Дело бывшего начальника зимовки на острове Врангеля Семенчука и каюра Старцева

Летом 1934 года Главным управлением Северного морского пути была организована группа зимовщиков во главе с Семенчуком К. Д. и отправлена на остров Врангеля на зимовку.

Свои обязанности начальник зимовки Семенчук рассматривал как право неограниченного, бесконтрольного командования зимовщиками. С первых дней своего появления на острове Врангеля Семенчук начал воскрешать нравы капиталистических торгашей в отношении к местному населению, показал, что ему совершенно чужды интересы местного населения, и проявлял к нему безжалостно-бездушное отношение.

Семенчук за короткий срок своего пребывания на острове разрушил начавшее укрепляться хозяйство эскимосов, довел их до такого состояния, что промышленники и охотники эскимосы со своими семьями, исчерпав все имевшиеся у них с прошлых лет запасы продовольствия, начали голодать.

Несмотря на то, что на полярную станцию было завезено разных продуктов в значительном количестве (не менее чем на три года), Семенчук упорно отказывал в выдаче им продуктов со складов станции, сопровождая этот свой отказ заявлением, что «туземцы все лодыри, кормить их не буду». Сорвав охоту туземцев и оставив их благодаря этому без мяса. Семенчук в то же время отказывался авансировать их продуктами (хотя эта система практиковалась на острове Врангеля при прежних начальниках и вполне себя оправдала, так как туземцы всегда честно погашали свою задолженность).

На почве голода начались заболевания. Однако это мало смущало Семенчука. Последовательный до конца в своем преступном отношении к местным жителям, нужда и страдание которых его совсем не беспокоили, он отказывал в выдаче продовольствия даже больным.

Ярким примером такого зверского отношения Семенчука к больным явился случай, имевший место при заболевании детей одного из лучших охотников острова Врангеля т. Таяна. Семенчук не хотел выдать консервированного молока детям. Только по категорическому настоянию врача Вульфсона он выдал на больных детей четыре банки консервированного молока, но при следующей выдаче удержал это молоко, и дети вновь заболели.

Несмотря на наличие на зимовке больших запасов топлива, Семенчук отказывал местному населению в его выдаче.

Преступная деятельность Семенчука не ограничилась только бесчеловечным отношением к местному населению. Его деятельность как начальника зимовки ознаменовалась целым рядом преступных действий и по отношению к зимовщикам. Приблизив к себе в качестве главных своих помощников биолога Вакуленко, алкоголика, по общей характеристике, разложившегося человека, антисемита (покончившего в марте 1935 года по невыясненным причинам самоубийством), Карбовского, трусливого, безвольного парторга, беспрекословно исполняющего распоряжение Семенчука (привлеченного к судебной ответственности специальным определением Верховного суда), Старцева, целиком ему преданного и послушного жителя острова Врангеля, и свою жену Надежду, Семенчук создал группу, с помощью которой он, запугивая всех других зимовщиков, прикрывал свои преступные действия. Эти лица являлись у него постоянными свидетелями при составлении всяких актов, рапортов, показаний, часть из которых, как было установлено судом, являлась подложной, искажающей факты.

Творимые ими безобразия оставались безнаказанными. Вакуленко пьянствовал, крал спирт. На Старцева поступило заявление от эскимоса Паля, что он изнасиловал его дочерей. — это заявление Семенчук даже не рассматривал. Надежда Семенчук в столовой била по лицу рабочего Зарубу, — никаких мер воздействия не принималось, между тем как в отношении всех других Семенчук был исключительно строг, грозил, что он на острове Врангеля представляет все органы советской власти и облечен всеми правами. «Я здесь прокуратура, ГПУ и суд», — обычно говорил Семенчук.

Для подтверждения этих якобы принадлежавших ему прав он устроил в бане арестное помещение, куда сажал провинившихся зимовщиков.

Такова была обстановка, созданная Семенчуком в 1934–1935 гг. на острове Врангеля. Безвольный, трусливый, абсолютно лишенный всяких чувств товарищества, коллектив зимовщиков молчал, видя преступное безобразие действий Семенчука, и не протестовал, подавленный угрозами Семенчука. В этом отношении коллектив зимовщиков на острове Врангеля в 1934–1935 гг. представлял собою печальное исключение по сравнению со всеми другими советскими зимовщиками, показавшими примеры высокого героического чувства товарищества, коллективности и величайшей заботливости к местному населению.

Только два человека во всем коллективе вели борьбу против Семенчука: врач Вульфсон и его жена врач Фельдман.

Вульфсон, врач-общественник, со всем рвением взявшийся за работу на зимовке, сразу встретил резкое противодействие со стороны Семенчука. Это противодействие еще более усилилось после того, как Вульфсон, возмущенный поведением Семенчука, начал свою разоблачительную работу. Семенчук отказывал ему в различного рода законных требованиях, связанных с организацией медицинской помощи населению. Отказывал ему в выдаче теплых вещей, необходимых для поездки по острову. Дошло до того, что Вульфсон вынужден был подать рапорт об освобождении его от работы, так как в создавшихся условиях он не мог обеспечить нормальную медицинскую помощь населению. Но, несмотря на это, доктор Вульфсон до своей гибели добросовестно вел свою работу.

26 декабря доктор Вульфсон, по приказанию Семенчука, выехал в сопровождении Старцева на двух нартах с мыса Роджерс к больным туземцам в бухту Предательскую и на мыс Блассон. 31 декабря Старцев возвратился один на мыс Роджерс и сообщил, что 27 декабря, выехав с доктором Вульфсоном из бухты Сомнительной в бухту Предательскую, во время пути потерял доктора, что он пытался из бухты Сомнительной вместе с туземцем Кмо искать его, но не нашел и поэтому приехал на полярную станцию сообщить о потере доктора.

По настоянию нескольких зимовщиков в ночь с 31 декабря 1934 г. на 1 января 1935 г. с полярной станции выехало в бухту Сомнительную несколько нарт с зимовщиками и охотниками для розысков. В первый день поисков, 1 января, зимовщик Куцевалов нашел нарту доктора к северу от бухты Сомнительной на расстоянии примерно шести километров. Нарта оказалась крепко застопоренной, из восьми собак семь были живые, а одна мертвая. На нарте — овчинный тулуп и оленья постель.

Труп доктора Вульфсона был найден зимовщиком Вакуленко и охотником Тагью примерно в двух километрах от места, где была найдена нарта, только 5 января 1935 г. По показаниям Вакуленко, доставившего труп доктора в бухту Сомнительную, труп был найден лежащим на снегу вверх лицом со сбившейся с головы шапкой, около него на расстоянии пяти метров лежали рукавицы и недалеко поломанный винчестер с одной стреляной гильзой. Согласно акту первого осмотра, произведенного в бухте Сомнительной, лицо доктора было обезображено, покрыто ссадинами, лицо и шарф вокруг шеи в крови, нос приплюснут и оторван носовой хрящ; на руках у запястья кольцевые ссадины; одна пола кухлянки оторвана.

7 января труп доктора был привезен на мыс Роджерс и там, без вскрытия, 11 января похоронен.

Несмотря на то, что ряд обстоятельств давал все основания предположить насильственную смерть доктора, и несмотря на то, что разговоры о Старцеве, как о виновнике смерти доктора, появились в первые же дни после нахождения трупа, Семенчук сам проводил следствие и без вскрытия трупа, без всякого анализа всех обстоятельств гибели доктора, исключительно основываясь на показаниях самого Старцева, составил заключение о том, что доктор, потеряв Старцева, заблудился, бросил нарты и сам в пьяном виде замерз.

Когда доктор Фельдман, сразу заподозрившая насильственную смерть Вульфсона, потребовала сообщения в Москву о присылке постороннего лица для расследования гибели доктора Вульфсона, Семенчук начал своими привычными методами преследовать ее. Он задерживал ее телеграммы и письма и не отправлял их. Он снял ее с довольствия, мотивируя это тем, что она якобы отказывается лечить больных, тогда как в действительности Фельдман в оказании медицинской помощи никому не отказывала. Он запрещал зимовщикам и туземцам посещать ее квартиру. Больную, с маточным кровотечением и с температурой в 40°, он хотел заставить ее поехать по острову якобы для лечения больных. И когда она отказалась, мотивируя этот отказ своим болезненным состоянием, он отдал приказ 23 февраля о ее немедленном выселении «из пределов зимовки в другой район острова, малонаселенный пункт». Только вмешательство некоторых зимовщиков заставило его отказаться от этого выселения Фельдман.

Акт медицинского вскрытия трупа Вульфсона от 19 апреля, произведенного доктором Крашенинниковым, исключал смерть Вульфсона от замерзания или от какого-нибудь несчастного случая (падение с нарт, падение на лед, на камень и т. п.). По всем внешним и внутренним признакам трупа Вульфсона, Крашенинников пришел к выводу что смерть Вульфсона могла последовать только от удара, нанесенного в лицо убитому и вызвавшего сотрясение мозга.

Материалами дела установлено, что Старцев всегда был послушным и абсолютно преданным исполнителем приказаний Семенчука. У Старцева и Вульфсона не было каких-либо столкновений. Убить Вульфсона Старцев мог только по указанию другого лица и в интересах этого лица. Семенчук был заинтересован в устранении Вульфсона — единственного человека на зимовке, выступавшего против, него и опасного для него как возможного разоблачителя его преступных действий на острове.

По показаниям свидетелей, до убийства Вульфсона Семенчук угрожал ему расправой. Предвидя, по видимому, такую расправу, доктор Вульфсон перед отъездом 25 декабря оставил дома записку, в которой писал, что в случае своей гибели он просит винить только Семенчука. Семенчук, приказывая доктору Вульфсону ехать в бухту Предательскую и на мыс Блассон выдумал, что туда вызывался врач, а между тем такого вызова не было. Семенчук назначил Вульфсону проводником Старцева, ранее никогда проводником не ездившего, в то время как на мысе Роджерс находились два охотника с запада (Таграк и Итуй), которые могли ехать с доктором; Семенчук, однако, их отправил на север за керосином, в то время как на мысе Роджерс керосин был. Семенчук 31 декабря, получив известие о потере Старцевым доктора, пытался отложить выезд на розыск до следующего дня.

По приезде в бухту Сомнительную Семенчук направил Старцева на поиски на восток, в направлении, обратном тому, где, по словам Старцева, он потерял доктора. При нахождении трупа он вместе с Вакуленко пытался сбросить труп в лунку, что сделало бы невозможным раскрытие причины гибели доктора. Без всякого основания, более того, вопреки всем обстоятельствам, сопутствовавшим нахождению трупа, и его внешнему виду, он сразу пустил версию о том, что доктор, будучи пьян, погиб, заблудившись.

Он задерживал всякие сообщения о гибели доктора, особенно со стороны Фельдман, проявляя исключительную заботу, чтобы не ускользнуло из его рук проводимое им следствие, и держал это следствие в секрете от всех (кроме Вакуленко). Он систематически, последовательно начал сейчас же после гибели Вульфсона травлю Фельдман, вплоть до попытки выселения ее в малообитаемую часть острова, что было бы для нее равносильно смерти. Того, что он именно намеревался с ней расправиться, Семенчук не скрывал; он говорил об этом Старцеву, что последний подтвердил.

Все эти преступные действия Семенчука — развал зимовки, бессердечное, жестокое, колонизаторское отношение к местному населению, полное пренебрежение к его интересам, доведение его до голода, антисоветское, граничащее с вредительством, поведение как начальника зимовки, как представителя советской власти на важнейшем форпосте советской Арктики, организация с помощью Старцева убийства преданного зимовщика — врача-общественника Вульфсона и, наконец, подлоги актов, рапортов, следственных материалов, издевательства над Фельдман как единственным возможным разоблачителем всех его преступлений — являются тягчайшими преступлениями, за совершение которых Семенчук К. Д., а также Старцев С. П. и были преданы суду по ст. 59³ УК РСФСР.

Дело это рассматривалось в Москве 17–23 мая 1936 г. Верховным судом РСФСР.

Товарищи судьи, в течение почти полных шести дней вы со всей тщательностью, удаляясь в самые мелкие подробности, исследовали дело, которое сейчас, в процессе прений, должно получить свою окончательную оценку. Мы, стороны, должны изложить в окончательно сформулированном виде свои точки зрения по поводу основного вопроса каждого судебного дела, и настоящего дела в частности, вопроса о самом событии, представляющем собою предмет обвинения, и об отношении к этому событию со стороны обвиняемых, привлеченных по настоящему делу к уголовной ответственности.

Было бы неправильно связанную с гибелью доктора Вульфсона тяжелую трагедию, занявшую в процессе судебного следствия достаточно много времени и сосредоточившую на себе общее внимание, рассматривать как центральный вопрос настоящего судебного дела. Было бы неправильно трагедию, которая унесла, вычеркнула из жизни одного из прекрасных представителей нашей работы в полярной Арктике доктора Николая Львовича Вульфсона, делать центром всего этого судебного дела, полагая, что именно в убийстве Вульфсона и сосредоточено основное обвинение, предъявленное по настоящему делу. Это было бы неправильно, это было бы неверно, грубо ошибочно и в политическом отношении с точки зрения задач настоящего процесса.

Это было бы неправильно раньше всего потому, что убийство доктора Вульфсона является лишь одним из звеньев, хотя и кошмарных звеньев, ряда чудовищных преступлений, совершенных Семенчуком, пробравшимся на должность начальника арктической зимовки. Это значило бы заслонить кровавой драмой, разыгравшейся 27 декабря 1934 г. на острове Врангеля, все то действительно громадное политическое содержание и тот громадный политический смысл, который государственное обвинение вкладывает в оценку деятельности Семенчука с первых же дней его появления на врангельской зимовке. Это было бы неправильно ещё и потому, что убийство доктора Вульфсона может быть раскрыто и может быть понято, может быть объяснено и правильно оценено лишь в связи и на основе всей деятельности Семенчука в целом, деятельности, проникнутой теми отрицательными качествами, тем своеобразным антигосударственным и антисоветским его поведением, которое позволяет государственному обвинению, руководствуясь ст. 59³ Уголовного кодекса РСФСР, квалифицировать его преступления как бандитизм.

Вот почему в моем сегодняшнем изложении и соображениях которые я кладу в основание обвинения Семенчука, будет уделено и не может, конечно, не быть уделено достаточно внимания места убийству доктора Вульфсона; но этому ужасному и кошмарному преступлению будет уделено, если можно так выразиться, лишь подчиненное место.

Враги наши каждый акт уголовного преступления склонны возводить в степень политического акта. Враги наши склонны приписывать тем или другим лицам, совершающим уголовное преступление, роль чуть ли не политических деятелей. Это особенно часто делается тогда, когда мы имеем дело с преступлением не обычного уголовного порядка, а с преступлением, окрашенным некоторыми своеобразными чертами; когда это преступление совершается на передовых участках нашего социалистического строительства, совершается людьми, примазавшимися, присосавшимися к нашему обществу, а иногда и к органам нашей власти, людьми, о которых в свое время говорил еще Владимир Ильич как о той накипи революции, без которой ни одно глубокое народное движение, к сожалению, не обходится.

Этим отчасти объясняется и то внимание, которое сосредоточивают враги Советского государства на таких отрицательных фактах, которые так понятны и так естественны в жизни громадного, гигантского государства, в жизни государства, ведущего колоссальную, героическую борьбу за новое, социалистическое общество, ведущего борьбу против остатков эксплуататорских классов и против старых предрассудков, против старых привычек, против всей этой старой нравственной слякоти, мешающей нашему движению вперед, против всего того, что мы стараемся преодолеть, разоблачить, отбросить в сторону.

Враги пользуются каждым такого рода моментом для того, чтобы изобразить дело в свете высоких политических событий, извращая действительность и представляя каждое судебное дело как одно из проявлений болезни нашего государственного организма. Именно этим объясняется поведение газеты «Карьяла» — органа финской коалиционной партии, поместившей сообщение о том, что на Земле Франца-Иосифа раскрыт целый заговор среди зимовщиков, возглавляемый комендантом острова Семенчуком, и что доставленные Водопьяновым и Махоткиным агенты ГПУ ликвидировали этот заговор и доставили виновных в Москву, где они и находятся на скамье подсудимых в Верховном суде….

Пять с лишним дней, почти шесть дней судебного разбирательства, конечно, не оставили камня на камне от этой гнуснейшей выдумки, вранья, от этой вражеской брехни…

Настоящее дело характерно двумя особенностями: оно лишено политического характера, того характера, который позволил бы вам квалифицировать его по соответственным статьям о контрреволюционных преступлениях, но в то же время оно далеко выходит за пределы обычных уголовных преступлений. Оно, если можно так выразиться, представляет собой яркую иллюстрацию того, как бытовые преступления приобретают значение громадной государственной важности, перерастают в государственные преступления.

Особое значение сейчас приобретает борьба развивающегося и строящегося молодого советского социалистического государства против всех тех элементов, которые мешают ему встать на свои прочные ноги, творить свою новую, счастливую, радостную, для всех трудящихся жизнь. Это обстоятельство объясняет и некоторые особенности этого процесса.

Эти особенности данного процесса должны быть подчеркнуты с самого начала. Имея в виду именно эти особенности, разрешите мне перейти к тем вопросам, которые в этом деле должны представлять особый и специальный судебный интерес, к тем обстоятельствам, которые объясняют позиции в этом деле и обвинительной власти.

Советским правительством отмечены большие успехи в научном и хозяйственном изучении советского Крайнего Севера. Указывалось, что ныне положены основы хозяйственного освоения нашего Севера, что, опираясь на гигантскую работу северных окраин, сейчас возможно значительное расширение развертывания мероприятий, обеспечивающих полное освоение Северного морского пути и развитие хозяйства Крайнего Севера Союза ССР.

При этом отмечались первые итоги гигантской и героической работы наших полярников, то гигантское значение, которое принадлежит нашему Крайнему Северу, в том числе и в первую очередь таким пунктам, как остров Врангеля, являющийся форпостом советской культуры, передовым форпостом нашей советской, подлинно человеческой цивилизации.

Это обстоятельство объясняет и то исключительное внимание и заботу, которые проявляются к задачам освоения Крайнего Севера со стороны нашей партии, нашего правительства, раньше всего и больше всего со стороны нашего гениального учителя и вождя народов Советского Союза товарища Сталина. И эти успехи действительно огромны, и нашим полярникам есть чем гордиться. И нашему Северу также есть чем гордиться, и не только по сравнению с тем, что представлял собой Север до Великой пролетарской революции, но даже и по сравнению с тем, что он представлял собой еще так недавно. Это явилось результатом героической, самоотверженной и неустрашимой работы наших полярников. И когда Отто Юльевич Шмидт 16 января 1936 г. на собрании работников Арктики подводил итоги 1935 года и намечал как начальник Главного управления Северного морского пути новые задачи, стоящие перед нашими советскими полярниками, он с полным основанием имел право говорить о тех громадных успехах, которые сейчас подытоживают трудную работу советских полярников.

1935 год в морском транспорте был годом пробной эксплуатации Северного морского пути, который отныне существует уже как практически действующая транспортная артерия. Чтобы оценить все историческое значение этих итогов, надо только себе представить, что речь идет о Ледовитом океане, который был впервые пересечен советскими моряками, советскими учеными, советскими полярниками с востока на запад и с запада на восток. Надо только вспомнить, что речь идет о совершенно неосвоенной водной стихии, превращенной творчеством Советской страны в нормально действующую практическую транспортную артерию! Речной транспорт и его рост отмечены в 1935 году даже по сравнению с предыдущим годом. Норильское строительство и река Пясина свидетельствуют о тех успехах, которых никто не вычеркнет, которых не запятнают никакие преступления никаких Семенчуков!

О нашей авиации не нужно много говорить. Надо только назвать это слово, чтобы в нашей памяти встали образы наших замечательных полярных летчиков, один из лучших представителей которых находится в составе суда, которому правительство правильно вручило судьбу людей, поднявших свою дерзновенную руку против авторитета и славы Советской Арктики.

Шпицбергенские копи перевыполнили в 1935 году свой производственный план; промыслы прекрасно прошли в отношении морского зверя и, в частности, в горле Белого моря, укрепились северные совхозы, являющиеся теперь прочной базой развития Советской Арктики, позволяющие в дальнейшем это хозяйство развернуть еще шире и еще более мощно.

Вот итоги 1935 года, итоги работы наших полярников, наших строителей Советской Арктики — сотен и тысяч замечательных людей, воспитанных и выращенных нашей партией, нашим Советским государством, людей сталинского стиля работы, сталинской складки, неустрашимых, не сгибающихся и не отступающих ни на один шаг ни в каких условиях.

Этого мы не должны забывать, рассматривая вопросы, составляющие предмет изучения в настоящем судебном деле. Мы не должны забывать именно потому, что на фоне этих прекрасных успехов тем тяжелее становится предательский удар, нанесенный, хотя и кратковременным, но, к сожалению, все же губительным хозяйничаньем в Полярной стране, на новой земле этим прибывшим с «большой земли» «представителем» советской власти, обвиняемым Семенчуком и его окружением.

В 1924 году на острове Врангеля были устранены национальные флаги других государств, посягавших на эту часть нашей советской государственной территории, и был поднят наш советский флаг, который с тех пор гордо реет над Арктикой, над полярными льдами, как знамя, как символ победы, как символ новой, радостной, счастливой жизни, принесенной с «большой земли» Великой пролетарской революцией, победившим в нашей стране социализмом.

Что представляет собой, в результате именно этой победы, остров Врангеля под сенью нашего красного знамени?

Период Ушакова. «Своей задачей, — говорит т. Ушаков, — я как начальник первой зимовки или одной из первых советских зимовок ставил завоевание авторитета у эскимосов, т. е. у тех людей, с которыми мне нужно было работать, жить и проводить генеральную линию партии и линию нашей советской политики».

«Этот авторитет, — с полным правом здесь мог заявить т. Ушаков, — мною был завоеван». Мы видим, как он завоевывал этот авторитет и как он действительно этот авторитет сумел завоевать. «Нужно было показать, — говорит он, — что большевик — друг эскимоса, — они ведь мало имели дело с большевиками, — друг туземного населения, а не враг, не колонизатор, не купец, с которыми они имели дело раньше. А эскимос с купцами дел имел много, и у него уже создалось соответствующее отношение к белому человеку, а это отношение строилось на отношении колонизаторской пропаганды, колонизаторского характера».

Тов. Ушаков правильно поставил перед собой задачу — разгромить это старое представление о белом человеке, пришедшем с «большой земли», создать новое представление о советском человеке, о большевике, показать все принципиальное различие между большевиком, пришедшим на остров, и старым купцом, промышленником, колонизатором, которые тоже приходили на остров и которые грабили и эксплуатировали жителей этого острова.

Нужно было изменить отношение к белым людям, дать почувствовать эскимосам, что о них заботятся, что их уважают как братьев. Тов. Ушаков в свободное время ведет с эскимосами политические беседы, рассказывает о том, что такое советская власть, объясняет задачи нашей коммунистической партии, задачи нашего великого социалистического строительства, описывает и характеризует нашу великую родину, нашу замечательную страну, родину нового, социалистического общества. Он показывает, как большевики заботятся о развитии отсталых народностей, как растет и расцветает на «большой земле» национальная по форме, социалистическая по содержанию культура.

Но мало говорить, надо делать, и Ушаков делает. Шаг за шагом, в тяжелых, трудных, часто совершенно невероятных условиях. Нужно было организовать охоту эскимосов, нужно было научить их, как ловить песца, нужно было научить их этому искусству и этим самым дать им в руки одно из средств дальнейшего улучшения их материального положения и поднятия культурного уровня.

«Эскимосы, — говорит т. Ушаков, — народ беспечный в известном смысле; эскимос может сидеть дома до того момента, пока у него не исчезнет последний кусок мяса. Поэтому нужно организовать эскимоса чтобы в период иммиграции они могли отдавать все свои силы охоте».

Так работал т. Ушаков, так каждый шаг своей практической, хозяйственной работы он освещал светом великой ленинско-сталинской национальной политики. Этим светом ленинско-сталинской национальной политики он согрел холодное сердце эскимоса, он расплавил и разбил лед, который сковывал отношение эскимосов к белому человеку, он воспитал уважение и любовь к большевикам как к своим старшим братьям, друзьям и помощникам.

Эту линию блестяще, прекрасно продолжал сменивший т. Ушакова т. Минеев, пять лет проработавший на острове Врангеля в качестве начальника зимовки 1929–1934 годов.

И нет ничего удивительного, нет ничего странного в том, что, разбирая это дело уже в 1936 г., мы встречаемся с таким документом, который пришел с этой «малой земли» на «большую землю», как письмо одного из старых охотников острова Врангеля — Таяна. Это письмо здесь было оглашено. На этом письме я считаю необходимым остановиться ещё раз. Это письмо дышит такой непосредственностью, простотой, свежестью, таким прямодушием, теплотой и любовью, что мимо этого письма нельзя пройти, разбирая настоящее дело.

«Здравствуй бывший мой начальник (умилик) Минеев. Я получил все посылки с самолета, книжка, журнал и конфеты, фотографий. Учин ряд посылками и получил с парохода л/к Красинах посылки и письмо от т. Казанского все эскимосы рады посылками, фотографиями. Я роздал всем кому написану. Ждем аскрыни. Привет тебе и Анахаку. Мы вас эскимосы помним и не забодем скучаем оп вас», — пишет Таян, добавляя, что он «хотел бы что-нибудь прислать, но не может».

«Мы бы вам что нибудь прислали, — пишет Таян, — но у нас ничего нет. Ну мы знайм, вы проживете как не буд. Ну помни если по чиму не буд нужно будет денег пиши телеграмму, а мы поможим Вам пошлем денег с Власовой».

Это письмо — живое свидетельство любви и доверия, которое сумели завоевать у эскимосов тт. Ушаков и Минеев — эти настоящие, подлинные большевики Они сумели внушить им уважение, доверие, любовь, симпатию к себе, а следовательно, и к нашему государству, к нашей партии.

Неудивительно и то, с какой болью в сердце расставался Ушаков, а потом Минеев с эскимосами. Нечего удивляться и тому, что, например, Минеев, как он здесь признался, до сих пор скучает по своим северным друзьям.

Письмо Таяна — достойная и прекрасная награда за правильное проведение нашими товарищами нашей национальной политики, хозяйственной и культурной работы, которую они вели в Арктике. В итоге, — говорит Ушаков, — и это подтверждает и ряд других объективных материалов, остров Врангеля на всем Чукотском полуострове прославился как «земной рай».

За три года пребывания т. Ушакова на острове, благодаря его прекрасной организаторской работе, песцов было собрано 800 штук, медведей убито 225, моржовых клыков собрано 2 тонны и немалое количество было собрано мамонтовых костей. Это громадное богатство свидетельствует о громадном материальном благосостоянии острова. Так же обстояло дело и при Минееве. И когда мы здесь стали задавать вопросы, а не было ли там недоедания, переходящего порой в голод, и не было ли на этой почве болезней, и не было ли на этой почве смертей — то, должен признаться, я почувствовал себя несколько сконфуженным перед картиной, которая открывалась перед нашими глазами и которая характеризовала положение острова Врангеля в период времени с 1926 по 1934 год.

«Туземцы, — говорит т. Минеев, — мясом были вполне обеспечены. Нужно знать, что для туземцев главный продукт питания — это мясо, как для нашего крестьянина главный продукт питания — это хлеб». Нас это удивило, и председатель суда спросил, достаточны ли были нормы питания? Это вновь вызвало удивление. Минеев сказал: «Совершенно достаточны, и вообще никаких норм у нас не было. Я давал туземцам столько, сколько они просили. Если они приезжали и просили два мешка муки, а у нас были мешки по 50 английских фунтов, то я им отпускал; если они приезжали и просили сахару, то я им отпускал, впрочем, до тех пор, пока они из этого сахара не начали варить себе бражку». Эскимосы очень скоро поняли, что сахар не только сладок, но сладок и в горечи своей, и т. Минеев, как большевик, как хозяйственник, как организатор, сейчас же насторожился: «из сахара вы, друзья мои, варите бражку, отравляетесь сахарным пивом, — я сахару вам больше не дам». И не дал, и правильно и хорошо сделал. Выходит, что и Минеев иногда отказывал в выдаче продуктов; но сравнивать отказы Минеева с теми отказами в выдаче продуктов, которые позволял себе Семенчук, абсолютно нельзя.

Туземцы, рассказывал здесь Минеев, очень падки до ярких вещей, а у зимовщиков были никелированные подносы, и эскимосы хотели иметь эти подносы и мельхиоровые ножи и вилки во что бы то ни стало.

На этих ножах, вилках и подносах они могли бы проесть все свое состояние Минеев и это учел. Тов. Минеев старается этих мельхиоровых ложек эскимосам не продавать Когда эскимосы приезжали к нему в гости, он выкладывал на стол мельхиоровые ножи и ложки, и эскимосы с удовольствием ели этими ложками и ножами, получая весь максимум эстетического удовольствия, но купить их не могли: т. Минеев их не продавал, так как не хотел играть на слабых струнах характера эскимосов, не хотел обирать их, получая за мельхиор пушнину в убыток охотникам Так поступали с эскимосами, грабя наивных людей, эксплуататоры, колонизаторы. Советский полярник так не сделает.

Высоко держа знамя советской политики и свято охраняя принцип советской культуры, т. Минеев поступал как подлинный большевик, борясь за укрепление эскимосского хозяйства. Он отлично понимал, что та грошовая выгода, которую он мог бы здесь получить, благодаря которой он мог блеснуть рапортом о перевыполненном плане при очень небольших сравнительно экономических затратах, означала бы крах нашей политики в условиях Арктики. И он опять-таки как достаточно дисциплинированный и политически воспитанный работник на это не идет. Он продавал эскимосам сахару сколько угодно до тех пор, пока это не угрожало подрывом самого благосостояния эскимосов. Он готов был продать им вещи, которые не являлись предметом первой необходимости, но лишь в том случае, если эскимосы обеспечены были уже предметами первой необходимости. Всю заботу свою он направил к тому, чтобы обеспечить эскимоса предметами первой необходимости, укрепить его хозяйство в своей основе, поднять это эскимосское хозяйство на дальнейшую высоту расцвета и на основе этого расцвета эскимосского хозяйства уже дальше раздвинуть круг его потребностей, всемерно и всячески эти потребности удовлетворяя. И так должен делать всякий, кто идет на Крайний Север полпредом нашего великого государства.

«У нас осталось, — говорит т. Минеев, — после пяти лет хозяйничания, когда люди ни в чем не нуждались, такое количество муки, риса, сливочного масла, что могло бы хватить на много лет вперед. Из предметов ширпотреба, — говорит он, — осталось много мехов». Минеев и оставил мехов несколько тысяч шкур, тысячу пыжиков, пять тысяч лап для сапог, даже была россомаха, готовые кухлянки, т. е. полный ширпотребовский ассортимент, которым могли бы похвастаться лучшие, а не только полярные «Мосторги».

На вопрос — много ли при вашем отъезде оставалось продуктов? — Минеев ответил: «Невероятно много. Я даже уговаривал Семенчука отправить половину муки, потому что она была бы обузой»: И уточняя, что это за «невероятно много», Минеев сказал: «У Семенчука было муки лет на десять».

Я просил Семенчука дать свои объяснения по поводу показаний т. Минеева и т. Ушакова. После того как мы заслушали показания Ушакова и Минеева, я поставил перед Семенчуком вопрос: «Обвиняемый Семенчук, что вы можете сказать по поводу этих показаний?».

И что же? Нехотя и вяло, как всегда во время процесса, поднявшись, Семенчук пробормотал: «Ничего». И действительно, нечего ему сказать, и ничего он не может сказать в свое оправдание.

Что мы можем констатировать? В результате правильно организованной работы девяти советских лет на зимовке острова Врангеля остров Врангеля действительно превратился в цветущий земной рай, поднялся на громадную высоту своего материального благополучия, и вместе с тем поднялось на громадную, недосягаемую до нашего прихода на этот остров высоту и материально-культурное положение эскимосского населения. Семенчук получил, таким образом, большое и прекрасно устроенное хозяйство, большое и прекрасное наследство.

А что же он с этим наследством сделал? Он превратил это хозяйство в дым и прах, в прямом смысле слова!

Спросили Минеева, что собою представляла зимовка, на которой хозяйничал Семенчук. Он сказал: «Зимовка, на которой хозяйничал Семенчук, была какая-то дикая, странная, и я думаю, что нормальные люди не могут жить в таких условиях; люди по доброй воле, с нашей точки зрения, не могли бы достигнуть таких результатов Мы жили пять лет, у нас люди, извините за выражение, — говорит Минеев, — не дохли. Там прожили несколько месяцев, и люди начали умирать пачками. Ничем другим, — говорит Минеев, — кроме как вредительством, я этого объяснить не могу».

«В 1921 году канадцы начали хищнически эксплуатировать остров, они завезли туда группу людей, которые все погибли, за исключением одной эскимоски. Мы, советские люди, при освоении острова стремились к тому, чтобы не прибавлялось крестов, а Семенчук эти кресты умножил». Вот как охарактеризовал т. Минеев итоги «работы» Семенчука на острове Врангеля.

Если сравнить некоторые данные хозяйственного порядка, то и в этом отношении будет виден тот развал, до которого довел свою зимовку Семенчук.

При Минееве заготовлялось 280–380 песцов в год, при Семенчуке было заготовлено 50 песцов; при Минееве было заготовлено немалое количество моржовых клыков, при Семенчуке — ничего; при Минееве заготовлено было немалое количество моржового мяса, при Семенчуке — ничего. 50 песцов и 25 медведей за 8 месяцев, вот итог так называемой «работы» Семенчука!

Может быть, Минеев не объективен; может быть, Минеев говорит, несколько поддаваясь человеческой слабости, стараясь чужое умалить, а свое возвеличить? Но нет оснований так думать, ибо все это подтверждается материалами, имеющимися и книге Зинаиды Рихтер «Во льдах Арктики» и в материалах настоящего дела. Это целиком подтверждается и т. Ушаковым.

Минеев в одной только бухте Роджерс оставил около 25 моржовых туш. Семенчуку нужно было только хранить это мясо, чтобы, имея его запас, улучшать и дальше благосостояние острова: но он не только не пополнил эти запасы, он не сумел даже сберечь оставленного ему мяса, и большая часть этого мяса была смыта, а частично съедена собаками. Тов. Ушаков говорит, что все запасенное мясо, оставленное Семенчуку Минеевым, пропало. Конечно, это — вредительство, конечно, это — развал!..

Я спросил т. Ушакова, какое количество песцов заготовил Семенчук, а он ответил: «Точно не знаю, но все это были единичные экземпляры, потому что основная часть эскимосов-охотников погибла от голода, а остальные охотники болели».

Семенчук пытался в своем полуторачасовом объяснении все это поколебать и опровергнуть. Он заявил, что на 98 % свидетели говорят неправду, и только лишь на 2 % свидетели говорят правду. 98 % свидетельских показаний — ложь… Неубедительный аргумент!

Семенчук пытался опорочить характеристику его управления островом Врангеля, его хозяйничанья, которую мы получили здесь от свидетелей. Но позвольте сослаться на письмо Таяна. Вот человеческий документ, который пришел к нам в суд с острова Врангеля, будучи составлен еще 21 августа 1935 г., т. е. в то время, когда и речи не было о том, что мы будем сегодня, 22 мая 1936 г., судить Семенчука. Это письмо так ярко и глубоко проникнуто большим человеческим горем этих маленьких северных людей, истерзанных Семенчуком! Вот что пишет г. Таян:

«Болел очиня сельно хорошо, что доктора были хороший» — это он говорит про тех самых докторов, которых травил Семенчук, а потом одного из которых — доктора Вульфсона — убил руками одного из своих «адъютантов», Старцева.

«Если бы не было докторов я бы умер, а мой сын Володка умер, жалием его, он уже начал говорить по-русски здоровался докторами когда я лежал. Инкали сама пешком ходила за дровами на кошку на себя тащила нарту потому что говорять Семенчук дров не давал. Насчет других охотников чем оне болели я не знаю почему мало поймали песцов оне говорят потому, что работы много было и проболели все охотники заболевали также умерло охотников умерли Тагею Етуй Новок Таграй (новый приезжий) Синоми (жена Старцева) Кивуткак (жена Анакак) эти охотники умерли после гибели доктора он сам замерж оне уехали в Лоссом с Степкой Бурга их застала по дороги друг другу подерали и он погоб так я слышал от Степки еще оден русски Биолок. Сам застрелился то я не знаю почему он застрелился по тому что я только начал ходит немного. Я пролежат 4 — мц даже был без памяти говорит простудился на севери, была большой город семя Пиакуля ели собак и кожи лахтачи у меня собаки подохли и воче мало осталось по тому что мало было корма, у меня мясо не убрали с косы та собаки обглатали мясо. Насчет продуктов нам выдавали по одной банке на м-ц мясных на человика охотникам сахару спирва по 2 кгр а потом по 1 кгр, рису 0,25 на человика. Компот тоже и крупы охотникам выдавали спирва в кредит и 6 м-ца потум только под пушнину».

Вот как хозяйничал Семенчук. Охотнику — одна банка консервов на месяц, а семья, а жена, а дети, а старики?

Хорошо, что сравнительно скоро на смену Семенчука прилетел Жердев, — прибавили продуктов.

И бедный Таян пишет: «Он охотникам дал поддержку и он помуг охотникам дажи мы хотели его оставит» (начальником зимовки).

Они хотели оставить Жердева своим начальником; они считают, что начальник зимовки — это их представитель и им должно принадлежать здесь слово в решении этого вопроса. С сожалением т. Таян вспоминает, что Жердев отказался остаться, потому что был болен, хотел лечиться. Таян кончает письмо новым упреком Семенчуку: «И на счет моржевы охоты; она с Роджрсе совсим было плохо пому что, не зная, нам начальник Семенчук руководствовал даже носовому стрелку нельзя было махат рукой, сказывает направление».

Какая же может быть охота, когда пришел человек, не знающий охоты, и мешает «носовым махать». А моржи славу Семенчуку поют: вот приехал с «большой земли» настоящий морж, всем моржам морж, за ним, как за крепкой каменной стеной. Охота сорвана, носовой не машет, охотник не стреляет, моржи по берегу гоголем ходят.

Семенчук доволен. Все, говорит, в порядке. Но люди начинают голодать; его это мало трогает. Люди начинают умирать, — его это тоже не смущает. Ему говорят товарищи зимовщики: «Обрати внимание, помоги». Он говорит: «Они лодыри, чего им помогать». — «У них, — говорят, — мяса не осталось свежего». Он говорит: «Да им свежего и не нужно, пусть тухлое едят». Вот «политика» Семенчука.

Я понимаю возмущение свидетелей, которые прошли перед судом, говоривших по этому поводу, что это вредительство, антисоветское дело, настоящая контрреволюция.

Тов. Ушаков говорил:

«Я мог бы расценивать деятельность Семенчука как вредительство и желание скомпрометировать национальную советскую политику и всю работу на острове Врангеля». Он говорил: «По-моему, он эту свою задачу — скомпрометировать советскую власть, Советское государство, Советскую страну, советский народ — народ «большой земли» — он эту задачу частично выполнил, и если бы не приехал Жердев, который за короткий период времени сумел выправить положение, сумел восстановить нормальное положение, если бы еще некоторое время Семенчук был на острове Врангеля, к тем смертям, которые были, прибавились бы еще новые. Все население и вся работа на острове Семенчуком были бы разгромлены».

Семенчук это отрицает. Но что он противопоставляет этим убийственным фактам, кроме голого отрицания? Что он может противопоставить этим, в высшей степени обоснованным, достоверным, полным жизненной правды фактам, кроме голого «нет»? Только ложь. Ничего кроме лжи, ибо нет у него ничего, что бы можно было противопоставить выдвинутому против него тягчайшему обвинению. И если я в качестве одного из важнейших и тягчайших обвинений против Семенчука дам такую характеристику результатов его управления: разгром, разложение, развал советской зимовки, созданной в неимоверно трудных условиях упорным героическим трудом лучшими представителями нашей страны под руководством нашей партии, — то это будет правильно и непоколебимо сформулированное обвинение.

Я предъявляю Семенчуку тягчайшее обвинение от имени Советского государства, советской власти в том, что он довел до гибели охотников, и если я скажу, что за эти, по тогдашним и тамошним условиям, многочисленные человеческие смерти вся ответственность лежит на Семенчуке, я не допущу никакого преувеличения!..

Вот, товарищи судьи, основное обвинение, которое не сумеет поколебать никто, никто не сумеет и не сможет и даже не осмелится и пытаться здесь колебать.

Лучшим доказательством этого является приказ Главного управления Северного морского пути от 2 ноября 1935 г. Это официальный документ. Это не показания свидетелей. Это даже не заключение экспертов, это не описание путешествия. Это официальный приказ, который не может быть поколеблен никакими разговорами и оговорками.

«1. Отметить, что во время зимовки 1934/35 года:

а) На важнейшей полярной станции «Остров Врангеля» во время зимовки 1934/35 года основные научные и промысловые работы были сорваны.

б) Местное туземное население в количестве 63 человек было предоставлено самому себе, не велось с ними никакой работы и не было даже элементарной заботы, особенно в части питания, результатом чего явились массовые заболевания населения и даже смертельные случаи как следствие недоедания (при наличии на станции продуктов на 3 года).

в) На станции царили беспорядок, порча ценнейших продуктов, недисциплинированность, антисемитизм, разложение и большая склока среди работников станции. В свете такого состояния зимовки загадочными явились гибель врача т. Вульфсона, самоубийство биолога т. Вакуленко и смерть каюра эскимоса т. Тагью.

2. Все это явилось прямым результатом преступной беспечности, административного произвола и бездушного отношения к людям со стороны начальника станции Семенчука, который довел зимовку до полного хозяйственного и политического развала.

3. Даже после снятия Семенчука с работы и вызова его на станцию «Мыс Шмидта», он «не понял» происшедших событий на Врангеле, не подчинялся распорядкам на станции «Мыс Шмидта», отказался работать и вел по существу паразитический образ жизни».

Но это не все. Этот приказ констатирует наличие на станции беспорядков, порчи ценнейших продуктов, недисциплинированность, антисемитизм. Мы проверяли в течение судебного следствия, что собой представляет Семенчук и его друг — приятель-наперсник Вакуленко. Общее мнение — отъявленный антисемит. Это говорили все свидетели, начиная от Клечкина, Каймука и кончая Смирновым и даже Карбовским, о котором речь будет специально дальше, хотя и небольшая, но вразумительная, надеюсь, речь.

«…И в свете такого состояния зимовки загадочной явилась гибель врача Вульфсона, самоубийство биолога Вакуленко и смерть каюра эскимоса т. Тагью».

Загадочно. Но мы постараемся сегодня, в конце концов, эту загадку разгадать.

«…Все это явилось прямым результатом преступной беспечности, административного произвола и бездушного отношения к людям со стороны начальника станции Семенчука, который довел зимовку до полного хозяйственного и политического развала».

Может быть, Отто Юльевич очень строг? Может быть, герой челюскинской эпопеи предъявляет к своим работникам требования сверх сил человеческих? Нет, это не так. Тов. Шмидт остается на почве строго установленных фактов, проявляя в высшей степени объективное отношение к делу и не беря на себя здесь решения задач, которые должны быть или могут быть решены лишь в результате всестороннего проведения предварительного следствия и проверки материалов этого предварительного следствия на следствии судебном.

Перейдем же к этой проверке. Проверим их. Посмотрим на факты, которые позволили т. Шмидту издать свой приказ за № 628.

Впервые стало известно о безобразиях, творящихся на острове Врангеля, в результате приезда или, вернее, прилета на остров Врангеля инспектора Главного управления Северного морского пути т. Жердева. Тов. Жердев целым рядом фактов подробно освещает и характеризует деятельность Семенчука, показывая нам эту деятельность с разных сторон, повертывая Семенчука, начальника зимовки на острове Врангеля в период 1934/35 года, всеми сторонами его лица. Но раньше всего т. Жердев должен был поставить перед собой вопрос о взаимоотношениях Семенчука с местным населением. После всестороннего ознакомления с положением вещей, как говорит т. Жердев, «окончательно убедившись», он пришел к заключению о том, что «Семенчук раньше всего по совершенно непонятным соображениям вводил в заблуждение Главное управление Северного морского пути. Например, Семенчук посылал телеграммы, что эскимосы болеют какими-то эпидемическими болезнями, вроде тифа, что в условиях Арктики исключается и чего в действительности не было». Мы из сообщения доктора Крашенинникова видели, что люди заболевали и умирали в действительности из-за недоедания. Вот это первый документ, который проливает свет на действительное положение на острове Врангеля в период командования островом Семенчука.

Вместо того, чтобы использовать небольшое количество дней, когда можно вести охоту на морского зверя — нерпу, моржа, тюленя, Семенчук собирал всех охотников и заставлял их таскать ящики, совершенно спокойно относясь к тому, что для охоты бесполезно уходит время. Теперь в свете письма т. Таяна, которое я огласил, это становится совершенно бесспорным, это становится абсолютно доказанным. Были охотники, которые советовали ему поступить иначе, — он таких охотников не слушался и, в результате, все население, 63 человека, осталось без корма, осталось без продовольствия, а между тем склад был полон продовольствием. Если бы Семенчук захотел и не проявлял безжалостного, бездушного совершенно жестокосердного, бесчеловечного отношения к окружающим, он, по крайней мере, видя свои неудачи, мог бы помочь населению из собственных складов: там было продовольствия на три года, а Минаев говорит — муки на десять лет, и это подтверждают все свидетели. Но Семенчук этого не сделал. Почему?

На это один ответ — потому, что это был человек, которому абсолютно чужды были интересы и эскимосов и советского строительства; абсолютно были чужды, ибо он сам чужд Советской стране, интересам организации социалистического советского хозяйства, интересам социализма.

Я не думаю, чтобы Семенчук имел какую-то политическую программу, по которой он действовал в таком направлении. Нет. Он действовал так потому, что он — Семенчук. Он действовал так потому, что не понимал и не понимает до конца, что такое ленинско-сталинская национальная политика. Но могут сказать: но разве за то, что люди не понимают, можно привлекать к уголовной ответственности? Если он не понимал, то разве за это можно его судить, да еще по такой строгой статье, как 59 ч.3, которая грозит самым грозным наказанием, имеющимся в системе наших уголовных наказаний? Конечно, нельзя. Если бы он так действовал потому, что он не понимал, — так действовать по отношению к Семенчуку было бы нельзя. Но не понимать этого мог только сумасшедший человек, как это говорил т. Ушаков; а Семенчук, хотя он и пытался симулировать психическую болезнь, изображая в Бутырской тюрьме марсианина, является совершенно нормальным и абсолютно вменяемым; а раз он человек совершенно нормальный, значит, он должен был это понимать, значит, он должен был видеть, к чему это ведет. Значит, дело далеко выходит за пределы простого «непонимания».

Семенчуку были чужды, как чужды могут быть только врагу, интересы и задачи социалистического строительства острова. Семенчук так рассуждай: «Пусть все идет прахом, пусть вымрут эти самые эскимосы, которым от природы суждено есть тухлое мясо». Такова идеологическая установка Семенчука. И он действовал в соответствии с этой установкой, беря твердый курс на бессердечное отношение к людям, результатом чего явились голод, болезни и смерть. Ему говорили, ему указывали, ему советовали, против него пытались бороться, не так бороться, как «боролся» Карбовский, который как крайнюю меру борьбы применял роспуск производственных совещаний, а пытались бороться по-настоящему, как это делала Фельдман, как это делал Вульфсон, эти непартийные большевики, оказавшиеся в этот раз на зимовке Врангеля настоящими большевиками, чего, к сожалению, нельзя сказать о тех большевиках, у которых были в карманах партийные и комсомольские билеты.

Мы спросили т. Жердева: «Можно ли было избежать на острове Врангеля человеческих жертв?» Жердев ответил: «Можно. Продовольственные склады были заполнены запасами пищи не меньше, чем на три года. Можно было авансировать эскимосов из запасов станции, и эскимосы это с лихвой вернули бы в течение года».

«На мой вопрос Семенчуку, — рассказывал здесь т. Жердев, — почему ты не снабдил эскимосов? — он отвечал: «Существует какая-то инструкция, какой-то закон», — которого, однако, никто не видел и он сам не видел, потому что такого закона не существует. Он говорил: «Надо беречь государственное добро». А люди — это не государственное добро? По представлению Семенчука, люди, создающие добро, — это не добро, их беречь не нужно.

Ведь дело дошло до того, что эскимосская семья Аналько на севере острова, на косе Луч, если не ошибаюсь, питалась околевшей собакой и моржовой шкурой, снятой со старой байдары. Хотя Семенчук и это обстоятельство пытался, как вы помните, отрицать, но оно подтверждается и показаниями Старцева. (Вот он кивает и сейчас головой утвердительно.) Это подтверждается показаниями и целого ряда свидетелей. Вот почему радист Богданов говорит и справедливо говорит: «Семенчук вел антисоветскую политику в отношении туземцев, жестоко с ними обращался, срывал заготовку морского зверя, не выдавал продуктов, обрек туземцев на голод. Дошло до того, что туземцы питались оболочкой байдары».

Вот профорг Золотовский, механик, прямо показывает, что поведение Семенчука было преступно, что он вел антисоветскую политику по отношению к туземцам, и перечисляет ряд фактов, подтверждающих это. То же говорит и Смирнов — гидролог, и Каймук, и, наконец, т. Долгий — начальник полярной станции на мысе Шмидта, который приехал на остров Врангеля. По специальному заданию провести расследование творившихся там безобразий.

Показаниям Долгого я придаю особенное значение, потому что Долгий был в хороших отношениях, или как он говорил сам, «в самых хороших отношениях с Семенчуком». Это, правда, не к чести т. Долгого, но к чести то, что он это добросовестно здесь признал, к чести то, что он не стал это отрицать, а, наоборот, признав это и отбросив затем эту условность, — дал развернутые показания, которыми он ярко характеризовал преступную деятельность Семенчука в период зимовки 1934/35 года.

Тов. Долгий говорит о жутких безобразиях, которые творил Семенчук, что он вел себя, как «сатрап», издевался над людьми. Мы знаем, что у Семенчука процветало и рукоприкладство, и нё только с его стороны, но и со стороны его жены Надежды, которая один раз крепко прошлась по физиономии Зарубы, что конечно, осталось совершенно без всяких последствий со стороны Семенчука. Она сама не отрицала здесь факта происшествия, смягчая его вопреки действительности и говоря, что она «нетактично дотронулась» до плеча или до щеки, или до скулы Зарубы.

Вот положение вещей, которое было создано на острове Врангеля Семенчуком: «Жестокое, нечеловеческое отношение к туземцам, которых он обрекал на голод, смерть», — говорит свидетель Долгий.

Куцевалов, молодой гидролог, который на меня произвел — не знаю, как на вас, товарищи судьи, — впечатление наиболее свежего человека из всех зимовщиков 1935 года, этих (я исключаю из этого числа т. Фельдман) протухших людей, — пусть они на меня не обижаются, — этого бессильного, гнилого коллектива, который не носит в себе ничего коллективного. Это был не коллектив, а какое-то механическое соединение фигур, называемых людьми. Куцевалов, мне кажется, является лучшим из них. Он говорит: «Семенчук сорвал заготовки морского зверя, не давал разрешения производить охоту». Это, заметим кстати, опять-таки целиком подтверждается письмом Таяна. Когда Семенчука спрашивали, чем же будут питаться туземцы, — Семенчук, по показаниям Куцевалова, отвечал: «Не ваше дело, у меня имеются свои соображения». Куцевалов правильно добавляет: «Какие были у него соображения, я так и не знаю, но туземцы остались без мяса». В самом деле, «соображениями» Семенчука нельзя же быть сытым.

Вы видели здесь молодого Клечкина, который говорит то же самое. Был такой характерный случай. Клечкин приехал к Кмо и увидел всю его семью в чрезвычайно тяжелом состоянии. У них не было пищи. Клечкин отдал им все свои продукты и вернулся обратно. «Когда, — показывает Клечкин, — я рассказал об этом Семенчуку и просил его послать Кмо продукты для больных, то Семенчук отказал и заявил: «Они лодыри, продуктов не дам». В результате продукты так и не были посланы, спустя несколько дней Етуи и Таграк умерли, умерли голодной смертью. Это — не старуха, которой все равно пришло время умирать и которую поэтому Семенчук не считал себя обязанным снабжать продовольствием. Это — охотники, и лучшие охотники умирали от голода!..

В течение полутора часов говорил Семенчук и ничего не мог сказать, не мог выдвинуть ни одного факта, не мог привести ни одного аргумента в защиту своей позиции, в опровержение всех этих фактов. Он бессилен их опровергнуть, потому что фактов у него нет, потому что то, что здесь говорилось, это есть подлинная, настоящая правда.

Можно, пожалуй, так поставить вопрос: но где же люди не умирают? Везде умирают, везде есть больные. Но я прошу учесть то обстоятельство, что на острове Врангеля в период 1934/35 года подавляющее большинство смертей зарегистрировано от голода, подавляющее большинство смертей на острове Врангеля явилось прямым последствием голода, организованного Семенчуком.

И второе — вот что: этот голод и недоедание явились не результатом, какого-нибудь стихийного бедствия, а явились результатом сознательно, планомерно осуществлявшейся преступной, бандитской деятельности Семенчука, направленной к тому, чтобы, пренебрегая интересами людей и пренебрегая интересами Советского государства, расшатать, поколебать весь советский правопорядок, который существовал на острове Врангеля.

Позвольте кратко объяснить обстоятельства, требующие квалификации преступлений Семёнчука по ст. 59³ как бандитизма. Бандитизм есть не просто и не только, как это принято представлять себе, разновидность имущественных преступлений, преступных действий грабительского, разбойного характера. Бандитизм — это не есть только разновидность разбоя или грабежа. Бандитизм — это прежде всего — и я данный случай считаю классическим примером бандитизма в собственном смысле этого понятия — преступление, своим острием направленное против государственного управления или направленное именно на то, чтобы подорвать самые основы советского строительства, советского правопорядка. Для лучшего понимания конструкции настоящего обвинения по ст. 59³ УК я обращаюсь к анализу преступлений, кодифицированных в главе об особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления и, в частности, к ст. 59 УК, вводящей нас в круг понятий об особо опасных против порядка управления преступлениях.

«Особо опасными для Союза ССР преступлениями против порядка управления признаются те, совершенные без контрреволюционных целей, преступления против порядка управления, которые колеблют основы государственного управления и хозяйственной мощи Союза ССР и союзных республик».

Я постараюсь доказать, что деятельность Семенчука была построена именно так, что она колебала основы хозяйственного строительства и правового строя Советской страны, ибо остров Врангеля — это часть нашей страны, это наша страна.

Правда, в деятельности Семенчука имеются элементы вредительства, о котором здесь говорили свидетели и которое можно было бы квалифицировать по ст. 58⁷, есть и элементы, позволяющие говорить о ст. 58⁸ УК, элементы, которые, однако, покрываются и перекрываются общим понятием бандитизма, бандитской деятельности, направленной к тому, чтобы подорвать основы советского правопорядка, подорвать самые основы экономического, культурного и политического строительства Союза ССР.

Обычное представление о содержании ст. 59³, как и о самом бандитизме, сводится к тому, что предусмотренное этой статьей преступление рассматривается как один из видов имущественных преступлений. По общераспространенному представлению, бандитизм есть лишь разновидность разбоя. Вот почему способна вызвать возражение квалификация в качестве бандитизма таких преступлений, которые не носят характера преступления имущественного и ни в какой мере не напоминают разбоя или грабежа. Между тем сведение бандитизма к простой разновидности имущественных преступлений, к своеобразному виду разбоя является совершенно неправильным и совершенно не вытекающим из действительной природы этого, преступления. Бандитизм — это преступление особого характера, преступление sui generis. Не случайно это преступление отнесено к особо опасным преступлениям против порядка управления.

Бандитизм является преступлением опасным раньше всего именно для государства, так как он колеблет основы государственного управления, приводит к нарушению правильной деятельности органов управления, извращает эту деятельность, приводит в конечном итоге к колебанию государственного правопорядка и защищающих и охраняющих этот правопорядок законов, вызывает ослабление силы и авторитета власти.

Уже тот факт, что бандитизм включен во второй раздел государственных преступлений, подчеркивает его основную особенность, далеко выходящую за пределы преступления, нарушающего лишь интересы частных лиц.

Точный текст ст. 59³ говорит о бандитизме как об организации вооруженных банд и об участии в них и в организуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан. Но этот точный текст ст. 59³ не может исключить необходимость и правомерность квалификации в качестве бандитизма и таких преступлений, которые совершаются людьми, пробравшимися к той или другой должности, занимавшими то или другое официальное положение в системе органов управления и использовавшими это свое положение в преступных целях путем издевательства, населения всякого рода обид и неправильностей, преследования, травли и даже прямого убийства своих жертв.

Но именно так обстояло дело на острове Врангеля при Семенчуке, который вместе со Старцевым и Вакуленко, имевшими в своем распоряжении, хотя и на легальном основании, оружие, образовали фактическую группу вооруженных людей («вооруженную банду»), позволявших себе бесчинства по отношению к населению, установивших преступно-бесчеловечный режим на зимовке и в отношении всего населения, приведших к подрыву хозяйственного благополучия и материального благосостояния населения острова, приведших к болезням, голоду и голодным смертям и завершивших свою «деятельность» предательским убийством доктора Вульфсона. Весь характер деятельности Семенчука и его соучастников, вся совокупность творимых ими безобразий и преступлений полностью вкладываются в понятие бандитизма и дают все основания для квалификации этого преступления по ст. 59³ УК РСФСР.

В документах, приобщенных к делу, есть телеграмма, мимо которой я не могу пройти именно потому, что это телеграмма с острова Врангеля. Эта телеграмма от туземцев, имена которых стали для нас не только знакомыми, но и родными, — это Таян, Кмо, Инкали и другие, и наших зимовщиков — Петрова, Казанцева и других. Этой телеграммой они откликаются на наш процесс, на судебный процесс, где фигурируют Старцев и Семенчук.

Я просил бы разрешить мне привести из этой телеграммы несколько выдержек.

«Зимовщики и туземцы, — читаем мы в этой телеграмме, — целиком присоединяются к письму начальников полярных станций по поводу судебного процесса над Семенчуком и Старцевым. На острове еще не изгладилось воспоминание о времени преступлений Семенчука, которые лежат тяжелым и темным пятном на светлом десятилетии советского освоения острова». Не изгладилось до сих пор. Не изгладилось до сих пор на острове жуткое воспоминание о Семенчуке, о семенчуковщине, как они пишут.

Осиротевшие семьи лучших охотников-эскимосов, погибших в результате бесчеловечного отношения к ним Семенчука, лишавшего их самого необходимого, лишавшего помощи в суровых условиях Арктики, требуют сурового приговора над этим человеком.

Он втоптал в грязь почетнейшее в мире имя советского человека. Весь наличный состав охотников-эскимосов, десятый год живущих под руководством лучших советских людей, «с чувством негодования вспоминает Семенчука, ставшего в их памяти проклятием того времени, рабского времени, когда их народ был предметом угнетения, бесправия и издевательства. Нет возврата к прошлому, — пишут они. — Нет и не должно быть места в Советской стране человеку, который пытался оживить прошлое».

Это пишут Таян, Кмо Это пишут далекие северные охотники, по радио откликнувшиеся на наш процесс Они этой своей телеграммой прислали свой отклик, приняли активное участие в нашем процессе. Это — живые свидетели.

Этот документ — живой человеческий документ. Я прошу вас, товарищи судьи, оценивая все обстоятельства Дела, собранные по этому делу доказательства и улики, не забыть и об этой радиотелеграмме. Это тоже живой свидетель, имеющий полное право сказать свое слово о злодействах Семенчука, проявленных им в бытность начальником полярной станции на острове Врангеля.

У Семенчука был свой — волчий, семенчуковский закон. Вы помните, как здесь Семенчук сказал, что в условиях Арктики приходиться говорить одно, а делать другое. Он, таким образом, принципиально стоит на такой позиции, что в основе отношений между людьми в условиях Арктики должны быть ложь и обман, должны быть лицемерие, предательство, двурушничество. Этот волчий закон объявил Семенчук священным законом Арктики и действовал и пытался управлять зимовкой в соответствии с этим законом. Семенчук просчитался. Его «закон» — не закон Советской Арктики. Настоящий закон Советской Арктики говорит иначе и требует от людей иного, чем думает Семенчук. Это тот закон, который сформулировали охотники и зимовщики острова Врангеля в только что мною оглашенной, полученной из Арктики телеграмме. Этот закон говорит о чувстве высокого товарищества друг к другу в этой суровой, полной опасности обстановке. Именно это чувство высокого товарищеского отношения друг к другу и есть основной закон Советской Арктики. Но этот закон — не закон Семенчука. Минеев сказал, что на Севере к людям вообще относятся бережно. И что еще одним законом, законом Севера и Арктики, является обязанность дорожить человеческой жизнью больше, чем своей собственной.

Семенчук попрал и этот закон. Он не дорожил человеческой жизнью, а если когда-нибудь какой-нибудь жизнью дорожил, так это только своей собственной.

Теперь анализ деятельности Семенчука как начальника зимовки может быть выражен немногими словами — развал зимовки, издевательства, колонизаторское отношение к эскимосам, антисоветская деятельность, деятельность человека, не защищавшего интересы Советского государства, а, наоборот, направлявшего свои усилия против этих интересов. Он действовал не как организатор, а как дезорганизатор, не как советский человек, а как враг советской земли. Вся деятельность Семенчука, и это подтверждают все материалы и предварительного и судебного следствия, была направлена на подрыв авторитета советской власти, вселяя в душу людей чувства обиды и тяжелых и незаслуженных оскорблений, представляя собой удар по основным принципам нашей национальной политики, по ленинско-сталинской национальной политике в целом. Семенчук в качестве начальника зимовки действовал грубо-преступно, нарушая все принципы ленинско-сталинской национальной политики, позволяя себе чудовищные извращения указаний нашей партии и вождя народов Союза ССР товарища Сталина.

На совещании передовых колхозников и колхозниц Таджикистана и Туркменистана с руководителями партии и правительства 4 декабря 1935 г. товарищ Сталин говорил, что «есть, товарищи, одна вещь, более ценная, чем хлопок — то дружба народов нашей страны»… «А дружба между народами СССР — большое и серьезное завоевание. Ибо пока эта дружба существует, — говорил товарищ Сталин, — народы нашей страны будут свободны и непобедимы»[34].

Семенчук осмелился игнорировать один из основных социалистических принципов, принцип дружбы народов, о котором наш вождь и учитель товарищ Сталин говорил в указанной выше речи.

На совещании передовых колхозников и колхозниц Узбекистана, Казахстана и Кара-Калпакии по вопросу, проливающему полный свет на принципы нашей национальной политики в наших нынешних новых условиях социалистического строительства, выступил товарищ Молотов. И я считаю необходимым сегодня напомнить об этом, ибо слова товарища Молотова определяют наше отношение к тем извращениям, к преступным, бандитским извращениям советской национальной политики, которые допустил и продолжал систематически допускать Семенчук. «Чем особенно велика, — говорил товарищ Молотов, — сила Советского Союза? Тем, что трудящиеся нашей страны, принадлежащие к разным национальностям, по-братски помогают друг другу. В свое время рабочие промышленных районов центра России первыми сбросили власть помещиков и капиталистов, а затем помогли крестьянам и дехканам построить колхозы. Теперь растет мощь наших колхозов, и колхозники самых различных районов Советского Союза являются в Москву с сообщением о своих больших успехах и об улучшении жизни в колхозах. На вашем примере мы видим также, как передовые колхозники с радостью отдают свои силы борьбе за лучшую жизнь не только для себя, но и за лучшую жизнь для трудящихся всех национальностей, всех народов Советского Союза.

Дружба народов Советского Союза — наша великая сила в борьбе за лучшую жизнь для трудящихся нашей страны. Но мы строим новую жизнь на территории, которая составляет не только значительную часть Европы, но и немалую часть Азии. А надо вспомнить, что четыре пятых населения земного шара — 1600 млн. из 2 млрд. с лишним — составляют жители Европы и Азии. Если, с одной стороны, к тому, что происходит в Советском Союзе, внимательно присматриваются рабочие и крестьяне Европы, а с другой — трудящиеся Азии, как и трудящиеся других частей света, то каждый наш действительный успех в улучшении жизни трудящихся и в росте национальных культур в Советском Союзе является не только вопросом борьбы народов нашего Союза, но и живым, заразительным примером для народов всего мира.

Мы можем только радоваться тому, что такие слова, как «совет» и «колхоз», стали, уже понятными трудящимся во всех частях земного шара. Чем успешнее мы будем двигаться вперед в строительстве новой, лучшей для трудящихся жизни и чем больше трудящихся других стран будут знать о том, что мы достигаем этого путем уничтожения классов помещиков и капиталистов, на основе уничтожения господства одного народа над другим, на основе укрепления дружбы между рабочими и крестьянами всех национальностей, тем заразительнее наш пример будет для трудящихся других стран. Мы добились этого благодаря тому, что слова «большевик» и «большевизм» сделались понятными трудящимся во всех уголках земного шара, как знамя освобождения трудящихся, как основа нашей победы»[35].

Так говорил товарищ Молотов, так учит нас товарищ Сталин.

А как действовал Семенчук? Семенчук сделал все, что от него зависело, сделал все, что только мог, чтобы эту национальную политику взорвать, чтобы слова «большевик», «большевизм», «советы» превратились из родных и близких каждому трудящемуся понятий в чуждые, а может быть, и враждебные понятия. Это, правда, Семенчуку не удалось. Несмотря на всю слабость коллектива зимовщиков 1934/35 года карта Семенчука оказалась битой, преступления Семенчука оказались разоблаченными, честь и достоинство Советской страны защищены. Ваш приговор в этой части должен будет закрепить эти наши усилия по охране достоинства и чести нашей советской земли.

Я сказал уже, что карта Семенчука оказалась битой, преступления оказались разоблаченными. Почетная роль в деле разоблачения преступлений Семенчука выпала на долю трагически погибшего 27 декабря 1934 г. врача-общественника Николая Львовича Вульфсона. Разбору этого обстоятельства я уделю место несколько дальше; сейчас я только подчеркну, что результатом разоблачения преступных действий Семенчука явилось и разоблачение самого Семенчука. В период зимовки 1934/35 года он показал себя как преступник во весь рост, этот примазавшийся авантюрист. Об этом достаточно свидетельствует факт, которому мы не уделили достаточно большого места на судебном следствии, потому что он так очевиден, что не требует большого анализа, — это его эпизод со спекуляцией серебром, которое он пытался украсть у советского полпредства в Персии.

Напомню, что об этом говорила его жена Надежда Семенчук: «Арестован он был за провоз из Персии серебра. В Персии Семенчук работал в качестве коменданта полпредства. Сколько он сидел (его тогда АзЧК арестовала), — говорит Н. Семенчук, — я не знаю. Должна сказать, что сколько я ни расспрашивала его потом, за что он сидел в ЧК, Семенчук мне ответа не давал и разговоры на эту тему прекращал».

Это тоже не случайно. Это очень характерно для Семенчука. Это — человек, который ответов давать не любит, посвящать в свои тайны, большие и малые, никого не любит и не склонен; это человек, который очень крепко замыкается внутри себя. Этим объясняется и та его позиция, которую он занимает на данном процессе. Он сам не отрицает истории с этим серебром, но как он ее объясняет? Это объяснение тоже совершенно в семенчуковском стиле. Это объяснение совершенно аналогично целому ряду объяснений, которые он здесь давал на процессе по другим причинам. Например, когда его спрашивали относительно бани, превращенной им в острог, вы помните, как он уверял, что, во-первых, бани не было, что, во-вторых, если баня и была, то она не была острогом и что, в-третьих, если и был острог и если этим острогом и была баня, то он приказов сажать в баню не давал, а если и давал, то арестованные отправлялись «садиться» добровольно, «сами себя сажали». «Я не сажал, я давал приказы, а они садились добровольно», вот что он говорил про Клечкина, два раза сидевшего у Семенчука под арестом в этой бане. Вот стиль и манера «объяснений» Семенчука. Так он объяснялся по поводу серебра. «Действительно, я из Персии привез серебро, но серебро я нечаянно нашел в дачной местности недалеко от Тегерана. Эти деньги лежали на поверхности земли в саду полпредства».

Знаете, так, случайно лежат деньги, мешок с серебром, в саду полпредства. Надо обладать большой смелостью, чтобы давать такие объяснения, чтобы говорить так, как говорит Семенчук. Но Семенчук старается скрыть настоящую историю с серебром. В своей анкете и в личном деле Семенчук об этом ничего не говорит, не говорит и при приеме в партию, и в процессе партчистки. Он вообще считает, что это момент второстепенный, ничего не значащий. Я же этому моменту придаю для характеристики Семенчука большое значение. Этот эпизод лишний раз убеждает, что это — авантюрист из числа тех, о которых говорил в «Очередных задачах Советской власти» В. И. Ленин, когда подчеркивал, что ни одно глубокое и могучее народное движение в истории не обходилось без грязной пены, — без присасывающихся к неопытным новаторам авантюристов и жуликов, хвастунов и горлопанов. Как будто прямо сказано о Семенчуке!..

Но Семенчук не просто авантюрист, это авантюрист вооруженный, и не только тем наганом, который он постоянно имел при себе в открытой кобуре, но и всем своим положением, служебным авторитетом, которым он так энергично злоупотреблял. А это последнее оружие — сильное оружие, порой — оружие несокрушимое. Его поведение с товарищами и с эскимосами единодушно характеризуется в очень ярких, но отрицательных красках. Его описывают все без исключения как деспота по отношению ко всем остальным. Вы помните, сколько раз проходило на процессе указание, как Семенчук постоянно бросал фразы, что он — и суд, и прокуратура, и ГПУ и что всякого, кто посмеет его ослушаться, он накажет вплоть до расстрела? Вы помните его поведение с Фельдман после трагической гибели Вульфсона? Семенчук здесь действует буквально, как разбойник на большой дороге. Ведь эту беспомощную и — правильно кто-то говорил в процессе судебного следствия, раздавленную горем женщину он пытается выбросить на мыс Блассон за 100 километров от зимовки в совершенно необитаемый пункт этого острова. Он вызывает к себе Клечкина и издает приказ: «Вывези эту жидовку». Клечкин, набравшись смелости, возразил: «Лучше посадите меня еще на 20 суток под арест, но не повезу я Фельдман на гибель».

Так действовать, как действовал Семенчук, может только разбойник, только бандит, пробравшийся на место начальника зимовки. Но Семенчук вместе с тем трус. Это так часто вскрывалось в процессе следствия Семенчук — лживая натура Я прошу вас припомнить по крайней мере четыре эпизода, имевшие место в судебном следствии, для того, чтобы понять, что же собой представляет Семенчук. Вот история ареста Клечкина. Семенчук старается доказать, что он его не арестовывал, что он его не сажал; потом оказывается, что Клечкин сам сел под арест Это яркий эпизод, показывающий лживую изворотливость Семенчука.

Возьмем историю с выселением Фельдман. Сначала Семенчук говорил, что он не хотел ее выселять. Тогда показали ему его же приказ, в котором он клевещет на Фельдман, говорит, что она дезорганизует зимовку, ведет антисоветскую агитацию, отказывает в медицинской помощи нуждающимся в этой помощи, и приказывает вывезти ее в отдаленное место, которое будет объявлено потом, и уличили его в том, что он сам являлся к ней на квартиру и вручил ей предписание — немедленно собраться и выехать в район, который будет дополнительно установлен.

Семенчук хотел запрятать доктора Фельдман на мыс Блассон, обречь ее на голод и холод. Это было попыткой расправиться с женой убитого доктора Вульфсона, беспощадно вскрывавшего преступления Семенчука. Но Семенчук пойман, документы на столе, отпираться нельзя. Тогда Семенчук сейчас же избирает новую версию — приказ был, но выселять Фельдман он, в сущности, не хотел. Я, говорит Семенчук, думал… Что думал? Попугать? Он боится слова «попугать» и говорит, что пугать тоже не думал. Что же он думал делать, когда издал приказ о выселении Фельдман, с какой целью он издал этот приказ? Вопрос остается без ответа, как это было нередко, когда Семенчук видел, что он прижат к стене. Мы вызвали в качестве свидетеля Клечкина. Клечкин все подтвердил, это же подтвердили и другие товарищи, выступавшие здесь на процессе свидетелями. Приказ в отношении выселения Фельдман был издан, сказал Клечкин. Об этом же сказала и сама Фельдман, об этом же сказал и Куцевалов. И не только был издан приказ, но Семенчук принимал реальные меры к выселению Фельдман, но встретил отпор и осекся. Припомните, как Семенчук здесь крутился, как он здесь вертелся и как он каждую минуту менял свои ответы и версии, каждую минуту старался придумать что-нибудь новое. Но ни одного слова правды в его объяснениях не было.

Припомните третий эпизод — историю с выселением и изоляцией Фельдман.

Я обвиняю Семенчука в том, что после того, как он избавился от Вульфсона, он стал принимать всяческие меры к тому, чтобы не проникли на материк сведения о действительном положении вещей на острове. Он старался изолировать Фельдман: запретил ходить к ней, приказал не давать ей угля, не поддерживать с ней связи. В прямом смысле слова, он лишил ее огня и воды. Мы опять поймали его за руку. Он начал вертеться, отказываться, но в деле есть документы — в деле семь телеграмм Фельдман, не пропущенных на материк Семенчуком.

Что же Семенчук сказал в оправдание своих действий? Он сказал, что он не мог пропустить на материк телеграмм, в которых сообщается или намекается на гибель Вульфсона, что это можно было сообщить только в секретном порядке. Мы развернули эти телеграммы, изучили их одну за другой и увидели, что в них сообщались самые невинные вещи вроде — «здоров ли Валерик?» (сын Вульфсона от первой жены). Семенчук и тут не мог ничего ответить и должен был ограничиться молчанием. Но вот мы нашли его письмо — очень характерное письмо — к Долгому, в котором он прямо пишет Долгому: «Смотри в оба, Фельдман посылает на материк материал, не пропускай, все задерживай; она сама едет с большим материалом, не пропускай. Она может быть попытается устроиться на мысе Шмидта — знай и учти, что я, — говорит он, — категорически протестую против предоставления ей работы на мысе Шмидта».

Мы поймали его во лжи в трех случаях. Все эти случаи — калейдоскоп выкручивания, попыток как-нибудь оправдаться, объяснить. Нет оправдания, нет объяснения преступным действиям Семенчука. История с тифом. Вы помните, что Семенчук послал 22 февраля 1935 г. в Главное управление Северного морского пути радиограмму, в которой писал: «Эскимосы поголовно больны видами (?!) эпидемий брюшного тифа». «Видами» они больны! На каком основании давал эту информацию Семенчук? Абсолютно без всяких оснований. На острове Врангеля был ряд смертных случаев, но сообщение о тифе, как установлено было это дальше, являлось заведомой ложью, заведомо ложной информацией, вызванной боязнью Семенчука, чтобы его не раскрыли. О цынге он не пишет. Он боялся, что откроется его преступная деятельность, благодаря которой он довел население острова до голодной смерти. Ему телеграфируют из Главного управления Северного морского пути: «Как вы это допустили развитие эпидемии, когда этого не было никогда ни при Ушакове, ни при Минееве. Примите меры к ликвидации заболеваний». Речь идет о тифе.

Семенчук через несколько дней отвечает: «Заболевания прекратились, больных нет, цынга ликвидирована, было одно заболевание эскимоса, и умерло всего 5 эскимосов». Телеграмма, которую можно было бы сделать образцом лжи и изворотливости.

Таков этот Семенчук, разложившийся до мозга костей авантюрист, ни перед, чем и никогда не останавливающийся в осуществлении своих намерений.

Перейду к окружению Семенчука. Вот Вакуленко. Даже Семенчук должен был признать, что он алкоголик, этот его близкий друг. Этого Вакуленко Надежда Семенчук тоже характеризовала как разложившегося алкоголика. И это действительно был алкоголик, истерик, или, как его назвал правильно в одном случае Семенчук, — «псих». Но этот «псих» из молодых да ранний. Вакуленко — склочник, он провоцирует ссоры, он ябедничает. Ябеда, сплетня, склока, провокация — это стихия Вакуленко, и это его приближает к Семенчуку. Семенчук понимает опасность этой близости, он знает, что с Вакуленко ему будет на этом процессе немало возни, и он старался отгородиться от Вакуленко! Нет, Вакуленко — не друг его, не приятель, с Вакуленко он был, как со всеми.

Но у нас есть документы, у нас есть письмо Вакуленко — это то самое предсмертное письмо Вакуленко, где он клянется в преданности и верности Семенчуку. Он пишет ему: «Вы и ваша супруга были единственные люди из коллектива, относящиеся ко мне хорошо». Действительно ни один человек в этом коллективе, коллективе, в котором — да простят мне присутствующие здесь члены этого коллектива — ни один человек, кроме доктора Фельдман и Вульфсона, не стоял на должной моральной высоте ни один человек в этом коллективе действительно не относился к Вакуленко хорошо. Больше того, все относились к нему очень плохо, настолько плохо, что однажды, 19 марта, сильно помяли Вакуленко во время драки, как мягко здесь выразился Семенчук по поводу этого события. Мы пытались расшифровать эту «драку». Оказалось, это была не, драка, а что просто все присутствующие на этой оригинальной «вечеринке» били смертным боем Вакуленко, как доносчика и провокатора.

В письме на имя четы Семенчук Вакуленко меланхолически писал:

«Теперь все решилось, поступайте по своему усмотрению».

И дальше:

«Если желаете, я еще раз пойду на унижение…»

Он еще раз пойдет на унижение, если пожелают Константин Дмитриевич и его супруга.

Вот до какой степени близок был этот человек Семенчуку, до какой степени он был предан Семенчуку. Семенчук пытался здесь доказать, что ничего подобного не было, что, в сущности говоря, он был не более близким человеком к нему, чем и ко всем другим членам зимовки. Я потом покажу, почему это нужно было так говорить Семенчуку. Сейчас же нужно только установить как непреложный факт, что Вакуленко был ближайшим другом и наперсником Семенчука. Вакуленко пишет: «Теперь я смело могу смотреть всем в глаза, и никто больше не посмеет что-либо говорить о вас в моем присутствии», так писал Вакуленко, этот рыцарь «печального образа» в своей предсмертной записке.

Мы знаем, что не один раз писал Вакуленко предсмертные записки. Мы знаем, что он не раз проявлял желание покончить с собой самоубийством, но на этот раз он в действительности покончил самоубийством. У меня нет сомнения в том, что Вакуленко покончил самоубийством, но для меня также нет никакого сомнения в том, что причины этого самоубийства лежат гораздо глубже, чем обстоятельства, связанные с «мамаевым побоищем» 19 марта 1935 г.

На этом вопросе я еще несколько остановлюсь дальше. Вот этот Вакуленко — первый друг Семенчука, низкопоклонник, льстец, склочник, запутавшийся, как говорили здесь, «в женском вопросе», запутавшийся в отношениях к своим товарищам, которые по справедливости смотрели на него, как на доносчика и клеврета ненавистного Семенчука. Даже Надежда Семенчук, находившаяся с ним в самых близких и интимных отношениях, и та должна была признать здесь на суде, что это был невозможный человек, который всюду вносил раздор, человек, создававший склоку, человек, абсолютно нетерпимый в обществе. И это — первый друг Семенчука, и от этого Семенчук никуда не уйдет.

Но около Семенчука был не один Вакуленко. Около Семенчука был еще и Старцев. Этот Степан Старцев, который здесь вот сидит на скамье подсудимых таким простачком и иногда делает над собой большое усилие, чтобы изобразить на своем лице детское простодушие и спокойствие, — хитрый, коварный и опасный человек Старцев прикидывается простаком. В действительности он не так прост и не так глуп, как хочет казаться.

Вспомните историю с его службой в колчаковской армии. Когда я поставил перед ним вопрос, служил ли у Колчака, он говорит: «Нет». Когда я прочел документ, который изобличает его службу у Колчака, он развязно, цинично, нагло-развязно заявил: «А как раз не угадали, никогда я не служил у Колчака». Я знаю, что кое на кого это уверенное заявление произвело даже некоторое впечатление. Разве может быть этот человек убийцей? Ведь он так искренне заявляет: не было этого. У Колчака служили? — «Ничего подобного, никогда». А потом — «не угадали». Не угадал? А возьмем ваши показания, Старцев, — вот что в них сообщали вы сами: «В 1918 г. служил рядовым у Колчака». Было так или нет? «Нет» Читаю его показания дальше: «После захвата власти белыми служил у Колчака.» Было это или нет? — «Нет». У Старцева такая манера разговаривать, немного смахивающая на чудачество. Если бы меня спросили, кто умнее — Старцев или Семенчук, я бы сказал — Старцев. Кто хитрее? Я бы сказал — да простят меня защитники того и другого — Старцев; хотя в остальных отрицательных качествах я отдал бы преимущество и предпочтение Семенчуку.

При выяснении этого эпизода нам надо было потратить минут 20 времени, чтобы, шаг за шагом следуя за фактами, которые называл сам же Старцев, привести его к признанию того, что, действительно, он был в армии Колчака. Припертый к стене, он сказал: «Ну да, был в армии Колчака, выходит, что был». Это совершенно так же, как и с доктором Вульфсоном. — Спрашиваю: «Выходит, что вы убили?»— говорит: «Выходит». И я думаю, что выходит…

Очень хорошо Ушаков охарактеризовал Старцева: «Старцев по своему развитию стоит низко, но нельзя сказать, что он тупой, ограниченный или глупый человек». А Ушаков его изучал в природе, «а натюрель», в природных арктических условиях. «Старцев не высоко развит. Но он соображает, когда это нужно, и он может быть и рассудительным, особенно тогда, когда рассудительность эта направлялась в ту сторону, которая могла принести ему пользу». Это замечательная характеристика.

Я назвал бы это качество Старцева кратко: умен с корыстной целью. Он умен в меру того, насколько ему это выгодно, и, наоборот, когда это ему невыгодно, он прилагает все усилия, чтобы казаться абсолютно неумным. Защитник Семенчука вероятно будет доказывать, что Семенчук никакого отношения к убийству Вульфсона не имел, что Старцев не был орудием в руках. Семенчука, а, может быть, наоборот, Семенчук был орудием в руках Старцева. Но возьмите заявление Старцева, где он писал, что, «чувствуя себя оскорбленным доктором Фельдман», он требует «реабилитации». Когда мы спросили Старцева, что значит это слово, он сказал: «Не знаю». Не знает, потому что это слово с ему подсказали Семенчук с Вакуленко. Эта «реабилитация» ясно говорит, кто на кого влиял.

Старцев не любит работать. Эскимосы относились к Старцеву с презрением, потому что высшая добродетель у эскимосов, говорит т. Ушаков, это уметь работать, уметь жить. Они как самое большое ругательство на своем языке знают выражение «не умеющий жить» — не умеющий добыть себе пропитание, не умеющий охотиться, т. е. не умеющий работать. «Вот Старцев вызывал к себе в силу этих качеств полупрезрительное и полунасмешливое отношение со стороны эскимосов. Старцев не всегда говорит правду, любит иногда присочинить, приврать, это еще более усиливало презрение к нему со стороны эскимосов. Это — человек, которого можно было направлять в разные стороны, — говорит т. Ушаков, — то в одну, то в другую. При желании можно было направить его в сторону отрицательную с такой же легкостью и успехом».

Я думаю, что т. Ушаков прав. К этой характеристике едва ли нужно что-либо прибавить. Эта характеристика абсолютно точна. Говорить правду — не в правилах Старцева. Это показал процесс на всем своем протяжении с первого до последнего дня. Мы имеем множество эпизодов, в которых эти качества Старцева очень ярко проявляются. Этот вот Старцев являлся, по выражению, кажется, Смирнова, «тайным советником Семенчука», во всяком случае очень близким к нему человеком, для которого слова Семенчука — закон, по собственному признанию Старцева. Что сказал Семенчук, то и надо делать, рассуждать нечего.

Но Старцев — тип паразитический. В книге Зинаиды Рихтер «Во льдах Арктики», которую т. Коммодов просил приобщить к делу с разрешением ссылаться на нее, имеется характеристика Старцева именно как паразитического типа. У него и вся психология паразитическая, и говорить о каких-либо моральных устоях этого человека можно только в минуту трудную для судебной защиты. Мы не можем использовать в целях обвинения тех фактов, которые не были проверены судебным следствием. Поэтому я не хочу и не могу использовать в качестве обвинительного материала против Старцева те факты, которые не были проверены и абсолютно не были подтверждены судебным следствием, как, например, сообщения Фельдман, Куцевалова и других о том, что Старцева обвиняли на острове в изнасиловании двух малолетних девочек — дочерей Паля, что приходила с жалобами на насилия со стороны Старцева и со слезами мать Ловак. Я не хочу использовать эти данные против Старцева, хотя я вполне допускаю, что это так было. Но именно потому, что я только допускаю, я не хочу их использовать. Поэтому пусть суд это сбросит со счета тех грехов и преступлений, которые совершены Старцевым и в которых он обвиняется по данным обвинительного заключения.

Семенчук затушил историю с Крохиным, обвинявшимся в изнасиловании или покушении на изнасилование девочки, половые органы которой, по словам зимовщиков, он натирал снегом. Доктор Крашенинников тоже говорит об этом. Я готов отбросить обвинение Старцева в том, что он собирал какие-то «царские налоги», хотя сам Старцев не особенно отказывается от этого. На вопрос: «Собирали ли вы царские налоги?» — Старцев ответил вопросом: «А в каком году?» Это можно понять как допущение, что такие факты имели место и требуется лишь их уточнение. Но опять-таки допущение не есть доказательство, я готов отбросить в сторону показания свидетелей по этому поводу.

Старцев, говорят, грабил население. Это то же самое, что собирать царские налоги. Это и есть грабеж. Собирал царские налоги — это и значит грабил население. Когда мы спрашивали его об этом, он прямо не отвечал на этот вопрос. Он хитро прищуривался и спрашивал: «А в каком году?» Об этом говорил весь остров, вся зимовка. Почему Семенчук не расследовал это обстоятельство, почему он не выяснил, что это за история с собиранием царских налогов? Почему он, Семенчук, не определил, что собой представляет Старцев? Потому что Старцев нужен Семенчуку, потому что Семенчук знает и понимает, что такие люди, как Старцев, весьма удобны и не только в условиях далекой Арктики.

Состояние зимовки 1934/35 года было неудовлетворительно. Один тот факт, товарищи судьи, что парторгом этой зимовки оказался всем хорошо памятный Карбовский, говорит достаточно красноречиво о том, что собой представляла эта зимовка 1934/35 года, набранная в буквальном смысле слова «с бора да с сосенки». Тут, конечно, сказалось отсутствие политуправления. Оно ещё не было организовано в этот период времени, здесь оказалась некоторая недооценка тех условий, в которых будут работать зимовщики, и отсюда такие факты, как появление на зимовке на острове Врангеля таких элементов, как Семенчук, Старцев и Карбовский. А Карбовского вы видели. Этот «парторг», на глазах которого развернулась вся эта безумная, кошмарная панорама безумных, кошмарных преступлений Семенчука; парторг, к которому приходят пострадавшие от этих преступлений люди с просьбой, с мольбой о помощи и получают от него «миссионерский», поповский циничный ответ: «Терпеть надо, братцы, терпеть». Этот Карбовский здесь, на суде, начал с высоких материй, так сказать, в тоне штатного партийного оратора — «проблема кадров», «проблема подготовки», «живые люди», «внимание к живым людям», «наши задачи», «оппортунизм» и пр. и т. п.

Когда мы его спустили с этих «идеологических высот» и поставили на почву конкретных фактов и спросили: «Вы видели эти безобразия? Почему не приняли никаких мер борьбы с ними?» — он смяк, скис, забормотал: «Видел, боролся, недостаточно боролся» и т. д. и т. п.

Карбовский здесь хлопотал, чтобы доказать, что хотя работа его и была неудовлетворительна, зато его линия была удовлетворительной. Но у этого человека не было ни линии удовлетворительной, ни, тем более, работы удовлетворительной. Карбовский не принял никаких мер борьбы против безобразий и преступлений Семенчука. Карбовский в виде крайней меры борьбы с преступлениями Семенчука распускал производственные совещания, оправдываясь тем, что у него не хватало «последовательности», что он встал на «оппортунистическую позицию». Прямое преступление свое он хочет свести к оппортунизму. Ему это не удалось. Определение Верховного суда о привлечении Карбовского к уголовной ответственности явилось достойным уроком этому гнилому человеку — кандидату на открывающуюся после Семенчука вакансию на скамье подсудимых.

Если таков парторг, то что собой представляет партгруппа? Если такова партгруппа, то что собой представляли зимовка и зимовщики? В результате погиб доктор Вульфсон. Но могло быть и хуже. Могла погибнуть и Фельдман, которую чуть не зарубил однажды Семенчук, ворвавшийся к ней в квартиру с топором. Зарубил бы, а потом сказал, что Фельдман белые медведи задрали…

Почему все это произошло? Это произошло потому, что зимовщики 1934/35 года были не люди, а какие-то людские футляры. Но этого, конечно, уже нет, это было в 1934 году. Этого не будет, это никогда не повторится. И наш судебный процесс послужит крепким уроком и тем, на ком лежит обязанность и ответственность по подбору людей для зимовки в нашей Арктике.

Вот обстоятельства, товарищи судьи, обстановка, которая позволяет сказать, что зимовка 1934/35 года на острове Врангеля разложилась, что она потеряла способность сопротивления и противодействия тем преступлениям, которые таким пышным цветом расцвели на острове Врангеля, в бытность здесь Семенчука и Старцева. Склоки, интриги, сплетни, издевательства и подсиживание друг друга, жестокосердие, травля и молчание, молчание прежде всего — вот что было на этой зимовке.

Невольно хочется сравнить зимовку 1934/35 года с несколькими месяцами ледяного лагеря Шмидта, с героизмом, организованностью, величайшей советской социалистической пролетарской дисциплиной, отвагой, самоотверженностью, продиктованными глубокой любовью к своей стране, любовью к своей родине, великим пониманием задач пионеров советского арктического строительства. И когда товарищ Сталин, вместе с товарищами Молотовым, Ворошиловым, Куйбышевым и Ждановым телеграфировали шмидтовцам, мужественным челюскинцам, боровшимся с суровой полярной стихией, слова приветствия и поздравления, мы в этом приветствии слышали и слышим слова любви к нашей великой родине. И здесь же мы слышали слова сурового осуждения зимовщикам 1934/35 года, оказавшимся в плену семенчуковшины, слова осуждения всему «коллективу» этой зимовки, где царил развал, дезорганизация, где царил политический и моральный разврат, политическое и моральное разложение.

Единственным человеком, представлявшим собой просвет на мрачном, черном фоне этой в моральном отношении сплошной полярной ночи, поднявшим голос протеста, начавшим борьбу против этих безобразий и доведшим ценою жизни своей до конца эту борьбу, был доктор Вульфсон Николай Львович и поддерживавшая его верная его спутница Гита Борисовна Фельдман. Если бы не они, может быть, мы не так скоро и решительно сумели бы вскрыть этот позорный антисоветский гнойник! Как рисуется обстоятельствами дела образ Николая Львовича Вульфсона?

До острова Врангеля — это врач Московского завода «Манометр». До острова Врангеля — это врач, сумевший, несмотря на свою молодость, стяжать себе всеобщее пролетарское уважение двухтысячного коллектива завода «Манометр». Коллектив завода «Манометр», получив извещение о том, что умер их врач Николай Львович Вульфсон, публикует письмо, в котором характеризует т. Вульфсона как чуткого товарища и прекрасного врача, которого постоянно видят и в цехах завода и в мастерских, и в клубе, и в столовой, и в буфете. Они пишут, что они постоянно встречали его заботу, видели его неустанно выполняющим свой долг врача и общественника: «Память о докторе Вульфсоне будет долго жить на нашем заводе», — пишут рабочие завода «Манометр». Память о докторе Вульфсоне живет и на острове Врангеля, как об этом свидетельствуют присланные нам телеграммы с острова Врангеля. Память о нем будет жить в сердце каждого честного гражданина нашей советской земли.

И таким Николай Львович был и в Арктике — героически выполняющим свой долг, борясь, не покладая рук, за здоровье и жизнь эскимосов. Надо сказать к чести его друга-спутницы Гиты Борисовны, что она так же самоотверженно боролась в Арктике вместе с доктором Вульфсоном, выполняя свой долг советского врача. И стыдно и позорно было слушать, когда Семенчук, барахтающийся в океане своих преступлений, пытался оклеветать Гиту Борисовну Фельдман, рассказывая, что она чуть ли не на другой день после смерти Вульфсона стала торговаться с ним об условиях, на которых она согласна остаться в Арктике.

Судебное следствие полностью опровергло эту клевету, опровергло все измышления Семенчука.

Доктор Вульфсон был не просто врачом. Он был подлинно советским врачом, о чем прекрасно говорит документ — рапорт доктора Вульфсона на имя Семенчука от 4 декабря 1934 г. За 23 дня до своей гибели доктор Вульфсон писал Семенчуку: «Ваше распоряжение о сокращении угля до полбанки для отопление квартиры больной семьи служащего Таяна, где находятся трое — тяжело лихорадящих больных, может привести, к значительному ухудшению состояния их здоровья, а посему прошу разрешить им пользоваться углем для топлива в количестве, необходимом для поддержания соответствующей температуры в помещении, где находятся больные».

Это действительно советский врач. Это не просто врач, который приходит к больному, щупает пульс, трогает голову, прописывает рецепт и уходит. Нет, это врач, который борется за больного, за улучшение условий его жизни, способных обеспечить его скорейшее выздоровление. Вот почему этот врач прописывает больным в своем рецепте известное количество угля, а не только валерьяновых капель или касторового масла.

А Семенчук? А Семенчук не слушает, или, вернее, — «а Васька слушает да ест». Ведь это позор, что комсомольцы должны были тайком таскать уголь, которого было на острове Врангеля более чем достаточно, для того, чтобы отопить квартиру, утлую хижину больного — а может быть умирающего — эскимоса и его семьи! А это было. Это слышали здесь на процессе: отношение Семенчука к больным позволяет сравнивать этого человека с зверем, позволяет утверждать, что он не видел и не хотел видеть человеческой нужды, не хотел помочь человеку в нужде и горе, хотя мог бы этому горю помочь.

Ушаков его характеризовал как либо сумасшедшего, либо дегенерата. Нет. Это не сумасшедший. Это не дегенерат. Это бандит, пробравшийся на высокое место начальника зимовки и действовавшего так, как это соответствовало всему складу его мыслей, характеру, желаниям, ощущениям, всему его миросозерцанию преступника. Но продолжим печальную повесть о гибели доктора Вульфсона. В том же рапорте доктор Вульфсон пишет: «Одновременно считаю недопустимым удерживать продукты, выданные в счет текущей месячной нормы (вместо нормы 9 банок молока выдано только 5), ввиду того, что трое тяжело больных находятся исключительно на молочном питании, для которых и полная месячная норма будет недостаточна. Прошу пока выдать семье Таяна удержанные 4 банки молока». Удержанные 4 банки молока! Дальше этого цинизма итти некуда. Такие действия доктора Вульфсона не нравились Семенчуку, вызывали с его стороны вспышки ярости и гнева. Это видела вся зимовка. Об этом говорят все свидетели.

Золотовский говорил здесь, что «Вульфсон был честный и прямой человек, открыто выступал на собраниях с критикой действий Семенчука. В результате Семенчук возненавидел Вульфсона».

Свидетель Смирнов, гидрограф, помощник Семенчука по научной части, показал на суде следующее: «В коллективе зимовщиков выделялся покойный доктор Вульфсон, добросовестный и прямой человек. — Надо сказать, что Семенчук срывал работу Вульфсона в части медицинского обслуживания населения. И вот Вульфсон открыто выступал на собраниях с критикой неправильных действий Семенчука. Естественно, что Семенчук при его самодурском характере возненавидел Вульфсона. Я не могу не поставить в связь это обстоятельство с фактом гибели Вульфсона, произошедшей при довольно загадочных и, я бы сказал, подозрительных обстоятельствах».

Свидетель Каймук: «Гибель доктора Вульфсона и у меня и у других зимовщиков вызвала определенное подозрение. Мы думали и думаем, что эта гибель находится в связи с той ненавистью, которую питал Семенчук к Вульфсону за его открытое выступление против него».

Свидетель Богданов, радист: «Вульфсон был прямой и честный человек. Он открыто выступал против Семенчука, который его за это возненавидел».

Вот общий хор голосов, уличающих Семенчука во враждебном отношении к доктору Вульфсону, павшему жертвой ненависти и злобы этого человека. В этом хоре голосов, блестяще характеризующих доктора Вульфсона, есть один голос против Вульфсона, и этот голос принадлежит Семенчуку. Именно Семенчук всячески старался дискредитировать Вульфсона. Не чем иным, как этой дискредитацией, была вызвана записка Вульфсона от 4 февраля, в которой он писал, что «в связи с создавшейся склочной обстановкой, возглавляемой Карбовским и поддерживаемой вами, систематического игнорирования меня как врача, считаю, что возложенные на меня обязанности как в отношении медобслуживания местного населения и зимовщиков, так и в отношении научной работы выполнять не смогу, а потому категорически прошу освободить меня от занимаемой должности и при первой возможности отправить меня с женой обратно».

Эта записка не случайна. Ведь Фельдман рассказывала, и это ничем не опровергнуто, что однажды, когда они с Вульфсоном устраивали по приезде на остров Врангеля свою лабораторию и Вульфсон помогал ей переносить ящики, в комнату с криком ворвался Семенчук со словами: «Вон отсюда, негодяй, на работу». И доктор Вульфсон вынужден был оставить ящики, и Фельдман должна была носить их на своих плечах.

Фельдман показывала, что в последних числах сентября, как раз тогда, когда Вульфсон подавал Семенчуку свое заявление, Вульфсон пришел от Семенчука в истерике, потому что на общем собрании Семенчук клеймил Вульфсона как лентяя и лодыря, не желающего работать. Это показание Фельдман подтверждается объективными данными дела. Во-первых, в деле имеется документ за подписью Вульфсона от 24 сентября и, во-вторых, имеется живой Семенчук и живое обвинение Семенчуком Фельдман в этом же духе. Ведь обвинял Семенчук Фельдман в том, что она лодырь! И нужно было поставить всех свидетелей, всех 11 человек, кончая доктором Крашенинниковым, лицом к лицу с Семенчуком, чтобы доказать, что Семенчук лжет, что Фельдман никогда не отказывала в медпомощи, никогда, ни при каких условиях, даже тогда, когда у нее была температура 40°. Даже тогда, когда у нее было маточное кровотечение, она с помощью Смирнова, Куцевалова и Клечкина шла оказывать помощь Старцеву, которого тогда уже считала убийцей своего мужа. И здесь Семенчук пытался обвинить Фельдман в тех же самых преступлениях, в которых он тогда обвинял ее публично, травя доктора Вульфсона, организуя против него общественное мнение зимовки, подготовляя почву для того, чтобы расправиться, рассчитаться с доктором за его критику, за его бесстрашие, за его преданность своему делу, за систематическое разоблачение, невзирая на высокое положение начальника зимовки Семенчука и не пугаясь постоянно открытой кобуры нагана, за который Семенчук постоянно хватался, когда он к кому-нибудь обращался с каким-нибудь распоряжением.

Таков Семенчук, таков его сподвижник Старцев, таковы организаторы, и исполнители смертной казни над Вульфсоном. Убийством доктора Вульфсона Семенчук доказал, что он имеет «власть вплоть до расстрела».

Я перейду специально к Семенчуку, я покажу, что Семенчук в одном месте прямо говорил, что он покажет, как он умеет расправляться с людьми, которые позволяют себе выступать против него. А теперь позвольте перейти непосредственно к убийству Вульфсона.

Разберем версию Старцева о якобы имевшем здесь место несчастном случае. Эта версия должна быть решительно отвергнута, и раньше всего на основании показаний самого Старцева. Напомню эти показания: гибель доктора Вульфсона произошла, примерно, в 9–10 километрах от бухты Сомнительной. При каких условиях? В метель, пургу. Вы помните, что здесь на этом вопросе останавливались немало. Метеорологическая сводка позволяет думать, что в это время пурги не было. Объяснения т. Ушакова говорят о том, что поземок, поднимающий снег до груди, — не пурга, при которой можно заблудиться. Но я согласен, что была пурга, я сразу эту защитительную позицию уступаю защите без боя. Пусть пурга была, и посмотрим, как они справятся с пургой.

Напомню первые показания самого Старцева от 31 декабря.

В этих показаниях Старцев говорит о том, что 27 декабря в 5 часов утра он с доктором Вульфсоном выехал из бухты Сомнительной на запад, по направлению к бухте Предательской. В 9 часов началась метель, поземок, и они повернули обратно; видимость была до 1 километра на равнине, а горы видны были на 10–12 километров. Замечательная пурга! Но пусть это будет пурга, я не возражаю. На обратном пути, проехав километров 5–6, они выехали на косу, ехали по направлению с бухты Сомнительной к селению Кошка и берегу. Первым ехал Старцев, вторым — доктор Вульфсон, на расстоянии друг от друга метров 15–20. Потом Старцев рассказывает эпизод, когда врач потерял сумку и они вернулись ее искать; не нашли и поехали дальше; как потом у Старцева сломался баран, вернее не сломался, а выскочил остов, и ему надо было его поправлять, на что ушло 15–20 минут, и в этот момент его обогнал доктор Вульфсон. Старцев крикнул доктору: «Остановись!». Тот не послушал и скрылся из виду. Следом отправился Старцев, не нашел доктора и приехал в 15 часов в бухту Сомнительную. Спросил у Кмо, не приезжал ли врач, и узнал, что врач не приезжал.

Дальше он показывает — и я прошу на это обратить особое внимание — следующее: «Я, Старцев, послал охотника Кмо, чтобы он пересек дорогу и сообщил, если заметит след; а я, Старцев, поехал обратно на розыски». Таким образом, первое обстоятельство, которое бросается в глаза, это то, что Старцев, вернувшись 27 декабря в Сомнительную, поговоривши с Кмо в 15 часов, т. е. в 3 часа дня, отправился сейчас же обратно на розыски якобы потерянного Старцевым доктора Вульфсона. Старцев показывал: «Объехал бухту Сомнительную два раза, поехал до тундры по направлению к Сомнительной, к северо-западу, к скалам, куда мы поехали вместе, повернул обратно по льду моря, время было позднее. В селение Сомнительное прибыл 28 декабря в 3 часа ночи».

Следовательно, картина по первому показанию Старцева, такова: 27 декабря в 9 часов утра или около этого времени Старцев потерял доктора, направился в бухту Сомнительную, отправил на поиски Кмо, сам обратно возвратился на поиски и продолжал поиски до 28 декабря до 2 часов ночи, т. е. непрерывно искал доктора Вульфсона в течение 35 часов. Вот первое показание Старцева.

Старцев, товарищи судьи, как вы знаете, это показание дискредитирует. Он говорит, что это писал Семенчук, что он слепо подписал его, что он не знает, что тут написано и что он за это не отвечает.

Но внимание Старцева при этом сосредоточивается на другом моменте — на передовых собаках, ибо здесь в конце показания 31 декабря Старцев заявляет, что он обменялся с доктором Вульфсоном передовыми собаками и что передовые собаки были Старцевым отданы Вульфсону. Это обстоятельство теперь Старцев упорно отрицает, отлично понимая и зная, что будет установлено, что передовые собаки Старцева едва ли стали слушаться Вульфсона и что это, может быть, в какой-нибудь степени явится против него уликой. Почему это может быть так, я скажу дальше. И вот Старцев начинает заметать следы, отказываться от этого показания, отказываться от всего протокола целиком.

В показании, данном в Прокуратуре Союза 19 февраля, Старцев уже забыл о том, что говорил 31 декабря. О событии 27 декабря Старцев показывает уже иначе: здесь он рассказывает, что ехали они на разных нартах. «Вульфсон ехал рядом со мной, а затем моя нарта перевернулась и сломался баран». Оказывается, остов выскочил: сломался баран — это одно, а остов выскочил — это другое. Старцев это забыл. «В это время Вульфсон меня объехал и скрылся из виду».

Позвольте кстати напомнить третье объяснение Старцева, данное уже на суде. Здесь Старцев уже говорит, что собаки дернули его в сторону — этого самого Старцева — и он тогда перевернулся, а Вульфсон уехал. Это уже третья версия. А почему дернули собаки? — «Не знаю». И он всегда говорит — «не знаю».

А собаки не дергали, и нечего им было дергать! А почему Вульфсон уехал так быстро? Старцев сейчас же соображает очень просто, — собаки Вульфсона, вероятно, заметили, как там пробежал песец, и они побежали за этим песцом. Замечательное охотничье соображение!..

Итак, баран сломался, он начал чинить, Вульфсон его объехал. В первый раз Старцев говорит так: «Я крикнул ему — остановись!». Во второй раз, в кабинете следователя, он уже добавляет: «А затем я шесть раз выстрелил из винчестера». В кабинете следователя он выстрелил из винчестера шесть раз, а на суде он стреляет уже семь раз. В действительности же он не стрелял ни одного раза, — это не может подлежать никакому сомнению, потому что в первый раз, 31 декабря, он ни звука не проронил об этих выстрелах. Не может быть никакого сомнения, что об этих выстрелах он никак, не мог забыть 31 декабря, если бы это в действительности имело место. А он, оказывается, забыл о таком маленьком факте, как шесть выстрелов из винчестера! Не может быть этого — это выдуманные выстрелы. Сами по себе они не имеют никакого значения. Но это выдумано, и это компрометирует Старцева, которому нельзя верить ни в чем.

Что же дальше? Дальше Старцев починил баран, пытался догнать доктора, но не догнал, и вернулся обратно к месту поломки. Прошу на это обстоятельство обратить особое внимание.

По этому показанию Старцева выходит так: Старцев починил баран, поехал за Вульфсоном, не мог его догнать и вернулся к месту поломки, а потом обратно от места поломки вернулся туда, куда поехал Вульфсон. Зачем он вернулся к месту поломки, что он там потерял? Зачем он вернулся второй раз на место поломки? Непонятно. Очевидно, он не возвращался. Очевидно, это выдумка.

А дальше? «Следов Вульфсона не было, я вернулся в Сомнительную и там Вульфсона тоже не оказалось; я там заночевал, а в 6 часов утра 28-го выехал с эскимосом Кмо на розыски».

Итак, при первом показании, он выехал 27-го в 3 часа и вернулся в 2 часа 28-го, а по второму показанию, он никуда не выезжал, ночевал и впервые выехал на розыски только 28-го. Наврал Старцев? Выходит так. 28-го выехал в 6 часов, однако проехал километр и вернулся обратно. Почему? Потому что была сильная пурга. Пурга выручает. «Я просидел сутки в Сомнительной и на вторые сутки, т. е. 29-го, поехал на розыски; поискал несколько часов, не нашел и вернулся обратно. На третий день опять поехали, но искали мало, так как была пурга, а 31-го мы приехали на мыс Роджерс».

Вот как «искал» Старцев потерянного доктора. Что он делал 27-го? Спал. Это мы доказали, об этом как раз говорит Кмо. Да сам Старцев признался, что у него отмерзли ноги, и он «не поехал больше искать доктора». В первом показании говорит, что искал, а потом говорит — не искал, — как верить?

Анализ показаний Старцева и Кмо подтверждает, что Старцев ни 28, ни 29, ни 30, ни 31 декабря, т. е. в течение всех этих четырех дней, никаких мер к поискам не принимал и врача не искал. В протоколе, написанном Семенчуком, описывается бурная энергия Старцева, якобы искавшего Вульфсона. Но это описание было продиктовано исключительно желанием Семенчука не дать возникнуть каким-либо подозрениям и исключить возможность проверки его действий, которая могла бы изобличить Старцева, а вместе с ним и Семенчука.

Таким образом, первое и основное в версии Старцева, утверждающего, что он потерял врача, — то, что он якобы врача искал (естественно, раз потерял — надо искать), — рушится: он не искал, он не терял.

Но если потерял и если искал, то почему же он не то показывает, что показывает Кмо? Почему он в своих показаниях впадает в грубое противоречие? Объяснить это можно только тем, что Старцев говорит неправду.

Беру второй вопрос — относительно того, что собаки доктора Вульфсона обогнали Старцева. Мы здесь вызывали в качестве эксперта т. Ушакова.

Тов Ушаков очень полно нарисовал картину того, что могло быть и что было в действительности. На мой вопрос, мог ли доктор Вульфсон, будучи неопытным человеком в езде на нартах, получивши передовых собак, да еще лучших, чём были у Старцева, обогнать Старцева, т. Ушаков ответил буквально следующее:

«Вульфсон мог ехать только за нартой Старцева, объехать ее он не мог и по другим еще причинам. По материалам следствия выходит, что они разлучились во время метели. В метель вообще он не мог объехать. В метель может объехать передовую нарту только опытный каюр на хороших собаках. Собаки, видя впереди себя остановившуюся нарту, не обгоняют ее, а тут же ложатся». Он сказал: «Уткнутся мордой в снег и ложатся».

Я допустил уже, что 27 декабря была пурга. Пусть пурга была самая сильная. Тогда тем более становится невероятным, чтобы собаки могли обогнать идущую впереди нарту, как это утверждает такой опытный полярник, каким является т. Ушаков, как это говорит такой опытный полярник, каким является т. Минеев. Я поставил эксперту вопрос: мог ли Вульфсон, совершенно неопытный человек, обогнать Старцева на его, старцевских, собаках? Это же немалозначашее обстоятельство! Ушаков сказал: «Да, это могло случиться в полутора километрах от Сомнительной, в первое время после выезда, когда собаки еще были в азарте, когда они быстро бегут, когда они стараются обогнать. А во время метели, с чужими передовиками, с передовиками хозяина, который ехал тут же, этого я не допускаю».

Попробуйте опровергнуть. Пусть защита опровергнет. Я далее поставил следующий вопрос: «Если обгон имел место в 10 километрах от Сомнительной, то этот обгон не является ли сомнительным?» И т. Ушаков твердо ответил: «Такой обгон безусловно места иметь не мог».

Таким образом, я имею право считать, что версия Старцева о том, что доктор Вульфсон, не умевший ездить на собаках, в метель, в пургу мог обогнать Старцева да еще на старцевских же собаках, бита и не выдерживает никакой критики. После того как прошла экспертиза таких компетентных полярников, какими являются тт. Ушаков и Минеев, для меня нет уже сомнения в том, что версия Старцева бита, версия эта выдумана, что нужно отбросить ее — чем скорее, тем лучше. Не мог обогнать и не обогнал Вульфсон Старцева; Старцев это выдумал, как он выдумал такие подробности, как то, что пробежал песец, и вульфсоновские собаки, почуяв песца, побежали за ним. Это курам на смех. Объективно это не подтверждается. Версия с потерей врача Вульфсона отпадает.

Но все-таки может быть ошибаются полярники Ушаков и Минеев?

Может быть, в данном именно случае сложилась такая игра обстоятельств, что, вопреки всяким правилам логики и жизненному опыту, дело пошло в ином направлении, чем это логически могло бы быть представлено? Допустим, это так. Я согласен допустить сейчас, что, действительно, собаки Вульфсона обогнали собак Старцева, что Старцев стрелял, кричал, потом искал доктора без конца. Доктор пропал. Но в каком виде был найден доктор? Мы это знаем. Доктор был найден обезображенным до такой степени, что Семенчук не хотел показывать его труп Фельдман. У нас имеются фотографические снимки, акты Жердева и доктора Крашенинникова и блестящая судебно-медицинская экспертиза доктора Семеновского, я бы сказал — классическая экспертиза.

Мы можем не сомневаться вот в чем: что бы ни случилось с Николаем Львовичем Вульфсоном — он не замерз. Это Семенчук, клеветник Семенчук, пустил слух, что доктор был пьян и замерз. Когда Семенчук добивался и старался обязательно включить в акт указание на то, что у Вульфсона был найден спирт, тогда как для всякого было ясно, что это был денатурат, Семенчук фальсифицировал документы. Он это делал для того, чтобы поддержать свою версию о том, что доктор Вульфсон был пьян. Но доктор не был пьян. Это установлено доктором Крашенинниковым, прилетевшим на остров Врангеля и вырывшим отлично сохранившийся, абсолютно свежий труп доктора. Доктор Крашенинников произвел тщательнейшее расследование, которое не могла раскритиковать и защита. Надо считать установленным и незыблемым тезис обвинения, что Вульфсон не замерз, и тем более не замерз в пьяном виде, ибо его лицо разбито, ибо его голова разбита, ибо череп треснул, ибо нос сплющен.

Мы видели, здесь винчестер, аналогичный тому, который был в руках у Старцева и которым Старцев, очевидно, ухлопал доктора. Какие у меня доказательства этого? Есть ли такие доказательства? Есть. Вот они.

Если бы Вульфсон действительно обогнал собак Старцева (я хочу допустить на минуту эту версию), запутался, заблудился, он бы не пристопорил нарту и не отправился бы в неизвестном направлении пешком. Инстинкт самосохранения подсказал бы ему не уходить от собак. Инстинкт самосохранения не полярника, а человека, не потерявшего рассудка, говорит: не уходи от собак, ибо собаки — это спасение заблудившегося в неизвестной местности человека.

Более того, если допустить, что Вульфсон действительно ушел, от собак, то надо сказать, что он, очевидно, оказался во власти психоза; это момент умопомешательства. Тогда зачем ему было стопорить нарту? Он ушел бы в таком случае, не застопорив нарты. А стопорить нарту не просто. Тов. Ушаков и Минеев подтвердили, что это не трудно, но так застопорить, чтобы четыре дня и ночи собаки не могли сдвинуть ее с места, — это требует искусства, а Вульфсон этим искусством не обладал. Мы удостоверились, что 26–27 декабря он впервые ехал самостоятельно на нарте. Что вы будете делать с этой уликой? Я послушаю, как будет защита объяснять эту улику, а сейчас я утверждаю, что версия о том, что Вульфсон бросил нарту с восемью собаками и ушел в неизвестном направлении, — бессмысленная версия. Эту версию, по-моему, нельзя поддержать, опасно поддерживать, не стоит поддерживать. Застопорена нарта как следует, искусно; застопорена нарта опытным человеком, опытным врангельцем, т. е., простите, колчаковцем, жившим на острове Врангеля, — Старцевым. Это дело требующее искусства. Нарту Вульфсона застопорил Старцев. Мы спрашивали экспертов: «Если бы нарта не была застопорена и человек ушел бы от нее, что сделали бы собаки?» Ушаков говорит, что собаки пришли бы домой сами, может быть, через день, не через день — через три, но все-таки пришли бы домой… пришли. Были случаи, приходили. Кому из нас, людям, прожившим больше полувека, не известны случаи, когда лошади, заблудившись в безлюдных местах, приходили, домой? Версия о потере доктора неправдоподобна и категорически должна быть отвергнута.

Но, товарищи судьи, есть еще одно серьезное обстоятельство против Старцева и против этой его версии, и я постараюсь разобрать все его версии по порядку, хотя это и займет продолжительное время. Семенчук удостоверяет, что когда, наконец, нашли нарту Вульфсона, то в этой нарте были запряжены передовые собаки Старцева. Семенчук не знает, что это значит. Может быть если бы своевременно он понял это, он не сказал бы того, что сказал. Но это окончательно разрушает версию Старцева. Мы спросили т. Ушакова, как управляют собаками. Он объяснил, что на острове Врангеля собаками управляют только криком, что надо знать крик; этот крик изучить не трудно, но собаки-передовики привыкают не только к крику, но и к голосу. Следовательно, голоса человека, к которому они не привыкли, они бы не послушались. Почуявши, что сидит вместо Старцева Вульфсон, старцевские передовики, запряженные в вульфсоновскую нарту, перестали бы слушаться Вульфсона, а если бы они перестали слушаться, они, конечно, повернули бы по собственным следам и пошли бы обратно. Итак, мы приходим к окончательному выводу: версия с потерей доктора не выдерживает никакой критики.

Во время метели, говорит т. Ушаков, есть опасность потерять нарту, охотник-новичок не может оставить нарту, ему лучше ехать на нарте на ту точку, где он хочет быть. Когда человек заблудится, он доверяется больше всего инстинкту собак. На вопрос, был ли случай на острове Врангеля, чтобы человек застопорил нарту и пошел пешком, Ушаков отвечает: «Это абсолютно невозможно», а затем, узнав, что труп доктора был найден на расстоянии 2–2¹/₂ километров от Сомнительной, т. Ушаков заявил: «Я считаю бессмысленным предположение, чтобы доктор Вульфсон мог отойти от нарты на такое большое расстояние». Тов. Ушаков пояснил, что ему за пять лет работы не приходилось уходить от нарты больше, чем на один километр, а во время метели человек вообще не расстается с нартой. На вопрос, можно ли допустить, все-таки, что был обгон, т. Ушаков ответил, что это бессмыслица, что во время метели на чужих собаках Вульфсон не мог обогнать Старцева. Это бессмыслица. А Старцев говорит — это, не бессмыслица, а обгон, — может быть, собаки приманку почуяли, песец пробежал. На ловца и зверь бежит. Песца не было, и это Старцев выдумал здесь.

Вульфсон заблудиться не мог по той простой причине, что он от нарт никуда не отходил. Но я готов допустить, что Вульфсон ушел от нарты — ушел и заблудился. Что тогда? Тогда я спрошу, почему у него переломлен нос, почему он так обезображен, что Семенчук не хотел его показывать его жене? Может быть, он упал с нарты в пьяном виде и разбился? Это категорически опровергается. Может быть, он шел пешком, упал и разбился? Но вы слышали доктора Семеновского, который тщательно разобрал все возможные версии и все их решительно отверг. Первая — падение с нарты — исключается, как не дающая вредных последствий. Вторая — падение во время пешего хождения и ушиб о лед — исключается по характеру повреждений. Падение и удар о ребро тороса исключается, так как в таком случае имелись бы повреждения другого характера. Падение и удар о специально оказавшийся здесь камень — категорически исключается характером повреждений.

Доктор Семеновский, подробно разобравший все варианты падения с нарты и удар о снег, лед, камень или ребро тороса, исключает категорически происхождение этих повреждений от подобных причин. И что мне особенно здесь важно подчеркнуть — это категорически подтверждает и доктор Крашенинников, который не только доктор, но и полярник, прекрасно знающий Арктику. Это позволяет мне говорить с уверенностью о том, что все эти старцевские версии должны быть решительно отвергнуты.

Вульфсон убит, товарищи судьи, доктор Вульфсон предательски, вероломно убит, убит 27 декабря. Возьмите акт доктора Крашенинникова, возьмите экспертизу доктора Семеновского, и вы увидите, что он убит.

Тов. Коммодов пробовал внести кое-какие поправки в экспертизу в части вопроса, которая касается моментального, мгновенного или длительного процесса смерти. Я не знаю, какова будет его позиция в этом вопросе, скажу лишь, что доктор Крашенинников согласился с тем, что его первоначальное заключение, как хирурга, а не как, судебно-медицинского эксперта, что смерть последовала не мгновенно, — неправильно. Доктор Крашенинников согласен с тем, что его заключение о постепенно наступившей смерти ошибочно. Он согласен с заключением доктора Семеновского, что смерть последовала мгновенно.

Основное доказательство, которое играет бесспорную, безусловную роль в руках доктора Семеновского, заключается в том, что если бы смерть последовала не мгновенно, то в этом случае у Вульфсона кровь была бы найдена в трахеях и в пищеводе. Крови там не обнаружено, а это свидетельствует о том, что она не успела туда проникнуть, так как при мгновенной смерти Вульфсон не успел ее проглотить. Но зато кровь в изобилии сочилась у него изо рта и из носа. И это остается абсолютно установленным и не подлежащим никакому опровержению доказательством того, что смерть доктора Вульфсона наступила мгновенно.

А какое это имеет значение для нас? Я потом разберу точку зрения защиты и постараюсь показать, что это не имеет никакого значения. Я готов уступить защите и эту версию. Пусть смерть наступила не мгновенно. Что это доказывает? Ничего. Я это потом докажу. Но сейчас я готов допустить, что смерть доктора наступила именно мгновенно. Если она наступила мгновенно, то спрашивается, почему доктор Вульфсон был найден лежащим навзничь, на спине, хотя он упал и разбил нос и лоб? Значит, его кто-то перевернул. Значит, он упал, наступила моментальная смерть, а затем что? Затем его кто-то должен был перевернуть. Потому что, если смерть наступила от падения и была мгновенна, то лежать он должен был лицом вниз, он должен был лежать (может быть, я несколько грубо выражусь), уткнувшись носом в землю, а он лежал на спине, носом кверху. Что это означает? Это означает, что его ударили, что он упал от удара, нанесенного ему посторонней рукой. Тут приобретает глубокое значение то объяснение, которое дал доктор Крашенинников о кровоподтеке на затылке. Это говорит о том, что он упал навзничь, ударившись затылком о землю, будучи кем-то сшиблен ударом спереди.

Но допустим, что доктор умирал постепенно, я готов стать и на эту точку зрения. Он постепенно умирал — отчего? Умирал от замерзания, не будучи никем ушиблен или убит? Но доказано, что он погиб не от замерзания, доказано, что пятна, имевшиеся на трупе Вульфсона, которые давали бы основание считать смерть Вульфсона наступившей от замерзания, — не пятна Вишневского. Доктор Семеновский доказал это со всем научным авторитетом; кроме того, бесспорно, что если бы Вульфсон погиб от замерзания, то у него были бы следы обмораживания других частей тела: щек, рук, лба и т. д. Странная вещь: человек замерз, а признаков замерзания нигде нет. Почему? Потому что он не замерз.

Пытались построить еще такую версию, что доктор был пьян, шел и упал, разбившись насмерть. Также говорили, что гнилостный запах трупа может отбить запах алкоголя и что поэтому при вскрытии могли не обнаружить присутствия в желудке трупа алкоголя. Доктор Семеновский со всей ясностью показал, что алкоголя не было в желудке, что гнилостного запаха не могло быть, так как желудок прекрасно сохранился, и что, следовательно, Вульфсон не был пьян. Значит, он не был пьян, не упал и не замерз. Значит, он убит. И вот теперь, когда мы переходим к этому последнему обстоятельству, то мы видим ряд признаков, которые объективно доказывают, что Вульфсон был действительно убит.

Вот они.

Удар, нанесенный доктору Вульфсону, был нанесен сравнительно небольшим предметом с твердой поверхностью; это соответствует характеру ребра винчестера. Установлено также, что это был резкий, сильный, решительный удар, который не может получиться при падении, если не упасть с высокой горы, а этого, к несчастью для Семенчука и Старцева, в данном случае не было.

Наконец, мы имеем такие убедительные доказательства насильственных действий, причиненных Вульфсону, как ссадины на руках. Вы помните все возможные варианты, которые, были приведены по этому поводу.

Высказывалось предположение, что у доктора Вульфсона была завязана кухлянка, отчего образовались ссадины; или что, может быть, они образовались от привязывания трупа к нарте и т. п. Все это было тщательно исследовано и проверено, и оказалось, что все ссадины — прижизненного происхождения, ссадины расположены чрезвычайно симметрично и могли образоваться либо в результате схватывания руками рук убитого или от завязывания рук убитого веревкой. Я допускаю, что убийца связал свою жертву, убил, развязал и ушел. Я допускаю это, но это только допущение, не исключающее — и иных предположений. Но, товарищи судьи, никто, никогда ни в одном процессе не может потребовать, чтобы все детали преступления были установлены с фотографической точностью.

Безусловно доказано, что ссадины — прижизненные, и эти ссадины такого характера, который говорит о том, что они являлись результатом каких-то насильственных действий. Эти ссадины, — говорит Семеновский, — с кровоподтеком; это указывает на большую силу, приложенную к тому месту, где образовались ссадины. Ссадины образуются в результате скользящего действия, и когда соединены с кровоподтеком, то это говорит, что была применена большая сила. Поэтому от завязывания рукавов кухлянки это не может быть. А от привязывания мертвого к нарте? Это также исключается, потому что, как утверждает Семеновский, ссадины у мертвого желтого цвета, а эти ссадины прижизненные. Как же объяснить эти ссадины? Что же, Вульфсон сам себя схватывал за руки? Ссадины прижизненные, и кто-то их причинил. Как же может быть иначе? Ссадины прижизненные, нанесены посторонней рукой. Это свидетельствует о том — и это подтверждает анализ актов Крашенинникова и Семеновского, — что их образованию предшествовала борьба. Этой смерти насильственной предшествовала какая-то борьба.

Доктор Семеновский установил, что ссадины не могли произойти от связывания. Перчатки не были завязаны, а рукавицы держались на тесьме, перекинутой через плечо, причем часть тесемки — это тоже не случайное обстоятельство — оказалась на баранке, а часть кухлянки оказалась надорванной, — на это мы уже обращали внимание, а надорванная одежда также говорит о том, что тут происходила борьба.

Ссадины на руках, надрыв одежды… А расположение перчаток, винчестера и шапки? Все это оказалось разбросанным здесь и там, не оставляя никакого сомнения в наличии борьбы, в наличии, вероятно серьезного сопротивления со стороны погибшего доктора Вульфсона. Вот доказательства насильственной смерти, от которой погиб Николай Львович 27 декабря 1934 г.

Я предложил доктору Семеновскому еще один вариант. Я предположил, что доктор Вульфсон действительно в пурге заблудился, и ушел от нарты, не мог найти выхода, что его охватил какой-то безотчетный страх смерти, какое-то паническое состояние. Кто бывал в тяжелых жизненных передрягах, тот знает, что такие минуты возможны, когда человек готов от ужаса кричать на весь мир. Я предположил, что доктор Вульфсон, имея в руках винчестер, — вы помните, что один патрон был использован, один патрон оказался выстреленным, — стал стрелять в воздух для того, чтобы обратить внимание на свое тяжелое положение, что получилась отдача, причинившая доктору смертельное ранение. Эта версия тоже исключена. Доктор Семеновский показал, это характер повреждений исключает мое предположение, тем более что доктор был ворошиловским стрелком. А какой ворошиловский стрелок стал бы стрелять, прикладывая ложе к носу?

Что же остается? Что же еще может быть? Скажите, что еще может быть, чем можно подтвердить, что смерть была ненасильственной? Не может быть иначе.

Смерть доктора — насильственная. Доктор Вульфсон не упал, не замерз, не расшибся. Доктор Вульфсон убит предательской рукой. Это не подлежит никакому сомнению. Нет никаких оснований для какой-либо иной версии, никаких нет в деле данных, которые позволяли бы говорить о том, что здесь несчастный случай, что доктор Вульфсон погиб вследствие несчастного и трагического стечения случайных обстоятельств. Доктор убит, и это не подлежит никакому сомнению. Мы должны ответить теперь на следующий вопрос: кто же его убил?

Анализ улик против Старцева дает достаточно оснований, чтобы и на этот вопрос дать совершенно отчетливый, ясный, твердый и категорический ответ. Кто мог убить доктора Вульфсона? Надежда Семенчук хотела в этом отношении нам помочь. Она сказала: «Вероятно, шаман». Почему шаман, откуда взялся шаман и откуда взялся именно в последний день судебного следствия, несмотря на то, что расследование велось достаточно длительный срок и давным-давно всех духов и чертей можно было вывести на чистую воду? Конечно, никакого шамана не было, и оснований говорить о том, что убил доктора кто-нибудь из эскимосского населения, хотя бы шаман, решительно нет никаких.

Старцев выдвигает другую версию. Он даже вполне допускает, что после того, как он потерял доктора, доктора действительно убили. Он говорит так: «Выходит, что его убили». Но кто же убил? По мнению Старцева, убил Вакуленко. Вероятно, эту позицию будет он поддерживать до конца, и, вероятно, мой уважаемый противник, т. Казначеев, попытается обосновать эту версию.

Я заранее могу сказать, что версия о том, что Вакуленко был физически убийцей доктора Вульфсона, исключена. Почему? Можно допустить, что Вакуленко принял участие в убийстве Вульфсона. Первое, что может дать основание для такого рода предположения, — это указание на то, что Вакуленко в день гибели доктора куда-то уезжал. Во время судебного следствия выдвигалось предположение, что Вакуленко ездил именно туда, где оказался убитым доктор, убил его и вернулся домой, в бухту Роджерса.

Это предположение мы тоже подвергли анализу. И что же получилось? Получилось, что никаких сколько-нибудь твердых данных, подтверждающих отъезд Вакуленко, нет. Нет данных, которые говорили бы о том, что, действительно, Вакуленко в день убийства Вульфсона куда-нибудь уезжал. Был разговор об его отъезде на север. Но если Вакуленко уезжал на север, то это одно доказывает, что он не мог быть на западе, а убит доктор был ведь на западе. Конечно, можно сказать, что убил шаман, Вакуленко или еще кто-нибудь, но в деле данных для этого никаких нет, и данные дела такого предположения подтвердить не могут.

Может быть, пойти путем, так сказать, процессуальной логики и, устанавливая ряд недружелюбных высказываний и выступлений Вакуленко против Вульфсона, прийти к заключению, что раз были недружелюбные, враждебные выступления и высказывания, как это имело место в действительности и против чего спорить нельзя, то не исключено, что убил Вульфсона именно Вакуленко.

Действительно, Вакуленко не раз высказывался враждебно в отношении доктора. Эта враждебность Вакуленко к доктору могла, конечно, породить соответствующие подозрения, но подозрения всегда останутся подозрениями, если не будут подкреплены фактами, способными выдержать самую строгую критику.

Подозрения в отношении Вакуленко должны быть проверены рядом фактов, уже установленных и не подвергающихся никакому оспариванию. К таким фактам надлежит отнести раньше всего то обстоятельство, что Вульфсон не мог обогнать Старцева и что, следовательно, Вульфсон не мог очутиться в одиночестве. Доказано, что Старцев не мог потерять доктора и что доктор не мог заблудиться, а если допустить, что он заблудился, то доказано, что он не мог упасть и замерзнуть. Если все эти версии исключены, в таком случае остается один вопрос, который надо разрешить прежде всего.

Если Старцев не терял Вульфсона, значит Старцев был вместе с ним. Если Старцев был вместе с Вульфсоном в момент его смерти и если смерть Вульфсону причинил Вакуленко, то спрашивается, какова же при этом была роль Старцева? Если Старцев «допускает», что Вульфсона убил Вакуленко, и если Старцев не терял Вульфсона, — а это надо считать твердо установленным, — то спрашивается, где же был Старцев? Почему Старцев не защитил доктора? Почему, наконец, не сообщил о Вакуленко властям? На все эти вопросы дать ответ Старцев не может, и это вполне понятно, так как ссылка на Вакуленко — выдуманная. Подозрения против Вакуленко как фактического убийцы Вульфсона тем более неосновательны, что при этом предположении нужно еще допустить, что Вакуленко должен был заранее знать ту точку нахождения Вульфсона, где он оказался убитым 27 декабря; надо допустить, что Вакуленко, не выехавши вместе с Вульфсоном и Старцевым из бухты Роджерса и из бухты Сомнительной, а выехавши, очевидно, следом за ними и незаметно для них или, по крайней мере, для Вульфсона, вдруг оказался в том месте, где оказался труп Вульфсона через 4–5 дней после того, как Вульфсон выехал из бухты Роджерса. Надо предположить какую-то сложную комбинацию обстоятельств для того, чтобы доказать, что именно Вакуленко принимал непосредственное участие в убийстве доктора или даже сам убил его. Это можно допустить, по моему представлению, только в одном случае: если Старцев заранее сговорился с Вакуленко, где он будет крутиться, чтобы вместе со Старцевым убить доктора. Если обвиняемый станет на такую позицию, если защита попробует защищать такую версию то для судьбы Старцева положение решительно не изменится. Убил ли он доктора один или вместе с Вакуленко, — убил он и он должен отвечать, как убийца.

Но повторяю: предполагать, что Вакуленко мог один найти Вульфсона, очень кстати потерянного Старцевым, и убить его без всякого отношения к этому убийству Старцева, — невозможно, решительно и абсолютно невозможно.

Ведь нужно принять во внимание еще одно обстоятельство — это отдалявшее Вакуленко от Вульфсона расстояние. Расстояние это надо было преодолеть. На судебном следствии это изучено с такой полнотой, что предположение о том, что Вакуленко принимал участие в убийстве, надо признать исключенным в полной мере, как исключается версия, что Вакуленко не застрелился, а его застрелили. Отношение к убийству доктора Вульфсона Вакуленко мог иметь. Я допускаю, что он имел к этому событию некоторое отношение, но не в качестве одного из исполнителей семенчуковского приговора над доктором Вульфсоном, а лишь как один из вдохновителей этого убийства.

Убить мог только Старцев. И Старцев мог убить, раньше всего, по всем тем обстоятельствам, которые здесь были уже достаточно подробно нами разобраны.

Повторяю кратко: если действительно исключается возможность обгона доктором Вульфсоном нарты Старцева, то исключается потеря Старцевым доктора. Если исключается потеря Старцевым доктора, то, следовательно, они не были разъединены. Если они не были разъединены, то, значит, Старцев был с Вульфсоном в момент его смерти. Если Вульфсон умер насильственной смертью, то следовательно, единственный кто мог эту насильственную смерть причинить, был Старцев, ибо никого, кроме Старцева, здесь не было.

Характерна здесь позиция самого Старцева. Я должен обратить внимание суда на то, что Старцев ни разу, в сущности говоря, на судебном следствии категорически своего участия в убийстве доктора Вульфсона не отрицал. Он говорил: «Я потерял», он говорил: «Я удара не наносил». Но он нигде ни разу не сказал: «Я никакого вреда доктору не причинил».

Кроме Старцева, убить доктора было некому. Старцев, конечно, отлично понимает безвыходность своего положения. Он поэтому выдумывает шамана или Вакуленко. Обосновать физическое участие того или другого, видимо, невозможно. Была на судебном следствии попытка поставить вопрос так — не Семенчук ли сам убил доктора? Именно в этой связи ставился вопрос о выезде Семенчука из Роджерса 25 или 27 декабря якобы для проверки приманок для песцов. Я считаю, что и это предположение надо отбросить. Семенчук 25-го уехал, это верно, но он в тот вечер вернулся, — так говорят все. У нас нет оснований сомневаться в этом. Есть предположение, что он вторично выехал 27-го. Но, во-первых, это только предположение; он сам это отрицает, а данных, что он действительно выезжал, у нас нет. Поэтому я отвергаю предположение, что Семенчук выезжал для того, чтобы непосредственно принять участие в убийстве доктора Вульфсона. Да это и не нужно было, не нужно было и самому Семенчуку демонстрировать перед всеми, кто случайно мог его встретить, свой отъезд в том же направлении, куда уехал доктор, куда уехал Старцев. Это была бы лишняя улика, абсолютно для Семенчука невыгодная. Старцев прекрасно справился с доктором один. Помощь Семенчука ему здесь была не нужна, как не нужна была и помощь Вакуленко. Вот почему на вопрос «кто убил», я, не колеблясь, отвечаю: доктора убил Старцев. Старцев непосредственно убил доктора Вульфсона. Я обвиняю Старцева в предумышленном и предательском убийстве доктора Вульфсона.

Какова же здесь роль Семенчука? Для обвинения Семенчука важно установить ряд обстоятельств. Прежде чем перейти к рассмотрению этого вопроса, я хотел бы напомнить некоторые замечательные места из исторической книг и Уильяма Уильза «Опыт теории косвенных улик, объясненной примерами» Из этой книги я для себя черпаю в целом ряде случаев немало поучительных данных в области уголовного процесса и прихожу к поучительным выводам.

Уильз пишет, что «каждое преступление, подлежащее судебному преследованию, должно быть совершено в известном времени и пространстве, что должны быть поводы к этому действию, приготовления к нему, предметы преступления и орудия, которыми оно совершено; все это, как и средства, употребляемые для того, чтобы избавиться от законного преследования, — бегство и укрывательство… и бесчисленное множество других обстоятельств, имеющих связь с поведением человека и с нравственным, общественным и физическим его положением, — представляет основания для суждения».

Уильз говорит о том, что «нет никакой возможности исчислить бесконечное множество обстоятельств, которые могут служить уликами, потому что они так же разнообразны, как видоизменения и комбинации событий в действительной жизни», но, читаем мы дальше у Уильза, в уголовном процессе все важно: «Все поступки подсудимого, все, что бросает какой-нибудь свет на его поведение, все действия других лиц, прикосновенных к делу, все, что доходило до сведения подсудимого и могло иметь влияние на него; его дружеские и враждебные отношения, его обещания, угрозы, правдивость его речей, лживость его оправданий, притязаний и объяснений; его наружность, тон речи, молчание на вопросы; все что может объяснить связь между этими частностями, и, наконец, каждое обстоятельство, как предшествовавшее и современное преступлению, так и последовавшее за ним, — все это представляет обстоятельственные или косвенные улики».

Вот как широк круг обстоятельств, которые могут и должны быть исследованы в качестве улик по каждому делу и, в том числе, по такому делу, как настоящее.

Тщательное и всестороннее исследование этих улик, несомненно, может гарантировать успешное расследование преступления, так как сила и значение косвенных улик — при известных условиях — огромны.

«Сила и значение обстоятельственной улики, — замечает по этому поводу Уильз, — заключается в несовместимости и несообразности какого-либо другого объяснения известного факта, кроме того предположения, в доказательство которого она представляется».

Это замечание глубоко верно. В нем заключается один из важнейших принципов теории косвенных улик, и я не вижу никаких оснований отказываться от пользования этим принципом и всей этой теорией и в данном деле.

Наличие в деле лишь косвенных улик создает громадные процессуальные трудности, но они неизбежны, с ними необходимо считаться, их надо уметь преодолеть. Да, в этом деле имеются лишь косвенные улики, отдельные черточки, отдельные замечания, обрывки мыслей или фактов.

Вот эти кусочки и обрывки нужно собрать воедино, сопоставить друг с другом и с другими фактами, дать их анализ и синтез, привести в одну систему, в одно гармоническое целое. Будучи гармонически сведены в систему, косвенные улики вырастают в страшную, неотвратимую силу, превращаются в цепь доказательств, окружающих обвиняемого глухой стеной, через которую нельзя прорваться, нельзя никуда уйти. Но для этого улики должны быть сами по себе безупречны и гармоничны, логически между собой связаны, должны быть связаны между собой всеми звеньями. Одним из важнейших таких звеньев является мотив преступления.

Вот с точки зрения этих принципов уголовного, процесса, с точки зрения этого доказательственного процессуального права, в основном, несомненно, обоснованного огромнейшим опытом судебного разбирательства, я и хочу подойти к рассмотрению ряда обстоятельств, которые необходимо понять, объяснить и соединить в цепь обстоятельств, изобличающих Семенчука в убийстве доктора Вульфсона.

Первый вопрос, который я ставлю, — это вопрос о мотивах преступления, это то, что выражено было еще в римском праве в формуле «cui prodest?» — «кому на пользу», в чьих интересах совершено преступление?

Не следует думать, что в каждом деле легко открыть мотив преступления, побуждения, которые можно было бы считать вполне достаточными, особенно с точки зрения, как говорит Уильз, правил нравственности. Кроме того, нужно иметь в виду, что «сущность нравственной испорченности в том и состоит, что при ней являются ложные представления о предстоящих выгодах, а потому между предметами желания и средствами, употребляемыми для приобретения их, нет правильного отношения. Кинжал убийцы можно купить за несколько червонцев; между теми и другими побуждениями к преступлению может быть только качественная разница».

Установить мотив не так легко и не всегда возможно. Известна категория так называемых «безмотивных» преступлений, т. е. таких преступлений, в которых мотив оказался неустановленным. Тем не менее мотив в каждом преступлении, если оно совершено не в состоянии невменяемости, должен быть и не может не быть. Это так же верно, как и то, что все же в ряде случаев мотив остается нераскрытым. В данном случае с мотивом обстоит дело благополучно, на вопрос «cui prodest?» я отвечаю: «Семенчуку», и это я постараюсь детально обосновать… Больше того, я постараюсь доказать, что убийство Вульфсона было в интересах только Семенчука, и никого другого.

Убийство совершено по мотивам, которые руководили Семенчуком. Оно совершено по мотивам, которые совершенно отчетливо установлены нашим процессом, которые не подлежат никакому сомнению, достоверность которых является совершенно очевидной.

Мотив один — устранить доктора Вульфсона как опасного разоблачителя Семенчука, как бесстрашного критика семенчуковщины. Это обычный мотив, когда оружие убийцы направляется против общественного деятеля, когда оружием убийцы руководит стремление убрать со своего пути ненавистного ему и опасного разоблачителя его преступлений. Мотив здесь один — ясный, отчетливый: устранить доктора Вульфсона за критику, за борьбу против семенчуковщины, против безобразных преступлений, которые творил Семенчук вместе с Вакуленко, — вместе со своим адъютантом Старцевым; еще Крохин остался в тумане, мы его не нашли в обществе таких фигур, как Надежда Семенчук, фигурировавшая здесь в качестве свидетельницы и сейчас привлеченная также к уголовной ответственности.

Какие основания у нас говорить, что этот мотив бесспорен?

Обратимся к показаниям свидетелей. Я возьму только четверых: Золотовского, Куцевалова, Богданова и Каймука. Я не беру Фельдман, — она жена трагически погибшего человека. Я не беру Фельдман, — она сама пережила ужасную травлю и бесчинства Семенчука и может внести в свои объяснения вполне законный и вполне понятный, но все же субъективный момент. А я хочу отказаться от всякого рода наслоений, которые могут помешать суду найти полную и безусловную истину. Я поэтому отбрасываю все, что может поколебать эту задачу, и беру показания только четверых — абсолютно объективных — людей: Золотовского, Куцевалова, Богданова и Каймука. А что они говорят?

Они говорят: мы подозревали убийство Вульфсона, потому что считали, что здесь имела место расправа Семенчука с Вульфсоном как с человеком, который его разоблачал и в будущем может разоблачить. А были ли действительно основания для разоблачения Семенчука? Были. А были ли основания для Семенчука бояться именно Вульфсона как разоблачителя? Были. Я показа, и уже, что среди зимовщиков 1934/35 года был один смелый человек, способный на разоблачение, хотя бы ценой своей жизни, хотя бы с риском собственной жизни, — это доктор Вульфсон. Семенчук это прекрасно понимал и чувствовал.

И поэтому все единодушно говорят, что ненависть, не просто недовольство, не просто недоброжелательство, а именно ненависть к Вульфсону руководила Семенчуком во всех его действиях и поступках.

Куцевалов говорил на суде: «Я считаю, что убийство Вульфсона организовали Семенчук и Вакуленко». Я с этим согласен; я не исключаю, что Вакуленко участвовал в организации этого убийства вместе с Семенчуком. Это подтверждается одним обстоятельством, связывающим обоих, о котором я буду говорить дальше.

«Бывший в качестве физического исполнителя Старцев способный на все, очень скрытный, упрямый (я бы сказал, и лживый), который никогда не сознается». Куцевалов утверждает, что Старцев притворяется дурачком, что он хитер и способен на всякие преступные комбинации.

Богданов: «Слово Семенчука было для Старцева законом».

Каймук: «Мое и других зимовщиков убеждение, что в данном случае имела место расправа Семенчука с Вульфсоном как с человеком, критиковавшим его действия».

Вот мотивы убийства.

Мотив налицо, мотив установлен. Мотив подтвержден доказательствами. Этот мотив никоим образом, что бы здесь ни говорили, нельзя поколебать. Нам могут сказать, что все свидетели лгут, что 98 % их показаний — ложь. Так пробовал защищаться Семенчук. Но разве это может кого-нибудь убедить? Мотив преступления, который толкал Семенчука на убийство доктора Вульфсона, таким образом, можно считать абсолютно установленным. Он налицо. Не только показания свидетелей — рапорт самого Вульфсона, не только рапорт самого Вульфсона — письмо, которое в ночь на 26 декабря было им написано, — все это говорит с абсолютной ясностью, что мотив установлен с точностью.

Утром 26 декабря доктор Вульфсон уехал в бухту Сомнительную. Доктор Вульфсон оставил в бумагах на своем столе для того, чтобы не пугать свою жену возможной, надвигающейся на него катастрофой, — письмо. Это письмо вычеркнуть из ряда улик нельзя. А это письмо говорит: «В случае моей гибели прошу винить только Константина Дмитриевича Семенчука». Откуда это знал доктор? Он это чувствовал. Он чувствовал, что он центр ненависти, центр преследования, центр борьбы, которую вел против него, доктора Вульфсона, именно Семенчук. Он, вероятно, хорошо понимал, что Семенчук, который кричал на весь остров и не встречал никакого противодействия ни с чьей стороны, кроме как со стороны Вульфсона, что «я — и ГПУ, я — и суд, я — и прокуратура, я — вплоть до… расстрела», — ни перед чем не остановится… И Вульфсон, подозревая что-то неладное — в своей командировке на мыс Блассон, оставляет письмо с прямым обвинением Семенчука в убийстве. Это серьезная и опасная для Семенчука улика.

Такова была обстановка на острове, когда все буквально трепетало перед Семенчуком.

Можно ли в условиях такого режима допустить, чтобы кто-нибудь осмелился пальцем шевельнуть против Семенчука? Это было бы совершенно невероятным, как невероятно было бы предположение, что на острове кто-либо мог задумать и осуществить убийство одного из зимовщиков за спиной Семенчука, без его ведома и благословения, за свой собственный риск и страх!..

Без Семенчука в этих условиях убийство совершено быть не могло. Но одних этих соображений мало. В деле достаточно данных, чтобы утверждать, что Семенчук систематически подготовлял убийство.

Какие это данные? Вот они.

Во-первых, установлено, что 26 декабря Вульфсон уехал не по собственной своей инициативе, а по прямому приказанию Семенчука. Семенчук пытался доказывать обратное; Семенчук понимает, что при известных условиях это обстоятельство не может не быть серьезной уликой; поэтому Семенчук пытался доказывать, что доктор Вульфсон уехал по собственной инициативе.

«Вызова в больницу, — говорит Семенчук на первом допросе, — не было, и врач уехал по собственному желанию. Вызов был 15 ноября, а 26 декабря врач выехал по своей инициативе для научной работы». Я подчеркиваю последнее обстоятельство, ибо на суде он сказал, что Вульфсон выехал не для научной работы, а для оказания помощи больным.

Семенчук говорил: «Я не настаивал на отъезде Вульфсона, он уехал по собственному желанию».

Так можно считать установленным, что Семенчук хотел доказать, что отъезд был по инициативе самого врача Вульфсона и что он тут ни при чем.

Надежда Семенчук говорит: «Отъезд Вульфсона был вызван необходимостью оказать помощь больному туземцу в бухте Сомнительной. Я это слышала от мужа, который узнал это от приехавшего туземца».

По этому показанию, инициатива отъезда уже приписывается Семенчуку, который узнал о болезни какого-то туземца от приехавшего в бухту Роджерса. Итак, узнал о болезни кого-то от приехавшего туземца Семенчук. Это обстоятельство я прошу запомнить. Оно имеет большое значение, так как судебное следствие установило, что в эти дни никто из туземцев с сообщением о чьей-либо болезни не приезжал и, следовательно, никто Вульфсона к больному не вызывал. Но также установлено, что именно Семенчук пустил слух о приезде туземца и вызове доктора.

Это подтверждает и Старцев, показавший: «Помню хорошо, что Семенчук велел доктору уехать к больному туземцу в бухту Предательскую».

Можно считать установленным, что отъезд доктора был по инициативе Семенчука, который установил якобы необходимость выехать для оказания помощи больному сыну Тагью, так как якобы сын Тагью болен и ждет в Предательской врача, которого он просил прислать. В действительности было не так; в действительности никакого вызова к больному сыну Тагью не было, потому что 29-го на мыс Роджерс приехал сам больной Тагью и заявил, что никакого врача к себе не ждал и, следовательно, никак не мог его вызывать.

Поэтому я считаю совершенно установленным то обстоятельство, что выезд доктора Вульфсона 26 декабря в Предательскую был действительно предательским. Он был организован Семенчуком, который сослался на якобы полученный им вызов доктора из бухты Предательской. В действительности никакого вызова не было, хотя сын Тагью был действительно болен. Но он сам выехал в Роджерс, куда и приехал 29 декабря, разъехавшись с доктором в пути.

Зачем же Семенчуку было выдумывать этот вызов? Зачем, нужно было ему скрыть истину? Затем, что это была одна из улик и остается одной из улик, которая действительно изобличает Семенчука в подготовке к убийству доктора Вульфсона.

Фельдман говорит: «24 декабря возвращается Вульфсон от больных. Подходит Старцев и говорит есть распоряжение от Семенчука отправиться в бухту Предательскую к сыну Тагью и на мыс Блассон к Ноко, есть приказ Семенчука немедленно собраться». Это все подтверждает и Старцев. У нас есть подтверждение, что никто доктора к Тагью не вызывал. У нас есть показания Тагью, переведенные Поповым, и из этих показаний совершенно отчетливо вытекает, что никто его не вызывал.

Свидетель Смирнов показывал здесь, в каких условиях был организован отъезд доктора «к больному» Это действительно кошмарные условия. Доктору пришлось выдержать целую баталию с Семенчуком, — по поводу чего? По поводу кухлянки и спального мешка, которых не хотел доктору дать Семенчук, отправлявший доктора чуть ли не за 100 километров Идет ссора, идет спор. Этот спор идет на глазах многих людей и всеми подтвержден. Семенчук отправляет доктора чуть ли не в летних брюках. Свидетель Смирнов говорит, что доктору дали обычный тулуп, но в таком тулупе ехать в командировку было нельзя. «У нас в Ленинграде, — говорил Смирнов, — дворники ходят в таком тулупе, походят, походят и идут греться. Тулуп в тундре — преступление». И вот в таком дворницком тулупе Семенчук хотел отправить доктора Вульфсона на мыс Блассон!

Мы имеем рапорт Вульфсона от 3 декабря 1934 г. Конечно, Вульфсон не мог предположить, что он погибнет 27 декабря, не мог предположить, что Семенчуку будет предъявлено обвинение в убийстве и что обвинители используют этот рапорт, чтобы поддержать обвинение против Семенчука. В этом рапорте доктор Вульфсон писал: «Ставлю вас в известность… полученные меховые брюки малы, я в дальнейшем к больным в плановом порядке выезжать не буду… я отморозил правую пятку».

Вот почему эта улика, говорящая о том, что сама подготовка событий 26 декабря имела плановый характер, носила заранее обдуманный характер, позволяет говорить о том, что Семенчук в этом деле участвовал полностью.

Я хочу обратить внимание еще на одно подозрительное обстоятельство. Вы помните, что 24 декабря в Роджерс приехали Таграк и Етуй за керосином. Они с запада приехали за керосином на мыс Роджерс. Если бы они получили керосин и уехали обратно, то возможно, они были бы спутниками Вульфсона и Старцева. Приобретает силу обвинительной улики тот факт, что 25 декабря Семенчук Таграка и Етуя, приехавших с запада, отправляет за керосином на север, где керосина не было, если не считать полумифической бочки, выброшенной на остров после гибели «Челюскина». Но если даже допустить, что там была бочка с керосином, то, спрашивается, зачем за этой бочкой посылать из Роджерса людей, когда керосин был на Роджерсе?

Мало здесь логики. Семенчук говорит: «Бочка текла и поэтому нужно было послать туда за керосином». Кто там отпустит этот керосин? — Аналько, но Аналько, говорят, этот керосин считал своей собственностью. Семенчук путает. Сначала он говорил, что послал на север за керосином, а потом на суде стал говорить, что послал не за керосином, а на охоту за медведем, что вызвало улыбку на лицах Ушакова и Минеева, подтвердивших, что в январе месяце за медведями на острове не охотятся. Явное противоречие, которое не в пользу Семенчука. Тогда Семенчук дал третье по счету объяснение: он послал за охотниками, чтобы организовать поиски пропавшего доктора. Но как бы то ни было, Вульфсон пропал и надо его искать. Как же ищет доктора Семенчук?

Раньше всего, надо считать совершенно точно установленным, что Семенчук вечером на поиски отправляться и отправлять кого-нибудь не хотел, — показания Фельдман и показания Куцевалова и ряда других свидетелей говорят о том, что Семенчук предлагал поиски доктора отложить до утра и что только под напором вот этих уже встревожившихся людей, почувствовав, что он попал в очень тяжелую обстановку, он согласился и организовал этот выезд 31 декабря в 11 часов вечера.

Что говорит Фельдман? «Несмотря на мои просьбы разрешить мне выехать на поиски, Семенчук мне это запретил, не желая, видимо, чтобы я видела труп. Семенчук хотел, чтобы на поиски врача поехали одни туземцы. Когда я потребовала, чтобы сам Семенчук тоже поехал, то он крикнул: «С кем вы разговариваете, кому вы указываете!» Я ответила: «Губернатор вы здесь, а в Москве я с вами поговорю» Видимо, испугавшись, Семенчук решил ехать, но потом отложил отъезд на утро. Я начала протестовать, и Семенчук тогда выехал в 11 часов ночи. Старцев и Вакуленко остались. 1-го Старцев поехал в бухту Роджерса к Семенчуку, а Вакуленко поехал на север. Вернувшись оттуда, Вакуленко поехал на запад, несмотря на мой отвод. 1 января Паля и Куцевалов нашли застопоренную нарту, но трупа не было. 2-го и 3-го продолжали «поиски», но не «нашли». 4-го Вакуленко поехал и сразу нашел труп».

И Куцевалов подтверждает, что Семенчук хотел отложить розыски до следующего дня, и Смирнов подтверждает, что Семенчук хотел отложить розыски до следующего дня.

Я хочу отказаться от всякой предвзятости, от всякой презумпции: оценим объективно поведение этого начальника острова. Ему заявляют, что пропал доктор, заявляют в четыре часа дня. Кому придет в голову отложить поиски, тем более, что прошло уже четыре дня после его пропажи, когда каждый час последующего промедления решает жизнь пропавшего человека? Кому же придет в голову, добросовестно рассуждая, отложить поиски до утра? А Семенчук откладывает поиски до утра, он не хочет ехать, и если едет, то только благодаря настойчивым требованиям ряда лиц, раньше всего Фельдман, потом Куцевалова и других.

Вы помните, товарищи судьи, как стоял вопрос о том, почему не был направлен Семенчуком Старцев по тому направлению, где был потерян Старцевым доктор Вульфсон. Вопрос вполне законный: если я где-нибудь что-нибудь потерял, никто лучше меня не определит, где я потерял. Если допустить, что Старцев потерял врача, самое естественное, что и на поиски врача будет отправлен раньше всего Старцев, и именно туда, где Старцев потерял этого доктора. И поэтому мы на судебном следствии над этим вопросом достаточно долго бились. Мы хотели выяснить, почему, в самом деле, Семенчук отправляет на запад Кмо, отправляет на запад ещё одну нарту, отправляет три нарты на запад, а нарту со Старцевым направляет не на запад, а в прямо противоположном направлении, т. е. на восток.

Семенчук говорит: «Я это сделал потому, что в тот момент, когда Старцев приехал в Сомнительную, все нарты были распределены и отправлены на места. Я отправил три нарты на запад, три на север, и, следовательно, мне нельзя было отправлять четвертую на запад или на север, и я направил эту новую нарту на восток, чтобы охватить все возможные направления и районы поисков». Это объяснение казалось вероятным, правдоподобным, и мы склонны были этому поверить. Но вот пришел Куцевалов, который нашел нарту погибшего доктора, и подтвердил; и вслед за тем подтвердил это и Старцев; и вслед за тем замолчал Семенчук…

Что сказал Старцев, что сказал Куцевалов? Они сказали, — и Семенчук этого опровергнуть не сумел, — что в тот момент, когда Старцев приехал в Сомнительную, нарты ещё не уезжали ни на запад, ни на север. Старцев видел Куцевалова с его нартой, он видел и другие нарты и тем не менее Семенчук не послал Старцева в место предполагаемой потери доктора, а послал его по противоположному направлению. Зачем? Семенчук объяснить не смог. Объяснения Семенчука были отвергнуты Ясно, что Семенчук не хотел, чтобы сравнительно быстро доктор был найден, ибо он полагал, что чем дольше его будут искать, тем будет лучше с точки зрения результатов реализации и осуществления задуманного Семенчуком преступления.

Самый факт лжи по этому эпизоду целиком и с головой выдает Семенчука.

А как он направляет на поиски Куцевалова? Он направляет Куцевалова тоже в противоположную сторону. Это тоже улика против Семенчука. В результате того, что рассказал и объяснил Семенчук Куцевалову о направлении по которому нужно ехать на поиски доктора, Куцевалов никогда бы не нашел доктора Куцевалову было дано указание ехать по прямой, параллельно линии берега. Куцевалов сообразил, что параллельно берегу ехать нельзя, ибо здесь никак нельзя обнаружить следы нарты доктора. И он совершенно правильно поступает, взяв направление на пересечение с возможными отыскиваемыми следами.

Куцевалов сделал правильно, а Семенчук посылал его по ложному направлению. Может быть, это случайность? Но случайность хорошо допустить раз, два, но двадцать две случайности, допускаемые обвиняемыми, превращаются уже в двадцать два несчастья для обвиняемых.

Главным деятелем в поисках Вульфсона оказался Вакуленко. Вакуленко отводят все зимовщики, — Семенчук доверяет ему поиски доктора, и он, действительно, находит труп Вульфсона.

Я считаю неправильным предположение, которое, как мне кажется, будет выдвигать зашита о том, что Вакуленко убил доктора Вульфсона, но мне не так важно сейчас спорить по этому вопросу, как важно подчеркнуть то обстоятельство, что Семенчук с Вакуленко несомненно были одинаковой точки зрения на необходимость устранения доктора Вульфсона. Не, исключено — это прямо вытекает из материалов дела, — что Вакуленко был посвящен в тайну гибели доктора Вульфсона. Не исключено даже его подстрекательство к убийству доктора, его задушевные разговоры и тайные намерения убрать доктора, использовав с одобрения и по прямому указанию Семенчука для этой цели такого подходящего для «сих дел мастера», как обвиняемый Старцев. Ясно, что в этом отношении именно Вакуленко был для Семенчука «разлюбезнейшим» следователем по важнейшим делам.

Куцевалов показывает, что, несмотря на единодушные требования не допускать Вакуленко к расследованию, Семенчук его допустил. Когда Куцевалов нашел застопоренную нарту и когда труп Вульфсона привезли на мыс Роджерс, был разговор между Семенчуком и Вакуленко о том, чтобы труп бросить в лунку, — разговор, который не может не вызвать известного и весьма серьезного подозрения. Странно и то, что когда прибыли в бухту Сомнительную, то оказалось, что здесь застали около трупа Вульфсона Вакуленко в полупьяном виде и Тагью, впоследствии умершего при невыясненных обстоятельствах.

А обыск трупа, который произвел Семенчук с Вакуленко, изрезав до лоскутков всю одежду, в которой был найден погибший доктор. Старцев показал, что когда труп лежал на нарте, Семенчук начал производить обыск и на вопрос Старцева: «Зачем?» — ответил: «Не твое дело». По поведению Семенчука, говорит Старцев, можно было понять, что он что-то искал. Что он искал? Может быть документы, записки, письма? Может быть он искал ту записку, которую Вульфсон оставил на столе в бумагах, где он обвиняет в своей гибели не кого другого, как одного Семенчука? — Трудно сказать, так как ни Семенчук, ни Вакуленко протокола «осмотра» трупа здесь не составили, но если бы они такой протокол и составили, то какую ценность имел бы этот протокол? Свидетелей нет, своя рука — владыка..

Но Семенчук идет на прямой подлог. Обнаружив бутылку с денатуратом, он пишет в акте, что это спирт. Это нужно было ему для того, чтобы доказать, что доктор Вульфсон был пьян, для того, чтобы версия Семенчука о разбившемся и замерзшем пьяном докторе получила больше достоверности и вероятия. А что делает Семенчук дальше?

Несмотря на то, что Фельдман упорно добивается присылки из Москвы для следствия незаинтересованных в деле лиц, Семенчук упорно это отстраняет, упорно устраняет эту возможность, не пропуская ее телеграмм в Москву, всячески стараясь изолировать Фельдман. Семенчук никого, кроме Вакуленко, не допускает к расследованию даже на пушечный выстрел.

Я хочу обратить внимание Верховного суда и на следующее обстоятельство: мы здесь подробно исследовали, как потерял Старцев доктора, и я не могу не напомнить вам, пользуясь стенограммой одного из наших последних заседаний, следующий диалог, который произошел между обвинением и Старцевым.

Я спросил Старцева: «Не говорил ли вам Семенчук что-нибудь но поводу доктора?» — «Нет».

Второй раз спросил: «А не предлагал ли вам Семенчук потерять доктора?» Старцев говорит: «Так». Тогда председатель суда переспросил Старцева: «Обвиняемый Старцев, вам Семенчук говорил по поводу доктора?».

Старцев: «Да, он сказал: оставьте его в дороге».

Прошу обратиться к стенограмме.

Я понимаю, что это не очень приятно для защиты, но что же тут делать, я стенограмму держу в руках.

Старцев передавал нам здесь, подтвердив свои показания на предварительном следствии, что он слышал разговор Семенчука с Вакуленко. «Труп Вульфсона, — говорит Старцев, — я привез по распоряжению Семенчука в Роджерс и хотел положить на квартиру. Тогда Семенчук категорически предложил положить в склад, говоря: «Брось в склад». Вакуленко это подтвердил и добавил: «Семенчук, теперь берегись», а Семенчук ответил: «Тебе больше нужно беречься, чтобы жена доктора Вульфсона не застрелила».

Такой разговор был. Это в точности установлено. Этот разговор — тоже улика, и не малая. Такие разговоры ведут люди в известных условиях, находящиеся в известных отношениях к самому событию, такие разговоры ведут сообщники.

Старцев показывает: через несколько дней Семенчук, будучи выпивши, у него на квартире в присутствии Вакуленко говорил: «Я тут вся власть, я погранохрана, я ГПУ, и вот как расправлюсь я с плохими людьми и если кто станет мне на пути, тоже уберу. Я и судья, я и начальник острова, и того, кто мне не подчинится, я уберу». Касаясь жены Вульфсона, Семенчук тут же сказал: «Эту жидовку нельзя слушать, я ее вывезу отсюда в два счета».

Такие разговоры Старцев слышал. Как можно их сбросить со счета? Старцев, правда, сам заинтересован в этом деле: ведь это он говорил, что Вакуленко убил доктора.

Конечно, дело суда дать надлежащую оценку этому факту. Моя обязанность — напомнить суду об этом факте. У меня нет оснований не поставить этот разговор в связь с целым рядом других обстоятельств и не сделать из них определенных выводов.

Небезынтересно обратить внимание на ряд последующих действий Семенчука. Семенчук заметает следы, Семенчук дает телеграмму Ушакову, в которой он категорически сообщает, что доктор пошел пешком. Откуда Семенчук знал, что доктор пошел пешком? Семенчук телеграфировал в Москву, что Вульфсон погиб в первый день. Откуда он все это знает? По каким данным Семенчук пришел к такому заключению? Таких данных у Семенчука не было; но Семенчук писал так, как действовал, а действовал так, как ему было выгодно. Я утверждаю, что акт от 8 марта Семенчук составил в целях объяснения и обеления своих действий. Эта его цель сквозит чуть ли не в каждой строчке акта, стремящегося доказать во что бы то ни стало, что Вульфсон был пьян и погиб в пьяном виде.

Особенно характерен в этом отношении пункт второй акта, где говорится, что врач Вульфсон захватил с собой «нетребуемое количество чистого спирта и в пути употреблял его». «С таким количеством спирта, — пишет Семенчук в этом акте, — найденного в личных вещах Вульфсона, растерянных в районе бухты Сомнительной, не только растерять сумки, вещи, но даже можно уехать в разные стороны. Спирта у врача, очевидно, был запас и им был взят в дорогу без моего ведома, который обнаружили в найденных сумках до двух литров, и по данным, это был еще не весь. Несмотря на мои неоднократные напоминания, Вульфсон по день гибели не дал мне отчета об израсходовании взятого у меня спирта, который выдавался ему два раза по его требованию, и в последний раз ему было уменьшено до представления отчета об израсходовании».

Это — замечательный документ. Во-первых, мы знаем совершенно точно, что количество спирта, найденное при Вульфсоне, не превышало 100 граммовой, следовательно, было совершенно недостаточно не только для того, чтобы «уйти в разные стороны», но и чтобы потерять вещи. Семенчук фальсифицирует документ, составляет его как заключение, как акт, опираясь якобы на показания разных людей. Он составляет документ, из которого видно, что и 2 марта Семенчук остается на позиции предположения или уверенности, или, вернее, уверения других, что Вульфсон погиб вследствие того, что был пьян. Семенчук утверждает, что спирта у врача было много, что спирт он взял без ведома его, Семенчука, и что у Вульфсона было целых два литра спирта! Все это — вымысел. У Вульфсона было всего 100 граммов спирта, а Семенчук в акт внес указание на 2 литра. Акт составлен Семенчуком явно тенденциозно. Это одно уже толкает на предположение, что Семенчук замазывает следы преступления. Максимум, в чем он готов обвинять Старцева, это в том, что Старцев не привязал своей нарты к нарте доктора и не проявил должной бдительности, которая исключила бы возможность потери и гибели доктора Вульфсона. Обвинение Старцева очень скромное и очень удобное для Семенчука!

Перейду к следующей улике.

Вы помните историю с изоляцией Фельдман. Все обстоятельства дела говорят, что в плане Семенчука было уничтожить и доктора Фельдман. Иначе нельзя понять этот приказ и распоряжение вывезти ее на мыс Блассон. И здесь, в этой истории с выселением на мыс Блассон Фельдман, замешан Вакуленко, говоривший Семенчуку, что «эту жидовку нужно убрать», выражавший готовность вывезти Фельдман с зимовки «в два счета». Здесь было с точностью установлено, что Вакуленко обращался к Семенчуку с просьбой «разрешить ему убрать Фельдман, — разрешить ему пустить ее в расход».

Почему Семенчук не принял мер против Вакуленко, почему Семенчук не положил предела подобного рода преступным высказываниям Вакуленко? Потому, что сам Семенчук был такого же мнения, вел такую же «линию». Он сам принимал меры к тому, чтобы действительно, если не извести, то вывезти Фельдман на мыс Блассон.

Если обратиться к переписке Семенчука с Долгим, то можно точно установить попытки Семенчука изолировать Фельдман, отрезать ее от внешнего мира, лишить ее возможности что-либо писать о событиях на острове Врангеля. Все это свидетельствует о том, что он принимал меры к тому, чтобы изолировать Фельдман от внешнего мира, после того как ему не удалось ее физически уничтожить. Поэтому вся сумма обстоятельств, характеризующих поведение Семенчука до убийства доктора Вульфсона и после убийства доктора Вульфсона, с несомненностью устанавливает факт систематической травли Семенчуком доктора Фельдман. Семенчук дышал ненавистью к Фельдман, разоблачившей, его причастность к убийству доктора Вульфсона, как дышал ненавистью к Вульфсону, разоблачавшему преступления Семенчука. Все это говорит о том, что Семенчук в этом деле принимал главное участие как подстрекатель и организатор убийства доктора Вульфсона.

Мог ли Старцев совершить убийство на свой страх и риск? Нет. Он в этом заинтересован гораздо меньше Семенчука. Ведь если даже предположить, что Семенчук рассказывал Старцеву о Вульфсоне, который приходил к Семенчуку и требовал привлечь Старцева за изнасилование дочерей Паля к ответственности, если допустить, что это вмешательство Вульфсона в «женский вопрос» Старцева могло вызвать у последнего страх и злобу, то и в этом случае нет никакой возможности думать, что Старцев мог бы решиться действовать самостоятельно. Но в руках Семенчука этот факт мог сыграть и — я уверен в этом — сыграл свою роль.

Итак. Cui prodest? Кому нужно было убийство Вульфсона? Отвечаю: оно было в интересах Семенчука, оно нужно было ему, раньше всего ему, и доказательством этого служит посмертное письмо доктора Вульфсона Я считаю, что обвинение, предъявленное Семенчуку в подстрекательстве Старцева к убийству доктора Вульфсона, и обвинение, предъявленное Старцеву как фактическому исполнителю убийства, полностью доказаны.

Я прошу вынести обоим подсудимым суровый приговор. Если вы согласитесь с доводами обвинения, вы вынесете обвинительный приговор. Если вы вынесете обвинительный приговор, то в этом приговоре вы должны будете сказать, не можете не сказать — «убийц расстрелять»…

Верховный суд приговорил обоих обвиняемых к высшей мере уголовного наказания — расстрелу. Ходатайство о помиловании, поданное осужденными, было отклонено, и приговор был приведен в исполнение.

Примечания:

3

Соответствует ст. 170 ныне действующего Уголовного кодекса 1926 года

34

И. Сталин. Речь на совещании передовых комбайнеров и комбайнерок СССР с членами ЦК ВКП(б) и правительства. Речь на совещания передовых колхозников и колхозниц Таджикистана и Туркменистана с руководителями партии и правительства. Госполитиздат, 1939. стр. 13–14.

35

В. М. Молотов, Статьи и речи 1935–1936. Партиздат, 1937, стр. 207–208.