Дело ленинградских судебных работников

В 1923 году группа судебных работников г. Ленинграда по предварительному между собою сговору, в нарушение своего служебного долга явно подрывая авторитет судебной власти в видах личного обогащения вступила на путь систематического взяточничества Эта группа, а именно следователи и народные судьи Сенин-Менакер Кузьмин, Шаховнин, Михаилов Н. А., Копичко, Васильев Л. В., Михайлов А. И., Елисеев, Демидов, Флоринский и Гладков вошли в связь с нэпманами и различными преступными элементами, заинтересованными в прекращении своих дел, находившихся в производстве этих судебных работников.

Сенин-Менакер С. М. бывший следователь военного трибунала корпуса Ленинградского военного округа, он же заместитель председателя кооператива Ленинградского совета народных судей, использовал свои связи в целях личной наживы, выступая постоянным посредником между нэпманами и некоторыми судебными работниками, за взятки содействуя незаконному прекращению судебно-следственных дел и освобождению арестованных по этим делам.

а) в апреле — мае 1923 года, войдя в преступное соглашение с исполняющим обязанности начальника следственного отдела Ленинградского губернского суда Кузьминым и старшими следователями того же суда Шаховниным и Михайловым Н. Д., направил к прекращению дела Антимония и Фридлендера, ранее привлеченных к уголовной ответственности, за что последние и дали Сенину-Менакеру через посредника Александровского 39 000 руб.;

б) тогда же и там же за прекращение дела нэпмана Левензона П. Б., привлеченного губернским судом к ответственности за незаконную торговлю спиртом, и немедленное освобождение Левензона из-под стражи получил от жены последнего, Левензон Б. С., по ее показанию на суде, 5000 руб., по показанию же старшего следователя — Шаховнина, — 10 000 руб. в) тогда же и там же при помощи старшего следователя Шаховнина направил дела нэпманов Боришанского и Маркитанта в суд на прекращение, г) в апреле месяце был посредником между народным следователем 7 отделения Флоринским и купцом Набатовым, дело которого находилось в производстве у Флоринского, в незаконном возвращении Набатову денег, задержанных у него при аресте, за что и получил совместно с Флоринским в виде взятки крупную сумму денег.

Кузьмин В. И., исполнявший должность начальника следственного отдела Ленинградского губернского суда, вошел в преступную связь с Сениным-Менакером и использовал свое право распределения дел между следователями губернского суда в корыстных целях часть этих дел направлял к тем следователям с которыми заранее входил в соглашение о прекращении этих дел за взятки За прекращение дел получил через посредника Сенина-Менакера 1000 руб. через посредника Шляхтера — 6000 руб. и через Шаховнина от Бродя некого — 2000 руб.

Шаховнин И. С., старший следователь Ленинградского губернского суда, войдя в преступное соглашение с Сениным-Менакером, Кузьминым и Михайловым Н. принял к своему производству дело «лаборантов» с целью его прекращения, за прекращение дел получил от Сенина-Менакера 1000 руб. от Кузьмина — 2000 руб. и от Бродянского — 600 руб.; за освобождение из-под стражи нэпмана Ливензона П. Б. получил от жены последнего через Сенина-Менакера 2000 руб., в то же время принял угощение в ресторане «Метрополь» от нэпмана Матвеева, обвинявшегося по ст. 114-а УК[11] корзину продуктов, вино и 2000 руб., за что в целях ликвидации этого дела вырвал из дела Матвеева заключительное постановление органов дознания.

Михайлов Н. А., старший следователь Ленинградского губернского суда, зная о преступном замысле названных выше лиц, согласился передать из своего производства дело «лаборантов», несмотря на прямое запрещение прокурора Ленинградского губернского суда; уничтожил протокол допроса нэпмана Антимония, изобличающий последнего в преступных действиях; за ликвидацию дел нэпманов получил от Шаховнина 2000 руб. и от Сенина-Менакера — 1300 руб., из них 300 руб. — «на женщин».

Копичко Б. Ю., имея в своем производстве дело сводницы-проститутки Боннель, обвинявшейся и осужденной впоследствии по ст. 171 УК (в ред. 1922 г.)[12] пытался прекратить это дело и незаконно освободил Боннель из-под стражи, согласился принять предложение Гольдина и Цыганкова о ликвидации дела Боннель за взятку 4000 руб.

Васильев Л. В., следователь особой камеры по делам о выделке самогона, был посредником между старшим следователем Копичко и Боннель по ликвидации дела последней за что и получил от Цыганкова угощение в ресторане «Слон» за счет Боннель; пытался через своего практиканта Елисеева получить взятку в 30 000 руб. за прекращение дела Ольтова и Доброва, находившегося в его производстве; за неоднократные угощения у самогонщиков Баллод составил постановление о прекращении дела Баллода П., также находившегося в его производстве, получил от Бородавкиной взятку в 3000 руб. за освобождение из-под стражи ее мужа — самогонщика Бородавкина; незаконно освободил из-под стражи самогонщицу Борисову, дело которой находилось в его производстве, получив за это через посредницу Лосеву взятку в размере 650 руб.; явно злоупотребляя предоставленной ему властью, произвел незаконный обыск у Шницеровой, возбудив против нее обвинение по ст. 171 УК без достаточных на то оснований; желая избавиться от своей жены Карельской, заключил ее в дом умалишенных.

Михайлов А. И., народный следователь особой камеры по делам о выделке самогона, получил взятку в 3000 руб. от Баллод Вероники за освобождение ее мужа из-под стражи.

Елисеев П. Н., практикант при народном следователе, на просьбу Добровой дать справку о состоянии дела Доброва и Ольтова, привлеченных к ответственности за незаконную торговлю спиртом, вступил с нею в переговоры о ликвидации этого дела за взятку. Выяснив условия прекращения дела, он получил согласие народного следователя Васильева принять взятку в 30 000 руб. Взятка не была получена лишь потому, что об этой сделке своевременно стало известно ГПУ; знал о том, что народный следователь Михайлов А. получил взятку от самогонщицы Баллод за освобождение ее мужа.

Демидов Н. С., практикант при народном следователе, участвовал в попойке вместе с народными следователями Михайловым и Васильевым на квартире Баллод; знал об освобождении Михайловым из-под стражи П. Баллода за взятку в 3000 руб., способствуя выполнению этого преступления со ветами и указаниями.

Цыбульский В. С., работник прокуратуры, знал о преступной деятельности Сенина-Менакера задолго до раскрытия настоящих преступлений судебных работников и никому не сообщил об этом; по предварительному сговору с Сениным-Менакером решил за взятку в 3000 руб. освободить нэпмана Левензона; во исполнение своего преступного замысла утром 29 мая предложил Кузьмину и Шаховнину освободить Левензона якобы на основании циркуляра НКЮ № 6; узнав, что против Сенина-Менакера, Кузьмина и других возбуждено уголовное дело, он задним числом подал рапорт помощнику прокурора с указанием, что Сенин-Менакер предлагал ему взятку за освобождение Левензона.

Бродянский Н. С., член коллегии защитников при Ленинградском губернском суде, под видом адвокатской деятельности посредничал между привлеченными в качестве обвиняемых нэпманами — Боришанским, Маркитантом и Левензон Б. С., с одной стороны, и старшим следователем губернского суда Шаховниным и Кузьминым — с другой, по передаче последним взятки за ликвидацию дел нэпманов; получив для указанной цели с Боришанского, Маркитанта и Левензон Б. С. по 3500 руб., передал 6000 руб. Шаховнину, остальные оставил себе.

Флоринский М. М., народный следователь 7 отделения г. Ленинграда, незаконно вернул Набатову задержанные у последнего органами ГПУ деньги в золоте и иностранной валюте; вместе с Сениным-Менакером, заранее сговорившись, получили с Набатова взятку в размере 30 000 руб.

Иванов К. И., работавший на механическом заводе имени Юргенсона, был посредником-инициатором в даче купцом Матвеевым взятки старшему следователю Шаховнину.

Александровский М. Ф., владелец лаборатории «Парацельс», совместно с Сениным-Менакером, был посредником в передаче взяток, полученных от нэпманов «лаборантов» Антимония и Фридлендера за прекращение их дела.

Матвеев Г. М., владелец продуктового магазина, будучи привлечен Ленинградским губернским судом к ответственности по ст. 114-а УК, в целях ликвидации этого дела, дал взятку судебным работникам, через посредников Иванова К. И. и Пахомова Я. Т., в размере 6100 руб.

Антимония Г. Ю., арендатор Чернышевской аптеки и владелец лаборатории «Голлендер», в целях ликвидации своего дела в Ленинградском губернском суде через посредников Александровского и Сенина-Менакера, дал первому из них 15 000 руб. векселями, которые впоследствии были им учтены.

Фридлендер А. Г., владелец лаборатории, через посредство Александровского дал за прекращение дела взятку старшему следователю Шаховнину в размере 24 000 руб.

Маркитант И. М., владелец лаборатории «Флора», дал взятку через посредника, члена коллегии защитников Бродянского, старшему следователю Шаховнину в размере 3500 руб.

Боришанский Д. С., владелец лаборатории под фирмой «Миллер», через посредника Бродянского с целью прекращения своего дела дал взятку Шаховнину в размере 3500 руб.

Левензон Б. С. дала взятку следователю Шаховнину через посредника Сенина-Менакера в размере 5000 руб. с целью прекратить дело своего мужа, Левензона П. Б., привлеченного к ответственности за подлог и незаконную торговлю спиртом.

Боннель-Андрэ Ю. В. дала взятку старшему следователю Копичко в форме угощения его в ресторане «Слон» за прекращение дела о ней; с той же целью обещала Копичко через посредников дать взятку в 4000 руб.

Гольдин Д. А. принимал активное участие в посредничестве между Боннель и старшим следователем Копичко, в производстве которого находилось дело Боннель, вел с Копичко переговоры о ликвидации этого дела.

Добржинский-Славский С. В. обратился к Михайлову А. И., в качестве ходатая, с предложением освободить Баллода из-под стражи; с той же целью неоднократно бывал с народным следователем Михайловым А. И. на квартире Баллод, участвовал в попойках и систематически брал от нее деньги за хлопоты по освобождению ее мужа, Петра Баллода, дело которого находилось в производстве Михайлова; за освобождение Петра Баллода дал народному следователю Михайлову взятку в размере 3000 руб.

Шляхтер Ш. Д. был посредником между врид. начальника следственного отдела Ленинградского губернского суда Кузьминым и старшим следователем того же суда Шаховниным, с одной стороны, и нэпманом Гозиосским — с другой; дал якобы от имени Гозиосского взятку названным судебным работникам за прекращение дела Гозиосского, находившегося в их производстве.

Гольдина Е. Р. знала о хлопотах Цыганкова об освобождении Боннель и Гольдина за взятку; получила от Матеди 1000 руб. на предварительные расходы по ликвидации дел вышеназванных лиц; знала о согласии Копичко ликвидировать дело Боннель за 4000 руб.

Гладков Н. Г., старший следователь трибунала стрелкового корпуса Ленинградского военного округа, будучи в дружеских отношениях с Сениным-Менакером, а через него и со следователями губернского суда Кузьминым и Шаховниным, неоднократно бывал с ними в ресторанах, а когда вся группа ставших на путь преступлений следователей узнала о начавшихся арестах (был арестован Копичко), собрал их по просьбе Сенина-Менакера в кафе и сам принял участие в обсуждении вопроса о том, как держаться на допросах в случае ареста.

Пахомов М. В., народный судья 3 отделения, Тевелев М. Г., народный судья 2 отделения, принимая к своему производству направляемые к ним следователями губернского суда дела «лаборантов», не могли не обратить внимания на то, что все эти дела квалифицировались по ст. 114-а УК и по существу обвинения являлись неподсудными народному суду, тем не менее приняли их к своему производству и прекратили в явно незаконном порядке.

Баллод В. А. передала через Добжинского-Славского взятку в сумме 24 000 руб. народному следователю Михайлову за освобождение из-под стражи и прекращение дела своего мужа Петра Баллода, с той же целью угощала ужином того же народного следователя Михайлова и его практиканта Демидова.

Баллод П. П., будучи привлечен в качестве обвиняемого по ст. 140 УК[13] с целью прекращения указанного дела дал взятку народному следователю Васильеву и его практиканту Елисееву в виде угощения на своей квартире.

Бородавкина А. Н. передала народному следователю Васильеву взятку в сумме 3000 руб. за освобождение своего мужа Бородавкина.

Борисова М. И., находясь под следствием по ст. 140 УК, с целью своего освобождения из-под стражи передала в разное время народному следователю Васильеву через посредницу Лосеву 650 руб.

Лосева А. В. была посредницей между народным следователем Васильевым и самогонщицей Борисовой.

Масинзон А В., член коллегии защитников Ленинградского губернского суда, и Лондон З. М. в целях ликвидации дела «лаборантов» в марте-апреле 1923 года вели переговоры с Антимония. Маркитантом и Фридлендером, предлагая им ликвидировать все дело за взятку.

Пахомов Я. Т. по предложению Иванова К. И. был посредником при передаче взятки нэпманом Матвеевым следователям Шаховнину и Михайлову Н. А. за ликвидацию дела Матвеева, находившегося в производстве губернского суда; при передаче взятки сам получил 1400 руб. и 900 руб.

Гозиосский М. И., будучи вместе с другими «лаборантами» заинтересован в незаконном прекращении их дела, вел переговоры с различными лицами по этому делу, в том числе и со Шляхтером.

Левензон П. Б., владелец лаборатории под фирмой «Девис», дал взятку Шаховнину.

Лондон и Матеди С. Л. обвинялись в посредничестве при даче взяток.

Цыганков М. Г. был посредником между Боннель и старшим следователем Копичко по ликвидации дела Боннель, находившегося в производстве Копичко.

Набатов А. Л. в целях получения из ГПУ арестованных у него денег в размере 900 руб. золотом и 210 американских долларом дал взятку народному следователю Флоринскому, в производстве которого находилось дело; через Сенина-Менакера и следователя Флоринского, за взятку в 30 000 руб., добился прекращения дела и получил обратно деньги.

Прокуров Ф. О., добавочный народный судья особой камеры по делам о самогоне по предварительному сговору с народным следователем той же камеры Васильевым, в личных интересах последнего, произвел незаконный арест жены Васильева, Карельской, и заключил ее в психиатрический институт.

Все указанные выше лица были привлечены к уголовной ответственности по ст. ст. 114, 114-а, 105, 111, 112, и 179 УК РСФСР в ред. 1922 г.[14] и преданы суду.

Дело это слушалось в г. Ленинграде выездной сессией Верховного суда РСФСР 12–23 мая 1924 г.

Товарищи судьи, члены Верховного суда! Мы не впервые рассматриваем дело, имеющее чрезвычайное, исключительное значение, и не только для одного какого-нибудь района нашего государства, но для всей республики, для всего Союза республик в целом; едва ли я ошибусь, сказав, что дела такого исключительного значения, как это, наша республика еще в своих летописях не записывала.

Это дело имеет исключительное значение, так как здесь мы судим судей — тех, кто призваны быть первыми помощниками в деле государственного строительства, ибо без суда нет государства, ибо без суда нет государственного строительства, ибо только в том случае государство может рассчитывать на свою жизненность, если крепки его устои, если крепки его органы, если судьба этих органов находится в руках надежных людей, если призванные защищать интересы государства — действительно достойные его защитники, какими являются и должны быть раньше всего наши судьи.

Вот почему это дело представляет такую исключительную важность. Мы, стороны, обязаны в процессе быть наиболее осторожными, мы обязаны быть наиболее объективными, мы не должны забывать того, что наша роль есть роль помощников ваших, помощников судей, которые в этом деле держат в своих руках судьбу 42 человеческих жизней. С этой точки зрения подходя к своей задаче, я должен сказать, что первое требование, которое я сам, как государственный обвинитель, ставлю себе, — это полное спокойствие, полная объективность, беспристрастность, но не бесстрастность. Я должен заранее сказать, я должен заранее перед вами, товарищи судьи, повиниться, — бесстрастным в этом деле быть нельзя, невозможно.

Всякий суд должен найти истину. Результатом всякого процесса должна быть установленная судом истина. Мы добросовестно эту истину искали здесь в течение восьми дней.

В борьбе за истину мы и защита встретимся еще в схватках. Мы еще поборемся, и истина восторжествует. Восторжествует, несмотря на то, что в этом зале в течение всех этих восьми дней мы слышали столько лжи, мы видели столько гнусных преступлений, столько безобразных и отвратительных картин человеческих пороков. Путь к истине в этом деле особенно тяжел и труден. Путь к этой истине лежит через дебри преступлений. Но государство дало нам в руки средство преодолеть эти дебри. Это средство — наш могучий меч пролетарского правосудия. При его помощи мы проложим себе путь через дебри, через дремучий лес совершенных подсудимыми преступлений, мы выйдем на вольный воздух, на светлую дорогу, ведущую к истине… И как бы ни тяжела была наша задача и наша обязанность государственного обвинителя, эту задачу мы разрешили, эту обязанность выполним, ибо этого требует благо революции, благо народа — наш высший закон.

Сорок два человека сидят здесь перед нами. Здесь три группы людей: получатели взяток, взяткодатели и посредники. О каждой из этих групп придется говорить в отдельности, о каждом входящем в отдельную группу придется также говорить в отдельности. Но все они, в сущности говоря, с точки зрения причиненного государству вреда, с точки зрения опасности для государства, одинаковы, и мы вправе были бы потребовать для них и одинакового наказания.

Вот первая группа преступников — получатели взяток: Сенин, Кузьмин, Шаховнин, Михайлов, Копичко, Васильев, другой Михайлов, Пахомов, Тевелев, Цыбульский, Елисеев, Демидов, Флоринский, Прокуров, Гладков — 15 судебных работников, и среди них есть коммунисты.

Вторая группа — посредники: Бродянский, Пахомов, Иваноз, Александровский, Цыганков, Матеди, Шляхтер, Гольдин, Гольдина, Добржинский-Славский — 10 человек, и среди них есть тоже, коммунисты. Получают «коммунисты», посредничают «коммунисты». Конечно, коммунисты в кавычках. Дают же взятки нэпманы. Они и составляют третью категорию. Это — Антимония, Фридлендер, Боришанский, Маркитант, Левензон, Гозиосский, Матвеев, Набатов, Боннель-Андрэ и мелкота — Бородавкина, Лосева, Борисова. Всего 12 человек. Двух лиц я выделяю особо — Масинзона и Лондона, и о них также буду говорить особо.

Я позволю себе просить вашего, товарищи судьи, разрешения, излагая свои соображения по данному делу, придерживаться той системы, по которой было построено и само обвинительное заключение, и в таком случае раньше всего перейти к эпизоду, который мы все время называли «эпизодом Матвеева». Фабула этого эпизода весьма несложная, и, чтобы изобразить ее, красок никаких не нужно. Но эта фабула так же проста, как и грязна, и заключается она в том, что преступник, настигаемый правосудием, умел находить себе из числа служителей правосудия помощника и защитника: он покупал этого «служителя правосудия» и оставался безнаказанным.

Таков «эпизод Матвеева». Эпизод этот заключается в том, что 17 апреля 1923 года в губернский суд для производства расследования поступило дело за № 25, как это значилось на обложке.

Сейчас же нашлись приятели, товарищи, посредники, ходатаи, и дело начало затираться. В данном деле двумя крайними точками являются Матвеев, купец, имеющий уже за собою судимость по аналогичному делу, квалифицированному той же самой ст. 114-а УК, и старший следователь Ленинградского губернского суда Шаховнин. Между этими двумя точками размещается вся эта небольшая, но теплая компания Пахомов, Иванов и Михайлов. Через них и, в частности, через Михайлова Матвеев прокладывает себе дорожку к Шаховнину. Завязываются непосредственные деловые сношения, которые и кончаются к обоюдному удовольствию всех заинтересованных лиц. Сделка сделана, «правосудие» куплено, правосудие загажено, оскорблено!..

Посмотрим, в чем заключалась роль каждого из участников этой сделки. Здесь, на суде, Матвеев признал себя виновным и, казалось бы, нам незачем на нем и останавливаться. Он признал себя виновным на суде, и это указывает на якобы проснувшееся в нем раскаяние, на пробуждение в нем сожаления по поводу совершенного. Но это требует проверки, ибо, может быть, это раскаяние только внешнее, ибо по существу, может быть, этот преступник ничего не сделал для того, чтобы вскрыть преступление, когда в этом мы нуждались больше всего, и, может быть, свое сознание принес к судебному столу только тогда, когда был уже пойман и притащен сюда страшной петлей, уже затянувшейся у него на шее. К сожалению, с Матвеевым дело обстоит именно так. Посмотрите все его показания на предварительном следствии.

Сначала он пытался все отрицать: «Я у следователя Шаховнина на квартире никогда не был». «Я со следователем Шаховниным никогда и нигде не встречался». «Общих знакомых с ним не имел». «Для меня никто не справлялся, я никого не просил». Словом — я не я и лошадь не моя. «Ничего решительно не знаю»… Полное запирательство. В это время Матвеев усиленно заметает следы. Что делает Матвеев? — «Не знаю, не был, не просил, не давал». Полное отрицание, полное запирательство. Так он начинает и так долго, долго продолжает. Правда, через некоторое время он не выдерживает своей роли и начинает проговариваться о том, что Иванов обещал похлопотать, что Иванов требовал денег, но не как взятку, а как будто в долг, — берет в долг, хотя, впрочем, потом и не отдает. Очень характерный штрих — полупризнание, облеченное в форму отрицания. Иванов берет в долг. Матвеев — купец, почему купцу не дать в долг? Могли же быть у них и коммерческие отношения? Но проходит время, и под давлением улик, которые падают на голову Матвеева, он начинает сдавать, он начинает признаваться, он уже признается в том, что с Шаховниным у него устанавливается «контакт» и что дело, как он выражается в одном из своих показаний, шло не худо: хлопоты действительно дают уже некоторые результаты; но это все же стоит денег. И вот мы здесь, на суде, подсчитали, каких это стоило денег.

Можно считать установленными цифры, зафиксированные на судебном следствии. Мы видели из признаний Матвеева, Иванова и Пахомова, что они, Иванов и Пахомов, деньги получали и, в частности, — те суммы, которые установлены в обвинительном заключении. Как это подтверждено расследованием, произведенным здесь, на судебном следствии, Иванов получил 2200 руб., Пахомов получил 1400 руб. и 1200 руб., но для них это мелочи. Вот благодаря этим деньгам Матвеев получает возможность, оплачивая услуги Пахомова и Иванова, сблизиться с Шаховниным и остаться благодаря Шаховнину безнаказанным. Дальше мы встречаем Матвеева уже в другой фазе этого процесса, — как известно, всякий такой процесс проходит несколько фаз и стадий.

Одна из стадий заключалась в том, что эти господа сначала занимались угощениями за счет своих доверителей, если позволите так выразиться, садились с ними за стол и клали ноги на стол. Вот эта стадия была и в деле Матвеева, когда следователь Шаховнин влез к Матвееву и положил ему на стол свои судейские ноги. Я говорю о знаменитой попойке у Пахомова, когда Пахомов приглашает Матвеева и Шаховнина, и здесь, так сказать, венчается дело. Напомню происшедший на этой попойке характерный разговор. Шаховнин вел разговор с Матвеевым относительно своих худых подметок и отсутствия у него летнего пальто. Высчитали, что нужно 2500 руб., и тут же дается 2000 руб. Взятка дана, Шаховнин в руках у Матвеева, а теперь они оба в руках у нас.

Тут один момент чрезвычайно важен. Была попытка в течение судебного следствия так осветить этот разговор между Матвеевым, Шаховниным и Пахомовым об этих подметках и пальто, что, дескать, это свидетельствует о честности Шаховнина, ибо он говорил даже: «Знаю я ваше «поблагодарю». Если бы я брал ваши «благодарности», то у меня не было бы таких худых подметок и было бы пальто». Здесь передернута самая подкладка этого дела. Ничего подобного не было, и дело обстояло как раз наоборот. Когда Шаховнину пообещали «благодарность», он сказал: «Да, обещать-то вы охочи, вы все обещаете, а когда до дела доходит, так, чтобы дать, то у меня остаются только худые подметки. А потому (если позволите выразиться языком Сенина, человека, как он сам себя называл, реального) — дайте мне хотя что-нибудь реальное». И вот в виде реального подносятся Матвеевым 2000 руб. Матвеев дает взятку деньгами, вином, угощениями в «Москве» или «Слоне», где они были и где Иванов и Пахомов оплачивают за счет Матвеева эти расходы и счета представляют тому же Матвееву. Дело действительно шло, как выразился сам Матвеев, не худо. Этого всего совершенно достаточно для того, чтобы признать доказанной здесь взятку, для того, чтобы роль и сущность совершенного Матвеевым преступления были оценены вами, товарищи судьи, так, как этого требует ваша судейская совесть, как этого требует наш советский закон.

Я также считаю установленным, что в этом эпизоде роль передатчика, посредника играют Пахомов и Иванов. Но ведь это не простые посредники. Ведь это бывшие члены Российской коммунистической партии. Один из них, Иванов, являлся даже организатором партийного коллектива, т. е. являлся лицом, уже поднявшимся над массой рядовых коммунистов. Он это сам отлично сознавал. Вокруг него был известный начальнический ореол. Мы знаем теперь, что благодаря этому ореолу Пахомова сравнивали не с кем иным, как с господином исправником…

Вот эти два коммуниста на словах, эти строители будущего на словах, эти люди, ниспровергающие старый мир и возводящие основы нового мира, тоже на словах, а на деле — маленькие, грязненькие, развратные обыватели, поскользнувшиеся на маленькой нэпмановской корочке, брошенной им под ноги Матвеевым, и покатившиеся по наклонной плоскости, увлекая за собой всех, кто с ними соприкасался. Пахомов играл в этих делах роль губпродкома или упродкома, во всяком случае какого-то хозяйственного организатора для Шаховнина. Шаховнин говорит: «Просил Пахомова принести мне продукты». — «Почему Пахомова?» — «Да ведь Пахомов служил в ЛЕПО[15]. Я хотел, чтобы он по своей цене принес». Но, оказывается, Пахомов идет к Матвееву и берет у него в лавке продукты, приносит Шаховнину, и, таким образом, продовольственная потребность Шаховнина удовлетворяется. Это рассказывал нам здесь сам Пахомов. И, конечно, для нас, знающих дело и прослушавших все судебное следствие, не секрет, что и Пахомов, как и Матвеев, отрицавший все то, что здесь было доказано, пытался отрицать свое знакомство с Матвеевым. Нам, впрочем, известно, что если он мало знает Матвеева, то много за него хлопочет перед Шаховниным.

Мы помним, как он здесь отпирался и как, только будучи припертым к стене, признался в том, в чем он не мог не признаться. И тогда мы узнали, что он был и в «Италии» и в «Метрополе», — вот названия тех кабаков, где Матвеев спаивал следователей, где следователи пропивали свою судейскую совесть за счет Матвеева. В «Италии» мы встречаем Пахомова, Иванова и Шаховнина, в «Метрополе» встречаем Пахомова, Иванова, Шаховнина и Михайлова, — Михайлова не в качестве благородного свидетеля, а в качестве одного из тех, которые «сводили» этих господ.

Вы помните, товарищи судьи, как у них в этот памятный день не хватило денег, как Пахомов решил пойти за деньгами к Матвееву. Он не постеснялся глухой ночью постучать в дом к Матвееву. И что же? Открылась дверь, и он получил необходимую сумму, и они продолжали свое «дело». Характерная подробность — просили тогда деньги не на нужду и даже не просто на пьянство, а на женщин, к которым должны были поехать. Михайлов очень упорно пытался отрицать это. Он даже раз на суде отказался отвечать на вопрос, куда они собирались ехать и кто это «девочка Надя», которая оказалась потом Поповой, кстати сказать, той самой проституткой Поповой, с которою познакомил Михайлова не кто иной, как обвиняемый Сенин, этот бывший следователь стрелкового корпуса, военный следователь. Михайлов пробовал это все отрицать, но был уличен и изобличен фактами.

Пахомов не сознается в совершенном им преступлении: по его словам, он получил только 500 руб. Это отягчает участь Пахомова.

Иванов остается некоторой загадкой. В самом деле, как же это так? Этот Иванов поднялся в партийной работе до организатора партийного коллектива. Но Иванов, несмотря на все свои попытки изобразить из себя чуть ли не потомственною, пролетария, был изобличен как бывший торговец, как бывший владелец посудного магазина. Этот Иванов тоже отпирается, потом начинает сдавать, подтверждает «Италию», подтверждает «Метрополь», но опять запирается в отношении сумм, которые он получил от Матвеева. Уж здесь Матвееву надо поверить. Купеческая душа знает хорошо счет тем деньгам, на которые она покупает чужие души Матвеев точно подсчитал — заплатил 2200 руб.; Иванов говорит — 750 руб. получил на угощение, 200 руб. получил на пиво, деньгами получил 1000 руб., но получил «в долг».

Иванов запирается, лжет, юлит. Это лишний раз характеризует этого человека, который когда-то осмеливался называть себя коммунистом. Его роль не маленькая в этом деле, товарищи судьи, хотя он представляется очень маленьким человечком Это он познакомил Пахомова с Матвеевым. Это он ездил в губернский суд с Михайловым, это он принимал живое участие во всех этих безобразных преступлениях. Таким образом, я считаю, что в этом эпизоде с Матвеевым Михайлов, Пахомов и Иванов, отчасти собственными показаниями, отчасти показаниями друг на друга, а также другими данными, собранными следственными органами, изобличаются полностью в преступлениях, предусмотренных ст. 114 УК, с санкцией по ч. 2 этой статьи. Взятка сама по себе — гнуснейшее орудие разврата, но она становится чудовищной, когда дается следователю или вообще работнику юстиции. Ведь едва ли можно вообразить что-либо ужаснее судей, прокуроров или следователей, торгующих правосудием.

Суд — один из величайших устоев государственного строительства. Разложение судебно-прокурорских работников, разложение суда — величайшая опасность для государства!.. Говоря об Иванове, я должен обратить внимание еще на одно обстоятельство: Иванов прибегал к таким приемам, которые никак нельзя назвать иначе, как вымогательством. Он пугал Матвеева, говоря: «Гриша, крышка, парить будут», или что-то еще в этом духе на своем воровском жаргоне. Это человек, который с точки зрения социальной опасности представляет собою явление достаточно примечательное, и я вправе просить суд на Иванова, Пахомова и Михайлова обратить свое особое внимание. В этом же эпизоде появляется и Шаховнин; это первая ласточка, хотя и не первая скрипка. Это щебечущая о взятке судейская птица. Шаховнин — это своего рода пионер взяточнической эпопеи. Даже когда он спит, скажи ему: «Сеня, взятка», — он ответит: «Готов, всегда готов». Шаховнин берет вином, продуктами, деньгами, берет подметками и пальто, берет «Метрополем», берет «Таней» и «Катей». Человек широкого размаха. С ним операция производится по делу Матвеева очень оригинально и с соблюдением установившихся в этой среде правил взяточнического кодекса. Первое правило — по возможности избежать вызова, к следователю на допрос. Согласно этому правилу, вызванный на допрос Матвеев в действительности на допрос не является: его приятели, Пахомов и Иванов, по соглашению с Шаховниным, устраивают ему отсрочку, освобождая его от допроса. Второе правило — так как бесконечно нельзя не являться на допрос, в особенности, когда грозит арест, то нужно застраховать себя от ареста. Эта «страховка» осуществляется также весьма искусно.

«Я признаюсь, — говорил Шаховнин на предварительном следствии, — что Матвеев после угощения просил меня не арестовывать его до решения суда и не привлекать его в качестве обвиняемого, за что Матвеев обещал меня отблагодарить. Его слова о благодарности я не отверг. Но я даю слово и клянусь своей честью, что взятки от Матвеева я не получал». Прочтя это показание обвиняемого Шаховнина, я готов был ему поверить. Но я перевернул страницу и — увы! — здесь увидел чистосердечное признание того же Шаховнина в том, что он получил две тысячи рублей в качестве взятки. Я вспомнил о его честном слове, о его совести, которой он клялся, невольно поставил вопрос: как же так? Но ответа я не получил и, вероятно, ответа и не получу. Шаховнин пропил совесть, пропил честь, продал за «угощение» все, что было доброго в душе этого человека…

В этом эпизоде, товарищи судьи, собран достаточно сильный материал против обвиняемых, но я не стану злоупотреблять вашим вниманием для более детального ознакомления с ним. Сказанного, мне кажется, достаточно.

Теперь я перехожу к Михайлову. Роль Михайлова в этом эпизоде, так сказать, эпизодическая. Виновным себя во взяточничестве, конечно, он не признал, но очень бойко при первом допросе заявил, что признает себя виновным в дискредитировании власти. Он разбирается в Уголовном кодексе и знает, что такое ст. 109 и что такое ст. 114, знает, чем «звезда от звезды разнствует», знает, что к ст. 109 не присоединяется та формула, которая может привести к смертной санкции по ч. 2 ст. 114. Поэтому он охотно признает себя виновным в дискредитировании власти, лишь бы уйти от ответственности по ч. 2 ст. 114 УК! Но какова же его роль в этом эпизоде? По его собственному показанию, это он познакомил Пахомова с Шаховниным, это он был с Шаховниным в «Италии» и в «Метрополе», причем сначала угощались за счет Пахомова в общем зале, а потом перешли в кабинет. Собственным признанием он уличил себя — он за Матвеева просил Шаховнина, хотя и добавил, что делал это «без всякого корыстного побуждения». Оценка того побуждения, которое руководило Михайловым, будет, впрочем, принадлежать нам, а потом, окончательно — суду. Но то, что он себя признал виновным в выпивках за счет Матвеева и в просьбах за Матвеева перед Шаховниным, — это одно дает право говорить, что в этом преступлении он повинен не меньше, чем Шаховнин. Михайлов пробовал запираться, но на очной ставке был уличен Шаховниным. Вот весь этот эпизод. Тут пять лиц: Матвеев, Пахомов, Михайлов, Шаховнин и Иванов. Все виновны, вина их, конечно, не одинакова, хотя и одного рода. Я позволю себе просить вашего разрешения вопросу о наказании для обвиняемых отвести особое место по окончании всего изложения.

Второй эпизод — самый большой, потому что в нем участвует много лиц. Это так называемое знаменитое «дело лаборантов». Оно в сущности одно, но оно многолико, ибо дело лаборантов распадается на несколько дел. Жило-было дело, называлось «дело лаборантов» за № 2504. Жило-было — и его не стало. Есть «дело» — и нет «дела». Правда, его не съела свинья, как у Гоголя, но его съели свиньи, по предварительному между собой соглашению на общей для всех них платформе. Итак, это дело было, и его не стало. Что же с ним стало? Есть здесь Кузьмин, такой молодчик, который даже исполнял обязанности начальника следственного отдела, этот самый молодчик, кстати сказать, имел за своими плечами две судимости за кражу еще до революции, но сумел оказаться руководителем всего следственного аппарата. Этот Кузьмин имел в своей голове «хорошие» идеи. Вы помните, как он не без гордости заявил здесь, что расшивка дела — это его «идея». Этот «идейный» человек представляет для нас особый интерес. Когда явилась возможность заработать на грязном деле, но была опасность, как бы не просчитаться, а просчитаться было очень легко, тогда у Кузьмина блеснула эта «блестящая» мысль — расшить дело. Было одно дело — будет восемь, и пойдут они по восьми направлениям, и ищи тогда ветра в поле. Одно пошло в один суд, другое пошло в другой суд. Впрочем, шли они только в два определенных, заранее обусловленных суда, где сидели их соучастники. Это была «блестящая» идея Кузьмина, и нужно отдать ему справедливость — задумана она была почти гениально. Но выполнение ее было такое, что этот Левензон, вернувшись домой из тюрьмы, сказал своей жене: «Это или провокация, или работа пьяных мужиков». Задумано правильно, а исполнено было — как будто не в Ленинграде, а в каком-нибудь Суздале: такая топорная, суздальская стряпня… Но это оказалось нам на пользу, так как эта «стряпня» и обусловила провал преступления.

Дело лаборантов обстоит не так, что дана взятка, получена взятка — и прекращено дело. Нет, это построено архитектурно, так что, я думаю, здесь главная роль принадлежит не Кузьмину, а какому-либо инженеру вроде Фридлендера. Хотя он и инженер путей сообщения, но, оказывается, он в известной степени мастер и этой строго продуманной системы, этой осторожно возведенной постройки, где были предусмотрены все последствия, где нужно было пройти ряд ступеней упорно, шаг за шагом, не стесняясь никакими препятствиями, не смущаясь никакими остановками, проходить, проходить, пока не придешь к цели. И риску было бы немного, если бы впрочем, работали не «пьяные мужики». Это сговор, товарищи судьи, редкий даже в нашей практике борьбы со взяточничеством. Целый заговор взяточников против государства, — заговор, в котором спаяны отдельные части в одно целое, где все связаны одним преступным замыслом. В этой — настоящей планетной — системе есть несколько «солнц» и около каждого «солнца» вращаются свои спутники.

Дело лаборантов — это не отдельные эпизоды, не отдельные дела. Это организованный заговор преступников, знающих друг друга, чуть не родственников, кумовьев, которые собираются, совещаются, имеют на откупу у себя защитников-юристов, следователей, судей и обделывают свои грязные, позорные дела, подрывая самые устои нашего государства, метя в самое наше сердце. Товарищи судьи, к этому эпизоду мы должны отнестись с особой строгостью. Мы должны им показать, что умеем поражать их сердца раньше, чем они доберутся до нашего сердца. Этот заговор страшнее многих других. Мы имеем показания Шаховнина по этому делу. В этом показании Шаховнин говорит о том, как развивалась эта деятельность и по каким направлениям она шла. Я должен напомнить это показание: «Перед праздником пасхи, — показал Шаховнин, — когда дело лаборантов было в производстве старшего следователя Михайлова, мне Кузьмин предложил войти в их компанию по получению взяток, и я согласился». Вот первое доказательство того, что я не был голословен. Почему это так случилось, что побудило Шаховнина, Михайлова и Кузьмина вступить на этот путь преступления? Шаховнин ссылался в свое оправдание на тяжелое материальное положение.

Совершенно очевидно, что никакое самое тяжелое материальное положение не может оправдать такое гнусное преступление, как взяточничество. Но ссылка на тяжесть материального положения ложна. Мы знаем, что никакого тяжелого материального положения у обвиняемых не было, так как они были обеспечены не — хуже, а лучше многих других. Здесь нам была представлена справка, из которой видно, что в то время, когда следователи ГПУ получали не больше полутора тысяч рублей, подсудимые получали от трех до восьми тысяч рублей. Почему же они пошли на это преступление? Из нужды? Нет! Они пошли на него потому, что, как говорил Шаховнин, «наступал праздник пасхи и нам хотелось встретить его по-хорошему»!.. Он говорил: «Вот в последний день перед праздником мы сошлись в ресторане «Москва», Михайлов и я, и получили от Сенина по одной тысяче рублей». Коммунисты берут взятку, чтобы встретить светлое христово воскресение. Умилительная картина!

Мы потом от Шаховнина узнали, как у Кузьмина мелькнула, мысль о взятке, как он склонил других и как они получили от Сенина деньги, как вокруг этого Сенина все завертелись, как они — Михайлов, Кузьмин, Сенин и Шаховнин — начали посещать этот самый знаменитый ресторан «Москва». Роль Шаховнина, однако, технически была очень скромна. Может быть, он не такой «гениальный» человек, как Сенин и Кузьмин; может быть, это объясняется другими его душевными качествами, но роль его была технически очень проста и несложна. Ему было предоставлено немного — оформлять «дела» при помощи разных постановлений по указаниям Кузьмина или по просьбе Сенина и направлять дела именно в те народные суды, где можно было рассчитывать на содействие и соучастие судей в этой взяточнической эпопее. После того, как Михайлова вызвал губернский прокурор, он почувствовал, очевидно, что над его головой собираются грозовые тучи и что может грянуть гром. Тогда он сделал попытку выйти из «игры»: он попробовал передать это дело Шаховнину, вопреки прямому запрещению губернского прокурора. Это тоже весьма характерно.

Я уже имел честь докладывать Верховному суду, что Шаховнин действовал по предварительному соглашению с рядом посредников и, конечно, за денежное вознаграждение, в чем он здесь сознался, в чем он сознался и на предварительном следствии. Если вы пожелаете проследить роль Шаховнина в деле Фридлендер — Антимония, то она сводится к следующему. Во-первых, Шаховнин по уговору с Кузьминым принял от Михайлова это дело с целью отвлечь от Михайлова подозрение, возникшее у губернского прокурора. Во-вторых, он дал этому Михайлову специальное поручение передопросить Антимония для того, чтобы оправдать постановление о прекращении этого дела, вынесенное уже в это время, ибо в первом протоколе Антимония признавал себя виновным и дело, следовательно, при таком положении вещей прекратить было бы нельзя; нужно было изъять этот протокол и заменить его другим, в котором вина Антимония смягчалась бы. Это и сделал Михайлов по просьбе Шаховнина. Наконец, он получил вознаграждение за это от Сенина в размере одной тысячи рублей и получил еще вино.

Странно только то, что Сенин дает взятки вином. Ведь Сенин здесь в течение процесса неоднократно подскакивал и говорил, что он вина не пьет, и мы знаем, что, действительно, он пьет не вино, а лимонад. Так почему же он давал Шаховнину вино? Тут перед нами вскрывается новая картина — мы видим те тайные пружины, при помощи которых действовал Сенин, мы видим тот таинственный механизм, который держал в своих руках Сенин. Это нам рассказал на суде и еще раньше, на предварительном следствии, Михайлов, Он рассказал, что Сенин был человеком, который умел затягивать товарища в преступление. Он затягивал, спаивал, обволакивал или, как говорил тот же Кузьмин, обхаживал «приятеля» и, когда тот оказывался в его руках, он получал от него то, что ему было необходимо.

Не надо забывать, однако, что всего Сенин сделать не мог, ибо он был лишь следователем стрелкового корпуса, а эти дела были в губернском суде, следовательно, нужно было привлечь к участию в этих «делах» кого-либо из губернского суда.

Вот роль Шаховнина и Сенина — достаточно отчетливая и, я бы сказал, ответственная в полном смысле этого слова. А роль Кузьмина? Кузьмин на предварительном следствии решительно отпирался от всего того, что ему предъявляется: он ничего не делал, ничего не знает. Но с 1 декабря под тяжестью улик он сдает и рассказывает то, что нам уже раньше рассказал Шаховнин. Здесь он говорит о себе, как о человеке с «идеей». У него возникла «идея», и он поделился ею со своими товарищами, а потом делился с этими товарищами и теми деньгами, которые он получал от нэпманов. Роль Кузьмина в деле Антимония — Фридлендер сводится еще и к содействию, которое он оказал Михайлову.

Дело обстояло таким образом: Антимония вызывается на допрос, и в то время, когда Михаилов допрашивает Антимония, является Кузьмин и говорит с важным видом: «У тебя дело Антимония? Там, наверху, прокуратура интересуется». Антимония говорит: «Я струсил. Ого! Уже прокурор… Пожалуй потребует к себе да еще посадит».

Свою роль разыгрывает Кузьмин довольно успешно и именно после того, как у него на совете — на «военном совете» преступников — выясняется, что Антимония не дает денег.

Теперь нам ясно, почему Антимония говорил на суде: «Я на этот счет тугой, я два месяца думал — дать или не дать. Говорил — дам, а на самом деле думал — не дам. А пускай пройдет Фридлендер, который заплатит, а я петушком за ним бесплатно пройду». «Вы говорите — денежки, но дайте что-нибудь реальное, докажите, что вы делаете, а то деньги брать — вас много таких». И чтобы его припугнуть, чтобы сказать: «Ты торопись думать», — устраивается фиктивный допрос Антимония Михайловым, влетает Кузьмин и с начальническим видом заявляет о том, что делом Антимония интересуется сам губернский прокурор. Кузьмин мастер своего дела, он разыгрывает свою роль, как по нотам. Недаром один из подсудимых сказал здесь: «Первой скрипкой был Кузьмин». Тут, в этой оценке, только в одном ошибка; первых скрипачей здесь много, но это «персимфанс» — оркестр, играющий без дирижера. Все попадают в ту ноту, которая должна в данную минуту звучать. Это действительно квалифицированный «оркестр», и все участники — высокие мастера своего дела.

Иногда бывали у них и юридические разговоры. Например, Михайлов спорит с Кузьминым, можно или нельзя прекращать это дело на полном, так сказать, юридическом основании. Михайлов говорил — нельзя, другой говорит — дело пустяшное, какая-то мелочная взятка — коробка хлороформа и прочее. Спорили. Сговаривались, что если, мол, пустяк, то надо прекратить, и все будет по-хорошему, или, как Матвеев говорил, дела пойдут не худо. И действительно, дела шли не худо, но дельцы малость просчитались. Ничего не поделаешь. Без риска никто не работает.

Я особенно прошу помнить, товарищи судьи, что идея расшивки дела родилась в голове Кузьмина, хотя я вовсе не хочу сказать, что ответственность Михайлова, Шаховнина или Сенина по данному делу должна быть меньше. Но во всяком случае для правильной перспективы нужно иметь в виду, что возникла эта «идея» в голове у Кузьмина, который своей же головой и должен отвечать за эти преступления раньше, чем кто-либо другой.

Роль Михайлова. Во-первых, он признал себя виновным в том, что он выпивал вместе с Сениным (как будто его в этом кто-нибудь обвинял). Ну, а затем он признал, что взял деньги у Сенина. Потом признал, что выпивал с Шаховниным в ресторане «Слон», но утверждал, что о получении взяток по делу лаборантов ему решительно ничего не известно. Впрочем, тогда же он признал, что Сенин деньги брал на женщин, причем он «чувствовал, что Сенин чего-то хочет от него добиться», обхаживает его, как Кузьмин и Шаховнин.

Таким образом Михайлов является страдательным лицом или, если позволите привести маленькую выдержку из одного письма Сенина, является «невинной Тамарой, которую соблазнили коварные демоны». Это — по показаниям самого Михайлова. Правда, через некоторое время эта «невинная Тамара» оказывается уже довольно потрепанной потаскушкой, которая сама признается, раздевшись перед всем честным народом, в том, что продавала свою совесть, и даже не особенно дорого: получила 300 руб. от Сенина, до 1000, руб. за «ликвидацию» дела. Это тот самый Михайлов, про которого возмущенно здесь заявил Сенин: «Когда мы разыгрывали заключительный аккорд этой нашей симфонии, Михайлов трусливо бросился в кусты». Действительно, Михайлов блудлив, как кошка, труслив, как заяц. Так его характеризуют собственные его коллеги по скамье подсудимых.

Товарищи судьи, говоря о Михайлове, я должен еще обратить ваше внимание на один эпизод, ибо ст. ст. 24 и 25 УК обязывают нас обращать сугубое внимание на характеристику личности, на прошлое подсудимого, на его облик и т. п. Я должен еще раз напомнить тот самый эпизод, который очень ярко рассказала несчастная девушка Попова, являвшаяся усладительницей этого Михайлова. «Я была в ресторане «Москва», — рассказывала Попова, — Михайлов пригласил меня поехать в Знаменскую гостиницу. Приехали, взяли номер за 75 рублей, вино 8 рублей бутылка, но платить официанту деньги он отказался. Требовал заведующего гостиницей, с которым скандалил, показывал свой мандат следователя, называл фамилию какого-то начальника, которому хотел звонить по телефону, но не позвонил».

Очень интересный штрих для характеристики личности этого самого Михайлова. Впрочем, чтобы быть справедливым, я должен это показание дополнить другим, потому что может создаться впечатление, как будто это свойство одного Михайлова, между тем как это, так сказать, нравы ряда бывших следователей Ленинградского губернского суда.

Вчера суд разрешил ссылаться на все материалы дела. Я хочу обратить внимание на одно показание, имеющееся на листе 509 тома II, где рассказывается о том, как проводили время эти так называемые следователи, когда попадали в ресторан. Вот показание одного свидетеля: «Я гулял в коридоре одного ресторана. Меня заинтересовало, — говорит этот гражданин, — что, там происходило. Минут через десять какая-то из девиц, полупьяная, выскочила из кабинета и направилась в уборную. Дверь осталась открытой, щель небольшая, но голоса сделались слышны. Вот среди гама голосов я слышу визгливый женский голос: «Лидка (или Нинка), ты брось Сенина, не то дам по маске». Так как но коридору все время сновали люди, — продолжает свидетель, — то подглядывать было неудобно, но я увидел компанию, состоявшую из человек 8–9 работников губернского суда. Безусловно утверждаю, что компания была судейская и слова разговора самые судейские. Что касается, ресторана «Слон», то об этом я тоже слышал неоднократно, что они там бывали с известной проституткой Дублицкой. Компания их и вообще поведение обращали на себя внимание, особенно же поведение Дублицкой». Вот как проводили время эти «сливки общества», как вчера говорил Славский, указывая на то, что он привез с собой какого-то владельца маслобойного завода. Жанр очень определенный, нравы этих работников тоже достаточно яркие, так что можно сказать, что Михайлов в этом отношении вовсе не представлял какого-то исключения; наоборот, он был явлением ординарным и делал, очевидно, то же, что и остальные, что, так сказать, ими делалось по положению их, чину и званию.

Я обращаю ваше внимание на роль Михайлова в эпизоде Антимония — Фридлендер потому, что на суде он не давал искренних объяснений, пытаясь сваливать на других, и в этом отношении представляя собою гораздо худшее явление, чем рядом с ним сидящие его товарищи, которые при всей своей неправдивости были правдивее Михайлова. Например, Сенин. Он все же из семи эпизодов признал себя виновным в трех, все-таки почти 50 % правды есть, а у Михайлова я не насчитал и 10 % правды. Может быть, это сделает защита? Пусть попробует…

В деле лаборантов, как я сказал, в сущности говоря, дирижера не было, но это нужно понимать аллегорически, это нужно понимать в том смысле, что их техника была настолько усовершенствована, что ими не нужно было дирижировать. Но здесь были такие маэстро, как Сенин, который, однако, несмотря на всю виртуозность отдельных музыкантов, вдохновлял, организовывал, управлял и объединял всех во всем этом коллективе. Сенина Михайлов называл первой скрипкой. Я уже сказал, что в известном смысле он прав. Он действительно — первая скрипка. Раньше всего позвольте указать, что Сенин — это закоренелый взяточник. Это не просто поскользнувшийся молодой человек, это не просто свихнувшийся с истинного пути человек. Сенин в полном смысле этого слова закоренелый взяточник. Корни его взяточничества уходят далеко в прошлое.

В 1922 году мы встречаем его уже достаточно оформившимся взяточником, свидетелями чего могут выступить те следователи губернского суда, которые проходили на следствии и показания которых имеются в деле. Например, Чарыхов, который указывает, как по одному делу Сенин приходил к нему на квартиру и осмелился предлагать что-то вроде взятки, во всяком случае настолько прозрачно, что Чарыхов на вопрос родителей, кто это, сказал: «Это — мерзавец», о чем он сообщил затем и официально. Затем дальше. На листе 85 тома I у нас имеются показания т. Тиктина, где говорится как раз о деле Набатова. Я здесь прошу, товарищи судьи, также обратить внимание на то, что Сенин приходил к Тиктину по делу Набатова и ясно намекал, что если он посодействует возвращению отобранных у Набатова денег, то он, Тиктин, может на этом заработать. Возмущенный подобным предложением, Тиктин доложил по начальству, что и запечатлено в рапорте. На листе 275 тома V имеются показания еще одного свидетеля — Кирзнера, сообщившего, что он встретил после ареста Сенина т. Тиктина и последний сообщил, что по делу лаборантов, уже находящемуся в производстве Тиктина, Сенин предлагал ему «благодарность».

Таким образом, мы видим, что этот человек запускал свои щупальца в разных направлениях: у Чарыхова дело — пощупаем Чарыхова, у Тиктина дело — пощупаем Тиктина, авось клюнет, авось встретим сочувствие. И он систематически, упорно, методично работал в этом направлении, пока не натолкнулся на Кузьмина, Шаховнина, Михайлова и, в конце концов, на… острие нашего судейского меча. Очень характерно для Сенина, что хотя идеи в его голове не родятся, как в голове Кузьмина, но он умело реализует эти «идеи» и энергично осуществляет другими разработанный план.

Если мы обратимся к преступлениям народных судей — Тевелева и Пахомова, то увидим, что нити от этих преступлений, от этих судей идут к Сенину. Почему нужно посылать именно к Тевелеву или Пахомову, во 2 или 3 отделение? Почему? Потому что, как это показывает целый ряд лиц, Сенин уже договорился с ними. Когда ошибочно дело попадает не туда, куда нужно, не к предупрежденному Пахомову или Тевелеву, и есть опасение, что может получиться недоразумение, кто улаживает это дело? Сенин. Он говорит: «Ничего, я улажу». И улаживает. Разве это не первая скрипка? Разве это не организатор и собиратель этого грязного «коллектива»? Разве эта характеристика не верна? Конечно, она верна, и в этом смысле роль Сенина приобретает большое и своеобразное значение. В течение всего предварительного следствия, которое длилось долго, Сенин упорно борется против истины. Я не хочу ему ставить это в укор: он борется за свою жизнь. А его жизнь и истина разошлись и идут по разным дорогам, — им по одной дороге не итти. Сенин борется упорно. Вы помните здесь на суде его первое выступление, этот пафос почти опереточного премьеру, на высоких нотах пытавшегося протестовать против всего следственного материала, пытавшегося доказывать, что это все клевета на него. Вы помните, как он потом сдал под тяжестью улик, которые падали на него ужасными, страшными ударами, и как потом он кончил — сипло и хрипло, подавленный, морально уничтоженный. Вот посмотрите, — он сидит перед вами, низко опустив голову и закрыв лицо руками. Он теперь уже сдался, сил больше для борьбы у него не хватает. Он побежден. А как он боролся, как пытался нас обмануть, выскочить из петли!

В эпизоде с Антимония — Фридлендер Сенин, как вы помните, действует через Александровского. Он достаточно, следовательно, осторожен для того, чтобы не действовать непосредственно. И деньги он получает через этого Александровского. Это сочетание разных качеств — упорства, настойчивости, осторожности, дерзости — делает из него действительно опасного для государства человека, опасного преступника, и жизнь этого человека, если вы придете к убеждению в его виновности, как это доказывается обвинительным материалом, — жизнь этого человека, во имя блага государства, должна быть прекращена.

О том, что он сделал по делу Антимония, рассказывал здесь Александровский, тот самый Александровский, которого, кстати сказать, Сенин считает очень порядочным человеком, прямо так и говоря в одном показании: «Александровский на меня произвел впечатление очень порядочного человека. Я был очарован его любезностью по отношению ко мне». Этот очаровательный человек Александровский, этот порядочный человек, — а кстати, Маркитант и Фридлендер тоже считали его очень порядочным человеком, — этот человек является передаточным ремнем, который приводил в движение всю машину засевших в Ленинградском суде взяточников. Этот «очень порядочный человек» говорит, что Сенин постоянно звонил к нему на квартиру, требуя денег; Сенин неоднократно говорил по телефону, что если требование не будет исполнено, то будет плохо, — он примет «соответствующие меры». И Александровский уступает. И катится вниз, по наклонной плоскости, стремительно катится вслед за Сениным!..

Роль Сенина в этом эпизоде вполне определенна: он вымогает, он угощается за счет клиентов Александровского. Он договаривается о ликвидации дела Антимония, он знакомит Михайлова с Александровским и получает пять тысяч рублей от Александровского. Он расплачивается с Кузьминым и Михайловым. Он организует ликвидацию этих дел в суде, заботится о том, чтобы народный судья, который был склонен им к соучастию в этом преступлении, закончил дело так, как это было интересно преступникам. С бывшим судьей Тевелевым он уговаривается о технике этого дела. Антимония два месяца раздумывал, прежде чем пойти на совершенное им преступление, и мы вправе сказать: если ты честный человек, то ты мог, особенно после такого долгого срока раздумья, этого преступления не совершать, а если ты его совершил, то ты бесчестный человек. Эти два месяца — первый сильный удар против Антимония. Он дает 15 тысяч, дает Шаховнину через Александровского, через Сенина. Он держит по вопросу о даче взятки семейный совет, — он об этом сам здесь рассказал, — обсуждает вопрос о том, как реагировать на требование взятки. Он обдумывает, как быть, и решает действовать. Нужно обратиться… К кому обратиться?

Ведь он живет в рабоче-крестьянском государстве, в государстве, где есть закон, где есть защита этого закона. Было бы естественно, если бы на этом совете он решил обратиться за защитой к закону. Что ж он сделал на самом деле? Он обращается к какому-то Александровскому, который ему известен как привлекавшийся по ст. 114, как сидевший за это дело в тюрьме, — как к человеку, который может помочь выкрутиться из этого дела, к приятелю Сенина, Александровскому. Разве этого недостаточно, чтобы сказать, что Антимония совершил преступление и должен отвечать за него? Антимония долго думал, он советовался, он семь раз отмерил, пока отрезал, но он резал по живому телу советской юстиции и Советского государства. Этого ему простить мы не имеем никакого права.

Больше того, он и Фридлендера рекомендовал Александровскому. Фридлендер попал в эту историю в значительной степени благодаря Антимония; об этом говорит он сам, говорят свидетели, говорят документы. На новом «семейном» совете Фридлендер и Антимония вырабатывают определенные условия с Александровским, договариваясь, где, когда и при каких условиях они будут платить. Александровский говорит: «У меня на квартире были Фридлендер и Антимония, и мы выработали следующие условия, что ни я, ни Фридлендер вперед не уплачиваем до полной ликвидации нашего дела, а потом будет рассрочка платежа». Превращают государство в какую-то зингеровскую швейную компанию, покупают совесть государственных работников не случайно, но систематически, обдуманно, по соглашению, даже в рассрочку! Много думали, совещались, договаривались, отвешивали, отмеривали, а потом резали. Фридлендер — инженер путей сообщения, Человек, который здесь держится так, как будто хочет сказать, что эта грязь к нему не пристала. Он в белом, но он такой же черный, как и все. В наше время, когда техники ценятся на вес золота, чем занимается этот инженер? Он занимается с Александровским и Антимония разработкой плана, как покупать оптом и в розницу советского чиновника. Так вас учили в вашем аристократическом высшем учебном заведении? Так привыкли поступать вы, «сливки общества», белоподкладочники? У вас один закон — «куплю». Вы и на людей смотрите с точки зрения этого закона. Вы говорите: «Все куплю, — сказало злато». Мы ответим: «Не позволим. Разгромим!!!» Фридлендер здесь сознался, что он дал взятку, он рассчитывает на снисхождение. А мог ли он не сознаться? Смел ли он не сознаться? Пример — Сенин: не сознавался, закатил истерику, а чем кончил? Сознание Фридлендера не искренне. Он торгует своим сознанием здесь так же, как торговал судейской совестью в темных кабинетах Сениных и Пахомовых. Два слова об Александровском. Это развратитель. Антимония рассказывает, что когда он пришел к Александровскому и рассказал о своем деле, то тот расхохотался. Чему он смеется? Так, пустое дело. Может быть, он смеется потому, что Антимония был не виноват? Нет, он виноват. Но разве Александровскому трудно при помощи Шаховниных прекратить любое дело? Нисколько. И он хохочет. Он надрывается от смеха, издеваясь над нашим правосудием… Он хохочет, но, может быть, перестанет хохотать благодаря вашему приговору, товарищи судьи? Он рецидивист. В 20-м году он был приговорен к тюремному заключению за взятку, и здесь он вновь предстает перед вами как один из соучастников дачи взятки. В самом деле, после того, как Сенин был сбит со всех позиций, он все-таки нашел в себе мужество сказать несколько слов правды, хотя и не имеющих особенного значения для его судьбы. Сенин клянется, что получил от Александровского только четыре тысячи. Почему ему не поверить? Разве это может что-либо изменить в ожидающей его судьбе? Нет. Но возникает вопрос: а остальные 15 тысяч где? У Александровского в кармане.

Корыстный, грязный, развратный человек, соучастник этого преступления, изобличенный собственными показаниями и показаниями других, Александровский должен понести наказание в полном объеме.

Во втором Эпизоде, по делу Маркитанта, Боришанского и Левензона проходит тот же квартет — Сенин, Шаховнин, Кузьмин и Михайлов. Здесь, как и в каждом подобном эпизоде, три группы: дающие взятки, получающие взятки и посредники, причем в роли посредника выступает человек, от которого мы могли бы ждать больше порядочности, — бывший член коллегии защитников Бродянский.

Бродянский упорно отрицает свою вину, но он полностью уличен. Нужно обратить внимание прежде всего на то, что Бродянский уличается показаниями Шаховнина. Если он хочет защищаться как юрист, — а как адвокат он этой науке обучен, — то пусть он обратит внимание на показания Шаховнина, Маркитанта, на показания Кузьмина и Боришанского и на свои собственные показания и, наконец, на свою книгу члена коллегии защитников. Все эти данные одинаково сильно, а некоторые исключительно сильно изобличают его в том, в чем он сам упорно не сознается. Обратимся раньше всего к Шаховнину. На очной ставке 25 ноября 1923 года Шаховнин твердо говорит, что он весной 1923 года получил от Бродянского шесть тысяч рублей за прекращение дела Маркитанта, Боришанского и Левензона. Никаких не может быть разговоров, что здесь — неясность, что-то недоговорено, что он, может быть, хотя и получил, но в долг для каких-нибудь специальных целей, в качестве залога. Нет, тут говорится совершенно ясно — «за прекращение дела». Кто дал? Бродянский.

Кто такой Бродянский? Член коллегии защитников. Вот как подобные люди позорят ту коллегию, которая призвана помогать нашему пролетарскому суду. Я не сомневаюсь, что ваш приговор вызовет всеобщее удовлетворение среди наших советских защитников. Бродянский отрицает факты. Бродянский признается, что давал деньги Шаховнину, но добавляет: «Четыре тысячи дал, но в долг». Тогда встает Шаховнин и говорит, что о долге не было и речи. Шаховнин признает получение от Бродянского взятки за прекращение дела в размере шести тысяч рублей. А Бродянский признает дачу ему не шести, а четырех тысяч, и не в виде взятки, а в долг. Но можно давать взятки и одалживая те или иные суммы денег. При обстоятельствах, установленных по этому делу, дать в долг — это все равно, что дать взятку, это та же взятка.

Наша ст. 114, при всем несовершенстве нашего кодекса, формулирована так, что дает право утверждать, что взяткой является всякое, в каком бы то ни было виде, предоставление выгод за выполнение или невыполнение тех или иных действий в интересах дающего. Если даже стать на точку зрения Бродянского, что он дал эти деньги в долг, но в связи с судебным делом, — а этого он и сам не отрицает, — то и тогда нужно признать, что это взятка. Но тут не может быть и речи о долге, потому что Шаховнин совершенно ясно говорит, что он получил деньги за прекращение дела и что о долге разговора не было. Может быть, Шаховнин оговаривает Бродянского? И здесь нет никаких сомнений. Имеются еще другие доказательства, например, показания Маркитанта. Мы знаем, что Маркитант на предварительном следствии показал, что он условился с Бродянским уплатить ему за защиту 3¹/₂ тысячи, причем последнюю сумму дал по окончании дела. Бродянский просил эти деньги раньше, но Маркитант ответил, что когда он кончит дело, тогда он ему уплатит.

В чем же должна была заключаться помощь Бродянского? Маркитант показывает, что хлопоты Бродянского должны были заключаться в защите его интересов на суде. И даже больше того, когда Бродянский пытался получить последние деньги раньше, ему возразили: «Когда дело будет кончено, тогда и получите». Тогда возникает вопрос: если давалось обязательство платить за защиту на суде, а суда не было, то за что же ему заплатили? Этот вопрос был поставлен Бродянскому, и он разъяснил, что благодаря его деятельности произошла скорая ликвидация дела. О том, в чем заключалась деятельность Бродянского, нужно спросить Шаховнина. Тогда мы узнаем, что она заключалась в том, что он обратился к Шаховнину «за содействием» и что дело было прекращено вследствие этого «содействия». Итак, вопрос разрешается совершенно ясно. Почему Маркитант заплатил? Потому, что Бродянский выполнил свое обязательство, дело было прекращено. А если бы он не заплатил, что бы тогда было? На этот вопрос также можно получить ответ, если слегка приподнять завесу, скрывающую от нас то, что делалось в кабинете Шаховнина. Мы увидим тогда из показаний Маркитанта, что Бродянский присутствует на допросе, который производит Шаховнин по этому делу. Если принять это во внимание, то мы сумеем сделать выводы, что между Шаховниным и Бродянским была близость, недопустимая для судебных работников, — близость, нарушающая и процессуальные законы и обычные правила государственной дисциплины. Ведь благодаря этой близости Бродянскому становилось «своевременно» известным то, что по закону не подлежало разглашению, что по закону являлось тайной!

Какой разврат вносится в работу судебных работников теми отношениями, в каких находились Бродянский и Шаховнин! Мы знаем, однако, что отношения между Бродянским и Шаховниным были гораздо более близкими и более преступными. Мы знаем, что Бродянский предупреждал Шаховнина о том, что «это» его «до добра не доведет» и что он «засыплется». Чрезвычайно характерное выражение для члена коллегии защитников и следователя. Впрочем, это не член коллегии защитников и не следователь, а просто шайка жуликов, пользующихся в сношениях между собой тюремным жаргоном. Боришанский уличает Бродянского в получении от него 3500 руб. Кстати, Бродянский сговорился получить с троих по 3500 руб., но тут взятки так перепутались, что сам Сенин не распутает. Бродянский получил 10 500 руб., а уплатил семьсот руб. и таким образом «заработал». Конечно, это делается не ради прекрасных глаз Шаховнина или Михайлова. Он посредник, и он «работает» опять-таки с корыстными целями, с целью незаконного обогащения, приобретения незаконных материальных выгод.

Если взять Боришанского, то окажется, что Боришанский тоже платил. Здесь он разыгрывает из себя совершенно невинного младенца, хотя он и рассуждает, как прожженный плут. В самом деле, у этого человека такая психология: «Я «купил» человека. Он, этот человек, должен за мои деньги мне сделать то, что обязался: мне нужен результат, и больше ничего. Если я хорошо заплачу, то результат будет такой, какой мне нужен. Все можно купить. И так как результат получается через куплю, и так как я купил, то результат должен быть и будет», — вот его психология. Так он и рассуждает. Когда мы его спрашиваем: «Вы интересовались своим делом?» — он говорит: «Нет, я не интересовался». Вы помните, он здесь вертелся, как на шарнирах, и отвечал неуклонно одно и то же. Мы знаем, что дело было прекращено. Его спросили: «Вы получили выписку?» — «За меня получили выписку». — «Вы получили выписку?» — «Не знаю, не интересовался». — Вот его ответы. Что это означает? Он пригласил адвоката (допустим, что его версия о легальном приглашении этого адвоката верна), он заплатил деньги, и интересоваться делом должен адвокат, который получает за это деньги, а ему интересоваться делом нечего.

Но Боришанский должен интересоваться делом хотя бы потому, что он знает, что адвокат на скамью подсудимых за него не сядет. Адвокат не пойдет в суд для допроса, адвокат может быть только около него, когда он будет на допросе. Значит, надо поинтересоваться, если дело легальное, а когда дело нелегальное, то адвокат сделает так, что его и не вызовут, и не арестуют, и не привлекут к ответственности, и дело прекратят. Зачем же тогда интересоваться? Деньги заплачены на определенных условиях. Ну, в конце концов, пришлют выписку. У человека, который действует легально, должно быть постоянно ощущение возможности ответственности, возможности расплаты, возможности тюрьмы. У человека, который действует нелегально, должно быть отсутствие этого ощущения, должна быть уверенность, что он не будет отвечать перед судом. При нормальном, легальном, положении дела естественно и необходимо должны быть все эти вопросы: в каком положении мое дело? в чем меня обвиняют? будет ли суд? когда суд? Но у человека, у которого этих сомнений нет и, наоборот, есть даже уверенность, что его никогда не позовут в суд по этому делу, таких вопросов быть не может. Он знает, что он «дело» купил; такая твердая уверенность получается только за взятку.

Почему Боришанский даже с чисто внешней стороны так безразлично относится к судьбе своего дела? Откуда у него такая уверенность в безнаказанности? Она оттуда же пришла — из кармана, из бумажника, вместе с 3500 руб., которые он заплатил Бродянскому, чтобы тот потушил это дело. А что Бродянский может потушить это дело, Боришанский прекрасно знал. Он знал о продажности Шаховнина. И поэтому как будто непонятное поведение Боришанского вполне объяснимо при условии, что он идет гнусными, грязными дорогами. Тут налицо уверенность преступника, ибо он знает — я купил, купил при всех обстоятельствах, и если человек продал свое решение, то это решение против меня не будет направлено. Поэтому все объяснения Боришанского, что он дал Бродянскому деньги, но лишь как своему защитнику и, следовательно, совершенно легально, — сущие пустяки. Эти объяснения, как и отсутствие интереса к своему делу, — это самая большая улика против Боришанского. Он деньги давал не за ведение дела, а за прекращение дела, и прав Шаховнин, когда говорит, что от Боришанского он получил через Бродянского деньги именно за прекращение дела.

Маркитант изобличается таким же образом, хотя его психология несколько иная. Надо обратить внимание на то, что у Маркитанта был защитник Шимкович, тоже член коллегии защитников. Шимкович дал ему однажды юридический совет по волновавшему его делу. Как сказал Маркитант, Шимкович оказал ему содействие, успокоил его, помог ему. Случилось другое несчастье. К кому пойти? Конечно, к Шимковичу. Представьте, что я заболел, у меня воспаление легких, бросился к доктору Иванову, который рядышком живет, и он меня вылечил. Я второй раз заболел тифом. К кому пойти? Конечно, к доктору Иванову. Это вполне естественно и нормально. Но подсудимый Маркитант действует совершенно иначе. Этот Маркитант идет не к тому адвокату, который ему уже раз помог, действуя легально и честно, как и полагается советскому защитнику, а идет к новому человеку, зовет какого-то Бродянского. А почему не Шимковича, который помог? Почему Бродянского? Потому, что Шимкович есть Шимкович, а Бродянский есть Бродянский — второе я, alter ego Шаховнина, потому, что Бродянский есть человек, который может купить приговор, решение, потому, что в данном деле прямым путем итти опасно.

Разве это не странно? При одном живом консультанте обращаться к тому, который как раз сейчас изобличается в посредничестве в этой взятке! Совершенно ясно, что самый тот факт, что Маркитант обратился не к своему, в первый раз помогшему ему, адвокату, а к какому-то другому, то, что он обратился к Бродянскому — приятелю Шаховнина, показывает, что он хорошо знал, что с этим «делом» нужно обращаться именно к Бродянскому. Вы помните характерный разговор Маркитанта с Бродянским? Бродянский сказал: «С вас, буржуев, надо драть»… Маркитант отвечает: «Дери, голубчик». Милый разговорчик адвоката со своим клиентом! Как возможен такой разговор? Он возможен лишь потому, что Бродянский приглашается для того, чтобы помочь потушить дело. Бродянский знает свою силу, и потому идет на откровенности. «Я буду драть», — говорит он, и дерет, и Маркитант платит сразу, потому что в тюрьму никому не хочется, а раз заплатят, чтобы Шаховнин дело прекратил, то оно и будет прекращено. И вот этот небольшой штришок, как будто бы случайный, маленький разговорчик, ясно говорит о том, что это был разговор нечестный, что это был разговор двух преступников, из которых один был сильнее и потому брал за горло и говорил: «Кошелек или свобода».

Маркитант согласен на все: лучше дери три шкуры, чем тюрьма… Он идет на подкуп. Соглашение заключено. Преступление совершено. Маркитант пробует уверить нас, что он заплатил 3500 руб. за «совет», что Бродянский реально ничего не сделал по этому делу. Маркитант здесь разыгрывает рыцаря: он ничего не получил, хотя и заплатил, потому что обещал заплатить. Этому поверить нельзя. Рыцари давным-давно ушли в историю. Теперь есть тоже, правда, рыцари, но это рыцари большой дороги. Это рыцари наживы, кармана, спекуляции, нэпа, рыцари, конечно, своего кармана больше, чем своего слова. От слова они откажутся десять раз, перевернут его, переделают, заложат, выкупят и еще раз заложат, если это им даст лишнюю копейку.

Объяснение нэпмана Маркитанта неправдоподобно, ибо честь, товарищи судьи, не сделана из кусочков, как мозаика: светлое пятнышко, темное пятнышко. Честь человеческая есть нечто целостное, монолитное, и если у тебя есть честь, то честь до конца. Но что же сделал Бродянский? Он взял на себя обязательство и его не выполнял? Нет, он его выполнил: дело прекратили, за это заплатили, и он получил свою мзду. И заплатили ему не за слово, а за прекращение дела. Вот тут Бродянский говорит о том, что он послал за официальной справкой своего клиента. Сам не пошел, потому что должен был уехать в Крым и, уезжая, сказал: «Вы получите официальную справку о прекращении». Что это значит, если не то, что Бродянский уже знал от Шаховнина, что дело пошло на прекращение?

Спросите этого следователя, почему он говорил Бродянскому о прекращении дела. А потому, что он получил от него деньги. И тут надо так сказать: или верьте этому следователю, который на себя надевает петлю и затягивает ее сам собственными руками, или верьте Бродянскому, который предпочитает затянуть эту петлю на шее у следователя, а сам хочет выскочить из петли. Я думаю, что надо поверить Шаховнину, поверить тому логическому и психологическому анализу, который объясняет весь этот эпизод так, как это вытекает из обвинительного акта.

Вот Сенин взял с Левензон, Блюмы Израилевны. Сенин признался. А вот Левензон Петр не признался. И возникает вопрос: виновен он или невиновен? Вспомним, как он защищался, доказывая свою невинность таким образом: «Взятка была дана тогда, когда я сидел в тюрьме». Вот что он говорил. Верно. Как же он мог дать взятку, когда сидел в тюрьме? Но, во-первых, установлено, что в 20-х числах мая, по его собственному показанию, по документам дела, он, будучи препровождаем в народный суд, вместе с конвоиром зашел к себе на квартиру.

Правда, когда он был в этом уличен на суде, он сказал, что он на квартире никого не застал или, вернее, что он на квартире жену не застал, а застал только маленькую девочку и, следовательно, говорить о деле никак не мог. Но Левензон затем признался, что, уходя, он встретил свою жену, с которой успел перекинуться несколькими словами. Но для того, чтобы сговориться, что надо заплатить, достаточно нескольких слов, нескольких секунд; ведь каждому известно, что и тюремные нравы и тюремная почта дают широкие возможности сговора. В этом отношении очень характерен эпизод с Боннель, получившей в тюрьму капот. В капоте был карман, в карман вшивается письмо. Письмо получается и идет обратно такой же почтой в другом капоте, который изображает почтовый баул, и переписка осуществляется самым энергичным образом. Очевидно, у Левензона тоже был «капот», был там карман, в который было вшито письмо. При этих условиях подготовка могла итти путем переписки. Он приходит домой в 20-х числах мая и здесь на секунду встречается со своей женой. И странная вещь — 29 мая он освобождается, а 1 июня Левензон появляется на квартире у Сенина и вручает ему 5000 рублей. Вот фактическое положение вещей. Но встаньте на житейскую почву, прислушайтесь к голосу жизни и спросите, как тут обстояло дело? Так ли, как рассказывал Левензон, что все сделала жена, а он ничего не знает? Этого не может быть. Как бы он ни уверял, что у нее собственные деньги, — это неправда. Не может быть, чтобы он не знал, не может быть, чтобы жена ему не говорила. Он говорит очень красноречиво, но очень неубедительно. А главное, его объяснения совершенно расходятся с правдой: 29 мая он был на свободе, а 1 июня его жена передала деньги Сенину. В таком случае, все данные говорят за то, что он в этом принимал непосредственное и активное участие в своих собственных личных целях. Вот почему я думаю, что версия Левензона несостоятельна, против нее говорит правда жизни, и жизнь в вашем приговоре должна будет сказать о нем свою правду.

Посмотрите, как это дело Левензона быстро и скоропалительно проходит. Оно поступает 26-го числа в губернскую прокуратуру, 29-го поступает в следственный отдел, а 30 мая Левензон на свободе. Произведен допрос Левензона? Нет. Есть какие-нибудь следственные действия, произведенные следователем? Нет. Что же случилось? Дана взятка в 5000 руб., и Левензон на свободе. Если Шаховнин, выпуская Левензона, не произвел никаких следственных действий, то это не значит, что он вообще никаких действий не произвел. Все же он некоторые действия произвел, и эти действия заключались в том, что он получил от Сенина 2000 руб. и незаконно освободил арестанта из-под стражи. Об этом он говорит сам в своих показаниях на листе 195 тома V.

Здесь же, в связи с этим делом, приобретает интерес роль, а вследствие этого и сама личность Цыбульского, которого здесь именовали «камерным прокурором», как он и сам себя называл, хотя формально он занимал будто бы должность только секретаря. Темна вода во облацех. Но во всяком случае факт тот, что этот самый Цыбульский проявил чрезвычайный интерес к делу Левензона. У нас есть показания Кузьмина о том, что, придя в следственный отдел, Цыбульский попросил дать ему дела, которые находятся в производстве. Осмотрев их, он остановил свое внимание на деле Левензона, сказав, что это дело нужно рассмотреть в порядке циркуляра № 6 Наркомюста. Мы имеем далее другие показания, которые говорят о том, что этот Цыбульский поддерживал очень близкую связь в это самое время с Сениным, настолько близкую, что, если мне не изменяет память, 26 мая, гуляя около «Паризианы» с Сениным, он его предупреждал, что в ГПУ против него имеются какие-то подозрения, и рекомендовал ему быть осторожнее. Мы помним также объяснения самого Цыбульского, показавшего, что он имел поручение от прокурора понаблюдать за делом Левензона. Если это так, то, в таком случае, как объяснить то, что он предупреждает Сенина? Это можно объяснить только тем, что Цыбульский двурушничает.

В самом деле, мы не можем забыть того разговора, о котором говорил сам Цыбульский: еще в 1922 году Сенин предлагал ему устроить одну «комбинацию» за взятку, затем 29 мая 1923 года Сенин вновь ему предлагал это, но получил будто бы от него ответ: «Оставьте меня с вашими деньгами».

Спрашивается: как же вы, Цыбульский, после того, как этот человек дважды предлагал вам взятку, не изменили своих отношений с Сениным, а продолжали с ним дружить? Когда 29 мая Сенин предлагает Цибульскому новую «комбинацию» этот «честный советский работник» не возмутился, не донес на него. Нет! Он этого не сделал. Позвольте, мне могут сказать: вы забываете, что именно 29 мая Цыбульский заявил по начальству, что собирается разыграться взяточническая эпопея, что есть его заявление, где он указывает, что Сенин его склонял на это преступление. Грубое заблуждение! Это он сделал не 29 мая, а 31 мая. Документу с резолюцией губернского прокурора с датой 31 мая я больше верю, чем устному показанию. А что произошло 30 мая? Что произошло 31 мая? Что случилось накануне 1 июня, когда были арестованы следователи?

А случилось то, что об аресте уже узнали окружающие, об аресте стали говорить, преступление было раскрыто. Вот при каких условиях появляется заявление этого «честного советского работника», якобы «возмущенного» взяточничеством Сенина и других. Цыбульский пускается на хитрость, подавая заявление о том, что и без него уже стало известно. Он думает нас обмануть, провести, надуть, разыграв «честного» гражданина. Это ему не удалось. Он разоблачен. Я считаю роль Цыбульского достаточно выясненной во всем этом эпизоде и я поддерживаю в полной мере обвинение против Цыбульского по первоначальным выводам обвинительного заключения.

В дополнение к сказанному я должен обратить ваше внимание еще на два обстоятельства. Сенин нам рассказывает о том, как ведет себя Цыбульский. И раньше Сенин намекал на это в течение судебного следствия, и Цыбульский от этого не отказывался. Он и не может этого опровергнуть. Здесь речь идет о посещениях ими друг друга на квартире, с одной стороны, и об освобождении многих нэпманов на основании циркуляра № 6, о кутежах Цыбульского в ресторанах, о частых посещениях им Владимирского клуба в связи с делом Владимирского клуба, — с другой. Не нужно забывать и того, что Цыбульский поддерживал компанию с Копичко. Приятная компания! Ведь именно у Копичко Сенин застает нечаянно Цыбульского. Оказалось, что у жены Сенина в подворотне дома Копичко оторвалась нечаянно пуговица, и здесь он нечаянно натолкнулся на Цыбульского. Странное стечение обстоятельств! Наконец, мы имеем показания Кузьмина. Цыбульский прибежал во вторник утром к Кузьмину и просил его, а потом и Шаховнина об освобождении лаборантов, и Кузьмин припомнил фамилию Левензона. Вот как работал Цыбульский. Не может быть сомнений, что Цыбульский в этом деле был заинтересован, но в последнюю минуту испугался и 31 мая подал свое заявление.

На вопрос, почему он не подал этого заявления раньше, он сказал, что 27 мая был праздник, 28 он был болен, а 29 подал; заявление же помечено 31 мая. Но уступим ему. Пусть он подал 29 мая. Но почему он не подал ни 26-го, ни 27-го, ни 28-го, днем, ночью, по телефону? Ведь он накрывает преступника и откладывает это на целые два дня. Он говорит, что были два дня праздника. Что же? Может быть, из-за праздников не было ни одного прокурора в Ленинграде? Может быть, он не мог никого найти? Это невероятно и должно быть отброшено.

Вот обстоятельства дела, касающиеся Цыбульского. Я считаю, что он является соучастником преступления, предусмотренного ст. 114, что он совершил это преступление при особо отягчающих обстоятельствах, что он заслуживает особого наказания. Это человек грамотный, бывший обер-офицер Петропавловской крепости, которому поручали в особо торжественные, дни палить из царских пушек. Это человек, который является достаточно умным и сильным, и то, что можно простить Прокурову или Пахомову, если бы вы пожелали говорить об этом, того ему во всяком случае простить нельзя.

Я хочу сказать несколько слов в этой связи о Шаховнине, Кузьмине и Бродянском. Шаховнин от Бродянского получил взятку и предупредил последнего, что он забыл ему сказать, что в их «деле» заинтересованы также Михайлов и Кузьмин. Бродянский на это сказал: «Ясно, даром ничего не делается». Шаховнин получил и передал Михайлову две тысячи в ресторане, сказав, что эти деньги получены им от Бродянского за дело Боришанского, Левензона и Маркитанта. На следующий день он передал деньги Кузьмину, предупредив, что это — за прекращение дела Боришанского, Маркитанта и Левензона. Он себе взял две тысячи рублей. Таким образом, показаниями Шаховнина, Кузьмина и Михайлова устанавливается, что один, и другой, и третий получили по две тысячи рублей.

Я думаю, что вопрос с Шаховниным, Михайловым и Кузьминым можно считать достаточно выясненным. В этом эпизоде интересна роль Сенина. Сенин оказал Боришанскому содействие — узнал о положении его дела! А вы знаете, что Сенин ничего даром не делает. Вы помните, когда Левензон хотела его за справку поцеловать, отблагодарить поцелуем, он сказал: «Мне нужно что-нибудь более реальное». А тут вдруг Боришанскому он будет оказывать услуги за прекрасные глаза? Не поверю! Не по Сенину такая шапка. Связь Сенина с Маркитантом также ясна. Вы помните показание, в котором он говорил, что встречался с Маркитантом у Боришанского на квартире, что Маркитант занимал у Боришанского деньги? Он помнил также, что Боришанский давал деньги, вынимая их из бумажника. Тут он заявил, что все это выдумка. Чему же верить? Конечно, тому, что более правдоподобно. Этот Сенин вертится волчком там, где пахнет взяткой. Он комиссионер, он покупает муку, меняет товары и т. д. И вот этот человек не знает, что есть Маркитант, что эти два человека — компаньоны. Он уверяет, что о знакомстве Маркитанта с Боришанским он ничего не знает. Можно ли этому поверить?

Похоже ли на Сенина то, что он пытается здесь изобразить? Нисколько. Это доказывает хотя бы тот факт, что дело Боришанского оказалось у Пахомова, а дело Маркитанта — у Тевелева, т. е. у тех судей, с которыми Сенин находится в преступной связи и у которых его хлопоты всегда увенчиваются полным успехом. Нам говорят: «Это случайность». Удивительная случайность! Я не верю, в такие случайности.

Позвольте мне еще остановиться на Сенине для того, чтобы его, так сказать, «подчистить» и покончить с ним. Позвольте обратить ваше внимание на другие художества этого «судебного деятеля» и, в частности, с одной стороны, обратить внимание на набатовский эпизод, а с другой стороны, на вейнтраубеновский эпизод, которые, кстати, не должны занять много времени. Обратимся к Набатову. Дело чрезвычайно простое.

У Набатова арестовано 210 американских долларов и 900 рублей золотом. Эти деньги арестованы в ГПУ и остаются целыми до конца, до тех пор, пока дело не переходит к следователю Ленинградского губернского суда. Тут эти деньги попадают в карманы Сенина и Флоринского, о котором мы вчера говорили. За что дается Набатовым взятка? За то, чтобы получить то, что может быть конфисковано. Может быть конфисковано или не может быть конфисковано — юридический спор, но представление у Набатова — обывателя, купца — по этому поводу такое, что конфискация неизбежна. В этом Набатов был уверен.

Но Набатов верит в силу взятки, в силу подкупа. Закон, мол, законом, а если «дать», то можно и «взять». И Набатов «дает». Он обращается к посредничеству Сенина. Почему к Сенину, а не к кому-нибудь другому? Потому что Сенин — его старый знакомый. Они давно были связаны коммерческими связями. Это показывал вчера Набатов. У отца Сенина была продовольственная лавка, и не то он покупал у Набатова, не то он продавал Набатову. «Кооперативные», словом, как уверял Сенин, дела. Связь есть. И Набатов очень красочно и с бытовой стороны очень правдиво рассказывает: «Прибегаю к нему, — выручай, голубчик». Сенин тогда смекнул, что тут можно заработать и, по собственному показанию Сенина, можно заработать хорошо. Он говорит: «Ладно, я тебя выручу, но и ты выручи меня; как настоящий римлянин, даю, чтобы ты мне дал: «do ut des». Итак, он ему дает и требует, этот римлянин ленинградский, от Набатова помощи в виде устройства на службу своего отца. Об этом сам Сенин рассказывал. И вот он отправляется к Флоринскому и склоняет того в пользу Набатова. Деньги Набатов получает как будто бы полностью, но на самом деле это не совсем так. Но подсчитать это, конечно, очень трудно, потому что нам никто из них правды не говорит. Все лгут, хотя и грубо.

Вы видели Набатова, вы могли убедиться, как он противоречил сам себе, давая показания. Нам нужно в этом разобраться — нет ли тут ошибки? Здесь есть ряд объективных и субъективных данных. Субъективные данные спорны, объективные данные бесспорны. Я остановлюсь сейчас на субъективных. Это, раньше всего, показания самого Набатова, которые уличают Сенина и его самого в том, что Сенин потребовал с Набатова 30 тысяч, и он согласился дать эти деньги. Правда, впоследствии Набатов опомнился, пробовал отказаться от признания судебному следователю Каплану, говоря, что этот последний заставил его сказать неправду.

Мы имеем показание Набатова от 12 или 13 января 1924 года. Проанализируем его. У нас есть показание Комаровой, жены Набатова, которое зарезало Набатова без ножа. Оно раскрывает тайну отказа Набатова от показаний, уличающих и его и Сенина.

Я прошу Верховный суд обратить внимание на то, что двукратно мы слышали от Комаровой, что Набатов в первых своих показаниях говорил правду. Остается решить, в каких же это показаниях. Комарова говорит, что в тех, которые были первыми. Но первыми были именно показания 25 сентября, а никак не другие, и вовсе не те показания от 13 января, где он ссылался на то, будто бы Каплан предупредил его, что если он повторит разговор с Александровским, то его не арестуют. Первое показание, следовательно, не от 13 января, не от 7 февраля, а от 25 сентября. Что же в этом показании говорилось?

Говорилось следующее: «Сенин сказал, что это будет стоить 30 тысяч рублей. Видя, что деньги мне не получить, я позвал Сенина и согласился дать, — получай 30 тысяч рублей. Прошло около недели. Приблизительно через неделю после моего согласия Сенин принес все деньги — 900 рублей золотом и 210 долларов. Из них Сенин получил то, что по тому курсу составляло — 30 тысяч рублей. Деньги привез Сенин мне на квартиру, а к следователю (т. е. к Флоринскому) меня вызвали до того, как Сенин привез деньги». «Сенину я дал расписку, где написал, что деньги получил сполна». Но нам скажут и вчера уже говорили: «Посмотрите, тут Набатов говорит, что написал расписку на постановлении, а на постановлении расписки нет». Да, Набатов сказал, что написал расписку на постановлении, которое привез к нему на квартиру Сенин, написал, что деньги получил сполна. Но мало ли какую филькину грамоту мог привезти Сенин. В случае с Баллод у нас уже такая филькина грамота фигурировала. Но можно допустить, что эту расписку Набатов считал постановлением? Почему нет? Какой такой грамотей этот Набатов, какой такой опытный юрист? Вполне возможно, в особенности если Сениным к этому было присоединено какое-то постановление, которое Сенин написал, а может быть, и сказал: «Постановление есть, деньги здесь, вот распишись». И у Набатова создалось впечатление, что он написал расписку на постановлении.

Неужели от Сенина нельзя ждать таких художеств? Можно всего ждать, можно все решительно предположить, но все же скажут, что все это предположения, что они должны основываться на определенных данных. Верно. Перейдем же к этим данным.

У нас есть такая лакмусовая бумага, которая даст нам нужную реакцию. Это объективные данные, которые заключаются в экспертизе. Что говорят эти данные? Они говорят, что постановление и расписка написаны разными чернилами. Что это означает? Это может означать вот что: расписка и постановление написаны не в одном месте; расписка написана дома, а постановление — в камере.

А что говорит нам Флоринский? Товарищи судьи, Флоринский является человеком, окончившим университет, юристом, квалифицированным, настоящим старым юристом, который умеет точно выбирать выражения; он говорит: «Постановление я написал при Набатове, причем Набатов тут же после этого написал расписку». Вот что он говорит. Значит, по утверждению Флоринского, расписка и постановление написаны в один день и в одном месте. Больше того, сам Флоринский утверждает, что расписка писалась из той же чернильницы, теми же чернилами, одной и той же ручкой. Что же дальше? А дальше то, что когда мы здесь спрашиваем по этому поводу Флоринского, он отвечает: «Нет, я ошибся, постановление я писал дома накануне, а расписку я получил в камере на следующий день». Это первое яркое противоречие между показаниями, данными на предварительном следствии и здесь. Это, он говорит уже здесь, на суде, после того, как он ознакомился со следственным материалом и, следовательно, с экспертизой.

Больше ничего ведь ему не остается делать! Предположить что Флоринский сбился с ноги, спутался, совершенно немыслимо, потому что Флоринский достаточно опытный юрист. Однако мы и это проверим опять через объективные данные. Писал, ли он постановление дома или нет? Обратимся к датам. В них мы найдем, что постановление написано 23 апреля. Расписка написана тоже 23 апреля, написана в один и тот же день. А Флоринский говорит: «Писал накануне, а датировал следующим, днем»… Странно!.. Выходит, что нужно верить не объективным данным, а показаниям Флоринского, противоречащим его же показаниям, данным раньше. Вот объективная картина.

Можно обратить внимание еще на одно весьма странное обстоятельство. Мы имеем показания сотрудника ГПУ Павлова, где находим такое место, которое проливает некоторый свет на все это дело. Он указывает, что, спустя недели 2–3 после передачи дела в народный суд, следователь лично был в ГПУ и заявил, что ему необходимо в срочном порядке получить вещественные доказательства по этому делу, хранящиеся в ГПУ. Зачем Флоринскому лично итти в ГПУ и просить вещественные доказательства — 210 долларов и 900 рублей золотом? Если каждый следователь по каждому делу самолично будет ходить за вещественными доказательствами по ГПУ, то когда же он будет работать? Разве это на что-нибудь похоже? Разве так ведется работа? А ведь свидетель Павлов говорит, что Флоринский не только пришел, но срочно требовал всю сумму. Почему, гражданин Флоринский, вы были там? Сейчас он не может ответить. Но у нас этот ответ есть и без него, и я его скажу: Флоринский ходил за вещественными доказательствами потому, что был заинтересован, ибо купец Набатов срочно требует, ибо купец Набатов платит, если получает, а если не получает, то не платит. А кушать ведь надо…

Вы слышали, как здесь Шляхтер говорил: «Каждый хочет кушать кусок хлеба с маслом». Вот объективные данные. Я считаю, что показания свидетеля — субъективные данные, голос документов — это объективные данные. Пусть защита разрешит этот вопрос: я требую этого… Правда или неправда то, что говорит Павлов? И если это правда, то дайте объяснение, почему это так было.

Но позвольте мне привести еще одно объективное соображение. В каждой камере есть книга вещественных доказательств, и, конечно, все, что законно делается, находит законное здесь отражение. Вот и посмотрим, значится ли в этой книге получение 210 долларов и 900 рублей. Посмотрим и ничего не найдем, ибо такую громадную сумму, которую на столе у Флоринского видела в виде целой золотой стопочки одна из сотрудниц, он не счел нужным внести в книгу вещественных доказательств. Почему он не занес? А потому, что психология всегда бывает такова: внесу в книгу, а тут ревизия. Посмотрят, увидят, начнут копаться. Кому выдал? Набатову. Почему? Зачем? Основания? И пошла писать губерния. А так не обратят внимания. Расписка есть в деле. В случае чего, можно расписку показать.

Я не могу допустить ни на одну минуту мысли, чтобы Флоринский, работавший больше трех-четырех лет в этой самой камере и представляющий собою такого аккуратного человека, чтобы этот аккуратный человек с высшим образованием, юрист, чтобы он такую сумму денег не занес в книгу вещественных доказательств! Конечно, если бы всё рассчитать, то можно было бы, пожалуй, и занести в книгу. Но если бы знать, где упадешь, конечно, постелешь раньше. Мы на этом процессе уже несколько раз убеждались, что пустячок какой-нибудь проваливает все дело.

Вот, например, состряпал Васильев письмо Карельской, где она пишет, что выдумала все про Васильева: он, мол, человек хороший, прекрасный отец, прекрасный муж, но что злой гений, который против него строил козни, — это следователь Тиктин. И подписала собственноручно. Все как следует. И что же оказывается? «Подпись Карельской заверяю. Следователь Васильев». Он сам заверил письмо, реабилитирующее его самого, а потом сообразил, что реабилитация-то эта белыми нитками шьется, и замазал, потому что действительно дикость получается: заверяет письмо жены, в котором она пишет о превосходных качествах мужа, того мужа, который эту жену запрятал в сумасшедший дом!.. Это ведь курам на смех!..

Вы видели Васильева? Это человек, который лишнего слова не скажет. У него все размерено: строчка в строчку, статья к статье, а как опростоволосился на этом деле! Составил документ и удостоверил его против себя самого! Васильев прожженный человек, но на гладком месте поскользнулся и упал. Флоринский менее прожженный, но он более юркий канцелярист, и он поскользнулся на «эфтом самом месте».

Взвесив все обстоятельства, я прихожу к выводу: Сенин уличен, Набатов, Александровский, Флоринский уличены. Преступление совершено, взятка дана. Преступники пойманы с поличным. Следовательно, их нужно судить по ч. 2 ст. 114 УК.

Теперь перейду к эпизоду Вейнтраубен — Сенин. Мы имеем показания Александровского, но я не хочу им верить. Я привел их только потому, что они составляют одну сотую часть улик против Флоринского, Набатова, Сенина. Если хотите, я вовсе вычеркиваю показания Александровского, хотя Александровский дает немало материала для разоблачения Вейнтраубен — Сенина. Я готов отбросить также показания и жены и сестры, хотя и их показания уличают Сенина. Я готов никому не верить: ни Александровскому, ни жене Вейнтраубена, ни показаниям Сенина. Я опираюсь только на объективные данные. И что же я нахожу?

Возникло дело Вейнтраубена. Вейнтраубен — контрабандист, переводчик через границу, прожженная душа, прошедший огонь и воду Он дает взятку — 250 млн. руб. — двум красноармейцам — Даларову и Волкову и переводит через границу князя Куракина, который затем скрывается. Возникает дело. Попадает оно к Сенину. Что же делает Сенин? Он делает вот что — он пишет постановление, в котором сообщает, что Даларову никто никаких денег не давал, хотя у него в деле лежит показание Даларова, что 250 млн. им получены. В результате дело сводится к простому переводу через границу незаконным образом. Но взятки нет. Вот сущность этого дела. Сенин извратил факты в пользу Вейнтраубена.

Почему он это сделал? По ошибке? Бывают, конечно, ошибки. Но тут появляется сестра жены Вейнтраубена, уехавшая за границу, которая говорит, что она слышала от самого Вейнтраубена, что Сенин вымогал 75 млрд. руб. и ему дали 30, а затем еще 10 млрд. Эти подтверждает Александровский. Спрашивают Сенина. Тот лепечет в свое оправдание какие-то бессвязные слова. Говорит по ошибке. Но Сенин не мог ошибиться так непростительно грубо и бескорыстно. Я говорю: нет, это слишком дошлый и юркий человек, чтобы он в таком деле мог просто ошибиться. Версию об ошибке можно было бы принять только в том случае, если бы не было показаний ни Александровского, ни сестры жены Вейнтраубена, которая говорит, что она сама слышала от своего шурина о взятке, слышала и вымогательства Сениным этих денег.

Допрос, о котором говорил Александровский, продолжался долго. Из этого допроса ясно видно, что следователь требовал 75 млрд. за то, что он даст свободу заключенному. Дальше идут показания об обыске, произведенном следователем на квартире Вейнтраубена и о разговоре о том, что «мы должны здесь подработать» Мы имеем налицо лживо составленное постановление следователя о предании Вейнтраубена суду по ст. 116 УК[16]. Мы имеем в этом деле через две страницы показания Даларова, где он говорит, что получил эти деньги от Вейнтраубена. Как можно при таких условиях писать в исторической части, что Вейнтраубен не давал никому взяток? Впрочем, позвольте прямо сказать, что если у нас будут такие «следователи», как Сенин, и такие «прокуроры», как Цыбульский, то и не такие постановления будут приниматься! Александровский показал, сестра подтвердила, жена подтвердила, объективные факты подтвердили. Преступление налицо. Взятка получена за неправосудное постановление. Ст. 114 и в этой части является в отношении Сенина полностью обоснованной.

Теперь я позволю себе перейти к эпизоду с Гозиосским. Здесь должна обратить на себя особое внимание личность Шляхтера. Эта личность не была бы достаточно хорошо охарактеризована, если бы к нам на помощь не пришел свидетель, явившийся добровольно и даже не по зову суда, а по своей собственной инициативе, и давший те объяснения, которые действительно могут в значительной степени облегчить задачу правосудия. Это знаменательный факт. Не часто судебный процесс так волнует и привлекает к себе общественный интерес, как это мы имеем в данном случае. Не часто в суд приходят добровольцы, эти представители общественной совести, эти посланцы нашего социалистического общества, приходят с тем, чтобы бескорыстно, движимые лишь высоким пониманием своего гражданского долга, помочь правосудию, помочь выяснению истины.

Так случилось в данном процессе. Это свидетельствует о громадном общественном интересе к данному процессу, свидетельствует о его громадном общественном значении. Таким свидетелем явилась гражданка Соловкова, пришедшая сюда, чтобы выполнить свой гражданский долг, и прекрасно долг этот выполнившая.

Гражданка Соловкова — одна из белых рабынь, вырвавшаяся на волю из сетей Шляхтера, — пришла сюда, чтобы разоблачить подлинное лицо этого преступника. Она рассказала нам о подлостях этого Шляхтера, широко применявшего свой преступный «талант» в деле эксплуатации женщин «во всех направлениях» как он сам здесь цинично признавал.

Я ставлю вопрос прямо и резко. Если здесь говорилось о пауках, вроде Добржинского-Славского, то в еще большей степени следует сказать, как о пауке, о Шляхтере. Действительно, из всех паукообразных существ, плетущих свою паутину, шляхтероподобные пауки — самые ужасные. Они запутывают в свою паутину не мух, а людей; они высасывают из них кровь, они эксплуатируют их самым бессовестным образом, они физически и морально уничтожают свои жертвы.

Суд не может не учесть этой характеристики Шляхтера, не может не учесть позорного ремесла этого человека, друга и приятеля Сенина, Кузьмина, Шаховнина и других подсудимых. Штрих чрезвычайно характерный. Все это — одна компания, одна шайка, прошедшая уже значительную школу преступной выучки, практики. Шаховнин и Кузьмин бывали на квартире у Шляхтера Они получали от Шляхтера продукты. Они были целиком в его лапах. Роль Шляхтера достаточно отчетливо выявлена и доказана его собственными признаниями.

Анализируя его показания на предварительном следствии, можно, пожалуй, в этих показаниях найти некоторые противоречия, но это так кажется только с первого взгляда. Мне представляется необходимым обратиться хотя бы к беглому рассмотрению этих кажущихся противоречий для того, чтобы убедиться, что противоречий здесь в действительности нет.

Сущность этих «противоречий» заключается в следующем: в некоторых показаниях Шляхтер говорит о 4000 руб., полученных им от Гозиосского для передачи следователю, а в других показаниях говорит о 6000 руб. Вот первое противоречие. Здесь возможно чисто логическое объяснение, которое должно быть также приведено и имеет свое значение. Во-первых, можно предполагать, что Шляхтер стремился уменьшить сумму взятки, желая этим умалить и степень своего преступления У людей очень часто складывается представление, что украсть на рубль — это одно, а на десять рублей — это уже другое. Подобное представление не всегда основательно. Ясное дело, что мы учитываем размер вреда, нанесенного государству, но количественные показатели не всегда играют решающую роль. В данном случае совершенно безразличен размер взятки: взятка в 1000 руб или в 3000 руб. не составляет большой разницы с точки зрения оценки опасности этого преступления. Но не все это понимают.

В представлении Шляхтера и рисовалось, что если сказать 6000 руб., то нужно сказать, кому дал, а он этого не хотел сказать, и это вполне понятно, ибо мы знаем, что говорил Шляхтер на предварительном следствии: если он признает все, то нужно будет еще 12 человек посадить на скамью подсудимых Нет ничего удивительного в том, что сначала он ничего не сказал о тех 2000 руб., которые предназначались, как потом выяснилось из показаний Шляхтера и Кузьмина, для Пахомова. Нет ничего удивительного, что он мог об этом сразу и не сказать. Спрашивается: сколько он дал Шаховнину и Кузьмину? Он им дал 4000 руб., а 2000 руб. он дал не им, а через них Пахомову. Мы имеем перед собой твердое заявление Шляхтера о том, что он преступление совершил, мы имеем твердое заявление о том, как он эти 6000 руб. распределил. Мы имеем указания Кузьмина и Шаховнина о получении каждым из них по 2000 руб. Были переданы еще 2000 руб. для вручения Пахомову, причем Кузьмин заявляет, что он эти 2000 руб. получил, но не успел передать и что, следовательно, передача не состоялась. Вот как разрешается первое так называемое противоречие.

Шаховнин в своих показаниях достаточно твердо признал, что он получил эти суммы Кузьмин также не отрицает, что он эти деньги получил. Мы должны тогда еще проверить факт, который касается непосредственно получения денег Пахомовым. Здесь имеются показания, данные на предварительном следствии, с одной стороны, Шляхтером, с другой — Кузьминым. Эти показания и их анализ не оставляют сомнений в том, что Пахомов деньги получил. Основное доказательство — показания Шляхтера и Кузьмина сходятся в точности и полностью, хотя их сговор абсолютно исключен. Но здесь имеются ещё и другие доказательства, связанные с делом Гозиосского. Было это дело у Пахомова? Было. Прекратил Пахомов это дело по п. 5 ст. 4? Прекратил. Вот на этом обстоятельстве и нужно остановиться.

Здесь ссылка на п. 5 ст. 4 совершенно необоснована и выдает преступников с головой. В самом деле, при чем тут п. 5 ст. 4, говорящий об отсутствии состава преступления? Пункт 5 ст. 4 к данному делу не подходит ни в коем случае, так как здесь не может итти речи об отсутствии состава преступления. Пункт 2 ст. 202 УПК говорит о недостаточности улик, хотя и этот вопрос представляется настолько спорным, что прекращать дело в данном положении было бы чрезвычайно произвольно, буквально недопустимо. К этому надо добавить еще одно странное обстоятельство — это то, что дело направляется туда, куда хочет Пахомов. Вспомните, Шляхтер, связь, существовавшую между Пахомовым и Сениным. Вспомните, как Сенин говорил: «Я улажу», — указывая, кому именно надо послать дело. Здесь перед нами прошли показания всех этих людей, которые объясняли, что дела посылались именно во второе и именно в третье отделения суда не случайно, а по обдуманному заранее решению. Посылали к «своим» судьям, зная, что эти судьи в случае чего их не подведут. Это ли не указывает на наличие преступной связи между обвиняемыми? Судья может неправильно повести судебное дело только или по глупости, или по преступной заинтересованности. Я думаю, что бывший судья Тевелев не отличается глупостью. Остается одно — преступная заинтересованность в Тевелева и Пахомова.

Подсудимых Шляхтера, Кузьмина, Гозиосского и Шаховнина уличает и следующий эпизод, где центральную роль играет Гозиосский. Гозиосский первоначально показал, что он не давал Шляхтеру денег; он, следовательно, отрицал всякое свое участие, всякую свою осведомленность в даче взятки Шляхтеру. Но, во-первых, мы имеем объяснение Гозиосского, здесь, на суде, показавшего, что он, Гозиосский, не хотел сначала Шляхтеру ничего давать, но затем признавшего, что, будучи на квартире у Шляхтера в связи с переговорами по поводу маслобойного завода, он, Гозиосский, по прямому предложению Шляхтера дал последнему согласие на уплату денег Кузьмину. Гозиосский признал себя виновным в том, что дал согласие на уплату денег Кузьмину, но отрицал, что дал 6000 руб. Он говорил, что, действительно, Шляхтер требовал от него денег или ценностей, подозревал, что Шляхтер его шантажирует. Все это Гозиосский признал, но утверждал, что никаких денег он не давал.

С другой стороны, остается совершенно непонятным, почему Шляхтер вообще оказался по делу Гозиосского посредником. Как же можно ответить на этот вопрос? Можно ответить только так, как отвечает в своих показаниях Шляхтер, как он отвечал раньше и отвечает здесь, перед судом. Он сказал, что Гозиосский ему поручил это дело и что он сговорился с Шаховниным, что деньги, которые он ему передал, он передал за Гозиосского и этим считал свою миссию оконченной. Это подтверждает и Шаховнин, который говорил еще 22 октября, что получил за ликвидацию дела лаборантов 2000 руб. Эти деньги, по его словам, привез Кузьмин и сказал: «Получай от Шляхтера за Гозиосского».

Таким образом, по словам Кузьмина, он получил пять или четыре тысячи рублей. Шляхтер является, кроме всего остального, уполномоченным кооператива судебных работников. Связь осуществляется под флагом кооперации. Вот показания Шляхтера: «Получил деньги и отнес Кузьмину и сказал, что это по делу Гозиосского». Есть ссылка на Кузьмина. Посмотрим теперь, что говорит Кузьмин. Он показывает: «В конце мая ко мне зашел Шляхтер, спросил про дело Гозиосского. Я ответил, что оно подлежит прекращению. До этого я с Шаховниным занял у него 2000 руб., а после этого с Шаховнина взял 2000 руб., Шляхтер переговорил с Гозиосским и сказал: «Можете оставить у себя в зачет долга». Вот что говорит Кузьмин по делу Гозиосского. Опять-таки и для Кузьмина и для Шаховнина было совершенно ясно, что Шляхтер дал деньги за Гозиосского. Тут возникает вопрос: можно ли допустить, что такой человек, как Шляхтер, давал деньги из своего кармана за Гозиосского без его согласия, давал взятку по делу, которое его совершенно не касается, только потому, что оба — курляндские земляки? Едва ли, — я это предположение отвергаю. Итог — Гозиосский с Шляхтером ведет переговоры, дает ему согласие на дачу взятки, дает эту взятку. В результате все кончается так, как было условлено. Дело Гозиосского прекращается и прекращается благодаря хлопотам и участию в этом деле Шляхтера в качестве посредника.

Я уже говорил о роли Пахомова. Позвольте, ввиду некоторой связи, которая возникает естественно при таком изложении, остановиться еще раз на личности Пахомова, на Тевелеве и на их участии в этом деле, привести те обвинительные доводы, которые имеются в моем распоряжении, и потом перейти к следующему вопросу настоящего процесса.

Тевелев и Пахомов — два народных судьи. Мы их обвиняем в том, что они по предварительному соглашению со следователем за взятку прекратили дела нэпманов. Эти дела прекращены под различными предлогами. Пахомов ведет несколько дел — Лондона, Антимония, Гозиосского. Все эти дела прекращаются им на основании п. 5 ст. 4 УПК, которая говорит об отсутствии состава преступления. Я уже указал на то, что эта мотивировка явно неправильна Но мы не судим судей за то, что они неправильно формулировали. Мы судим за то, что они сознательно совершили эту ошибку, что они совершили преступление, которое заключается в лихоимстве, в мздоимстве, в получении взятки и нарушении служебного долга по отношению к государству.

Какие у нас имеются на этот счет доказательства? Это — раньше всего преступная связь между Пахомовым и Сениным. Связь необычайная, выражающаяся в том, что, по указанию Сенина, дела посылаются именно Пахомову. Это — с одной стороны. С другой стороны, самая личность Пахомова. Мы видели здесь свидетельницу Парфенову. Мы выслушали ее показания. То, что сна показала, не было опровергнуто никем — даже теми свидетелями, которые специально для этой цели были вызваны по ходатайству подсудимого Пахомова. По поводу показаний свидетельницы Парфеновой Пахомов заявил: «Парфенова меня шантажирует, я прошу вызвать свидетельницей Загибенину», Суд вызвал Загибенину, несмотря на то, что я возражал против этого ходатайства.

Что же получилось? Парфенова выявила всю натуру Пахомова, разоблачила его до конца, а Загибенина пришла сюда, так сказать, как свидетельница защиты и начала с того, что выразила удивление, зачем вызвал ее Пахомов. Она решительно ничего не знает по делу. И когда Пахомов завертелся, я поставил резко вопрос: «Вы, свидетельница, вызваны для того, чтобы установить, что Парфенова шантажирует Пахомова. Назовите те факты, которые вы знаете». И что же нам сказала Загибенина? «Я таких фактов не знаю, я никаких данных по этому вопросу сообщить не могу».

Вышло так, как я и предполагал. Вызов Загибениной был тактическим маневром. Пахомов, вызывая эту свидетельницу, исключительно бил на психологический эффект. Он рассчитывал, что прокурор будет протестовать, что суд откажет и что он сможет впоследствии сказать: «Вы мне отказали, вы не проверили показаний Парфеновой». Этот маневр не удался. Что же сказала Парфенова, гражданка, ни чем не опороченная как свидетельница, не опороченная даже клеветой, которую возводил на нее Пахомов? Она удостоверила, что Пахомов развратник, что он пьянствует с нэпманами, она говорила не голословно, а приводила факты Она показала, что Пахомов вел широкий, не по средствам, образ жизни. Она, кроме того, показала, что когда начались аресты, Пахомов стал нервничать и просил Парфенову не говорить, в случае чего, что Кузьмин и Сенин бывали у него, так как, может быть, ГПУ его арестует. Мы установили, что «народный судья» Пахомов дрался, приводил к себе с улицы девиц, пугал статьями Уголовного кодекса. Целый ряд бытовых моментов характеризует Пахомова как человека, разложившегося, плохого, компрометирует его в нравственном отношении.

При этих условиях можно ли не придавать особого значения той связи, которая существует между Сениным, Кузьминым, Шаховниным. Пахомов выносил незаконные определения, он прекращал дела, за прекращение которых получали взятки Шаховнин, Кузьмин, делившиеся с Пахомовым. Вся совокупность обстоятельств говорит против Пахомова. Он не пойман с поличным, как оказались пойманными Кузьмин, Сенин, Васильев, но вся совокупность обстоятельств, вся совокупность больших к малых моментов смыкается в одну цепь, которая таким страшным ожерельем обвивает шею Пахомова.

Ваша судейская совесть должна подсказать вам, что здесь мы имеем сговор, что без сговора они не могли рассчитывать на успех своих преступных замыслов. Пахомов умнее и более ловко прячет концы в воду, у него это менее заметно, чем у Тевелева, но если обратиться к объективным данным, собранным следствием против Пахомова, то окажется, что эти данные приобретают уже катастрофическое значение. К Тевелеву попадает несколько дел: Комаровой, Борисовой, Левензона и ряда других. Мы слышали по этому поводу объяснения Тевелева, мы просмотрели журнал распорядительного заседания. И что мы увидели?

Мы увидели страшные улики, от которых уйти Тевелев никуда не может, под тяжестью которых Тевелев должен погибнуть… Эти улики говорят о подложных записях в журнале распорядительного заседания, сделанных в связи с арестами Сенина и Шаховнина. Произошли аресты, нужно было создавать вещественные доказательства, и они создаются. Своя рука владыка.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что со всей Ленинградской области дела попадают только во 2 и 3 отделения и ни в какие другие. Более того: когда оказывается случайно в адресе 18 отделение, Шаховнин исправляет и направляет дело во 2 или 3 отделения. Разве это случайность. Сенин, Шаховнин, Пахомов — передаточные пункты. Посредники — Бродянский, Добржинский, и конечная инстанция: с одной стороны — судьи, а с другой, — те дающие взятку, во имя интересов которых это все совершается.

Нам скажут: а сколько получил Тевелев? А сколько получил Пахомов? А вы схватили его за руку с зажатыми в ней деньгами? Да, я скажу, что эту руку с зажатыми деньгами мы не поймали и не раскрыли; да, это осталось скрытым от нас, и многое они сумели скрыть от нашего внимания, ибо не все их преступления раскрыты. Мы не гарантированы от того, что остался еще не вскрытым ряд преступлений. Мы должны прямо признать, что это только первая грязная волна жизни, что за нею, быть может, пойдет еще не одна волна, что этим судебным процессом очищение наших рядов от негодяев не окончится. Нам скажут, что некоторые из подсудимых, например, те же Тевелев и Пахомов, за руку не пойманы, что против них имеются лишь косвенные улики. Да, косвенные улики… Но косвенные улики бывают нередко не менее убедительными, чем так называемые прямые улики. Именно такие косвенные улики — действительно, улики — мы имеем в данном деле.

Перехожу к эпизоду с Боннель. Мне представляется, что он достаточно ярко запечатлелся в памяти суда и что нет необходимости на нем долго останавливаться. Боннель — это осколок старого Петрограда В эпизоде с Боннель преломляются все цвета старого буржуазного, помещичьего, дворянского общества. Боннель — это известная петербургская великосветская кокотка, соблазнившая одного из коммунистов, «перестроившаяся» на соответствующий лад и воскресившая под покровительством этого так называемого коммуниста развратные нравы бывшего петербургского или петроградского «общества».

Здесь фигурировал бывший царский офицер Милобенский, варшавский шпион и агент царской охранки. Когда его спросили кто такая Боннель? Он ответил — кокотка.

Этот «коммунист» — подсудимый Копичко, бывший следователь губернского суда. Расстрелять его нужно за одну связь с этой кокоткой, вертевшей следственной работой Копичко!.. Копичко торговал своим судейским званием. Он продавал себя проститутке. Совесть судейскую продавал…

Когда Боннель и К^о попадаются, Копичко не находит данных к привлечению их к уголовной ответственности и с развязностью уличного сутенера заявляет, что он дело прекратил «по закону» По какому такому «закону» он прекратил дело в отношении Боннель и ее приятеля Гольдина, этого типичного сутенера, активного посредника в этой взяточнической эпопее? Благодаря Копичко освобождаются из тюрьмы Боннель, потом Гольдин, который уже на последующий день орудует на квартире Копичко. Из этой компании я хочу выделить только несчастную Матеди, попавшую в кабалу к этой бывшей «звезде», к этой великосветской кокотке, жестоко ее эксплуатировавшей как служанку, экономку, наперсницу.

Баллод. Откуда взять краски, чтобы нарисовать картину грязи, разврата, зла и преступлений, совершенных этим человеком?

Вот Михайлов, бывший народный следователь, совершенно разложившийся и опустившийся до того, что таскается по всякого рода притонам, самогонным фабрикам и клоакам. Он не только таскался сам, но таскал за собой и других, развращая и растлевая их своим примером. На Михайлове и Васильеве лежит за это немалая ответственность. Они — учителя разврата, растлители кое-кого из молодых работников.

Товарищи судьи, воздайте этим «учителям» по заслугам! Товарищи судьи, отнеситесь со снисхождением к двум молодым загубленным ими людям…

Вот Добржинский — паук, мало сказать: паук, — это паучище. Этот паук уже — раз выскользнул из рук правосудия. Вторично ему выскользнуть не удастся! Вы не должны этого допустить!

Славский — это человек чрезвычайно интересный, человек исключительной силы воли. Он в 1920 году был бандитом, налетчиком, его товарищи были присуждены к смертной казни, а он ушел от этого. Он использует в преступных целях свою жену, которая, как загипнотизированная, как автомат, делает все, что он ей внушает… Он неустанно твердил ей: «Дело идет о моей голове, спасай меня, доставай мне подложные документы, достань документы, что я латвийский подданный…» Уличенный в совершенном им преступлении, он бьет на искренность, обещает говорить правду, но тут же врет, обманывает, увертывается. Он действует по сговору с Михайловым, Елисеевым и Демидовым, откровенно заявившими: «Да, мы это делали, мы хотели «заработать».

Славский — с ними. Он тоже хочет «заработать». Славский, как и они, рассуждает так, хочу заработать, а что касается государства, то это меня не касается, пусть государство хоть гибнет!

Но, господа Славские, государство наше живет и будет жить, — пусть погибнут Славские!

Перехожу к Васильеву. Васильев прошел перед судом как взяточник, как государственный служащий, грубо и позорно нарушивший свой долг перед государством. Мы установили, что он врывался в чужие квартиры с необоснованными обысками, создавал в корыстных целях грязнейшие дела; арестовав свою жену, бросив на произвол судьбы своего ребенка, он склонял к преступлению судью Прокурова.

По эпизоду с Баллод установлено, что Васильев бывал у него, пьянствовал с ним, получил от него 3000 руб. и дело о нем прекратил. Это доказано показаниями ряда людей, не вызывающими никакого сомнения.

Васильев пробует защищаться ссылкой на то, что его постановление о прекращении дела Баллод утверждено прокурором. Но Васильев лжет, так как прокурор признал необходимым дополнить следствие и предложил предъявить некоторым лицам дополнительное обвинение, чего Васильев, однако, не сделал.

Возьмите дело Борисовой. Борисова судится, сидит. Но Борисовой хочется освободиться. И вот является Лосева, как Борисова ее назвала, — «агентка», у которой есть знакомый следователь, «хороший человек». Кто такой этот следователь? Васильев. Этот Васильев находился с Лосевой, как она выразилась, в интимных отношениях. Васильев берется за дело, соглашается это дело прекратить за взятку, за «пустяковые» деньги — 250 млн. руб. (по тогдашнему курсу. — А. В).

Правда, для Васильева такие деньги — пустяки. Но Васильев рассуждает так: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Васильевы и гривенничками не брезгают. Но все свидетели по делу Борисовой утверждают, что он взял гораздо больше. Кто его изобличает? Во-первых, Борисова, во-вторых, Лосева и, в-третьих, сам Васильев. Лосева всячески старалась выгородить Васильева. Она призналась, что до сих пор любит этого Дон-Жуана; это объясняет поведение Лосевой как свидетельницы. Лосева упорно защищает Васильева — она у него не бывала, она ни о каких делах не знает, она, правда, получила деньги для Васильева, но не передала их и пропила, и не с Васильевым, а с самой Борисовой. Она не останавливается даже перед клеветой, говоря, что взяла эти деньги для того, чтобы заплатить такому-то за поручительство. Она ни перед чем не останавливается, чтобы как-нибудь не напортить Васильеву. Но мы должны квалифицировать поведение Лосевой как определенное запирательство и ложное свидетельство. Она была у Васильева не один раз по делу, как она говорила, а 15 раз была в течение трех недель. Она сама проговорилась Борисовой, что Васильев, к которому она приходила за справкой, оттягивал ей выдачу справок, чтобы она приходила к нему почаще. Васильев изобличается во взяточничестве, в частности в том, что через Лосеву стряпал делишки самого разнообразного, но всегда одинаково грязного свойства. Я считаю предъявленное Васильеву обвинение по ч. 2 ст. 114 полностью доказанным.

Интересный штрих: Лосева получает постановление об освобождении Борисовой и сама идет в тюрьму ее освобождать. Трудовую книжку Борисовой Васильев выдает Лосевой, а не Борисовой. Борисова показала, что Лосева ей прямо сказала: если ты пойдешь к Васильеву, он тебе книжку не даст, а мне даст. И, действительно, пошла получила и принесла. Вот эта наивная женщина, которая с 20 лет начала пьянствовать, и на вопрос, чем она занимается ответила: пьянством. Она не сводит концы с концами, она не может их свести, но то, что она сказала, полностью доказывает наличие крепкой связи Лосевой с Васильевым, как и совершенных Васильевым преступлений.

Дело Бородавкиной. За два года в семье Бородавкиной милиция сделала четырнадцать обысков и из них пять обысков, как говорится, с результатом. Но меня интересуют больше те обыски, которые были без результатов; таких было 9. Эта «безрезультатность» обысков указывает на хорошую связь, которую держали с следственными органами эти «бородавки», которые, будем надеяться, будут наконец срезаны.

И дело благополучно кончилось ничем.

Васильев доходил до того, что составлял подложные заявления, налетал на частные квартиры, незаконно задерживал людей и вымогал у них ложные показания против людей, которых потом обдирал как липку. Он, например, застал на одной квартире некоего Сахарова, задержал его и стал требовать нужных ему показаний, Сахаров отказался и оказал сопротивление. Что делает Васильев? Он его арестовывает, держит под арестом шесть дней и отпускает только тогда, когда убеждается, что из Сахарова ничего выжать нельзя.

Я думаю, что совершенно достаточно обратить внимание на показания Сахарова, показания Петрова, который то же самое показывает, достаточно прочитать показания Аушева, чтобы убедиться в преступлениях Васильева.

То же самое мы видим в деле Добржинской. Здесь фигурируют Елисеев и Васильев. Елисеев — друг его детства, десять лет не виделись. Дело возникло по обвинению мужа Добржинской в «самогонных» делах. Дело попало к Васильеву. Началась наглая, циничная торговля, закончившаяся преступным соглашением.

Елисеев здесь говорил: «Когда я стал советоваться с Васильевым, он рассердился и сказал: «Бери». Я и взял…».

Сам Васильев показал об этом 6 октября следующее: «По поводу сердитого тона я не помню Елисеев говорил, что предлагают сумму денег, я указал, что ничего нельзя сделать, так как у них серьезное преступление, и я должен перечислить их за уголовным розыском, который все равно арестует». На самом деле было иначе: возьмем, а потом посмотрим, как быть. Вот как было дело.

Наконец последний эпизод, с Карельской. Этот эпизод мне представляется достаточно важным, и я остановлюсь здесь на двух моментах. С одной стороны, важно остановиться опять-таки на Васильеве уже с точки зрения нравственных качеств его как человека, который посадил свою жену в сумасшедший дом, откуда она, страдающая, потрясенная, писала своему «мужу»: «Уважаемый товарищ, Михаил Владимирович. Неужели же у вас каменное сердце, что вы запихали меня, вместо больницы, в эту клоаку». Вот что это за человек!.. Я прошу обратить внимание на тот лист дела, где содержится экспертиза профессора Оршанского, установившего, что жена Васильева была совершенно здорова.

Я не сомневаюсь, товарищи судьи, что вы вынесете приговор, соответствующий тому, что им содеяно.

Перехожу к Прокурову, который запутался решительным образом во внутренних противоречиях, который не может дать никакого объяснения по поводу совершенного им. Я обращаю внимание на одно обстоятельство: Прокуров ссылается на заявление, написанное Васильевым, в котором Васильев как будто бы говорил, что его жена ненормальная, что ее нужно спрятать за ее дерзкий характер, что он может представить данные, указывающие на ее ненормальное состояние, и просил заключить ее в диагностический институт.

Товарищи судьи, вопрос о психиатрическом освидетельствовании даже обвиняемых в уголовном преступлении поставлен достаточно серьезно. Надо сказать, что имеется особая глава 16 и целый ряд статей, от 196 до 201, Уголовно-процессуального кодекса, регулирующих этот вопрос и защищающих каждого от неправильного заключения в диагностический институт. Закон подходит к этому вопросу очень тщательно и осторожно и обязывает судей к, такому же отношению. В ст. 196 указывается, что для этого достаточны указания на душевную болезнь. А их нет, так как Васильев только говорил, что он может их представить. Закон обязывает следователя проверить эти данные. Это тоже не было сделано. В этом виноват Прокуров и должен понести за это соответствующее наказание.

Мне осталось сказать еще несколько слов о двух подсудимых: Масинзоне и Лондоне. Показания, данные здесь на суде, достаточно авторитетным товарищем, губернским прокурором, облегчают нашу задачу. Взвешивая, оценивая и сопоставляя эти показания, мы должны, однако, иметь в виду, что это говорит не простой свидетель, а судебный работник, партийный товарищ, говорит объективно, и его замечания о Масинзоне показывают нам, что если Масинзон и ходил по острию, на котором он мог, порезать себе не только ноги, но и шею, то он все же с него сошел и помог следственным органам раскрыть дело Антимония и Александровского.

Я должен добавить, что считаю обвинение в отношении Масинзона недоказанным. Аналогичное заключение я должен дать и относительно Лондона. В отношении обоих — и Масинзона и Лондона — обвинение по ст. 114 УК должно отпасть. Но суд должен учесть преступные связи этих людей и применить к ним ст. 49 УК.

Я кончаю. Я исполнил свой долг, свою обязанность, изложив свои соображения, подчеркнув наиболее важные, как мне представлялось, моменты и постаравшись по мере своих сил обрисовать роль и характер преступной деятельности наиболее важных из занимающих эту скамью подсудимых.

В отношении остальных подсудимых я поддерживаю обвинение, как оно сформулировано в обвинительном заключении и в пределах обвинительного заключения.

Несколько слов позвольте, товарищи судьи, сказать по поводу наказания. В древнеиндусских сказаниях есть легенда, посвященная наказанию. Старая индусская мудрость говорит: наказание бодрствует, когда люди спят. Наказание — это сама справедливость. Вот этого наказания я и требую для подсудимых именем нашей республики. Я требую сурового наказания, беспощадного наказания, которое разразилось бы здесь грозой и бурей, которое уничтожило бы эту банду преступников, посягнувших на честь судейского звания, запятнавших своими преступлениями великое имя советского судьи. Я требую беспощадного приговора. Пусть этот приговор очистительной грозой пронесется над головами преступников… Я требую расстрела всех главных виновников — Сенина, Кузьмина, Васильева, Шаховнина, Михайлова одного, Михайлова другого, Копичко, Цыбульского, Флоринского, Тевелева, Пахомова — всех этих людей, посмевших опозорить звание революционного судебного работника. Я требую сурового наказания для посредников, вымогателей, пауков и скорпионов: Шляхтера, Добржинского, Александровского, Иванова, Цыганкова. Гольдина, другого Пахомова. Я требую расстрела всех, кто давал взятку, кто систематически растлевал и развращал следователей и судей.

Я требую сурового наказания для Боннель, Левензона, Маркитанта, Боришанского, рецидивиста Матвеева, Антимония, Фридлендера, Гозиосского, купца Набатова. — Товарищи судьи, благо революции — высший закон, и да свершится удар этого закона во имя нашей великой, священной революции.

Верховный суд по недоказанности обвинения Левензона П. и Матеди оправдал.

Остальных приговорил:

Прокурова от занимаемой должности отстранить.

Бородавкину и Борисову лишить свободы на два года каждую, но, принимая во внимание, что преступление совершено было ими по невежеству, применить к ним п. «д» ст. 25 и в порядке ст. 36 УК наказание считать условным.

Масинзона выслать в Нарымский край на три года, признав его социально-опасным.

Пахомова М. и Тевелева лишить свободы на два года каждого без поражения в правах.

Гольдину, Лосеву, Лондона и Гозиосского лишить свободы на три года со строгой изоляцией и поражением в правах на пять лет в порядке ст. 40 УК.

Гладкова, Елисеева, Демидова и Пахомова Я. лишить свободы на три года каждого без конфискации имущества и без поражения в правах.

Баллод Петра и Баллод Веронику лишить свободы на пять лет каждого со строгой изоляцией и поражением в правах в порядке ст. 40 УК на тот же срок.

Михайлова Н., Копичко, Цыбульского, Добржинского-Славского, Левензон Б., Цыганкова и Набатова лишить свободы на десять лет каждого со строгой изоляцией и поражением прав на пять лет в порядке ст 40 УК.

Александровского, Антимония, Боннель, Боришанского, Бродянского, Васильева, Гольдина Давида, Иванова, Кузьмина, Маркитанта, Матвеева, Михайлова А., Сенина-Менакера, Флоринского, Фридлендера, Шаховнина и Шляхтера — к высшей мере наказания — расстрелу.

Примечания:

1

Главное управление коневодства Народного Комиссариата земледелия РСФСР

11

Соответствует ст. 118 УК 1926 года

12

Соответствует ст. 155 УК 1926 года

13

Соответствует ст. 101 УК 1926 года

14

Соответствуют ст. ст. 117, 118, 109, 114, 115, 95 УК 1926 года

15

Ленинградское единое потребительское общество

16

Соответствует ст. 120 УК 1926 года