Глава 6

А сейчас постскриптум. Когда на прошлом собрании я сказал: ?Это окончание серии из пятидесяти книг, которые я собирался включить?, это было условно. Я не имел ввиду конец, но число. Я выбрал пятдесят, потому что это хорошее число. Так или иначе, надо было выбрать, а все решения произвольны, условны. Но человек предполагает, а Бог располагает. Бог, которого нет.

Когда я сказал: это конец серии — толпа подслушала меня. Джайадэва с Гитаговиндой, мадам Бла-Бла Блаватская со своей «Секретной доктриной», и вся компания, многих из которых я знаю, но даже не хочу поминать, что о говорить про то, чтобы включать их в мой список. Услышав, что это конец, все они исчезли.

Тогда, я к своему полному удовлетворению, понял выражение Иисуса: ?Блаженны кроткие, ибо они унаследуют царство Божие?. Он также сказал: «Блаженны стоящие в конце, последние, кто не пытается толкнуть — даже слегка; кто просто стоит и ждёт». И когда толпа растворилась, я увидел нескольких блаженных. Так что это постскриптум.

Даже я бы не поверил, что я не включил Гаутаму Будду, его «Дхаммападу». Гаутама Будда сидел там так тихо, в последнем ряду. Я люблю этого человека как не любил никого. Я буду говорить о нём всю мою жизнь. Даже говоря о других, я буду говорить о нём. Запишите это, это исповедь. Я не могу говорить об Иисусе без привнесения Будды в него; я не могу говорить о Муххамеде без привнесения Будды. Упоминаю я о нём непосредственно или нет, это не имеет значения. Для меня невозможно вообще говорить без привнесения в это Будды. Он сама моя кровь, мои кости, он — сама моя суть. Он — моя тишина и моя песня. Когда я увидел его сидящим здесь, я вспомнил. Я даже не могу извиниться — это за извинениями.

«Дхаммапада» буквально означает ?путь истины?, или ещё точнее ?следы истины?. Вы видите противоречие?

Приходя,

уходя…

эта птица не оставляет следов;

и не нуждается в руководстве…

Истина невыразима. Нет никаких следов. Птицы, парящие в небе, не оставляют следов… а будды — эти птицы небесные.

Будды всегда говорят в противоречиях, и это хорошо, что они вообще говорят… Они не могут говорить, не противореча себе же, они не могут ничего с этим сделать. Говорить истину — это противоречить себе. НЕ-говорить — это тоже противоречить, потому что когда вы пытаетесь не говорить, вы знаете, что ваше молчание — это тоже выражение, без слов, возможно, но выражение всё одно.

Будда дал этой величайшей книге имя Дхаммапада, и там одно противоречие на другом противоречии. Там столько несоответствий, что поверте мне, никто не может превзойти его… кроме меня. Конечно, он был бы рад быть превзойдённым мною, так же, как отец радуется, когда однажды его сын превосходит его. Сын сидит победоносно на груди отца, а отец просто позволяет ему победить. Все будды позволяют презвойти себя тем, кто их любит. Я позволяю своим ученикам превзойти меня, идти за пределы меня. Что может быть радостней, чем увидеть, как мои ученики превосходят меня.

Будда начинается с самим именем ?Дхаммапада? — вот что он собирается сделать: сказать бессловесное, выразить невыразимое… Но он выразил невиразимое так прекрасно, что «Дхаммапада» это, как Эверест. Есть много гор, но ни одна не достигает тех же высот, что и Эверест.

Я увидел сидящего Будду. Я увидел и других, самых прекрасных, кротчайших — не таких, как Блаватская, тарабанящаю в дверь с криками: «Дайте мне войти!» Я видел обнажённого Махавиру… потому что правда нага — стоящего в полной тишине. Его ученики сохранили его книгу, но не его самого.

Второе сегодня: «Джина-сутра» — Сутра Победителя. ?Джина? — красивое слово, оно значит «победитель» — тот, кто одолел себя.

Я говорил об этой сутре, это несколько томов — но они ещё не переведены на английский. Одну вещь я хотел бы сказать: я включаю «Джинасутру» в постскриптуме.

Никто не был столь молчалив, как Махавира, и так же обнажён. Только молчание, абсолютная тишина может быть обнажена. Запомните, я не говорю: «голый», я говорю «обнажённый». Эти слова совершенно разные. Голый — это порнография; «обнажённый» — это значит предельно открытый, уязвимый, незащищённый. Ребёнок не голый, он обнажённый. И Махавира в своей обнажённости — так прекрасен!

Говорили, что он никогда не говорил своих сутр никому; но те, кто были близки к нему, сидели рядом, слышали эти сутры внутри себя… Они просто слышали. Это одна из самых чудесных вещей… Был внутренник круг из одинадцати ближайших учеников Махавиры, и когда все они слышали внутри одни и те же слова, они думали, что это достойно быть записанным, — хотя Махавира не говорил ничего прямо, а вот таким утончённым способом, телеграфом души.

«Джинасутра» была написана совершенно иным способом, чем людая другая книга во всём мире. Мастер сохраняет тишину, а одинадцать учеников одновременно — сделайте акцент на одновременно — слышат слово, и только потом записывают его. Так родилась «Джинасутра». Какое чудесное рождение для книги!. Вряд ли кто-то мог бы придумать более прекрасное начало, и без сомнения в этих словах наибольшие высоты, до которых только может добраться человек, и вся наука покорения себя.

Три… Я вижу человека, которого я не узнал сразу. «Странный он», — подумал я. ?Тысячи лет, на протяжении жизней я бродил по многим тропам, встречался с разными людьми, прошёл одну школу за другой. КТо этот человек? Он так неузнаваем..? Он не был мастером, вот почему я не признал его, но он был достоен для включения в список. Я всегда любил его книгу. Я никак не могу найти причину, почему я забыл про него и не включил в список под номером пятдесят один. Это грек, Казантакис, автор книги «Зорба Грек». Я никогда не был уверен в произношении его имени, но «Зорба Грек» — это шедевр. Человек, который не произвёл Будду или Махавиру, но способный вернуться в существование в любой момент… Он уже готов, созрел, просто ждёт своей поры…

Зорба — один из моих любимейших персонажей. Я люблю странных, необычных людей. Зорба — очень странный, он даже не настоящий, вымышленный, но для меня он почти стал реальным, так как он представляет Эпикура, Чарваку и всех в мире материалистов. Он не только представляет их, но представляет их в их лучшем виде.

В одном месте Зорба говорит своему начальнику: «Босс, вы, конечно, имеете всё — но вы всё пропускаете жизнь, потому что в вас нету хотя бы небольшой доли сумашествия, безумности. Если вы можете позволить себе немного сумашествия, вы непременно узнаете, что такое жизнь».

Я могу понять его; не только его, но всех Зорб всех поколений с их ?небольшим сумашествием?. Но я не могу поверить в малую степень чего-то. Я настолько безумен, насколько человек вообще может быть, — совершенно сумашедший. Если вы всего лишь немного сумашедший, вы узнаете небольшую часть жизни — впрочем это уже лучше, чем не знать вообще.

Зорба, бедный Зорба, неграмотный, выполняющий чёрную работу… Он, должно быть, был огромен, крепко сколочен — и слегка сумашедший. Но он дал прекрасный совет своему повелителю: «Будь слегка безумен», сказал он. Я говорю: быть слегка сумашешим — не годиться. Будьте совершенно сумашедшими! И вы можете позволить совершенное сумашествие только в медитации, в ином случае вы упустите. Вы не сможете поглотить это; напротив, ЭТО поглотит вас. Если вы не знаете, что такое медитация, вы сгорите… Поэтому требуется новое имя: Зорба-Будда.

Зорба-Будда — это мой синтез. Я люблю Казантакиса за созданное им великое произведение искусства, но мне очень жаль его, потому что он до сих пор пребывает в темноте. Казантакис, тебе нужен босс — немного медитации; иначе ты никогда не узнаешь, что такое жизнь.

Рядом с четвёртым местом я вижу одного из самых прекрасных моих приятелей. Я говорил о нём, но я не упоминал про него в списке пятидесяти, произвольном списке. Его имя аль-Хилладж Мансур. Аль-Хилладж не написал книги, он оставил всего несколько сентенций, а скорее деклараций. Люди, подобные аль-Хилладжу только декларируют, но не исходя не из какого эгоизма — у него вообще не было эго, вот почему он объявил: «ана’лл хак!»

«Ана’лл хак!» — это значит: «Я есть Бог — и нет другого Бога!» Мсульмане, конечно не могли поверить ему — и они убили его. Но можете ли вы убить Аль-Хилладжа? Это невозможно! Даже когда его убивали, он смеялся…

Кто-то спросил: «Почему ты смеёшся?!»

Аль-Хилладж ответил: «Потому что вы не убиваете меня, вы убиваете мое тело — я столько раз повторял вам, что я не тело. Ана’лл хак! — я сам Бог!» Теперь этот человек сама соль земли.

Аль-Хилладж Мансур не написал никакой книги, но всего несколько его утверждений были собраны его учениками и друзьями.

Мне жаль, я забыл о нём совершенно. Это не хорошо. Но, аль-Хилладж, ты должен понять мою трудность — я прочёл больше книг, чем ты мог слышать. Я прочёл больше, чем сто тысяч книг. Теперь, чтобы отобрать всего пятдесят из них — это, знаешь ли, не простая задача. Я отобрал всего несколько, и естественно я должен был оставить много других — со слезами на глазах. Я хотел бы выбрать их тоже… но я помещаю их в постскриптуме.

Пятый кандидат известен всего нескольким людям, по простой причине, что он никогда не писал и никогда не говорил. Махакашьяпа. Всё, что известно о нём, вот этот анекдот.

Однажды Будда пришёл на свой утренний дискурс с цветком лотоса в руке. Он сел и тихо смотрел на цветок, не произнося ни единого слова. Ассамблея из десяти тысяч саньясинов была изумлена. Это было неслыхано. Для начала, то, что Будда, который никогда прежде не выходил с чем-то, вышел с цветком; во-вторых, он сразу начинал говорить, теперь же минуты и даже часы проходили, а он не проронил ни слова, всё смотрел на цветок… Многие, должно быть подумали, что он сошёл с ума. И только этот человек не был поражён и возмущён. Он смеялся. Это был Махакашьяпа.

Будда поднял глаза, рассмеялся, подозвал Махакашьяпу к себе — он дал ему цветок и обратился к ассамблее, сказав: «Проповедь окончена. Я дал вам то, на что вы имеет право, а Махакашьяпе я дал то, чего он достоин, и это правильно».

«Я говорил, обращаясь к вам, используя слова, — я говорил годами, и вы не смогли меня понять. Сегодня я говорил в молчании, и смех Махакашьяпы — единственное свидетельство понимания среди вас».

Таким странным способом был найден преемник. Махакашьяпа стал преемником Будды. Очень странным способом…

Ученики Махакашьяпы собрали некоторые изречения, оставшиеся от него, что можно назвать его книгой. Автор этого собрания неизвестен. Но, как и кем бы они ни были написаны, они подлинно красивы. Несколько фрагментов, как части Луны: когда вы соберёте их вместе, это снова будет целая настоящая Луна… Секрет их соединения — в медитации.

Традиция, пошедшая от Махакашьяпы, — это Дзэн. Он первый патриарх дзэна, дхьяны. Странно… даже не Будда, но Махакашьяпа первый. Потому что Будда говорил сорок лет, а Махакашьяпа никогда не говорил; единственный шум, который он когда-либо издавал, был смех. Если вы можете назвать это говорением, это другое дело; в некотором роде это говорение — это весть о том, что всё сущее — только шутка. Он сказал тогда Будде: «Какая чудесная шутка!»

В тот момент, когда вы поймёте, что существование только шутка, вы пришли, вы поняли. Нет другого понимания, нет другого просветления. Всё остальное псевдо.

Дэвагит, напомни мне номер. Потому что даже в посмертной записи, в постскрптуме я придерживаюсь десяти. Какой, ты говоришь, номер?

?Шесть, Ошо?.

Хорошо. Это замечательно, что я сказал «посмертный». Я в самом деле мёртв, вот почему я позволяю вам называть меня Благословенным. Если я не мёртв, называть меня благословенным неправильно.

Слово «посмертный» пришло ко мне случайно. Я собирался сказать ?постскрптум?, но иногда правда выходит случайно и непредсказуемо; или так — то, что выходит вдруг, может быть правдой… Это не что-то упорядоченное, подчиняющееся правилу — это прорывается, как вулкан. Я не собирался говорить этого, но оно вышло из меня само по себе. Истина имеет свои пути. Я действительно по-смертный человек; я умер уже давно.

Шестым я вижу Германа Гессе. Он не был просветлённым, чтобы говорить о тех, кто ушёл за пределы просветления. Он был обычным человеческим существом, но в полёте вдохновения он создал одно из самых грандиозных произведений в мире — «Сиддхартха».

Сиддхартха — настоящее имя Гаутамы Будды, данное ему его родителями. Он стал известен как Гаутама Будда. ?Гаутама? было его семейное имя, ?Будда? просто значит ?пробуждённый?. Сидхартха — имя данное ему родителями по совету астрологов, провидцев. ?Сиддхартха? означает — тот, кто достиг смысла. ?Сиддха? значит ?тот, кто достиг?; ?артха? значит ?смысл, значение?. Если соединить вместе, Сиддхартха — это ?Тот, кто достиг понимания, смысла жизни». Астрологи, родители, люди, которые давали ему это имя, должно быть были мудрыми — если не просветлёнными, то хотя бы мудрыми людьми.

«Сиддхартха» Германа Гессе — это та же история Будды, рассказанная по-другому, — но в том же объёме и с тем же значением. Это удивительно, что Германн Гессе смог рассказать такую историю и сам не стать сиддхой. Он остался простым писателем — да лауреатом Нобелевской премии, но это не значит много. Вы не можете дать Нобелевскую премию будде; он рассмеётся и выбросит её. Но книга прекрасна, и я включаю её.

Седьмой наш товарищ мало известен, только в кругу традиции Иудаизма, в котором кстати было несколько истинно просветлённых мастеров — и среди них даже те, кто ушёл за пределы просветления. Один из них Баал Шем Тов. Я не могу простить себя, что я не включил его ранее в список — но сейчас нет никого, кому я мог бы выразить своё сожаление..

Баал Шем Тов. ?Тов? — это было название города, в котором он жил. Его имя значит ?Баал Шем из города Това?, - так что давайте называть его просто Баал Шем. Я говорил о нём, потому что, когда я говорил о хассиддизме, я не оставил ничего существенного несказанным. Я говорил о Дао, о Дзэне, о суфизме, о хассиддизме. Я не принадлежу ни к одной традиции, так что я волен двигаться в том направлении, в котором я решу. Мне даже не нужно карты. Дайте-ка я напомню ещё раз:

Входя внутрь,

выходя наружу…

эта птица не оставляет следов;

и не нуждается в руководстве.

Баал Шем не написал никакого трактата — трактат это грязное слово из мира мистицизма… — но зато он рассказал много красивых историй, и одну из них я хотел сейчас поведать вам, просто чтобы вы смогли ощутить особое качество этого человека.

К Баал Шему пришла женщина. Женщина бездетная, но желающая иметь детей. Она молила Баал Шема: «Если ты благословишь меня, то всё возможно! Будь добр благослови меня!.. Я хочу ребёнка».

В конце концов, утомлённый Баал Шем — даже такой человек может быть утомлён настырностью женщины, — он сказал: «Ты хочешь мальчика или девочку?»

Женщина была в великой радости. Она воскликнула: «Конечно, мальчика!»

Баал Шем сказал: «Тогда слушай эту историю. Моя мать тоже была бездетна — и она так же просила и умоляла ребе того города благословить её. Наконец Ребе сказал: ?Сначала принеси мне красивую чашку?. Моя мать, — сказал Баал Шем, — сделала прекрасную чашку и принесла ребе».

Чашка была так хороша, что мать Баал Шема сказала ребе: «Я не хочу ничего в ответ — просто видеть тебя в этой чашке так прекрасно. Я исполнена великой благодарности. Ты ничем не обязан мне, это я обязана тебе! Спасибо, ребе».

«И моя мать ушла, — сказал Баал Шем. — Вот как она стала беременна и родился я».

Женщина сказала: «Чудесно. Значит завтра я принесу тебе самую лучшую чашку».

На следующий день она пришла с очень красивой чашкой в руках. Баал Шем принял её, даже не сказал «спасибо». Женщина ждала и ждала, и наконец спросила: «А как же на счёт ребёнка?»

Баал Шем сказал: «Забудь всё о детях! Чашка так прекрасна — я очень обязан тебе. Я должен поблагодарить тебя. Помнишь историю, которую я тебе рассказывал? Та женщина не просила ничего взамен — и так она смогла зачать ребёнка… такого ребёнка, как я», — сказал Баал Шем.

«Но ты пришла с желанием получить что-то. Просто за эту чашку ты хочешь ребёнка, как Баал Шем? Забудь об этом — и не приходи больше, никогда». Баал Шем ушёл.

Очень много вещей может быть сказано только в таких историях или притчах. Баал Шем сказал основополагающее: не проси — и это будет дано. Не просить ни о чём — это базовое состояние.

Хасиддизм, возникший из историй Баала Шема, — один из самых прекрасных расцветов, случавшихся когда-либо. Евреи не произвели ничего подобного хасиддизму. Хасиддизм — это небольшой поток, но он всё ещё жив, всё ещё благоухает…

Восьмой — Фарид; я говорил о нём прежде, на хинди. Фарид — суфийский мистик, современник Кабира, Нанака и прочих. Я люблю его. В своих песнях он называет себя Фарида. Он всегда обращается к себе, ни к кому другому. Он всегда начинал так: «Фарида, ты слушаешь? Фарида, будь пробуждён! Фарида, делай то, делай это!..» На хинди имя Фарид звучит респектабельно; но имя Фарида — совсем неуважительно. Таким образом можно называть только слуг. Фарид сам называл себя Фарида — просто потому, что сам он был буддой, мастером — а это тело было его слугой.

Великий король Акбар приходил к Фариду слушать его песни. Акбар однажды получил подарок — очень драгоценный подарок: пара золотых ножниц, увитых бриллантами. Гуде бы это понравилось — любой женщине понравилось бы. Акбар тоже любил эти ножницы — и он подумал, что это может быть хороший подарок для Фарида. Он пришёл и дал драгоценные ножницы Фариду. Фарид смотрел на ножницы, поворачивал их так и этак… а потом сказал: «Это бесполезно для меня. Если ты хочешь что-то подарить мне, принеси мне иглу». И с этими словами он отдал ножницы обратно.

Акбар был озадачен: «Почему иглу?»

Фарид сказал: «Потому что задача ножниц — разрезать вещи на части, а задача иглы — соединять части воедино. Моя задача не похожа на эти ножницы — она похожа на иглу. Я соединяю вещи, синтезирую — делаю Одно».

Фарид бы не согласился с Зигмундом Фрейдом и психоанализом — потому что психоанализ это золотые ножницы, которые режут вещи на части, чтобы исследовать каждую из них. Он бы согласился с Ассоджиоли и психосинтезом. Объединение, приведение вещей к совместному, к единству. Вы видите мои слёзы? Они по нему, по Фариду… по Фариде… да, по Фариде. Это моё приношение ему. Он бы понял слёзы — не золотые ножницы. Увы, если бы Акбар припал к ногам Фарида со слезами — это и был бы настоящий подарок мастеру.

Фарид не написал книги, но его песни были записаны его людьми. Эти песни великой красоты, но вам надо слушать, как они поются на пенджаби. Он жил в Пенджабе, и его песни на пенджаби, даже не на хинди. Пенджаби очень отличен от хинди. Хинди — мягкий, это язык делового человека. Пенджаби — как меч, это язык воина. Он очень проникновенный. Если вы услышите песни Фарида на пенджаби, ваше сердце будет пленено…

Когда я ездил в Пенджаб, я спрашивал людей: «Вы можете мне спеть Фарида?» — и однажды я нашёл певца, который был готов, который знал, как петь Фариду. И все эти красивые певцы… прекрасные моменты… В пенджаби есть это качество, их собственное, особое. Каждый язык имеет своё особое качество. Но пенджаби это, конечно, меч — вы не найдёте что-либо острее.

Девять. Я очень тороплюсь, потому что мой час скоро закончиться или уже закончился — я видел, как Гудя выходит. Как грустно, что время следует одному закону, и для вас и для меня. Оно не должно быть хронологическим, оно должно быть релятивистским, относительным. Мой час не должен следовать тому же закону, он не должен принадлежать ейнштейновскому миру релятивизма. Он должен быть бесконечен. Но я знаю, это не может быть, поэтому я тороплюсь — но, может, вы знаете, даже когда я тороплюсь, я расслаблен.

Девятый: другой поэт, другой певец, другой танцор — совершенно иного качества: Шива и его книга «Вигьяна Бхайрава Тантра». Я говорил о ней, она совсем небольшая, всего сто двенадцать сутр. Вы можете написать её на одной книжной странице или, самое большее, на двух. Я говорил о ней в пяти томах, и это тысячи страниц — «Книга тайн». Я не могу найти более концентрированной книги, чем «Вигьяна Бхайрава Тантра» — книга Шивы. Каждая сутра представляет сама собой завершённый метод.

Дэвагит, не прерывай меня. Дай мне закончить мою работу. Они называют человека в кресле пациэнтом; им нужно учить докторов быть пациэнтами. Ашу, ты не доктор, так что тебе не нужно волноваться. Нет, женщина никогда не беспокоится — она заставляет других беспокоиться. Это другое дело. Смотри, даже Гудя смеётся, а это так редко для англичанок!

Хорошо. Смех — это всегда хорошо. Я должен продолжить свою работу — смеётесь ли вы или плачете. Это не имеет значения для этого человека в кресле. Я твёрд, как скала, и мягок, как лепесток лотоса — и я то, и другое вместе. Но ради ясности, позвольте сказать вам: во-первых, я скала — я достаточно твёрд, чтобы разбить ваш череп. Я не могу быть для вас лотосом — но то, что вы делаете, это очень красиво.

Десять. У меня всегда была мысль говорить об Ума Свати и его книге. Ума Свати — это мистик, но очень сухой мистик — точно как мои губы сейчас, без всякой влаги. Он написал очень сухое, но очень точное описание предельного. Его книга — «Таттва сутра». ?Таттва? значит предельная реальность. ?Тат? значит ?то? — предельное. «Это» — непосредственное, а «то» — предельное.

Дэвагит, хватит перебивать! Я знаю, тебе известно больше о моих механизмах. Я же знаю больше о твоём сознании — вот что имеет значение.

«Таттва-сутра» — красива, и я собирался говорить о ней, но снова и снова отстрачивал… Она очень математична — как «Самайасар» Кундкунды. Все джайнские мистики такие — сухие, очень сухие.

Лакшми в самом деле выбрала отличное место — Кач! Махавира, Кундкунда, Ума Свати понравилось бы в Каче. Но в отношении меня — что за несчастье! Я всегда хотел жить в Гималаях — но ради пользы моих людей я должен оставить саму идею о Гималаях.

Это не случилось с Буддой, с Бодхидахрмой, с Башо; этого не случилось с Омаром Хайамом, с Халилом Джебраном, С Михаилом Наими — но это случилось со мной. Я знаю, в этом должна быть какая-то тайна. Может, дело только в том, что мне нужно сделать Кач таким же прекрасным, как Гималаи. Одно определённо: где бы я ни был, где бы ни находился, я стараяюсь сделать это место самым красивым в мире, чего бы мне это ни стоило.

Одинадцатое и последнее в постскриптуме. Я имею в виду на сегодня… Никто не знает на счёт завтрашнего дня. Последнее сегодня настолько красиво, что я должен был быть действительно нормален, чтобы забыть про это. Обратите внимание, я не сказал ?ненормален? или ?безумен?, я сказал ?нормален?. Я должен бы быть нормален, чтобы забыть это. Если бы я был безумен достаточно, я бы никогда не забыл этого. Таким образом, это должно было быть упомянуто первым, не последним, это — «Песни Наропы».

Я никогда не говорил о них, потому как никогда не думал, что об этом может быть что-нибудь сказано, но они всегда было в моём сердце. Я упоминаю это лишь для того, чтобы те, кто любит меня, начали искать это… поэзию, песню, танец Наропы. Это и моё тоже.

Ом Мани Падме Хум.

Драгоценность в лотосе.

Спасибо вам обоим, от всего сердца.