|
||||
|
|
Ольга Борисовна Обнорская Краткий биографический очерк В стремительно-огненном вихре Ольга Борисовна Обнорская (1892–1957) обладала исключительными духовными качествами, писала чудесные стихи, хорошо рисовала, была глубокой духовидицей. Она получала послания от Учителей Востока, в том числе от Великих Учителей М. и К. Х… В 1936 г., находясь в местечке Гуарек (близ Сочи), где была маленькая колония теософов, она впервые «стала ощущать присутствие Учителя» и беседы с ним оформила в виде поэтической рукописи «Сад Учителя». Её беседы с Учителями и их послания стали почти каждодневными, и она говорила: «Я понимаю так, что они будут даваться в большом количестве, и это составит сейчас основную работу моей жизни». Своё назначение в жизни она так определяет в одном из писем 1936 г.: «Я сегодня вдруг ясно ощутила, что всё-всё, что есть в моей глубине прекрасного, — не моё. Оно принадлежит всем тем, которые сейчас должны стоять на трудных местах, которые должны крепко держаться, которые не могут подобно мне погрузиться в день, как в объятия любимого. И чтобы им жилось светлее и радостнее, я коплю в себе силы, я коплю в себе любовь, чтобы всё это расточить, опустошить в великом восторге отдачи». 24 мая 1955 г. она запишет: На качелях весны качается сердце Быть сознательным творцом своей жизни, постичь сущность своего высшего Я, понять своё назначение в этом мире и нести радость и свет людям было основным лейтмотивом её жизненного пути: «Вы должны помнить, что вы — сосуды, через которые проливается свет в мир, и всякое радостное и светлое движение вашей души будет вызывать ответные вибрации в окружающих вас». Из блокадного Ленинграда в феврале 1942 г. она писала мужу на фронт: «Какая-то страшная жизнь! Словно всё сдвинулось с места, всё стало звучать иначе, сдёрнута всякая позолота, вся фольга, и теперь обозначилась истинная сущность всего, чаще всего жестокая, ужасная, невыносимая… И это показывает, как малого мы достигли и как “словечки” оказались бесплодны! И всё же собираем в своём сердце крохотные кусочки истинного и молим Жизнь сохранить их в своём сердце, не расплескать последнего». В декабре 1956 г., когда жить ей оставалось всего два месяца, она получает послание, слова которого как бы подводят итог её жизненного пути: Свет незримый в её сердце неугасим, и он вечно с нею. Слияние её света со Светом Высших будет всегда, всё время разрастаться в постепенности. И наконец зальёт её всю, не оставляя места ничему иному. Свет! Свет! Свет! — Вот, что ей завещано. Будет ли она видеть земными очами ту радость, которая зажжена перед её духовным взором, — это не существенно. Важен этот глубокий внутренний Свет, который уже светит в ней, которым она умеет уже владеть, направляя его не только на себя внутрь, но и вокруг себя. Чем шире будет круг её света, тем больше внутренней радости откроется ей. Пусть поймёт, что в мире форм всё изжитое ею стало как бы тем материалом, на котором разгорелся костёр её Света. В мире живущий — свету приобщается. Мир миру её духовному и физическому! Ольга Борисовна Обнорская, урождённая Добрышина, была родом из дворянской семьи. Она родилась 28 октября 1892 г. в Москве. Её отец Б. Добрышин был очень образованным человеком, остроумным, весёлым, бесшабашным и легкомысленным. Мать, Надежда Ивановна Добрышина, воспитывалась в Мариинском институте благородных девиц. Вышла замуж она сразу же после окончания института, тогда ей ещё не исполнилось шестнадцати лет. Разрешение на брак пришлось испрашивать у архиерея. У них родилось трое детей: Сергей, Владимир и младшая Ольга (Ляля). Но семья распалась, и отец уехал в Гатчину, где и скончался в 1915 г. С 1908 по 1910 год Ляля жила у него в Гатчине. Её мать вышла замуж вторично, и от этого брака имела ещё двух сыновей: Владимира и Арсения Батуевых. Ляля так же, как и её мать, воспитывалась в Институте благородных девиц, а братья в кадетских корпусах. Учились все блестяще. Ляля и её двоюродные сёстры, дочери сестры-близняшки её матери — Софьи Ивановны Волынской — с детских лет писали стихи, поэмы, рисовали. Вся молодёжь с большой нежностью и любовью относилась к Софье Ивановне, называя её «Солнышко». Со своей матерью Ляля не была внутренне духовно близка. Братья очень любили Лялю и даже на балах с трудом уступали свою сестру другим кавалерам. Братья Добрышины были умны, талантливы и красивы, прекрасно играли на фортепьяно. Владимир Добрышин был в свите великих княжон. Он и братья Батуевы погибли в гражданскую войну. Старший брат Ольги Борисовны Сергей Добрышин, был инженером-мостостроителем, участвовал в войне 1914 г., был ранен и, оставшись на лечение в Швейцарии, невольно оказался в эмиграции, умер он в Тунисе около 1960 г. Ольга Борисовна так вспоминала в письмах о своём рождении: «Я всегда чту этот день, когда я впервые пришла в мир. Говорят, что я не плакала и не спала, а всё рассматривала кругом с любопытством». По воспоминаниям близких Ольга Борисовна с ранних лет отличалась независимым характером: «…напоминала кошку, которая “гуляет сама по себе”». Она росла очень живой и жизнерадостной девочкой, но сама она так вспоминала о своих детских годах: «Я была ещё крошкой, когда запиралась одна и радостно думала, что “хорошо, что никого нет возле”». Когда одна знакомая её матери сказала про Лялю, что та вырастет некрасивой, девочка подошла к зеркалу, долго себя рассматривала и вдруг с гордостью промолвила: «Ну и что, зато я буду умной!» Все родственники Ольги Борисовны скептически относились к, так называемым, «Лялиным чудесам и к её потусторонним увлечениям». Близка Ольга Борисовна была, несмотря на большую разницу в возрасте, лишь со своей двоюродной сестрой Верой Алексеевной Волынской. В. А. Волынская сначала увлеклась индийской философией, но потом обратилась к православию. В возрасте 20 лет Лялю выдали замуж за богатого купца Попова; этот брак был заключён не по любви, но дал Ольге Борисовне некоторую самостоятельность и независимость. Сразу же после замужества Ольга Борисовна устроила в своём московском доме литературный салон, который посещал иногда и Маяковский. Её пригласили работать в частный театр, она рисовала художественные этюды, привлекавшие насыщенностью света и воздуха, писала стихи. У неё родился сын Гоша, он погиб на фронте в Отечественную войну. Когда ей было около 30 лет, она вторично вышла замуж за Л. С. Всеволжского. Они были вместе до 1936 г., события которого так резко изменили всю её жизнь. В письмах 1936 г. она писала о своём втором муже: «…Наша любовь была незаурядной, и он никогда не может оставаться мне чужим…» или «…Я очень страдала, прощаясь с ним… Я уже оторвалась от него и знаю, что всё, что было пережито с ним, — это прошлое». Отсутствие духовного родства с Л. С. и близкими делали её жизнь в их окружении сложной, и по её признанию «…расставание это было неизбежно. Теперь я могу всецело быть тем, что я есть, не таясь и не искажая своего облика». Они до конца оставались добрыми друзьями. Весной 1936 г., по-видимому уже не в первый раз, она приехала в Гуарек. Встречи и беседы с Учителями, оформление этих бесед в виде поэтической рукописи «Сад Учителя», а также знакомство и встречи с А. Н. Обнорским оказали большое влияние на её дальнейшую жизнь. В своих письмах осенью 1936 г. к А. Н. Обнорскому, своему будущему мужу, она писала: «Я себя ощущаю иной, чем была весной, словно века пролетели над моей головой и словно во мне отболела и умерла целая часть моей жизни и из всех этих развалин появился… цветок…» В этих же письмах она вопрошает его: «Боитесь ли Вы последовать за мной? Или, вернее, нам обоим последовать за нашей судьбой. Учитель повелел мне самой вопрошать Жизнь, а не ждать, что кто-то будет её решать». И в другом письме: «Ваша любовь помогла мне уйти ещё дальше и невозвратимее оттуда, где нет места моему внутреннему Я. Вы мне нужны как друг, охраняющий цветок моего сердца, который есть основа моей жизни, и Вы — охранитель её». Связь с Учителями продолжалась всю её последующую жизнь. Последнее её посещение «Сада» заканчивается так: «Встань на колени, — сказал Учитель, — и я благословлю тебя на великое счастье, на великую муку и на свершение…» В октябре 1936 г. после беседы с Учителем она записала такие Его слова: «Надо иметь мужество, очень много мужества, я бы сказал, отваги и огня в сердце, чтобы без прикрас встретить все эти трудности пути». Они оба вступили на этот путь, и трудностей впереди оказалось действительно много, но их глубокая любовь, преданность общему делу, мужество и устремлённость к Высшему — всё это помогло им выстоять до конца. Бракосочетание состоялось в декабре 1936 г. Брак их был духовный, и до конца своих дней они относились друг к другу с большой нежностью. А. Н. Обнорский снял комнату у своего друга Г. В. Шталя на Фонтанке, куда и привёз свою «синюю птицу»; там она встретила войну и блокаду. О начале войны Ольга Борисовна узнала в поезде, возвращаясь в Ленинград из Лазаревской. А. Н. Обнорского отправили на Ленинградский фронт, и Ольга Борисовна осталась в Ленинграде, чтобы быть рядом и, может быть, хоть редко, но видеться или получать от него весточки. В октябре 1941 г. его перевели на Волховский фронт, и встречи стали практически невозможны, оказии с весточками очень редки, почта работала плохо, и она осталась одна, страдая от невзгод, борясь с собой и надеясь на встречу. В те дни она писала мужу на Волховский фронт: «…Сегодня почему-то особенно грустно на сердце. Пушки грохочут не переставая. Как страшно сейчас жить! Как страшно… И знать, что всё это плод наших деяний и что вся эта ненависть — порождение наших сердец… (27.10.41) …Сердце всё плачет и плачет и не может успокоиться. Словно свет померк и жизнь остановилась. И вдруг я услышала по-французски «…будет успех, ты увидишь, не кричи; вернётся радость, как всегда … Твои страдания пройдут. Не углубляй их. Это всё. Твой друг К. …» Как будто бы сердцу стало легче. Всё же я не одинока. И есть друзья, которые не оставляют меня… (28.10.41). Несмотря на «невыносимый холод», постоянные бомбежки и «голодное существование», она «всё же борется изо всех сил» и в январе 1942 г. пишет: «…Я хоть и барахтаюсь, а всё же крепко люблю жизнь и за всё ей благодарна. Она ко мне всё же очень милостива, другим гораздо хуже… Под Новый год я ничего не имела “пророческого”, и в сердце нет вдохновения… Но всё же берегу цветок сердца, иногда он светит “цветом персика”… Думаю, что всё надо пережить и ничего не требовать…» Февраль 1942 г. мог стать последним месяцем её жизни. Из писем февраля 1942 г.: «…Интересно знать, до каких пределов дойдут наши муки? Нет хлеба, я не получала уже два дня хлеба. Питаюсь остатками “твоих крох”. Скоро мне совсем нечего будет есть. Мы не имеем писем, газет, радио, света, тепла, хлеба и воды. Что ещё можно отнять у нас? Жизнь? Но она уже и так еле тлеет, а у многих и отнята…, …У меня ничего нет. Варю жиденький “супчик” и съедаю 250 г хлеба. Это всё. Но скоро и “супчик” варить будет не из чего. Думаю, что так я ещё не жила! Сегодня ночью был сердечный приступ…, …Я живу по инерции. Только мысль о тебе держит меня. Кажется, словно всё счастье померкло в мире и никогда уже не будет его… Я очень слаба, и временами меня охватывает большая печаль. Ходит сыпняк. Я спокойна. В сущности, я уже исстрадалась, чтобы мне как-то цепляться за жизнь, если её придётся оставить. Но хотелось бы видеть тебя очень, очень. Во имя любви к тебе я осталась здесь летом и приняла все крестные муки, которые только достались на долю человека, и во имя этой же любви я не имею сил ехать теперь, не повидав тебя». И несмотря на «все крестные муки», в её стихотворении от 19.02.42 по-прежнему звучит лейтмотив продолжающейся жизни: Научи меня снова смеяться, А двадцатого февраля она делает в своих письмах-дневниках последнюю запись: «Ну что же это такое? Я совсем запухаю. Под глазами какие-то опухоли, глаза затекли, стали малюсенькие. Неужели это начало конца? Неужели я так и не увижу тебя? И меня зашьют голую в рогожку и потащат как бревно в общую яму в объятия чужих мертвецов. Не хочу, не хочу! Алёша, спаси меня! Вырвись, отзовись, приезжай за мной! Без тебя я не уеду. Я должна тебя видеть. Ведь во имя тебя, мой Алёша, я терплю всё это! Я должна тебя видеть! Я выстрадала это право! И я люблю тебя невыносимо!» И зов её был услышан: муж приехал, чтобы спасти её, и третьего марта 1942 г. из поезда на Вологду она уже напишет ему: «…Мои отёки сходят. Только сейчас я вижу, как сильно было отёкшим лицо и руки. Чувствую себя бодрой и спокойно принимаю всё… Как быстро пролетела наша встреча! Как мало мы были вместе! Это как сон…» Из Вологды на санитарном поезде она благополучно доехала до Перми, где прожила в семье отца мужа — Н. П. Обнорского, до весны 1943 г. Жить было легче, чем в блокадном Ленинграде, но всё равно тяжело. Н. П. Обнорский был заведующим кафедрой иностранных языков Пермского университета и поэтому продуктовую карточку имел не рабочую. Семья была большая, жили в холодном бревенчатом доме. В июле 1942 г. у дочери Н. П. Обнорского родился сын, продукты приходилось обменивать на молоко. Очень давила тоска по мужу. Она писала ему: «Я хочу жить к тебе поближе! Ах, Алёша, как тревожно мне за тебя! Мне ничего не нужно в жизни — только ты. Жить нам вдвоём, в полном понимании друг друга и помощи друг другу, а через нашу любовь давать свет кругом всем, кто вступит в неё». В этот период она так оценивает своё назначение в жизни: «Я крепче и глубже начинаю понимать, что я могу дать людям. О, очень малое или огромное (это зависит от них!), но слово одно: Радость. Вне этого я не хочу жить. Я должна быть чистой, как листик берёзы, вымытый утренней росой. Яркой, как луч солнца в полдень, и светлой в каждом своём проявлении. …Я прожила жизнь и шла по грязи много раз, но сердце я сохранила и потому осталась чистою». Из Перми она переписывалась со своими родственниками и друзьями, которые были разбросаны войной по всей стране: «Все пишут, что плохо живут, но как помочь?» Большую часть денег, которые получала по аттестату как жена военного, отдавала в семью, остальные — рассылала. В начале 1943 г. она делает попытки получить через военкомат разрешение на переезд из Перми в деревню на Запад, ближе к фронту, надеясь, что так будет легче встретиться с мужем. Пермь была закрытым городом, и присланных мужем из военной части документов оказалось недостаточно, чтобы получить разрешение и приобрести в железнодорожной кассе билет на выезд. Время шло, получение необходимых документов затягивалось, и Ольга Борисовна решается пешком уйти из Перми. Она была очень мужественным и сильным человеком. Ещё стояли морозы, в лесу лежал снег, кроме того, на ноге у неё была незаживающая трофическая язва, но всё это её не могло остановить. Подробности её пешего перехода (от Перми до Буя около 900 км) неизвестны, но дальнейшая её переписка с мужем идёт с мая 1943 г. из деревни Починок Ярославской области. Деревня эта находится в 18 км от поселка Сусанино на реке Шача, между Костромой и Буем. Жить было по-прежнему тяжело: «…у меня нет ни крошки хлеба и нет муки… С карточкой хлебной, конечно, не торопятся, и когда выдадут хлеб — неизвестно…». Кроме того, постоянно нужны были дрова; получить их через сельсовет оказалось практически невозможно, и приходилось почти каждый день ходить за ними в лес, зимой на лыжах. А. Н. Обнорский в это время был на Волховском фронте в должности начальника штаба артиллерии дивизии, и летом 1943 г. им удалось провести несколько дней вместе в деревне. Летом она перешла жить из избы в сарайчик, «продуваемый ветрами». Часто уходила в лес, на реку, рисовала этюды, собирала грибы и ягоды. Заучила на память несколько (7–8) гимнов Шри Рамакришны и распевала их, бродя по полям: О, когда в моё сердце войдёт Очень хотелось ей вернуть себя в прежнее состояние Радости. В марте 1944 г. она писала мужу: «Я думаю, что эта полоса “безволия к жизни” должна скоро пройти и я снова буду полна Радости». Несмотря на трудности с бумагой, она отредактировала и переписала в одну тетрадь свои стихи (их оказалось около 150) и беседы с Учителями за 1941, 1942 и 1943 гг. В это же самое время она писала мужу, что получила письмо из Тарусы, где ей сообщают, что «…Кора (К. Е. Антарова) пишет какую-то необыкновенную повесть, которая всех приводит в восторг. Интересно бы нам её почитать. Вообще я очень хотела, чтобы ты познакомился с Корой, мне интересно твоё впечатление». Здоровье её в это время сильно ухудшилось: к болезням ноги и сердца добавилось катаракта, она не видела одним глазом, а в условиях деревни ей ничем не могли помочь, так как требовалась операция, которую могли сделать только в городской клинике. В феврале 1944 г. А. Н. Обнорского перевели на Ленинградский фронт, и с января 1945 г., будучи назначенным преподавателем тактики в Высшей офицерской школе, он стал усиленно хлопотать о её возвращении в Ленинград. Несмотря на необходимость операции и его звание (полковник), это оказалось нелёгким делом. Сначала ей было разрешено только временное проживание в Ленинграде. Но в 1947 г. они наконец получили свою первую квартиру на ул. Радищева. Привязанности к вещам она не имела и даже при переезде в 1936 г. из Москвы привезла с собой как семейную реликвию лишь зеркало в серебряной оправе. По её признанию, на её долю выпало всякое: от жизни во дворцах до существования нищенки. После войны восстанавливалась Россия, восстанавливался Ленинград, возвращались те, кто уцелел. Их дом стал культурным центром, где собирались по вечерам свободомыслящие люди, в том числе члены разгромленного Теософического общества, из Ленинграда, Москвы и других мест. Пили чай, беседовали на философские темы, а это вызывало подозрение. Чтобы собрать на них материал, были использованы стандартные методы: взлом квартиры во время их отпуска с целью установки подслушивающих устройств, внедрение в их круг сотрудника МГБ, дворник тщательно вела перепись всех лиц, посещающих квартиру, — всё это открылось на допросах. Арестовали их в марте 1953 г., квартиру опечатали, изъяли её рукописи и некоторые книги. За время заключения многие её рукописи, включая стихи и передачи Учителей оказались утерянными. Остались те этюды, которые она раздарила, рукопись «Сад Учителя» и небольшая часть стихотворений. Поскольку следствие велось уже после смерти И. Сталина (вскоре был арестован Л. Берия), а также благодаря своей эрудиции и памяти А. Н. Обнорский смог убедить, что в их деятельности не было ничего антигосударственного, и через шесть месяцев их освободили. Судимость оставалась, и полную реабилитацию А. Н. Обнорский смог получить только в конце 1956 г., когда Военная коллегия Верховного суда СССР отменила приговор военного трибунала Ленинградского военного округа от 25–28 августа 1953 г., и дело было прекращено за отсутствием состава преступления. Только в конце февраля 1957 г. он получил уведомление о восстановлении звания и возвращении правительственных наград. Этот период жизни был для них трудным, они были бесправны, а А. Н. Обнорский — ещё и без работы. Всё это подорвало и так слабое здоровье Ольги Борисовны, и 18 февраля 1957 г., в день, когда родился почитаемый ею Шри Рамакришна (1836–1886), она ушла из этой жизни, которую, несмотря ни на что, она так любила. Ещё в 1936 г. она писала, что «не боится умереть, так как познала, что такое счастье». Ольга Борисовна точно предсказала дату своей смерти за несколько лет до того, как она случилась, а в декабре 1941 г. из блокадного Ленинграда написала о ней: «…Она старая знакомая, и я верю, что её прикосновение будет любовно и нежно. Недаром она дала мне букет роз…» А. Н. Обнорский оставался верен её образу жизни, её идеалам, стремлениям, её стихи всегда были с ним. Он сумел сохранить большую часть её писем. После её ухода 19 лет прожил он, держа её руку, смотря ей в глаза и сохраняя в сердце её нежный цветок, телепатическая связь между ними не прекращалась: «Всё, что существенно, находится в глубинах и тайниках ваших сердец, и никто этого не может раскрыть в вас, пока вы сами не созреете настолько, чтобы получить своё богатство, хранимое в вас веками. Одолеть себя — это значит понять истинную сущность бытия, которая стремится не к разобщению, а к единению. И тогда та маленькая, полная эгоизма жизнь личности уступает место сверхличности, которая неукротимым потоком мчится к Великому Океану Жизни, чтобы, слившись с ней, выразить своё назначение». Г. Обнорская |
|
||
