|
||||
|
|
Преамбула
Любезный мой читатель! Предваряя небольшое сочинение свое, вот с чем хочу я обратиться к Вам. Когда I пишутся эти строки, за окном истекает XX век. Вот-вот человечество шагнет в третье тысячелетие по летоисчислению от Рождества Христова, и за спиной у нас останутся два тысячелетия этого же летоисчисления. Трудно даже мысленным взором охватить все «броуновское движение» человечества за этот внушительный промежуток времени. И столь же трудно охватить историческое пространство России в один миг. Но есть в этом пространстве одно явление, не остановить взор на котором просто невозможно. Столь оно значительно в нашей российской истории. Наименование этому явлению — Валаам. Всякое слово о нем вызывает и вызывать будет неподдельный интерес. Тем более что слово это будет произнесено насельником XX века, века столь неординарного, должного на многие столетия стать для человечества неоспоримым уроком невозможности, усвоить который обязаны будут все поколения грядущие. х х хРодился я 6 октября 1940 года в 3 часа утра в больнице имени Коняшина в Ленинграде. Трое суток мама не могла произвести меня на свет. Казалось, все — нужно делать кесарево сечение. Но появился спаситель наш — профессор Банщиков, и через полчаса я уже попискивал, извлеченный на свет Божий. На мученическое мамы «Ну, наконец-то!» мудрый профессор изрек: «Девочка, у него же две макушки, парень будет талантлив, а может, и гениален». Мама так возрадовалась, что они с папой сгоряча взяли да и нарекли меня Евгением. С этим именем и маюсь весь свой век. Насчет талантливости спорно, гениальности и подавно, но бесспорно одно: желали они мне счастья «большого, бесконечного и мгновенного». Но скоро только сказка сказывается. Счастье, как оказалось, было «за долами, за морями, за высокими горами». В десять месяцев я стал дитем ленинградской блокады. Самым большим счастьем было тогда «Выжил бы. только бы выжил». Как это у них (мамы с бабушкой) получилось, я до сих пор постичь не могу, но они (и Вы, читатель, тому свидетель) меня сохранили. Не буду Вас утомлять подробностями, но они прошли через все: бомбежки, пожары, холод, страшный голод. Мы съели кота. Мы хлебали суп из столярного клея, у нас крали карточки. Вы знаете, читатель, что такое остаться без карточек в блокадном Ленинграде? Нет, Вы этого не знаете, и не дай Вам Бог когда-нибудь это узнать. В общем, мы выжили, и наступил 1945 год. Пришла Победа. Но не приходило то самое, ожидаемое, вожделенное необыкновенное счастье. Запропастилось где-то, затерялось, пропади оно пропадом. Правда, было счастье возвращения отца с фронта, отмены карточек, маминого окончания института. Но жили мы скудно и трудно. Ох, как трудно. Бесконечные очереди — за мукой, за крупой, за сахаром, да мало ли за чем еще. Пресловутая норма отпуска в одни руки вынуждала бабушку поднимать меня в три часа ночи и стоять с ней в этих бесконечных, холодных и печальных очередях. Папа плавал на ледоколах Севморпути. Он ходил на «Ермаке», «Красине», «Сибирякове». Стал бывать за границей. Возил оттуда харчи. Мы перестали голодать. Но в школе полкласса — безотцовщина, папы сложили головы на фронтах, и ребята бедствовали беспримерно. Два бутерброда (булка с маслом) делились на десять, а иногда и на двадцать порций. И хотелось бы брать с собой больше, да больше бабушка давать не могла. Отопление у нас тогда было печное, и, когда отец уходил в море на полгода и больше, на мне «висели» дрова. Дрова — это была каторга похуже галер. Надо было одному двуручной пилой «вжикать» эту промерзшую сырую осину, колоть и в брезентовом парусном мешке таскать на четвертый этаж. Потом еще и растапливать. Полвоскресенья уходило на эту пытку, а исполнилось мне тогда всего десять годков. Со временем у кого-то из сверстников появились велосипеды, но это — не для меня. Я обходился самопальным самокатом. Кто-то ездил к морю, в дома отдыха. Мы ездили на мамину родину в тверскую деревню. Ах, деревня — деревня, сердечность, беспечность, любовь моя! О деревне я напишу в другой книге, если, конечно, даст Бог. Скажу только: никто мне пальцем не тыкал, никто не втолковывал; сама собой пришла на всю жизнь влюбленность в северную русскую природу. В ее речки, луга, поля хлебные и льняные, леса. Особенно в леса! Но счастье все-таки поджидало. Поджидало из-за угла, как тать в ночи. И первый укол его я почувствовал в сердце, когда в мае 54-го, забредя совершенно случайно в яхт-клуб «Водник», оказался на палубе яхты «Дракон». А первый выход в залив под парусами! Бог мой. вот это было счастье. И когда напал на Бернса и Есенина! И когда, преодолев тошноту животного страха, вывалился с парашютом за спиной из гондолы аэростата над аэродромом в Озерках. И даже когда принимал воинскую присягу. Так что оно все-таки проявилось, хоть и заставило себя долго, терпеливо и печально ждать. Потом, правда, выпала полоса нелегких испытаний. Но их я преодолевал уже с легкостью, ибо знал: оно есть, оно бывает, а значит, надо терпеливо ждать. И оно пришло: я поступил в вожделенный ВУЗ, успешно его окончил, обрел редкую и интереснейшую профессию. Но еще до этого я обрел страну под названием Валаам! А вышло это вот как. На долю мою выпало учиться в двух высших учебных заведениях. Одно было нелюбимое, второе, как я уже выразился — вожделенное. Еще учась в первом, я ранней весной 1964 года подумывал о поисках работы. (Была уже семья, стипендия крохотная, надо было подрабатывать, но грузчиком я тогда не мог: до этого была перенесена тяжелейшая операция.) И вот один добрый человек подсказал мне: «Ленинградское бюро путешествий набирает экскурсоводов, желательно ребят-студентов, попробуй». Я попробовал. Все оказалось не так просто, как я в начале предполагал. Со мной не хотели даже разговаривать: я — студент технического ВУЗа, а им нужны только гуманитарии. Потом, только чтоб от меня отвязаться (настырность моя превосходила все мыслимые и немыслимые пределы), мне всучили методичку и, сказав: «Идите и пишите текст экскурсии» — с облегчением вздохнули. Отделались! Как бы не так! Два месяца я гнил в библиотеках, «пыль веков от хартий отряхнув», и, накропав 200 страниц текста (двести!), приволок его в методический отдел бюро. Я представляю весь ужас, объявший этих милых женщин, когда они увидели мой «дерзновенный труд». Наверное, не меньше недели они приходили в себя от шока, но через две недели позвонили и попросили зайти на собеседование. Оказывается, Евгения Николаевна Стромилова нашла мужество (а быть может, победило женское любопытство), прочла мое писание. Светлая ей память. Итак, 27 мая 1964 года я впервые ступил на благословенную землю Валаама в качестве экскурсовода-стажера. Правда, стажироваться мне пришлось всего один день. На следующий я уже повел самостоятельную экскурсию, и что я там понарассказывал в тот день! Господь, я думаю, меня все-таки простит. Главной заботой на маршруте в 18 километров было не заблудиться и в назначенный срок привести группу к теплоходу. Сознаюсь: помогла штурманская ВВС'овская подготовка: по карте-схеме и на местности я ориентировался без проблем. Так в мою жизнь вошел Валаам. И все дальнейшее: все мои странствия и деяния, все восприятие мира происходило через призму Валаама. Он определил всю мою дальнейшую судьбу. Но уже тогда, когда я только еще свершал первые шаги в постижении Валаама, мною все более и более овладевала мысль: «Как же все это здесь начиналось? Как?! Каким был тот первый день, час, миг, в который нога первого подвижника ступила на эту удивительную землю?» В недавно найденном «Валаамском сказании», весточке из XVI века, безвестный новгородец трактует начало со слов тогдашней братии. Он повествует о том, что на острове некогда было поселение корел, существовало рядом языческое капище, и иноки Ефрем и Сергий, поселившись рядом, капище это порушили, срубили церкву и стали проповедовать Слово Божие. Что же, быть может, так. И если так, то это довольно обыденно. Во-первых, вдвоем. Всегда рядом и помощь, и беседа, и трапеза, и труд вдвоем веселей. И поселение рядом. Хоть и нехристи, а все люди. И цель проста: обратить в Христову веру. Тоже, конечно, все не просто, но это как бы одна картина начала. Мне почему-то всегда грезилась картина иная… |
|
||
