|
||||
|
|
ГЛАВА 4 ДИТЯ ТЕРРОРА
Борис Спасский родился в Ленинграде 30 января 1937 года, в самый разгар подозрений, доносов, арестов, пыток, обвинений и смертных казней Большого террора — сталинских репрессий, стремящихся искоренить мифическую сеть заговоров против советского государства. Потрясения 37-го года были столь масштабны, что практически каждый из наиболее важных постов в периферийных комитетах партии и государственного аппарата освобождался и вновь занимался в среднем пять раз. Большой террор унёс от двух до семи миллионов человеческих жизней. Уничтожение было всеобщим, и точную цифру жертв мы не узнаем никогда. Родной город Спасского, Ленинград, Сталин видел центром воображаемых интриг, против которых действовал с чрезвычайной жестокостью. Ленинградский поэт Евгений Рейн, не публиковавшийся в советскую эпоху, передал царящий кругом ужас, описывая Витебский канал родного города: «...зловонный, липкий, словно отравитель, / циан расположивший под рукой», и продолжал: Я это видел сам и не забуду, 22 июня 1941 года Адольф Гитлер приступил к осуществлению плана «Барбаросса», массированной наземной и воздушной атаки на Советский Союз. Фюрер придавал особое значение взятию Ленинграда — города, который он назвал «колыбелью большевизма». 8 сентября Ленинград подвергся мощнейшей бомбардировке; зажигательные бомбы стёрли с лица земли продовольственные склады. Перед лицом голода городские власти организовали эвакуацию тысяч детей. Со своим семилетним братом Георгием четырёхлетний Борис Спасский оказался в Кировской области, под сенью Уральских гор. «К счастью, наш эшелон не бомбили», — рассказывает он. Именно тогда он впервые познакомился с шахматами, наблюдая за игрой других обитателей детского дома. В 1943 году родители вырвались из блокадного города и забрали детей в Свердловку, что в сорока километрах от Москвы, спасая их от голода. Ленинград прошёл через блокаду, продолжавшуюся 900 дней и закончившуюся в январе 1944 года. За это время умерло около миллиона жителей: 200 тысяч от артобстрелов и воздушных налётов, а остальные — от голода и холода, потому что зимой температура держалась ниже 20 градусов. Живые были слишком истощены, чтобы хоронить мёртвых, или сходили в могилу следом за ними. Случался и каннибализм; обычно предпочитали тела детей — они были нежнее, и еще долгое время после снятия блокады ленинградцы не могли заставить себя покупать на улицах пирожки с мясом. Будущий соперник Спасского, юный Виктор Корчной выжил лишь потому, что многие его близкие погибли, оставив свои продовольственные карточки. «Были ли мы сильными и более выносливыми благодаря нашему прошлому? — задал нам Корчной риторический вопрос. — Наоборот. Только представьте, чего бы мое поколение смогло достичь без этих ударов судьбы». Вернувшись в Ленинград в 1946 году, девятилетний Спасский видел вокруг себя лунный пейзаж — разрушения после ухода немецкой армии были грандиозными. Пригороды стёрты с лица земли. На месте густых лесов торчали одиночные деревья. Царское Село, в год рождения Спасского переименованное в честь Александра Пушкина, было покрыто свежими могилами, а от уникального Екатерининского дворца в барочном стиле остались одни стены. По словам писателя Ильи Эренбурга, все здания в городе были повреждены, на каждом — свои раны и шрамы. Среди этих руин шахматы дали почти нищему Спасскому возможность общения, средства к существованию и столь необходимое чувство порядка. Ни в одной стране мира шахматы не предоставляли ребёнку такой финансовой помощи, какую получил Спасский. И ни в какой другой стране шахматы не считались частью государственной системы, а успех игроков не рассматривался как символ её превосходства. В Советском Союзе шахматные звезды превозносились до небес и пользовались различными привилегиями; имена лучших игроков были широко известны, результаты их выступлений публиковались в газетах, а их самих узнавали на улицах. Официальное признание шахмат началось ещё до революции 1917 года. Некоторые русские цари одобряли игру в шахматы; Николай II даровал первые титулы «гроссмейстеров» пятерым легендарным победителям большого Санкт-Петербургского турнира 1914 года: Эмануилу Ласкеру, Хосе Раулю Капабланке, Александру Алёхину, Фрэнку Маршаллу и Зигберту Таррашу. После революции возникла идея рассматривать игру как социалистический спорт. Три года спустя сильный шахматист Александр Ильин-Женевский, старый большевик, в ссылке игравший в шахматы с Лениным, был назначен в Москве главным комиссаром Главного управления Всевобуча — организации, готовившей молодых заводских рабочих для Красной гвардии, а позже для Красной Армии, тренируя их и давая военные знания. Физические упражнения включали в себя различные виды спорта: игры с мячом, атлетику, плавание, бокс и т.д. Ильин-Женевский считал, что шахматы способны взять на себя политическую роль и должны стать одним из элементов идеологической борьбы. В СССР, писал он, «шахматы не могут быть аполитичны, как в капиталистических странах». Спорт улучшает дисциплину, учит терпению, самообладанию, стойкости и силе воли, оттачивает и укрепляет ум. Шахматы, как ничто другое, помогут повышению культурного уровня пролетариата, отточат умы рабочих, предлагая им идеологически здоровый отдых после тяжёлого трудового дня на заводе или в колхозе. В 1924 году была организована Всесоюзная шахматная секция при Высшем Совете физической культуры. Её председателем стал Николай Крыленко, низкий, лысый, крепко сложенный большевик-ленинец, воодушевлявший массы на борьбу во время Октябрьской революции. В гражданскую войну Ленин назначил его Верховным главнокомандующим и народным комиссаром. Позже он стал председателем Верховного трибунала и прокурором РСФСР, вселяя в подсудимых ужас и посылая на смерть тысячи, а в 1938 году и сам пал жертвой репрессий. Британский агент Брюс Локкарт назвал его «дегенератом-эпилептиком». За четырнадцать лет совместной работы с Ильиным-Женевским Крыленко создал поточную шахматную систему. «Мы должны раз и навсегда положить конец аполитичности шахмат... Мы должны организовать ударные бригады шахматистов и немедленно приступить к выполнению пятилетнего плана», — заявлял он. Сотни шахматных специалистов начали получать от государства жалованье. Их посылали в самые далёкие уголки советской империи пропагандировать игру и привлекать новых сторонников. Крыленко основал шахматный журнал «64», выходящий до сих пор. Главные центральные газеты, такие как «Правда» и «Известия», открыли регулярные шахматные отделы. Результаты оказались впечатляющими. В 1923 году в стране была зарегистрирована лишь тысяча шахматистов. В 1929 году их количество возросло до 150 тысяч! В 1949-м, за четыре года до смерти Сталина, турнир колхозников собрал 130 тысяч участников. В 1951 году был зарегистрирован миллион игроков, к концу десятилетия — почти два миллиона, а в середине 60-х — три. Сразу после Второй мировой войны, к удовольствию Сталина («Молодцы, ребята», — говорилось в его послании), советская команда дважды победила Соединённые Штаты, однако высшая награда — шахматная корона — ещё ждала своего часа. В 1945 году титул чемпиона мира принадлежал русскому эмигранту Александру Алёхину. Он не был тем, кого Советы считали своим, поскольку (с их точки зрения) имел смелость постоянно осуждать большевистский переворот. Во время войны Алёхин, живший во Франции, дискредитировал себя, позволив нацистам использовать своё имя для пропаганды расистских воззрений. Репутация его была разрушена, и в марте 1946 года этот несравненный чемпион умер в одиночестве в гостинице португальского курорта Эшторил. На фотографии, сделанной после его смерти, он сидит за столом в пальто, перед ним — шахматная доска. В 1948 году Международная шахматная федерация организовала матч-турнир, чтобы выяснить, кто же будет преемником Алёхина. В нем участвовали пять лучших игроков мира: Ботвинник, Смыслов и Керес из СССР, Решевский из США и экс-чемпион мира Макс Эйве из Голландии. Победителем вышел Михаил Ботвинник, типичный образец сталинской модели гражданина, если не считать того, что он был евреем; впрочем, среди советских шахматистов было много евреев — по происхождению, но не по религиозной практике. «По крови я еврей, по культуре — русский, по воспитанию — советский», — говорил Ботвинник (в возрасте девяти лет он решил, что будет членом коммунистической партии). Государству удачливые еврейские спортсмены приносили двойную выгоду: они свидетельствовали как о преимуществах политической системы, так и об отсутствии в Советском Союзе антисемитизма. После того как Ботвинник стал игроком номер один, звание чемпиона мира в течение четверти века переходило от одного советского игрока к другому. Дважды он терял титул, дважды возвращал. Он был первым среди равных в поколении уникальных талантов, возникших на огромной территории послевоенного Союза Советских Социалистических Республик. Шахматы управлялись через Государственный комитет по физической культуре и спорту и ещё более властный идеологический отдел ЦК партии. Лев Абрамов, одиннадцать лет возглавлявший отдел шахмат в Спорткомитете СССР 50—60-х годов, наделяет Ботвинника миссией укрепления идеологической значимости шахмат. «В шахматах у нас были достижения значительнее, чем во всех других областях. Именно шахматы считались осязаемым доказательством того, что система работает, и поэтому на них можно полностью положиться. Они — одна из опор государства». По словам гроссмейстера Марка Тайманова, советские власти выстроили свою пропагандистскую доктрину на трёх основных китах: «шахматы, цирк, балет. Во всем этом Советский Союз был намного впереди Запада». Пока балетные танцоры и клоуны развлекали мировую публику, на шахматном Олимпе царили представители СССР. В первый раз Ботвинник проиграл серьёзному и очень музыкальному Василию Смыслову, славившемуся прекрасным баритоном. Затем был Михаил Таль, тактический гений, чьи партии изобиловали блестящими комбинациями. За ним следовал Тигран Петросян, стиль которого опирался на глубокую, но не очень яркую стратегию надёжности. Его преемник Борис Спасский стал первым советским чемпионом, которому пришлось защищать свой титул в борьбе с иностранцем. Как же после войны и эвакуации Спасский обрел своё шахматное будущее? Подобно Фишеру, Спасский был вторым ребёнком в семье, где фактически не было отца. В краткой автобиографии, которую чемпион мира предоставил Яну ван Рику для книги «Большая стратегия», говорится о его матери, Екатерине, родом из крестьянской семьи, незаконнорождённой и воспитанной крестным отцом. Она была плохообразованной, глубоко верующей женщиной и в хорошем настроении, рассказывает Спасский, любила петь песни, сочинённые после гражданской войны, «с оптимистическим настроем. Я же предпочитал слушать русские народные». Спасский вспоминает, как в отчаянном стремлении помочь своей семье она искала поддержки у известного старца Серафима Вырицкого. «Старик посмотрел на мать и сказал: "Успокойся. Скоро всё будет хорошо"». Его отец, Василий, был строителем, начав с рабочего на стройплощадке и через какое-то время добившись повышения, сперва до прораба, потом до бригадира. Он происходил из семьи священника, что является для Спасского источником гордости. Его дед, священник, избирался от Курской губернии в Четвертую Думу 1916 года. Николай II лично вручал ему золотой крест. Спасского часто называют наполовину евреем. Он объяснил авторам, что в этом нет ни капли правды, и удивился, откуда возникло такое мнение. В 1944 году родители Спасского развелись. Василий оставил жену и троих детей, Георгия, Бориса и Ираиду, младшую дочь, которая родилась в том году и позже стала блестящей шашисткой, несколько раз победив в женском чемпионате СССР. Екатерина начала одинокую борьбу за выживание, работая до тех пор, пока сорокакилограммовые мешки с картошкой, которые она должна была таскать, не повредили ей спину. Василий старался помогать чем мог, продолжая общаться с детьми. Лето 1946 года Спасский провел в шахматном павильоне «с чёрным конем на фронтоне», расположенном на одном из островов Невы. «Длинные ходы ферзя меня восхищали, — вспоминал он. — Я просто влюбился в белого ферзя. Мечтал о том, как положу его себе в карман, но украсть не осмеливался. Шахматы для меня — это чистота». У него было тринадцать копеек на проезд и на стакан воды с сиропом; домой он возвращался с последним трамваем. Ходил Спасский на босу ногу: «Солдатские сапоги были моими злейшими врагами». Когда павильон закрылся, «это было трагедией. Жизнь без шахмат была как смерть». Он рыскал по всему городу в поисках шахматного клуба, «словно голодная собака». Дворец пионеров, занимавшийся воспитанием будущих комсомольцев, оказался сценой для его явления миру. Мраморное здание с видом на Неву, украшенное грандиозными колоннами, бывший Аничков дворец был когда-то домом множеству фаворитов, включая князя Потёмкина, возлюбленного Екатерины Великой, а также резиденцией царя Александра III. Когда дети не получали идеологических установок и не пели хвалебных песен колышущимся полям колхозной пшеницы, они играли, в том числе и в шахматы. Шахматный клуб помещался в бывшем кабинете царя, отделанном ореховым деревом, под огромной хрустальной люстрой, где на стене висела картина с изображением Ленина с Горьким за шахматной доской на залитом солнцем острове Капри (Горький не играл в шахматы). Спасский брал у матери ботинки и отправлялся в шахматный клуб. До сих пор он помнит лекцию гроссмейстера Григория Левенфиша, который рассказывал о партии 1925 года между Алёхиным и английским игроком Фредериком Ейтсом: «Атака пешечного большинства, начатая ходом b2-b4, была очень поучительной». Клуб повлиял на становление Спасского. К детям приезжали ведущие шахматисты страны Михаил Ботвинник, Давид Бронштейн и Игорь Бондаревский; в нем занимались будущие гроссмейстеры Марк Тайманов, Александр Толуш и Семён Фурман. В «Большой стратегии» Спасский сравнивает Левенфиша и Ботвинника, причём даваемые характеристики позволяют судить о его отношении к ним. В Ленинграде «Левенфиш считался человеком русской культуры и склада ума... Ботвинника воспринимали как представителя комсомола[9], тридцатилетнего человека советской культуры». И среди таких звёзд настоящего и будущего старший тренер клуба Владимир Зак сразу же выделил громадный талант маленького мальчика. Тридцатитрёхлетний Зак взял на себя роль наставника и учителя. Помимо шахмат, он требовал, чтобы Борис занимался плаваньем, катался на коньках, посещал оперу и балет. По словам Спасского, Зак обращался с ним, «словно я чудо или вундеркинд». Скорее всего, так и казалось: все остальные были старше его минимум на пять лет. В одиннадцать Спасский провел сеанс одновременной игры в минском Доме офицеров (сеанс был прерван на пятнадцать минут, поскольку юный талант расстроился после проигрыша, разрешив сопернику взять ход назад; он поклялся больше никогда не быть таким великодушным). На полученные деньги он купил своё первое зимнее пальто. Под руководством Зака Спасский развивался настолько быстро, что в 1948 году начал получать ежемесячную стипендию в размере 1200 рублей, что было всего на 400 рублей меньше, чем получал его отец, и превышало среднюю зарплату инженера. Он оказался спасением для семьи. Юный кормилец проявлял во время игры сильные эмоции, которые научился сдерживать лишь с годами; поражение влекло за собой потоки гневных слез.  Одиннадцатилетнего Спасского тренер Владимир Зак считал «шахматным чудом» В 40-е и в начале 50-х годов карьера Спасского шла легко и успешно, шахматные авторитеты готовили его к званию гроссмейстера, что при таких способностях не составляло труда. В 1952 году он расстался с Заком. Его тренер, учитель и друг понимал, что дал Спасскому всё возможное. Для дальнейшего роста молодой талант нуждался в более серьёзном и сильном наставнике. Его тренером стал Александр Казимирович Толуш. В шахматном отношении Толуш, мастер атаки, был как раз тем, в ком Спасский нуждался. Он «с восхищением смотрел, как Казимирыч мобилизует резервы, маневрирует и создает на доске угрозу за угрозой». Толуш продолжал расширять кругозор Спасского: «Учил меня, как есть вилкой и ножом, как завязывать и носить галстук, как использовать салфетку и носовой платок, и тому подобное». В 1953 году на турнире в Бухаресте необходимость расставания с первым тренером оправдалась потрясающей победой в 34 хода над претендентом на звание чемпиона мира Василием Смысловым. Но в Румынии он научился большему, чем игре в шахматы на высшем уровне. Дело происходило незадолго до смерти Сталина в марте, и отголоски его последней чистки — «дела врачей» — сотрясали партию и правительство. В турнире лидировал венгерский гроссмейстер Ласло Сабо, и на собрании советской команды её «комиссар» прочел телеграмму из Спорткомитета: «Перестать бороться друг с другом. Делайте ничьи. Остановите Сабо». Беспокойство Спорткомитета было излишним, говорит Спасский: «Сабо был остановлен потому, что недостаточно сильно играл. Даже я его победил». Через два года Спасский выиграл юношеский чемпионат мира в Антверпене, а ещё годом позже стал бронзовым призёром чемпионата СССР и самым молодым шахматистом в истории, вошедшим в круг претендентов. В 1956 году на турнире претендентов в Амстердаме он финишировал третьим, что сделало его одним из пяти лучших игроков мира, и это в девятнадцать лет! Впереди открывалось многообещающее будущее, очевидным атрибутом которого была слава. В 1955 году он поступил в Ленинградский университет, предпочтя математике журналистику. Он объяснял, что шахматные соревнования не позволяют учиться каждый день, к тому же у него нет таланта математика. О молодом студенте говорили как о будущем чемпионе мира. Благодаря шахматам его семья миновала бесконечную очередь на улучшение жилья, переехав из одной комнатушки в четырнадцать квадратных метров во «дворец» — две комнаты в два раза большей площади. Но в тот момент, когда от него ожидали упрочения своих позиций в рядах мировой элиты, карьера честолюбца вошла в штопор. Перелом пришёлся на схватку с Михаилом Талем в чемпионате СССР 1958 года. Спасский, которому нужна была победа, чтобы попасть на межзональный турнир в Портороже, проиграл и впервые за несколько лет плакал. Его будущий соперник в борьбе за первенство мира Тигран Петросян, принимавший участие в турнире, вспоминает: «Когда я подошёл к доске, Спасский поднял на меня глаза. Это был взгляд загнанного зверя». Спасский увидел, как легко милостивые улыбки властей превращаются в хмурые лица. В том же году на командном чемпионате мира среди студентов в своем родном городе он проиграл на первой доске талантливому американцу Уильяму Ломбарда, который будет секундантом Фишера в Исландии. Сборная США взяла первое место. За плохую подготовку Спасскому на два года запретили играть за границей. Дважды подряд ему не удавалось выйти в межзональные турниры и, следовательно, в турниры претендентов 1959 и 1962 годов. «Моя нервная система была полностью разрушена», — вспоминает Спасский. Спад в его игре совпал с беспорядком во взаимоотношениях. В 1960 году он расстался с Толушем. Михаил Бейлин, который с 1967 по 1971 год был начальником отдела шахмат Спорткомитета, рассказывает: «Толуш очень расстроился — ведь у него не было собственных детей, и он все время уделял Борису. Он сопереживал «трудным подросткам» и очень многому научил Спасского». Спасский отдает Толушу должное: Моя игра стала активной по всей доске. Воображение, интуиция, умение жертвовать и тактика улучшились. Я почти достиг своей максимальной силы, оставаясь хладнокровным в критических ситуациях. Влияние Толуша продолжалось. В матче на первенство мира с Петросяном, уже после того как учитель и ученик расстались, гроссмейстер Ефим Геллер еще замечал в игре Спасского «отпечатки пальцев» старого тренера. В критический момент, писал Геллер, «начинали грохотать пушки Казимирыча». Но после восьми лет, проведённых вместе, их отношения, по словам Спасского, постепенно зашли в тупик. «Толуш жаловался, что я превратился в неуправляемую ракету». Тренер был утомлён необходимостью постоянно вытаскивать своего ученика из неприятностей с учёбой, КГБ и шахматной федерацией. Существовали и домашние проблемы. В 1959 году, вопреки желанию Толуша, Спасский женился на студентке филологического факультета университета Надежде Латынцевой. Год спустя родилась дочь Таня. Супружеская жизнь была нелёгкой: они жили у Спасских вместе с его матерью, братом и сестрой во «дворце» площадью двадцать восемь квадратных метров. Вскоре после рождения дочери Спасский начал настаивать на разводе, позже объяснив причину так: «Мы превратились в слонов противоположного цвета». Жена не давала развода и отказывалась покидать «дворец». Завязалась внутренняя война. В конечном итоге, через профсоюзные контакты, Спасский нашёл ей однокомнатную квартиру, и Надежда уехала. Однако процедура развода все равно затянулась, что, естественно, пагубно сказалось на его душевном состоянии. Во время этого сложного этапа Спасский часто проигрывал, упускал выгодные возможности, был склонен к меланхолии и пессимизму. Однако в 1962 году его личная жизнь стабилизировалась и шахматные показатели улучшились. Он получил развод и встретил Ларису Соловьёву, ставшую его второй женой. Они познакомились на пляже небольшого городка Зеленогорска и обнаружили, что живут в Ленинграде в одном доме. В 1966 году состоялась свадьба. Со Спасским начал работать новый, близкий ему по духу тренер Игорь Бондаревский. Предками Бондаревского были донские казаки, что дало ему прозвище «Казак». Пережитая война сказалась на нервах, помешав реализовать шахматное дарование, и в последний раз он участвовал в турнире в 1963 году. Спасский описывает его как проницательного, живого, пытливого человека, с благородными и честными манерами. Он добавляет, что взрывной темперамент Бондаревского в сочетании с «амбициями и тщеславием не давал возможности прощать грехи других». Тем не менее Спасский, называвший его «фатером», признаёт, что годы, проведённые с ним, с 1961 по 1969-й, были «лучшими в жизни» (Бондаревский оставался его тренером вплоть до 1972 года). «Он стал моим другом, опытным наставником, великолепным учителем, прекрасным психологом и, в определённом смысле, отцом». Терпение, дисциплина, стремление сражаться до последней пешки — вот те качества, которые новый тренер развивал в своем ученике. Под влиянием Бондаревского результаты Спасского постепенно улучшались. В конце 1961 года он выиграл чемпионат СССР: десять побед, девять ничьих и лишь одно поражение. В следующем году он поделил 2-3-е места на крупном турнире в Гаване, а в чемпионате СССР-1963 снова претендовал на первое место, но пропустил вперёд гроссмейстера Леонида Штейна. Спасский начал всерьёз задумываться о мировом титуле, заявив тренеру в 1964 году: «Я стану чемпионом». Он имел в виду, что отберёт корону у другого советского шахматиста, армянина Тиграна Петросяна. Межзональный турнир 1964 года проходил в Амстердаме, и делёж первого места с Талем, Смысловым и Ларсеном вывел Спасского в претенденты. После обвинения в сговоре, выдвинутого Фишером, претендентский этап проводился не в виде турнира, а как серия стыковых матчей. Существовало дополнительное условие: лишь три представителя СССР могли участвовать в матчах претендентов, поэтому конкуренция между советскими игроками в межзональном турнире была более жёсткой, чем между шахматистами других стран. Ведь советский участник должен был финишировать третьим, чтобы попасть в претенденты, тогда как остальным участникам достаточно было занять восьмое место. Спасский полагал, что это нечестно. Турниры с большим количеством игроков были обычной формой соревнований. Но Спасский никогда ранее не принимал участия в продолжительных матчах — серии партий против одного противника — и считал их физически и умственно истощающими. Тем не менее 1965 год стал его annus mirabilis (год чудес — лат.): он стал претендентом номер один, сперва победив Кереса в драматичной битве, потом Геллера, а затем и экс-чемпиона мира Михаила Таля. Итак, только Петросян отделял теперь Спасского от титула чемпиона мира. Спасский не был его поклонником, характеризуя Петросяна как короля, который «царствует, но не правит»; чемпион мира, но не сильнейший в мире. Борис понимал всю трудность своего положения: он, бедный студент, столкнулся лицом к лицу с социально и политически защищённым национальным героем Армении. Матч 1966 года проходил в Москве и, за исключением шахматных кругов, был фактически проигнорирован Западом. Спасский выступил вполне достойно, уступив лишь одно очко. Его стиль и манера игры Петросяна были диаметрально противоположными. Прямая, открытая, атакующая игра Спасского, часто называемая «универсальной», не имела системных слабостей: он был напорист в атаке, крепок в защите, осторожен в миттельшпиле, грандиозен в эндшпиле; способен и на марафонские битвы, и на ошеломляющие миниатюры. Стиль Петросяна был стратегическим, неторопливым и для тех, кто не был в состоянии оценить его невероятную тонкость, скучноватым. Большинство игроков имеет свой стиль – так сказать, шахматный отпечаток пальцев, но редко у кого он бывает таким отчётливым, как у Петросяна. Его игра требовала от оппонента либо приспособиться, либо умереть. На вопрос, почему Спасский проиграл, Ботвинник ответил, что он не смог «запрограммировать себя на Петросяна». Два месяца спустя Спасский выиграл турнир в Санта-Монике, названный им «турниром жизни» (Фишер пришёл вторым). Победа принесла ему много денег — пять тысяч долларов. Затем последовал небольшой спад в игре, который связывают с личным счастьем, обретённым им в совместной жизни с Ларисой, и рождением в 1967 году сына Василия. Вспоминая те времена, Спасский говорит: «Я был примерным советским гражданином. Путешествовал, играл и наслаждался жизнью». В матчах претендентов 1968 года он успешно справился с Геллером (5,5:2,5), Ларсеном (5,5:2,5) и Корчным (6,5:3,5), проиграв лишь две партии из двадцати шести. За победу над Ларсеном он удостоился ордена «Знак Почёта» (в 1955-м ему дали медаль «За доблестный труд», довольно заурядную советскую награду, и он прокомментировал это в книге «Большая стратегия» так: «Вот и всё, что я получил»). В 1969 году он вновь встретился с Петросяном в борьбе за мировой титул. Церемония открытия матча прошла в Московском телевизионном театре, так что свидетелем этого события была вся страна. Однако у широкой западной публики битва Петросяна со Спасским снова не вызвала интереса. Большинство считало, что сорокалетний чемпион имеет мало шансов против тридцатидвухлетнего соперника. Игра Петросяна достигла своего потолка, хотя необходимо отметить, что он был единственным чемпионом мира с 1934 года, успешно отстоявшим свой титул. Он не чувствовал себя комфортно то ли от самого титула, то ли от потоков лести, изливавшихся на него от армянского сообщества всего мира. После одной блестящей партии в зале раздались оглушительные аплодисменты, и группа поклонников Петросяна попыталась прорваться на сцену. Английский шахматный деятель и писатель Гарри Голомбек был этому свидетелем: «Только один пожилой армянин смог миновать охранников, оказался на сцене и схватил Петросяна за руку». Известны слова Петросяна, сказанные им перед вторым матчем со Спасским: «Я никогда не хотел становиться чемпионом мира. Я только хотел хорошо играть в шахматы. Шесть лет я не курю, не беру в рот ни капли спиртного. Врач запрещает мне смотреть футбольные и хоккейные матчи, потому что необходимо беречь нервы для игры. Что это за жизнь?». У Спасского всё было наоборот, и стиль жизни, и моральное состояние. «Накануне матча с Петросяном, – рассказывал он, – я чувствовал себя на коне». Тем не менее лёгкой победы он не ждал, и исход матча был непредсказуем. Спасский разделил его на четыре части: 1. партии 1—9: быстрый рывок и усталость; 2. партии 10-13: я — боксёрская груша; 3. партии 14—17: поворотные; 4. партии 18—23: финальное наступление. После семнадцатой партии Спасский отдыхал у себя в комнате, как вдруг раздались тяжёлые удары в дверь. «Какой-то армянин узнал, в каком номере я живу, и попытался в него вломиться. Он кричал: "Спасский, не смей выигрывать у нашего Петросяна!" Я крикнул в ответ: "Не беспокойся, я у него выиграю". Тогда парень замолк и исчез». Он действительно выиграл, завоевав титул чемпиона мира с перевесом в два очка после шести побед, четырёх поражений и тринадцати ничьих. Партии не всегда были блестящими, хотя некоторые — например, великолепная пятая, в которой Спасский довел ферзевую пешку до седьмого ряда, — признаны классическими. Тигран Петросян был, пожалуй, самым трудным соперником в истории шахмат. Его имя происходит от слова «тигр». Но своей игрой он напоминал скорее не тигра, а змею или хитрую лису. Терпение Петросяна казалось безграничным, он мог долго выжидать наиболее подходящего момента для нанесения удара. Спасский считал его «уникальным матчевым бойцом, чья сильная сторона в том, что до него практически невозможно добраться». Петросян оценивал это иначе: «Я стараюсь избегать случайностей. Те, кто полагается на случай, должны играть в карты или в рулетку». Дважды пройдя изнурительный отборочный процесс, Спасский утверждал: «Система стала ещё хуже, чем прежде». В предвидении матча 1972 года он сказал: «Я хочу заранее выразить свою глубокую и искреннюю симпатию тому, кто сумеет прорваться через все эти препоны». Примечания:9 Комсомол: молодёжная лига КПСС. |
|
||
