ТРЕУГОЛЬНЫЙ ХРАМ

…Это было в полевой сезон 2006 г. Один из автономных маршрутов экспедиции «Гиперборея» был проложен в окрестностях Карозера, в северной части Кольского полуострова, к востоку от Мурманска. В этих местах, где нет постоянного населения, только редкие оленеводческие станы для сезонных перекочевок, в начале 2000?х гг. мурманскими рыбаками были обнаружены грунтовые образования пирамидальной формы, предположительно искусственного происхождения (или «подправленные» руками человека). Летом 2006 г. в район Карозера отправились уже знакомый читателю североморский моряк и краевед Игорь Захарович Боев и автор этих строк.

Что касается пирамид, то ничего сенсационного нам найти не удалось. Грунтовых холмов в несколько метров высотой мы встретили множество, но это не были искусственные сооружения. Возле Карозера преобладает типичный камовый ландшафт: от невысоких, сглаженных временем древних гор на километры тянутся гряды ледниковых отложений (озы), и на этих грядах местами развиты курганообразные всхолмления (камы), характерные для такого рельефа местности. Почвенный слой на этих холмах сильно нарушен ветровой эрозией, и любые следы человеческой деятельности были бы хорошо заметны в отсортированных ветром россыпях песка и мелких камней. Но ничего примечательного нам не встретилось. В принципе можно допустить, что каким-то из камов в прошлом придали правильную форму, превратив их, скажем, в святилища или иные объекты культурной либо хозяйственной деятельности. Но пока вопрос этот остается открытым.

Заслуживает внимания другой, случайно попавшийся нам на пути памятник. Это сравнительно небольшое, около полутора метров высотой, сложение из каменных плит, напоминающее трехгранную пирамидку. Она воздвигнута на невысоком, но прочном скальном основании — на округлом возвышении, выступающем среди ягельника. Именно так сооружались саамские сейды и древние могильники Лапландии — на скальных площадках, предохраняющих памятники от оползней и потоков талых весенних вод. Дольменообразная конструкция тоже косвенно свидетельствует в пользу того, что это сейд: как мы видели, такие сейды на Росийском Севере были, и, похоже, такая их модификация весьма архаична.

Кроме того, карозерский дольмен виден издалека в здешней, уже баренцевоморской, практически безлесной тундре, а потому вполне мог играть роль гурия или межевого знака. Ведь именно в этих местах проходит северная граница Ловозерского района; когда ее определяли, в 1?й половине XX в., скорее всего учитывали старинные рубежи саамских кочевий. Функция гурия, межевого знака (который, кстати, мог воспроизводить форму ранее существовавших здесь сложений) не исключает, а скорее обусловливает сакральные аспекты в его традиционном осмыслении (скажем, в древнеримской культуре и священный Центр Мира, Пуп Земли, и межевой камень обозначались одним и тем же словом umbo, umbilicus).

Конечно, единичная находка треугольного дольмена — не основание для фундаментальных выводов. Однако в предварительном порядке вполне уместно будет привести возникающие в связи с этим мысли сравнительно-религиоведческого плана — и потому, что в традиционных культурах практически исключено случайное появление какой бы то ни было семантически значимой формы, и потому, что сама форма треугольного в плане сакрального сооружения исключительно глубока и архаична.

В целом упоминания о такого рода сооружениях, в том числе символических, могут показаться редкими: «по валу» они, бесспорно, уступают формам круглым (ротондальным) и квадратным (прямоугольным). Но все же они существуют; более того, при всей своей кажущейся фрагментарности, обнаруживают черты глубинного сходства в весьма различающихся ныне традициях.

Начнем со свидетельства, географически наиболее близкого. Более века назад в Сибири (в культурном отношении близкой Русскому Северу), в Тобольской губернии была записана русская сказка «Кузнечонок» («По колено ноги в золоте, по локоть руки в серебре»). И там описывается «треугольная избушка»; в ней живут мать (оклеветанная и изгнанная) и три ее чудесных сына: «По колена ножки в золоте, по локоть ручки в серебре, во лбу красно солнце, в затылке светел месяц, по косицам часты звезды». Эту избушку мать вместе с одним из сыновей находит в земле с молочными водами и кисельными берегами (Беловодье?), куда они попадают после плавания в заколоченной бочке. Избушка чудесная; когда ее впервые встречают другие люди (кстати, «они были пророки»), то удивляются: «Как это прежде тут не было никакой избушки, а теперь избушка стоит, и свет какой большой, и месяц, и солнце»^{231}.

Свидетельство очень непростое: тут и возможное указание на святилище, связанное с культом небесных светил, и фактически «беловодская» локализация сюжета, то есть привязка к сакральному Центру Мира. Причем свидетельство это труднообъяснимо. Иногда такие фольклорные образы представляют собой вторичные реплики фактов городской культуры. Однако в данном случае эти параллели неубедительны и вряд ли говорят о заимствовании. Не мог превратиться в сказочную избушку, скажем, символический «храм Закона» — треугольное в плане здание Сената в Московском Кремле, построенное в 1776–1787 годах М. Ф. Казаковым.

То же самое можно сказать и о треугольных алтарях масонских храмов. Согласно масонской легенде о Храме Соломона, такой алтарь впервые был возведен в тайной храмовой нише после гибели мастера Хирама; на алтарь был возложен его наугольник. Масонские символы обычно трактуются как вторичные по отношению к древним религиозным традициям. Но здесь важно то, что речь идет об изначальном Храме как образе Мира, об истоках храмового сознания. Тем более, что, похоже, треугольный алтарь действительно имеет свои глубокие и древние корни — в архитектуре зороастрийских храмов огня.

На территории Иранского нагорья, на землях древней Мидии и нынешнего Ирака обнаружены развалины храмов и ритуальные башни I тыс. до н. э., внутри которых располагалось треугольное святилище. На нем находился ступенчатый алтарь огня. Протозороастрийский культурный регион, по данным археологии, включал в себя обширные территории вплоть до степей Поволжья и Южного Урала. А значит, и символика соответствующих святилищ могла быть известна обитателям этого региона и их соседям.

Впрочем, в сопредельных землях, а именно, в Центральной Азии, скорее всего существовали свои, не заимствованные у зороастрийцев представления о сакральной треугольной структуре. В глубоко эзотерическом буддизме Калачакры, восходящем к добуддийским религиозным учениям Индии и Тибета (а по преданию, — к тайной науке Шамбалы), известна треугольная мандала, связанная опять же со стихией огня. Проповедник Калачакры, комментатор священных текстов и историк Бутон Ринчен-дуп (1290–1364) в своем трактате «Лучшая из Драгоценностей: садхана, сосредоточенная на блистательной Калачакре» писал, что на одной из стадий инициатической медитации Калачакры мистический слог РАМ становится треугольной огненной мандалой красного цвета, отмеченной благоприятными знаками (свастиками)»^{232} (стадия под названием «Возведение четырех элементов», в которой слог ЙАМ соответствует воздуху, РАМ — огню, БАМ — воде, ЛАМ — земле). Традиционно считается, что прошедший эту стадию приобретает способность совершать алхимическую трансмутацию обычных металлов в золото; над лотосом, вмещающим треугольную мандалу огня, в мистическом пространстве созерцания находится обитель Сурьи-Солнца^{233}.

В добуддийской тибетской религии бон известно треугольное ритуальное вместилище под названием «хомкунг» (homkhung), связанное со стихией огня, но уже не солнечного, а хтонического, подземного. Это очаг, сооруженный на черном основании и представляющий собой жаровню, установленную на трех камнях. Связанный с «хомкунг» ритуал призван защитить душу умершего путем покорения вредоносных «шед» — духов-пожирателей, стремящихся похитить его душу «ла» (bla) и воспользоваться его жизненной силой. Текст ритуала описывает «хомкунг» в довольно грозных выражениях: «…На трех камнях силы, подобных трем человеческим головам, как на подставках для дров, стоит жаровня, полная кипящего, раскаленного докрасна адского железа…» В других ритуалах подобного рода использовался черный треугольный железный ларец, называемый «друб лунг» (‘brub klung)^{234}.

Еще более инфернальный характер отличает бонский ритуал магического уничтожения врага (применяющийся в крайних случаях, против законченных святотатцев, причиняющих страдания всем живым существам; менее злостные преступники подлежат лишь устрашению гневными проявлениями магии). Для исполнения этого ритуала практикующий, в астрологически благоприятный день, устраивает «в месте, насыщенном гневной энергией» особую «треугольную келью» чогкар (lcog mkhar), где собирает необходимые магические предметы^{235}. Формально тут можно усмотреть сходство с карозерским дольменом, хотя, разумеется, прямое сближение на этом основании лапландской и бонской магии — вещь абсолютно не корректная.

Неясным остается и вопрос о характере гипотетического ритуала, связанного с лапландской находкой: был ли он ориентирован на небесный мир, или на инфернальные сферы? В очерченных здесь параллелях вроде бы преобладает соотнесенность с Солнцем. Символом дневного светила треугольник был и в манихействе. Об этом сохранилось достаточно давнее свидетельство. Блаженный Августин (354–430), резко критиковавший манихейство, но, тем не менее, хорошо его знавший, в трактате «Против Фавста-манихея» («Contra Faustum Мanichaeum») писал: «Очам всех [Солнце] представляется круглым, и эта его форма совершенна, сообразно его положению в ряду [светил]; вы же утверждаете, что оно треугольно, то есть что через некое треугольное небесное окно (per quamdam triangulam coeli fenestram) этот свет излучается к миру и землям»^{236}. В Античности еще хорошо были известны представления о первоначальном храме как о секторе небосвода, и можно предположить, что этот манихейский образ имеет отношение к какой-то модели протохрама.

Существуют и иные, не связанные между собой свидетельства о храмовых структурах треугольной конфигурации. Это, например, Плутонион в Элевсине (IV в. до н. э.) — треугольный священный участок с пещерой Плутона и небольшим храмом Плутона или Аида; его несомненная «хтоничность» коррелирует с тибетскими магическими мотивами, хотя для гипотез о каких-либо заимствованиях нет реальных оснований. Связь с Нижним Миром, с Бездной подчеркивается и в современной каббалистической магии, где можно встретить образ Храма Сефиры Бина, в основе которого — треугольная платформа из черного обсидиана, с темным туннелем, уходящим в скальные глубины^{237}. Бина в каббалистических первоисточниках — это Сефира «Понимание», вместилище Божественного Разума, женственная по своей природе сила.

Возвращаясь на Север, в кельтские земли, встречаем образ, чрезвычайно напоминающий дольмен у Карозера. По материалам, собранным Робертом Грейвсом, в XVIII в. были записаны (в Лох Крю) легенды об ирландской Тройственной Богине. В одном из своих обликов она предстает древней великаншей Гарб Ог (Garbh Ogh), чью повозку тянули лоси, чью еду составляли оленина и орлиное молоко, чьи 70 охотничьих псов носили имена птиц. Она построила для себя из камней трехгранную пирамиду (cairn), «поставила свое кресло в холме во время цветения вереска», а потом исчезла^{238}. Гэльское слово cairn означает груду камней на вершине горы^{239} — очевидный аналог одному из вариантов саамских сейдов.

По соседству с кельтским миром, в славянских пределах, находим составленное около тысячи лет назад Титмаром Мерзебургским описание храма легендарной Ретры (в землях балтийских славян-редариев), который располагался в священном городе под названием Ридегост (по-видимому, Титмар отождествлял его с Ретрой): «Есть в округе редариев некий город, под названием Ридегост (Riedegost), треугольный (tricornis) и имеющий трое ворот; со всех сторон его окружает большой лес, неприкосновенный и свято почитаемый местными жителями. Двое из этих ворот открыты для всех входящих; третьи же, обращенные на восток и самые маленькие, открывают дорогу к лежащему неподалеку морю…»^{240}. Радегаст (Радогост) у балтийских славян — бог огня и Солнца; возможно, этот факт как-то связан с планировкой священного города редариев, поскольку, по свидетельству Титмара, в городе нет ничего, кроме храма, то есть, его стены, по сути, представляют собой храмовую ограду.

Треугольная пирамидка входит и в семантическое поле символов, связанных с высочайшим женским образом христианской традиции — с Богоматерью. В православной литургии, во время Проскомидии (приготовление хлеба и вина для Евхаристии), из просфоры священником вынимается треугольная частица — в честь Матери Божией (тогда как Агнца, Иисуса Христа символически изображает частица четырехугольная). Как и для других предметов христианского богослужения, тут можно допустить очень глубокую, прообразовательную древность символических форм.

Позволяет ли всё это сделать какие-либо выводы о семантике треугольного лапландского дольмена? Очень осторожно, очень общо сформулируем ее так: символика огня, Солнца и Великой Богини; мотив вертикальной связи миров, от Аида до Неба; соотнесенность с Полюсом Мира. Остальные детали, возможно, со временем встроятся в панораму новых открытий и находок.

Примечания:

² Шявыр — древнейший музыкальный инструмент народа мари (Сб. статей). — Йошкар-Ола, 2003.

²³ Гимбутас М. Цивилизация Великой Богини: Мир Древней Европы. — М.: РОССПЭН, 2006. — С. 227–228.

²⁴ Вуд Дж. Цит. соч. — С. 47–48, 51.

²³¹ Русские сказки и песни в Сибири. Записки Красноярского Подотдела Восточно-Сибирского Отдела Императорского Русского Географического Общества, по этнографии. — Т. 1. — Вып. 1. Красноярск, 1902. — Переизд.: СПб.: Тропа Троянова, 2000. — С. 146–150.

²³² Муллин Г. Практика Калачакры. — М.: Беловодье, 2002. — С. 282.

²³³ http: //www.advayta.org/biblioteka/knigisiyanie_dragocennih_taic_…

²³⁴ Намкай Норбу. Друнг, Дэу и Бон: традиции преданий, языка символов и бон в древнем Тибете. — М.: Либрис, 1998. — С. 136–138, 319.

²³⁵ Там же. — С. 260.

²³⁶ Augustinus. Contra Faustum Manichaeum, 20, 6 // Migne. Patrologia Latina. — Vol. 42. Col. 371.

²³⁷ http: //www.mirach.org.uk/binah/temple.html.

²³⁸ Грейвс Р. Белая Богиня. — М.: Прогресс-Традиция, 1999. — С. 216.

²³⁹ Там же. — С. 76.

²⁴⁰ Титмар Мерзебургский. Хроника. В 8 кн. / Перевод с лат. И. В. Дьяконова. — М.: SPSL — Русская панорама, 2005. — С. 102.