В ПОИСКАХ ЗОЛОТОГО ВЕКА

Когда лукавый дух удерживает человека вдали от Церкви, он это делает не однообразно. Порой в сознание человека влагается мысль о том, что Церковь — место гнусных фарисеев, корыстолюбцев, торгашей и развратников. И подсказывается вывод: «Сам понимаешь, тебе, порядочному человеку, в такой компании не место!».

Но иногда человек удерживается вдали от Церкви рассуждениями совершенно противоположными. Ему кажется, что Церковь — это собрание святых и только святых (причем святость понимается как абсолютная неотмирность, безгрешность и «ангельская» кротость). Там такие духовные люди — а я… Нет, мне там не место. У человека формируется слишком завышенное, слишком идеализированное представление о жизни Церкви, а потом его взгляд падает на не то что бы даже грех, а просто на какую-то бытовую, земную подробность жизни церковных людей — и вот уже готово: «Я разочаровался…».

Я по себе помню, какие идеализированные представления о верующих людях были у меня в пору, когда я сам стоял еще на пороге веры («Ум жаждет Божества, а сердце не находит..»). Монахи, думал я, — все такие аскеты, они в день кушают по одной просфорке и запивают ее ложечкой святой воды… Батюшки туалетом не пользуются… Семинаристы весь день ходят молитвенно сложив «ручки» на груди (как херувимы на католических картинках)… И вот однажды, едва ли не в первый раз сознательно-паломнически приехав в Лавру, я вдруг вижу на своем пути монаха очень крупного объема. Изумленный, я смотрю на него: мол, никакого «аскетизма»! Батюшка же неожиданно обращается ко мне и говорит: «А ты думаешь, отчего я такой толстый? Это потому что, когда я юношей был, я толстого монаха осудил!». Надо заметить, что в ту пору я и сам был еще вполне худенький…

Позднее мне один архиерей рассказывал, что он сам из-за такой бытовой мелочи едва не оказался вне священнослужения. Он приехал поступать в семинарию, пошел прямо с поезда на раннюю литургию — и вдруг увидел, что диакон, стоявший на солее в ожидании своей ектении, зевнул. «Ну все — вижу я теперь, какие они тут молитвенники и святые! — пронеслось в голове кандидата в семинаристы. — Все это лицемерие и показушество!». И ему стоило немало труда, чтобы распознать, откуда же взялся этот якобы благочестивый помысел, отогнать его от себя и все-таки вступить на путь служения Церкви.

А в середине 90-х годов мне пришлось увидеть уже в других людях работу этого искушения. Дело было, если не ошибаюсь, в Ярославле. Проходила конференция городских учителей. После моей лекции вдруг встает одна учительница и говорит: «Вы тут нам про духовность рассказывали. Ну, не знаю, — может, у вас там, в Москве, духовность и есть, а у нас городе никакой духовности в помине нет. У нас даже духовенство бездуховно. Вот вы представьте: захожу как-то в храм. Там какая-то служба ваша идет. Посередине батюшка в этих ваших золотых одеждах стоит. И представляете, при этом пальцем в носу ковыряет. Ну какая же тут духовность!». Я растерялся. Сцена прямо из Шукшина «Срезал!». И пока я собираюсь с мыслями — на помощь мне приходит один мудрый и опытный батюшка из Москвы. Он из моиххладных рук берет микрофон и обращается к моей собеседнице: «Простите, милая, я что-то не понял Ваш вопрос. Если Вы заходите в храм и видите, что там стоит батюшка и ковыряет пальцем в носу, то это означает, что у батюшки сопли. При чем здесь духовность?!».

Это было замечательным проявлением трезвости. Но если этого умения трезво различать немощи людей и силу Божию нет[237], если нет умения проверять свои первые впечатления, то легко впасть в прелесть. В том числе и в ту, которая заставляет скрупулезно подсчитывать признаки «скорого воцарения» антихриста и вырезать из газет новости соответствующей тематики. «Ты глянь-ка — вон снова самолет разбился. Не иначе как скоро конец света!» — «А что на соседнем приходе-то произошло, ты слышал? Ну уж если духовенство у нас нынче такое стало, — то уже точно конец скоро!».

Итак, расположенность людей к рассказам о том, что последние времена уже настали, питается не только литературой и листовками. Есть еще и самые обыденные наблюдения. Для человека верующего тяжело видеть нестроения и болезни в церковной жизни, мерзость запустения на святом месте (см. Мф 24:15). Слишком мрачный взгляд на церковную жизнь может вытолкнуть человека из Церкви. А взгляд этот тем мрачнее, чем более светлой ему представляется предшествующая церковная история.

Семинарские лекции говорят об истории Церкви как истории святых. Только имена святых или еретиков остаются в памяти слушателей вводных историко-церковных курсов. Помнят митрополита Филиппа и патриарха Гермогена, преподобного Сергия и мученика митрополита Арсения (Мациевича). Но не помнят, что именно Соборами остальных епископов-собратий лишались сана и осуждались и Филипп (весь епископат русской церкви — 10 человек — единогласно проголосовал за низложение митрополита, неугодного Ивану Грозному), и Гермоген, и Арсений…

Именно благодушие преподавателей церковной истории порождает у их воспитанников апокалиптический испуг, судорогой сводящий их чувство и мысль, едва учащиеся взглянут на реальную церковную жизнь. Раньше-то: что ни монах — то преподобный, что ни епископ — то святитель, а ныне — «оскуде преподобный». И вот уже просто невозможно не уйти в раскол («в знак протеста») и так хочется, чтобы двусмысленность и бесконечная ответственность исторического бытия разрешились молнией Апокалипсиса.

Поэтому и имеет смысл напомнить о плаче, который проходит сквозь всю святоотеческую литературу, но никак не может прорваться на страницы школьных пособий по церковной истории. Имеет смысл напомнить о том, что никогда в истории Церкви не было века, который сам себя считал бы «золотым». Не найти в истории христианства беспроблемного времени. Мы не научились грешить как-то по-новому. Конечно, если не знать церковной истории, то распространение «неуставного» богослужения можно воспринять как признак «апостасии». А если церковную историю знать? Тогда придется сказать словами К. Победоносцева: «В истории древней Церкви мы не можем указать такого времени, когда бы, по свидетельству памятников, церковная служба в приходских храмах совершалась в добром порядке и благоговении, упорядоченно. Все памятники XVI и последующих столетий свидетельствуют противное»[238].

И не только в храме было «все не так, как надо». И не только начиная с шестнадцатого века.

Уже апостолам приходилось писать горькие слова о своих учениках: Если же друг друга угрызаете и съедаете; берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом (Тал 5:15). Вы шли хорошо: кто остановил вас, чтобы вы не покорялись истине? (Тал 5:7). Все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу (Флп 2:21). Уже апостолу Иоанну приходилось слышать грозные слова о первохристианских Церквах (см. обращение к Лаодикийской Церкви в Откровении 3:15–17).

Тем меньше оснований для самовлюбленности у христиан последующих столетий. Итак:

Il век

«Вам теперь говорю, которые начальствуете в Церкви и председательствуете: не будьте подобны злодеям. Злодеи, по крайней мере, яд свой носят в сосудах, а вы отраву свою и яд держите в сердце»[239].

«Вся слава была дана вам и исполнилось что написано: «Он ел и пил, разжирел и растолстел и сделался непокорен возлюбленный» (ср. Втор 32:15). А отсюда ревность и зависть, вражда и раздор, гонение и возмущение, война и плен. Поэтому удалились правда и мир — так как всякий оставил страх Божий, сделался туп в вере Его, не ходит по правилам заповедей Его и не ведет жизни, достойной Христа»[240].

Шеек.

Ориген, убежденный, что современная ему церковная жизнь значительно хуже, чем в былые времена (см. Беседа 4 на книгу пророка Иеремии. 3; Толкования на Евангелие от Матфея. 17, 24), так поясняет верность евангельского предупреждения об обилии неверных христиан: «Ясно, что и в неводе всей Церкви находятся и добрые и злые. Если бы все были чистыми, что осталось бы для Суда Божия? По другой притче, на гумне вместе — зерно и мякина. Я не говорю, что гумно весь мир, но гумно — совокупность народа христианского. Гумно описывается таким, что оно полно зерна и мякины, — не все зерно, но не все и мякина, так и в земной Церкви: один — зерно, другой — мякина. Если кто когда увидит в собраниях наших грешника, пусть не смущается и не говорит, что вот грешник в сонме святых. Пока мы в настоящем веке, т. е. на гумне и в неводе, и добрые и злые находятся вместе» (Беседа 1 на книгу пророка Иезекииля. 11). А потому: «Если у Иисуса были основания оплакивать Иерусалим, гораздо более их у Него для оплакивания Церкви, которая воздвигнута, чтобы стать домом молитвы, но постыдной алчностью, помрачающей ум ненавистью некоторых (к несчастью, столь многочисленных!) превращена в «разбойничье гнездо». Поэтому Иисус мог бы, имея в виду пребывающих в воздвигнутом Им живом святилище грешников, повторить слова псалмопевца: Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу? (Пс 29:10)… Он бродит в поисках остатков урожая, но находит лишь несколько раздавленных гроздей и жалких плодов. Ни одного прекрасного плода, да и плохих немного. Кто из нас мог бы предложить Ему гроздья добродетели? Кто мог бы принести плоды благодатью Божией?» (Толкования на Евангелие от Матфея. 16,21; Беседа 15 на книгу пророка Иеремии, З)[241]. Ориген «жалуется на развитие деспотизма в Церкви, ибо епископы перестали быть рабами Христовыми, а сделались в Церкви как бы господами. Они забыли заповеди Христа о снисхождении ко всем, о кротости, с какою они должны научать противляющихся, о том, что они должны поддерживать и ободрять слабых… те, кому поручены попечения о насыщении алчущих — пастыри — сами пиршествуют с пьяницами и позволяют себе другое подобное». Дьякона, «принимая участие в управлении церковными сокровищами, пользуются последними для личной выгоды: в целях собственного обогащения они отдавали деньги под проценты, превращаясь в ростовщиков»[242].

Жизнь мирян не многим отраднее жизни духовенства: «Не должны ли мы плакать и стенать, видя, что вы не приходите слушать слово Божие, что вы являетесь в церковь лишь по праздничным дням и то не столько из желания послушать слово Божие, сколько увлекаемые торжественностью и под предлогом принять участие в общественном торжестве? Большая часть вашего времени, скажу больше, — почти все ваше время вы проводите на публичных местах, в мирских занятиях или занимаетесь торговлей. Что же касается слова Божия, то никто об нем не заботится или по крайней мере мало найдется таких, которые находили бы для себя удовольствие слушать его. Но зачем жалетьоб отсутствующих? Даже вы, присутствующие в церкви, — вы оказываетесь мало внимательными; рабы привычки, обращаете спину к слову Божию или к священному тексту, чтение которого вам предлагают. Я опасаюсь, чтобы Господь не отнес также и к вам следующих слов пророка: Они обратили ко Мне спину, вместо того, чтобы представить Мне лице (ср. Иер 2:27). Какое средство перенести эти жемчужины святого слова в глухих, к народу, отвращающему слух?» (Ориген. Беседа 10 на книгу Бытия)[243].

«Так как продолжительный мир повредил учение, преданное нам свыше, то сам небесный Промысл восстановил лежащую и, если можно так выразиться, почти спящую веру… Стали все заботиться о приумножении наследственного своего достояния и, забыв о том, как поступали верующие при апостолах и как всегда поступать должны, с ненасытным желанием устремились к увеличению своего имущества. Не заметно стало в священниках искреннего благочестия, в служителях — чистой веры, в делах — милосердия, в нравах — благочиния. С гордой надменностью презирают предстоятелей Церкви, ядовитыми устами клевещут друг на друга, упорной ненавистью производят взаимные раздоры. Весьма многие епископы, которые должны увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о Божественном, стали заботиться о мирском: оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами и, давая чаще взаймы, увеличивают свои барыши… Тотчас, при первых словах угрожающего врага, большое число братьев предало свою веру и, не быв опрокинуто бурей гонения, само себя низвергло добровольным падением. Они не дожидались даже, чтобы идти, по крайней мере, когда их схватят; отречься, когда будут спрашивать. Многие побеждены прежде сражения, низвержены без боя и даже не оставили для себя видимого предлога, будто они приносили жертву идолам по принуждению. Охотно бегут на торжище, добровольно поспешают к смерти, — как будто рады представившемуся случаю, которого всегда ждали с нетерпением! Сколь многим правители делали там отсрочку по причине наступившего вечера и сколь многие просили даже, чтобы не отсрочивали их пагубы!»[244].

«В прежние времена решительно употреблялась краткость в изъяснении, потому что старались не о том, чтобы доставить удовольствие, а — пользу присутствующим. Впоследствии, когда изъяснять Писания стало без всякого затрудения дозволенным для всех и все, исполнившись самомнения, сделались тупы к деланию добра, а начали преуспевать в красноречии, тогда обратились к пустым спорам и богохульствам»[245].

IV eeк.

Первый церковный историк Евсевий Кесарийский дает весьма нелестный отзыв о церковной жизни в период между гонениями в конце III века: «И вот эта полная свобода изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что при случае не хвататься за оружие; предстоятели Церквей — ломать друг о друга словесные копья, миряне восставать на мирян; невыразимое лицемерие и притворство дошли до предела гнусности. Божий суд, по обыкновению, щадил нас… Словно лишившись всякого разумения, мы не беспокоились о том, как нам умилостивить Бога; будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь благочестия, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно: зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы, к власти стремились так же жадно, как к тирании — тираны. Тогда, да, тогда исполнилось слово

Иеремии: Омрачил Гэсподь в гневе Своем дочь Сиона; сверг с небес на землю славу Израиля и уничтожил все ограждения его (ср. Плач 2:1–2)… Все это действительно исполнилось в наши дни. Своими глазами видели мы, как молитвенные дома рушили от верха до самого основания, а Божественные святые книги посередине площади предавали огню; как церковные пастыри постыдно прятались то здесь, то там, как их грубо хватали и как над ними издевались враги… Тогда, именно тогда многие предстоятели Церквей мужественно претерпели жестокие мучения; многое можно рассказать об их подвигах. Тысячи других, не помнивших себя от трусости, при первом же натиске лишились всех сил»[246].

Церковь, наконец, становится господствующей. Значит ли это, что более благоденствующей и более духовной?

Нет — уровень духовенства становится еще более низким: Церкви уже ничего не грозит. Нужно открывать множество новых приходов, потребно огромное количество новых священников. Итог: многие становятся пастырями, не имея к тому призвания от Бога.

Есть целое произведение святителя Григория Богослова, посвященное этой беде. Но оно даже не вошло в дореволюционное издание его творений — столь жестко оно звучало.

«Ты можешь довериться льву, леопард может стать ручным и даже змея, возможно, побежит от тебя, хотя ты и боишься ее; но одного остерегайся — дурных епископов! Всем доступно высокое положение, но не всем благодать. Проникнув взором сквозь овечью шкуру, разгляди за ней волка. Убеждай меня не словами, но делами. Ненавижу учения, противником которых является сама жизнь. Хваля окраску гроба, я испытываю отвращение к зловонию разложившихся членов внутри него.

Но добропорядочные и благовоспитанные мои сопастыри, лопаясь от зависти (вы знаете Фрасонидов: неотесанность не переносит культуры), возлюбленные охотно выслали меня оттуда, выбросив, как выбрасывают какой-нибудь лишний груз из отягощенного корабля.

Ведь в глазах дурных я был грузом, поскольку имел разумные мысли. Затем они возденут руки, как если бы были чисты, и предложат Богу ^#/от сердца" очистительные дары, освятят также народ таинственными словами.

Это те самые люди, которые с помощью коварства изгнали меня оттуда (хотя и не совсем против моей воли, ибо для меня было бы великим позором быть одним из тех, кто продает веру).

Из них одни, являясь потомками сборщиков податей, ни о чем другом не думают кроме незаконных приписок; другие явились из меняльной лавки, после денежного обмена, третьи — от сохи, опаленные солнцем, четвертые — от своей каждодневной кирки и мотыги, иные же пришли, оставив флот или войско, еще дыша корабельным трюмом или с клеймами на теле. Они вообразили себя кормчими и предводителями народа и не хотят уступить даже в малом.

Они стремятся вверх, как скарабеи к небу, катя шар, только сделанный уже не из навоза, и не опуская голову к земле как раньше: они думают, что имеют власть над небом, хотя болтают всякий вздор и даже не могут сосчитать, сколько у них рук или ног.

Но разве все это не великое зло, недостойное епископского сана, о дражайший?! Поэтому-то и должны быть тобой избираемы лучшие люди: ведь едва ли кому-нибудь из людей средних способностей, даже если бы он и ревностно поборолся, довелось бы одолеть лучших людей.

Они — львы по отношению к более слабым, но псы по отношению к власть имущим; они — хищники с прекрасным чутьем на всякое угощение; они истирают пороги дверей власть имущих, но не пороги мудрых; они думают только о своей выгоде, но не об общественной пользе.

Не владея речью сами, они связывают с помощью закона язык тех, кто более красноречив.

Таинственная вещь: в то время как уже почти вся вселенная получила от Бога столь великое спасение, сколь недостойных предстоятелей мы имеем [в Церкви]!

Я буду кричать о правде, хотя она крайне неприятна. Мне стыдно сказать, как обстоят дела, но я все же скажу. Хотя мы поставлены быть учителями блага, мы являемся мастерской всех зол и наше молчание кричит (даже если будет казаться, что мы не говорим). Мы же с легкостью поставляем на кафедру всех, если только они желают этого, делаем их начальниками над народом, и при этом не исследуем внимательно ни их настоящее, ни прошлое, ни деятельность, ни подготовку, ни круг знакомых, но поспешно [поставляем] тех, которые показались нам достойными престолов.

В самом деле, если мы знаем, что избранного власть в большинстве случаев делает хуже, то какой же благоразумный человек предложит того, кого не знает? И в то время как в дурных клячах нет недостатка повсюду, чистокровных лошадей разводят в домах богачей, — то почему предстоятеля находят с легкостью, да еще новичка, который не понес трудов.

О быстрая перемена нравов! О дело Божие, доверенное игральным костям! Или: о комическая маска, одетая неожиданно на одного из самых скверных и ничтожных людей: и вот перед нами новый блюститель благочестия! Поистине велика благодать Духа, если среди пророков и дражайший Саул!

Вчера ты был среди мимов и театров (а что было, кроме театров, пусть разузнает кто-нибудь другой), сейчас же ты сам для нас необыкновеное зрелище. Сейчас ты степенен, твой взгляд наполнен только кротостью (за исключением того, что втайне ты предан старой страсти). Вчера, ораторствуя, ты продавал судебные процессы, поворачивая то в одну, то в другую сторону все, что касается законов. Сейчас же ты внезапно стал мне судьей и как бы вторым Даниилом. Вчера ты находился среди женоподобных танцовщиков, выводил песни и гордился попойками. Сейчас ты блюститель целомудрия дев и замужних женщин. Вчера Симон Волхв, сегодня Симон Петр! Ax какая быстрота: вместо лисы — лев!

Скажи мне, любезный, ты, бывший сборщиком податей или оставивший какую-нибудь должность в армии, как ты, будучи прежде бедным, а затем превзошедший Креза своими доходами (владея домом, который полон слез), проник в святилище и завладел престолом?

Тебя изменило крещение, которое является очищением? Постой! Пусть это будет явлено! Ведь крещение не есть очищение характера человека, но очищение лишь того, что произрастает из его характера, Предположим, что некто неплохой человек. Достаточно ли будет этого? И что же, мы будем любить самое восковую дощечку, которая переписана и с нее стерты прежние отпечатки? Ищи благодать! Потому что сейчас я вижу в тебе должника, хотя кафедра поднимает тебя на большую высоту.

Допустим также, что епископство есть совершенное очищение. Высокое положение изменило тебя: я вижу ангела. Верующий, уважающий те же законы, что и я, примет это с готовностью, потому что верит учению [Церкви]. Но тот, кто стоит вне [Церковной ограды], не знает, как иначе судить о благе веры, если [у священнослужителей] нет доброго имени: и хотя он не видит ни одного своего недостатка, он становится строгим обличителем твоих. Как, скажи, мы убедим его составить о нас иное мнение, отличное оттого, которое уже внушили ему своей жизнью? Как заградим ему уста? И какими доводами?

До какой же степени все перепуталось!

На каком основании наше учение оказывается столь дешевым?

Кто ораторствовал или же исцелял недуги прежде нежели изучил искусство произнесения речей или характер болезней? Сколь малого бы стоили искусства, если, только захотев, можно было бы тотчас овладеть ими! Но довольно всего лишь приказа, и предстоятель в один миг оказывается полным совершенством!

Но как же ты можешь, взирая сверху вниз на того, кто остается служителем Божиим, раздуваться от спеси и стремиться к власти престола, вместо того, чтобы, пребывая на нем, содрогаться и трепетать от мысли, что ты пасешь волов, которые лучше своего волопаса?

Вот таковы они. Может быть, они и сделались бы лучше, но им мешают престолы, ибо власть делает безумца еще хуже. И если такой человек становится у нас епископом, если он наихудший и полон мерзости, то тогда [исполняется написанное: ] «терновник царствует над деревьями». Тем не менее он с блеском восседает посредине, пользуясь плодами чужого стола, и презирает всех как недоносков. Он имеет один только повод для высокомерия— значительный город. Разве какой-нибудь городской осел стремится иметь преимущество перед другим, деревенским ослом? Он есть таков, каков он есть, хотя и живет в городе.

Итак, продолжайте держать в своих руках престолы и власть, если это кажется вам высшей наградой: веселитесь, бесчинствуйте, бросайте жребий о патриаршестве — пусть великий мир уступает вам; меняйте кафедру за кафедрой; одних бросайте вниз, других — возвышайте: все это вы любите. Ступайте своей дорогой! Я же обращусь мыслями к Богу, для Которого я живу, дышу, й только на Него обращаю взгляд» (Стихотворение о себе самом и о епископах)[247].

«Не хвалю беспорядка и неустройства, которое у нас. Теперь есть опасность, как бы самый святейший чин не соделался у нас наиболее осмеиваемым, потому что председательство приобретается не добродетелью, но происками… Нет врача, который бы прежде не вникал в свойства недугов… А председатель в Церкви удобно выискивается; не трудившись, не готовившись к сану: едва посеян, как уж и вырос, подобно исполинам в басне имеется в виду миф о Титанах. В один день производим мы во святые и велим быть мудрыми тем, которые ничему не учились и, кроме одного произволения, ничего у себя не имеют, восходя на степень… Он думает, что, получив могущество, стал он премудрее — так мало знает он себя, до того власть лишила его способности рассуждать!»[248].

Один из мотивов, по которым сам святитель Григорий Богослов после долгих уклонений все же принял священство: «Мне стыдно было за других, которые, будучи ничем не лучше прочих (если еще не хуже), с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело и, прежде нежели сделались достойными приступить к священству, врываются в святилище, теснятся и толкаются вокруг Святой Трапезы, как бы почитая сей сан не образом добродетели, а средством к пропитанию, не служением, подлежащим ответственности, но начальством, не дающим отчета. И такие люди, скудные благочестием, жалкие в самом блеске своем, едва ли не многочисленнее тех, над кем они начальствуют»[249]. «Никто не останавливайся вдали (от священства): земледелец ли, или плотник, или кожевник, или зверолов, или кузнец, — никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой; лучше самому властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему. Брось из рук: кто — большую секиру, кто — рукоять плуга, кто — мехи, кто — дрова, кто — щипцы, — и всякий иди сюда, все теснитесь около Божественной Трапезы»[250].

«Я не увлекся епископским духом, не вооружаюсь вместе с вами, чтобы драться, как дерутся между собою псы за брошенный им кусок»[251].

В результате: «Спрашиваешь, каковы наши дела? Крайне горьки… Церкви — без пастырей; доброе гибнет, злое наружи; надобно плыть ночью — нигде не светят путеуказательные огни, Христос спит»[252].

«Все мы благочестивы единственно потому, что осуждаем нечестие других… Для всех отверзли мы не врата правды, но двери злословия и наглости друг против друга. У нас не тот совершеннее, кто из страха Божия не произносит праздного слова, но тот, кто как можно больше злословит ближнего или прямо, или намеками, нося под языком своим болезнь. Мы ловим грехи друг друга не для того, чтобы оплакивать их, но чтобы пересудить, не для того, чтобы уврачевать, но чтобы уязвить и раны ближнего иметь оправданием своих недостатков. У нас признаком добрых и злых — не жизнь, но дружба или несогласие с нами… Как во время ночной битвы, не различая в лицо врагов и своих, мы нападаем друг на друга и друг от друга гибнем. И не мирянин только так, священник же иначе. Напротив, мне кажется, что ныне явно исполняется изреченное древле в проклятии: Якожелюдие, такой жрец (Ос 4:9)… С кем бывает сие потому, что он стоит за веру, за самые высокие и первые истины, того не порицаю… Но ныне есть люди, которые с крайним невежеством и с наглостью сами стоят за малости и вовсе не полезные вещи…. До сего довели нас междоусобия; до сего довели нас те, которые чрез меру подвизаются за Благого и Кроткого, которые любят Бога больше, нежели сколько требуется… Ужели же подвизающийся за Христа не по Христу угодит тем миру (см. Еф 2:14), ратоборствуя за Него недозволенным образом?.. Не боюсь я внешней брани… Но что касается предстоящей мне брани, не знаю, что мне делать, какой искать помощи, какого слова мудрости, какого дара благодати»[253]. «Предлогом споров у нас Троица, а истинною причиной — невероятная вражда»[254]. «По-видимому, настоящая жизнь наша во всем оставлена без Божия попечения, которое охраняло Церкви во все времена, нам предшествовавшие»[255].

«Где смыло землю стремительным потоком, там остаются одни мелкие камни. Страшный же, изрытый пропастями овраг, — это мы, то есть наше, забывшее чин свой, сословие; это мы, не на добро восшедшие на высоких престолах, мы, председатели народа, учители прекрасного <…> И эта решетка <речь идет об алтарной преграде, прообразе нынешнего иконостаса> отделяет нас не нравом, а высокомерием»[256].

«Иные пороки по временам то усиливались, то прекращались; но ничего никогда и ныне, и прежде не бывало в таком множестве, в каком ныне у христиан сии постыдные дела и грехи»[257].

У святителя Василия Великого не менее трезвый и скорбный взгляд на реалии церковной повседневности: «А Церкви почти в таком же положении, как и мое тело: не видно никакой доброй надежды: дела непрестанно клонятся к худшему»[258].

«Епископы, состоящие со мною в общении, по лености ли, по подозрительности ли и не искреннему расположению ко мне не хотят вспомоществовать мне. Не помогают мне ни в чем самонужнейшем»[259].

«Я, быв когда-то на духовных празднествах, встретил едва одного брата, который, по-видимому, боялся Господа, но и тот был одержим диаволом. Много, правда, слышал я и душеполезных речей; впрочем, ни в одном из учителей не нашел добродетели, соответствующей речам»[260].

«Очень прискорбно мне, что отеческие правила уже не действуют и всякая строгость из церквей изгнана»[261].

«Любовь охладела, разоряется учение отцов, частые крушения в вере, молчат уста благочестивых… И хотя скорби тяжкие, но нигде нет мученичества, потому что притеснители наши имеют одно с нами именование»¹⁰.

«Когда обращаем внимание на дела, приходим о себе в полное отчаяние. Расслабевает вся Церковь»[262].

«Здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической»[263]. «Кого обучал, возвратились к прежнему навыку жизни»[264].

«Господь видимым образом оставляет нас, в которых от преумножения беззакония иссякла любовь»[265].

«Тогда, в древние времена, мы, христиане, хранили между собою мир, тот мир, который оставил нам Господь, которого теперь нет у нас и следа, — с такою жестокостию отгнали мы его друг от друга!»[266].

«Не могу не востенать от страдания! Достоянием нашим была некогда любовь — это отеческое наше наследие, которое через учеников Своих сокровищем нашим соделал Господь. Это наследие последующие преемники, получая каждый от отцов, хранили до наших отцов; этот только развращенный род не соблюл сего. Как из рук наших утекло и исчезло это богатство нашего жития? Обнищали мы любовью, и другие гордятся нашими благами… Они (еретики) соединены друг со другом, а мы друг от друга отделяемся. Они взаимно себя ограждают, а мы разрушаем свою ограду… Сердца братий ожесточены и пребывают в упорстве, ссылаются на общих отцов и не принимают следующего от них наследия, изъявляют притязание на общее благородство и чуждаются родства с нами. Противятся врагам нашим, но и нам неприязненны»[267].

Святитель Григорий Нисский наносит визит некоему епископу Елладию: «Сделав приветствие Елладию и постояв немного в ожидании, не будет ли приглашения сесть, — поелику ничего такового не последовало, я обратившись, присел на одной из дальних ступеней, ожидая не скажет ли он чего-либо дружественного, человеколюбивого, или по крайней мере не покажет ли чего такого хотя взглядом. Но все было вопреки нашим ожиданиям… Прошло немало времени в тишине, будто среди глубокой ночи… Это безмолвие мне представлялось подобием жизни в аде… То, что было тогда, действительно казалось адом, когда я размышлял, каких благих обычаев наследниками мы были от отцов наших, и что скажут о нас потомки..»[268].

«Если бы большая была благодать в стенах иерусалимских, то грех не водворился бы в живущих там. А теперь нет вида нечистоты, на который бы они не дерзали; у них и лукавство, и прелюбодеяние, и воровство, и идолослужение, и отравление, и зависть, и убийство, особенно между ними обыкновенно последнего вида зло, так что нигде нет такой готовности к убийству, как в сих местах; единоплеменные подобно зверям ищут крови друг друга, ради гнусной корысти»[269].

«Сколько уже случилось гибельных кораблекрушений в церкви от неопытности правителей! Кто исчислит происшедшие на наших глазах несчастия, которые не случились бы, если бы предстоятели церкви имели сколько-нибудь правительственной опытности?»[270].

«Оскудело в мире преподобие, удалилась от нас истина; прежде хотя имя мира было у всех нас в устах, теперь же не только нет у нас мира, но не осталось даже самого имени его»[271].

«В Церкви водворилась губительная беспечность»¹¹. «Болит мое сердце, страдает душа моя! Где взять мне слез и воздыханий, чтобы оплакать оскудение святости срединас? Где у насъ отцы? Где святые? Где бодрственные? Где трезвенники? Где смиренные? Где кроткие? Где безмолвники? Где воздержники? Где богобоязненные? Где сокрушенные сердцем, которые в чистой молитве стояли бы пред Господом, как Ангелы Божии, и орошали бы землю слезами умиления? Где бессребренники, которые не стяжали бы ничего тленного на земле, но непрестанно следовали бы за Христом по тесному пути, с крестом на груди, готовые на каждый крест жизни? Нет ныне между нами их добродетелей, нет их подвижничества. Воздержание их нам тягостно, на молитву мы ленивы, на безмолвие нет у нас сил, а к пустословию мы очень склонны; на доброе у нас нет охоты, а на злое мы всегда готовы — вот, в какие живем мы времена»[272].

«Христиане губят принадлежащее Христу более врагов и неприятелей»[273]. «По имени мы братья, а по делам — враги; называемся членами одного тела, а чужды друг другу как звери»[274].

«Подлинно все пали и не хотят восстать; и нам следует внушать не то, чтобы не падали, но чтобы лежащие постарались восстать. Восстанем же, возлюбленные! Доколе мы будем лежать? Так все сделались глухи к учению о добродетели, и потому исполнились множества пороков! Если бы можно было обнажить души, то как между воинами после поражения, видны то мертвые, то раненые, такое зрелище мы увидели бы и в Церкви»[275].

«Ангелы, которым мы верны, все в унынии; никто не обращается, все у нас пропадает напрасно, и мы вам представляемся шутами. Всякий много озабочен, как бы прибавить денег, и никто — как бы спасти свою душу. Одна боязнь объемлет всех: как бы говорят, нам не стать бедняками»[276].

«Всепожирающий пламень зависти окружает священников. Как тиран боится своих телохранителей, так и священник опасается своих близких и сослужащих более всех, потому что никто столько не домогается его власти и никто лучше всех других не знает дел его, как они»[277].

«Где Маркион, где Валент, где Манес, где Василид, где Нерон, где Юлиан, где Арий? Где все противоборствовавшие истине, о которых Церковь восклицала: Обыдоша мя пси мнози (Пс 21:17)1 Рассеяны они, потому что встретили себе борцов в лице тогдашних предстоятелей Церквей: то были истинные пастыри! Но я вижу большое различие между тогдашними пастырями и современными. Те были борцы, а эти беглецы; те совершенствовались в книгах и учении, а эти изощряются в нарядах и украшениях. Эти, как наемники, оставляют овец и бегут, а те душу свою полагали за овец»[278].

«Берут в священники ничтожных людей и поставляют их над теми делами, для которых Единородный Сын Божий не отрекся уничижить славу свою»[279]. «Никого я так не боюсь, как епископов, за исключением немногих»[280].

«Или ты не знаешь, что тело Церкви подвержено большим болезням и напастям, нежели плоть наша, скорее ее повреждается и медленнее выздоравливает»[281].

К Причастию «приступают не с трепетом, но с давкою, ударяя других, пылая гневом, крича, злословя, толкая ближних, полные смятения»[282]. Многие выходят из храма сразупосле своего Причастия — не дожидаясь, пока причастятся все. И святитель восклицает: «Быв приглашен на обед, ты… не осмеливаешься выходить прежде друзей… а здесь, когда еще совершаются… Таинства Христовы… ты… оставляешь все и выходишь?!»[283].

И этот «золотой век патристики» был похож на наш даже в том, что слушателями Иоанна Златоуста и Григория Богослова были столь знакомые нам «бабушки». «Мы — галилеяне, люди презренные, ученики рыбарей, мы, которые заседаем и поем псалмы вместе со старухами»[284]. И еще узнаваемая черта: и в ту эпоху «уши народа оказывались святее сердец иерархов» (Святой Иларий Пиктавийский)[285].

И нет ничего для нас незнакомого в такой картине: «Стыдно сказать, сколько девиц ежедневно теряют невинность, скольких из них отторгает от своего лона мать Церковь. Смотри, как многие из них, став вдовами раньше, чем женами, прикрывают свою нечистую совесть обманчивой одеждой. Если их не выдает вздутый живот или крик младенца, они ходят танцующим шагом с высоко поднятой головой. Некоторые заранее пьют снадобья против зачатия и совершают убийство человека еще до его зарождения. Другие, чувствуя себя зачавшими в грехе, хватаются за яды для вытравливания плода и при этом нередко умирают сами и отправляются в ад, виновные в трех преступлениях: самоубийстве, прелюбодеянии по отношению к Христу, убийстве еще не родившегося ребенка. Это те, что любят повторять: «Для чистых все чисто. Мне достаточно моего убеждения. Бог желает чистого сердца. Почему я должна воздерживаться от еды, которую Бог создал для нас?». А когда они, чтобы казаться милыми и веселыми, упиваются неразбавленным вином, то попойку сопровождают святотатством, говоря: «Да не будет того, чтобы я отказалась от крови Христовой!». И если увидят грустную бледную женщину, называют ее мученицей, монашкой, манихейкой и другими подобными именами, ведь для них пост является ересью… Мне стыдно говорить об этом. Печально, но все обстоит именно так»[286].

А кстати, из текста святителя Киприана (III в.) цензорами прошлого века была устранена такая подробность: «Пусть никто из дев не говорит, что ее легко может освидетельствовать акушерка и удостоверить ее невинность. Разве глаз и рука акушерки не могут ошибаться? Да если бы и найдено было, что дева осталась не поругана в отношении той части ее тела, по которой она считается женщиной, то ведь, может быть, она запятнала грехом другую часть тела, которая хотя и сохранилась в целости, но однако же это запятнание остается неприметным для глаза»[287].

Впрочем, не только быт мирян вызывает горечь у блаженного Иеронима. Хуже то, что «не все епископы — истинные епископы. Ты обращаешь внимание на Петра, но не забудь и Иуды. Церковный сан не делает христианином»[288].

V век

Епископство «прилично только… немногим… держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие. Поелику же изменили оное во властительство, лучше же сказать… в самоуправство, то знай, что об этом видном и вожделенном начальстве… понятие не высоко. Ибо всего чаще над одними начальствуют, а другим раболепствуют, одним дают приказы, а другим услуживают, одних давят, перед другими сами падают. Поэтому не дивись, что пресвитер Иеракс, как человек умный, бежал от этого сана, как от самой трудной болезни»[289].

«При таком состоянии Римской империи люди, которым вверено было священнослужение, не переставали, ко вреду христианства, строить друг другу козни, ибо в это самое время духовные заботливо нападали один на другого»[290]. «Епископы же нашего времени, епископы лишь по виду, глиняный род, устремились к богатству, должностям и почестям, дары же Святого Духа растратив на заговоры, преследования, заточения и тюрьмы», — свидетельствует автор «Лавсаика» в 408 г.[291]

«Спросил некто старца: "Каким образом некоторые трудятся в городах и не получают благодати, как древние?". Старец сказал ему: 'Тогда была любовь и каждый увлекал ближнего своего горе, а ныне, когда охладела любовь, каждый влечет ближнего своего долу и потому мы не получаем благодати"»[292].

VI  eeк

Север Антиохийский свидетельствует о благочестии своего времени: «Есть дни, когда служат поминовения, на которые все должны были бы прийти в первую очередь, но на которых, по правде сказать, мы не видим ни одного верующего. Только одни мы и присутствуем на богослужении и должны одновременно возносить молитвы и отвечать на них»[293].

Авва Орент однажды в воскресенье вошел в Синайскую церковь, вывернув свою одежду:

«— Старче, зачем ты бесчестишь нас перед чужими?

— Вы извратили Синай, и никто вам ничего не говорит, а меня укоряете за то, что я выворотил одежду? Подите — исправьте то, что вы извратили, и я исправлю то, что я извратил»[294].

«Отцы наши до самой смерти соблюдали воздержание и нестяжательность, а мы только расширяем чрево и кошельки», — говорил авва Афанасий[295].

В видении старец видит душу новопреставленного инока в огненном озере по шею и сетует: «Не ради ли этой муки я молил тебя, чадо, чтобы ты позаботился о своей душе?». В ответ же слышит: «Благодарю Бога, отец мой, что хотя голова моя свободна от мучений. По молитвам твоим я стою над головою епископа»[296].

«И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю к нам, нынешним лицемерам. Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах, а тех, которые не слишком рьяно воздают нам такую честь, не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное пред людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать им войти? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного, и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания? Не строим ли мы надгробий над могилами и не украшаем ли раки апостолов, а сами уподобляемся убийцам их?»[297].

Понятна ли теперь горечь профессора патрологии Московской Духовной Академии (и расстрелянного в 1938 г. новомученика) И. В. Попова, заметившего при чтении «ареопагитического корпуса»: «Когда знаешь, что такое были епископы IV–VI вв., и читаешь эти лицемерные уверения в их святости и боговдохновенности, становится тошно»[298]?..

VII eeк

Сказано Господом — «Ce Аз посылаю вы яко овцы посреде волков». «Но многие, когда принимают права правления, воспламеняются к терзанию подчиненных, с ужасом властвуют и вредят тем, которым долженствовали бы быть полезными. И поскольку они не имеют внутренней любви, то желают казаться господами… Но что мы, пастыри, делаем? Помыслим, какого осуждения достойно без труда получать награду за труд? Вот мы живем от приношения верующих — но сколько мы трудимся для душ верующих? Мы непрестанно должны помнить, что написано о некоторых: грехи людей Моихснедят (Ос 4:8). И мы, живущие от приношений верюущих, делаемых ими за грехи свои, если едим и молчим, то, без сомнения, снедаем грехи их. Смотрите, мир полон священников, но редко встречаешь делателя на жатве Божьей, ибо мы согласны облекаться епископским саном, но не исполнять обязанностей нашего сана. Есть, любимейшие братья, в жизни епископов великое зло, которое сокрушает меня. Дабы кто не подумал, что я желаю причинить кому-либо личную обиду, я самого себя первого в этом зле обличаю: вопреки моей воле я поддаюсь требованиям варварской эпохи. Это зло заключается в том, что мы вдались в занятия века сего и что наши действия не соответствуют достоинству сана. Мы бросаем дело проповеди. Если мы призваны к епископскому званию, то это, вероятно, в наше же наказание, ибо у нас только имя епископа, но нет достоинств. Те, кто нам вручены, отходят от Бога, а мы молчим; они гибнут во зле, а мы им и руки не протягиваем, чтобы вытянуть их. Занятые мирскими делами, мы безразличны к судьбе душ… Я думаю, что Бог ни от кого не терпит более, как от священников… Виновниками смерти для гибнущего народа мы, которые долженствовали быть вождями его к жизни… Чему мы уподобим злых священников, если не воде крещения, которая, омыв грехи крещеных, посылает их к Царству Небесному, а сама после стекает в нечистые места?.. Боже, благоволивый наименовать нас пастырями в народе, сотвори, молим Тя, да имеем силу быть в очах Твоих тем, чем мы называемся на языке человеческом»[299].

«Сколь много вас собралось на торжество мученика; вы преклоняете колена, ударяете в грудь, испускает вздохи, и молитвы, и исповедания, орошаете лица слезами. Но обсудите, прошу, свои прошения, посмотрите, во имя ли Иисуса вы молитесь, т. е. просите ли вы радостей Вечной Жизни? Ибо в доме Иисуса вы ищете не Иисуса, если в храме Вечности неблаговременно молитесь о временном. Вот один на молитве просит жены, другой желает деревни, третий требует одежды, четвертый молится о даровании ему пропитания. Иной просит смерти врагу, и кого не может преследовать мечом, того преследует молитвой»[300].

VIII eeк

«Весьма развратился нынешний век и весь преисполнен возношения и лицемерия. Труды телесные по примеру древних отцов наших, может быть, и показывает, но дарований их не сподобляется, — потому что не трудам, но простоте и смирению являет себя Бог»[301].

В этом же веке императору Константину Копрониму адресуется послание, подписанное именем преподобного Иоанна Дамаскина: «Епископы нашего времени только и заботятся о лошадях, о стадах, о полевых угодьях и денежных поборах, о том, как бы повыгоднее продать свою пшеницу, как лучше разливать вино, как продавать масло, как прибыльнее сбыть шерсть и шелк-сырец, и рассматривают тщательно только ценность и вес монеты; они старательно наблюдают за тем, чтобы стол их ежедневно был сибаритским — с вином благовонным и рыбами величины необычайной. Что же касается паствы, то о душах пасомых нет у них ни малейшей думы. Пастыри века сего истинно стали, по выражению Писания, волками. Как только заметят они, что кто-нибудь в подведомой их пастве совершил хотя бы малый какой проступок, мгновенно воспрянут и разразятся всевозможными епитимьями, нисколько не помышляя при этом о действительном назначении пастырского служения, относясь к пастве не с помыслами пастырей, а с расчетом наемных поденщиков»[302]. Если учесть, что лишь ученые позднейшего времени оспорили авторство этого послания, то станет очевидным, что христиане того столетия не считали картину, нарисованную в нем, не соответствующей действительности и бросающей тень на имя святого отца.

IX век

«На то епископы, чтобы учить народ, как нужно веровать и как молиться… А епископы рода сего ни о чем ином не хлопочут, как только когда возлечь и как и чем пообедать»[303].

X век

Византийский император Никифор Фока (человек, лично склонный к монашеству и близкий к преподобному Афанасию Афонскому) в 964 г. издает новеллу о монастырских владениях. Текст нового закона включает в себя и нравственную оценку наличных церковных обстоятельств: «Божественное слово Отчее, имея попечение о нашем спасении и указывая пути к нему, научает нас, что многое стяжание служит существенным препятствием. Предостерегая нас против излишнего, Спаситель запрещает даже пещись о пище на завтрашний день, а не только что о жезле, суме и другой перемене одежды. И вот, наблюдая теперь совершающееся в монастырях и других священных домах и замечая явную болезнь (ибо лучше всего назвать это болезнью), которая в них обнаруживается, я не мог придумать, каким врачеством может быть исправлено зло и каким наказанием следует наказать чрезмерное любостяжание. Кто из святых отцов учил этому и каким внушениям они следуют, дошедши до такого излишества, до такого суетного безумия? Не каждый ли час они стараются приобретать тысячи десятин земли, строят великолепные здания, разводят бесконечные стада волов, верблюдов и другого скота, обращая на это всю заботу своей души, так что монашеский чин ничем уже не отличается от мирской жизни со всеми ее суетами. Разве слово Божие не гласит нечто тому противоположное и не заповедует нам полную свободу от таких попечений? Разве оно не поставляет в посрамление нам беззаботность птиц? Взгляни, какой образ жизни вели святые отцы, которые просияли в Египте, Палестине, Александрии и других местах, и ты найдешь, что жизнь их была до такой степени проста, как будто они имели лишь душу и достигли бестелесности Ангелов. Христос сказал, что только усиливающийся достигает Царствия Небесного и что оно приобретается многими скорбями. Но когда я посмотрю на тех, кто дает обет удаляться от сей жизни и переменой одежды как бы знаменует о перемене жизни, и вижу, как они обращают в ложь свои обеты и как противоречат поведением своим наружности, то я не знаю, как назвать это, как не комедией, придуманной для посрамления имени Христова»[304].

В итоге закон запрещает создавать новые монастыри с заранее отведенными для H^x земельными угодьями и селами, но разрешает строить пустынные кельи для тех, кто будет сам кормить себя и готов действительно жить в нищете, молитве и уповании на Божий Промысл…

Печальная оценка церковной жизни императором подтверждается и святым. В том же веке преподобный Симеон Новый Богослов печалится: «Но что сказать тем, которые любят быть важными лицами и хотят быть поставленными в иереи, архиереи и игумены, когда вижу, что они не знают ничего из необходимых и Божественных предметов…

0 нечувствие наше и презрение Бога и всего Божественного! Ибо ни чувством не понимаем, что говорится, ни того, что есть христианство, не понимаем и не знаем в точности Таинств христиан, а других поучаем. Отрицаясь же Его зрения, мы явно показываем, что мы не рождены, не произошли в свете, сходящем свыше, но — еще в чреве носимые младенцы или, лучше сказать, выкидыши, а домогаемся священных мест, восходим на апостольские престолы. А что всего хуже, большею частию деньгами покупаем священство и, никогда не бывши овцами, желаем пасти царское стадо, и это для того только, чтобы наподобие зверей наполнить чрево свое»[305]. «Мы изгнали отличительный знак нашей веры — любовь»[306].

Печальнее же всего картина, рисуемая преподобным Симеоном в «Общем наставлении с обличением ко всем: царям, архиереям, священникам, монахам и мирянам, изреченном и изрекаемом от уст Божьих»:

Среди же епископов есть и такие, Которые саном гордятся безмерно, Всегда превозносятся над остальными, Считая их всех за ничтожных и низких.

Немало епископов есть, что по жизни

Весьма далеки от достоинства сана.

Я здесь говорю не о тех, у которых

Слова согласуются с жизнью, делами,

А жизнь отражает ученье и слово,

Но я говорю о епископах многих,

Чья жизнь не похожа на их назиданья,

И кто Мои страшные тайны не знают

И мнят, что Мой огненный хлеб они держат,

Но хлеб Мой они, как простой, презирают,

И думают, будто кусок они видят

И хлеб лишь едят, а невидимой славы

Моей совершенно увидеть не могут.

Итак, из епископов мало достойных.

Есть много таких, что высоки по сану,

А видом смиренны — но ложным смирением,

Противным, дурным, лицемерным смирением.

Гоняясь всегда за людской похвалою,

Меня презирают, Творца всей вселенной,

Как будто бедняк Я худой и презренный.

Они Мое Тело берут недостойно,

Стремясь превзойти всех людей, не имея

Одежды Моей благодати, которой

Они никогда и никак не имели.

Незванно и дерзко в Мой храм они входят,

Вступают вовнутрь несказанных чертогов,

Куда недостойны смотреть и снаружи.

Но Я, милосердный, терплю их бесстыдство.

Войдя же, со Мной говорят, словно с другом:

Себя не рабами хотят, но друзьями

Они показать — и стоят там без страха.

Совсем не имея Моей благодати,

Они обещают ходатайства людям,

Хоть сами во многих грехах виноваты.

Они надевают блестящие ризы,

Но чистыми кажутся только снаружи:

Их души — грязнее болотной трясины,

Ужасней они смертоносного яда

У этих злодеев, что праведны с виду…

Особенно главы епархий, престолов

Священноначальники часто имеют

И прежде Причастья сожженную совесть,

И после — совсем осужденную совесть.

Входя в Мой Божественный двор с дерзновеньем,

Бесстыдно стоят в алтарях и болтают, Не видя Меня…

Да, все, что написано мной, это правда.

И всякий желающий в том убедиться

По нашим делам, иереев негодных,

И лжи никакой не найдет и признает,

Что Бог чрез меня говорит всем об этом.

Признает он все, если сам он, конечно,

Не кто-то один из творящих все это

И если не тщится он этим обманом

Свой собственный срам прикрывать, но однако

Пред всеми людьми и пред силами неба

«Все тайное тьмы» Бог соделает явным.

Но кто же из нас, иереев, сегодня

Сначала очистил себя от пороков

И только потом уж дерзнул на священство?

Кто мог бы сказать дерзновенно, что славу

Земную презрел и священство воспринял

Лишь ради небесной Божественной славы?

Кто только Христа возлюбил всей душою,

А золото все и богатство отринул?

Кто скромно живет и доволен немногим?

А кто никогда не присвоил чужого?

Кого же за взятки не мучает совесть?

И кто не старался при помощи взяток

Сам стать иереем и сделать другого,

Купив и продав благодать и священство?

Кто в сан не возвел недостойного друга,

Ему пред достойным отдав предпочтенье?

А кто не хотел бы епископским саном

Друзей наделить, чтоб в епархиях чуждых

Во всем обладать и влияньем и властью?

Но это обычным считается делом

И даже безгрешным у тех, кто вмешаться

Хотят непременно в дела всех епархий.

А кто не давал по указке начальства,

По просьбе мирских, и князей, и богатых

Священного сана тому, кто не должен

И кто не достоин быть пастырем в Церкви?

Поистине, нет никого в наше время

Из всех их, кто чистое сердце имел бы,

Кого бы не мучила совесть за это,

Ведь он непременно соделал что-либо

Одно из того, о чем сказано выше…

Так будет и с нами служащими в церкви,

Берущими смело церковные деньги

Для собственых нужд, для родных и знакомых,

Совсем не заботясь о бедных и нищих,

Дома возводящими, бани и башни,

Обители, замки. Так будет со всеми.

Кто копит приданное, свадьбы играют,

А церкви свои совершенно не любят,

Совсем не заботясь о них и не помня.

На долгое время от них отлучаясь,

Живем мы в других государствах и странах,

А жен своих вдовами мы оставляем,

Не помня о них и совсем не заботясь.

Иные из нас остаются на месте,

Но не из любви к прихожанам и храму,

А только что б жить от богатых доходов,

Их тратя на всякое злое распутство

А кто же из нас, иереев, стремится

Спасти свою душу, Христову невесту?

Хотя бы одного среди нас покажи мне —

Я буду и этим, поверь мне, доволен!

Но горе всем нам — иереям, монахам,

Епископам, клирикам века седьмого.

И если бы где-то такой оказался,

Кто мал пред людьми, но велик перед Богом,

Кто, познанный Богом, к страстям не снисходит,

Его, как злодея, всегда изгоняем

Из нашей среды и из наших собраний,

Подобно тому, как Христа отлучили

От Храма начальники, архиереи»[307].

В том же столетии, столетии крещения Руси болгарский книжник поп Косьма (970 г.) объясняет, отчего так неостановима богомильская ересь: «Откуду бо исходят волци сии, злии пси, еретическая учения? Не от лености ли и грубости пастушьскы?»[308]. Отец Косьма признает правоту богомилов, обвиняющих православное духовенство в лености, пьянстве и казнокрадстве… «Послушайте, пастушеские старейшины, не почивайте, не крыйте бисера Господня в пьянстве».

За пределами Византии не лучше. Например, в Xlll веке парижский епископ Гийом д'Овернь говорит о том, что одичание Церкви стало таково, что всякий, узревший его, повергается в оцепенение и ужас: «То уже не невеста, то чудовище, ужасающе безобразное и свирепое»[309].

А митрополит Владимирский святитель Серапион своей православной пастве адресует отнюдь не ласкающие слова: «Даже язычники, закона Божия не ведая, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют напрасно, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое; никакой язычник не продаст своего брата, а если кого постигает беда, то искупят его и в нужде его помогут ему, и найденное на торгу всем покажут. Мы же считаем себя православными, крещены во имя Божие и заповеди Его слышали, но всегда неправды исполнены, и зависти, и немилосердия. Братьев своих грабим, неверным их продаем; если б могли, доносами, завистью съели бы друг друга, но Бог нас охраняет. Вельможа или простой человек — каждый добычи желает, ищет, как бы обидеть кого. Окаянный, кого поедаешь?»[310].

Поздневизантийские канонические памятники рисуют весьма безотрадную картину церковных беззаконий. В XIVeeKe Матфей Властарь сокрушается: «Здесь уместно было бы возопить: аще беззакония назриши, Господи, Господи, кто постоит, ибо кто принимает управление честным домом, или какое бы то ни было служение в Церкви, или делается клириком, или получает монастырь в управление без некоторого даяния? А если всех сих, — и дающих, и принимающих беззаконно, — священные правила подвергают крайним наказаниям, то какая надежда спасения нам, не отступающим от общения с ними»[311].

Константинопольский Патриарх Вальсамон печалится: «Я не знаю, какой это мирянин без всякой подачки получает управление богоугодным домом или церковную должность, или делается клириком, или получает монастырскую келью?»[312]. О том же грехе говорится и в «Пидалионе»: «Симония так ныне укоренилась и действует, как будто считается добродетелью, а не богомерзкой ересью. Ныне все клирики беззаконно получают свою степень, беззаконно живут и умирают; оттого цепи рабства становятся все тяжелее»[313].

В русской церковной литературе начиная с Xll века, то есть с домонгольских времен, известно «Слово о ложных пастырях». В «Златоструе» оно приписывается святителю Иоанну Златоусту[314]. Кто бы ни был автор этого слова, важно, что в течение многих столетий русские церковные читатели узнавали свою ситуацию в его горьких словах: «Рекше, егда пастуши възволчатся, тогда подобаеть овци овце паствити — в день глада насытяться. Рекше: близ смьрть на години, не сущю епископу, ни учителю, да аще добре научить и простый — и то добро. В притци лепо есть разумети: егда бы посла рать к некоему граду, ти некто бы простълюдин въскликал: "Люди, побегнете в град, рать идеть на BbiI^ffTo быша слышавъше, людие смышлении бежали быша в град и избыли бы зла, а несмышлении ръкли быша: "Не князь мужь поведаеть, не бежим в град". Пришьдши бы рать избила, а другых повоевала… Разумейте же, братие, како ти есть ныне: Ратници суть беси, а учащего святителя несть, како бы убежати зла. Век бо сий короток, а мука долга, а концина близ, а вожа нетуть, рекше учителя. Учители бо наши наполнишася богатьством имения и ослепоша, да уже ни сами учать, ни им велять. О них же пророк рече: удебеле бо сердце людий сих, ушима своима тяжко слышать, очи свои съмжиша, и не хотять прияти разума спасеного, но и приимающих ненавидять. И сами быша врази своему спасению… Откуду убо вниде в ны неведение? Яве ли яко от непочитания книжнаго! <…> К ним же ныне благое время рещи: о горе вам, наставници слепии, не учившися добре и не утвержени книжным разумом, ризами крашители, а не книгами, оставляшеи слово Божие, а чреву работающей, их же Бог — чрево и слава, иже от овець волну и млеко взимаете, а овець моих не пасуице»[315].

В XVI веке преподобный Максим Грек говорит о Руси точно в той интонации, с которой ветхозаветные пророки говорили об Израиле: «Внезапная погибель великолепного и сильнейшего греческого царства, постигшая его по праведному гневу за несколько лет пред сим, пусть заставит вас отстать от прогневления Меня, если не хотите подвергнуться тому же. Вспомните, какое благолепное пение, с каким благозвучным звоном колоколов и с какими благовонными курениями обильно совершалось Мне там каждый день; сколько совершалось всенощных пений во дни церковных праздников и торжественных дней; какие воздвизались там Мне прекрасные, высокие и чудные храмы, и в них сколько хранилось апостольских и мученических мощей, точащих обильные источники исцелений; какие хранились там сокровища высочайшей мудрости и всякого разума. И все это никакой не принесло им пользы, так как вдовицу и сираумориша, и пришелцаубиша, как написано (Пс 93:6). Оставив упование на Мои щедроты, они приписали все звездам; будучи побеждены златолюбием, возненавидели всякий закон правосудия, оправдывая за мзду всякого обидчика; также и в священные саны возводили не тех, которые сего достойны, но кто принесет наибольшую мзду, того и ставили учителем над Моими людьми. Убойтесь же этого примера! Перестаньте беззаконновать! Каким же служением вы можете благоугодить Мне? Видя Меня изображенным на иконе, вы украшаете изображение Мое золотым венцом, а Самого Меня, живущего среди вас, оставляете гибнуть голодом и холодом, тогда как сами всегда вкусно питаетесь и упиваетесь и украшаете себя различными одеждами. Снабди Меня тем, в чем Я нуждаюсь! Не прошу у тебя золотого венца, ибо Мое украшение и кованный Мне венец — это то, чтобы посещать нищих, сирот и вдовиц, доставлять им достаточное пропитание. Какую же радость может доставить Мне ваше сладкоголосное пение, соединенное с рыданиями и воздыханиями ко Мне по причине сильного голода нищих Моих?»[316]. В одной притче преподобный Максим встречает в пустынно-скорбном месте жену по имени Василия, то есть Царство, и слышит от нее: «Этот пустынный путь образует собою нынешний последний, окаянный век, как лишенный уже царей благочестивых и опустевший ревнителями Отца моего Небесного, ибо все теперь ищут своего, а не Божия, не того, чтобы прославить Его добрыми делами, благотворениями и борьбою против тех, которые постояннно усиливаются стереть с лица земли истинную веру в Бога; стараются же только об увеличении пределов своей державы и из-за этого друг на друга враждебно вооружаются, друг друга обижают, радуясь кровопролитию тех и других верных людей; лукавством своим строят друг против друга разные наветы, как звери. А что всего более ввергает меня в окончательную печаль, это то, что нету меня таких поборников, какие были у меня прежде, которые бы заступились за меня по ревности Божией и исправили бы самочинных обручников. Нет у меня великого Самуила, священника, который дерзновенно восстал против Саула, ослушавшегося меня, нет чудного Амвросия, архиерея Божия, который не убоялся царской власти Федосия Великого, нет Василия Великого, который премудрым своим учением навел ужас на гонителя Валента, нет великого Иоанна Златоуста, который изобличил сребролюбие и лихоимство царицы Евдоксии. Лишенная таких поборников и ревнителей, не справедливо ли уподобляюсь я вдовствующей жене и сижу при пустынном пути настоящего окаянного века?»[317].

В конце XVII века греческий проповедник святитель Илия Минятий обозревает свою паству и вспоминает Диогена, который ярким солнечным днем с фонарем в руке на площади искал человека. «Мне тяжело проводить сравнение, но сказать правду нужно. В то время, когда, как солнце в полдень, сияет Православие, возжигаю и я светильник евангельской проповеди, прихожу в церковь и ищу христианина. Я хочу найти хоть одного в многолюдном христианском городе, но не нахожу. Христианина ищу, христианина! Я перехожу с места на место, чтоб найти его. Ищу его на площадях, между вельможами, но вижу здесь одно только тщеславное самомнение. Нет христианина! Ищу егона базарах среди торговцев, но вижу здесь одну ненасытную жадность. Нет христианина! Ищу его на улицах среди молодежи и вижу крайнее развращение. Нет христианина! Выхожу за стены города и ищу его среди поселян, но вижу здесь всю ложь мира. Нет христианина… Я хотел бы взойти во дворцы вельмож и сильных людей, чтобы посмотреть, нет ли там христианина, но не осмеливаюсь, боюсь… Все клирики и миряне, князья и бедные, мужи, жены и дети, юноши и старцы уклонились от веры, стали жить непотребною жизнью, нет ни одного, кто жил бы по вере. Христиане, без слез внимающие этому! Если вы не хотите плакать из сокрушения, плачьте из стыда!»[318].

В XVIII веке церковная жизнь Новгорода описывается такими словами: «От пресвитерского небрежения уже много нашего российского народа в погибельные ереси уклонились. В Великом Новграде так было до сегодняшнего, 1723, года в церквах пусто, что и в недельный день человек двух-трех настоящих прихожан не обреталося. А ныне архиерейским указом, слава Богу, мало-мало починают ходить ко святей церкви. Где бывало человека по два-три в церкви, а ныне и десятка по два-три бывает по воскресным дням, а в большие праздники бывает и больше, и то страха ради, а не ради истинного обращения»[319].

Святитель Димитрий Ростовский произносит проповедь в неделю жен-мироносиц и вспоминает слова, сказанные Ангелом женам при гробе Воскресшего Спасителя («Возста, несть зде!» [Мф 28:6]): «Где же Христос по Своем Воскресении? Конечно, везде, как Бог, но не везде Своею благодатию… Не в храмах ли Он, воздвигнутых в Его честь? Нет, Его дом святой сделался разбойничьим вертепом. Соберутся люди в церковь, будто на молитву, а между тем празднословят о купле, о войне, о пиршествах, осуждают других, ругаются над ближними, разбивают хульными словами их доброе имя. Иные, стоя в храме, будто и молятся устами, а в уме своем помышляют о семье, о богатстве, о сундуках, о деньгах. Иной дремлет, стоя в церкви, а иной помышляет о воровстве, убийстве, прелюбодеянии или замышляет месть ближнему. Случается вдобавок, что духовные лица, пьяные, бранятся между собой, сквернословят и дерутся в алтаре. Нет, не храм это Божий, а вертеп разбойников: благодать Божия отгоняется от святого места, как пчела, гонимая дымом. Некогда Господь бичом изгнал продающих и купующих из церкви. А что, если бы Он теперь видимо пришел в святой Свой храм с этим бичом? Но нет, Господи, уже то время прошло, когда Ты изгонял бесчинников из храма; ныне наше окаянное время настало; уже мы Тебя изгоняем; теперь можно сказать о храме Господнем: несть зде Бога; был, да пошел прочь. Возста, несть зде… Многие крещены и просвещены истинною верою, но мало таких, в которых бы Господь обитал, как в Своем храме: и вор крещен, и тать, и разбойник, и прелюбодей, и всякий злодей просвещен правоверием, но Христа в нем не спрашивай: несть зде. Разве давно когда-то был Христос в этом воре в младенческие годы, а когда он пришел в возраст, отошел от него Христос! Возста, несть зде! Иной на вид кажется добродетельным, благочестивым: он богомолец, постник, нищелюбец, подвижник… Но все это лицемерие. Не ищи в нем Христа. Несть зде! Трудно сыскать драгоценный жемчуг в морской глубине, золото, серебро — в недрах земли; а еще труднее — Христа, обитающего в людях. Многие из нас только по имени христиане, а живут по-скотски, по-свински. Крестом Христовым ограждаемся, а Христа на кресте распинаем мерзкими делами. Посмотрим на духовного сановника и спросим его: с каким намерением и желанием достиг ты своего сана? Ради славы и чести Божией или для своей чести и славы? Ради ли приобретения душ человеческих во спасение или для приобретения собственных богатств? Поистине не один бы нашелся, который достиг этого сана не для пользы людей, а для своей корысти. Не служить пришел спасению человеческих душ, а для того, чтобы ему служили подначальные. Посмотрим на низшие духовные власти, на иереев и дьяконов, и спросим каждого: что тебя привело в священный чин? Желание ли спасти себя и иных? Нет, ты пошел сюда для того, чтобы прокормить себя, жену и детей. Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса. Иной, взявши ключи разумения, и сам не входит, и входящих не пускает, а иной и ключа разумения не брал. Сам ничего не разумеет: слепец слепцов вождит и купно в яму впадают. Не скоро здесь сыщешь Христа: несть зде! Можетбыть в монастырях поискать Христа? Но и в них все испортилось. Ничего не стало. Не в народе ли поискать Христа? Но где же более воровства, как не в народе? Если есть в народе какие-нибудь добрые люди, так и те за своими делами и утеснениями забыли Бога и от молитвы отступили. Не в людях ли великих, боярах и судиях, искать Христа? Но к ним нет доступа. В них едва ли когда и бывал Христос: в наши злые времена и правда скудна, и милосердия нет, а где нет ни правды, ни милосердия, там не ищи Христа: несть зде! Где же обрести Его? Придется сетовать с Магдалиной, говорящей: Взяша Господа от гроба, и не вем, где положиша Его (Ин 20:13 — ред.). Грехи наши взяли от нас Господа нашего, и не знаем, где искать Его. Иной кто-нибудь скажет: "Господь со мною, и я с Ним, я верую в Него, молюсь Ему и поклоняюсь Ему". А что из того, что ты поклоняешься? Поклонялись Ему и те, которые во время Его вольного страдания прегибали перед Ним колена, а потом били по голове тростью. Ты кланяешься Христу и бьешь Христа, потому что озлобляешь и мучишь своего ближнего, насилуешь его и грабишь, отнимаешь у него неправильно достояние; ты молишься Христу и плюешь Ему в лицо, испуская из уст своих скверные слова, укоряя и осуждая своего ближнего»[320].

«Оле окаянному времени нашему! Иереи небрегут, а людие заблуждаются; иереи не учат, а людие невежествуют; иереи слова Божия не проповедуют, а людие ниже хотят слушати. От обою страну худо: иереи глупы, а люди неразумны; слепые слепых водят, а купно в яму упадут!»[321]. Некоторые священники «по вчерашнем пьянствовании не протрезвившеся и похмельем одержими не приуготовльшеся к служению дерзают литургисати. Друзии же злонравнии в церкви и святом олтаре сквернословят, матерно браняшеся»[322]. «Клирицы чтут и поют без внимания, священники со диаконы во олтари сквернословят, а иногда и дерутся»[323].

А однажды святителю Димитрию его соборные сослужители поведали, что видели, как некий священник совершал литургию без служебника. На их вопрос — «почему не читаешь тайных молитв?», он ответил, что прочитал их на дому…[324].

«Если мы поставим вопрос: удалось ли духовенству заставить народ наш исправно говеть, т. е. ежегодно исповедаваться и приобщаться, то ряд покаяний в наших источниках, начиная с Xl века и до XVII-ro, ответят нам, что во все периоды древнерусской церковной истории не говели очень и очень многие христиане… Святитель Димитрий Ростовский свидетельствует, что в Великороссии не только простолюдины, но и «иерейстии жены и дети мнози никогдаже причащаются… иерейстии сыны приходят ставитися на места отцев своих, которых егда спрашиваем: давно ли причащалися? мнозии поистинне сказуют, яко не помнят, когда причащалися». И. Т. Посошков (16701726) сообщает, что «не состаревся, деревенские мужики на исповедь не хаживали; и тако инии, и не дожив до старости, и умирали». Это вызывало немалую озабоченность уже царя Алексея Михайловича. В грамоте, посланной в Свияжск в 1650 г., он сетует, что «в городах и селах и деревнях христиане живут без отцов духовных, многие и помирают без покаяния, а о том нимало не радеют, чтоб им исповедать грехи своя и Телу и Крови Господней причащатися». В другой грамоте тот же царь свидетельствует о новгородцах, что многие из них, «разных чинов люди… николи не имели духовных отцов» и только перед смертью задумывались о причащении[325].

Несколько десятилетий спустя святитель Тихон Задонский сетует: «Нынешние христиане по большей части противятся Христу, а не учатся от Христа… Христос учит от зла уклоняйся, но многие христиане зло делают. Христос учит трезво жить, но многие христиане пиянствуют. Христос учит чисто жить, но многие христиане блудодействуют <…>. Христос учит милосердыми быть, но многие христиане, видя бедного, говорят бесстыдно: «Чтомне до него нужды?» Видя нагого, не хотят одеть… видя алчущего, не хотят накормить <…> О! Как у многих христиан в презрении находится Христос! О, как час от часу умаляется плод семени слова Божия, как умножаются плевелы… как возрастает нечестие! Оскудевает истинное благочестие, и изобилует лицемерие, оскудевают христиане, и умножаются лицемеры! <…> Не смотри; что нынешние христиане делают, но что слово Божие проповедует и учит. Понеже един от другого пример берет и соблазняется… и оскудевают истинные христиане, и входит лицемерие. Вот тебе гостинец! Спасайся оХристеЬ\

А вот наблюдение родоначальника русской науки М. В.Ломоносова: «Приближается светлое Христово воскресение, всеобщая христианская радость; тогда хотя почти беспрестанно читают и многократно повторяются Страсти Господни, однако мысли ваши уже на Святой Неделе. Иной представляет себе приятные и скоромные пищи, иной думает, поспеет ли ему к празднику платье, иной представляет, как будет веселиться с родственниками и друзьями, иной ожидает, прибудут ли запасы из деревни, иной готовит живописные яйца и несомненно чает случая поцеловаться с красавицами или по-милее свидаться. Наконец заутреню в полночь начали и обедню до свету отпели. Христос Воскресе! только в ушах и на языке, а в сердце какое Ему место, где житейскими желаниями и самые малейшие скважины все наполнены. Как с привязу спущенные собаки, как накопленная вода с отворенной плотины, как из облака прорвавшиеся вихри, рвут, ломят, валят, опровергают, терзают. Там разбросаны разных мяс раздробленные части, разбитая посуда, текут пролитые напитки, там лежат без памяти отягченные объядением и пьянством, там валяются обнаженные и блудом утомленные недавние строгие постники. О истинное христианское лощение и празднество! Не на таких ли Бог негодует у пророка: Праздников ваших ненавидит душа Моя и кадило ваше мерзость есть предо Мною! Между тем бедный желудок, привыкнув чрез долгое время к пищам малопитательным, вдруг принужден принимать тучные и сильные брашна в сжавшиеся и ослабевшие проходы и, не имея требуемого довольства жизненных соков, несваренные ядения по жилам посылает, они спираются, пресекается течение крови, и душа в отворенные тогда райские двери из тесноты тела прямо улетает. Для уверения о сем можно справиться по церковным запискам: около которого времени в целом году у попов больше меду на кутью исходит?»[326].

В XIX веке святитель Игнатий Брянчанинов рисует картину духовного разрушения: «Скудость в духовных сведениях, которую я увидел в обители вашей, поразила меня. Но где, в каком монастыре не поражала она? Светские люди, заимствующие окормление духовное в Сергиевой Пустыни, имеют сведения несравненно большие и определенные, нежели эти жители монастырей. Живем в трудное время. "Оскуде преподобный от земли". Настал голод слова Божия! Ключи разумения у книжников и фарисеев. Сами не входят и возбраняют вход другим. Христианство и монашество при последнем их издыхании. Образ благочестия кое-как, наиболее лицемерно, поддерживается, а от силы благочестия отреклись люди. Надо плакать и молчать»[327]. «О монашестве я писал Вам, что оно доживает в России, да и повсюду, данный ему срок. Отживает оно век свой вместе с христианством. Восстановления не ожидаю. В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие об умном делании»[328]. «Многие монастыри из пристанищ для нравственности и благочестия обратились в пропасти безнравственности и нечестия. Мнение разгоряченное слепцов, которые все видят в цветущем виде, не должно иметь никакого веса»[329]. «Мнение Ваше о монастырях вполне разделяю. Положение их подобно весеннему снегу… снаружи снег как снег, а под низом его повсюду едкая весенняя вода; она съест этот снег при первой вспомогательной атмосферической перемене. Важная примета кончины монашества — повсеместное оставление внутренного делания и удовлетворение себя наружностью напоказ… За такое жительство, чуждое внутреннего делания, сего единого средства к общению с Богом, человеки делаются непотребными для Бога, как Бог объявил допотопным прогрессистам. Однако Он даровал им 120 лет на покаяние»[330].

«У нас есть хорошая внешность: мы сохранили все обряды и символы первобытной Церкви; но все это мертвое тело, в нем мало жизни»[331].

Святитель Феофан Затворник выражает пожелание, чтобы в ту епархию, где проживает его адресат, назначен был бы архиерей «умный, добрый и, главное — православный. Ибо есть, говорят, и очень неправославные»[332].

Несколькими десятилетиями позже будущий митрополит Евлогий (Георгиевский), после провинциальной семинарии оказавшись в Московской академии в Сергиевой лавре и заметив, что некоторые студенты и преподаватели ежедневно перед началом занятий молятся у святых мощей, — поражается столь необычному проявлению веры[333](а после катастроф XX века для всех нынешних семинаристов, напротив, прийти с утра к Преподобному — это потребность внутренняя, недисциплинарная).

В том, XIX, веке, который из нашего нынешнего «чада» кажется столь церковноблагополучным, Е. Голубинский, профессор Московской духовной академии, считает первоочередной необходимостью — «заставить в училищах и семинариях учить и учиться хорошо и вывести в семинариях пьянство профессоров и учеников»[334]. Но — «что прискорбно — пьянство не только не убывает, но, пожалуй, еще прибывает: лет сорок назад мы росли дитятей в селе среди гомерического пьянства духовенства всей окрестной местности, но, по крайней мере, мы не слыхали случаев, чтобы люди умирали от пьянства, а из наших товарищей и близких сверстников по учению мы знаем до пятка, которые отправились на тот свет положительно от пьянства»[335].

А вот горькие слова святителя Николая, просветителя Японии: «Недавно кончился собор здесь. На нем и после него до сих пор, сколько я страдал, Боже упаси! Церковь приводит в отчаяние. Кажется по временам, что ничего ровно, кроме пены, — дунуть — и все разлетится»[336]. И в России не иначе, чем в Японии: «Как бесцветна, как противна жизнь здесь <в России> без живого дела! Все сочувствуют Миссии, но несносная формалистика тянет в бесконечность. Такова система! Хороша ли? И сам-то делаешься скучным, гадким, точно неживым»[337].

ВXXвеке, накануне печальных событий новейшей русской истории, последний протопресвитер русской царской армии видел также отнюдь не радужную картину церковной жизни: «Трудно представить себе какое-либо другое на земле служение, которое подверглось бы такому извращению и изуродованию, как архиерейское у нас. Стоит только беглым взглядом окинуть путь восхождения к архиерейству, чтобы признать, что враг рода человеческого много потрудился, дабы, извратив, обезвредить для себя самое высокое в Церкви Божией служение»[338].

О тех же годах преподобный старец Варсонофий Оптинский говорит: «Смотрите, в семинариях духовных и академиях какое неверие, нигилизм, мертвечина, а все потому, что только одна зубрежка без чувства и смысла. Революция в России произошла из семинарии. Семинаристу странно, непонятно пойти в церковь одному, встать в сторонке, поплакать, умилиться, ему дико. С гимназистом такая вещь возможна, но не с семинаристом. Буква убивает»[339].

А вот наблюдения профессора Московской духовной академии архиепископа Илариона (Троицкого): «Десятый год наблюдая академическую жизнь, я невольно с грустью и печалью, иногда с негодованием, замечал, что студенты академии слишком мало занимаются богословием и еще меньше богословием интересуются. Получается крайне ненормальное явление: студент духовной академии, оканчивая курс, имеет некоторые взгляды философские, исторические, даже политические, но не имеет определенных взглядов богословских. Чисто богословские вопросы его не волнуют; он будто даже и не понимает, как это богословский вопрос может задевать за самую сердцевину души, ломать и переворачивать всю жизнь человека, заставлять его ввергаться в огонь и в воду»[340]. И уже скоро профессору придется стать новомучеником…

В письме святителя Серафима (Чичагова) от 14 ноября 1910 г. говорится: «Пред глазами ежедневно картина разложения нашего духовенства. Никакой надежды, чтобы оно опомнилось, поняло свое положение! Все то же пьянство, разврат, сутяжничество, вымогательство, светские увлечения! Последние верующие — содрогаются от развращения или безчувствия духовенства, и еще немного, сектантство возьмет верх… Никого и нет, кто бы мог понять, наконец, на каком краю гибели Церковь, и отдать себе отчет в происходящем… Время благоприятное пропущено, болезнь духа охватила весь государственный организм, перелома болезни больше не может случиться и духовенство катится в пропасть, без сопротивления и сил для противодействия. Еще год — и не будет даже простого народа около нас, все восстанет, все откажется от таких безумных и отвратительных руководителей… Что же может быть с государством? Оно погибнет вместе с нами! Теперь уже безразлично, какой Синод, какие Прокуроры, какие Семинарии и Академии; все охвачено агонией и смерть наша приближается»[341].

Но и во время самих гонений на Церковь в ней оказываются отнюдь не только исповедники и диаманты веры. М. Новоселов, по некоторым сведениям в начале 20-х годов ставший епископом гонимой Катакомбной церкви[342], утешал паству несладкими словами: «Не будем смущаться и неверностью множества пастырей и архипастырей как явлением неожиданным: это не новость для Церкви Божией, нравственные потрясения которой, исходившие всегда от иерархии, а не от верующего народа, бывали так часты и сильны, что дали повод к поучительной остроте: «Если епископы не одолели Церковь, то врата адовы не одолеют ее»[343].

Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) в посланиях духовенству Крымской епархии конца 40-х — начала 50-х годов скорбит о пастырях: «Отвык наш несчастный народ ежедневно бывать в церкви, как было в старину. Забыли и священники свой долг быть всегдашними молитвенниками о народе. Никем не совершается память святых, которым положены службы на каждый день. Многие сельские священники прямо говорят мне, что им нечего делать целую неделю, от воскресенья до воскресенья… Не есть ли священнослужение вообще, а в наше время в особенности, тяжелый подвиг служения народу, изнывающему и мучающемуся от глада и жажды слышания слов Господних? А многие ли священнослужители ставят своей целью такой подвиг? Не смотрят ли на служение Богу как на средство пропитания, как на ремесло требоисправления?.. Тяжкие испытания и страдания перенесла Церковь наша за время Великой революции, конечно, не без вины. Давно, давно накоплялся гнев народный на священников корыстолюбивых, пьяных и развратных, которых, к стыду нашему, было немало. И с отчаянием видим мы, что многих, многих таких и революция ничему не научила. По-прежнему, и даже хуже прежнего, являют они грязное лицо наемников — не пастырей, по-прежнему из-за них уходят люди в секты на погибель себе… Пастыри молчат… Когда я говорю с вами об этом, то чаще всего слышу в ответ: "У нас нет пособий для проповеди". Не стыдно ли так отвечать? Разве проповедь состоит в повторении чужих проповедей? Разве не слышали вы от святого апостола Павла: И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы (1 Kop 2:4 — ред.)? Так что же? Значит, нет в вас ни духа, ни силы, если не хотите проповедовать; не имея сборников чужих проповедей, не имеете своих мыслей о Боге, а ищете чужих? Зачем вам сборники чужих проповедей, если сама Библия есть неисчерпаемое руководство для проповедей? Но к стыду нашему, я должен указать вам на сектантов, неустанно проповедующих только по Библии и усердно, ежедневно читающих ее. А я видел многих священников, которые ни разу не прочитали всей Библии. Не позор ли это?.. Знаю, что готов у многих ответ на обвинение в нерадивости. Знаю, что многие скажут: виновен ли я в том, что не получил от Бога дара красноречия и не могу составлять проповеди, а сборников печатных проповедей теперь почти невозможно найти? Не лукавь, нерадивый иерей, ибо дело не в сборниках проповедей, а в сердце твоем… Если не проповедует священник или епископ, то значит, что не только нет святого избытка в сердце его. Но пусто оно, и не о чем ему говорить и проповедовать»[344].

31 августа 1950 г. архиепископ Лука направил всем священникам и диаконам своей епархии «Братское увещание о братолюбии»: «Знал я добрых и благочестивых священников, всячески избегавших близкого общения с другими священниками; знаю многих, отказывающихся от службы в многоклировых приходах; знаю протоиерея, с которым почти все отказываются служить. Распри и ссоры между духовенством, выживание друг друга — тяжелая язва церкви нашей. Пишут мне верующие из Керчи: "Опротивели нам распри в духовенстве, нам нужно благочестие и моление в храме, а не выслушивание поношений священников друг с другом". С болью в сердце должен я последовать завету святого Апостола Павла: Согрешающих обличай пред всеми, чтобы и прочие страх имели, и назвать имя протоиерея Виктора Куцепалова, всеми силами выживавшего вторых священников и доведшего до отчаяния несчастного молодого священника Петра Горбачева, довел до того, что он в заявлении уполномоченному Совета но делам Русской Православной Церкви просил вычеркнуть его из списка духовенства и за это лишился священного сана. Впрочем, не один протоиерей Куцепалов виновен в этом… Многие отошли от церкви в наше тяжелое время и раньше того, многие ушли в секты; и немало виновны в этом те священники, о которых мне пишут: "Опротивели нам распри в духовенстве. Нам нужны благочестие и молитва в храме, а не выслушивание поношений священников друг с другом". В основе тяжкого греха небратолюбия и раздоров между священниками и диаконами лежит прежде всего их неблагочестие, отсутствие страха Божия, леность в молитве и в чтении слова Божий. Вторая и столь же важная причина небратолюбия — это сребролюбие, которое святой Павел глубоко мудро назвал корнем всех зол. Именно из-за доходов церковных враждуют священники и диаконы и выживают друг друга»[345].

О несколько более поздних годах вспоминает митрополит Санкт-Петербургский Иоанн (Снычев). Тогда, в хрущевское гонение, под давлением властей архиереи издавали — от своего имени! — чудовищные распоряжения о недопущении детей в храмы. «Да, скорбные дни переживает Русская Церковь. Сами епископы разрушают ее устои, терзают бедную и всячески издеваются. Вот они, епископы последних дней, о которых умолял преподобный Серафим Саровский и получил ответ, чтобы он не молился о них, так как Господь не помилует их! За что же, поистине, миловать? Наказывать следует. Как Ты, Господи, долготерпелив к нам, грешным! Спаси, Создатель, Церковь Твою, изнывающую от безумия управителей»[346].

В те же годы в России жил человек, чьи строки, по моему восприятию, являются едва ли не единственным образцом беспримесной «святоотеческой пробы» среди огромной массы церковной и околоцерковной литературы второй половины XX века — игумен Никон (Воробьев). Для его писем характерна та добродетель, которую преподобный Антоний Великий называл первейшей для христианина — трезвость (причем очень естественная и очень светлая). И вот его взгляд на нашу Церковь времен хрущевских гонений, изложенный в письмах семинаристу Алексею: «Я считаю преступлением со стороны "старших", что они без испытания, без указания пути принимают в монашество по личным расчетам. Уверен, что они этого не сделают по отношению к собственным детям, а чужих не жалеют… Я очень жалею отца Павла. Ни в коем случае не надо его осуждать, а всякий раз, как вспомнишь его, от всего сердца вздохни: "Господи, помоги рабу Твоему, спаси его!" Он нуждается в нашем сочувствии и молитвах. Это — плод ложной постановки духовной школы. Взяли механически внешний строй старой школы без его достоинств, без его опытных и образованных преподавателей, без учета нынешних обстоятельств — и спокойны. Даже отношение к учащимся как к лагерникам, а не свободным живым личностям, которым надо всячески помочь утвердиться прежде всего в вере, в живой вере в Бога, а не требовать знания на память кучи сырого материала. Доходит ли, не говорю — до сердца, а даже до ума хоть один предмет? Делается ли он своим для учащегося? Сомневаюсь. Это куча фактов, сырой, непереваренный материал. Хуже того. При малой вере рассмотрение "лжеименным" разумом духовных истин приводит к "снижению" значения этих истин. С них снимается покров таинственности, глубины Божественной мудрости. Эти истины делаются предметом "пререкания языков", чуждым для души учащихся. Вера слабеет и даже исчезает… Все надо бы переделать, начиная с программ и кончая администрацией, даже помещениями. Скажут, не такое теперь время. Пусть всего нельзя сделать, а кое-что можно. А главное, всем надо бы иметь в виду эту цель, что можно — с своей стороны делать, а о прочем скорбеть. Тогда само собой и отношение к учащимся было бы не такое, как теперь, а как к живым душам, перед которыми все, начиная с ректора и кончая прислугой, должны были бы считать себя должниками, не могущими выплатить свой долг… Невольно вспомнишь слова святителя Тихона Задонского, что христианство незаметно уходит от людей, остается одно лицемерство. Это сказано двести лет назад. А теперь что? Духовная школа мертва и выпускает окончательных мертвецов. Скоро мертвые погребут и этих мертвецов (ср. Мф 8:22 — ред.), что уже и делается. Господи, спасай нас всех!»[347].

И нельзя сказать, что все эти болезни были преодолены к тому моменту, когда Промысл Божий освободил нашу церковную жизнь от атеистического ига. В момент перелома церковная жизнь была отнюдь не более здорова, чем прежде. Вот голос, прозвучавший на Поместном Соборе 1988 года: «Я 14 лет являюсь правящим архиереем. Я не знаю, чем вообще занимается Патриархия. Я 10 лет посылал отчеты из Курской епархии. Ни разу не получил ни одного замечания — правильно ли я управляю, есть ли ошибки… Я думаю, что каждый из вас, правящих архиереев, знает, что, несмотря на то что мы живем в одних и тех же условиях, мы так далеки друг от друга. Казалось бы, когда люди живут в трудных условиях, они сплачиваются. Мы все разобщены… Мы сознательно сами разлагаем Церковь… Что мы можем сказать верующим и неверующим не только словом, а прежде всего своим примером? Наше торжество началось служением литургии в Богоявленском соборе. Его совершали члены Синода, прекрасно пели хоры, но как мы себя вели, архиереи, клирики? Мне было стыдно за всех нас. Если бы мы посмотрели на себя идруг на друга со стороны, глазами неверующего человека, то мы бы выглядели не лучшим образом. Служба была хорошая, но мы даже не относились к ней как к спектаклю, ибо на спектакле зрители так себя не ведут, как мы себя вели. Многие иерархи стояли на видном месте, разговаривали, смеялись, и весь их облик показывал, что они не были проникнуты молитвой. И это тоже проповедь, только чего? Как мы можем проповедовать, призывать к молитве, если мы сами разучились молиться?.. Помню сороковые годы… с 1943 по 1954 годы у нас тоже было возрождение: открылись храмы тысячами. Священнослужители имели возможность и административной, и пастырской деятельности. С чего они начали и чем они кончили, я думаю, все, кто жил в то время, знают. Начинали с того, что покупали себе роскошные дома на самом видном месте, красили заборы в зеленый цвет. Приезжай в любое место: лучший дом (с зеленым забором и злой собакой) — дом священника. А машины — не просто Волги, а ЗИЛы… Мы должны принести покаяние, должны увидеть свои собственные недостатки, должны отказаться от собственного величия… Наша Церковь выжила не благодаря нам и нашим усилиям»[348].

Дальше кончается прошедшее и начинается настоящее время. Многие его черты, печально знакомые всем церковным людям, мы видели в свидетельствах из прошлых эпох. Впрочем, «ходить бывает склизко по камешкам иным. О том, что с нами близко, мы лучше помолчим…».

Лишь одно суждение, заимствованное отнюдь не из газет, приведу сейчас. Монах, написавший предисловие к изданию писем игумена Никона, хоть и остался безымянным, но ссылается на таких наших современников, чьи имена дороги для любого православного человека. «Когда один из высокопоставленных иерархов несколько лет назад вступал в должность, он посетил Псково-Печерский монастырь. Один из духовников, имя которого известно всей России, не советовал ему открывать новых обителей, пока не будет восстановлена монашеская жизнь в уже открытых (тогда их было чуть более 100). Особенно тяжелое положение было в женских монастырях. Духовник Троице-Сергиевой лавры архимандрит Кирилл (Павлов) в беседе с учащимися Московской духовной академии (февраль 1996 г.) на вопрос, знает ли он в настоящее время женские обители, в которые безбоязненно может поступить человек, имеющий благословение на монашество, ответил: "Я этого не знаю", — посоветовав поездить и посмотреть, какая в них духовная атмосфера. "Беда в том, — продолжил отец Кирилл, — что нет духовных лиц: в мужских монастырях нет опытных духовников, в женских — нет таких духовных стариц, которые бы окормляли молодых, новоначальных. Это большой пробел. Отсутствие подлинных духовных наставников приводит к тому, что их место занимают люди прельщенные или даже проходимцы. Такие "наставники" занимаются отчитыванием бесноватых, исцелением больных, при всяком удобном случае демонстрируют свою прозорливость, проповедуя крайний аскетический подвиг, представляя христианство и монашество как неедение и неспание. Человек, который подолгу не ест и не спит, в наше время, скорее, настораживает, как и духовники, требующие абсолютного и беспрекословного послушания себе. Признаками подлинной праведности прежде всего являются смирение и любовь к ближнему"»[349].

Церковь всегда ощущала свое недостоинство и оплакивала его. Но только поэтому она и смогла сохранить свой дух. И именно плач ее святых о своих грехах и о пороках церковных и был признаком еще неизжитого до конца духовного здоровья.

Вот древнее свидетельство об этом плаче: «Такие мысли[350] не оставляют меня день и ночь, сушат во мне мозг, истощают плоть, лишают бодрости, не позволяют ходить с подъятыми высоко взорами. Сие смиряет мое сердце, налагает узы на язык и заставляет думать не о начальстве, не об исправлении других, но о том, как самому сколько-нибудь стереть с себя ржавчину пороков»[351]. А вот новейшее:

Спасителю она целует ноги.

И шум волос ее дошел до нас,

И боль ее, упавшей на дороге,

И темнота ожженных болью глаз.

И багряницы клочья и лохмотья,

Ее браслетов погребальный звон.

Она грешила помыслом и плотью

И попирала милость и закон.

Влачила грязь из всех вертепов мира,

И, подымаясь, падала сто крат.

Но на главу Его струится миро

И горницу заполнил аромат.

Не так ли Церковь в муке и паденьи

Касается Его пречистых ног,

И слезы льет, и молит о прощеньи,

И сознает недуг свой и порок.

И вновь встает она в одежде света, Очищена, омыта, прощена, О, наша Церковь, вся в лучах рассвета, Невеста Слова, вечная Жена![352]

Незнание реальной церковной истории приводит к неспособности жить в сегодняшнем дне не убегая в утопию, спроецированную в далекое и идеализируемое прошлое. Утопия же — это и есть то место, где рождаются секты и расколы. Чтобы их было поменьше — мы не должны дожидаться, пока человек, издалека бредущий к нам, вдруг сам разглядит наши болезни и ужаснется им.

Мы сами должны честно предупреждать окружающих: мы — больны. С нами жить тяжело и трудно. Мы сами только учимся быть христианами и по большей части заслуживаем разве что «двойки». И все же — Христос не изгоняет нас, Он терпит нас и порою дает пережить и понять, как именно Он исцеляет людей. «Если бы Церковь земная была Церковь святых, то она не имела бы цели своего бытия. Церковь есть врачебница, не общество спасенных, а общество спасаемых»[353].

И потому, по утешительному слову преподобного Ефрема Сирина, «вся Церковь есть Церковь кающихся… вся она есть Церковь погибающих»[354]… Мы ведь — в Церкви; мы — такие, какие мы есть. И, значит, Церковь болеет нами…

Вывод же из всего, сказанного здесь для темы настоящей книги, прост: не всякий увиденный в Церкви грех нужно считать признаком безблагодатности Церкви или безблагодатности времен, в которые мы живем. От замеченного греха священнослужителя не стоит сразу заключать к сатанинской плененности всей Церкви, как это нередко делают сторонники различных расколов[355]. Дело не в том, насколько мы праведны. Дело в Божием терпении. Христос — Бог человеколюбия. Ему пришлось много вынести от христиан за две тысячи лет. Поэтому есть надежда на то, что Он потерпит еще и наши беззакония.

Примечания:

2

Преподобный Феодор Студит. Послания. M., 2003. Ч. 2. С. 211.

3

«Он обновил человеческое естество, родившись не от семени мужа, однако после рождения мужал в меру возраста, испытывал все телесные ощущения, поглощал пищу и выделял ее» (Преподобный Анастасий Синаит. Путеводитель 2,5 // Избранные творения. M., 2003. С. 243).

23

Булгаков С. И. Тихие думы. M., 1918. С. 191.

24

Например, церковные учителя третьего века считают несовместимыми веру и воинское служение: «Воин, находящийся под властью, пусть не убивает человека. Если ему приказывают, пусть не выполняет этого и не приносит клятвы. Если же он не желает, будет отвержен. Оглашенный или христианин, желающие стать воинами, да будут отвержены, потому что они презрели Бога» (Святитель Ипполит Римский. Апостольское Предание. // Богословские труды. № 5. M., 1970. С. 287). Также Ипполит запрещает христианам быть учителями и городскими служащими (из-за необходимости принесения официальных жертв идолам). Этот ипполитов запрет на воинскую службу есть именно новая нотка — даже у Тертуллиана она не звучит. Напротив, он подчеркивает, что христиане — лучшие воины: «Во время похода Марка Аврелия в Германию христианские воины молитвами своими испросили у неба обильный дождь тогда, как армия крайне нуждалась в воде» (Тертуллиан. Послание к Скапуле, африканскому проконсулу // Творения. Ч. 1. СПб., 1849. С. 112).

25

Святитель Василий Великий. Письмо 2. Григорию Богослову // Творения. Т. 3. СПб., 1911. С. 7.

26

Святитель Василий Великий. К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями // Творения. Ч. 4. M., 1846. С. 346–347.

27

Там же. С. 345.

28

«Василий и Григорий юношеский свой возраст провели в Афинах, учась у знаменитейших тогдашних софистов, Имерия и Проэресия, а потом в Антиохии у Ливания» (Созомен. Церковная история. 6,17).

29

Святитель Григорий Богослов. О своих стихах // Творения. Т. 2.. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 408–409.

30

Святитель Григорий Богослов. Слово 4 На царя Юлиана // Творения. Т. 1. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 66.

31

Святитель Григорий Богослов. Слово 4 На царя Юлиана // Творения. Т. 1. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 108.

32

Святитель Григорий Богослов. О своих стихах // Творения. Т. 2.. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 409.

33

Святитель Григорий Богослов. Слово 28 О богословии второе // Творения. Т. 1. С. 401.

34

Стиль — заостреная металлическая палочка для письма на вощеной дощечке.

35

А несколько позже — на рубеже V–Vl веков Псевдо-Дионисий скажет: «Софист Аполлофаний бранит меня и называет отцеубийцей за то, что я нечестиво пользуюсь достижениями эллинов против самих эллинов» {Дионисий Ареопагит. Послание 7. Поликарпу иерарху //Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии. Послания. СПб., 2001. С. 205).

237

Всем входящим в церковную жизнь очень советую прочитать роман Грэма Грина "Сила и слава", в котором это различение проводится очень ясно.

238

Победоносцев К.П. О реформах в нашем богослужении // Москва. M., 1998, № 5. С. 211.

239

Ерм. Пастырь // Ранние отцы Церкви. Брюссель, 1988. С. 179.

240

Святитель Климент Римский. Первое послание Коринфянам // Там же. С. 44.

241

Цит. по: Клеман О. Истоки. Богословие отцов древней Церкви: Тексты и комментарии. M., 1994. С. 124.

242

Лебедев А. П. Духовенство древней вселенской Церкви… С. 271–272

243

Цит. по: Антоний (Вадковский), митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Святоотеческие творения как пособие проповедникам. История проповедничества // Богословские труды: Сборник, посвященный 175-летию Ленинградской духовной академии. M., 1986. С. 343.

244

Святитель Киприан Карфагенский. Книга о падших H Отцы и учители Церкви III века: Антология. В 2-х т. M., 1996. Т. 2. С. 280–282.

245

Святитель Мефодий, епископ и мученик, отец Церкви Ill-го века. Полное собрание его сочинений. СПб., 1877. С. 176.

246

Евсевий Памфил. Церковная история. М. 1993. Ce. 286,287,288.

247

Публикацию русского перевода, исполненного епископом Иларионом (Алфеевым), см. в: Церковь и время. M., 2003, № 1 (22).

248

Святитель Григорий Богослов. Слово 43 // Указ. соч. Т. 1. С. 620.

249

Святитель Григорий Богослов. Слово 3 // Там же. С. 26.

250

Святитель Григорий Богослов. К епископам // Там же. Т. 2. С. 399.

251

Святитель Григорий Богослов. Письмо 49. К Василию Великому // Указ. соч. Т. 2. С. 447.

252

Святитель Григорий Богослов. Письмо 71. К Евдоксию ритору // Указ. соч. Т. 2. С. 460. Последнюю фразу надо соотнести с Евангелием от Луки. (см. Лк 8:23). Позднее это же выражение — «Христос спит» — употреблял преподобный Феодор Студит (Послание 333.2. и 1.9-12): «Следует оплакивать то, что происходит: люди стали испорченными и недостойными, церкви немыми и оскверненными, повсюду богохульствуют, а Христос спит (цит. по: КажданА. П. История византийской литературы (650850 гг.). СПб., 2002. С. 323). «Христос же еще спит, одним отверзая дверь покаяния, испытывая любовь других» (Преподолбный Феодор Студит. Послание 80. К Антонию епископу // Послания. 4.2. M., 2003. С. 178)

253

Святитель Григорий Богослов. Слово 3 // Там же. Т. 1. С. 53–55.

254

Святитель Григорий Богослов. К епископам // Указ. соч. Т. 2. С. 400.

255

Святитель Григорий Богослов. Послание 2, к Нектарию, епископу Константинопольскому // Там же. С. 6.

256

Святитель Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. С. 350–351.

257

Святитель Григорий Богослов. Слово 3 // Там же. Т. 1. С. 26.

258

Святитель Василий Великий. Письма // Творения: В 7 ч. Сергиев Посад, 1892. Ч. 6. С. 77.

259

Там же. С. 282.

260

Там же. С. 103.

261

Там же. С. 135.

262

Тамже. С. 181.

263

Там же. С. 242.

264

Там же. С. 267.

265

Там же. С. 282.

266

Там же. С. 318.

267

Святитель Григорий Нисский. На свое рукоположение // Творения. В 8 ч. M., 1862. Ч. 4. С. 365 и 367.

268

Святитель Григорий Нисский. Письмо 1, Флавиану. // Творения. Ч. 8, M., 1872. С. 442–443.

269

Святитель Григорий Нисский. Письмо 2. О тех, которые путешествуют в Иерусалим // Творения. Ч. 8, M., 1872. С. 452.

270

Святитель Григорий Нисский. Письмо 17, пресвитерам Никомидийским. // Творения. Ч. 8. M., 1872. С. 501.

271

Святитель Григорий Нисский. Письмо 1, Флавиану. // Творения. Ч. 8, M., 1872. С. 439.

272

Преподобный Ефрем Сирин. Цит. по: Священномученик митрополит Владимир. Слово на литургии 5.7.1909 на слова «Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный» // Первый съезд монашествующих 1909 года. Воспоминания участника. M., 1999. С. 99.

273

Святитель Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве // Творения. В 12-ти т. СПб., 1898. Т. 1. Кн. 2. С. 438.

274

Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Второе послание к Коринфянам // Указ. соч. СПб., 1904,1. Т. 9. Кн. 2.

275

Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Первое послание к Коринфянам. 23,4//Творения святителя Иоанна Златоуста. Т. 10. Кн. 1, СПб., 1904. С. 229.

276

Святитель Иоанн Златоуст. Слово 44 О сокрушении, терпении и пожелании будущих благ и о втором пришествии // Святитель Иоанн Златоуст. Творения. Т.12.4.2. СПб., 1906. С. 869.

277

Святитель Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве // Т. 1. Кн. 2. С. 436, 436.

278

Святитель Иоанн Златоуст. Слово о лжепророках и лжеучителях // Там же. Т. 8. Кн. 2. С. 704.

279

Святитель Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве // Там же. С. 438.

280

Святитель Иоанн Златоуст. Творения. Т.З. С. 643.

281

Святитель Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве // Там же. Т. 1. Кн. 2. С. 453.

282

Святитель Иоанн Златоуст. Слово в день Богоявления // Там же. Т. 2. Кн. 1. С. 412.

283

Святитель Иоанн Златоуст. Письма к Олимпиаде, 14,4 // Там же. Т.З. Кн.2. СПб., 1897. С. 413.

284

Святитель Григорий Богослов. Слово 5 // Указ. соч. Т. 1. С. 134–135.

285

Цит. по: Новоселов М. А. Письма друзьям. M., 1994. С. 126.

286

Блаженный Иероним. Письмо 21 Евстохии о сохранении девства // Творения блаженного Иеронима Стридонского. Ч. 1. Киев, 1893. С. 111–112.

287

Цит. по: Лебедев А. П. Духовенство древней вселенской Церкви… С. 278.

288

Блаженный Иероним Стридонский. Письмо 14. К монаху Илиодору // Творения. В 27 ч. 4.1. Киев, 1893. С. 39.

289

Исидор Пелусиот. Письмо 625. Пресвитеру Фесосию (Цит. по: Аксаков Н. Предание Церкви и предания школы // Богословский вестник. M., 1908. Т. 1. № 3. С. 523–524).

290

Сократ Схоластик. Церковная история. M., 1996. С. 247.

291

Диалог Палладия, епископа Еленопольского, с Феодором, римским диаконом, повествующий о житии блаженного Иоанна, епископа Константинопольского, Златоуста, 20//Ученые записки Российского Православного Университета апостола Иоанна Богослова. Вып. 3. M.,1998. С. 242.

292

Древний патерик. С. 324.

293

Цит. по: ЛюбакАнри де. Католичество. Милан, [1992]. С. 306.

294

Иоанн Мосх. духовный Луг. 1915. С. 151.

295

Там же. С. 157.

296

Там же. С. 59.

297

Преподобный Максим Исповедник. Творения. В 2 кн. M., 1993. Кн. 1. С. 89.

298

Письмо С. И.Смирнову от 16.07.1907. Публ. в: Протодиакон Сергий Голубцов. Стратилаты Академические. M., 1999. С. 210.

299

Святитель Григорий Великий Двоеслов. Беседа 10. Слово к епископам и к народу, сказанное в день святых апостолов Петра и Павла // Избранные творения. M., 1999. С. 125–141.

300

Святитель Григорий Великий Двоеслов. Беседа 27 // Избранные творения. M., 1999. С. 251.

301

Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица. С. 198.

302

Цит. по: Лебедев А. П. Духовенство древней вселенской Церкви… С. 319.

303

Слово святителя Мефодия, архиепископа Константинопольского, о святых иконах // Афиногенов Д. Е. Константинопольский патриархат и иконоборческий кризис в Византии (784–847). M., 1997. С. 194.

304

Цит. по: Лебедев А. П. Очерки внутренней истории византийско-восточной Церкви в IX, X и Xl веках. M., 1902. С. 269–270.

305

Преподобный Симеон Новый Богослов. Слово 79 // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. СПб., 1991. Вып. 6. С. 15.

306

Цит. по: Архиепископ Василий (Кривошеий). Преподобный Симеон Новый Богослов. Paris, 1980. С. 298.

307

Преподобный Симеон Новый Богослов. Прииди, Свет Истинный. Избранные гимны. В стихотворном переводе с греческого игумена Илариона (Алфеева). СПб., 2000. С. 167–176

308

Бегунов Ю. К. Козма Пресвитер в славянских литературах. София, 1973. С. 388

309

Цит. по: Рацингер Й. Введение в христианство. Брюсель, 1988. С. 272.

310

Святитель Серапион Владимирский. О маловерии // Красноречие Древней Руси (XI–XVII вв.). M., 1987. С. 121.

311

Алфавитная Синтагма М. Властаря. Собрание по алфавитному порядку всех предметов, содержащихся в священных и божественных канонах. M.,1996. С. 443.

312

Цит. по: Троицкий С. Халкидонский Собор и восточный папизм // Вестник Русского западно-европейского патриаршего экзархата. Paris, 1959. № 32. С. 259.

313

Там же.

314

В собрании творений этого отца оно опубликовано в разделе Spuria (Святитель Иоанн Златоуст. Слово о лжепророках, и об лжеучителях, и об еретиках, и о знамениях кончины века сего. Было сказано в ожидании близкой смерти/Яворения.,). Т. 8. Кн. 2. С. 695–715.

315

Слово о лживых учителях святого отца нашего Иоанна Златоустого // КлибановА. И. Духовная культура средневековой Руси. M., 1996. С. 307–308.

316

Преподобный Максим Грек. Слово XX. О том, какое исповедание надлежало бы епископу Тверскому принести Создателю… // Творения. В 3 ч. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1996. Ч. 1. С. 165–167.

317

Преподобный Максим Грек. Слово XXVI. В котором пространно и с жалостию излагаются нестроения и бесчиния царей и властей последнего времени //Там же. С. 212–213.

318

Проповеди святителя Илии Минятия Кефалонитского. ТС/1,1902. С. 115–117.

319

Посошков И. Книга о скудости и богатстве. M., 1937. С. 106.

320

Цит. по: Костомаров И. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. В 7 вып. СПб., 1874. Отд. 2. Вып. 5. С. 526–528.

321

Творения святителя Димитрия Ростовского. M., 1848. Ч. 2. С. 592.

322

Там же. С. 214.

323

Там же. Ч.З. С. 287

324

Там же. 4.1. С. 213–214.

325

Смирнов С. Древне-русский духовник. M., 1913. С. 195–198.

326

Ломоносов М. В. О сохранении и размножении российского народа // Избранные произведения в

2 т. M., 1986. Т. 1. С. 137.

327

Епископ Игнатий (Брянчанинов). Письма к разным лицам. Сергиев Посад, 1913. Вып. 1. С. 151.

328

Епископ Игнатий (Брянчанинов). Письма к Антонию (Бочкову), игумену Череменецкому. M., 1875. С. 25.

329

Цит. по: Новоселов М. А. Указ. соч. M., 1994. С. 95.

330

Епископ Игнатий (Врянчанинов). Письма к Антонию Бочкову, игумену Череменецкому. M., 1875. С. 22–23.

331

Цит. по: Протоиерей Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1981. С. 394.

332

Святитель Феофан Затворник. Собрание писем. В 8 вып. M., 1994. Вып. 3. С. 52.

333

Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. Париж, 1947. С. 33.

334

Голубинский Е. Е. О реформе в быте Русской Церкви. M., 1913. С. 94.

335

Там же. С. 21.

336

Запись от 16 августа 1889 г. H Николай-До. Святитель Николай Японский. Краткое жизнеописание. Выдержки из дневников. СПб., 2001. С.105.

337

Запись от 22 февраля 1880 г. // Дневники святого Николая Японского. СПб., 2004. Т. 2. С. 184–185.

338

Протопресвитер Шавельский Георгий. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. С. 213. Здесь кстати привести воспоминание знаменитого французского католического философа Жака Маритэна. В 1910 г., когда юноша Маритэн впервые взял в руки церковный календарь, его духовник «патер Клериссак очень смеялся по поводу того чувства ужаса, которое охватило меня, когда я увидел фотографии наших епископов» (Maritain J. Carnet de notes. Paris, 1965. Р. 92).

339

Цит. по: Осипов А. И. Русское духовное образование // Журнал Московской Патриархии. M., 1998. № 3. С. 58

340

Архиепископ Иларион (Троицкий). Без Церкви нет спасения. M., 1998. С. 349

341

Цит. по:…И даны будут Жене два крыла. M., 2002. С. 521–522

342

Во епископа Сергиево-Посадского он был хиротонисан в 1923 г. архиепископом Феодором (Поздеевским), епископами Арсением и Серафимом (Звездинским). См. Епископат Истинно-Православной Катакомбной церкви: 1922–1997 гг. // Русское Православие: Всероссийский вестник ИПХ. 1997. № 4 (8). С. 11

343

Новоселов М. А. Указ. соч. С. 126

344

Протодиакон Василий Марущак. Святитель-хирург: Житие архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). M., 1997. С. 135–152.

345

«Секретно»: архиепископ Крымский Лука (Войно-Ясенецкий) под надзором партийно-советских органов. Симферополь, 2004. С. 96–97.

346

Игумен Иоанн (Снычев). Воспоминания // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. СПб., 1992. Вып. 11.4.2. С. 83.

347

Игумен Никон (Воробьев). Нам оставлено покаяние: Письма. M., 1997. С. 298, 319,347.

348

Выступление архиепископа Иркутского и Читинского Хризостома // Поместный Собор Русской Православной Церкви. Троице-Сергиева Лавра, 6–9 июня 1988 года. Материалы. M., 1990. С. 396–397.

349

Покаянием жива Церковь. О книге писем игумена Никона (Воробьева) // Игумен Никон (Воробьев). Указ. соч. С. 11.

350

Имеются в виду уже знакомые нам святоотеческие мысли о пропасти между жизнью христиан и нашей верой.

351

Святитель Григорий Богослов. Слово 3 // Указ. соч. Т. 1. С. 50.

352

Павлович И. В лучах рассвета // Альфа и омега. M., 2000. № 24

353

См. Епископ Михаил (Семенов). Избранные статьи из журнала "Церковь" за 1908–1915 гг. СПб., 1998. С. 169

354

Преподобный Ефрем Сирин. О покаянии // Творения. В 6 ч. 4-е изд. Сергиев Посад. 1900. Ч. 4. С. 142.

355

"Виновница всех бед и зол нашего народа — это Московская Патриархия… Сущность" сергианства" в том, что сатанократия вошла в МП посредством сделки митрополита Сергия с диаволом. Caтанократии в Церкви не может быть — поэтому Патриархия — лжецерковь и антицерковь" (Иванов П. И. Отечество зовет // Православный вестник Нью-Йоркской и Канадской епархий: Ежемесячный церковный печатный орган РПЦЗ. New-York, 1993. № 60/61. С. 12–14).