БЕСЕДА В СЕМИНАРИИ[938]

— Миссионеру противостоит неверие. Но — откуда оно? Какие бывают неверия?

— Прежде всего надо помнить, что бывает неверие от Бога.

Как некогда Он ожесточил сердце фараона. Как некогда не дал Он благодатного просветления распинателям Христа, которые оттого и не ведали, что творят. Если вера — следствие благодати, то, значит неверие — следствие того, что Господь не протянул Свое действие именно к этому сердцу.

Кроме того, если вера христианская — благодатная, значит, в ней есть нечто, что не может быть произведено в человеческом мире и человеческими усилиями. Закон ничего не довел до совершенства (Евр 7:19) и никого. В мир благодати не может ввести ни честное исполнение законов научного мышления, ни совестная жизнь, ни жизненная воздержность и аскетизм. Благодать не там, где честные и хорошие люди. Благодать там, где благодать. Она может войти в сердце, приуготовленное очищением и мудростью, а может посетить «изверга». Но «может» не значит «должна».

Поэтому невер не виноват перед нами. Он может быть даже невиновен в своем неверии перед Богом. У Бога может быть Свой замысел об этом невере. И благодать ждет этого человека на другом, не-сегодняшнем повороте его жизненного пути. И поэтому миссионер, потерпевший неудачу в беседе с таким невером, свое недоумение должен обращать к Небу, а не выливать его с раздражением на того, кто не подпал под обаяние его проповеди.

Именно так я утешаю себя, когда вижу светлого, умного и честного человека, который просто не осознает, не чувствует своей нужды в нашем Боге. Человек чувствует себя органично в своем мире. И этот мир может и в самом деле быть хорош и для него, и для тех, кто живет рядом с ним.

Есть неверие на грани нравственной вменяемости. Человек знает, что его мировоззрение больно, что его уклад жизни несовершенен. Он знает, что христианская перестройка потребует от него рывка, сверхусилия. Он не верит не в христианство, а в себя. Он боится, что рывок разрушит его пусть и болезненный, но все же устоявшийся и обжитой «гомеостаз» (у системно и хронически больных людей свой гомеостаз — своя привычка организма все же работать в сложившихся условиях: попытка лечить одну из болячек может обрушить всю систему; например, при слабом давлении и изношенных сосудах прием средств, повышающих давление, приведет к разрушению кровеносной системы и инсульту).

А бывают греховные неверия.

Бывает неверие от гордыни: «Я не допущу, чтоб надо мной кто-то был!».

Бывает неверие от греховного отупения. Человек настолько отождествил себя с плотскими мелким «радостями», что и сам себя с гордостью именует — «самец!». Тут кстати слова Иосифа Бродского:

Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.

Есть разница меж них. И есть единство.

Одним вредит, других спасает плоть.

Неверье — слепота. Но чаще — свинство.

Так вот, я очень редко встречал людей, которые чётко отдавали бы себе отчёт в своём свинстве. Есть очень небольшое число людей, которые честно отдают себе отчёт, почему они не в храме. Лишь пару раз я слышал честные признания. Однажды у меня на философском факультете был один паренек. И когда мы с ним на философском уровне уже всё выяснили, он сказал, что креститься всё-таки не будет. «Ну, почему же не будешь?». Он честно ответил: «Я женщин слишком люблю». Парень он был чрезвычайной красоты и пользовался огромным успехом среди студенток. Но он осознал и признал, что именно мешает ему принять крещение. Когда же он подрос, поступил в аспирантуру, женился, вот тогда он и вправду крестился.

Но это был честный человек, который честно сказал себе, где у него свербит. Не знания ему мешали, а нечто совсем другое. И вот помочь человеку познать правду о себе — тоже задача миссионера.

Есть неверие от нежелания покаяния. Человек ощущает неправду своей жизни, но еще слишком ее любит. И боится сделать себя подверженным серьезной перемене. Поэтому предпочитает даже не замечать выбор.

Есть неверы, вполне сознательно разрезавшие свою жизнь. Теоретически они знают, что Бог есть. Но сознательно не разрешают себе додумать это до конца, потому что хотят прожить жизнь по-атеистически, без допуска понятия «грех» в свой лексикон и не подставляя себя под суд евангельских заповедей. Их кредо звучит так: «Вот доживу до пенсии, тогда и вспомню о Боге, а пока буду жить как живется!».

Перед всеми такими невериями миссионер бессилен. Такой человек действительно «будет тебе (миссионеру) яко мытарь». Не «яко неуспевающий студент», которому просто вот что-то еще надо дообъяснить, а именно мытарь — человек, сознательно вставший на путь коррупции… В этом случае миссионеру остается лишь молитва и надежда на то, что Бог Сам найдет способ разрушения этих страстных скафандров.

Миссионер тут лишь должен лишить этого невольника страстей удобного оправдания своего неверия — «мол, мне избыток научных знаний мешает молиться». Надо сделать для такого невера очевидным простой вопрос: «Подумай сам: может быть, ты в Церковь не идешь просто потому, что боишься жить по совести? Может быть, ты не хочешь жить в чистоте? Может быть, ты заповедей наших боишься? Не догм — а заповедей?».

Есть неверие от горя. Что делать с плачущими? — «Плакать вместе с ними», — советовал в таких случаях отец Александр Ельчанинов.

Есть неверие, которое тяготится собою. «Бога, к сожалению, нет». Это самоощущение Пушкина в годы кишиневской ссылки. «Ум жаждет Божества, а сердце не находит». Мир такого невера добротен с его точки зрения, но недостаточен. Ему хотелось бы обрести веру, но он не видит путей к ней.

Есть неверие, которое знает, что Бога нет. Это опыт отсутствия Бога. Отсутствие опыта не надо путать с опытом отсутствия. Тут именно опыт, ощущение пустоты. Тошноты. Заброшенности. Это мир Сартра[939] и Камю. Мир такого невера катастрофичен, но он не видит путей спасения из облепившей его пустоты.

В этих случаях миссионер может предложить не аргументы, а молитвы. Причем не только свои. Тут уместно призвать к молитве и самого невера. Попробуй совершить то, что кажется невозможным. И в этой практике преодолеешь немощи своей теории.

Есть неверие от лени, от бескультурья, от неумения логически мыслить. Например, им Бог нужен, а Церковь — нет. Вот тут мы и должны пояснить, что связь Бога и Церкви органична.

Есть неверие от незнания. Человек искренне и совестно и умно поверил неправде

— Церкви или глянувшейся ему правде другой веры. В его кругозор просто не попали добрые изложения веры православной. Он не знал, что то, что он осудил в жизни Церкви, и сама Церковь осуждает, а отнюдь не предписывает и даже не терпит (а в иных случаях это может оказаться и просто прямой, фактической неправдой). Он не знал, что то, что любо ему в иной вере, есть и в православии, причем в большей полноте.

В этих двух случаях возможна уже прямая и собственно миссионерская работа.

И есть неверие из-за нас.

В Евангелии есть удивительная история о слепорожденном, который услышал, что в Палестине появился целитель по имени Иисус. У него не было шансов встретиться с Ним, потому что он был слеп и прикован к одному месту. Но однажды, сидя у дороги и собирая милостыню, он понял, что мимо него проходит тот самый Иисус. И закричал: Иисусе! Помилуй меня! А вот те, кто шел вместе со Христом, т. е. первые христиане, зашикали: не отвлекай, не мешай… Именно это слишком часто происходит в нашей церковной жизни: когда люди, которые раньше стали христианами, обвыкли в своей вере, поскучнели и стали не помощью, а скорее препятствием для христианизации других людей.

Что может делать Церковь? Прежде всего — не мешать, не травмировать нашим собственным поведением тех, кто еще в поиске.

«Есть люди, у которых несчастный опыт церкви»[940]. Это надо помнить — помнить не только о цельбоносности, но и о травматичности православия. Люди пробуют приблизиться к нам, присматриваются к нам. И вдруг понимают, что чего-то главного в нас нет. «Ведь и теперь не другое что соблазняет язычников, а именно то, что нет любви… Мы, истинно мы виноваты в том, что язычники остаются в заблуждении… Они видят, что мы хуже зверей терзаем ближнего своего, и потому называют нас язвою вселенной»[941]. «Не были бы нужны слова, если бы жизнь наша сияла; не были бы нужны учителя, если бы мы творили дела благая. Никто не остался бы язычником, если бы мы были христианами, как следует. Если бы мы соблюдали заповеди Христовы, если бы мы благодушно переносили обиды и насилия, то никто не был бы столь диким, чтобы не обратиться к истинной вере. Один был Павел, и столько людей привлек к себе. Если бы мы все были такими, то сколько вселенных мы обратили бы? Теперь христиане многочисленнее язычников. Между тем когда другим искусствам один может научить сто отроков, здесь, несмотря на то, что есть много учителей и что их гораздо больше, нежели учеников, никто не присоединяется. Если видят, что и мы того же желаем, (чего и они), то есть, почестей и власти, то как они могут почувствовать уважение к христианству? Они видят что мы столько же пристрастны к деньгам, как и они, и даже еще больше, перед смертью так же, как и они, трепещем, боимся бедности наравне с ними, в болезнях, как в двери: то Бог. Ты видишь дыру в земле: то Бог. Бог есть молчание, бог есть отсутствие. Бог есть одиночество людское. Нет никого, кроме меня, я сам решал, какое зло чинить. Я сам избрал добро. Я жульничал: я творил чудеса. Сегодня я сам обвиняю себя. Один лишь я мог отпустить свои грехи. Я — человек. Если есть Бог, то человек ничто; если существует человек… Куда ты бежишь?.. Вот и началось царствие человека на земле. Хорошее начало. Пошли, Насти! Я буду палачом и мясником… Я не отступлю. Заставлю их трепетать от страха передо мной, раз нет иного способа их любить. Буду повелевать, раз нет иного способа их любить. Буду одинок под этими пустыми небесами — раз нет иного способа быть вместе со всеми. Идет война — я буду воевать» (Сартр. Дьявол и Господь Бог). и они, ропщем, одинаково любим власть и силу. Итак, ради чего они станут веровать? Ради знамений? Но их уже больше нет. Ради жизни праведной? Но она уже погибла. Ради любви? Но ее и следа нигде не видно»[942].

Поэтому миссионер должен и сам знать горькие страницы церковной истории жизни, и уметь их не скрывать. Люди не слепые. Христианство для них уже давно не новинка и не заокеанская диковинка, привезенная «белыми богами». Наши болячки им знакомы.

Не возмутились церковные иерархи теми приходскими искажениями, по мере нарастания которых иконопочитание переходило в идолопоклонство — и возникла ересь иконоборчеств. В 820-х годах император Михаил Il в письме к франкскому королю Людовику Благочестивому так пояснял свой поворот к иконоборчеству: «Многие из церковных людей и мирян сделались виновниками злых новшеств: изгнали честные и животворящие кресты из святых храмов и на место их поставили иконы с возжженными перед ними свечами и стали оказывать им такое же поклонение, как честному и животворящему древу, пением псалмов и молитвами просили от икон помощи, многие возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при святом крещении. Желая принять монашеский чин, многие предпочитали отдавать свои волосы не духовным лицам, как это было в обычае, а складывать при иконах. Некоторые из священников и клириков скоблят краски с икон, смешивают их с причастием и дают эту смесь желающим вместо причащения. Другие возлагали Тело Христово на образа и отсюда приобщались святых тайн. Некоторые, презрев храмы Божий, устраивали в частных домах алтари из икон и на них совершали священные таинства»[943]. Добавим сюда еще и практику брать иконы в крестные отцы (практику, увы, одобрявшуюся даже преподобным Федором Студитом[944]) — и будет понятно, что у иконоборцев были поводы для их бунта…

Прибалтика оказалась отрезана от Руси также по грехам церковных иерархов. В1355 году Константинопольская патриархия устроила настоящие торги вокруг проблемы русской митрополии (вопрос был в том, где ее ставить — в Вильне или Москве). Литовский князь Ольгерд, посмотрев на это, отказался креститься. Он сказал, что лучше покланяться солнцу, чем тому бесу любостяжательства, который сделался ромейским идолом… [945]

Не менее наблюдательны бывали и жители крайней восточной границы России — камчадалы: «К сожалению, некоторые язычники даже при полном сознании пустоты шаманских верований все же пугливо держатся в стороне и от христианства вследствие нехристианского поведения русского населения. Язычники спрашивают миссионера:'^ где же светлый Бог вон у тех, которые день и ночь шаманят за картами и вином, грабят нас и дают грабить другим?" Что должен ответить простодушным язычникам миссионер, не имеющий около себя своих русских собратий? Разве мыслимо с успехом проповедовать Христа диким племенам и предлагать им войти в духовное единение с такой средой, от которой с ужасом отвращается их детское сердце?»[946].

Оттого и нужно миссионерское покаяние. Для этих целей я составил целую антологию церковного плача[947].

Когда мы произносим слово «Православие», то у нас, церковных людей, с этим словом связано воспоминание о чувстве легкости и радости после исповеди, о глазах старца, с которым довелось однажды встретиться, о глубине православной мысли, к которой довелось прикоснуться, о евангельской страничке, которая однажды была «понята»… А какие ассоциации со словом «Православие» у людей, стоящих вне Церкви? Для них это синоним скучной проповеди и приходской злюки. Как видим, слово одно, но только для разных людей оно сопряжено с совсем разными представлениями. "Суперомоним": фонетически тождественное слово, обозначающее даже не то что разные, а просто противоположные реалии.

И не всегда именно они виноваты, что у них сложился именно такой ассоциативный ряд…

Есть неверы, которые остаются неверами по моей личной вине. Они заглянули мне в глаза и не увидели там другой вселенной. И тогда рождается упрек: «Мы говорим: вот что предыдущие поколения познали о Боге, значит, это правда, потому что они были святые. А люди на нас смотрят и думают: святыми, может, ОНИ были, а чем это ТЕБЯ переменило?.. Для того, чтобы стать миссионером, чтобы передавать свою веру, надо, чтобы эта вера ТЕБЯ так потрясла, так изменила, что люди, встречая тебя, могли сказать: "О, это не изваяние, это — живой человек. Я хочу стать таким, как он, не потому что он так или сяк верит, а потому что он стал такой, он стал иконой!.. Я хочу встретить Бога, а не Его описание"»[948].

— Многие люди не могут переступить какой-то внутренний барьер, чтобы открыть свою душу Богу. Не является ли такой преградой боязнь очередной раз обмануться — разочароваться рано или поздно в вере так же, как, например, в коммунистической идее светлого будущего?

— Не думаю, что кто-то удерживается вдали от церкви именно из боязни разочарования. В обществе не ощущается недостатка в людях, готовых откликаться и доверяться. Напротив, в самых разных областях жизни мы ежедневно натыкаемся на свидетельства того, что доверчивость людей выше всякого разумного уровня — люди приходят в энтузиазм от финансовых пирамид, от очередных спасителей России, от мировой демократии и от новых таблеток. Что уж говорить о религии! Потому сегодня важнее проповедовать недоверие как добродетель: «Погодите, остановитесь, охладите энтузиазм, вдумайтесь!». Даже когда речь идет о собственно церковной жизни — и тут приходится порой осаживать: «Полно-те, Вы уверены что избранный Вами духовный советчик духовно и психически здрав?». А когда речь идет о нецерковных мистических кружках, то тут уж тем более уместно спросить: «С чего вы взяли, что голос, который услышал вчера ваш знакомый, является свидетельством высоких духовных дарований проповедника, а не расстройства желу… простите, рассудка?»

Кстати, и когда речь идет о вхождении в церковную жизнь, полезно осаживать человека на самом пороге[949]. Не столько подталкивать к крещению, сколько удерживать от него. Ты всерьез понимаешь, куда ты пришел и зачем? Ты понимаешь, что в твоей жизни должен произойти перелом? Что это нельзя делать между делом? Ты знаешь, как твоя жизнь изменится, если ты станешь христианином? Ты готов вынести эти изменения? Не столько веры надо сегодня требовать от человека, сколько осознанности его веры.

— Как человек может идти к обретению веры?

— Первый шаг рождающейся веры — это отражение реальности. Слово «отражение» я употребляю в данном случае в военном смысле этого слова, как отражают атаку. Я не хочу знака равенства между «привычным» и «бытием». Я не хочу, чтобы вот то, что сейчас навязано моим глазам и чувствам, что для меня привычно — чтобы оно было всегдашним и единственным. Это не должно быть всей правдой.

Есть удивительное стихотворение Александра Зиновьева, — «Молитва верующего безбожника» (Кстати говоря, у меня есть мечта — издать антологию «Молитвы советскихатеистов», советских поэтов. Там будет место и для «Молитв» Булата Окуджавы, и Высоцкого, Евтушенко, и многих-многих других). Так вот, у Зиновьева были такие строчки:

Установлено фазотронами

В лабораториях и кабинетах:

Хромосомами и электронами мир заполнен —

Тебя в нем нет.

Коли нет, так нет, ну и что же, Пережиток, поповская муть, Только я умоляю: «Боже, Для меня ты немножко будь!».

Я помню рассказ одной девушки. Сама родом из советской интеллигентноневерующей семьи, она как-то встретила верующую сверстницу. Обменялись телефонами. Из вежливости — у нее и в мысли не было интересоваться вопросами религии… Но всю следующую ночь эта девушка не могла уснуть, потому что ее неотвязно мучила одна мысль: «Если я сейчас не позвоню своей новой знакомой, в моей жизни больше никогда ничего не произойдет».

Современному человеку уже трудно понять всю убедительность этого кошмара эпохи развитого социализма… Когда всё по пятилеткам, всё по плану. Жизнь просматривалась вся, вплоть до могилы: когда ты окончишь университет — куда тебя распределят — какая у тебя будет зарплата через 5 лет — какая у тебя будет квартира через 15 лет — какой медалью тебя наградят в 55 лет — какой будет твоя пенсия — на каком кладбище тебя похоронят… Все было ясно в плановой экономике вплоть до типового могильного памятника. И берет оторопь: неужели всё, колея проложена, красные флажки расставлены, и свернуть никуда не дано…

И от этой распланированной ясности девчонке стало тошно, она захотела впустить в свою жизнь что-то новое. И среди ночи она позвонила своей странной знакомой. И через полгода крестилась сама…

Вот почему для многих людей в те брежневские годы поворот взгляда, думающего, задающего вопросы, а затем и головы и судьбы в сторону религии — это был поиск кислорода. Это был — Выход. Исход.

Так вот первый шаг к вере — «не хочу!». Не позволю себе превратиться в «совокупность общественных отношений»!

Второй шаг веры — понуждение себя к пониманию еще чужой, еще не моей веры. Какой-то смысл там, для них и у них — все же есть…

Третий шаг — пробуждение желания: чтобы та «заграница», та, чужая, вера стала бы моей. Это желание находится в эту пору еще в разладе с разумом: он твердит, что граница между мирами веры и неверия непереходима.

Четвертый шаг веры — вновь волюнтаризм (ибо именно шаг, поступок) — «я хочу, чтобы было иначе. Мне нужно, чтобы Небо — было!». Здесь именно не уму, но воле дано решать, что есть, а чего нет.

А дальше — уже не психология, а онтология. Чудо, которого может и не быть, несмотря на все усилия человеческой воли. Миссионер может быть спутником и помощником только на первых трех шагах.

Могу посоветовать молитву (она может быть и первой, начальной, робкой, но она же может быть и умудрённейшей):

«Господи! Не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить Тебя. Отче, даждь рабу Твоему, чего я сам и просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения, только предстою пред Тобою. Сердце мое отверсто, ты зриши нужды, которых я не зрю. Зри и сотвори со мною по милости Твоей, порази и исцели, низложи и подыми меня. Научи меня молиться и Сам во мне молись. Аминь».

Эта молитва была составлена святителем московским митрополитом Филаретом (Дроздовым) в XIX столетии.

— Кого можно назвать религиозным человеком?

— Религиозным может считаться человек, который в своей жизни сделал хотя бы один поступок по религиозным соображениям. Не по моральным принципам, а именно ради Бога. Скажем, стоял на пороге совершения какой-то подлости и остановился только потому, что вспомнил, что Бог этого не велит. Если хотя бы однажды такой поступок был в жизни человека, значит, религиозная тематика вошла в его жизнь.

Православный же человек — это тот, кто судит себя по заповедям Евангелия и Церкви. Он, может быть, не всегда их исполняет — наверное, на свете нет ни одного человека, который бы эти заповеди во всех подробностях исполнял бы в каждой жизненной ситуации. Но если человек, согрешив, понимает, что он согрешил, а не оправдывает себя («это, мол, все делают, это нормально, это современно») — вот в этом случае это православный человек. Он смотрит на себя глазами Православия.

— Чем отличается жизнь верующего человека от жизни того, кто по каким-то причинам не нашел пути к Богу?

— Мир, в котором живет верующий человек, отличается от мира неверующего как мир человека, у которого есть цветное видение, от мира человека, видящего все в черно-белых тонах. Все дело в том, что для верующего человека любое событие, происходящее с ним, не равно себе самому. Все, что происходит в его жизни и вокруг него, это некая книга откровений — с осознанным, осмысленным сюжетом. Мир перестает быть случайным награмождением событий, случайной игрой социальных или иных атомов. Сквозь него начинает проглядывать замысел. Замысел, который надо стремиться осознать, понять.

К этому опознанию и стремится верующий человек. Не случайно первая заповедь, которую получил Адам, гласила: «Назови имена животных». Такова вообще задача религии — назвать, наименовать, то есть — очеловечить мир, который встречает человека. Человек очеловечивает мир тем, что видит в нем свои, человеческие смыслы, узнает в нем себя самого, видит свои интересы, дает всему свои имена. Мир перестает быть безымянным, равнодушным, когда в него внесены человеческие ориентиры. И тогда поток жизни, который проносится мимо нас, соотносится с нами. Религия — это дерзкая попытка считать всю Вселенную значимой для человека.

— Зачем нужно креститься?

— Чтобы умереть. Я считаю, что креститься взрослый человек может только тогда, когда он смертельно надоел самому себе. Крещение — это вопль к Богу: Господи, ну можно я стану другим, я устал от себя самого. Дай мне возможность быть другим.

Крещение — это смерть во Христе и воскресение в Нём. У язычников есть идея переселения душ, когда душа переселяется в разные тела. В Православии наоборот — в одном и том же теле может жить много душ. У Николая Гумилева есть замечательные строки:

Только змеи сбрасывают кожу, Мы меняем души, не тела.

Крещение — это покаянное обновление, покаянный кризис, когда человек износил свою прежнюю душу и мечтает о том, чтобы Господь даровал ему обновлённую совесть. В церковнославянском переводе послания апостола Петра так говорится: «Крещение же есть испрошение у Бога совести благи». Заметьте, не обещание Богу доброй совести, а испрошение у Бога «совести благи». С точки зрения протестантов — это я Богу обещаю: «я перед лицом своих товарищей обещаю и клянусь жить, учиться и бороться, как завещал великий» Христос (клятва юного христианина). А в церковнославянском переводе и в греческом оригинале смысл другой — это я прошу у Бога, чтобы Он дал мне новую совесть. Но человек, который ещё не начал тяготиться самим собой, которому и со своей старой совестью хорошо, никогда не поймёт, от чего спасает Евангелие.

— Христос был православным или католиком?

— Христос подарил людям такой опыт, который наиболее адекватно был осмыслен именно в православии.

— Что такое миссионерство?

— Если спросить церковных людей, как они пришли к вере, то большинство после небольшого раздумья скажет «Не знаю… Господь привел». Очень мало кто испытал на себе прилагаемое к нему постороннее и сознательное миссионерское православное усилие. Мало кто может сказать — мой путь к вере начался с того, что священник (не мама и не муж, не сестра и не бабушка) вошел в наш класс и стал рассказывать о православии.

При исследовании истории христианской миссии «нужно остерегаться того заблуждения, что каждый, переходивший в христианство, приобретаем был посредством полной в своих существенных чертах миссионерской проповеди. Источники, насколько они объясняют нам дело, рисуют совсем другую картину — и притом за всю доконстантиновскую эпоху. В бесчисленных случаях то, что вызывало решение, было лишь лучом света: один приобретался посредством Ветхого Завета, другой — заклинателями демонов, третий — чистотой христианской жизни, иной — монотеизмом или надеждой на вечную жизнь, глубиной умозрения или социальным положением, какое он получал. Но наиболее часто один верующий возбуждал другого, как пророк помазывает пророка; пример — не только мученики, — но и личное осуществление христианской жизни порождало подражание. Полное знание христианского учения, которое еще во Il в. уподоблялось мягкому воску, было принадлежностью еще весьма немногих: «Idiatae, quarum semper major pars est», — говорил Тертуллиан ('невежи, составляющие всегда большую часть", и Ипполит жалуется на невежество епископов; также и знание Священного Писания оставалось преимуществом немногих, столь сложным и трудным для понимания казалось это… Самыми многочисленными и наиболее успешными миссионерами были не уполномоченные учителя, а сами христиане, насколько они оказывались верными и твердыми. Как мало мы слышим о результатах первых и как много о действиях последних!»[950].

Проповедуют и камни. Причем не только тогда, когда и они сложены в прекрасные соборы, но и тогда, когда они являют руины древних храмов. При виде этих руин, усеявших в XX веке нашу Родину, у многих людей сжимается сердце, и даже у атеистов рождается покаянное чувство…

Каково имя самого великого русского христианского проповедника XX века? Кто привел более всего сердец ко Христу? Кто в самые мрачные годы госатеизма вновь и вновь будоражил души тысяч людей и поворачивал их лицом к Евангелию? Нет, это не отец Александр Мень, не митрополит Николай Ярушевич и не митрополит Антоний Сурожский. Ясно, что это и не Билли Грэм. Это — Андрей Рублев. Его иконы, как и «черные доски» других древних иконописцев своими поразительными глазами тревожили души, не давали им окончательно потонуть в потоках атеистических издевок над Евангелием и Россией. Эмпирически, фактически, тысячами и тысячами судеб доказано, что икона может быть проповедью.

И сегодня люди могут быть привлекаемы в церковь просто добрым взглядом. Светлым лицом. Причем не только старца. Однажды я взял с собой в поездку семинариста в качестве наглядного пособия — вот «жертва православной педагогики», посмотрите на него и подумайте — стоит ли бояться вхождения веры в мир наших детей?!.. По правде говоря, парень был не очень речист. Но он так замечательно краснел, когда ему задавали вопросы, что в итоге ему ноутбук подарили!

А сколько случаев, когда человек, которого не могли убедить самые умные и искусные проповедники, покаянно изменялся просто от стояния рядом с батюшкой, от одного его слова, от тепла и глубины его глаз?! «О духовном сословии часто говорят пренебрежительно, и это давняя традиция. Но каковы бы ни были недостатки его, в этой среде так обыкновенно встречаются люди праведные, люди поистине Божьи, иэто гораздо удивительней… Обыкновенный русский священник — не проповедник, не миссионер, но он человек, как правило, незамутненной, неколебимой веры. Конечно, он не всегда умеет жить по ней, но ему самому в ней как-то привольно, в ней ему хорошо, и вот к этой щедрой, раздольной "естественности" своей веры он — не навязчиво, ненароком — умеет приобщить и других. У него нет особых трудностей с "демифологизацией", и его не точит сомнение в полезности его жизненного дела. Скорее уж следовало бы упрекнуть его в избытке благодушия перед лицом наседающего атеистического мира. За его плечами стоит полнокровный, глубоко укоренившийся в душе литургический опыт, и о него разбиваются многие беды и житейские неурядицы. И мало кто из людей так конкретно чувствует свою пригодность, свою необходимость другим, ближним, и это чувство как нельзя более характерно именно для сегодняшнего дня и для наших условий»[951].

И мирянин может привлечь к вере просто примером доброй и совестной жизни, доказывающей, что не все еще поглощено «тусовкой».

Не только словами можно свидетельствовать о Христе. В человеке может быть накоплено столько сердечного света, что через его добро и доброту люди будут узнавать Небесного Отца (см. Мф 5:16): «Вот присутствие-то этого осязаемого, очевидного дара свыше, то есть сверхобыкновенного человеческого, и подняло вокруг Иоанна Кронштадтского неописуемое волнение: люди потянулись к нему не за помощью себе, не по слабости своей, не среди своего страдания, — они потянулись к нему как к живому свидетельству небесных сил, как к живому знаку того, что Небеса живы, божественны и благодатны»[952].

По замечанию А. Бергсона, «святые всего лишь существуют, но их существование есть призыв»[953]. Вот пример такого призыва из жизни Франциска Ассизского. Однажды Франциск сказал послушнику: «Пойдем в город на проповедь». Они пошли и всю дорогу тихо беседовали между собой о духовных предметах. Прошли весь город, повернули назад и так дошли до самого монастыря. Молодой брат в удивлении спросил: «Отец, а когда же мы будем проповедовать?». Но Франциск сказал: «Разве ты не заметил, что мы все время проповедовали? Мы шли благопристойно, беседовали о достойнейших предметах, встречавшиеся смотрели на нас и получали мир и успокоение. Ведь проповедь заключается не только в словах, но и в самом поведении». Верно: если батюшка живет Православием, а не «ходит на работу» в свой приход — это тоже миссионерство.

Монастыри, отделенные стенами от мира — разве не проповедь миру? Сколько людей делало шаг от экскурсии к паломничеству при посещении русских монастырей? Ехали в «государственный музей-заповедник», а приезжали в Свято-Троице-Сергиеву Лавру и с удивлением обнаруживали, что христианином можно быть и сегодня.

Разве не проповедь Христа — колокольный звон?[954].

Разве не проповедует Христа православный храм?

Разве не напоминает о Христе священник, идущий по городу в рясе?

Разве не проповедуют воскресение Христово старые православные кладбища?

В конце концов даже детские крестины и отпевания родителей-стариков, осуждаемые протестантской догматикой, не являются ли для многих первым соприкосновением с миром христиан и первой молитвой ко Христу?

У Владимира Зелинского есть свидетельство о проповеди Богослужением: «Чаще всего просветительскую функцию у нас выполняет только богослужение, сам распев, молитвенный строй или теплота, им излучаемая… В православную Церковь никто не зовет, туда приходят сами»[955].

Словесная же проповедь может быть экспромтной, ситуативной — когда у попутчика в рясе спросили о его жизни и вере.

Наконец, есть молитва о неверующих — в том числе и молитвы людей, далеких от словесного миссионерства. По мудрому замечанию блаженного Августина, следует в общении с обращаемыми «больше говорить Богу о них, чем им о Боге».

Но все же миссионерство я предпочитаю понимать в узком смысле. Это сознательная активность, усилие, специально направленное к неродным тебе людям с тем, чтобы поделиться с ними своей верой. И это не разовый эпизод, а стержень жизни миссионера. Если это твое желание одобряется Церковью и она посылает тебя на проповедь — ты миссионер.

Соответственно, при разговоре о миссионерстве я предпочитаю держать в уме не «миссию присутствия» или «миссию милосердия», не низовую приходскую «миссионерскую приветливость» и не эпизодический разговор с попутчиком, не вразумляющее чудо Божие и не молитву о таком чуде. Миссию я понимаю прежде всего как труд миссионера. Это очень тавтологично, но зато логично. То, что делает миссионер, и есть миссия. Сначала надо понять этот аспект миссии, а потом уж говорить об иных. Иначе мы опять зальем свои глаза и уши толстым слоем сладкой патоки — мол, нам и говорить-то не надо, чтобы быть апостолами: колокольни и иконы это делают вместо нас… Миссионер использует любой повод для разговора о своей вере, ищет эти поводы и создает их.

— А чем «миссионер» отличается от «пастыря»?

— Миссионер может быть и священником, и пастырем, и пассажиром автобуса, и покупателем, и мужем, и сыном, и гражданином, и паломником. То есть один и тот же человек в разных ситуациях может быть разным. Но личностная идентичность не означает тождество этих аспектов или служений.

Пастырь обращается к тем, кто уже ему доверяет. Миссионер — к тем, кто сомневается и в нем самом, и в его словах, и в его вере. Цель миссии — вызвать доверие к Евангелию и Церкви, обратить ум от сомнений в истине христианства к позитивному вопрошанию — чтобы человек научился вопрошать у самого Христа и у Его Церкви: «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?». Ответ на такой вопрос и реализация этого ответа — уже задача собственно внутрицерковной жизни (научение и освящение).

Не надо всю жизнь Церкви сводить к миссии — иначе задача собственно миссионерства так и не будет четко обозначена, а значит, и решена.

Граница, где кончается миссия и начинается церковное пастырство, понятна: это граница смены интонаций. Миссионер оправдывает свою веру, объясняет, доказывает. Пастырь — наставляет. Миссионер критикует мировоззрения, пастырь — самого человека, ставшего его духовным сыном.

Миссионер очеловечивает, церковное пастырство — обоживает. Очеловечивает в смысле освобождает от слишком низких навесных потолков и идолов. И это скорее собственно человеческая работа миссионера. А вот пастырь вводит людей в мир церковных таинств. Тут уже действует Дух и конечным плодом этих действий и должно стать превосхождение только человеческого уровня бытия и «причастие Божескому естеству».

Сейчас появилась мода у церковных писателей говорить, что цель миссии — в обоживании космоса, в передаче людям Троической Божественной Жизни, что миссия — это вся жизнь Церкви… Но слишком широкое понимание приводит к дезориентации. Если вся жизнь Церкви — миссия, то собственно миссионерское служение оказывается незаметным. Ведь получается, что и епархиальный канцелярист — миссионер, и семинарский преподаватель. Исповедь священников у епархиального духовника, заседания Синода и Литургия верных — все окажется миссионерскими деяниями. В этом случае миссия теряет свою специфику, растворяется в повседневности церковной жизни.

Да и сам миссионер вряд ли станет говорить о своем труде в столь превыспренних словах — «я иду путем обоживания себя и моих слушателей, чтобы как и я, они стали участниками внутри-Троичной Божественной жизни!».

Не лучше ли по-простому сказать, что миссия — это слово, обращаемое Церковью к тем, кто не слышал, не принял или не понял ее Символа веры? «Не слышал» — это миссия к неверам и язычникам. «Не принял» — к неверам и еретикам. «Не понял» — миссия к своим, уже крещеным, но не оглашеным.

Если же говорить более традиционным церковным языком, то миссия — это керигма, а пастырство призвано даровать полноту жизни во Христе, явленной в Церкви.

«Иное догмат и иное проповедь. Догмат умалчивает, а проповедь обнародывает» — писал святитель Василий Великий[956]. Керигма — это область публичности, та сфера духовной жизни Церкви, о которой можно говорить «внешним». «Догмат» — это внутреннее правило веры, некое правило Богообщения.

Керигма может меняться. Людям, пленившим свой ум идеей несвободного рока и кармы, керигма должна возвещать о свободе человека и его ответственности. Людям, уставшим от бега в беличьем колесе карьеры, керигма скажет о многомерности человека. Людям, запаянным в своем одиночестве, керигма скажет о Том Собеседнике, Который всегда близок, и о «таинстве ближнего». Когда все кругом кричит о слиянии, терпимости и толерантности, из этого потока христианство выделит именно нескрываемая «исключительность» и антиэкуменичность нашей веры…

В общем, священники — в алтаре. Миссионер — на улице.

— Есть ли шансы логическими, историческими, риторическими аргументами доказать, что православие — единственная истинная вера, или же православие «не доказуемо, а показуемо»?

— Аргументы в богословии — инструмент не столько строительный, сколько «отбойный». Они не столько доказывают истинность православия, сколько разрушают карикатурные представления о нем. Можно рационально разобрать завалы антицерковных суеверий, и тем самым расчистить дорогу для интуитивного озарения верой.

Назначение апологетики — лишить неверие рациональных костылей, не позволить неверу облагораживать мотивы своего неверия.

Вот в начале XX века в поезде из Питера в Москву в одном купе встретились батюшка и студент. Батюшка, как и положено его сословию во все времена — в рясе. Студент, как и положено его сословию в те времена — в революции. И начинает юноша задирать священника: «А знаете, святой отец, я в Бога-то не верю!». И смотрит испытующе… Батюшка же отвечает: «Знаешь, я тоже…… Тут уж изумился студент: «Да вы бы хоть притворялись, что ли, что вы верите, вам же за это деньги платят!». А батюшка продолжает: «Видишь ли, в такого бога, в какого не веришь ты, в такого бога не верю и я. Ибо когда ты говоришь "бога нет", ты, наверно, представляешь себе седобородого старичка, сидящего на облаке и бросающего на землю молнии… Но христианство не верит в таких богов. Открой учебник догматического богословия и посмотри, какие смыслы мы сопрягаем со словом "Бог", и, может быть, в таком случае, ты не станешь отрицать нашу веру».

Богословие умеет защищаться. Но оно плохо подходит для понудительного нападения. Коня можно подвести к воде. Но заставить пить его нельзя.

— Что сегодня подразумевается под словом «миссия»?

— Увы, это не отнюдь не проповедь христианства туземцам заокеанских стран. В одиннадцатом столетии своей истории Русская Церковь вынуждена вновь вести миссию среди киевлян и новгородцев.

В середине XIX века святитель Иннокентий Московский написал простое наставление в христианской вере для алеутов на их языке. Позднее «Указание пути к Царствию Небесному» было переведено на русский — и оказалось долгожданным понятным словом, где и русскому народу рассказывалось о русской вере. С1839 по 1885 год эта книжица выдержала 46 изданий!

Для Русской Церкви это оказалось шокирующей новостью: оказывается, просвещать надо не дикарей и заокеанские пространства, а свой же вроде бы давно уже крещеный народ.

В 1839 году преподобный Макарий Алтайский настаивает, что миссия должна вестись не только среди иностранцев или сектантов, но и среди православно-русского населения. Иначе язычники скажут миссионерам: «Почему же вы мучите нас, когда старых христиан своих не учите знать христианскую веру?»[957]. «И это еще не все наше горе. Русские земледельцы пребывают здесь в плачевной бедности понятий о Боге истинном и вере спасительной, а между тем необходимость принуждает ставить их восприемниками при священной купели во время крещения инородцев, которые нередко потом и живут у сих отцов своих по крещении. Но могут ли сии отцы научить сих детей своих тому, чего не знают сами? Могут ли передать им истинное усердие к молитве, если сами не имеют его, а довольствуются и усыпляют совесть некоторым количеством безобразных движений головы и руки? Могут ли возбудить в них желание вникать в существенное добро христианской веры и заботу о исполнении главных обязанностей христианина, когда сами поставляют все благочестие в том, что не едят мясного в посты и не того остерегаются, чтобы ругательным словом уст не осквернить, а только чтобы не оскоромиться? Могут ли сообщить им усердие к церковному Богослужению и в особенности благоговение и любовь к таинству Тела и Крови Христовой, когда сами весьма редко появляются в церкви и немногие приступают к Божественному Причащению?»[958].

Но, пожалуй, лишь преподобный Иоанн Кронштадтский стал первым, кто не только осознал необходимость миссии, ведомой к русскому народу в России, но и стал на путь святой реализации этой святой задачи.

Миссия — это способ выживания Церкви в нецерковном и антицерковном мире. Когда арабы-мусульмане давили христианство на Востоке, проповедь Евангелия уходила на север. Именно века успеха ислама — это и века успеха христианской миссии у славян, германцев, прибалтов и скандинавов. Не будь этого миссионерского прорыва — и было бы неясно, устояла бы вообще христианская семья народов…

И сегодня — чем более антицерковно настроено светское общество, тем больше осознанности требуется от христианина, тем больше он должен знать о своей вере, чтобы твердо в ней стоять и избегать всяких подделок под Православие, избегать сомнений. Поэтому миссия — это не только обращение нецерковных людей, это и способ удержания людей, которые уже пришли в Церковь.

И пространство миссии сегодня не далекие пустыни и джунгли. Патриарх Алексий говорит о «миссии в крупных городах и промышленно-рабочих центрах»[959].

Сегодня эта миссия называется «внутренней», и ее задача видится в том, чтобы «пробудить веру, спящую в душах номинальных христиан». Проще говоря — христианизация христиан, т. е. людей, которые православны по крещению и (порой) по своим ритуальным действиям, но не в силу внутреннего и осознанного выбора[960].

Важно знать, что плоды миссии могут стираться. В духовной жизни однажды достигнутый успех может быть утрачен. Так и во внутренней жизни отдельного человека, так и в жизни народа и народов. Если и в самом деле апостол Андрей ходил по Днепру и поднимался до Валаама — то придется признать, что его семена тут не взошли. От якобы основанных им местных христианских общин не осталось и следа. И через тысячу лет, когда пришло время крещения Руси, пришлось священников везти издалека, с Балкан, а не созывать из лесов хоронившихся там апостольских учеников… Вся центральная и западная Европа, Северная Африка и Ближний Восток говорят о том, что целые народы могут утрачивать некогда принятое ими православие. Где церкви, управлявшиеся святителями Василием Великим[961] и Григорием Богословом, блаженным Августином и Киприаном Карфагенским?

Так что православный миссионер в отличие от идеолога православизации должен исходить из не-обреченности русского народа на возвращение к православию. Это — не очевидность и не неизбежность, а очень трудный путь, который может и оборваться…

— Миссионерский застой?

— Да, и причем уже давний. Еще в четвертом веке святитель Григорий Богослов сказал о постыдности нашего молчания: «Мне стыдно сказать, как обстоят дела, но я все же скажу. Хотя мы поставлены быть учителями блага, мы являемся мастерской всех зол, и наше молчание кричит»[962].

— Есть ли устав и канон миссионерства?

— Нет.

— Ну, а если бы был «миссионерский типикон», вы бы точно его исполняли?

— Это смотря, когда и кем такой «миссионерский типикон» был бы составлен.

Апостольский — стал бы исполнять. Точнее — если бы он был написан апостолом Павлом. А вот к миссионерским заветам апостола Петра по причинам, известным любому историку миссии (см. Галл 2:14), отнесся бы уже более вдумчиво и осторожно[963].

Если этот типикон был бы написан святителем Николаем Японским — стал бы[964]. А вот миссионерский устав, написанный святителем Димитрием Ростовским, боюсь, был бы слишком ориентирован на задействование «административного ресурса».

«Наставления священнику, назначаемому для обращения иноверных и руководствования обращенных в христианскую веру», написанные святителем Иннокентием Московским в 1840 году[965], очень хороши, но мало подробны. Некоторые же его советы полагаю совсем неочевидными. Например, он советует начинать беседу с Ветхого Завета, закона Моисеова и затем переходить к Евангелию. Мне ближе метод преподобного Maкария Алтайского, который советовал прямо с Евангелия и начинать. Будь моя воля — я бы вообще запретил издавать книги Ветхого и Нового Заветов под одной обложкой. Слишком много людей, честно читая Библию с первых страниц, погрязали в подробностях древнееврейских войн и теряли интерес к Библии вообще… В конце концов, даже Евангелие древние миссионеры переводили поначалу не полностью, а лишь наиболее значимые «воскресные чтения» (Апракос). И каждая отдельная книга Писания (или группа книг) издавалась на отдельном свитке. При нынешней же манере издания Писаний главное — Евангелие — теряется где-то между сложностями Ветхого Завета и неудобопонятностью Апокалипсиса.

Много доброго я нахожу в «Мыслях о способах к успешному распространению христианской веры» преподобного Макария Алтайского[966]. Но ряд страниц этой его книги помечены утопическим азартом. Печать аракчеевской эпохи очень видна. Только вместо солдатских поселений — миссионерские…

«Стены миссионерских монастырей имели бы самую правильную фигуру великого четвероугольника, и в самом центре его, с крайнею точностью изысканном, был бы поставлен соборный храм, окруженный широкою аллеею, а над вратами передними — колокольня с часами, которые возвещали бы звоном о непрерывном течении неудержимого, невозвратного, непрестанно в неизвестную вечность нас увлекающего потока времени, означая не только крупные, но и малые доли его — минуты.

От соборного храма аллеи шли бы в разные стороны прямыми и соразмерными линиями к разным корпусам, составляющим чистый двор и отделяющим чистый от черного. Но и на черном дворе надлежало бы содержать все строения в правильности и стройности. Всю же стену монастыря опушили бы тройными аллеями, двумя узкими и одною между ними широкою. Между тем, в храме не принимали бы тех украшений, которые ничего не говорят ни уму ни сердцу. Представим в воображении деревянный, но зато безопасно и дешево сделанный свод внутри церкви, который был бы покрыт светло-лазоревою краскою и на котором были бы многие из созвездий небесных, сияющие в меди позолоченной. Из средоточия же сего свода на позолоченной также цепи спускалась бы люстра с семью светильниками горящими, под нею висело бы изображение земного шара, на котором видимы были бы все океаны, моря, великие реки и все системы гор в расположениях, сообразных действительности, но без названий, а над шаром земным — белый голубь с распущенными крылами, изображающий Духа Святого животворящего. Не правда ли, что, взирая на такой свод во время ночного праздничного Богослужения, мыслящий человек исполнился бы умиления…

Епископы вместе с начальниками семинарий и низших училищ каждый год из числа сирот и вообще из числа казенных воспитанников от десяти до двенадцати лет, избравши предназначенное количество отроков и снабдивши бельем и всем одеянием, отправляли бы их в миссионерский образовательный монастырь. Таким образом институт Миссионерской общины получил бы детей, уже умеющих читать и писать по-русски, по-гречески и по-латыни, знающих Катихизис, Священную историю вкратце, первые правила арифметики и обучившихся нотному пению…

Воображаю также, что в составе Миссионерского общества будут многие благочестивые особы из сословия господ-помещиков: тогда не будет ли приятно доброму господину, не охотно ли согласится всякая человеколюбивая госпожа поискать между вверенными им на добро земледельцами душ, отрешенных от мира, и хотя в мире живущих, но уже распятых для мира?

Частные попечители представляли бы ангелов-хранителей между воспитанниками, они сидели бы между ними за трапезою, они стояли бы между ними в церковном Богослужении. Эти частные попечители историю каждого дня своего рассказывали бы общему инспектору, а сей ежедневно вечером приходил бы к начальнику общины сказывать о состоянии воспитанников…

Частные попечители, благочинный в монастыре, инспектор института и все старшие братия вкупе с настоятелем общины строго поддерживали бы правило, которым по внутренним аллеям позволялась бы только спокойная прогулка и разговоры самые тихие. Все же отроческие и юношеские увеселения и гимнастические упражнения происходили бы под легким присмотром частных попечителей в аллеях, окружающих стены обители. Вообще старались бы соблюдать в монастыре спокойствие и безмолвие. Ни один воспитанник не имел бы права идти прогуливаться, не получив благословения от частного попечителя.

Женщинам, не исключая самих матерей, сестер и других ближайших сродниц, был бы совершенно воспрещен вход во всякие келлии и трапезу монастыря, а поставили бы гостиницу за стеною монастыря. Туда могли бы воспитанники приходить днем для свидания с посетителями, однако не без присмотра.

Воспитанники ходили бы в церковь и возвращались бы из церкви в келии вкупе все, ровным шагом, рядами, вместе с частными попечителями; входили бы в храм как можно благочиннее, не стуча в пол, но тихо, безмолвно становились бы отделениями, предварительно соразмеренными, в местах назначенных, без всякого замешательства, и стояли бы рядами, которые были бы разделены промежутками, достаточными для того, чтоб или начальнику обители, или инспектору института, или дневальному попечителю было удобно пройти с фимиамом между рядами.

Все вообще братия Миссионерского Образовательного монастыря согласились бы не харкать и не сморкать в церкви без крайней необходимости и с необузданною гласностию, но укрощать, сколько возможно, и в этом природу силою воли, руководствуемой благоговением и христианскою учтивостию. В сем уважении как воспитанникам, так и всем братиям Образовательного Миссионерского монастыря было бы воспрещено плевать на пол в церкви, а если кому нельзя не плевать, тот плевал бы в платок свой, но сколько можно скромнее и приличнее. Чтобы воспитанники могли, как и все братия, во время бдений сидеть в продолжение чтений и пения седальных, для того поделали бы круглые, отнюдь не широкие стулья деревянные без ручек и спинок, подобные простым отрубкам от бревен.

Мера сна в этой обители была бы шесть часов.

Воспитанники имели бы пищу общую со всеми братиями, и потому мясных яств не было бы в общей трапезе монастыря, но в больнице, по предписанию врача, употребление мясной пищи было бы разрешено. Впрочем, и общая трапеза братская не была бы скудна и тоща: в каждый день обед и ужин, хлеб ржаной и пшеничный, холодное из картофеля, соленых огурцов, моркови и свеклы с горчицею (все это было бы непокупное), щи из белой капусты со сметаною и коровьим маслом, каша гречневая, крутая, красная, масляная, суп из ячневых круп также с коровьим маслом, сельди et cet.; в обыкновенные дни — два блюда, в праздники — три и четыре. Выдавали бы из запасов общины чай и сахар учащим и учащимся братиям, больным, служащим в церкви, многим другим и даже всем, хотя разными мерами и в разные сроки.

Братия, учащиеся в институте, с частными попечителями в учебные дни пили бы чай с сахаром и с сухарями пшеничными или ржаными (сахару по два кусочка, а не куска, на каждого брата, но сухари помочали бы)…

Миссионер объявил бы избранной им девице, что как он, так и она должны содержать себя в тех пределах, какие начальствующий в миссии начертает для них. Как все расходы на одиноких миссионеров надлежало бы производить по примерному предначертанию, так составили бы расписание, в котором было бы обозначено количество и качество всякого одеяния, женатому миссионеру, жене его и детям их потребного и приличного; сколько в год и какого чаю и сахару они издержат; сколько какого скота должны иметь; сколько в год муки ржаной и пшеничной, круп, мяса, масла конопляного и коровьего и других съестных припасов употреблять. По сему расписанию женатые миссионеры получали бы от начальствующего в миссии или деньги, или разные вещества на содержание себя и семейств своих. Миссионер показал бы избираемой им девице это подробное расписание и спросил бы, согласна ли она соразмерять с ним свои желания и отсекать всякие прихоти и затеи… Миссионер вступает в супружество с тою девицею, которая на все вопросы, основанные на сих и других сообразных сим положениях, изъявит согласие на бумаге, писанной ее рукою (ибо жена миссионера непременно должна быть грамотною); и такие бумаги хранятся вместе с другими важными в архиве миссии»[967].

Ну, здесь хотя бы регламентируется жизнь самих миссионеров (будущих). А вот в Житии Григентия, епископа Омиритского (житие, написанное на рубеже VIII–IX веков, полагает, что его герой жил в конце Vl века), фигурируют так называемые «Законы химьяритов». «Это — единственный в своем роде образец миссионерского законодательства. Некоторые исследователи утверждают, что "Законы" были написаны самим Григентием, но даже если допустить, что этот текст не являлся подлинным законодательным актом, он остается памятником византийской миссионерской мысли, пусть и более позднего времени, пусть и теоретической. Бросается в глаза, что законы предписывают новообращенным арабам правила жизни, куда более суровые, чем те, что существовали в давно крещеной Империи. Для неофитов категорически возбраняется театр; не оставлено вообще никаких светских праздников; под страхом членовредительских наказаний запрещен внебрачный секс; люди, застигнутые за добрачными интимными отношениями, избавляются от кары только в случае немедленного согласия на брак; запрещается проституция, строго наказывается содержание притона; отказ от" чистого" образа жизни карается смертью и т. д. Практически все гражданское право в "Законах" превращено в уголовное, а все частное — в государственное. Самим ромеям и в голову не пришло бы придерживаться столь кровожадных предписаний. "Законами" навязывалось сугубое благонравие: дважды вдовец обязывался уйти в монастырь; даже рабы должны были жениться, хозяевам предписывалось о рабах заботиться; запрещалось попрошайничество и жестокое обращение с животными (был прописан даже предельно допустимый вес груза для вьючного скота). Вопреки римскому праву, за драку наказывались оба дерущихся, независимо от того, кто виноват; бедные приговаривались к штрафам, а богатые — к телесным наказаниям. "Законы" нагружали государство массой разнообразных функций: чиновникам вменялось в обязанность следить за ценами на рынках и поддерживать их на «справедливом» уровне; арендную плату повелевалось снижать; нищих полагалось содержать на казенный счет (и принимать меры к тому, чтобы иностранцы не видели следов бедности). В целом "Законы химьяритов" — это тоталитарная миссионерская утопия, нацеленная на создание идеального государства. Если текст данного памятника возник в официальныхкругах, это является важнейшим показателем того, как именно Византия мыслила свои миссионерские функции. В случае же применения подобного кодекса на практике он явно должен был вызвать недовольство среди новокрещеных арабов»[968].

Удивительно, как быстро деградировал христианский мир. В пору гонений христиане были гораздо более оптимистичны. Они были убеждены в том, что если свет Евангелия станет доступен и известен, то все станет самоочевидным, и никакое понуждение не понадобится.

Незадолго до обращения императора Константина Лактанций мечтал: «Поймите же, если у вас еще есть ум, что люди потому злы и несправедливы, что почитают [ложных] богов. Ибо если бы почитался только один Бог, не было бы раздоров и войн, поскольку люди знали бы, что они дети одного Бога и потому связаны узами и неразрывной нитью божественного родства. Не было бы никаких интриг, поскольку [люди] знали бы, какого рода кары приготовил убийцам Бог, Который видит тайные преступления и даже помыслы. Не было бы обманов, грабежей, если бы учились наставлениям Бога и довольствовались бы своим и немногим, предпочитая слабым и тленным [выгодам] прочные и вечные. Не было бы разврата, прелюбодеяний и растления женщин, если бы всем было известно, что Бог осуждает любую страсть, направленную не на рождение детей. Необходимость не толкала бы женщину осквернять честь свою, добывая себе пропитание непристойнейшим образом, поскольку мужчины сдерживали бы свою страсть, да и благочестивая и религиозная жертвенность имущих помогала бы неимущим. Итак, не было бы, как я сказал, на земле всего этого зла, если бы все были связаны законом Божиим, если бы все поступали так, как поступает только наш народ [христиан]. Сколь благостным, сколь [воистину] золотым было бы состояние человеческих дел, если бы на всей земле пребывали кротость, милосердие, мир, бескорыстие, равенство, умеренность и верность! Наконец, для управления людьми не нужны были бы столь многочисленные и столь разнообразные законы, когда бы для сохранения честности было бы достаточно одного-единственного закона — Божия. Не нужно было бы ни тюрем, ни мечей охранников, ни страха наказания, когда целебность небесных предписаний, поселенная в человеческих сердцах, сама по себе наставляла бы людей на праведные поступки» (Божественные установления 5,8,6–9; написано в 303–313 годах).

Но последовавшее вскоре поспешно-полицейское решение миссионерской задачи привело к тому, что христианский мир на многие века остался в мире ветхозаветных представлений о допустимости насилия…

Неоднократно Синод принимал правила для миссионеров:

В 1730 году — в ответ на жалобу татар о насилии над ними: «И самому природному человеческому разуму противно понуждать кого к тому, чего он не знает. Наконец, и сего всякому, а наипаче пастырскому чину, не забывать бы: что, хотя изволися Богу, проповедию служителей слова Своего призывать к Себе от неверия, однако ж и проповедь без тайнаго содействия Его недействителна. «Аз насадих, Аполлос напои, Бог же возрасти», глаголет Апостол. Если же и праведная и от Бога узаконенная проповедь Божией, содействующей себе, силы требует, без которой была бы тща и суетна, то наемное неверных влечение, которому не благодать, но гнев Божий споследует, какие может иметь ползы и приобретения душ человеческих надежды. И сия предлагая, Святейший Синод именем Божиим преосвященному Антонию, митрополиту тоболскому и сибирскому, заповедует: грозных и ратных проповедников на обращение неверных не посылать, но употреблять к делу тому мужей искусных, которые ведали бы первее обличать басни и буесловия магометанская и других злочестий, а потом ясными доводами показывать християнскаго исповедания истинну. Да и тии же проповедники были бы трезвенны, кротки, не зазорны, доброжителны»[969].

В апреле 1771 года — рекомендации для Второй осетинской духовной комиссии, «1. Учение иноверным вы должны преподавать из единого Евангелия, Деяний и Посланий апостольских, не отягощая обращаемых разума, яко во младенчестве веры еще сущего, преданиями, кроме самых нужнейших и к основанию веры служащих догматов.

2. В преподании сего учения наблюдать вам следующий порядок: а) должны вы изъяснить, что есть Бог; б) что Он дал человеку закон, тут объяснить хотя кратко, но ясно, о тех делах добрых, которые Бог предписал человеку в закон.

3. Сии добрые дела суть следующие: а) Бога любить и почитать всем сердцем, б) идолов своих отвращаться и вовсе забыть, в) имя Божее вспоминать с почтением и не в какой ложной клятве не призывать.

4. Потом приступить к догматам, которые заключаются в Символе веры.

(…)

8. Что касается до преданий, яко то: чтение по вся дни многих молитв, соблюдения во всякой недели постных дней и во всякой части года постов многонедельных, о том за первый случай напоминать, а отнюдь их не принуждать к той строгости, которую в христианстве рожденные хранят… Словом, в сем поведении последовать должно тому же святому апостолу Павлу, который новообратившихся, яко еще слабодушных отнюдь от их прежних обрядов, не противных христианству вдруг не отводил, но только толковал им, чтобы они их за правила веры не почитали.

9. Сверх сего учения никаких суеверий, пустых рассказов, ложных чудес и откровений не прибавлять, паче же басен нигде и никакими правилами церковными, тем меньше Священным Писанием не утвержденных, не проповедовать»[970].

В 1888 году — «Правила в руководство миссионерам».

«§ 8. Миссионерские беседы должны быть открытые, проникнутые духом пастырской кротости и растворяемые христианской любовью. § 10. Миссионерские беседы должны начинаться совершением обычной молитвы, затем чтением дневного Евангелия, или же простой краткой речью, с объяснением в ней цели прибытия миссионера и с приглашением старообрядцев внимательно выслушать миссионера и беседовать с ним, руководствуясь желанием познать истину. § 13. Во время собеседований миссионер, в отношении к раскольническим и сектантским совопросникам должен соблюдать потребные проповеднику и защитнику истины душевное спокойствие, кроткое обращение и снисходительное терпение, не смущаться их дерзостями, но братолюбиво обличать их неприличие, не отвечая безумным по безумию их. К содействию полицейской власти для собственной защиты или охранения на собеседованиях порядка и тишины миссионер может прибегать лишь в крайних случаях, когда, например, станет ясным, что присутствующие на собрании раскольники и сектанты угрожают произвести беспорядок или причинить насилие. § 15. Предмет беседы, если он не был указан в объявлении, определяется для миссионера предварительно собранными сведениями

0 лицах, с которыми предстоит беседовать; во всяком случае, миссионеру надлежит являться на беседу и с точно определенным предметом, и с хорошо обдуманным планом собеседования. Вообще, в беседах со старообрядцами миссионеру необходимо прежде и более всего разъяснить, что исполнение заповедей евангельских выше и обязательнее исполнения внешних обрядовых предписаний. § 16. Каждое собеседование должно начинаться и оканчиваться, может и прерываться, общим пением молитв, псалмов и песнопений».

Подобны и «Правила об устройстве внутренней миссии», принятые Синодом в мае 1908 года[971].

Но сегодня диспутов со староверами не предвидится; атеисты не станут молиться с нами, а с баптистами молиться каноны запрещают нам…

Хорошо, что в этих синодальных правилах предписывается отказ от насилия. Но в целом для сегодняшнего дня все равно — что они есть, что нет, ибо сообщаемое в них ныне воспринимается уже как банальность.

Так что и былые миссионерские уставы иногда слишком идеалистичны, иногда банальны (и просто или повторяют правила приличия, выработанные в светском обществе, или перелагают Евангельские принципы), а иногда не вполне умны. Но, конечно, есть банальности, достойные всяческого повторения. Например, наставление миссинеру, данное Синодом б октября 1740 года: «Всякое снисхождение им показывать, дабы чрез такие ласковые к ним поступки инородцам к восприятию христианского закона придать охоту»[972].

Типикон миссионера вообще, наверно, невозможен. Слишком разные людям слишком разные вопросы задают; в слишком нестандартных ситуациях приходится миссионеру бывать[973]. Так что даже былые миссионерские успехи не всегда надо переносить в современность.

— Но мы знаем, какими словами был приведен к вере князь Владимир…

— Верно. Ничего не найти славнее в истории православной миссии, нежели обращение болгар и русских, князей Бориса и Владимира. Решающие моменты их обращения удивительно похожи (если только не считать, что составитель русской «Повести временных лет» позаимствовал этот эпизод из греко-славянских рассказов о более раннем обращении Бориса). Оба славянских князя научаются основам христианства через икону.

«Князь Борис страстно любил охоту и пожелал в одном доме, в котором нередко останавливался, нарисовать картину, дабы днем и ночью иметь услаждение для глаз. Такое желание им овладело, и он пригласил одного монаха-художника из числа наших ромеев по имени Мефодий, а когда тот к нему явился, по некоему провидению Божию велел писать не битву мужей, не убийство зверей в животных, а что сам захочет, с условием только, что эта картина должна вызывать страх и ввергать зрителей в изумление. Ничто не внушает такого страха, знал художник, как второе пришествие, и потому изобразил именно его, нарисовав, как праведники получают награды за свои труды, а грешники пожинают плоды своих деяний и сурово отсылаются на предстоящее возмездие. Увидел Борис законченную картину, через нее воспринял в душу страх Божий, приобщился божественных наших таинств и глубокой ночью сподобился божественного крещения» (Продолжатель Феофана. 4,15).

«Затем прислали греки к Владимиру философа, так сказавшего: "… Установил же Бог и день единый, в который, сойдя с небес, будет судить живых и мертвых и воздаст каждому по делам его: праведникам — царство небесное, красоту неизреченную, веселие без конца и бессмертие вечное; грешникам же — мучение огненное, червь неусыпающий и мука без конца. Таковы будут мучения тем, кто не верит Богу нашему Иисусу Христу: будут мучиться в огне те, кто не крестится". И сказав это, философ показал Владимиру завесу, на которой изображено было судилище Господне, указал ему на праведных справа, в веселии идущих в рай, а грешников слева, идущих на мучение. Владимир же, вздохнув, сказал: "Хорошо тем, кто справа, горе же тем, кто слева". Философ же сказал: "Если хочешь с праведниками справа стать, то крестись". Владимиру же запало это в сердце» (Повесть временных лет. Лето 986).

В обоих случаях величайшее миссионерское воздействие оказала икона с разъяснениями христианина. Это — православная миссионерская константа («типикон»). Даже в советские времена миссионерским центром был «церковно-археологический кабинет» при Московской Духовной Академии. Для тех, кому удавалось попасть в этот музей церковной живописи, семинаристы рассказывали и о сюжетах икон, и о своей жизни. Думаю, что не одна тысяча советских сердец повернулась к православию в тех небольших залах…

Но иконы, столь впечатлившие славянских князей — это иконы Страшного Суда. А вот именно их вряд ли стоит вносить на ознакомительные беседы в современные классы и аудитории.

— Почему? Они же вполне каноничны? Вы стыдитесь части церковного предания?

— Они каноничны — в смысле соответствия иконографическому канону. Но не догматичны. В православной догматике не детализованы ни муки, ни райские радости[974]. Для подобной детализации есть решительные ограничения.

О рае апостол Павел сказал: Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Kop 2:9).

А об аде есть слово самого Христа: Идите от Меня, проклятые, огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его (Мф 25:41). «Я Царство готовил вам, — говорит Христос, огонь же не вам, но дьяволу»[975].

Ад — для дьявола, а, значит, не для людей. Это и страшно: оказаться в принципиально бесчеловечном мире. В мире, где человек не принимается в расчет. В мире, где ничто не узнаваемо, не познаваемо, не контролируемо. Ты ничего не можешь изменить. Все безымянно. Все — не-наше. И все не «нас ради человек и нашего ради спасения». Тут уж даже комарам и паукам обрадуешься — хоть что-то знакомое…

Так что не стоит переносить человеческие представления (пусть и кошмарные) в мир принципиально бесчеловечный. Оттого и нет в Церкви догматизированного описания адских мук. В святоотеческом учебнике догматики — труде преподобного Иоанна Дамаскина — просто нет главы «ад». И сказано об этом состоянии святым Иоанном лишь одно предложение: «Дьявол и демоны его, и человек его, т. е. антихрист, нечестивые и грешники будут преданы во огонь вечный, не вещественный, каков у нас, но такой, какой знает один Бог» (Точное изложение православной веры 4, 27).

Наверно, кроме богословов, нет на земле другой такой профессии, представители которой настолько не стесняются говорить «не знаем». Ад — это тайна в квадрате, ибо понять ее можно, лишь прикоснувшись к другой тайне — тайне Рая[976]. «Лишение царства — это наказание лютее огня. Лишение небесной славы есть мучение более жестокое, нежели геенна. Этого нельзя представить в слове: мы ведь не знаем и блаженства вечных благ»[977].

Тьма внешняя (Мф 8:12) — внешняя по отношению к человеческому нынешнему опыту. Говоря философским языком — трансцендентная. А на славянском языке — кромешная. Ты оказываешься кроме человеческого мира. Он может быть видим из тех «пространств». Но уже невозможны никакие действия, могущие нас вернуть в мир Бога и людей.

Но сейчас разговор не о догматике, а о миссии. Икона Страшного суда — миссионерско-педагогическая находка. Да, огрубляющая церковную веру, но как видим на примере славянских князей, действенная.

Вопрос в том, что сегодня реакция людей на подобную икону оказывается совсем не той, на которую мог бы рассчитывать миссионер.

В1988 году в новом зале Третьяковской галереи работала прекрасная выставка древнерусской иконы. Тут были и рублевские иконы, и Владимирская Богоматерь. Но на выходе из этого огромного зала висела гигантская икона Страшного Суда. Икона XVII века. С художественной точки зрения ну никак не сопоставимая с иными творениями русской кисти, представленными на этой выставке. Тем не менее гиды обязательно минут на 15 задерживали все группы у этой иконы, чтобы рассказать об адских муках… Это была форма утонченной атеистической пропаганды: после светлых впечатлений от рублевских ликов нужно было дезинфицировать умы от «религиозной заразы», а для этого надо было испугать людей, сказать им нечто отталкивающее от Церкви. Мол, в такой вот примитив верят христиане — в червей и сковородки. Поверишь с ними — и будешь вот с таким страхом жить. Так что благодари советскую власть за то, что она избавила тебя этого кошмара…

Так что сегодня лучше не воспроизводить некогда успешный прием наставников князей Бориса и Владимира. Есть в Церкви другие иконы, которые смогут показать не чего мы боимся, а на что мы надеемся и что мы любим в нашей вере…

Если же искать новые педагогико-миссионерские образы для описания ада — то вот один из них:

«Один из моих новых соседей, Стейси, хочет написать историю про космонавта. В этой истории космонавт носит скафандр, который сохраняет ему жизнь благодаря замкнутому синтезу. Космонавт работает на орбитальной станции, когда происходит авария и его выбрасывает на орбиту Земли, где он болтается остаток своей жизни, вращаясь вокруг земного шара. Стейси говорит, что его история — это то, каким он представляет себе ад, место, где человек находится в совершенном одиночестве и заброшенности, в отсутствии остальных людей и Бога. После того как Стейси рассказал мне свою историю, она не выходила у меня из головы. Я думал о ней, представляя себя смотрящим из крошечного сферического шлема на голубую Землю, пытаясь дотянуться, добраться до нее, протягивая к ней перчатку скафандра, гадая, там ли еще мои друзья. В своем воображении я мог взывать к ним, пытаясь докричаться, дозвониться, связаться по рации, но звук распространялся лишь внутри шлема, отражаясь от купола. И вот шли годы, и шлем заполнялся отросшими волосами, которые, постепенно спадая на лоб и давя со всех сторон, окончательно скрыли от меня единственное, что было доступно, — панораму Земли. Ведь я не мог убрать их в сторону — люди, конструировавшие скафандр, не предусмотрели этого. Хотя предусмотрели витальный цикл — и такой аппарат мог работать бесконечно, питаясь солнечным теплом. Вот что такое одиночество, в земле или над нею. Итак, Земля в первые два года медленно исчезала за завесой волос, откуда пробивался лишь слабый свет. И вот пришло время, когда я уже не мог определить, там, в космосе, сплю я или бодрствую, находясь где-то между сном и явью. Мысли смешались, поскольку не было никого рядом, даже присутствия человеческого голоса, чтобы напомнить мне о реальности. Лишь пихнув себя в бок и почувствовав боль, я мог догадаться, что еще на этом свете. В течение десяти лет дышать становилось все труднее из-за разросшихся волос. Через десять лет я уже едва переводил дыхание. Борода опутала лицо, стала забиваться в рот и беспрерывно щекотать нос. В космосе я забыл, что я человек. Я не знал, кто я: призрак или какое-то создание жутких демонов»[978].

— Какие-то страницы истории миссии все же стоят дополнительного изучения?

— Конечно. Интересные подробности могут открыться, если исследователь отложит в сторону тома по истории Церкви, возьмется за светские источники, выйдет за пределы привычного нам византийского мира и начнет собирать свидетельства о крещении европейских варваров.

Вот, например, норвежская версия их обращения в христианство — она изложена в «Саге об Олаве Трюггвасоне», созданной исландским монахом Оддом Сонррасоном около 1190 года, в «Большой саге об Олаве Трюггвасоне», созданной около 300 года.

Итак, Олав Триггвесон — сын норвежского конунга Триггве. Ему было 5 лет, когда враги убили отца Олава и преследовали малолетнего наследника и его мать Астрид. Вместе с несколькими преданными людьми (среди них были воспитатель Олава Торольв Вшивая Борода и его сын Торгильс) им удалось скрыться на непроходимом болоте. Когда преследователи потеряли след, вдова с сыном бежали в Швецию, к своему родичу Хакону Старому. Тот, понимая, что не сможет защитить Астрид и ребенка, решил отправить их в Гардарику (Русь), к брату Астрид, Сигурду, который, как говорится в древних сагах, был в большом почете у князей Руси. Как раз в это время у причала стояли суда русских купцов, собиравшихся возвращаться на родину. Хакон снабдил Астрид всем необходимым для путешествия и долго стоял на берегу, следя за отплывающим кораблем… Увы, на этом злосчастия Олава не закончились. На русский торговый караван напали эстонские пираты, промышлявшие работорговлей. Они перебили купцов и моряков. На глазах у Торгильса пират Клеркон убил его отца, а Олав навсегда разлучился с матерью, проданной в рабство. Мальчиков же Клеркон обменял… на козла. Так они стали рабами у некоего Клерка. Вскоре тот постарался избавиться от двух юных норвежцев: отдал их эстонцу Эресу за новый плащ. На хуторе эстонца будущий конунг и его названый брат провели шесть лет.

Случилось так, что его родной дядя Сигурд, собирая дань с эстов для князя Владимира, прибыл на хутор Эреса. Олав приветствовал прибывших воинов, а Сигурд спросил у него:'Ты, вижу я, хороший мальчик, но отчего ты ничуть не похож на местных жителей, ни внешностью, ни своей речью? Скажи мне свое имя, какого ты рода и где твоя родина?" Олав ответил:^/#Олавом зовусь я, Hoper— моя родина, а род мой — королевский".

Тогда Сигурд вновь спросил: "Каково же имя твоего отца или матери?" Олав ответил: "Трюггви зовется мой отец, и Астрид — мать". После этого Сигурд сошел с коня, расцеловал племянника и забрал с собой в Новгород. С ними поехал и Торгильс. Там, в древней столице северной Руси, Олав жил с Сигурдом до тех пор, пока не случилось событие, которое могло стоить ему жизни. Когда ему было 12 лет, он пошел с названым братом на торг и увидел в руках у одного человека топор своего воспитателя Торольва, убитого пиратами. Едва Олав начал расспрашивать незнакомца, как по голосу узнал Клеркона, убийцу и работорговца! У Олава был в руке маленький топор, и он ударил им Клеркона по голове так, что разрубил ему мозг; затем побежал домой и рассказал обо всем Сигурду, своему родичу, а тот отвел племянника в покои княгини и поведал ей о случившемся. В то время в Новгороде были суровые законы — «следовало убить всякого, кто убьет не осужденного человека». Убийца, каковы бы ни были его возраст и мотивы, должен был умереть. Причем покарать его мог любой новгородец. «Бросился весь народ, по обычаю своему и законам, искать, куда скрылся мальчик. Говорили, что он во дворе княгини и что там отряд людей в полном вооружении. Сказали об этом конунгу. Пошел он туда со своей дружиной и не хотел, чтобы они бились. Устроил он тогда мир, а затем и соглашение. Назначил конунг виру, а княгиня заплатила. С тех пор был Олав у княгини, и она его очень любила». В саге «История Норвегии» сказано, что Владимир счел месть Олава справедливой, а действия решительными и усыновил его. Князь дал Олаву дружину, с которой тот ходил в разные земли, воевал, совершал подвиги и обретал славу. Далее говорится: «Вернул он назад все города и крепости, которые раньше находились под властью конунга Гардов. И много иноземных народов подчинил он власти конунга Вальдамара».

Олав девять лет служил в новгородской дружине киевского князя Владимира.

Однажды во сне ему было откровение: «Небесный голос призвал его для познания истинного Бога отправиться в Византик». Он отправляется в Грецию, получает там знамение креста (prima signatio) от греческого епископа Павла, которого он просит отправиться с ним, дабы крестить язычников-русских. Епископ, «великий друг Божий», согласился, но просил Олава ехать вперед и уговорить правительство конунга Вальдамара разрешить ему насаждать в Гардарике христианство.

Вальдамар сначала решительно воспротивился изменить вере отцов. Но жена Вальдамара вняла истине и переубедила его. Умирающая старуха-мать Вальдамара предсказала, что Олав окончательно обратит Вальдамара в христианство (по мнению академика Шахматова, мать Владимира, жена Святослава, Малафреда (Малуша), уже была христианкой). Сам же Олав, согласно версии отдельных источников, вновь отправился в путь и в 993–995 гг. у берегов Ирландии сам принял окончательное крещение и крестил народ свой[979].

В этой истории важно разделение времени оглашения и крещения (и для конунга Вальдемара и для Олава). И — уже знакомый нам мотив передачи веры от варваров к варварам.

Немало аргументов и просто материалов для размышления можно найти через изучение русской миссии XIX–XX веков. Помимо архиерейского совещания в Казани в 1885 году, до революции прошли еще пять миссионерских съездов: 1-й миссионерский съезд состоялся в Москве в 1887 году; ll-й — там же в 1891; Ш-й — в 1897 году в Казани; IV-й — в 1908 году в Киеве (он собрал 600 человек!); V-й в июле 1917 года в Бизюковском миссионерском монастыре Херсонской губернии. Знакомство с их материалами необходимо для историка православной миссии (хотя и малоплодотворно для реального миссионера — ибо разговор на этих съездах преимущественно шел о подавлении староверия). Но и ошибки той миссии тоже важно знать, чтобы избегать их сегодня (к числу ошибок я отношу пожелание этих съездов насытить школьные программы все новыми и новыми антисектантскими уроками — от анти-староверческих и «противомагометанских» до анти-католических и анти-социалистических).

Очень интересно найти и исследовать эпизоды миссии в советский период. И в лагерях — исповедниками и новомучениками. И на свободе, и за пределами СССР. Сергей Фудель, Владимир Марцинковский, отец Сергий Желудков, священник Дмитрий Дудко, митрополит Антоний Сурожский… Не стоит гнушаться и знакомством с апологетико-миссионерским опытом обновленцев. Конечно, требует внимательного изучения и миссионерский опыт современиков — отцов Александра Меня и Георгия Кочеткова, Игнатия Лапкина. Примечание их ошибок[980] не должно заслонять того доброго, что было обретаемо ими в их поиске.

Причем разговор о миссионерстве в советские времена предполагает и рассмотрение не-диссидентского миссионерства. Была ведь «инкультурация миссии» и применительно к советской культуре. Вот рассказ митрополита Питирима (Нечаева): «Я прошел всю советскую школу с марксизмом и политэкономией, так что на этом мог иногда и сыграть. Так, например, у Куроедова был первый зам, с которым были определенные проблемы. Однажды я, как директор церковного издательства, вел с ним беседу. Зашел разговор о патриархе Тихоне, его отношениях с Советской властью, и тут этот зам дал мне замечательный "мяч". "Ну, что вы лояльно относитесь к Советской власти, мы не сомневаемся". Я сделал паузу и говорю: "Знаете, вы меня оскорбили! Я вам этого не прощу!" Он, человек из центрального аппарата, "чуткий", сразу заволновался: "Как? Как я вас оскорбил?" — "Вы назвали меня лояльным, а я — нормальный", — сказал я. И прибавил: "Более того, у меня перед вами есть преимущество. Вы родились при царе, а я — при Советской власти". С тех пор у меня с ним проблем не было»[981].

Это часть более широкой темы: миссия в социальных элитах. Интересно было бы подумать над миссией Церкви среди расхристанного русского дворянства XVMI–XIX веков[982].

Еще незанятая тема для исследований — русские богословы в русских университетах XIX–XX веков.

И, конечно, греческая православная миссия в Африке, начатая в 50-х годах XX века.

Кроме того, пора отделить сектоведение и миссиологию. На первых уроках протестантов нужно критиковать[983]. А вот на вторых надо по-доброму присматриваться — отчего же их миссии столь успешны. Может, и нам что-то можно от них взять?

Аналогично и к католической миссии, ее истории и современности надо присматриваться не только для того, чтобы что-то «иезуитское» осудить. Кстати, и слово «инкультурация миссии», столь часто (и верно) звучащее сегодня в устах председателя Синодального Миссионерского отдела архиепископа Иоанна — когда-то было пущено в ход именно иезуитами[984].

— Для самой Церкви насколько значимо ее миссионерство?

— Миссионерство не есть нечто второстепенное в жизни Церкви. Миссионерство есть образ существования Церкви как таковой.

Христианство — религия социальная. Оно не просто провозглашает целью восхождение человека на небо. Оно говорит, что у человека еще есть определенные обязанности и дела на земле. Не одна заповедь дается людям, а две. Любовь к Богу и любовь к человеку[985]. Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф 18:20). Бог, Который Сам есть Троица, дарует Свою любовь не одинокому беглецу, вдали от людей совершающему свою мистическую авантюру, а собранию, сообществу, людям. Подобное познается подобным. Бог есть любовь[986]. И то, что Он есть любовь, может быть познано только тем, у кого уже есть опыт любви. Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин 4:20).

Важнейшее же пожелание любви — пожелание вечного со-бытия, вечного нерасставания, то есть пожелание спасения. Христианство — миссионерская религия. Ни один христианин не имеет права считать себя последним христианином на земле. Никто не может полагать, что Евангелие прошло сквозь века и сотни поколений лишь для того, чтобы достигнуть его ушей — и на этом замереть. Не надо захлопывать дверь в Церковь за своей спиной. Истина, поведанная нам, обжигает руки и требует, чтобы ее передали дальше.

— Известно, что есть два подхода к миссионерской деятельности. Согласно первому, необходимо вовлекать в Церковь неправославных людей, говорить на их языке, не бояться, идя к ним навстречу, делать первые шаги. С другой стороны, есть подход, согласно которому лучше блюсти «чистоту рядов», и всех сомнительных людей надо держать подальше, не ассоциировать с Церковью. Ваш взгляд на эту проблему.

— Ну уж нет, это не «два подхода к миссионерской деятельности». И это не различие двух школ миссиологической мысли. Нет тут полемики между модернистамимиссионерами и традиционалистами-хранителями.

Это вполне банальное различение между Homo faber (человек умеющий) и неумехой.

Тот, кто не смог найти понимания с нецерковной молодежью, тот склонен говорить, что, мол, и не надо этого делать.

Есть люди, не умеющие общаться за пределами храма. Среди этих людей не-миссионерского склада есть люди замечательные и просто святые. Есть хорошие духовники, богословы и литургические проповедники. У них есть одни дары и нет другого дара — дара миссионерства, в перечне их талантов все же не обретается таланта общения с «внешними» людьми. А если еще у такого человека недостает смирения, чтобы признаться перед самим собой в этом своем несовершенстве, вот тогда и начинается внутрицерковная полемика. Вместо того, чтобы поставить диагноз себе, начинается канонизация собственной инвалидности[987].

Мол, если я не представляю себе, как я мог бы проповедовать на рок-концерте, то и у других церковных людей этого получиться не может. Кто не смог разглядеть христианский лучик в толще современной молодежной культуры, говорит — да нет там ничего, сплошной мрак и сатанизм…

Эта собственная неспособность кажется им всеобщей. Из «я не могу объяснить» очень легко сделать вывод «они не хотят слушать». Частную неудачу своей не слишком-то настойчивой проповеди они склонны оценивать как апокалиптическую закрытость мира от Христовой проповеди.

Странно, православие создало поистине виртуозную традицию усмотрения собственной виновности, традицию покаянного самопознания, но при этом церковные люди очень редко в своих неудачах винят самих себя. Если я не вижу Бога — виноват не Бог, а я («Бог невидим» — тезис скорее антропологический, нежели теологический). Если люди через меня не видят Бога — виноват опять же я, а не другие.

То, что люди не понимают меня, а я не понимаю людей — это проблема слишком глубокой воцерковленности православных. Зачем ты забыл свои собственные сомнения, когда сам стоял на пороге веры? Почему ты так унизил веру, так снизил ее цену, что стал считать ее положения чем-то очевидным? Вера стоит дорого потому, что она — это поступок, прыжок. После прыжка кажется, что иначе и быть не могло. Но до прыжка-то все смотрится иначе. В общем, у тех, кто отрицает миссионерскую заботливость о тех, кто за порогом, плохая память.

И еще: при взаимном непонимании не прав тот, кто прав[988]. Если Истина — со мной, почему же мы, находясь в большинстве, не смогли убедить собеседника? Если я в паре с мировым чемпионом по теннису проиграл-таки паре моих однокурсников, вина за проигрыш — на мне. Если невер остался невером после беседы со мной — изрядная часть вины — на мне. Поэтому есть духовная неправда в модных ныне тотальных обличениях «погибающего мира».

И уж конечно от опыта своей неудачи в общении с молодежным миром нельзя заключать к тому, что и вообще в мир современной молодежной культуры миссионеру вход противопоказан. Поэтому в подобных дискуссиях у меня только одна реакция: вечно стоящие, не мешайте идущим!

— Так причины столь затяжного кризиса православной миссии исторические или все же сущностные и вероучительные?

— С вероучением у нас все в порядке. Слова Христа о проповеди всем народам никто из Евангелия не вычеркнул.

Но есть противоречие нашей жизни и центрального убеждения нашего богословия. Убеждение следующее: Церковь — Ноев ковчег. Кто не в ней — тот погиб. Но если мы это всерьез — то как мы можем не кричать, не заталкивать всех на этот ковчег? Церковных людей сегодня менее пяти процентов. Значит, в автобусе вместимостью в сто человек 95 едут по дороге с пунктом назначения «ад». А мы мило улыбаемся нашим непопутчикам… Но если так долго, столетиями незаметно в церковной жизни всплесков миссионерской активности, не значит ли это, что на бумаге мы пишем одно, а в сердце, втайне даже от себя, считаем иначе?

Миссионерски пассивный стиль жизни понятен только при условии, что мы «разрешили» Богу спасти не-христиан. Мол, Творец Сам знает, зачем Он их создал столь непохожими на нас и Сам с ними разберется, лишь бы люди они были хорошие… Спроси наших священников прямо, публично — «Тако веруете ли?» — ив ответ услышите анафему оригенистам (сторонникам всеобщего спасения). Но если судить не по словам, а по делам, то наша Церковь столь же давно, сколь и незаметно обустроилась в практическом оригенизме.

Впрочем, есть в нашем богословии один вопрос, неясность в котором и в самом деле серьезно сдерживает развитие миссионерства. Это вопрос о том, кого считать апостольским преемником (чтобы спокойно воспринять нижеследующий текст, стоит отрешиться от личности его автора и представить, будто он написан просто неким вполне себе кабинетным историком, который между делом обратился к исследованию истории миссии, а сам себя к миссионерам никак не причисляет).

В «Миссионерской концепции» говорится: «Исторический опыт православной миссии со времен апостольских являет нам примеры качеств, которые необходимы миссионеру: молитвенность, смирение, бескорыстие, стойкость, ревность о Боге, приветливость. Проповедь преемников апостолов обязана соответствовать здравому учению (Тит 2:1)».

Кто тут имеется в виду под «преемниками апостолов»? Епископы? Вряд ли. Документ ведь называется не концепция епископского служения, а концепция миссионерского служения. Значит, можно быть преемником апостолов и не быть архиереем?

Как соотносятся слова апостольство и миссионерство»? Для слова миссионер уже привычно синонимичным является слово апостол. Смысл слова апостольство несомненно и всецело вбирает в себя слово миссионерство. Мы получили благодать и апостольство, чтобы во имя Его покорять вере все народы, — так сам апостол понимает свое служение (Рим 1:5).

Миссия, как апостольство, — говорит преамбула «Миссионерской концепции».

И в другом официальном документе читаем: «Миссионерское служение Русской Православной Церкви, понимаемое как апостольское» (Концепция возрождения миссионерской деятельности Русской Православной Церкви, утвержденная на заседании Священного Синода б октября 1995 г. Гл. 4).

И в речи Патриарха Алексия слышим: «Миссия Русской Церкви развивалась и процветала благодаря самоотречению и самопожертвованию тех ее членов, которые решались посвятить свою жизнь апостольскому служению. Имена русских миссионеров заслуженно входят в число величайших миссионеров христианского мира. Назову хотя бы имена святителя Стефана Пермского, преподобного Трифона Печенгского, монахов Валаамского и Соловецкого монастырей, особенно преподобного Германа Аляскинского. Апостолом Алтайского края стал архимандрит Макарий»[989]. Логично: если апостол — это миссионер, значит, верно и обратное…

Но в большинстве иных церковных текстов и учебников говорится, что преемники апостолов — епископы.

Трифон Печенгский и Герман Аляскинский не были священниками, а Макарий Алтайский и Константин Философ — епископами. Не был епископом и большую часть своего апостольского служения Иннокентий (Вениаминов)… И все же они были апостолами.

Но если они — апостолы, то как можно это же слово отнести и к современным им обычным архиереям?

Так кто же преемник апостолов — преподобный Герман Аляскинский, даже не имеющий священного сана и тем не менее проповедующий Евангелие на краю земли? Илиепископ, возглавляющий епархию в центре православной империи, и выезжающий за пределы кафедрального города лишь для торжественной службы в других приходах своей области? Пусть это вполне каноничный епископ — и объезды епархии он делает дважды в год, и каждый воскресный день говорит живую и увлекательную проповедь. Но разве это апостольство — обращаться к людям давно уже церковным и в храмах, стоящих уже многие века?

А ведь даже такие епископы редки. Немалая часть их что в истории, что в современности просто неспособна ко сколь-либо живой и авторской проповеди даже среди своих прихожан. Если же их поставить перед лицом критически-вопрошающей аудитории — то они вряд ли смогут пробудить в ней желание принять их веру (вспомним стихи святителя Григория Богослова «О епископах»). Вдобавок львиную долю своего времени епископы проводят в трудах и думах отнюдь не миссионерских — а в решении вполне себе «дьяконских» проблем вроде сбора денег и их распределения. Причем, порой это распределение происходит отнюдь не в пользу «вдовиц» и даже самой Церкви, а в пользу самого архиерея. Неужели и для такого епископа-симонианина нет иного слова, как «преемник апостолов»? Неужели «апостольский удел» на «краю земли» и «кормление» — одно и то же?

Служение апостолов — это проповедь Евангелия неверующим, организация поместных церквей, рукоположение для них епископов, надзирание над здравостью жизни христианских общин. Тот, кто осуществляет все эти служения, кроме первого — апостол ли?

Так не честнее ли сказать: епископы — преемники апостолов в одном отношении (мистагогальном и управленческом), но не в другом (миссионерском)? Преемник же апостолов в смысле проповедничества — это именно и только проповедник. Если с проповедью к неверам обращается человек в епископском сане — значит, в эту минуту, а не в минуту хиротонии, и он становится «преемником апостолов» как миссионеров. В этом смысле преемником апостолов был бы человек, который глубже, чем они, погружался бы в языческие дебри. Апостол дошел до Рейна и говорит ученику: иди дальше — до Буга… Это был бы преемник именно в миссии. А епископом — тот, кто берет на себя иные, не-миссионерские заботы, чтобы освободить апостола именно для его дальнейшего движения.

Для того я оставил тебя в Крите, чтобы ты довершил недоконченное и поставил по всем городам пресвитеров (Тит 1:5). Именно «поставил», не «предпослал». Отходя в Македонию, я просил тебя пребыть в Ефесе (1 Тим 1:3). Будь образцом для верных, доколе не приду (1 Тим. 4:12–13). Апостолы идут с проповедью вперед, а епископы остаются на месте для обустройства церковной жизни. Ни Титу, ни Тимофею Павел не дает советов о проповеди язычникам — но только о внутреннем устройстве Церкви.

Точно также апостолы для того, чтобы постоянно пребывать в молитве и служении слова передали управление внутренней жизнью церковной общины диаконам (Деян 6:4). Дьяконы должны были пещися о столах, то есть заниматься проблемами церковной собственности и внутренними отношениями разных групп верующих (напомню, что причиной такого решения стали жалобы не-еврейских вдовиц на игнорирование их нужд еврейской частью христианской общины). Апостолы же тем самым оставляли себе возможность идти вперед с проповедью слова.

Сегодня же епископы взяли на себя некогда дьяконское служение, но при этом именно себя считают преемниками апостолов. Со словом апостол все же первая ассоциация — проповедник, а не администратор или строитель. Апостол — прежде всего миссионер, а даже не совершитель Литургии.

То, что не-миссионеры стали считаться преемниками апостолов означает, что в структуре церкви не осталось ниши для труда именно апостольского. От слов зависит очень много. Если монумент назвать живым человеком — то как же назвать самого этого живого человека? И такой перенос имени не означает ли подсознательное или даже сознательное нежелание видеть эту самую жизнь в пределах своей «канонической территории»?

В Уставе Русской Православной Церкви есть глава о епископском служении. Приведу ее полностью — чтобы стало заметно, чего в ней нет. А нет в ней ни слова о проповеди самого епископа, наипаче — об апостольской проповеди к нецерковным людям.

«6. Епархиальный архиерей, по преемству власти от святых апостолов, есть предстоятель местной церкви — епархии, канонически управляющий ею при соборном содействии клира и мирян…

12. Епархиальный архиерей рукополагает и назначает клириков на место их служения, назначает всех сотрудников епархиальных учреждений и благословляет монашеские постриги.

13. Епархиальный архиерей имеет право принимать в клир своей епархии духовенство из других епархий при наличии отпускных грамот, а также отпускать священнослужителей в иные епархии, предоставляя по запросу архиереев их личные дела и отпускные грамоты.

14. Без согласия епархиального архиерея ни одно решение органов епархиального управления не может быть проведено в жизнь.

15. Епархиальный архиерей может обращаться с архипастырскими посланиями к клиру и мирянам в пределах своей епархии.

16. В обязанность епархиального архиерея входит представление Патриарху Московскому и всея Руси ежегодного отчета по установленной форме о религиозном, административном и финансово-хозяйственном состоянии епархии и о своей деятельности.

17. Епархиальный архиерей является полномочным представителем Русской Православной Церкви перед соответствующими органами государственной власти и управления по вопросам, относящимся к его епархии.

18. Осуществляя управление епархией, архиерей: а) заботится о хранении веры, христианской нравственности и благочестия; б) наблюдает за правильным отправлением богослужения и соблюдением церковного благолепия; в) несет ответственность за осуществление положений настоящего Устава, постановлений Соборов и Священного Синода; г) созывает Епархиальное собрание и Епархиальный совет и председательствует на них; д) применяет право «вето» на решения Епархиального собрания с последующей передачей соответствующего вопроса на рассмотрение Священного Синода; е) утверждает гражданские уставы приходов, монастырей, подворий и иных канонических подразделений, входящих в епархию; ж) согласно канонам, посещает приходы своей епархии и осуществляет контроль за их деятельностью непосредственно или через своих полномочных представителей; з) имеет высшее начальственное наблюдение за епархиальными учреждениями и входящими в его епархию монастырями; и) наблюдает за деятельностью епархиального клира; к) назначает настоятелей, приходских священников и иных клириков; л) представляет на утверждение Священного Синода ректоров Духовных учебных заведений, настоятелей (настоятельниц) и наместников монастырей епархиального подчинения; м) утверждает состав Приходских собраний; н) частично или полностью изменяет состав Приходского собрания при отступлении членов Приходского собрания от канонических правил и установлений Русской Православной Церкви; о) принимает решение о созыве Приходского собрания; п) утверждает кандидатуры председателей Приходских советов и Ревизионных комиссий; р) выводит из состава Приходских советов членов Приходских советов, нарушающих канонические нормы и уставы приходов; с) утверждает финансовые и прочие отчеты Приходских советов и доклады Ревизионных комиссий приходов; т) утверждает избранных Приходскими собраниями председателей Приходских советов и отстраняет их от должности в случае нарушения ими канонических норм и устава прихода; у) утверждает протоколы Приходских собраний; ф) предоставляет отпуска духовенству; х) заботится о совершенствовании духовного и нравственного состояния духовенства и о повышении его образовательного уровня; ц) имеет попечение о подготовке священнои церковнослужителей, в связи с чем направляет достойных кандидатов для поступления в Духовные учебные заведения; ч) наблюдает за состоянием церковной проповеди; ш) ходатайствует перед Патриархом Московским и всея Руси о награждении достойных клириков и мирян соответствующими наградами и в установленном порядке сам награждает таковых; щ) дает благословение на учреждение новых приходов; э) дает благословение на постройку и ремонт храмов, молитвенных домов и часовен и заботится, чтобы их внешний вид и внутреннее убранство соответствовали православной церковной традиции; ю) освящает храмы; я) имеет попечение о состоянии церковного пения, иконописи и прикладных церковных искусств; я1) ходатайствует перед органами государственной власти и управления о возврате епархии храмов и других зданий и сооружений, предназначенных для церковных целей; я2) решает вопросы, связанные с владением, пользованием и распоряжением имуществом епархии; яЗ) распоряжается финансовыми средствами епархии, заключает от ее имени договоры, выдает доверенности, открывает счета в банковских учреждениях; я4) осуществляет контроль за религиозной, административной и финансовой деятельностью приходов, монастырей, учебных заведений и других подразделений епархии; я5) издает собственные исполнительно-распорядительные акты по всем вопросам жизни и деятельности епархии; яб) подтверждает принадлежность к возглавляемой епархии всех находящихся на территории епархии приходов, монастырей и прочих канонических подразделений епархии; я7) заботится непосредственно или через соответствующие епархиальные учреждения:

— о делах милосердия и благотворительности;

— об обеспечении приходов всем необходимым для совершения богослужения;

— об удовлетворении прочих церковных нужд;

19. Осуществляя наблюдение за каноническим порядком и церковной дисциплиной, епархиальный архиерей: а) имеет право отеческого воздействия и взыскания по отношению к клирикам, включая наказания выговором, отстранением от занимаемой должности и временным запрещением в священнослужении; б) увещевает мирян, в случае необходимости в соответствии с канонами налагает на них прещения или временно отлучает от церковного общения. Тяжкие проступки передает на рассмотрение церковного суда; в) утверждает взыскания церковного суда и имеет право смягчать их; г) в соответствии с канонами решает вопросы, возникающие при заключении церковных браков и разводов».

Точно ли это — описание именно апостольского служения? Или же это служение хоть и высокое и нужное, но не подходящее для того, чтобы считать именно его и именно своеобразно-апостольским?

Епископы — несомненные преемники апостолов в смысле права передачи посвящений и управления церковными общинами. А вот важнейшее — «словесное» — служение апостолов оказалось для церковной иерархии неглавным. Среди тысяч и тысяч епископов, знакомых нам по церковной истории и современности, по пальцам можно перечислить тех, кто и в самом деле разделял миссионерскую озабоченность «апостола языков».

Может, служение слова не важнейшее для апостола? Но что Христос повелел апостолам? — «Идите и учите». Теперь пробуем представить, что при прощании с апостолами Спаситель говорит: «Идите и… (дальше по тексту главы Устава о епископах) назначайте клириков и сотрудников епархиальных учреждений, представляйте ежегодные отчеты по установленной форме о религиозном, административном и финансовохозяйственном состоянии епархии; предоставляйте отпуска духовенству; давайте благословение на постройку и ремонт храмов, молитвенных домов и часовен и заботьтесь, чтобы их внешний вид и внутреннее убранство соответствовали православной церковной традиции; открывайте счета в банковских учреждениях; решайте вопросы, возникающие при заключении церковных браков и разводов»…

Вновь скажу банальность: апостольство — это проповедь Евангелия не-христианам. Епископство — это управление уже-христианами. Во втором веке миссионерамиапостолами были по большей части миряне (вспомним миссию Пантена в Индию). Письменные памятники проповеди этого времени также связаны с не-епископами (святитель Ириней Лионский — единственное исключение). В это время мы чаще встречаем церковных писателей, не облеченных епископским саном, нежели пишущих епископов. В третьем веке эта ситуация резко меняется. Кончается век апологетов-мирян и начинается век святителей. «Две иерархии — дидаскалов и епископов — приближаются к единению»[990].

А начиная с четвертого века (и до конца XIX-го) церковно-учительная литература становится по преимуществу епископской (святительской). Рядом с ней существует книжность монашеская, но почти исчезает церковная письменность, произведенная мирянами и белым духовенством. Епископы становятся проповедниками и учителями (правда, судя по плачу Григория Богослова, слишком многие быстро об этом забывают). Но все равно — кроме Фрументия никто из них не идет в языческие пределы…

Именование епископов преемниками апостолов создает иллюзию миссионерского благополучия — вот, мол, у нас всегда в наличии сотни равноапостольных мужей. Реальные же труженики-продолжатели апостольской миссии оказываются не то «золушками» не то «самозванцами»…

Если епископат и в самом деле хочет быть апостольским преемником и именно свое слово желает и впредь видеть определяющим в церковной жизни, то надо решительно пересмотреть критерии выбора епископов. Нужно, чтобы хоть один из десяти епископов был действительным богословом и апологетом, способным выдержать серьезную публичную дискуссию и в телестудии, и на площади, и в монастыре, и на архиерейском соборе.

Именно этого я не вижу в современности: заботы о чести епископского сословия. Неужели ну совсем не нужны в составе епископата люди, которые и по принятии епископства продолжали бы вести патрологические и церковно-исторические исследования, изучать другие религии и светскую культуру? Но кроме епископа Венского Иллариона (Алфеева) и епископа Егорьевского Марка (Головкова) у нас и нет в епископате людей с сохранившимися богословскими вкусами (после соединения с Зарубежной Церковью греет, конечно, надежда на активное участие в наших Соборах архиепископа Берлинского Марка (Арндта))…

Может, стоит еще в академиях выделять самых способных юношей и умолять их стать учеными епископами? Как умолял святитель Феофил Александрийский языческого философа Синезия Птолемаидского. «По происхождению Синесий был эллин, изучал философию. Говорят, что, обратившись к христианству, он принял безоговорочно все, но не согласился с догмой о воскресении»[991]. Синезия жители избрали в епископы. Тут и открылось, что он не христианин, а неоплатоник (кстати, друг знаменитой Ипатии). Святитель Феофил, однако, поддержал его избрание. Синезий сказал, что при всем уважении к христианской вере, он не может принять догмата о воскресении тел. «Я никогда не поверю тому, чтобы душа происходила после тела; я никогда не скажу, чтобы мир и его различные части погибли с ним. Это воскресение, о котором столько говорят, я считаю просто священной и таинственной аллегорией и далек оттого, чтобы согласиться с мнением черни» (Письмо 105, к брату)[992]. Феофил объяснил ему высоту православного учения по этому вопросу. Тогда Синезий сослался на то, что епископство предполагает монашество, а он счастливо женат. И Феофил пообещал ему сохранить его брак. Так Синезий был рукоположен во епископа, оставшись в брачном состоянии. «Зная его высокую нравственность и чистый образ жизни, все-таки приобщили к нашей вере и посвятили в высокий духовный сан, — хотя столь безупречно живший человек еще не постиг света воскресения. И надежды оправдались: когда он стал епископом, в догму о воскресении он легко уверовал».

В общем, если не в порядке риторической фигуры рассматривать епископов как преемников апостолов, то искать кандидатов в архиереи придется среди миссионеров, и возведя их в епископство, ждать от них продолжения миссионерской деятельности. Нереально? Но тогда надо признать, что именование епископа преемником апостолов является такой же красивостью, как титулование александрийского патриарха тринадцатым апостолом и судией вселенной.

Высокое место епископа в церковной жизни от этого не изменится. Но реализма и правдивости в наших словах прибавится, что уже само по себе неплохо.

Впрочем, и миссионер должен о себе знать, что он не апостол. Апостолы уникальны в силу своего тождества с Пославшим их. Кто принимает вас, принимает Меня, а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня; кто принимает пророка; во имя пророка, получит награду пророка (Мф 10:40–41). Иудейские шелуах говорили: «Кто послан от имени определенной личности, принимается за саму эту личность». Христос дал апостолам особую власть (Лк 9:1–2,10), о чем они позже заявляли, что обладают ею и проявляют ее. В Исходе (12:6) было сказано что пасхальную жертву должна заколоть вся церковь Израиля, весь народ, «собрание». Но вся община не может участвовать в заклании и вообще не может быть собрана в одном месте. Общины присутствовали на этом жертвоприношении через своих «апостолов»-шелуахим. Вот и апостолы Христовы были при Пасхальном закалании Агнца Божия. А последующие миссионеры и епископы там не были — оттого статус апостолов все же уникален, а миссионеры не должны считать неприятие самих себя сопротивлением Самому Богу.

— А специфически современные причины для объяснения миссионерского кризиса вы видите?

— Да. Наша церковь до сих пор не умеет жить в условиях информационных войн. У нас в Церкви по старинке ценят слово. Редкое слово, однажды сказанное, все равно для нас ценно. В «информационном обществе», увы, произошла девальвация слов. Сегодня нужно много слов. Инфошум забивает мысль и речь, вымывает кладовую памяти. Значит, надо раз за разом возвращаться к одним и тем же темам и объяснять наш мир перед разными людьми. Надо постоянно вновь и вновь актуализировать свою позицию, обосновывать ее, объяснять, искать новые аргументы для объяснения старой веры. Точно также нужно постоянное, а не разовое усилие при объяснении церковной реакции на события современной жизни.

Не менее печально и отсутствие сословной солидарности. К сожалению, я часто вижу, что как только священник своими выступлениями вызывает недовольство каких-либо влиятельных людей, то наши архиереи за него не вступаются. Вместо того, чтобы защищать его, тут же говорят, что «это его личная позиция, а я, Ваше Превосходительство, немедля уберу его с этого прихода, дабы неповадно ему было впредь Вам досаждать!».

— Но ведь эта ситуация и не изменится. Архиереи — люди пожилые, а пожилые люди своих взглядов и стиля жизни почти никогда не меняют…

— Оставим место для чуда Божия.

— Любой православный человек слышит множество вопросов о своей вере — не всегда доброжелательных — от друзей, родственников. Имеет ли смысл вступать в дискуссии о православии, не имея должной богословской подготовки?

— Ну, во-первых, любой инструмент нуждается в настройке, будь то гитара или же твоя богословская лира, или труба благовествующая[993]. Дружеские и семейные дискуссии — то, с чего начинает любой будущий миссионер.

Во-вторых, то, что ты начинаешь защищать, глубже входит в тебя, и ты лучше понимаешь свою же веру.

В-третьих, люди видят, что для тебя твоя новая вера действительно дорога и важна.

Так что не стоит стесняться, тем более, что понятную начальную нехватку рациональных аргументов может компенсировать обаяние искренне верящей юности. И вообще — пока не начнешь именно эту работу, как ты поймешь, что именно к ней ты и призван? «Но кто мог знать, что он — провод, пока не включили ток?!».

— А если у человека нет дара слова, дара убеждения?

— Тогда хотя бы воздержись от осуждения миссионеров, не верь дурным сплетням о них и не передавай эти осуждающие сплетни дальше.

— А как в себе воспитать умение возвышать свой голос в защиту своей веры?

— Для начала полюбить слово Божие, Евангелие. Полюбить — значит в том числе и запомнить. Доколе баптисты будут говорит о нас, что «православные Евангелие целуют, но не читают»? Почему Писание так скользит по нашей памяти, не оставаясь в нем? Однажды послушник спросил оптинского старца Моисея: «Отче, почему я читаю отцов, а в памяти их слова не остаются?». И старец ответил: «Скажи, а когда так бывает, что ты вкушаешь пищу, а она не остается в тебе, но сразу извергается вон?». — «Когда желудок болен». — «Ну вот так же и с душой. Если ум твой не удерживает святые слова, значит, он болен»[994].

Увы, еще в начале XX столетия архиепископ Никон (Рождественский) писал: «Среди русской публики, превосходящей своим невежеством в Священном Писании все народы, можно городить относительно Библии какую угодно чушь»[995].

Хорошо бы почаще вспоминать, что слово православный — это прилагательное к существенно-существительному: христианин. И Библия — это не баптистская книга, а наша.

Это вопрос о том, насколько христоцентрично современное православное мышление.

Апостол Павел говорил о святых как об облаке свидетелей (см. Евр 12:1). Но в сознании некоторых людей это облако сгущается настолько, что заслоняет собой солнце, то есть Самого Христа.

Например, мне грустно было видеть то, что в нашей Церкви, по сути, никак не отпраздновали 2000-летие Рождества Христова. Нет, официально провели несколько концертов, банкетов и так далее. Но никакого миссионерского всплеска в этой связи не было. Не было серии христологических публикаций. Христос и в 2000 году не стал главной темой наших проповедей. Хоть одна книга о Христе была ли тогда написана и издана? Только несколько художественных альбомов…

Это значит, что тема Христа — это не есть нечто, вдохновляющее преподавателей наших духовных школ. Только в Свято-Тихоновском богословском институте вышел юбилейный сборник. Но и там были только переводы отцов и западных богословов плюс пара молодежных работ. А ведь редакция заранее обращалась к преподавателям института: «Отцы, пишите, готовьте», но мало кто вдохновился. Я отчего-то убежден, что если бы для сборника избрали другую тему — например, крестный путь Царской Семьи, — то сборник получился бы раза в четыре толще.

У нас нет потребности делиться с людьми своим переживанием Христа. Батюшка на проповеди может на время оторваться от бумажки, чтобы поделиться своими личными впечатлениями, например, от паломничества в какой-нибудь монастырь, может даже поделиться своими переживаниями того, что было «вчера на требе». Но как редко в наших храмах видишь, чтобы батюшка, точно так же, по требованию сердца; обратился вдруг к евангельскому тексту о Христе (вне зависимости от того, что это место сегодня на службе не читали) и сказал: «Вот, послушайте какое толкование я нашел у такого-то святого отца о таком-то поступке Христа, о таком-то Его слове».

И еще я не раз бывал в домах священников, у которых в домашнем иконостасе не было иконы Христа. Вернее, Он присутствовал, но только как младенец на руках у Богородицы. В центре же красного угла поставлялась либо самая старая или дорогая икона, либо самая большая, либо изображение самого чтимого в данной семье святого. Если же образу Христа там все же находилось место, то где-то далеко от центра и размеры этого образа сильно уступали размерам многих других икон.

Казалось бы: ну и что? Главное — молиться перед иконами, а не думать об их размере, но все же я считаю, что такие иконные уголки — это внешнее проявление некого внутреннего беспорядка. У священной живописи есть свои, выработанные веками законы, и один из них совершенно четко гласит, что размеры персонажа на иконе носят иерархический характер, то есть, чем больше персонаж по размерам, тем более значим его статус. Поэтому, взглянув на современные домашние иконостасы, даже зримо можно увидеть пример того, как Христос в сознании людей умален перед святыми, которые, собственно, и называются святыми только потому, что всю свою жизнь положили к ногам Христа.

И наконец, могу привести еще один пример этой печальной симптоматики. Посмотрите на апокрифы. Если в первое тысячелетие истории христианства они вращались вокруг ветхозаветных и евангельских событий, то есть, пусть и искаженно, но все-таки концентрировались вокруг личности Христа («Евангелие детства Иисуса» и так далее), то современные апокрифы даже и не упоминают о Христе. Они рассказывают о Серафиме Саровском, блаженной Матроне, Иоанне Кронштадтском. Даже фольклор сменил тему для своего творчества.

Об этой церковной боли говорит и патриарх Алексий: «Восстановление христоцентричности церковного сознания невозможно без частого приобщения Святым Дарам»[996]. Но если что-то надо восстановить, значит, это что-то где-то уже затерялось…

Без постановки образа Христа в центре своей жизни и мысли, никакого миссионерского призыва не почувствовать и не реализовать.

— Какими качествами должен обладать священник или миссионер, который идёт к студенческой молодёжи?

— Для начала — грамотный литературный язык. Потому, что студенты — это аудитория, которая ничего не прощает. И если дырку на рясе можно оправдать, то «дырку» в языке оправдать нельзя. Никакая аскетика не требует говорить невнятно. Студенты тут спуску не дадут — и будут правы. Миссионеру потребен грамотный литературный язык. Неважно — украинский, русский или чувашский, но он должен быть грамотным.

Обязательно должно быть чувство юмора. В том числе самоиронии.

Необходимо умение слышать собеседника, умение мгновенно реагировать.

Нужно также владеть языком университетской субкультуры. Я имею в виду не анекдоты из жизни студентов, а научный язык, гуманитарную речь. Знание устройства синхрофазотрона не является обязательным. Но иметь представление о гуманитарной культуре (научной, университетской), о том, какие критерии доказательности приняты в этой среде — это необходимая вещь.

Также в комплект должны входить умные глаза (очки необязательны) и приветливое выражение лица.

Ещё желательно помнить, что мы христиане. Мы не только православные, мы — христиане. И Христа не забывать. Слишком уж часто в наших проповедях есть место для чего угодно, только не для нашего Спасителя.

Ну, самое главное: миссионерами не становятся, миссионерами рождаются. Миссионерство — это призвание, а не профессия. Призвание — то, что находит тебя, а не то, что выбираешь ты. Гарнак отмечает[997], что в апостольский век по-разному понимаются истоки епископства и миссионерства: «Рукополагайте себе епископов» (Дидахэ, 15). Проповедники же не общиной избираются — «Одних Бог поставил в Церкви апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных учителями» (1 Kop 12:28 и Еф 4:11).

Так был призван Павел, причем Призывающий указывал ему народы, к которым идти: И было ночью видение Павлу: предстал некий муж, Македонянин, прося его и говоря: приди в Македонию и помоги нам. После сего видения, тотчас мы положили отправиться в Македонию, заключая, что призывал нас Господь благовествовать там (Деян 16:9-10).

Подобный «македонский призыв» пережил святой Патрик Ирландский: «Итак, после нескольких лет отсутствия, я снова оказался в Британии среди своих родичей, которые искренне упрашивали меня, чтобы теперь, после столь великих испытаний, перенесенных мной, я больше не покидал их. И там, одной из ночей, я увидел в видении мужа, по имени Виктор, как бы пришедшего из Ирландии, неся с собой несчетные послания. И он дал мне одно из них и я прочел начало послания: «Голос ирландцев». И в тот миг когда я читал начало послания, казалось, я слышал голоса тех, что обитали за лесом Фоклут, что у западного моря, и они взывали как одним голосом: "Мы молим тебя, святой юноша, чтобы ты пришел и снова был среди нас". И сердце мое было столь сокрушено этим, что я не мог больше читать, — и очнулся. И в другую ночь, в теле ли или вне тела, — Бог знает, я не знаю, — я был призван еще более ясными словами, которые слышал, но не мог понять, кроме окончания сказанного, что гласило:'Тот, Кто отдал за тебя Свою жизнь, Он говорит с тобой". И я снова очнулся, исполненный радости» (Исповедь святого Патрика, 23–24).

Испытал это и святитель Иннокентий Московский. Среди его иркутских прихожан был человек, 40 лет проживший на Аляске и умолявший отца Иоанна (будущего Иннокентия) поехать к алеутам. «Но я был глух ко всем его рассказам, и никакие убеждения его меня не трогали. Да и был ли мне какой расчет ехать, когда я был в одном из лучших приходов в Иркутске, в почете у своих прихожан и на счету у начальства, имел уже собственный свой дом и получал доходу более, чем тот оклад, который назначался в Уналашке. И потому я подписался, что не желаю занять место по причине отдаленности, имея в виду, что наши вдовы, живя и за десять верст от начальства, остаются без всего, то что же будет за десять тысяч верст! Так я и говорил своим собратиям. Но когда этот же выходец, на прощании, еще убеждавший меня ехать в Уналашку, при прощании своем с Преосвященным (у которого мне случилось быть в то время, и даже в гостинной, что было со мною в первый раз), стал разсказывать об усердии алеутов к молитве и слушанию слова Божия (что, без сомнения, я слышал от него и прежде и, может быть, не однажды), то я вдруг весь загорался желанием ехать к таким людям. Живо помню и теперь, как я мучился нетерпением, ожидая минуты объявить мое желание П реос вя щен ному»[998].

Но, конечно, есть и более мягкие формы ощущения миссионерского призвания. Церковь может распознать доброкачественность такого Божия призвания, подготовить к его исполнению и поддержать в последующем служении. Но без первичного Божия призвания никакая «миссионерская семинария» ничего не сделает.

И одна из черт, которые должны быть «прирождены» миссионеру — это небоязливость. Не бояться несогласия с собой, не бояться критики[999], не бояться просто незнакомой культуры.

— Что такое для Вас православная молодежь?

— Я не встречался с нею. Я знаю конкретно Таню, Васю, Диму. Они все разные. А вот с мисс Православная Молодежь я не знаком.

А если всерьез, то, наверное, это трудно — быть православным и молодым. Потому что это значит — идти против двойного течения.

Быть православным — значит идти против моды своей светской компании. А чтобы быть молодежью на приходе, нужно идти против приходских суеверий. В одном случае господствующее течение антиправославное, в другом — антимолодежное.

Так что православной молодежью быть сложно. Но Евангелие очень по разному переживается в разных возрастах. И тот, кто свою молодость провел мимо Церкви, просто обокрал самого себя. Знаю, вам, молодым, не нравится старушечье Православие. Но если вы сейчас живете мимо Православия, то обрекаете себя на то, что именно в нелюбимое вами же старушечье Православие вольетесь на старости лет. Так попробуйте пережить его иначе! Правда, для этого нужно туда войти сейчас. Чтобы у старика светились глаза, у юноши они должны гореть….

— А надо ли специально обращаться к молодежи, выделять ее как отдельную группу пастырской заботы? Ведь не может быть «Союза православных старушек». В Церкви-то ведь мы присутствуем как единый какой-то организм?

— Мы же не смущаемся тем, что у нас есть православные детские сады, православные дома престарелых, — и мы не смешиваем их друг с другом. Поэтому я полагаю, что могут быть отдельные кружки или структуры, которые будут работать именно с молодежью.

— Вас тревожит, что в храме мало молодежи?

— Всегда в храмах было больше стариков, чем молодых. И всегда Церковь скорее радовалась этому, нежели скорбела. В отличие от светских организаций, Церковь больше дорожит стариками, а не молодежью. Ведь задача Церкви — готовить людей к последнему переходу. Финиш важнее старта. «В чем застану — в том и сужу»[1000]. И если бы в наших храмах было много молодежи и не было бы бабуль — вот это было бы для религиозного сознания катастрофой (кстати, половина этой катастрофы уже налицо: у нас много бабушек и почти нет дедушек, то есть половина русских людей «финиширует» вне Церкви).

Малое присутствие молодежи в православных храмах не было бедой для Церкви в прошлые века. Наш «дом престарелых» охраняло сильное православное государство.

Сегодня у нас нет такой защиты. И с устрашающей правдивостью звучат слова одного русского мужика. Он живет в Саратове, прошел Афганистан, а в Церковь так и не пришел, но как-то точно подметил: «У меня есть друзья татары, есть русские друзья. Я бываю в их мечетях, захожу и в наши храмы. Но смотрите: у них в мечетях стоят молодые, вдобавок мужики, а у нас — женщины, вдобавок — старушки. Мы проиграем». Надо еще помнить, что ислам не признаёт отделения религии от политики. У мусульман есть тяга к политическому активизму. Коран их ориентирует на обретение политической власти. Мы же с нашим рефреном о том, что «мы вне в политики», рискуем однажды опять стать жертвами политики — на этот раз уже российско-мусульманской. Боюсь, что скоро для защиты наших детей от очередных школьных экспериментов мы должны будем идти на прием к мусульманским депутатам Госдумы.

— Да, если зайти в храм и посчитать по головам молодых прихожан, то картинка получится нерадостная. Основания для оптимизма в плане миссионерской молодежной среды есть?

— Для оптимизма всегда есть место — если разрешить ему быть локальным. Хочешь радости от успешности своих дел — смирись до того, чтобы дела твои были маленькими, а не «мессиански-глобальными». То есть — перейди к «этике малых дел».

В стратегическом смысле я не вижу такой перегруппировки церковных сил, которая могла бы дать надежду на решительный прорыв. Действительно процент молодежи в храмах стал заметно выше, если этот процент брать от числа наших же прихожан. Было два юноши в храме — стало 20. Этого, конечно, хватает для того, чтобы, смотря из алтаря на море наших прихожан, выделить эти милые лица и про себя порадоваться: слава Богу, это много больше, чем двадцать лет назад. Но если проценты исчислять от численности всего их поколения? То выйдет сильно меньше одного процента. Этого минимума хватит для воспроизводства «церковных кадров», для заполнения семинарских скамей. Но этого мало для возвращения Церкви в толщу народной жизни.

Россию, может, и нельзя спасти (как и весь западный мир). Конечно, мне больно сознавать, что мой родной мир — мир Европы — обречен. Он умрет. И убьет его именно политкорректность — потому что это культура смерти. Хотя бы потому, что она включает в себя насаждение однополых браков, гомосексуальные проповеди. А еще одобрение легких наркотиков, эвтаназии и многого другого. Это те самые вопросы, по которым так резко расходятся Церковь и современные либеральные СМИ. То, что наши оппоненты считают процветанием и неотъемлемым правом жизни, с нашей точки зрения — лишь разные маски смерти. Хотя бы потому, что у людей, которые живут в «альтернативных» семьях, не будет детей…

Но человек больше, чем общество. Общество — это лишь часть человека. Помочь же спасению человека — можно.

И еще я научился совмещать пессимистический настрой своего разума с оптимистичностью моего повседневного опыта. Ежедневно я встречаюсь с молодыми людьми, и вижу, как они отзываются, реагируют на мое слово. Те люди, которых я вижу лично, способны слышать и меняться. Догадываюсь, что кроме них в стране есть еще и многочисленные телепузики — но с ними я почти не пересекаюсь. Именно встречи с такими молодыми людьми, кто с интересом, серьезным таким, судьбоносным интересом присматривается в сторону Церкви, и позволяют мне сохранить необходимую рабочую активность.

— Каковы перспективы развития миссионерства в России?

— Признаться честно, я с каждым годом становлюсь всё большим пессимистом насчет будущего православия и миссионерства в частности в нашей стране. Потому что мне кажется, что миссионерами в современной культуре могут быть только те люди, которые пережили лично переход от атеизма к вере. Сейчас наши семинарии снова наполнены мальчиками, воспитанными уже в православных семьях. И я не верю, что их вера, которую они никогда не переживали как открытие, вдохновит их на миссионерство.

О моих сверстниках сказал Андрей Вознесенский: «расформированное поколенье, мы в одиночку к истине бредем». А позже о том же сказал Юрий Шевчук — «Протащили души к Богу, только жалко, что не все»… И если даже среди нас, знающих по своему опыту, как труден и как радостен путь к обретению веры, почти нет миссионеров, то тем меньше шансов на то, что миссионерское призвание проснется у тех, для кого православие всегда было само собой разумеющимся.

А миссионер должен изначально знать, что православие не очевидно, что у человека, который не согласен с тобой, есть на это основания. Если он думает иначе, чем ты, это не повод считать его дебилом или недоумком. А бывшие атеисты по себе помнят, что они были другими, и каково это совершить шаг от неверия к вере. Память о своих былых сомнениях располагает к пониманию собеседника. А человек, который всегда рос в церковной среде, зачастую не понимает неочевидности своих слов и своей веры…

Я стараюсь в своих беседах смотреть на проблему глазами человека, не согласного со мной, чтобы понять его. Так легче строить диалог с людьми. Миссионер должен быть немного шизофреником: он должен говорить и при этом тут же слушать себя, причем не своими ушами, а ушами своего собеседника и оппонента — как с его позиции будет воспринято то, что я сейчас скажу[1001]. Если этой «шизофреничности» нет, то получится монолог по принципу «тихо сам с собою я веду беседу».

— Вы упомянули о проблемах в современной церковной жизни, которые не дают основания для оптимистического взгляда на рост церковной миссии. А подробнее — что именно вы имеете в виду?

— 2007 год. Январь. Кремлевский Дворец Съездов. Рождественские чтения. Только я вошел в фойе — и первая же телекамера набросилась на меня с характерным вопросом: «отец Андрей, это Юбилейные Рождественские чтения…». И все настроение тем самым испортили. Эта наша юбилейная болезнь такую тоску уже наводит… Церковная жизнь сводится к бесконечному выискиванию юбилеев и их торжественному празднованию. Юбилейность — это подчеркнутая обращенность в прошлое. Причем заведомо самовосхищенное обращение, некритическое, беспокаянное.

Так вот, у нас есть потрясающее расхождение между помпезно-официозным благодушием церковной юбилейной жизни и тем, что реально происходит в стране. Посмотришь наши официальные церковные издания — и церковная жизнь предстает в виде большого «букета в шоколаде». Совершенно неадекватно (и уже не первое столетие) соотношение между масштабом национальных бед и вызовов — и нашей реакцией.

Да, история Церкви сложна и богата. Но Господь призвал нас к жизни в сегодня! Миссия — диалог с современным миром, а не с позавчерашним.

— Значит, вы не хотите нынешнюю миссионерскую пассивность оправдывать тяжким наследием советских лет?

— Истоки нынешнего миссионерского кризиса уже недостаточно искать в советских гонениях. Гнали всех. Но отчего-то баптисты или иеговисты смогли мгновенно развернуть миссионерское наступление, а у нас до сих пор каждое миссионерское действие становится «событием» и «информационным поводом». Им «заграница помогла»? Несомненно. Но нами за те же годы «освоено средств» несопоставимо больше. Вопрос в том — во что эти средства вкладывались. В людей или в камни.

В 2007 году не менее трех миллионов долларов ушло на колокольню Данилова монастыря[1002]. В памяти моей электронной почты хранится также сообщение Службы коммуникации ОВЦС МП для органов информации от 30 мая 2002: «29 мая 2002 года на заводе ЗИЛ в Москве состоялся благодарственный молебен по случаю извлечения из литейной ямы колокола, отлитого 21 мая для восстанавливающейся звонницы ТроицеСергиевой Лавры. «Первенец» — такое название получил новый колокол — первый из семейства больших колоколов. «Первенец», весящий 27 тонн, является частью проекта полного воссоздания уникальной звонницы. Отливка бронзового колокола обошлась в 30 миллионов рублей, средства на его создание пожертвовали благотворители. Сейчас готовится к литью копия еще одного лаврского колокола —"Бориса Годунова". Далее планируется отлить колокол "Благовестник", а также самый большой из звучавших на Руси "Царь-колокол"»[1003]. В начале 2002 года доллар стоил 30 рублей. Значит, на самый малый из новых колоколов ушел миллион долларов. Спустя пять лет узнаем — «Стоимость отливки «Царь-колокола» — 72 миллиона рублей. Все мероприятия в целом, включая проектировочные работы, транспортировку, монтаж, обошлись более чем в 100 миллионов рублей», — сообщил РИА «Новости» директор Патриаршего реставрационного центра лавры иеромонах Иосия»[1004].

Сумма, в которую обошлись остальные колокола, обеспечившие Лавре еженедельный heavy metal, не разглашалась. Полагаю, каждый следующий был процентов на 20 дороже. В итоге получается около 8 миллионов долларов.

Восемь миллионов — на что?! У Лавры и до этого был прекрасный звон. Грохот современного города все равно не перекричишь. Но на эти деньги ведь можно было бы все школы России и СНГ обеспечить комплектами учебников и книг по православной культуре.

Понимаю, что это не копейки церковных бабушек, а средства «спонсоров». Но неужели никто не мог этим спонсорам из Минатома объяснить, что колокол был дивным «средством массовой информации» двести лет назад, однако, сейчас к людям можно и нужно обращаться иными путями?

Как здорово, бывает, работают церковно-общественные фонды, посвященные восстановлению знаменитых монастырей! Там задействованы такие имена, такие чины, такие средства! А что изошло от «Миссионерского Фонда»?

Приоритеты понятны: сначала — собирание камней, а потом — людей. Потом, так потом. Можно было бы утешиться формулой «лучше поздно, чем никогда». И таким путем от локального оптимизма перейти к глобальному. В конце концов, для Церкви это естественно — расти неслышно, органично. Неслышно растет и распускается цветок, незаметно растет ребенок (это соседские дети растут быстро, а свои незаметно). Точно также и церковная жизнь — органично, потихонечку растет…

Да только вот сроки, ограничивающие такое «тихое и безмолвное житие» очень уж очевидно-коротки. Никогда у нас не было такой ситуации, когда нам четко и ясно был бы виден предел нашей национальной истории. Страна вымирает в темпе миллиона человек в год, так что чисто математически ее будущее легко просчитывается.

Что — так и дальше будем друг другу отвешивать комплименты, и праздновать взаимные юбилеи? Как бы не пропраздновать нам гибель своего собственного народа.

У нас ведь до сих пор нет общенациональной церковной газеты. Нет общецерковной миссионерской программы (не «Концепции», а именно рабочей программы). Нет и штатной должности «миссионер» в епархиальных управлениях.

Деньги в распоряжении церковного руководства есть. Но обращение их на цели миссии бывает лишь капельным и эпизодичным. Эти недосмотр иерархов? Нет. Это традиция.

— Другими словами, вы считаете, что церковь слишком мало средств тратит на проповедь?

— Большой бюджет разве что у Московской семинарии. Порядка 180 ООО долларов в месяц. Это мало — в расчете на тысячу студентов, полторы сотни преподавателей, аналогичное количество сотрудников и рабочих. В итоге моя зарплата профессора составляет 70 долларов.

В одной из южных российских епархий на прошлой неделе я узнал, что месячный бюджет семинарии там составляет 500 долларов. Это включая еду для студентов, зарплату преподавателям. На Западной Украине месячный бюджет одной из православных семинарий, как я узнал тоже на днях, составляет около 300 долларов. Как видим, на будущее нашей церкви выделяются неприлично маленькие суммы.

И я никогда не слышал, чтобы на ежегодных отчетах Патриарх сказал бы: «На миссионерское служение в Москве за прошлый год выделено столько-то средств из епархиального бюджета». А Москва ведь тоже вполне языческие джунгли.

— Прогнозы на будущее или свои рецепты для Церкви у Вас есть?

— Недавно в Брянске декан местного университета представлял меня аудитории и молвил так: «Это отец Андрей Кураев, доктор Русской Православной Церкви». Мне пришлось отречься: «Извините, я не доктор Русской Православной Церкви. Я ее пациент, а отчасти жертва». Так что рецептов у меня нет, а предположения есть.

Что могло бы радикально изменить пути русского православия? Только одно: если бы Патриархом стал аутист. Такой человек совершенно не от мира сего, не видящий реальности, не имеющий с ней точек соприкосновения. Безнадежный заложник старых книг и своих принципов. Вот как чукотский епископ Диомид, который своего губернатора публично клеймит «жидом».

Это должен был бы быть человек настолько упертый, что он мог бы реализовать программу жестких реформ в Церкви, несмотря на возмущение и писк со всех сторон.

Первый этап этой реформы: создание церковного «стабилизационного фонда». Одно из действий на этом этапе: в контакте с ФСБ найти тайные банковские счета ряда церковных людей и попросить их перевести эти денежки в этот самый стабфонд.

Второй этап: объявление крестин бесплатной требой. Запрет на совершение крещения в большинстве храмов России. То есть в тех храмах, где священник не может миссионерски захватывающе рассказать о христианской вере, просто опечатать крестилки. Запретить крестить без «оглашения», то есть научения крестных родителей, просто родителей и (если позволяет возраст) самих крещаемых основам православной веры и жизни. «Оглашение» должно вызывать в людях восхищение, желание сознательно сделать веру Церкви своей личной верой. Поскольку не каждый проповедник способен так свидетельствовать о своей вере, то и хорошо бы некоторых из них понудить к молчанию. Зато к способным миссионерам направлять жаждущих крещения со всей округи.

В результате появится надежда уменьшить скандальный разрыв между числом людей крещеных и церковных.

Третий этап: людям, сознательно избравшим Православие, предложить ощутить жизнь Церкви как их жизнь. Тут даже возможно введение церковной «десятины». Если и в самом деле Церковь сможет жить на пожертвования своих сознательных членов, то это и даст ей финансовую независимость от государства и малоцерковных «спонсоров».

Четвертый этап: сознательность жизни в Церкви приведет к сознательному и гласному поименному членству в приходской общине. Человек, который платит десятину именно в этот приход, обретает в нем право голоса. И тогда возможен контроль прихожан над церковной кассой и над жизнью духовенства. Возможно прозрачное избрание делегатов на епархиальное собрание и Поместный собор. Тогда возможно и создание независимого и действующего церковного суда.

Понятно, сколько врагов встретит такая реформа. Поэтому ее реализатор и должен быть глухим аутистом: он знает, как надо, а потому и режет по живым и шкурным интересам. Без такого насилия Церковь не сможет вернуться к своим древним канонам.

Ну, а поскольку шансов не такую реформу и таких реформаторов крайне мало (они равняются вероятности Божия чуда), то по-человечески остается только резонерски сказать: чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться.

— Надежда на перемены есть?

— Я своим семинаристам как-то сказал: ребята, я понимаю, что здесь, среди вас есть будущие епископы… Надо было видеть их реакцию. Ведь в аудитории сидит человек 60. Причем около 20 с ноутбуками.

— В игры играют?

— Трудно сказать. Они делают вид, что конспектируют мою лекцию, я же в силу своей испорченности подозреваю, что шарят в Интернете или готовят другие уроки. Но я же гордый преподаватель. Я слишком высокого мнения о своих лекциях и потому не унижаюсь до того, чтобы наводить дисциплину в классе. Так вот, как только прошла фраза, что в этом зале сидят будущие епископы, реакция была мгновенная. Раз — и все глаза уже над экранами. Я же продолжаю: ребята, когда вы станете архиереями, вспомните эту мою просьбу. Будет приближаться годовщина вашего поставления во епископы. По этому поводу будет, конечно, обсуждаться программа празднеств. (В скобках замечу, что генерал, который стал бы праздновать годовщины своего пребывания на должности, быстро бы с нее слетел, но наши монахи всегда готовы давать пример скромности).

Так вот я прошу: на оргкомитете вы предупредите: «дорогие отцы, я не корова, траву не ем, и поэтому не нужно мне дарить 350 букетов цветов по 10 ООО рублей каждый — от каждого же прихода. Тем более, что это недешево. И поэтому у меня просьба — если хотите сделать мне подарок, приносите эквиваленты этих букетиков в конвертиках. Я же даю вам честное пионерское, что эти деньги я использую на нужды миссионерской деятельности».

Учитывая, что в году таких букетно-шоколадных дней минимум шесть — день рождения, именины, день назначения на кафедру, престольный праздник кафедрального собора, Рождество и Пасха — то может выйти регулярный источник финансирования миссии. Пока же священник, появившийся на пороге епархиального управления с просьбой выделить из епархиального бюджета деньги на миссионерский проект, воспринимается как раздражающий фактор. И посылают его лесом, полем, полем, лесом, и, кажется, еще дальше…

— Примет ли Церковь молодого человека, желающего стать миссинером? Поддержит его?

— Увы, пока миссионерскую работу предполагается строить на энтузиазме людей или на безысходности.

С энтузиазмом все понятно. Это хорошо. Но ведь у детей есть нехорошая привычка: вырастать. Они взрослеют, у них появляются свои семьи. И тут энтузиазма уже недостаточно. Семью надо кормить. Много ли настоятелей согласятся содержать такого, по их мнению, бездельника, который только транжирит церковную кассу? Встреча с людьми за пределами храма, в школе, в институте — это всегда расходная статья. Перед молодым семинаристом встает такой выбор: либо принимай сан и служи спокойно на приходе на радость своей матушке и теще, либо становись миссионером — церковное начальство, конечно, будет не против, но терпению жены рано или поздно настанет предел…

Так что на приходском уровне надо создать такие условия для миссионерской работы, при которых молодой миссионер не рассматривал бы свое миссионерское служение как некое хоть и любимое, но, увы, временное занятие, которое в довольно обозримом будущем все же придется оставить ради нужд семьи…

Увы, сегодня приходским катехизаторам не дают достойную зарплату — такую, на которую можно существовать с семьей, зарплату, сопоставимую с зарплатой священнослужителей. И пока будет иметь место такой зазор, я думаю, что трудно ожидать серьезного перелома в общем течении церковной жизни. На энтузиазме одиночек можно добиваться отдельных ярких успехов, но это будут скорее звездочки на общем туманном фоне.

Особенно странно слышать призывы к «бескорыстному миссионерскому служению» от финансово-благополучных людей. Как справедливо заметил еще дореволюционный патролог, «только добровольная бедность могла давать Златоусту нравственное право говорить к бедным о ничтожестве богатства. Когда епископ, живущий в роскоши, осмеливается проповедовать о евангельской простоте и милосердии, его проповеди в лучшем случае являются обрядом, никого ни к чему не обязывающим»[1005]. В условиях, когда практически во всех епархиях главной, а зачастую и единственной темой епархиального собрания становится призыв архиерея к увеличению денежных отчислений «на нужды епархиального управления»[1006], призыв к низшим священнослужителям нести «жертвенное служение» теряет изрядную толику своей убедительности.

Если упор лишь на «жертвенность», то тогда вместо «миссионерской концепции» надо принимать «Концепцию возрождения святости». Но появление святых зависит не от «Концепций», а от Единого Святого и Его Воли. И в этом случае нам остается лишь молиться и ждать, с изумлением взирая на преизобилие миссионеров у наших конкурентов.

В дореволюционной России «оклад миссионера в Петрограде был больше, чем у ординарного профессора Академии, а в других епархиях миссионеры располагали еще более значительной суммой»[1007]. В XVIII веке священники, определяемые на служение к новокрещеным народам, получали и денежное и продовольственное жалование — «дабы о домашних своих нуждах ни малейшего попечения не имели, но денно и нощно трудились новокрещеных научать закону и страху Божию»[1008].

Сегодня же церковный бюджет не выделяет средств в распоряжение самих миссионеров, и тем самым все расходы, связанные с поездкой миссионера из одного региона в другой, ложатся на плечи приглашающей стороны. Так что пока вопрос о материальной поддержке миссии не урегулирован у нас ни на общецерковном уровне, ни на епархиальном, ни на приходском.

У нас нет пока понимания того, что миссионерство — это, все-таки, затратная деятельность. Церковь ограбили, многое разрушили, и теперь, естественно, приходится просить: «Помогите, дайте, подайте…». В итоге вырабатывается конфигурация протянутой руки, когда брать легко, а отдавать тяжело. И потому все те направления, которые требуют вложения средств от самой Церкви, у нас еле живы. Это и благотворительность, и миссионерство, и программы социального служения, школы, образование…

А «миссионерство от безысходности» означает следующее: юноша окончил семинарию, но не успел вовремя жениться и принять сан. Тогда он пытается каким-то образом просуществовать при каком-то приходе или школе. Скорее всего — в качестве преподавателя воскресной школы, «катехизатора». Но он сам воспринимает это свое послушание как временное. И плодов от такой «миссии» будет мало…

Глядя на сегодняшнее положение миссии в России, я думаю, что миссионерам необходимо получать второе образование. Во-первых, события последних лет двадцати учат, что те люди, которые активно занимаются миссионерством и в этом смысле заметны в церковной жизни, имеют помимо богословского еще и светское образование. Во-вторых, наличие светского диплома, признаваемого властями, школами, университетами, позволяет беспрепятственно входить в различные государственные учебные заведения. В-третьих, это возможность, очень необходимая, финансовой автономии, когда не нужно каждый раз упрашивать настоятеля хоть чем-то поддержать твое физиологическое существование. В-четвертых, это возможность не всякий каприз владыки встречать с обреченным восторгом (а при необходимости и просто уйти от сановного хама…).

Я думаю, что отсутствие финансовой политики, поддерживающей миссионерство, — это проявление общей церковной атмосферы, являющейся не-миссионерской (если не сказать «антимиссионерской»).

— Об этой атмосфере можно судить только по «финансовой политике»?

— Еще тут были бы уместны очевидные знаки благоволения священноначалия к работе миссионеров. До сих пор внехрамовая работа священнослужителя воспринимается в церковной среде как нечто нетрадиционное и даже неблагочестивое. Посему в статуте церковных наград должно быть ясно сказано, что награды даются не просто за арифметическую выслугу лет, но что миссионерски активный священнослужитель получает награды даже прежде активного храмостроителя. О том же должна говорить и практика вручения церковных наград. В Российской Империи статут ордена святой Анны предусматривал награждение орденом святой Анны третьей степени лиц «Обративших к господствующей Церкви не менее ста человек не христиан, или раскольников»[1009]. Естественно, при этом предполагались и пожалование в дворянство и пожизненная пенсия.

Кстати, неплохо было бы создать хотя бы общецерковный специальный пенсионный фонд для миссионеров — ибо если они трудятся жертвенно, то и накоплений у них не будет, и здоровье они подорвут быстро, и в полуинвалидном состоянии они вернутся в свои родные места, то есть вдаль от стяжанной ими паствы и от ее возможной поддержки. Когда иеромонах Никодим (Ленкеевич) завершил свои многолетние миссионерские труды среди калмыков, указом Синода он был возведен в сан архимандрита и назначен настоятелем астраханского Ивановского монастыря…[1010] Неплохая пенсия (впрочем, архимандритство он сам себе испросил, сославшись на то, что калмыки желают учиться лишь у знатной духовной персоны[1011]). А что ждет нынешних миссионеров?

— Миссионерские съезды что-то сегодня значат?

— Надеюсь. Наши резолюции ни для кого в Церкви не обязательны. Но выработанные нами тексты и советы могут стать известны определенному кругу церковных чиновников-аппаратчиков. Затем, через несколько месяцев кому-то из этих аппаратчиков будет дано задание составить интервью, выступление, доклад кому-то из первенствующих лиц нашей Церкви на сюжет о миссии. Логика же любого аппаратчика проста: делать как можно меньше, желательно откуда-нибудь переписать. И я надеюсь, в качестве шпаргалки он возьмет этот документ и, в частности, этот абзац. И тогда мысль о необходимости терпимости к миссионерским поискам прозвучит уже с более высокой трибуны. У нашего съезда нет полномочий даже рекомендательных, не то что административных, мы можем только робко шептать где-то в уголке. Но если эти же мыслипрозвучат из уст лиц, облеченных высшей церковной властью, тогда уже у нас будет возможность привести сегодняшнее «юродство» как официальную позицию Церкви. Что такое сегодня миссионерский съезд? Каждый из его участников в своей епархии кажется юродивым, непонятным выскочкой. А вот когда это уже с высшей церковной трибуны прозвучит — тогда к юродивым будет более терпимое отношение у их епархиально-приходского окружения.

— А Вы знаете довод, с помощью которого православных людей можно подвигнуть к миссионерской активности?

— Придется, наверно, пугать Божьим Судом. После смерти все мы предстанем пред Богом. Но увидим мы в Нем нашего судью или нашего должника? Конечно, радостнее увидеть в Боге того, кто должен нам, а не того, кому должны мы. Скажете, что это невозможно? Но это не мои слова, а Златоуста. Он приводит слова книги Притчей: Милуяй нища взаим дает Богови (Притч 19:17). И продолжает: «Если Бог берет у нас взаймы, то Он уже наш должник. Итак, каким же хочешь ты иметь Его — судией или должником? Должник чтит дающего взаймы, судья же не щадит получающего взаймы»[1012].

А какая милостыня выше — денежная или духовная? Духовная помощь, помощь на пути ко спасению религиозно важнее, чем помощь материальная[1013]. Так что труд миссионера делает Бога его помощником и защитником на Божьем же Суде: всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным (Мф 10:32).

И значит, если мы будем защищать православную веру перед лицом Неверов и суеверов, сектантов и раскольников, то и Христос, защищенный нами, будет нашим защитником пред Отцом.

— На что обратить внимание, начиная миссионерскую работу?

— Есть древняя молитва: «Господи, дай мне силы изменить то, что я могу изменить. Дай мне мужество вытерпеть то, что я не в силах изменить. И дай мне мудрость, чтобы отличить одно от другого»? Так вот, мудрости нам сегодня и не хватает.

А именно она нужна для подбора нашей реакции на то, что вошло в нашу жизнь без спроса. Мы можем: 1) осудить новость, 2) никак не реагировать и 3) можно попробовать использовать ее для нашего миссионерского блага.

Ну вот, например, есть греческая философия. У апостолов был выбор — можно было ее: а) всецело отвергнуть, б) не заметить, в) использовать некоторые ее суждения, чтобы подтвердить евангельскую истину. И Церковь избрала третий путь: апостол Павел несколько раз цитирует языческих философов и поэтов.

Сегодня в мир наших детей вторгаются все новые сказки, фильмы и так далее. Легко на словах — сказать: «Давайте их запретим!». Но, во-первых, послушаются ли дети нашего запрета (особенно дети нецерковные)? Второе, если даже сынишка послушался моего запрета, он не будет читать Поттера у меня на глазах, а после школы пойдет к своему дружку и прочитает или посмотрит фильм на видео. И получится, что он все равно это посмотрит, узнает это, но без моего комментария, подробного разбора — что здесь правда, что неправда, на что стоит обратить внимание, а где ложь какая-то.

Я считаю, что сегодня родители должны учиться вместе с детьми, причем на месяц опережая детей. Ты заранее, за месяц просматривай учебники твоего ребенка, обращая внимание на темы, по которым могут возникнуть антицерковные дискуссии (история, литература, биология и так далее), и попробуй сам найти материалы, которые дали бы твоему ребенку возможность глубже посмотреть на эти проблемы, чем то воззрение, которое предложат одноклассники или учительница. И неучебные детские книжки тоже лучше читать вместе.

— И все же когда вы говорите аудитории «Нет!»?

— Если от меня хотят услышать отречение от сути христианской веры. Христианство в себе несет нечто очень неприятное для обычного человека. Это весть о том, что вне Церкви нет спасения.

Да и самое главное в нашей вере — тайна Бога, ставшего распятой плотью, — есть безумие[1014]. Многие сюжеты Библии и догматы, заповеди и традиции нашей Церкви контрастируют с современными идеологическими модами.

Хочешь раззадорить аудиторию, убежденную в том, что «Бог у меня в сердце»? Просто скажи им слова аввы Дорофея: «Я не знаю другого падения монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу» (Поучение 5). Ох, и долго потом придется объясняться с теми, кто свою совесть считает непогрешимой…

Но если мы знаем, что со временем должны будем предложить нашим слушателям сделать выбор и пожертвовать некоторыми интеллектуальными привычками ради того, чтобы быть со Христом, — тем более нам следует быть осторожными. Потому что если мы еще не получили у наших собеседников надлежащего кредита доверия, если христианство еще не показалось им чем-то значимым, то требовать от них жертвы бессмысленно. Они ее не принесут — потому что еще не понимают, ради чего она нужна. Для них христианство так и останется набором глупостей.

И если рано или поздно проповедник обречен на конфликт со светской аудиторией, то момент жесткого выбора лучше по возможности отодвинуть. Пусть сначала люди поймут, что я (и вообще христиане) не сумасшедший, что в моих словах и убеждениях есть логика, смысл, обоснованность.

Не надо скандалить по мелочам. Накануне неизбежной дискуссионной встречи с другим миром надо задать себе вопрос о том, как нам определить меру нашей собственной нетерпимости? Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее, дабы, когда положит основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: этот человек начал строить и не мог окончить? Или какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силен ли он с десятью тысячами противостать идущему на него с двадцатью тысячами? Иначе, пока тот еще далеко, он пошлет к нему посольство просить о мире (Л к 14:28–32).

Преподобный Макарий Алтайский разрешал туземцам курить во время огласительных бесед: «Потом опять посадят оглашаемых, дадут им отдых, позволят выкурить табаку трубки две-три, и опять, призвавши к учению…»[1015].

Христианство по своей сути противоречит духу современной культуры. Но именно поэтому не надо спорить по мелочам, сохранив запас полемической энергии для обсуждения глобальных расхождений. А вот разругиваться по поводу прически или какого-нибудь фильма, может быть, не стоит.

Миссионер должен уметь сам выбрать дискуссионное поле, не поддаваясь на мелкие провокации.

Это значит, что:

1. Не надо полемизировать из-за вопросов моды или политики, спортивных или музыкальных вкусов.

2. Лучше до поры до времени избегать разговора на тему, о которой заранее известно, что она приведет к быстрому и личностно-обостренному контрасту между мнением молодежной аудитории и Церковным советом, — то есть на тему о половом либертинизме. Молодежная аудитория рада сойти с трудных для нее философских тем на привычные для нее темы сексуальные[1016]. На эти провокации (обычно, в виде записок) не стоит поддаваться.

3. Надо и самому знать, и другим честно признаваться, что в церковных текстах и верованиях есть фольклорные элементы. Основатель русской патрологии архиепископ Филарет (Гумилевский) еще в XIX веке говорил: «Повторять все повести читаемые в житиях без разбора, без проверки — грешно перед совестию и стыдно перед просвещенным умом», — а святитель митрополит Филарет (Дроздов) подтверждал, что «есть сказания о житиях святых, происшедшия из неправых уст»[1017].

4. Надо пояснять, что в церковных легендах даже погрешающих против истории, все же есть правда, но эта правда педагогическая, назидательная.

5. Надо чаще напоминать о множественности толкований одних и тех же мест Писания.

6. Надо чаще напоминать о догматическом целомудрии Православия. В Церкви ведь очень мало догматов. По верному замечанию Николая Бердяева, «в Православии христианство не было так рационализировано, как оно было рационализировано в католичестве. Доктрины никогда не приобретали в нем такого священного значения, и догматы не были прикованы к обязательным интеллектуальным богословским учениям, а понимались прежде всего как мистические факты. В богословском же и философском истолковании догматов мы оставались более свободными»[1018]. В самом деле, по слову епископа Каллиста Уэра, «многие верования православных не составляют части единого Предания — они просто собрание телогуменов, богословских мнений. Предметом навязывания они быть не могут»[1019].

Соответственно, встретив то или иное расхожее мнение о нашей вере, можно этот тезис сопоставить с «коротким листом» догматики, и если оно там не обретается, сказать, что это не учение Церкви, а частное богословское мнение.

Нужно отличать догматические вероопределения от частных богословских суждений, мнений. В последнем случае есть пространство для изучения, ознакомления, понимания и — споров. Здесь могут быть разноречия даже между православными богословами. Они всегда были в истории, более того, даже между святыми отцами были недоразумения и дискуссии. Так что, начиная лекцию, я всегда стараюсь разъяснить: когда речь идет о церковной позиции, а когда о вопросе, по которому нет общецерковного суждения. Тогда я говорю: «Моя позиция вот такая, но это моя позиция, у других священников она может быть по этому вопросу другая».

И потому и журналистов, и семинаристов я прошу: «Братья, простите, понимаю, что вас уже достали призывами к аскетике, воздержанию и так далее, но я присоединяю свой голос к голосу наших священников и прошу вас: будьте воздержанны на язык. Хотя я понимаю, что это звучит отчасти смешно — диакон Кураев призывает к воздержанности, а у самого язык без костей, — но тем не менее я благочестиво прошу вас: братие, "фильтруйте базар"! И как можно реже в своей речи позволяйте себе начинать фразу с вводного предложения "как учит Церковь", "по мнению Церкви"».

Я имею право начать так фразу только в том случае, если дальше последует цитата из Символа веры. Вот тогда я имею право сказать: «По учению Церкви, есть Единый Бог Отец, Творец неба и земли, всего видимого и невидимого мира». В остальных случаях лучше поосторожничать и говорить аккуратнее: «по учению святых отцов», «по мнению известного богослова».

Мнение и учение в данном случае — не одно и то же, так же как не одно и то же частная запись в блоге и проповедь в храме.

Я могу сослаться на мнение авторитетных для меня священников, в конце концов, на свое собственное мнение. В разных случаях мнением Церкви может считаться мнение богословского «мейнстрима», суждение Патриарха, решение Архиерейского Синода.

Позицией Церкви может быть и мнение простого большинства духовенства, если удастся его каким-то образом установить, или мнение большинства церковных изданий. За мнение Церкви можно принять суждение монастырских духовников, если есть возможность его узнать. Наконец, мнение Церкви можно выяснить, опрашивая прихожан, выходящих из храма, то есть с помощью своего рода «экзит-полов» (от англ. «exit poll» — опрос на выходе).

По вопросам, которых касается вероучение Церкви, православный христианин должен быть с ней согласен. А если о чем-то церковная доктрина не сформулирована — я свободен в формировании своей позиции, которую, однако, не имею права выдавать за мнение всей Церкви.

Скажем, когда меня спрашивают: «Что Церковь думает о Гарри Поттере?», — то на это я могу ответить только: «Да много чести для Гарри Поттера, чтобы Церковь о нем что-либо думала». От имени Церкви может сказать только Собор. Но я как-то не могу представить себе Собора, в повестке дня которого под пунктом 15 значилось бы: «Выработка отношения к Гарри Поттеру».

В древности все как-то было яснее. «Предел Православия — есть чисто ведать два догмата веры — Троицу и Двоицу: Троицу неслиянную и нераздельную созерцать и ведать; Двоицу — два естества во Христе во едином Лице исповедать» (Преподобный Григорий Синаит. Главы о заповедях и догматах, 26)[1020].

Сегодня критерии, по которым люди готовы различать Православие и ересь, весьма сместились. Зато появилась поразительная легкость в вынесении приговора другим христианам — еретики, мол. Не так вели себя древние подвижники:

«Вопрос 707. Если кто скажет, чтобы я проклял Нестория и подобных ему еретиков, проклясть ли мне их или нет?

Ответ. Что Несторий и бывшие после него еретики находятся под анафемою — это очевидно, но ты отнюдь не дерзай проклинать кого-либо, потому что считающий себя грешником должен оплакивать грехи свои и — более ничего. Но не надобно осуждать и проклинать кого-либо…

Вопрос 708. А кто отсюда заключит, что и я мудрствую так же, как еретики, что сказать тому?

Ответ. Скажи ему: хотя и очевидно, что еретики достойны проклятия, но я сам грешнее всякого человека и боюсь, как бы, осуждая другого человека, не осудить себя самого…

Вопрос 709. Если же я не знаю, действительно ли еретик тот, которого он просит меня предать проклятию, то как поступить мне?

Ответ. Скажи ему: «Брат! Я не знаю, как мудрствует тот, о ком ты говоришь; проклинать же того, кого я не знаю, как кажется, послужит мне в осуждение. Говорю тебе, что другой веры, кроме преданной от 318 святых отцев [Первого Вселенского Собора], я не знаю, и кто мудрствует иначе, нежели она научает, тот сам себя предал анафеме»[1021].

Святитель Кирилл Александрийский, который первым осознал, что Феодор Moncyeстийский был настоящим зачинателем несторианской ереси, ради того, чтобы облегчить возвращение восточных епископов в Церковь, разрешил им поминать Феодора Moncyeстийского в диптихах, имея в виду, что сами они исповедуют православную веру. В это время Феодор уже умер (ср. Письмо 72 К Проклу Константинопольскому, PG 77,344–345). Следует еще заметить, что преподобный Феодор Студит, который хорошо известен большой строгостью, хвалил икономию святителя Кирилла (см. PG99,1085С-1088ВС).

Сегодня же церковные люди готовы осуждать друг друга из-за разного отношения к тем или иным не догматам, нет, но — людям. Причем к людям нецерковным. Спорят изза нецерковных книг и вкусов (отношение к «Гарри Поттеру» или рок-музыке…).

Как можно православным разделяться из-за разного отношения к тому, что не в Церкви? Практически все вопросы (кроме вопроса о новомучениках), что разделяли нас с Зарубежной Церковью, были именно таковы. Отношение к католикам и женевскому Всемирному Совету Церквей. Отношение к советской власти. Тут уж поистине разночтения вкусовые или, говоря словами Синявского, «стилистические». Что лучше или хуже — сотрудичество с ГПУ или ЦРУ— это именно дело «вкуса». Но не повод к расколу!

Православие — это позитив, определенное суждение о Боге, а не негатив, перебирающий и фиксирующий недостатки жизни и мысли других людей.

Если с самого начала задирать собеседников, если от первых же слов требовать от них «жертвы интеллектом», то они соблазнятся. Причем причина соблазна будет не в Писании, а в нашей «принципиальности».

Вот именно, чтобы не путать главное и разнообразно-служебное в богословии, я считаю неумным затевать ссору из-за вопроса об «эволюции».

Да, церковный человек не почувствует трудности в том, чтобы согласиться с библейским повествованием, говорящим, что растения появились в третий день истории мироздания, а солнце — днем позже. Но как нецерковным людям пояснить эту странность, которая обрушивается на них на первой же библейской странице?

Сколько душ сегодня нашими проповедниками приносится в жертву «правому» имиджу самих проповедников! Слишком часто проповедь, как будто адресованная нецерковному человеку, на самом деле произносится так, чтобы церковные собратья похвалили ревность и твердость проповедника: «У, как он! Спуску не дает! Все сказал строго канонически! Наш человек!».

И все же — если сомневающийся человек уже на первой странице Библии видит повод к тому, чтобы ее отвергнуть, то стоит присмотреться: а нет ли в миссионерской традиции уже некоторых наработок, позволяющих устранить это, первое недоумение? Мои размышления на эту тему можно найти в Интернете: http://www.kuraev.ru/evoluti. html и http://www.kuraev.ru/evolution.html.

— В этих статьях только Ваши личные гипотезы или же их можно принять как мнение Церкви?

— Скажем так: это мнение высших духовных школ нашей Церкви. Я привожу суждения профессоров Духовных Академий, которые пробуют согласовать данные биологии с библейским повествованием. Я видел, как на конференциях, проводимых Тихоновским богословским институтом, Издательским советом Московской Патриархии, Синодальной богословской комиссией, именно организаторы этих конференций давали отпор агрессивным попыткам буквалистского прочтения библейского текста. Увы, и в этом отношении богословие и наука похожи: и у вас и нас есть свои фоменки…

— А еще от дискуссии на какие темы вы советуете улконяться?

— Сексуальные отношения. Это тема, слишком близкая, болезненная и радостная для молодых людей. Поэтому тут реакция будет самая живая. И если проповедник окажется недостаточно интересен и убедителен, то возникнет не поверхностноинтеллектуальное, а личностное отторжение от возвещаемого им христианства. Надо быть очень уверенным в том, что твои аргументы будут восприянты сознанием светски мыслящей молодежи, чтобы решиться затронуть эту тему.

Так что это именно та тема, о которой я хотел бы в самую последнюю очередь говорить с молодежью. Я считаю подобный разговор с неверующими чем-то в принципе глубоко бесполезным и даже вредным. Все, что в Православии говорится на эту тему, сказано для тех, кто уже идет по пути Православия. Православие не просто набор положенных формул. Это именно путь.

Бывают такие архитектурные композиции, которые рассчитаны на восприятие движущимся человеком. Есть такие рекламные щиты, которые, когда стоишь рядом с ними, кажутся совершенно уродливыми, но если проезжаешь мимо них на машине, то эта конструкция как будто поворачивается следом за тобой. Возникает впечатление ее движения.

Что-то подобное и с Православием. Пока человек стоит на месте, ему не понятно, «зачем все это». И только когда человек начинает двигаться, рождается понимание. А пока человек стоит на месте, пока с его машины свинчены колеса — то что же ему рассказывать о том, как и что может затормозить едущих…

За устоявшимися и неподвижно вековыми глыбами церковных преданий почти незаметно то обстоятельство, что свой смысл они открывают лишь тому, кто сам приходит в движение.

Православные в сегодняшнем мире похожи на альпинистов в летнем городе. Представьте: жара, в льняных тапочках и то жарко, — и вдруг идут люди с заготовленными теплыми шапками и куртками, с теплыми сапогами, на которых вдобавок набиты шипы. Зачем ледорубы в городе? Зачем шипы на асфальте? Так презрен, по мыслям сидящего в покое, факел, приготовленный для спотыкающихся ногами (Иов 12:5).

Но если хоть что-то из снаряжения альпинистов останется в долине, то там, наверху, цена беспечно отброшенного может оказаться непомерно высока. Так и в Православии все рассчитано на движение, на трудное восхождение. Там, на духовных высотах, станет понятно, зачем пост и зачем церковно-славянский язык, зачем столь долгие Богослужения и почему в храмах не ставят скамеек, о чем говорит почитание святых и что дает человеку икона, а чем драгоценно целомудрие… К стоящим в долине бесполезно обращать речь о технике безопасности в горах.

Представьте, что меня командировали вести уроки музыки в школу. Прихожу я к детишкам и говорю: «Дети, сначала мы с вами изучим историю музыки. И знаете ли, история музыки — она очень трагична. Потому что в музыке бывали удивительные достижения, и тогда создавались симфонии, благие созвучия. А бывали неудачи — и рождались какофонии. Так вот, знайте, дети, что когда-то давно, в глубокой древности возникла страшная какофония, она звучит «дзинь-блим-бум». Дети, запомните эти звуки и никогда их не издавайте! А на следующем уроке, через неделю, мы снова встретимся и изучим историю появления другой страшной и древней ереси. Речь пойдет о какофонии «дзям-блям-блям». Да, и вот так потихонечку мы с вами изучим историю всех ересей, а перед каникулами коснемся самой страшной ереси, недавно возникшей какофонии «дзим-блям-барамс». Ну, а после каникул, уж так и быть, я дам вам Моцарта послушать».

Что вы тогда скажете о моем педагогическом таланте? Ниже пола, что называется. К сожалению, именно по этому принципу очень часто строится наше общение с молодежными аудиториями: мы приходим к ним только для того, чтобы сказать, чего им нельзя. Высыпать на них мешок запретов и вагон императивов… Вот и создается ощущение, что мы что-то у людей отбираем, не успев им ничего дать. В итоге, как одна актриса недавно заявила в интервью: «Вы знаете, мне так тяжело жить: в этой жизни все, что приятно, или грешно, или портит фигуру».

Если мы сами в нашей проповеди превратили Православие в одно большое «низзя» — то что ж мы удивляемся тому, что оказались бесконечно далеки от молодежи, тому, что молодежь идет в секты.

Знаете, была такая замечательная буддистская притча. Некий царь подходит к человеку и говорит: «Я готов подарить тебе все, о чем ты только можешь мечтать: вечную молодость, вечную жизнь, царство, любовь, женщин, богатство — все я тебе дам. Чтобы получить эти бесценные дары, тебе нужно приложить лишь совсем небольшое усилие: я тебе дам вот эту чашу с водой, и эту чашу тебе нужно будет пронести из одного села в другое по этой дороге. Правда, есть несколько дополнительных условий. Первое — за твоей спиной будет идти воин с обнаженным мечом. Второе — если хоть капля воды упадет на землю, воин сразу сносит тебе голову с плеч. Третье — чаша будет полна до краев. И последнее условие — твой путь будет проходить через деревню, в которой в это время будут играть свадьбу». И вот через эту пьяную танцующую деревню, в которой все стараются вовлечь тебя в общий хоровод, надо суметь пронести чашу, не расплескав ее.

Что в этой притче буддистского, нехристианского — понятно: это образ палача, который сразу готов снести голову с плеч, как карма, не знающая снисхождения и милосердия[1022]. А что здесь близко с христианством — это идея того, что в начале тебе нечто дается: чаша твоего сердца сначала наполняется даром, а потом уж ты постарайся ее не расплескать.

Если обычные языческие религии говорят: «Ты делай то-то и то-то, а потом в награду получишь вот это», — то в Евангелии это отношение труда и дара переворачивается: сначала достигает тебя Царство Божие, а затем уж потрудись, чтобы не растерять Его. Святые Отцы называли это «обручение будущих благ» или «задаток», «залог будущих благ».

В этом и кроется главная трудность религиозной проповеди в отличие от обычного обучения. Это ее принципиальная нетехнологичность. Я могу что-то говорить, доказывать, аргументировать, но свой опыт или опыт того святого отца, которого я цитирую, я не могу вложить в сердце своего собеседника. Это обычная непредсказуемость чуда: свершится оно или не свершится?

И в этом уже следующий парадокс Православия — то, что все формы нашей религиозной жизни, начиная от богослужебной и кончая канонической, догматической — они создавались людьми, у которых этот опыт был, А мы пробуем эти формы и эти одежды перенести на людей, у которых этого опыта нет. Так как же эти формы могут стать понятными? Мы даем истину как бы на вырост.

Но как часто мы беседуем с человеком, предполагая, что мы ему понятны, и, значит, раз мы что-то сказали — то он просто обязан с нами согласиться. И вот тут мы можем сесть в лужу.

Представьте себе, я вхожу в класс к девочкам. Девочки — подростки, им лет уже 12–13. Я к ним захожу и объявляю: «Дети, вы уже большие, давайте сеголня говорить про это. Так, мальчики выйдите из класса, сегодня я только с девочками про это беседую». Оставшись в ополовиненном классе, я начинаю: "Значит, девочки, вы уже знаете, что бывает такое общение мужчины и женщины, что в женщине появляется новая жизнь, она становится беременной". После этого я 15 минут рассказываю девочкам о том, что они будут испытывать во время беременности: тошноту, аллергию и так далее. Затем15 минут рассказываю о том, что они будут испытывать во время родов. Еще 5 минут — про прелести кормления грудью: маститы, молочница и так далее. Наконец, поясню на примерах, как будет строиться их режим дня после рождения малыша, расскажу, что пеленки и стирки, кормления и массаж заменят видик и сплетни с подружками…

45 минут прошло, звонок, мальчики возвращаются в класс. Чего я добился? Какими глазами девочки на мальчиков посмотрят? Скажут: «Ну, мужики, мы не знали, что вы — такие сволочи! Всё! Близко к нам не приближайтесь!». Понимаете, что произошло? Эти девочки еще не знают, что такое любовь, ни супружеская, ни тем паче — материнская. А я им уже рассказал о том, с какими шипами это может быть связано дальше. Людям, которые еще не имели опыта любви, я рассказал о ее многообразии так, что у них напрочь исчезло желание когда бы то ни было входить в этот мир. А ведь потом, когда они дозреют до брака, знание о грядущих скорбях не сможет остановить их. Та любовь, что поселится в них, упрямо скажет: да, пусть будет боль — если это боль произрастет от меня…

Вот в чем трагедия христианского пастырства: мы говорим о тех ограничениях, которые должна соблюдать душа, которая уже беременна во «внутреннем человеке». Христианин ощущает себя беременным. Он ощущает в себе биение Иной Жизни. Преподобный Симеон говорит об этом чуде: «Содержащий все поселяется внутри человека, и человек становится как бы беременной женщиной». Или: «Человек сознательно носит в себе Бога. И сжимая снаружи руки вокруг себя, этот человек ходит посреди нас, не знаемый всеми, кто его окружает… Мы, когда веруем от всей души и каемся, зачинаем в сердцах своих Бога Слово, как Дева. Он, имея в себе Христа младенца, будет считаться Его матерью, как Он, неложный, обещал: Мать Моя и братья и друзья, вот они/»[1023].

А мы нередко лишь имитируем беременность. Не нося внутри Христа, делаем вид, что духовный плод в нас уже есть. И более того — от других требуем такого же поведения. Раз положено беременной сторониться от таких-то яств, то и мы тоже будем всех считать таковыми и потому будем всем запрещать этот вид пищи… А в итоге среди тех, кого мы сочли беременными, кому мы предписали жить по правилам беременности, но которые никогда и не ощущали в себе Иной Жизни, рано или поздно рождается протест: «Да отстаньте вы от нас с вашими условностями и ограничениями!».

Так очень часто бывает в наших проповедях о христианской жизни. Потому что все правила аскетики, все правила нашего церковного устава — правила жизни беременного человека, беременной души, в которой уже, по слову апостола Павла, «не я живу, но живет во мне Христос». И существуют эти правила для того, чтобы выкидыш не произошел. Если в человеке есть это ощущение, что в его сердце зародилась новая искорка, появилась новая жизнь — тогда ему все понятно.

Ему понятно, почему, например, не надо хохотать… Рациональных аргументов, способных объяснить, почему переедание жванецкими дурно, ведь не найдется. Но можно обратить глаза зрачками внутрь и предложить прислушаться к самоощущению души: подожди, ты вот отхохотал, а душа-то тусклее стала, опустошеннее. Но ведь для этого надо, чтобы было с чем сравнивать!

У человека должно появиться ощущение своей собственной души. Без этого ощущения души Православие останется непонятным.

Иначе — нарушается основной закон педагогики: не отнимай прежде, чем дать. И вот мы слишком часто не успеваем людям «дать» Христа, чтобы человек понял радость жизни во Христе, а уже пробуем что-то из его жизни вырвать. И человек протестует: «Во имя чего вы меня живого приносите в жертву вашим мертвым правилам?».

Слишком часто мы предлагаем у людей что-то отнять, не пояснив, что мы им принесли, не объяснив, чем живет христианство (а оно же ведь не запретами живет!).

То же самое могу пояснить другой притчей. Представим, что у меня урок не с девочками, а с мальчиками. Представьте, что я ношу не рясу, а какой-нибудь серенький китель с погонами. В общем, я — гаишник. Прихожу я к детям в школу и говорю: «Знаете, ребята, вы ни в коем случае не нарушайте правила дорожного движения. Обязательно их выучите: когда и как совершать обгон, как перестраиваться из ряда в ряд и прочее. Все это жизненно важно.»

Я требую от них наизусть знать весь дорожный кодекс, а назавтра грожу им экзаменом. Будут ли мои ученики стремиться к исполнению правил, изложенных им в столь навязчивой форме? Естественно, школьники не придадут никакого серьезного значения моим речам. Ведь пока у человека нет своей машины, пока он сам не умеет водить, то рассказывать ему, как вести себя в такой-то дорожной ситуации — занятие довольно-таки бесполезное, а изучение правил им воспринимается как чистейшая зубриловка, как сообщение принципиально бесполезной информации. Ведь не имеющий машины человек просто не знает, к чему эту информацию применить.

Вот я — человек безлошадный[1024], и потому мне глубоко все равно, кто кому должен дорогу уступать: шестисотый мерседес «Икарусу», или наоборот. Зачем мне это все? Я одно правило знаю: если я дорогу перехожу, все должны подождать! Батюшка идет, подождите, куда торопитесь?!

Другое дело, если однажды у меня «жигуленок» свой появится. Вот тогда я пойму, что, оказывается, правила дорожного движения написаны не только для того, чтобы гаишники взятки брали. Тогда (но не раньше) я пойму, что на самом деле каждое из этих правил написано кровью и болью человеческой. Но чтобы понять их смысл — надо жить в движении. Вот также и правила церковной жизни. Они рассчитаны на тех, кто движется, кто осознал цель своего движения и теперь старается не повредить свое средство передвижения.

Подобно правилам дорожного движения есть и правила религиозной безопасности. И эти правила тоже написаны кровью, написаны судьбами людей. Потому что слишком много было катастроф — много было и удач, но много и катастроф. Вот поэтому эти правила лучше соблюдать, если вы не хотите потерять что-то гораздо более важное, чем минутная эйфория «свободной любви».

Итак, в мире, в котором люди еще не знают о Христе, не знают, зачем надо стремиться жить во Христе, важно верно выбирать темы для бесед. К интонации назидательнообличающей стоит обращаться лишь в последнюю очередь[1025].

Как-то в Италии гостил я в одном монастыре. Возглавлял его человек, который был католическим священником, потом перешел в Православие. Этот удивительный человек содержит монастырь на зарплату, которую сам получает в качестве преподавателя философии в местной городской школе. И вот однажды я спрашиваю его послушника: «Я не понимаю, почему в монастыре молодежи нет? Ведь батюшка преподает в школе философию. Сам он человек талантливый. Преподает хорошо. И ребята тоже замечательные. Я там несколько уроков провел, и видел, что у ребят была очень хорошая реакция. Почему же их не видно в монастыре? У меня такое ощущение, что, если бы я с этими ребятами хотя бы месяц поговорил, так они бы у меня строем сюда в монастырь на службы ходили». И слышу в ответ от этого русского послушника: «Понимаете, отец Андрей, дело в том, что у него все-таки католическое воспитание. То есть — с некоторыми целибатскими комплексами. И поэтому, проведя прекрасный урок с детьми, под конец он обязательно скажет: «Да, дети, и главное — запомните, чтобы на дискотеку — ни шагу!». Дети, конечно, реагируют на эту последнюю фразу, и у них остается в памяти, что Церковь — это те, кто у них все время что-либо вырывает из рук».

Библейский змей использовал уловку, которая стала классикой атеистической пропаганды: он свел религию к системе запретов «Бог запретил вам». Редуцирование христианства к системе запретов и поныне остается главным аргументом московских комсомольцев: «Ребята! Попы хотят запретить вам радости жизни, они хотят запретить веселиться, жить, танцевать, колоться, аборты делать! Долой ортодоксию!».

Но христианство — не система запретов. Это позитив. Место аскетических запретов в христианской жизни можно сравнить с той ролью, которую играют в рождении ребенка правила безопасности, которым должна следовать беременная женщина. Да, у женщины, что носит под своим сердцем ребеночка, есть ограничения: она не должна в это время употреблять алкоголь, и будет лучше, если она не будет курить и не станет поднимать тяжести. Но если некая девушка решит, что эти правила есть сам путь к рождению ребенка, то ее ждет разочарование. Если она не будет ни пить, ни курить, ни поднимать тяжести — это не значит, что в силу этого воздержания она через девять месяцев такой аскезы родит ребенка. Само по себе воздержание от водки ребенка ей не даст. Нужен супруг. Также воздержание от грехов само по себе не даст человеку Христа. Для этого нужно нечто совершенно иное: Сам Христос.

Запреты вторичны и служебны по отношению к самому главному — рождению Христа в душе. Змей же редуцирует отношения человека и Бога к системе запретов.

Мир души нетехнологичен. И поэтому прежде, чем вторгаться туда с инструкцией, попробуем для начала познакомить детей с ними самими: «Я не есть одно это тело; во мне живет это странное существо по имени душа, — это то, что болит, когда все тело здорово». У этого незнакомца есть свои потребности и есть свои болячки. И вот для того, чтобы накормить вашу новооткрытую душу и чтобы защитить ее от ее болезней, вот для этого к вам и приходит Церковь. Знаете, Башлачев об этом писал так: «Отпусти мне грехи! Я не помню молитв. Если хочешь — стихами грехи замолю. Но объясни — я люблю оттого, что болит, Или это болит оттого, что люблю?».

— То есть запретами ничего не добьешься, и ретроградство не лучший способ воспитания?

— Ну нет, я совершенный ретроград, сторонник многих запретов и отнюдь не либерал. Запрет — это условие роста. Когда дереву ставят запреты, обрезая веточки, ему не дают расползаться вширь, и тогда дерево взмывает к небесам. Также и с человеком. Другое дело, что запреты должны быть обоснованы, понятны тому, к кому они обращены. Я против того, чтобы детям что-то запрещать, не поясняя, в чем угроза.

— Есть ли в миссионерском служении грань, которую человек не должен переступать, некая граница, отделяющая Церковь от мира?

— А где границы кенозиса? Где пределы смирения, служения и любви? Где пределы самозабвения?

У нас нет настоящей «внешней» миссии, мы еще пробуем работать в комфортных условиях миссии внутренней, в общении с людьми, разделяющими в целом наши представления о «норме» — в том числе о норме нравственной и о норме бытовой цивилизованности.

А представьте, что нам нужно было бы размышлять о сути православия, о его формах выражения и благочестия не в Москве и не Красноярске, а в Африке.

Знают ли наши прихожане о литургических танцах православных африканцев? Вот упоминание об этом патриарха Александрийского и всея Африки Петра VII во время его визита в Москву в феврале 2004 года «Влияют ли на жизнь христианских приходов в Африке культурные традиции коренных народов континента? — Если речь идет о традициях, которые складывались веками, мы позволяем и даже приветствуем их существование. Но только в том случае, если они не стремятся оказывать влияния на деятельность того или иного прихода. Скажем, для местных африканских культур весьма характерно то, что называется языком тела, языком жестов. Танец для африканских народов — совершенно естественное, многозначное, экспрессивное средство самовыражения. Соответственно, и африканец-христианин в силу своей природы и культурной традиции будет участвовать в богослужении несколько иначе, чем представитель иной этнокультурной среды. Церковь это принимает»[1026].

«Митрополит Кенийский и Иринопольский Макарий (Александрийский патриархат), в течение 30 лет проповедующий православие в Кении, активно сочетает в своей миссии традиционный стиль богослужения с местными племенными обрядами. "Мы даже настаиваем на том, чтобы каждое племя демонстрировало бы в церкви свои традиционные танцы и песни. Таким путем мы поддерживаем местные традиции", — так владыка Макарий, уроженец Кипра, характеризует собственную миссионерскую политику. За последний месяц православный митрополит освятил в Кении три новых православных храма. После церемоний освящения 62-летний архиерей сам, в богослужебном облачении и с епископским посохом в руке, присоединялся к танцующим жителям деревень. По его настоянию богослужения в православных церквях Кении проходят одновременно на двух языках — греческом и одном из местных диалектов. Митрополит Макарий утверждает, что Православная церковь сегодня оказывается единственным институтом, который вдохновляет и поддерживает самобытную культуру местных племен. Благодаря многолетней энергичной миссионерской работе архиерея вкупе с его усилиями по строительству школ и больниц в отдаленных районах страны православие за последние десятилетия приняли десятки тысяч кенийцев. Сегодня паства владыки Макария насчитывает около миллиона верующих при общем населении Кении в 35 млн. человек. Церкви во время богослужений бывают переполнены, при этом прихожане то тихо кланяются и осеняют себя крестом, то неожиданно начинают завывать и хлопать в ладоши над головой»[1027].

Если Давид плясал перед ковчегом, а мы хотя бы на словах пляшем на Пасху («веселыми ногами») — надо ли осуждать африканских миссионеров? Упоминания о ритуальных танцах христиан мне попадались и в ранней святоотеческой литературе…[1028]

А вот совсем из другой сферы жизни, но по сути на ту же тему — рассказ протестантского миссионера Уильяма Рейнберна:

«Я занимался изучением жизни племени кака, располагавшегося на открытой равнине Восточного Камеруна. Жизнь этих людей отличалась от жизни племени булу, обитавшего в джунглях на юге страны. Условия в саванне более суровые, и от человека требуется умение приспосабливаться к природным условиям. Пищи здесь было меньше, чем в джунглях.

Я пришел в деревню Лоло, чтобы провести необходимые мне исследования для перевода Книги Деяний на местный язык, и не взял с собой никакой еды, решив попробовать кухню народа кака. Я старался пить кипяченую воду, но чаще всего это было невозможно. Вся еда готовилась женщинами племени, и обычно я ел, сидя на земле, вместе сдругими мужчинами. Я не просил женщин готовить пищу для себя специально, так как подобная просьба имела бы сексуальное значение.

Однажды после обеда я разговаривал с несколькими мужчинами и юношами о пище, которую едят люди во всем мире. Один из молодых людей взял Библию, переведенную на язык булу, и прочитал из 10-й главы Книги Деяний видение апостола Петра, которому было приказано заколоть и есть то, что спустилось к нему с неба: …Всякие четвероногие земные, звери, пресмыкающиеся и птицы небесные (ст. 12). Этот молодой человек, какое-то время учившийся в миссионерской школе, сказал: "Люди племени хауса не верят этому, потому что не едят свиней. Мы думаем, что миссионеры тоже не верят, потому что не едят некоторую нашу пищу". Но я постарался заверить его, что миссионер станет есть любую пищу, которую ест он.

В тот вечер меня позвали к дому отца молодого человека. Старик сидел в пыли на земле. Перед ним стояли две чистые белые, сделанные из слоновой кости посудины, прикрытые крышкой. Взглянув на меня, он подал знак садиться. Его жена принесла кувшин с водой и полила нам на руки. Помахав мокрыми пальцами, чтобы немного обсохли, старик поднял крышку одной из посудин. От кашеобразной массы маниоки шел пар. Потом он снял крышку с другой. Заглядывая в нее, я поймал на себе взгляд молодого человека, читавшего днем отрывок из Библии о видении Петра…

Посудина была наполнена гусеницами! Я конвульсивно глотнул слюну и подумал: «Или я сейчас проглочу этих гусениц, или проглочу все сказанное сегодня и тем самым докажу, что европейцы приспособили христианство к своему эгоистичному образу жизни».

Хозяин запустил пальцы сначала в кашу из маниоки, взял комочек и мягко обмакнул его в посудину с гусеницами. Затем я увидел, как обжаренные и пушистые гусеницы, одни — раздавленные в каше, другие — просто свисающие с пальцев, исчезли у него во рту. Попробовав пищу первым, хозяин указывал на ее безопасность и давал гарантию, что не отравит меня ядом. Я тоже опустил пальцы в кашу, но мой взгляд был прикован к гусеницам. Мне стало интересно, какими будут мои ощущения, и, схватив несколько скрюченных существ, я быстро затолкал всю массу в рот. Сжав зубы, я судивлением почувствовал приятный солоноватый вкус мяса, который придавал пресной каше остроту. Мы ели молча. Из кухни вышли три жены хозяина с дочерьми и встали в дверях, перешептываясь: "Белый человек ест гусениц. У него настоящее черное сердце". Посудины были опустошены. Все набрали в рот воды и, прополоскав его и сплюнув, громко отрыгнули, затем произнесли: "Спасибо, Нджамби (Бог)"

Мои записи в ту ночь содержали такие строки: "Пустая посуда из-под гусениц более убедительна, чем слова, полные любви, которые миссионеры изливают на язычников"»[1029].

Не одна, а две трудности ждут миссионера. А говорят у нас обычно лишь об одной — как понять другую культуру и стать самому понятной в ней. Но ведь еще миссионеру предстоит совершить подвиг Авраама — выйти из родства своего. Оставить привычные формы благочестия и речи о Христе. Бывает нужно отложить не только семинарскодогматические формулы. Очень может статься, что придется вообще «выйти за рамки евангельской субкультуры с ее христианской терминологией»[1030]. Для понимания другого нужен просто ум. Для отложения своего нужно еще много чего. Тут нужна волевая и жертвенная решимость. Любовь.

Пример такой жертвенности — это готовность принять новое, нехристианское языческое имя ради того, чтобы стать своим для тех, кого ты хочешь соделать Христовыми.

Именно этот подвиг совершил тот уроженец Тарса, которого звали Саул, Савл. С этим именем он был рожден, с этим именем он был крещен (Деян 9:17). А затем он вдруг становится Павлом, принимает языческое, римское имя. Происходит это на Кипре после встречи с римским проконсулом Сергием Павлом (Деян 13:7). Поскольку до этого эпизода Савл в книге Деяний всегда именуется лишь Савл и никогда — Павел — очевидно, что есть какая-то связь между принятием языческого имени и обстоятельствамиего проповеди на Кипре. Почему апостол меняет свое исконное и креицальное имя на языческое, вдобавок имя светского начальника? Фаррар полагает, что «он или и прежде носил попеременно это имя для удобства в своих сношениях с язычниками, или это римское имя могло указывать на обладание им правами римского гражданства и быть может на некоторую связь его отца или деда с Эмилиевым семейством, носившим прозвание Павла»[1031]. Блаженный Иероним «решительно полагал, что Савл называл себя Павлом по случаю обращения проконсула Павла»[1032]. Каковы бы ни были мотивы апостола, мы не можем не отметить, что нынешние «ревнители благочестия» его бы, несомненно, осудили за «утрату христианского имени». Уж они-то ему напомнили бы, что «имя есть ядро личности, ее неизменная величина»[1033]. И апостол узнал бы в этом тезисе весьма распространенные в язычестве Ближнего Востока верования в то, что имя есть судьба[1034]… Вот только кто же послал апостола на проповедь: шумерские боги или Иисус из Назарета?

Готовы ли мы, миссионеры XXI века на подобную жертву? Сможем ли мы при нашем врастании в субкультуры принимать их имена? Согласится ли батюшка в молодежном лагере, чтобы дети обращались к нему «отец Гэндальф» или «отец Дамблдор»?

А разрешим ли мы вообще не называть нас «отец»? Это принципиально важно для миссионера: в чужой культуре прежде чем претендовать на роль наставника, надо побыть смиренным учеником… Сможет ли священник-миссионер выйти из роли русского «батюшки»? Отказаться от чрезвычайно высокой сословной самооценки (оценки своего служения и роли)? Смотреть на себя не глазами «дежурного помощника инспектора» — как он был приучен в семинарии» — а глазами «дикарей»?

Впрочем, до таких проблем нам еще расти и расти… Пока наша миссия носит характер редких набегов. Вдобавок, эти набеги обращены к людям или уже желающим креститься или желающим послушать наше слово. В победных рапортах Миссионерского Отдела в Патриархию много говорится о поездках: «храм-вагон», «миссионерский пароход», «храм на колесах». Прекрасно — слетали на Чукотку, проехали по архангелогородской глубинке.

Но ни разу в этих современных отчетах и публикациях я не встретил рассказа о миссионере, который остался бы там навсегда. Я и сам тоже раз в неделю возвращаюсь в Москву…

А так хотелось бы услышать зачин нового жития:

«Студент N на третьем курсе семинарии выразил пожелание овладеть алтайским языком и уехать в Горный Алтай… По окончании семинарии он был снабжен словарями, литературой и ксероксом, и отвезен в горный поселок»[1035]^\.

Или: «Семинарист А. пожелал стать рабочим священником. Параллельно с учебой в семинарии он освоил профессию токаря и попросил направить его на работу на Горьковский Автомобильный завод. От пошива рясы отказался. Живет в рабочем общежитии, в котором, как предполагается, он через полтора года откроет молитвенную комнату».

Или: «Студентка М. решила создать «миссионерский тоннель» в Москве среди работающих здесь туркменов. Она выучила туркменский язык, освоила бытовую культуру этого народа и с поддержкой N-ского прихода создала культурно-просветительский центр для туркменских гастарбайтеров».

Или: «Семинарист 3. подготовлен к поступлению на факультет журналистики МГУ. Он предупрежден, что по окончании журфака не будет принят на работу в церковные издательства, но должен стать «золотым пером» «Московских новостей». Уже первые летние каникулы весь его курс провел в молодежном лагере при Иверском монастыре… Правда, ежегодно по две его однокурсницы совершают попытки суицида из-за того, что он отказывается следовать их стандартам сексуального поведения».

В общем, мне кажется, со временем мы наткнемся на вопрос о том, уместно ли священнику быть миссионером. Потому что лучший путь миссии — когда ты принимаешь образ жизни того народа, с которым ты живешь. Но это психологически очень тяжело сделать именно священнику. Русский священник — он в футляре, он в форме, у него очень высокая самооценка даже не себя как личности, а своего служения (я и по себе сужу). Священник — не профессия, и священнослужение переживается очень личностно, оно становится главным самоидентификатором человека. Русский священник внутренне очень расстраивается, когда в какой-то жизненной ситуации к нему обращаются не как к священнику, а как к обычному человеку (гражданину, покупателю, водителю…). Но для того, чтобы быть встроенным в жизнь тех, с кем ты разговариваешь в качестве миссионера, то есть в жизнь «чужих», которые уже дороги тебе, но которым ты сам еще отнюдь не дорог, эта сословно-высокая самооценка должна быть отстранена. Для священника очень тяжело снять рясу (не как одежду, а как свою социокультурную роль). Можно ли с детишками пойти поиграть в футбол? Ответ даже на этот вопрос для многих священников становится поводом для серьезных переживаний. Так что священство может быть для миссионера не только помощью, но и помехой.

— Но есть же такая грязь, где просто ничего не вырастет!

— Даже если не вырастет, это еще не страшно. Главное в таком случае — не дать чему-то другому вырасти.

Например, в полемике по штрих-кодам старец Паисий сказал однажды, что есть люди, которые не боятся штрих-кода на продукте и думают: «Я возьму, перекрещу и тем самым освящу его». Но он возражает и говорит, что не все может принять освящение, вода, например, может принять святыню, а мочу освятить нельзя.

Это очень красивое размышление, но оно логически не корректно, потому что мы крестим какие-то предметы не только для того, чтобы освятить, но и для того, чтобы изгнать. Есть крестная сила как нечто ограждающее, как экзорцизм. Мы что-то можем освятить в смысле «исполнить благодати», а что-то (скажем, туалет) мы кропим крещенской святой водой[1036], чтобы там никакое зло не пряталось, а не для потребления там святыни. Точно так же и здесь. Может быть, христианский плод на этой делянке не вырастет, но зато своей работой мы помешаем кому-то растить на ней сорняки. По принципу: «Что смогу, то съем, а что не смогу — понадкусываю». В этом смысле наше присутствиебудет «собакой на сене», которая, как гласит редко кем памятуемое продолжение этой поговорки, «сама не ест, но и другим не дает».

И тут есть повод вспомнить верное слово епископа Полтавского Филиппа: «Определенная часть населения настроена к любым новым технологиям враждебно. Для них телевизор — это икона зверя (Откр 13:14–15), а компьютер — чуть ли не сам Зверь. И не следует просто отбрасывать такие взгляды как несущественные, пустые и вздорные, — ибо людей, думающих так, немало. Не нужно пренебрегать таковыми, "обскурантами" и "фанатиками", нужно и к ним обратиться с проповедью. Ведь если мы свидетельствуем Истину враждебно настроенным к нам сектантам, нецерковным людям, преступникам, зависимым, — почему же мы отвергаем наших братьев и сестер заблуждающихся? Следует говорить им о соотношении внешнего и внутреннего, о значении всепобеждающей силы Божией, наконец, и о том, что листовки и "подметные письма" антикомпьютерного содержания изготавливаются тоже при помощи ненавистных компьютеров. Миссия среди "традиционалистов" и "антипрогрессистов" должна обязательно иметь место!»[1037].

Вот для такого рода миссий, для размышлений о страхе и бесстрашии христиан перед символами расскажу несколько историй.

— Почитаемый афонский румынский духовник Порфирий Байрактарь «однажды (в 1991 году) сказал мне: "Отец Афанасий, я слеп, глаза мои уже ничего не видят. Но духовные глаза видят еще достаточно хорошо. До отхода моего как хотел бы я знать, что думает отец Эмилиан о 666 и антихристе!" — И я ответил: "Отец Эмилиан говорил еще в 1986 году, когда люди были встревожены Чернобылем (а находился он тогда недалеко от Афин и люди постоянно спрашивали его, пришел ли антихрист и что значит 666): "Не беспокойтесь. Мы должны заботиться о нашей связи со Христом, а антихристу не придавать слишком большое значение. Иначе он станет центром нашей жизни, а не Христос". Отец Порфирий всплеснул руками и воскликнул: "Слава Тебе, Господи, что я нашел духовного сына, который согласен со мной. Смотри, дитя мое, что сделали эти духовники здесь в мире! Смутили души, создали такие проблемы в семьях и на приходах с этим 666! Что это? Христос не желает таких вещей, дитя мое! И знаешь что? Для нас, христиан, когда мы живем во Христе, вообще не существует антихрист. Ну скажи мне, ты можешь сесть на эту кровать, где сижу я? — Нет, отче. — А почему так? — Потому что я бы тогда сел бы на вас и придавил. — А когда ты мог бы сесть здесь, на моем месте? — Только если бы вы ушли. — Вот! Так происходит и с душой. Когда Христос обретается внутри нас, как же там может быть антихрист? Но мы сегодня, дитя мое, не имеем Христа в себе и оттого боимся антихриста… Скажи, как приехал Патриарх Димитрий в Афины? — Самолетом. — Я не об этом. Какой документ был при нем? — Паспорт. — Греческий или турецкий? — Не знаю. — Как не знаешь? У него турецкий паспорт[1038]! А что является национальным символом Турции? — Не знаю, отче! — Как же так? Турецкий символ — это полумесяц! А что говорили отцы нашей Церкви об этом полумесяце после появления Магомета? — Я и этого не знаю, отче! — Ох, отберу я сейчас твой диплом и порву на части. Что жы ты за богослов такой? — пошутил Старец. — Вижу, что Ваше преподобие имеет этот диплом! — Да, в сердце. Потому что полумесяц — это символ антихриста. Но если полумесяц есть антихристов знак, а наш Патриарх имеет на паспорте этот символ, значит ли это, что Патриарх стал служителем антихриста? Нет, дитя мое. Ни в коем случае! Ум Христа не поврежден, не то что у нас, у людей, верящих, будто мы "защищаем права". Так и скажи отцам и людям: не бойтесь ни антихриста, ни трех шестерок!»[1039].

— Среди египетских иероглифов есть знак креста, венчающийся петличкой — анх (анех). Это слово входило в имена (Тутанхамон), а рисунок был символом жизни. Beроятно, это фаллический символ, и в качестве такового, он действительно имеет значение жизни вообще и новой, будущей жизни, в частности. Это сходство египетского символа и христианского можно было бы счесть случайностью, кощунственной пародией… Но в 403 году церковный историк Руфин считал иначе: «Говорят, что этот знак нашего Господнего Креста египтяне имели среди тех знаков, которые называются иероглифами, то есть жреческими письменами, и этот знак является одной из всех, что у них были, буквой. Они объяснили, что эти надписи на том языке означают «будущая жизнь». И вот те, кто тогда, поразившись случившимся (на дверях вместо иных иероглифов стали обновляться и проступать лишь эти — А. К.), обратились к вере, стали говорить, что им из древности передается, что те слова, которые теперь почитаются, так долго существуют, что можно видеть знак, в котором заключена жизнь. Поэтому случилось так, что в веру обратились скорее те, кто были жрецами и служителями храмов, нежели те, кого они поражали обманами и хитрыми уловками» (Руфин. Церковная история 2 (11), 29)[1040].

— По эдикту халифа Мутаккавиля (на престоле с 847 года), на дверях христианских домов были сделаны изображения демонов. Христиане смутились — могут ли они жить в жилищах, помеченных такой печатью. И когда к ним приехало посольство из православной Византии, они обратились к молодому богослову — Константину Философу. Тот проявил замечательную пастырскую находчивость. «Когда же дошли послы туда (в арабские владения), и были написаны снаружи на дверях у всех христиан изображения демонов, кривляющихся и ругающихся. Спросили же Философа, говоря: «Можешь ли понять, Философ, что означают эти знаки?». Он же сказал: «Вижу изображения демонов и думаю, что внутри здесь живут христиане. Они же не могут с ними жить и бегут от них вон. А где нет этих знаков наружи, с теми они пребывают внутри» (Житие Константина Философа, б)[1041]. Мудрый ответ равноапостольного мужа, который стоит помнить сегодняшним борцам со штрих-кодами.

— Рассказ митрополита Питирима: «Однажды на занятиях (в семинарии — А. К.) был такой случай, что из меня аж пар пошел. Я читал лекцию о грехопадении прародителей, и стал рассказывать про запретный плод. Стали обсуждать, что это был за плод. Я сказал, что в Библии ничего конкретно об этом не сказано, но по преданию это было яблоко. Вдруг один из моих слушателей говорит: «Нет, это совершенно точно было яблоко. Мне бабушка говорила». Я ответил, не без иронии, что бабушка, конечно, большой авторитет, однако в Писании никаких конкретных указаний на этот счет не дается. А он продолжает: «Нет, это совершенно точно! Яблоко — плод греховный. Если его пополам разрезать — пятиконечная звезда получается». Представьте, каково мне это было

* услышать — в 1956 году!»[1042]. к г Покажи сегодня православным пятиконечную звезду красного

А ж П цвета, да еще и острым концом вниз — и почти все скажут, что это г\Hjii ^{знак сатанистов}Но на иконах Преображения Господня именно в ^/'дIflr^_s такую звезду вписан Христос: три луча идут от Него вниз, к потрясенным апостолам, а два — в стороны и вверх, к ветхозаветным I Vlr \ пророкам. Так и на иконе преподобного Феофана Грека. Кстати, I WlM / A I столпники на фресках Феофана Грека стоят на шестиугольных

^J \ \ ^ ^{если п}Р°^слеА^{ить все} линии, проводимые рукою человека, ЧШуу^ W совершающего православное крестное знамение, то можно уви-

хг I В \ W деть пятиконечную звезду:

I J \ ft Но мы все же не звездимся, а крестимся…

J I 1 4 И наконец, сегодняшнее непонимание некоторых православ-

I / \ ^{НЬ|Х —} отчего это их единоверный рокер Константин Кинчев со г I 1 сцены пальцами рога показывает… Но пальцы, изображающие рога, изображают именно и только рога, а не сатану. Мне как диакону на каждом всенощном бдении приходится возносить молитву: «Возвыси рог христиан православных». Рог — это просто знак силы. Силен же не только сатана. Гораздо сильнее Бог и Его Церковь. Поэтому так часто упоминается рог в книгах Священного Писания — от Пятикнижия (благословение Явившегося в терновом кусте да приидет на главу Иосифа и на темя наилучшего из братьев своих; крепость его как первородного тельца; и роги его, как роги буйвола [Втор 33:16–17]) до Апокалипсиса (см. Откр 5:6). Кинчев же поясняет своим фанатам, что пальцы, сложенные в рога, должны ими пониматься как удар по сатане, как отпор греху.

В общем, надо всегда помнить, что слова символ и диавол однокоренные…[1043]

— А не опасно ли делать христианство понятным? Разве оно может быть понятным, ведь оно несет тайну Божия спасения…

— Да, христианство в глубине своей непостижимо. Да, христианство по сути своей таково, что оно не может стать религией, приятной во всех отношениях. Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! (Лк 6:26).

Но как бы не спутать здесь: где есть нечто, непостижимое само по себе, а где есть нечто, непонятное просто мне самому. Некоторая грань церковной жизни и веры сама по себе вполне может быть обоснована и объяснена, и эти ее изъяснения есть в традиции церковной мысли. Но просто я поленился найти нужные книги — и потому из своего собственного невежества сделал «апофатическую тайну».

И еще очень легко спутать: где моя собственная несимпатичность, а где «скандальность» самого христианства. На кого испытывает аллергию мой собеседник: на меня, на стиль моей речи и моего обращения с ним, или на то Евангелие, которое я ему возвещаю? — Вот вопрос, который должен быть перед глазами миссионера. В христианстве есть много такого, что несовместимо с модами века сего. Но было бы легкомысленным сделать отсюда вывод, что звание христианина дает человеку повод просто так, ради «ортодоксального» имиджа выступать против всего того, чем живет светская культура. Сегодня немало встречается неофитов ортодоксии, которые горделиво шокируют людей радикализмом своей «веры». Что, мне, мол, за дело до науки, если я твердо верю, что мир создан за шесть суток по 24 часа?! И я настолько консервативен, что Солнце считаю спутником Земли. И ношу сапоги с поддевкой. И в парикмахерскую не хожу.

Но человек, говорящий другим о Православии, должен устранять недоумения, а не порождать их. В одном сибирском городке мне как-то пожаловалась православная прихожанка, торгующая иконками и книгами (по нынешним временам это — миссионерская должность: именно женщине у свечного ящика приходится больше отвечать на вопросы, чем священнику): «Ко мне часто подходят протестанты и начинают нападать на иконы. А я им говорю: "Ну как вы можете не признавать икон, если Спаситель Сам создал Нерукотворный образ, приложив к Своему лику плат и отослав его царю Авгарю?!". Но они почему-то меня не понимают…». Конечно, не понимают, ибо рассказ об Авгаре — это внебиблейское предание (впервые зафиксированное в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского и в «Учении Фаддея» в начале IV столетия[1044]). И для протестантов, признающих авторитет только Библии, этот рассказ не более авторитетен, чем сон, увиденный на прошлой неделе Марьей Иванной из пятого подъезда. Странно не то, что протестанты не принимают аргумента этой православной миссионерки. Странно, что она сама, неоднократно попадая в подобную ситуацию, так и не попробовала найти другие аргументы. Смотрите: это ведь, несомненно, одна из самых сознательных и грамотных прихожанок — раз она приставлена к книжкам. Эти вопросы она слышит неоднократно. И она понимает, что от ее ответов зависят судьбы многих людей. И книжки-то нужные у нее под рукой. Но ей и в голову не пришло самой поискать нужную книгу, раскрыть ее и выучить оттуда несколько действительно библейских аргументов в защиту иконопочитания и Православия. Даже ради многих людей, которые к ней обращаются, она не соизволила потрудиться.

Вот эта наша лень-матушка, что прежде нас родилась, вот она-то нас и похоронит в конце концов.

— Считаете ли Вы, что интерес к фигуре Христа, чем бы он ни был вызван, в любом случае — хорош?

— Нет, я так не считаю, потому что Сам Христос не всякий мотив обращения к Себе приветствовал. Он, например, уходил от людей, которые обращались к Нему по чисто утилитарным мотивам. После того, как Христос насытил пять тысяч человек пятью хлебами и часть этих людей на следующий день пришла искать Его снова, Он сказал: вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому что ели хлеб и насытились (Ин 6:26).

— Многие люди приходят к вере через рок-оперу «Иисус Христос — суперзвезда». Но значит ли это, что надо развивать подобные направления миссии?

— Могу сказать одно: я рад, что эта рок-опера пришла к советской молодежи в те годы, когда та еще не знала английского языка. Поэтому многие из тех людей, которые полюбили это произведение, просто не знали, какие кощунственные тексты там звучат на фоне безусловно талантливой музыки. Как это ни странно, но в 1970-е годы эта рокопера сняла шоры со многих комсомольских глаз: люди были шокированы тем, что вера бабушек может давать повод и для современнейшего искусства. Я должен признаться, что «влюбленность» в эту рок-оперу стала для меня ступенькой на пути ко Христу (тогда я, конечно, и не ожидал, что это именно путь, и не предполагал, что завершится он приходом в Церковь). Под звуки рок-музыки китайская стена атеистического воспитания, отделявшая меня от мира христианства, каким-то кирпичиком все-таки треснула, и вдруг оказалось, что Христос может быть интересен современному человеку. И для меня, подростка, для которого в то время мир Церкви представлялся миром старушек в белых косынках, это открытие было своеобразной и радостной сенсацией.

— Вы можете сказать о своих неудачах?

— Есть ошибки очевидные.

А есть спорные вещи — то, что кому-то постороннему кажется ошибкой.

Есть «ошибки» запланированные. А есть настоящие, нежданные конфузы.

Запланированная ошибка — это когда я говорю нечто, о чем заранее знаю, что часть аудитории меня за это осудит. Но я считаю эту жертву допустимой, ибо в итоге ко мне повернутся те, чье внимание и понимание мне в данном случае важнее.

Осудивший будет помнить только свою реакцию и потом будет только о ней рассказывать всем, кто в его присутствии произнесет мою фамилию. Но этот осудивший сидел в зале, а не рядом со мной, на сцене, и он не видел и не запомнил, как изменились при этом лица и взгляды тех студентов, ради которых я сказал то, что сказал.

Конечно, есть множество настоящих и ежедневных ошибок. Не расслышал, не допо-нял вопроса. Не нашел нужный довод. Не смог скрыть своей усталости или раздражения от дебильности «оппонента». И т. д. и т. п. Что ж — простите, потерпите, забудьте… Даже святые миссионеры не всегда вполне иконичны…[1045]

Но если вы ожидаете от меня услышать покаяния в том, что я-де защищал «Гарри Поттера»[1046] или рок-музыку, то вот в этом я как раз повода для покаяния не нахожу.

— Некоторых людей смущает, что Вы в лекциях порой переходите на уличный сленг…

— Это неправда. «Уличный сленг» — это мат, а вот именно этого вы от меня никогда не услышите.

— Если уж перебирать претензии к Вам, то среди них будет и то, что порой в Ваших лекциях перебираются довольно откровенные сексуальные сюжеты…

— Да уж… Боюсь, придется сказать, что у тех, кто с моих лекций выносит только это, у самих проблемы в этой сфере. На самом деле сексуальная тематика звучит у меня опять же только в цитатах. Если я пересказываю языческие мифы, которые активно используют сексуальный язык, то зачем же я буду смягчать их звучание?

Современный человек слишком оглушен неоязыческой пропагандой. Подлинных языческих мифов он не знает, ибо знаком с ними по купированным ревизиям Куна. И пока ему не покажешь реальную гнусь язычества, он все твердит, что язычество — это «близость с природой», а вот христианское отторжение от язычества — это фанатизм. Что ж — приходится дать людям понюхать языческие портянки.

О язычестве я считаю необходимым рассказывать побольше правды. Если эта правда гадка и пошла — это не мой грех. Слишком любят сегодня «интеллигентные люди» повздыхать о том, что было, мол, светлое язычество, проповедовавшее близость к природе, и было оно таким экологичным и эзотерическим, а вот потом появилось это страшное, изуверское и аскетическое христианство… Вот тут очень даже нужно напоминать людям языческие мифы не в их пересказе для детей, а в их реальном обличье: с развратом и мастурбациями, кастрациями и расчленениями трупов, с содомией и каннибализмом…

Поступая так, я следую примеру отцов.

Вот Златоуст: «Будьте снисходительны ко мне, если я говорю нечто нечистое, не стыдясь и не краснея. Не по доброй воле делаю это, а вынуждаюсь говорить такие слова для тех, которые не стыдятся таких дел. Так Иезекииль, укоряя Иерусалим, много говорит подобного — и не стыдится. Хотя мои слова по-видимому неприличны, но цель не неприлична, а даже весьма хороша. Как врач, если прежде не осквернит рук, погрузив их в рану, не сможет уврачевать, так и я. Если сперва не оскверню уст, исцеляющих ваши страсти, то не смогу вас исцелить»[1047]. Какие слова говорят Отцы — можно посмотреть ной сказки пополам с романом воспитания — Льюис Кэрролл, Редьярд Киплинг, Алан Александр Милн — Джоан Роулинг смотрится в этом ряду отнюдь не бедной Золушкой и уж точно — достойной продолжательницей великой традиции. Точно так же могут замолчать и представители "разоблачительной" концепции, утверждающие, что "Гарри Поттер" это антихристианская книга, которая должна совлечь людей в сатанизм, магизм и отвратить от христианских ценностей. Отец Андрей Kyраев, много лет полемизировавший с этой точкой зрения, может торжествовать. Безусловно, "Гарри Поттер и Дары Смерти" — это криптохристианская книга, уж точно не менее криптохристианская, чем "Властелин Колец" и даже не слишком отстающая от "Хроник Нарнии". В седьмой книге Роулинг дважды цитирует Евангелие: "Где сокровище ваше, там и сердце ваше" и "последний враг упразднится — смерть", — гласят надписи на могилах членов семьи Дамблдора и родителей Гарри. В книге много говорится о раскаянии, о перемене, которую может пережить даже самый страшный злодей, хотя такое раскаяние, может быть, убьет его. И на последнем поединке Гарри искренне пытается воззвать именно к покаянию Волдеморта, прежде чем Палочка поразит темного волшебника его же собственным заклятием. И наконец, главное — Гарри, по сути, приносит искупительную жертву за всех своих друзей, за всех защитников доброго дела. Он добровольно идет на смерть и умирает, затем чудесно возвратившись к жизни. Тот основной сюжет, основной принцип, который лежит в основе Христианства, выражен здесь безусловно корректно. Чтобы победить смерть — нужна добровольная смерть невинного, того, кто не должен умирать. В седьмой книге, кстати, вообще очень хорошо видно, как сильно опиралась Роулинг на традиции предшественников, в частности — Льюиса. И несмотря на весь этот магический антураж "поттериана" как целое может быть принята как еще одно литературное свидетельство основных истин Христианства» (Егор Холмогоров. Код Дамблдора. http://www. pravaya.ru/idea/20/13196). в «Панарии» святителя Епифания Кипрского[1048] и в «Граде Божием» блаженного Августина. Говоря о брачной жизни, «Августин не избегает подробностей, чуждых обычаям современной церковной кафедры и печати, но, очевидно, не казавшихся странными в то время и тому населению, для которого писал Августин»². В дореволюционных изданиях святых отцов нередко перевод прерывался, и какая-то часть текста воспроизводилась на языке оригинала — по-гречески или по-латыни — безо всякого перевода. Так от случайного взгляда прятали подробности древних упоминаний о человеческой физиологии. Сегодня «обычаи печати» снова изменились. Поэтому я считаю, что вполне можно вернуться к языку отцов.

И я буду это делать и впредь — ибо отвратить людей от язычества мне представляется более важным, нежели соблюсти благочестивую девственность слуха. Если отвращение к язычеству мои критики переносят на того, кто обличает эти языческие гнусности³, — значит, что-то ненормально с логикой у самих критиков.

И не надо мне показывать слова апостола Павла о том, что блуд и всякая нечистота и любостяжание не должны даже именоваться у вас (Ефес 5:3). Апостол пишет о правилах

1 «Послушайте о том еще более ужасном, что осмеливаются они делать, если один из них проникнет нежданно истечением семени во вход влагалища и женщина станет беременной. Извлекши зародыш, чуть только могут ухватить его пальцами, они берут этого выкинутого новорожденного и замешивают его в ступе с помощью песта. Они вмешивают внутрь мед, перец, некоторые другие приправы, так же как и пахучие масла, чтобы не было рвоты. Приступая тогда к своему ритуальному сборищу, все эти последователи культа, созданного для свиней и собак, зачерпывают каждый пальцем частицу младенца, растертого в кашицу. Разом завершив это людоедское обжирание, они обращают к Богу тогда такую молитву: "Мы не были обмануты владыкой похоти, но собрали плод преступления брата". Они верят, что это "пасха совершенная"… Если кто-то "пребудет в знании" и "соберет себя" посредством месячных очищений и истечений похоти, он не будет больше удержан здесь, но освободится от названных выше архонтов» (Епифаний. Панарий. 26, 5,4–6 и 26,10, 7–9). Надо заметить, что дошедшие до нас гностические тексты резко порицают подобного рода магию. Но из самого этого порицания следует, что в некоторых сектах она все же существовала. «Фома сказал: "Мы слышали, что есть на земле такие, которые берут мужское семя и женскую кровь месячных, кладут это в чечевицу и едят, приговаривая «Мы верим в Исава и Иакова». Подобает ли это или нет?" Иисус же разгневался на мир в тот час и сказал Фоме: "Сей грех превыше всех грехов и беззаконий"» (Пистис София, 397; цит. по: Трофимова М. К. К вопросу о гностической тайне // Религии мира 1989–1990. M., 1993. С. 178).

2 Герье В. Блаженный Августин. С. 141. «Чего бы, кажется, более? Следовало бы пощадить человеческую стыдливость: пусть бы остальное доканчивала похоть плоти и крови с сохранением тайны стыда. Зачем же спальня наполняется толпою божеств, когда из нее уходят и друзья жениха? Да и зачем наполняется? Наполняется не для того, чтобы при мысли об их присутствии заботились более о целомудрии, а для того, чтобы женщина, слабая полом и на первых порах робкая, была лишена девства при их содействии без всякой трудности: тут находятся богини Виргиниенсия, и бог Субиг — отец, и богиня Према — мать, и богиня Пертунда, и Венера, и Приап. Зачем это? Если мужчине нужна в этом случае помощь со стороны богов, то не достаточно ли кого-либо из них одного или одной? Неужели мало одной Венеры, которая оттого, говорят, и получила свое название, что без ее содействия женщина не перестает быть девицей? Если есть у людей хоть капля стыда, которого нет у богов, то разве при представлении, что присутствует и вникает в это дело такое множество богов того и другого пола, не проникаются супруги таким стыдом, что один менее требует, а другая более сопротивляется? Но пусть богиня Виргиниенсия присутствует затем, чтобы развязан был у новобрачной девственный пояс; пусть бог Субиг — чтобы она подчинилась мужу; богиня Прена — чтобы, подчинившись, сохраняла покорное положение: что делает там богиня Пертунда («Пробивающая»)? Да будет ей стыдно: пусть идет она вон. Должен же сделать что-нибудь и сам муж… Там находится и Приап, самец-урод, на громаднейший и отвратительный фасцин которого, по весьма почетному и благочестивому обычаю матрон, советуется сесть новобрачной» (О Граде Божием. 6,9).

3 «Вообще весьма показательно, что в ходе своих лекций Кураев любит поговорить о сексе, осквернить уши слушателей всякой гадостью, не думая о том, что его лекции могут слушать и дети. С большим удовольствием он рассказывает о греческих божках-бесах, об их рождении, и кто из них с кем блудил, и как именно это происходило. И даже удивляется, что слушатели этого не знают!» (ДудникЮ. Профессорские побасенки. Слово против лжеучения диакона Андрея Кураева // Русь Православная. 1998. № 11 [17]). внутрихристианской жизни и речи («у вас»), а мне приходится обращаться к тем, которые отнюдь еще не являются «нашими».

И если грехи есть — то отчего мы должны о них молчать? Вот встречаю одну вполне добрую статью, и в ней читаю (точнее, не читаю): «Помните, наверное, что говорит об этом апостол Павел, обращаясь к христианам Коринфской Церкви? Не обманывайтесь, — пишет он, — ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, <… > ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют»^. Постойте, а что это за точечки в апостольском тексте? Оказывается, стыдливо пропущенные слова — «малакии и мужеложники». Если бы я много лет не знал автора этой статьи, я бы плохо о нем подумал. Я-то понимаю, что это сказалась природная застенчивость этого чистого молодого монаха. Но что подумает другой человек, споткнувшийся об эти точки и по памяти тут же восполнивший ритмику апостольского текста? Такого рода купюры сейчас в моде у западных «пастырей», оправдывающих модное извращение.

Впрочем, если мои критики действительно желают, чтобы уши слушателей «не осквернялись всякой гадостью», то пусть они выступят против распространения в церковных лавках совершенно патологических брошюрок вроде «Лекарство от греха».

— Вам не приходилось жалеть о где-то перейденной, может быть, границе, вызвавшей реакцию как на эпатаж?

— Сожаление это всегда присутствует. Но здесь речь идет о сознательной жертве. Приходится выбирать, для кого я говорю, и зачем я это говорю. Я прекрасно понимаю, что очень часто вот именно то, что не даст уснуть моим подросткам, к которым я обращаюсь — вот это вызовет возмущение и осуждение у церковных людей. Что ж, юродство бывает миссионерским.

А при этом естественно сожаление, потому что я отдаю себе отчет в том, что происходит, какие будут последствия в глазах каких-то людей, как это отзовется… Для меня же все-таки церковные люди — они мои родные, и поэтому охлаждения моих отношения с церковными людьми, особенно с монахами, для меня болезненны. И мне бы хотелось, чтобы этой боли и сожалений о ней не было. Но приходится выбирать.

— Не только церковные люди. Резонанс на высказывание в прямом эфире радио «Маяк» с «церковнославянизмом» в адрес Вероники Чикконе был не только среди церковных людей достаточно… сложный.

— Ну и замечательно. Я всегда подчеркиваю, что Кураев и Церковь — не одно и тоже. И поэтому надо знать, что в Церкви есть другие люди, которые иначе об этом скажут. Или не скажут. Но те, кто возмутились, возмутились мною — а не Московской Патриархией, я надеюсь, да? Но зато те, кто не возмутились, а сказали: «Наконец-то нашелся человек, который сказал правду о голом короле (или королеве) попсы — и этот человек из Церкви оказался» — то этих людей, я не знаю, больше или меньше, но даже если таких человек всего десять — и то слава Богу. Вот для этих десяти, значит, это и было сказано. Вот у меня буквально на днях был случай: на улице (причем дело было в Чехии) какой-то мужик, толще меня, идет прямо на меня, набычившись, голову наклонив, шляпу вот так надвинув, руки расставив — идет бодаться. Оказывается, это актер Станислав Садальский. Первое что он сказал, — «отец Андрей, я вас полюбил после того, как вы про Мадонну сказали вот это самое».

— А чем вам так досадила Мадонна? Вам не нравится, как она поёт?

— Ну, естественно, я не против музыки и голоса Мадонны. Я против того, что человек делает деньги на сознательной профанации сакральных символов и имён. В этом смысле мне сатанист, наверное, даже ближе. Сатанист сознательно кощунствует, делает свой страшный выбор. А вот эта коммерческая утилизация, когда за хамский жест на сцене, или выходку ты получишь дополнительные деньги — это просто мерзость. Мадонна неоднократно делала на это ставку — вплоть до мастурбации Распятием на сцене. Для неё — это эпатаж, повышенное внимание, а верующему человеку от этого больно. Зарабатывать деньги на чужих слезах — это, мягко говоря, не есть хорошо.

Мадонна знала, что этот момент ее шоу с распятием на сцене вызывает возмущение у христиан. Тем не менее, из концерта в концерт она это повторяла. Ну как назвать такого человека? Хамло[1049]. Впрочем, если бы она по-настоящему на кресте повисела, то не отплясывала бы…

— Зачастую, именно знаменитых и богатых людей берет за образец для подражания поколение, которое носит широкие штаны и катается на роликах…

— Я сам с удовольствием делал бы то же самое — носил широкие штаны и катался на роликах. Так что это не повод для осуждения. Просто при моем весе уже опасно падать с роликов, поэтому я предпочитаю ездить на велосипеде.

— Это было не осуждение, а образное описание нынешнего молодого поколения. Может и не самое удачное… Ну, да ладно. Просто хотелось подвести вопрос к тому, что нередко определенным людям навязывают роль «рупора» нынешнего поколения, мессии или пророка. В том числе, в этой роли некоторые могут видеть и вас.

— Прежде всего, я не хочу принимать на себя роль пророка и учителя жизни. И поэтому тоже вполне сознательно занижаю свой образ, в том числе языковыми средствами — чтобы не выглядеть как памятник самому себе.

— Возникало когда-нибудь ощущение, что от вашего слова, или от вашего мнения зависит что-то в жизни людей?

— Да. И чем дальше, тем больше меня это напрягает. Я уже даже начал бояться детей. Потому, что вижу, насколько серьезно подростки это могут воспринимать. И я начинаю бояться разговора по душам, боюсь испортить то, что Господь в этих детях созидает Сам. Боюсь на новый, впервые в истории это юной души рожденный вопрос, ответить старой «домашней заготовкой».

— С другой стороны, человек, имея определенную власть, может употребить ее во благо.

— Нет-нет. О власти я не мечтал никогда. А сейчас тем паче. Возможность сделать карьеру у меня была и в церковной сфере и в светской. Но, к счастью, я домосед и интроверт, и просто слишком ленивый человек.

— В чем видите сейчас свое «предназначение», если говорить высоко?

— Нет у меня мессианских комплексов, поэтому никаких там предназначений, начертаний, знаков небес…

Но неправдой будет и сказать, будто я ощущаю свою жизнь совсем-совсем рядовой. Вот строки Алексея Дидурова, в которых я узнал себя:

И глядя из ночи на дом — Дом яви, были и надежд, Бродя вокруг него окрест, Я часто думаю о том, Что мне немногое дано:

Чем, для чего и отчего

И жить, и умереть равно

На стогнах града моего —

Под княжьей неживой рукой, Под эхом Жуковских копыт, Под небом тяжким, словно быт, Застыну — и словлю покой:

Замрет Садовое кольцо, Отпустят сердце кольца лет, На частное мое лицо

Прольется общий лунный свет, И я вздохну, поняв одно

В итоге ночи и ходьбы —

Что мне немногое дано, Но вдруг да хватит для судьбы…

— Но цель-то в жизни вы какую-нибудь для себя ставите? Совсем без этого человек, наверное, не может. Надолго ли хватит только инстинкта самосохранения…

— Тоже немного запоздавший в моей жизни вопрос. Лет двадцать назад я бы очень четко и высокими словами вам ответил на него. Но сейчас… Есть слова, которых я стараюсь избегать: «служение», «миссия» и тому подобное. Чтоб не «звездило». Есть работа — ежедневная, очень интересная. Очень хорошо оплачиваемая — радостными и живыми глазами людей. Мне очень радостно видеть, как изменяются глаза, лица людей, а порою и судьбы.

— А кто же будет спасать Россию, если не вы?

— Как кто? Батюшки, что работают в синодальном отделе взаимодействия с Вооруженными силами Российской Федерации! Они плохо справляются со своими обязанностями — не могут уже который год договориться с офицерами Кантемировской дивизии о том, чтобы те организовали экскурсию в Останкино силами одной танковой роты. Ведь чтобы возродить нацию, нужно для начала возвратить телевидение русскому народу. А иных методов решения этой проблемы я уже не вижу.

Телевидение у нас противоестественно. Естественно — это как живут фруктовые деревья. Они сначала именно цветут, и лишь потом распускают листья. То есть сначала — забота о будущем, о детях, а лишь потом — свое собственное пропитание.

Поэтому и проклята смоковница Христом: на ней были листья, но не было плодов. Значит — она стала жить ради себя, не зацветя…

А сегодня идет реклама именно такого стиля жизни — «бери от жизни все». Как ни странно, такая предельная жизнерадостность «поколения пепси» на самом деле несет смерть. Потому что если ты хочешь взять от жизни все, значит, не сможешь подарить эту жизнь своим детям, пожертвовать кусочком своего комфорта ради них.

Ну, смотрите, май 2007 года. На нашем календаре — день святых Кирилла и Мефодия, а у «общечеловеков» — «всемирный день пидора». Вроде и гей-парад в Москве запретили. Но в эту ночь первый канал показал фильм «Небесные подруги» — о трагической любви двух лесбиянок. На следующую ночь — уже по «СТС» идет кино о любви двух мальчиков, учеников школы, которые пронесли чувство друг к другу до гроба. Но если в первом фильме хотя бы сцен постельных не было, то во втором все было показано предельно физиологично…

— И часто Вы по ночам кино смотрите?

— Ну, тут уж так получилось. Те дни я был в Красноярске. Разница с Москвой — четыре часа, уснуть не удавалось, и потому появилась возможность ознакомиться с ночным телезоопарком. Но дело не в том, что смотрел, а в том, что нам показывали.

Пропаганда гомосексуализма — это шаг в могилу хотя бы по той простой причине, что это — бездетный тупик. В этой рекламе все может быть очень утонченно, со вкусоми стилем, там могут играть прекрасные актеры, но это все равно аромат смерти. Потому что детей при однополых отношениях быть не может. Есть старая русская народная сказка: «Жил-был царь, и было у царя три сына. Выросли сыновья, надо их женить. И царь задумался, как бы их пристроить так, чтобы потом раздоров в царстве не было. И нашел выход: первого сына женил на втором, второго — на третьем, а третьего — на первом. Тут и сказочке конец, и роду царскому —… тоже».

— Но ведь и у монахов нет детей. Это тоже лик культуры смерти?

— На совести каждого настоящего монаха больше детей, чем у любой матери-героини! Потому что монах помогает людям, обращающимся к нему за советом, пережить семейные кризисы, не развестись, не пойти на аборт… Так что не без монашеских советов рождаются дети, которых при иных обстоятельствах просто не было бы на свете!

— У людей есть определенные консервативные представления, в которые ваш образ, ваша манера говорить может не вписываться. Бывали какие-то нарекания по этому поводу?

— Бывали, конечно. И у людей светских, в том числе. Таким людям хотелось бы видеть в церкви своеобразный памятник прошлому. Это же очень удобно. Если церковь в прошлом, то при всем уважении к ее «наследию», ко мне она не имеет никакого отношения. В музей можно зайти, полюбоваться, поизучать, но для жизни надо из музея выйти. И уж тем более не признается право на вмешательство мумии в мою современную жизнь. Ну, вот даже своим языком я говорю людям: «Православие — не древность, не музей». Да и вообще моя речь звучит вне храма и ради нецерковных людей. Здесь на нашем «церковнокитайском» языке, языке семинарии XIX века вообще нельзя говорить.

— Ваша популярность необычна не только в Православной среде. Чем она вызвана? Откуда такой интерес к вам со стороны светских журналистов?

— Когда вышла моя книжка «Как делают антисемитом», я полагал, что на этом мои контакты с федеральными телевизионными каналами закончатся. Но этого не произошло, хотя какая-то пауза на некоторое время возникла… А вообще иногда мне кажется, что с некоторыми из наших знаменитых журналистов нужно общаться как с собаками. В хорошем смысле этого слова! Я сам собачник — собак люблю, а кошек ненавижу. Более того, считаю, что по своим грехам я в следующей жизни сам стану собакой. И собаками не обзываю никого. Но просто есть такое правило общения с собаками: ты можешь говорить им любые слова, самые гадкие и мерзкие — ей это не важно, а важна интонация. Ты можешь говорить: «сволочь ты рыжая», «гадина ты безумная», — но с доброй интонацией. И собака реагирует на это положительно. Так и журналисты реагируют не на содержание, а на общую красоту речи. Им важно, чтобы речь была динамичная, с шутками, с парадоксами. Они готовы за это и Дугина терпеть, и Жириновского, и меня…

— Вас не раздражает, что вы вписались в этот сомнительный ряд? Вам это легко дается?

— Для меня это форма послушания. Есть слова апостола Павла: «Любовь всему верит». Когда я иду на какую-то телевизионную передачу, я понимаю, что скорее всего самое главное в моем выступлении вырежут. Но если это «обрезание» будет хоть немного аккуратным, что-то из моих слов все же дойдет до зрителя… И потому я не отказываюсь от телеэфиров.

— И все же ваше подыгрывание молодежным аудиториям вызывает осуждение у церковных людей…

— Подыгрывание? Подлаживание? Вы зайдите в Интернет, наберите в любом «поисковике» мою фамилию — и посмотрите, сколько ругани несется в мой адрес со всех сторон. Дело же не в том или ином слове, а в содержании. Неужели я корёжу и цензурирую православие ради того, чтобы понравиться кому-то? Есть ли какие-то прогибания в моих текстах перед врагами и оппонентами Церкви? Язык, форма, место, аргументы — могут быть у меня необычными. Но главное содержание моей жизни и проповеди все же церковны.

— Кстати, готовясь к нашей беседе, я зашел в Интернет и посмотрел, что и как

0 Вас пишут. Только за последние две недели нашел более ста упоминаний о Вас в прессе. Но в этом числе был фельетон про вас в «Крокодиле»[1050], фельетон же в ультра-православном «Русском вестнике»[1051], а из «Известий» узнал об обещании руководителя пресс-службы Духовного управления мусульман Поволжья подать на Вас в суд[1052]. В петербургской газете «Дело» некий студент, пишущий о себе как о «глубоко православном человеке», защищает от Вас самого Пушкина[1053]. Такое обилие критики, причем с самых разных сторон Вас не напрягает?

— Митрополит Кирилл однажды в похожей ситуации утешил меня напоминанием восточной мудрости: палкой бьют только по тому дереву, на котором есть плоды.

Надо терпеть. Я же знаю, лет через 30, когда меня уже не будет на этой земле, семинаристы будут писать диссертации на тему «Миссионерская методика диакона Андрея Кураева». А пока приходится в самой церковной среде доказывать, что само миссионерство нужно.

А пока я уже привык к акустическим помехам и уже почти не удивляюсь, когда узнаю, что сказал-то я одно, а кто-то услышал нечто совсем иное.

Вот в семинарии мне ребята подарили шпаргалку, заготовленную ими к моему экзамену. Как-то в догматическом экскурсе я им сказал, что среди притчевых рядов, описывающих тайну нашего спасения Христом, в церковной традиции есть и «теория обманутого обманщика» (ад думал, что поглотил человека-Христа, а встретил Христа-Бога). В шпаргалке же читаю — «теория обманутого мальчика».

В МГУ однажды я сказал, что для Боэция латинское слово persona означало маску, «звучащее через». Потом же в конспекте увидел, что по моему авторитетному уверению слово persona означает «звучащая челюсть».

Встречаясь с отчетами журналистов о моих лекциях и пресс-конференциях постоянно вижу, что шутки они воспринимают как серьезные декларации.

Есть у людей и личностные и мировоззренческие мотивы для глухоты и деформаций.

О законах церковной (или общечеловеческой акустики) можно составить представление из сличения двух рассказов об одном и том же событии в жизни одного и того же человека. Авторами обоих рассказов являются митрополиты. Говорят они об истории обращения одного мальчика.

Первая версия — рассказ митрополита Антония (Сурожского). Про себя. «Я открыл Бога подростком, раньше Он не существовал для меня. Я открыл Его, когда не искал Его. Возможно, Он нашел меня. На волейбольном поле ко мне подошел наш руководитель и сказал, что наступил Великий пост и приглашен влиятельный священник, чтобы поговорить с нами, мальчиками. И моя реакция была очень неблагочестивой: я не верил в Бога, мне не было никакого дела до Церкви, погода была прекрасная, я боготворил волейбол и не намерен был никого слушать. Руководитель мой был мудрым человеком. Он не стал говорить, что беседа будет полезна для моей души, — на это я ответил бы, что души-то у меня нет. Но он сказал: «Ты представь, что священник (это был отец Сергий Булгаков) разнесет о нашей организации по Парижу, если никто из вас, мальчиков, не придет на его беседу. Я не прошу тебя слушать, но хотя бы побудь там». Я подумал, что пойду из лояльности по отношению к моей организации. Я сел в угол с намерением не слушать, но, к сожалению, отец Сергий говорил громко, а то, что он говорил, так меня задело и возмутило, что я стал слушать все внимательнее. Нас воспитывали как будущих спасителей России: вернуться в Россию, если нужно, с оружием в руках, чтобы спасать Россию от коммунизма; или, если коммунизм переродится и умрет, вернуться со всем знанием, всем опытом, какие мы сможем накопить за годы, проведенные на Западе. Это говорило о мужестве, об ответственности, о жертвенности. А тут нам предлагали проповедь кротости, смирения, прощения — все, что мне казалось совершенно чуждым тому, что было нашим идеалом, и не отвечало нашему стремлению спасать родную страну, ради которой мы жили, учились, тренировали себя физически, умственно, нравственно. Я слушал со все возрастающим чувством гнева и, когда беседа кончилась, не вернулся на волейбольное поле, а помчался домой и спросил у матери, есть ли у нее Евангелие, чтобы проверить, с твердым намерением: если в Евангелии говорится то же самое, что я слышал, я выброшу Евангелие, сорву нательный крест и покончу даже с внешними проявлениями своего христианства. Я был хитер и, так как слышал, что Евангелий — четыре, решил, что одно из них короче; для начала я просчитал главы и, обнаружив, что короче всех Евангелие от Марка, решил читать его. И я не заметил, что попался, потому что это Евангелие было написано для молодых язычников вроде меня. Оно было обращено к римскому молодняку. И когда я начал читать, оно было остро и доходчиво. Но меня убедили не доводы. Между началом первой и третьей глав что-то произошло. Мне как-то пришлось это рассказывать, и мне сказали совершено прямо, что я сошел с ума и с тех пор я сумасшедший. Я не стал этого отрицать, но принял как таковое. Потому что, пока я читал, мне вдруг стало совершенно ясно, что по другую сторону стола стоит Христос. Это не было видение, я ничего не видел, ничего не обонял, не слышал, но была абсолютная уверенность в реальном присутствии Христа по другую сторону стола. И тогда я откинулся на стуле и подумал: если Христос жив и стоит тут, то все, что говорит о Нем Евангелие, — правда… И я начал читать там-сям, без системы, и напал на отрывок, который оказался для меня очень важным и так много значил для меня все эти годы: место в Евангелии от Матфея, где говорится, что Бог светит Своим солнцем на добрых и на злых. И я снова задумался: Бог любит равно добрых и злых, Он не делает различия между ними. И, если я хочу быть с Богом, я должен научиться не различать. Это было очень значительное переживание, потому что мой опыт жизни до тех пор был очень тяжелый для мальчика моего поколения. Было голодно и бездомно, но еще хуже была отверженность. К десятилетнему возрасту я научился считать всех окружающих опасностью, жизнь — джунглями, населенными хищниками; и, чтобы выжить, надо стать жестким и бесчувственным, как сталь. И вот — заповедь… Помню, я сказал себе: я хочу быть с Богом, и даже если все вокруг меня — враги, что бы они мне ни сделали, я буду любить их даже ценой собственной жизни. Разумеется, я не прожил так, но это была непосредственная, решительная реакция четырнадцатилетнего подростка. И, когда на следующий день я вышел на улицу, я смотрел на толпу, которая торопилась на поезд, и думал: они могут меня ненавидеть, они могут сделать со мной что угодно, но я хочу быть с Богом, и, что бы они ни сделали, я буду продолжать их любить… Позже я встретил доказательство этому. Вернее, я встретил это доказательство раньше, но тогда не понял его. В одном из ранних лагерей для детей, где я был, когда мне было десять лет, был священник, который казался нам глубоким стариком, хотя ему было лет тридцать, и у него было свойство, которого мы не могли себе объяснить: он любил нас всех, мальчиков, равно, и его любовь никогда не колебалась. Когда мы были "хорошие", его любовь была ликованием; когда мы были злы, его любовь становилась острым страданием, но это всегда была та же любовь — глубокая, нежная, но такая крепкая, неколебимая. Я не понял тогда, что вижу икону, живую икону Бога»[1054].

Это рассказ самого Владыки в 1998 году. В таком же виде я слышал его от митрополита и в 1988-м.

Второй рассказ — митрополита Питирима о пути митрополита Антония:

«С митрополитом Антонием мы в хорошей близкой дружбе уже около пятидесяти лет… Он рос в безрелигиозной среде, и более того, считал себя убежденным атеистом. Когда ему было одиннадцать лет, он где-то услышал разговор о христианстве, 0 Евангелии, и вмешавшись, заявил, что, по его мнению, религия и Церковь — это все чепуха. Кто-то из взрослых сказал ему: «Слушай, ты все это отрицаешь, но ты сам-то хоть что-нибудь знаешь?» — «Нет, не знаю и знать не хочу!» — «Это неправильно, — ответили ему. — Если ты что-то отрицаешь, ты хотя бы должен знать, чту именно ты отрицаешь». Ему стало досадно, а надо сказать, что он всегда был очень самолюбив — до сих пор. Тогда он решил: «Пусть я это и не признаю, но вот, возьму и назло всем прочитаю Евангелие!». Придя домой, нашел на полке Библию, стал смотреть. Все книги показались ему слишком длинными, он выбрал самое коротенькое Евангелие — от Марка, — а взявшись читать, прочитал залпом и, закрыв книгу, подумал: «Какие же эти христиане сволочи, — это я говорю с его слов — что, имеют такую книгу, а живут не так, как в ней написано!». Так он впервые задумался над текстом Евангелия»[1055].

Сопоставление этих двух рассказов дает горький повод для раздумий над тем, как человек (а порой и Церковь) с годами сам мифологизирует свое прошлое. Или же — для не менее горьких раздумий над тем, как рождаются сплетни и клеветы в церковной среде.

— Отец Андрей, за Вами закрепилась репутация миссионера нового времени — необычный стиль, смелость мысли, контакты с рокерами. Эта новизна раздражает некоторую часть, так сказать, консервативного духовенства. Иной раз Вас называют «попсой российского Православия», иной раз «рационалистом», «ревизионистом» и «еретиком»…

— «Еретиком» меня называют газеты вроде «Русского вестника», редактор которого в былые времена трудился в идеологическом отделе ЦК, а теперь почему-то решил говорить от лица Православной Церкви. Всерьез к этому относиться не стоит. Достаточно зайти в книжный магазинчик при редакции «Русского вестника», чтобы убедиться в том, что чистота Православия этим людям: а) неизвестна, б) их не заботит. У них натерта и зудит националистическая мозоль. Между «русским язычеством» и «русским Православием» для них нет различия. Рекламно-языческие издания представлены у них в весьма обильном ассортименте. Более обильны в этом магазине разве что газетки и брошюрки с руганью в адрес Русской Православной Церкви (от имени всевозможных самостийных «катакомбников»).

Это люди с очень странной установкой на тотальную подозрительность — мол, вот только отведи от епископов и богословов пристальный взор — так те немедленно православие папе римскому и продадут… Этот тип людей живет не православием, а страхом за него — они боятся, что Православие у них вот-вот отнимут, предадут.

Уровень их знакомства с Православием, которое они якобы защищают от моих «ересей», хорошо виден из статьи в «Русском вестнике», вышедшей в марте 2004 года: «Далее отец диакон долго говорит о разногласиях православных и католиков, которых, якобы, вовсе и нет. И апофеозом его лекции прозвучала фраза: "По сути, все мы с вами являемся православными католиками" (Ш). Эта фраза-слоган прозвучала в самом конце — значит, и студенты, и слушатели^//Радонежа" запомнят ее крепко-накрепко. Оставляю сие без комментария и анализа»[1056].

А зря псевдобогословы из «РВ» отказались от анализа. Я всего лишь напомнил официальное название нашей Церкви в XIX веке: «Российская Греко-Кафолическая Православная Церковь». Катехизис святителя Филарета Московского, который изучают в любой церковно-приходской школе, называется «Пространный христианский катихизис Православныя Кафолическия Восточныя Церкве». И там мы читаем:«Вопрос. Какоеважное преимущество имеет Кафолическая Церковь? Ответ: Ей собственно принадлежат высокие обетования, что врата адовы не одолеют ее[1057].

Что означает слово «кафолический» (в другой транскрипции: «католический»)? — Вселенский, повсеместный, соборный. Да, мы — католики. Мы — Вселенская Церковь, а не латинские раскольники. Ни один из тех атрибутов Церкви, что перечислены в Символе веры, мы не можем уступить кому-то. Именно Православная Церковь и единая, и Святая, и Кафолическая, и Апостольская. И если какие-нибудь харизматы свой кружок называют «апостольской церковью», это еще не повод нам самим гнушаться этого нашего славного имени.

Так что полезен, полезен анализ. А о манере псевдобогословов из «Русского вестника» вести полемику давно сказал святитель Василий Великий в одном из своих писем: «У нас всегда так: кто нам неприятен, тот и неправославен».

Рационалист и критик я только при анализе нашей современной церковной жизни. Все, что несет с собою церковное православное Предание, — я приемлю и умом, и сердцем. Просто вот этому голосу Предания я доверяю больше, чем модным листовкам и видениям. Сравнить же свидетельства Предания с новыми феноменами, пробующими проторгнуться в церковную жизнь, — это уже работа рациональная. Сначала, впрочем, все равно это дело вкуса: при знакомстве с очередной новизной прежде рождается вкусовое ощущение — не то, ну, а затем уже это ощущение богослову просто надлежит облечь в аргументы.

«Ревизионист» я по отношению к своему атеистическому прошлому. Те свои взгляды я действительно пересмотрел. Да, мое переживание Православия отличается от переживания традиционно церковных людей. Для меня вера — это обретение, а не наследие. Одно дело: человек из священнической семьи, потомственный, у него где-то даже глаза замылились, ему что-то приелось, поскушнело. Я ревизионист в том смысле, что до сих пор умею радоваться и открывать для себя глубину церковной традиции. До сих пор нахожу что-то новое, неожиданное и радуюсь.

Что касается «попсы» — в этом тоже есть своя правда. Попса — то, что популярно. А что — Православие должно быть элитарно, эзотерично?

И разве проповедь приходского батюшки, что-то в сотый раз разжевывающего для бабушек, — не «попса», не упрощение? Почему приспособлять православную проповедь к уровню бабушек считается нормальным, а попытка вести тот же, по сути, разговор на языке студенчества считается предосудительным?

— Но нередко ваши опонненты ссылаются на каноны.

— Каноны — это мечта Церкви о себе самой. Это Церковь, какой она хотела бы себя видеть. Это икона Церкви. И наивно было бы считать, что все канонические правила, принятые в разные столетия по разным поводам, есть инструкция, которую надо одновременно и полностью исполнять здесь и сейчас.

Нужен честный разговор о сложности нашей церковной жизни, о ее в ряде случаев просто запутанности (ведь есть канонические правила, просто взаимно исключающие одно другое).

Пока этого честного разговора не будет, наши люди будут беззащитны перед лицом псевдоправославных сектантов.

Мы уже привыкли к тому, что человек с Библией в руке обличающий наши якобы ереси — это сектант. Мы знаем, что связь между библейскими текстами и жизнью христианской Церкви не всегда прямолинейна, что порою священный текст взывает к нашему труду истолкования. Но как баптисты или «свидетели Иеговы» превращают Библию в источник антицерковных цитат, так и псевдоправославные ревнители ценят сборники церковных правил лишь как повод к обличению духовенства.

Им кажется, что они «просто» цитируют святоотеческие правила. Но это отнюдь не просто — ведь они по своему вкусу выбирают какие правила неприкасаемы, а на нарушение каких можно смотреть сквозь пальцы. Церковные правила, например, запрещают вкушатьпищу за одним столом с еретиками[1058]. Но разве при посещении точек «общепита» наши ревнители опрашивают посетителей об их отношении к религии? Зайдя в придорожную пельменную, анкетируют ли они ранее вошедших туда путников: «Атеисты тут есть? Мусульмане? Баптисты? Буддисты? Ну-ка, все вышли вон отсюда, а мне дайте двойную порцию!»?

Тогда почему себе они разрешают отступления от правил, ограждающих православных от общения с еретиками, но Патриарха неустанно честят за то, что когда-то он не счел нужным актуализировать аналогичное церковное правило, запрещающее молитвенное общение с католиками или лютеранами?

А чтобы не было лишних страхов, подозрений и разочарований, церковным людям надо говорить правду. Сусальный лубок чреват расколами. Ну что твердить, будто мы живем по древним апостольским правилам, будто Православная Церковь ни в чем не меняется, она соблюдает древние уставы и живет законоположениями древних святых отцов… На самом-то деле это не так. Ни в одном монастыре, ни в одном приходе Типикон полностью не соблюдается. Вообще никогда в истории Церкви не соблюдались канонические правила в полном объеме…

Чтобы, заметив различие между реальностью и декларациями, человек не бросился в раскол, нужно предложить ему честный разговор о правилах выживания в самой Православной Церкви. То есть как, войдя в Церковь, избежать слишком легких решений.

— Приходится Вам сталкиваться с какими-то предубеждениями православных верующих?

— У каждого свои предубеждения. Кто-то, например, считает, что нельзя улыбаться, когда разговор идет на духовные темы. Смотришь на такого человека во время лекции — и видишь, что в нем происходит тяжкая борьба с самим собой, потому что часть его сознания запрещает смеяться и улыбаться, но в то же время, когда он слышит какой-то интересный аргумент или шутку, остатки человечности пробуют вырваться наружу через коросту псевдоблагочестия. Если же и этого не происходит — что ж, с горечью приходится ставить неутешительный диагноз: «необратимо воцерковленный человек»… Самое несчастное существо: и к радостной глубине Православия он не прикоснулся, и радость человеческого общения потерял. Приняв Бога (точнее — «идею Бога»), он Потом не смог с этим вновь обретенным даром вернуться в мир людей.

Насчет «необратимости». У Владимира Соловьева есть стихотворение «Признание»:

Я был ревнитель правоверия, И съела бы меня свинья, Но на границе лицемерия Поворотил оглобли я. Душевный опыт и история, Коль не закроешь ты очей, Тебя научат, что теория Не так важна, как жизнь людей, Что правоверие с безверием Вспоило то же молоко И что с холодным лицемерием Вещать анафемы легко.

А еще бывает, приезжаешь куда-нибудь и чувствуешь: глухота, нет у людей желания слушать, думать и реагировать. Похоже, что здесь кто-то из батюшек настолько неудачно начал вести проповедь Православия, что у людей сложилось впечатление, будто Православие — синоним большой скуки. Приходится сламывать и это предубеждение.

— Говорят, что раньше Вы были более независимы в своих суждениях, а сейчас стали ближе к власти.

— В таком упреке сквозит извечная убежденность русской интеллигенции — власть всегда не права. Но прошлый век нас научил, что может быть неправота большая, чем неправота власти: неправда бунта.

— Где у Вас больше недоброжелателей: в среде атеистов, представителей другой веры или среди православных церковников?

— Ох, тут я вспоминаю слова популярной песенки из «Гардемарины, вперед»:

По воле рока так случилось, Иль это нрав у нас таков, Зачем троим, скажи на милость, Такое множество врагов?

Под тремя «гардемаринами» я в данном случае имею в виду трех профессоров-апо-логетов: себя, Осипова и Дворкина…[1059]

Больнее всего переживать упреки от своих. Как-то в Тюмени ко мне подошел бородач в сапогах и говорит: «Зачем Вы к нам приехали? В Евангелии сказано: Не бойся, малое стадо[1060]. Видите, нас, православных должно быть мало. Зачем Вы тут проповедуете?!».

Так что бывает, мои поездки по епархиям заканчиваются доносами. Именно из церковной среды.

В 1998 году газета «Русский вестник» уже предлагала меня расстрелять. В номере 46–47 они перепечатали статью некоего Николая Алексеева «Перебежчики» (до этого вышедшую в седьмом выпуске альманаха «Антихрист в Москве»; его издает Комитет «За нравственное возрождение Отечества», окормляемый протоиереем Александром Шаргуновым).

Когда-то (в книге «Школьное богословие») я написал, что мы слишком напуганы тревогами «взрослого» мира и за этими тревогами не видим детей. В Москве вышло уже несколько сборничков под названием «Антихрист в Москве». Но с ними ведь в школьный класс не пойдешь. Туда надо идти с вестью о том, что «Христос в Москве», — ибо «Христос посреди нас!» Представим, что я пришел в школу и в течение трех недель беседовал с детьми. В результате один слушатель захотел креститься. Пошли. Крестили. На следующий день, когда я приду в класс, для меня возможны два варианта поведения. В первом случае я скажу: «Жидомасоны вы проклятые! Я уже три недели говорю вам о Православии, а только один из вас вырвался из-под влияния гнусного рока и порнографии!», а во втором случае: «Посмотрите, какая у этого Ваньки физиономия счастливая. Это — потому, что он вчера крестился. Кстати, эта радость может быть и вашей». Я предпочитаю второй путь. Издатели «Антихриста в Москве» — первый. «Мы — герои Брестской крепости, — говорят они. — Нас со всех сторон окружили враждебные силы, с окон газами травят, под нами подкоп ведут, сверху бомбы бросают… В общем, быть православным — это здорово, айда все до нашего каземата!» И надо сказать, что даже в такой проповеди был бы больший динамизм и было бы больше правды, чем в той, какая ведется сейчас со страниц православных изданий и в телесюжетах. Все же воинская символика — это тот язык, что близок сердцу мальчишки. На этом языке он сможет понять, что речь идет о чем-то живом и ждущем от него выбора и участия. Но и такая проповедь редко слышна. По большей части язык нашей проповеди еще анемичнее. «Храните веру предков» и «имейте сокрушение сердечное» — в этих призывах так мало может узнать себя молодой человек.

Издатели альманаха «Антихрист в Москве» смысл всей трехсотстраничной книги «Школьное богословие» свели к этому одностраничному фрагменту и заявили, что «дьякон Андрей Кураев написал целую книгу "Школьное богословие" якобы о христианском воспитании детей — с тем только, чтобы дезавуировать позицию Комитета и с чувством превосходства (как у того чекиста) небрежно раскритиковать попытки оградить детей от окружающего их растления»[1061].

У «комитетчика» слишком высокое мнение о своей деятельности. При том, что мне неблизка «духовно-душевная» атмосфера шаргуновского «Комитета», его апокалиптическая моноидейность и мрачная моноэмоциональность, я и не подумал бы писать целую книгу «с тем только, чтобы дезавуировать позицию Комитета».

Разочарую «Комитет». Эти строки были мною написаны еще до создания его структуры. «Комитет» был создан в сентябре 1994 года, а мой текст был опубликован в первом сборнике моих статей «Все ли равно как верить?» (Клин, 1994. С. 26–27), который был подписан в печать еще в марте 1994 года, а вышел в мае. Впервые же эти строки появились на свет вообще в середине 1993 года[1062]. И лишь увидев, что новосозданный «Комитет» поразительно похож на давно мною нарисованный шарж, я вставил упоминание о нем в «Школьное богословие».

Но само «Школьное богословие» я написал вовсе не ради полемики с «Комитетом», а ради устранения тех средостений, что стоят между детьми и Церковью. Если бы прав был Н. Алексеев, написавший, что «убитые души детей не волнуют перебежчика дьякона Андрея Кураева»[1063], то не стал бы я браться за написание такой книги о детях.

Но теперь я убежден, что от шаргуновского «Комитета» детей действительно надо охранять.

Во-первых, потому, что детей надо защищать от любой истерики и нетрезвости. Разве нормально восприятие мира человеком, который в банальных рекламных щитах (пусть даже рекламирующих грех) видит магию и ничего, кроме магии: «Эти рекламы имеют чисто мистическое значение — это чистый сатанизм, оккультный колдовской прием… Здесь речь идет уже о потворстве черной магии»[1064]. Ну ладно, сорвалось с языка при выступлении по радио. Но зачем же потом эти запальчивые преувеличения перепечатывать? Неужто каждый грех — это уже «чистый сатанизм» и «черная магия»? Неужели все, приходящие на исповедь для рассказа о своих грехах, должны каяться в «чистом сатанизме» и «черной магии»?

Если к неверующим подросткам, воспитанным на материализме-дарвинизме-консюмеризме, к подросткам, которые на переменках подсовывают друг другу порножурнальчики, прийти и сказать, что они «чистые сатанисты» и «черные маги», то это будет лучшим средством для того, чтобы надолго перекрыть им всякую дорогу к храму…

Во-вторых, детей надо охранять от «Комитета» потому, что он несет в себе такой заряд ненависти, с которым самые страшные голливудские триллеры не сравнятся.

А что еще я могу сказать о людях, которые, по сути, призвали к моему расстрелу? Именно таким выводом кончается статья Алексеева: «Что же можно сказать? Сурово, но справедливо поступал с перебежчиками генерал Туркул»[1065]. А поступал он так: «Чекиста расстреляли без пощады»[1066]. Напомню — статья «Перебежчики» посвящена именно мне.

Кстати, в этом же выпуске «Антихриста в Москве» протоиерей Александр Шаргунов делится своим интеллектуальным опытом: он наконец-то достиг понимания того, почему именно надлежит «наказывать смертной казнью за пропаганду безбожия»[1067]…

Затем у борцов против ИНН появилась мода при встречах делиться со мною своей мечтой — как бы они хотели изжарить меня в клетке (так было в коридоре МДА во время заседания Синодальной богословской комиссии по проблеме ИНН в феврале 2001 года, а также при пикетировании иннэнистами епархиального собрания у храма Христа Спасителя в декабре того же года).

А в день моего рождения в 2004 году в Интернете (и, что более важно, — в праздник Сретения) магаданские «православные» фашисты вернулись к теме моего расстрела: «Кураев в своем амплуа. Теперь этот деятель рассказал всему крещеному миру о пользе "дня святого Валентина". Оказывается, раз традиция уже есть, так пора и молебны служить 14 февраля о здравии "всех влюбленных". А то не знает "умник", что в нормальном церковном календаре 14февраля никаких "Валентинов" отродясь не бывало. Тьфу! Впрочем, этот…удак давно уже в расстрельный список напросился»[1068]. Ну, видите, вот опять нехорошее слово процитировал…

Попытки вдуматься, понять, о чем я говорю, у моих «суперцерковных» оппонентов нет. Голое супервозбужденное раздражение пропитывает их тексты. Для примера — отзыв «Русского вестника» на мою лекцию про «Матрицу».

«После ознакомления с лекцией стало понятно, что далее оттягивать начало разговора нельзя: то, что говорит диакон Кураев, является полнейшей, вопиющей, чрезвычайной…галиматьей. Подчеркиваю, галиматьей является именно то, что говорит автор лекции, а не то, о чем он говорит. Причем галиматья эта, подобно галиматье Жириновского, весьма талантлива и обтекаема. Насыщенная созвучными сведениями из области истории, богословия, культуры, она приковывает к себе внимание, интригует, начинает казаться мировоззренческой концепцией, завоевывает своих "сторонников". Я долго не мог понять, сторонником чего именно можно быть, будучи сторонником того, что говорит диакон Кураев. Ведь если взять в руки карандаш и абзац за абзацем, строчку за строчкой, слово за словом проанализировать то, что говорит диакон Кураев в своих статьях и лекциях, то обнаружится, что сказанное в целом не имеет ни малейшего смысла. Причем такая совокупная беспредметность складывается из отдельных частей и частичек, которые сами по себе могут быть и содержательными, и актуальными, и свидетельствовать о каких-то отдельных аспектах истины. Но перелопаченные через мясорубку воспаленного сознания диакона Кураева, войдя в состав его проповеднического "фарша", они перестают служить прежним своим идеалам и начинают обслуживать популизм конкретной персоны. И что удивительно, подобное творчество находит своих почитателей! Причем большая их часть — это так называемые" новые русские" из числа предпринимателей, банковских клерков, деятелей "шоу-бизнеса". Все это люди далеко не глупые, способные к самостоятельному добыванию, осмыслению и использованию информации. И вот, поди ж ты, попались, как мухи на липучку»[1069].

— А какая из Ваших книг более всего критикуется Вашими церковными оппонентами?

— С книгами спорить тяжело — тезисы в них ясно прописаны. Аргументация приведена. Да и проверить легко — правда ли я написал ту глупость, которую мне приписали. Поэтому издания, специализирующиеся на обличении «кураевицины», предпочитают строить свои пиар-кампании на перевирании моих лекций.

К лекциям легче придраться по вполне объективной причине. Лекции для пишущего человека — это всегда черновики. Тут обкатываются, «наговариваются» некоторые темы, сюжеты, аргументы. Затем, по мере начитки определенных тем, они оформляются сначала в статьи, а затем и в книги. Устная речь имеет иные особенности, нежели речь письменная. Здесь больше сиюминутности, меньше продуманности. Здесь бывает больше педагогики (надо «держать аудиторию») и меньше логики и источниковедческой корректности. Но людям определенных способностей наполовину сделанную работу не показывают.

Сразу поясню: кассеты с моими лекциями распространяются против моей воли и без моего ведома. Ни гонораров, ни даже авторских экземпляров мне не передают. Тем более не делают необходимой правки при тиражировании лекций. А правка необходима — ибо в устной речи бывают и неточные цитаты, и путаница в датах. Бывает также, что то, что было нужно сказать именно в той аудитории, совсем ни к чему на кассете или в книге.

В моих аудиториях (а большую часть своих лекций я читаю «на выезде» — вне Москвы) преобладают люди или равнодушные, или даже враждебные по отношению к Православию. Обо мне они, как правило, впервые услышали в день лекции. Кроме того, эти лекции проходят обычно после окончания основных занятий в университете. Студенты уже достаточно выдохлись за день. Суметь еще два часа удержать их внимание — дело совсем не простое. Так что вытаскивать аудиторию надо из «минуса». Предвзятое отношение ко мне (для них я безымянный представитель «этого тоскливого Православия») и ктому, о чем я говорю, надо втечение первого часа переменить на сначала сдержанноинтересующееся, а в конце концов и на согласное.

Совсем иное дело — кассета. Ее покупает человек, который уже заранее заинтересован в беседе на именно эту тему. Это, как правило, не студент. Опять же, как правило, это человек уже православный. Он способен уже к восприятию более твердой духовной пищи. Ему не нужны «разрядки» и «экскурсы в сторону». Поэтому, если бы распространение кассет хоть как-то согласовывалось со мною, я настаивал бы на их серьезнейшей правке. Увы, никакого согласования нет.

— А насколько человек, пришедший на Вашу лекцию, может быть уверен в том, что Вы излагаете действительно точку зрения Православной Церкви?

— Вы сами понимаете, что если я сочту, что мои взгляды — это не взгляды Православной Церкви, и при этом буду делать вид, что говорю от имени Церкви, то я буду подлецом. Для меня очень дорого, что я в Церкви: я к этому стремился, мучительно шел, чтобы войти в Церковь, поэтому ни в малейшей степени не желаю себя Церкви п роти вопоста вл ять.

Не думаю, что Церковь не одобряет мою работу. Об отношении Церкви ко мне можно судить по судьбе моих книг. За 10 лет тираж моих книг уже перевалил за 700 тысяч. В связи с этим у меня есть чувство некоторой вины перед моими однокурсниками по университету, среди которых есть люди очень яркие, талантливые. Но я смотрю, как им живется и как живется мне. Мне, конечно, живется гораздо лучше. У меня есть та возможность, о которой мечтает любой интеллигент. Это возможностьговорить с людьми. То, что я пишу, востребуется, издается, распространяется. А те книги, что пишут в Институте философии Академии наук и на философском факультете МГУ, или не издаются, или издаются мизерным тиражом в 500 экземпляров, так что, по сути, автор сам их и покупает, а потом раздаривает. Мое преимущество в том, что за моей спиной стоит мощная система епархий, приходов, монастырей со своей сетью книготорговли. По сути дела, сегодня только религиозные организации имеют общероссийскую сеть распространения литературы. Даже научная литература по стране почти не распространяется. Так вот, если бы отношение ко мне Православной Церкви было плохим, мои книги не издавались бы и не распространялись.

Тут вообще есть две крайности. Одни мои критики считают, что я какой-то диссидент внутри Церкви и мои книги не представляют церковной позиции. Другие же мои критики, напротив, полагают, будто моя работа носит «заказной» характер. Они пишут, что «книги диакона Кураева щедрейше финансируются РПЦ МП»[1070]. На деле и то и другое неверно: я не официальный журналист, но и не диссидент. Многие издательства — как светские, так и церковные — готовы издавать мои книги, но прежде всего потому, что это приносит им прибыль. Книги интересны и нужны людям; они не содержат оппонирования Патриархии — поэтому церковные структуры и не сторонятся от соучастия в их издании и распространении.

Второе. Почти половина моей жизни проходит в поездках. И по большей части приглашают именно приходы и епархии. Для меня как раз это источник радостного ощущения — я в Церкви, я вместе с нею и ради нее.

И третье: я же чувствую, что от многих и многих неприятностей меня хранят молитвы тех людей, что по всей России поминают меня. Я живу, не по грехам моим, хорошо — и это по их молитвам.

Не буду скрывать: не всегда все духовенство одобряет мои суждения. Бывает и несогласие, и полемика. Более того — иногда (не по вопросам вероучительным, естественно) моя позиция оказывается отличной от позиции большинства.

Меня это не слишком смущает. Я себя ощущаю как исполнитель в большом симфоническом оркестре. У меня не самый громкий и не самый главный инструмент. Но и он нужен. Более того — если бы звучал только мой инструмент, то музыка вышла бы невыносимой и симфония была бы загублена. А если бы мой инструмент замолчал — симфония вышла бы малость беднее, лишенной некоего привкуса. А так — я знаю, что есть издания и проповедники, которые говорят иначе. Иначе — не всегда означает «неверно». Просто и там и там есть своя пастырская, миссионерская правда или нужда.

Сигналом тревоги будет служить появление «секты кураевцев». Пока я не слышал о возникновении кураевской секты, и это меня радует. Значит, люди через мои лекции, мои книжки приходят не ко мне, а к Богу.

В общем, я считаю, что наша Церковь достаточно сильна и стабильна, чтобы позволить себе терпеть на своей периферии таких маргиналов, как священник Иоанн Oxлобыстин или диакон Андрей Кураев. Скажу словами классика: «Попы разные нужны, попы разные важны». Вот быть всем как Охлобыстин и Кураев не надо, а перец в заводе должен быть. Отец Иван — актер и священник. Неканонично? Может быть, но зато душеполезно. Ведь есть люди, особенно в киношном кругу, которые не пойдут на исповедь к обычному, даже очень хорошему, батюшке. У них свое понимание своей необычности — «неизбывной трагичности собственной судьбы». По их мнению, понять их творческие муки и не менее творческие искушения и грехи может только их коллега. Поэтому Охлобыстин, подчеркнуто оставаясь своим в их кругу, тем самым делает себя доступным для обращения к нему — но уже не только как к актеру, а и как ко священнику…

— Почему в Святогорском монастыре Донецкой области не разрешают продавать Ваши книги?

— Святогорский монастырь противопоставил свою позицию позиции Патриарха, Синода по вопросу о новых паспортах, налоговых номерах и так далее. Что же касается книг, то запретить легко, а вот аргументировать — труднее. Как-то у меня была возможность увидеть в деле наместника этого монастыря. Этот батюшка, явно не отягощенный академическим образованием, вдруг встал и заявил: «Да я всех святых отцов прочитал — там нет того, что Вы говорите!». Уверяю Вас, ни один профессор богословия не прочитал всех святых отцов. Еще дальше от этой цели отстоят наместники монастырей. Хотя бы по той причине, что огромная часть текстов святых отцов не переведена на русский язык… В общем, реплика этого молодого эрудита (он на пять лет моложе меня) была встречена дружным хохотом священнической аудитории (это было на епархиальном собрании Донецкой епархии).

— А когда Вы решаетесь на жесткое столкновение? Вот, допустим, я — кришнаит. Вот увидел я плакатик, что выступает некий православный профессор Андрей Кураев, мне стало интересно, и я пришел к Вам на лекцию. Как Вы себя поведете, узнав, что я — сектант?

— Непредсказуемо. Если Вы будете нападать на наши святыни, кощунствовать — то нарветесь на не-толстовца. Принцип миссионера прост: с эллинами как эллин, с иудеями как иудей, с волками как волкодав.

— А каким может быть градус эмоциональности такого диспута?

— Эмоциальность должна быть. В конце концов, речь идет о предмете не лекции, а любви и веры. Если можно резко вступаться за честь своей прекрасной дамы, то отчего нельзя вступиться за честь Богородицы и Церкви?

Но есть два условия.

Первое — справедлива лишь оборонительная война. Если сектант «первым начал», т. е. первым перешел на «психологическое давление».

Второе — уровень моей эмоциональности и ругательности все равно должен быть на порядок ниже, чем у моего оппонента. Совсем хорошо — если церковный критик так распалился, что и отвечать ему не надо. Иногда мои оппоненты говорят столь громко и агрессивно, что я их и не пробую остановить. Чем больше крика с их стороны — тем очевиднее для светской части аудитории их неправда.

И, конечно, очень разным должен быть миссионер в диспуте с сектантом в зависимости оттого, — а) частная ли это беседа; б) встреча в их аудитории; в) в православной аудитории; г) в светской.

При частной беседе — это просто человеческий разговор, который даже может перерасти в дружеские отношения. Это, пожалуй, беседа не с сектантом, а с человеком.

В аудитории собственно сектантской — задача в обосновании тезиса «мы, православные, тоже христиане». То есть надо попробовать лишить их конфессиональной спеси, превознесенности над «православными дикарями-язычниками». Критика содержания их собственной веры должна быть очень тактичной, и она может вводиться только в ответ на соответствующий вопрос принимающей стороны.

В православной аудитории главное — сдержать эту аудиторию от участия в диспуте. Я обычно при начале такой дискуссии я обращаюсь к православным: «Братья и сестры, вы доверяете моей богословской компетенции? Можно, именно я буду вести этот разговор? Не надо мне подсказывать из зала, когда и какой довод вспомнить и «ввернуть». И еще: этот человек будет сейчас критиковать православие именно по моей просьбе. Поэтому вы его за это не ругайте. Он оказал нам замечательную услугу. Он своей критикой даст нам возможность еще лучше узнать нашу родную веру. Поэтому вы просто слушайте и молитесь».

А вот когда аудитория светская, такая, что с равной степенью недоверчивости прислушивается к обеим сторонам, то тут уже возможна и эмоциональность и даже ирония. Здесь уже все законы риторического поединка могут действовать. В этих уловиях я лишь делаю вид, что веду полемику с сектантами, но на самом деле я обращаюсь прежде всего к людям, которые присутствуют рядом. И я не ожидаю, что наша беседа кончится тем, что какой-нибудь «кришнаит» бухнется на колени и скажет: «Ах, простите, где же я был?..». Нет. Задача в том, чтобы наблюдение за нашим диспутом людьми «со стороны», которые никуда еще не отнесли сами себя, понудило их к выбору. Пусть человек в итоге скажет: «Хорошо, я не могу себя еще назвать православным, но я посмотрел и точно убедился, что, скажем, адвентизм — это вещь еще менее вкусная, чем православие».

И еще есть просто улица. Тут имеет смысл войти в разговор сектанта с пойманными им собеседниками просто ради того, чтобы сбавить проповедническую «суггестию» и позволить людям более рационально воспринимать возвещаемые для них «трансцендентальные истины».

Летом 2005 года в Иволгинском дацане (это центр российского буддизма и находится он в Забайкалье, в Бурятии) я заметил группу москвичей. Они безропотно слушали все, что рассказывал им местный монах. При виде этой сцены во мне началось столкновение двух императивов: долг гостя не позволяет критиковать хозяев. Но долг христианина не позволяет безучастно смотреть на то, как несколько крещеных душ соскальзывают в язычество. Тогда я просто присоседился к этой группке. Через некоторое время монах подводит нас к стене храма, на которой крепятся несколько стеллажей. Полки заставлены сотнями различных изображений Будды. И тут все же я подал голос: «Скажите, а почему у вас здесь нет канонического изображения Будды?» — «А что Вы имеете в виду?» — «Насколько я помню, тело истинного Будды должно обладать 32 знаками. Некоторые из них тут заметны. Но ведь еще и фаллос у Будды должен быть как у коня[1071]. А на этих изображениях это не видно». Монах пояснил, что да, в текстах это именно так, но в иконографии это встречается редко… Дальнейшей дискуссии не было, но, надеюсь, все же гипнотичность экскурсии была немного рассеяна…

— Вы не боитесь, что некоторая категоричность может обидеть людей? Ведь Вы — пастырь, и они должны чувствовать тепло, любовь. А от Ваших слов иногда током ударяет…

— И пусть ударяет. Я всегда подчеркиваю, что я — это просто диакон Андрей Кураев. И если у вас аллергия на меня, то Церковь здесь не при чем[1072]. Но если то, что я говорю, вам понравилось, то благодарите не меня, а идите в Церковь. А я поехал дальше.

— Как много места в своих лекциях вы уделяете критике сектантов?

— С каждым годом все меньше. Вот голос из 1905 года, но, кажется, он очень точно описывает ситуцию 1990-х годов. И тогда и тогда были дарованы законы о свободе совести и страна была накрыта волной сектантской пропаганды.

«Тип миссионера-спорщика сослужил свою историческую роль и теперь должен быть оставлен только про запас, на случай нужды. Он возник в ту пору, когда не только люди со средним образованием, но и с высшим едва о сектантстве слышали, а в полемике и вовсе ничего не смыслили, потому что ее и не было, — когда апологеты сектантства чувствовали под собою девственную почву и открыто царили, не встречая себе оппонентов. Сбить их спесь, поднять престиж церковного учения и нужны были миссионеры-спорщики, нужны были преимущественно всенародные диспуты, чтобы всенародно показать ничтожество апологетов сектантства и оставить их безответными. И тогда это было очень удобно и ко времени. Тогда вопросы полемики дышали интересом и свежестью новизны. Сектанты, особенно раскольники, валом валили на "беседы"; собиралось народу чуть не тысячи; бойцы-сектанты и бойцы-миссионеры нарочито выписывались издалека; публике эти бои доставляли удовольствие, не хуже кулачных. Ныне уж не то. Бои эти теперь почти утратили свой захватывающий интерес, к ним привыкли, их видали и знают. Сектанты даже неохотно идут на них, а придут — то плохо и разговаривают, и "беседы" по необходимости превращаются в монолог или проповедь миссионера. Современное сектантство по части полемики стало, как улитка, уходить в свою скорлупу, — лучше сказать, как неприятель, укрываться в недоступные для выстрелов казематы: артиллерийский бой полемики над ним шумит, а он лежит себе, ворча и проклиная махинации "слуг антихриста". Это не то значит, что не надо громов полемики и миссионеров-диспутантов, но значит только то, что тип миссионера должен видоизмениться несколько»[1073].

Вот и я со временем отошел от специально анти-сектантских тем и лекций, и предпочел строить беседы позитивно, полемику с сектантами оставляя на вопросо-ответную часть встречи.

Нельзя быть «сектоедом» и миссионером. Если ты громишь сектантов — ты точно не можешь быть ими воспринят как наставник. Тем более, что живем мы в прозрачном мире, и сказанное в одной аудитории быстро доносится до совсем иных пространств и ушей. Поясню на светском примере. Монархистски настроенный публицист А. Суворин говорит, что 8 марта 1881 года император Александр lll-й на совещании в Гатчине на предложение о конституционной реформе ответствовал так: «Конституция? Чтоб русский царь присягал каким-то скотам?»[1074] Став известным, такое мнение русского царя о русском народе умножает ли ряды монархистов или наоборот?

— А что миссионер может сказать людям, смущенным тем, что попы на «Мерседесах» ездят…

— А я и сам как-то спросил своих московских семинаристов — объясните мне миссионерское значение «попа в Мерседесе». Они забухтели, что это нехорошо, это людей отталкивает, смущает, возмущает. Я говорю, что всё это понимаю. Но считаю, что и в этом все-таки есть положительная сторона.

— Какая же, интересно?

— Однажды женщина привела ко мне своего мальчика и просит: поговорите с моим Мишей, я хочу, чтобы он был православным… Ну, как тут не вспомнить замечательный вопрос «армянскому радио» — в чем отличие еврейской мамы от террориста? Ответ гласит, что с террористом можно договориться. В данном случае мама хотела, чтобы ее сын стал православным христианином.

Миша — мальчик умный, замечательный. Встречаемся, дискутируем. Он соглашается, все понимает и принимает, но креститься не хочет. И вдруг он на несколько лет просто исчезает из моего кругозора — ни пересечений в университетских коридорах, ни звонков. Прошлым летом звонит: «Поздравьте меня, отец Андрей, я крестился». Я как бы сержусь: «Трам-тарарам, ты мог бы мне об этом сказать. Я же, наверно, какое-то отношение к этому событию имею». — «Да, конечно, имеете, но, понимаете, я не в Москве крестился, я в Германии». Еще раз трам-тарарам — «Что же, тебе в Москве храмов было мало?». Так вот следующий ответ и имеет смысл тут процитировать: «После университета я получил грант в Германии, там нашел русский храм, стал в него ходить. Знаете, тогда в московских храмах мне было очень трудно сказать "мы" вместе с нашими бабушками, трудно было вместе с ними стать на колени. А в Германии прихожане православных храмов — это ученые, студенты, бизнесмены и семьи, которые московские бизнесмены тут прячут от наших бандитов, то есть люди более-менее успешные в этой жизни. И вдруг в их жизни, оказывается, тоже есть место для Бога. Это люди, на которых нет печати маргинальности, люди, состоявшиеся в жизни, делающие свою судьбу. И вот вместе с ними мне было легче сказать "мы", вместе с ними мне легко было встать на колени. И поэтому там я крестился».

Такой же месседж я читаю в крестном знамении Евгения Плющенко. Когда олимпийский чемпион в минуту своего триумфа изображает на себе крестное знамение — это, я думаю, для многих людей значит больше, чем телехроника, в которой несчастная вдова ставит свечку за своего погибшего мужа. Это значит, что можно быть с Богом и в радости. Можно помнить о Нем и в дни здоровья и успеха.

Вот так и священник с ноутбуком или в хорошей машине может дать понять, что христианство — оно для людей, а не для какого-то одного социального класса.

— Получается, зрелище «попа на Мерсе» может кого-то привести в церковь?

— Кого-то это может шокировать и тем оттолкнуть, а кого-то — шокировать и тем самым привлечь. Есть группы людей, которые смущаются при виде священников в богатой машине. А есть люди, которые скажут — «Надо же, оказывается, можно стоять прочно на земле и быть православным христианином». Очень важно понять, что когда тебя зовут в православие, тебя не в средние века зовут, не в пещеру, не в келью под елью. Можно быть православным и быть молодым, можно быть православным и быть современным, быть православным и быть успешным.

А машины разные бывают. Скажем, в Киеве или в Москве иномарка — это признак среднего достатка. Вообще священники всегда жили на уровне крестьянина-середняка или бюргера, мещанина-середняка. Священники по своим доходам никогда не относились к высшим, по-настоящему богатым. Всегда на этой границе — середнячокбеднячок. Так же и сегодня. Я бываю в сотнях священнических домов, и могу сказать, что это далеко не бизнес-класс.

Иномарка сегодня это вполне доступная вещь, которая, вдобавок, оказывается даже более экономична, чем «Жигули». Она служит дольше, ест меньше бензина. Как-то настоятеля одного из московских монастырей я застал за листанием автокаталога. Вот, говорит, выбираю, «Лексус» купить или «Вольво». Я возмущаюсь: слушай, отец, ты же патриот, ты должен на «Волге» ездить. Он задумчиво закрывает каталог: «Слушай, я действительно патриот, я люблю Россию. Но понимаешь, мой патриотизм кончается, когда дело доходит до машин. В данном случае ведь как выходит: спонсор готов подарить на выбор любую из этих машин. Но он подарил машину и ушел, а дальше-то за ремонт, за бензин, за обслуживание я должен буду платить из монастырских средств. Вот и окажется, что содержание подаренной «Волги», будет стоить дороже, чем содержание «Вольво». Поэтому для монастыря дешевле, если я буду ездить на «Вольво».

— То есть машины священникам просто дарят?

— Бывает. В московском храме, где я служу, иномарка лишь у одного священника. «Вольво». Но это самый бескорыстный наш сослужитель. Вот ему один прихожанинпросто и подарил свою «старую» машину после очереднего апгрейда. Ведь бывает такая ситуация, когда человек переходит в более высокую социальную группу. Там появляются новые требования — на какой машине ты ездишь, в каком квартале, в каком доме живешь. И прежние его атрибуты на его новом уровне ему уже не нужны. Вот он и дарит старую и еще хорошую машину. Знаю случаи, когда даже дома дарили священнику, а не только машины.

Короче — если священник выходит из хорошей машины, это еще не означает, что он подлец.

— Но ведь откуда-то появляются эти разговоры про священников, которые не соответствуют своему призванию?

— Я не собираюсь говорить, что в церкви все нормально. Число подлецов в рясах стабильное и евангельское — каждый двенадцатый. Но грязь всегда заметней, чем чистота. Да и с логикой не у всех наших судей хорошо. Вот только что он видел батюшку, который шел в залатанной рясе, дальше увидел другого священника на богатой машине. Но вывод сделал по одному — и обо всех. Разные мы. И есть много таких батюшек, которые гораздо лучше меня.

— Но недостойные служители все-таки есть в Церкви?

— Есть. Отвечу теми словами, которые Клиффорд Саймак вложил в уста мудрого епископа: «Церковь многолика, — произнес епископ, — в ней находят приют самые разные люди: просветленные, как недавно почивший отшельник, и, к сожалению, отъявленные мерзавцы. Она слишком велика, и ей уже не под силу изгонять тех, кто ее порочит; она их не замечает»[1075]. Да и вообще как-то странно: если учитель математики напился — то никто наутро не скажет, будто таблица умножения опровергнута. А если батюшку увидели пьяным — то из этого делают вывод, что Библия все врет…

— Известно, что у Вас есть опыт общения с людьми, которые недавно пришли к вере, Вы близко общаетесь с православной молодежью, какие на ваш взгляд трудности возникают у неофитов и есть ли вообще такая проблема в Церкви как неофитство?

— Неофит означает «ново-уверовавший». Значит, все, кто обрел веру — неофиты. Но не каждый крещеный является неофитом. Неофит — это человек, который выбрал мировоззренческую позицию, вера стала его центральным убеждением, а не просто неким дополнительным сегментом в стиле его жизни. Тот, кто крестился «между делом», неофитом, увы, не становится (и христианином тоже). Так что если неофитство болезнь, то это хорошая болезнь (как царапины у мальчишки).

А вообще мое видение этой проблемы созвучно с тем, что о неофитстве сказал Патриарх Алексий:

«Неофит — это недавно обратившийся к вере человек. Это удивительная пора в жизни человека, своего рода "медовый месяц" — все внове, все в церковной жизни радует своей благодатной и смысловой наполненностью. В нормальном неофите душа восторгается перед огромным миром, вдруг распахнувшимся перед ней. Радость об обретении Истины перерастает в желание служить Ей всей своей жизнью. Но именно потому, что это время легких взлетов и возгораний, время неофитства может быть и временем серьезных искушений. Сегодня люди входят в церковную жизнь в основном через книги. И есть опасность, что первыми церковными книгами станут издания легковесные, исполненные суеверий. Другое возможное искушение может состоять в том, что человек слишком буквально воспримет прочитанное. И автор книги подлинный святой, и книга у него замечательная. Но порой те слова, что должны были целить души, в некоторых умах превращаются в таран, которым те начинают сокрушать все вокруг. С полюбившейся цитатой они всматриваются в жизнь других верующих людей, сличая с этойцитатой, видят расхождение и начинают критиковать и осуждать, доходя до прямого кликушества и раскольничества. Наконец, если человек слишком прямолинейно отождествляет Православие с тем или иным его социальным или культурным отражением, он сановится борцом за какую-то частную идею, может быть и в самом деле связанную с Православием, но при этом такой самозваный борец как-то упускает из виду Христа. Он больше дорожит своими идеями, нежели Таинством Причастия Христу. Каждому из нас стоит помнить, что центром жизни христианина является Евхаристия как главное таинство Церкви, созидающее Тело Христово и являющееся способом Богообщения. Прихожане должны ясно сознавать, что центром, вокруг которого и ради которого они собираются воедино, является не священник, не та или иная храмовая святыня, не та или иная — пусть даже самая возвышенная — идея, но Сам Господь и Его Жертва»[1076].

— Синдром неофита с отвержением всего мирского известен, однако с годами церковной жизни человек во многом возвращается к своей обычной жизни, так как оказывается, что это все вроде и не грех. И верно — выпить, носить джинсы, прикурить иногда — по отдельности, вроде как и не большой грех. «Лучше краситься, чем осуждать». И все же девушка с бутылкой водки, в джинсах и с сигаретой в руке никак не ассоциируется у нас с православной христианкой? Где граница терпимости?

— Во-первых, Вы нарисовали портрет хорошего неофита. Потому что есть множество неофитов, которые и не пробовали расстаться ни с водкой, ни с сигаретой — ни с чем. Так что это хорошая болезнь, когда человек болеет крайностью, крайностью аскетизма, типиконства. Слава Богу, что эти люди у нас в Церкви есть. Но потом этот хороший неофитский комплекс должен пройти.

Но в отношении к бутылке моя позиция отличается от средне-церковной. Пьянство — это профессиональная проблема нашего сословия. Терпимость церковной среды к пьянству и была и остается излишней. В народе обычно прощают пьяненьких батюшек, считается, что если батюшка пьет, значит, переживает за нас, грешных. Хотя, может, это и в самом деле так…

— Вы видите тех, кто совсем недавно пришел в храм, тех, кто скоро станет «солью» Православной Церкви, скажите — к чему, по Вашему, движется Церковь, какой она будет через 15–20 лет?

— Не знаю. Настолько разные вещи происходят в церковной жизни, настолько разные векторы движения. Но когда я думаю о будущем Церкви, для меня один из главных вопросов звучит примерно так: «Сколько потребуется времени, чтобы имя дьякона Андрея Кураева в сознании семинаристов стало бы синонимом мракобесия и отсталости?».

Нет, я не «красуюсь». В октябре 2004 года, в Санкт-Петербурге проходил рок-концерт «Золото на черном», посвященный столетию подводного флота России. Вернувшись с этого концерта в Москву, я встретился с митрополитом Климентом, управляющим делами Московской Патриархии, и сказал ему, что мол снова согрешил, на рок-концерт ходил, проповедовал… Он мне ответил: «А что в этом такого особенного? Мы специально в документах Архиерейского собора записали, что надо активно использовать формы современной молодежной культуры во внебогослужебной проповеди»[1077]. И тут настало время изумиться уже мне. То, что еще год назад было провокацией, скандалом и сенсацией, теперь стало чем-то само собой разумеющимся.

Движение навстречу миру необходимо. Но тут возникает вопрос — удастся ли в этом движении вовремя остановиться? И как всегда, обретение середины — дело опыта ивкуса. Но этот опыт как раз учит: если где-то впереди на дороге есть яма, в нее обязательно кто-нибудь да свалится.

— Изменилось ли что-то в миссионерском пространстве за последние десять лет? Появились ли какие-то признаки изменений к лучшему?

— За двадцать лет уменьшилась готовность аудитории смотреть на деятельность церковных людей, проповедников, священников добрым глазом. В 1988 году все наши ляпы перетолковывались в возможно добрую сторону. Если батюшка двух слов связать не может — значит, молитвенник. Если какую-то глупость сказал, значит, наверно, что-то очень духовное хотел сказать, да вот наш земной язык оказался немощен. И вообще говоря, они все мученики. Мы были из незнакомого мира, выступали в ореоле страдальцев и носителей великой культуры. В каждом из нас люди хотели видеть схимников, исшедших из града Китежа и цитирующих Флоренского вперемежку с Сартром.

А потом выяснилось, что изрядная часть священников банально невежественна и косноязычна, мало что знает о своей собственной вере и еще менее способна о ней убедительно и интересно рассказывать. А из умеющих рассказывать не все живут вблизи своих же слов… В результате у многих людей возникло впечатление, что Православие — это мир совершенно непробиваемой скуки.

Сегодня такой готовности всё нам прощать уже нет. Сегодня нам всякое лыко готовы в строку вставить. И это означает, что мы должны очень серьезно думать над тем, что и как мы говорим. Последние лет десять у нас была отговорка — мол, нам сектанты мешают. А до этого нам государство мешало. Но сейчас-то уже ничего не мешает и все более очевидным становится, что главная помеха на пути людей к Церкви Христовой — это мы сами.

Поняв это, церковный человек, иерарх, проповедник, священник должен научиться дисциплинировать себя. И говорить так, чтобы не выглядеть ни занудой, ни экстремистом.

И в этих условиях мне пришлось изменить тональность моих лекций и моих книг. Если раньше полемику я вел только с «внешними», только с неверием, сектантами, то сейчас все чаще приходится говорить не о том, как привести человека в Церковь, а о том, как выжить в Церкви, остаться в ней.

В Церкви надо научиться жить, а для этого надо внутри Церкви овладеть всецелой палитрой человеческих чувств: от радостного послушания до осторожного недоверия. Без овладения последним навыком очень легко попасть в параправославную секту. Без него не отличить подлинно церковную проповедь от чьего-то сугубо личного (а потому безблагодатного) человеческого энтузиазма.

— Но что-то все же меняется в церковной жизни?

— Есть добрые перемены, есть и плохие. Но они происходят очень неслышно.

Вот одна уникальность нашего времени: впервые в истории нашей Церкви миссионерская работа ведется профессорами богословия. Даже в предреволюционные годы слышны были жалобы миссионеров, что «профессора наших духовных академий совершенно игнорируют святое дело нашей миссии, гибель душ православного народа для них безразлична, почему профессорских трудов по сектоведению у нас никогда не было, нет, и не знаю, скоро ли будут. Лишь изредка, как бы мимоходом, они критикуют наши миссионерские литературные труды, но самостоятельных серьезных научных работ по вопросам миссии они до сих пор не дали и не дают и миссионеры в этом отношении совершенно одиноки»[1078].

Сегодня ситуация действительно уникальна: есть группа профессоров богословия, которые готовы отрываться от академических библиотек и византологических штудий и идти к людям и аудиториям, весьма далеким от профессионально-богословских традиций. Идет ли это на пользу или во вред их собственно научной работе? По крайнеймере по себе могу сказать, что, конечно, во вред. Но людям-то польза есть. Значит, надо работать именно так: зная достаточно для преподавания в духовной школе, все же идти в школу обычную; имея знаний больше, чем у журналиста, работать все же именно в журналистике[1079].

Еще одна перемена касается жизни вообще духовенства. Раньше говорили, что наши священники оторваны от жизни, от народа. Может, так оно и было. Но за последние 15 лет все резко изменилось. И часто без каких-либо постановлений со стороны Церкви, а просто в силу реальности. Что такое обычный священник Русской Церкви сегодня? Это человек, которого послали на приход, обычно даже не дав закончить семинарию. А приход что значит? Ему дали руинку. Сам восстанавливай, ни копейки тебе не дадим. И прежде чем священник становится духовником, он становится менеджером. Он в самой гуще жизни. И получается, страшно даже сказать, такой новый русский священник.

— С мобильным?

— Совершенно неизбежно. Но Вы поймите, вот эта нынешняя всероссийская стройка — она без лишних слов совершенно перестраивает русский характер. Люди покупают новые квартиры, постоянно ремонтируют старые. И в итоге есть надежда, что наша традиционная расхлябанность[1080] останется в прошлом. Люди ощущают вкус труда и вкус заботы о своем доме, о среде своего обитания.

Кому-то эти земные заботы на пользу, а кто-то ломается…

— Как помочь молодёжи в сёлах, небольших городах не быть «на обочине» церковной жизни?

— Должны быть встречи православной молодёжи, молодёжные проекты епархиального уровня. И паломнические, и военно-спортивные, вплоть до бардовских и, может быть, даже рок-фестивалей. И не обязательно с приглашением звёзд, можно и местными силами. Чтобы ребята могли не только слушать, но чтобы они могли сами спеть. По-своему, под «три аккорда», но не стесняясь. Не нужно стесняться своей «провинциальности». Мне очень дороги слова Чехова: «Есть большие собаки, и есть маленькие собаки, но маленькие не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять — и лаять тем голосом, какой Господь Бог дал».

— Из города любая глубинка, село представляется непаханым миссионерским полем. Отправляются миссионерские поезда, создаются плавучие храмы, приезжают в села с благолепным пением, со всей торжественностью богослужения. Как к этому относятся священники, которые служат в глубинке?

— Я не раз слышал от священников из глубинки отзывы на миссионерский десант

— «мол, приехали на деньги московских спонсоров, все чинно, благолепно, собрали сотни людей, покрестили, повенчали желающих, всем раздарили иконочки, крестики, книжечки — а мне что после этого делать? Людей у нас в храме совсем немного, а теперь и они в лавке церковной ничего не купят, и треб никаких не предвидится. Не на что и самому жить, и за храм, за отопление платить нечем!».

— То есть здесь уместны апостольские слова: да не созиждуна чужом основании (Рим 15:20)?

— Дело не только в этом. Пусть даже и основания чужого не было, пусть на сотни километров и священника никакого нет. Вопрос еще и в том, насколько серьезно люди, крещенные в поездках, будут относиться к своей вере, было ли вообще обращение, или это только мимолетное отвлечение от серой рутины жизни?

Не могу осудить, сказать, что крестить так нельзя, но считать, что произошло что-то невероятно великое, тоже не стоит. Если миссионер постоянно работает в городе, в какой-то школе или институте, и в результате его лекций один-два человека крестятся, то это не столь ошеломляющая статистика, но я считаю, эти два крещения — более серьезны и дороги, чем отчеты автопробегов о тысячах погруженных в реки.

— Кажется, современные миссионеры занимаются преимущественно молодежью думающей, молодежью ВУЗовской — а ПТУ и так называемые «трудовые слои» — они остаются за бортом. Все-таки, для того, чтобы эту лакуну попытаться заполнить, какие-то пути, какие-то разработки есть?…

— Нет, я не готов принять упрек о том, что мы, церковные миссионеры, работаем прежде всего с элитарной молодежью.

Порой кажется, что на сегодняшний день наиболее успешным направлением церковной миссии стало тюремное служение. К сожалению, и недостаточный образовательный уровень нестоличного духовенства искривляет направление церковной миссии в ту же сторону.

В какую епархию ни приедешь, всюду узнаёшь, что два-три священника работают с зоной (и низкий поклон им за это). Но на вопрос: «А есть ли у вас священники, работающие с университетами?» — положительный ответ слышишь гораздо реже. В большинстве епархий нет ни одного священника, работающего с университетом. Не в смысле — бывающего на их торжествах, а в смысле — регулярно читающего там лекции. Ответ на вопрос о том, кто нам «социально близок», здесь вполне очевиден.

Я буду рад, если у нас появятся методики обращения к ребятишкам-«неголовастикам», к тем же ПТУшникам. Но здесь надо иметь в виду, что эти методики неизбежно будут игровыми. В университете можно работать просто силой мысли и красотой слога. Но глубины христианской мысли, как и глубины квантовой физики, вряд ли заинтересуют обычного восьмиклассника, и уж тем более ПТУшника. Здесь необходимо искать другие возможности, чтобы до него достучаться. Водить благодатно-светоносных старцев по ПТУ вряд ли возможно. Значит, в этой среде миссия должна быть более завлекающей, непрямой, игровой. Если такие методы миссии и появятся — они будут еще больше осуждены ревнителями строгого православного благочестия.

— Почему Вы работаете в основном с подростками?

— Ну, не с подростками, а со студентами. Просто потому, что это моя профессия: я университетский преподаватель.

И еще потому, что у них еще есть радость от встречи с новым. Когда на твоих глазах разбиваются твои былые стереотипы — можно реагировать по-разному. Раздраженноозабоченно (это «взрослая» реакция). А можно — радостно: «Потолок-то, оказывается, был фальшивый, навесной. А там, выше — не чердак, а купол!». Студенты (не все, но все же многие, и именно студенты настоящих университетов, а не тех ПТУ, которые сами себя возвели в ранг университета) еще способны испытывать радость открытия.

Кроме того, опыт моей собственной юности — университетский. Веру я обрел опять же в университете. Поэтому мне понятнее, как можно говорить о ней именно в университетской атмосфере, а не в сельском доме культуры. Это проблема моей ограниченности. Чего-то я не умею.

В последние годы, впрочем, прибавился и еще один мотив к тому, чтобы смотреть именно в сторону студенчества: это ведь уже поколение моих детей…

— Но это же не духовный мотив!

— Что ж, не всегда церковная жизнь строится из поступков, которые порождены сугубо духовной мотивацией. Что-то завязывается из мелькнувшей чисто человеческой симпатии (или антипатии). Вот папа святитель Григорий Великий. И у него под рукой не так уж много миссионерских резервов. А мир язычества вокруг (после «переселения народов») огромен. К кому послать новых апостолов прежде всего? Он решает: к англам! А почему именно к ним? — Да мальчики у них красивые:

«Говорят, что однажды в Рим прибыли некие торговцы и выставили на площади товар для продажи. В числе многих покупателей пришел туда и Григорий и среди товаров увидел продаваемых мальчиков соразмерного телосложения, с приятными чертами и красивыми волосами. Глядя на них, он, как говорят, спросил, из какой они области или страны, и получил ответ, что их привезли с острова Британия, где все жители похожи на них. Тогда он спросил, христиане ли они или до сих пор пребывают в заблуждениях язычества, и ему ответили, что они язычники. С исходящим из самого сердца вздохом он сказал: «Как жаль, что создатель тьмы владеет людьми, столь светлыми ликом, и что души, облеченные такой внешней благостью, лишены благодати внутренней!». Спросив об имени их народа, он получил ответ, что они зовутся англами. «Добро, — сказал он, — ибо у них лица ангелов, и они достойны приобщиться к ангелам на небесах». И он пошел к понтифику римского апостольского престола, ибо тогда он еще не был избран понтификом, и попросил отправить к англам в Британию проповедников Слова, дабы обратить их ко Христу» (Беда Достопочтенный. Церковная история народов англов. 2,1).

— Но миссия есть следствие христианской любви, а любить надо всех!

— Ну что ж, попробуйте… Можете начать с меня. Перестав выискивать поводы для осуждения в моей работе.

И потом, иногда отказ от встречи может быть проявлением ну если не любви, то как раз неравнодушия. Если я знаю, что я в этой сиутции не знаю, как действовать, то лучше в эту сиутацию и не входить. Если я отказываюсь взять в свои руки штурвал самолета — это проявление моего равнодушия к судьбе пассажиров, или, напротив, проявление заботы о них? Если я вызовусь делать хирургическую операцию — это обернется помощью или членовредительством? Вот по этой причине я, например, отказываюсь от диспутов с мусульманами (тут нужен иной уровень знания темы, чем тот, который сейчас доступен мне). По этой причине я не иду к «простецам».

— А среди молодежи кто откликается больше на ваши слова — юноши или девушки?

— Кажется, юноши… Но, знаете, об этом есть мой любимый миссионерский анекдот:

Приезжает одессит в Америку, идет где-то по Манхэттену, и вдруг видит — на ступеньках Bank of NewYork (Банк Нью-Йорка) сидит его старый знакомый, тоже одессит, и торгует семечками. Ну, они бросаются, обнимаются. — Слушай, Абрам, как ты? — Мойша, я так рад тебя видеть! 10 лет не видел! — Как ты? — Ну, видишь, вот я устроился здесь. Бизнес свой есть небольшой. Семечками торгую. — И чего? И деньги есть, прибыль? — Ну, ничего, на жизнь хватает, не жалуюсь. — Как хорошо! Я так скучал без тебя, так рад! Слушай, Мойша, у меня вопрос: ты не мог бы одолжить мне 5000 долларов на месячишко? — Ой, слушай, ты знаешь, нет, не могу. — Как? Что, ты меня не любишь? — Я тебе сказал, я так скучал без тебя эти годы. Я тебя очень люблю. — Что такое? У тебя нет денег? — Я тебе честно сказал, деньги есть, бизнес идет нормально, семечки покупают, все хорошо. — Так, слушай, я не понимаю. Ты меня любишь, деньги есть, а одолжить мне не можешь. В чем дело? — Не могу, понимаешь. Контракту меня, договор. — Какой договор? — У меня договор с этим Bank of New York. — Слушай, о чем у тебя может быть с ними договор? — Ну у меня с ними договор о разделе сфер влияния. По этому договору они не торгуют семечками, а я не даю денег в долг.

Так вот, точно так же у меня, как у детей лейтенанта Шмидта, конвенция о разделе сфер влияния с другими проповедниками. Скажем, отец Артемий Владимиров — проповедник для девочек, а я — для мальчиков.

— А с чего Вы начинаете свои беседы?

— Иногда, когда я вижу, что аудитория — старшеклассники или студенты — смотрит на меня стеклянными глазами, я сам начинаю задирать: «Так, ребята, начинаем разговор на тему "Что мне не нравится в православии!"» Они несколько напрягаются: что это значит? Я гну свое: «Ну, слушайте, вам же явно что-то не нравится в православии!». «А с чего вы это взяли?» — говорят они. «Ну, вы же не монахи до сих пор, не в монастырях! Значит, вам что-то в православии до сих пор непонятно. Давайте выкладывайте карты на стол! Не надо, когда я уеду, за моей спиной сплетничать. Пока я здесь, давайте поговорим, что вам не нравится в православии».

Мне кажется, очень важно, чтобы люди видели, что Церковь — это не КПСС. Мы сами способны честно говорить о своих проблемах, о своих болячках. И сегодня мы вынуждены честно сказать, что в сознании многих людей приходится преодолевать не только знаменитое «70-летнее наследие государственного атеизма», а уже и дурные нажитки 20-летней неумной проповеди, которую мы пробовали вести. Приходится зачастую разбирать баррикады, которые успели вырасти уже на наших глазах, не без нашего, может быть, участия.

— Как Вы выбираете темы для лекций?

— Я прислушиваюсь, какие вопросы чаще всего задают на встречах. Со временем из минутных ответов на каждую тему вырастает материал для самостоятельных лекций.

— Вы говорили, что если кто-то из Ваших коллег начинает говорить на какую-либо тему — Вы в нее больше не вмешиваетесь.

— Если я знаю, что в церкви есть человек, который готов закрыть собой то или иное направление, я не считаю нужным его дублировать. Обычно я беру тему, если ей никто не занимается, или занимается не достаточно качественно.

— Что значит качественно?

— Если удается убедить не единоверца, а человека, который не желал с тобой соглашаться с самого начала, который критически относится к твоим словам.

— Вы пытались анализировать, кто и зачем приходит к Вам на встречи?

— В первую очередь приходят люди церковные.

Во-вторых, приходят сектанты, которым интересно отстоять свои принципы. Еще встречаются непуганые и самоуверенные сектанты, которые полагают, что у них есть шанс выстоять в полемике с православным богословом.

Третья группа — те, кто не интересуются религией, но им интересен я, как узнаваемый человек. Этим людям интересно задать вопрос телевизионному эксперту, в беседе с которым вместе можно узнать что-то новое, получить пищу для размышлений.

Четвертая — те, кто пришли на встречу с писателем. Эти люди знают мои книги.

Некоторым, напротив, важен не я, а сама возможность разговора. Мои встречи — не проповеди, а совместные размышления, возможно, дискуссии.

Наконец, кто-то приходят ради скандала. Люди уже знают, что на встречу придут сектанты — будет перепалка. Чем обернется на этот раз?

В конце концов, люди приходят посмотреть на меня, как на диковинку. Нескучный поп для них — само по себе сенсация.

— К студентам Вы обращаетесь на вы или на ты?

— К юношам на ты, к девушкам на вы. Причину пояснил святитель Иннокентий Московский: «С недавнего времени завелось в семинариях называть учеников на вы вместона ты. Младшие старших и равные равных именовать так могут и должны, ибо это служит смягчению нравов. Но называть учителю учеников своих на вы решительно не должно никогда. Это крайне вредно (как я это видел на опыте). Ибо это только питает и усиливает гордость. По мнению моему, всякий учащийся перед наставником и начальником своим есть не что иное, как дитя. Только тогда следует молодого человека называть на вы, когда он вступит в какую-либо должность или по крайней мере окончит курс»[1081].

— Часто ли вы встречаетесь с аудиторий, которой ваша лекция «до лампочки»?

— Почти всегда с этого начинается. Но чтобы привлечь к себе внимание студентов, я в ладоши не хлопаю. Зато могу ударить по самолюбию. Например, заявить, что в вашем тьмутараканском университете не так уж часто выступают московские профессора. Напомнить, что я самый избалованный лектор России, и на моих лекциях слушатели нередко стоят в проходах и сидят на ступеньках. И вообще считайте мою лекцию инспекцией из Москвы: «Что такое ваш университет? Это ПТУ, купившее вывеску университета, или действительно учебное заведение высшего класса? Я не собираюсь тратить силы на то, чтобы заставлять вас меня слушать. Коль вам скучно, извольте выйти вон. Но после этого не считайте себя людьми науки».

После такого вступления внимание всегда возрастает. Но при условии, если уже прошла часть лекции и хотя бы часть аудитории поняла, что здесь нечто иное, чем привычное им занудство или давление авторитетом. То есть этот аргумент работает только тогда, когда до него были предъявлены другие аргументы в пользу того, что наше общение стоит того, чтобы быть продолженным. Кстати, я с удивлением узнал, что в провинциальных университетах лектор, говорящий без бумажки, вообще воспринимается как чудо.

А самый интересный случай был, пожалуй, на историческом факультете Брестского университета. Похоже, преподаватели марксисты заранее настроили ребят устроить мне обструкцию и противостать «поповской пропаганде». И по ходу лекции (а она была на вполне светскую тему: о причинах научной революции XVII-ro века) постоянно звучали реплики из зала и перебивающие вопросы.

В конце концов я решил, что не буду являть собой пример «кроткого христианина», резко сменил интонацию и сказал: «Значит так, ребята. Учить меня тому, что писал Маркс, не надо. Я окончил философский факультет МГУ с красным дипломом, и знаю Маркса лучше, чем вы».

Сидящий рядом декан брестского истфака вдруг меняется в лице и спрашивает:

— Да-а? А в каком году вы оканчивали МГУ?

— В 1984.

— Кто у вас был завкафедрой?

— Новиков Михаил Петрович.

— А… Да, я его знаю… Это серьезный специалист… Пожалуйста, уважаемый коллега, продолжайте.

Всю студенческую фронду как рукой сняло.

О своем светском университетском образовании, о знакомствах в мире современных культурных и медийных элит имеет смысл упоминать ради того, чтобы во мне перестали видеть блаженненького инопланетянина, безнадежно затерявшегося в веках. То, что знаете вы, знаю и я. И ноутбук у меня есть, и мобильник, и свой сайт в Интернете. И новости рок-музыки я узнаю не из МузТВ, а когда в своей студии Юрий Шевчук ставит мне эскиз своей новой песни…. Но кроме этого я знаю нечто большее и могу вам это подарить. Слыша об этом, люди понимают, что Православие — это мир, в котором может жить и современный человек. Этот мир — для них, а не только для бабушек.

— Вы молитесь перед началом Ваших бесед?

— Да, перед входом в аудиторию. При этом я не столько произношу традиционные молитвы по молитвослову, сколько просто говорю: «Господи, Ты знаешь, зачем Ты менясюда привел, помоги мне». И, действительно, я чувствую, что Господь мне помогает. И помогает не потому, что я такой хороший, а просто потому, что это нужно другим людям. И любой священник подтвердит, что очень часто Господь дает силы и слова через священника ради человека, который к нему обращается. И даже невзирая на грехи самого проповедника[1082].

— Скажите, по Вашему личному опыту, кому подобные встречи важнее: Церкви или людям?

— Они необходимы всем. Церкви — для того, чтобы в этом диалоге слышать собеседника и самой в ходе беседы уточнять свое понимание тех или иных проблем. Верующим людям они помогают осознать и защитить свою веру. Неверующим же людям такие встречи помогают противостоять деятельности сект.

— Вы часто говорите о красоте Православия, любовь к которому у Вас очень глубокая и за которое Вы так мужественно стоите. Если все же открыть, за что Вы его любите?

— Я в Церкви не потому, что умные книжки прочитал, а потому, что встретил людей, в которых Православие живо и из которых свет Христов струится. Я православный потому, что есть старцы. Все книжные аргументы в пользу Православия совершенно недостаточны для того, чтобы войти в Православие, принять его, жить им. Я бы ни одного дня не остался в Православии, если бы меня удерживали в нем только какие-то знания: богословские, философские, историко-религиозные. Но, милостью Божией, я встречал Православие в жизни, встречал людей (может быть, не более десяти за все эти двадцать лет жизни в Церкви), с которыми можно было ни о чем не говорить.

Старец — это человек, с которым можно молчать. Очень часто, мне кажется, люди этого не понимают, принимая старцев за каких-то оракулов. И едут к старцу для того, чтобы тот подтвердил мнение, которое и так есть у человека, — подтвердил мою правоту. Или о каких-то бытовых вопросах у него спрашивают. А ведь в старце важно не то, что он скажет о будущем и даже обо мне. В нем важно то, что он есть. Важно качество его бытия.

В старцах есть святая очевидность, в их присутствии умирают вопросы. Поэтому общению с подлинным старцем не может помешать и языковой барьер. Так, в Румынии, когда я еще не знал румынского языка, я познакомился с отцом Клеопой, человеком подобным, наверное, отцу Кириллу (Павлову), а внешне, может быть, даже больше похожим на отца Иоанна (Крестьянкина). Рядом с ним было просто хорошо сидеть. Тишина и мир внутри. Он исповедовал и время от времени выходил к народу, беседовал, отвечал на вопросы. Меня удивило, что тогда, еще в 80-е годы, он говорил против сект. А потом он даже написал специальную книжку против сект.

Первая же моя встреча со старцем была удивительной. Это были очень тяжелые дни в моей жизни, когда я учился в аспирантуре в Институте философии, уже несколько лет мечтая о поступлении в семинарию. Я дерзнул сказать об этом своему духовнику, и тот стал объяснять мне трудность церковного служения, из чего я понял, что он меня не благословляет на это. Жизнь для меня потеряла смысл…

Но однажды после литургии в Лавре один мой друг-семинарист показывает на пожилого человека в светском пиджачке и говорит: «Смотри, у этого старичка глаза прозорливые». Я смотрю: красные, как будто налитые кровью глаза, ничего прозорливого я в них не разглядел, да и что я мог тогда в этом понимать? Но затем, часа через два, возвращаясь в Москву, я увидел этого же старичка в вагоне электрички. С нами ехали подвыпившие ребята, которые стали приставать к старику-паломнику. А он стал отшучиваться:

— Ой, ребятки, да что уж, вы молодые, вам видней, а я уж как-нибудь доживу. Вы меня не трогайте.

Они спрашивают:

— А как зовут-то тебя, дед?

— Да Сережка меня зовут, — отвечает. — Ребятки, вы поспите, ничего, я тут уж доеду…

И действительно, минут через десять они засыпают. И тут вдруг старичок поворачивается ко мне, причем мгновенно происходит перемена лица, и спрашивает:

— А тебя как зовут?

Я говорю:

— Меня Андреем зовут.

Он говорит:

— А ты, Андрюш, не беспокойся, в семинарию ты поступишь.

В разговоре выяснилось, что старичок этот — иеросхимонах Сергий, подвизавшийся в Почаевской лавре, разогнанной еще много лет назад. Я спросил батюшку, давно ли он странничает. Он говорит: «Нет, недавно, 17 лет». А мне самому тогда было лишь 22 года.

Так он и странничал, от храма к храму, от монастырька к монастырьку. И на прощанье он сказал мне: «Не переживай. Я за тебя помолюсь. Наша монашеская молитва крепкая, до Бога доходит». После этого я как на крыльях лечу к себе. Обратился к батюшке с рассказом обо всем этом. И мой духовник сказал: «Да что ты, я просто не понимал, насколько это для тебя серьезно, а так, конечно же, поступай в семинарию, с Богом…».

Одним из критериев, по которому можно определить, истинный это старец или он только мнит себя таковым (или люди его таковым считают), — одним из таких критериев является то, что у подлинного духовника нет заранее заготовленных ответов, нет схем для всех случаев жизни. Я знаю по себе и по своим друзьям, что даже на одни и те же вопросы — и теоретические, и совершенно конкретные — отец Кирилл (Павлов) разным людям говорит разное. И это ни в коем случае не приспособленчество, не какая-то политика, когда в каждой аудитории говорят то, что здесь желают слышать. Это и не психология, не всматривание в человека. Старец всматривается в себя, в свою молитву, и уже оттуда черпает, что надлежит сказать этому человеку на его вопрос. Ответы разным людям потому и бывают разные, что разный замысел у Бога о разных людях. Если же вы видите, что некий священник всех подряд посылает, скажем, в монастырь или, напротив, всех подряд уговаривает жениться, значит, у этого человека есть некая схема, которую он налагает на людей.

Теперь вы понимаете, почему так близко мне письмо, написанное отцом Всеволодом Шпиллером Николаю Бердяеву 23 июня 1939 года:

«Не знаю, могу ли сесть за это письмо. Я — во вражеском Вам стане священник очень консервативного духа, богословствуюший, хотя и не публично, а для себя, в шорах такого неинтересного, провинциального школьного направления. И в Ваших писаниях, хотя и есть в них (и даже в той последней статье о Фёдорове) что-то страшно близкое и своё, столько в них чужого и далёкого, из другого стана мысли, из другого стана опыта. И вот всё-таки сажусь за это письмо, потому что захлёбываюсь горечью и тоской и каким-то страшным внутренним негодованием против всего, что этот, мой стан, делает с Вами, да не только с Вами — с жизнью! Вся эта вражда и злоба в разделениях наших уже невыносима, уже совсем невыносима. Уже не только жутко, не только холодно жить во всём этом, а просто нельзя. И то последнее теплое на земле, что еще в каких-то обрывках остаётся с нами и в нас, если рвётся наружу, то и пусть рвётся, куда бы ни рвалось и как бы ни рвалось! Вы не броситесь к нему, как бросился к нему когда-то Розанов, может быть и потому, что его ещё меньше сейчас, чем тогда, и оно стало холоднее в наши страшные дни. Но если бы Вы почувствовали даже и в этом моём к Вам порыве, что всё-таки оно ещё есть и даже здесь, в этом стане, за который так стыдно и больно, может быть, и простить что-нибудь этому стану? Зачем же принадлежать к нему? Одно здесь мог бы сказать на это. Как раз где пишет Розанов о последнем тёплом на земле и как он к нему бросился, пишет и о святых, которые будут победителями мира. Не из-за них ли бросился? К ужасу моему, только в этом стане я и нашёл их. Не говорю, что они только здесь, но что я их нашёл здесь только. И потому-то, куда же идти отсюда, как же можно уйти от них? Этого нигде нет… И пусть рядом с этим — всё другое, от чего сердце рвётся пополам… Что же делать? Но знайте, что рвётся пополам! Пишу Вам чуть не со слезами какой-то совсем неизбывной горечи и печали, и стыда за всё это такое ненужное и страшное в отношении к Вам. Искренне уважающий Вас священник Всеволод Шпиллер»[1083].

— Отец Андрей, Вы одновременно являетесь профессиональным философом и профессиональным богословом. Чем, по-Вашему, философия отличается от теологии, и что общего между ними?

— В отличие от философа, богослов знает, у Кого спрашивать. Там, где философ один на один со своими мыслями и загадками, богослову есть Кому молиться и Кого вопрошать.

— Так есть вопросы, на которые и Вы не знаете ответа?

— Конечно. Вот только небольшой их перечень:

Куда подевался мальчик, которым я был когда-то?

Скажите, долгая старость — награда или расплата?

Где умирают птицы?

Сколько лет сентябрю?

Понимает ли море, то, что я говорю?

О чем молодая листва поет весеннему бризу?

Откуда является смерть — сверху или же снизу?

Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья?[1084]

— А есть вопросы, которые Вам не нравятся?

— Я не люблю вопросы обо мне самом. Лучше поговорить о православной вере, чем — том, как я пришел к ней.

Господ журналистов я прошу учесть, что они не дождутся от меня ответов на два своих традиционно-диких вопроса: «Расскажите о целях Вашего приезда в наш город» (как будто я приезжаю для того, чтобы местного пива попить!) и «Что Вы пожелаете в конце нашим читателям».

Еще мне не нравятся вопросы типа «Расскажите о Ваших впечатлениях о нашем городе». Во-первых, этот вопрос неприличен, потому что он не оставляет собеседнику пространства для выбора; стандарты вежливости требуют выдать ответ в стиле: «Как тут все здорово!». Во-вторых, этот вопрос выдает безнадежный непрофессионализм интервьюера (ибо означает, что он больше не знает, о чем спросить, то есть пришел на работу, будучи «не в теме»). В-третьих, он обнажает и его столь же безнадежный комплекс провинциала, считающего себя именно таковым — мол, человек из Москвы (Парижа, Лондона…), а наш Урюпинск ему понравился!

А главное — у меня просто нет сил и времени, чтобы систематизировать свои впечатления. При моем объеме работы на выезде я могу работать только «на выход»; входящая информация почти не усваивается. Да и что я вижу в других городах, кроме одних и тех же залов и «дворцов культуры!». Чаще всего не остается времени даже для того, чтобы поклониться местным святыням.

Но еще больше я не люблю вопросы в стиле: «А как Вы относитесь к…». Слишком часто их задают только для того, чтобы записать меня в какую-то партию. Это не вопрос, а допрос. Это своего рода «экзамен на лояльность» той партии, с которой себя отождествляет вопрошающий.

Для примера: получает некая газета письмо от читателя. Читатель говорит, что, желая вступить в Черную сотню, он «пошел за благословением в местный храм и услышал от своего духовника, что сначала-де нужно самим воцерковиться, начать вести праведный образ жизни, а потом уже спасать Россию и других к этому призывать». Очень верные слова: прежде чем воспитывать в себе ненависть к тому, кого ты сочтешь «недругом России», надо привить себя к любви Христовой. Но даже если бы духовник сказал своему духовному сыну нечто не столь очевидное — не дело газеты опровергать совет духовника. Один из принципов церковной этики состоит в том, что нельзя критиковать духовного отца и его советы в присутствии его духовного чада. Совсем иначе мыслит «Черная сотня». Вопрошающий получает ответ: «Наше время смутное, и среди духовенства встречаются время от времени обновленцы, экуменисты и прочие еретики. Отличить еретика от православного не всегда бывает просто, но есть своеобразный "тест", по которому можно с большой долей вероятности отличить одного от другого. Давай перечислим вопросы из этого "теста". Спроси священника — как он относится: к экуменизму, католицизму, протестантизму; к событиям августа 1991 года и октября 1993 года; к демократическим средствам массовой информации; к демократическим выборам; к Ельцину и его режиму; к самодержавной форме правления; к обновленчеству и А. Меню; к переходу на "новый стиль"; к церковному служению на русском, а не церковнославянском языке; к иудаизму и иудеям; к патриотическому движению вообще и к Черной сотне в частности. Ответы на эти ключевые идеологические вопросы практически с абсолютной точностью дадут тебе ответ: еретик перед тобой или православный священник»[1085].

И духовного сына подстрекают к тому, чтобы задать подобные вопросы своему духовному отцу! Хамство это, а не борьба за Православие. Диссидентский модернизм, а никак не традиционализм стоит за этим «тестом».

И хотя автор этого теста — Александр Штильмарк — прихожанин храма, где я служу (и очень хороший и светлый прихожанин; человек с добрыми, а не злыми или колючими, унылыми глазами), все же при всем моем добром человеческом отношении к нему я не могу счесть этот его «совет» умным или даже просто церковным.

Сегодня, если миссионер говорит только о главном — о Христе, то «партийными» православными это воспринимается как злостное уклонение от партийного «равнения», как маскировка позиции «молчальника». И позиция эта наверняка является совсем неправославной, «не нашей», раз он о ней не говорит, — ведь этот миссионер, говоря о Евангелии, не высказывается на ту тему, что интересует всех истинно-православных ревнителей. Представьте — в то время, когда «остро стоит на повестке дня проблема…», он совсем не говорит о ней, а полемизирует с какими-то «свидетелями Иеговы» и доказывает им Божественность Христа вместо того, чтобы принципиально потребовать от Патриархии канонизации N!..

Интернетовский сервер издателей «Руси Православной» откровенно предупреждает: «Мы не предлагаем посетителям нашего сервера материалов по Священному Писанию, житиям святых, катехизису, истории Церкви». Что же это за «православная Русь», забывшая о Евангелии и редуцировавшая Православие к бесконечным перепалкам! Как с очаровательной откровенностью и наивностью выразилась писательница, близкая к духу «Руси Православной», «миссия нашего Отечества — удерживать юлианский календарь»[1086]. Не мала ли «русская идея»? Неужели это и есть тот уникальный вклад России в мировую культуру, историю и религиозную жизнь, о котором мечтали славянофилы и Достоевский? Вот, оказывается, наше историческое призвание — хранить верность заветам языческого римского диктатора Юлия Цезаря!

Еще пример антимиссии: «С любви к Царю, Помазаннику Божию, начинается любовь к Родине»[1087]. Особенно мило, что это говорит товарищ с Украины…

Но свой круг интересов околоцерковные газетчики считают нормативным для Православия. И тех, кто этим кругом не ограничивается, пробуют вытолкать из Церкви.

— В1997 году вы говорили об «информационном тромбе для православия». За эти десять лет что-то изменилось в этом плане в светских СМИ?

— Думаю, что перемены есть. При желании, можно донести свое мнение до светских читателей, тем более в нашу эпоху Интернета. Благодаря Сети информационный тромбв любом случае можно обойти. Сейчас вопрос уже все больше в другом — а есть ли у нас желание доносить, есть ли нам что сказать? С этой точки зрения показательна история уже существующих спутниковых православных телеканалов. Им дали возможность круглосуточного вещания. И стало очевидно, что людям не о чем говорить так много и так часто. Не хватает материала, разнообразия жанров, лиц и интонаций. Возникает нечто монотонное, монохромное, картинка православного гетто. Одни и те же слова, картинки, ракурсы, вздохи, одна и та же какая-то покаянно-воздыхательно-печалующаяся интонация. Непрерывно посмотреть этот телеканал в течение недели — и станешь ходячей картинкой к брошюре о вреде тоталитарных сект.

— Генеральный директор «Спаса» Александр Батанов рассказал мне, что, когда он у Патриарха брал благословение перед началом работы телеканала, Святейший ему сказал: «Постарайся, чтобы у тебя на канале было поменьше колоколов и попов».

— Совершенно справедливое пожелание. Но штука в том, что даже миряне начинают стилизоваться под попов: такие покаянно-опущенные глазки да придыхания.

— Вы молодежный миссионер. Но кроме молодежи, еще какую-то группу людей Вы выделяете как предмет особой миссионерской заботы?

— Да. Китайцев.

Может быть, силы традиционно православных народов надломлены. В таком случае слово за миссионерами. Как некогда Кирилл и Мефодий спасли Православие, пойдя из умирающей Византии к варварским славянским племенам, так, может, завтра настанет наш черед посылать свои миссии в иные страны (хотя, по моему убеждению, наш черед настал «еще позавчера», но мы его проспали).

Толковых православных юношей я даже прошу всерьез подумать: стоит ли сразу идти в семинарию? Может быть, сначала следует получить университетское востоковедческое образование? Ведь в следующем веке нам предстоит встретиться уже не с Западом, а с Востоком. В Церкви должны быть люди, заранее готовые к этому. Речь, впрочем, идет не только о Китае и китайцах. Восточные религиозные идеи уже бродят в сознании многих русских обывателей. И поэтому для миссионерства в русской среде уже нужно знать историю и философию восточных религий.

Еще лет двадцать назад люди поражались, если встречали верующего физика: «Как, Вы физик и при этом христианин? Да как же это можно совместить? Ну-ка, поясните!». Точно так же сегодня они изумляются, встречаясь с православными востоковедами: «Как? Вы знаете санскрит (китайский, японский…), Вы читаете первоисточники древних восточных учений, Вы знаете восточную мудрость и при этом являетесь не буддистом, а православным? Да разве в Православии есть что-то интересное? Ну-ка, расскажите!».

Я же, когда встречаю юношу с верующим сердцем, умной головой и чистыми глазами, нередко уговариваю парнишку не поступать учиться в семинарию, а поступать на востоковедение. Юношей, у которых голова на месте, а в сердце горит желание служить Церкви, я порой прошу принести эту тяжелую жертву: сознательно погрузить себя в мир восточного магизма, оккультизма, язычества ради того, чтобы потом от этой тьмы защитить Россию. Никакие «миссионерские семинарии» тут не помогут. Надо сначала получить серьезное и именно востоковедческое образование — без этого в России следующего поколения миссионеры не смогут достучаться до людей, воспитанных на гороскопах, «мантрах» и «коанах». Миссионеры следующего века должны знать много больше моего — ведь и их оппоненты будут более начитанны в восточно-оккультных премудростях, нежели нынешние дилетанты вроде рериховцев. А я уже сейчас ощущаю, что ни МГУ, ни Академии мне не хватает: запас знаний должен быть большим, чем имеющийся у меня (у меня есть религиоведческое образование, но нет специального востоковедческого).

Если кто-то из священников понял мою озабоченность и разделил ее, — прошу их держать в памяти не только адреса семинарий, но и Института стран Азии и Африки при МГУ, дипломатического (МГИМО) и лингвистического университетов.

Овладеть церковно-славянским языком и языком богословия — не такая уж сложная задача, два-три года на это хватит. Но чтобы выучить язык совершенно чужой культуры, необходим гибкий молодой ум и систематические усилия. Лучше сначала освоить более сложное, а потом то, что проще: сначала востоковедение, а потом основы православного богословия.

Надо создавать школу православной китаистики. В последнее время я сталкиваюсь с удивительно большим числом православных китаистов. Такое ощущение, что Бог Сам, помимо всяких наших «миссионерских программ», насыщает нашу Церковь верующей молодежью, изучающей китайский язык.

Может, те храмы, что мы сейчас строим по Сибири, поспособствуют тому, что со временем китайцы (к которым — почти без сомнения — отойдут сибирские земли в следующем столетии) станут православными. Тогда трудолюбие и дисциплинированность китайцев обогатят вселенскую историю Православия тем, чем не смогли обогатить ее мы. Вспомните слова святителя Николая Японского, сказанные им о китайцах сто лет назад: «Вот народ-то будущего, — величайшего из всех судеб, достававшихся на долю других народов. Великий народ, и теперь бы могущий задавить весь свет, — а как он мирен! Негде жить ему, — а разве он подумал о завоевании Кохинхины, Сиама, Бирманы? Какой же другой народ на свете удержался бы? Из европейских ни об одном и представить себе этого нельзя»[1088].

Сегодня же для обращения китайцев в христианство совсем не нужно ехать в Китай! Природа не терпит пустоты. А перепад давлений по восточным и южным границам России невероятно велик. С одной стороны — избыточное китайское население или вступивший в подлинный политический и религиозный ренессанс мусульманский мир, с другой — вымирающая Россия. Будет ли граница взломана мирно или через войну? Когда я спросил одного своего знакомого китаиста, будет ли у нас война с Китаем или нет, он ответил ехидно, но точно: «Не будет, потому что война китайцам не нужна. Они будут просачиваться в Сибирь мелкими группами по сто тысяч человек». Сибирь, которую русский народ не смог переварить, ассимилировать, с точки зрения общепланетарной экологии будет нами уступлена тому народу, который сможет ее освоить.

Но национальное поражение русского народа Церковь могла бы обратить к духовной пользе (хотя понятно, что естественно желать совместного успеха и национальногосударственного, и церковного).

Тысячу лет назад греки совершили подлинный подвиг — на излете Византийской империи они смогли растождествить национальное и религиозное. Они вернули Православию вселенское дыхание, передав его варварам — славянским племенам, которые в ту пору были злейшими и опасными врагами Византийской империи. В этом смысле Византия смогла умереть достойно. Она смогла факел мира передать дальше, причем своим врагам. И вот прошла тысяча лет… Наверное, прав Гумилев, когда предрекает национальным организмам предельный срок жизни в тысячу лет… И если сейчас настала пора умирания России, нам нужно задуматься, как мы умрем — в судорогах и проклятиях или же сможем найти наследника, которому передадим самое главное, что у нас есть, — нашу веру и нашу душу. Может, мы передадим православную эстафету китайцам. Славяне, когда они вторгались через Дунай, не помышляли о том, что станут продолжателями православных традиций. Может быть, и с Китаем произойдет так же — они станут могильщиками нашего государства, но хранителями наших святынь.

Эта идея может казаться непривычной только в Москве. Полжизни моей проходят в поездках от Сахалина до Кенигсберга. И я несколько раз в Сибири беседовал с людьми, которые строят храмы. Строят, кстати, нередко силами турецких рабочих, что самое смешно-печальное. Спрашивал: «Какова, по-вашему, судьба этих храмов?». Ведь там повальное настроение — уезжать. Уезжать из Сибири. И даже строители отвечают: «Мы понимаем, что строим храмы для китайцев».

Наш шанс в том, что китайцы, оторванные от родной коммунистической или конфуцианской среды, могут быть более восприимчивы к принятию христианства.

Китайцы, мне кажется, готовы к этому. Это самая атеистическая нация на земле. И коммунизм тут сказался, и традиции: даосизм и буддизм ведь трудно назвать религией. Во многом китайское сознание — религиозная целина. И когда они придут к нам, они окажутся открыты нашей среде.

Пока они в меньшинстве, пока они учат наш язык и приспособляются к нашему образу жизни — есть шанс подарить им Православие. Нужно использовать исторический шанс для того, чтобы китайской диаспоре, просачивающейся в Россию, принести весть о Православии. Необходимо в сибирских и дальневосточных школах рассказывать и прививать уважение к православной культуре в расчете не только на русских детей, но и на маленьких китайцев, буде они сядут за парты российских школ. Для того, чтобы они могли понять стихию России, мало толку рассказывать им о многовековой тяжбе России и Швеции за обладание Ревелем или Нарвой. Это слишком далеко от них, это совершенно не их история. Чтобы жизнь России стала им близка, необходимо, чтобы душа России стала их душой.

Именно так переходило Православие от греков к другим народам — через пленников, заложников, торговцев, в общем — через «временно перемещенных лиц», которые, оказавшись в империи, знакомились с христианством, а потом передавали его на свою Родину.

А вдруг это будут не только «колонии»? Вдруг и о Хабаровске или Красноярске придется однажды сказать те страшные слова, что русский поэт-эмигрант Арсений Несмелое (погибший после 1945 года в пересыльной советской тюрьме) сказал о ныне китайском Харбине:

Милый город, горд и строен, Будет день такой, Что не вспомнят, что построен Русской ты рукой. Пусть удел подобный горек, Не опустим глаз; Вспомяни, старик историк, Вспомяни о нас.

Почему бы в тех епархиях, где уже есть крупные китайские колонии (это Москва и Сибирь), не вырастить священников-миссионеров, которые знали бы китайский язык, знали бы китайскую культуру, историю, философию и проповедовали бы специально в китайских общежитиях? Неужто не хватит ни дальновидности, ни денег для того, чтобы по несколько юношей послать на учебу в Москву или нанять им репетиторов прямо у себя на месте?

В дальневосточных и сибирских епархиях уже пора создавать миссионерские центры для работы с китайцами. Например, во Владивостоке я видел храм, где возле каждой иконы висит пояснительная табличка с иероглифами, написаны и основные молитвы на китайском. Служба идет на церковно-славянском языке, но и зашедший в храм китаец может что-то понять и не чувствует себя чужим.

Я не ставлю задачу обращения всего Китая, но те китайцы, которые волею судьбы оказались в России, могли бы принять Православие. А уж если со временем китайцев здесь станет больше, чем русских, то тем более важно, чтобы среди китайцев были группы людей, которые смотрели бы на мир взглядом, близким к нашему, — православным… Конечно, большинство моих критиков не заметили, что я говорю об обращении китайцев, а не об обращении Китая. Тем не менее один критический пассаж я нахожу весьма интересным (он появился на одном из дугинских форумов).

«Отец Андрей Кураев рассуждает в точности так же, как рассуждали иезуиты в XVIIXVIII веках — Маттео Риччи, Адам Шалль фон Белль, Фердинанд Вербиест и другие. Иезуиты усиленно пропагандировали образ Китая как исключительно секулярного общества, в принципе лишенного религии, поскольку конфуцианство, утверждали они, вообще не является религией (это некая гражданская доктрина, политическое учение и нравственная философия), а буддизм и даосизм — всего лишь "грубые суеверия", нужные для простонародья, но презираемые образованными верхами. Проповедь христианства, по их мнению, должна евангелизировать, но не европеизировать Китай, дав его народу то, в чем сам Китай уже давно нуждался. Именно со времен Маттео Риччи, Адама Шалля и Фердинанда Вербиеста в синологию попало представление о китайцах как "народе без религии", кочевавшее из книги в книгу в течение всего XIX века и в первой половине века ХХ-го. По существу иезуиты оказались первыми изобретателями утопии чисто светского государства. Местом реализации этой утопии (по крайней мере, в книгах иезуитов) суждено было стать Китаю. Итак, иезуиты (а это были люди весьма образованные и блестяще знавшие классический китайский и китайскую культуру) трудились, трудились на ниве проповеди в Китае католицизма, а результаты были более чем скромные. Все дело в том, что иезуиты, как и отец диакон А. Кураев, совершенно не понимали одной простой вещи: именно китайский тип религиозности (именно религиозности), представленный даосизмом и китайскими направлениями буддизма, делал их почти полностью невосприимчивыми к проповеди христианства. И даже сейчас, как в КНР, так и на Тайване христиан в абсолютных цифрах немало, но в процентном отношении к миллиарду с лишним населения это капля в море. Китайцы будут христианизироваться, только если они начнут утрачивать связь с национальной культурной традицией и ее ценностями. Иначе они никогда его не примут, как не приняли ислам, существовавший на территории Китая еще в VIII–IX веках. Или теизм и креационизм, или китайская культура. Третьего не дано. Далее. В 60-х годах XVII века император Кан-си (1662–1722) издал указ, запрещающий проповедь христианства (потом он был частично отменен). Мотивы:

1. Христианство учит неуважению к государственной власти, ибо обожествляет преступника, казненного законными властями. 2. Догмат о непорочном зачатии учит неуважению к предкам и разрушает семью. 3. Нигде в Библии не говорится, что Китай находится в центре мира. Суть этих пунктов в измененном виде и переформулированном присутствует в китайском уме и в наше время. Поэтому все рассуждения отца А. Кураева о православном Китае — лишь утопия и не более того»[1089].

— Какова, на Ваш взгляд, специфика проповеди среди кавказских народов?

— Мне кажется, что нам это дело сейчас не под силу. Нам бы, дай Бог, сначала своих вернуть. Апостол Павел пишет, что кто не печется о домашних, тот хуже неверного (1 Тим 5:8). Напомню и 45-ое каноническое правило Карфагенского Собора: «Епископы и пресвитеры и диаконы не прежде да поставляются, разве когда всех в доме своем соделают православными христианами». Сначала покажи себя в узком домашнем кругу, докажи, что у тебя есть пастырская забота, а потом иди на общественное служение. Перенеся это на межнациональные отношения, получим, что сначала надо свой народ вернуть к православной вере, а потом уже посмотрим, сможем ли мы проповедовать кому-то еще.

— Известно, что в исламе Иисуса считают за пророка. А кем в христианстве считается Мухаммед?

— На какую организацию вы работаете? У вашей редакции хватит сил, чтобы гарантировать безопасность моей жизни — после ответа?

— Вы, кажется, не одобряете межрелигиозных браков?

— Бывало, что неверующий муж освящался верующей женой. Бывало, что через женухристианку обращался и муж и их дети. Но это было, когда наша вера была сильна.

Сегодня в таких браках русская женщина — слабая сторона. Она и сама не знает своей веры.

Но сначала давайте посмотрим на межрелигиозные браки по-светски, т. е. как на браки межнациональные. Посмотрим на них без религиозных мотивов. Просто по-светски. По-«дарвинистки».

В биологическом аспекте русские — обладатели рецессивного набора генов. Белые волосы и голубые глаза подавляются «темными» с доминантными генами в случае слияния. Северная Европа стремительно чернеет во второй половине XX века. Защищать популяцию белых медведей считается дозволенным. А почему же надо радоваться исчезновению антропологического разнообразия?

Еще в начале 70-х годов XX века на советской эстраде звучала песня «Дождь на Неве» в исполнении Эдуарда Хиля. Там были такие слова: «Дождь по асфальту рекою струится. Дождь на Фонтанке и дождь на Неве. Вижу родные и мокрые лица: Голубоглазые в большинстве!». И тогда это воспринималось естественно. Сегодня и по факту это не так, и спеть-то такое уже опасно…

Я не говорю, что блондины чем-то лучше брюнетов (я и сам посередине между ними и вообще носитель не то татарской, не то чеченской фамилии). Но мне бы хотелось, чтобы эта краска из человеческой палитры не исчезла. В 1616 году в «землю казаков» приехал арабский путешественник — Павел Алеппский. Увидел он такую картину: «Ничто так не удивляло нас как красота маленьких мальчиков и их пение. Умы наши поражались изумлением при виде огромного множества детей всех возрастов. В доме каждого человека по 10 и более детей с белыми волосами на голове, за большую белизну мы называли их старцами. Они погодки и идут лесенкой один за другим»[1090].

Надеюсь, за то, что я хочу, чтобы и впредь Русь радовала иностранцев такими же картинами, меня не будут обвинять в фашизме…

Кавказцы сегодня «пассионарнее» русских. А я привык защищать слабых. Если сотрудник Института общей генетики им. Вавилова прогнозирует, что «генный поток по линии отцов приводит к тому, что будет меняться антропологический вид населения Московского региона», почему я должен этому радоваться?

Я не предлагаю никаких законодательных или полицейских мер. Но заметить существование проблемы можно же себе разрешить! Я не президент и не депутат. Выразить свое личное отношение можно или нет?

Вот в Израиле есть министерство по делам религий. И это министерство ведет учет смешанных браков: «По оценкам министерства по делам религий, ежегодно в Израиле переходят в другую веру в среднем 50 молодых евреек. Таким образом, за 52 года существования государства еврейство лишилось примерно 2600 своих дочерей. Учитывая, что женщина в арабской семье производит в среднем 8 детей, делаем вывод: в арабской среде живут примерно 20 000 галахических евреев! Страшно подумать: некоторые из них, возможно, принадлежат к террористическим организациям, являются отъявленными врагами еврейского народа, и знать не знают о своих еврейских корнях! Опрос показывает, что замуж за арабов выходят главным образом девушки, неполучившие в свое время достаточно родительского тепла, исконно присущего еврейским семьям. Эти женщины не обладают четко выраженной национальной самоидентификацией и поэтому оказываются легкой добычей умелых кавалеров-инородцев. Неудивительно, что переход в иную веру является уделом девушек из чисто светских семей: в ультраортодоксальной и национально-религиозной среде о таких случаях не слыхивали»[1091].

Я бы очень не хотел, чтобы подобное министерство с подобным кругом интересов появилось в России. Единственное, что я предлагаю — перестать воспевать такие браки. Мол, это источник гениев.

Если бы это было так, то Латинская Америка была бы сплошь заселена не просто метисами, а гениями. Если бы это было так, то Кубань (вот где казаки издавна соединяются с черкешенками) хоть раз в пятилетку, да рожала бы нобелевского лауреата. И почему тогда суперперемешанные США импортируют мозги со всего мира в уже готовом виде?

На самом деле именно сторонники этого странного тезиса переносят скотоводческие принципы в мир человеческой мысли. Мера талантливости ребенка, наверно, все же в гораздо большей степени зависит от уровня культуры его родителей и от посещаемой им школы, а не от того, что его мама и папа принадлежат к разным нациям.

О России есть пропагандистский миф, что, мол, все этносы, которые она в себя приняла, все их она и сохранила. Это не так. Где пермь и вятка (не как города, а как народы со своими языками)?

Поэтому во фразе «межнациональные браки русских и кавказцев грозят существованию русского народа» давайте заменим слово «русский» на «вепс» или «манси», а слово «кавказец» на «русский». Вот если бы я был поэтом из сибирского народа манси, и просил бы свою молодежь задуматься о сохранении своего народа, веры, обычаев и языка, просил бы ее не прельщаться огнями больших городов и браками с русскими геологами и газовиками… Тоже обозвали бы фашистом и сволочью? А ведь уже каждый четвертый брак в Москве — межнациональный (причем все больше не с украинцами, а с кавказцами). Нет проблемы?

Я же не говорю, что русскую девушку надо останавливать на пороге ЗАГСа, если у нее жених не той нации. Как они друг друга полюбили и встретили — их личное дело. Но есть личная жизнь, а есть социально и культурно значимые последствия этой вроде бы совсем личной жизни. И о них можно говорить. И вряд ли нужно заранее определять, что оценка перспектив обязана быть только одобряюще-оптимистической.

Далее с биологического уровня обсуждения темы переходим на психологическую. В той самой подборке в «Комсомольской правде», где были и мои несколько строк, вполне светские психологи говорили об этом:

«Ольга Маховская старший научный сотрудник Института психологии РАН: — Другое дело, что после свадьбы все резко меняется. Мусульманский мужчина не терпит возражений, может запретить жене даже выходить из дома! Наши женщины в таких браках очень часто страдают… Если вам предлагают уехать на родину жениха, например, в Азербайджан, не соглашайтесь! Это совсем другая культура и традиции. Наши женщины, как показывает практика, такого испытания просто не выдерживают»[1092]

В пору влюбленности и ухаживаний девушка, наверно, не очень склонна смотреть далеко в будущее. Тем более, что жених убежденно заверяет: «Мы на дискотеке познакомились, а не в мечети! Я светский человек, законов шариата не знаю и тебе и детям ничего навязывать не буду!».

Но годы идут, меняется и сам супруг, и его окружение. С годами человек становится более консервативен. Да и вопроса о самоидентификации никак не избежать. И вот его друзья начинают недоумевать: а почему твоя супруга… а почему твои дети… И если поначалу русская жена повышала его статус в глазах знакомых, то теперь «неверная» жена стала для него проблемой. Так что к обычным семейным проблемам в смешанных семьях добавятся проблемы, порождаемые именно смешанным, «многокультурным» их составом. И что — предупредить об этом девушку является преступлением и фашизмом? Впрочем, если семья «многокультурная», то эти проблемы не будут значительны. А вот если каждая из сторон обогатит свою жизнь своей малокультурностью — вот тогда мало не покажется. То есть — брак азербайджанца-студента МГУ и русской девочки из тех же стен скорее всего не будет обременен национальными проблемами (общее поле европейской культуры поможет им понимать друг друга). А вот если знакомство состоялось на рынке…

И наконец, есть религиозный аспект. Православная Церковь НИКОГДА не одобряла межрелигиозных браков. И это никогда не было секретом. Нынешние русские девушки и сами не знают православной веры, и уж тем более в чужой культурнорелигиозной среде не смогут передать отсутствующую у них веру своим детям. Церковь не может повлиять на выбор жизненного пути неверующими людьми. Но своим-то, церковным, людям можно сказать и о религиозных последствиях того или иного их выбора.

Когда-то Церковь и рекомендовала и навязывала межнациональные браки как средство миссии («из оных же новокрещеных (татар) вдовствующим брачиться со старорусскими, и второго и третьяго сыновей их брачить с старусскими ж, для общей христианской пользы из ближних сел перевесть к ним старорусских крестьян по нескольку семей в деревню, а вместо их из той же новокрещенской деревни толикое же число в домы тех выведенных крестьян»)[1093]. «Сие потребно, чтобы новокрещеные с русскими дружбу меж собою возобновляли, а наипаче для того, что имея в доме своем зятя или невестку русских, дел, которые христианскому закону противны, в домех своих чинить опасаться станут»[1094].

Но сегодня слишком слабы представления русских девушек о своей национальной культуре и о православии, чтобы видеть в них фактор возможного миссионерского влияния…

— Но ведь нет ни эллина ни иудея?!

— Спасибо за напоминание. Неверное понимание этой фразы способно вообще убить внешнюю миссию. Во Христе — да, именно и только «во Христе» нет ни эллина ни иудея. Для Христа нет различия между уверовавшими в Него эллинами и иудеями. Христос готов дать равно безмерные дары и тому и другому. Но при чем тут мусульманин, который и не думает просить именно у Христа и именно дар благодати, например, «дар слезный»?

С точки зрения благодатного напоения национальность христианина не важна, но мы же не Христос, а люди. И мы не только христиане. А даже греческое православие имеет своеобразные черты, отличающее его от православия русского или молдавского.

— Кроме востоковедческого, какое еще образование полезно миссионеру?

— Психологическое. Современная психотерапия вторгается в области, которые ранее были чисто пастырскими, духовническими. Кроме того, психология создает определенное представление человека о себе самом. И это уже определенный «миф», в качестве такового конкурирующий с христианской антропологией. Да и священнику не помешает знакомство с современной психологией.

О пользе исторического и филологического образования и говорить не надо.

А вот естественно-научное образование, полученное до богословского (обратное, впрочем, просто невозможно[1095]), способно порождать серьезные проблемы.

Когда я узнаю, что у некоего человека, размышляющего на религиозные темы, техническое образование, для меня включается сигнал тревоги: внимание, надо быть осторожным. Потому что очень часто технарь оказывается излишне прямолинейным: нашел две точки и сразу проводит между ними прямую. Между тем гуманитарий знает: наличие точек «А» и «Б» вовсе не означает, что выйдя из «А», поезд обязательно придет в «Б». Он может придти и в пункт «Д». И вообще по пути может быть пересадка. Учиться читать нужно всю жизнь. И гуманитарные тексты все же читаются иначе, чем таблицы.

Технарь при расхождении двух суждений требует: «Истина может быть лишь одна!». Гуманитарий знает, что на определенном уровне истин может быть много. Есть правда историческая и есть правда педагогическая. Есть правда ситуативная, художественная. Есть правда личностная и «корпоративная» (ну, это то, что хорошо показано в марксизме: человек может искренне видеть то, что позволяет ему увидеть его социальный опыт, его круг общения и его социальные обязательства). Наконец, правда может быть просто частичной.

Незнание этого приводит к порогу опасности. Хорошо сказала святая мученица мать Мария (Скобцова): «Есть одна страшная вещь, из которой переключиться не так просто. Она касается не материала современного советского миросозерцания, а метода выработки его, диктатура не власти, не силы, а предписание идей, той или иной генеральной линии, вера в легко осуществляемую в жизни непогрешимость. В сущности, это основное, что страшно в современной психологии советского человека… Если в церковь, одаренную признанием со стороны советской власти, придут новые кадры людей, этой властью воспитанные, то придут они именно с советской психологией. Что это значит? Это значит, что сначала они, в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей, будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения и т. д. А в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений — какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению, как ложные. Они будут сначала запрашивать церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости. Если в области тягучего и неопределенного марксистского миропонимания они пылают страстью ересемании и уничтожают противников, то в области православного вероучения они будут еще большими истребителями ересей и охранителями ортодоксии. Шаржируя, можно сказать, что за неправильно положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди ссылать в Соловки. Свободная же мысль будет караться смертной казнью. Тут нельзя иметь никаких иллюзий, — в случае признания церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета»[1096].

Пример технаря в богословии — святитель Игнатий (Брянчанинов). Единственный из русских архиереев своего времени, не учившийся в семинарии. Именно прямолинейность его толкований привела его к отставке в 1861 году — после того, как он публично воспротивился отмене крепостного права.

Когда в журнале Казанской Духовной Академии «Православный собеседник» появилась статья в защиту гражданской, личной свободы крестьян — учениками святителя Игнатия (Брянчанинова) это было расценено как «учение новое, неслыханное в Православной Церкви»[1097], поскольку, по слову святителя Игнатия — «Слово Божие и Церковь — как Вселенская, так и Российская — в лице святых отцов, никогда и ничего не говорили об уничтожении гражданского рабства»[1098]. Сам святитель Игнатий счел необходимым написать ответную статью, дабы «изложено было точное учение Православной Церкви о рабстве и рабовладении»[1099]. «Не твое дело, что господин твой бесчеловечен, ему за это судит Бог. Ты неси свой крест, данный тебе Богом ради твоего спасения. Несибезропотно, благодаря и славословя Бога с креста твоего»[1100]. «Рабство, как крепостная зависимость крестьян от помещиков, вполне законно и, как богоучрежденное, должно быть всегда, хотя в различных формах»[1101].

Герцен в этой связи писал о «диком и уродливом ответе во Христе сапера» (намекая на бытность святителя Игнатия саперным инженером)[1102].

Исторически святитель Игнатий прав — древние Отцы не осуждали рабовладение. Как-то даже не замечали его нравственной непорядочности. «Намерен же я довести до сведения твоего благонравия, что большую часть рабов имеет пресвитер сей от меня, и они даны ему моими родителями в награду за мое воспитание»[1103]. А святитель Иоанн Златоуст запретил служение своему дьякону за то, что тот бил своего раба мальчика Евлалия (и это заступничество стало одним из пунктов соборного обвинения Златоусту)[1104]. Но ведь возмутился святитель Иоанн не тем, что ему сослужит в алтаре рабовладелец, а лишь избиением раба…

Эта церковная позиция была столь очевидна, что вызывала страстный протест — например, у Герцена: «Ну а что сделала, в продолжение этого времени всех скорбящая, сердобольная заступница наша, новообрядческая церковь наша со своими иерархи? С невозмущаемым покоем ела она свою семгу, грузди, визигу; она выказала каменное равнодушие к народному делу, то возмутительное, преступное бездушие, с которым она два века смотрела из-под клобуков своих, перебирая четки, на злодейства помещиков, на насилия, на прелюбодеяния их, на их убийства… не найдя в пустой душе своей ни одного негодования, ни одного слова проклятья! Что у вас общего с народом? Да что у вас общего с людьми вообще? Вы не на шутку ангельского чина, в вас нет ничего человеческого»[1105].

Но надо ли было во второй половине XIX столетия канонизировать социологические суждения и не-осуждения былых Отцов? Напомню, кстати, что указ об освобождении крестьян 1881 года писал святитель Филарет Московский. Стоило ли протовопоставлять так себя и всему остальному епископату, императору, и общественному мнению?

Кстати, митрополит Филарет еще до епископства Игнатия (которое он получил по протекции обер-прокурора Синода Протасова) почувствовал в новом архиерее что-то настораживающее.

«Однажды, говоря о послушании, на замечание архимандрита, что иноческое послушание старцу не допускает никакого рассуждения, владыка Московский заметил, что ныне уже таких послушников нет. Архимандрит отвечал, что есть и ныне послушники, хотя и редко, и сослался на келейного послушника своего. Высокопреосвященный пожелал видеть опыт такого послушания. Келейный архимандрита по имени Степан был позван и представлен владыке. Архимандрит говорит ему: «Степан, покажи язык владыке!». Тот высунул язык, не рассуждая и не конфузясь — и был отпущен. Впоследствии митрополит Филарет стал не менее других противодействовать успешному ходу по службе архимандрита Игнатия и повлиял сильно на то, чтобы сочинения архимандрита были так изменяемы поправками цензоров, чтоб отбить у него всякое желание издавать их печатно. На него, как главного виновника этого распоряжения, указывал цензор архимандрит Аввакум»[1106]. Также святитель Филарет воспротивился назначению его ректором Петербургской Духовной Академии[1107].

Аналогично и в «Слове о смерти» святитель Игнатий напрасно воспринимает патриотические образы как трактат по геологии — «Из этих похвал выписываем те, в которых с наибольшею ясностию упоминается о том, что ад находится внутри земли». Верх и низ религиозного текста — это не те измерения, которые можно преодолевать на лифте или ракете.

В непубликовавшемся при жизни сочинении святителя Игнатия «Понятие о ереси и расколе» утверждается, что «по смерти тело еретика и раскольника мгновенно каменеет, мгновенно начинает издавать неприступное зловоние»[1108]. Однако, в советском веке восемьдесят процентов умирали не то что в ереси, а просто в безбожии — но подобные феномены замечались все же не в таком же проценте случаев. Да и вообще защищать веру в Воскресшего Христа состоянием трупов несколько странно…

И если даже святость не всегда может преодолевать подобные особенности человека с инженерным воспитанием, то тем более осторожными надо быть современным христианам, у которых богословское образование наслаивается (или вообще не наслаивается) на образование техническое.

— Не теряет ли наша Церковь свою паству?

— Православие за 90-е годы ничего не потеряло. И говорить о том, что «молодежь отошла от Церкви», нет ни малейших оснований, по той причине, что отойти от Церкви может лишь тот, кто в ней был. А уже начиная с двадцатых годов, со времен диких комсомольских антицерковных кампаний, молодежь в нашей Церкви — это редкость. Надо очень четко осознать, что нашей Церкви в России терять уже нечего. Все, что могли, мы потеряли за предыдущие десятилетия, поэтому у нас сейчас идет рост. Он трудный, болезненный, но это несомненный рост.

Другое дело — темпы роста Православия, восстановления разрушенной государством народной жизни не столь быстры, как хотелось бы, и уступают темпам прироста сектантов.

Одновременно происходит три процесса. Первый: число действительно православных людей растет. Оно выросло в три-четыре раза за 90-е годы и сегодня составляет 3–3,5 % населения в крупных городах России. Кроме этого растет число сектантов (в совокупности различного рода неопротестантские группы привлекли к себе около 1 % населения, но по числу зарегистрированных общин они уже во многих регионах сравнялись с Православием). В наши «конкурентные» отношения может быть втянуто до 10 % населения. Десять процентов — это число религиозно одаренных людей, людей, способных на поступки, способных разрешить своим убеждениям влиять на свою жизнь (обоснование этой цифры см. в главе «Попытка быть оптимистом»).

И, наконец, есть огромная масса «уважаемых телезрителей», чьи мозги изготовлены на «фабрике звезд». Вот для них все, что серьезно, становится все более и более чужим. У этих полуфабрикатов в равной степени падают интересы к академической науке (вытесняемой экстрасенсами), к классической музыке (вытесняемой попсой) и к классической религии (вытесняемой магией).

— Сейчас на миссионерском поле России проповедуют не только православные, но и другие христианские конфессии. Принимая во внимание слова апостола Павла: как бы ни проповедали Христа, притворно или искренно, я этому радовался и буду радоваться (Флп 1:18), можно ли сказать, что мы делаем с ними одно общее дело?

— Мне кажется, апостол говорит совсем не о терпимости к проповеди еретиков. Речь тут не о содержании, а о мотиве проповеди («притворно или искренне»). Если человек говорит о Христе не потому, что он желает поделиться своей радостью жизни во Христе, а решает этим какие-то свои задачи и проблемы, то его проповедь не вполне искрения, не вполне чиста с точки зрения этической. Такой проповедник получает гонорар за свои лекции, он может быть озабочен проблемой своего «имиджа» и социального статуса… Но и такой осел везет все же евангельский груз — и потому апостол одобряет его труд.

Но не стоит эту апостольскую терпимость к мотивам проповеди переносить на содержание проповеди. Есть проповедь Христа и есть проповедь «подделки» под Христа. Тут уже речь не об искренности, а о содержании проповеди: идет ли речь о том Христе, которого знали апостолы, или же о некоем человеческом артефакте под вывеской «Христос». Не думаю, что апостола Павла порадовала бы проповедь гностических аскетов, которые также употребляли имя Христа, но совершенно с другим значением.

— А с епископами у вас есть несогласия?

— Не без этого. Вот читаю я в «Концепции миссионерской деятельности Русской Православной Церкви» п. 2.3: «Миссионером в конкретном смысле является проповедник, имеющий специальное миссионерское образование, возвещающий слово Божие тем, кто не слышал православного свидетельства». И понимаю, что в глазах автора этого документа я не миссионер, а так, чмо перелетное.

Специального миссионерского образования у меня нет (а у кого из современных известных миссионеров оно есть?). Я окончил обычную Духовную семинарию и академию в те годы, когда о миссионерстве и заикаться было нельзя.

Я не сортирую свои аудитории — мол «тем, кто слышал православное свидетельство», вход воспрещен. Более того, среди моих слушателей много таких, которые и «слышали православное свидетельство», и были им весьма обескуражены…

Вот представьте, что проходит миссионерская конференция. Много батюшек. Чтобы их удобно было возить от места обеда до места работы конференции, выделено несколько автобусов. И гаишная машина с мигалкой. Автобусы с обычными, нетонироваными стеклами. Бороды и камилавки батюшек хорошо видны. И вот с утра кавалькада мчится из гостиницы до ДК. На обед из ДК — в гостиницу. После обеда — из гостиницы в ДК, и, наконец, вечером — из ДК в гостиницу. При этом движение на главной магистрали города гаишники перекрывают. Можете себе представить реакцию замотанных горожан на такое «православное свидетельство»? И среди моих слушателей очень немало людей, которым уже не повезло встретиться с подобным «свидетельством» или с чем-то худшим. И опять, выходит, я не миссионер. В отличие от моих студентов миссионерского факультета Тихоновского унивеситета, получающих у меня же профильное образование…

И кстати, как тезис о «специальном миссионерском образовании» совместить с п. 3.5 — «Целесообразно, чтобы миссионеры имели или приобретали светское высшее образование»?

Или в конце того же пункта «Концепции» читаю: «Миссионер призван передать всё богатство богословского наследия Православной Церкви». Боже, ну как же я вмещу в себя «ВСЁ богатство богословского наследия»! Что за утопизм? Назовите мне имя человека, знающего в богословии «всё». Уж точно это не я, (и подозреваю, не авторы этого текста). И как я передам другим неохваченное мною? Ну и зачем было стремиться к таким красивостям?..

И дальше: «При этом он должен следовать многовековым традициям православного духовничества». Так, а если миссионер — не священник, он тоже должен следовать «традициям духовничества»? И кроме того, это все же весьма разные вещи — миссионерство и духовничество. Мисиия — это публичное слово Церкви к чужим, духовничество — интимнейшее слово к своим…

А ведь «Миссионерская концепция» утверждена Синодом нашей Церкви. И, тем не менее, видите, я позволяю себе не с каждой запятой этого текста соглашаться…

— Критику епископы вам прощают?

— В нашем очень небольшом кругу православных миссионеров принято считать нашим гимном песню Юрия Шевчука «Разговор на войне». Впрочем, это не торжественный гимн, а просто средство защиты от отчаяния — через воспоминание о том, чтослужим мы Тому, Кто выше любой иерархии: «С тех пор, когда нет на глоток и сильно унижают, я говорю: Не дрейфь, браток, Господь нас уважает!».

— На Ваш взгляд, как отличить традиции и нормы благочестия от фарисейства? Мы сегодня все начитанные, все знаем и по литургике и по истории Церкви и так далее, любому батюшке считаем вполне уместным сказать: «А в социальной концепции РПЦ написано… А вот это поздняя традиция… А святитель такой-то говорил об этом совсем не так…». Насколько это допустимо? Как определить действительно, чем руководствоваться в духовной жизни, и проследить, чтобы благочестие у нас не стало фарисейством?

— Советовать или нет священнику зависит от того, в каких отношениях состоит советчик с этим батюшкой. Если он впервые зашел в храм, вряд ли его совет будет уместен. Другое дело, если имя такого советчика — Алексей Ильич Осипов. Вот у него (как у человека с огромным личным опытом жизни в Церкви и как у заслуженного профессора Духовной Академии) есть право подойти и шепнуть батюшке, мол, в проповеди не совсем то слово было сказано, а вот это литургическое новшество в вашем приходе мне не очень понятно… Но если это обычный мирянин, после прочтения пары книг Мейендорфа-Шмемана ставший считать себя знатоком литургики, то это нетактично.

Впрочем, однажды я и сам одобрил локальную богослужебную реформу. Весной 2006 года приезжаю я на Западную Украину. В одном городке останавливаюсь у батюшки — моего однокурсника по семинарии. Он решает со мной посоветоваться:

«Есть такие устойчивые штампы в нашей речи: "сохранение супружеских обетов","нарушение супружеских обетов", просто "супружеский обет". Но парадокс в том, что этих обетов нет на самом деле! В чине венчания никто никому ничего не обещает. У нас же венчаются двое исихастов: они друг другу в любви не признаются, они вместе молятся — сомолитвенники стоят. Это у католиков есть обещания. Но я нашел издание чешского православного требника, в котором такие обеты есть. Жениха батюшка спрашивает: "Обещаешься ли сохранить себя в любви и верности своей жене даже до гроба? — Обещаюсь". Потом вопрос к невесте: "Обещаешься ли сохранить себя в любви, верности и послушании своему мужу даже до гроба?" — "Обещаюсь"».

И дальше батюшка рассказал, что поскольку у нас в требнике этих слов нет, то он сначала спрашивает людей — перед венчанием: отводит жениха в сторону, отдельно от невесты, и спрашивает: «Смотри, можно так венчать, можно так, с клятвой будешь венчаться?» И 90 % мужчин говорят: «Нет, конечно». «Таких я, — продолжает он, — венчаю обычным чином, в надежде на милость Божию. Но некоторые соглашаются. И всех тех, кто согласились венчаться с клятвою, я записываю в отдельную тетрадочку. И те, кто венчались без клятвы, через два-три года снова холостые. Те, кто венчались с клятвою, — ни одна семья не распалась!».

Эту реформу я одобрил.

Так что важно то, какие отношения у человека со священником. Иногда можно и подискутировать, иногда это будут только лишние нервы. Но в любом случае, я считаю полезным, если в Церкви будет дискуссионная атмосфера. У нас нет единого предписания, чему следовать в каждой ситуации: ветхозаветные, новозаветные, канонические, святоотеческие предписания очень разнообразны и нередко противоречат друг другу. Поэтому нужна сложнейшая система богословской мысли. Важно, чтобы в Церкви эти вещи обсуждались: и в семинарских спальнях, и в приходских чайных, и на Интернет форумах.

— Что отвечать тем, кто считает православие «несовременным»?

— С такими людьми я совершенно согласен! Православие совершенно не современно — и слава Богу. Современен — «Макдональдс». А я предпочитаю быть современником Андрея Рублева, нежели Филиппа Киркорова. У Марины Цветаевой была замечательная фраза: «У меня есть право не быть собственным современником». Православие своим подчеркнутым консерватизмом дает человеку возможность реализовать это фундаментальное право.

— Значит, христиане обречены на самопревознесение надо всеми инаковерующими?

— Христианин как раз и должен понимать, сколько необычности в его вере. Если это религия откровения, то это означает, что христианство сообщает нечто, что человек сам придумать не мог. А отсюда следует, что нельзя осуждать тех людей, которые не согласились с тобой, не узнали в Библии откровения. Это не означает, что они «бесноватые», или какие-то сатанисты… Чаще всего — они просто люди. И у них не было твоего опыта встреченности. Не было призванности. Опыта благодати. Поэтому, максимум, какое чувство ты можешь себе позволить по отношению к ним — это чувство… Чувство человека, который выиграл в лотерею, по отношению к своим менее фартовым соседям. Он же не говорит: «Вы дураки, не угадали нужной цифры в спортлото…». Нет же такого. Ему может быть даже немного неловко, что работали и жили в общем все одинаково, а вот удача пришла именно к нему… Мне кажется, таким должно быть отношение христианина к инаковерующим людям.

— Но тогда зачем проповедь «язычникам»?

— Есть прекрасные слова Марины Цветаевой: «Правота ищет помоста: всё сказать! Пусть хоть с костра!». Религиозный человек начинает говорить, проповедовать не потому, что он с кем-то захотел поспорить, а потому что его душу опаляет сознание… Не «правоты», нет. Это было бы слишком по-«партийному»… Чувство влюбленности в ту истину, которая ему открылась. И желание подарить ее другим людям. Так что миссия — это внутренняя потребность христианина, а не приказ Патриархии.

— Но разве другие религиозные пути менее духовны и интересны?

— Эта тема уже слишком серьезна. В рамки интервью втискивать ее не стоит. Но вкратце мой ответ на Ваше недоумение будет таким — а Вы попробуйте слово «духовность» произнести во множественном числе. Получится?

— За тысячу лет у церкви накопился огромный опыт по спасению душ. Может ли он быть использован для улучшения жизни всего общества?

— Нет. Христианство работает с человеком на уровне отдельной души. Нельзя построить христианское общество из нехристиан. Это напрасная надежда. Все наши советы — для членов церкви.

— Но все же «душа по природе христианка»…

— Да точно ли это так? Я с каждым годом все менее согласен с этим утверждением Тертуллиана. Я понимаю его оптимизм: это был III век, когда появилась возможность выйти на вселенскую проповедь. И Тертуллиану казалось, что если Империя снимет с людей полицейские наручники, даст людям свободу совести и дискуссий — то мир не сможет не полюбить Христа. А мы сейчас видим: наручники сняли, свободу дали — и лишь немногие вчитались в Евангелие… Так может, все-таки, в нынешнем состоянии, душа — по природе язычница? Под нынешним состоянием я имею в виду не постсоветское, а пост-адамово. Это не о культуре и политике, а об антропологии. Если предложить выбор: церковный журнал или учебник черно-белой магии, — что выберет обычный прохожий?

— Чем бы вы объяснили удивительную приживаемость у нас всего чужого, в том числе и того, что касается религии и веры?

— Это суеверие, бессмыслие, равнодушие. Самый страшный тип современного человека — это обыватель, который относится к религии как к супермаркету. Зашел и загрузил в сумку вот этот йогурт, вот этот кусочек сыра, ветчины и кетчуп. Понемножку отовсюду. Так и в вопросах религии — взять из христианства надежду на прощение грехов, из буддизма — неверие в Бога, из ислама — воинственную ненависть к «америкосам», а большей частью из магии и астрологии. На самом деле этот человек ничему служитьне хочет. Он не служит ни Христу, ни Магомету, он использует их имена для обеспечения собственного психологического комфорта. Он думает: «Я самый замечательный и духовный человек. Грехи? Да ладно, не будем о грустном. Главное, что у меня Бог в сердце». Любая религия признает жертвенность, служение всерьез, дисциплину веры.

Это как занятия спортом или фитнесом. Чтобы был результат, занятия должны быть серьезными и систематическими, а не раз в месяц по пять минут. Также и духовные упражнения. Я ненавижу этот попсовый оккультизм также, как и нормальный спортсмен боится попасть в ряды телефутболистов — людей, которые считают, что причастны к миру спорта, потому что пьют пиво, «болея» у телевизора.

— В наш город как-то приезжали тибетские монахи и в новостях показывали репортаж о том, с каким энтузиазмом вполне русские люди покупали у них священный песочек, не зная при этом, что с ним делать. Для кого-то та или иная религия становится неким модным «занятием». Как бороться с таким отношением к религии?

— А с этим не надо бороться. С этим нельзя бороться. Это вечная тень и боль религии. Надо быть очень талантливым человеком, чтобы пережить религию как идею служения, а не потребления. Дело в том, что те люди, которые идут за священным песочком к буддистским монахам, точно так же пойдут к мощам православных святых, если их сюда привезти. А на Крещение они пойдут за святой водой. То есть им надо потребить чего-нибудь, пожевать, посыпать, прикоснуться. Совершить какой-нибудь легкий незатратный ритуал, и получить определенную магическую гарантию своим действиям. И таким людям, в общем-то, все равно, как именовать свои «генераторы гуманитарной помощи» («богов»). Как пелось в знаменитой песне: «А вы всё молитесь своим богам, и ваши боги все прощают вам».

— Почему так мало церковного противодействия сектантам?

— Когда мы начинаем предупреждать о том, что уличные зазывалы — это не есть хорошо, нас же обвиняют в нетерпимости и пассивности. Тут принцип понятен — пуля дырочку найдет. Если человек хочет оправдать свою неприязнь к церкви, то здесь любой изворот годится… Проповедуешь — значит навязываешь свою позицию. Не проповедуешь — ага, тупица и лицемер.

— Видите ли Вы разницу между традициями православной и католической литературы миссионерского направления? Если разница есть, то в чем она заключается, и может ли в дальнейшем принятие той или иной традиции повлиять на выбор конфессии читателем?

— Я думаю, что между православной и католической художественной литературой (если она серьезная) нет никакого фундаментального отличия. Я не могу сказать, какое различие, например, между Гоголем и Диккенсом, Буниным и Гюго, Шмелевым и Экзюпери. Конечно, у каждого из них есть свой авторский стиль и особенности, но я не могу сказать, что вот это — католическое видение мира, а вот это православное. Напротив, есть даже что-то похожее, например, в книге «Отец Арсений» и романе католика Грэма Грина «Сила и слава». Обе книги — честные, не-рекламные. Кстати, «Силу и славу» я считаю романом миссионерским по преимуществу и рекомендовал бы прочитать его каждому юноше, который собирается поступать в семинарию. Это хорошее введение в церковную жизнь.

Впрочем, одно слово о Грэме Грине.

В 70-х годах XX века в Италии было модно вести диалог между коммунистами и католиками. И вот на одну из таких встреч коммунисты пригласили Грэма Грина как представителя католической интеллигенции. В зале висело напряженное ожидание. Но Грэм Грин первой же своей фразой снял напряжение и расположил к себе аудиторию. Он вышел на трибуну и сказал: «Знаете, у вас, коммунистов и у нас, католиков, есть много общего». Грин дождался конца аплодисментов и продолжил: «И у вас, и у нас руки по локоть в крови».

— Я задал этот вопрос потому, что существует мнение о том, что католическая художественная литература вырабатывает у человека отношение ко многим религиозным вопросам с позиции «здравого смысла». Но вера и «здравый смысл» часто входят в прямое противоречие. Апостол Павел прямо пишет, что часто «здравый смысл» является безумием перед Богом[1109]. С этой точки зрения, существует ли опасность использования католической художественной литературы с миссионерскими целями?

— А что такое «здравый смысл»? Это очень конвенциональная и условная вещь: у каждой эпохи он свой. Я бы сказал так: «здравый смысл» — это стереотипы эпохи моей бабушки. Так вот, «здравый смысл» эпохи апостола Павла — это предрассудки бабушек языческой эпохи, а «здравый смысл» XX века — это предрассудки бабушек XIX века. Предрассудок — в буквальном смысле: то, что впитано с молоком матери, прежде чем у человека сформировался личный критический взгляд. «Предрассудок» нашей эпохи — это совесть, замешанная на христианской закваске. Поэтому я убежден, что сегодня, на фоне безумных «ток-шоу», в которых проповедуются всевозможные извращения, оккультизм и язычество, позиция «здравого смысла» — это голос традиции, а значит — голос христианства.

Любая художественная книга — это не выверенный богословский трактат. Там есть место для «лирики» — авторского переживания и домысла. Поэтому сравнивать художественные книги с катехизисом — занятие немилосердное. Хотя и очень сегодня популярное.

Но вы можете представить себе ситуацию, когда икону выкидывают только из-за того, что на доске появилась трещинка или царапинка? Не можете? Тогда почему же у нас выкидывают целую книгу только потому, что какая-нибудь ее малая крупица не укладывается в православную мозаику? И при этом абсолютно не считаются с теми слитками миссионерского, философского и духовного золота, которые в этой книге содержатся.

— Значит, нет никаких различий между католическим и православным миссионерством в средствах?

— Различие в том, что католики прежде всего хотят быть католиками (от греческого catholicos — вселенский, универсальный), а православные прежде всего хотят быть православными (ортодоксами), то есть на первое место ставится неизменность традиции. Католики очень боятся потерять какую-либо часть своей паствы, а православные боятся потерять связь с прошлыми поколениями, то есть с опытом Церкви. Поэтому православные нередко готовы пожертвовать частью своей потенциальной паствы ради сохранения живой традиции и церковного опыта. Этим и объясняется неприятие Православием различных «рекламных акций».

И все же опыт и католических и протестантских миссий должен быть нам знаком и учтен. Преподобный Макарий Алтайский предлагал издавать «биографии иностранных миссионеров прежнего времени»[1110]. А студентов Духовной Академии он предлагал «послать в разные христианские государства, дабы они, обозревая бесчисленные, в разнообразных видах истинного, доброго и изящного проявляющиеся действия веры в Господа Иисуса Христа и послушания святым заповедям Его, вникая в порядки церковных воспитательных заведений, в особенности учрежденных для образования миссионеров, посещая миссии, благоустроенные и плодоноснейшие, и рассматривая, с одной стороны, удобства и способы миссионеров их, с другой — с какими они затруднениями и препятствиями в борьбе, как убеждают неверных, какнаставляют новокреиценных и готовящихся ко Святому Крещению, как заводят и поддерживают училища и как учат, все достойное внимания вносили в свои путевые записки, которые и представляли бы Миссионерскому обществу, из которых Общество могло бы многое издавать в свет, в которых правительство церковное находило бы многие полезные опыты и образцы»[1111].

— Как Вы относитесь к экстремальному миссионерству: хождению по квартирам, проповеди на улице? Есть ли у Вас опыт подобного миссионерства?

— Опыт проповеди на улице у меня был где-то в середине 80-х годов. Арбат тогда стал свободной зоной, я после уроков убегал из семинарии и приезжал туда. Первыми там начали проповедовать кришнаиты, потом баптисты, потом и я появился. И надо заметить, что нескольким людям я успел «испортить» жизнь. Один из них сейчас уже священник (кстати — в Бразилии), другой — церковный журналист.

Когда наша Церковь была молода, она и сама «грешила» экстремальным миссионерством.

По квартирам и домам наши священники тоже ходили — правда, не с тем, чтобы раздать книги, а с тем, чтобы собрать пожертвования (вспомните быт сельских батюшек в дореволюционные годы: на Пасху и Рождество они обходили все село и собирали пожертвования — по большей части продуктами).

Бывала и покупка прихожан. В Российской империи мусульман освобождали от налога, если они принимали Православие. Сегодня мы бухтим: «Протестанты покупают наших прихожан, как дикарей бусами». Но мы же сами этим занимались.

Я честно скажу: православная этика в значительной степени готтентотская этика. Племя готтентотов живет в Африке по «понятиям» вполне примитивнейшим. И в XIX веке какой-то миссионер, видя их безобразия, спросил у вождя этого племени: «Скажите, у вас хоть что-нибудь святое есть? Что для вас добро и что — зло?». И тот отвечает: «Конечно же, мы знаем, что такое добро и зло. Если сосед украл у меня корову — это зло. А если мне удалось увести его корову с его двора — это добро». Вот наша церковная позиция совершенно такая же. Если нам удалось перевести католика в Православие — это добро, а если они от нас отбили — это плохо. Я это без всякого осуждения говорю. Я с этим совершенно согласен.

Но вот какого миссионерского «экстрима» я не приемлю — так это рекламного зазывания. В моих беседах (я подчеркиваю, — это не проповедь, а беседа) очень мало призывов, императивных повелений: мол, «кайтесь! приходите! молитесь!». В этом я стараюсь не походить на протестантских проповедников, злоупотребляющих обилием восклицательных знаков. У меня один призыв: «Думайте серьезно о своем религиозном выборе». Я хотел бы в своих беседах донести до слушателей понимание того, что Православие — это двухтысячелетняя традиция мысли и в вопросах религии надо уметь думать, а не просто слепо доверяться первой эмоции, настроению, первой попавшейся листовке или же сектантскому завлекале.

— Может быть, для православных неприемлемы некоторые миссионерские приемы западных церквей?

— Когда я слышу, что они используют какие-то средства, которые мы осуждаем, я припоминаю нашу историю и говорю: «Подождите, у нас такое ведь тоже было!». Говорят: «Эти иностранные миссионеры покупают души, потому что раздают бесплатные книги, подарки». Простите, а об истории Татарстана вы забыли? Какими подарками приводили татар ко Крещению? Освобождением от налогов, от судебных преследований, раздачей денег и одежды и так далее. И вообще, это не вопрос догмата, здесь вопрос вкуса. Иногда даже храм бывает безвкусно украшен. Также бывают безвкусными миссионерские находки, или выходки, иначе говоря. В том числе и у сектантских проповедников. У православного человека должно быть больше вкуса.

— А какие формы миссионерской деятельности приняты в нашей Церкви сегодня?

— Есть много вещей, которые имеют миссионерское воздействие: стоящий отреставрированный храм, батюшка, прошедший в облачении по улице, — это тоже призыв. А если речь идет о сознательной целенаправленной проповеди, привлечении людей, то, во-первых, это концерты с привлечением православных бардов, певцов. А в 2003 году на Камчатке пользовалась успехом передвижная выставка завода «Софрино», производящего церковную утварь. Если при этом есть еще грамотный рассказ: почему крест, почему Чаша, почему яичко пасхальное, — это же очень хорошо!

— Какая, по Вашему мнению, книга в современной литературе имеет наибольший миссионерский эффект и, наоборот, какая (из встретившихся Вам) может надолго оттолкнуть человека от Церкви?

— Я думаю, что ничего более сильного, чем «Исповедь» блаженного Августина, никогда ни один миссионер уже не напишет.

Но, с другой стороны, мне сейчас с некоторой горечью и разочарованием придется сказать о том, что сильная, эффективная с миссионерской точки зрения книга — не всегда лучшая. Например, книга Владимира Вейника «Почему я верю в Бога» чрезвычайно эффективна с точки зрения прихода людей к вере, но совершенно несерьезна с точки зрения богословия и даже той самой науки, которую Вейник представляет[1112]. Я считаю просто позором для Церкви, что эта оккультная книга продается во многих храмах и монастырях. Но, несомненно, она очень эффективна и приводит в Церковь сотни людей с компьютерным складом ума. Правда, приходя через эту книгу в Церковь, они потом плохо отличают мир Православия от мира оккультизма.

Или возьмем различные сборники чудес, книги типа «Православные чудеса XX века». С миссионерской точки зрения они очень эффективны, но дальше возникает вопрос: а куда они приводят человека? В мир Православия или в мир некоей общечеловеческой магии, которая в данном случае просто выражает себя через православную символику? Что я имею в виду под миром общечеловеческой магии? Понимаете, есть люди, которые ходят в православный храм, искренне считают себя православными, но, по сути, специфически христианские догматы для них не так уж и важны. Такой человек идет в церковь, чтобы вымолить себе какую-нибудь поблажку в земной жизни, и ему абсолютно все равно, к кому по этому вопросу обратиться. «Батюшка, у меня сын пьет, скажи, какому Господу Богу я молиться должна?» То есть ровно с той же легкостью и по тем же мотивам, по которым такой человек шел в храм православный, он пошел бы в любую секту, к любому целителю, в любую языческую общину, попадись ему тогда другая литература или другой проповедник.

Что касается второй части Вашего вопроса, то я могу назвать прекрасный пример антимиссионерской литературы. Недавно мне в руки попала книга одного грузинского архимандрита под названием «Адамов грех», автор которой на двухстах страницах доказывает, что все некрещеные младенцы идут во ад. Читая ее, я внутренне благодарил Господа за то, что пришел в Церковь двадцать лет назад, а не сейчас. То есть если бы сейчас я находился в числе сомневающихся, то, увидев подобную книгу, я бы не пришел в такую Церковь точно. Кстати, у оптинских старцев, в частности у Варсонофия, был совершенно иной взгляд на участь некрещеных младенцев[1113].

— А была ли в Вашей жизни книга, которую Вы могли бы назвать миссионером для себя?

— У меня людей не было, а книги были. Это «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского (и прежде всего «Легенда о Великом инквизиторе»). Именно поэтому сейчас я не с командой Душенова из «Русского вестника», не среди ходатаев за прославление Ивана Грозного и прочих опричников. Если я соглашусь с этим пафосом новых инквизиторов, это будет предательством моего пути в Церковь. Тогда я должен буду плюнуть в лицо Достоевскому с его «слезинкой ребенка».

Чем мне дорог Достоевский? Тем, что он позволял быть человеком, а не частичкой коллектива, как это было в советской пропаганде. Дороги мне и слова Пушкина о самостояньи человека: «Завещано от века по воле Бога Самого самостоянье человека — залог величия его».

Для меня обретение этого личностного начала было связано с обретением веры в Бога. Наверное, поэтому я и не могу сейчас говорить о том, что во имя Бога надо растирать инаковерующих людей.

Вообще же, говоря о миссионерских книгах, надо отметить произведения Клайва Стейплза Льюиса и Гильберта Кийта Честертона. Я думаю, что это классика, без которой миссионер не может обходиться. В этих книгах нет морализаторства. Они написаны не с позиции «не» или «сверху вниз». В них нет поучительства и занудности. Я думаю, что они способны дать ощущение бодрящей радости от обретения веры. Радость естественна, особенно для молодого человека, которому радостно находиться в состоянии борьбы, плыть против течения и бежать наперегонки с автобусом.

— Что бы Вы посоветовали молодым людям, как им самообразовываться в духовной сфере?

— Если этим серьезно заниматься, то я бы посоветовал составить для себя расписание на год. Например, в сентябре-октябре я изучу историю Церкви, дальше в ноябредекабре — займусь изучением символики и истории богослужения; в январе-феврале — христианской философией, а скажем, летом до догматики дойду. То есть надо уметь самому себе ставить цель — на год, на месяц, на каждый день. Подобрали литературу на такой-то месяц по такой-то теме — и работайте с ней, овладейте ее языком, ее логикой. Другое дело, что подбор литературы — не простая вещь: нельзя подобрать нужную книгу, не обладая определенным вкусом, а становление вкуса зависит от круга чтения. Поэтому, может быть, просто запомнить имена хороших авторов, а через их книги уже выйти на тех, кого они рекомендуют.

— А каких авторов Вы бы посоветовали?

— Я бы советовал обратиться к трудам блаженного Августина, прежде всего к его «Исповеди»; к Иоанну Златоусту, особенно его толкованиям Евангелия; письмам святителя Феофана Затворника и его книге «Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться». Из авторов XX века — это книги митрополита Вениамина (Федченкова), книги и беседы митрополита Антония Сурожского. Из богословских работ — протоиерея Георгия Флоровского, Владимира Лосского, отца Александра Шмемана, отца Иоанна Мейендорфа, отца Александра Ельчанинова (замечательная книга была его — «Записи»). Среди современных богословов — работы А. И. Сидорова и протоиерея Георгия Митрофанова. По церковной истории: чтобы понять, что такое Церковь, чем она живет, надо найти редкую книжечку отца Сергия Мансурова «Очерки по истории древней Церкви». Отца Сергия арестовали где-то в 30-х годах, поэтому свою рукопись он смог

M., 1991. С. 24). Ср. мнение святителя Григория Богослова о людях, которые по малолетству или не по своей воле не были крещены: «Последние не будут у Праведного Судии ни прославлены, ни наказаны; потому что, хотя незапечатлены, однако же и не худы, и больше сами потерпели, нежели сделали вреда. Ибо не всякий, не достойный наказания, достоин уже и чести; равно как не всякий, не достойный чести, достоин уже наказания» [Святитель Григорий Богослов. Слово 40. На святое Крещение // Творения. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 558). довести только до III века христианской истории, но то видение Церкви, которое он дает, — просто блестящие портреты церковных деятелей. Увы, скуднее всего сегодня наша литература по библеистике. Тут не обойтись без журнала «Альфа и Омега», а также трилогии современного католического библеиста Брюса Мецгера («Канон Нового Завета», «Текстология Нового Завета», «Ранние переводы Нового Завета»).

Буду рад, если у Вас дойдут руки и до моих книг.

— Вы можете составить список необходимых книг — такой себе минимум для православной молодежи?

— Вот, пожалуйста, хит молодежной культуры — «Исповедь» блаженного Августина.

?

— Безо всякого стеба и шуток. Если убрать некоторые слишком «философические» вещи, и то не все, из второй части, а оставить именно исповедальный личный рассказ — это потрясающая вещь. Особенно если брать не дореволюционный перевод, где слишком архаизированный язык, а перевод М. Сергеенко, опубликованный в 19 номере «Богословских трудов». Так что начнем с «Исповеди» блаженного Августина.

«Славословить Тебя хочет человек, частица созданий Твоих; человек, который носит с собой повсюду смертность свою. И все-таки славословить Тебя хочет человек, частица созданий Твоих. Ты услаждаешь нас этим славословием, ибо Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе. Дай же мне, Господи, узнать и постичь, начать ли с того, чтобы воззвать к Тебе или с того, чтобы славословить Тебя; надо ли сначала познать Тебя или воззвать к Тебе. Но кто воззовет к Тебе, не зная Тебя? Воззвать не к Тебе, а к кому-то другому может незнающий. Или, чтобы познать Тебя, и надо "воззвать к Тебе?" Как воззовут к Тому, в Кого не уверовали? и как поверят Тебе без проповедника? Ищущие найдут Его, и нашедшие восхвалят Его. Я буду искать Тебя, Господи, взывая к Тебе, и воззову к Тебе, веруя в Тебя. Взывает к Тебе, Господи, вера моя, которую дал Ты мне. Но как воззову я к Богу моему, к Богу и Господу моему? Когда я воззову к Нему, я призову Его в самого себя. Где же есть во мне место, куда пришел бы Господь мой? Куда придет в меня Господь, Господь, Который создал небо и землю? Господи, Боже мой! ужели есть во мне нечто, что может вместить Тебя? Разве небо и земля, которые Ты создал и на которой создал и меня, вмещают Тебя? Но без Тебя не было бы ничего, что существует — значит, все, что существует, вмещает Тебя? Но ведь и я существую; зачем прошу я Тебя прийти ко мне: меня бы не было, если бы Ты не был во мне. Меня не было бы, Боже мой, вообще меня не было бы, если бы Ты не был во мне. Нет, вернее: меня не было бы, не будь я в Тебе, "от Которого все, чрез Которого все, в Котором все". Куда звать мне Тебя, если я в Тебе? и откуда придешь Ты ко мне? Куда, за пределы земли и неба, уйти мне, чтобы оттуда пришел ко мне Господь мой, Который сказал: "Небо и земля полны Мною"?»…

А еще хорошо бы сделать дайджест писем святителя Феофана Затворника для молодежи. Феофан Затворник — довольно хулиганистый писатель, но мало кто об этом знает. Понимаете, если бы я сегодня сказал, что «я кайфую» — сами понимаете, какой хай поднялся бы по всему православному интернету. А святитель Феофан так именно и пишет.

— Жаль, что мы не знаем о таких местах.

— Поэтому для меня очень дороги именно исповеди и письма святых. Когда они открываются как люди, они становятся близкими и понятными. Нужно понять, что святой — это не «карма». А то когда читаешь жития — складывается впечатление, что все святые уже во утробе матери кричат «аллилуйя», по средам и пятницам грудь у матери не берут с первых же дней своей жизни… А дальше срабатывает ассоциация: мне бабушка рассказывала, что у меня всегда аппетит был хороший, и, значит, мне уже не стать святым, святость — не для меня, буду жить как все и т. д. Очень важно понять, чтосвятые — это мы, они — такие же люди, как мы, а не инопланетяне. А только поэтому их путь — и наш тоже.

Когда-то меня потрясла картина одного белорусского художника, написанная в начале 1980-х годов. В центре картины была обычная икона XIX века. Христос в нимбе. Но икона была расколота посередине с верху до низу. Половинки расходились веером, а по центру из раскрывшегося за-иконного пространства протягивал к нам руку Христос окровавленный и изображенный уже не иконографически, а в стиле реалистической живописи. Это действительно важно: через золотой оклад, покрывающий лик подвижника, увидеть боль, труд, пот и кровь человеческого подвига.

— Что из книг современных авторов почитать церковной молодёжи?

— Диакон Андрей Кураев, который пишет для молодёжи ©.Диакон Михаил Першин. Для уже церковной молодёжи могут быть интересны некоторые темы в трудах епископа Илариона (Алфеева). Также я бы очень хотел, чтобы в их число вошли бы книги Антуана Экзюпери, Честертона, Клайва Льюиса. Это всё-таки классика христианской миссионерской литературы.

— С чего начинать изучение богословия?

— Мне кажется, что богословие — это очень прикладная наука. В истории Церкви богословие всегда развивалось как ответ на внешние провокации. То есть не было самостоятельного решения об удовлетворении своего частного любопытства: «Дай-ка я эту проблему исследую!». К богословию обращались, когда нужно было защитить свою веру, честь своей Церкви. Вот тогда приходит и понимание богословия, и нужные книги открываются на нужной странице. Так что, мне кажется, важнее всего поставить вопрос: «Зачем я изучаю богословие, зачем оно мне нужно, как я его буду применять?»

— Если не брать в расчет Священное Писание, то какова, по Вашему мнению, роль книги с точки зрения прихода человека к вере?

— Люди разные, и их пути к вере тоже — разные. Бывают пути совершенно «некнижные». Летом 2003 года в Новоазовске я познакомился со священником, недавно пришедшим в Православие: в начале 90-х это был активный баптистский проповедник. Он поведал мне историю своего обращения. Однажды он решил зайти в православный храм, чтобы там подискутировать со священником. Священник был занят и сказал: «Знаете, у меня сейчас абсолютно нет свободного времени — надо срочно ехать на требы; но если уж Вам так нужно поговорить, то за время, пока я буду переоблачаться, мы, возможно, успеем пообщаться». Батюшка заходит в какую-то комнатку, начинает переоблачаться; сзади же стоит этот молодой баптист и расстреливает его пулеметными очередями евангельских цитат, якобы опровергающих Православие. Священник слушает молча, без всяких возражений, и вдруг, снимая с себя наперсный крест, он поворачивается к этому юноше, резко подносит крест к его лицу и говорит: «Целуй!»…

Когда этот бывший баптист (нынешний православный священник) рассказал мне эту историю, он добавил: «Не знаю, что вдруг со мной произошло, но я без всяких споров поцеловал протянутый батюшкой крест и почувствовал себя как младенец, нашедший, наконец, титьку матери. Младенец успокаивается, ему ничего больше не надо. Так и я почувствовал, что этот храм — мой дом и здесь живет Истина, которую я так долго и безуспешно искал. Мне никуда больше не надо идти, я нашел ее!»

Так что бывают случаи абсолютно «некнижных» обращений (я думаю, что их даже большинство). Но я бы сравнил книгу с лекарством, лежащим на аптечной полке. Есть какое-то лекарство, которое не нужно всем, а кому-то даже и вредно, но если оно нужно и помогает хотя бы 0,1 % людей, то такое лекарство должно быть в каждой аптеке (например, инсулин).

Точно так же и в мире церковном — книги нужны не всем, но есть люди, которым они необходимы. Книга дает возможность избавиться от засилья газет и газетных сплетен.

Книга дает возможность мыслить, в отличие, например, от телефильмов, когда поток информации с большой скоростью проносится мимо тебя, не давая возможности регулировать его скорость. Книга же дает возможность спокойно осмыслить какой-то эпизод, вызвавший недоумение или, наоборот, поразивший тебя. Вновь и вновь открывая нужную страницу, можно обдумать этот эпизод с разных сторон, подыскать аргументы «за» или «против».

Книга восполняет нехватку знаний, мудрости, рассудительности у твоих обычных (или случайных) собеседников.

Книга помогает увидеть мир глазами былых поколений, а не нынешних журналюг.

— Нужна ли хорошая художественная книга о Христе, подобная «Сыну Человеческому» отца Александра Меня, но более православная?

— Знаете, сейчас настолько велика жажда людей слышать о Евангелии и о Христе! Для меня было неожиданностью увидеть реакцию людей, когда я на публику стал читать лекцию, касавшуюся проблем текстологии Евангелия (рукописи, история их обретения, расхождения в текстах и так далее). Это чисто семинарская лекция, и я всегда думал, что в проблемах обретения папирусов обычным людям будет не интересно копаться. Так вот, реакция на эти темы для меня была абсолютно неожиданной. Я время от времени прерывал лекцию и спрашивал, надо ли дальше подробно копаться в текстологии или перейдем к анализу самого Евангелия? В ответ люди просили продолжать рассказывать о папирусах дальше.

Что касается художественной книги… Я вообще не воспринимаю художественных произведений на евангельские темы. Для меня это слишком серьезно, чтобы играться, а художественное произведение — это все-таки некая игра. Но опять же, то, что не съедобно лично для меня, может оказаться съедобным для кого-то другого.

И еще один момент. Одно дело — это романы на евангельские темы, появлявшиеся в XIX веке («Камо грядеши» Г. Сенкевича, пьеса К. Романова «Царь Иудейский» и так далее), и другое дело — современный мир. Современная культура — культура всеобъемлющей и всевовлекающей игры, где всё друг другу подмигивает. Все условно, все «как бы», все «виртуально». Роман о Христе, появившийся сегодня, будет восприниматься людьми как предложение поиграться Евангелием. Это слишком хорошо может быть сегодня воспринято (вообще для миссионера существует большая опасность, когда его всегда хорошо принимают. Может возникнуть иллюзия, что там, где я сейчас сижу, христианство и так уже есть, поэтому идти мне никуда не надо).

Впрочем, в России все художественные произведения о Христе будет ждать печальная участь. Их будут сравнивать с «Мастером и Маргаритой» Булгакова и, естественно, отдавать предпочтение булгаковской версии — как самой игровой.

— Но апокрифы — это ведь почтенная литературная традиция. Во многих из них есть очень подробный рассказ о земной жизни Христа, намного более детальный, чем в четырех канонических Евангелиях, принятых Церковью, вместе взятых. Но тем не менее, Церковь настаивает на достоверности именно этих четырех Евангелий. По какому же признаку все остальные Евангелия были причислены к апокрифам, то есть считаются подложными или искаженными?

— Церковь ничего не выбирала, во-первых, потому, что в основной своей массе эти псевдо-Евангелия появились уже после того, как Церковь свыклась со своими каноническими Евангелиями. А во-вторых, Христос, представляемый в апокрифах, — это совсем не тот облик Христа, который был дорог церковному сердцу и хранился в Церкви мучеников первых веков христианства.

Возьмем, например, «Евангелие детства». «Сын Анны книжника разбрызгал воду, которую Иисус собрал. Когда увидел Иисус, что тот сделал, Он разгневался и сказал ему: Ты, негодный, безбожный глупец, какой вред причинили тебе лужицы и вода? Смотри, теперь ты высохнешь, как дерево, и не будет у тебя ни листьев, ни корней, ни плодов. Итотчас мальчик тот высох весь, а Иисус ушел и вошел в дом Иосифа. Но родители того мальчика, который высох, взяли его, оплакивая его юность, и принесли к Иосифу и стали упрекать того, что Сын его совершает такое! После этого Он [Иисус] снова шел через поселение, и мальчик подбежал и толкнул Его в плечо. Иисус рассердился и сказал ему: ты никуда не пойдешь дальше, и ребенок тотчас упал и умер. И Иосиф позвал Мальчика и бранил Его, говоря, зачем Ты делаешь то, из-за чего люди страдают и возненавидят нас и будут преследовать нас? И Иисус сказал: Я знаю, ты говоришь не свои слова, но ради тебя Я буду молчать, но они должны понести наказание. И тотчас обвинявшие Его ослепли… И после того никто не осмеливался перечить Ему, чтобы не быть проклятым и не получить увечье»[1114].

В канонических Евангелиях нет ничего подобного. Там нет чудес ради чудес. Нет чудес ради устрашения и повиновения. Все чудеса канонических Евангелий осмысленны: они раскрывают смысл служения Христа. В канонических Евангелиях Христос Себя приносит в жертву, а не тех, кто с Ним не согласен. В апокрифах же мы видим обычный народный фольклор, причем иногда очень даже мстительный, что вообще характерно для фольклорно-магического сознания.

— И все же — специально о «Сыне Человеческом» отца Александра Меня. Существует мнение, что эта книга неполезна и искажает православное вероучение. Каково Ваше отношение к этой книге?

— Боюсь, что моя оценка окажется слишком субъективной. Дело в том, что «Сына Человеческого» я прочел примерно в пятнадцатилетнем возрасте, и эта книга меня тогда сильно разочаровала. Это была первая христианская книга, которая попалась мне в руки, а заодно и первая попытка разобраться и что-то понять в христианстве. Читая ее, я все ждал, что вот-вот автор докажет мне, что Иисус Христос — это и есть Бог, пришедший на землю. А отец Александр доказывал там совершенно другие вещи. Например, то, что Иисус действительно жил на земле. Но с подобного рода вопросами у меня в то время уже не было никаких проблем. Так что через эту дверь войти в Церковь мне не удалось, и мое Крещение отложилось лет на пять. Поэтому я и говорю, что мое отношение к «Сыну Человеческому» слишком, наверное, субъективно. Но если этот рецепт не сработал в моем случае, то это не значит, что он не поможет кому-то другому, тому, у кого возникают те самые вопросы, которые рассматривает в своей книге отец Александр Мень.

— Ак другим книгам отца Александра?

— К его книгам я отношусь вполне спокойно. С чем-то соглашаюсь, с чем-то спорю. Но я против «меньшевизма» — это когда духовные чада отца Александра Меня пробуют поставить его на пьедестал и сказать: «Вот она, вершина богословской мысли Православия, вот он, идеальный батюшка». О тех его суждениях, с которыми я не могу согласиться, была у меня статья «Александр Мень: потерявшийся миссионер» в книге «Вызов экуменизма». Но если вообще отказаться от книг отца Александра по истории религии, то по этой теме у нас останутся только книги атеистов. Что, атеистов пойдем читать? Вот если и когда будет чем заменить книги отца Александра, я сразу же скажу: «Оставьте их в библиотеке, есть книги, которые научно более выверены, богословски более продуманы, — читайте эти книги». А пока этого нет… В конце концов, если Вы можете читать книги отца Александра, значит, кажется, у Вас на носу очки. И я боюсь, что Ваша биография отягощена упоминанием о высшем образовании. А раз так, то извольте демонстрировать Ваше высшее образование и умение думать, а не просто слепо рабствовать любому печатному тексту.

Я могу порекомендовать своим студентам книгу католика или протестанта, но предупрежу: это протестант, поэтому делайте поправку на ветер — в таких-то и таких-то вопросах, имейте в виду, у него могут быть особые мнения, ненаучные, небиблейские, определяемые его конфессиональной принадлежностью. Вот так же и к книгам отца Алексндра Меня: читайте, но не обещайте соглашаться со всем, что он написал.

Между прочим, точно то же я говорю о своих книгах. Если (давайте договоримся) я Вам сказал одно, а потом Вы по этому вопросу посоветовались с Вашим батюшкой, и он Вам сказал другое, слушайтесь Вашего батюшку, а не меня. Я не Ваш духовник. Ваш духовник — это Ваш лечащий врач, и он лучше знает, что Вам прописать.

— Почему так получается, что как только человек начинает заниматься широкой миссионерской деятельностью, то со стороны некоторых людей внутри Церкви возникает осуждение его трудов? Отец Александр Мень критикуется до сих пор, и вот с недавнего времени Вас тоже некоторые православные начали называть чуть ли не еретиком.

— Моя ситуация все же не тождественна с проблемами вокруг наследия отца Александра Меня. Отца Александра в основном критикуют (другой вопрос — справедливо или нет) за то, что он говорил. Меня же критикуют за то, как я говорю. Некоторым людям не нравится сама манера аргументации, лексика, способ беседы, примеры и так далее.

Общее у меня с отцом Александром — это, пожалуй, убеждение в том, что «зараженность той или иной сферы грехом не может служить поводом для ее отвержения. Напротив, борьба за утверждение Царства Божия должна вестись в средоточии жизни»[1115].

— Какая существует связь между Вашими трудами и миссионерской деятельностью отца Александра Меня?

— Я думаю, довольно традиционная. Вообще, в истории культуры, в самых разных областях и науки, и религии каждое новое поколение начинает свой путь с полемики с предыдущим. Дети осознают себя путем противопоставления отцам, чтобы потом, в старости, понять, что отцы не были такими уж глупыми, как казалось в 16 лет. Но пока моя связь с отцом Александром, скорее, через противопоставление.

Наше главное отличие обусловлено тем, что миссионер, как никто другой, зависит от своей эпохи и своей аудитории. Если монах-молитвенник во все века один и тот же, то миссионер всегда обращен во внешний мир и от него очень многое зависит; поэтому меняются речь, аргументация, подбор тематики. И все это определяется не тем, что хочет дать миссионер, а тем, к кому он обращается.

Время отца Александра Меня ушло, это 70-е годы, когда нужно было преодолевать всеобщий скепсис интеллигенции, показать, что люди веры не такие уж дремучие дикари по разуму. А сейчас ситуация иная: приходится не столько завлекать людей в храм, сколько отталкивать. Чтобы люди понимали, что это — серьезный порог и через него нельзя просто так, как по гололеду, вкатиться на общей волне, без каких-либо изменений в себе, без понимания, где ты и что ты. Поэтому сейчас миссионеру приходится вести себя гораздо более полемично, чем в 70-е годы[1116].

— А какой должна быть современная проповедь? Для всех ли пригодны Ваши своеобразные приемы?

— Я совсем не хотел бы, чтобы люди меня копировали. Для этого нужно пройти мой путь, быть мной. Требование же к проповеди Христовой одно — быть Христовой проповедью. Человек индивидуален, и проповедь индивидуальна. Евангелия тоже отличаются индивидуальностью изложения: у Марка — одно, у Иоанна — другое. Но их объединяет одна вера, один Христос.

А «приемов», я надеюсь, у меня нет. Я вообще не люблю людей куда-то звать. Я боюсь этого. Я никого не зову в Православную Церковь. Наоборот, иногда говорю: «Подумайте, куда вы идете, как вам будет здесь тяжело».

— Но ведь это как будто непедагогично?..

— Ну, это пусть тоталитарная секта «рисует»: «Вот, попадешь к нам, получишь все блага земные и небесные, Христос тебя любит, ты спасен» и так далее. Я должен честно сказать, что быть православным тяжело. И действительно тяжело, со всех точек зрения.

Но если Вы честны перед Богом в своем поиске, то ищите Православия, потому что Православие — это Истина, но не думайте, что Вы здесь комфорт какой-то найдете: душевный, интеллектуальный, человеческий, культурный. Может, все это приложится, не знаю. Но гарантий нет. Скажем так: Голгофа гарантированна, а Фавор — нет.

Впрочем, Вам я признаюсь, что в этой моей позиции есть толика «провокации». Если Вы говорите подростку, что вот это трудно, почти невозможно, то он именно за это и возьмется. А если Вы ему скажете, что это плевое дело, то он действительно так к этому и отнесется. Для молодого человека естественно искать трудностей, приключений на свою голову. Если сказать парнишке: «Иди со мною, и у тебя будет все здорово», — он справедливо сочтет тебя за вербовщика. А вот если сказать: «Наше дело правое, но нам будет тяжело и нас ждет поражение, но мы еще выиграем пару сражений», — то, мне кажется, на такой призыв откликнется только настоящая душа.

— Вот теперь видно, что Вы рассуждаете как педагог.

— Дело не в педагогике, а в честности. Я просто знаю, что нельзя зазывать в Церковь, заманивать. Я очень боюсь, что проповедь может превратиться в идеологическую пропаганду. Чтобы этого вырождения не произошло, нужно понимать, что обращает людей Господь, а не ты лично. И нужно быть готовым к поражению.

— Каково Ваше отношение к духовным учебным заведениям для мирян?

— Я за то, чтобы как можно больше людей получали богословское образование. Правда, при виде студентов-богословов у меня все чаще возникает тревога: «Что и как они расскажут о Православии?». Как ревнуют любимую женщину, так я ревную Православие. Знаете, бывают у людей любимые стихотворения, и тебя коробит, когда кто-то в твоем присутствии твое любимое стихотворение читает: «Но оно же не так звучит!». Вот так же мне бывает больно, когда я вижу, как мое любимое Православие превращают во что-то безумно скучное или полицейское.

— Какое место в жизни молодого христианина занимает аскетика?

— А вы думаете, что аскетика — для старцев? Как раз молодому человеку аскетика нужна больше, чем старику.

— А есть какие-то особенности в современной аскетике?

Мне всегда странно видеть книжки с названием «Грех и покаяние последних времен». В этом я вижу какое-то позёрство. Чем наше время в духовном смысле отличается от предыдущего? Ведь Православие обращается к той глубине человека, которая не имеет отношения ко времени и к культурам. Мы все грешим одинаково. Люди не научились грешить иначе, чем в I или X веке. Даже интернет-грехи не исключение. В XVI веке Интернета не было, а «порносайты» были. Подростками всех веков правят гормоны. И если парень сексуально озабочен, что он делал в XVI веке? Матрицу его поведения описал Николай Гумилев:

Как мальчик, игры позабыв свои, Порой следит за девичьим купаньем. И, ничего не зная о любви, Всё ж мучится таинственным желаньем.

Пацаны знали, когда и в какую баню пошли девки, и занимали наблюдательную позицию за ближайшим сугробом. В этом смысле ничего не меняется.

Когда говорят, что мы в особые времена живем, это некая форма оправдания. И у человека, который считает, что грешит иначе, чем другие, это уже тонкая форма гордыни — я хоть в чем-то, да другой.

— Отец Андрей, как, на Ваш взгляд, правильно говорить с человеком о грехе и добродетели? Безусловно, лучше учить жизненным примером, но бывает, что человек маловерующий начинает изливать тебе душу. Как говорить о грехе, чтобы не звучать ханжой? Чтобы окружающие не относились к православному так, что, мол, у Васи одни 10 заповедей на уме.

— Во-первых, надо знать, с каким человеком можно о грехе говорить, с каким — нет. Если человек первым ставит этот вопрос, тяготится своим грехом — тогда можно, а если человек счастлив в состоянии греха, опьянен грехами и страстями, то приводить его в чувство проповедью — все равно, что пьяному рассказывать о высшей математике. Вместе с тем радость от греха проходит, приходит иное отношение…

Во-вторых, важно иметь в виду различие в понимании слова «грех» в среде церковной и нецерковной. Был такой замечательный случай: в Прощеное воскресенье священник выходит на амвон и говорит: «Братья и сестры, накануне Великого поста мы должны простить друг друга. Простите и вы меня, я тоже грешен, помолитесь обо мне».

Через некоторое время священник замечает, что на приходе вокруг него образуется пустыня. Он начинает интересоваться, в чем дело, почему люди стали его сторониться. Одна прихожанка говорит:

— Батюшка, оказывается, у вас любовница есть!

— Какая, откуда, с чего вы взяли?

— Да уж нет, не отпирайтесь теперь, сами признались ведь!

— Когда это я признался?

— Да вот сами в Прощеное воскресенье вышли и сказали: «Простите, я тоже грешен».

Для людей малоцерковных слово «грех» нередко связано исключительно с миром плотских отношений: даже супружеское общение на их взгляд, по мнению Церкви, является грехом. Для православного человека понятие греха намного шире, чем нарушение заповедей целомудрия, а для некоторых людей это оказывается новостью — узнать, что грех в их жизни присутствует. До этого времени они по-другому квалифицировали ту или иную особенность своего характера[1117].

Мне очень нравится квалификация грехов в древнеегипетской «Книге мертвых». Там на суде богов человек должен был для оправдания себя клятвенно заверить богов, что грехов он не совершал. В этой книге приводится список грехов и есть среди них такой: «Я не просыпался по утрам с мыслью о том, как дать больше работы моим рабам». Я думаю, что сегодня на рабочих столах многих боссов имеет смысл поставить такую табличку, своего рода исповедание. В этой книге упоминается и грех безразличия, грехнеобразованности, между прочим, грех бескнижности: человек не дает труда своим мозгам, не тренирует их.

На мой взгляд, грехом является неуважение к русскому языку, особенно для христианина: если ты не владеешь всеми дивными богатствами русского языка, высоколитературного, поэтичного, то это проявление нецеломудрия. Господь дал тебе слово, и нужно этим даром владеть. Самый трудный для дрессировки орган в нашем теле — это язык. И тем более им нужно владеть: не с точки зрения того даже, чтобы чего-то не говорить, но с точки зрения того, что если ты начал что-то говорить, то будь добр, потрудись, найди адекватные слова, чтобы выразить то, что ты хотел, чтобы не быть непонятым, и чтобы то, чем ты хотел кого-то порадовать, не обернулось бы в конце травмой для человека.

Мир грехов очень разнообразен, и здесь не может быть универсальной инструкции, как и о каком грехе с кем разговаривать. Слава Богу, что таких пособий у нас нет.

— Часто в православной литературе рассказ о грехе соединяется с рассказом

0 жизненных его последствиях, допустим, сделаешь аборт — больше не родишь, изменишь мужу — может потом ребенок болеть. Насколько это правильно: в том случае, когда понятие «грех — не грех» человеку не важно, имеет ли смысл приводить какие-то еще аргументы, чтобы оградить его от и вправду печальных последствий?

— Можно и так. Это не угроза, а реальность — печальная и страшная. Другое дело, что качество такого рода причинно-следственных цепочек должно быть проверено. Я знаю немало церковных изданий, которые с радостью хватаются за совершенно оккультные погремушки, псевдонаучные мифы типа телегонии, дескать, если женщина когда-то имела связь с негром, то потом все равно родит негритенка даже в браке с белым мужчиной через 20 лет. Это антинаучные сказки. И именно потому, что они антинаучные, — они антицерковные. Не надо позорить Церковь сродством с такого рода мифами.

И главное — важно помнить, почему Церковь борется с грехом. Не ради повышения рождаемости, укрепления семьи или содержания неимущей страны. Не ради этого существует Церковь, не ради этого она призывает воздержаться от греха. А ради того, чтобы жизнь людей была более радостной, чтобы человек мог всегда прикасаться к небу и кусочек этого неба пускать в свое сердце почаще. Для этого мы живем, и это оправдывает смысл нашей жизни.

— Культура — союзник или противник христианства?

— Это все равно, что спрашивать: типография — союзник или противник христианства? Зависит от того, в чьих руках печатные станки. Мне дороги слова святого XIX века Феофана Затворника, который сказал: «науки нет, а есть научники, которые вертят наукой как хотят»[1118]. То же самое можно сказать и о культуре. Она очень разнообразна, особенно в наше время, когда нет границ ни межгосударственных, ни даже межэпохальных. В одной только Москве люди и древней магией занимаются, и высшей математикой, практикуют культы Карибского моря и читают Достоевского… Культура очень разнолика, и дать ей какую-то общую оценку нельзя.

— То, что в той же Москве стало больше увеселительных заведений и возможности для самого разнообразного досуга, как повлияло на духовное развитие людей?

— Надо было бы быть аутистом, живущим в совершенно виртуальном мире, для того, чтобы считать, что из советского атеистического общества можно было бы сразу же, колоннами, повернуть к христианским ценностям. Просто все мы должны учиться жить в дисперсном обществе. Вопрос не в том, что строится что-то помимо храмов, в том числе и антихрамы типа казино. Вопрос в другом — что поддерживает государство? В частности федеральные средства массовой информации.

Одна из самых непонятных вещей в мире российского телевидения в последние пятнадцать лет — это обилие различных халяв. С одной стороны, самые модные политологи начала 90-х годов писали о том, что нам в России будет сложно строить капитализм, потому что в России нет трудовой этики, сильны традиции советского патернализма (надежды на помощь государства), а православие не совсем похоже на протестантизм. С другой стороны, шла массированная пропаганда халявы — «поля чудес» и прочие игры в миллионеров. А это вещь, которая на самом деле разрушает трудовую этику! И плюс рекламные сериалы типа «Бригады», чей месседж был вполне однозначен: лучший способ красиво прожечь свою жизнь — это вступить хоть в какую-нибудь бандочку. При этом сценарий был симпатичный, актеры хорошие. Я думаю, на совести этого сериала не одна сотня загубленных жизней.

Советское телевидение изначально строилось так, чтобы тащить своего зрителя вверх. Оно ставило задачу чему-то научить и приподнять планочку того, кто скучает перед телеэкраном. Телевидение последних пятнадцати лет наоборот работает в сторону занижения, примитивизации. Одноклеточное ТВ породило тех одноклеточных «россиян», которые нимало не стесняясь ни Бога, ни совести, ни телекамер, продолжали отплясывать в Таиланде после цунами, которое на их глазах унесло десятки тысяч жизней…

Меня не шокирует то, что есть казино или кабаре, меня шокирует то, что в пространстве федерального телеэфира жанр казино и кабаре получает 80 процентов времени.

— Золотой телец во всем виноват?

— Это было бы слишком легким объяснением. Тут, несомненно, не обошлось без презрения к народу со стороны тех, кто владеет телеканалами. Пипл, мол, хавает…

— Очень многие говорят, что передача «Аншлаг» — это чудовищно, но регулярная трансляция «шедевра» не прекращается.

— Эта ситуация, в частности, заставила меня накануне нежданно растянутых новогодних каникул поставить спутниковую тарелку, чтобы иметь возможность обойтись без рекламы, попсы и рассказов о жизни Владимира Владимировича. За эту свободу я готов платить 20 долларов в месяц.

— Что смотрите, если не секрет?

— В основном научно-популярные программы по каналу «Discovery». История, хроника, археология, жизнь животных… Все-таки жизнь бегемотов интереснее, чем жизнь депутатов.

— Но вы сами частый гость различных телепередач, а в некоторых из них участвуют такие персонажи, что нужные и правильные слова, которые вы говорите, теряются в таком «обрамлении»…

— Моя цель — напоминать людям, что существует иная перспектива… Аудитория, которая смотрит эти передачи, удивительно разнообразная. Безусловно, одно дело — формат авторской программы или лекции. Тогда у тебя есть шанс на то, что аудиторию ты сможешь консолидировать и передать людям свою позицию, хотя бы логику ее объяснить… Когда же идет клиповая передача, где на разъяснение своей позиции дается не более полутора минут, то можно только что-то задекларировать, почти не аргументируя, понимая, что ты можешь только помочь кому-то из зрителей «ословесить» ту интуицию, которая у него уже раньше была. Не переубедить, но доубедить. А иногда бывает задача развеять обаяние ведущего или оппонента, показать, что его позиция отнюдь не является общечеловеческой и неизбежно-логичной, что можно не быть сумасшедшим или маргиналом и при этом видеть ситуацию иначе.

— Вы часто цитируете Марину Цветаеву и других поэтов. Это просто когда-то прочтенное и запомненное, или вы и сейчас возвращаетесь к поэзии, перечитываете ее?

— Прежде всего это парадоксы юношеской памяти. То, что когда-то полюбилось и запомнилось, навсегда остается. Так что я легко цитирую прочитанное 20 лет назад и не помню вчерашней газеты. Цветаеву я держу в своем рабочем кабинете с надеждой время от времени к ней обращаться, но это бывает гораздо реже, чем мне хотелось бы. Впрочем, мне интересно попробовать «подсадить» на Цветаеву нынешних семинаристов.

— Это имеет смысл?

— Имеет. Дело в том, что по мере того как я неформально сближаюсь с семинаристами (даже не на лекциях, а когда беру их с собой в поездки), я вижу: то, что могло бы показаться недостатком одного мальчика, — это порок системы…

Знаете, как звучит гимн семинаристов? «Я люблю тебя, жизнь, но не знаю, что это такое». Это незнание распространяется и на мир университетской культуры. Молодежная культура — это не только рок-культура. Молодежная культура — это и культура университетского общения, студенческой жизни. И то, что наши семинарии исключены из университетов — это не есть хорошо с миссиологической точки зрения.

Например, наши бурсаки абсолютно не знакомы с бардовской культурой. Есть такие вещи, которыми нельзя не переболеть в детстве — например, песнями у костра. Но семинаристы не могут даже подпеть — «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»! Вроде бы это уже почти попса, но они и этого не знают, а значит и не узнают. А ведь чтобы быть понятным и «своим», надо нечто узнавать с полуслова. Бывают ситуации, когда тебе дают пас — а ты не понимаешь, что это пас, не понимаешь, что это цитата и откуда она, что осталось за ее обрывом. Певучая поэзия Мищуков и Никитиных, Визбора и Суханова, Высоцкого и Галича незнакома семинаристам.

Тем более не понимают они (точнее, те, кто пришел в семинарии не с университетской скамьи) слова Бродского и Ахматовой… У большинства из них вообще нет вкуса к поэзии, они не чувствуют ее. Отсюда — постоянное недоумение, путаница богослужебнопоэтических и догматических текстов. Крест — это личность или нет? (Ведь мы же молимся: «Радуйся, животворящий Кресте Господень!») А с другой стороны, они не в состоянии отличать, где православная поэзия, а где «православизм», рифмованное «комиссарство», занудство, стон про купола и монастыри… Увы, на весьма многие кассеты нынешних «православных бардов» стоило бы наклеить предупреждение: «О Христе немало песен сложено. Я слажаю вам еще одну…».

— Церковные люди говорят, что поэзия — это грех…

— Ну, я остолбенел… Как это поэзия враждебна христианину? Начнем с того, что Библия — это величайший поэтический памятник. И в Библии, в Ветхом Завете есть немалое количество поэтических, по самым высоким меркам, страниц: и ритмическая проза, и стихи. В русском переводе это плохо чувствуется, а в еврейском оригинале хорошо заметно. У меня дома есть издание, где разными шрифтами подчеркивается — где обычная проза, а где начинается ритмическая. И псалмы, в конце концов, тоже сборник поэзии. Я уж не представляю, что придется сказать, какую анафему Григорию Богослову за его стихи, Симеону Новому Богослову за его гимны да и вообще всем творцам церковных песнопений.

И мирская поэзия — это прекрасно. Человек пришел в этот мир, чтобы возделывать Сад эдемский, овладеть теми потенциями, которые у него есть. И один из величайших даров, которые Господь дал человеку — это дар слова. И конечно же, человек, христианин должен владеть словом. Я думаю, что владение словом — это одна из форм целомудрия. Овладей языком, тогда сможешь владеть и своим телом. И священник должен потрудиться овладеть словом как важнейшим профессиональным инструментом своей деятельности. Любовь к поэзии просто необходима священнику. Потому что если батюшка не может понимать предельно образной и ярко выраженной чужой боли, сконцентрированной в стихах — как он сможет чувствовать боль человека, который не сможет так же образно, емко и красиво рассказать ему о своей боли в реальной жизненной ситуации?

— А где поэзия, да еще и православная?

— Православной поэзии больше у Шевчука, чем в этих вот стерильно-каноничных песнях матушек и батюшек.

В шевчуковской песне «Гром» есть дивная строчка, за которую он получил бы выговор духовной цензуры XIX века: «Посмотри, как носится святая и смешная детвора». Цензор филаретовской эпохи пояснил бы ему, что нельзя ставить рядом слова святой и смешной, поскольку святой не может быть смешным…

Поэзия это не просто ритмически построенные фразы с зарифмованными окончаниями. Поэзия — это когда ты умеешь заставить привычное слово звучать совершенно иначе… Поэзия — это то, от чего с вещей и слов, с жизни и смерти срывается и падает привычная осклизлая окалина…

Словами это не объяснить. Но можно дать попробовать. Хотите конкурс? Прочитайте стихотворение и попробуйте догадаться, кто его написал:

Тихо плывут паутинные нити. Солнце горит на оконном стекле. Что-то я делал не так, извините! Жил я впервые на этой земле. Я ее только сейчас понимаю, К ней припадаю и ею клянусь, И по-другому прожить обещаю, Если вернусь. Но ведь я не вернусь…

— То есть Вы ставите перед собой задачу познакомить будущих священников с культурным наследием?

— Среди многих других моих задач есть и такая. Ее можно сформулировать более жестко и страшно: я пробую немножко «расцерковить» хотя бы некоторых семинаристов (не всех, конечно). Не в смысле отучить их молиться или отбить у них охоту к чтению Отцов. А в смысле — предложить им высунуть нос за границы «поповки». Чтобы они в минуты, свободные от молитв и богословских занятий, не сплетничали между собой о поповской жизни и о семинарских преподавателях, а обсуждали бы проблемы вроде бы зацерковной культурной, общественной, научной жизни. Но обсуждали бы не на уровне кухонных сплетен, а на уровне более-менее серьезном.

И еще — семинаристы должны быть разными. Некоторых малолетних схимников для их же будущего духовного здравия нужно немного «расцерковить», очеловечить, научить их улыбаться, радоваться простым вещам.

В монастыре американского иеромонаха Серафима (Роуза) один послушник вывел из читаемых им духовных книг, что монахи — люди серьезные и смеяться им не пристало. Вести себя он старался соответственно. В трапезной, когда настоятель (отец Герман) рассказывал забавные случаи, он сидел, потупясь, на лице не появлялось и тени улыбки. Его спросили, в чем дело, и он ответил: «Духовной жизни такое не подобает! Здесь монастырь!». Увы, созданная им для себя неулыбчивая «духовность» оказалась для него непосильным бременем. В конце концов он сломался, оставил монастырь, а потом и христианство[1119].

А уже в наши дни в одном из московских монастырей наместник заметил, что у молодых и не в меру ревностных послушников появляются признаки духовного нездоровья: они всё обращались к нему за благословением на чтение литературы о стяжании непрерывной молитвы (исихазму)… Когда в очередной раз послушники попросили у него инструкцию по созерцанию нетварного света, отец наместник вспомнил, что на днях его прихожанка-художница принесла ему книгу, изданную в сопровождении еерисунков. Книга была про Винни-Пуха. Вот ее-то отец архимандрит взял со своего стола и обязал юных мистиков ее читать. На их недоуменный вопрос — до каких пор им ее изучать, последовал ответ: «До охоты на Слонопотама! Этого вполне хватит»… Через несколько дней ребята стали такими, какими и подобает быть в их возрасте, сбросив с себя маску преждевременного «старчества»[1120].

Вообще прежде чем обожиться, надо попробовать очеловечиться. В попытке перепрыгнуть именно через эту ступеньку священномученик Ириней Лионский (II век) видел грех первых людей: не став еще людьми, хотели стать богами.

Начинать выход из преждевременной стилизации под «бесстрастие» можно с того, чтобы радоваться той самой «святой и смешной детворе». По-человечески, без всяких там цитат из Игнатия (Брянчанинова), без оглядки на святые прецеденты (они есть, но не всякий семинарист достаточно богословски эрудирован, чтобы их помнить). Не могу поверить, чтобы Христос не улыбался и не смеялся, когда брал на руки малышей!

А еще одна радость — это радость узнавания эха Евангелия в светской культуре. У семинариста ведь есть преимущество: он знает оригинал, поэтому может понять, на что намекает Толкиен, а на что — «Матрица»…

— Да ведь семинаристы, как правило, не читают Толкиена.

— Так вот в том-то и проблема, что семинаристы не пользуются своим преимуществом. Это неправильно. У светских студентов нет знания библейского первоисточника, и потому русские толкинисты не понимают, что Толкиен написал христианскую книгу. Они не чувствуют аллюзий. Семинарист может это почувствовать — но он не читает Толкиена. Поэтому моя задача, как ни ужасно это звучит, вместо Григория Паламы подсунуть ему Толкиена. Если ты хочешь быть миссионером — придется читать и это тоже!

— То есть в первую очередь Вы работаете с будущими миссионерами?

— Да, и я вновь хотел бы пояснить, что я не считаю, что это нужно всем семинаристам. Семинаристы разные — и по своему психологическому складу, и по своему призванию. И их наставники не должны их подгонять под один стандарт, и сами ребята должны осознавать свое своеобразие и понимать, что «попы разные нужны, попы всякие важны».

— Так, выходит, миссионер все время говорит о чем-то светском?

— Нет. Он должен уметь начать разговор со светского сюжета. А затем перейти к своему.

— Нередко видишь священников на светских мероприятиях. Должны ли они участвовать в мирской жизни? Смотришь, Иван Охлобыстин уже священником стал…

— Прекрасно! Церковь многолика и многообразна. Она — живой организм, и в нем должны быть и вот такие «пограничники», как я, и монахи-отшельники типа старца Анатолия из фильма «Остров». И это ошибка, если вы скажите: «Мне понравился отец Анатолий, значит, все батюшки должны быть как он». Это будет кошмар, а не Церковь. Еще больший кошмар, если все батюшки станут как Кураев. Слава Богу, что наша Церковь достаточно здорова для того, чтобы терпеть существование таких маргиналов как Охлобыстин или Кураев.

Вот недавно Охлобыстин поделился со мной своей мечтой: «Я мечтаю снять ролик». Сюжет такой. Едет хорошая машина, но не «Мерседес», а посерьезнее… Вспомнил — «Ламборджини». Резко и красиво тормозит. Дым из под колес. Рука открывает дверь — в кадре белые манжеты, на запястье виден хороший «Ролекс», на пальце — перстенек со вкусом и с бриллиантом. Из пассажирской дверки выходит дива такая дивная, что Памела Андерсон просто отдыхает. Повязывает бандану. Берутся за руки… И идут в православный храм.

Примечания:

1

Принято говорить об апостольстве (апостолате) мирян; имеется в виду не то, что все крещёные в Православие обязаны быть катехизаторами, а то, что всякий православный должен жизнью своей свидетельствовать истину и красоту своей веры.

9

1 Либаний. Послание 731. Цит. по: Вишняков А. Император Юлиан Отступник и литературная полемика с ним св. Кирилла, архиепископа Александрийского. Симбирск, 1908. С. 121.

10

2 Филарет, митрополит Московский и Коломенский. Собрание мнений и отзывов. Т.5.4.1. M., 1887. С. 48.

11

«Последователи Василида празднуют также и день крещения Христа Иисуса, проводя ночь накануне его за чтением. Они говорят, что крещение Господа последовало на 15-м году царствования Тиберия Цезаря в 15-й день месяца Туби. Иные же утверждают, что это случилось в 11 — й день указанного месяца. Некоторые из тех, кто тщательно исследует малейшие подробности страданий нашего Господа, утверждают, что это случилось на 16-м году царствования Тиберия Цезаря, в 25-й день месяца Фаменофа; другие же — в 25-й день месяца Фармуфи; третьи утверждают, что это последовало в 19-й день месяца Фармуфи. Иные же из них говорят, что он родился 24-го или 25-го дня месяца Фармуфи» (Климент Александрийский. Стром. 121).

93

См. Бронзов А. А. Нравственно-безразличное и «дозволенное» // Христианское чтение. СПб., 1897, № 1.С. 121–122.

94

Юлиан. Письмо 41 // Поздняя греческая проза. M., 1960. С. 644–645.

95

Вишняков А. Император Юлиан Отступник. С. 117.

96

См. Втор 5:8-11. — Ред.

97

См. Герье В. Блаженный Августин. M., 2003. С. 260–261.

98

Буассье Г. Падение язычества. С. 136–137.

99

Святитель Григорий Богослов. Слово 4. С. 66.

100

Там же. С. 110–111.

101

Например, по правилам литургию надо служить на красном натуральном вине. Но при святом патриархе Иове Московский собор разрешил для литургии использовать вишневую настойку (см. Архимандрит Макарий (Веретенников). Примеры икономии в истории Русской Церкви // Альфа и Омега. M., 2001. № 30. С. 133).

102

Маркиш М. Струве провозгласил независимость // Радонеж. 2000. № 17–18.

103

Первое послание Ивана Грозного Курбскому // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 11. XVI век. СПб., 2001. С. 29. В оригинале: «Играм же — сходя немощи человечестей. Понеже мног народ в след своего пагубнаго умышления отторгосте, и того ради, — яко же мати детей пущает глумления ради младенчества, и егда же совершени будут, тогда сия отвергнут, или убо от родителей разумом на уншее возведутся, или якоже Израилю Бог попусти, аще и жертвы приносити, токмо Богови, а не бесом, — того ради и аз сие сотворих, сходя к немощи их, точию дабы нас, своих государей, познали, а не вас, изменников. И чим у вас извыкли прохлаждатися?».

104

Богушева Е. Чем бы дитя ни тешилось… M., 2002. С. 62–64.

105

Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. Т. 1. С. 115.

106

При этом Мороз-Велес считался богом мудрости, творческих сил, и он особо отвечал за связь временного земного мира с миром вечным, потусторонним. Индоевропейская основа однокоренных слов мерзнуть и мороз (merg-, morg-) связана с понятием изнурения, уничтожения; в русском: мор, морить, мертвый (см. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. M., 1994. Т. 1. С. 524). От этого корня образуется и наименование древнеславянской богини зимы и смерти — Мораны (Протоиерей Григорий Дьяченко. Полный церковно-славянский словарь. M., 1993. С. 1047). «Убивая, переводя из этого мира в иной, Мороз являет силу своего чудотворения, зримо сохраняя тела, словно бы для чаемого уже христианами будущего воскресения… Сказка о двух Морозах, Красном и Синем Носе, уже с подспудным христианским переосмыслением язычест ва представляет Мороз как стихию одушевленную, недобрую по отношению к людям, но способную повредить только грешникам. Такое нравственно осмысленное ограничение возможностей Мороза соотносится с христианским представлением о действиях нечистой силы, попускаемой Богом в наказание грешникам» (МоторинА. От язычества к Православию. Образ Мороза в русской словесности // Всерусский собор. СПб., 2003. № 3. С. 327–328).

107

http://www.sedmitza.ru/index.html?did=818&did=20112 «Его Святейшество ответил на вопросы корреспондентов средств массовой информации». 30.12.2004

108

Вогушева Е. Чем бы дитя ни тешилось… М. 2002. С. 77.

109

Ср. Мф 18:3.—Ред.

110

Цит. по: Диесперов А. Блаженный Иероним и его век. M., 2002. С. 25–26.

111

См. Житие Антония Великого // Преподобный Симеон Метафраст. Книга, называемая Раем. M., 2006. С. 558–559.

112

Древнерусские книжники также считали кентавров людьми, а отнюдь не бесами: «Люди Попадеси живут над морем окияном, главы у них человечи, а руки и ноги как конски ноги и ходят они на четырех ногах. Люди завоми Потомия ходят на руках и ногах, брады у них долги, половина человека, другая конь. А у жен их власов на головах нет, а живут в воде» (Попов A. H. Обзор хронографов русской редакции. M., 1869. Вып. 2. С. 98).

938

Это эскиз возможного будущего учебного пособия по миссиологии для наших семинарий. Поскольку иного учебника по этому предмету не существует, я тороплюсь дать хоть что-то, чтобы облегчить моим студентам в Московской Духовной Семинарии знакомство с темой и, конечно, сдачу экзамена. Поэтому здесь будет много не-моих текстов. Это своего рода антология. При возможности

939

«Я молил, я выпрашивал знака небес. Слал небесам мольбы — ответа нет. Небеса не знают даже моего имени. Я вопрошал себя ежечасно, что я в глазах Господа? Теперь я знаю: ничто. Бог меня не видит, Бог меня не слышит, Бог меня не знает. Ты видишь пустоту над головой: то Бог. Ты видишь щель

940

Митрополит Антоний Сурожский. О миссионерстве И Церковь и время. M., 2004. № 2 (27). С. 89

941

Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Иоанна 72:4 // Творения. Т. 8. Кн. 2. С. 485–486

942

Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на 1 Тим 10:3 // Творения. Т. 11. Кн. 2. С. 687–688

943

Цит. по: Успенский Ф. И. Очерки по истории византийской образованности. M., 2001. С. 62

944

Послание 17 К Иоанну спафарию H Преподобный Феодор Студит. Послания. M., 2003. Ч. 2. С. 54. Но тут стоит заметить, что младенчик, в восприемники которому была дана икона, все же не дожил и до года

945

См. Оболенский Д. Византийское содружество наций. M., 1998. С. 280 и Иванов С. А. Византийское миссионерство. M., 2003. С. 289. со ссылкой на: Никифор Григора. Византийская история. 36,41

946

Митрополит Нестор. Моя Камчатка // Божией милостию архиерей Русской Церкви. Три жизни митрополита Нестора Камчатского. M., 2002. С. 355–356

947

главу «В поисках золотого века».

948

Митрополит Антоний Сурожский. О миссионерстве // Церковь и время. M., 2004. № 2 (27). С. 85.

949

«Один брат, приняв иноческий образ, тотчас заключился в келии, говоря: я отшельник. Старцы, услышав о том, пришли, вывели его, и заставили обходить келии монахов, приносить раскаяние и говорить: простите меня! я не отшельник, но монах новоначальный. И сказали старцы: если увидишь юношу по своей воле восходящего на небо, удержи его за ногу, и сбрось его оттуда: ибо ему это полезно» (Древний Патерик. 8,159).

950

ГарнакА. Миссионерская проповедь и распространение христианства в первые три века. СПб., 2007. С. 56, 258–259.

951

Зелинский В. Приходящие в Церковь. Париж, 1983. С. 120–121

952

Розанов В. В. Личность отца Иоанна Кронштадтского // Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Литературные очерки. M., 1996. С. 533.

953

Цит.: Henri de Lubac. Paradoxes. Paris, 1959. P. 21.

954

"Пройдя проселками Средней России, начинаешь понимать, в чем ключ умиротворяющего русского пейзажа. Он — в церквах. Взбежавшие на пригорки, взошедшие на холмы, царевнами и белыми и красными вышедшие к широким рекам, колокольнями стройными, точеными, резными поднявшиеся над соломенной и тесовой повседневностью — они издалека-издалека кивают друг другу. Они из сел разобщенных, друг другу невидимых, поднимаются к единому небу. И где бы ты в поле, в лесах ни брел, вдали от всякого жилья — никогда ты не один: поверх лесной стены, стогов наметанных и самой земной округлости всегда манит тебя маковка колоколенки то из Борок Ловецких, то из Любичей, то из Гавриловского… И всегда люди были корыстны, и часто недобры. Но раздавался звон вечерний, плыл над селом, над полем, над лесом. Напоминал он, что покинуть надо мелкие земные дела, отдать час и отдать мысли — вечности. Этот звон, сохранившийся нам теперь в одном только старом напеве, поднимал людей от того, чтоб опуститься на четыре ноги. В эти камни, в колоколенки эти, наши предки вложили все свое лучшее, все свое понимание жизни. Ковыряй, Витька, долбай, не жалей! Кино будет в шесть, танцы в восемь…"(СолженицынА. И. Крохотки // Избранная проза. Рассказы. Раковый корпус. M., 1990. С. 148).

955

Зелинский В. Приходящие в Церковь. С. 27.

956

Святитель Василий Великий. Творения. СПб., 1911. Т. 1. С. 632.

957

Архимандрит Макарий (Глухарев). Мысли о способах к успешнейшему распространению христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе, 3 // Нестеров С. В. Словом и житием наставляя: Жизнь и труды преподобного Макария Алтайского. M., 2005. С. 235.

958

Архимандрит Макарий (Глухарев). Мысли о способах к успешнейшему распространению христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе, 35 //Нестеров С. В. Словом и житием наставляя: Жизнь и труды преподобного Макария Алтайского. M., 2005. С. 370.

959

Патриарх Алексий. Войдите в радость Господа своего. С. 59.

960

«Для него (Кураева) — Церковь, это сообщество интеллектуалов. Я даже читал в его брошюрке, что надо бы ко Причастию не допускать тех, кто не знает что вообще происходит на Литургии. Каково? Да я вообще — в первый раз подошёл пьяным! Иеромонах только и выдохнул — "О Господи!", но причастил!» (Сергей Гришин. Сообщение от 29 мая 2006, форум «Верность» [http://www.vernost.ru/ phpBB/viewtopic.php?t=405&postdays=0&postorder=asc&start=15]).

961

Почти смешно, что титул архиепископа Кесарии Каппадокийской (то есть кафедры святителя Василия Великого) носит ныне… румынский патриарх.

962

Святитель Григорий Богослов. О себе самом и о епископах // Церковь и время. M., 2003. № 1 (22). С. 135.

963

«Как известно, во второй главе послания к Галатам находится описание ссоры апостолов Петра и Павла из-за того, что первый требовал соблюдения иудейского закона между прочим и от уверовавших язычников. Павел уличил старшего апостола в лицемерии, так как и сам Петр часто не соблюдал этого закона. Поставленный в необходимость толковать данное место и в то же время желая придать менее соблазнительный вид всему происшествию, Иероним объяснил спор апостолов заранее условленной и затем нарочно разыгранной сценой в поучение язычников и иудеев. Согласие апостолов было спасено, но зато пострадала искренность их поступков. Нравственно более чуткий Августин тотчас заметил всю неуместность подобного объяснения и написал Иерониму чистосердечно и мягко свое возражение. Письмо, к несчастию, не дошло по назначению, между тем списки с него быстро распространились по многим местам и попали, наконец, кружным путем в руки самого Иеронима. Это заставило последнего предполагать, что Августин делает нападение на него без предупреждения, и он только после нескольких разъяснительных и извиняющихся посланий Августина внутренне примирился с ним (хотя в спорном вопросе продолжал настаивать на своей точке зрения)» (ДиесперовА. Блаженный Иероним и его век. M., 2002. С. 77–78).

964

Некто «Дмитрий Кармапенко» 21 марта 2007 года на буддистском форуме высказал предположение о Кураеве — «Может, это инкарнация какого-нибудь миссионера? Вроде святителя Николая Японского. Но тот только приватно буддизм чернил, а на публике вёл себя более чем пристойно, дзенские монахи его даже на алтарь усаживали в знак уважения. Наверно, Кураев в одной из прошлых жизней был японским православным неофитом, обращенным из буддизма в христианство. Причём из буддизма Шингон, судя по его особой ненависти к Ваджраяне. Тогда многое понятно…» [http://board.buddhist.ru/showthread.php?t=8793&page=6].

965

Наставление священнику, назначаемому для обращения иноверных и руководствования обращенных в христианскую веру // Избранные труды святителя Иннокентия, митрополита Московского, апостола Сибири и Америки. M., 1997.

966

Архимандрит Макарий (Глухарев). Мысли о способах к успешному распространению христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе. M., 1894. Переиздание: Нестеров С. В. Словом и житием наставляя: Жизнь и труды преподобного Макария Алтайского. M., 2005.

967

Архимандрит Макарий (Глухарев). Мысли о способах к успешнейшему распространению христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе, 16 // Нестеров С. В. Словом и житием наставляя: Жизнь и труды преподобного Макария Алтайского. M., 2005. С. 256–339.

968

Иванов С. А. Византийское миссионерство. M., 2003. С. 87–88.

969

Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. СПб., 1890. Т. 7. № 2394 (от 18 ноября 1730 г.). С. 188.

970

Цит. по: Протоиерей Иоанн Беляев. Русские миссии на окраинах. СПб., 1900. С. 66–67.

971

Всеподданейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1908–1909 годы. СПб., 1911.

972

Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. СПб., 1911. Т. 10. № 3590 (от 6 октября 1740 г.). С. 434.

973

«Очень трудно установить те формы и приемы, в каких должна выражаться борьба с неверием и иноверием. Опасно устанавливать форму, забыв о духе. Без духа можно установить мертвую форму. Напрасно обращаться к канонам за указанием, какими приемами воздействовать на заблуждающихся. Они не хотят дать ни одного предписания живому духу веры о формах и приемах борьбы» (Тихон, епископ Пензенский. О положении православной Церкви в отношении к старообрядцам, сектантам, инославным и иноверным // Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. M., 2004.4.2. С. 481).

974

«Сколько ни несомненна жизнь души за гробом, но какое состояние определено для нее до всеобщего суда, это оставлено для нас в некотором мраке. Бог не благоволил сообщить нам полного сведения о том. Будем довольны немногим, не внося гаданий и мнений человеческих в число мыслей ума Божия. Опыты из жизни или мнения великих мужей, конечно, заслуживают внимания. Но ни опыты из частной жизни, ни мнения человеческие — не то, что слово Божие. Для того, чтобы не затемнить предмета, безпаснее каждый голос ставить на своем месте и каждый называть своим именем. Это тем более нужно, что иначе иной дерзкий над всем исследованием сделает надпись "грезы", и я подвергну хуле самое слово Божие» (Архиепископ Филарет Черниговский. Православное догматическое богословие. Ч. 2. Параграф 314 и примечание 7).

975

Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея 79:2 // Творения. Т. 7. Кн. 2. С. 795.

976

«Рай можно улучить, а постичь невозможно» (Преподобный Варсонофий Оптинский. Беседы с духовными детьми. СПб., 1991. С. 48).

977

Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея 23:7 // Творения. Т. 7. Кн. 1. С. 271. И: «Должно скорбеть не столько от адских мучений, сколько о лишении небесных благ: ибо это есть тягчайшее из всех наказаний» (Святитель Иоанн Златоуст. К Феодору падшему. 1,12 //Творения. Т. 1. Кн. 1. СПб., 1898. С. 17).

978

Дональд Миллер. Христианский джаз. СПб., 2005. С. 292–293.

979

См. Успенский Ф. Д. Скандинавы-варяги-Русь. M., 2002. Джексон Д. Четыре норвежских конунга на Руси. M., 2000. Петрухин В. Я. Олав Трюггвасон и проблемы русско-византийских отношений в период крещения Руси // Славянский мир между Римом и Константинополем. M., 2004.

980

«Может быть, на этом пути он (протоиерей А. Мень) делал ошибки, но он шел этим путем и вел по нему людей… Да, по-моему много было ошибок…» (Священник Георгий Кочетков. Из проповедей в Свято-Троицкой церкви г. Электроугли. Слово после литургии (после панихиды) // Православная община. M., 1991. №.2. С. 46.

981

Александрова Т.П. Суздальцева Т. В. Русь уходящая. Рассказы митрополита Питирима. СПб., 2007. С. 301–302.

982

Как «приступ» к теме — книга Олега Кириченко «Дворянское благочестие. XVIII век». M., 2002.

983

Например, за то, что православных они за христиан вовсе не считают. Иначе трудно понять такое утверждение баптистского издания: «Среди калмыков христиан 350 человек, среди адыгов 20, коряков — 15, и несколько человек среди хакасов» (Молитва изменяет мир // Свет для народов. M., 2007. № 1.С. 15).

984

Бош Д. Преобразования миссионерства. СПб., 1997. С. 492.

985

См. Мф 22:36–40. — Ред.

986

См. 1 Ин 4:8,16. — Ред.

987

Митрополит Антоний (Храповицкий) позволял себе в похожих случаях говорить и об «импотентах ученой мысли» (Антоний [Храповицкий], епископ Волынский. Третья докладаная записка [8 декабря 1905 года] // Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Ч. 1. M., 2004. С. 728).

988

Как замечательно сказано в пятой книге о Гарри Поттере: «Вам, молодым, не понять, что думают и чувствуют старики. Но старики не имеют права забывать, как видят мир молодые».

989

Речь на торжественном акте по случаю присвоения ученой степени доктора богословия honoris causa Тбилисской Духовной Академии. Печатается по изд.: Церковь и время. 1998. № 1 (4). С. 14.

990

Danielou J. Origene. Paris, 1948. Р. 62.

991

Фотий. Мириобиблион. 26 // Памятники византийский литературы IX–XIV веков. M., 1969. С. 42.

992

Цит. по: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. M., 1992. Кн. 1. С. 22.

993

«Не удержался бы от удовольствия писать непрестанно. Говорят, что и колодцы, если из них черпают, становятся лучшими» (Святитель Василий Великий. Письмо 146 К Евстафию первому врачу // Творения. M., 1911. Т. 3. С. 172). И: «Тот в опасности изменить истине, кто любящим Господа не дает охотно ответов о Боге» (Святитель Василий Великий. Письмо 7 Григорию Богослову // Творения. Т. 3. С. 14)

994

См. Иеромонах Амвросий Оптинский. Собрание писем к мирским особам. Сергиев Посад, 1908. 4.1.С. 8

995

Цит. по: Патриарх Алексий. Войдите в радость Господа своего. С. 61

996

Патриарх Алексий. Войдите в радость Господа своего. С. 75.

997

Гарнак А. Миссионерская проповедь и распространение христианства в первые три века. СПб., 2007. С. 237.

998

Барсуков И. Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский, по его сочинениям, письмам и рассказам современников. M., 1883. С. 12–13.

999

В Деяниях (17,18) греческие философы-атеисты обзывают апостола Павла «суесловом». По-гречески — «спермолог», клеватель зерен. У Аристофана и Аристотеля это слово употребляется для описания птиц-вредителей, клюющих посевы, прежде всего, грачей. В переносном смысле этим словом называли дворников или уличных мальчишек, одним словом, людей, подбирающих обрывки бумаг и мусор, т. е. тряпичников или старьевщиков. Исходя из этого стали называть так пустословов и болтунов, т. е. людей, схватывающих и передающих частички каких-либо знаний. «Суеслов» распространяет различные мысли подобно старьевщику, собирая повсюду разного рода обломки и рванье. Его проповеди действительно походят на рваный мешок (см. Барсов М. Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению Деяний святых апостолов. M., 2006. С. 547 и Джон Cmomm «Портрет проповедника» [http://www.church.kiev.Ua/Librery/htm/Gomiletika/Portret%20propovednika.h

1000

Слова Христа, сохраненные святым Иустином Философом. «Господь наш Иисус Христос сказал: "В чем застану вас, в том и судить вас буду"» (Диалог с Трифоном Иудеем. 47,5).

1001

Неожиданный пример нежданной обиды я встретил в предсмертном интервью великого историка Александра Панченко. «Говорят—"Нечерноземье"! Как же так? Я — питерский. По матери — псковские корни. И я, значит, — "не". Мы на вас смотрим, вы какое-то там "Нечерноземье", вы — нелюди. Нет, это вы — "не-глиноземье", "не-подзол". Как вас еще называть-то?». Пример неожиданно-«иностранной» оценки нашей привычности — в словах Александра Герцена о митрополите Фмиларете:«… Филарет в одной из своих привратных речей, которыми он мешает своим помазанникам входить в Успенский собор» (Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ H Герцен А. И. Сочинения. M., 1886. Т. 2. С. 411).

1002

http://patriarchia.ru/db/print/135542.html.

1003

Текст этого сообщения был по адресу http://www.russian-orthodox-church.org.ru/nr205306.htm, ныне не работающему. Однако, см. http://www.zavet.rU/news/0205/n30-3.htm#01.

1004

http://www.nsk.kp.ru/news/251874/.

1005

Попов И. Святитель Иоанн Златоуст и его враги // Богословский вестник. M., 1907. Декабрь. С. 827.

1006

Кстати, епархиальные съезды стали созываться с 14 мая 1867 г. Тогда вышел указ, согласно которому содержание семинарий перелагалось с казны на местные епархии. Вот для решения финансовых вопросов и было разрешено созывать еп. собрания. См. Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (см. Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви. Сост. М. А. Бабкин. M., 2006. С. 18).

1007

Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Обзор деяний. Вторая сессия. M., 2001. С. 403. При этом ординарный профессор Академии получал в год 3 600 рублей и мог дослужиться до 4 класса чиновничьей иерархии (действительный статский советник) (Тарасова В. А. Высшая духовная школа в России в конце XIX — начале XX века. M., 2005. С. 189–190,184). Впрочем, сами преподаватели считали, что это мало, ибо на оплату прислуги в год уходит целых 500 рублей (Там же. С. 190). И это все же меньше, чем получали профессора в Византии. По закону императора Феодосия Н-го профессор университета считается чиновником и после 20 лет службы уйдя в отставку получает титул комита (графа) первого разряда (см. Буассье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на Западе в IV веке. СПб., 1998. С. 171). Всего в константинопольском университете тогда был 31 профессор.

1008

Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. СПб., 1911. Т. 10. № 3590 (от 6 октября 1740 г.). С. 436.

1009

Ст. 459, 14 [http://george-orden.nm.ru/statut1892s07.html].

1010

Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. СПб., 1890. Т. 7. № 2497 (от 20 октября 1731 г.). С. 376.

1011

Позже он под тем же предлогом просил еще и права служить с панагией и ставропигией для своего монастыря — то есть независимости от местного, Астраханского епископа. Но в этом ему было отказано (Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. Т. 7. СПб., 1890. № 2514 (от 8 декабря 1730 г.). С. 398).

1012

Святитель Иоанн Златоуст. Беседы о покаянии. 7,6. С. 371.

1013

Говорю это, памятуя, конечно, важный контрапункт, внесенный святителем Григорием Богословом. Святитель Григорий в «Слове о любви к ближним» говорит о теле и его нуждах высокие слова — чтобы предупредить всплески аскетической мизантропии (мол, зачем заботиться о телесных нуждах ближнего, если благополучие души важнее благополучия тела; я лучше помолюсь о нем, чем дам ему материальное вспомоществование): «Должен сказать вам, братия, — увещает святитель Григорий, — что мы обязаны заботиться о теле, сем сроднике и сослужителе души (ибо хотя я и винил его, как врага, за то, что терплю от него, но я же и люблю его, как друга, ради Того, Кто соединил меня с ним), и притом — заботиться о теле наших ближних не менее, как и каждый о собственном… Это тело, когда хорошо ему, поднимает войну, а когда воюю против него, ввергает в скорбь. Его я и люблю как сослужителя, от него же и отвращаюсь как от врага; бегу от него, как от уз, и почитаю его, как сонаследника. Решусь ли истомить его? Но тогда некого мне будет употребить в сотрудники в добрых делах; а я знаю, для чего приведен я в бытие, знаю, что мне должно восходить к Богу посредством дел. Стану ли щадить его как сотрудника? Но тогда не знаю, как избежать его мятежнических нападений, и боюсь, как бы не отпасть мне от Бога, отягчившись оковами, коими влекут меня к земле или удерживают на ней. Это ласковый враг и коварный друг\ Чего боюсь, того держусь, и что люблю, того страшусь. Что за премудрость скрывается во мне и что за великая тайна!.. Чтобы мы знали, что мы вместе и весьма велики и весьма низки, земны и небесны, временны и бессмертны, наследники света и наследники тьмы, смотря по тому, на какую сторону преклоним себя» (Святитель Григорий Богослов. Слово 14.0 любви к ближним // Творения. СПб., б. г. Т. 1. С. 208–209).

1014

См. 1 Kop 1:23. —Ред.

1015

Архимандрит Макарий (Глухарев). Мысли о способах к успешнейшему распространению христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе, 33 H Нестеров С. В. Словом и житием наставляя: Жизнь и труды преподобного Макария Алтайского. M., 2005. С. 357.

1016

Разговор в учительской: «Можно ли с детьми завести разговор о сексе? — Да, конечно, Вы узнаете много нового!».

1017

Цит. по: Голубинский Е. История канонизации святых в Русской Церкви. M., 1903. С. 293. В «Житии святителя Григория Турского» (глава 16), например, поражает сообщение о том, что на груди он носил медальон «с мощами блаженной Марии Девы» (Vita Patrum. Житие Отцов. Святитель Григорий Турский. Отец Серафим Роуз. M., 2005. С. 53).

1018

Бердяев И. А. Истина Православия // Вестник Русского западно-европейского патриаршего экзархата. Париж, 1952. № 11. С. 6.

1019

Цит. по: СтамулисИ. Православное богословие миссии сегодня. M., 2003. С. 57.

1020

Добротолюбие. M., 1900. Т. 5. С. 202.

1021

Преподобных отцов Варсануфия Великого и Иоанна руководство к духовной жизни. С. 438.

1022

Вообще при чтении буддистских джатак поражает несоразмерность наград и наказаний. «Тогда Ананда обратился к Победоносному с такими словами: "Что за греховный поступок совершил этот монах, если родился в облике обезьяны?" И Победоносный рассказал Ананде следующее. В давние времена, когда в мир явился будда Кашьяпа, один молодой, недавно обращенный монах увидал, как другой монах перепрыгнул через канаву. — Ты проворен, словно обезьяна, — сказал ему молодой монах. — А знаешь ли ты, кто я? — спросил молодого тот, другой монах. — Почему же не знаю? Ты обычный монах будды Кашьяпы, — ответил молодой монах. — Не насмехайся надо мной! — сказал тот монах. — Я монах не только по названию, я обрел и четыре благих плода монашества. Услышав эти слова, молодой монах так перепугался, что даже волоски на его теле встали дыбом. Он пал на землю и стал просить прощения, полностью раскаявшись. За свое полное раскаяние он не возродился в аду живых существ, но за насмешку над архатом он на протяжении пятисот перерождений всегда рождался обезьяной» (Сутра о глупости и мудрости, 40 // Сутра о мудрости и глупости. M., 1978. С. 268).

1023

Цит. по: Василий (Кривошеий), архиепископ. Преподобный Симеон Новый Богослов. Брюссель, 1982. С. 88.

1024

А жаль. Потому что в феврале 2002 года газета «Труд» присвоила мне звание «Герой Труда», а в соответствующем удостоверении сказано, что Звание «Герой Труда» дает право на: бесплатную парковку гужевого транспорта возле здания редакции.

1025

Речь идет именно об области христианской морали. Что же касается области вероучения, то в языческом обществе как раз неизбежна полемика. Но одно дело — обсуждать заблуждения какой-то философии. А другое дело — прикасаться к частной жизни людей.

1026

Интервью «Родной газете» http://www.mospat.ru/index.php?page=27289&lng=0

1027

http://www.interfax-religion.ru/?act=news&div=19523 30 июля 2007. У католиков такая практика также есть. Глава Литургической службы папы Иоанна Павла Il архиепископ Пьеро Марини высказался в пользу использования танцев на папских богослужениях за рубежом и в Ватикане. По словам прелата, возглавляемые Понтификом мессы имеют «вселенское» значение и вследствие этого должны включать в себя части культурного наследия народов мира, исповедующих католичество. Ответственный за все богослужения с участием папы, архиепископ Марини сделал это заявление в интервью итальянской газете "Коррьере делла Сера". В последнее время некоторые лидеры католической церкви выступали с критикой архиепископа Марини за то, что традиционные песни и танцы разных народов стали использоваться в папских богослужениях слишком часто. "Вводить танцы в приходскую мессу где-нибудь в Италии было бы бессмысленно, — заявил архиепископ Марини, который исполняет обязанности главы Литургической службы Понтифика уже 17 лет. — Но во время богослужения 5 октября Папа беатифицировал троих миссионеров, проповедовавших в Африке и Азии. Папские богослужения носят всемирный характер и поэтому должны включать в себя элементы разных культур, как это предусмотрено Il Ватиканским собором" http://www.sedmica.orthodoxy. ru/118-18-11-03.php#8 (22.10.2003).

1028

Из современных исследований см. Волчукова В. М. Проблеми розвитку i роль ритуального танцю у ранньохристиянськш кулы-ypi. Диссертанция на соискание ученой степени кандидата искусствоведения. Харьковская государственная академия культуры, 2002.

1029

Миссиология. Библейский, исторический, культурный, стратегический аспекты. M., 2001. С. 412–413.

1030

Миссиология. Библейский, исторический, культурный, стратегический аспекты. M., 2001. С. 415.

1031

Ф. В. Фаррар. Жизнь и труды святого апостола Павла. СПб., 1886. С. 244. "Если он усвоил это имя при настоящем случае, то это быть может потому, что оно ближе всего подходило к еврейскому имени Савл, особенно в его греческой форме. Но эту форму он не мог употреблять в сношениях с греками вследствие того, что слово это по-гречески было бы созвучно с насмешливым термином «верхоглядный» или «пустой человек». Самая перемена имени была таким обыкновенным делом, что она с давнего времени была в ходу среди его соотечественников. Иосиф известен был у египтян под именем Цафнаф-Панеах; Даниил у ассириян — под именем Валтасара; Гадасса у персов — под именем Есфири. Иногда перемена имени среди язычников зависела от случайных обстоятельств, как например, Иосиф принял прозвание «Флавий» в честь Веспасиана. В этом отношении мы имеем и другие примеры в Деяниях Апостольских в лице Иоанна и Иосии, которые были известны под латинскими именами Марка и Иуста» (Там же)

1032

Барсов М. Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению Деяний святых апостолов. M., 2006. С. 436

1033

Священник Димитрий Летка. Христианское имя или личный код? // Православие или смерть. M., 2001. Вып. 17. Антология предательства. Еще раз про ИНН. С. 25.

1034

Востоковеды полагают, что в шумерском языке может существовать связь между словами судьба и называть. Назвать что-либо по имени значит установить его судьбу (см. Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. M., 1983. С. 34–35)

1035

Впрочем, один такой случай есть: протоиерей Игорь Кропачёв, настоятель миссионерского прихода в Горной Шории, на юге Кемеровской области, изучил шорский язык и обычаи алтайцев. Но какое отношение к его подвигу имеет Миссионерский Отдел и Фонд?

1036

В Типиконе (уставе монашеской православной жизни) о крещенской воде сказано: «Известно же буди всем о святой воде: яко нецыи суть, отлучающе себе от святыя воды вкушения ради, не доброе творят: ибо благодать Божия дана бысть на освящение миру и всей твари. Темже во всяких местех и скаредных, всюду кропится, яже и под ногами нашими суть. И где есть сих разум, еже не пити сея; но да увеси, яко не вкушения ради ястия нечистота в нас есть, но от скверных дел наших». Скаредный в переводе с церковнославянского означает гнусный, мерзкий.

1037

Филипп (Осадченко), епископ Полтавский и Кременчугский. Особенности, трудности и первоочередные задачи православной миссии в современной Украине. Слово на открытии I Всеукраинского Миссионерского съезда // Миссионерское обозрение. Белгород, 2003. № 6.

1038

Афон находится на территории Греции, но канонически подчиняется вселенскому патриарху, который живет в Стамбуле (Константинополе) и является гражданином Турции.

1039

Profetii si marturii crestine pentru vremea de acum. Alexandria. 2004. P. 271–275.

1040

Публ. в: Тюленев В. М. Рождение латинской христианской историографии. СПб., 2005. С. 281–282.

1041

Сказания о начале славянской письменности. M., 1981. С. 75.

1042

Александрова Т.Л. Суздальцева Т. В. Русь уходящая. Рассказы митрополита Питирима. СПб., 2007. С. 165–166.

1043

Сим-вол—'со-единять', диа-вол — 'раз-делять'.

1044

Подробнее см. Мещерская Е. Н. Легенда об Авгаре. M., 1984.

1045

Сильное впечатление производит перечень дорогих тканей, драгоценных крестов и панагий, оставшихся после кончины святителя Иннокентия Иркутского. В издании синодальных постановлений список занимает 5 больших страниц мелким петитом (Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. СПб., 1890. Т. 7. № 2574 (от 12 мая 1732 г.). С. 482–486).

1046

«Ну вот, эпическая сага о Мальчике-Который-Выжил и закончена. Каков же итог? Снобы, которые. воротили нос от поттерианы, называя её коммерческим ширпотребом, безусловно могут замолчать.

В своей законченности эта сага выглядит достойным продолжением традиций английской волшеб-

1047

Святитель Иоанн Златуост. Беседы на первое послание к Фессалоникийцам. 5, 3 // Творения. Т. 11. С. 519

1048

Между колебаниями маятника… // Православие и современность. Саратов, 2007. № 3 (19). С. 59. [http://old.eparhia-saratov.ru/txts/journal/school/02experience/20070105.html]

1049

В конце концов и «Американский телеканал NBC не решился показать выступление Мадонны без купюр, передает Reuters. Зрители не увидят скандально известной сцены, где Мадонна в терновом венке висит на кресте. Как сообщил агентству анонимный источник, во время композиции Live to Tell в эфире будет транслироваться изображение с камер, которые не были направлены на певицу. Мадонна, считающая эту сцену очень важной, настаивала на том, чтобы она была показана зрителям. При этом певица говорит, что у песни Live to Tell нет антирелигизного подтекста. Иначе считают верующие. Их жалобы и заставили NBC скорректировать телетрансляцию» [http://www.sostav.ru/news/2006/10/23/16/].

1050

С ними Бог // Крокодил. M., 2007.9 aBrycTa.[http://www.krakadil.ru/ru/15/15706/]

1051

Богомолец А. Курица на теле-, радиои интернетнасесте // Русский вестник. M., 2007.16 августа [http://www.rv.ru/content.php3?id=7063]

1052

Клин Б. Сами вы не местные // Известия. M., 2007. 20 августа, [http://www.izvestia.ru/russia/ artide3107377/]

1053

Королев Е. Попрание образа попа // Дело. СПб., 2007.20 августа

1054

Митрополит Антоний Сурожский. «Если мы не стали новыми, то пора начать все сначала…» Доклад на ежегодной епархиальной конференции //Русская мысль. Париж, 1998.6-12 августа.

1055

Александрова Т.П. Суздальцева Т. В. Русь уходящая. Рассказы митрополита Питирима. СПб., 2007. С. 290.

1056

Мамонтова Е. Кто мы? Православные? Католики?

1057

Ср. Мф 16:18. —Ред.

1058

Преподобный Феодор Студит по этой причине запрещал общение в пище даже с императоромиконоборцем (см. Преподобный Феодор Студит. Послания. M., 2003. Ч. 2. С. 27).

1059

«Дана теперь такая власть нынешним «богословам» бороться со святыми, что успешно и делают высокообразованные профессора из духовных школ Осипов, Кураев, Дворкин и другие, хуля Бога, жилище Его и живущих на небе» (Глухое С. П. Письмо в редакцию // Русский вестник. M., 2003.30 января). Речь идет, ясное дело, о нашем неверии в Николая Il как «в жертву искупления за грехи людей российских». Ну что ж поделаешь, мы не так презираем русский народ, чтобы считать, будто Жертва Христа омыла грехи всех народов, кроме нашего.

1060

Лк 12:32.

1061

Алексеев Н. Перебежчики // Антихрист в Москве. M., 1998. Вып. 7. С. 148–149.

1062

Диакон Андрей Кураев. Православие без молодежи? // Московские новости. 1993,2 июля.

1063

Алексеев И. Перебежчики. С. 149.

1064

Протоиерей Александр Шаргунов. Об акции протеста // Антихрист в Москве. M., 1998. Вып. 7. С. 68.

1065

Алексеев И. Перебежчики. С. 149.

1066

Там же. С. 147.

1067

Протоиерей Александр Шаргунов. Пророческое служение в России // Антихрист в Москве. M., 1998. Вып. 7. С. 177.

1068

Магадан 47.15 февраля 2004 года [http://www.livejournal.com/users/magadan_47/34113.html?thr ead=185921 #t185921]. Вместо авторского фото у магаданского автора — РНЕшная свастика (коловрат). «Кураев вообще скользкая мразь. О нем много написано, сам писал пару заметок и организовывал съемку и оцифровку видео с его заявлением о возможности рукоположения пидарасов, так что нет нужды писать, какое это дерьмо. А вот на угрозах в его адрес хотел бы остановиться. Приятно узнавать, что в церкви есть люди готовые его при случае поджарить, и, даст Бог, кто-то из них от слов перейдет к делу. Сам лично, если когда-нибудь встречу, разобью его одутловатую харю. И за Царскую Семью, и за гуманизацию и извращение православия. С такими, как это существо, иначе нельзя. Спорить с ним бесполезно. Его, как гадливого пса, нужно бить до тех пор, пока не перестанет гадить, или не сдохнет. Однако я не думаю, что проблема тут только в Андрейке. Была бы Русская Православная Церковь здорова, в ней и не пахло бы такими "богословами". Но Кураев, не смотря на всю свою гнусность, неотъемлемая часть этой церкви, ее рупор, если можно так выразиться. При этом, сам по себе он полное ничтожество, ни на что не способное без МП-шной "крыши". Вины с него это, конечно же, не снимает и морду бить ему все равно нужно, но главной проблемы — проблемы нездоровья организации РПЦ МП это не решит. Проблему, возможно, решит осознание верующими людьми того очевидного факта, что нельзя одновременно ругать Кураева и молиться за нынешнего патриарха, дабы он "право правил" Слово Божественной истины. Нельзя надеяться на спасение своей души и, при этом, находиться в евхаристическом общении с рясоносными безбожниками и еретиками. Нельзя считать себя патриотом и одновременно состоять в организации, руководство которой охотно благословляет на правление откровенных разрушителей твоего Отечества и, вместо анафемы, раздает им премии и награды» [http://www.livejournal. com/users/laborant39/6035.html]; 27 дек. 2004

1069

Королев Е. Ю. Антикураевщина // Русский вестник. M., 2004. № 9.

1070

Ильницкий С. В. Необъявленная война против свободы общественной жизни // Актуальные проблемы сохранения и защиты наследия Рерихов в историческом контексте. Материалы Международного общественно-научного симпозиума. M., 2003. С. 186.

1071

«В китайской Лакшана-сутре сказано, что "его мужской член, как у коня", другие источники поясняют значение этого образа, прямолинейно отождествляя половые органы коня (или даже слона) и Великого существа. Если судить по тантрическому искусству ваджраяны Индии или Тибета, изображавшего будд и боддхисаттв с лингамами огромных размеров (исходя из пропорций тела), то надо признать справедливость таких отождествлений, которые показывают, что Великое существо и в этом отношении, как и во всем остальном, превосходит известные человеческие мерки» (Андросов В. П. Будда Шакьямуни и индийский буддизм. Современное истолкование древних текстов. M., 2001. С. 356). Кстати, еще один признак истинного Будды: руки достигают колен, когда Будда стоит прямо (Там же. С. 360).

1072

Мне очень близки и понятны слова, сказанные Сергеем Худиевым: «Даже не высокое смирение, а простой здравый смысл должен побудить нас признать — если я христианин, это это еще не значит, что я прав в 100 процентах случаев. Если я с кем-то поцапался, неверно сразу восклицать: «О, до чего же я верный и принципиальный христианин, ненавидимый этим падшим миром!» Разумнее подумать, а может я сам неправ? Они грешники, но я тоже — грешник, и я тоже могу ошибаться, и чем я увереннее в своей правоте — тем страшнее ошибаться. Нельзя путать две вещи: "христианство истинно" и "лично я всегда прав". Некоторые мои взгляды могут быть глубоко моей личной заморочкой, а вовсе не выражением христианской истины». [http://www.kuraev.ru:8101 /gb/view.php3?subj=12087,section =,fu I Iview=I]

1073

Мнение комиссии Грузинской епархии по вопросу об устройстве противосектантской миссии в России // Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. M., 2004. Ч. 2. С. 724.

1074

Суворин А. С. Дневник. M., 1992. С. 202.

1075

Паломничество в волшебство // Клиффорд Саймак. Паломничество в волшебство. Братство талисмана. M., 2002. С. 91.

1076

Патриарх Алексий. Войдите в радость Господа своего. Размышления о вере, человеке и современном мире. M., 2004. С. 74–75.

1077

А игумен Сергий (Рыбко), некогда сам бывший рок-музыкант, рассказывал о том, что патриарший викарий архиепископ Истринский Арсений даже корил его за то, что тот редко бывает с проповедями на рокерских собраниях.

1078

Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Обзор деяний. Вторая сессия. M., 2001. С. 401. (слова М. А. Кальнева).

1079

В Греции, кажется, такая же ситуация — судя по словам И. Стамулиса: «В православных кругах миссионерский потенциал обычно связывают с маленькой элитной группой людей» (СтамулисИ. Православное богословие миссии сегодня. M., 2003. С. 198).

1080

«А что за бедная и некрасивая жизнь в деревнях! Хоть бы в этой избе, что я заходил, — идти по навозу, в сенях — гнилушки вместо полу, изба — низкая, жара — невыносимая! А старик — умный и живописный, сноха его — баба хоть куда; и в голову им не придет улучшить жизнь! Лень и невежество!» (Святитель Николай Японский. Запись от 25 июня1880 // Дневник святого Николая Японского. СПб., 2004. Т. 1. С. 308). И это не мелочь: «Из того, что русские хуже всех народов выполняют мелкие обязанности, никак еще не следует, что они любят выполнять высший долг… Я спрашиваю себя каждый день: "Боже, патриот ли я? Презираю ли я или чту свою родину?" И боюсь сказать: мне кажется, что я ее люблю, как мать, и в то же время презираю как пьяную, бесхарактерную до низости дуру» (Леонтьев К. Избранные письма. СПб., 1993. С. 505, 205).

1081

Спасайте детей. Поучения святителя Иннокентия, митрополита Московского, апостола Сибири и Америки. СПб., 1998. С. 118.

1082

«Не думай, заслуг у тебя особых нет, ни силы, ни мудрости. Но ты избран, значит, не о чем говорить, придется обходиться теми силами, сердцем и разумом, которыми располагаешь» (Толкиен. Властелин колец. 4.1. С. 77).

1083

Протоиерей Всеволод Шпиллер. Страницы жизни в сохранившихся письмах. Красноярск, 2002.

1084

На последний вопрос Хоакин Мурьета отвечает: «Мне бы только, чтоб дети не погибали во чреве…».

1085

Церковь и черносотенцы. Письмо соратнику Николаю Ведерникову // Черная Сотня. Православная патриотическая газета. Спецвыпуск. M., 1998. № 1.

1086

Ильинская А. Матушки земли Российской. M., 1994. С. 141.

1087

Ломакин Н. С. Чем не поле Куликово? // Русский вестник. M., 2003. № 13.

1088

Святитель Николай Японский. Запись от 26 октября 1880 года // Дневники святого Николая Японского. СПб., 2004. Т. 1. С. 318.

1089

http://arctogaia.org.rU/FORUMS2/messages/1062/1032.html?! 007534298.

1090

Архидиакон Павел Алеппский. Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в первой половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. M., 2005. С. 124–126,144.

1091

Вартзон 5. Как израильтянки переходят в другую веру // Вести, 1 мая 2000. Тель-Авив.

1092

Мигрант для москвички лучший жених? // Комсомольская правда. M., 2007.31 августа

1093

Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания… СПб., 1911. Т. 10. С. 363. № 3539 (от 27 марта 1740 г.).

1094

Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. Т. 10. СПб., 1911. С. 434. № 3590 (от 6 октября 1740 г.).

1095

Знаю лишь одно исключение — профессора-протоиерея Виталия Антоника из Минской Духовной Академии. Он сначала окончил семинарию и академию, но в советских условиях для него не нашлось места в церковной системе, и он поступил на биологический факультет. Когда же в конце 70-х ректором Московской Академии стал епископ Владимир (Сабодан), нынешний киевский митрополит, он нашел возможность ввести Виталия Кирилловича в число преподавателей.

1096

М. Мария (Скобцова). Настоящее и будущее Церкви. Доклад, прочитанный в марте 1936 г. в Париже на монашеском собрании под председательством митрополита Евлогия // Православная община. M., 1996. № 1.

1097

Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. M., 2002. С. 311.

1098

Цит. по: Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. M., 2002. С. 335.

1099

Цит. по: Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. M., 2002. С. 324.

1100

Цит. по: Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. M., 2002. С. 327

1101

Труды Ставропольской ученой архивной комиссии, учрежденной в 1906 г. Ставрополь, 1911. Вып. 1. С. 10

1102

Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ H Герцен А. И. Сочинения. M., 1886. Т. 2. С. 411

1103

Святитель Василий Великий. Письма. // Творения. Сергиев Посад. 1892. Ч. 6. С. 85

1104

Попов И. Святитель Иоанн Златоуст и его враги // Богословский вестник. M., 1907. Декабрь. С. 938

1105

Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ // Герцен А. И. Сочинения. M., 1886. Т. 2. С. 410–411

1106

Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. M., 2002. С. 207

1107

Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. M., 2002. С. 151

1108

Святитель Игнатий (Брянчанинов). Понятие о ереси и расколе // Богословские труды. M., 1996. Вып. 32. С. 288.

1109

См. 1 Kop 1:20; 3:19. — Ред.

1110

Архимандрит Макарий (Глухарев). Мысли о способах к успешнейшему распространению христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе, 8 // Нестеров С. В. Словом и житием наставляя: Жизнь и труды преподобного Макария Алтайского. M., 2005. С. 249.

1111

Там же. С. 250–251.

1112

Критику теорий Вейника с научной точки зрения см. Дынич В. И., Ельяшевич М. А., Толкачев Е. А ТомильчикЛ. М. Вненаучное знание и современный кризис научного мировоззрения // Вопросы философии. 1994. № 12. Его книга «Термодинамика» называется «скандально известной». О ней же см. Федоров В. C₄ Степанов 5. И. Бред под видом науки. Рецензия // Весц1 АН БССР. Серия физ-.мат. навук. 1974. № 5. С. 131.

1113

«Передавал мне отец Иларий, монастырский духовник, что отец Амвросий отзывался о некрещеных младенцах так: хотя они по заслугам Господа Иисуса Христа и будут в Царствии Небесном, но останутся слепыми, то есть лишатся возможности зреть лице Господа, вследствие того, что в Таинстве Крещения с них не смыт прародительский грех» (Старец Варсонофий Оптинский. Келейные записки.

1114

Апокрифы древних христиан. M., 1989. С. 142–143.

1115

Протоиерей Александр Мень. Основные черты христианского мировоззрения // Символ. Париж, 1989, № 21. С. 89.

1116

Подробнее см. главу «Александр Мень: потерявшийся миссионер» в моей ниге «Вызов экуменизма». M., 2003.

1117

Другой пример пастырского «переноса» гораздо более страшен. Юный Дмитрий Брянчанинов (будущий святитель Игнатий) в годы учебы в Инженерном училище пришел на исповедь к законоучителю училища, протоиерею Алексию Ивановичу Малову. Исповедающийся сказал духовнику, что он борим множеством греховных помыслов. Духовник, поняв исповедь по-своему, заподозрил воспитанника в преступных политических замыслах и счел себя обязанным довести об этом до сведения начальника училища генерал-лейтенанта графа Сиверса. Лютеранин по вере, граф вместе с инспектором училища генерал-майором бароном Эльснером, совершенно не понимавшим русского языка, призвав Брянчанинова, подверг его строгому допросу: в чем именно заключаются его замыслы, которые он сам признал преступными или греховными. Немалого труда стоило разъяснить немцам-лютеранам различие между преступными замыслами и греховными помыслами, но аскетические понятия не были вразумительны для лютеран, и тень подозрения была наброшена на юношу-подвижника. За Брянчаниновым стали следить. Неудачный выбор духовника имел крайне неблагоприятные последствия: юноша заболел и, по словам отца Михаила Чихачева, «никогда уже после этого не поправлялся» (Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. M., 2002. С. 33).

1118

Святитель Феофан Затворник. Собрание писем. M., 1898. Вып. 2. С. 112

1119

ИеромонахДамаскин (Христенсен). Не от мира сего. Жизнь и учение отца Серафима Роуза. M., 1995. С. 776

1120

См .Дублинский Г. Осторожно, неофит! // Сибирская православная газета. Тюмень, 2001. Сентябрь.