Глава 12

Была восхитительная южная ночь, когда звезды кажутся особенно яркими и такими близкими, что хочется бездумно созерцать их, наслаждаясь ощущением необъятного пространства вселенной и манящих тайн далеких миров, которые, к сожалению, мне так никогда и не удастся постичь. Теплый воздух, наполненный дурманящими запахами земли, травы и леса, ласкал кожу, расслабляя и успокаивая меня после изнурительной тренировки.

Ли предложил разложить костер у водохранилища.

— Твоя энергия сейчас слишком агрессивна, — сказал он. — Позволь воде забрать твое возбуждение и поглотить его. Слейся с поверхностью озера и стань таким же спокойным и безмятежным, как водная гладь.

Я так устал, что у меня почти не оставалось сил, чтобы выполнять упражнение, которое он имел в виду, но видимо это состояние усталости и умственного оцепенения, близкое к полусну на сей раз сыграло мне на руку. Упражнение, которое обычно требовало от меня значительных усилий, получилось само собой, словно слова Учителя включили во мне какой-то спусковой механизм. Безо всякой эмоциональной реакции, только на фоновом ощущении удовольствия, покоя и легкого удивления я почувствовал, как от ног к голове, заполняя все уголки моего тела, поднимается поток прохладной, сверкающей, кристально чистой воды, как будто из моих подошв забил мощный, ласкающий меня изнутри фонтан.

Вода заполнила меня целиком, и внутренним взором я увидел, как бы в разрезе, оболочку своего тела, растягивающуюся под напором заполняющей его воды. На какое-то мгновение в моем сознании всплыла картинка из учебника физики, иллюстрирующая силу поверхностного натяжения в верхнем слое молекул воды. Я ощутил свою кожу, как слой таких молекул, цепляющихся друг за друга и пытающихся удержать неизменной форму моего тела, но напор воды оказался сильнее, и тело, стремительно расширяясь в стороны, понеслось куда-то вниз, сливаясь с озерной гладью. Последним впечатлением было то, как я сливаюсь с озером, а поверхность моих рук и груди растекается по поверхности. Одновременно я чувствовал толщу воды внизу и давление воздуха сверху.

Я медленно приходил в себя, вновь ощущая свое лежащее на земле тело с тупо ноющими после тренировки мускулами. Ли высился надо мной как скала, демонстрируя своей преувеличенно выразительной мимикой всю степень своего недовольства мной.

— Ай-яй-яй, разве можно быть таким ленивым, — укоризненно цокая языком, говорил он. — Я сказал, что мы должны развести костер и поесть. Когда ты, наконец, будешь слушаться меня? Если я говорю, что мы будем есть, это означает, что мы будем есть, а не спать, понимаешь?

— Ли. — начал я, — ты представляешь, у меня получилось…

— Что у тебя действительно здорово получается, так это плюхаться на землю и засыпать в самый неподходящий момент. Ты собираешься разводить костер или нет? Я затрачиваю на тебя столько сил, что мне просто необходимо подкрепиться.

Я встал и начал собирать дрова. Учитель был прав, вода действительно успокоила меня. Возбуждение, дающее о себе знать неприятным ощущением в области головы, шеи и плеч исчезло, сменившись приятной прохладой. Утихала боль в утомленных мышцах.

— Учитель, а вода всегда успокаивает? — спросил я.

— Ты же сам знаешь, что нет. Помнишь, что я говорил об использовании стихий? Когда же ты, наконец, научишься не задавать вопросы, на которые сам знаешь ответ? Просто в данный момент тебе надо было избавиться от излишка агрессивной энергии, и использование спокойной воды было одним из способов.

Около получаса мы провели в молчании. Я занимался костром и приготовлением пищи. Учитель сооружал из трав и корешков какой-то мудреный салат.

Еда заметно улучшила настроение Ли. Он привалился спиной к стволу дерева, с удовольствием прихлебывая из кружки душистый травяной чай.

— Пора тебе становиться более самостоятельным, мой маленький брат, — сказал он. — Мы уже говорили с тобой о человеческой жажде преклонения перед авторитетами. Воин должен уважать авторитет, но не преклоняться перед ним. Когда ты задаешь мне вопрос, на который сам можешь ответить, ты удовлетворяешь свою жажду преклонения перед авторитетом, и следование этой жажде ослабляет тебя, делая тебя зависимым и неуверенным в себе. Если же ты научишься сам отвечать на свои вопросы, то достигнешь мудрости.

— А как же тогда отношения Учителя и ученика? — спросил я. — Без тебя я мог бы попытаться ответить на некоторые вопросы, но вряд ли это были бы правильные ответы. Ты изменил меня, и я считаю, что без Учителя невозможно измениться и встать на правильный путь.

— Вопрос не в том, есть ли у тебя Учитель, а в том, можешь ли ты учиться, — сказал Ли. — Посмотри на Славика. Он слышит те же слова, видит те же техники, что и ты, но извлекает из этого нечто совсем другое. Конечно, формально можно сказать, что он учится, но он в основном впитывает ложные знания и делает ложные выводы. Главная же часть учения проходит мимо него. Люди вообще не замечают главные вещи. Прежде чем я вошел в твою жизнь, у тебя был другой Учитель, не менее значимый для тебя, чем я, но ты не слушал его и почти ничему не научился. Мое преимущество как Учителя в том, что я заставляю тебя слушать, но это дается нелегко. Как европеец, ты в основном понимаешь язык палки.

— О чем ты говоришь? — не понял я. — Какой Учитель у меня был до тебя?

— Самый лучший из учителей. Этот Учитель есть у каждого из нас, и я до сих пор прислушиваюсь к его советам. Имя этого Учителя — Жизнь.

— Это слишком просто, — сказал я. — Естественно, что жизнь нас учит, но если бы она учила нас правильным и нужным вещам, в мире не было бы войн, и все были бы мудрыми и счастливыми.

— Ты не прав, — возразил Ли. — Дело не в том, что жизнь — плохой учитель, а в том, что у этого учителя плохие ученики. Они не обращают внимания на то, что происходит с ними и вокруг них, или не делают правильных выводов из преподанных им уроков. В большинстве случаев они даже не замечают, как жизнь преподает им уроки. Основатели клана Бессмертных когда-то тоже были обычными людьми, но их отличало от остальных умение учиться. Сейчас ты попробуешь увидеть то, чего обычно не замечаешь. Погрузись в медитацию воспоминаний и расскажи мне что-нибудь самое простое и обыденное из твоей жизни и жизни окружающих тебя людей. Постарайся увидеть эту жизнь так, как ты обычно ее видишь, а потом ты посмотришь на нее глазами человека, который умеет учиться у главного и лучшего Учителя всех живых существ.

Я пытался представить, что может быть самым простым и обыденным в моей жизни, когда голос Учителя оторвал меня от размышлений.

— Расскажи мне о твоем доме, твоих соседях и твоем дворе, — сказал он.

Я закрыл глаза и погрузился в медитацию воспоминаний. Сначала ко мне пришло чувство, согревшее мое сердце теплым ощущением любви к месту, где я появился на свет, а потом перед глазами начали проплывать картины из такой будничной и в то же время наполненной событиями, приключениями и страстями жизни моего двора.

Я жил в старой части Симферополя, в самом его центре, рядом с Центральным универмагом. Мой дом представлял из себя серое двухэтажное строение чуть ли не дореволюционной постройки. Подобно крепости, он окружал небольшой прямоугольный дворик, проникнуть в который можно было только через облупленную и благоухающую мочой арку. Когда грузовой автомобиль, ежедневно подвозивший товары к черному ходу продовольственного магазина, блокировал проход, ни одна машина не могла ни выехать, ни въехать.

Дом был таким старым, что в нем не было никаких удобств. Невообразимо грязный и вонючий туалет располагался внизу, рядом с дровяными сараями. Моя мать, с детства имеющая болезненную тягу к чистоте, незаконным образом, поскольку официально это делать не дозволялось, провела к нам в квартиру холодную воду, и мы, на зависть соседям, стали первыми в доме обладателями большой чугунной ванны с титаном, отапливаемым дровами, и даже туалета. Правда, за недостатком площади и ванна и туалет располагались в узком коридоре между комнатой и четырехметровой кухонькой, и отделялись всего лишь матерчатой занавеской, но мы были счастливы. Гости, правда, чувствовали себя не совсем уютно, когда необходимость вынуждала их уединиться за занавесочкой, колыхавшейся от шагов людей, снующих по коридору, но нас это не беспокоило. Мы привыкли.

Каждый двор обязательно имеет свою местную достопримечательность. В нашем дворе такой достопримечательностью была моя мама. В течение последних тридцати лет жизни она болела раком. В молодости она перенесла брюшной тиф, туберкулез, и, помимо того, обладала уникальным набором всевозможных заболеваний, одна мысль о которых могла бы свести в могилу более впечатлительного и нервного человека. Но только не мою мать. Инвалидность первой группы не могла сломить сверхэнергичный, властный, непреклонный и прямолинейный, как линия коммунистической партии, характер Александры Авенировны. Ее образ мыслей был так же прямолинеен и непреклонен.

Мама всегда знала, что есть черное и что есть белое. Она молниеносно принимала решения и ни на секунду не сомневалась в их правоте. Коммунизм — это хорошо. Все остальное — плохо. Добро — это хорошо. Зло отвратительно и должно быть наказано. Мама не принимала возражений и не шла на компромиссы. Сослагательное наклонение полностью отсутствовало в ее лексиконе. Если она что-то изрекала, то это был приказ, и тот, кто посмел ослушаться приказа, вызывал на свою голову шквал возмущения, под которым трудно было устоять. Даже когда мне было уже за тридцать, и я переехал жить в Москву, мама регулярно писала мне письма, заполненные лозунгами и наказами приблизительно следующего содержания:

«Дорогой Шурик! Зимой приказываю тебе надевать шапку. Одевайся тепло и хорошо застегивайся. Запомни, деньги в жизни не главное, главное — честь. Будь чистым и ешь хорошо…» и так далее.

Поскольку мама пребывала на пенсии по инвалидности, а добровольные общественные нагрузки и активная деятельность в местной коммунистической ячейке не могли поглотить все ей свободное время, большую часть дня она проводила, стоя у кухонного окна и активно вмешиваясь в жизнь двора. Громовым командирским голосом она отдавала приказы, к которым все уже привыкли и на которые никто не обращал внимания.

Грузчикам магазина мама объясняла, как правильно разгружать ящики. Водителя машины, подвозившего продукты, она каждый день крыла последними словами за то, что он перекрывал вход в арку, мешая выходить на улицу, детям она давала указания, как они должны играть, и призывала их вырасти честными и всегда следовать заветам дедушки Ленина. Она вмешивалась в личную жизнь соседок, наставляя их, как лучше управляться с мужьями, этими эгоистичными грязными скотами, у которых кроме пьянки и баб ничего нет на уме. Словом, мама была умом, честью и совестью двора.

В отличие от мамы, остальные жители пребывали в убеждении, что между черным и белым существует широкий спектр всевозможных оттенков серого цвета, и вместо готовности умереть, отстаивая абстрактные принципы коммунистической морали, демонстрировали понимание того, что если хочешь жить хорошо, нужно уметь приспосабливаться. Иногда у меня создавалось впечатление, что моя семья была единственной во дворе, действительно живущей на одну зарплату. Прочие обитатели, подобно обществам, существовавшим на ранней стадии развития феодализма, процветали за счет натурального обмена. Каждый приносил с места работы все, что был в силах вынести.

Живущий под лестницей мясник регулярно радовал друзей и знакомых свежими кусками мяса. Его он обменивал на пояса, кошельки и обрезки кожи, которыми снабжал двор дядя Вася с кожгалантерейной фабрики, или на консервы, которые дядя Коля доставал на консервном заводе имени Первого Мая.

Тетя Нюра из продуктового магазина приносила все, что поддавалось разбавлению. Если бы можно было разбавить колбасу, она разбавила бы и ее. Она выносила продукты много лет, ни разу не попавшись, и была, так сказать, несуном-ветераном, но, как известно, даже профессионалы иногда совершают промахи, и она прокололась на нелепой случайности: внезапно нагрянувшая ревизия наткнулась на записку: «Маня, творог не разбавляй, я уже разбавила.»

Пару раз в неделю с соседнего двора заходила толстая веселая хохлушка тетя Зоя с кондитерской фабрики, обменивая шоколад на прочие материальные ценности. Народ подхалтуривал и промышлял левыми заработками и кустарным производством. Но, как ни странно, вся эта нелегальная деятельность ускользала от бдительного ока мамы. Или соседи, испытывающие священный трепет перед ее непримиримой ненавистью к паразитам, расхищающим социалистическую собственность, очень хорошо конспирировались, или же мама подсознательно не хотела замечать пороков столь боготворимого ею строя и столь любимого ею двора.

Когда я впервые принес с уборки урожая несколько килограммов яблок, мама, заподозрившая, что фрукты мне достались не совсем честным путем, учинила скандал, по накалу страстей не уступающий монологу Тараса Бульбы, обвинявшего сына в измене родине, и мне пришлось уверить ее, что яблоками меня поощрили за передовую работу.

— Я горжусь тобой, сынок, — сказала мама. — Я сделала все, чтобы ты вырос честным человеком, и я не переживу, если ты свернешь на кривую дорожку.

Я торжественно поклялся быть честным, и инцидент с яблоками был исчерпан.

Естественно, что меновая торговля, как и совместное пользование туалетами во дворе не могли не порождать конфликтов, переходящих в небольшие локальные войны, жаркие, но довольно быстро заканчивающиеся. Но как бы ни враждовали соседи и как бы они ни поливали друг друга грязью, обмениваясь последними сплетнями и новостями, инстинкт самосохранения, а может быть чувство солидарности мелких нарушителей закона не позволяло им в разговорах с мамой упоминать о сомнительной деятельности прочих обитателей двора.

Но если теневая экономика ускользала от бдительного маминого ока, то ее любознательность с лихвой вознаграждалась хитросплетениями любовных историй соседей. Мама могла часами осуждать неверных супругов, с наслаждением подсчитывая количество любовников и вдаваясь в детали семейных ссор. Громовым голосом она изрекала лозунги, объясняя, какой должна быть добродетельная женщина и мать семейства, и как мужчина не должен терять достоинства и чести. Соседские кумушки согласно кивали, наслаждаясь, за неимением в то время телесериалов о душевных терзаниях богатых латиноамериканцов, страстями и приключениями собратьев по дому.

Похождения соседей вдохновили меня, и, воодушевившись, я позабыл об усталости. Ли весело хохотал, одобрительно покачивая головой на самых интересных местах.

— Тебе повезло, — сказал он. — У тебя был прекрасный опыт. Ты видел то, с чем многие люди не сталкиваются или чего они просто не замечают. И какие же идеи ты извлек из всего этого?

Я улыбнулся и пожал плечами.

— Хочешь жить — умей вертеться, — сказал я первое, что пришло в голову. — Нет смысла держаться за ложные принципы и идеи, и если хочешь жить более или менее нормально, иногда приходится идти на компромиссы и небольшие конфликты с законом, в случае, когда это относительно безопасно и не угрожает тюремным заключением.

— А как же насчет совести? — спросил Учитель. — Где провести границу? Если ты можешь стащить яблоки из сада, или кошельки на фабрике, не значит ли это, что с той же легкостью ты сможешь украсть кошелек соседа?

— На этом ты меня не поймаешь, — усмехнулся я. — Ты сам говоришь, что нужно выбирать срединный путь и что мораль и честь — понятия субъективные, которые каждый сам определяет для себя. В основном они зависят от культуры, времени и эпохи. В прошлом веке офицеры пускали себе пулю в лоб, если не могли заплатить долг чести — проигрыш в карты, но те же самые офицеры могли со спокойной душой не оплачивать свои счета у портных, не платить денег слугам, и совесть их нисколько не терзала. В то же время многие сейчас считают, что дуэли из-за женщин или самоубийство как путь избежать позора свидетельствуют о благородстве, чести и высокой морали дворян той эпохи.

Я бы скорее предпочел не драться на дуэлях и не проигрываться в карты, но при этом расплачиваться с реальными долгами людям, которые затратили для меня свое время и труд.

В то же время я не считаю преступлением принести яблок из колхозного сада, ведь все равно половину яблок растащат или они сгниют на складах. Государство столько лет нещадно эксплуатировало свой народ, что взять у него какую-то мелочь я не считаю зазорным. Но я не стал бы таскать консервы или кошельки с фабрики не из соображений морали, а просто потому, что внутренне мне было бы неприятно делать это. Однако это не значит, что я осуждаю соседей. Для них было бы трудно прожить и прокормить детей на одну зарплату.

— В чем-то ты прав, — сказал Учитель. — Но ты извлек из урока, который преподала тебе жизнь, только маленькую крупицу того опыта, который ты мог бы приобрести, если бы имел навыки обучения жизнью. Тебя всегда интересовали механизмы поведения людей, воинские искусства, способы существования тайных кланов, но все эти вещи — лишь адаптация к жизни, подобная той адаптации, которую ты можешь наблюдать в своем дворе.

В капле воды можно увидеть океан, а в океане можно увидеть каплю воды. Посмотри, разве не напоминает твой двор тайный клан, живущий в государстве по своим законам? Эти люди нашли свой способ существования в системе, которая не позволяет нормальному человеку работать так, как он хочет и получать соответствующий доход. Твоих соседей объединяет общая тайна, и даже если они ссорятся и враждуют между собой, эту тайну они не выдают никому из-за инстинктивного опасения, что если проговорятся они, об их незаконной деятельности тоже расскажут. В тайных обществах, особенно мафиозного типа, соблюдение секретности необходимо, иногда даже под страхом смерти.

Из примитивных соседских методов хищения социалистической собственности можно вывести целый ряд правил, которыми руководствуются шпионы тайных кланов. Например, из ошибки тети Нюры можно заключить, что никогда нельзя оставлять письменных свидетельств своего преступления. На этом можно попасться случайно или кто-нибудь потом сможет использовать документ для шантажа. Если бы тетя Нюра была умнее, она бы писала Мане записки специальным кодом, чтобы Маня могла понять, что творог уже разбавлен, а никто другой об этом бы не догадался. Кроме того, будучи профессионалами в своем деле, они без всяких записок на глаз должны были бы определять, разбавлен продукт или нет.

В существовании воина жизни не существует мелочей, и подобные детали очень важны для выживания в опасной ситуации. Из ошибки тети Нюры можно было бы сделать притчу, и тысячи подобных притч, основанных на реальной жизни и рассказанных воину в качестве уроков по осознанию, позволяют ему не совершать подобных ошибок. Ты не представляешь, сколько интересных выводов можно сделать, просто анализируя жизнь твоего двора, начиная от изобретения методов шпионажа до психологии взаимоотношений людей. Возьмем, например, твою маму. Скажи мне, как ты и твои соседи относятся к ней?

— Я очень люблю ее, — ответил я. — Для меня нет более близкого человека. Она посвятила мне всю свою жизнь и дала мне столько любви, сколько редкая мать могла бы дать своему ребенку. Я не разделяю ее идей и убеждений, но бессмысленно перевоспитывать старого человека, и я стараюсь разговаривать с матерью на ее языке, чтобы не обижать и не расстраивать ее. То же самое относится и к соседям. Они любят и уважают мою мать, но прекрасно понимают, что есть темы, которых в разговоре с ней лучше не касаться, и стараются избегать подводных камней.

— Обрати внимание на одну вещь, — заметил Ли. — Твоя мать ведь очень любопытная, деятельная и неглупая женщина. Однако хотя она принимает самое живое участие в жизни двора, она так и не догадывается о незаконных проделках соседей. Как ты думаешь, почему это происходит?

— Я считаю, что она просто не хочет ничего видеть, — сказал я. — Она слишком хорошо относится к соседям, и для нее было бы тяжелым ударом признать, что ее друзья живут за счет того, что она считает тяжким преступлением против общества, совести и морали.

— Верно, — подтвердил Учитель. — Ее сознание выбирает только то, что безопасно для него, что оно хочет видеть. Все зависит от того, как воспринимать окружающую действительность. То, как ты смотришь на вещи, определяет твою модель мира.

— Модель мира? — переспросил я. — Что это такое? Об этом ты еще не говорил.

— Модель мира, — медленно сказал Ли, — это то, как человек видит мир, то, как его сознание этот мир отражает. — Мир огромен и непостижим, и наше сознание не в силах вместить и осмыслить его. Оно строит удобную схему внешнего мира, которая позволяет человеку существовать и выживать. Эта схема или модель очень неполная и приблизительная. Ее можно сравнить со способностью видеть, зависящей от согласованной работы глаз и мозга человека. Глаза воспринимают волны определенного диапазона. Инфракрасное и ультрафиолетовое излучение они уже не различают. Но тех волн, которые глаз воспринимает, мозгу достаточно, чтобы создать картину, дающую возможность человеку ориентироваться в пространстве. Модель мира позволяет человеку ориентироваться в социуме и в окружающей среде.

Модель может быть более узкой или более широкой. Модель может быть более правильной или менее правильной, более или менее рациональной. Чем более широкой и правильной является модель, тем легче существовать и адаптироваться к жизни носителю этой модели.

«Спокойные» по мере продвижения по пути все более расширяют и совершенствуют свои модели жизни. Истинное проникновение в суть вещей — это и есть построение полной модели, но лишь единицы приходят к нему.

— Красивая идея, — сказал я. — Но это всего лишь схема. А как ее можно применить в реальной жизни? Ли укоризненно покачал головой.

— Ты совсем обленился, — заметил он. — Похоже, прогресс в физическом совершенствовании оборачивается регрессом твоих умственных способностей. Когда ты начнешь думать самостоятельно?

— Я всего лишь следую твоим указаниям, Учитель, — возразил я. — Ты сам учил меня, что если можно чего-то добиться более легким и простым путем, то не стоит ломиться в открытую дверь, пробивать лбом стены и чесать левой ногой правое ухо. Конечно, я могу придумать какую-нибудь теорию, но сейчас такая чудесная ночь, а ты рассказываешь так увлекательно, что я бы предпочел насладиться крупицами твоей мудрости вместо того, чтобы терзать нас обоих моими неуклюжими построениями.

— Да ты заговорил прямо как старик Хоттабыч, — восхитился Ли. — Ты готов на любые ухищрения, лишь бы не работать. Но в одном ты прав. Ночь действительно слишком хороша, чтобы убивать ее очарование твоими интеллектуальными рассуждениями. Подбрось-ка дров в костер, а то он совсем погас, и давай выпьем еще по кружечке чая.

Я набрал сухих веток, и пламя вновь взметнулось вверх, весело потрескивая и разбрасывая фонтаны искр. Учитель залил кипятком несколько щепоток трав. Свежий запах мяты защекотал мне ноздри. Мы пили чай в молчании, наслаждаясь шорохом легкого ветра в ветвях деревьев и пением цикад.

— Понимание моделей мира окружающих людей, — начал он, — это ключ к управлению ими. Почему люди вечно ссорятся, враждуют и не могут прийти к взаимопониманию даже со своими близкими? Дело в том, что их модели мира различны, и каждый убежден, что он действует правильно. Действительно, в рамках своей модели мира он прав. Я уже говорил тебе, что истина субъективна, и что «Спокойные» предпочитают ни с кем не спорить, потому что спорить с убежденным бессмысленно так же, как наливать в чашку новый чай не вылив старый. Здесь чай символизирует модель мира. Не вылив чай, то есть не разрушив прежнюю модель мира, невозможно объяснить человеку точку зрения носителя принципиально другой модели.

Представь себе диалог убежденного фашиста и убежденного коммуниста. Они могут спорить до хрипоты, но так и не поймут друг друга и каждый будет считать своего оппонента чудовищем и моральным уродом, в то время, как в рамках своих моделей оба могут быть честными и ответственными людьми.

Но модель мира не обязательно ломать для того, чтобы изменить человека. Ее можно просто расширить, и эта возможность расширения бесконечна. Так, например, в какой-то момент жизни и фашист и коммунист могут заинтересоваться идеями даосизма и расширить свои модели мира до того, чтобы понять, что истина субъективна и научиться если не принимать, то хотя бы уважать чужую точку зрения. Тогда они начнут замечать не только различия между собой, но и определенное сходство — как, например, в силе своей убежденности, в верности долгу и т. д. Им больше не захочется спорить, и, если они даже не придут к взаимопониманию, то, по крайней мере, перестанут вызывать друг у друга первобытную ненависть.

Для того, чтобы научиться общаться с людьми, понимать их и управлять их поступками, ты должен научиться примерять на себя их модели мира, видеть мир их глазами, и угадывать законы, которым подчиняются их модели. Есть и другие способы управления людьми, например отключение их сознания от стандартной модели поведения за счет шокирующих, не укладывающихся в их модель мира воздействий словом или действием, и навязывание нестандартного для них поведения. Но об этом мы сейчас не будем говорить.

Давай снова вспомним твою маму. Она обладает прекрасными душевными качествами, — добротой, развитым чувством справедливости, состраданием к людям, благородством души, но ее модель мира узка, как кругозор разъяренного носорога. Когда-то она выбрала для себя набор правил, которым бездумно подчинила свое поведение и существование. Это — моральный кодекс строителя коммунизма. Самое удобное для человека — иметь такой набор правил. Тогда нет необходимости думать, в муках искать правильное решение, задаваться вопросами о смысле бытия и философских проблемах. Жизнь очень проста. Все, что соответствует правилам-хорошо, все, что им не соответствует-плохо. Ты уже изучил мамину модель мира и научился общаться с ней в рамках ее модели. Если бы ты стал спорить с мамой о том, хорошо или плохо приносить домой колхозные яблоки, утверждая, что все так делают, ты бы ни за что не смог ее убедить, и, скорее всего, довел бы ее до сердечного приступа от невыносимой мысли, что сын, которого она пыталась вырастить честным человеком, стал гнусным и бессовестным расхитителем социалистической собственности. Однако ты сказал ей, что яблоками тебя премировали за передовую работу, и ее модель мира позволила ей насладиться криминально добытыми фруктами без страданий и угрызений совести.

Но если модель мира твоей матери очень жесткая и ограниченная, то представления о мире твоих соседей более широкие и допускают большую свободу действий. Их модели позволяют им жить более или менее комфортно, но никому из них не приходит в голову продолжать расширять свою модель. Возможно, что дополнительно расширив свои модели мира, они изменили бы жизнь к лучшему, не прибегая для этого к кражам и мошенничеству.

— А что нужно делать, чтобы расширить свою модель? — спросил я. — Учиться?

— Люди востока и запада по-разному понимают слово «учиться», — сказал Ли. — Для европейцев «учиться» означает накапливать знания, по большей части не нужные в реальной жизни. В восточном понимании это слово означает постигать мир, что сильно отличается от накопления знаний. Человек может прочитать тысячи книг и заполнить свой ум множеством сведений, но его модель мира останется такой же крошечной и жесткой, какой была в десяти-двадцатилетнем возрасте. Примеров этому можно привести множество. Вспомни Паганеля из «Детей капитана Гранта». Он уже пожилой человек, знаменитый ученый, обладатель множества титулов, но его способность ориентироваться в реальном мире осталась на уровне рассеянного несмышленого ребенка. Конечно, Паганель — образ несколько гротескный, но среди интеллигенции встречается множество людей, подобных ему. Люди со сходными моделями тянутся друг к другу, потому что им легче общаться между собой, чем понять и принять другой способ видения мира. Воин жизни старается понять любую модель и взять из нее то, что может ему пригодиться.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Воин жизни намеренно выбирает людей с чуждыми ему моделями и учится видеть мир их глазами. Тогда он начинает воспринимать вещи по-новому. На этой земле живут несколько миллиардов человек, и каждый считает, что именно он правильно ориентируется в окружающем мире и понимает больше других. Недаром люди вечно критикуют правительство и политиков, уверенные в том, что если бы они были президентами, то ситуация в стране немедленно улучшилась бы. Они обожают высказывать свое мнение и давать советы, особенно в областях, о которых они не имеют представления.

То же самое относится и к нациям. Обычно каждая нация уверена, что во многом превосходит своих соседей, и чем более невежественен народ, тем сильнее у него развито чувство собственного превосходства. Люди всегда с абсолютной уверенностью могут объяснить, почему они духовнее, умнее, трудолюбивее, честнее и порядочнее других. Но каждая модель мира — это приспособление к условиям существования, и каждая модель совмещает в себе более или менее адекватные представления.

Почему эмигранту так трудно приспособиться к условиям жизни в другой стране? Дело в том, что его модель создана в совершенно других условиях, и если ум человека недостаточно гибок, то вместо того, чтобы осмыслить отношение к миру коренных жителей, эмигрант считает их ограниченными личностями, неспособными понять его и оценить. Окружающие, на подсознательном уровне чувствующие его оборонительную позицию, тоже относятся к чужаку с подозрением.

«Спокойные» намеренно периодически меняли страну проживания для того, чтобы расширять и вливать свежую струю в свое восприятие мира. Они изучали новый язык, новые традиции и обычаи и впитывали в себя все лучшее, что имеет чужая культура, не теряя своей индивидуальности.

— Я сталкивался с подобным непониманием другой культуры, — заметил я. — Некоторые мои знакомые эмигрировали в Америку и другие страны, и хотя они там неплохо зарабатывают и живут гораздо лучше, чем в Союзе, они находятся в социальной изоляции и тоскуют по прежней жизни. Даже если они заводят там друзей, то не находят общих тем для разговора, общих интересов и не испытывают удовлетворения от общения.

— Это естественно, — сказал Ли. — Я уже много раз говорил тебе о кругах или плоскостях, соответствующих лучам фигуры восьми триграмм. Ты научился использовать их в бою, в общении, но я еще не упоминал о том, что каждый круг символизирует одну из восьми основных черт, характеризующих модели мира разных людей. Две из таких основных черт, используя привычный для тебя язык, можно назвать интеллектуальностью и эмоциональностью. Основная черта, характеризующая русских интеллигентов — это их стремление к излишней интеллектуальности, доходящее до абсурда. Их любимое занятие — собираться на кухнях и за бутылочкой вина или за чашкой чая рассуждать обо всем, о чем только можно, а заодно и делиться свежеприобретенной информацией. Они говорят о недавно прочитанных книгах, о новых идеях и теориях, о политике, о чувствах, об НЛО и восточных учениях и изобретают теории на все случаи жизни. Их цель и их удовольствие — в обмене информацией.

Легко понять, как сложилась такая черта их модели мира. Советский Союз — трудная страна для жизни. С одной стороны — суровый холодный климат, не позволяющий проводить много времени и развлекаться вне дома, с другой стороны — ограничения, накладываемые режимом на информацию, развлечения и поведение народа. У людей нет денег, чтобы ходить в рестораны, мало возможностей проводить время на танцах и вечеринках. Естественно, что создается специфическая форма адаптации к недостаточности физической активности, чувственных и эмоциональных впечатлений — погружение в мир книг и абстрактных интеллектуальных идей и теорий.

У американцев нет этих проблем. У них гораздо более мягкий и теплый климат, высокий уровень жизни, огромный выбор мест вне дома, где можно проводить свой досуг, вместо недостаточности информации скорее ее избыток за счет переразвитых средств массовой информации, многоканального телевидения, компьютеров и прочих радостей цивилизации.

Американцам нет необходимости адаптироваться к недостатку информации и впечатлений за счет погружения в пучины интеллектуальных рассуждений. Наоборот, им нужно отдыхать от переизбытка информации и впечатлений, расслабляясь в общественных местах, проводя время на море под жарким солнцем, занимаясь спортом, улучшая состояние здоровья и приобретая новые вещи, чтобы еще больше повысить свой уровень жизни.

Естественно, что когда русский эмигрант вместо того, чтобы повеселиться с американцем на дискотеке, навязывает ему интеллектуальную дискуссию, как своим русским друзьям на шестиметровой кухне, он встречает полное непонимание. В результате русские интеллигенты считают американцев невежественными и бездуховными, неспособными понять их загадочную русскую душу, а американцы считают русских высокомерными холодными занудами, с которыми нельзя нормально пообщаться и повеселиться.

Еще тяжелее взаимопонимание северных народов с южными, как, например, с неграми и латиноамериканцами. У них мы сталкиваемся с новой формой адаптации к окружающему миру. Низкий уровень жизни в сочетании с благодатным климатом и изобилием природы, дающей пропитание и кров формируют эмоциональный тип.

Завтрашнего дня не существует. Но сегодня светит солнце, кроны пальм колышет освежающий ветерок, ласковые волны накатывают на белый песок — жизнь прекрасна, и надо радоваться ей, танцевать, петь, любить и наслаждаться еще одним спокойным прекрасным днем, который нам подарила судьба. Люди собираются вместе не для того, чтобы обменяться интеллектуальными идеями, — нет, они обмениваются впечатлениями и чувствами. Они разделяют чувства друг друга и наслаждаются ими. Может быть, что их чувства столкнутся и высекут искру гнева, не сдерживаемую контролем рассудка. В гневе они могут убить друг друга, бросаясь в драку и не думая о последствиях, а могут так же быстро остыть и вновь танцевать и веселиться, радуясь, что жизнь прекрасна.

— Знаешь, я вспомнил анекдот на эту тему, — улыбнулся я.

— В Африке лежит негр под пальмой. Подходит к нему белый и спрашивает:

— Ты что тут лежишь?

— Жду, пока кокос упадет.

— А почему бы тебе не залезть на пальму и не нарвать кокосов?

— А зачем?

— Ты мог бы сложить кокосы в мешок, отнести на базар, продать, на вырученные деньги купить тачку, снова наполнить ее кокосами, продать их, купить автомобиль и возить кокосы на рынок в автомобиле.

— А зачем?

— Как зачем? Чтобы потом хорошо жить и не работать!

— А я и так хорошо живу и не работаю!

Ли расхохотался.

— Великолепный анекдот, — сказал он. — Мы видим, как сталкиваются две совершенно чуждые друг другу модели мира. Белому кажется, что негр бессмысленно растрачивает свою жизнь, валяясь целыми днями под пальмой, а негр совершенно убежден, что только полному идиоту может прийти в голову идея в такую жару собирать кокосы и таскать их на базар, чтобы в конце концов прийти к тому, что он делает сейчас — лежать под пальмой и наслаждаться покоем.

А теперь посмотрим, как сформировалась модель твоих любимых японских самураев. Особенности жизни на японских островах создали совершенно иной тип адаптации. Разгул стихии создавал постоянную угрозу жизни людей. Из-за частых землетрясений было опасно строить дома с мощными стенами, которые могли, обрушившись, похоронить под собой хозяев. Недостаток места заставлял возводить жилища очень близко друг от друга, поэтому все, что происходило за тонкими стенами тут же становилось достоянием соседей. Осознание нависающей смерти, которая могла настигнуть тебя в любой момент в сочетании с необходимостью сдерживать и скрывать свои чувства выработало сильную волю и внутреннюю дисциплину, способность ухода из жестокого и непредсказуемого внешнего мира во внутренний мир в поисках тишины и спокойствия духа.

Посмотри, какие разные модели мира, но разве можно сказать, что одна из них лучше другой? В каждой из них есть прекрасные качества и есть свои недостатки. Эмоциональность и способность наслаждаться жизнью латиносов не уравновешена контролем рассудка, и неудача или жестокое разочарование могут сломать или даже уничтожить их.

Суровая внутренняя дисциплина и уход в свой внутренний мир японцев с одной стороны создают прекрасных работников и воинов, но, с другой стороны, не позволяют полноценно взаимодействовать с внешним миром и наслаждаться жизнью.

Склонность к интеллектуальным рассуждениям русских интеллигентов выхолащивает и обедняет их эмоциональную жизнь, потому что рассуждать о жизни и жить — это совершенно разные вещи, но до некоторой степени они это компенсируют, сохраняя, развивая и передавая следующим поколениям культурные традиции и ценности.

Воин жизни, общаясь с носителями моделей с ярко выраженными основными характерными чертами, расширяет свою модель мира и свою способность к адаптации. Он развивает в себе внутреннюю дисциплину японца, детскую непосредственность эмоционального восприятия латиноса, холодную рассудочность северных жителей и умеет на основе своей модели конструировать другую, ложную или частную модель, которая нужна ему в данный момент и в данной ситуации.

Помнишь, когда я говорил тебе о «Вкусе плода с дерева жизни», я упоминал о «поедании плода» и «аромате плода». «Плод с дерева жизни» — это твоя жизнь, и в то же время это ты сам. Ты поедаешь плод и в то же время растишь и формируешь его. Для воина жизни, идущего к бессмертию этот процесс уничтожения и созидания самого себя вечен и символически может быть выражен в картине змеи, кусающей свой собственный хвост.

«Аромат плода» имеет непосредственное отношение к общению с людьми и с воздействием на них. «Аромат плода» — это твое отражение во внешнем мире. Он складывается из твоего внешнего вида, запаха, твоих привычек и характерных черт, из того, что ты сам думаешь о себе и из того, что о тебе думают другие. Его создают слухи, которые ты сам распространяешь о себе и слухи, которые распускают о тебе окружающие.

«Аромат плода» можно назвать внешним отражением модели мира, и можно сказать, что модель мира — это внутренняя основа «аромата плода». Чем шире и полнее модель мира человека, тем тоньше и незаметнее «аромат» его плода. Чем уже и акцентуированное модель — тем сильнее и специфичнее соответствующий ей «аромат».

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я. — Но слово «аромат» все-таки больше у меня ассоциируется с запахом, и мне трудно создать в своем воображении образ, связывающий модель мира с запахом. Почему чем более полна модель мира, тем менее заметен ее аромат? Я думал, что полнота модели делает человеческую личность более сильной, насыщенной и яркой. Почему же это не выражается во внешнем проявлении модели?

— Да, похоже ты переутомился, раз задаешь подобные вопросы, — сыронизировал Учитель — Но твое непонимание связано еще и со спецификой языка. В китайском языке слово «аромат» имеет более широкий спектр значений и ассоциаций, чем в русском, и тебе надо создать в своем сознании соответствующую ассоциацию между словом «аромат» и проявлениями личности человека. Постарайся почувствовать то, что я имею в виду. Вспомни какую-нибудь очень яркую и выраженную личность.

Встречаются люди, при одном взгляде на которых окружающие чувствуют исходящую из них силу и энергию, есть люди, сразу вызывающие отвращение или жалость. Это чувство, порой неуловимое и трудно определимое, а иногда сильное и устойчивое, которое возникает при виде кого-либо, при мыслях или воспоминаниях о нем и есть восприятие аромата его плода. Чем ярче выпячена какая-то сторона личности, тем сильнее аромат. Но чем полнее становится модель мира человека, тем меньше у него остается доминирующих черт характера.

«Спокойный» следует по срединному пути, прокладывая его между крайностями и противоположностями, и таким же становится его характер. В нем нет ни добра ни зла, ни добродетелей, ни пороков, ни любви, ни ненависти, ни радости, ни горя. В нем присутствует все, и в то же время в нем нет ничего. Он становится просто отражением окружающего мира, независимым и от него, и от превратностей судьбы. Поэтому он становится незаметным, и обычный человек просто не обратит на него внимания, не сможет прочувствовать и оценить его аромат. Воин жизни умеет быть незаметным, но, в случаях, когда это ему необходимо, он изменяет свой «аромат», искусственно выделяя наиболее подходящую для каждой конкретной ситуации частную модель мира с соответствующим ей «ароматом». Я много раз проделывал подобные трюки для тебя.

— Да уж, — усмехнулся я. — Никогда в жизни не забуду нашу первую встречу. Такого сногсшибательного «аромата» я никогда в жизни не нюхал. Особенно когда ты плевался в пельменной пенками от кофе, а потом блеванул прямо у двери, чтобы показать мне, как облегчается воин перед боем.

— А что, неплохо получилось, — с гордостью произнес Ли и встал, потянувшись всем телом так, что хрустнули кости. — Мне понравилось выражение твоего лица, когда я схватил тебя рукой, испачканной в рвоте. Могло показаться, что тебя заставляют проглотить салат из протухших лягушек с пауками и скорпионами, но в твоих глазах была написана решимость идти до конца. За это я тебя и полюбил…

Решив последовать примеру Учителя, я тоже встал и потянулся, растягивая затекшие мышцы. Время уже перевалило далеко за полночь. Небо на востоке начинало потихоньку светлеть, предвещая приближение восхода. Ветер стих. Воздух был напоен свежестью и влажной прохладой, идущей от воды.

— Давай прогуляемся вдоль берега, — предложил Ли.