СМЕРТЬ

Почему мы так уверенно начинаем с того, что смерть не убьет каждого из нас? Из существующего порядка вещей. На всем нашем предыдущем пути постоянно возникали узловые моменты, от прохождения которых зависело само наличие или отсутствие смысла в окружающем нас мире и нашего места в нем. Говоря о смерти, мы подошли к моменту, когда все уже ясно, кроме нее, везде и во всем система доказала свое абсолютное совершенство. Просто не может быть, чтобы оставшаяся мелочь свела все на нет. Отсюда и наша уверенность.

А смерть в ее традиционном понимании действительно сводит все на нет, лишая все смысла в конце так же, как эволюция в начале. Несколько поколений советских людей воспитывалось на том, «что жизнь дана человеку только один раз, и прожить ее надо так, чтобы…» и т. д. А какая, собственно, разница, как надо ее прожить, если она дана всего один раз? Что для меня изменится, если я ее проживу не так? И что изменится, если я проживу ее «так»? В любом случае меня это совсем не будет касаться после смерти. Таким образом, любое «надо» относительно моей единственной жизни вообще не должно ко мне никак прилипать в этом случае!

При такой постановке вопроса смерть никак не может быть стимулом для целенаправленно организованной жизни, поскольку своим приходом отменяет и саму жизнь, и все то, что мы «целенаправляли» в ее процессе.

В совершенной системе нет ничего лишнего, не работающего на общий замысел. Так же точно и смерть, поскольку она присутствует в абсолютно совершенной системе вещей, должна иметь свой смысл и свою пользу. Итак, наша задача упрощается до смешного: надо просто найти пользу этого явления и по достоинству оценить его роль в общей системе. Естественно, задаваясь именно такой целью, — посмотреть пристально на смерть в поисках ее истинного, благодатного смысла, мы должны исходить из того, что у смерти обязательно должен быть именно такой смысл, а не какой-либо другой. Этим и оправдывается наш уверенно оптимистический напор в начале главы «Смерть».

Мы также не согласимся с тем, что искать исключительно положительный ее характер является отголоском странностей психики тех, кто этим занят. Потому что уже до нас существовало мнение, что смерть все же полезна, и люди, которые это мнение высказали, не считаются странными. По крайней мере, ни под одним из их бюстов или портретов мы на такую ссылку не натыкались. Речь идет о великих философах, и главную пользу от смерти они видели в том, что она является источником потребности в философствовании, неким ключом зажигания, который включает высокие, отвлеченные от обыденного и земного, размышления. Крутящим моментом в этом повороте ключа считается неодолимый страх смерти, жуткое подсознательное ожидание величественной по безысходной трагичности встречи с холодной и мертвой вечностью. В этой трактовке смерть общепризнанно является олицетворением вечности, наполненным ощущением страха и ужаса перед небытием, которое побуждает к высокой и сложной мыслительной деятельности. Не было бы смерти — не было бы философии.

Мы заранее отказываемся от бюстов и портретов, благодаря чему с легким сердцем позволим себе с этим не согласиться. Прежде всего, состояние страха и ужаса, может быть, и воздействует тонизирующе, но нисколько не ободряюще. Ничего высокого из этого состояния выплеснуться не может. Парализующее и стрессовое состояние страха — вряд ли хороший помощник для продуктивного поиска светлых истин. Отсюда только один путь: к пессимизму и отрицанию, поскольку смерть универсально отрицает любого мыслителя, а как следствие, и то, что он успевает намыслить к тому времени, когда она его выключит, как радио.

Еще Авиценна показал, что пышущий здоровьем барашек необратимо хиреет и помирает только оттого, что рядом с его загончиком устанавливается клетка с волком. Находясь рядом с таким волком, как смерть, барашек любой мысли так же должен хиреть и обессилеть. А зачем такая философия? И без нее бывает достаточно тошно временами.

Понятно, что каменщик должен хвалить землетрясение: работы привалит после разрушений много. В этом смысле от землетрясений есть несомненная польза. Для каменщика. Но все остальные, не каменщики, с удовольствием обошлись бы без его ударного труда на почве таких печальных обстоятельств. В данном случае каждый квадратный метр его кладки нас радовал бы только относительно того, что стало лучше по отношению к тому, что было совсем плохо. Но чистой радости, как в случае постройки дома не в порядке восстановления его из праха, мы не испытывали бы. Так же и та философия, которая порождена страхом и ужасом, никак не может нам приносить чистой радости, поскольку никакая техника ума не заслонит собой животного оцепенения от мысли, что в недалеком будущем состоится вынос тела. Нашего собственного.

Кроме того, какой смысл вообще философствовать, если не о жизни? Ведь именно из-за нее весь сыр-бор разгорается в философских спорах. Философия — это и есть непосредственно наука о жизни. А какой смысл о ней, о жизни философствовать, если ее надо успеть прожить один раз? Рассматривая жизнь, как хроническую болезнь со смертельным исходом, чем подобало бы больше заниматься — успеть пожить или успеть подумать, как надо пожить? Если человек, считающий, что со смертью он исчезнет навсегда, не живет жизнью, а только думает о ней, то, следовательно, тем самым отрицает саму жизнь и ничего ценного для себя в ее простых радостях не нашел. А если он в ней ничего не понял, то зачем философствовать? Отказываясь от женщины вообще, например, следовало бы собирать лавры в умствованиях о нестандартных формах сексуального удовлетворения, а не в высоких платонических рассуждениях о женщинах-любовницах.

Философствование имеет смысл только тогда, когда жизнь непобедима, и сознание этого делает философию радостной и свободной от страха, тогда можно не торопиться прожить взахлеб одну конкретную жизнь, зная, что в ней можно уделить время и тому и другому, потому что она никогда не закончится.

Именно с этой позиции, отбросив всякие псевдопользы, мы должны подходить к рассмотрению смерти как явления. Исходя из абсолютной осмысленности всего нас окружающего, мы просто обязаны предположить, что смерть не может нести отрицающего и разрушающего смысла. Более того, она должна иметь свой частный смысл, работающий на общий Его Замысел.

Вернемся к тому, что раз смерть находится в системе вещей, каждая из которых подчинена смыслу, то должна подчиняться ему же. Если она — инородное тело в столь совершенной системе, то должна присутствовать не в порядке вещей, а только аномально, в качестве экстремально возникающего явления, нарушающего общие закономерности той среды, для которой она инородна. При этом, как любое инородное тело, она должна всеми силами враждебной среды отторгаться, как, например, через нарыв отторгается заноза из тканей тела. Однако, как мы знаем, смерть присутствует везде и всюду, неизменно и неистребимо. Как мирится с этим такая мощная, все регулирующая система, если смерть для нее — враждебный, несовместимый элемент? Абсолютно совершенной системе, с такой совершенной целесообразностью, не составило бы труда получить иммунитет от разрушения своего смысла. Будь так, что смерть есть разрушительница жизни, то жизнь в любом ее проявлении должна неукоснительно и абсолютно надежно защищаться всем своим порядком вещей, действующим в системе.

Однако Создатель совершенно не позаботился об охране жизни. Мало того, что Он ввел смерть органично в суть самих объектов жизни, как долженствующих умереть обязательно, но также не создал ничего такого, что позволяло бы создаваемой Им жизни хотя бы дотягивать свой положенный биологический срок и умирать естественной смертью! Любая случайность, любой каприз или глупость самих объектов жизни могут мгновенно прекратить как их собственную жизнь, так и жизнь других объектов. Жизнь не охраняется вообще ничем! Если в пределах абсолютно совершенной системы жизни одни формы жизни могут убивать другие, чтобы обеспечивать собственную жизнь или просто некий комфорт (как в случае с комарами и мухами), то такое массовое проявление можно считать не то что допуском, а полноправным составным элементом этой системы. А полноправный составной элемент любой системы не может не соответствовать ее общему назначению.

Если смысл вышеозначенной системы (как мы выяснили ранее) — жизнь, то мы должны прийти к выводу (имея в виду смертность всего живого), что это как раз именно сама непрерывная общая жизнь выступает в некоем прерывном состоянии своих отдельных частных представителей. Почему так происходит? Почему частная, индивидуальная жизнь в системе общей постоянной жизни мерцает, как маяк, — то загорится, то погаснет? Каждая кошка, каждый мотылек, каждый человек по отдельности умирают, а кошки, мотыльки и люди, как таковые, есть всегда. Наверное, потому, что источник у жизни нематериальный, как мы выяснили ранее, а проявлять себя ему приходится в материальной сфере бытия, которая для него является неестественным, искусственным состоянием. Об этом, утомляющем его характере проявления, говорит хотя бы такая потребность всего живого, как сон, который наступает как передышка организму, уставшему от преодоления сопротивления материального мира в течение дня. Возможно, смерть — большая подсказка, которая говорит нам о том, что материальная жизнь совсем не то, за что надо цепляться. В ней нет особой ценности, поскольку она ничем не защищена в конструкции устройства мира и она неполноценна в смысле формы, поскольку требует иссушающих саму жизнь затрат на оживление собой мертвой материи. Запомним эту подсказку и отметим себе, что, разрушая живую материальную субстанцию в индивидуальных эпизодах, смерть как таковая в таком случае вообще не разрушает ничего, потому что умершее постоянно замещается новым живым.

О том, что материальное проявление жизни требует постоянных, неестественных по затруднительности затрат от жизненного источника, деликатно напоминает и тот факт, что жизненная сила не резко исчезает в живом теле в момент его смерти, а постепенно угасает пропорционально времени своего материального проявления и затратам на осуществление материальных процессов. Проще говоря — пропорционально возрасту. Важно, что с угасанием жизненной силы в теле происходит не старение материи (потому что человек только в день теряет 500 000 000 (!) клеток и получает при этом столько же новых, а за год его тело обновляется полностью), а происходит сокращение жизненных сил, делающих эту материю все менее и менее «оживленной». Материя одна и та же — что в теле 10-летнего живчика, что в теле 99-летнего непоседы, который аж дважды в день требует перенести его от телевизора на веранду и обратно! Этот удивительный факт становится второй подсказкой, которая говорит нам о том, что не только источник жизни находится вне материи, но и источник смерти тоже вне ее, потому что смерть — это всего лишь прекращение поступления жизненных сил, от потери которых живая материя мгновенно разваливается на свои неживые составляющие.

Кроме того, мы также вправе сделать вывод о том, что неуклонное и очень постепенное затухание жизненных сил организмов, а не стабильное по жизненным возможностям их состояние во времени говорит о том, что это сама жизнь запрограммирована на постепенное ослабевание и прекращение своего проявления. Отнюдь не смерть врывается в жизнь и убивает ее, перекрывая постоянное по интенсивности поступление жизненной силы, а сама жизненная сила (разумная сила, как мы уже знаем) намеренно и разумно постепенно ограничивает себя в проявлении, заранее задуманно прекращая свое действие в нужное время. Образно говоря, придет смерть или не придет — для жизни неважно. Она сама (жизнь) придет туда, куда надо. То есть смерть — это некий поступательно приближающийся этап жизни, а не ее резкое прерывание. Это не есть уничтожение жизни, это свободное выражение разумной воли самой жизни начать (когда надо) и прекратить (когда надо) в нужных ей параметрах свое конкретное проявление на конкретном количестве материи.

Это совершенно очевидно, поскольку нематериальные явления (а источник жизни — нематериальный) не поддаются измерению и не имеют числовых выражений, вследствие чего неизмеримый, а иначе говоря, неиссякаемый источник жизни мог бы вечно оживлять любой организм, если бы это ему понадобилось. Но ему этого не нужно, поэтому мы и говорим о добровольном и запрограммированном рабочем процессе жизни, который происходит циклично, и отдельные его циклы мы называем нехорошим словом «смерть» и неоправданно впадаем в ужас при их периодическом наступлении.

Все это хорошо, но положа руку на сердце, — разве легче становится оттого, что не смерть убивает жизнь, а сама жизнь выступает добровольно в таком прерывном состоянии? Нас-то никто все равно не спрашивает, ни смерть, ни сама жизнь, — хотим мы или нет «прерываться»! Все равно страшно и все равно ужас с нами. Конечно, если бы с нами был не ужас, а Бог, то нам страшно не было бы. Весь ужас как раз оттого, что не хватает живой веры в Живого Бога, отчего и порождается такое опустошительное недоверие к тому, что происходит, когда наступает смерть. Но раз в нас нет достаточной Веры, то надо хотя бы умом постигнуть то, что может эту Веру укрепить. Поступим в своей обычной манере — будем задавать наши традиционно нетрадиционные вопросы. Самый простой и легкий путь отыскать смерть для диалога — не дорога к моргу, а знакомство именно с тем самым ужасом, который сидит в нас.

Впрочем, этот ужас только кажется нам старым знакомым. На самом деле мы его совсем не знаем, потому что достаточно за углом появиться его черному развевающемуся плащу и широкополой зловещей шляпе, как мы, кинув опознавательное: «Здрасьте!», уносимся от него со всех ног домой, прячемся под кровать и ждем, когда страшный дядя-ужас пройдет мимо нашего дома по своим делам, чтобы никогда больше не вспоминать о нем, пока он каким-то случаем не мелькнет на горизонте снова. Психологи называют это «прятать страх в подсознание». Когда мы не хотим с кем-то знакомиться, мы не отвечаем на телефонные звонки и не открываем дверь. При этом мы считаем, что мы знаем достаточно о том, кого избегаем, чтобы не иметь с ним дела. Но как можно знать достаточно о том, с чем не знаком вообще? Мы думаем, что знаем, потому что боимся знать. Страх смерти не дает нам знать смерть, потому что мы не в силах трезво мыслить о таких вещах, как исчезновение самих себя из этой жизни.

А может быть, дядя-ужас добрый? Может быть, это у него спецодежда такая, а сам он творит добрые дела? Почему мы его так боимся? Он ведь лично нам еще ничего плохого не сделал! Нельзя не оставлять ему ни одного шанса, ведь даже люди, которые дарят нашему ребенку в день рождения барабан и дудку, имели бы право на оправдательное слово и на последнее желание после него! Может быть, и этот страх не так страшен? Мы просто должны, как цивилизованные люди, предоставить все возможности его адвокатам. Для этого вылезем из-под кровати и спокойно подумаем.

Похоже, что мы боимся того, о чем вообще не имеем ни малейшего представления! Ведь, если жизни не касается, придет смерть или не придет, то нас это и подавно не должно касаться! Пока есть мы — нет нашей смерти, а когда есть наша смерть — нас уже нет. Вместе, исходя из этого, мы вообще никак не можем сосуществовать! Мы даже не можем со смертью встретиться как следует, поскольку если нас, благодаря ей, уже нет, то мы ничего не можем ощущать, а следовательно, не можем судить, страшно это или нет?

Может быть, нас пугает само состояние небытия? Состояние, когда нас нет в известном нам мире? Тоже неправдоподобное объяснение: мы же не страшимся того факта, что до нашего рождения существовало точно такое же небытие и нас точно так же не было в известном нам мире!

Возможно, страх смерти в нас заложен Им, как и все остальное в нашей программе? Это был бы неплохой выход, но, во-первых, мы знаем, что Его авторитет в большинстве случаев, как это ни страшно, из-за недостатка веры не примиряет со смертью. В этом случае мы пришли бы туда, откуда вышли, поэтому нет смысла развивать этот вариант. А во-вторых, какой смысл было Ему помещать в нас страх перед тем, что бессильно, как мы уже выяснили, — перед жизнью, самим порядком, Им же и созданным?

Если мы не знаем состояния смерти и не можем бояться того, о чем не имеем ни малейшего представления, и если страх в нас не вложен изначально, то откуда он? Давайте попробуем войти в этот страх и пережить его, вникая в источники паники и безграничного, жуткого до душевного мрака отчаяния.

Тот, кому это удастся, несомненно, согласится с тем, что, препарируя свое состояние отчаяния, которое охватывает нас при мысли о смерти, мы понимаем, что не принимаем мы не что-нибудь иное, а именно расставание с жизнью. Смерть пугает нас не состоянием иного, неведомого бытия, а состоянием потери хорошо нам ведомого данного нашего бытия. Мы боимся не самой смерти, а боимся потерять жизнь. Вот что в нас заложено! Стремление к вечной жизни! Программа жизни запрограммирована на затухание и прекращение в материальном мире, но она не программирует нас на то, что это естественный и непреложный для жизни вообще характер абсолютного конца. Неприятие свертывания жизни в понятной нам материальной форме происходит потому, что мы неосознанно знаем, что жизнь не должна прекращаться и не должна заканчиваться! Это наша живая связь с Ним, которая возмущается всем своим запредельным для нас существом, когда видит, что жизнь обрывается, поскольку именно этот обрыв воспринимается ею как нарушение общей программы. В нас заложен не страх перед смертью как перед отдельным явлением, таким как боль, страдание, позор, предательство и т. д., но страх перед нарушением нашей живой вечной связи с жизнью. В нас работает программа вечно жить в нематериальной форме, и не принимаем мы видимую нами материальную смерть именно как нарушение своей основной программы вечно жить. Против этого мы восстаем совершенно закономерно, поскольку это не стыкуется с главным смыслом нашего создания. Не встаем же мы непримиримо на борьбу с тем, что молодость уходит. Мы с этим относительно легко смиряемся и даже находим много преимуществ в зрелости и в старости. То, что происходит с нами при старении, нас огорчает, но не убивает, а ведь и с молодостью, согласно логике смерти, мы расстаемся также навсегда! Но это не затрагивает нашей сущности как созданных Им элементов Его бытия, поэтому и не рождает ужаса и отчаяния. Раз не важен материальный мир, то не важны и навсегда проходящие этапы нашего возраста в этом мире. А только намек на будущую смерть вызывает резкое отторжение всей психики, потому что это затрагивает именно суть самого смысла нашего сотворения. Если бы Он сотворил нас смертными, то Он не закладывал бы в нас страха перед смертью, или вообще убрал бы его, как убрал способность к телепатии или к телекинезу.

Итак, смерть заложена в порядок вещей, как мы уже выяснили, но наше желание жить вечно также присутствует, а две несовместимые вещи не могут закладываться в один органичный порядок. Следовательно, и то и другое должно быть совместимым. Зная, что жизнь как базовая цель Сотворения первичнее смерти (смерть — это всего лишь самопроизвольное самоограничение жизни на одном из своих этапов), мы должны брать за основу первичное из двух противоречивых состояний, а отсюда единственный вывод: мы должны доверять своему желанию жить вечно и не бояться потерять материальную жизнь, страх чего мы и называем страхом смерти.

Такой абстрактный подход убеждает, но не успокаивает до конца. Понятно, что жизнь вечна, как явление нематериальное, и циклична, как вынужденная принимать материальные формы. Понятно также, что смерть — это не разрушение жизни, а момент одного из циклов самой жизни, но нет душе покоя, потому что, переходя от абстракции к конкретным вещам, мы не можем не столкнуться с тем фактом, что каждый из нас, даже самый продвинутый в понимании смерти и жизни, физически все-таки умрет. Понимая, что вечная жизнь вполне возможна и даже непременна, именно физическая сторона этого процесса остается нам непонятной, и это немного настораживает. Ибо — насколько вероятно не только то, что смерть нас не касается, но и насколько вероятно то, что следующий цикл жизни будет касаться именно нас?

Действительно, мы боимся не столько смерти вообще, сколько именно личной своей смерти. Даже если это и не страх смерти, а страх расстаться с жизнью, то это прежде всего страх расстаться конкретно со своей жизнью. Мы принимаем все, что сказано выше, но нам хотелось бы, чтобы это всегда касалось именно нас и чтобы новые свои формы жизнь принимала обязательно вместе с нами. Потерять жизнь для нас — это потерять себя. Именно этого мы и боимся больше всего. Жить для нас это — осознавать себя. Даже потеряв все, включая и физиологические способности, человек цепляется за жизнь, и она для него вполне самоценна, пока он ощущает самого себя. Свое «Я» и своя жизнь — для человека понятия абсолютно одни и те же и абсолютно неразделимые. Именно здесь кроется вся болезненность этого вопроса, и именно здесь надо искать выхода из имеющегося ужаса. И этот выход, представляется, есть.

Начнем с того, что все наши болезненные тревоги основываются только на том, что мы отождествляем свое «Я» с материей, то есть со своим телом. А вот это совершенно зря. Чтобы убедиться в этом, давайте проведем эксперимент. Представим себя без руки. Теперь без обоих. Теперь без ног. Теперь без туловища. Теперь без головы. Видите пустое место? Видите. А кто его видит? Чем? Значит, тела нет, а мы остались.

Давайте просто представим себе, уже без этапов, что весь мир существует, а нас уже нет. Или — нас еще нет (чтобы не так страшно было), а весь мир существует. Представили? Представили. А кто все это внутри вас представляет? Кто видит весь этот мир без себя? Если мы видим весь этот мир, следовательно, мы в нем есть! Во всех этих воображаемых состояниях мы были, а тела нашего не было! Значит, никто никогда не сможет сказать, что он способен представить мир «без себя», если он же его и наблюдает в этом качестве. «Без себя» — это совершенно не значит, что без своего тела, а «без тела» — совершенно не означает, что «без себя».

А теперь представьте, что не только вашего тела, но и вас самих нет. Попытайтесь, попытайтесь, но знайте наперед, что никогда у вас такого не получится. А теперь представьте себя, глядящим на свое тело. Где вы? Вне тела. Когда мы имеем в виду себя, то при чем вообще тело, если все эксперименты закончились адекватно нормальной психике? Тело и мы — порознь!

Это первый аргумент. А второй состоит в том, что, как мы уже говорили, человек каждый год на микроуровне получает совершенно новое тело. Тело может полностью меняться (по крайней мере, его материальная основа, молекулярная составляющая) до 120 раз за жизнь, а мы назло ему остаемся теми же! Как, меняя одежду, мы не можем сказать, что мы — это уже не мы, так и, меняя тело в течение жизни, мы остаемся совершенно отдельно от него, как остаемся отдельно и от любой нашей одежды.

Теперь — чем мы представляли себя и чем мы смотрели на мир и на себя со стороны в наших экспериментах? Разумом. Логично предположить, что наш разум — это и есть для нас опосредованно наше «Я», а не тело. Само то, что тело, обновляясь, принимает одну и ту же форму, говорит о том, что оно строится по какому-то утвержденному плану. То есть им управляет какой-то разум. Тело вторично, согласно этим выводам, тогда с его уходом нет никаких оснований утверждать, что исчезает и разум, который его строил в данном виде, находясь в стороне, и опять-таки нет никаких оснований утверждать, что уходим с телом и мы. Просто в этот раз наш разум, наше «Я» не будет больше строить данного тела. В этом случае физическая смерть — это всего лишь распад тела, но не наш собственный распад, поскольку распадаться может только составное, материальное, а нематериальное (разум, наше «Я») не может распадаться, как не состоящее из частей. Легко предположить отсюда, что тел, сложенных из материальных кирпичиков разумом, у нас может быть много, а каждый из нас при этом будет одним и тем же. Отсюда вполне логичен вывод, что смерть касается только наших тел, но нисколько не нас.

Однако не совсем будет логично, но все-таки предполагаемо наличие у самого тела способностей самому порождать собой разум — содержать в себе план своего построения. Но ведь молекулы, из которых слагаются наши тела — это одни и те же молекулы этой планеты на протяжении миллионов лет, и они на протяжении миллионов лет выполняли совершенно разную работу, соответствующую совершенно разной информации, которая могла бы в них содержаться! Это те же самые молекулы, которые образовывали когда-то землю, воду, металлы, дерево, всю живую и неживую природу. Это одна и та же материя, которая попадает в тело из окружающего мира с пищей и уходит из него обратно в окружающий мир! Откуда в одной и той же молекуле столько разных планов, и чем эти планы утверждаются к действию именно в форме нашего тела или в форме тела птицы? Эта информация в каждом случае специфически конкретна и заставляет сообщность молекул формироваться одним и тем же порядком на протяжении всей жизни данного тела, сколько бы новых, самонесущих информацию молекул в это сообщество не влилось. Следовательно, это какая-то сторонняя информация, и она главней, если она нивелирует по значимости информацию каждой отдельной молекулы и требует принимать вид, аналогичный именно своим соображениям. И такая информация должна быть привнесена и активизирована только со стороны, как тысячи капель, мгновенно пролетая через солнечный луч, образуют постоянно радугу, так и миллиарды молекул, пролетая постоянно под лучом данной информации через тело, постоянно образуют одну и ту же его форму. Иначе, если бы в самой материи содержался план построения тел, то была бы дикая свистопляска борьбы форм и сбоев построения в каждой из конфигураций новых, прибывших в тело со своей индивидуальной информацией молекул. Если одна и та же молекула может быть и капустянкой, и жабой, и водителем автобуса, и куском земли и каплей воды, и частью алмаза, то вообще трудно себе представить то количество информации, которое она должна в себе содержать для каждого из возможных случаев!

Это понятно, и все же, если бы нам удалось найти подтверждение тому, что тело не способно нести в себе информацию о нас, то это разрешило бы все противоречия. Речь, конечно, идет о научных подтверждениях. Потому что мы уже знаем по нашим прошлым опытам, что бояться науки не стоит, а наоборот, именно в ней надо искать прямые доказательства своим мыслям. Наука отражает реальное положение вещей, надо только правильно ее данные трактовать.

Вот что по данному вопросу совсем недавно сказала наука. В небезызвестном нам уже Оксфорде под руководством Дж. Гердона были проведены исследования на предмет: содержится ли информация о человеке в его клетках? (Напомним, это информация только о человеке, а не обо всех тех бесчисленных вариантах, в которые эта молекула может попасть и черпать из себя для их осуществления информацию.) Вот что приводится в качестве результатов исследования. У человека 1015 клеток. Исходя из количества информации, в соответствии с которой в полном объеме и во всех возможных вариантах внутренних и внешних обстоятельств осуществляется жизнь человека, получается, что каждая клетка должна содержать минимум 1025 бит информации. Это — «должна». А как происходит на самом деле? А на самом деле клетка может содержать только максимум 109 бит информации.

О чем это говорит? Это говорит о том, что носителей информации вроде бы поделили: один носитель — в клетках, а другой — вне тела. Это уже неплохо для нас, тем более что вне тела информации хранится, получается, исходя из сравнения степеней двух приведенных чисел, больше, чем в самом теле. Это уже совсем хорошо. Но мы уже столько раз встречались с этими десятками в различных степенях, что пора бы в них досконально разобраться. Насколько 1025 больше, чем 109? Насколько больше руководящей информации о конкретном человеке в нематериальной сфере, чем в самом его теле? Для этого мы проводим арифметическое действие, и получаем следующий пример: 1025 бит — 109 бит = 1025 бит.

Что за ерунда такая? От одной величины отнимаем другую величину и получаем ту же самую величину? Ругаемся с тем математиком, который по нашему заказу произвел вычисления, и обращаемся к компьютеру с математической программой. Он-то нам правильно посчитает, так как лекции не прогуливал. Он посчитал. От одной величины отнял другую величину и получил ту же величину, от которой вычитал! Опять в ответе 1025!!! В чем дело? Обращаемся к профессиональным математикам, и они нам объясняют, что в данном случае, отняв от числа 1025 число, равное 109, мы на самом деле отняли от 1025 практически нуль, поскольку как раз нулем по отношению к числу 1025 и является число 109 (давайте договоримся, что здесь у нас как будто стоят восклицательные знаки в количестве 1025 штук)! Настолько велика между ними разница! Как между ноль целых тремя тысячными копейки и тремястами миллиардами долларов! Такой обманчивый, оказывается, вид у этих самых десяток в степенях!

Вот это «поделили» носителей информации! Получается, что практически вся информация о нас расположена вне нашего тела! Нас такой вывод вполне удовлетворяет. Это говорит о том, что мы — вне тела на информационном плане, то есть вне тела вообще, поскольку информационный план — нематериальный план. А это уже говорит о том, что мы — нематериальны, и нам не должно быть никакого особого дела, как расстанутся с нашим телом в перспективе наши родственники — в белых тапочках или без них.

Однако чтобы удовлетворенно почувствовать истинную разницу, почему бы не посмаковать ситуацию и не попробовать узнать во сколько раз больше исполнительной информации о человеке находится вне его клетки, если уж насколько раз больше вообще не имеет право даже на упоминание? Для этого проводим следующее арифметическое действие:

1025 : 109 = 1016 (при делении степени при равных основаниях отнимаются).

Вспоминая, что все это относится только к одной клетке, умножаем полученный результат на количество клеток в теле человека (1015) и получаем 1031 — во столько раз больше информации управляет жизнедеятельностью человека вне его тела, чем в пределах его тела. Что дает нам этот результат? Спрашиваем у тех, которые лучше нас разбираются в цифрах, — у математиков: что это за носитель информации такой, и из всех ответов выбираем самый пристойный по звучанию — «нереально большой». Давайте оставим это определение — «нереально большой», хотя в матюках это звучит гораздо сочнее. Но даже в этом урезанном виде данное определение говорит нам о том, что ни один материальный носитель на Земле иметь в себе такой информации не может!

Однако хотелось бы чего-то более конкретного, потому что 1031, как мы помним, это не сами биты, и даже не часы и не километры, а просто выражение числовой пропорции, некое математическое соотношение, отражение того, во сколько одних битов больше, чем других. Не предметная величина. Надо перевести эти числа хотя бы в те же в биты, так будет интереснее. Для этого совершим очередное вычисление: (1025 — 109) бит х 1015 = 1040 бит. Действие в скобках мы приводим просто для логического пояснения того, что мы операцией в скобках якобы определили, «насколько больше программной информации о человеке находится вне одной клетки по отношению к информации, находящейся в той же клетке человеческого тела» (найти «насколько» невозможно, следовательно, подразумевается, что остается первоначальная величина 1025 бит), и умножили на количество клеток в теле человека (а их, как мы упоминали уже не раз, — 1015). Таким образом, мы выяснили, сколько вообще информации о конкретном человеке находится вне его тела. Вот наш ответ — 1040 бит.

Это огромное число, как даже мы уже понимаем, поэтому мы для упрощения переведем его в гигабайты, в самую большую единицу количества информации, какая только есть. У нас получается 3,816 х 1026 гигабайт. Теперь вспомним, что один персональный компьютер содержит около 10 гигабайт информации, разделим 1026 на десять и получим: сколько нужно компьютеров, чтобы уместить в себя эту информацию об одном человеке, которая управляет им на протяжении его жизни? Получается — 4 х 1026. Сможет предоставить кому-либо столько компьютеров по региональному заказу, например, империя Билла Гейтса? Увы. Это было бы для нее почетным, но невыполнимым заданием, потому что такого количества компьютеров не удалось разместить не только на всем земном шаре, но и на всех планетах Солнечной системы тоже! Места бы не хватило!

Чем неосязаемый аргумент в пользу того, что в теле человека не содержится ничего такого, о чем стоило бы говорить, по сравнению с тем, какая информация о нем содержится вне его тела. Скорее всего, все, что содержится в памяти клетки, касается только самого необходимого для ее собственного деления и для ее самого примитивного самофункционирования.

А что же говорит по этому поводу наука? Как она это объясняет? Признает ли она, что невероятных объемов памяти и операций разум, руководящий телом человека, находится вне его тела? Нет, конечно. А чем она все объясняет? А все тем же! Помните фокус с лишней, невидимой и таинственной массой вещества, которого вокруг нас в десять раз больше, чем не таинственного и видимого? Здесь то же самое. Ответ прост и так же изящен: причины этому могут крыться, по официальным выводам, только в том, что клетка «многомерна», и вся остальная информация, вернее будет сказать, вся информация о человеке находится в других измерениях, которых мы воспринимать почему-то не можем. Что ж, будем поаккуратнее, потому что если посчитать, каких размеров наше истинное тело, расположившееся в других измерениях, то этого можно не пережить: оно имеет массу и размер, равные общей массе и размеру десяти миллионов человек — именно столько клеток стольких человек могут вместить в себя информацию о правильной жизнедеятельности одного человека. Все это десятимиллионное тело в других измерениях должно хранить сведения для одного нашего тела. При этом как-то даже страшно подумать, сколько надо в свою очередь еще клеток для того, чтобы эта туша не только содержала информацию лично для меня в моем измерении, но еще и обеспечивала бы собственную жизнедеятельность. Лучше все это прекратить. Психика тоже, знаете ли, в этом измерении не беспредельна…

А пока разберемся со следующим. То, что наше сознание имеет нематериальную основу, мы уже выяснили. Тем не менее пусть его источник и нематериальный, и с потерей тела сознание останется, однако что определяет индивидуальность каждого сознания? Из чего состоит наше сознание, которое мы определяем, как «Я»? Представляется, что не будет бурных диспутов, если мы скажем, что оно состоит из набора информации о себе как таковом и о том, что его окружает. То есть это моя личная память определяет мою личную индивидуальность моего личного сознания. Тело и память — есть ли здесь нерасторжимая связь и не прекратится ли моя личная жизнь с уходом тела, если сознание мое останется, но оно будет обезличенным, не моим, так как память навсегда исчезнет вместе с телом? Где находится память — в теле или вне тела? Если в теле, то где? Считается, что в мозге, но этот орган умрет вместе с телом. Следовательно — и память? Следовательно, по существу, — и мы тоже? Печально. Исходя из этого, обратимся к мозгу.

Скажем сразу, без особой интриги, что мозг не является монопольным носителем памяти. Биологические эксперименты показали, что из любой клетки тела можно полностью воссоздать орган без помощи всякого там мозга. Клонирование людей вообще низводит мозг на общий уровень всех органов относительно памяти. Следовательно, память уже в какой-то своей части может считаться расположенной вне тела, поскольку вся информация вообще находится за его пределами, включая, естественно, и память. Здесь тоже не должно быть бурных диспутов.

Однако по-прежнему твердо считается, что и в мозге кое-что хранится. Разве не так? Действительно, хранится. Информация управления и координации, но та ли эта память, о которой мы говорим? Если хранится та память, которую мы имеем в виду, то где? В каком его участке? Определите его — и спорам конец. Где он? Никто не знает. О том, что память находится вне мозга, мы убедительно докажем дальше, а пока скажем следующее: по итогам операций, связанных с травмами и опухолями, были перебраны все его секторы, и выяснено, что после удаления любого из участков мозга могут теряться способности суждения, обучения, осязания, зрения, адекватных психических реакций и т. д., но память остается! К настоящему времени увлеченная рука хирурга неоднократно вырезала все по очереди участки мозга, и ни разу память от этого не пострадала. Нет ни одного участка мозга, где хранилась бы память! Память нельзя «вырезать». Если сказать, что в холодильнике нет ни одного отделения, где хранится кипяток, то где основания утверждать, что холодильник — хранилище горячей воды? И где основания утверждать, что память находится в мозге, если уже заглянули во все его уголки, а ее там не нашли?

С памятью разобрались, и это самое важное. Однако связь между мозгом и сознанием слишком очевидна, чтобы от нее отмахиваться. Впрочем, относительно нашей неуничтожимости эта связь нас не должна тревожить. В самом деле, ведь нарушения мозга приводят лишь к ущербу личности, но они не прекращают сознания этой самой личности. Сознание остается, пусть даже в ущербном виде. В чем же проявляется ущерб? В неадекватных реакциях на раздражения. Однако на каких основаниях мы говорим о том, что эти реакции сознания неадекватны? Кто это придумал? Они вполне адекватны тому, что им предлагает поврежденный мозг! Мозг — это поставщик информации из окружающего мира. Если он дает сбои, то сознание никогда никаких сбоев не дает. Что мозг сознанию предоставляет, с тем оно и имеет дело, ни больше, ни меньше.

Разумно ли поведение спившегося человека, который лезет на стену от привидевшихся ему клубков змей? Неразумно, поскольку никаких змей вокруг него и в помине нет. Однако это неразумно сообразно тому, что видим мы. А если бы вокруг нас на самом деле клубились эти змеи, то мы делали бы абсолютно то же самое в паре с ним, то есть поступали бы очень даже разумно и адекватно. Если затуманенный наркотиками мозг будет передавать сознанию человека, что перед ним Мэрилин Монро, то этот бедолага очень даже разумно начнет предпринимать единственно естественные для мужчины действия сообразно такому счастливому случаю. Уверяем вас, что он будет действовать очень последовательно и даже изысканно, лишь бы сама Мэрилин не подкачала.

Мозг — прибор ориентации нематериального сознания в материальной действительности. Сама физиологическая работа мозга подтверждает это, представляя собой непрерывное, 8–12 раз в секунду (!) пробегание волны возбуждения по всей его поверхности. Так работает только следящий прибор, который никогда не знает, будет информация или нет, но находится в режиме постоянной готовности к ее получению. Пробегающая вибрация регистрирует и обрабатывает внешние раздражители, перерабатывает их и выдает сознанию сведения об окружающей обстановке. Сознание всегда верно принимает решение и выдает команды назад мозгу, который теми же волнами активности их принимает и передает дальше телу. Если кто-либо в этом сомневается, то пусть еще раз поэкспериментирует. Что предваряет любое ваше движение? Проследите. Команда мозга. Пока наука не объяснит нам, как мозг порождает команды, каким образом он создает мысли и как перед этими мыслями он образует понятия, мы будем считать, что мозгом все мысли, понятия и команды регистрируются извне. От сознания. А наука даже обходных путей для решения этих вопросов пока не видит. И это, похоже, навсегда.

Исходя из всего сказанного, можно вполне уверенно говорить, что мы — это наше сознание, то есть мысль и память, а поскольку мы уже твердо убедились, что это явления нематериальные, то и мы тоже, как следствие, явление нематериальное. А поскольку смерть есть разрушение материального, то теперь она нас действительно не касается. И память, и сознание как находятся вне тела, так и останутся при нас после смерти тела, и мы можем спокойно пожелать молекулам нашего умершего тела счастливого пути в другие тела. Мы будем жить вечно, и необязательно это должно все время происходить в неестественном и затрудненном материальном проявлении.

Как видим, если извлечь сухой остаток из наших рассуждений и отвлечься от задач соотнесения жизни и смерти, то может создаться впечатление, что это замаскировано-отвлеченный спор о том, что первично — материя или сознание. Но мы это не специально сделали. И такой цели не преследовали. Наши рассуждения совершенно случайно легли в канву извечного спора философов, и то предпочтение, которое мы отдаем нематериальному, не значит, что мы выступаем под знаменами именно идеалистов, ибо нам не нужна ни одна из крайних позиций.

На самом деле сам спор о том, что первично, а что вторично, не является спором, что лучше, а что хуже. Вернее, не должен являться таким спором. Не должно это принимать и богоборческие или, наоборот, богозащитные формы. Нельзя противопоставлять Ему материальное, поскольку Он все это материальное Сам же и создал. Сам спор выявляет интересную и правильную вещь: и те и другие, ставя сознание первичным материи или материю первичной сознанию, тем самым подтверждают наличие не только видимой, материальной стороны мира, но и невидимой, нематериальной. Сама постановка вопроса о первичности говорит, что и та и другая стороны признают и материальное, и нематериальное равносущими в Его творении! А что главнее другого — уже неважно в пределах этой полемики. Главнее всех Он. Материя совершает какую-то нужную Ему работу. Следовательно, поскольку на данный момент мы погружены в нее, она для нас сейчас главнее. Временно. Потому что материя вообще временна, а нематериальное — вечно.

Мы коснулись проблем вечного спора идеалистов и материалистов еще и потому, что, говоря о нематериальном, всегда будем находиться в глупом положении человека без языка, пытающегося азартно и вдохновенно рассказать одними лишь жестами заинтересованно любопытному обществу, что его жена не любит, когда ее без дела щекочут в интимных местах. Мы не знаем природы нематериального, но вынуждены описывать ее, отталкиваясь от природы материального. А поскольку нематериальное выступает как полностью противоположное материальному, но не имеющее для нас собственных терминов, характеризующих себя, то, используя для этого термины материального, объяснить нематериальное нам никогда не удастся. С таким же успехом можно описывать свойства вина, используя при этом только термины, характеризующие свойства чугуна.

Остановимся еще на одном материальном термине, который мы применили для выражения свойств нематериального, — цикличности. Для материи цикличность естественна. Раз она из чего-то состоит, то вполне может разлагаться на эти примитивные составные части и снова собираться в новые формы. Признавая, что нематериальное состоит из ничего (вот наглядный пример использования характеристик природы материального для объяснения нематериального — «состоит из ничего», но вспомним о принципе дополнительности — и продолжим), мы, говоря о цикличности материального проявления жизни, неизбежно приходим к вопросу: а как при этом все происходит с нашим сознанием, с нашим именно индивидуальным сознанием? Если мы признаем его вечность, то должны говорить о его непрерывном проявлении. Если я вечен, как мое сознание, то должен помнить об этом не в назидательном аспекте, а в конкретном. Что говорит мне об этом моя память? Моя память, мое «Я» таких данных не содержит. Следовательно, моя индивидуальность также проявляется циклично, в виде различных форм непрерывного сознания? В таком случае, это также равносильно смерти, поскольку следующая индивидуальность моего сознания будет уже не «Я», и лично меня должно мало восхищать наличие в той индивидуальности даже самых распрекрасных качеств, поскольку, спроси меня, чего я хочу, выбор был бы очевиден: пусть я буду снова хуже, но пусть это буду я.

Не утешает и такой сомнительный довод, как то, что если сознание мое, то именно я буду рождаться в других индивидуальностях. Это все равно буду не я. Если я не помню себя в прошлом, то какая разница, жил я или не жил до своего рождения? И какая разница для меня — буду я жить в будущем или не буду, если осознавать эту жизнь будет другая индивидуальность, то есть опять же не я?

Если вся логика моих рассуждений требует непрерывности моей индивидуальности, то я как минимум должен предположить, что после смерти есть опять жизнь, а как максимум разобраться — что такое «моя индивидуальность» и что она такое, за что я так цепляюсь.

Кое-кого может удивить, что разборки с самим собой мы оставляем в качестве главной задачи, а такой важный вопрос, как жизнь после смерти, считаем моментом проходным. А чему удивляться? Жизнь после смерти уже экспериментально доказана, это не сенсация и нам остается только привести короткие сведения об этом величайшем в истории человечества научном открытии.

Как всегда, ученые нашли там, где не искали. Они пытались найти способы продлить жизнь до смерти, а нашли жизнь после смерти. Вот как это произошло.

С 50-х годов ХХ века началось бурное развитие реанимационной техники. Людей, внезапно падающих замертво или попадающих в смертельно опасные несчастные случаи, медики стали вытаскивать буквально «оттуда». Раньше такого не было. Попал водитель в автокатастрофу, привезли его в больницу, отмыли раны, описали их характер и расположение, пульса не нашли, выдали справки автоинспекции и родственникам, а там уже и косметолог при морге инструмент раскладывает.

А теперь умереть стало не легче, чем жить. По крайней мере, в тех странах, где хватает средств на реанимационную медтехнику, а врачи руководствуются не только методикой ее применения, но и всем нравственным опытом своей жизни. Стало появляться все больше и больше таких пациентов, которых медицина раньше вообще не знала, как категорию. Это были люди, которые умерли, согласно показаниям всех приборов и своему собственному состоянию, но ожили. Врачи даже придумали название такому состоянию, при котором человек поумирал-поумирал немножко, а потом снова стал жить благодаря их усилиям, — клиническая смерть. Даже из него явствует, что смерть внезапно стала явлением не абсолютным, как это было на протяжении всей истории, а относительным, таким как внематочная беременность, которая — все равно беременность, но относительная, как пожар, который всегда пожар, даже если это локальное возгорание. «Беременность» еще не означает, что вообще родила, как и «пожар» еще не означает, что вообще сгорело. Так и смерть, если раньше считалась абсолютным концом, то появление понятия клинической смерти дает нам основания считать, что смерть теперь не означает вообще конца, или конец вообще.

Но вернемся к пациентам, пережившим клиническую смерть. Естественно, что они стали предметом всяческого изучения медицины, и дотошные врачи добросовестно записали не только то, что относилось чисто к клиническим явлениям, но и то, что им сопутствовало. А сопутствовали им личные переживания и ощущения воскресших, на основе которых выявилось, что от 25 до 28% всех реанимированных имели абсолютно четкие и определенные воспоминания о пережитом посмертном опыте. То есть жили после смерти. Первые такие сообщения полностью перевернули массовое представление о смерти на Западе. Приведем только два из них.

Рини Пэсароу, 17 лет, Англия. В результате легочного поражения сердце не билось 15 минут. После оживления рассказала, что она вышла из своего тела, видела прибывших пожарных (в Англии пожарные совмещают в себе функции и «скорой помощи»), хлопоты своей матери, переполох у соседей, поездку своего тела в клинику, затем яркий свет, ощущение любви и радости, своего дядюшку, умершего ранее, который встретил и проводил ее к некоей Личности, которая, несмотря на ее неудовольствие, мягко, но неукоснительно вернула ее назад в тело, объяснив это тем, что для Рини время еще не настало. Все ее показания, относящиеся к тому времени, когда ее тело лежало без признаков жизни, подтверждаются свидетельствами участников происшедшего. Рини была в тех местах и видела то, чего никак не могла видеть, находясь в безжизненном состоянии в реанимационной палате. Неоднократные утомительные сборы показаний и взаимное сведение информации различных участников этого события подтвердили полную правоту всех ее воспоминаний относительно того, что происходило вокруг ее тела.

Томми Клэком, 22 года, офицер армии США, Вьетнам. В Томми попала мина, ему оторвало руку и ногу, в госпитале его сочли умершим, но он чудом выжил после реанимационных мероприятий, проведенных врачами более из чувства ответственности, чем из соображений надежды на благополучный исход. Во время посмертного состояния он видел 13 погибших парней своего взвода, назвал их всех поименно, не зная при этом списка потерь, поскольку был поражен практически первым и после этого со своей частью связи не имел. Видел свое искалеченное тело со стороны. Ощущал радость и покой, увидел яркий свет, убитые звали его с собой навсегда к этому свету, но что-то ему помешало, и он пришел в себя в госпитале, вернувшись в изуродованное тело.

Таких свидетельств было много, и все они были настолько похожи друг на друга, что просто невозможно было их счесть обычными фантазиями. Особое недоумение вызвал случай со слепой от рождения женщиной, которая, вернувшись оттуда, рассказала врачам, кто, где находился и кто что делал, впервые в жизни наблюдая зрительно, а не слухом мир, в котором жила до клинической смерти.

Все эти сообщения из разных госпиталей разных концов Земли заинтересовали врача-реаниматора Раймонда Моуди, который издал в 1975 году книгу под названием «Жизнь после жизни». Он не просто собрал сведения, а по привычке ученого систематизировал их. Получились следующие этапы посмертного опыта:

В какой-то момент у человека наступает предел физических страданий и боли; муки становятся невыносимыми.

После этого наступает состояние, при котором теряется способность двигаться, говорить или как-то по-другому проявлять себя, но сознание остается четким. Ощущения боли уходят. Отчетливо слышны разговоры врачей, сильно возмущает, например, то, что медики говорят о наступлении смерти, хочется вмешаться, кричать, что еще жив.

Возникает неприятный шум в ушах или жужжание и появляется ощущение движения с огромной скоростью через темный тоннель.

Неожиданно человек обнаруживает себя вне своего физического тела, находится рядом с ним, как посторонний зритель, наступает состояние эмоционального шока от столь нестандартной ситуации и затем начинается период постепенного осваивания новой обстановки и период ознакомления с новым нематериальным телом.

Обнаружение того, что новое тело не может вступать в контакт с окружающим миром. Человек находится среди людей, видит их, пытается разговаривать, потрогать их, но его никто не слышит, не видит, никто его не только не ощущает, но все вообще проходят сквозь него.

Появляются умершие родственники, друзья, человек ощущает в их намерениях доброжелательную помощь.

Вспыхивает необыкновенно яркий свет, который, однако, не слепит. Часто этот свет воспринимается как добрая и ласковая Личность, и человек ощущает необычайно сильное состояние любви к себе.

Наступает экзамен, во время которого перед человеком проходит зрительно картина всей его жизни, причем ему предлагается оценить свою жизнь с морально-нравственной стороны.

Появляется волнующее ощущение приближения к рубежу между земной и последующей жизнью, переступив который, назад пути уже не будет, а также сознание того, что пора возвращаться.

Нежелание возвращения, расставания с этим ощущением радости и любви.

Воссоединение с физическим телом.

Бессилие речи передать свой опыт имеющимися в запасе словами — отсюда неверие и насмешки окружающих при попытках поделиться пережитым и последующий отказ от аналогичных попыток.

Переосмысливание жизни и исчезновение страха перед смертью.

Кто заинтересуется подробностями этих этапов, пусть прочитает саму книгу Раймонда Моуди. Там даны не только существенные подробности, но и ответы на все вопросы, которые могут задавать те, кому ни в какую не хочется признавать жизни после смерти. Книга написана в научном стиле, это не беллетристика, а сплав научного подхода с ненаучными показаниями очевидцев. Научным же методом в ней доказана полная несостоятельность предположений скептиков о сговоре больных, физиологических особенностях состояния мозга в коме, влиянии религиозных стереотипов и т. д. А мы, даже не читая книги, а имея перед собой вышеприведенные кратко этапы посмертного перехода в другой мир, можем убедиться в том, что после смерти есть вполне определенная реальность, в которой наша связь с собой не прерывается. Из всех вышеперечисленных этапов мы коснемся лишь нескольких, которые представляются нам особенно важными в плане изложения нашей темы. Первое, что убеждает нас в том, что сознание выступает индивидуально как непрерывное, так это шум в ушах и жужжание перед переходом в другую реальность. Не удивляйтесь. Это самое ценное свидетельство, потому что оно лишено образов и понятий. Привидеться действительно может что угодно, и всему привиденному можно найти аналоги в работе мозга по созданию картин. Но шум в ушах — это уже на уровне ощущений, он не несет в себе никакой агитационной или информационной задачи. Его просто констатируют. В сравнении с теми невероятными событиями, которые произойдут дальше и о которых надо будет вспомнить человеку, пережившему собственному смерть, такая мелочь могла бы и затеряться. Тем более ее невозможно придумать. Придумать можно что-то, что находится в связи с общим замыслом фантазии, что можно развивать дальше во что-то, дополнительно раскрывающее какую-либо сторону создаваемой картины. Такое сухое упоминание о простом шуме в ушах говорит о том, что ничего не придумано, во-первых, и о наступлении момента перехода, при котором наши индивидуальные ощущения нас не покидают, оставаясь в форме шума и жужжания, во-вторых. Этот звук говорит о непрерывности, о том, что, когда нас уже нет на земле, но еще нет и на небе, мы сохраняем способность воспринимать и осознавать именно в непрерывном режиме. Что мы должны ощущать в этот момент, когда никого, кроме нас самих, для ощущений не осталось? Конечно же, только самих себя! Вот мы сами себя и ощущаем, поскольку есть наше «Я», которое слышит шум в своих ушах. Если бы в момент перехода между мирами была пустота ощущений, то мы всегда могли бы сомневаться в непрерывности своего «Я». Теперь сомнений не осталось.

А вот и тот последний кол, который мы вонзим в сердце наших сомнений: существует и существовало немало людей, которые могут выходить из своего тела и летать там, где им вздумается, собирая достоверную информацию о тех местах, где в данный момент их тело никак не может находиться. Эти люди охотно рассказывали и рассказывают, как это происходит, ими написаны целые книги, в которых подробно излагаются методики выхода из тела и те ощущения, которые ждут учеников на разных этапах выхода. Наука подтвердила реальность выхода из тела, экспериментально его доказала, и дала название ОВТ (опыт вне тела). Наука продолжает изучать это знаменательное явление и сейчас. Нигде и никогда ни один из специалистов по ОВТ не упоминал о шуме в ушах, потому что все происходит в этом мире и полнота ощущений на всех этапах сохраняется как полнота данного бытия. ОВТ и опыт после смерти, таким образом, два совершенно разных явления, имеющих просто одну похожую природу, а именно — независимость сознания личности от его тела.

И второе размышление об одном из этапов. Мозг во время клинической смерти не работает. Самые чувствительные приборы следят за малейшим проявлением его деятельности и не находят. На осциллографе наблюдается только та самая ровная полоса, наличие которой у давно подготовленного телезрителя вызывает абсолютно правильное предположение, что данного персонажа он в своем сериале видел этим вечером в последний раз. Мозг мертв. Он просто сгусток студенистого вещества, погруженного в черепную коробку. А в это время человек видит, чувствует, помнит себя, своих близких, всю свою жизнь, думает, исследует свое новое тело, пытается что-то сказать убитым горем родственникам, сердится, удивляется, радуется, стремится, надеется, разочаровывается, делает выводы и принимает решения. Вопрос: когда мы говорим о своем сознании и о своей памяти, то при чем здесь вообще мозг?

Правда, иногда с бараньим упорством некоторые медики утверждают, что раз мозг, в конце концов, ожил, то он и не был мертв, а следовательно, все эти видения — продукт больного мозга. Чтобы у них все органы были всегда так живы, как жив в этот момент мозг человека, находящегося в клинической смерти! Сердце не поставляет мозгу крови и кислорода, лимфоузлы простаивают, нервная система в коме, ощущения мира не воспринимаются, и это называется жизнью! И в этом состоянии мозгу приписываются способности мифотворчества, причем каждому из мозгов каждого отдельного человека — одного и того же! Хотя и мертвым, действительно, такой мозг не назовешь. Но и живым тоже. В биологии даже появился некий термин для такого состояния тканей, при котором они уже не живы, но еще и не мертвы, сохраняя способность к оживлению — «гота». Слово выбрано для узкоспециального применения, потому что оно ничего собой не выражает! Не имеет смысла! Именно такое слово искали биологи, чтобы охарактеризовать такое состояние мозга! Само слово не должно было иметь смысла, поскольку в данный момент мозг в качестве живого органа также не имеет смысла! Слово придумали, как ничего не выражающее своим смыслом и ничего не поясняющее. Само слово существует, но оно даже и не слово, а обозначение некоего специально задуманного «неслова», которое при определенных трансформациях и изменениях может стать словом, по аналогии с мозгом в коме. Будем снисходительны. Пусть все органы этих людей, утверждающих, что мозг в состоянии «готы» может что-то создавать, живут полной жизнью. Кроме половых, чтобы они не размножались.

Третье размышление. Неспособность речи передать опыт. Люди рассказывают, но с постоянной оговоркой, что слова абсолютно бессильны передать то, что они видели и чувствовали. Мы уже говорили об этих оковах материальных категорий при попытке объяснять нематериальное. Вот и подтверждение людей, принимавших нематериальный образ. Разве можно было придумать что-то такое, чего нельзя было бы потом выразить словами? Если нет слов, значит человек столкнулся с тем, о чем у него нет понятий. А с чем он никогда не сталкивался в материальном мире? С нематериальным. Если человеку что-либо приснится, то его рассказ изобилует всякими примечаниями вроде: «а потом, вдруг, почему-то…». Здесь никаких «вдруг» и никаких «почему-то», говорящих о логической бессвязности сюжета или интерференции событий, нет. Все абсолютно явственно и реально, только отсутствуют слова для передачи. А самый бессвязный сон, наоборот, всегда спасают имеющиеся в запасе слова.

И последнее размышление. Имея такой фактический материал, уже нельзя больше говорить о том, что свидетельств загробной жизни нет. Даже если тысяча дальтоников будут утверждать, что все три цвета светофора одинаковы, один человек с нормальным цветоощущением обладает в этом споре абсолютным большинством в один голос. А в данной книге 150 свидетельств таких же, как и мы, людей, без всяких физиологических экстраспособностей. Они видели то, что видели, и рассказали об этом.

И чтобы покончить с размышлениями, скажем, что после этой книги Р. Моуди получил еще сотни писем с подобными случаями, что дало ему возможность написать следующую книгу, которую он так и назвал: «Размышления о жизни после смерти». Как видим по названию самой книги, Моуди здесь отступил от строго научного изложения, и предался «размышлениям», но останавливаться подробнее на этой книге мы не будем, потому что ничего нового относительно своей первой книги он не выдал, кроме этих своих размышлений. Нас пока интересуют только голые факты.

Итак, количество свидетельствующих увеличилось, и это укрепляет само содержание свидетельств. Но в последующем появились и новые данные о посмертном опыте, которые получили доктора Э. Кюблер-Росс и Дж. Риччи. Они пошли тем же путем, что и Моуди, но для исследования они отобрали только случаи с необычайной продолжительностью клинической смерти — до 15 минут, справедливо полагая, что чем больше времени провел человек по ту сторону жизни, тем больше он мог успеть увидеть, они выяснили еще кое-что дополнительно к прежним данным.

Многие из испытуемых говорят о том, что, находясь в той реальности, получали полное знание о прошлом и будущем, однако после возвращения назад эти знания теряются, хотя память о том, что они ими обладали, остается.

Помимо Личности Света, они наблюдали Город Света — некое поселение в том мире, где живут умершие.

В этих опытах упоминается о неких зонах, где находятся «потерянные духи», вид у которых несчастный и подавленный. Эти духи видимы, но контакты с ними невозможны в том свободном виде, в каком они легко возможны с другими светлыми духами.

Эти люди полностью отрицают идею воздаяния за земные грехи, никто никого там ни за что наказывать не собирается, но ощущение собственной вины за ошибки прошедшей жизни мучает весьма и весьма сильно.

Опыт самоубийц крайне тяжелый, картины пережитого ими вполне напоминают картины христианского и мусульманского адов. Единственное, за что там ждет суровое наказание — за самоубийство. Реанимированные самоубийцы никогда больше не желают таким образом покинуть этот мир.

Врачи, получившие опыт клинической смерти на собственном примере и критически подходившие к нему до этого, признают все абсолютно реальным.

В любом случае эти новые данные, как и прежние, не являются журналистскими очерками из командировки. Они бывают отрывочными и фрагментарными, и не все люди вообще способны находить слова, даже приблизительно подходящие для того, чтобы передать свои ощущения. Поэтому о том, что на самом деле стоит за этими картинами, мы узнаем только каждый в свое время, но, по крайней мере, фасад того мира вырисовался для нас вполне определенно. А нам, помимо всех остальных занимательных новшеств, которые дали нам исследования Кюблер-Росс и Риччи, стоит запомнить, что существует некий механизм блокировки переноса знаний оттуда сюда. Это нам в будущем пригодится.

Но ученые не были бы учеными, если бы не провели опыт до конца. Поскольку с того конца они орудовать не могут, они взялись с этого и решили исследовать предсмертные состояния больных, пораженных неизлечимыми болезнями. Все ранее описанные случаи происходили с людьми внезапно, молниеносно. Большинство из них за минуту до клинической смерти вообще о смерти и не вспоминали. Организм как бы выключался, выдергивался из розетки во время несчастных случаев и катастроф. К. Озиз и Э. Харальдссон решили проверить, что происходит с больными, которые угасают постепенно, по миллиметру приближаясь к смерти. В этом случае, предполагали они, когда переход не столь резок, возможно, удастся обнаружить присутствие посмертной жизни в момент смерти или непосредственно перед ней. Так и получилось. Четыре года эти люди наблюдали в США и Индии 50 000 (!) неизлечимо больных людей и присутствовали при наступлении их смерти. Вот их выводы.

Непосредственно перед смертью жуткие страдания людей от ожогов, незаживающих ран, опухолей и прочего, сопутствующего обреченным, сменяются спокойствием и умиротворением. Боль уходит и наступает нечто вроде блаженного состояния не только из-за того, что мучения физического тела оставили пациента, а еще из-за уверенного ожидания чего-то прекрасного и величественного. На глазах исследователей десятилетний мальчик, умирающий от рака, вышел из забытья, сел, нашел глазами мать, счастливо улыбнулся, и с выражением экстаза в голосе сказал: «Как прекрасно, мама!», после чего упал на кровать и умер.

Примерно за пять минут до наступления смерти лицо умирающего принимает радостное выражение, кожа светлеет, становится моложе, на лице явные признаки переживания какого-то счастливого момента.

В разговорах людей, находящихся на пороге смерти, постоянно присутствуют мимолетные видения давно умерших людей, пейзажи неземной красоты. Две трети всех умерших (66%!) говорили о том, что их зовут, манят или даже приказывают идти к ним ранее умершие родственники и знакомые.

Люди с проблемами мозга или психики, те, которых мы называем дегенератами или сумасшедшими, перед смертью становятся поразительно разумными (тот же самый эффект Э. Кюблер-Росс наблюдала у шизофреников).

Слепые перед смертью часто начинают видеть (этому есть подтверждение в истории жизни И.-С. Баха, который почти потерял зрение к концу жизни, но утром своего последнего дня видел все необыкновенно ярко, четко и в каком-то розоватом цвете).

Из всех умирающих только один видел картины ада.

Совпадение деталей свидетельств всегда должно убеждать в их достоверности. Самое же главное заключается в том, что всем свидетельствующим негде было взять из повседневной жизни схему как самих свидетельств, так и деталей повествования. Человек не может галлюцинировать в образах, которых он прежде не знал. Любое содержание галлюцинации подготавливается наличием определенной образной информации в человеческой памяти, которая потом и создает ложную картину. Человечество до вышеописанных свидетельств не знало ни таких образов, ни таких вариантов загробного мира. Фантазии тут не помогли бы, потому что фантазии — это тоже мозаика уже известных образов в фантастических сплетениях.

Все религиозные картины посмертной жизни, навязываемые церковными представлениями и догматами, к удивлению верующих, абсолютно не подтвердились, хотя многие выводы Церкви, в большей степени христианской, относящиеся к духовным аспектам потустороннего мира, находят подтверждение. Воспитанные с детства на ожидании тех вариантов загробного существования, которые предлагают традиционные религии, люди видели совершенно другое, если не сказать обратное.

Кроме религиозных догматов, не могли бы оказать никакого влияния на этих людей и другие свидетельства древности и не очень древности. Например, слова святого Павла о том, что «мертвые воскреснут, а мы изменимся» (1 Коринфянам, 15 : 35) и восстанет тело духовное, выражают достоверную суть, но не дают никакого фактического материала для создания какой-то конкретной и образной картины.

Еще Платон описал случай с солдатом Эром, которого после тяжелых ранений сочли мертвым, но перед погребением он пришел в себя. Этот древнегреческий солдат рассказал, что его душа отделялась от тела (он видел себя со стороны), и его жизнь подлежала некоему суду, который свершился, и ему предписано было вернуться на Землю. Однако при нашем чванливом отношении к умственным способностям людей древних времен вряд ли кто всерьез принимал историю Эра, и вряд ли кто вообще читал Платона, особенно в этой его части.

Есть еще сведения, которые изложил в своих записках западноевропейский пророк христианства Э. Сведенборг. Сведенборг жил в XVII–XVIII вв. и утверждал, что находится в прямом контакте не то с Иисусом Христом, не то с ангелами, не то бог еще знает с кем, и его описание загробной жизни удивительно сходится в своих деталях со свидетельствами людей, переживших клиническую смерть. Однако отношение к умственному здоровью этого человека всегда было неоднозначным и остается неоднозначным сейчас. У него, например, жители Юпитера ходят кто на руках, а кто на ногах, а жители Марса говорят глазами. Жители же Луны, по Сведенборгу, перещеголяли жителей Марса в этом занятии — они говорят животом. При такой саморекламе жители Земли не могли бы закрепить в себе высказывания Сведенборга как истинные или близкие к этому. Ну и опять же, никто Сведенборга не читает, да и не читал никогда особо. Достаточно взяться за это чтение, чтобы понять, насколько оно сложно и требует серьезной богословской подготовки. Так что исключим его из списка возможных невольных виновников формирования шаблонных образов посмертной жизни.

Остается последнее и самое обширное в нашем распоряжении свидетельство загробного мира, которое было изложено в «Тибетской книге мертвых» Чигай Бардо. Текст этой книги ламы должны были читать умершему буквально на ухо день за днем, помогая ушедшему ориентироваться в событиях, которые с ним в это время происходят в загробном мире. Содержание этой книги также соответствует тому, что изложил Моуди и другие врачи, но читать Чигай Бардо еще труднее, чем Сведенборга. Она изложена настолько специфическим для тех (тибетских) мест языком, что Чигай Бардо с полным основанием можно считать не «Тибетской книгой мертвых», а «Книгой мертвых тибетцев». Приведем только одну цитату: «О благороднорожденный, слушай внимательно! На Второй День белым светом засияет прообраз воды, и из темно-синей Восточной Области появится Бхагаван Акшобья в облике Ваджра-Сваты; цвет его — голубой, в руке дордже с пятью зубцами, он восседает на троне слона в объятиях Матери Мамаки, сопровождают его Бодхисатвы — Кшитигарба и Майтрея и жены-Бодхисатвы — Ласема и Пушпема. Шесть божеств Бодхи появятся перед тобой». Вряд ли и этот текст мог стать основой формирования готовых образов посмертного существования. По крайней мере, если бы это было так, то реанимированные рассказчики нас просто закидали бы всякими своими Матерями Мамаками, Пушпемами, дордже с пятью зубцами и прочим. Тогда мы вообще не узнали бы от них, что за порогом смерти что-то есть, поскольку из реанимационных отделений людей сразу же отправляли бы в закрытые психиатрические.

Для того чтобы в темноте шланг, лежащий на земле, принять за змею, необходимо предварительно иметь само понятие о змее. Еще Джеймс Кук удивлялся, что на аборигенов островов никакого впечатления не производят огромные парусники, а маленькая лодка, отделившаяся от них, вызывает всегда жгучую заинтересованность и слюноотделение. Дикари островов и представить себе не могли, что парусник — это не природное явление, а некая большая лодка, на которой есть люди, потому что у них даже понятия такого не было — корабль. А на лодках они и сами рассекали по прибрежной зоне и могли предполагать, что кто-то также может это сделать. Не высадись Кук на острове, про корабль со временем забыли бы, как про одну из больших странных туч. При этом важно то, что сами островитяне никогда не могли бы сложить легенды о большой лодке с белыми простынями, которая перевозит на себе много разговаривающей на незнакомом языке пищи. Точно так же не могли выдумывать картины посмертной реальности и реанимированные пациенты, поскольку никаких предварительных понятий о том, что происходит после смерти, вернувшиеся оттуда люди не имели.

Итак, все свидетельства дают информацию лишь о том, что происходило на стадии до переступания того самого порога между земной и загробной жизнями, откуда пути назад нет. Здесь возникает естественный по тревожности вопрос: а есть ли что-нибудь за этим порогом? Может быть, там и будет настоящая смерть, которая уничтожит все?

Не похоже, потому что есть множество данных, научных и ненаучных, о существовании загробного мира. Первое, о чем следует здесь упомянуть, — это официальная статистика опросов, которая говорит о том, что 65% вдов видят наяву призраки своих умерших мужей, а 75% родителей испытывают тот или иной опыт взаимодействия с умершими детьми. Такой большой процент показаний не может отбрасываться просто так, хотя и не имеет доказательной базы.

Но как быть с тем, что в Древней Греции, например, оракулы мертвых просто и незатейливо организовывали живым свидания с духами умерших, и если это было шарлатанством, то ему не продержаться бы долго на таком длительном и официальном уровне.

Еще по одной статистике, 25% американцев и 30% европейцев признают, что по меньшей мере однажды видели духов, слышали их и даже ощущали их запах. Данная статистика исключала вдов и родителей, как имеющих особой тесный душевный контакт при жизни с умершими, поэтому, если прибавить эти данные к предыдущим, включающим вдов и родителей, получится, что около 80% людей имеют контакт с загробным миром. Число 80 говорит само за себя гораздо красноречивее, чем все соответствующие выводы социологов по данным этих опросов.

В 1894 году Генри Сиджвик, член Общества психических исследований в Англии, задал 17 000 опрашиваемых вопрос касательно того, имели они или нет соприкосновение с личностями, которые уже умерли. Утвердительный ответ был получен в 2000 случаях. После отбрасывания случаев очевидного бреда или наличия сна при контактах, осталось 1684 случая, что составляет 10%. Тот, кто знаком с методами социологии, подтвердит, что если бы вместо семнадцати тысяч опросить семнадцать миллионов, то вероятность положительного ответа может много превзойти десять процентов.

Имеется достаточное количество документально подтвержденных свидетельств о появлении мертвецов в местах своего прежнего обитания. Приведем только одно: умершего капитана Таунса через два с лишним месяца после его кончины, в 1875 году видела вся семья и вся домашняя челядь. Всего 8 человек, причем началось со служанки, которая позвала хозяйку, затем вызывали всех по очереди и все столбенели от открывающейся картины — капитан стоял у своего секретера и смотрел на них. Затем он растворился и исчез.

Кроме всех этих случаев, очень интересен и полезен для нас факт звукозаписи голосов умерших. История этих звукозаписей началась совсем недавно. Первый такой случай произошел в 1959 году, когда Фридрих Юргенсон, художник и оперный певец, записывал пение птиц в лесу близ Мелндаль в Швеции. При прослушивании уже дома записанных трелей в фонограмму записи вклинился мужской голос, который говорил почему-то по-норвежски и сопровождал запись птиц информацией об этих птицах. Ошеломленный Юргенсон следом за этим басовитым комментатором услышал голос своей умершей матери, которая призывала незнакомца к осторожности, потому что за ним «наблюдают».

В 1967 году Юргенсона посетил некто Карл Раундив, который овладел методом звукозаписи Юргенсона и после этого сам записал множество голосов. На него накинулись с намерением уличить в жульничестве электронщики, но их тесты показали, что все без обмана, никакой подтасовки.

После того как Раундив умер, в 1972 году его дело продолжил священник Б. Дуе из Джорджии. Помимо повторения успехов Раундива, он имел контакт и с самим умершим Раундивом, который поощрял его деятельность и говорил, что есть определенная категория духов, которые желают контактировать с живыми.

В настоящее время этим продолжают заниматься братья Д. и М. Ламоро из Вашингтона. Все их записи неоднократно проверялись в самых серьезных лабораториях, и нигде не было обнаружено случаев фальсификации. Братья систематизировали полученную информацию и пришли к некоторым выводам.

Самые сложные с точки зрения технической оснащенности электронные и радио-тесты говорят о том, что запись производится действительно, но только в присутствии кого-либо из людей. В отсутствие же людей духи не разговаривают. (А что здесь удивительного — кто из нас стал бы разговаривать с тем, кого в комнате нет? Что еще хотели доказать этими опытами, интересно, кроме того, что духи не совсем идиоты и видят — есть перед ними собеседник или нет?)

Духи часто говорят на языках, которых братья Ламоро не знают, для чего им постоянно приходится прибегать к помощи переводчиков.

Факты, которые сообщают духи о событиях прошедших и нынешних, оставшихся вне ведения братьев, постоянно подтверждаются. Духи сообщают то, чего до этого и в головах у операторов не было.

При анализе частот звуков голосов умерших обнаружилось, что они формируют звуки из присутствующих вокруг аппаратуры отдельных шумовых частот. Им гораздо легче комбинировать окружающие шумы земной жизни в упорядоченную речь, чем преодолевать собственными «голосами» границу миров.

Самое ценное из их сообщений содержится в описании 8 уровней жизни после смерти, которые подразделяются самими умершими на высшие и низшие. Но связь между этими уровнями настолько сложная и нелогическая, что нет никакой возможности ее здесь кратко излагать. Кроме того, все уровни имеют свое название, и лингвисты даже находят в этих названиях корни древних земных языков.

Помимо звукозаписей есть еще и фотосвидетельства загробной жизни. Первое из них появилось в 1936 году в Лондоне, когда фотографы К. Провэнда и Ч. Ширу снимали интерьер старинного дома для одного из журналов. На фотографии лестницы неожиданно проявилась полупрозрачная фигура женщины. Специалисты утверждают, что фото не обман, а в женщине опознана умершая хозяйка этого дома.

После этого Т. Сериез из Колорадо, который называет себя фотографом-медиумом, сделал сотни снимков своих умерших родственников и просто умерших людей.

Отец и сыновья Вейе, живущие в Австралии, на обычном «полароиде» с черно-белой пленкой делают на заказ фото любого умершего. Они просто сосредотачиваются на мыслях об этом человеке и, не имея ни малейшего представления о его внешности, нажимают затвор. И под скрежет «полароида» немедленно выходит покойный собственной персоной. В настоящее время ведутся усиленные исследования этих явлений, но единственное, что можно сказать на сегодняшний день, — фотографии не подделка.

Зато мы могли стать свидетелями фиксирования призраков на кинопленку, и вот тут характер изображения нам вполне доступен для рассмотрения. На кадрах, облетевших весь мир, в первом случае за группой музыкантов, снимающих клип на развалинах старинных мраморных построек в заброшенном месте, прошел мужчина в темном костюме, шляпе, с белыми манжетами, выглядывающими из рукавов. Ни оператор, ни съемочная группа, ни сами артисты во время съемок мужчину не видели, самих съемок из-за каких-либо помех не останавливали, а место было абсолютно безлюдным. Во втором случае во время съемок одного из эпизодов фильма камера сняла стоящего и внимательно за всем наблюдающего мальчика, который видел всех, стоя посреди актеров, но его не видел никто, пока пленку не проявили. Тот, кто видел эти кадры, никогда не забудет этого мальчика, в любопытстве которого была какая-то зрелость и отрешенность. В его глазах вся живая глубина живой смерти.

В качестве свидетельствующего нельзя не назвать и такое явление, как спиритизм, то есть прямое вызывание духов через посредников-медиумов. Спиритизм возник внезапно и одновременно в Европе и в Америке. В настоящее время интерес к нему угас из-за той зачастую инфантильной информации, которую сообщают нам духи. Но Аллан Кардек, посвятивший всю свою жизнь этому явлению, сумел в своей «Книге духов» изложить целостную концепцию спиритизма о загробной жизни, которая состоит в том, что посмертный, духовный мир есть мир истинный, изначальный, вечный, всему предсуществующий и все переживающий. Мир телесный вторичен, он мог бы перестать существовать или не существовать никогда, и это не затронуло бы сущности мира духовного.

Кардек уверен в своих выводах, так как считает себя избранным высокими духами для того, чтобы передать человечеству необходимую информацию. Отсюда, по-видимому, исходит та логическая стройность и внутренняя сила. В остальных случаях спиритических сеансов, не связанных с присутствием Кардека, духи несут околесицу из-за того, что на связь с людьми выходят в основном духи низшего порядка, еще не ставшие по-настоящему знающими духами. Высоким духам контакт с людьми не интересен так же, как контакт людей с медузами или улитками. Слишком велика разница в уровнях знаний, и, самое главное, в языке людей нет тех слов, которыми можно было бы выразить то, что высокий дух мог бы передать, говорит Кардек.

Сведения, поданные Кардеком, очень интересны и находятся на уровне религиозного откровения, тем более что духи постоянно отсылают нас к изречениям Иисуса Христа, утверждая, что в них есть ответы на все наши вопросы. Если признать, что Кардек был действительно избран, то это очень сильное свидетельство загробного существования, и очень подробное. Оно ни в чем не противоречит ни «Тибетской книге», ни показаниям реанимированных пациентов. А вот насчет избранности Кардека можно сказать следующее. На филиппинском острове Лусон находится колония хилеров, которые, как мы знаем, проводят бескровные полостные операции, прикасаясь или даже не прикасаясь к телу пациентов пальцами. В мошенничестве хилеров еще никто не смог уличить, а люди уходят от них полностью излечившимися. Есть много версий того, откуда у хилеров такая сила, мы же коснемся не версий, а источника хилерства. В 1857 году на этом острове был основан действующий до сих пор Христианский спиритический союз Филиппин, и обучение хилерству проходит именно в нем. Основные методы преподавания: чтение Библии, в основном 120-го псалма, беседы (!) и молитва Иисусу Христу. Основал этот Союз французский колонист Леон Денизар Ипполит Ривили, литературным псевдонимом которого было имя «Аллан Кардек». Вот и судите сами — избран был Кардек, или нет.

Кстати, информация, получаемая другими медиумами-спиритами, далеко не всегда так бесполезна. Известен, например, случай с медиумом Хелен Дункан, которая в 1941 году на сеансе связи с умершими поведала о погибшем матросе с корабля «К. Е. В. Бархэм». Матрос утверждал, что крейсер был торпедирован неделю назад, и они все погибли. Данное происшествие действительно произошло, но это было строжайшим секретом английского военного министерства, так как атака на крейсер была произведена противником ночью в шторм, и немцы об ее результатах ничего не знали. Чтобы не радовать врага и чтобы запутать его в расстановке своих боевых кораблей, английские адмиралы никому не сообщали о гибели боевой единицы. Поэтому спецслужбы и взяли Дункан прямо во время следующего сеанса. Тщательное расследование показало, что ни она, ни присутствующие на ее сеансе не могли ничего знать ни о гибели корабля, ни о районе выполнения им боевых задач. Умерла Дункан там же в тюрьме от ожогов. Когда ее арестовывали, то прервали сеанс, и образующаяся при этом сеансе эктоплазма буквально сожгла все ее ткани.

А жизнь не стоит на месте, и в настоящее время появилось новое, сенсационное подтверждение загробной жизни. Оно в третьей книге Раймонда Моуди, которую он назвал «Все о встречах после смерти». Первую книгу он писал как ученый, проявляя холодную заинтересованность в истине и ничем не выдавая своей личной позиции. Во второй книге он предстал как мыслитель, который судит беспристрастно, но за его суждениями явно проглядывается трепетный восторг. А вот в третьей книге он сделал шаг назад, и решил все изложить опять с позиций ученого. Но этот прием в данной книге не сработал, так как в первых двух своих трудах он описывал факты, происшедшие с другими людьми, а здесь речь идет о том, как Моуди научился встречаться с умершими сначала сам, а потом стал помогать в этом другим людям. Изложение таких событий всегда лежит между жанрами, и поэтому предположительный по манере способ вызывает ощущение натужного процесса обряжения художественного произведения в научный жанр. Но, похоже, Моуди здесь можно извинить. Он не может не знать истории, приключившейся с Э. Кюблер-Росс, также отдавшей всю свою свободную энергию изучению посмертного опыта людей вместе со своим коллегой-врачом Дж. Риччи. Суть истории в том, что к Элизабет Кюблер-Росс после длительной работы над вопросами посмертного опыта стали приходить ее бывшие пациенты, умершие недавно. Эти пациенты приходят к ней как на прием, но без записи — когда им вздумается и где им вздумается. При своем появлении пациенты с Элизабет мило беседуют и выражают ей поддержку и признательность за то, что она делает. Одну из таких встреч даже наблюдал своими глазами ее коллега. В итоге все это плохо повлияло на ее репутацию. Она так свободно и легко говорит об этих визитах, что в медицинских кругах ее открыто называют сумасшедшей. Для того чтобы и с ним не произошло аналогичных неприятностей, Моуди, очевидно, и выдерживает ритуальную для ученого мира форму изложения фактов. Но обратимся от литературной стороны книги к ее фактологической.

Поистине этот человек отмечен печатью Божьей! Все началось с того, что в букинистической лавке ему на ногу случайно упала с полки книга, которая называлась «Смотрение в зеркало». Совершенно машинально Моуди начал ее перелистывать и… заразился! Он стал собирать и обобщать все известные с древнейших времен методики вызывания умерших с помощью зеркала, систематизировал их и развил. В итоге он создал свою собственную методику. Она довольно проста на первый взгляд, но требует особой тщательной подготовки, которая занимает несколько дней и в которой, пожалуй, кроется основная доля успеха. Испытав ее на себе, Моуди сначала встретился со своей бабушкой и пообщался с ней, а затем организовал центр по встрече с умершими для всех желающих, которых оказалось немало. По результатам первых опытов работы центра он и написал книгу. Пересказывать книгу мы не будем. Изложим основные данные о результатах встреч после смерти с помощью смотрения в зеркало.

Прежде всего, Моуди строго подошел к критерию отбора посетителей центра. Основными характеристиками, дающими допуск на попытку встретиться с умершими, были следующие: 1) это должны быть совершеннолетние, зрелые люди; 2) они должны быть эмоционально устойчивы и педантичны по характеру; 3) ни у одного из них не должно быть никаких умственных расстройств или склонностей к последним; 4) все они должны отрицать оккультные науки и не испытывать никакой тяги к ним. То есть они должны были не верить в то, что им предлагалось испытать. Это говорит о честности Моуди. В первую партию попали адвокаты, психологи, медработники, студенты, люди других ответственных и конкретных профессий. Всем им удалось встретиться с умершими, и вот что удалось обобщить по их пересказам.

Все, прошедшие процедуру, утверждали, что видели абсолютно реальную личность, это был не сон, не бред, не галлюцинация, и у всех было ощущение полного осмысленного контакта с умершим родственником.

Все умершие выглядели довольными. Говорили, что им здесь хорошо, что они счастливы.

Умерших родственников видели в разном возрасте, часто в том, в котором никогда не видели раньше. То старше того возраста, в котором наступила смерть, то младше. Потом находили подтверждение тому, например, что разговаривали с бабушкой или прабабушкой по фотографиям, сделанным в их юные годы, специально разысканным впоследствии в семейных альбомах.

Очень часто (в 25% случаях) приходили совершенно не те умершие, к встрече с которыми готовились и кого непосредственно вызывали. Совершенно неожиданно появлялись племянники, дедушки, сестры и т. д. Один раз явился даже бывший деловой партнер, о котором никто даже и не вспоминал.

Выяснилось, что умершие владеют неизвестными сведениями о нашей частной жизни. Они открывают семейные тайны, которые потом подтверждаются или сообщают о болезни невесты, которую та скрывала от жениха (сахарный диабет в одном случае).

Появление умерших вызывает полное ощущение наличия у них самого обычного тела, только несколько подсвеченного (!) изнутри;

По результатам встречи все участники (живые) испытывали покой, умиротворение, счастье и светлое облегчение.

Умершие запрещали прикасаться к себе, но сами, если хотели, делали это легко (13% всех контактирующих).

25% встреч с умершими произошли не во время сеанса, а в течение суток после того, как смотрение в зеркало оканчивалось безрезультатно. Это происходило в гостиничном номере или уже дома.

Умершие выглядят не в точности так, как перед смертью. Они вполне узнаваемы, но что-то неуловимое в них не так, что очень часто затрудняет их быстрое узнавание.

Умерших интересует жизнь живых, они передают весточки другим родственникам, пытаются участвовать в семейных конфликтах.

27% всех контактов были только слуховыми, но вполне реальными. Умерших видно не было, но сомнений в том, что говорил он именно с этим человеком, ни у кого не возникало.

Впрочем, мы рискуем перейти к детальному изложению книги «Все о встречах после смерти».

Не правда ли, впечатляет и радует?! Все эти события очень свежи, им нет еще и пяти лет. Для того чтобы оценить по достоинству их значение, человечеству нужно время. Но уже сейчас можно говорить о том, что Моуди удалось навести мост между двумя мирами. Данных о том, что умершие приходят и сообщают полезные сведения живым, было и до этого очень много, но впервые эти встречи теперь происходят не по прихоти ушедших, а по конкретной методике, которая предусматривает успешную инициативу живых.

На таком мажорном завершающем аккорде существования нашей жизни после жизни можно было бы и закрыть эту главу, если бы не одно обстоятельство. И имя ему — реинкарнация. Переселение душ умерших в новые тела для новой жизни.

Вера в такое переселение душ присутствовала почти во всех религиях мира. Ее исповедует буддизм, индуизм, брахманизм, абсолютно все языческие религии, религия Древнего Египта, о ней говорили Орфей, Пифагор, Платон, эта вера является основным принципом религии друидов, даже мусульманская секта бахров и христианские вероучения симонистов, василидиан, марконитов, гностиков и манихеев признают эту идею. Об этом же очень убедительно повествует и Кардек, заявляя, что по сообщениям высоких духов, для того чтобы получить аналогичный статус, необходимо множество раз родиться и пройти земные испытания в различных телах и судьбах, только через которые дух и может совершенствоваться.

Нам бы выгоднее было отказаться от такой веры, и мы увидим почему — дальше. Однако мы не можем от этого отмахнуться хотя бы потому, что об этом говорил Иисус тайно посещающему его Никодиму, и еще потому, что наличие реинкарнации подтверждается… гипнозом. Впервые подобные опыты провел в 1956 году доктор Хьюз из Государственного колледжа в Мемфисе. На его сеансах даже скептики вспоминали свои прошлые жизни, говорили на языках и диалектах тех стран, в которых они раньше, столетия назад, жили. Зачастую это были мертвые языки и диалекты, и только специалисты в языкознании по магнитофонным записям могли расшифровать сказанное ими. Гипнотизируемые сообщали такие подробности быта, отстоящие от 1956 года на многие века, которых не могли знать не только они, но и специалисты по истории. И только историки узких направлений подтверждали истинность их информации.

После этого и другие гипнотизеры неоднократно проникали в прошлые жизни своих пациентов, и каждый раз это было абсолютно надежно и достоверно в смысле сведений, которые современники получали о событиях давней старины. Причем для подтверждения правильности сеанса, перед этим гипнотизеры заставляли вспомнить гипнотизируемого о количестве кирпичей, наличии трещин и наплывов в той стенке, которую тот выложил 25 лет назад. Память содержала все, до мельчайших подробностей. В другом случае испытуемая должна была вспомнить радиопередачу, которую слушала утром на кухне тридцать лет назад. Она вспоминала все слово в слово, и архивы радио все подтверждали. Памяти все равно, что извлекать из себя, события 25-летней давности или происшествия, возраст которых исчисляется веками.

Кроме того, существует множество случаев, когда просто живущие люди без всякого гипноза вспоминают свою прежнюю жизнь, бывших мужей и детей, обстановку в доме и даже находят зарытые ими некогда в прошлой жизни клады за сотни километров от нынешнего места обитания. Литературы по таким случаям также много и она давно уже не дефицит.

Что нас беспокоит? Только радоваться надо бы. Однако сильно смущает во всем этом то, что во всех этих прошлых жизнях человек был другой индивидуальностью! Не легче становится и от осознания, что эту индивидуальность можно «вытянуть» с помощью гипноза. Ее уже нет с нами. Она осталась там. А здесь — некто новый «Я», которого не будет с нами, если мы даже и реинкарнируем в свое время в новую жизнь. Чем это, по большому счету, отличается от смерти, если нет непрерывности нашей индивидуальности? Реинкарнация равна смерти? Чем такая смена индивидуальностей в пределах некоей моей сущности отличается от уничтожения? Где радость оттого, что я буду жить еще и еще, если это буду не я, а какая-то другая индивидуальность? Где-то в пределах меня нынешнего она родится, но я не буду этого уже осознавать, потому что она сменит меня и вытеснит в анналы памяти. Все равно получается, что именно меня нынешнего и не будет. Непрерывность сознания не дает пока непрерывности индивидуальности. Что же делать?

А вот что — исходить из того, что есть. А есть у нас пока только одна наша же сегодняшняя индивидуальность. Посмотрим, что мы о ней знаем. Мы знаем о ней, прежде всего, то, что мы ее осознаем. Мы постигаем свою индивидуальность с помощью самоосознания. Дальнейший путь будет нелегок, и основная мысль вырисуется не сразу, поэтому будем внимательны и начнем с того, что зададим себе вопрос: а чем мы ее осознаем? Сознанием. А как устроено наше сознание? Никто ответа не знает, но одно напрашивается здесь сразу — абсолютно все наши познавательные функции направлены абсолютно вовне от нас! Так устроена конструкция нашего организма. Сознание нематериально, это мы уже отметили для себя, а действует оно в материальном мире в направлении «от себя», как прожектор. Вот как это могло бы выглядеть на рисунке, из которого явствует — наше сознание может осознавать все, что перед ним, но не может осознавать самого себя!

Глаз может увидеть все, кроме самого себя, уши слышат все, кроме звука нашего сердца и движения крови по венам внутри тела и т. д.

Так все устроено в нас в интересах самосохранения нас же в условиях материального мира, в который мы проникли, но который чужд нам, и все в нас должно работать на то, чтобы этот мир постоянно распознавался. Наши внешние восприятия — это система ориентации в материальном мире и система применительной к себе оценки процессов, происходящих в нем. Наша связь с миром осуществляется только через наши внешние восприятия. Поэтому мы и себя осознаем только по внешним восприятиям, поскольку других у нас нет. Естественно, что при этом то, что нами осознается, то есть наша индивидуальность, не является на самом деле нашей сущностью, поскольку это именно некая наша нематериальная сущность осознает своими внешними восприятиями нашу индивидуальность, а сама для нас остается за кадром. Эта наша сущность недоступна для нас в имеющемся проявленном состоянии. Она, эта главная наша внутренняя непосредственная сущность, в земном существовании нами познана быть не может, нет необходимого органа ее познания, есть только ее органы познания материального мира с целью оптимальной ориентации в нем, а органов познания ее самой, направленных не от себя, а в себя, у нас нет.

Очевидно отсюда, что воспринимаемая нами наша нынешняя индивидуальность создается нашим сознанием, исходя из необходимо запланированного вида нашей индивидуальности, необходимость чего в свою очередь слагается из внешних нашему сознанию конкретных материальных обстоятельств. Будут другие обстоятельства, будет создана другая индивидуальность. Индивидуальность выступает как вторичный продукт сознания, подгоняемый каждый раз под условия конкретного материального воплощения, и отсюда ее такое возможное большое количество в пределах одного и того же сознания одного человека. Наша индивидуальность в конкретном воплощении — это конфигурация нас же самих в той нашей части, которая должна жить и действовать в данном мире, в заданных обстоятельствах, в конкретный отрезок времени и в конечном итоге эта конфигурация может нами меняться при смене исходных правил игры в последующих наших воплощениях. Если представить нашу базовую сущность в виде человека, тогда индивидуальность всего лишь как бы рука этого человека, запущенная в реторту материального мира для работы. Если в реторте будет радиация, то рука его будет одета в соответствующий защитный рукав, вид которого может меняться в зависимости от того, что будет в реторте в другой раз: вирусы, сверхвысокая температура, кислота, вода или другая агрессивная среда. И после смерти, совершив переход в свое истинное существование, мы как бы вытаскиваем руку из реторты и осознаем себя целым и истинным существом, хотя до этого так были увлечены манипуляциями своей руки, что как бы стали ею, забыв о еде, сне, удобстве позы, времени, семье, политике, погоде, ревматизме и прочих других прелестях. Мы были полностью в руке, совершая сложную и опасную работу, и вот мы вернулись к себе, можем смотреть не только на то, что происходит с рукой и вокруг нее, но можем посмотреть и на себя, вспомнить себя и приготовиться запустить руку в новый рукав-индивидуальность, чтобы прожить жизнь-исследование еще раз.

Ну, вот и прекрасно — мы добавили к непрерывности нашего сознания еще и непрерывность формирования им различных наших индивидуальностей. Однако где искомая непрерывность самой индивидуальности? Если мы не помним обо всех наших прошлых индивидуальностях, то где гарантия, что, выдернув руку, мы выдергиваем и рукав-индивидуальность? Вспоминать под гипнозом каждый раз не будешь, а то, что выдернуло руку, тоже является индивидуальностью, или как? И что без индивидуальности для нас наше сознание, если оно не индивидуально? Ушли обстоятельства, породившие индивидуальность, ушла и сама индивидуальность? Значит, ушли и мы? Опять обезличенное сознание, которое нас создает и нас же закрывает? Опять нет непрерывности, по крайней мере, ее гарантии.

Чтобы ее найти, следует определиться не «где» искать, а «что» искать. Непрерывность нашей индивидуальности, исходя из этого, должна вытекать из непрерывности нашей собственной памяти о себе, ибо каждая наша индивидуальность, это не что иное, как набор информации о себе, память о себе, долгая или быстрая, но обязательно непрерывная. Именно то, что вбирает в себя память, является нашим «Я». Если в нашем сознании есть конкретная память о конкретной нашей индивидуальности, то наше сознание индивидуально является нашим «Я». А если в нашем сознании не останется памяти о нашем «Я», то это вообще уже не наше индивидуальное сознание и не наше «Я». Это — смерть.

Поговорим о памяти. Для этого прибегнем к помощи уже полюбившихся нам графических построений.

Допустим, мы уже прожили пять жизней и, следовательно, можно говорить о пяти существовавших в каждой из них индивидуальностях. Это будет выглядеть так.

Пятая жизнь — это та, которую мы сейчас проживаем и которую мы сейчас помним, она полностью находится в нашем сознании и в нашей памяти, поэтому отрезок пятой жизни мы подчеркнули второй чертой. Договоримся, что там, где две черты, там наше сознание и там наша память. Следовательно, наш рисунок приобретет следующую форму.

Под гипнозом человек вспоминает, как он умирал и рождался в каждой из индивидуальностей до мельчайших подробностей, но не помнит своего состояния до рождения, или своего состояния после смерти, то есть между отдельными жизнями. Он не помнит посмертного опыта. Поэтому должен возникнуть промежуток «беспамятства» между четвертой и пятой жизнями, как забытый момент от смерти в четвертой жизни до рождения в пятой. Этот промежуток мы и обозначили таинственным пунктиром. Если пятая жизнь, как подчеркнутая двумя линиями, находится в нашем сознании, то жизни же от первой до четвертой находятся в нашем подсознании, поскольку мы их не помним своим нынешним сознанием. Следовательно, вполне логично преобразовать полученную картину в следующий вид.

Здесь пятая жизнь находится в зоне сознания, то есть осознается нами, и нет необходимости подчеркивать ее еще одной чертой. Однако на этом рисунке непрерывная линия жизней с первой по четвертую искажает действительное положение дел, поскольку и между этими жизнями, как выясняется, мы тоже под гипнозом ничего о себе не помним. Закономерный итог наших рассуждений, которые мы пропустим из-за их очевидности, приобретет, таким образом, для подсознания (не путать в данный момент с сознанием) следующую правильную форму.

Это будет правильно для зоны подсознания, однако только на первый взгляд, поскольку районы пунктиров подсознанием тоже не осознаются в качестве забытого посмертного опыта между жизнями и, следовательно, они из него выпадают, не находятся в нем и не должны графически располагаться в его рамках. К слову сказать — автор абсолютно дикий человек и совершенно не признает никакого подсознания. Но на то, чтобы разрушить традиционное здание картины взаимодействия информации в пределах сознания и выстроить другое, ушло бы столько материала, что к завершению этой работы уже никто не помнил бы ни о жизни, ни о смерти. Поэтому автор излагает и предыдущее и все дальнейшее в рамках привычных читателю понятий — с подсознанием. Так что мы этого вопроса пока касаться не будем. Может быть, как-нибудь в следующий раз. А пока мы просто отметим, что не так уж всесильно наше подсознание, поскольку очевидно, что здесь срабатывает тот самый механизм переноса знаний из нематериального мира в материальный, который мы настоятельно рекомендовали себе запомнить, когда рассматривали новые этапы посмертного опыта в работах Кюблер-Росс и Риччи. Ничем другим такие провалы в памяти подсознания относительно загробной жизни объяснить нельзя. Человек под гипнозом помнит и выход из тела, и встречу с ярким светом, и полет в туннеле, и все остальное, но за чертой двух миров он ничего не помнит. Он может помнить, как принимает решение родиться в качестве плода именно этой женщины, но не помнит, откуда он пришел в материальный мир перед рождением. Здесь — неведение подсознания.

Такое четко фрагментированное неведение подтверждается механизмом блокировки переноса знаний оттуда сюда еще и тем, что сама непрерывность сознания нами обнаружена раньше. Следовательно, память непрерывного сознания не прерывается, а просто блокируется на отдельных его участках, это уже обнадеживает.

Да и сам человек никогда не говорит о раскрытых в себе под гипнозом новых индивидуальностях «он» или «она», человек всегда говорит «я» и его память осознает себя каждый раз как полностью живущую в настоящее время индивидуальность. В этом случае (в гипнотической регрессии) получается, что сознание из настоящей жизни “номер пять” перемещается в подсознание, активизируя собой одну из индивидуальностей, на которую вышел гипнотизер, и включая при этом ее индивидуальную память. Двумя индивидуальностями человек никогда себя не осознает, ни наяву, ни под гипнозом, поэтому резонно будет с помощью оговоренной нами ранее сдвоенной черты представить все в следующем виде.

Рисунок наглядно показывает, как выглядит ситуация с сознанием и памятью, когда человек вспоминает об одной из своих прошлых жизней. Как мы договаривались, второй чертой обозначен в каждом случае признак перемещения сознания и вытаскивания из подсознания именно памяти данной жизни. Когда человек находится в одной из этих дважды подчеркнутых жизней, он говорит на языке того племени, к которому принадлежал, называет подробности быта и обстоятельства событий тех краев и того времени, к которым относилась данная жизнь. Переходя в другую жизнь, он меняет одну память на другую, меняя при этом язык изложения и приводя совершенно другие подробности и обстоятельства, соответствующие именно этой жизни. Меняется индивидуальность. Из китайца человек становится немцем, затем украинцем, ацтеком, ирландцем и т. д. С этим ясно.

А что происходит с той индивидуальностью, которая обладает телом этого загипнотизированного человека? С индивидуальностью, которую пригласил и гипнотизирует гипнотизер? С индивидуальностью нынешней жизни? Сознание у нас одно, раздваиваться оно не может, следовательно, сознание ныне живущего загипнотизированного человека должно переместиться в подсознание, вытесненное сознанием той жизни, герой-индивидуальность которой в настоящий момент овладел его телом. Тогда, например, для случая вхождения гипнотизируемого в индивидуальность третьей жизни будет справедлив такой рисунок.

То есть наше нынешнее сознание попадает в подсознание, а сознание жизни «номер три» из подсознания, наоборот, выходит. Запомним это и, если не утомились, пойдем дальше по порядку.

Индивидуальное сознание под гипнозом проходит жизненный путь, затем гаснет, снова пробуждается на новом отрезке и снова гаснет. Но разве можно говорить «гаснет», исчезает, если оно вновь и вновь появляется и человек снова говорит «я»? Мы не можем сказать, что это «я» взялось ниоткуда, потому что, во-первых, всегда соблюдается ретрохронология, то есть обратный по времени порядок вспоминаемых им жизней. Всякий раз вспоминается жизнь, которая исторически проходила обязательно ближе к нынешней, и никогда не наоборот. Если бы все это не было частью одного целого, то прошлые жизни выпрыгивали бы из разных времен хронологически непоследовательно и неупорядоченно, а не по принципу очередности древности. Кроме того, во всех этих прошлых жизнях есть то, что связывает человека с жизнью настоящей. Например, хромая от рождения девушка, вспомнив, что триста лет назад она была осуждена и к ее ноге было привязано ядро, выходя из гипноза, перестает хромать. Косноязычный мужчина, вспомнив, что был казнен на вершине пирамиды залитием расплавленной меди в рот, после сеанса теряет дефекты речи. И таких примеров можно привести множество. Явная связь разных индивидуальностей с нынешней индивидуальностью четко прослеживается.

Следовательно, индивидуальное сознание одной из жизней, о которой мы в данный момент не помним, не исчезает совсем в никуда, а просто исчезает из поля нашего зрения, из нашей нынешней памяти, а в этом случае обязательно должна быть общая память всех индивидуальностей. Раз есть общая преемственность индивидуальностей, характеризуемых каждый раз своей собственной памятью, то должна быть и общая преемственность всей памяти, что создает определенный вид некоей общей хранилищной памяти, разорванной промежутками посмертной жизни.

Если, как мы видим из наших рисунков, память каждой отдельной жизни находится в подсознании одного и того же нашего индивидуального сознания, и даже память нынешней нашей жизни, если гипнотизер активизирует какую-нибудь нашу прошлую жизнь, отправляется туда же, где находятся и все остальные памяти всех остальных наших жизней, то мы просто обязаны признать, что существует общая память всех этих памятей, которая находится в нашем подсознании. Именно из этой общей памяти и извлекаются все отдельные памяти всех наших жизней, потому что у одного сознания всегда одна память, а не несколько. Просто оно извлекает из себя отдельные части этой памяти, расколотой на участки, разделенные между собой памятью загробного опыта, которая, если бы мы могли ее переносить в нынешнее свое состояние, сделало бы всю нашу память непрерывной, заполнив пустоты беспамятства между жизнями.

Отсюда с полным правом можно сказать, что память одной из жизней является просто актуальной на данный момент для общего сознания памятью, одной из многих, что и делает каждое частное сознание в пределах общего сознания человека каждый раз по-разному индивидуальным. Но объем этой актуальной памяти ограничен и может содержать только одну индивидуальность, потому что она зациклена на реальные условия материального мира в реальном времени данной реальной жизни и ограничена непереносимыми из нематериального опыта демаркационными разделами пустоты. Она привязана всем своим содержанием к конкретным условиям воплощения одной из индивидуальностей и не имеет моста, чтобы в непрерывном режиме перекидываться на следующую индивидуальность через провалы периодов загробного опыта, который блокируется при нашем материальном периоде существования, по свидетельству тех, кто имел опыт клинической смерти.

Итак, актуальная память индивидуальности заполняется только данными одной индивидуальности. Две индивидуальности одна память содержать не может. Память — непременный составной элемент любого сознания. Без сознания нет памяти и наоборот. Следовательно, говоря о некоей общей памяти, мы автоматически говорим и о некоем общем сознании, где она должна находиться. Следовательно, если есть индивидуальное актуальное сознание конкретной индивидуальной актуальной памяти одной жизни, то должно быть и общее индивидуальное сознание, где находятся все остальные данные обо всех остальных индивидуальностях всех других жизней! Иначе откуда вытягивались бы эти прошлые жизни, если не из общей памяти, и где может содержаться общая память, как не в общем сознании?

Заскучали? Это ничего, зато мы доказали очень важную вещь — сознание, которое своей памятью содержит все индивидуальности, не может быть обезличенным и неиндивидуальным. Помнит — значит знает. Что помнит, то и знает. Что знает, то оно и есть. Помнит индивидуальности, значит, оно и есть индивидуальность. На этом пока остановимся и перейдем к почти главному.

Как называется процесс, когда данное общее сознание выделяет какой-то один участок своей области? Внимание. Мы не раз убеждались, что, сосредоточиваясь на чем-то, поглощающем все наше сознание, одновременно не можем помнить о другом. Если мы что-то пишем, то для того, чтобы в это время без ошибок назвать свое имя и адрес, мы должны оторвать внимание от процесса написания или многократно и мгновенно переключать все наше внимание с письма на свои произносимые выходные данные. Когда мы пишем, мы — пишущая рука, когда мы смотрим фильм, мы — наблюдатели, сопричастники событий, когда мы любим, мы полностью находимся в местах самых острых ощущений и т. д. Когда мы о чем-то думаем, то мы полностью в своих мыслях и не осознаем ничего другого, но это не значит, что мы каждый раз должны сомневаться в достоверности существования того, от чего мы в данный момент отвлеклись. Так же точно вполне естественно и то, что, сосредоточив все свое внимание на данной жизни, наше сознание не может одновременно своим вниманием предлагать нам информацию о любой другой нашей прошлой жизни. Для того чтобы достать такую информацию, гипнотизеру приходится переключить внимание нашего сознания с настоящей жизни на прошлую, и в этом случае в свою очередь полностью из нашего внимания исчезает уже наша нынешняя жизнь. И мы, находясь в другой индивидуальности, будем точно так же недоверчиво воспринимать известие о том, что у нас есть еще и другая жизнь, с поля зрения которой мы только что соскочили усилиями гипнотических пассов.

Нам могут возразить, что в быту мы всякий раз легко вспоминаем обо всем, ускользнувшем от нашего сознания, когда переключаем на это внимание, и поэтому не сомневаемся в реальности того, чего не было до этого в нашем внимании. Тогда пусть кто-нибудь вспомнит, что он делал прошлой ночью во сне. Сколько раз перевернулся с боку на бок, какая машина проехала под окном, звуки каких событий раздались за время сна. Или пусть он вспомнит, что было, когда он был в младенческом возрасте, что это были за ощущения, как он рождался, рос, познавал мир и т. д. У него не получится. Пусть кто-либо, наконец, вспомнит, что происходило вокруг его персоны, когда он был в обмороке. К чему все это? А к тому, что отсутствие в нашей памяти знания обо всех прошлых индивидуальностях еще не говорит об отсутствии общего индивидуального сознания. На основании только того, что мы не помним своих прошлых жизней в своей нынешней жизни, нельзя говорить о том, что этих жизней не было. Как видим, память может что-то раскрывать, а может что-то и скрывать. Это, конечно, хорошо, но лучше бы все-таки мы о своих прошлых жизнях помнили, тогда у нас не было бы никаких сомнений. Вроде бы логика подсказывает, что мы правы. Но эта правота пока не несет в себе оттенков непререкаемого факта.

В таком случае, что может нам об этом сказать, как о непререкаемом факте? Где, все-таки та самая непрерывность индивидуального сознания? Как объяснить, что не помним самих себя в разных ипостасях и судьбах при общей памяти и при общем индивидуальном сознании? Сейчас объясним, но для этого мы немного отвлечемся, сделаем необходимый виток и ответим на один вопрос — не приемлемо ли, уделяя столько внимания смерти, разобраться, еще раз — что же такое жизнь?

Ответа на этот вопрос, повторимся, нет, есть только признаки наличия жизни. Мы уже ознакомились с некоторыми из них, это: клеточное строение, рост и самодвижение, разумность поведения и… симметричность форм жизни. Это что-то новое для нас, но обязательное для жизни, как мы сейчас увидим.

Итак, симметричность. Это несомненный признак жизни. В неживой природе симметричны только планеты и кристаллы некоторых веществ, но в неживой природе симметричность не является доминирующим признаком, а скорее исключением. А мы относим симметричность к необходимым признакам жизни не по правилу исключения, а по правилу обязательного присутствия. Сама клетка, правда, несимметрична, но не делящаяся клетка не может относиться к живой форме. Суть ее жизни состоит в непрестанном процессе деления. Как живой объект она не может рассматриваться без этой непрерывно проявляющейся в ней способности, а делится она на точно такую же клетку, на полное подобие себе. Причем полностью симметрично по расположению своих составных частей. Симметрия — зеркальное отображение, но у клетки нет ни правой, ни левой части, поэтому смысл симметрии подходит и к ней — совмещай клетку какими угодно сторонами, и они будут полностью симметричны относительно воображаемой оси симметрии.

Все остальные формы жизни обязательно несут в себе симметричность своей левой и правой части или целиком, или в своих составных частях. Неживая материя симметричных объектов не создает. Нет у нее таких талантов. Пополам можно разделить любой материальный объект, а разделить его симметрично не получится. Симметрия — очень сложное явление и без серьезной научной и образовательной основы до его принципов не добраться. Но те ученые, которые этим занимаются, установили, что кристаллы неживой природы обладают несколькими видами симметрии и этих видов всего меньше десяти, а вот живая природа обладает бесконечным количеством всех степеней и всех видов симметрии! Кроме того, у симметрии есть еще какое-то очень сложное понятие «вида», которого без спецзнаний по математики не понять, но вывод из сравнения видов симметрии неживой и живой материи нам ясен: это совершенно разные виды симметрии, причем живая материя может принимать любой вид симметрии, а неживая — только тот немногочисленный вид, который относится к неживым объектам. Как видим, симметрия сама по себе могла бы служить отличием живого от неживого, будь ее понятие простым и ясным для неподготовленного гражданина.

Есть симметричные объекты и в неживой материи, но только те, которые создает человек. Все, что выходит из наших рук симметрично, и это не только эстетика, радующая глаз. Симметрия функциональна. Несимметричный стул не будет держать седока, несимметричный самолет не полетит, несимметричная форма выпечки хлебного батона привнесет только технологические неудобства. Закон симметрии обеспечивает соответствие получаемой формы задуманному содержанию. Это всеобщий, насыщающий смыслом и упорядочивающий все закон. Жизнь тоже проявляется в упорядоченной и организованной материи, несущей в себе замысел. Все, в чем проявляется не только Его замысел, но даже и наш весьма скромный, — полезно, а следовательно, и симметрично. Можно из вредности, конечно, сделать, например, часовую стрелку, одна сторона которой ребристая, а другая гладкая, и опровергнуть наше утверждение. Но это будет лишь украшательским излишеством формы стрелки, которое никак не обеспечивает собой функцию стрелки и ничем эту функцию не видоизменяет. Но даже и эту стрелку можно разделить на две симметричные половинки по ребру. Любую самую изогнутую, самую невероятную по фигурным выкрутасам деталь можно аккуратно распустить вдоль всех ее изгибов и изломов, получив две совершенно симметричные части.

Неживые, несозданные объекты таким свойством не обладают. Смысл и симметрия нераздельны, нематериальный смысл реализуется материально также только с присутствием симметрии. Достаточно руке ювелира отшлифовать бриллиант, прикоснувшись к алмазу, как в его гранях сразу же появляются те степени и виды симметрии, которых у необработанного камня быть не может. Физическая модель мира отражает в симметрии какое-то свойство нематериального. Естественно предположить, что это обязательное его свойство, раз оно обязательно проявляется.

Смысл производится работой разума, разум же, в свою очередь, является продуктом жизни, следовательно, Жизнь, как мы ее уже понимаем на Его уровне, должна обладать тоже симметрией. Однако, речь у нас все же о смерти.

Говоря о смерти и симметрии, сразу вспоминается, что все народы завешивают зеркала, когда в доме покойник. Мысль о зазеркалье, (мире, симметричном нам), как о потустороннем мире, возникает совершенно естественно, если еще и вспомнить о Моуди с его смотрениями в зеркало. А, вспоминая Моуди и его сеансы встреч с умершими, сразу же приходит на ум интересная аналогия между тем, что живые с некоторым запозданием или трудом узнавали своих умерших, и тем, что ученики Иисуса также узнавали Его не сразу после Воскресения! Вроде и тот человек, но что-то не то! Полагаю, мы можем уже объяснить, в чем тут дело.

А дело тут в том, что тело в той жизни принимает симметричное относительно нас, то есть, зеркальное к своему живому виду, изображение. Попробуйте посмотреть на кого-либо из знакомых в зеркало, а затем сразу же отвести глаза и посмотреть на него без зеркала. Вы увидите, что человек один, а выглядит он как-то по-разному. Как два человека одного и того же человека, потому что его левая сторона стала в зеркале правой, а правая, — левой. Левая и правая сторона поменялись местами и вместе с ними поменялось что-то, что превратило знаемое в узнаваемое.

Суть этого явления состоит в том, что левая и правая наши стороны только на общий взгляд представляются нам совершенно одинаковыми, на самом же деле они существенно разнятся. Известен опыт психологов, которые разделили пополам фотографию человека, а затем воссоздали его облик на двух других фотографиях, на одной из которых обе половины его лица состояли из правых сторон, а на другой его облик представлялся соединенными воедино двумя левыми половинами его лица. Фотографии раздали двум группам студентов-психологов и предложили составить психологический портрет характера данного человека. Те из студентов, которые видели перед собой две левые половины лица в одном соединении, что интересно, абсолютно полным составом охарактеризовали изображенного человека как жестокого, холодного, мстительного, склонного к убийству и преступлениям маньяка. Вторая же группа студентов, работающая с другой фотографией, единым порывом зафиксировала такие качества обладателя портрета, как доброта, бескорыстие, сентиментальность, мягкость и доброжелательность. Так что если в зеркале для нас меняются местами наши левые и правые стороны, то это не может не менять общего вида лица и общего впечатления от изображения относительно источника, смотрящегося в зеркало.

Еще проще это понять на собственном примере. Если человек впервые видит себя на видео, то впадает в шок оттого, что совершенно не такой, каким себя представлял прежде. Почему? Он же многократно видел в зеркале! А все дело в том, что в зеркале наш правый глаз видится нами как левый, и наоборот. Мы привыкаем видеть свою левую часть справа, а правую слева, и считаем, что это и есть наш истинный облик. Когда же на видеопленке мы видим себя, как положено, то есть правую часть справа, а левую, как и полагается, слева, то не узнаем себя! Непривычно. Так же и с умершими, непривычно видеть их в зеркальном отображении, в котором мы при жизни их не видели, или видели, но не столь часто, чтобы считать это изображение их истинным видом. Кстати, по сути, мы видим себя в зеркале уже в посмертном образе. Как многие уже убедились, он совсем не страшен, а даже очень искренне любим.

Теперь, если мы вспомним то, что мы говорили некогда об аминокислотах, участвующих в образовании белка, то вспомним и то, что все они должны были обязательно иметь левую форму! Это опять-таки тот случай, когда невидимая нематериальная жизнь имеет свою определенную форму и материализуется на физическом плане в зеркальной, симметричной форме относительно себя. Это ведь основа жизни, самый первый ее плацдарм в материи, то, откуда она в этой материи начинается. На этом самом близком к ней участке она наиболее полно и проявляет понятие симметрии левого и правого. Мы называем форму аминокислот левой, что по аналогии предполагало бы назвать форму жизни правой, но это было бы абсолютно бессмысленно, поскольку точка отсчета левого и правого находится в наших собственных построениях. Наши же построения не являются критерием для присвоения терминов процессу, в котором мы сами являемся производными. Если человечество с 2001 года договорится называть левое правым, а правое левым, то в этом случае можно называть форму нематериальной жизни левой, а структуру аминокислот правой. Изменит ли это сущность самой жизни и сущность ее взаимодействия с неживой материей, в результате которого материя оживляется? Никакого смысла в определении левого или правого здесь не содержится. Следует больше говорить о зеркальной, симметричной форме нематериальной формы жизни (по сути, жизни как таковой) относительно материальных форм своего проявления.

Столь длительные и, на первый взгляд, отвлеченные рассуждения почти приблизили нас к главному, о чем мы вскоре узнаем, но для этого нам следует еще немного отвлечься на еще один закон — на соответствие формы содержанию. Этот закон настолько очевиден, что на его доказательствах не стоит подробно останавливаться. Если мяч должен отскакивать расчетным, прогнозируемым по отношению к направленной на него силе воздействия, образом, (это — содержание), то мяч должен быть круглым и из материала, который обеспечит его упругость, (это — форма). Если линейка должна измерять длины и обеспечивать проведение прямых мерных отрезков, (содержание), то она будет иметь вид плоского вытянутого прямоугольника со шкалой расстояний, (форма).

Живые объекты своей формой также выражают свое содержание — человек должен двигаться вперед, совершать определенные дополнительные виды движения с определенной скоростью и с определенными возможностями, есть, пить, воспроизводиться в различных вариантах этого занятия, видеть, произносить звуки, слышать и т. д. Все это и многое другое определяет форму его тела. Есть, правда, мнение, что это именно форма нашего тела определяет наше содержание, но это уже дело жизненной позиции тех, кто за такой веселый подход к своему содержанию, а нам не до нюансов этого спора, мы торопимся к главному.

Итак, жизнь — это сознание, следовательно, потусторонняя жизнь должна иметь зеркальное сознание по отношению к нашему нынешнему сознанию! Зеркальная по отношению к своим материальным проявлениям форма жизни должна, естественно, иметь и соответствующее зеркальное сознание. Симметричная по отношению к нашему сознанию, направленному на материальный мир, форма нашего сознания, когда мы из этого мира уходим, должна отразиться в симметричной, относительно своего материального проявленного, истинной форме. Содержание нашего сознания при жизни должно принимать зеркальный к этому состоянию вид после смерти. Меняется симметрично форма сознания, должно меняться симметрично и его содержание.

Следовательно, если в пределах тела наше сознание направлено вовне, от себя, наружу, навстречу материальному миру, то вне тела оно должно быть направленным, наоборот, на себя, вовнутрь, поворачиваясь к материальному миру спиной. В таком случае и внимание этого сознания будет наконец-то обращено на себя, и вот только в этот момент мы сможем осознать себя, а не то, что перед нами. Этим, очевидно, и объясняется то, что вернувшиеся оттуда люди поражаются поначалу абсолютному своему равнодушию к своему же пострадавшему телу и к суете вокруг него, когда выходят из него. Затем это равнодушие распространяется и на всю, оставшуюся с телом жизнь, возвращаться в которую никто уже не хочет. Приоритет внимания изменился! Главное теперь для человека — он сам, все остальное воспринимается по инерции прошлой формы мышления. Человек после смерти возвращается к себе. Чтобы закончить с рисунками и этой мыслью, представим себе направление нашего мышления в материальном воплощении в виде стрелки и посмотрим, что будет с этой стрелкой при зеркальной, нематериальной форме мышления после смерти.

На границе зеркала (смерти) и мира сознание принимает симметричную форму, направляется в обратную сторону и начинает выделять своим вниманием другие явления, которые вдруг становятся видимыми и вытесняют из круга интересов земное существование.

А как же все остальные индивидуальности наших прошлых жизней? Наверное, если в этой жизни внимание имело характер луча, направленного от самого себя в данную свою индивидуальность, то в нематериальном, посмертном состоянии оно должно симметрично направляться от созданной на данный момент индивидуальности к самому себе. При этом меняется позиция зрителя-сознания на совершенно обратную предыдущей. Если раньше мы смотрели сознанием на индивидуальность и определяли ее по внешним восприятиям, то теперь должны симметрично смотреть индивидуальностью на свое общее сознание и определять его своим индивидуальным взором. Но у каждой индивидуальности есть свое сознание, которое является составной частью общего сознания, и получается, что сознание смотрит наконец-то на самое себя и узнает само себя как общую индивидуальность всех бывших индивидуальностей. Но даже в нематериальной, посмертной своей форме сознание не может смотреть само на себя, оно смотрит на свои индивидуальности, теперь являясь одновременно ими, то есть, все-таки, на само себя (вспомним принцип дополнительности еще раз!).

Вот теперь все индивидуальности должны слиться в один конгломерат с общей памятью всех индивидуальностей и направить свое общее внимание на осознание своего истинного «я», которое находится в сознании как форма слияния всех этих индивидуальностей. Мы смотрим на самого себя общим взором всех своих индивидуальностей, не разделяя их. Но смотрим-то все равно на самих себя, следовательно, на все индивидуальности сразу, так как мы и есть конгломерат этих индивидуальностей разных жизней, но теперь не раздельных, а составивших одну общую нашу индивидуальность. Если раньше внимание сознания могло выделить только одну из индивидуальностей, то теперь оно, наоборот, симметрично (зеркально тому, как было раньше), выделяет сразу все индивидуальности, а не какую-либо одну. Все индивидуальности всех жизней сразу же попадают в охват внимания, и получается личность, обладающая всеми свойствами всех индивидуальностей и всей памятью всех индивидуальностей. Это логично. Но мы не зря сказали, что это — «наверное», то есть в предположительном смысле. Потому что никто из бывших там и вернувшихся стараниями врачей, порога смерти так и не переступил. Это должно окончательно наступить в загробной жизни, а клиническая смерть — это стадия перехода к той жизни, где уже начинают осуществляться процессы симметричного сознания, но завершатся они полностью только после преодоления той самой черты. Логика подсказывает нам, что вероятность нашей правоты составляет 99 процентов. Один процент мы оставляем в качестве доли, определяющей наше уважение к неполученному опыту. Но все мы его когда-нибудь обязательно получим.

Впрочем, доказательство этих 99 процентов мы можем превратить в стопроцентное следующим образом. То, что мы на самом деле являемся нематериальным конгломератом индивидуальностей наших прошлых жизней, одной общей составной индивидуальностью, мы признаем. Но что остается от этой нашей истинной индивидуальности при нашем воплощении в следующей жизни? Она остается там, в нематериальной, духовной сфере и мы ее не осознаем. То есть, мы себя опять не осознаем, потому что наше внимание направлено после рождения на создание новой индивидуальности. Но на основе чего мы создаем эту новую индивидуальность, если вся наша общая индивидуальность остается для нас в этом процессе опять за кадром? Ведь условия внешних обстоятельств одинаковы абсолютно для всех родившихся в одно время и в одном месте, а индивидуальности создаются их сознаниями абсолютно разные! Если новая индивидуальность становится именно нашей индивидуальностью, то создаваться она должна именно из чего-то нашего. И если после новой смерти наша новая частная индивидуальность вольется в очередной раз именно в нашу общую индивидуальность, то, что их объединит, что будет знаком из родства? Мы уже говорили, что математика может то, что недоступно ни одной другой науке. Например, математика может математически доказать, что если к одному столу прибавить второй стол, то будет в итоге два стола. Но та же математика может также математически доказать, что если один стол сложить с другим столом, то будет в итоге всего один стол. Для нас это очень важно. Если индивидуальность только прибавляется, то нет никакой одной нашей общей индивидуальности, а есть набор разных индивидуальностей, не составляющих органического целого. А если индивидуальности складываются, то остается одна индивидуальность, органически сложенная из многих в одну. Стол сложить можно только со столом. Выключатель со столом сложить в этом смысле не может даже математика. Нужна общность объектов, общая составляющая, сопрягающая множество в единое. Что же это? Если мы это найдем, то желаемая непрерывность подтвердится для нас окончательно. И мы это находим. Это характер.

Характер — единственное, что мы не можем предугадать при рождении человека, и единственное, что приходит с человеком с первых секунд его земной жизни цельным, законченным, готовым и неизменным до последних дней. Говоря о грудных детях, можно спокойно говорить о том, что индивидуальности еще не видно, а характер всегда налицо. И нам приходится с ним считаться, как бы мы ни хотели видеть что-нибудь другое перед собой, и как бы мы ни пытались этот характер изменить. Если мы зададимся целью сформировать индивидуальность ребенка по своему плану, сделать его, например, выдающимся флотоводцем, то мы можем обеспечить своими хлопотами любую черту его индивидуальности (знание морского дела, понятие дисциплины, офицерской чести, приоритет семейных традиций и т. д.), заставить его носить бороду, говорить отрывисто и властно, щегольски носить морскую форму и витиевато материться, мы можем устроить его в самый престижный военный вуз, на самый лучший корабль, купить ему академию, адмиральское звание и т. д. Единственное, чего мы не сможем никогда, так это предугадать, будет он любить море или нет, будет ли он лидером по характеру или нет. Наука просто и очень точно трактует характер как психологическую установку человека на формы реакций при контакте с окружающим миром. Установка! Эта установка остается неизменной от рождения и до смерти. Человек приходит в мир с готовым характером, что выражается в наклонностях, темпераменте, талантах, принципах взаимоотношения со своей совестью, восприимчивостью или невосприимчивостью к нравственности и многое другое. Жадный человек жаден от рождения и до смерти, трус рождается трусом и умирает трусом, распутник начинает очень рано, когда сил еще нет, и не заканчивает никогда, даже когда сил уже нет, упрямец упрямится от материнского соска и до последних принципиальных скандалов со своей внучкой. Характер не изменяется, он приносится оттуда, здесь определяет собой индивидуальность, и меняется уже снова там, когда новая индивидуальность, нанизанная на него, вливается в другие индивидуальности, которые были также нанизаны на этот же в своей основе характер. И в этот момент, по закону симметричного действия, новая общая индивидуальность через уроки этой жизни получает уже наоборот возможность определять собой характер, который, изменившись, снова пойдет формировать новую индивидуальность через рождение в материальном мире. Характер формирует такую индивидуальность, чтобы, сталкивая ее с важными для себя проблемами, научить в перспективе самого себя решать эти проблемы правильно. Цель всего этого кругового процесса состоит в создании характера. Очевидно, это то, что нужно Богу — наша правильная установка, правильный характер. Ведь, сама история об Адаме и Еве — это история о том, как у первых людей не хватило характера, и они отпали от Бога.

Если говорить о симметричности процессов жизни относительно друг друга на материальном и нематериальном плане до конца, то следует, очевидно, предположить и то, что эти процессы также должны нести зеркальный характер. Если в нашей нынешней жизни постоянно происходит наращивание, развитие индивидуальности, то в потусторонней жизни все должно идти в обратную сторону. Индивидуальность должна умаляться от момента смерти до момента нового рождения так же, как она развивается и множится деталями от этого рождения до новой смерти. Кстати, об этом говорили высокие духи Кардеку, и это же записано в «Тибетской книге мертвых». В этом случае в посмертной фазе нашей жизни должно наступать новое состояние перехода, состояние перед рождением, иначе говоря, смерть наоборот. Во время этого перехода наше внимание должно снова устремляться вовне, покидая индивидуальность, и «голый» характер без памяти о прошлом, в девственном, чистом состоянии своей памяти, которая теперь будет заполняться новой индивидуальностью, должен проявиться для этого в новом теле. В данной стадии мы постепенно переходим к моменту своего нового рождения, отворачиваясь от своей памяти в сторону нового, беспамятного пока состояния будущей индивидуальности. Кардек и «Книга мертвых» называют это деградацией, мы же не будем использовать столь сильных выражений, мы скромно, но со знанием дела, скажем, что это, всего лишь симметричное переключение сознания на материальное существование. Поэтому, рождаясь, мы до 2–3 лет ничего о себе не помним, и говорим о себе в это время в третьем лице. Память в это время только заполняется до уровня создания новой индивидуальной памяти. Какой-то этап накопления информации со временем позволяет своим объемом сформировать черты индивидуальности, которая может наконец-то сама себя осознавать как отдельную личность, и тогда ребенок впервые говорит о себе не «дай Коле», а «дай мне». Наращивание индивидуальности происходит до самой смерти, потом переход, затем стадия совершенствования характера, далее снова переход в жизнь через отворачивание от индивидуальности и ее умаление и опять рождение с готовым характером, на который нарастет новая индивидуальность, и так по кругу.

На этапе материального воплощения мы несем страдания, обусловленные созданной нам обстановкой рождения и жизни, специально подобранной таким образом, чтобы отточить те или иные стороны нашего характера через болезненные столкновения с несоответствием наших желаний, порожденных этим характером, и реальной обстановкой, куда нас помещают по плану нового рождения. Происходит хирургическая операция без наркоза по ломке и совершенствованию отдельных черт характера. Затем переход в нематериальное состояние изменяет форму сознания, наступает стадия оформления характера, послеоперационный период. Появляются муки совести, неудовлетворенности и несовершенства по отношению к Нему, страдание от недостижимости близости к Нему, понимание, что источник этой недостижимости в собственных неправильных установках, решение на новую операцию-жизнь в материальном воплощении, новый переход, рождение и снова мучительная пластическая операция на характере без анестезии. Тот, кто не страдает, тот живет зря — тот ничему не учится. Тот, кто страдает всю жизнь, не избавившись от страданий, тот тоже живет зря — тот ничему не научился.

Когда все это кончится? Тогда, когда материальное воплощение станет невозможным из-за конца материи. Тогда некуда больше будет переходить ради самосовершенствования. Муки земной жизни исчезнут, и останется тот самый вечный и неизменный этап между переходами в материальную жизнь из нематериальной жизни, где останется неизменной единая индивидуальность с получившимся на тот момент характером.

А муки? Муки этого этапа? Они останутся с нами? Если они останутся, то это будет ад, потому что это страшные муки, очевидно, раз они нам кажутся страшнее всех земных мук. Ведь на земные муки мы идем сознательно, чтобы земными страданиями уменьшить муки небесные. Если представить себе земные муки в виде похода к стоматологу без обезболивания, то какой должна быть та боль, которая сподвигает собой принять эту стоматологическую боль в качестве шанса на спасение! Причем принять некую боль добровольно, как единственное средство для уменьшения другой боли, более невыносимой!

Есть ли выход из этого мучительного круга страданий? Выход есть — воскресение. Иисус обещал нас воскресить, но только тех, которые будут достойны. Что значит воскресить? Это значит не пустить опять по кругу, а восстановить полученный в материальных переделках характер для нематериальной вечной жизни. Очевидно, что это должен быть такой характер, который не приносил бы нам неудовлетворенности и мук и соответствовал бы Его предназначениям. Проще говоря, мы должны совпадать с Царством Божиим. Тогда мы будем рядом с Ним и в Нем, а Он будет в нас, и это будет вечным счастьем, раем.

Иисус не говорил о смерти как об уничтожении, Он говорил о вечной смерти в аду и о вечной жизни в раю. Евангелия говорят об этом совершенно недвусмысленно. А вот кто куда попадет, зависит от каждого из нас. Надо торопиться жить в каждой жизни так, как Он нам положил. Иначе придет Судный день, когда будут отделяться зерна от плевел, и некого будет винить за то, что оказался в печи работника, а не в закромах Хозяина.

И что же нам для этого надо сделать? Что Он хочет от нас, от людей? Попробуем разобраться.