11. ОПУСТОШЕНИЕ

Возлюбленный Мастер,

Мирские страсти подобны пылающему огню; когда же они закончатся?

Прямо среди шума и гама вы не должны забывать дело бамбукового стула и тростниковой подушечки (медитацию). Обычно (для медитации) вы настраиваете свой ум на неподвижную точку концентрации — но вы должны быть способны правильно пользоваться этим среди шума и гама...

Вималкирти сказал: «Это похоже вот на что: высокогорное плато не производит лотосов; такие цветы создает грязь болотистых низин».

Старый варвар (Будда) сказал: «Истинная таковость не лелеет свою собственную природу, а в соответствии с обстоятельствами приемлет все явления...»

Когда ты достиг умиротворенного спокойствия тела и ума, ты должен сделать искреннее усилие. Не впадай сразу же в умиротворенное спокойствие. В Поучениях это называется «Глубокая яма освобождения» — она очень опасна. Ты должен поворачиваться произвольно, как тыква, плывущая по воде: независимая и свободная, неподвластная ограничениям, она проходит сквозь чистоты и нечистоты, не встречая препятствий и не утопая. Только тогда ты немного познакомишься со школой монахов заплатанной рясы. Что пользы в том, что ты можешь баюкать на руках неплачущего ребенка?

Линь Цзи сказал: «Если вы сможете успокоить ум, который неистово мечется от мгновения к мгновению, вы не будете отличаться от старого Шакьямуни Будды».

Он не дурачил людей. Даже Бодхисаттвы седьмой стадии ищут будда-знаний, и умы их не удовлетворены: поэтому такое состояние называется «недугом». В самом деле, этому нельзя помочь: невозможно применить никакие внешние средства.

Несколько лет тому назад был некий мирянин, Сюй, который смог обрести раскрытие; он прислал мне письмо, выражая свое понимание, где сказано: «Пустой и открытый в своей ежедневной деятельности, нет ни одной вещи против меня; наконец я постигаю, что все вещи в трех мирах являются фундаментально несуществующими. Поистине, это мир и счастье, жизнерадостность, и все остальное отброшено».

Соответственно, я проинструктировал его стихами:

Не увлекайся чистотой: чистота делает людей усталыми. Не увлекайся жизнерадостностью: радостное ликование делает людей безумными. Когда вода принимает форму сосуда, она становится соответственно квадратной или круглой, короткой или длинной.

Что касается отбрасывания или неотбрасывания, пожалуйста, подумай над этим серьезнее. Три мира и мириады вещей не являются убежищем — где же тогда какой-нибудь дом?

Если же ты именно таков, то это огромное противоречие. Нужно уведомить мирянина Сюя, что его собственная родня создает бедствие. Раскрой широко глаза тысячи мудрецов и не молись ради облегчения.

В ежедневной деятельности студента на пути опустошать объекты легко, но опустошить ум трудно. Если объекты пусты, а ум не пуст, ум будет преодолен объектами.

Просто опустоши ум, и объекты опустошатся сами собой. Если ум уже опустошен, но ты затем вызываешь другую мысль, желая опустошить его объекты, то это означает, что этот ум еще не пустой и снова увлекается объектами. Если с этой болезнью не покончено, то нет и способа выбраться из рождений и смерти.

Вы видели стих, который мирянин Пан преподнес Ма-цзы?

В десяти направлениях одно и то же братство: все и вся изучают не-делание. Вот место, где избирают будд: умы пусты, они отвечают успешно.

Да Хуэй в беспрерывной дилемме. Вот его дилемма: он хочет быть признанным как просветленный человек, но это лишь его амбиция, его страстная жажда; это не его опыт.

Всякий раз, когда он цитирует кого-либо просветленного, цитата имеет огромный смысл. Но когда он сам принимается комментировать цитату, слова, исходящие от интеллектуала, не имеют смысла, — того смысла, который они имеют, когда исходят от просветленного существа. И вы можете видеть, как его подсознание непрерывно производит саркастические замечания, порой до того уродливые и недостойные, что невозможно поверить, будто этот человек начал хотя бы улавливать смысл просветления.

Я продемонстрирую вам, как крепко спит этот человек — он разговаривает во сне. Он умен и хитер. Ему удается дурачить непросветленных людей, поскольку им не с чем сопоставлять его утверждения. Они не располагают никаким собственным опытом в качестве критерия, чтобы решить, стоит ли слушать то, что он говорит, или же он просто делает много шуму из ничего.

Первая сутра: Мирские страсти подобны пылающему огню; когда же они закончатся? И это говорит человек, который в своих предыдущих сутрах сказал, что все иллюзорно — мир иллюзорен, чувства иллюзорны, ум иллюзорен — даже Будда иллюзорен!

Если все иллюзорно, то откуда же берутся эти мирские страсти, которые подобны пылающему огню? Они не иллюзорны. Он забыл, потому что это не было его собственным пониманием. Он просто цитировал. Но ему действительно известно, что его страсти подобны пылающему огню; он не вышел за пределы страстей.

Высказываться даже о Будде как об иллюзии не только глупо — это чрезвычайно вредно. Если люди, читая эту сутру, вспомнят, что даже Будда иллюзорен, просветление иллюзорно, они будут удивлены: какой же смысл попусту бегать от одной иллюзии к другой иллюзии?

Одна иллюзия не может быть лучше, чем другая иллюзия. Иллюзии — это просто иллюзии; тут нет качественного различия.

Прямо среди шума и гама вы не должны забывать дело бамбукового стула и тростниковой подушечки. Он не может сказать вам прямо: «Не забывайте медитацию». Слово «медитация» каким-то образом задевает всех интеллектуалов, потому что это нечто за пределами хватки интеллекта. Они хотят быть на вершине всего — и вдруг чувствуют, что есть кое-что большее за пределами их охвата. Поэтому вместо того, чтобы просто воспользоваться словом «медитация», он говорит: «Не забывайте дело бамбукового стула и тростниковой подушки».

Может быть, он считает себя очень умным, но это всего лишь его бессознательная демонстрация самого себя — своего антагонизма с медитацией. Он вообще не является человеком медитирующим.

Обычно (для медитации) вы настраиваете свой ум на неподвижную точку концентрации... Это же абсолютно неправильно! Вот почему я говорю, этот человек — человек не медитирующий.

Концентрация — это не медитация; концентрация — это способность ума. Концентрируется ум; медитация — это отсутствие ума. Ум не имеет никакого отношения к медитации. Он просто не знает медитации, и не существует внутренней возможности для ума когда-либо войти в контакт с медитацией. Точно так же я говорил прежде, что темнота не может войти в контакт со светом, потому что темнота — это всего лишь отсутствие; так же обстоит и с умом.

Ум — это отсутствие медитации.

В то мгновение, когда в вас возникает медитация, ума уже нет нигде.

Суфийский мистик Джуннаид, который сам, в конце концов, стал великим мастером, жил со своим старым мастером. Однажды рано утром мастер сказал ему: «Выгляни наружу и посмотри, темно ли еще».

Джуннаид ответил: «Ладно» — и взял лампу.

Он собрался, было выйти, но мастер сказал: «Подожди! Если ты возьмешь лампу, как же ты узнаешь темно там или нет? Оставь лампу здесь».

Джуннаид был еще только учеником. Он сказал: «Если ты говоришь так, то я оставлю лампу, но как же я увижу без нее, темно там или нет? Нужно немного света, чтобы разглядеть что-нибудь». Это верно в отношении чего угодно, но не темноты. Если вы, разыскивая темноту, войдете с лампой в дом, то вы темноту не найдете. То же самое верно в отношении ума и медитации.

Да Хуэй думает, что медитация — это настройка ума на неподвижную точку концентрации. Точка концентрации находится в пределах способности ума; это имеет свои преимущества. Вся научная работа исходит из способности концентрировать ум, фокусировать ум, не позволяя ему никуда сдвинуться, стоять только на одной точке.

В древней истории Махабхараты — великой индийской войны, которая происходила пять тысяч лет тому назад, — был знаменитый лучник Дроначарья. Все принцы ходили учиться искусству стрельбы из лука к нему. Его самым близким учеником был Арджуна, чья способность концентрации и послужила причиной этой близости, потому что стрельба из лука зависит от концентрации.

Однажды Дроначарья экзаменовал своих учеников. Он спросил одного ученика, Юдхиштхиру, старшего брата Арджуны... Дроначарья подвесил мертвую птицу на дереве, и правый глаз мертвой птицы был мишенью. Он велел Юдхиштхире — тот стрелял первым, как старший, — «Возьми лук и стрелу, но, прежде чем ты выстрелишь, я должен спросить тебя кое-что». Тот приготовил лук и стрелу, а Дроначарья спросил его: «Что ты видишь?»

Он ответил: «Я вижу все — все деревья, всех птиц».

Второго человека вызвали и спросили: «Что ты видишь?»

Тот сказал: «Я вижу только птицу».

Третьим был Арджуна. Дроначарья спросил его: «Что ты видишь?»

Арджуна сказал: «Только правый глаз птицы».

Тогда Дроначарья велел, всем троим выпустить свои стрелы. Стрела Юдхиштхиры прошла очень далеко; нельзя было даже назвать это промахом — дистанция между его стрелой и птицей была очень велика. У второго человека стрела прошла немного ближе, но все же не попала в правый глаз — она ударила в птицу. Но стрела Арджуны ударила точно в правый глаз птицы. А правый глаз птицы на отдаленном дереве — это такое крохотное пятнышко...

Но Дроначарья сказал: «Уже ваши ответы подсказали мне, кто поразит мишень. Если вы видите так много деревьев, вы не сфокусированы. Если вы видите только птицу, вы частично сфокусированы. Но все же вы не сфокусированы на правом глазу. Вся птица очень велика по сравнению с правым глазом. Но когда Арджуна сказал: «Я не вижу ничего другого, кроме правого глаза», — мне стало ясно, что его стрела достигнет цели».

В науке, в стрельбе из лука, в других искусствах концентрация может принести огромную пользу — но это не медитация. Вот почему я непрерывно настаиваю на том, что Да Хуэй — интеллектуал: он даже понятия не имеет, что такое медитация.

Медитация выходит за пределы ума. Она не имеет ничего общего с умом — кроме разве того, что пребывает за его пределами. Это не способность ума, это трансцендентально уму. Когда вы можете видеть без участия ума между вами и сущим, вы в медитации. Это не концентрация. Это совершенно безмолвно. Это не фокусирование... это абсолютно несфокусированное осознание.

Но вы должны быть способны пользоваться этим правильно среди шума и гама. Такая вот беда с этим человеком — он собирал от каждого источника, не зная толком, связаны эти утверждения друг с другом или не связаны. Концентрацию невозможно практиковать среди шума и гама; для концентрации необходимо пространство, где вас ничто не потревожит. Вот почему люди, которые верят в концентрацию, оставляют мир и уходят в горы, в пещеры, в пустыню, где ничто не отвлекает их. Они могут просто переключить свои умы на Иисуса Христа или Гаутаму Будду или Кришну... и ничего больше.

Пустыня всегда была одним из самых удобных мест для концентрации; это даже лучше, чем горы, потому что в горах так много всего, на что можно смотреть: там птицы, там звери, там деревья, там прекрасные снежные пики — масса возможностей для отвлечения. А в пустыне, сколько ни смотри, все пустыня и пустыня...

А медитация может быть возможна даже на базаре, потому что ей не нужно концентрироваться ни на чем. Медитация не может быть нарушена, она всеобъемлюща. Концентрация же эксклюзивна: она исключает все и просто удерживает ум на одной точке.

Медитация всеобъемлюща. Проезжает автомобиль... ум, пребывающий в медитации, полностью осознает гудок. Начинают петь птички... ум полностью осознает их пенье. Не может быть отвлечения: ничто не отвлекает. Все — ума больше нет — попросту наблюдается. Вы только осознаете, что есть гудок, что автомобиль проходит мимо, — но это не отвлечение.

Отвлечение приходит, только когда вы стараетесь сконцентрироваться; тогда чего угодно — маленького муравья, ползущего по вашей ноге, — будет достаточно, чтобы отвлечь вас. Но когда вы в медитации, вы просто знаете, что муравей ползет у вас по ноге. Если это вам нравится, вы позволяете; если вам это не нравится, вы сбрасываете его. Но не бывает отвлечения — ваше безмолвие остается неприкосновенным. Как могут шумы на улице отвлекать вас? Вы просто слушаете их — они не оказывают никакого воздействия на вас. Они приходят и уходят, а вы остаетесь просто свидетелем.

Медитация возможна в базарном шуме и гаме...

Да Хуэй услышал рассказ какого-то медитирующего человека, но сам он никогда не медитировал; все, что ему известно, — это концентрация ума.

Вималкирти сказал: «Это похоже вот на что: высокогорное плато не производит лотосов; такие цветы создает грязь болотистых низин». Он цитирует Вималкирти, но он не комментирует это. Он просто бросается именами, украшая свои сутры. Не думаю, чтобы он понимал, что имеет в виду Вималкирти.

Вималкирти был одним из самых загадочных людей, входивших в контакт с Гаутамой Буддой. Он так никогда и не стал саньясином — он оставался мирянином, — но даже Гаутама Будда уважал его. Он обычно приходил послушать Гаутаму Будду, он медитировал, но он не видел никакой необходимости отвергать мир, становиться саньясином и нищенствовать. Он был настолько гениальным, что стал первым просветленным мирянином. Первым саньясином, который стал просветленным, был Манджушри, а первым просветленным мирянином был Вималкирти.

Но Вималкирти был очень загадочной личностью. В течение нескольких дней он не приходил, и Будда заинтересовался: не заболел ли он, или случилась какая-нибудь неприятность? Почему он не приходит? И он попросил, чтобы кто-то из учеников при случае зашел к Вималкирти — тот жил в городе — разузнать о его здоровье и почему он не приходит.

Но из десяти тысяч саньясинов никто не хотел идти, по той простой причине, что даже поздороваться с Вималкирти было опасно! Он обычно делал из этого повод для большой дискуссии: «С кем ты здороваешься? Ты уверен, что я тебе не приснился? Ты можешь представить мне какое-нибудь доказательство того, что это не сон, а реальность?»

Обычно он загонял каждого в такой угол — по любому поводу. Если же вы ничего не говорили, а просто старались избежать его, он мог сказать: «Эй, куда ты идешь? Разве можно куда-то идти? Истина прямо здесь и сейчас. Куда же ты идешь?» Он измучил почти каждого.

Наконец один ученик сказал: «Я пойду. Все, что он сделает, я переживу, но потом ему придется выслушать и мои вопросы».

Когда ученик пришел, то сказал: «Гаутама Будда прислал меня разузнать о твоем здоровье. Когда я шел сюда, как раз перед домом твоя семья сообщила, что ты болеешь».

Вместо того чтобы ответить ему, больной Вималкирти сказал: «Болею? О ком ты говоришь? Меня не существует вообще, как же я могу болеть? Чтобы быть больным, сначала надо существовать — как ты думаешь? Я исчез давным-давно в моих медитациях. Так что возвращайся и передай Гаутаме Будде: Вималкирти больше нет — нет и вопроса о болезни или здоровье».

Ученик был в большом недоумении, потому что, если он скажет Гаутаме Будде, что Вималкирти нет больше, тот решит, что, видимо, он умер. Поэтому он обратился к Вималкирти: «Такое высказывание может быть неверно понято. Если я просто скажу, что Вималкирти больше нет, очевидным смыслом будет то, что Вималкирти умер».

Тот сказал: «Это и есть верный смысл! Вималкирти умер. Это было фальшивое имя, которое исчезло от медитации. Когда я был рожден, я не был Вималкирти, а когда я был рожден в медитации, то снова стал безымянным, бесформенным — это совершенно верно. Ты можешь так и сказать, что Вималкирти умер».

Ученик сказал: «Это уже слишком, ведь ты жив, и я попаду в затруднительное положение. Завтра ты можешь появиться перед Буддой, и он спросит меня: "Что же ты говорил?"»

И таким образом целая сутра — «Хридайя Сутра» Вималкирти — разворачивалась между учеником и Вималкирти. Он настолько ясен, что вы не можете ухватить его. Он настолько огромен, что, что бы вы ни сказали, вы уже попались.

Цитаты из Вималкирти — просто для украшения сутр Да Хуэя; но он не комментирует их. Возможно, он их и не понимает.

Вималкирти сказал: «Это похоже вот на что: высокогорное плато не производит лотосов; такие цветы создает грязь болотистых низин». Лотос происходит из грязи, из заболоченной земли. Это, быть может, лучший цветок — величайший цветок, самый ароматный и самый изящный. Никакой другой цветок не сравнить с ним — и притом он рождается из грязи.

Вималкирти говорит: «Пусть тебя не беспокоит неведение человека, его гнев, его жадность, его похоть, его жажда власти, его привязанность к вещам, его агрессивность, его насилие... Не беспокойся — это грязь, из которой возникает лотос просветления. Принимай это все, потому что цветок лотоса не может родиться на высокогорье, на плато. Поэтому тебе следует благодарить все свое неведение, свой гнев, свою жадность, свой секс!..»

Всему тому, что осуждалось религиями, Вималкирти велит выражать благодарность, потому что только из этого рождается будда, появляется цветок лотоса. Но Да Хуэй не дает никакого комментария на это. Это странно. Если вы не намерены давать никакого комментария, то нет необходимости и цитировать. Напротив, он продолжает говорить самым отвратительным образом: Старый варвар... — он называет Гаутаму Будду «старым варваром».

Китайцы, точно так же как и все остальные, думают, что они самые культурные люди. Когда Марко Поло достиг Китая, он записал в своем дневнике: «Об этих людях не подумаешь, что это человеческие существа. Они только выглядят как человеческие существа, но они низшей разновидности. Они едят змей, они едят собак — нет ничего, что бы они пропустили: они едят все!

Они выглядят очень странно, и их понятия очень странные. Высокие скулы делают их уродливыми, но они считают, что высокие скулы чрезвычайно красивы. В их бородах всего несколько волосков, вы можете сосчитать их: самое большее, двенадцать! В усах тоже совсем немного волос, можно пересчитать по пальцам. Очень странные люди! Кажется, они только еще становятся человеческими существами».

Император Китая, который пригласил Марко Поло ко двору, велел своему историку записать о нем: «Мы слыхали, что эти люди верят, будто человек происходит от обезьян. Мы не могли поверить в это, потому что не видели этих людей» — Марко Поло был первым человеком Запада, посетившим Китай. Император продолжал: «Но они совершенно правы! Что касается их, то обезьяны и есть их предки. Они выглядят как обезьяны».

Но такова ситуация повсюду. Индийцы считают себя чистейшими ариями, немцы считают себя чистейшими ариями. Слово «арий» санскритское — оно означает «высочайший». Каждый считает...

Но использовать слово «варвар» по отношению к Гаутаме Будде — и это делает человек, который считает себя его учеником, — это просто немыслимо. Если уж Гаутама Будда варвар, то тогда в целом мире никто и никогда не был культурным человеком. Даже теперь Будда самый культурный человек, самый благородный. Он так прекрасен, что Фридрих Ницше осуждал его за изящество и красоту. Он выглядел слишком женственным, по понятиям Ницше: настоящий мужчина обязан быть крепким, выкованным из стали. А грация, красота... это женские качества.

Ницше осудил Гаутаму Будду: «Я не могу верить в его учения. Они опасны, они превратят весь мир в женский мир. Я хочу, чтобы мужчина сохранял свою мужественность и не попадал под впечатление от таких людей, как Гаутама Будда».

Ницше любил воина — это был его идеальный мужчина — острый, как лезвие меча, твердый, как сталь, не боящийся ни убивать, ни быть убитым; все это просто мужские игры.

Гаутама Будда учит ненасилию — не убивайте никого. Он учит состраданию, он учит любви и он учит медитации, которая сделает вас благородными, любящими, сострадательными, но ваша мужественность исчезнет. Вы можете стать цветком розы, но не мечом. Фридрих Ницше мог ошибаться, но его оценка справедлива. Он не может назвать Гаутаму Будду варваром. Возможно, не существует другого человека, столь же культурного, как Гаутама Будда. Но Да Хуэй называет его «старым варваром».

Будда сказал: «Истинная таковость не лелеет свою собственную природу, а в соответствии с обстоятельствами приемлет все явления». Цитата справедлива. Будда говорит, что истинная таковость всегда готова изменяться с обстоятельствами. У нее нет сопротивления, потому что сопротивление означает эго, сопротивление означает: «У меня собственная воля. Я буду идти своим путем».

Принять жизнь в ее тотальности, как она есть, означает расслабиться и позволить жизни заботиться о вас; тогда, куда бы она ни повела вас, идите с ней. Это и есть его самое фундаментальное учение таковости.

Такой человек всегда умиротворен. Что бы ни происходило, у него не возникает проблем; он просто движется с этим в тотальной готовности. Он не только не оказывает сопротивления, наоборот, он приветствует жизнь, в какой бы форме она ни пришла. Он приветствует смерть — даже смерть не может обеспокоить его. Нет ничего, что может обеспокоить его, потому что он движется вместе со всем, принимает все...

Он совсем как листок, падающий с дерева. Если ветер подхватывает его, он поднимается; если ветер увлекает его к северу, он движется на север; если ветер бросает его наземь, он остается на земле. Он не говорит ветру: «Это очень противоречиво — только что ты начал двигаться на север, а теперь уже двигаешься на юг. Я не хочу на юг, мне нужно на север». Нет, листку никуда не нужно, у него нет собственного места назначения.

Сущее обладает своим собственным предназначением, а человек медитирующий делает предназначение сущего и своим предназначением. Он вообще не производит разделения. Если сущее чувствует, что пришло время умирать, значит, пришло время умирать. Способность к принятию тотальна. Такой человек не может быть в страдании, в агонии, в мучении — он отсек самый корень всех этих вещей.

Когда ты достиг умиротворенного спокойствия тела и ума, ты должен сделать искреннее усилие. Это уже слова Да Хуэя. Всякий раз, когда он цитирует, цитата великолепна. Но как только он переходит к собственному разумению, он опускается очень низко. Он говорит: Когда ты достиг умиротворенного спокойствия тела и ума...

Во-первых, такой человек, как Гаутама Будда, не станет пользоваться словом «достижение», потому что это не достижение — это только открытие. Во-вторых, он не скажет: «умиротворенное спокойствие тела и ума». Он скажет: «трансценденция тела и ума» — ибо только так вы можете успокоиться. Тело и ум не могут успокоиться по самой своей природе. В-третьих, он говорит: «Ты должен сделать искреннее усилие». Медитирующий не делает никакого усилия.

Все представления Гаутамы Будды о медитации настолько уникальны и так потрясающе прекрасны, что понимание их оказалось проблемой для других религий: ибо каждая религия полагает, что искреннее усилие необходимо. Но идею Гаутамы Будды прекрасно представляет хайку Басе: «Сижу молча, ничего не делаю... Весна приходит, и трава растет сама собой». Нет и речи ни о каком усилии; вы попросту сидите, ничего не делая...

Если вы хотите сделать что-то, усилие необходимо. Но если вы в состоянии не-делания, то ни в каком усилии нет нужды... А если для не-делания требуется усилие, что же это будет за не-делание? Усилие — это делание, а из делания вы не можете сделать не-делание. Вам нужно отвергнуть делание.

Сидите молча, ничего не делая... весна приходит. Не ваше усилие приводит весну; она приходит своим чередом. Она всегда приходила. А когда приходит весна, вам не нужно тянуть траву и делать искреннее усилие, чтобы она росла, — она растет по собственному желанию. Трава растет сама собой...

Никто, кроме Будды, не пришел к этому величайшему открытию: медитация — это самая простая вещь. Лишь расслабьтесь — только не на американский манер! Я не могу простить человека, который написал книгу «Вы должны расслабиться!». Это «должны» уничтожает всю идею расслабления, но таковы американские понятия — «вы должны расслабиться». И книга продавалась очень хорошо, ведь каждый желает расслабиться. Она хорошо написана, но этот человек не знает ничего о расслаблении. Оно не может быть долгом.

Для расслабления нужно очень простое понимание... нет усилия, нет делания — вы только сидите молча и позволяете своему телу расслабиться. Некуда идти, нечего делать, нечего достигать — и нет смысла пребывать в напряжении — потому что все уже есть внутри вас.

Расслабление становится возможным безо всякого усилия. Вы сидите там, куда хотите добраться, — какой же смысл делать усилия? Вы всегда были в том пространстве, где хотите быть, вы просто не заглядывали внутрь. Нет достижения, нет стремления, нет желания, некуда больше идти... расслабление наступает само собой.

Расслабление, ради которого нужно стараться, — не велика радость. Вокруг него обязательно возникает тонкое напряжение — вы удерживаете свое расслабление. Вы можете сидеть молча, неподвижно, но подспудно вы очень напряжены, вы удерживаете себя в спокойствии — не шевелитесь. Это не спокойствие, это подделка. Спокойствие должно быть естественным. А как оно может быть естественным?

Вся философия Будды приводит к истинной ситуации, в которой это случается само собой. Нечего достигать — нет Бога, нет небес, нет ада. Все, что необходимо, уже дано вам, вы обладаете этим внутри себя. Вы не грешник, который должен постоянно молиться, чтобы избавиться от своих грехов. Вы столь же чисты, как сам Будда. Единственное различие — и оно не унижает вас никоим образом — в том, что вы не осознаете этого, а Будда осознает.

Поэтому все, что требуется, — это сидеть молча, ожидая весны, ожидая подходящего момента... когда ваше расслабление достигает своего высшего пика, когда ваше молчание становится абсолютным, весна приходит. А «трава растет сама собой» — это лишь символ. Это символ того, что вы, ваш потенциал, начинаете расти сами по себе, спонтанно. Это естественный феномен, это внутренняя способность — вам не нужно делать ничего.

Поэтому, когда Да Хуэй говорит, что вы должны сделать искреннее усилие, он полностью упускает все послание Гаутамы Будды.

Не впадай сразу же в умиротворенное спокойствие. В Поучениях это называется «Глубокая яма освобождения». Как только он цитирует, то, именно потому, что это не его слова, он прав. Но как только он высказывает что-нибудь свое, он ошибается. Сейчас все, безусловно, правильно — это цитата.

«Глубокая яма освобождения» — опасность для всех искателей, для всех людей пути: суть ее в том, что вы можете позариться на малое сокровище. Всего лишь немного молчания, немного расслабления, немного покоя — и вы можете подумать, что пришли домой. Это они называют «глубокой ямой освобождения». Вы успокоились задолго до того, как расцвели.

Поэтому будьте бдительны, не устраивайтесь нигде. Продолжайте расти — позвольте своему потенциалу расти. Не позволяйте себе чувствовать: «Я пришел, я прибыл». Ваш потенциал необъятен, и ваше сокровище несметно.

Поэтому продолжайте, продолжайте и продолжайте... и вы будете находить все больше и больше покоя, больше глубоких пространств, больше ярких переживаний. Вы обнаружите, что ваша подобная пустыне жизнь постепенно превращается в прекрасный зеленый сад. Вы обнаружите множество цветов, распускающихся внутри вас. Продолжайте... нет конца вашему росту.

Никогда нельзя дойти до конца своего роста. Это всегда приближение — но только приближение. Вы не можете дойти до конца дороги, потому что сущее бесконечно, и вы — одно с сущим. Ваше путешествие, ваше паломничество — тоже бесконечное.

Ты должен поворачиваться произвольно, — теперь это слова Да Хуэя, — как тыква, плывущая по воде: независимая и свободная... Тыква не независима и не свободна! Тыква не может двигаться против течения — как она пойдет! Она просто движется по течению. Куда бы ни направилась река, туда же плывет и тыква — какая же это независимость? Тыква хочет остановиться в каком-то месте — и не может, потому что река непрерывно движется. Какая же это свобода?

Нет, это пример совершенно неудачный. Вы можете сказать, что тыква расслаблена, можете сказать, что тыква больше не сопротивляется, можете сказать, что у тыквы тотальное принятие — куда бы река ни повлекла ее. Но вы не можете говорить, что она независима и свободна. Это было бы совершенно абсурдным представлением. Какая независимость может у нее быть? Она не может идти против течения, не может остановиться, когда захочет... Если река движется на юг, то и она должна двигаться на юг; она не может сказать: «Нет, я не хочу идти на юг». Нет у нее ни свободы, ни независимости.

Он, очевидно, слыхал про тыкву — что человек должен расслабиться, как тыква в реке. Она замечательно грациозна, потому что там нет сопротивления, нет напряжения, нет борьбы. Фактически она становится, почти едина с рекой. У нее нет идей, отличных от реки, у нее нет усилий, отличных от реки, у нее нет ничего, что вы можете назвать «силой воли». Она полностью сдалась реке. Она обладает огромным покоем и молчанием, принятием и таковостью.

Тыкву использовал Будда как пример таковости, татхаты. Но не для свободы и независимости.

...неподвластная ограничениям, она проходит сквозь чистоты и нечистоты, не встречая препятствий и не утопая. Но это не доказывает ее независимости! Когда река движется в нечистоту, тыкве приходится войти в нечистоту. Когда воды реки чисты, тыкве приходится двигаться в чистых водах. Это просто показывает, что Да Хуэй не понял идеи тотальной отдачи себя природе.

В такой отдаче вы исчезли — кто же собирается быть независимым, кто собирается быть свободным? Это не значит, что вы становитесь невольником, и это не значит, что вы становитесь зависимым.

Это и есть тонкости переживания отдачи.

Вы становитесь, едины с сущим.

Вы ни зависимы, ни независимы — вас нет больше. А проблемой были вы... так вот, поскольку вас больше нет, нет и проблемы.

Только тогда ты немного познакомишься со школой монахов заплатанной рясы. Нет, он не прав. И снова он пользуется саркастическими замечаниями... монахи заплатанной рясы. Будда обычно говорил своим ученикам: «Люди выбрасывают одежду, когда она бесполезна, ветха или слишком изношена. Собирайте такие куски одежды и ставьте заплаты на рясах; сшивайте такие куски одежды и делайте рясу. Таким образом, вы не обремените людей своими рясами».

Это была замечательная идея сама по себе. Будда прилагал все усилия, чтобы его люди не обременяли бедняков, не паразитировали на них, потому что он заботился обо всем: «Вам не следует брать себе пищу из одного дома, вы должны брать пищу из пяти домов — всего небольшой кусочек из одного дома, еще один небольшой кусочек из другого дома — и таким образом вы не в тягость.

Вы не должны оставаться более трех дней на одном месте; вы не должны просить пищу из одного и того же дома, если находитесь три дня в городе; и вы должны собирать выброшенные платья, одежды. А когда наступят дождливые дни, в течение четырех месяцев вы не сможете передвигаться, и вынуждены будете оставаться на месте, тогда делайте одежды для себя, для других саньясинов. У вас достаточно времени. Так что в отношении одежды вы совсем не иждивенцы, а что касается пищи, то вы будете обременять людей незначительно».

Действительно, каждый рад дать какую-то пищу. Даже в беднейшей семье, если неожиданно приходит гость, его могут принять. И он зависит не от одной семьи, а от пяти семей — и принимает пищу только раз в день. Поэтому Будда, насколько это было возможно, минимизировал нагрузку на людей, и люди принимали их охотно. Они хотели поделиться чем-нибудь с монахами — и это было не обременительно.

Иногда люди давали монахам одежду, и Будда сказал так: «Если кто-то дает вам одежду, вы должны резать ее на части, потому что не должно быть так, что одни монахи пользуются заплатанными мантиями, а другие монахи пользуются одеждой, на которой нет заплат. Это будет вызывать ненужную конкуренцию». Он очень заботливо создавал коммуну равных, без каких-либо конфликтов — и он преуспел в этом. Конфликтов не было. Даже самая новая одежда резалась и сшивалась снова, поэтому выглядела так же, как и у любого другого. Но ссылка Да Хуэя на «школу заплатанной мантии» саркастична, непочтительна.

Что пользы в том, что ты можешь баюкать на руках неплачущего ребенка? Он говорит, что просто быть молчаливым — немного тишины, немного покоя — польза невелика. Все равно, что баюкать на руках неплачущего ребенка — что пользы? Здесь он прав.

Вам нужно идти к глубочайшему экстазу.

Молчание — это лишь начало.

Спокойствие — это лишь начало, а не конец.

Линь Цзи сказал: «Если вы сможете успокоить ум, который неистово мечется от мгновения к мгновению, вы не будете отличаться от старого Шакьямуни Будды». Он не дурачил людей.

Утверждение Линь Цзи ясно: если вы сможете успокоить ум, который неистово мечется от мгновения к мгновению, вы не будете отличаться от старого Шакьямуни Будды.

Единственное различие между вами и пробужденным в том, что над вами продолжает доминировать неистовый, постоянно беспокойный ум. Будда преодолел это: он привел свой ум к покою. Это единственное различие. Но Линь Цзи не саркастичен — это был великий мастер. Он говорит: «Старый Шакьямуни Будда»; Шакья — это его род; поэтому его зовут Шакьямуни — человек из рода Шакья, достигший совершенного молчания.

Действительно, Да Хуэю нужен был такой мастер, как Линь Цзи. Он говорит, что Линь Цзи не дурачил людей. Почему он говорит это? Быть может, он бессознательно знает, что сам дурачит людей. Ему нужен такой человек, как Линь Цзи.

Линь Цзи был самым странным мастером. Я говорил вам о нем... он колотил людей, он бил своих учеников без всякой причины. Однажды он вышвырнул ученика из окна трехэтажного дома, а потом прыгнул на него сверху. Сидя на груди ученика, он спросил у него: «Дошло?» Самое удивительное, что ученик сказал: «Да, сэр!» — потому что это было настолько неожиданно...

Линь Цзи бил его — к этому он привык. Он знал, что, когда бы ни пришел, — получит хорошую трепку. Но даже битье такого человека, как Линь Цзи... он был так прекрасен, так очарователен. Он бил с любовью, в этом не было гнева. Он старался всеми способами пробудить ученика, и, в конце концов, ему пришлось вышвырнуть его из окна — ошеломить его совершенно: «Да что же это происходит!».

Потом, когда он увидел, что Линь Цзи прыгает из окна вслед за ним, его ум не мог не остановиться! Сидя на его груди, Линь Цзи спросил: «Дошло?» В то мгновение ученик был так безмятежен... ум не может сообразить, что происходит, поэтому вынужден успокоиться в такое мгновение. И глаза мастера, и его доброта, и его слова: «Дошло?». Ответ пришел не из ума, а от самого его существа. Он сказал: «Да, сэр». Да Хуэю нужен был такой человек, как Линь Цзи. Возможно, тогда он и пришел бы к состоянию не-ума, хоть на одно мгновение. И это изменило бы весь его подход — от интеллектуального к медитативному.

Даже Бодхисаттвы седьмой стадии ищут будда-знаний, и умы их не удовлетворены: поэтому такое состояние называется «недугом». В самом деле, этому нельзя помочь: невозможно применить никакие внешние средства.

Снова это цитата, и цитата правильная: действительно, тут нет способа помочь, потому что нельзя сделать ничего для понимания; и, естественно, чем же тут поможешь.

С другой стороны: если вы прекращаете старания, если вы прекращаете делание, если вы прекращаете усилия, — это случается само собой. Но вы не можете помочь этому, вы не можете ухитриться быть буддой. Если вы ухитряетесь быть буддой, это только лицемерие; вы будете лишь актером и ничем больше.

Несколько лет тому назад был некий мирянин, Сюй, который смог обрести раскрытие; он прислал мне письмо, выражая свое понимание, где сказано... Здесь вы видите, что обычный мирянин пришел к великому пониманию истины. Ответ, который Да Хуэй посылает ему, настолько зауряден и неуместен, что не остается сомнений: нельзя и сравнивать Да Хуэя с каким-нибудь дзэнским мастером. Он не способен даже понять опыт, пережитый мирянином, обыкновенным человеком, понять тот способ, которым человек выразил свое переживание.

Мирянин Сюй послал Да Хуэю письмо с такими словами: «Пустой и открытый в своей ежедневной деятельности, нет ни одной вещи против меня; наконец я постигаю, что все вещи в трех мирах являются фундаментально несуществующими. Поистине, это мир и счастье, жизнерадостность, и все остальное отброшено».

Соответственно, я проинструктировал его стихами. Сюю не нужна никакая инструкция от Да Хуэя, но Да Хуэй выставляет себя великим учителем.

Сюй выразил свое переживание, которое совершенно созвучно Гаутаме Будде и дзэнским мастерам. Инструкция, которую послал Да Хуэй, абсолютно неуместна.

Сначала он говорит: Не увлекайся чистотой. Но в письме тот бедняга ничего не говорил насчет чистоты! Не увлекайся чистотой: чистота делает людей усталыми. Не увлекайся жизнерадостностью... Сюй не говорил ничего об этом. Он просто сказал, что жизнерадостность пришла к нему; он не сказал, что увлекается ею.

Радостное ликование делает людей безумными. Инструкция Да Хуэя опасна... потому что он считался великим дзэнским мастером, которого признал император.

Бедный Сюй, наверное, был расстроен полученной им инструкцией!

Когда вода принимает форму сосуда, она становится соответственно квадратной или круглой, короткой или длинной. Что касается отбрасывания или неотбрасывания, пожалуйста, подумай над этим серьезнее. Ему не нужно слово «подумай». Три мира и мириады вещей не являются убежищем — где же тогда какой-нибудь дом? Сюй не говорил обо всех этих вещах, по которым Да Хуэй инструктирует его.

Если же ты именно таков, то это огромное противоречие. Нужно уведомить мирянина Сюй, что его собственная родня создает бедствие. Раскрой широко глаза тысячи мудрецов и не молись ради облегчения.

Он не молится ради облегчения, его ничто не беспокоит, у него нет никакого противоречия, он не ищет никакого убежища!.. Мне хочется прочесть слова Сюй снова, чтобы вы увидели, насколько неуместна эта инструкция. Но только чтобы быть учителем, Да Хуэй должен говорить что-то...

Да Хуэй даже не понял утверждения мирянина: «Пустой и открытый в своей ежедневной деятельности, нет ни одной вещи против меня».

Когда вы пусты и открыты, как может что-нибудь быть против вас? Сопротивление приходит, когда вы выступаете со стремлением, с определенным эго, с неким желанием — тогда бывает сопротивление. Но если вы пусты и открыты, естественно, сопротивление невозможно.

«Наконец я постигаю, что все вещи в трех мирах являются фундаментально несуществующими». Необходимо понимать, что означает слово «несуществующий» в наследии Гаутамы Будды. Это просто значит — ничто не устойчиво, все изменяется. Вот определение Буддой существующего: «то, что всегда остается одним и тем же». Есть лишь одна вещь, которая существует: это свидетельствующая самость, свидетельствующее сознание. Оно остается всегда одним и тем же... в прошлом, настоящем, будущем, от вечности к вечности — одно и то же. Это единственная существующая вещь. Все остальное изменяется; каждый момент оно изменяется, а то, что изменяется, есть несуществующее. Это не означает, что этого нет; это просто означает, что, в то время как вы видите это, оно уже изменяется. Пока вы слушаете меня, вы уже изменяетесь — ваша смерть приближается.

Этот мир преходящ. Слово «несуществующий» в философии Будды попросту означает «то, что является преходящим, то, что постоянно изменяется» — на что вы не можете полагаться. Единственная вещь, на которую вы можете положиться, это ваше свидетельствующее сознание. Оно никогда не изменяется. Это самый центр циклона. Но об этом в своей великой инструкции Да Хуэй не говорит ничего.

«Поистине, это покой и счастье, жизнерадостность, и все остальное отброшено». Сюй не говорит: «Я люблю эти вещи», не говорит: «Я желаю их». Он говорит: «Я обрел их, они есть». И инструкция Да Хуэя совершенно не к месту: Не увлекайся чистотой — меня изумляет, как это он не видит, что сказанное им не имеет отношения к письму мирянина, — чистота делает людей усталыми. Не увлекайся жизнерадостностью: радостное ликование делает людей безумными. Когда вода принимает форму сосуда, она становится соответственно квадратной или круглой, короткой или длинной.

Что касается отбрасывания или неотбрасывания, пожалуйста, подумай над этим серьезнее.

Думание — это очень невысокая активность; это от ума. Медитация есть высочайшее внутри вас; она за пределами ума. Мирянин коснулся чего-то запредельного уму, но Да Хуэй стягивает его вниз, говоря: Пожалуйста, подумай над этим серьезнее. Три мира и мириады вещей не являются убежищем — где же тогда какой-нибудь дом? Но тот бедняга, не просил ни о каком доме или убежище.

Если же ты именно таков, то это огромное противоречие. Сюй не сказал, что он именно таков! Он просто говорит, что это его осознание, его сознание. Он может видеть это, он осознает свою пустотность, свою открытость. И он обнаружил, что с того самого мгновения, когда он стал пустым и открытым, ничто не сопротивляется ему:

«И как только я вошел в эту пустотность и открытость, я постиг, что все вещи в трех мирах являются фундаментально несуществующими. Поистине, это мир и счастье, жизнерадостность».

Он просто констатирует переживание своей медитации.

Да Хуэй не смог понять это; его инструкция — полнейший вздор. В конце концов, он говорит: «И не молись ради облегчения». Каждому ясно, что он говорит, лишь бы принять позу великого инструктора.

В ежедневной деятельности студента на пути... Да Хуэй не понимает различия между студентом, учеником и преданным. Студент никогда не на пути. В ежедневной деятельности студента на пути опустошать объекты легко, но опустошить ум трудно. Кажется, это его собственный опыт; ведь опустошить ум — это простейшая вещь. Вещь трудна, когда необходимо огромное усилие, чтобы сделать ее, но чтобы опустошить ум, усилие не нужно вообще. Как же это может быть трудным?

Если объекты пусты, а ум не пуст, ум будет преодолен объектами.

Просто опустоши ум, и объекты опустошатся сами собой, Если ум уже опустошен, но ты затем вызываешь другую мысль, желая опустошить его объекты, то это означает, что этот ум еще не пустой и снова увлекается объектами. Если с этой болезнью не покончено, то нет и способа выбраться из рождений и смерти.

Вы видели стих, который мирянин Пан преподнес Ма-цзы? В десяти направлениях одно и то же братство: все и вся изучают не-делание.

Да Хуэй не понимает нигде, что искатель не изучает. Только студент изучает. Искатель впитывает, поглощает. Он впитывает присутствие мастера, он предоставляет энергии мастера трансформировать свою энергию. Студент собирает информацию; искателя не интересует информация: его единственный интерес — трансформация. Это совершенно различные вещи. Все и вся изучают не-делание. Как можете вы изучать не-делание? Либо вы можете быть в состоянии не-делания, либо не можете быть. Но изучение невозможно.

Вот место, где избирают будд: умы пусты, они отвечают успешно.

Гаутама Будда не станет использовать слово «успешно». Когда нет вас, не бывает ни успеха, ни неудачи. Успех — это проекция эго. Неудача — это когда такая проекция не достигает цели и ваше эго испытывает боль.

Будда не знает ни успеха, ни неудачи. Он просто знает одну вещь: свое осознание. И это осознание всегда было тут, и успех ни при чем. Проспи он хоть еще несколько жизней, оно оставалось бы здесь. Спящее или бодрствующее, оно всегда здесь.

Если вы спите, вы можете увидеть тысячу и один сон; если вы просыпаетесь, эти сны исчезают. Так что единственная разница в том, что спящий человек видит сны, а человек пробужденный перестает их видеть. Но разница невелика... сны всего лишь сны, они менее реальны, чем даже мыльные пузыри.

Позволять таким людям, как Да Хуэй, и его сутрам быть священным писанием — это огромное заблуждение со стороны людей, следовавших по пути дзэна. Возможно, они совершили ту же самую ошибку, которую продолжают совершать другие религии: если они видят что-то неправильное в своих писаниях, они игнорируют это, или пытаются залатать, или интерпретируют таким образом, чтобы создать видимость порядка.

Но я не такой человек, чтобы делать лоскутное одеяло. Я не такой человек, чтобы интерпретировать кого-то, лишь бы создать ощущение, что все в порядке. Когда все правильно, я поддерживаю абсолютно; когда неправильно — я абсолютно против.

У меня есть обязательство перед истиной.

У меня нет обязательства ни перед кем другим.

Даже если Иисус Христос или Будда, или Махавира, или Лао-цзы — великие мастера — совершат нечто такое, что противоречит моему опыту истины, я буду критиковать их. Это не означает, что я против них. Это просто означает, что я тотально за истину, и если я обнаруживаю, что кто-то где-то ошибается, в заблуждении, то со всем должным уважением я вынужден указать на это, с тем чтобы в будущем это никого не привело в заблуждение.

Но этот Да Хуэй называет Будду «старым варваром» — только я не потерплю! Эту часть я просто выброшу прочь!..

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.