ГЛАВА 19

ГОРЬКИЙ ФИНАЛ

В битве за звание самого обаятельного игрока Бобби Фишер точно бы проиграл. Но он лучший в мире шахматист.

(Исаак Кэжден)

Матч следовал привычным для Фишера путём от блицкрига к финалу. Спасский казался сломленным, и опыт подсказывал, что в таких случаях противники Фишера не восстанавливались. Претендент был мастером психологического убийства. Видя слабость или травму, другие могли умерить свой нажим, но он давил и давил. Повторится ли такая история и в этом матче?

Четырнадцатую партию Фишер снова открыл ходом 1.c4. Спасский уже понял, что большая часть его дебютной подготовки оказалась напрасной. Однако игра чемпиона улучшилась. Возможно, его подбодрил приезд жены Ларисы или переезд из отеля в похожий на дачу небольшой домик, где они могли спокойно наслаждаться семейной жизнью.

Его позитивный настрой в этой партии был очевиден. На 14-м ходу он пошёл конем на e7, отклонив возможность упростить позицию и разменять коней. В книгах о матче ход Ne7 отмечен восклицательным знаком, что говорит о его силе (слабый ход награждается знаком вопроса). Захваченный врасплох, Фишер отдал пешку. Тринадцатью ходами позже Спасский допустил ответную ошибку, двинув пешку на f6 (двойной вопросительный знак) в эндшпиле, который был сложным, но сулил шансы на успех. С каждой стороны на доске осталось по ладье, слону, коню и пять пешек. Кони и слоны были скоро разменяны, и партия свелась к ничьей.

Без сомнения, оба игрока всё ещё чувствовали усталость после титанической 13-й партии. Гроссмейстеры, восхищаясь мужеством Спасского, не были особо впечатлены качеством игры. Намекая на похмелье после исландского шнапса, кто-то пошутил: «Они играли, как после " Бреннивина" ».

Единственную жалобу Фишер высказал на первой минуте партии, обратив внимание на плохое освещение. За этим последовала телеграмма от Крамера Максу Эйве, в которой судья и ИШФ были раскритикованы за «высокомерие и невнимание». Требование Фишера не занимать первые ряды не было принято. Исландцы, уже потерявшие доход с телевидения, указали Крамеру, что освобождение первых семи рядов уменьшит вместимость партера наполовину, до 475 человек, что серьёзно скажется на выручке.

Пятнадцатую партию, состоявшуюся 17 августа, Гарри Голомбек назвал «одной из самых потрясающих, какую я только видел в матчах на первенство мира». В сицилианской защите Фишеру был предложен тот же вариант с «отравленной» пешкой, который так унизил его в 11-и партии. Примет ли он вызов, не испугается, захочет ли отомстить? Иначе говоря, выведет ли ферзя на b6? Часы шли: в комнате для анализов все ждали этого хода. У Фишера было почти две недели на изучение позиции и поиск ошибки.

Ферзь остался стоять на месте. Фишер вывел королевского слона на e7. Он уже играл так несколько раз, но для Спасского это был небольшой психологический триумф. Казалось, у русского прибавилось оптимизма: на 25-м ходу он преждевременно двинул вперёд пешку, заготовив элементарную ловушку, в которую Фишер никогда бы не попался. Бирн и Ней назвали идею Спасского «глупостью». Затем чемпион уверенно забрал пешку, другую, но его прожорливость только дала Фишеру больше возможностей для атаки. В результате, после перерыва, получилась ничья: чёрные не нашли ничего лучшего, чем повторять шахи королю белых. Доигрывание оказалось настолько быстрым, что люди у демонстрационных досок запутались, потеряв нить игры.

В тот день жалобы Фишера носили более личный характер. Крамер требовал от Шмида «сделать что-нибудь, вместо того чтобы благостно разводить руками». Американцы снова требовали освободить в зале ещё несколько рядов. Ответ исландцев гласил, что расстояние между сценой и первым рядом больше, чем на любом предыдущем матче.

Шестнадцатая партия игралась в воскресенье, и на неё собралось небывалое количество народу. На 9-м ходу последовал размен ферзей, и игроки, минуя миттельшпиль, перешли в эндшпиль. Через несколько ходов Спасский пошёл на тройную изоляцию пешек, получив три изолированные пешки на одной вертикали. Это очень необычное расположение пешек, и для шахматиста такая архитектурная конструкция интуитивно представляется уродливой. В конце концов, три беззащитные пешки были потеряны, и на 32-м ходу позиция превратилась в безжизненную, лишённую всяких перспектив. Однако партия не закончилась! Упрямство заставило игроков сделать ещё тридцать бесполезных ходов, в то время как любой из них вполне мог бы предложить ничью, а другой — с готовностью её принять. Мстил ли Спасский Фишеру, вынуждая его оставаться у доски? Считал ли Фишер ничью унижением? Каковы бы ни были причины, они продолжали играть до 60-го хода; Ларри Эванс и Кен Смит в своей книге о матче «Фишер — Спасский: ход за ходом» назвали это «бессмысленным марафоном». Зал недоумевал. Голомбек писал: «Печально признавать, но последние тридцать ходов... довели меня до слез». Бирн и Ней одинаковы в своей оценке: два гения, ведущие игру в столь элементарной позиции, были похожи на Фрэнка Ллойда Райта, «играющего в песочнице».

Фишер мог не атаковать за доской, но вне игрового поля спуску чиновникам не давал. В ответ на отказ убрать первые семь рядов он предъявил ультиматум, заявив, что не будет выступать, пока условия не изменят: «Я не намерен больше их терпеть». С 17-й партии, сказал он, матч будет проходить за закрытыми дверями в отдельной комнате, до тех пор пока зал не изменят «точно по моему желанию». Крамер, разумеется, его поддержат: 16-я партия, сказал он, проводилась в зале «таком же шумном, как футбольный стадион в Милуоки».

22 августа, вдень 17-й партии, Крамер встретился за ланчем с Тораринссоном. Исландец согласился убрать первые три ряда кресел; два их них поставят сзади. Это увеличит расстояние между игроками и залом с семи-восьми ярдов до двадцати. «Чтобы спасти матч, мы должны убрать несколько рядов кресел, хотя делаем это с болью в сердце, поскольку теряем доход», — сказал Тораринссон. Согласия чемпиона мира и его команды никто не спрашивал.

Советская контратака произвела эффект разорвавшейся бомбы. Секундант чемпиона мира Ефим Геллер выступил с заявлением для печати, в котором обвинил американцев в использовании «неспортивных методов», призванных ослабить Спасского. Приводим его так, как оно было написано:

Матч на первенство мира по шахматам, проходящий сейчас в Рейкьявике, вызывает огромный интерес во всех частях света. Борис Спасский, я и другие члены нашей шахматной делегации получают много писем из разных стран, в том числе и из США. Немало корреспонденции посвящено одной, необычной до сих пор в истории шахмат теме, а именно — возможности использования вне шахматных средств воздействия на одного из соперников.

Указывается, что бесчисленные «капризы» Р. Фишера, его претензии к организаторам матча, постоянные опоздания на игру, требование играть в закрытом помещении, необоснованные протесты и тому подобное преследуют вполне сознательную цель — оказать психологическое давление на партнёра, вынести Б. Спасского из состояния боевой спортивной формы.

Считаю, что поведение Р. Фишера противоречит амстердамскому соглашению, в котором говорится о джентльменском поведении участников матча. Полагаю, что судейская коллегия уже имела достаточно оснований, чтобы потребовать от Фишера соблюдения условий матча и в этом пункте. Тем более незамедлительно это надо сделать сейчас, когда борьба вступает в решающую фазу.

Имеются письма, указывающие на воздействие на Бориса Спасского с помощью средств электроники и химических веществ, которые могут находиться в игровом помещении. Говорится, в частности, о кресле Фишера и влиянии специального освещения на сцене, устроенного по настоянию американской стороны.

Всё это может показаться фантастикой, но некоторые объективные факты в связи с этим заставляют задуматься и над внешне «фантастическими» предположениями. Почему, например, Фишер категорически протестует против киносъёмок, хотя это и наносит ему материальный ущерб? Может быть, одна из причин состоит в том, что он хочет избавиться от постоянного объективного контроля за поведением и состоянием участников матча? Тоже самое можно предположить, приняв во внимание его неоднократные требования перенести игру в закрытое помещение и освободить от зрителей 4 семь первых рядов.

Вызывает удивление появление американцев в матчевом помещении в неигровое время, даже ночью, требования Крамера предоставить Р. Фишеру именно «его» кресло, хотя оба кресла участников выглядят совершенно одинаковыми и изготовлены одной и той же американской фирмой.

Хочу отметить также, что, зная Бориса Спасского в течение многих лет, я впервые наблюдаю в его игре необычные для него спады внимания и проявления импульсивности. Причём я не могу объяснить это какой-то. — исключительно сильной игрой Р. Фишера. Напротив, в нескольких партиях претендент допускал технические ошибки, а в ряде партий проявлял непонимание позиции.

В связи с вышеизложенным советская делегация передала соответствующее заявление главному арбитру и организаторам матча, в котором выражается настоятельная просьба проверить с помощью компетентных специалистов игровое помещение и находящиеся в нем предметы, а также исключить возможность пребывания в помещении для участников посторонних лиц.

Е. Геллер

Третьего августа 1972 года был объявлен следующий актёр на роль Джеймса Бонда: с этого момента британского тайного агента 007 с лицензией на убийство будет играть Роджер Мур. Исландия могла бы стать его первым заданием. Когда советское заявление было опубликовано, в публике раздались лёгкие смешки. «Мы вызовем агента 007, чтобы он обыскал помещение», — съязвил представитель Исландской шахматной федерации.

В том, почему Рейкьявик настолько подогрел воображение публики, играет свою роль обширный поток шахматных реминисценций и образов, появлявшихся в литературе и кино. Демократ против тоталитариста, личность против машины, заговор против контрзаговора; образ бесчувственного, безумного и блестящего шахматиста-одиночки, плетущего интриги и полностью лишённого морали, — таковым было (преимущественно на Западе) восприятие матча. Некоторые шутники в Рейкьявике вспомнили фильм 1963 года о Джеймсе Бонде «Из России с любовью», основанный на появившемся чуть раньше романе. Тема фильма — холодная война. Он укреплял мнение о том, что навыки, необходимые для контролирования событий за шахматной доской, допускают широкое применение: созревает дьявольский заговор Советов против британской разведки и её лучшего агента 007 — Бонда, Джеймса Бонда.

Фильм открывается финальной партией международного гроссмейстерского турнира. Кронштейн, человек с высоким лбом, тяжёлыми веками и напряжёнными немигающими глазами, сражается с канадцем по имени МакАдамс. «Кронштейн» созвучно с «Бронштейн», и партия в фильме действительно является вариацией великолепной партии, сыгранной в Ленинграде в 1960 году между двумя советскими гроссмейстерами, претендентом на титул чемпиона мира Давидом Бронштейном и Борисом Спасским. В фильме Кронштейн побеждает, рискнув не подчиниться приказу прервать партию, и предоставляет отчёт тайной международной террористической организации, на службе которой он находится. На самом же деле Бронштейн проиграл, после того как Спасский осуществил блестящую жертву ладьи, одержав эффектную победу на 23-м ходу. Другим отличием было то, что в фильме убрали две пешки, — по мнению режиссёра Теренса Янга, они эстетически разрушали кадр. Без этих пешек комбинация Спасского не получалась; в кинотеатрах всего мира шахматисты лишь качали головами.

А в Рейкьявике шахматисты качали головами на заявление Геллера. Но если бы, посмеявшись вдоволь, публика и чиновники прочитали заявление более внимательно, они бы ощутили напряжённость, царящую в советском лагере. Хотя на первый взгляд заявление касалось Фишера, на самом деле оно было порождено глубоким разочарованием в Спасском, тем, что Геллер называет его «импульсивностью», его «невозможностью сосредоточиться», его неспособностью использовать технические ошибки противника и отсутствием у него «схватывания позиции». С точки зрения Геллера, 17-я партия должна была явиться началом решающей стадии. Иво Ней позже напишет, что у Спасского оставался последний шанс изменить ход матча. В Москве прокомментировали так: «Поезд отправляется».

Выбор времени для заявления не менее показателен. Упоминание Геллером «неоднократных требований» Фишера говорит о том, что настоящей причиной письма был последний ультиматум американца и переживания из-за постоянных потакании ему со стороны организаторов чемпионата.

Главный арбитр заверил, что подозрения Геллера будут проверены: «С американской стороны у нас сплошная фантастика творится, так почему бы и русским не взяться?» В зале выставили круглосуточную охрану, чтобы предотвратить ночной шпионаж. Американская делегация предложила довольно замысловатое объяснение своего требования, чтобы каждый игрок сидел только на своем кресле: Фишер на десять сантиметров выше Спасского, и кресло необходимо подогнать под его рост. Крамер охарактеризовал заявление так: «Вздор. Каких ещё экспертов они хотят? КГБ?» Он находился гораздо ближе к истине, нежели предполагал.

Что касается 17-й партии, Фишер снова преподнёс дебютный сюрприз: защиту Пирца (названную в честь словенского гроссмейстера Васи Пирца) он никогда прежде в турнирах не применял, В этой защите, всегда считавшейся несколько эксцентричной, чёрные уступают центр в надежде на возможную контригру. Основной темой пересудов, однако, явился финал партии. Игрок может потребовать ничьей, если одна и та же позиция повторяется трижды. На 45-м ходу Фишер подозвал Лотара Шмида, и они недолго о чем-то совещались, изучая запись партии. Затем Шмид кивнул, и часы были остановлены. Если Фишер передвигал ладью на e1, позиция действительно повторялась в третий раз. После этого Спасский долго оставался в кресле; похоже, ничья повторением ходов застала его врасплох. Он собирался отдать ладью за коня и был настроен на борьбу, хотя неясно, мог ли он прорваться.

Партия закончилась, и исландские организаторы пригласили местных учёных исследовать завуалированные обвинения в электронном и химическом воздействии. Одним из них был Дали Августин, инженер-электрик, другим — Зигмундур Гудбьярнасон, преподаватель химии, получивший образование в Америке и вернувшийся в родную Исландию из Детройта двумя годами ранее. Августин исследовал освещение, а задачей Гудбьярнасона было изучить шахматный столик и кресла. «Из Америки я привез новейший газовый хроматограф, — рассказывает Гудбьярнасон. — Он позволял анализировать содержание химических веществ. Мы надели одноразовые перчатки и взяли пробы для тестов, для чего протёрли стол и кресла специальной тканью». Пробы были взяты также со стен и сцены. Их тщательно упаковали в пластиковые пакеты, на которых написали: «кресло Фишера», «задняя стена», и так далее. Учёные согласились провести свои исследования бесплатно. Говорит Гудбьярнасон: «Это был наш вклад в матч; мы хотели сделать так, чтобы он продолжился». Если бы советская сторона это услышала, то вполне могла бы подвергнуть сомнению объективность такой оценки.

Затем Гудбьярнасон сравнил данные по химическим веществам одного кресла и другого, а также исследовал поверхность обеих сторон стола. В течение этого периода преподаватель химии отказывался отвечать на вопрос журналистов, возможно ли и впрямь кого-нибудь тайно заразить, как заявляет в своем письме советская сторона? Он молчал отчасти потому, что не хотел нагнетать обстановку, поскольку «знал, что такое вполне реально, американцы и русские прекрасно умеют это делать. Уверен, в прошлом они использовали эти методы».

Для завершения работы потребовалось несколько дней, и результаты были занесены в небольшой отчёт на нескольких страницах. Отчёт передали исландскому помощнику судьи Гудмундуру Арнлаугссону. ИШФ заявила, что обвинения советской стороны в тайных махинациях оказались беспочвенными. В процессе расследования Гудбьярнасон не нашёл ничего подозрительного: химические составляющие кресел и обеих сторон стола были идентичны и состояли преимущественно из материалов для полировки. Августину повезло больше — в осветительных приборах он обнаружил двух мёртвых мух, создав этой находкой большое веселье в прессе.

Однако этим дело не кончилось: нечто странное все-таки обнаружили. Исландское управление торгового флота провело рентгеновский анализ кресел (обычно они исследуют таким образом сварку кораблей). На рентгеновском снимке кресла Фишера обнаружился продолговатый объект с цилиндрической петлей на конце. В кресле Спасского ничего подобного не было. Сделали второй снимок, но на этот раз ничего не нашли. Позже кресло разобрали. Внутри был деревянный наполнитель, оказавшийся там из-за трещины в фанерном сидении. Организаторы тут же заявили, что это и есть тот самый объект, который был на первом снимке, хотя так и не смогли объяснить, почему его не было видно на втором.

Если 17-я партия рассматривалась советской стороной как последний шанс на изменение хода матча, то теперь из-за неспособности Спасского пробиться сквозь ничьи на горизонте маячил проигрыш. В следующей встрече он сражался упорно, однако партия вновь закончилась ничьей. Король Спасского активно путешествовал, а вот король Фишера большую часть игры был заперт в углу, причём в довольно-таки стеснённых условиях: при атаке ему некуда было бы пойти. На этот раз готовность Фишера принять ничью удивила экспертов — у него было на пешку больше. Для любого другого игрока ничья в такой позиции была бы объяснима, поскольку каждые пол-очка приближали его к победе. Но Фишер, по выражению Глигорича, «не обладал репутацией охотника за ничьими», каким бы ни был счёт. Что мы здесь видим? Его человеческую сторону? Психологическую слабость? Прагматизм?

Счёт в матче теперь был таким: Спасский — 7,5 очка, Фишер — 10,5; американцу оставалось до титула лишь два очка. Перед 18-й партией Геллер опубликовал протест относительно удаления из-за зала первых рядов, поскольку советская сторона не давала на это разрешения. Шмид начал переговоры, сведя их к искусному компромиссу, который сделал бы честь и такому опытному переговорщику, как Генри Киссинджер. Кресла вернутся на свои места, но они будут пусты. Когда Фишер вошёл в зал, то, казалось, даже не заметил разницы. Однако терпение Шмида подошло к концу. Когда Крамер вновь потребовал убрать первые семь рядов, обвиняя Шмида в потакании советским, главный судья ответил ядовитым письмом, тон которого был для Шмида нехарактерен. Крамер, заявлял он, «без сомнения, хотел помочь, но, к сожалению, ему это не удалось из-за крайне неточного содержания письма». Далее говорилось: «Если у вас есть какие-то жалобы и протесты, пожалуйста — я должен подчеркнуть всю важность этого, — делайте их согласно правилам матча».

Девятнадцатая партия была очень интересной, и оба игрока удивили зрителей. На 21-м ходу Фишер продемонстрировал потрясающую защиту. Спасский принёс в жертву фигуру — когда он это сделал, один гроссмейстер сказал: «Теперь пристегните ремни». Нахально игнорируя незащищённую ладью противника, Фишер разменял ферзей, оставив Спасского с ничьей. Он был абсолютно прав: взять ладью или сделать какой-то другой ход означало бы катастрофу. Спасский рисковал отважно, но ничего не добился. «Это Бобби, — сказал Глигорич, — он всегда ускользает».

Перед 20-й партией исландское министерство финансов сделало жест доброй воли. Правительство попросило парламент на следующем заседании освободить призовые деньги от налогов. Без этого победителю пришлось бы уплатить государственный и местный подоходные налоги размером в 28 тысяч долларов, а проигравшему — около 16 тысяч.

Сама партия оказалась долгой, жестокой битвой, продлившейся пять часов. Перевес склонялся то на одну, то на другую сторону. Перед откладыванием на доске стоял эндшпиль, но исход поединка был неясен. На следующий день, когда партия продолжилась, Геллер едва не уснул в зале — ночь была посвящена анализу. Спасский выглядел мрачным и усталым; всю ночь они искали возможность победы, но так и не нашли.

Это была седьмая ничья подряд! После марафонской битвы 1927 года между Алёхиным и Капабланкой в мировых чемпионатах ещё не было такой ничейной серии. Партии не были скучными и сонными — напротив, некоторые из них оказались отчаянными, затяжными, бескомпромиссными схватками, блестящими по сути и красивыми по форме. Фишер, обычно игравший гораздо быстрее противника, теперь думал столь же долго. Спасский пробовал, рисковал; Фишер, если у него были сомнения, не отваживался на дерзкие ходы. Хотя комментаторы предсказывали полный упадок сил Спасского, чемпион работал энергично, придерживался своей стратегии и, что удивительно, давал мощный отпор. Тут требовались не только умение и концентрация: он должен был находить в себе глубокие источники психологической силы.

Двадцать первая партия началась 31 августа. Начиная с восьмой партии ни один ход не был снят на плёнку. Но в этот день югославский журналист Димитрий Белица пронёс в зал видеокамеру «Sony» и уселся с ней в боковом ряду. Периодически взад-вперёд ходили служители, высматривая малейшие нарушения спокойствия. Белица приглушал жужжание камеры покашливанием. Он понимал, что эта партия может оказаться последней, а потому это был его последний шанс на съёмку.

Фишер имел 11,5 очка, и для завоевания титула ему требовалась либо победа, либо две ничьи. Билеты на партию было не достать, игровой зал был забит до отказа, все ожидали кульминационного момента. После двух месяцев фарса, тайн и трагедий, крайнего напряжения и гнева, шоу и бурного веселья, блефа и двойного блефа, требований и уступок жители и гости Рейкьявика — даже те, кто не знал правил игры, — жаждали оказаться свидетелями развязки.

Как обычно, Лотар Шмид пустил часы. Как обычно, Фишер опоздал. Партия началась сицилианской защитой. На втором ходу Фишер, игравший чёрными, поставил пешку на e6, что было для него внове. Спасский пил кофе чашку за чашкой. Возможно, удивление от седьмого хода Фишера — выпад пешки, известный, но довольно неоднозначный — заставило руку русского дрогнуть, и он пролил кофе. Часы Спасского шли, а он отправился искать тряпку. Фишер наблюдал за происходящим так, словно его противник сошёл с ума.

Ферзи рано покинули доску, оставив Фишера с преимуществом двух слонов, но с двумя изолированными пешками. «Когда Фишер получил это преимущество, — сказал позже Спасский, — я почувствовал, что всё кончено». На 18-м ходу чемпион пожертвовал ладью за слона с пешкой в безрассудном стремлении осложнить игру и увеличить шансы на победу. Тридцатый ход оказался поворотной точкой. Вместо того чтобы начать окапываться, построить неприступную крепость и прийти к ничьей, Спасский двинул свою пешку на g4, создав в своей позиции смертельную слабость. Фишер провел эндшпиль с неумолимой точностью.

На 41-м ходу партия была отложена. Спасский казался истощённым. На обдумывание секретного хода он потратил лишь шесть минут; он записал его на бумаге и отдал Шмиду, который тщательно запечатал листок в конверт. Теперь зрители могли наконец перевести дух и обменяться мнениями; когда они поднимались из кресел, разговоры в основном шли о том, у кого позиционный перевес. Фишер пожертвовал пешку, так что теперь у него оставалась ладья и две пешки против слона и четырёх пешек Спасского, а потому теоретически позиция была примерно равной. Однако силы белых были стеснены, ходить им было некуда. Между тем ладейная пешка Фишера была проходной, то есть могла без помех в виде вражеских пешек достичь последней горизонтали, где она превращалась в мощную фигуру, обычно в ферзя, а потому такая пешка — исключительная угроза. Ладья и король Фишера занимали хорошие позиции, чтобы помогать её продвижению.

Большинство любителей сочли бы шансы сторон приблизительно равными. Однако эксперты понимали, что битва Спасского за титул! окончена; его доблестная защита была сломлена, и гроссмейстеры предсказывали победу Фишера. В Москве признали тот факт, что их человек проиграл: чемпион сказал Геллеру, что анализировать позицию не имеет смысла. Спасский знал, что в конверте был запечатан не лучший ход.

На следующий день в зал набилось две с половиной тысячи человек, некоторые прибыли заранее, чтобы гарантировать себе лучшие места; все они заплатили по пять долларов за желание оказаться свидетелями потрясающей развязки. Фишер приехал поздно, выглядел уверенным, но, ко всеобщему удивлению, вопреки обычной заботе о своем безупречном виде был одет в поспешно выбранный мятый кроваво-красный костюм. Кресло Спасского — для разнообразия — было пустым.

Двумя часами ранее, в 12.50, чемпион позвонил главному арбитру Лотару Шмиду. Он официально проинформировал его о том, что сдается и не придёт на доигрывание. Шмид позвонил Эйве: может ли он принять сдачу по телефону? Эйве решил, что такое возможно. Фишеру об этом не сообщили, и он мог этого не узнать, если бы фотограф журнала «Life» Гарри Бенсон не столкнулся со Спасским в отеле «Сага», когда теперь уже бывший чемпион отправлялся на прогулку. Последовал шквал телефонных звонков. Бенсон позвонил Фишеру, тот позвонил Шмиду, заявив, что если это правда, то сдача должна быть подтверждена письменно. Шмид написал что-то от своего лица, но сказал, что Фишер все равно должен появиться в назначенный час на доигрывании партии.

Матч закончился.

Грандиозного финала не было: никаких последних решительных ходов, ставящих чемпиону мат, никаких победных ударов о трибуну или разрывания ленточки. В воздух не подбрасывали шляпы, никто не топал ногами, не издавал победных криков. Корона перешла без шума, одним лишь официальным объявлением. Когда Фишер прибыл, Шмид подошёл к краю сцены и обратился к залу: «Дамы и господа, господин Спасский сообщил по телефону, что сдается». В зале раздались вежливые хлопки. Зрители не увидели никаких действий, но оказались свидетелями события, вошедшего в историю шахмат. Новый чемпион мира неуклюже помахал рукой, но отказался от предложения Шмида поклониться. Итальянская газета «Corriere della Sera» была разочарована отсутствием Спасского: «Он лишился аплодисментов, которых заслужил. Но с этих пор он их не заслуживает. Шахматист должен сражаться до последнего. Это закон спорта, а он его нарушил».

Машины исландского правительства были припаркованы перед залом вместе с автомобилем американского посла. В нем сидел Виктор Джакович. Он вспоминает:

Это было частью плана, поскольку Фишер не желал ни с кем разговаривать или делать заявления для прессы. Он должен был выйти из боковой двери и сразу оказаться в моей машине, неприметном чёрно-жёлтом «форд маверик». Мне сказали: «Не ждите никого. Когда он сядет, сразу уезжайте на базу». Я довез его до Кефлавика. На базе он отпраздновал победу своим знаменитым стейком и стаканом молока — как всегда, стакан молока. Не помню, чтобы он выражал какую-то радость: сплошной комок нервов, такой же напряжённый, как спортсмен в конце партии. Это был всё тот же Фишер, которого я всегда отвозил на базу.

Победив, Фишер наконец-то проявил великодушие к побеждённому сопернику. По его словам, Спасский был «лучшим игроком», с которым он когда-либо встречался. «Все, с кем я играл, на определённом этапе ломались. Но я никогда не чувствовал ничего подобного со Спасским». Президент Никсон прислал Фишеру телеграмму с поздравлениями. Спасский дал несколько интервью. Он выглядел утомлённым и сказал, что ему нужно только «спать, спать и спать».

«New York Times» использовала ницшеанскую риторику в своем исследовании того, что журналисты назвали «аурой убийцы». «В своей основе аура Фишера состоит из стремления подавить, унизить противника, взять верх над его сознанием». Отмечалось, что игроки, побеждённые Фишером, уже не восстанавливались, что само по себе производило достаточно жуткое и зловещее впечатление. Проигрыш другому сопернику можно было оправдать, сославшись на плохой день или случайный просмотр. «Но поражение от Фишера каким-то образом влияло на цельность игрока. Часть его словно оказывалась съедена». Так что Фишер был виновен в серии «психических убийств».

Тем временем советская сторона заинтересовалась, виновен ли Фишер в других преступлениях.