Глава 4

ЖИЗНЬ ОТШЕЛЬНИКА

Был сезон Логсара, тибетского Нового года. Мы, чела, — и траппы тоже — были заняты лепкой масляных фигур. В прошлом году мы не побеспокоились о том, чтобы вовремя заняться этим и потом нам было немного не по себе, хотя в других монастырях думали (да уж!), что нам, чакпорцам, нет дела до столь детских развлечений. Поэтому по совету самого Высочайшего нам следовало лепить фигуры и участвовать в состязании. В сравнении с другими монастырями наши усилия выглядели достаточно скромно. На деревянном остове, размером двадцать на тридцать футов, мы лепили из подкрашенного масла различные сцены из Священных Книг. Все фигуры были трехмерными, и мы надеялись, что в мерцающем свете ламп они создадут иллюзию живых.

Каждый год эту выставку смотрели старшие ламы и даже сам Высочайший. Создатели победившего экспоната удостаивались их похвалы. По окончании сезона Логсара фигуры плавили и пользовались полученным маслом целый год. Работая, — а у меня были способности к моделированию, — я думал о том, чему научился за последние несколько месяцев. Некоторые вопросы, связанные с религией, по-прежнему ставили меня в тупик. Я решил спросить о них у ламы Мингьяра Дондупа при первой же возможности. Ну а сейчас важнейшим делом была масляная фигура. Я наскреб масла телесного цвета, затем осторожно взобрался по лесам. Теперь я мог вылепить ухо, достойное Будды. Справа от меня два юных чела затеяли масляное побоище: они набирали в пригоршню масло, скатывали его между ладонями и метали получившийся грозный снаряд во врага. Веселье было в самом разгаре! Но, к несчастью, из-за каменной колонны появился проктор, желавший узнать причину шума. Не сказав ни слова, он схватил одного из чела правой рукой, другого — левой и с размаху окунул их в чан с растопленным маслом.

Я продолжал работу. Из масла, смешанного с копотью, получились вполне приличные брови. В фигуре уже проявлялась видимость жизни. В конце концов, это — мир иллюзий, — подумал я, спустился вниз и отошел, чтобы получше оценить результат. Мастер искусств улыбнулся мне: я был, наверное, его любимым учеником. Мне нравилось рисовать и конструировать, и я на самом деле старался учиться у него.

— Отлично сработано, Лобсанг, — сказал он весело. — Боги выглядят как живые.

Он отошел, чтобы руководить изменениями в другой части сцены, и я подумал: Боги выглядят живыми! Разве это — Боги? Зачем мы изучаем их, если их нет? Я должен спросить Наставника.

Я задумчиво соскребал с рук масло. Два чела, которых окунули в растопленное масло, пытались привести себя в порядок. Они натирались мелким бурым песком, и когда счищали его, выглядели достаточно глупо. Я улыбнулся и собрался уходить. Рядом прошел тяжеловесный чела, заметив:

— Даже Боги рассмеялись бы от этого!

— Даже Боги — Даже Боги — Даже Боги, — в ритм шагов отозвалось эхом у меня в голове. Боги, были ли это Боги? Я продолжал спускаться к храму и поймал себя на мысли, что жду, когда начнется знакомая служба: «Слушайте голоса наших душ, вы, все, кто блуждает!» Это — мир иллюзий. Жизнь — лишь сон. Все рожденное должно умереть. Голос священника продолжал гудеть, повторяя знакомые слова. Слова, разжигавшие мое любопытство. «Третий раз воскурим благовония, чтобы вести блуждающий призрак». Ведом не Самим Богом, — думал я, — его людьми, почему не Самим Богом? Почему мы молимся не Богу, а своему Высшему Я? Остаток службы не привлекал меня и ничего для меня не значил. Прервал мои размышления чей-то локоть, жестко уткнувшийся мне в ребра.

— Лобсангу Лобсанг! Что с тобой, ты умер? Вставай, служба окончена!

Я с трудом встал и, спотыкаясь, последовал из храма за остальными.

— Учитель! — сказал я своему Наставнику несколько часов спустя. — Есть ли Бог? Или Боги?

Он посмотрел на меня снисходительно и сказал:

— Пойдем посидим на крыше. Мы вряд ли сможем поговорить в такой толпе.

Он повел меня по коридору, мимо комнат лам, вверх по приставной лестнице до самой крыши. Мгновение он наблюдал любимую картину: вздымающиеся горные массивы, ясные воды Кай-Чу и укрытую тростником Калинг-Чу, казавшуюся живой зеленой массой. Мой Наставник взмахнул рукой.

— Ты думаешь, что это — случайность, Лобсанг? Это, конечно, Бог!

Он приблизился к коньку крыши и сел там.

— Ты запутался в собственных мыслях, — поставил диагноз Наставник. — Конечно, есть Бог, есть Боги. Но с этой Земли нам не удастся оценить ни форму, ни природу Бога. Мы живем в так называемом трехмерном мире. Бог обитает столь далеко, что человек, пока он на Земле, не может получить даже общее представление о нем. И человек пытается дать свое объяснение. Бог видится ему чем-то человеческим, или сверхчеловеческим, — если так тебе больше нравится. Но в своем тщеславии он полагает, что создан по образу и подобию Бога. Он думает также, что в других мирах нет жизни. Но если только мы созданы по образу Бога, а люди других миров не похожи на нас, — что станет с нашим представлением о том, что лишь человек сотворен по Его образу?

Наставник бросил на меня проницательный взгляд, чтобы убедиться, что я слежу за ходом его мысли. Я, несомненно, следил: все это казалось мне очевидным.

— У каждого мира, у любой страны любого мира есть свой Бог или Ангел-хранитель. Бога нашего мира мы зовем Ману. Он — высокоразвитый дух, Сущность, каждой Инкарнацией счищавшая с себя ишаки, оставляя в себе лишь чистое. Есть группа Высших Созданий, которые в час нужды приходят на эту Землю. И они подают пример нам, простым смертным, как выбраться из болота мирских желаний.

Я кивнул — я знал об этом. Я знал, что Будда, Моисей, Христос и многие другие принадлежали к этому Ордену. Я также знал о Матрейе, который придет в мир спустя 5656 миллионов лег после пребывания Будды, или Гаутамы, как Его называют, уточняя. Все это и многое другое составляло часть нашего стандартного религиозного обучения. Нам прививали знание о том, что у всех добрых людей есть равные возможности, независимо от того, какое название у их религии. И мы никогда не верили, что только одна секта попадет на Небо, а все остальные будут низвергнуты в ад на потеху кровожадным дьяволам.

Но Наставник уже приготовился продолжать.

— Ману нашего мира, Великая Просвещенная Сущность, управляет судьбами Земли. Есть и второстепенные Ману, управляющие предназначением разных: стран. Через многие тысячелетия Мировой Ману двинется дальше, а новый, еще более развитый, станет заботиться о нас.

— Ага! — триумфально воскликнул я. — Значит, не все Ману добрые! Ману русских разрешает им действовать нам во вред, Ману Китая позволяет нападать на наши границы и убивать наших людей.

Лама снисходительно улыбнулся.

— Ты забываешь, Лобсанг, — ответил он, — что этот мир — ад. Мы здесь для того, чтобы учиться. Мы пришли сюда, чтобы развить наш дух. Лишения и боль учат гораздо сильнее, чем доброта и сострадание. Войны существуют для того, чтобы человек смог проявить отвагу на поле брани и, подобно железу в печи, закалиться и окрепнуть в огне сражений. Плоть не значит ничего, Лобсанг. Она — лишь недолговечная оболочка. Дух, Душа, Высшее Я — назови это, как захочешь, — единственное, что имеет значение. Нам кажется в нашей земной слепоте, что только плоть существует реально. Страх перед телесными страданиями затуманивает нашу перспективу и искажает суждения. Мы же должны действовать во благо своего Высшего Я, по возможности помогая при этом другим. Тот, кто слепо повинуется властным родителям, утяжеляет ношу как им, так и себе. Тот, кто слепо следует канонам религии, сам ограничивает свое развитие.

— Достопочтенный Лама! — попросил я. — Можно мне добавить два замечания?

— Что ж, давай, — позволил он.

— Вы сказали: чем ужасней условия, тем быстрее мы обучаемся. Я бы предпочел немного доброты. Я смог бы учиться и так. Он посмотрел на меня с сомнением.

— Ты смог бы? — спросил он. — Ты стал бы изучать Священные Книги и без страха перед учителями? Стал бы выполнять кухонную повинность, не боясь быть наказанным за лень?

Я покачал головой, — это была правда. Я работал на кухне только по приказу. Я читал Священные Книги потому, что боялся провалиться.

— Ну а твой второй вопрос? — поинтересовался Лама.

— Хорошо, Учитель, а как формальная религия может затормозить чью-то эволюцию?

— Я приведу тебе два примера, — ответил Наставник. — Китайцы верят, что не имеет значения то, что они делают в этой жизни, так как они смогут расплатиться за свои промахи и грехи, когда придут в эту жизнь снова. И они принимают политику умственной нерадивости. Их религия, подобно опиуму, одурманивает их, приводя к духовной лени. Они живут лишь для грядущих жизней, и их искусства и ремесла приходят в упадок. Китай становится третьесортной страной, в которой бандиты-военачальники устанавливают царство террора и насилия.

Я и сам замечал, что китайцев в Лхасе отличала бессмысленная грубость и фатализм. Умереть для них значило не больше, чем пройти в соседнюю комнату! Я никоим образом не боялся смерти. Но я хотел выполнить свое задание за одну жизнь. Жить спустя рукава, а потом снова возвращаться в этот мир опять и опять, — мне не улыбалось. Рождение, детская беспомощность, необходимость снова идти в школу — все это было для меня слишком хлопотно. И я надеялся, что эта моя жизнь на Земле будет последней. Когда-то китайцы обладали прекрасной культурой: остроумными изобретениями и неповторимыми произведениями искусств. Сейчас, под гнетом религии, которая стала для них смыслом жизни, они пали жертвой коммунизма. Когда-то годы и знания были в большом почете. Теперь же мудрость уже не в цене: на главные роли вышли насилие, корысть и эгоизм.

— Лобсанг! — голос Наставника прервал мои мысли. — Я показал тебе религию, проповедующую бездействие. Она учит, что, вмешиваясь в дела других, ты утяжеляешь свою карму — долг, который будет преследовать тебя из жизни в жизнь.

Он окинул внимательным взглядом Лхасу, затем снова повернулся ко мне.

— Религии Запада склонны к воинственности. Людям там уже недостаточно просто верить в то, во что они хотят. Они убивают других, чтобы заставить их верить в то же самое.

— Не могу понять, — заметил я, — как убийство может быть частью религиозной практики.

— Ну, не всегда так, — отозвался Наставник. — Но во времена испанской инквизиции приверженцы одной ветви христианства подвергали пыткам представителей других с целью «обратить» и «спасти» их. Людей распинали на дыбах и сжигали на кострах, принуждая сменить свою веру. Даже сейчас они посылают миссионеров, которые любой ценой стараются заполучить как можно больше обращенных. Создается впечатление, будто они настолько не уверены в своей вере, что постоянно нуждаются в ее одобрении со стороны. И пытаются его завоевать, предпочитая находиться в безопасном большинстве.

— Учитель! — спросил я. — Вы полагаете, человек должен следовать религии?

— Почему бы и нет? Особенно, если он этого страстно желает. Многие еще не достигли той ступени развития, когда могут принять Высшее Я или Ману мира. Они чувствуют себя комфортно, примкнув к формальной системе или религии. Это дисциплинирует умственно и духовно. Кроме того, они представляют себя в кругу семьи, где милосердный Отец заботится о них, а сострадательная Мать всегда готова вступиться за них перед Отцом. Для определенного этапа развития подобная религия — благо. Но чем скорее придет осознание того, что молиться следует лишь собственному Высшему Я, тем скорее человек ступит на следующую ступень. Нас часто спрашивают, зачем в наших храмах Священные Образы, для чего нам вообще нужны храмы. Ответить на это несложно. Эти Образы напоминают нам, что мы и сами со временем сможем развиться до уровня высших Духовных Сущностей. Что касается храмов, то в них люди одинаковых взглядов объединяют свои усилия для достижения каждым своего Высшего Я. С помощью молитвы, даже если она не имеет точного адресата, можно повысить частоту вибраций. Полезны медитация и созерцание, в храме ли, в синагоге или церкви.

Я размышлял над услышанным. Калинг-Чу под мостом, начинала звенеть и бежать быстрее. Южнее, на берегу Кай-Чу, группа людей ожидала переправы. Сегодня днем торговцы привезли Наставнику газеты и журналы из Индии и других неведомых стран. Лама Мингьяр Дондуп путешествовал часто и далеко, он старался быть в курсе дел, происходивших за пределами Тибета. Газеты, журналы… Неуловимая мысль пронеслась по задворкам моего мозга. Газеты? Я подскочил как ужаленный. Не газеты, а журналы! Я что-то видел, но что? Знаю! Все стало на свои места. Я листал страницы, не понимая ни слова: я искал картинки. На одной из них и остановился мой пытливый глаз. Крылатое существо над полем кровавой битвы. Я показал его Наставнику, и он перевел заголовок.

— Достопочтенный Лама! — возбужденно воскликнул я. — Помните картинку, которую Вы назвали Ангелом смерти? Вы еще рассказывали, будто многие утверждают, что видели его над полем сражения. Это был Бог?

— Нет, Лобсанг, — ответил он. — Просто в минуты отчаяния люди страстно хотят увидеть образ Святого или, как они его называют, Ангела. Бурные эмоции и настойчивые желания, присущие битве, наделили их просьбы и молитвы силой. И по своему представлению люди облекли свои мысли в форму. Когда же появились первые очертания фигуры, их молитвы и мысли получили подкрепление. Так образ приобрел плотность, продержавшись заметное время. Мы делаем во внутреннем храме то же самое, когда «вызываем мыслеформы». Но, пойдем, Лобсанг, день в разгаре, а подготовка к церемонии еще не окончена.

Мы спустились по коридору вниз и сразу окунулись в атмосферу суматохи и деятельной суеты, обычную для монастырской жизни в период праздников. Мастер искусств искал меня. Ему требовался маленький, легкий мальчик, чтобы взобраться по лесам и внести изменения в голову верхней фигуры. Следуя бодрым шагом у него в кильватере, я спустился в «масляную» комнату. Там я облачился в старую одежду, щедро политую разноцветным маслом, и обвязался веревкой так, чтобы она не мешала набирать материал. Я вскарабкался по лесам. Как и предполагал Мастер, часть головы отошла от деревянной основы. Сбросив вниз конец веревки, я втащил наверх ведерко с маслом. Работа заняла несколько часов. Я обвязывал деревянными щепками стойки основы и снова разминал масло, пытаясь вернуть голову на место. Наконец, критически осмотрев результат с земли, Мастер искусств выразил удовлетворение. Я аккуратно отвязался от лесов и медленно спустился на землю. Быстро переодевшись, я поспешил прочь.

На другой день я и многие другие чела столпились у деревни Шо. Теоретически, мы наблюдали за процессией, играми и скачками. Но на самом деле, мы просто выставлялись перед смиренными странниками, которые, пытаясь поспеть в Лхасу на время Логсара, толпой валили по горной тропе. Люди со всего мира пришли в эту Мекку буддизма. Искалеченный годами старик, женщина, несущая маленьких детей. Каждый хотел искупить свои грехи, совершив Священный Круг вокруг Города и Поталы, и обеспечить удачное рождение в следующей жизни. Предсказатели заполонили Лингкорскую дорогу. Дряхлые попрошайки скулили, выпрашивая милостыню. Торговцы, увешанные товарами, пробирались сквозь толпу в поисках покупателей. Вскоре эта толпа людей с разинутыми ртами утомила меня. Устав от их бесконечных бессмысленных вопросов, я отделился от компании чела и медленно побрел по горной тропе к своему ламаистскому дому.

На крыше, в моем излюбленном месте, было тихо. Солнце дарило ласковую теплоту. Снизу поднималось бессвязное жужжание теперь уже не видимой мне толпы. Бессмысленный гомон расслабил меня и в полуденном зное навеял дремоту. Почти на границе видимости возникла туманная фигура. Я сонно помотал головой и зажмурил глаза. Когда я открыл их снова, фигура по-прежнему была здесь, теперь уже более отчетливая и изрядно увеличенная. От внезапного испуга волосы у меня на голове зашевелились.

— Ты не призрак! — крикнул я. — Кто ты? Фигура слегка улыбнулась и ответила:

— Нет, сынок, я не призрак. Когда-то я тоже учился в Чакпори и так же бездельничал, как ты сейчас. Но превыше всего мне хотелось избавиться от земных желаний, и я замуровал себя в стенах того жилища отшельника.

Он указал куда-то вверх, и я мысленно продолжил направление его руки.

— Теперь, — продолжил он телепатически, — на двенадцатый Логсар с того дня, я обрел то, что искал, — свободу бродить по собственной воле, оставляя тело внутри кельи. И первое путешествие я совершил сюда, чтобы еще раз сверху взглянуть на толпу, чтобы снова почтить это памятное место. Свободу, мальчик, я получил свободу!

Он растаял под моим пристальным взглядом, как облачко ладанового дыма, развеянное ночным ветерком.

Жилища отшельников! Мы, чела, часто слышали о них. Интересно, какие они внутри? И зачем, с риском для жизни вскарабкавшись по горному склону, люди заточали себя в этих каменных клетках? Эти вопросы не давали нам покоя. Нужно непременно расспросить об этом возлюбленного Наставника. Вдруг я вспомнил, что всего в нескольких ярдах отсюда живет старый монах-китаец. Старый By Хси прожил любопытную жизнь: несколько лет он был монахом при дворе китайского императора. Устав от такой жизни, он отправился в Тибет на поиски просветления. В конце концов он набрел на Чакпори и был здесь принят. Но через несколько лет ему надоело и это. Он стал отшельником и прожил в уединении семь лет. Теперь он вернулся в ожидании близкой смерти. Я торопливо пошел по коридору. Пробравшись к маленькой келье, я позвал.

— Входи! Входи! — отозвался высокий дребезжащий голос.

Я вошел и впервые увидел By Хси, китайского монаха. Он сидел скрестив ноги, и несмотря на годы, его спина была прямая, как ростки молодого бамбука. У него были широкие скулы, а желтая кожа напоминала пергамент. Его глаза, пронзительно черные, заметно косили. Из подбородка в беспорядке торчали несколько волосков. Еще дюжина или около того составляли его длинные усы. Руки, испещренные морщинами, были желто-коричневыми, и выступившие на них вены были похожи на ветки деревьев. Когда я подошел ближе, он уставился на меня подслеповатыми глазами, скорее чувствуя, чем видя.

— Хм…Хм… — произнесен. — Мальчик свернул со своей дороги… Чего тебе, мальчик?

— Сударь! — ответил я. — Вы прожили в скиту семь лет. Не будете ли вы так добры рассказать мне об этом.

Он что-то проворчал, пожевал кончики усов и сказал:

— Присядь, мальчик, долго вспоминать о прошлом. Хоть я и думаю о нем все время.

— Когда я был мальчиком, — начал он, — я путешествовал в разные страны и однажды попал в Индию. Я увидел там отшельников, живущих в пещерах, и мне показалось, что некоторые из них достигли просветления.

Он покачал головой:

— Обычные люди были слишком ленивы, проводя свои дни в тени деревьев. Ох! Это было печальное зрелище.

— Святой отшельник, — прервал я его, — мне бы больше хотелось услышать о жилищах отшельников здесь, в Тибете.

— Э? О чем это? — слабым голосом переспросил он. — А, да, скиты Тибета… Я вернулся из Индии и отправился в родной Пекин. Я ничему не научился, и потому жизнь наскучила мне. Собрав пожитки, я стал пробираться к границе Тибета. Это заняло много месяцев.

Я раздраженно засопел. Старик продолжал:

— Долгое время в поисках просветления я останавливался в разных монастырях. Наконец я попал в Чакпори. Я был в Китае врачом, и Настоятель позволил мне остаться. Я занимался акупунктурой. Несколько лет меня устраивало это, но затем я почувствовал непреодолимое желание удалиться в скит.

От нетерпения я уже начал пританцовывать. Если старик потянет еще немного, будет слишком поздно — мне нельзя пропустить вечернюю службу. И как только я подумал об этом, раздался первый удар гонга. Неохотно поднявшись, я сказал:

— Уважаемый Учитель, мне, к сожалению, нужно идти. Старик захихикал.

— Нет, мой мальчик, — возразил он, — ты можешь остаться, ибо не получаешь ли ты здесь наставления от старшего брата? Оставайся, ты освобожден от вечерней службы.

Я подумал, что он прав, и снова сел. Он даже не был ламой, но за свой преклонный возраст и огромный опыт все-таки считался старшим.

— Чай, мой мальчик, чай! — воскликнул он. — Мы будем пить чай. Тело мое слабо, и годы давят на меня тяжким грузом. Чай для юных и стариков.

На его зов явился монах, приставленный к пожилым. Он принес нам чаю и ячменя. Смешав тсампу, мы уселись на пол: он — чтобы говорить, я — чтобы слушать.

— Настоятель позволил мне покинуть Чакпори и поселиться в скиту. Мы вышли отсюда со служкой-монахом и направились в горы. Через пять дней мы добрались до места, которое можно увидеть с крыши.

Я кивнул. Мне было известно это одинокое строение, укрытое высоко в Гималаях. Старый монах продолжал:

— Там было пусто: последний жилец недавно умер. Мы сделали уборку, и я в последний раз окинул взглядом Лхасскую долину; взглянул вниз на Поталу и Чакпори, затем вошел во внутреннюю келью. Служка замуровал дверь, и я остался один.

— Но, Учитель! Как там внутри? — спросил я нетерпеливо. Старый Ву Хси потер щеку.

— Это каменное укрытие, — медленно ответил он, — с очень толстыми стенами. Там нет дверей. Единственный вход завален камнями. Откидная дверца, через которую отшельник получает пищу, не пропускает свет. Внутреннее помещение соединяется с комнатой служки темным тоннелем. Я был замурован. Темнота была настолько густой, что ощущалась почти физически. Ни искорки света, ни слабого звука не доносилось снаружи. Я сел на пол и стал медитировать. Поначалу меня мучили галлюцинации, повсюду мерещились тонкие полоски света. Затем я почувствовал, как мрак душит меня, как будто облепляя мягкой сухой грязью. Время перестало существовать. Вскоре я начал слышать колокольный звон и звуки человеческого пения. Я бился головой о стену, яростно пытаясь вырваться наружу. Для меня не было разницы между ночью и днем — там все время было темно и тихо, как в могиле. Через некоторое время я успокоился и затих.

Я представил себе старого By Хси, — тогда еще молодого, — сидящим в почти живой темноте внутри всепоглощающей тишины.

— Каждые два дня, — продолжал он, — слуга должен был оставлять у дверцы немного тсампы. Он ступал так тихо, что я ни разу не слышал, когда он приходил. В первый раз, пробираясь наощупь, я вытолкнул еду за дверцу, да так и не смог ее достать. Мне пришлось ждать еще два дня.

— Сударь, — спросил я, — что станет с отшельником, если он заболеет или умрет?

— Мой мальчик, — ответил By Хси, — если отшельник заболеет, то он умрет. Слуга будет продолжать носить пищу. На четырнадцатый день, если еда останется нетронутой, он взломает стену и вынесет тело.

— А что бывает в случае, подобном Вашему, когда истекает положенный срок?

— Я оставался там два года. Потом семь. Когда приблизилось время выходить, в стене кельи проделали крохотное отверстие. Тончайший луч света проник внутрь. Каждые несколько дней отверстие расширяли, и в комнате становилось все светлее. Наконец я уже мог выдерживать полный дневной свет. Если отшельника неожиданно вывести на солнце, он мгновенно ослепнет. Его зрачки, расширившиеся от постоянной темноты, не смогут больше сузиться. Когда я вышел, я был мертвенно бледен. Мои волосы стали такими же белыми, как горный снег. Мускулы от долгого бездействия пришли в негодность.

Меня выручили массаж и трудные упражнения. Постепенно силы возвращались ко мне, и однажды я все-таки смог спуститься с горы, чтобы снова войти в Чакпори.

Я взвешивал его слова, думая о долгих годах темноты и полной тишины, прожитых в расчете лишь на собственные силы. И меня одолело сомнение.

— И что Вам дало все это? — спросил я наконец. — Стоило ли оно того*.

— Да, мальчик, да, это того стоило! — ответил старый монах. — Я изучил природу жизни, мне стало понятно назначение мозга. Я освободился от тела. Мой дух может парить далеко, как это делаешь ты в астрале.

— Но откуда Вы знаете, что это Вам не кажется? Почему Вы не можете просто путешествовать в астрале?

By Хси смеялся, пока слезы не покатились по его изборожденному морщинами лицу.

— Вопросы — вопросы — вопросы, малыш, совсем как я в твои годы, — ответил он.

— Поначалу меня охватила паника. Я проклинал тот день, когда стал монахом, проклинал день, когда вошел в келью. Но постепенно я смог заняться дыхательными упражнениями и медитировать. Меня посещали галлюцинации, бесполезные видения. И вот однажды я выскользнул из своего тела, и тьма перестала быть для меня черной. Я видел свою фигуру застывшую в позе медитации, видел свои слепые, широко открытые глаза, видел бледность кожи и худобу тела. Поднявшись вверх, я прошел сквозь крышу и оглядел Долину Лхасы. Я отмечал перемены, встречал знакомые лица. Я полетел в храм, и лама-телепат подтвердил мое освобождение. Каждые два дня я возвращался в свое тело, чтобы накормить его.

— Но почему Вы не вышли в астрал без этих приготовлений? — спросил я снова.

— Некоторые из нас, — ответил он, — всего лишь обычные смертные. Только немногие, благодаря важности возложенного на них задания, наделены особенными способностями. Ты путешествуешь в астрале. Другим, в том числе и мне, нужно пройти через лишения и одиночество, прежде чем их дух вырвется на свободу. Ты, малыш, большой счастливчик, очень большой счастливчик!

Старик вздохнул и сказал:

— Ступай! Мне нужно отдыхать, я говорил слишком долго. Приходи опять — несмотря на твои вопросы, ты будешь здесь желанным гостем.

Он отвернулся. Промямлив слова благодарности, я встал, поклонился и тихо выскользнул за дверь. Я был настолько поглощен своими мыслями, что врезался в противоположную стену, едва не вытряхнув дух из собственного тела. Потирая ушибленную голову, я шел по коридору как в тумане, пока не добрался до своей спальни.

Полуночная служба подходила к концу. Монахи беспокойно ерзали на своих местах, готовые вскочить в любую минуту, чтобы поспать какой-то лишний часок, прежде чем вернуться сюда снова. Старый Чтец аккуратно вставил в Книгу закладку и собрался ступить вниз. Зоркие прокторы, обычно бдительно следящие за любым беспокойством или нерадивостью со стороны малышей, теперь ослабили свое внимание. Служба была почти завершена.

Маленькие чела махнули кадильницами в последний раз, когда над толпой, готовой двинуться к выходу, поднялся сдавленный ропот. Вдруг раздался душераздирающий крик, и чья-то безумная фигура промчалась прямо по головам сидящих монахов, пытаясь схватить молодого траппу. Мы в шоке подскочили на месте. Дикая фигура вихрем кружилась перед нами. Пена срывалась с ее искаженных губ, из ее перекошенного рта изрыгались ужасные вопли. На мгновение мир показался неподвижным: монахи-полицейские застыли в изумлении, священники, только что выполнявшие свои обязанности, замерли с поднятыми руками. Прокторы первыми пробудились от своего оцепенения и яростно принялись за дело. Набросившись на безумца, они быстро сломили его сопротивление. На голову ему накинули мантию, и поток ужасных проклятий иссяк. Его быстро и умело подняли и вынесли из храма. Служба закончилась. Мы встали и заторопились к выходу, спеша поскорее покинуть храм.

— Это — Кэндзи Тэкэучи, — раздался рядом голос молодого траппы. — Он — японский монах. Его видят повсюду.

— По всему миру, — добавил другой.

— Он ищет истину и хочет, чтобы ее ему поднесли, вместо того чтобы трудиться, — заметил третий.

Я побрел прочь в смятении. Почему поиски истины смогли довести человека до безумия? В комнате было холодно. Я даже слегка дрожал, пока, готовясь ко сну, заворачивался в мантию. Когда прогудел гонг, мне показалось, что я только что лег. Я выглянул в окно и увидел первые лучи солнца, встающего из-за гор. Лучи, как гигантские пальцы, ощупывали небо, доставая до самых звезд. Вздохнув, я поспешил по коридору, мне не хотелось оказаться в храме последним и этим заслужить гнев прокторов.

— Ты выглядишь озабоченным, Лобсанг, — сказал Наставник днем, после полуденной службы. Он кивнул, чтобы я садился. — Ты видел, как японский монах Кэндзи Тэкэучи вошел в храм. Я хочу рассказать тебе о нем, потому что позже ты с ним встретишься.

Я устроился поудобней. Похоже, это затянется. Видимо, я был «пойман» на весь остаток дня. Увидев выражение моего лица, Лама улыбнулся.

— Возможно, у нас будет чай с индийскими пирожными, чтобы… подсластить пилюлю. А?

Я слегка оживился, и он, ухмыльнувшись, сказал:

— Слуга сейчас принесет их, я ждал тебя!

«Да, — подумал я, когда вошел слуга, — где бы я еще нашел такого Учителя!» Пирожные из Индии были моей особой страстью. Иногда глаза у Наставника вылезали на лоб, когда он видел, сколько штук я «отправлял по назначению».

— Кэндзи Тэкэучи, — начал Наставник свой рассказ, — был крайне непостоянным. Он много путешествовал. Всю жизнь, а сейчас ему больше семидесяти, он бродил по миру в поисках того, что он называл «истиной». Истина была внутри него, но он и не пытался узнать об этом. Вместо этого он бродил по миру. Он везде изучал религиозные верования, читал книги разных стран, гоняясь за своим наваждением. Он узнал столько разного и противоречивого, что его карма стала нечистой. Он прочел так много, а понял так мало, что теперь большую часть времени безумен. Как губка, он впитал в себя все знания, не переварив почти ничего.

— Значит, Вы, Учитель, — воскликнул я, — против обучения по книгам?

— Вовсе нет, Лобсанг, — ответил он. — Я, как и всякий мыслящий человек, против тех, кто скупает брошюрки и книжицы о тайных культах, о так называемом оккультизме. Эти люди отравляют свою душу. До тех пор, пока они не выбросят из головы все ложные знания и не станут чистыми как дети, пути развития закрыты для них.

— Достопочтенный Лама, — спросил я, — как можно сойти с ума, как неправильное чтение приводит к путанице?

— Это длинная история, — сказал лама Мингьяр Дондуп. — Для начала следует разобраться с основами, так что запасись терпением и не перебивай. На Земле мы похожи на куклы, созданные из колеблющихся молекул, окруженных электрическими зарядами. Гораздо быстрее вибрирует наше Высшее Я, и его заряд намного выше. Но между этими вибрациями существует определенная взаимосвязь. Находясь на Земле, человек может общаться со своим Высшим Я. Этот процесс напоминает разговор по радио: радиоволны пересекают моря и континенты, позволяя людям разных стран слышать друг друга. Наш мозг играет роль радиоприемника. Он принимает от своего Высшего Я «высокочастотные» инструкции и указания, преобразует их в низкочастотные импульсы, а они управляют нашими действиями. Вообще, мозг представляет собой электро-механико-химическое приспособление, которое и делает нас полезными на этой Земле. Правда, иногда химические вещества вынуждают мозг работать неправильно, вероятно блокируя часть передачи. Это происходит оттого, что мы очень редко здесь, на Земле, принимаем прямую «трансляцию» непосредственно от Высшего Я. Ум способен ограничивать действия, с ним не советуясь. Ум может брать на себя определенную ответственность и даже формировать собственное мнение. Так он пытается проложить мост между «идеальными» условиями Высшего Я и реальными земными трудностями.

— А люди на Западе разделяют эту теорию мозгового электричества? — поинтересовался я.

— Да, — ответил Наставник. — В некоторых клиниках волны мозга заносят на карту. Было замечено, что многие умственные расстройства сопровождаются характерными изменениями картины волн. Так, по мозговым волнам можно судить о том, страдает ли их обладатель тем или иным умственным заболеванием. Иногда наоборот, больное тело вырабатывает создающие помехи для волн химические вещества, которые вызывают признаки безумия.

— Этот японец очень дикий? — спросил я с опаской.

— Идем, сам увидишь, — отозвался Лама. — У него сейчас просветление.

Лама Мингьяр Дондуп встали быстрым шагом вышел из комнаты. Я вскочил и поспешил за ним. Спустившись на другой этаж, мы проследовали в дальнее крыло, где размещались те, кто нуждался в специальном уходе. В маленькой нише, невесело уставившись в потолок, сидел монах-японец. Он вскочил при виде Наставника, переплел пальцы рук перед грудью и низко поклонился.

— Сидите, — остановил его Наставник. — Я привел к вам молодого человека, чтобы он мог услышать ваши слова. По приказу Высочайшего он проходит специальное обучение.

Лама поклонился и ушел. Несколько мгновений японец пристально разглядывал меня, затем кивнул, чтобы я садился. Я сел — на некотором расстоянии, все еще опасаясь его буйства.

— Не забивай себе голову всем этим печатным оккультным мусором! — резко начал японский монах. — Эта неудобоваримая снедь задержит твое духовное развитие. Я изучал все религии, все метафизические культы, которые только встречал. Они отравили меня, затянули облаками мой кругозор. Они вдолбили в меня уверенность в том, что я — особо избранный. Теперь мой мозг поврежден, и временами я теряю контроль над собой — вырываюсь из-под опеки моего Высшего Я.

— Но Сударь! — воскликнул я. — Как можно учиться, ничего не читая? Какой вред могут принести напечатанные слова?

— Мальчик! — ответил он. — Читать, конечно, можно. Но следует тщательно выбирать, что читать, и быть абсолютно уверенным, что понимаешь написанное. Печатное слово не таит опасности, опасность в мыслях, которые оно пробуждает. Не нужно быть всеядным, смешивая несовместимое. Остерегайся книг, обещающих тайную силу, — ты сможешь вызвать неуправляемую мыслеформу, как это сделал я. Кроме вреда, она ничего не принесет.

— Вы бывали во всех странах мира? — спросил я.

— Я родился в маленькой японской деревушке, — сказал он, — и когда достаточно подрос, поступил на Священную Службу. Годами я изучал религии и оккультную практику. Затем мой Старший приказал мне отправиться в дальние страны. Обучаясь, я провел пятьдесят лет, путешествуя из страны в страну, с континента на континент. Своей мыслью я породил силы, которыми не смог управлять, — силы, живущие в астрале и задевающие временами мою Серебряную нить. Возможно, позже мне позволят рассказать тебе больше. Но сейчас я слишком ослаблен последним приступом и должен отдохнуть. Ты можешь зайти еще, если твой Наставник позволит.

Я отвесил поклон и оставил его одного. Увидев, что я уже ухожу, к нему заторопился монах-медик. Я еще раз украдкой бросил любопытный взгляд на лежащих здесь монахов. Затем, повинуясь настойчивому телепатическому зову, поспешил к Наставнику, ламе Мингьяру Дондупу.