Тайные трибуналы Вестфалии[107]

Теперь повествование переходит к объединению, примечательному сам по себе, хотя, благодаря буйной фантазии сочинителей средневековых романов, в особенности о великом маге Севера, оно окутано такой тайной, мистикой и благоговейным страхом, что до таких поэтических высот никогда не дойдет холодный взгляд искателя истины. Ночной мрак представится в сознании многих читателей при произнесении слов «тайные трибуналы Вестфалии»: полуосвещенное подземелье под стенами какого-нибудь замка либо случайная швейцарская придорожная гостиница, где в торжественном молчании восседают одетые в черные робы судьи, будут рисоваться в его воображении, и, затаив дыхание от волнения, он будет внимательно следить за деталями деяний людей[108].

Есть опасения, что данная глава не сможет оправдать ожидания такой изысканности. Необычность, которая действительно была присуща тайным трибуналам, может быть рассмотрена здесь лишь как пример действия принципа естественного замещения, характерного для норм морали и всего мироздания, поскольку в период наибольшего хаоса и беззакония в истории Германии практически единственным сдерживающим фактором для преступников в основной части страны был спасительный страх перед этими судами фемы, или тайными судилищами. А те читатели, которые получили представление о них лишь по художественной литературе, с удивлением для себя узнают, что в то время не было формального суда, который бы превосходил, а скорее даже просто равнялся бы им по справедливости своих процедур.

К сожалению, исторические сведения о них преданы забвению, и невозможно, как в случае с двумя предыдущими обществами, с точностью проследить существование этой организации с момента ее появления до времени, когда она стала угасать и безвозвратно исчезла из вида. Когда она процветала, ужас и страх слишком сильно давили на сознание людей, чтобы те отваживались совать нос в ее покрытые тайной дела. Верная и немедленная смерть была уделом чужака, которого заметили бы в месте, где заседал трибунал, или который всего лишь заглянул бы в книги, где описывались законы и правила общества. Смерть предназначалась и любому члену общества, который раскрыл бы его секреты. Настолько сильнодействующим был этот страх или принципы чести, что, как уверяет Энеа Сильвио (впоследствии папа Пий II), секретарь императора Фредерика III, хотя число членов общества превосходило 100 тысяч человек, никакие мотивы ни разу никого не побудили нарушить свою клятву. Тем не менее все же имеется достаточно материалов, чтобы удовлетворить обоснованное любопытство к этому вопросу.

Прежде чем рассказывать об организации и порядке работы этого грозного судебного органа, для оценки географической и юридической сфер деятельности и для того, чтобы обрисовать наиболее вероятные причины его появления, следует сделать некоторое отступление.

Итак, местом зарождения этой организации была Вестфалия и лишь на Вестфалию распространялась ее власть. Однако Вестфалия Средних веков не в полной мере соответствовала той, какой она стала позже. В целом она представляла собой земли между Рейном и Везером. Ее южными границами были горы Хессе, северными – земли Фрисланда, которые в те времена простирались от Голландии до Шлезвига. В летописях и законах Средневековья эта страна имела мистическое название красная земля, которое возникло, как полагает один из авторов, от геральдического красного цвета, которым был окрашен щит Саксонского герцогства. Другие расценивают это как синоним окровавленной земли, а третьи полагают, что название пошло от красного цвета грунта в некоторых районах Вестфалии.

Эти земли составляли значительную часть страны саксов, которые после мужественного тридцатилетнего сопротивления были вынуждены покориться Карлу Великому и принять религию своего завоевателя. С этого момента саксы стали жить в состоянии полной независимости, а их герцоги и правители почти не обладали какой-либо властью, являясь всего лишь председателями на общих советах или предводителями в бою. Карл Великий посчитал целесообразным вовсе упразднить даже эти почести и распространил на земли саксов французскую систему графств и округов. Каждый граф был только королевским чиновником – гражданским и военным начальником в районе, в который он был назначен. Missi dominici (государевы посланники) или регии из числа придворных были отправлены с инспекцией в Саксонию, равно как и в другие владения Карла. К этим лицам могли обратиться люди всех сословий, чтобы пожаловаться им, как представителям короля, если считали, что с ними несправедливо обошелся граф или любой из его нижестоящих чинов.

В правление Людовика II Немецкого успешная система Карла Великого начала изживать себя, стали распространяться анархия и насилие. Наиболее угрожающими были вторжения норманнов, да и венды[109] причиняли серьезное беспокойство Германии. Поскольку саксонские земли стали той частью страны, которая практически сразу пострадала от вторжения, император решил восстановить старые полномочия герцогов и поставить во главе этого региона одного человека, который мог бы направить усилия всего населения на борьбу с захватчиками. Герцог был королевским подданным, как и графы, и отличался от них лишь размером территории, на которую распространялись его полномочия. Первым герцогом Саксонии был граф Людольф, основатель монастыря Гандерсхайм. После его смерти этот титул перешел к его сыну Бруно, которого, погибшего в кровавой битве с норманнами при Эбсдорфе, сменил его младший брат Оттон I, отец Генриха I Птицелова.

После оборвавшейся германской ветви династии Каролингов представители разных народов Германии избрали Конрада Франкского своим верховным правителем, поскольку новый враг – мадьяры, или венгры, угрожали теперь империи и от нового правителя требовались энергичные меры. Сам Конрад был настолько уверен в этом, что, умирая после непродолжительного правления, рекомендовал избрать на свое место не своего брата, а Генриха Птицелова, герцога Саксонского, который в своих столкновениях с вендами и норманнами наилучшим образом продемонстрировал свой талант и мужество. Генрих был избран, и принятые им в ходе правления меры, а также поражение, нанесенное венграм, оправдали его избрание.

После смерти Генриха его сын, которого впоследствии справедливо нарекли Великим, был единодушно избран как преемник императорского трона. Герцогство Саксонию он поручил Герману Биллунгу. Из-за постоянных войн с вендами и норманнами саксонцев теперь считали наиболее храброй нацией Германии, и вполне естественно они пользовались наибольшим расположением императоров саксонской династии. После того как со смертью Генриха II в 1024 году эта родовая линия закончилась, скипетр перешел к франконской династии, во времена которой преуспела швабская родовая линия, и императорская власть в Германии значительно уменьшилась, главным образом из-за споров с папами по поводу инвеститутов и по различным другим причинам. Анархия и феодальная междоусобица стали приобретать угрожающий размах. Замки феодалов превратились в убежище разбойников, и нигде невозможно было найти защиты закона и справедливости.

Одно из наиболее примечательных событий этого переполненного бедствиями периода, тесно связанное с предметом данной главы, – изгнание Генриха Льва, герцога Саксонского и Баварского. Магнус – последний из династии Билунгов Саксонии – умер, оставив лишь двух дочерей, из которых старшая была замужем за Генрихом IX Черным, герцогом Баварии, который, в соответствии с порядком этой эпохи, имел право на герцогство Саксонию. Однако император Генрих V не согласился с его притязаниями и передал герцогство Лотарю Супплинбургскому. Тем не менее, поскольку сын Генриха Черного Генрих X Гордый был женат на единственной дочери Лотаря, а этот монарх сменил Генриха V на императорском троне, Генриху Гордому оказалось несложным заполучить Саксонское герцогство от своего тестя, который приложил усилия и к тому, чтобы тот был избран его наследником. Однако другие королевские особы сильно завидовали ему и после смерти Лотаря поспешно избрали Конрада Швабского, который под предлогом того, что ни один из герцогов не должен властвовать в двух герцогствах, призвал Генриха отказаться либо от Саксонии, либо от Баварии. После отказа, с согласия прочих монархов империи, Конрад объявил его лишенным обоих герцогств, передав Баварию маркграфу Австрии Леопольду IV, а Саксонию Альбрехту Медведю, сыну второй дочери герцога Саксонии Магнуса.

Саксония, однако, позже была возвращена Конрадом Генриху Льву – сыну Генриха Гордого, а преемник Конрада Фридрих Барбаросса отдал ему и Баварию. Генрих самостоятельно с оружием прошел от Эльбы до Балтики и отвоевал значительные территории у вендов, которые он считал своей собственной вотчиной. Теперь он властвовал на большей части Германии, и было очевидно, что он должен либо получить императорский титул, либо погибнуть. Своей гордыней и жестокостью он нажил множество врагов. Поскольку у него не было детей, кроме дочери, которая была замужем за кузеном императора, с его властью не особенно считались. Тем не менее в амбиции Генриха входило желание стать отцом героической расы, и, согласно обычаям того времени, он развелся со своей супругой и женился на дочери короля Англии Генриха II Матильде, от которой у него появилось четыре сына. Вследствие этого и других обстоятельств были утрачены все дружеские чувства между Генрихом и императором, которого тот тем не менее сопровождал в итальянском походе, завершившемся битвой при Леньяно. Однако внезапно Генрих отвел свои войска и покинул императорскую армию в ее походе. Фридрих же, приписывая неудачу, которую он потерпел, главным образом поступку герцога Саксонии, по возвращении в Германию пребывал в настроении, в котором любые обвинения в адрес Генриха находили в лице императора благодарного слушателя. И такие рассказчики не заставили себя долго ждать. В качестве главных жалобщиков предстало саксонское духовенство, у которых он отобрал право инвеституры. Их обвинения, которые частично были правдивыми, частично ложными, были охотно выслушаны Фридрихом и другими монархами империи, после чего низвержение Генриха было делом решенным. Его четыре раза призывали к ответу на выдвинутые против него обвинения, но безрезультатно. После этого в Вюрцбурге был вынесен приговор: «Изгнание». Он оспорил его законность и попытался воспротивиться исполнению. На его защиту встало несколько герцогов. Тем не менее ему пришлось подчиниться и подать в Эрфурте прошение о помиловании. Император простил его и разрешил сохранить унаследованное имущество на условии, что тот покинет на три года Германию. Он был лишен всех имперских владений, которые тут же были переданы другим монархам.

При разделе захваченного у Генриха Льва Саксония была разделена. Значительная ее часть отошла архиепископу Кельна, Бернар Анхальтский, сын Альбрехта Медведя, получил значительную часть от оставшегося. Прекратила существовать верховная власть Саксонии над Гольштейном, Мекленбургом и Померанией, а Любек стал свободным имперским городом. Ни Бернар, ни архиепископ Кельна были не в состоянии укрепить свою власть над вверенными им территориями, и повсеместно распространилось не сдерживаемое никакими законами насилие. «Не было короля в Израиле, и каждый делал то, что сам считал правильным», – сказано в летописи[110].

В данном случае мы вновь сталкиваемся с примером действия принципа естественного замещения. Именно период волнений и анархии, последовавший за изгнанием Генриха Льва, послужил импульсом к строительству и расширению городов на севере Германии. Вольные германцы, как их описывал Корнелий Тацит, считали ниже своего достоинства запираться за стенами и рвами, и, похоже, их потомки саксонцы унаследовали подобные представления, поскольку в этой стране не было городов до времен Генриха Птицелова. В качестве мер защиты от норманнов, славян и мадьяр этот монарх повелел участки земли огораживать земляными валами и рвами, за которыми концентрировалась одна треть обрабатываемых земель округи, на которых должен был поселиться каждый девятый житель. Чтобы придать этим местам значимость, в них должны были проводиться судебные заседания. Набирая силы вместе с ростом населения, эти города стали способны противостоять натиску врагов и предоставлять убежище и защиту жителям открытой местности. Прочие города, такие как Мюнстер, Оснабрюк (Оснабург), Падерборн и Минден, разрастались из-за желания людей селиться ближе к аббатствам, церквам и резиденциям епископов, где они могли найти поддержку во времена материальной или духовной нужды, а также получить защиту благодаря проявляемому к церквам почтительному отношению. Третий тип городов своим происхождением был обязан тому беспокойному периоду, который здесь описывается. Так, жители с открытой местности, жертвы притеснений и тирании, бежали туда, где в обмен на свою покорность они могли бы получить хоть какую-то защиту, и строили дома у подножия замков каких-нибудь влиятельных феодалов. Такие города постепенно наращивали свою силу, пользуясь расположением императоров, которые, как и другие монархи, видели в них союзников в противостоянии чрезмерному влиянию церкви и знати и охотно одаривали их значительными привилегиями. Так появился прославленный Ганзейский союз, к которому прямо или косвенно принадлежал практически каждый сколь-нибудь значимый город в Вестфалии.

Однако рост городов и то процветание с улучшением системы регулирования социальных отношений, которое они несли с собой, не были единственным результатом изгнания Генриха Льва. Есть серьезные основания полагать, что именно в этот период в Вестфалии были учреждены суды фемы, или тайные трибуналы. По крайней мере, самый ранний документ, в котором есть четкое и однозначное упоминание о них, датирован 1267 годом. Это был инструмент, при помощи которого граф Марка Энгельберт освободил некоего Гервина Кинкенродского от феодальных обязательств для получения в наследство Брока, который находился в графстве Марк. Это, как утверждается, произошло в месте под названием Берле, на суде председательствовал Бернард Хенедорпский, и был составлен приговор фемы. Под приговором фемы во все времена понимались те, что тайно выносились вестфальскими трибуналами, следовательно, здесь имеется четкое и явное доказательство существования подобных судилищ в то время. В другом документе, датированном 1280 годом, снова в качестве свидетельств появляются приговоры фемы, и после этого они начинают встречаться все чаще.

Таким образом, обнаруживается, что менее чем через полвека после изгнания Генриха Льва суды фемы повсеместно действовали в Вестфалии, и нет ни малейших намеков на их существование до этого времени или достаточно убедительных доказательств, чтобы считать их более древними учреждениями. Не будет ли достаточно правомерным принять точку зрения тех, кто датирует их появление первой половиной XIII века и объясняет это анархией и бесправием, последовавшими за устранением власти, которая до сих пор держала в рамках знать и простолюдинов? И не лишена ли смысла гипотеза, что некоторые отважные и порядочные люди пришли к тайному соглашению осуществлять жестокое возмездие нестерпимому злу, охватившему страну, и сочли целесообразным прибегнуть к тем мерам поддержания гражданского порядка, которые постепенно переросли в тайные трибуналы? А может быть, какой-нибудь влиятельный правитель, действуя исключительно из эгоистических побуждений, разработал план общества и назначил собственных судей, чтобы первым написать о них?[111]

Впрочем, приходится признать, что происхождение судов фемы покрыто такой же завесой тайны, какая окутывает историю Ганзейской лиги и столь многих других институтов Средних веков, и не стоит питать излишних надежд, что когда-нибудь она будет полностью сброшена. Поэтому в этом вопросе всегда будет широкий простор для появления гипотезы, и та, что была выдвинута выше, является лишь одной из девяти уже существующих. Четыре из них относят происхождение судов фемы ко временам Карла Великого, считая, что они либо были прямо учреждены данным великим монархом, либо постепенно трансформировались из других его институтов, созданных для совершенствования управления его владениями.

Пятая относит их происхождение ко второй половине XI столетия и считает их изобретением вестфальского духовенства для продвижения позиций папской власти в ее попытках установить главенство над всеми мирскими правителями. Шестая приписывает их учреждение святому Энгельберту, архиепископу Кельна, которому император Фридрих II поручал управление своими делами в Германии в период своего пребывания на Сицилии и который был известен своим религиозным рвением и преследованием еретиков. Он создал их, как утверждают сторонники этой теории, по образу инквизиции, учрежденной позже. Седьмая и восьмая гипотезы даже не заслуживают упоминания. В отношении остальных следует сделать несколько замечаний.

Первые авторы, которые упоминают суды фемы, – это Генрих Херворденский, монах-доминиканец, который осуждал их в период правления императора Чарльза IV в середине XIV века, а также Энеа Сильвио, секретарь Фридриха III, писавший о них веком позже. Эти авторы принадлежат к числу тех, кто относит происхождение судов фемы к Карлу Великому, и очевидно, это было общеизвестным мнением того времени, старательно распространявшимся самими членами этой организации, которые пытались придать ей дополнительную значимость в глазах императора и соотечественников, связав их с памятью о блистательном монархе Запада. Тем не менее нет никаких свидетельств извне, и никакие внутренние сведения не предоставляют возможности уверенно подтвердить это. Эгинхарт, секретарь и биограф Карла Великого, а также все прочие авторы тех времен хранят молчание по этому вопросу. Бесценные отрывки древних саксонских законов, собранные в XII веке, не имеют ни малейших ссылок на подобные суды, и, строго говоря, их дух и образ действия сильно разнятся от того, что было характерно для созданных Каролингами институтов. Что касается гипотезы, по которой автором судов фемы является архиепископ Энгельберт, она совершенно не подтверждается сторонними свидетелями. В свою поддержку она не имеет ничего, кроме совпадения по времени первого упоминания о подобных судах с деятельностью Энгельберта и в схожести присущей им и святой инквизиции секретности в осуществлении своих процедур. Последнее сходство можно легко объяснить, и для этого вовсе не нужно прибегать к предположению, что одно было заимствовано другим.

Таким образом, с определенной уверенностью можно сказать лишь одно, что в середине XIII века суды фемы существовали и действовали в той стране, которая была описана как Вестфалия Средних веков. К этому можно добавить только то, что их юрисдикция распространялась на всю данную страну и первоначально ограничивалась именно ее границами, все суды в других частях Германии, которые имеют сходство с вестфальскими судами фемы, имели другой характер и свойства[112].

Прежде чем перейти к описанию этих трибуналов, остается рассказать о происхождении их названия. И здесь опять сталкиваемся с такими сложностями и неопределенностью, как при изучении происхождения самого общества.

Почти каждое слово в немецком и родственных ему языках, которое имеет самое небольшое сходство со словом «фем» (Fehm)[113], приводилось теми или иными авторами в качестве его истинного источника. Нет необходимости в текущем контексте рассказа об истории судов фемы обсуждать доводы в пользу одной или другой теории, вполне достаточно ограничиться упоминанием того, что к числу наиболее вероятных относится латинское слово fama (репутация, общественное мнение), впервые предложенное Лейбницем. Во времена, к которым с наибольшим количеством оснований можно относить появление подобных трибуналов, немцы были хорошо знакомы с терминами гражданских и церковных законов. Суды фемы существенно отличались от первоначальных принципов германских законов, одним из которых был: нет обвинителя – нет суда, и, подражая зарубежным законам[114], действовали на основании общественного мнения без выдвижения формального обвинения в отношении человека, подозреваемого в преступлении или дурных намерениях. Более того, различные трибуналы за пределами Вестфалии, которые действовали на тех же основаниях, по общеизвестным сведениям, также назывались судами фемы, что, соответственно, можно интерпретировать как суды фаме, то есть те, которые не требовали в соответствии с древними германскими традициями формального обвинения, а начинали расследование и установление истины по любому обвинению, которое выдвигалось общественной молвой или слухами в отношении того или иного лица. Без сомнения, это было очень опасной процедурой, которая могла быть подвержена самым сильным злоупотреблениям, однако в том состоянии беззакония в Германии и в ощущении безнаказанности, которое могли испытывать самые злостные преступники, из-за страха перед ними, удерживающего пострадавших и свидетелей от выдвижения против них обвинений, она, возможно, была более чем оправданной. Стоит тем не менее отметить, что слово «фем» может быть вариантом старонемецкого слова, обозначающего «приговор». Очень даже вероятно, что в итоге суд фемы мог означать всего лишь трибунал, выносящий приговор, другими словами, суд, выносящий наказание за преступление, который можно назвать уголовным судом.

Суд фемы было не единственное название, которым обозначали подобные судилища. Их также называли «фемдинг», а слово «динг»[115] в Средние века было эквивалентом «суду» или трибуналу. Их также называли вестфальскими трибуналами, поскольку их можно было проводить лишь в Красной стране, то есть в Вестфалии, и только вестфальцы были подсудны их юрисдикции. Их также называли «вольные престолы» (Frei-stuhle, а слово Stuhl означало то же самое, что и «суд» – gerichte), вольные трибуналы и т. п., поскольку только свободные люди были подсудны им. «Вольный суд» тем не менее не был термином, полностью замещающим понятие вестфальского «суда фемы». Первое было понятием «родовым», последнее – «видовым». В документах их также называли «секретные трибуналы» и «безмолвные трибуналы» из-за секретности их работы; «запретные трибуналы» – название, причины появления которого не очень ясны; «каролинские трибуналы» – из-за убеждения в том, что они были созданы Карлом Великим; «вольная власть», где последнее слово (Bann) также означало и юрисдикцию. Суд фемы также именовали «тайный приговор» или «тайный закрытый приговор», где слово «приговор» (Acht) означало то же самое, что и суд или трибунал.

Проследив происхождение судов фемы и их всевозможные обозначения, насколько это позволили сделать существующие документы и прочие свидетельства, перейдем к описанию устройства и порядка работы этих прославленных трибуналов, а также выясним, кем были люди, входившие в них, как у них появлялись их полномочия и на какие сословия людей распространялась их юрисдикция.

Даже в период наибольшей анархии в Германии император считался источником всех законов и властных полномочий, и в еще большей степени, когда это касалось права на вынесение смертного приговора. Суды фемы поэтому видели императора в качестве своего повелителя, от которого проистекает вся имеющаяся у них власть, и признавали его право контролировать и менять их устройство и решения. Ниже необходимо более подробно остановиться на этих правах императора.

Между императором и вестфальскими председателями трибуналов (штульгеры)[116], как их называли, то есть местными главами светских и церковных властей, не было никаких посредников вплоть до XIV века, когда архиепископ Кельна был назначен наместником императора в Вестфалии. Каждый председатель трибунала имел свой определенный округ, в рамках которого он имел право создавать трибуналы и за пределы которого его власть не распространялась. Он либо самостоятельно председательствовал в своем суде, либо назначал вместо себя верховного судью (фрайграфа). Права штульгера напоминали права тех, кто в этой стране осуществлял патронат, то есть распределял приходы. В его власти было всего лишь назначение себя самого или другого лица верховным судьей, право же выносить смертный приговор имел император или его представитель. С учетом этого когда штульгер представлял к назначению фрайграфа, то должен был поклясться, что предложенный им человек был искренним и честным, такими же были его отец и мать, он был рожден на вестфальской земле, имеет незапятнанную репутацию, не замечен в совершении преступлений и что он уверен в способности кандидата достойно и квалифицированно вершить правосудие в округе.

Получив назначение, фрайграф должен был поклясться, что будет вершить суд по правде и справедливости, в соответствии с законами и нормами императора Карла и закрытого трибунала, что он будет подчиняться императору или королю и его представителям, а также что он как минимум один раз в год будет отчитываться перед верховным капитулом, проводимым в Вестфалии, рассказывая о своей работе, и т. п.

Доходы фрайграфа формировались из судебных сборов и доли в наложенных штрафах, у него также было фиксированное жалованье от штульгера в денежной форме или в натуре. Каждый принятый заседатель, или шоффен[117], делал ему подарок, как гласил закон, в возмещение его графской шляпы. Если принятое лицо было рыцарем, этим вступительным взносом была золотая марка, если нет – серебряная марка. Каждый из принятых членов, клятвой очистивших себя от всех обвинений, уплачивал графу крестный грош. Он обладал долей во всех наложенных его судом штрафах и в сборах за выписанные повестки и прочее.

Как правило, в каждом трибунале был лишь один фрайграф, однако случалось, что их насчитывалось до семи или восьми человек. Граф председательствовал в суде, и повестки обвиняемым выписывались именно им.

Следующими по рангу после графа были шоффены. Они составляли основную часть и силу общества. Их кандидатуры предлагал граф с одобрения председателя трибунала. Два человека, уже являющиеся членами общества, должны были клятвой поручиться, что кандидат годится для принятия в шоффены. Требовалось, чтобы он был немцем по происхождению, рожден в законном браке свободными родителями, исповедовал христианство, не был ни отлучен, ни изгнан, не участвовал ни в каких заседаниях суда фемы и не был членом никакого духовного ордена или подобной организации.

Шоффены делились на два класса: заседатели рыцарского и обычного почтенного происхождения, поскольку в те времена повсеместно действовал принцип, что каждый человек может быть судим лишь равными ему людьми, и, соответственно, он должен быть соблюден и в судах фемы.

До того как быть допущенными к секретам общества, шоффены назывались «несведущими», после вступления их именовали «сведущими», или феменотами. Лишь последних допускали на заседания суда фемы. Процесс приема в шоффены сопровождался весьма торжественной церемонией. Кандидат представал перед собравшимися членами трибунала с непокрытой головой и отвечал на вопросы относительно его навыков и способностей. Затем, встав на колени и положив большой и указательный пальцы правой руки на обнаженный меч и виселичную веревку, произносил, повторяя за фрайграфом, следующую клятву:

– Я клянусь святыми узами, что с этого момента буду помогать, оберегать и хранить тайны святой фемы от жены и детей своих, от отца и матери, от сестры и брата, от огня и ветра, от всего, на что падает солнечный свет и проливается небесная влага, от всего между небом и землей, а особенно от людей, знающих закон. Клянусь представить перед лицом данного вольного суда, в котором я заседаю, все, что относится к тайной юрисдикции императора, узнаю ли я, что это правда, сам, или от проверенных людей, требует ли оно отмены или наказания, подвластно ли оно феме или нет (то есть преступление, совершенное в другом графстве), но что подлежит суду или же с согласия обвинителя может быть прощено. Клянусь никогда не поступать иначе ни из любви, ни из страха, ни за деньги, ни за золото или драгоценные камни. Клянусь содействовать этому трибуналу и исполнению его решений всеми моими пятью органами чувств и силою духа. Клянусь также, что данные обязанности я принял на себя ни по какой другой причине, кроме как из любви к закону и справедливости. А еще клянусь, что буду вечно поддерживать и чтить этот вольный трибунал больше, чем любой другой свободный суд, и буду неукоснительно и твердо хранить свою клятву, да поможет мне в этом Всевышний и Его святое Евангелие.

Принимаемый также был обязан поклясться, что он всегда в силу всех своих возможностей будет стремиться расширять священную империю и никогда не предпримет никакой несправедливости по отношению к земле и подданным штульгера.

После этого граф узнавал у судебных исполнителей (fronboten), исполнены ли кандидатом все формальности, необходимые для вступления в члены трибунала. При получении утвердительного ответа председатель раскрывал перед новичком секретные знания общества и сообщал секретные знаки, по которым посвященные узнавали друг друга. Что именно служило этим знаком, совершенно неизвестно: некоторые утверждают, что, когда они встречались за обеденным столом, они обычно поворачивали нож острием к себе, а рукояткой от себя. Другие полагают, что буквы SSGG, которые были найдены на документах в архивах Герфорда, служили этим знаком и расшифровывались как «палка, камень, трава, страдание» (Stock Stein, Gras Grein). Тем не менее это наиболее спорные предположения, не имеющие никаких доказательств. Граф после этого был обязан внести имя новичка в общий регистр, и с этого момента тот становился частью могущественной группы посвященных.

Монархи и дворяне боялись, что их канцлеры и вельможи, а объединения городов – что отдельные члены магистратов могут входить в число шоффенов. Многие правители сами стремились стать членами этой грозной организации, и утверждается, что в XIV–XV веках (только об этом периоде имеются точные исторические свидетельства) число шоффенов превышало 100 тысяч человек.

В обязанности шоффенов входили доставка по стране повесток в суд, выслеживание и изобличение злодеев или же, если те были застигнуты во время совершения преступления, прямо на месте совершение над ними правосудия. Они также входили в число заседателей при фрайграфе, когда собирался трибунал. Для этого требовалось присутствие по крайней мере семи из тех, кто проживал в том округе, где проходил суд. Те, кто принадлежал к другим округам, могли присутствовать, но не выступать в роли заседателей, они являлись лишь одними из присутствующих на суде лиц. Всего таких зачастую насчитывалось до 100 человек.

Все посвященные могли перемещаться по стране как пешком, так и верхом на лошади, поскольку лишь самые отчаянные люди могли решиться причинить им какой-либо вред, так как в этом случае ничто, кроме смерти, их не ожидало. Страшное наказание ждало и тех, кто позабыл бы о своей клятве и раскрыл тайны общества. Его должны были схватить, завязать тряпкой глаза, скрутить руки за спиной, надеть петлю на шею. После этого его опрокидывали на живот и вешали семью футами выше любого другого преступника. Тем не менее есть сомнения, что подобное наказание когда-либо потребовалось осуществить. Так, Энеа Сильвио, который писал в те времена, когда общество уже пришло в упадок, уверяет, что ни один из членов вестфальских трибуналов никогда ни по каким мотивам не выдал их секретов. Он описывает шоффенов как суровых людей, приверженцев истины и справедливости. Подобные слова в их отношении используются и другими авторами тех времен.

Помимо фрайграфа и заседателей для правильного проведения судов фемы требовались исполнители, которые назывались «фронботы», или, по-другому, «сержанты» либо «посыльные», а также клерк для записи вынесенных приговоров в так называемую Кровную книгу (Liber sanguinis – Книга кровожадности). Они также, разумеется, были посвященными, в противном случае они не могли бы присутствовать на трибуналах. Требовалось, чтобы посыльные были свободными гражданами, живущими в этом округе и обладающими всеми теми качествами, что и обычные шоффены. Их обязанностью было присутствовать на заседаниях суда, когда они проводились, и следить за тем, чтобы непосвященные, в отношении которых были выдвинуты обвинения, были привлечены к ответственности надлежащим путем[118].

Граф обязан был созывать два вида судебных заседаний: одно открытое, называвшееся открытый, или публичный, суд, на который имели доступ все свободные граждане, а другое – закрытое, называвшееся тайный трибунал, на котором нельзя было появляться никому, кроме посвященных.

Первый суд проводился через определенные промежутки времени и не реже трех раз в год. О его заседании за четырнадцать дней объявляли посыльные, и каждый домовладелец в графстве, посвященный или нет, свободный или подневольный, был обязан под угрозой штрафа в четыре полновесных шиллинга появиться на нем и клятвенно заявить о тех преступлениях, которые, как ему известно, были совершены в графстве.

Когда граф созывал тайный трибунал, постриженное и рукоположенное духовенство, женщины и дети, евреи и язычники[119], а также, как представляется, высшая знать не подпадали под его юрисдикцию. Духовенство было неподсудно, вероятно, по благоразумным мотивам, поскольку не казалось безопасным беспокоить членов столь влиятельного учреждения, посягая на их привилегии. Тем не менее духовенство по своему желанию могло стать подотчетным судам фемы, если хотели разделить преимущества причастности к ним. Женщины и дети исключались на основании пола и возраста, а период несовершеннолетия продлевался в документах до четырнадцати, восемнадцати и иногда до двадцати лет. Евреи и язычники, а также им подобные не допускались на основании их недостойности. Высшее дворянство было неподсудно (если это действительно было так) в соответствии с принципами германских законов, по которым люди должны были судиться лишь равными себе, поэтому вряд ли было возможно найти графа и семь заседателей, которые были бы равного звания с обвиняемым этого класса.

При своем появлении суды фемы, если принять, что их название пошло от слова fem – «приговор», были исключительно уголовными судами, и их действие не распространялось на вопросы гражданских отношений. Им были подсудны все преступления против христианской веры, святого Евангелия, десяти заповедей, общественного покоя и личного достоинства – категории, под которые, впрочем, можно было легко подвести почти любой совершенный проступок и преступление. Соответственно в своде законов суда фемы можно найти перечисленными такие преступления, как святотатство, грабеж, изнасилование, убийство, отступничество, предательство, лжесвидетельство, фальшивомонетничество и прочее и прочее. Таким образом, трибуналы, ловко интерпретируя законы, умудрялись сделать «подфемными», то есть подпадающими под их юрисдикцию, даже те дела, которые были очень далеки от уголовных преступлений.

Однако все исключения вообще не принимались во внимание в случае неявки в суд, или если лицо было застигнуто непосредственно в момент совершения преступления. Если человек, после того как его в установленном порядке вызвали в суд, даже по гражданскому делу, не явился, чтобы дать ответ на выдвинутые против него обвинения, его объявляли вне закона, а его преступление становилось «подлежащим феме». Каждый судейский в этом случае имел право арестовать обвиняемого, принадлежал ли он к его округу или нет. Силы всех шоффенов были теперь направлены против него, и скрыться от них было практически невозможно. Здесь и проявляла себя огромная власть судов фемы. Другие суды также могли объявить человека вне закона, но никто другой не имел таких же возможностей привести в исполнение свой приговор. Единственным средством защиты от суда для обвиняемого было попытаться явиться перед ним и защитить свою позицию либо же подать прошение о защите императору. Если человека поймали flagranti delicto (на месте преступления – лат.), вестфальские трибуналы имели право незамедлительно казнить его.

Те, кто узнал о судах фемы из пьес и рыцарских романов, склонны полагать, что они проводились в подземелье или же в глубине самых непроходимых лесов, когда ночь, накрывая их своим мраком, придавала им дополнительную величественность и торжественность. Здесь, как и в других случаях, неохотно, но придется помочь развеять литературные фантазии. Эти суды не проводились ни в лесах, ни в стенах замков, даже просто под крышей – крайне редко. Есть лишь один документальный пример того, что суд фемы проводился в подвале, а именно в Хайнберге под домом Джона Менкина. В Падерборне он был проведен в городском доме; был пример суда, состоявшегося в замке Вульфен. Однако более частой была ситуация, когда для проведения суда выбиралось место под голубым куполом небес, поскольку вольные германцы все еще сохраняли в себе пристрастие своих предков к открытому пространству и экспансии. Так, в северном и южном церковных уделах трибуналы собирались на подворьях церквей; в Дортмунде – на рыночной площади вблизи городских домов. Однако самым излюбленным местом проведения судебных заседаний было пространство под сенью деревьев, как в древние времена. Можно прочесть о трибунале в Аренсберге в саду; о другом – под боярышником; о третьем – под грушей; о четвертом – под липой и т. д. Часто встречаются упоминания трибуналов, которые назывались по видам деревьев, под которыми они проводились, как, например, трибунал у бузины, у старого дуба и т. п.

Представление о том, что они проводились по ночам, также лишено всяких доказательств. Не имеется никаких указаний на это в дошедших до нас документах. Гораздо более соответствующим германской привычке будет предположение, что как публичный суд и немецкие суды в целом проводились ранним утром, сразу после восхода, такой же была практика проведения тайных трибуналов.

Когда на рассмотрение суда фемы выносилось какое-нибудь дело, сперва выяснялось, подпадает ли этот вопрос под его юрисдикцию. Если это было так, то обвиняемого вызывали предстать перед публичным судом и дать ответ на обвинения. Все сословия людей, включая евреев и язычников, могли прийти на этот суд, на котором также присутствовали непосвященные шоффены и который был столь же открытым, как и любой суд в Германии. Если обвиняемый не появлялся или появлялся, но не мог оправдаться, дело передавалось в тайный трибунал. Гражданские дела, которые из-за отказа удовлетворить требования передавались в суды фемы, в подобных случаях из-за неявки обвиняемых также передавались туда.

У тайных трибуналов имелись три различные процедуры работы, а именно для случая, когда преступника ловили на месте преступления, инквизиторская и обвинительная.

В первом случае требовалось выполнение двух условий: преступник должен был быть пойман по факту преступления и, как минимум, три шоффена должны были присутствовать при его казни. Что касается первого, то юридический язык в Саксонии давал широкое толкование понятию «пойман по факту». Оно распространялось не только на тех, кого поймали непосредственно в момент совершения преступления, но и на тех, кто был пойман, когда убегал. В случае убийства тот, кто был найден с оружием в руках, считался пойманным по факту. Так же происходило при краже, если лицо обладало ключом от того места, в котором были найдены украденные вещи, если только ему не удавалось доказать, что они попали туда без его согласия или ведома. Закон фемы выделял три признака или доказательства вины в подобных случаях: владеющая рука – преступник держал в руках улику; внешний вид – как, например, рана на теле убитого, и запинающиеся уста – или признание вины преступником. Тем не менее во всех этих случаях требовалось, чтобы преступник был пойман немедленно, поскольку, если ему удавалось сбежать и его ловили опять, тогда он уже не считался застигнутым на месте преступления и должен был судиться трибуналом с соблюдением всех формальностей.

Второе условие – наличие как минимум трех посвященных лиц, чтобы они имели право схватить, осудить и казнить пойманного на месте преступления человека. Они в этом случае одновременно являлись судьями, обвинителями, свидетелями и палачами. Здесь следует более подробно описать порядок их действий. Неясным остается вопрос, соблюдалось ли в подобных случаях правило суда равных: в документе, называющимся Аренсбергской реформой судов фемы, четко определяется, что в случае, если лицо поймано на месте преступления, его происхождение не избавляет от ответственности и дворянин должен судиться как простолюдин. Тем не менее случаи, когда троим посвященным удавалось застигнуть преступника на месте, должно быть, происходили крайне редко.

Когда было совершено преступление и преступник не был схвачен сразу, оставалось два способа суда над ним: инквизиционный и обвинительный процессы. То, какому необходимо было следовать, зависело от обстоятельств. Однако, если речь шла о посвященном, против него в обязательном порядке применялся обвинительный процесс.

Предположим, был избран первый способ суда, который обычно применялся, когда преступник был застигнут на месте преступления, но ему удалось скрыться, либо он был тем, кого открыто и отчетливо обвинила в преступлении общественная молва. В данном случае его не вызывали в суд и не удостаивали возможности быть заслушанным. Обычно его изобличал один из посвященных. Суд после этого изучал доказательства его вины, и, если они признавались достаточными, его объявляли вне закона, называлось это «ферфемт» (приговоренный фемой)[120], а его имя вписывалось в Кровную книгу. Незамедлительно выносился приговор, которым все правители, властители, дворяне города, каждый гражданин, и в особенности посвященные, призывались содействовать в отправлении правосудия. Данный приговор, разумеется, первоначально мог распространяться лишь на Вестфалию, однако суды фемы постепенно расширили свои притязания. Их требования уважались императорами, которые видели в них поддержку своей власти, и вскоре последовали указания, чтобы их приговоры исполнялись на всей территории империи как вынесенные императорской властью.

Незавидна была участь приговоренного. Целая армия посвященных, а это около 100 тысяч человек, теперь преследовала его. Если встретивших его было достаточное количество, они сразу хватали его. Если им казалось, что их сил недостаточно, они призывали на помощь своих собратьев, и каждый член общества, если его попросили об этом трое или четверо из посвященных, поклявшихся, что человек осужден фемой, был обязан помочь схватить его. Как только преступник был пойман, они незамедлительно казнили. Его вешали на дереве у дороги, а не на виселице, напоминая тем самым, что они были уполномочены осуществить свои обязанности именем короля в любом месте по своему усмотрению и независимо от территориальной юрисдикции. В качестве петли, в соответствии со средневековой практикой, они использовали ивовые прутья. Как утверждается, у них было столь много практики, что очень скоро они достигли такой сноровки в этом деле, из-за которой фраза «осуществить фему» в итоге стала означать просто «повесить», как это в английском языке произошло со словом «экзекуция». Более вероятным все же является предположение, что эта казнь или нечто близкое к ней изначально именовалось словом, от которого пошло название трибуналов. Если преступник оказывал сопротивление, захватившие имели право забить его до смерти. В этом случае они привязывали мертвое тело к дереву и втыкали рядом с ним свои ножи в знак того, что он был убит не разбойниками, а казнен именем императора.

Если человек, приговоренный фемой, не был посвященным, у него не было никакой возможности узнать об угрожающей ему опасности до тех пор, пока петля не оказывалась у него на шее. Поскольку суровая кара, ожидавшая всякого, кто раскрывал секреты фемы, абсолютно исключала возможность того, чтобы дружеский намек или предостережение встали на его защиту. Если же по воле случая, такого, как, например, удачный побег от тех, кто пытался его схватить, кто-то помогал человеку узнать о своем положении, тот мог, если считал себя способным оправдаться, искать защиты и помощи у штульгера или у императора.

Если кто-либо сознательно общался или укрывал приговоренного, он подвергал себя такой же опасности, как и укрываемый им преступник. Требовалось, однако, доказать, что он делал это умышленно, – обстоятельство, которое выносилось на суд императора или председателя суда того округа, в котором проживал обвиненный. Первоначально это правило распространялось только на Вестфалию, но судьи фемы впоследствии взяли на себя право карать пособников, приговоренных фемой, в любой части империи.

Ничто не покажется более поспешным и несправедливым, чем такой порядок действий, тем, кто попытался бы применить идеи и принципы современности к тем ушедшим временам. Тем не менее жестокие злодеяния требовали жестокого возмездия, а степень дезорганизации Европы в целом и Германии в частности в Средние века была такой, что выходила за рамки практически всех современных представлений. Не следует ли предположить, что необходимо расценивать как благо, а не как зло любой институт, который устанавливал пределы несправедливости и насилию, вселяя в души злодеев спасительный страх перед последствиями? Когда человек совершал преступление, он знал, что существует трибунал, способный осудить за это и от которого его власть, какой бы могущественной она ни была, не сможет защитить. Он не знал, кто входил в число посвященных и в какой момент он может оказаться в их руках. Даже его брат мог оказаться среди его изобличителей, его самые близкие родственники или товарищи могли стать теми, кто схватит и казнит его. Необходимость подобной силы в целом ощущалась столь остро, что несколько городов, таких как Нюрнберг, Кельн, Страсбург и прочие, обратились к императору и получили его соизволение выносить смертный приговор даже без слушаний, если основанные на общей молве доказательства вины преступников казались убедительными большинству городского совета. Несколько графств получило такие же привилегии, из чего видно, что суды фемы появились и в других местах за пределами Вестфалии, но они были весьма далеки от них по своему влиянию, поскольку не имели многочисленной армии шоффенов в своем распоряжении.

В завершение следует отметить, что лишь тогда, когда преступления были значительными по тяжести, а молва о них громкой и не стихающей, инквизиционный процесс мог проходить должным образом. В менее значимых делах обвиняемый имел право быть заслушанным лично. Кроме того, инквизиционный процесс имел свои пределы, если сведения были недостаточно весомыми и убедительными, и виновность все еще оставалась недоказанной, злоумышленник должен был преследоваться по обвинению. Если он входил в число посвященных, это было его безусловным правом и привилегией по всем делам.

Как отмечалось выше, первым вопросом, который появлялся при рассмотрении дела судом фемы, было: подпадает ли оно под его юрисдикцию, и если это было так, то обвиняемый вызывался в публичный суд, а если он там не появлялся или не был способен оправдаться, рассмотрение дела переносилось в тайный трибунал. Теперь следует рассмотреть весь судебный процесс более подробно.

Повестка выписывалась за счет обвиняемого. Она должна была быть выписана на качественном новом пергаменте, без каких-либо исправлений в тексте и заверена как минимум семью печатями, а именно графа и шести заседателей. Печати разных судов имели отличия. Повестки также были разными, в зависимости от того, кем был обвиняемый, фрайграфом, фрайшоффеном или же кем-то из непричастных или непосвященных, местным жителем, лжешоффеном или же просто бродягой. В любом случае они должны были доставляться шоффенами. Повестки должны были содержать имя графа, обвинителя и обвиняемого, суть предъявляемого обвинения и место, где должно состояться заседание суда. Штульгер также должен был быть заранее проинформирован о них.

Чтобы повестка дошла и имела законную силу, требовалось, чтобы два шоффена доставили ее обвиняемому лично либо оставили ее открыто или тайно в месте его проживания или там, где он укрылся. Если он не появился для ответа на обвинения в течение шести недель и трех дней, его вновь вызывали уже четыре человека. Шесть недель – это был минимальный срок, отведенный для ответа на эти повестки, и также требовалось, чтобы вместе с ней вручалась частичка имперской монеты. Если человек все еще отказывался явиться, его вызывали в третий и последний раз шестью шоффенами и графом, а установленный срок составлял шесть недель и три дня, как и прежде.

Если обвиняемый был не просто посвященным, а еще и графом, с ним обходились с подобающим уважением. Первые повестки доставлялись семью шоффенами, вторая – четырнадцатью и четырьмя графами, а третья – двадцатью одним и семью графами.

Непосвященные, будь они подневольными или свободными, подобными почестями не пользовались. Повестки доставлялись им по месту их проживания посыльными и лишь однажды. Точно неизвестно, какой период времени отводился им для явки в суд, но представляется, что, как обычно, он составлял шесть недель и три дня.

Повестки для городов и местных общин адресовались, как правило, всем жителям мужского пола. Обычно некоторые из них особо назывались по имени. По Аренсбергской реформе предписывалось, чтобы указывались имена как минимум тридцати человек. Срок был шесть недель и три дня, а от тех, кто доставлял повестки, требовалось, чтобы они были настоящими и правильными шоффенами.

Лжешоффен, то есть человек, который тайком овладел секретами общества, вызывался лишь один раз. Обычное время давалось ему для явки в суд.

Если же обвиняемый был всего лишь бродягой, то есть тем, у кого не было постоянного места жительства, то придерживались следующего действия: за шесть недель и три дня до заседания суда выписывались четыре повестки, которые прикреплялись на перекрестке, дороги от которого уходили в четыре разных стороны, и к каждой из них прилагалась частичка имперской монеты. Это считалось достаточным и надлежащим уведомлением, и, если обвиняемый не появлялся, суд продолжал свою деятельность исходя из неявки.

Независимо от привилегий, которыми пользовались члены тайных трибуналов, и мер предосторожности, обеспечивающих их безопасность, и даже смертельного возмездия, ожидавшего любого, кто нанес бы им обиду, не следует полагать, что практика доставки повесток возникла прежде, чем суды фемы ощутили себя в полной безопасности. Тираничный и своенравный феодал, находящийся в своем укрепленном замке и окруженный вассалами, мог и не проявить особой щепетильности в учинении скорой расправы над смельчаком, отважившимся вызвать его в суд и ответствовать за свои преступления. Городские власти также могли с негодованием разорвать повестку в суд фемы и обойтись с доставившими ее посыльными как с преступниками. Дабы подобного не случилось, было необходимо, чтобы благим делом считалось, когда повестка прикреплялась ночью к воротам города или замка, к двери дома обвиняемого или же ближайшей богадельни. Доставлявший так ее шоффен после этого просил стражу или кого-нибудь из прохожих уведомить обвиняемого о том, что повестка доставлена, он также должен был отрезать небольшую щепу от ворот или двери в качестве доказательства исполненного поручения.

Если обвиняемый решался подчиниться повестке, ему нужно было отправиться в назначенный день в то место, где собирался суд, имея при себе повестку в качестве пропуска. Те же, кто продолжит утверждать, что судилища фемы проходили по ночам в секретных местах, скажут, что для явки в суд обвиняемый должен был за три четверти часа до полуночи прийти к ближайшему перекрестку, где его ожидал бы шоффен, который завязал бы ему глаза и провел к месту заседания суда. Это, впрочем, всего лишь выдумка, поскольку место проведения суда всегда точно указывалось в каждой повестке.

Суды фемы (как и все суды в Германии) проводились по вторникам[121]. Если в этот день обвиняемый или его адвокат появлялись в назначенном месте, а суд не проводился, повестки аннулировались и теряли свою силу. То же самое происходило, если ему и его свите отказывали в доступе на заседание суда – обстоятельство, которое происходило время от времени. Однако, если человек не появлялся по первой повестке, он облагался штрафом в 30 шиллингов; в второй раз – 60 шиллингов, на третий – он объявлялся приговоренным фемой. Трибунал тем не менее был вправе сделать еще поблажку в виде шести недель и трех дней, прежде чем вынести этот последний суровый приговор. Это проявление милости называлось Королевским днем, или Днем милосердия императора Карла.

Просьба о необходимом и неизбежном отсутствии тем не менее принималась в любом случае, и уложениями фемы четко определялись четыре законных препятствия для явки в суд, а именно: тюремное заключение; болезнь; служба Господу (то есть паломничество) и выполнение служебных обязанностей. Законом также в качестве справедливых причин добавлялись следующие: неспособность пересечь реку из-за отсутствия лодки или моста, а также шторм; утрата лошади, когда обвиняемый ехал на суд, по причине чего не смог явиться вовремя; отъезд из графства по рыцарским, торговым и прочим благородным делам; и наконец, услужение своему правителю или хозяину. В общем, любая разумная причина была приемлемой. До тех пор пока препятствие продолжало существовать, все процедуры в отношении обвиняемого считались приостановленными. Если невозможность присутствия возникала из-за нахождения в тюрьме либо выполнения служебных обязанностей или поручений хозяина, обвиняемый должен был уведомить об этом письмом, заверенным его печатью или же собственной клятвой и клятвой двух-трех свидетелей. Прочие перечисленные выше основания подтверждались одной лишь клятвой самого обвиняемого.

Если обвиняемый проигнорировал две первые повестки, но явился по третьей, от него требовалась уплата двух штрафов за неявку. Но если он заявлял, что слишком беден для уплаты такой суммы, он был обязан положить указательный и средний пальцы на обнаженный меч, лежавший перед фрайграфом, и поклясться святым распятием, что это именно так. После этого штраф ему прощался и начиналось судебное заседание.

На заседаниях суда фемы председательствовал граф. Перед ним на столе лежал обнаженный меч и ивовая петля. Первый, согласно уложениям, символизировал распятие, на котором принял мученическую смерть Христос, и строгость суда, последняя демонстрировала ожидающую злодеев кару, которой будет умиротворена ярость Всевышнего. По правую и левую руку от него стояли судебные исполнители, заседатели и присутствующие. Все были с непокрытой головой, дабы продемонстрировать, как было записано, что они будут осуществлять правосудие открыто и справедливо, наказывать людей только за преступления, которые они совершили, и не будут покрывать правое неправым. Они также должны были держать свои руки на виду в знак того, что не будут делать ничего тайно и исподтишка. На плечах у них должны были быть надеты короткие мантии, символизирующие тепло любви, которую они испытывают к справедливости, поскольку как мантия укрывает всю прочую одежду и все тело, так и их любовь должна обволакивать справедливость. Они не должны были носить ни оружия, ни доспехов, чтобы никто не почувствовал бы страха перед ними, а также как знак того, что они находятся под опекой императора, короля и империи. И наконец, они не должны были быть в гневе или опьяненными, чтобы это не привело к принятию несправедливых решений, потому как опьянение чинит множество пороков.

Если среди собравшихся обнаруживался кто-нибудь из непосвященных, его дело рассматривалось кратко. Без всяких церемоний его хватали, руки и ноги связывали вместе и подвешивали за них на ближайшем дереве. Когда на суде ловили лжешоффена, ему на шею надевали петлю из дубовых лоз и бросали на девять дней в темницу, а по прошествии этого времени его судили, и, если тому не удавалось оправдаться, с ним поступали, как того требовал закон, то есть вешали.

День слушаний начинался, как и во всех германских судах, с того, что председатель спрашивал исполнителей, этот ли день и этот ли час назначен для проведения суда именем короля. Получив утвердительный ответ, фрайграф уточнял, как много заседателей должно быть в трибунале и в каком порядке должны заниматься места. После выяснения ответов на эти вопросы он объявлял судебное заседание открытым.

Каждой стороне разрешалось привести с собой до 30 друзей в качестве свидетелей и компургаторов (свидетель, очищающий от обвинения клятвой в том, что считает подсудимого невиновным. – Ред.). Однако, чтобы те не могли помешать отправлению правосудия, они должны были быть безоружными. Каждая сторона, кроме того, имела право быть представленной собственным адвокатом. В этом качестве мог выступать лишь посвященный человек, он также должен был быть ровней тем, кого представлял. Если адвокат был задействован одной из сторон на любой стадии процесса, он уже не мог быть привлечен другой стороной, даже с разрешения тех, кто первоначально его привлек. Когда он представлялся суду, удостоверяющие его полномочия документы тщательно проверялись, и если выяснялось, что они находятся в строгом соответствии с предписаниями закона, то объявлялись действительными. Требовалось, чтобы эти документы были написаны на хорошем, новом и неповрежденном пергаменте без пятен и потертостей, а также заверены печатями как минимум двух фрайшоффенов.

Адвокат правителя империи появлялся с зеленым крестом в правой руке и имперской золотой монетой в левой. На его правую руку также должна была быть надета перчатка. Если было два адвоката, они оба должны были быть с крестом и с монетой. Адвокаты обычных правителей приносили серебряные монеты. Старые уложения, в которых очень охотно давались разъяснения любым мелочам, гласили: «Крестом они указывали, что правитель, которого они представляют, в случае если окажется виновным, исправит свое поведение в соответствии с требованиями веры, которую проповедовал Иисус Христос, будет непреклонен и верен святому христианскому учению и покорным святой империи и праведному суду».

По завершении всех предварительных формальностей судебное разбирательство начиналось с ознакомления подсудимого с выдвинутым против него обвинением и предложения защитить себя. Если он не хотел защищаться самостоятельно, ему разрешалось привлечь адвоката, которого он мог привести с собой. Если дело было гражданским, он мог сразу же остановить процесс, предоставив убедительные свидетельства того, что исполнит требования истца. В этом случае ему давалась обычная отсрочка в шесть недель и три дня. Он также имел возможность опротестовать компетентность членов суда, законность его созыва и любые другие обстоятельства. И если изъяны подтверждались, то производство прекращалось.

Если обвиняемый не появлялся, в качестве общепринятой процедуры обвинитель перекликал его, то есть сам давал клятву именем всех святых, что сказал правду, и шесть надежных и проверенных фрайшоффенов клялись, что верят в сказанное им.

Древние законы фемы делали существенное различие между посвященным и непосвященным, причем с большим преимуществом в пользу первого. Обвиняемый, если был посвященным, мог оправдаться, возложив указательный и средний пальцы на обнаженный меч и поклявшись всеми святыми, «что он невиновен в вещах и проступках, которые упомянуты судом и которые поставлены ему в вину обвинителем, да поможет ему Всевышний и все святые». После этого он бросал крестный грош (возможно, крейцер) в сторону суда и уходил, и никому не было позволено задержать его или воспрепятствовать ему. Однако, если обвиняемый не являлся посвященным, он не мог очиститься подобным образом, а истина устанавливалась на основании приводимых фактов.

Очевидно, что подобные правила могли нормально существовать лишь в те времена, когда никто, кроме людей с безупречной репутацией, не принимался в общество. По мере того как данное сообщество деградировало, это различие постепенно перестало проявляться, и факты устанавливались исходя из приводимых доказательств без какого-либо учета высоты положения обвиняемого.

Обвинитель мог воспрепятствовать обвиняемому столь легко очиститься, принеся собственную клятву, подтвержденную шестью компургаторами, в правдивости своего обвинения. Если обвиняемый желал привести эти доводы, ему требовалось представить тринадцать или двадцать компургаторов, которые поклялись бы в его невиновности. Если ему удавалось представить последнее количество, он считался оправданным, поскольку закон не позволял превышать это число. Но если у него было лишь тринадцать человек, обвинитель мог обойти его, приведя двадцать свидетелей, которые поручились бы уже за его правдивость.

Если обвинитель доказывал вину подсудимого, он выходил и просил председателя суда вынести справедливый приговор. Фрайграф никогда не брал на себя обязанность определения вердикта. Он всегда поручал это одному из заседателей. Если заседатель считал, что вопрос слишком сложен для него, он присягал, что дело обстоит именно так, и суд тогда поручал это другому, который также мог избавиться от ответственности подобным образом. Если ни один из заседателей не был в состоянии вынести решение, вопрос переносился на следующее заседание суда.

Если же заседатель брал на себя обязанность определения вердикта, он по своему усмотрению мог сделать это самостоятельно или удалиться, чтобы посоветоваться с другими заседателями и присутствующими. Чтобы вердикт имел силу, его необходимо было вынести совещательным путем, в противном случае его можно было оспорить. Должен ли был заседатель принять решение, исходя из мнения большинства, неясно. Когда решение было принято, заседатель со своими коллегами появлялся перед трибуналом и передавал вердикт председателю, который после этого выносил приговор. Каковы были наказания за различные преступления, было секретом, известным лишь посвященным. Но если они карались смертной казнью, повешение, на что намекала лежащая на столе петля, было способом приведения приговора в исполнение.

Если обвиняемый не появился и вследствие этого был объявлен вне закона, его объявляли приговоренным следующей ужасной формулировкой: объявлялось, что «он должен быть исключен из общественной жизни, лишен всех прав и свобод, нигде не найдет он покоя и милости, лишь виселица назначена ему. Должны быть прерваны все связи христиан с ним, и должно так обходиться с ним, чтобы он чах в своем собственном теле и никогда бы вновь не расцвел и не возвысился каким-либо образом. Его жену следует считать вдовой, а детей – сиротами. У него не должно быть ни почета, ни прав. Шея его достанется воронам, тело всем тварям земным, птицам небесным и рыбам в воде, а душа отдана Всевышнему» и т. д. и т. п.

Когда после объявления приговоренного вне закона проходил год и один день, все его имущество переходило в доход императора или короля. Правитель, город или община, на которых был наложен такой приговор, теряли при этом все свои свободы, привилегии и льготы.

Если в качестве приговора была назначена смертная казнь, председатель суда выкидывал из-за ограждения трибунала петлю, шоффен плевал на нее, а имя приговоренного вносилось в кровную книгу. Если преступник находился среди присутствующих, его немедленно хватали, и, согласно традициям Средних веков, когда, как и на Востоке, к обязанностям палача не относились презрительно, задача приведения приговора в исполнение поручалась самому молодому из присутствующих шоффенов, который тут же вешал его на ближайшем дереве. Статус преступника должным образом учитывался и в этом процессе, поскольку тех, кто был посвящен, вешали на семь футов выше остальных, так как их вина считалась более серьезной. Если приговоренный отсутствовал, то, как уже описывалось выше, все шоффены пускались на его поиски, и где бы они его ни поймали, то вешали без всяких дальнейших церемоний.

Приговор держался в строжайшем секрете от всех непосвященных. Его копия, написанная в общепринятой форме и заверенная семью печатями, выдавалась обвинителю.

Таким образом, видно, что процедуры в судах фемы находились в строгом соответствии с нормами справедливости и даже немного тяготели к милосердию. Но это было еще не все: право на апелляцию гарантировалось обвиняемому в случае, если один из совещавшихся шоффенов был не согласен с вердиктом или если свидетели противоречили друг другу в своих показаниях и, наконец, если принятое решение казалось несправедливым и неприемлемым. Последний пункт предоставлял широкое поле для возможности прибегнуть к апелляции, поскольку крайне редко бывает так, чтобы приговор не казался несправедливым или слишком суровым той стороне, которой его вынесли. Однако требовалось, чтобы протест был заявлен сразу после оглашения приговора или, по крайней мере, до роспуска суда. Сторонам разрешалось удалиться на несколько минут, чтобы посоветоваться с сопровождающими их друзьями. Если они не заявляли, что будут опротестовывать решение суда, приговор объявлялся окончательным и запрещалось под страхом сурового наказания оспаривать его в любом другом суде. Если кто-то из них решался подать протест, обе стороны были обязаны оставить залог de lite prosequenda. Если одна из них, будучи бедняком или чужеземцем, не была в состоянии внести залог, клятвы было достаточно, поскольку, как гуманно и справедливо выражался закон: «Чужеземец и бедняк должны иметь возможность искать справедливость в Священной Римской империи так же, как ее жители и богатые».

Апелляция подавалась в генеральный капитул Тайного закрытого трибунала Имперской палаты, которая обычно, если не постоянно, заседала в Дортмунде, либо императору или королю как верховному руководителю трибунала. Если монарх входил в число посвященных, он мог рассмотреть обстоятельства дела самостоятельно, в противном случае он должен был поручить изучение вопроса тем из своих советников, которые были посвященными, или направить посвященных уполномоченных, но последнее могло иметь место лишь в Вестфалии. Существует множество примеров подачи подобных апелляций. Наконец, протест мог быть направлен наместнику императора, который в этом случае сам разбирался в деле при помощи посвященных шоффенов либо передавал его рассмотрение генеральному капитулу, на котором он председательствовал. Его приговор или решение генерального капитула у императора уже не опротестовывалось.

Помимо права на апелляцию существовали и другие способы избежать исполнения приговора суда фемы. Например, к ним относилось то, что назвалось замена прежним положением, к чему тем не менее мог прибегнуть только посвященный. Когда приговор был вынесен человеку, который не появился на суде, он мог добровольно лично направиться в место проведения тайного трибунала и испросить подобной благосклонности. Он должен был предстать перед вынесшим приговор судом в сопровождении двух фрайшоффенов с петлей на шее, в белых перчатках, со скрещенными руками, с имперской монетой и зеленым крестом в них. Он и его спутники должны были пасть на колени и молить за него, чтобы его вернули в то состояние, в котором он находился до начала судебного процесса. Также существовал так называемый «протест ничтожности» для случаев, когда был нарушен предписанный порядок судопроизводства. Некоторые другие способы будут представлены чуть позже.

Чтобы завершить рассказ о судах фемы и о порядке рассмотрения дел в них, необходимо описать права и полномочия генерального капитула и императора, его наместников и председателей судов.

Генеральный капитул – это верховное собрание председателей судов Вестфалии, фрайграфов и шоффенов, которое проводилось один раз в год императором или его наместником. Каждый фрайграф силою клятвы обязан был присутствовать на нем. Оно могло проводиться лишь в Вестфалии и исключительно в Дортмунде или Аренсберге. На нем не мог появиться никто, кто не был посвящен, даже сам император. Председательствовал император, если он присутствовал и был посвящен, в противном случае его наместник или представитель.

В обязанности генерального капитула входило рассмотрение работы различных трибуналов фемы. Соответственно, все фрайграфы должны были отчитываться о всех делах, рассмотренных в течение прошедшего года, пополнить список имен шоффенов, которых приняли, перечень начатых дел с именами обвинителей, обвиняемых, приговоренных и т. п. Те фрайграфы, которые не исполнили свои обязанности, снимались генеральным капитулом со своих должностей.

Как указывалось выше, на генеральном капитуле рассматривались апелляции на решения всех судов фемы. В вопросах особой важности решения фрайграфов нижестоящих судов для придания им веса утверждались генеральным капитулом. Наконец, на генеральном капитуле принимались все правила, законы и реформы относительно судов фемы.

Император, даже когда авторитет императорской власти был крайне низким, считался в Германии источником всех властных полномочий. Считалось, что право вынесения смертного приговора, в частности, прямо или косвенно исходило от него. Суды фемы отличались своей готовностью признавать императора в качестве первоисточника своей власти и все их решения выносились его именем.

Как верховный руководитель и судья над всеми фрайграфами и трибуналами, император обладал правом инспектировать их работу и реформировать их. Он мог созывать и председательствовать на генеральном капитуле, он мог появиться на заседании любого суда, и председательствующий граф был обязан пропустить его и позволить ему вести заседание вместо себя. В его власти было принимать новых шоффенов, если это происходило на вестфальской земле. Более того, каждый шоффен был обязан дать императору правдивый ответ на вопрос, является ли то или иное лицо приговоренным фемой и в каком суде. Он мог также снять с должности фрайграфов, не исполнивших свои обязанности, но только в Вестфалии.

Император даже мог изъять из ведения трибуналов какое-либо дело. Его право рассматривать апелляции уже было отмечено, однако помимо данного права он мог еще запретить рассматривать определенное дело, если обвиняемый обратился к нему за милостью и справедливостью. В этом случае граф мог продолжать рассмотрение дела лишь на свой собственный страх и риск. Император мог также выдать охранную грамоту любому человеку, который обратился за ней из опасения, что его могли приговорить фемой, и ни один шоффен не отваживался нарушить эти гарантии безопасности. Даже если человека приговорили фемой, император мог спасти его, издав указ о приостановлении приведения приговора в исполнение на сто лет, шесть недель и один день.

Очевидно, для того, чтобы реализовывать свои права, император сам должен был быть посвященным, поскольку в противном случае он не мог, например, появиться на заседании суда фемы, вносить изменения в законы, с которыми не был бы знаком как непосвященный, а также проявлять милосердие, когда ему не было бы известно, кто приговорен фемой, а кто нет. Поэтому в уложениях, описывающих права императора, всегда добавлялось в случае, если он посвящен, а указы непосвященных императоров судами фемы нередко объявлялись недействительными. У императора поэтому был выбор: либо назначать своего уполномоченного над судами фемы, либо самому быть посвященным. Последнее было более предпочтительным, и каждый император при коронации в Ахене инициировался наследным титулом фрайграфа Дортмунда. Хотя Ахен не находился в Вестфалии, уложения позволяли отойти от обычного правила, что во фрайшоффены можно было принимать лишь в этой стране.

Представитель императора, которым практически всегда являлся архиепископ Кельна, имел право утверждать тех фрайграфов, которых ему представляли председатели трибуналов, наделять их властью, дарить жизнь и карать смертью. Он также имел право созывать генеральный капитул, председательствовать на нем, а также реализовывать прочие императорские права. Он сам, посоветовавшись с некоторыми шоффенами, мог принимать решения по поступившим к нему апелляциям, не вынося рассмотрение этих дел на генеральный капитул. Он также был вправе принимать шоффенов в любой трибунал в Вестфалии, что подтверждает наличие у него, как и у императора, свободного доступа в любой из них. Исходя из этого, становится ясно, что он тоже был посвященным.

Почет и преимущества, полученные архиепископом Кельна, когда на него были возложены эти обязанности, породили ревность и зависть среди феодалов Вестфалии, с которыми он с этого момента стал равным и которые считали, что сами в такой же степени достойны подобных привилегий. Они не упускали ни малейшей возможности продемонстрировать свое отношение к нему и всегда старались, чтобы фрайграфов в их владениях назначал император, а не архиепископ. Не хотели они видеть среди своих фрайграфов и тех, кто был назначен архиепископом, а потом переназначен императором.

Теперь осталось рассказать лишь о председателях трибуналов (штульгерах).

Председатель трибунала возглавлял округ, в котором находился суд фемы. Если он был посвященным, то мог сам стать фрайграфом суда, уже получив ранее от императора право на жизнь и смерть, либо назначить своего уполномоченного. Если же он не решался сделать ни то ни другое, то мог, как говорилось выше, представить кандидатуру графа на утверждение архиепископу, за которого ручался. Если назначенный фрайграф оказывался впоследствии недостойным, то штульгер был обязан лишить того судебных прав. Ему, в результате, также было позволено проводить инспекции судов фемы на своей территории. Ни один шоффен не мог быть принят, ни одно дело не передано в суд, ни даже повестка выписана без его утверждения. У него даже было в своем роде право рассматривать жалобы на решения фрайграфа, и как император он тоже мог вывести из-под его юрисдикции отдельных лиц и целые дела. Однако, поскольку его полномочия не распространялись за пределы его территории, фрайграф мог направить те дела, которые он хотел вести, но ему это было запрещено, в суды других округов. Он также мог, если встречался с противодействием штульгера, потребовать, чтобы тот (если был посвященным) присутствовал на заседаниях суда.

Штульгер, если не был посвященным, как и император в подобном случае, мог осуществлять свои права только через своих посвященных представителей.

Огромные преимущества, которые давало наличие суда фемы, заставляло знатных представителей как духовных, так и гражданских властей прилагать массу усилий, чтобы обзавестись в своих землях подобными территориальными учреждениями. В результате практически все феодалы в Вестфалии располагали судами фемы. Даже такие города, как, например, Дортмунд, Зост, Мюнстер и Оснабрюк, располагали собственными трибуналами либо в черте своих стен, либо в своих округах и окрестностях, поскольку для них позволить подобным государствам в государстве оставаться независимыми от магистрата было бы проявлением крайне недальновидной политики.

Итак, к настоящему моменту рассмотрены вопросы организации и порядка работы тайных трибуналов Вестфалии, насколько это позволяют сделать дошедшие до нашего времени отрывочные сведения. Остается лишь проследить их историю до последних следов. Не лишен любопытства и тот момент, о котором следует рассказать, насколько характерными они были именно для Вестфалии и существовали ли напоминающие их организации где-либо еще.

В действительности тайные суды фемы, как уже отмечалось, не были присущи лишь Вестфалии. В манускрипте Франциса Альгермана, описывающем жизнь герцога Юлиуса Целлийского[122], датированном 1608 годом, можно прочитать следующее описание суда фемы, заседание которого в городе Целле автор видел в юности и запомнил:

«Когда должно было быть запущено судилище фемы[123], все жители округа старше 12 лет были обязаны прийти без опоздания на пустырь или в другое просторное открытое место и усесться на земле. Посередине собравшихся после этого выставлялось несколько столов, за которыми размещались правитель, его советники и бейлифы. Тайные судьи после этого называли преступников и их преступления, после чего обходили по кругу и били белым жезлом по ногам преступников. Любой, чья совесть была нечиста, теперь знал, что виновен в преступлении, караемом смертной казнью, ему разрешалось встать и покинуть страну в течение ближайшего дня и ночи. Он мог подождать, пока не получит второй удар. Но если его ударяли в третий раз, палач был уже рядом, пастор исповедовал его, и он отводился к ближайшему дереву.

Но если человека ударяли лишь один или два раза, это считалось отеческим наказом незамедлительно изменить свою жизнь. Потому это называлось правом на прощение, поскольку в этом было проявление милосердия, что со временем превратилось в судилище».

Рассказывается, что подобные суды проходили в местах под названием Вельпе и Ротенвальде. Там у тайных судей была традиция, если они узнавали, что кто-нибудь совершал преступление, подпадавшее под юрисдикцию судов фемы, делать дружеское предупреждение. С этой целью они ночью оставляли отметку на его двери, а на питейных сборищах делали так, что мимо него проносилась жестяная банка. Если эти предостережения не действовали, проводился суд.

В соответствии с древними юридическими книгами суд фемы в Брауншвейге регулировался и проводился несколько иначе. Некоторые из наиболее мудрых и уважаемых граждан, которых называли феменоты, были обязаны незаметно отслеживать поведение своих сограждан и передавать информацию об этом совету. Если накапливалось такое количество нарушений, что необходимо было проводить суд фемы, назначался определенный день для этого. Несколько членов совета из различных районов города встречались в полночь во дворе церкви Святого Мартина и после этого созывали весь совет. Все входы и выходы в город закрывались, все перекрестки и мосты, лодки выше и ниже по течению брались под охрану. Судебному исполнителю фемы после этого приказывалось начинать свою работу, а феменотов просили предоставить ему свою информацию, чтобы облечь ее в юридическую форму, если на то было достаточно времени.

На рассвете граждане уведомлялись, что совет решил провести суд фемы в такой-то день, и им надлежит отправиться на рыночную площадь, как только зазвучит набатный колокол. После того как колокол пробил трижды, все собравшиеся провожали совет из города через ворота Святого Петра к так называемому рву фемы. Здесь они разъединялись: совет располагался между рвом и городскими воротами, а жители вставали по другую сторону рва. Феменоты теперь смешивались с толпой сограждан и выспрашивали о правонарушениях, сведения о которых до них еще не дошли, и всю информацию, которую им удалось раздобыть, а также то, что им было известно раньше (если они не успели сделать это в течение ночи), они передавали судебному исполнителю, чтобы он придал им необходимую юридическую форму и изложил ее перед советом.

После того как исполнитель передавал протокол совету, его члены изучали его и решали, какие из содержащихся в нем правонарушений следовало передать в суд фемы, а какие – нет, поскольку вопросы ценою менее четырех шиллингов не подлежали рассмотрению в нем. Затем совет возвращал протокол исполнителю, который шел с ним к суду фемы, члены которого занимали свои места в присутствии представителей совета.

Первыми вызывались те, кто был обкраден, их спрашивали, знают ли они вора. Если ответ был отрицательным, они были обязаны поклясться всеми святыми в правдивости своего ответа. Если назывался конкретный человек, и это было первое обвинение, выдвинутое против него, он мог принести очистительную клятву, но если в его отношении выдвигалось второе обвинение, его собственной клятвы было недостаточно и ему следовало представить шесть компургаторов, которые поклялись бы вместе с ним. Если выдвигалось третье обвинение, его единственная возможность оправдаться была в прохождении испытания. Ему следовало вымыть в воде свои руки и взять в них раскаленное добела железо, которое всегда было наготове у судебных посыльных и палачей по левую сторону от места расположения трибунала, и пронести его на расстояние в 9 футов. Фрайграф, в соответствии с древним обычаем, выбирал, кто будет выносить вердикт. Совет мог остановить судебный процесс в любой момент. Те дела, до которых не дошла очередь или которые не были рассмотрены из-за болезни или по любому другому законному основанию, в таких случаях отмечались и откладывались до следующего заседания.

Очевидно, что данный городской суд, главной задачей которого было наказание воровства – серьезного преступления в Средние века, – хоть и носил название суда фемы, существенно отличался от того, что носило такое же название в Вестфалии.

Трибунал сведущих (Gericht der Wissenden) в Тироле также ошибочно считался тем же самым судом, что и в Вестфалии. В качестве принятой там процедуры обвинитель возлагал свой палец на голову обвиняемого и клялся, что знает его как нечестивого человека, в то время как шесть почитаемых людей возлагали свои пальцы на руку обвинителя и клялись, что они знают его как честного и достойного человека. Это считалось достаточным доказательством против любого человека, и суд приступал к вынесению приговора.

Вымышленное судилище фемы в подземельях замка Баден не может не быть упомянуто, поскольку, похоже, именно оно стало прототипом, по которому хорошо известный романист писал о трибуналах фемы в Швейцарии! Немецкая писательница[124] рассказывает, что под замком Баден подвалы простирались огромными извилистыми лабиринтами и в былые времена использовались для загадочных таинств трибуналов фемы. Те, кто представал перед этим ужасным судилищем, попадал в подземелья замка не обычным путем, а опускался в мрачную бездну в корзине на веревке и таким же образом возвращался на свет, если ему посчастливилось быть оправданным. Таким образом, они никогда, как бы ни старались, не могли узнать, где находились. Обычный вход шел через длинный мрачный коридор, который закрывался дверью из цельного камня, крупного, как надгробье. Дверь перемещалась по невидимым шарнирам и прижималась настолько плотно, что, когда была закрыта, находящийся внутри человек не мог отличить ее от соседних плит и определить, через какую из них он вошел. Она могла быть открыта лишь с внешней стороны потаенной пружиной. Проходя дальше по коридору, человек попадал в камеру пыток, где можно было увидеть торчащие из стен крюки, тиски и все прочие пыточные приспособления. Слева была дверь, ведущая в укромное место, называвшееся Поцелуй Девы. Когда приговоренный человек попадал в эту комнату, камень уходил из-под его ног, и он проваливался к Деве, которая, подобно жене Набида, до смерти сжимала его в своих объятиях, плотно унизанных острыми шипами. Пройдя еще дальше и минув несколько дверей, можно было попасть в помещение трибунала. Это была вытянутая просторная четырехугольная комната, обитая черной тканью. В ее дальней части была ниша, в которой размещался алтарь с распятием. Там сидел верховный судья. Его помощники располагались на деревянных скамьях вдоль стен.

Нет надобности отмечать, насколько сильно все это отличается от заседаний настоящих судов фемы. То, что под замком Баден есть подвалы – это совершенно точно, и данное выше их описание может быть вполне правдивым. Но вот суды фемы, которые там проводились, – это всего лишь плод женского воображения, и крайне маловероятно, чтобы хоть что-то было правдой, кроме того, что в этом месте вполне могла располагаться святая инквизиция, чьи тайные дела никогда не могли соперничать по справедливости и гуманности с тем, как они велись в вестфальских судах фемы. Более того, ни одним документом и даже местными легендами проведение там судов фемы не подтверждается, и данное место вообще не заслуживало бы упоминания, если бы не приведенная выше причина.

Сходство между судами фемы и инквизицией очень часто отмечалось. В секретности ведения дел и в огромном количестве подручных, которые были в их распоряжении, они были похожи друг на друга. Тем не менее в Священной канцелярии не было ничего, что походило бы на публичные и повторяющиеся повестки судов фемы, справедливое рассмотрение дела обвиняемого, большее стремление судей к милосердию и гарантированное право на апелляцию.

Наиболее удивительное сходство с судами фемы можно (или было можно) найти у негров западного побережья Африки, как это описывал французский путешественник[125]. Речь идет о пуррах у фуллахов, живших между рекой Сьерра-Леоне и Кейп-Монте.

У этого народа есть пять племен, которые объединены в конфедерацию, во главе которой стоит союз воинов, который называется пурра. У каждого племени был свой собственный отряд пурры и у каждой пурры были свои вожди и свои суды, которые в узком понимании также назывались пурры. Верховный пурра конфедерации формировался из пурров пяти племен.

Чтобы стать рядовым членом пурры, мужчине должно было быть не менее 30 лет. Никто моложе 50 лет не мог входить в состав верховного пурра. Кандидат на вступление в рядовые члены пурры должен был пройти через череду суровых испытаний, в которых задействовались самые разные элементы, чтобы проверить его. Прежде чем он допускался к испытанию, те из его родственников, которые уже были членами союза, были обязаны поклясться в том, что он подходит и что они лишат его жизни, если он когда-либо выдаст секреты общества. Выдержав все испытания, воин становился членом союза и приносил клятву сохранения его тайн и повиновения. Если он пренебрегал своей присягой, то становился «дитем смерти». В самый неожиданный момент перед ним появлялся замаскированный воин и говорил: «Великий пурра посылает тебе смерть». Все присутствующие удалялись, никто не отваживался сопротивляться, и жертва погибала.

Входящие в верховный пурра более низкие союзы карали за все преступления, совершенные на их территориях, и следили, чтобы приговоры должным образом исполнялись. Они также урегулировали споры и распри между основными семьями.

Лишь по самым экстренным случаям собирался верховный пурра. Им рассматривались вопросы наказания предателей и тех, кто противился его решениям. Ему зачастую также приходилось вмешиваться, чтобы положить конец войнам между племенами. Когда он собирался по этой причине, то воюющим сторонам велелось прекратить вражду под страхом смерти каждого, кто прольет хотя бы каплю крови. После этого верховный пурра разбирался в причинах войны и приговаривал племя, которое признавалось агрессором, к четырем дням разграбления. Воины, которым поручалось привести приговор в исполнение, должны быть отобраны из нейтрального региона. Они вооружались и маскировались, наносили на лица устрашающую раскраску и с зажженными факелами в руках ночью выдвигались с места своего сбора. Без каких-либо задержек они добирались до стоянки приговоренного племени еще до рассвета и, разбившись на части в 40–60 человек, неожиданно нападали на него. С устрашающими криками, возвещая о приговоре верховного пурры, они начинали приводить его в исполнение. Затем делилась добыча: одна половина отдавалась пострадавшему племени, вторая – верховному пурре, который, в свою очередь, отдавал половину своей доли воинам, приводившим приговор в исполнение.

Даже отдельные семьи, если казалось, что их влияние усиливается столь стремительно, что вселяет в общину страх потерять независимость, приговаривались к разграблению пуррой. Таким же образом, хотя и под более благовидными предлогами, афинская демократия стремилась уменьшить давление своих влиятельных сограждан, заставляя их строить суда, давать театральные представления и другими способами тратить свои богатства.

Ничто не могло сравниться со страхом, который вызывал в людях пурра. О нем говорили с ужасом и благоговейным страхом, а на его членов смотрели как на колдунов, общающихся с дьяволом. Сам пурра целенаправленно старался, насколько возможно, распространять подобные представления, считая это хорошим способом увеличения своей власти и влияния. Число его членов, по имеющимся оценкам, превышало 6 тысяч человек, которые узнавали друг друга по особым словам и знакам. Их законы и тайны, несмотря на значительное количество членов, очень верно хранились, чтобы не стать известными непосвященным.

В истории судов фемы до XV века несколько событий могут привлечь внимание. Император Людвиг Баварский, как представляется, несколько раз использовал свою власть, даруя привилегии в Вестфалии в соответствии, как это было совершенно однозначно определено, законам фемы. Его преемник, блистательный Карл IV, действовал по отношению к трибуналам фемы столь же капризно, как и во всех прочих вопросах, жалуя привилегии и отменяя их в соответствии с тем, как он видел собственные интересы на текущий момент. Данный монарх попытался распространить систему судов фемы за пределы территории Вестфалии, видимо полагая, что это может быть хорошим способом подчинить всю Германию его родному королевству Богемия. Поэтому он разрешил епископу Хильдесхайма учредить два вольных трибунала вне Вестфалии. Однако после протестов архиепископа Кельна и глав трибуналов Вестфалии позже распустил их.

Вацлав, сын Карла, в отношении судов фемы действовал со свойственным ему легкомыслием. Якобы он, не умея хранить секреты, выболтал их тайный знак и принялся в нарушение закона принимать в шоффены за пределами Вестфалии. Эти императорской выделки шоффены тем не менее не пользовались особым уважением со стороны настоящих, как об этом свидетельствует ответ, данный вестфальскими трибуналами императору Руперту. На его вопрос, как они относятся к таким шоффенам, их ответом было: «Мы спрашиваем, каким судом они были произведены в шоффены. Если оказывается, что они стали шоффенами в суде, который не имел право на это, мы вешаем их, как только встречаемся с ними в Вестфалии, без всякой пощады». Вацлав, насколько бы мало его ни интересовала Германия в целом, иногда прибегал к помощи судов фемы для реализации своих планов, и в 1389 году судился с графом Генри Вернегеродским, которого шоффены и повесили за предательство. Правление Вацлава отличилось особенно тем, что именно в этот период архиепископ Кельна приобрел почетный статус уполномоченного императора над всеми вестфальскими трибуналами.

Правление Руперта, применительно к судам фемы Вестфалии, ознаменовалось главным образом их реформой, названной по его имени. Данная реформа, которая является самым ранним публично доступным источником сведений о судах фемы, была осуществлена в 1404 году. Она является собранием указов, которыми были определены права и привилегии римского монарха по отношению к этим трибуналам.

Реформа Руперта и учреждение должности уполномоченного в лице архиепископа Кельна, которое было завершено либо Рупертом, либо его преемником Сигизмундом, вместе составляют целую эпоху в истории судов фемы. Впредь одна лишь Вестфалия была ареной их деятельности, и их власть пользовалась очевидными преимуществами в империи. Их могущество достигло зенита, а уверенность в своих силах приводила к злоупотреблению ею. И в течение века, прошедшего между реформой Руперта и учреждением Вечного земского мира и Высшего имперского суда императором Максимилианом I, приходится наблюдать главным образом случаи нарушений с их стороны и проявления высокомерия.

Право на вызов в суд было тем, что нарушалось чаще всего вольными трибуналами. Теперь, когда они были официально признаны действующими по императорскому повелению, одна лишь Вестфалия им показалась слишком малой ареной для проявления своей активности и влияния. В качестве имперских уполномоченных они стали полагать, что их юрисдикция распространяется на каждый уголок земли и принадлежит императору, и вряд ли можно было найти уголок в Германии, в котором не появлялись бы их посыльные. Более того, даже за пределами империи люди вздрагивали от их повесток.

Наибольшее беспокойство их повестки доставляли городам, которым они часто выписывались, когда людей наказывали или изгоняли за их проступки. Власть и влияние судов фемы были столь значительными, что от них даже самые крупные города не были защищены: можно встретить примеры, когда в XIV веке главные города империи вызывались в трибуналы вестфальских фрайграфов. Так, в документах тех времен можно встретить повестки, доставленные в Бремен, Любек, Аугсбург, Нюрнберг, Эрфурт, Гёрлитц и Данциг. Даже Пруссия с Ливонией, которые тогда принадлежали тевтонским рыцарям, были потревожены вмешательством тайных трибуналов.

Один из наиболее примечательных случаев того периода произошел у жителя города Гёрлитца по имени Николя Веллер. Он, являясь вестфальским шоффеном, был обвинен в том, что выкопал из могилы труп некрещеного ребенка и, сделав из его предплечевой кости подсвечник, наполнил его воском от пасхальной свечи и ладаном и использовал в амбаре в присутствии своей матери, жены и пожилого крестьянина в магических целях. Поскольку он не смог отрицать этого факта, то по законам того времени его должны были повесить. Однако верховный бейлиф Штейна и некоторые другие важные персоны вступились за него, в результате чего члены магистрата ограничились высылкой того из города и конфискацией его имущества. Как выяснилось позже, они поступили бы более разумно, если бы приговорили его к пожизненному заключению.

Веллер тут же отправился в Бреслау и попросил епископа Варадейнского и имперского канцлера выступить адвокатами по его делу. Они пошли навстречу его просьбе, но члены магистрата Гёрлитца успешно доказали справедливость своего решения. Веллер, не желая успокоиться, обратился с жалобой к папе Иннокентию VIII, обосновывая ее тем, что он никак не сможет обжаловать решение совета Гёрлитца ни в одном из городов епархии Мейсена и что у него там нет никаких шансов на справедливость. Папа тут же назначил Джона де Медичи и доктора Николаса Таухена из Бреслау духовными уполномоченными по этому делу. Они указали верховному бейлифу Штейна предпринять все меры к тому, чтобы Веллер был восстановлен в своих правах в течение месяца, после того как он принесет клятву в правдивости своих слов, в противном случае они сами предпримут меры для достижения этой цели.

По неизвестным причинам из этого ничего не вышло, и Веллер снова обратился к папе, решением которого епископ из Остиа стал его адвокатом. Ему позволили вернуться в лоно церкви, но решение магистрата Гёрлитца все еще оставалось в силе, и более того, новые уполномоченные, назначенные папой, подтвердили его.

Поняв, что от папского вмешательства ничего ожидать не приходится, Веллер в конце концов прибегнул к помощи суда фемы, и 3 мая 1490 года Джон Хульшедский, граф трибунала в Бракеле, выписал повестку бургомистрам, городскому совету и всем мирским жителям Гёрлитца старше восемнадцати лет, вызывая их предстать перед трибуналом. Эта повестка была доставлена достаточно забавным способом: она была найдена прикрепленной к столбу изгороди фермы, находящейся на небольшом удалении от города и принадлежащей человеку по имени Вензель Эммерих.

Поскольку Золотой буллой императора Карла IV, а также специальными привилегиями, выданными Сигизмундом, Гёрлитц был освобожден от любой внешней юрисдикции, магистрат проинформировал короля Богемии Владислава об этой повестке и попросил о его посредничестве. Богемский монарх обратился в трибунал в Бракеле, но Георг Хакенберг, который в этот момент был фрайграфом суда вместо умершего Джона Хульшедского, даже не почтил его ответом. Между тем истекло время, предоставленное повесткой для того, чтобы жители Гёрлитца предстали перед судом, и Веллер, обвинив их в неповиновении и неуважении к суду, заявил, что они могут быть приговорены к возмещению всех затрат и штрафов, возникших вследствие этого, а он сам сможет самостоятельно перейти к рассмотрению своей жалобы. К этому моменту он оценил свои потери и причиненный ему ущерб в 500 рейнских флоринов и подтвердил это принесением клятвы, которую вместе с ним разделили еще два человека. На данном основании суд разрешил ему любым способом возместить свой ущерб за счет жителей Гёрлитца. Кроме того, заявлялось, что любой, кто воспрепятствует Веллеру в реализации его прав, тем самым привлечет на себя тяжкий гнев империи, а также страдания и штрафы со стороны трибунала Бракела и будет обязан покрыть все затраты обвинителя.

16 августа того же года фрайграф назначил жителям Гёрлитца новый окончательный срок для явки в суд, заверив их, что в случае неповиновения «он будет вынужден, к своему огромному сожалению, вынести им самый тяжкий и суровый приговор в отношении личности, жизни и достоинства обвиняемых». Повестка в этот раз была найдена на полу монастырской церкви. В ужасе городской совет обратился к архиепископу Кельна и собственно к фрайграфу, чтобы их избавили от этой необходимости, но напрасно. Граф не снизошел до того, чтобы обратить какое-либо внимание на их просьбу, и, когда они не появились в назначенный срок, объявил город Гёрлитц вне закона за неповиновение.

Похоже, что Веллер по той или иной причине выдвинул обвинение и против города Бреслау, поскольку в опубликованном указе об объявлении Гёрлитца вне закона он тоже фигурировал. Этим решением каждому человеку было запрещено под страхом объявления и его вне закона предоставлять крышу жителям любого из этих двух городов, принимать пищу и пить или же вступать с ними в какое-либо общение до тех пор, пока они не примирятся с трибуналами фемы и не удовлетворят требования истца. Веллер сам прикрепил копию этого указа в рыночный день в Лейпциге, но тот немедленно был сорван кем-то из жителей Гёрлитца, оказавшимся там.

Представители двух городов, Гёрлитца и Бреслау, встретились в Лигнитце для того, чтобы обсудить ситуацию и придумать, какие меры лучше всего предпринять, чтобы освободиться от этой системы преследования. Они решили, что совместно и каждый по отдельности будут защищать себя и свои решения через публичные заявления, которые необходимо разместить в Гёрлитце, Бреслау, Лейпциге и в других городах. Они также решили пожаловаться о своих несчастиях в рейхстаг в Праге и попросить его заступиться за них перед архиепископом Кельна и ландграфом Хессена. Они так и поступили, и рейхстаг выполнил их пожелание. Тем не менее его добрые услуги не возымели результата, и ответ ландграфа ясно продемонстрировал, что тот либо не властен над своим фрайграфом, либо он втайне был удовлетворен его действиями.

Неугомонный Веллер теперь решился захватить нескольких жителей Бреслау и Гёрлитца в Хейне и других городах Мейсена. Но те расстроили его планы, получив обещание защиты и охранные грамоты от герцога Георга. Веллер, однако, не отступил и, когда герцог Альберт вернулся из Голландии в Мейсен, обратился к нему и получил его покровительство. Но здесь ему снова помешали, поскольку, когда верховный бейлиф и городской совет Гёрлитца проинформировали этого правителя о реальном положении вещей, он лишил Веллера своей поддержки. Измотанные непрекращающимися тяжбами города через короля Богемии обратились к императору Фридриху III, чтобы тот приказал всем своим подданным воспрепятствовать действиям трибунала в Бракеле и всех фрайграфов и шоффенов. Когда такие указания были ими получены, они постарались тайно доставить их в городской совет Дортмунда и фрайграфу Бракела. Подобным путем они, как могло показаться, должны были положить конец своим мучениям до скончания дней Веллера. Однако в 1502 году его сын и зять повторно выдвинули обвинения против Гёрлитца. Фрайграф Эрнст Гогенштайн вступился за них, но городской совет, строго придерживаясь своего прежнего решения, заявил, что они могут искать удовлетворения своих требований лишь в своем или вышестоящем трибунале. Рассмотрение этого вопроса на 10 лет было прекращено, пока он снова не был поднят неким Гаем из Таубенхайма, и, вероятнее всего, дело было разрешено полюбовно.

Как уже говорилось, тайные трибуналы фемы распространяли свои притязания на рассмотрение дел даже в Балтии. Так, известно о гражданине города Данцига по имени Ганс Голлогер, который, будучи фрайшоффеном, был вызван повесткой явиться в трибунал Эллерингхауза под боярышником, «поскольку он сказал то, что не должен был говорить о секретном трибунале». Этого вполне было достаточно, поскольку он принадлежал к членам общества, но городскому совету было приказано во избежание штрафа в пятьдесят фунтов чистым золотом заточить обвиняемого в тюрьму, пока не будет обеспечена его явка в суд.

Даже могущественный орден тевтонских рыцарей, которые были властителями Пруссии и Ливонии, не избежал назойливости трибуналов фемы. Насколько беспомощной была их власть против грозной судебной системы, явно демонстрирует ответ, данный верховным магистром городам, которые обратились к нему за помощью: «Дорогие вассалы! Вы обратились к нам за защитой, которую мы бы вам охотно предоставили, если бы только знали, каким образом и путем это возможно». А когда он написал Мангольту, фрайграфу трибунала в Фрайенгагене, предупреждая его, чтобы он не вызывал в суд подданных ордена, тот высокомерно ответил: «Вы получили свои права от империи, а я имею власть судить всех, кто принадлежит империи».

Следующий весьма занятный случай произошел в первой половине XV века.

В Либштадте умер лавочник, оставшись в огромных долгах перед двумя членами Тевтонского ордена, в чьи обязанности входило снабжать маленькие города Пруссии коммерческими товарами, и они, соответственно, наложили арест на всю оставшуюся после него собственность. Ее тем не менее было недостаточно, чтобы удовлетворить требования даже одного из них. Они уже почти смирились со своими убытками, когда, к их удивлению, появился Ганс Дэвид, сын умершего, и предъявил ордену счет на такую сумму, что, как было отмечено, если бы все дома в городе были бы проданы, а доходы всех жителей были бы обложены самыми высокими налогами, вырученных средств не хватило бы на покрытие и половины его. Однако ему удалось предъявить документ, представляющий собой вексель ордена. Данная ценная бумага имела все признаки подделки: на нем было много подтирок и исправлений, среди его заверителей некоторые значились как приоры, в то время как они были обычными братьями; были указаны имена других лиц, которые никогда не видели этого документа; указывалось, что вексель был подтвержден и заверен трибуналом в Пасснаре, но в архивах этого суда не было ни малейших ссылок на него; не хватало и печати верховного магистра, которой скреплялся любой документ, имеющий важность. Разумеется, в оплате было отказано, но Гансу Дэвиду было рекомендовано, если у него было желание, отстаивать далее свое требование перед императором и папой, которых орден признавал своими высшими руководителями.

Поскольку Ганс Дэвид был подданным короля Польши, он обратился к этому монарху. Но тот отказался вмешиваться в это дело, ограничившись лишь обещанием испросить для него гарантии безопасности, чтобы тот мог продолжить отстаивать свои требования. Верховный магистр в ответ на обращенную к нему просьбу поклялся своей честью, что ничего не должен истцу и что вексель был поддельным. Он также пообещал ответить на обвинения в любом подходящем для этого месте, которое выберет податель жалобы, включая и Пруссию, и предоставил тому гарантии безопасности, как и прежде.

Неизвестно, какие действия стал после этого предпринимать Ганс Дэвид, но девять лет спустя (1441) он обратился в вольный трибунал в Фрайенгагене, фрайграф которого, печально известный Мангольт, незамедлительно выписал повестку, «поскольку, как он сам выразился, орден судит мечом, тайными убийствами и костром». Верховный магистр, возмущенный подобным проявлением невежества, незамедлительно вынес это дело на рассмотрение собрания фрайграфов в Кобленце, которые объявили инициированное судебное дело ничтожным, а Мангольта подлежащим наказанию, поскольку рыцари относились к духовенству. Магистр, кроме того, обратился к императору, который, надо отдать ему должное, издал указ, адресованный всем правителям империи и объявляющий действия Мангольта несправедливыми, ничтожными и не подлежащими исполнению.

Ганс Дэвид после этого был заключен в тюрьму в Кельне и, несмотря на запрещение вольным трибуналом продолжения производства по его делу, содержался там в течение двух лет. Существующие документы подтверждают (хотя данный факт и остается непостижимым), что император приказал архиепископу Кельна и маркграфу Бадена заново рассмотреть это дело и выслать результаты в имперскую канцелярию и в итоге освободить истца под клятву или под поручительство, что он явится в Нюрнберг. Поскольку данные обстоятельства можно приписать лишь влиянию тайных трибуналов, желавших доставить неприятности ордену, то это можно рассматривать как наглядное проявление того, каким было их влияние и значение в те времена.

Двумя годами позже выяснилось, что вексель был подделан по просьбе Ганса Дэвида грамотеем из Эльбингена по имени Ротофи. Поскольку все обстоятельства дела в отношении первого теперь выяснились, можно было бы предположить, что его немедленно покарают. Вместо этого император отослал стороны к папе, поскольку Ганс Дэвид покусился на приора ордена, и последнего не удовлетворили предложения императора.

Позиция ордена победила и в Риме, тем не менее Ганс Дэвид сумел найти способ отсрочить исполнение приговора, уже вынесенного ему в Вене. Лишь после смерти тогдашнего верховного магистра окончательный вердикт был вынесен кардиналом Джоззи, и Ганс Дэвид, его сподручный Поль Франклейен и фрайграф Мангольт были приговорены к обету молчания и выплате ордену суммы в 6 тысяч рейнских флоринов, а в случае неповиновения они объявлялись вне закона. Однако это не принесло никакого результата, и еще два года спустя Джоззи был вынужден обратиться к императору за помощью мирской власти в приведении приговора в исполнение. Капеллан ордена в Вене также выяснил, что Ганс Дэвид все еще обманным путем находил сторонников своих притязаний, и, соответственно, позаботился о том, чтобы описание всех его деяний появилось прикрепленным на дверях церкви.

Но неутомимый Ганс Дэвид все еще не успокаивался. Теперь он обратился в вольный трибунал в Вальдеке и сумел ввести в заблуждение фрайграфа своими фальсификациями. Он заверил его, что орден предложил ни много ни мало 15 тысяч флоринов и ежегодную пенсию, если он откажется от своих требований, и что они не были бы сильно удручены, если б из тюрьмы в Кельне он бежал, но он предпочитает справедливость и правду свободе. Но орден и здесь преуспел в раскрытии и обличении его уловок, и граф честно признался, что был обманут. Он отправил Ганса Дэвида восвояси, и тот прекратил беспокоить орден, посвятив себя астрологии и гаданию, чем занимался до скончания своих дней[126].

Тем не менее он причинил множество неудобств и расходов ордену. Существующие документы утверждали, что данное дело стоило ему более 1580 дукатов и 7000 флоринов, которые в значительной степени можно приписать тайным манипуляциям трибуналов фемы, которые очень хотели ущемить тевтонских рыцарей, стоявших у них на пути.

В 1410 году граф Вилда и Рейна был вызван в трибунал Нордернау, а в 1454 году саксонский герцог – в лимбургский. Пфальцграф Рейна столкнулся с трудностями, когда в 1448 году был вынужден защищать себя от приговора, вынесенного ему одним из судов фемы. Герцогу Генриху Баварскому пришлось фактически самому стать шоффеном, чтобы спастись, при следующих обстоятельствах. Некто Гаспар из Торрингена выдвинул против него в трибунале в Вальдеке обвинение в том, что он «отнял у него наследственный титул главного егеря, схватил и избил его охотников и слуг, забрал собак, разрушил его замок в Торрингене и захватил вещи и драгоценности его жены, презрев Господа, честь и законы предков». Фрайграф немедленно выписал повестку в суд герцогу, который обратился к императору Сигизмунду и добился приостановления рассмотрения дела трибуналом. Несмотря на это, герцог счел необходимым предстать перед тайным трибуналом, но уже успел, посчитав это целесообразным, стать фрайшоффеном и после этого, вероятно благодаря своему положению и влиянию, добился, чтобы приговор был вынесен в соответствии с его пожеланиями. Гаспар, который, видимо, был пострадавшей стороной, в действительности пожаловался императору, который направил дело на рассмотрение архиепископу Кельна, но чем оно завершилось, остается неизвестным.

Дерзость же вольных судов дошла уже до того, что они вызвали самого императора. В ответ на объявление имперской канцелярией, по вполне разумным и понятным причинам, нескольких фрайграфов и их штульгера Вальрабе Вальдекского вне закона три фрайграфа отважились в 1470 году вызвать императора Фридриха III с его канцлером, епископа Пассау и заседателей имперского суда явиться перед вольным трибуналом меж городских ворот Вюнненберга в Падерборнской епархии, чтобы «там защитить свою особу и свое достоинство под страхом быть признанным непокорным императором». А после того как он не явился, они, набравшись наглости, вызвали его вновь, заявив, что, если он не появится, справедливость найдет способ свершиться. Каким бы слабовольным ни был характер императора, он не поддался подобной заносчивости.

Даже разбой и грабеж могли найти защиту в судах фемы. В конце XIII века граф Текенбургский разграбил и разорил Мюнстерскую епархию. Епископ собрал местных жителей и призвал своих союзников помочь ему. Они захватили два замка, принадлежавшие графу, и его самого поставили в крайне опасную ситуацию. Чтобы выпутаться, он обвинил епископа и всех, кто ему помогал, в своем суде фемы, и, хотя среди обвиняемых были епископ Падерборна, три графа и несколько рыцарей, вольный суд набрался храбрости вызвать их всех на трибунал и защитить свою честь. Вероятно, стороны уладили спор полюбовно, и повестка была отозвана.

Данные примеры наглядно показывают, насколько далеко отошли суды фемы от своих первоначальных задач и насколько коррумпированными и чудовищно несправедливыми они стали.

Основной причиной деградации судов фемы был допуск в члены общества неподходящих людей. Изначально, как указывалось выше, никому не позволялось стать шоффеном, не предоставив убедительных доказательств своей порядочности. Но теперь, что в случае с фрайграфами, что с шоффенами, определенная сумма денег позволяла избежать доскональной проверки, и в результате самые малопристойные люди зачастую возглавляли трибуналы и обладали столь опасной властью этой организации. Один писатель времен правления Сигизмунда отмечал: «Те, кто получил власть вешать людей, вряд ли заслуживали того, чтобы пасти свиней, они сами были вполне достойны виселицы, если взглянуть на их жизненный путь, в чужих глазах они и соринку замечали, но не видели бревна в своем собственном» и т. п. Написание подобных слов требовало существенного мужества от их автора, поскольку, согласно его собственным утверждениям, люди не отваживались даже говорить о тайных трибуналах, настолько велик был страх, в котором их держали.

Вследствие этого нельзя было найти правосудия ни в одном трибунале, в котором председательствовал коррумпированный судья, поскольку они подбирали в качестве заседателей и даже просто присутствующих таких же людей, как они сами. Какой им вердикт нравился, такой они и выносили. Штульгеры обычно смотрели сквозь пальцы на их деятельность, а к праву на обжалование решений у императора относились с пренебрежением, ведь у этих монархов обычно были дела более срочные и важные, которым требовалось уделять свое внимание. Правила неподсудности также попирались, как демонстрировалось выше, суверенные правители вызывались в трибуналы, то же самое происходило и с евреями. Теперь даже дела исключительно гражданского свойства считались подпадающими под юрисдикцию судов фемы, и стороны в таких процессах вызывались в суд и признавались виновными в случае неподчинения. В целом система судов фемы стала реальным злом, а не благом для страны.

Несомненно, предпринимались некоторые попытки реформировать суды фемы, как, например, Аренсбергская реформа, Оснабургский регламент и прочее, но безрезультатно. Фактически система вошла в противоречие с духом, который начал преобладать, и привести их в соответствие друг с другом было уже невозможно.

Прежде чем перейти к тому, как это общество приходило в упадок, следует немного задержаться на том, каковы были причины, по которым оно приобрело и пользовалось столь успешной репутацией и влиянием в период своего расцвета.

Первая и главная причина заключалось в тех преимуществах, которые виделись в этих судах, поддерживавших социальный порядок и спокойствие. В самые худшие и наиболее беспокойные времена всегда найдутся люди, которые будут стремиться к миру и справедливости. Другие, чувствуя себя жертвами насилия, охотно ухватятся за любую надежду на защиту. Даже самые могущественные и даже тираны со временем с удовлетворением будут смотреть на любую организацию, способную защитить их от еще более могучих сил, либо же полагая, что подобная структура может стать инструментом, увеличивающим их силу и значимость. Суды фемы были устроены так, чтобы отвечать интересам всех этих разных групп людей. XIV–XV века были периодом наибольшей анархии в Германии. Имперская власть была немощной и неспособной управлять страной, а личностные качества большинства императоров были таковыми, что делали еще более беспомощной власть, которой они, как главы империи, обладали. Чувствуя свою слабость, эти монархи обычно поощряли суды фемы, которые столь охотно и даже нарочито признавали верховенство императоров до тех пор, пока те не пытались их контролировать либо мешать их деятельности. Сведения, которые они могли, если были посвящены, получать о преступлениях, совершенных в империи, а также возможность направлять меч общества на преступников, также были весьма небесполезными, и постепенно они пришли к мнению, что их собственная власть зависит от судов фемы. Вестфальская знать по схожим мотивам стремилась использовать преимущества от принадлежности к членам общества, а пост штульгера, о чем говорилось выше, как раз способствовал росту влияния и значения.

Но гораздо больше существованию тайных трибуналов фемы радовались наиболее угнетенные и беспомощные члены общества, в особенности несчастные крепостные, поскольку лишь здесь они могли надеяться получить возмещение за причиненный им ущерб. Зачастую такие дела попадали в тайный трибунал, который судил, невзирая на личности, после того как иск не был принят ни одним другим судом. Обвинитель также мог не бояться мести злоумышленника или же его друзей и вассалов, поскольку его имя держалось в строжайшем секрете, если предоставленных им доказательств было достаточно, чтобы рассмотреть дело уже упоминавшимся инквизиционным путем. Таким образом, знатные грабители или тираны феодалы нередко несли заслуженное наказание тогда, когда они, возможно, меньше всего боялись этого и с величайшим презрением относились к своим жертвам, призывы которых к справедливости принесли им эту кару. Так, подобно Немезиде или «скитающимся во мраке» древнегреческим эриниям, воздаятельное правосудие судов фемы приближалось к жертве возмездия невидимой поступью и настигало ее даже в самом безопасном месте.

Второй причиной была уверенность, что данные суды учреждены Карлом Великим, монархом, чьи заслуги и память о котором очень высоко ценились и почитались в Средние века. Императоры полагали себя обязанными уважительно относиться к учреждениям, созданным тем, от кого они получили свою власть. Духовенство же, будучи выведенным из-под их юрисдикции, было расположено к организации, созданной монархом, которому церковь серьезно задолжала, и среди наиболее важных целей которой было наказание еретиков.

Третья, и далеко не маловажная причина, состояла в очень эффективной организацией общества, которая позволила сделать их решения настолько действенными, что сравниться с ней в тот период времени ничто не могло. Покров таинственности, который окутывал все их действия, и количество членов, готовых привести в исполнение его решения, вселяли благоговейный страх. Дополнительное уважение приобреталось и за счет общеизвестной строгой проверки личных качеств человека, прежде чем принять его в общество. Его приговоры, даже когда не были известны доказательства, считались основанными на справедливости. Дурные люди трепетали, а добродетельные радовались, когда видели свисающее с дерева тело преступника и воткнутый рядом нож шоффена, демонстрирующий, кем он был осужден и приговорен.

Правление императора Максимилиана было периодом великих реформ в Германии, а учреждение им Вечного земского мира и Высшего имперского суда, вместе с другими мерами, в значительной степени было нацелено на исправление и улучшение ситуации в империи. Судам фемы в качестве вполне благоразумной меры следовало бы попытаться приспособиться к новому положению вещей, но это та мудрость, которую обычно не дано постичь обществам и корпорациям. И вместо того, чтобы успокоиться в своих притязаниях, они попытались даже еще больше расширить их. Под своим обычным предлогом – отсутствие справедливости – они начали распространять свои повестки на лиц и территории, которые не подпадали под их юрисдикцию. Тем самым они спровоцировали враждебность и активные действия со стороны городов и влиятельных местных феодалов.

Наиболее примечательными делами этого периода, демонстрирующими, насколько были извращены права и власть трибуналов фемы, являются нижеследующие два примера.

Герцог Ульрих Вюртембергский жил несчастливым браком с супругой Сабиной. При его дворе был молодой дворянин по имени Ганс Гуттен, выходец из почтенной и влиятельной семьи, на жену которого герцог обратил внимание более пристальное, чем мог потерпеть муж. Герцогиня же, в свою очередь, проявила особое пристрастие к Гансу Гуттену, и личные отношения между ними стали близкими настолько, что герцог этого простить не мог. Гуттен был либо самонадеян, либо беспечен, но стал открыто носить на пальце дорогое кольцо, подаренное ему герцогиней. Это переполнило чашу терпения герцога, и ревность с гневом вырвались наружу. Однажды на охоте в лесу у Беблинга он ухитрился отвести Гуттена в сторону от свиты и, застав его врасплох, пронзил своим мечом. Затем он снял свой пояс и повесил на нем соперника на одном из дубов в лесу. Когда убийство вскрылось, он не стал отрицать это, но заявил, что был фришоффеном и совершил этот поступок, повинуясь велению тайного трибунала, которому он был обязан подчиниться. Эта история не удовлетворила, однако, семью Гуттена, и столь же мало их устроило предложение убийцы выяснить отношения перед лицом вестфальского трибунала. Они громогласно воззвали к императору за справедливостью, и мужественные речи Ульриха фон Гуттена, отца убитого, настроили общественное мнение столь сильно в их поддержку, что императору не оставалось ничего другого, как объявить герцога Вюртембергского вне закона. Со временем при посредничестве кардинала Ланга было достигнуто примирение с родом Гуттенов и герцогиней, однако враждебность первых не иссякла. Чуть позже они приложили усилия, чтобы добиться изгнания герцога и конфискации его имущества.

Вполне допустимо, что трибунал фемы мог санкционировать убийство, совершенное герцогом, по крайней мере, вся былая уверенность в их справедливости уже утратилась, и даже самые щедрые в восхвалении прежних шоффенов авторы того времени не могли найти достаточно выразительных слов, чтобы описать, насколько недостойными они стали теперь. Распространенной поговоркой стала фраза о том, что в судах фемы заведено сначала повесить обвиняемого, а потом доследовать за что. Объявляя о торжественном роспуске, рейхстаг в Трире заявил, что «вестфальскими трибуналами очень многие честные люди были лишены достоинства, правоспособности, жизни и собственности». Архиепископ же Кельна, который хорошо был знаком с ними, вскоре после этого признал, среди прочих обвинений, в выпущенном им отречении, что «очень многие остерегались их и считали рассадником негодяев».

Второй случай, на который была ссылка, предоставляет еще более веские доказательства деградации вестфальских трибуналов.

Мужчина по имени Керстиан Керкеринк, живший недалеко от города Мюнстера, был обвинен, и, возможно, заслуженно, в неоднократных актах прелюбодеяния. Вольный трибунал Мюнстера решил взять это дело в рассмотрение. За ним послали и вытащили его из кровати прямо посреди глубокой ночи. Чтобы он не шумел и не сопротивлялся, задействованные люди убедили его, что он будет представлен перед трибуналом благородного канцлера города Мюнстера, и настояли, чтобы он надел свой лучший наряд. Его привели в место под названием Бекманский кустарник, где укрывали его, пока один из них доставлял сведения об успешном выполнении поручения в городской совет.

На рассвете штульгеры, фрайграф и шоффены, взяв с собой монаха и городского палача, пришли к Бекманскому кустарнику и призвали к себе пленника. Когда тот появился, то стал умолять, чтобы ему разрешили воспользоваться помощью адвоката, но в этой просьбе ему было отказано, и суд незамедлительно перешел к вынесению смертного приговора. Несчастный стал теперь упрашивать, чтобы ему дали отсрочку хотя бы на один день, чтобы уладить свои дела и примириться с Господом. Но и в этом ему с непреклонной твердостью отказали, отметив, что он должен умереть немедленно и что, если хочет, может исповедаться, для чего сюда и привели священника. Когда несчастный бедолага еще раз взмолился о милости, ему ответили, что ему окажут милость, и он будет обезглавлен, а не повешен. Монаха попросили принять исповедь, и, когда это было сделано, палач (который перед этим принес клятву никогда не рассказывать об увиденном) подошел и отрубил голову преступнику.

Между тем слухи о происходящем дошли до города. Стар и млад поспешили стать свидетелями последнего акта трагедии и, может быть, вмешаться в защиту Керкеринка. Но это предвиделось, поэтому были предприняты меры предосторожности. Были выставлены наблюдатели, чтобы никто из города не появился у места суда, пока все не будет кончено. Когда люди добрались туда, они не нашли ничего, кроме безжизненного тела Керкеринка, которое поместили в гроб и похоронили на ближайшем погосте.

Епископ и капитул Мюнстера выразили крайнее возмущение этим выходящим за рамки правил судом и попранием их собственных прав, что способствовало росту общей неприязни к судам фемы.

Читатели сразу поймут, насколько сильно в этом деле, имевшем место в 1580 году, судебное разбирательство отличалось от того, как оно проходило в более ранние времена. Тогда обвиняемого вызывали официальной повесткой и ему разрешалось иметь адвоката. Здесь его схватили, не сказав за что, и даже ничего похожего на формальное разбирательство в отношении него не происходило. Раньше, когда люди приближались даже случайно к месту проведения суда фемы, они крестились и спешили прочь от этого места, счастливые, что спасли свою жизнь. Теперь они спешили туда, не опасаясь найти место, где он заседал, а члены трибунала сами бежали при их появлении. Наконец, в суровости наказания, как и в справедливости, преимущества были на стороне старых судов. Преступник мучился в петле. Ничего не упоминалось о присутствии святого отца, утешающего его в последние минуты, а тело казненного вместо захоронения в освященную землю оставалось на растерзание стервятникам и диким зверям. Явно времена поменялись.

Суды фемы формально никогда не были устранены. Тем не менее прекрасные гражданские нововведения императоров Максимилиана и Карла V, последовавшее укрощение духа анархии и беспорядка, появление римского права, распространение протестантской религии и множество других событий того периода вселили людям неприязнь к тому, что теперь выглядело варварскими порядками, пригодными лишь для времен, к которым лучше бы никогда не возвращаться. Некоторые из трибуналов были упразднены, освобождения и привилегии неподсудности им во многом увеличились, незамедлительное вынесение решений им вообще было запрещено, они постепенно теряли свою власть до полной утраты своего значения. И хотя вплоть до XIX века их тень еще бродила по некоторым уголкам Вестфалии, они давно стали предметом антикварных забав, как одного из самых удивительных феноменов Средних веков. Они подходили лишь к определенному упадочному состоянию общества. До тех пор пока такие условия сохранялись, они приносили пользу, когда все изменилось, они вошли в противоречие с новым положением вещей, стали пагубными, начали вызывать ненависть и отвращение, потеряли все свое влияние и репутацию, разделили судьбу любого живого существа, которому свойственны недолговечность и угасание. Все, что от них осталось, – это воспоминания.

Рис. 16. Печать тайных трибуналов

Для цивилизации избавиться от всякого рода тайных обществ – огромный прогресс и существенное социальное достижение. Как и большинство других вышедших из употребления форм, которые в тот или иной момент приобретают общественные значение, некоторые из этих, предназначенных лишь для избранных, организаций, хоть для сохранения знаний, хоть для поддержания справедливости, каждая в свое время служили крайне полезным целям, которых, вероятно, невозможно было достичь существующим доступным способом, что было в достаточной степени раскрыто описанием деятельности некоторых из наиболее примечательных подобных общественных устройств. Однако по меньшей мере столь же веско было доказано, что присущие их деятельности и природе недостатки были также весьма огромными, и, даже допуская, что это было необходимой горькой пилюлей в периоды наибольшей дезорганизации человеческих взаимоотношений, они в лучшем случае были не хуже, чем сама болезнь. Одни были созданы для сдерживания, а не для распространения знаний, не способствовали, а предотвращали их расширение, которое, помимо прочего, и увеличивает их главную ценность, а при нормальном положении вещей наиболее эффективно способствует их очищению от ошибочных представлений и развитию. Другие – для обеспечения правопорядка путем втаптывания в грязь прав как злодеев, так и их же жертв. Человечество, можно сказать, вышло на свет из тьмы, сбросив с себя тяжелую ношу и путы подобных форм социального устройства и получив возможность стремиться к знаниям в гармонии с духом процесса познания и к справедливости на основе права. Мы выбрались из состояния вечных столкновений и конфликтов, в котором приобретения одного человека всегда означали потери другого, и уверенно встали на путь движения к другому положению вещей, когда во всем, насколько позволят естественные законы этого мира, приобретения одного будут приносить пользу всем остальным. Именно последнее, в какой степени это только может быть достигнуто в реальности, является истинной надеждой и стремлением человека.

Культурное столкновение христианства и ислама, которое сотрясло мир тысячелетия назад, вновь появилось в качестве центральной темы современной жизни, актуальной для миллионов людей во всех странах. В этой книге отображены источники происхождения этих конфликтов через рассказ о развитии тайных обществ, созданных людьми, которые стремились постичь мистические знания за пределами догм своих основных вероучений: тамплиеры – воинствующие монахи, которые реализовывали преданность своей религии силою оружия, и ассасины – первый монашеский военный орден в исламе, который, распространяя свое вероучение, устранял со своего пути и мусульман, и христиан, без разбора.

Помимо изложения истории ассасинов и тамплиеров, эта историческая книга повествует о тайных трибуналах Вестфалии, известных также как суды фемы, своеобразный комитет бдительности, вершивший суд и приводивший в исполнение приговоры в Средние века, когда в Германии царило беззаконие. Первоначально опубликованная в 1837 году, это была первая книга, предлагающая информацию об этих трех организациях. Написанная автором, обладающим обширными знаниями и глубоким пониманием этой темы, она стала и остается классикой и книгой, на которую ссылаются и полагаются многие современные авторы.