35. РАЗРЫВ

Возлюбленный Мастер,

Хотите обрести подлинную единую таковость ума и объектов? Потребуется резкий, полный отрыв: обнаружьте то внутри своего черепа, что занято ложным мышлением, возьмите восьмое сознание и отсеките одним махом.

Разве не читали вы высказывание мастера Ень Тоу: «Как только что-то считается важным, оно становится гнездом»?

Все вы, люди, целиком проживали свои жизни, выясняя этот вопрос, — да так ничего и не достигали, сидя в своих гнездах, не в состоянии выйти, совершенно не осознавая своей ошибки. Те, кому вскружили голову слова и фразы древних, принимают забавные слова и тонкие фразы за свое гнездо. Те, кто наслаждается вербальным смыслом писаний, принимают эти писания за свое гнездо.

У всех этих людей есть то, что они считают важным, и здесь лежат их слепые увлечения. Им недостает способностей великих людей силы, чтобы отступить на шаг и признать свою ошибку, и они думают о том, что считают важным, как о сверхъестественном, как о чудесном и тонком, как о спокойствии и безопасности, как об окончательном, как об освобождении.

Тем, кто увлечен такими мыслями, даже если в мире появится Будда, это не поможет. Ничего не считая важным, естественно, вы полны сухожильной силой, избавлены от желаний и зависимости и — вы хозяин дхармы.

Каждый человек создает себе определенную психологическую безопасность, не осознавая того факта, что его безопасность — это его тюрьма. Человека окружают все виды небезопасности; отсюда естественное желание создать защиту. Эта защита становится все сильнее и сильнее, по мере того как вы становитесь, все более бдительны к опасностям, среди которых живете. Ваша тюремная камера уменьшается; вы начинаете жить в такой защитной броне, что сама жизнь становится невозможной.

Жизнь возможна только в небезопасности.

Вот нечто очень фундаментальное, что следует понимать: жизнь по самой своей сути есть небезопасность. Защищая себя, вы в то же время разрушаете саму свою жизнь. Защита — это смерть, потому что только те, кто лежит мертвый в своих могилах, абсолютно защищены. Никто не сможет навредить им, ничего дурного не может случиться с ними. Для них больше нет смерти — все это уже случилось. Больше ничего не произойдет.

Вам нужна безопасность кладбища? Не ведая того, каждый старается достичь ее. У всех разные пути, но цель одна и та же. Через деньги, через власть, через престиж, через социальное положение, через принадлежность к стаду — религиозному, политическому, — будучи частью семьи, нации, чего вы добиваетесь? Стоит неизвестному страху окружить вас, как вы начинаете создавать как можно больше перегородок между собой и страхом. Но те же самые перегородки будут мешать вам жить.

Если вы это поняли, то поймете и смысл саньясы. Это — принять жизнь как небезопасность, отбросить всякую защиту и предоставить жизни овладеть вами. Это опасный шаг, но тем, кто способен предпринять его, воздается безмерно, ибо только они и живут. Остальные просто выживают.

Есть различие между выживанием и жизнью. Выживать — значит только влачиться — влачиться от колыбели к могиле. Когда же наконец могила? В промежутке, между колыбелью и могилой, чего бояться? Смерть несомненна — и терять вам нечего, вы пришли с пустыми руками. Ваши страхи — это лишь представления. Вам нечего терять: однажды все, что у вас есть, обязательно исчезнет.

Если бы смерть была неопределенной, то была бы какая-то реальная ценность в создании безопасности. Если бы вы могли избежать смерти, тогда, естественно, было бы совершенно разумно создавать перегородки между собой и смертью. Но вам не избежать ее. Да Хуэй говорил в своих предыдущих сутрах: «Принятие неизбежного есть одна из основ прихода к озарению». Смерть есть; от принятия этого теряется весь страх — ничего нельзя тут поделать. Если поделать ничего нельзя, то зачем беспокоиться?

Хорошо известен факт, что солдаты, идущие на поле битвы, дрожат. В глубине души они знают, что не все возвратятся вечером. Кто вернется, кто не вернется — неизвестно; но есть возможность того, что сами они не вернутся домой. Однако психологи заметили странный феномен: как только они попадают на фронт, все их страхи проходят. Они начинают сражаться прямо-таки играючи.

Коль скоро смерть принята, то где ее жало? Раз они знают, что смерть возможна в любой момент, то могут забыть о ней вовсе.

Я бывал со многими военными людьми — у меня было много друзей, — и странно было видеть, что они — самые радостные люди, самые расслабленные. В любой день может прийти вызов: «Прибыть в часть!» — но они играют в карты, играют в гольф, они поют, они пляшут, они получают удовольствие от жизни сполна.

Один из генералов приходил ко мне. Я спросил его: «Вас готовят почти каждый день к смерти, и все же... как вы ухитряетесь быть счастливыми?» Он сказал: «Что же еще делать? Смерть несомненна».

Коль скоро признаны несомненность, неотвратимость, неизбежность — тогда, вместо того чтобы рыдать, плакать, жаловаться и влачиться к могиле, — почему не плясать? Почему не использовать большую часть времени, которое вам отпущено между колыбелью и могилой? Почему не проживать каждый миг с такой тотальностью, что, если следующий миг так и не наступит, недовольства все равно нет? Вы можете умереть радостно, потому что жили радостно.

Но лишь очень немногие люди поняли внутреннюю работу своей собственной психики. Вместо того чтобы жить, люди начинают защищаться. Та же самая энергия, которая могла бы стать песней и танцем, направляется на накопление — больше денег, больше власти, больше амбиций, больше безопасности. Та же самая энергия, которая могла бы быть потрясающе прекрасным цветком любви, становится просто заточением в браке. Брак безопасен — по закону, по социальной конвенции, по вашему собственному понятию респектабельности и по тому, что скажут люди. Каждый боится кого-то другого... поэтому люди так и продолжают притворяться.

Любовь исчезает; она не в ваших руках. Она приходит как дуновенье, и она уходит как дуновенье. Те, кто бдителен и осознает, танцуют с дуновеньем, наслаждаются его глубочайшим потенциалом, довольствуются его прохладой и благоуханием, а когда оно уходит, не сожалеют и не печалятся. То был дар неведомого, он может прийти снова. Они ждут... он приходит снова и снова. Они постепенно научаются глубокому терпению и ожиданию.

Но большинство человеческих существ испокон веков делало совсем противоположное. Боясь, что дуновение уйдет, они закрывали все двери, все щели, через которые можно ускользнуть. Это и есть их обустройство безопасности. Это называется бракосочетанием. И вот они шокированы: когда все окна и двери закрыты, когда они законопатили даже маленькие щели — вместо замечательного, прохладного, благоуханного дуновенья у них только застойный мертвый воздух.

Каждый чувствует это, — но требуется отвага, чтобы признать, что они сами разрушили красоту дуновения, заточив его. В жизни ничего нельзя захватывать и заточать. Надо жить в открытости, давая происходить всем видам переживаний, будучи полностью удовлетворенным, пока они продолжаются, благодарным, — но, не опасаясь за завтра.

Если нынешний день принес замечательное утро, прекрасный восход, песни птиц, восхитительные цветы, зачем беспокоиться по поводу завтра? Ведь завтра будет другое сегодня. Может, у восхода будут иные краски, может, птицы немного изменят свои песни, может, будут дождевые облака и танец дождя, — но это все обладает своей собственной красотой, у всего свой собственный источник силы.

Хорошо, что вещи всегда изменяются, что каждый вечер не один и тот же, что каждый день не точное повторение предыдущего. Нечто новое... это и есть то самое волнение и восторг жизни; иначе человеку будет очень скучно. И те, кто сделал свою жизнь совершенно безопасной, скучают. Им скучно со своими женами, им скучно со своими детьми, им скучно со своими друзьями. Скука — переживание миллионов людей, хоть они и улыбаются, чтобы скрыть ее.

Фридрих Ницше справедливо сказал: «Не думайте, что я счастливый человек. Я улыбаюсь, чтобы предотвратить слезы. Когда я улыбаюсь, я занят, так что мне не до слез. Если бы я не улыбался, слезы появились бы обязательно».

Людей обучили совершенно неправильным отношениям: скрывайте свои слезы, всегда сохраняйте дистанцию, держите других, по крайней мере, на расстоянии вытянутой руки. Не давайте другим слишком приближаться, потому что вдруг тогда они узнают ваше внутреннее страдание, вашу скуку, вашу боль; вдруг они узнают вашу болезнь.

Все человечество больно, по той простой причине, что мы не позволяем небезопасности жизни быть нашей истинной религией. Наши боги — это наша безопасность, наши добродетели — это наша безопасность, наше знание — это наша безопасность, наши отношения — это наша безопасность. Мы растрачиваем свою жизнь, занимаясь накоплением соглашений по безопасности. Наши добродетели, строгости — не что иное, как попытка обеспечить безопасность даже после смерти — создание банковского счета на том свете. А тем временем потрясающе прекрасная жизнь ускользает из ваших рук. Деревья так красивы, потому что им неведом страх опасности. Дикие животные такие величественные, потому что они не знают, что существует смерть, существует небезопасность. Цветы могут танцевать под солнцем и дождем, потому что они не озабочены тем, что произойдет вечером. Их лепестки опадут, и точно так же, как они появились из неведомого источника, они снова исчезнут в том же самом неведомом источнике. Но тем временем, между этими двумя пунктами — появлением и исчезновением, — у вас есть возможность выбора: либо плясать, либо отчаиваться.

Да Хуэй говорит, что люди ходят в церкви, храмы и мечети не оттого, что они религиозны, а оттого, что они трусливы. Из-за того, что они не могут жить, они ищут способы защитить себя.

Обычно я останавливался в Сурате, у друга в доме. Друг этот принадлежал к удивительной мусульманской секте, а Сурат — это их штаб-квартира. Я не мог поверить, что разумные люди способны на... Это очень богатая и очень интеллигентная община, люди сплошь образованные. За разговором с ним я узнал, что в их обществе, когда кто-то умирает, его друзья и семья дают деньги священнику высокого ранга. Порой священнику дают десятки тысяч рупий — как представителю Бога: человек отправляется в паломничество, и о его душе нужно позаботиться после смерти.

Священник пишет письмо Богу, рекомендательное письмо: «Об этом человеке следует позаботиться. Прошу обеспечить ему хорошее место на небесах» — очевидно, соответственно пожертвованиям. Такое письмо кладут в карман покойного, покойного кладут в могилу, а деньги, разумеется, кладут в карман священника.

Я спросил друга: «Ты думаешь, что деньги каким-то неисповедимым образом попадают к Богу?»

Он сказал: «Такова вера».

Я повел его ночью на их кладбище к новой, свежей могиле. Мы вскрыли ее, и он сказал: «Это большое святотатство».

Я сказал: «Я не принадлежу к твоей религии, не беспокойся — вся ответственность на мне». И я вытащил письмо из кармана покойника. Я сказал: «Письмо здесь. Парень забыл взять письмо. Что же теперь ему делать?» Личная характеристика... в двадцатом веке! Мы все еще дикари.

И я встретился с самим священником. Это хорошо образованный человек, имеет докторскую степень по литературе. Я сказал ему: «По крайней мере, это ваша обязанность — будучи человеком интеллигентным, образованным — не вводить людей в ложную безопасность. Люди отдают сбережения всей своей жизни, чтобы обеспечить спокойное место на том свете, но они не жили здесь!»

Он не смог отрицать этого: «Это не хорошо, — но я лишь представитель давнего наследия. Мой отец был священником, мой дед был священником. Это наша семейная профессия».

Я сказал: «Возможно, это ваша семейная профессия, но в ней больше преступления, чем профессии. Вы же интеллигентный человек, вы должны разоблачить это лицемерие».

Но он сказал: «Я обдумывал это много раз. Что касается меня, я уже очень богат — века накоплений... Я могу разоблачить это, рассказать, что все деньги идут в карман священника, — но я останавливаю себя, потому что это дает людям огромное утешение и чувство безопасности. Я не хочу нарушать их утешение и их безопасность».

Я могу понять его соображения; и я не думаю, что он старался защитить себя. Он был искренним. Но таковы наши утешения, получаемые различными путями от всевозможных религий, всевозможных священников, всевозможных политиков. Каждый из них делает вашу жизнь безопасной — и каждый из них разрушает вас.

Подлинно религиозный человек просто отбрасывает идею безопасности и начинает жить в полной небезопасности, ибо такова природа жизни. Вам не изменить этого. То, чего вы не можете изменить, примите — и примите с радостью. Не нужно зря биться головой о стену; пройдите через дверь.

Да Хуэй в своих последних сутрах дает вам свою точку зрения. Хотите обрести подлинную единую таковость ума и объектов? Потребуется резкий, полный отрыв... Эти слова стоит запомнить: Потребуется резкий, полный отрыв. Потребуется прекращение того способа, каким вы жили до сих пор. Вы должны перестать жить по логике страуса.

Страус — очень логичное животное. Как только страус завидит любого врага, охотника, он сует свою голову глубоко в песок. Не глядя на врага, он чувствует полную безопасность. На самом же деле он оказывается в еще большей опасности. Если бы он смотрел на врага, у него были бы какие-то шансы на спасение или, по крайней мере, на попытку. Когда же он стоит так — головой в песок, с закрытыми глазами, — он абсолютно уязвим.

Это стало стилем многих людей — стиль страуса. При появлении опасности они игнорируют ее; они не глядят в ее сторону. Они верят, что, если не смотреть туда, она исчезнет.

Вы смотрели когда-нибудь сознательно на смерть? Вы ходили когда-нибудь на кладбище, посидеть там и подумать о людях, которые лежат в своих могилах? Нет... вы пойдете только однажды и только в одну сторону — вы не возвратитесь. Почему кладбища, места кремации и погребения, устраивают в стороне от города, от дорог? — чтобы вы никогда не натыкались на них. На самом деле, кладбища нужно устраивать прямо посреди города, так чтобы вы наталкивались на них несколько раз в день, чтобы не забывали, что люди, спящие в тех могилах, тоже когда-то жили совсем как вы, и однажды вы тоже будете лежать в точно такой же могиле.

Небезопасность должна стать абсолютно очевидной. В такой ясности заключена возможность принятия; тут нет другого пути. Вам не убежать, так что не тратьте времени на бегство.

То же самое время нужно использовать для познания более глубокой жизни, которой неведома смерть; более глубокой любви, не эфемерной, любви, у которой нет ничего общего со слепым увлечением любого рода, любви, которая совсем как биение вашего сердца — не адресована никому в частности. Не любить кого-то, а просто любить, быть любовью — вот вечное.

Но в нашем способе жизни требуется резкий и полный обрыв. Наш стиль жизни основан на малодушном, трусливом отношении к жизни.

...обнаружьте то внутри своего черепа, что занято ложным мышлением, возьмите восьмое сознание и отсеките одним махом.

Под резким, полным отрывом, Да Хуэй подразумевает, что если вы достаточно умны, то изменитесь сразу. Вы не станете говорить: «Я буду изменяться постепенно, медленно, часть за частью». Вы не станете говорить: «Перемена требует времени». Вы скажете: «Я видел это; теперь вопрос об изменении не стоит. Я изменился».

Есть одна буддийская история... Некая женщина, принцесса, глубоко любит философию Гаутамы Будды. Гаутама Будда пришел в этот город. Она только что вернулась с беседы; она полна великими идеями, о которых говорил Гаутама Будда. В древние дни в Индии был обычай... это был знак любви, но, похоже, он стал со временем частью рабства женщины: она омывала водой тело своего мужа.

Она сказала: «Кстати, — поскольку ее ум был еще полон Гаутамой Буддой, — мой брат подумывает стать последователем Гаутамы Будды».

Ее муж рассмеялся. Он сказал: «Вот так забавно. Подумывает? Сколько же лет он подумывает?»

Женщина ответила: «Насколько мне известно, он думает об этом уже около пяти лет».

Мужчина сказал: «Он никогда не станет... он будет продолжать думать. Человек, который может раздумывать пять лет, может раздумывать и пятьдесят».

Это не предмет для раздумий; либо вы понимаете, либо нет. Это резкие квантовые скачки. В то мгновение, когда вы видите на дороге змею, вы не раздумываете — отойти вам или отскочить, — вы делаете что-то быстро, сразу.

Когда вы видите дом в огне, вы не садитесь на пять лет обдумывать, что делать. Когда вы увидели, что загорелся дом, вас даже не беспокоит, хорошо ли вы одеты. Если вы принимали душ, вы выскочите через окно ванной голышом. Тут не время для социального этикета. Не имеет значения, происходит это в Пуне или где-то еще: когда горит дом, вы не думаете о полицейском комиссаре! Даже мысль эта не приходит вам в голову.

Мужчина сказал: «Твой брат просто смакует идею, что однажды он станет последователем и, возможно, обретет блаженное состояние буддовости.

Однако могу сказать тебе, что этого не произойдет. Такие вещи происходят сразу».

Естественно, жена обиделась, потому что ее брата раскритиковали. Чтобы защитить своего брата, она сказала мужу: «Ты можешь сделать то, что говоришь? Ты можешь сделать это сразу? Ведь ты тоже слушаешь Гаутаму Будду».

Мужчина не ответил; он вдруг выскочил через окно ванной. Женщина спросила: «Что ты делаешь?»

Он сказал: «Не беспокойся».

Она сказала: «Возьми хоть одежду!..»

Он сказал: «Сразу значит сразу».

Люди на улице глазам поверить не могли: принц бежал голый. Они спрашивали его: «Что произошло?»

Он отвечал: «Я порвал со своей прошлой жизнью!»

Он примчался к Гаутаме Будде голышом. Гаутама Будда сказал: «По крайней мере, ты мог бы как-то одеться».

Он сказал: «Ситуация была такова, что мне пришлось сделать это сразу. Посвящай меня сейчас же!»

Следом за ним бежала жена, за ней следовала вся семья: «Что ты делаешь? Это же был только шутливый спор».

Мужчина сказал: «Сказано — сделано».

И этот человек, благодаря своей смелости и внезапному пониманию, стал одним из просветленных учеников Гаутамы Будды. Его звали Шарипутта. Это один из самых любимых персонажей в буддийской традиции. Безусловно, это был человек достойный любви и уважения.

Да Хуэй предлагает и вам тоже — резкий, полный обрыв вашего стиля жизни, который является не чем иным, как утешением, защитой, безопасностью, сохранностью, гарантией, страховкой.

Разве не читали вы высказывание мастера Ен Тоу: «Как только что-то считается важным, оно становится гнездом?» В то самое мгновение, когда вы подумаете, что нечто — деньги, знание, власть — является важным, оно тут же становится уютным гнездышком, и вы начинаете жить в этом гнездышке. Вы становитесь узником.

Человек амбиции не может быть свободным человеком. Человек желаний не может вкушать красоту свободы. Его желания — это его цепи. И что бы ни стало важным — Ен Тоу прав: эта самая вещь и становится вашими кандалами.

Ничто не должно быть более важным для вас, чем ваше собственное сознание. Что угодно, став более важным, чем ваше сознание, создает вам тюрьму; вы становитесь вторичным. Вы унижаете себя, вы опускаетесь в своих же собственных глазах.

Все вы, люди, целиком проживали свои жизни, выясняя этот вопрос, — да так ничего и не достигали, сидя в своих гнездах, не в состоянии выйти, совершенно не осознавая своей ошибки.

Ошибка в том, что вы сделали что-то более важным, чем ваше собственное существо, вы поместили что-то выше, чем вы сами. Возможно, это бог... Не ставьте ничего как цель, не помещайте ничего выше себя. Вы предельны — ничто не может быть выше, чем вы. Вы должны исследовать себя — ведь в то мгновение, когда что-нибудь становится важным для вас, вы перестаете исследовать себя; вы начинаете гоняться за тем, что для вас важно, — чем бы это ни было.

Те, кому вскружили голову слова и фразы древних, принимают забавные слова и тонкие фразы за свое гнездо. Что такое ваши так называемые ученые люди? — пандиты, рабби, великие ученые. Слова, красивые слова становятся настолько важными для них, что они позабыли самих себя. Слова стали всей их жизнью; они продолжают копить все больше и больше красивых цитат, выражений — но что такое они сами? — просто заточенные в писаниях.

Те, кто наслаждается вербальным смыслом писаний, принимают эти писания за свое гнездо.

Не имеет значения, что это такое, — возможно, это деньги; возможно, это даже просветление — если вы делаете его далекой целью, неким объектом достижения, то вы уже промахнулись. Просветление не является чем-то таким, чего можно добиться; оно случается с вами тогда, когда вы находитесь в настроении не-достижения, когда для вас нет ничего важного, когда нет алчности, нет желания, нет амбиции — даже амбиции просветления. Тогда внезапно вы обосновываетесь внутри себя, не идете никуда, потому что каждое желание уводит вас прочь от вас.

Когда некуда уходить, ваше сознание концентрируется в самом центре вашего существа... и — взрыв. Этот взрыв и есть просветление, но вы не можете сделать его целью. Этот взрыв и есть освобождение, но вы не можете сделать его целью.

У всех этих людей есть то, что они считают важным, и здесь лежат их слепые увлечения. Им недостает способностей великих людей силы, чтобы отступить на шаг и признать свою ошибку, и они думают о том, что считают важным, как о сверхъестественном, как о чудесном и тонком, как о спокойствии и безопасности, как об окончательном, как об освобождении.

Человек — очень способное к самообману животное; он может ухитриться одурачить самого себя. Он может называть свою тюрьму дворцом, он может называть свои кандалы украшениями, он может называть заимствованное знание своим опытом. Не велико преступление обмануть кого-то другого, но обманывать самого себя — это, безусловно, тягчайшее преступление.

Тот, кто не может обмануть себя, не может обмануть и никого другого; а тот, кто может обмануть даже себя, обязательно обманет всякого другого.

Тем, кто увлечен такими мыслями, даже если в мире появится Будда, это не поможет. Те, кто слепо увлечен, гоняются за определенными порождениями собственного ума; даже если они и встретят Будду, они не узнают его, потому что для того, чтобы узнать Будду, требуется невинный ум — неамбициозный. Вы можете узнать его лишь, если у вас есть нечто того же самого качества. Если же в вас нет никакой готовности, как вы сможете распознать предельную осознанность? Вы обойдете ее.

Тысячи будд уже случилось, и миллионы людей прошли мимо них, даже не оглянувшись. Они так увлечены, их глаза настолько заполняет собственная алчность, что они не способны видеть отчетливо. А будду можно увидеть лишь в том случае, если в ваших глазах нет пыли, если ваше зеркало чисто.

Ничего не считая важным, естественно, вы полны сухожильной силой, избавлены от желаний и зависимости и — вы хозяин дхармы.

Очень простыми словами он высказал вам великое приглашение. Вы — самое важное звено в сущем; никогда не помещайте ничего выше себя, ибо тогда оно станет вашей зависимостью, вашим гнездом. Навсегда уясните для себя, что величайшая вещь трепещет в вашем собственном сердце. Она должна быть разведана, исследована, пережита, — но этот «Кохинор» внутри вас.

В то мгновение, когда ваши глаза фиксируются на чем-то другом, вы уже низвели себя до чего-то второстепенного, — но вы первостепенны.

Случилось так, что я должен был присутствовать в суде, потому что я публично высказался, и чьи-то религиозные чувства оказались задетыми. Не представляю себе, как это чьи-то религиозные чувства могут быть задеты; должно быть, они очень слабы; должно быть, у них нет глубоких основ. А то, что я говорил, тот человек даже не понял.

Я пересказывал небольшой инцидент из жизни Махатмы Ганди. Обычно Махатма Ганди слушал индуистское писание, Рамаяну — историю Рамы; а Ачарья Виноба Бхаве, ученый специалист по санскриту, читал ее. Дошло до того места в истории, где Ситу, жену Рамы, похитил, увел насильно его враг. Не находя другого способа, Сита применила небольшую хитрость, чтобы оставить какие-то знаки на пути, так чтобы Рама смог узнать, куда враг увел ее; она стала выбрасывать свои украшения. Она была королевой — Рама был король, — поэтому у нее было много украшений огромной ценности, и она потихоньку выбрасывала их всю дорогу.

Рама нашел путь, но тут возникло затруднение. Его брат, Лакшмана, был с ним. Рама сказал: «Я не могу узнать эти драгоценности». Причина была очень проста, он объяснил ее: «Замечаешь драгоценности только тогда, когда на саму женщину не стоит смотреть. Сита так прекрасна, что, когда я вижу ее, я совершенно забываю смотреть на что-нибудь другое, поэтому я и не узнаю эти украшения. Лакшмана, может быть, ты узнаешь их; ты ведь всегда сопровождаешь Ситу».

Лакшмана сказал: «Тебе придется простить меня. Я могу узнать только те драгоценности, которые она обычно носила на ногах».

И вот этот инцидент: Махатма Ганди спросил Винобу Бхаве: «В чем дело? Почему это он не может узнать?..» И Виноба Бхаве дал такое объяснение: поскольку Лакшмана соблюдал безбрачие, он не мог видеть лица Ситы. Но так как жена старшего брата приравнивается к матери, то Лакшмана должен был каждый день, по утрам, касаться стоп Ситы, поэтому он мог узнать и те украшения, которые были надеты на ее стопах.

На Махатму Ганди это произвело очень сильное впечатление — такое сильное, что, хотя до этого случая Виноба Бхаве не имел титула «ачарья» («великий учитель»), Махатма Ганди присудил ему этот титул, подразумевая: «Ты — великий учитель, потому что я не смог бы додуматься до этого; а ты обладаешь очень глубоким прозрением».

Я выступал в Ахмедабаде, и я сказал: «Виноба Бхаве — сам подавленный человек, пытающийся соблюдать безбрачие, иначе я не вижу никакой проблемы. Почему вам нельзя смотреть на прекрасную женщину, если вы можете смотреть на прекрасный цветок, если можете смотреть на прекрасную луну? Красота — никакая не проблема; проблема в вашей подавленной сексуальности. Вы боитесь увидеть лицо, потому что знаете, что если увидите лицо, то будете увлечены».

И я сказал: «Виноба Бхаве ошибался, и Махатма Ганди ошибался, приняв объяснение. Это следует объяснить болезнью».

Махатма Ганди уже умер. Я сказал суду: «Я не сделал никакого собственного утверждения. Я просто сказал, что утверждение Винобы Бхаве выдает его собственную психику; оно ничего не говорит об этом инциденте. А если оно говорит что-нибудь об этом инциденте, тогда Лакшмана был тоже сексуально подавленным. Но я не говорю этого — это простой вывод из того, что сказал Виноба. Виноба жив, и — если суд согласен — его следует вызвать. Я готов обсудить этот вопрос».

Но суду и так было ясно: это же так просто — если вы не подавлены, то вам незачем так бояться смотреть на женщину, которая для вас почти мать. А человек, чьи религиозные чувства были задеты... Дело было прекращено, но тысячи людей толпились вокруг здания суда. Тот человек очень боялся выйти из здания суда, — потому что люди могли задать ему хорошую взбучку, — и он потребовал у судьи полицейской защиты.

Я сказал судье: «Это я нуждаюсь в полицейской защите, потому что задел чувства индуистов, — а люди вокруг здания суда все индуисты. Чего бояться этому человеку? Безусловно, он знает, что взялся за это дело только ради того, чтобы досадить мне, — и люди снаружи ждут минуты мести».

Но я все же сказал судье: «Дайте ему защиту». И я сказал тому человеку: «Запомните, никогда не позволяйте своим религиозным чувствам так легко расстраиваться».

Религиозный человек не может чувствовать обиду. Даже если что-то и сказано против его религии, он рассудит так: а вдруг это правильно? Если это правильно, он изменится; у него будет смелость, чтобы изменить себя. Если же это неправда, — то кого она волнует? И он проигнорирует это.

Почему же религиозных людей так легко задеть? По всей Индии против меня открывались дюжины дел в различных судах — по простой причине: ранены чьи-то религиозные чувства. Зачем же вам лелеять в себе религиозные чувства, которые так легко ранить? Нет, это не религия; это их безопасность, их утешения. А поскольку я высказал нечто такое, что отнимает утешение, безопасность... это задевает.

Это как будто я убрал защитную повязку, прикрывающую их рану. Не я создал рану, я просто заставил их осознать ее. Они должны благодарить меня, а не злиться, потому что, если рану открыть солнцу, воздуху, появится возможность исцелиться. Но невозможно даже само признание того, что они живут в воображаемой безопасности.

Я часто ездил в свой город, и вот я узнал, что мой старый школьный учитель, который очень любил меня, при смерти. Я поехал к нему, но его жена сказала: «Пожалуйста, не беспокойте его. Вы беспокоили его слишком сильно; всякий раз как вы приходите, он не может спать несколько ночей. А это самый критический момент: он уже при смерти».

Я сказал: «Тогда мне нельзя уйти. Дайте мне побеспокоить его в последний раз! Потому что у него все еще есть время, чтобы понять». Он всегда боялся, что я могу разрушить его безопасность. Он совершал поклонение индуистскому изваянию Ганеши, божеству-слону. Я уже говорил ему: «Ваша статуя Ганеша кажется больше похожей на карикатуру, чем на бога. Разве вам не видно, что это выглядит какой-то шуткой?» Тело человека, голова слона, и такое громадное брюхо, что Ганеша не может увидеть собственных ног, а венец этого — он едет верхом на мыши! Я сказал: «Какой-то практичный шутник, наверное, придумал это, а вы продолжаете ежедневно совершать поклонение...»

Он ответил: «Не расстраивай меня! Я старый человек, а когда ты говоришь такие вещи, они входят в мой ум, и тогда мое поклонение нерешительно — ведь я же вижу, что ты прав. Этот грузный человек не должен сидеть на мыши; он мог бы подыскать какое-нибудь другое средство передвижения. И такое громадное брюхо...»

Но пожизненная безопасность... потому что, как полагают индуисты, Ганеша — самый покровительствующий бог: во всех затруднениях он будет вашим спасителем. Так вот, когда я прорывался мимо его жены, я сказал: «Уйдите с дороги. Я должен повидать его».

И как только он увидел меня, он закрыл глаза. Он сказал: «Прости меня, не говори ничего. Дай мне умереть спокойно».

Я сказал: «С этой самой целью я и пришел. Если вы сможете отбросить весь ваш вздор, то сможете умереть спокойно!»

Он сказал: «Ты опять за свое! Все, чего я добился, это, по-твоему, вздор, и у меня нет никаких разумных доказательств этого. Но сейчас не время спорить; дай мне умереть с верой в то, во что я всегда верил. Ты приводил меня в смятение всю мою жизнь. Я люблю тебя, и я знаю, твой замысел правилен; но к несчастному старику тебе следует проявить немного сострадания».

Я сказал: «Вот за этим я и пришел. Мне даже пришлось оттолкнуть вашу жену с дороги. Время все еще есть. Если вы сможете резко, одним махом отбросить все свои верования и, ни во что не веруя, умирать тихо и спокойно, возможно, последние мгновения вашей жизни станут крещендо, высочайшим пиком сознания. Не упускайте эти мгновения».

И вы не поверите: он закрыл глаза, закрыл и свои уши тоже. Он не был готов слушать меня, ибо наступил час взывать к Божьей помощи — смерть стоит у одра.

Люди всю свою жизнь проживают в психологических тюрьмах. Подлинная религиозная революция — это резкое освобождение из своей тюремной камеры. Никто не загораживает путь. Вы сами — творец тюрьмы, и если вы достаточно смелы, то можете и вырваться оттуда.

Знать жизнь в ее небезопасности — значит знать жизнь в ее безмерной красоте, в ее подлинности. Знать жизнь в ее небезопасности, без всякого страха — значит превзойти смерть, ибо жизнь никогда не умирает.

Все, что умирает, это не жизнь; это только дом, в котором жила жизнь. Пламя жизни продолжается вечно. Из-за своих гарантий, утешений и верований вы остаетесь, незнакомы с величайшим сокровищем. Вы живете в страдании, вы умираете в страдании.

Возможно, жить в безмерном блаженстве и умирать, танцуя, чувствуя себя легко в сущем.

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.