Была ли тайная вечеря последней?

Основной, сложнейший вопрос богословия — это вопрос о том, как именно человек может усвоить себе дары Христовой победы. Достаточно ли для этого верить в то, что Бог нас «амнистировал» за заслуги Христа, или нужно что–то еще?

Православный ответ сложнее протестантского: нужно, чтобы Христос жил в самом человеке, чтобы кровь Христова омывала сердце каждого человека: мы имеем «дерзновение входить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым» (Евр. 10, 19). И на этом новом пути мы соучаствуем в неслыханном Богослужении — в Литургии, на которой Христос «Приносяй и Приносимый, и Приемляй и Раздаваемый».

Эти слова из литургической молитвы св. Иоанна Златоуста означают, что Христос есть Тот, Кто приносит единственную Жертву, то есть жрец («приносяй»); и Он же — Тот, Кого приносит в жертву, то есть жертвенный агнец («приносимый»); Он и приемлет эту Жертву, то есть Господь («приемляй»), и Он же раздается в снедь причастникам («раздаваемый»). Человеческая воля Христа совершает жертву Богу («приносяй»). И в эту жертву она приносит саму себя: «воля не Моя, но Твоя да будет» («приносимый»). Божественная же воля Христа приемлет эту жертву («приемляй»); и по согласию обеих воль обо0женная плоть Христа раздается причастникам («раздаваемый»).

Вот вопрос, который так важен для православно–протестантского диалога: кто является, если использовать терминологию богословских учебников прошлого века, «субъектом таинства»? Кто совершает Таинство? Протестантское богословие акцентирует исключительно действие Бога в деле нашего спасения. Католическая традиция полагает, что людям (прежде всего священникам) дана власть совершать таинства и чудеса. С точки зрения протестантов это магизм, кощунство и вообще язычество… Правы они или нет в своей критике католичества — вопрос отдельный. Важно лишь заметить, что православие не есть католичество. Если католическая традиция (равно как и обыденное мнение наших прихожан) полагает, что совершителем таинства является священник, через рукоположение получивший на то особые полномочия от законных церковных властей, то православное предание допускает совершенно иной ответ на этот вопрос.

Так, св. Иоанн Златоуст напоминает, что для ветхозаветного патриарха Иосифа величайшей наградой было право подать царю чашу. В Таинстве же Нового Завета все наоборот: Царь Сам подает тебе чашу[378]. «Священник стоит только, исполняя образ, и приносит молитву, а все совершает благодать и сила Божия. Это изречение («Примите, ядите, сие есть Тело Мое…») постоянно возращает силою благодати тех, кто достойно принимает трапезу»[379]. Итак, священник напоминает Слово, которое совершает в нас Таинство. «Не человек претворяет предложенное в тело и кровь Христову, но Сам распятый за нас Христос. Представляя Его образ, стоит священник, произносящий те слова, а действует сила и благодать Божия. «Сие есть тело Мое», — сказал Он. Эти слова претворяют предложенное, и как то изречение «раститеся и наполните землю» хотя произнесено однажды, но в действительности во все время дает нашей природе силу к деторождению, так и это изречение, произнесенное однажды, с того времени доныне и до Его пришествия делает жертву совершенною на каждой трапезе в церквах»[380]. Таинство совершается Христом и Его Духом. Священник же служит Таинству и потому называется священнослужителем[381].

Богочеловек Себя пожертвовал людям, подарил Свою жизнь нам — не чтобы Ему умереть, но чтобы нам жить в Нем. И поэтому христианское жертвоприношение, Литургия, совершается со словами: «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся». Мы теперь Богу приносим не свое, а Богово. Не со своей кровью мы подходим к алтарю. Мы берем плод лозы, взращенной Творцом. Чаша вина — вот то, что от нас в Литургии (плюс наши сердца, которые мы просим освятить). И мы просим, чтобы этот, первый дар Творца, дар лозы стал вторым Даром — стал Кровью Христа, стал пропитан Жизнью Христа. От Твоих людей, от Твоей земли мы приносим Твою же Жизнь Тебе, Господи, потому что Ты ее дал нам для всех и для избавления от всякого зла. И мы просим, чтобы Твоя Жизнь, Твоя Кровь, Твой Дух жили и действовали в нас.

Что, собственно, происходит на Литургии? Человек просто присутствует при совершении Христовой Жертвы? Он просто уведомляется о ее принесении, или эта Жертва (голгофская, равно как и литургическая) непосредственно касается его самого и внутренне меняет его? Вершинная молитва Литургии (эпиклесис) просит: «Господи, ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия». Как видим, эпиклесис не есть лишь молитвенное призвание, совершаемое только ради та0инственного преложения хлеба и вина. Эпиклесис есть также моление о том, чтобы все истинно приобщились к тайне Тела Христова. Человек, люди, собравшиеся в Церковь, — это первенствующий, важнейший предмет литургического освящения. Мы составляем «материю Таинства». Мы вошли в храм просто людьми. А должны стать Церковью — Телом Христовым. И мы просим о том, чтобы через хлеб и вино, пресуществленные в Тело и Кровь Христа, Господь соделал нас Телом Христовым.

Церковь есть распространение Тела Христова в мире. Не проповеди о Христе, но именно Тела Христова (ибо Дух Христов может жить только в Теле Христовом). Проповедь — это хорошо. Но однажды это человеческое усилие должно уступить место действию Божию. «Литургия оглашенных», «литургия слова», служение проповеди однажды должны умолкнуть — после того, как они подвели человека к кульминации таинства Спасения — к та0инственной литургии верных, к той Чаше, которую наполняет Сам Христос, а отнюдь не дьякон и не служитель. Проповедь — не центральное, а служебное место в литургии и в жизни Церкви. Проповедь готовит нас к тому чуду, которое сотворит над нами не проповедник и не священник, а Сам Господь.

О трех реалиях Писание говорит как о «теле Христовом»: о теле, рожденном Марией и вознесенном «одесную Отца» после страданий; о евхаристическом хлебе; о собрании верных. Насколько я могу представить, это не рядоположное соименование, но динамическое движение: через вкушение евхаристического хлеба люди становятся Церковью с тем, чтобы соучаствовать в победе Христа над смертью. Мы входим в храм как уличная толпа, чтобы получить из Чаши нашу новую жизнь. Значит, той материей, над которой совершается чудо евхаристического преложения, являемся в последнем счете мы сами. Величайшее чудо не в том, что хлеб и вино в чаше стали Телом и кровью, а в том, что мы становимся Христовыми. Чрез святые дары освящению подлежим мы сами: «святая — святым». Человеческие сердца Христос желает присоединить к Себе, а не хлеб и вино. «Я предстоятель таинственной трапезы, — говорит св. Григорий Богослов, — я очищаю людей, которых приношу Тебе в дар посредством бескровных и совершенных учений»[382]. «Священник совершает моление не о том, чтобы огонь ниспал свыше и попалил предложение, но чтобы Благодать, нисшедши на Жертву, воспламенила чрез нее души всех»[383], — говорит о Литургии св. Иоанн Златоуст. Итак, в результате Таинства должны измениться люди. Люди должны стать жертвой, посвящаемой Богу. «Соделай нас живыми людьми, даруй нам Духа Святого», — восклицается в литургической анафоре Серапиона Тмуитского (сер. IV века)[384].

Необычность этого изменения состоит в том, что не люди усваивают плоды Таинства, но Таинство усваивает себе людей. При обычной трапезе плоды, вкушаемые людьми, превращаются в человеческое тело. На евхаристической трапезе человек сам должен стать тем, что он ест. Вкушая Тело Христово, человек свое тело должен преобразить в Тело Христа. Так, по опыту преп. Максима Исповедника, центральным моментом Литургии является «пресуществление причастников во Христа». «Кто причащается таинству достойным образом, тех оно преобразует сообразно самому себе»[385]. Христос преобразует верных в Себя.

О том же говорит бл. Августин, как бы от лица Христа поясняя смысл Литургии: «Я есмь пища твоя, но вместо того, чтобы Мне преложиться в тебя, ты сам преобразуешься в Меня… Будьте же тем, что вы видите и примите то, что вы есть»[386]. На закате Византии думали так же: «Церковь указуется Тайнами… Для Церкви они — истинная пища и питие; и причащаясь их, она не превращает их в человеческое тело, как какую–нибудь другую пищу, но сама превращается в них. Так железо, сообщившись с огнем, само становится огнем, а не огонь делает железом» (Николай Кавасила)[387]. Через освященный Хлеб люди становятся Христовыми и тем самым получают возможность составлять Церковь. «Совершеннейшие по степени преуспеяния составляют как бы одно лицо и тело Церкви. Лучшие <…> делаются Церковью», — говорил св. Мефодий Олимпский[388].

Вот что почти ушло из сегодняшнего обиходного переживания Литургии — то, что это и есть точка созидания Церкви. Литургия — не то событие, в котором я получаю частное освящение и отпущение моих личных грехов. Литургия — это событие, которое и делает меня христианином, которое присозидает меня к Церкви. Это то событие, в котором Церковь, собственно, и поддерживает свое существование.

Вот несколько раннехристианских свидетельств, напоминающих об этом:

«Как этот преломляемый хлеб, быв рассеян по холмам и будучи собран, сделался единым, так да соберется Церковь твоя от концов земли в Царствие Твое» (Дидахе)[389]. «Затем священник просит о том, чтобы благодать Духа Святого снизошла на всех здесь собравшихся, дабы соединенные в одно тело символом возрождения, были бы заключены теперь в одно тело причастием Телу Господа нашего, дабы собрались они в единство, связанные взаимными узами, единодушием, миром, ревностным служением» (Феодор Мопсуестийский)[390].

В Литургии мы присоединяемся к Церкви. О грешниках и о некрещеных (оглашенных) Церковь молится одними и теми же словами: «примири и соедини их святой Твоей Церкви». В грехах мы отпадаем от Церкви. Причащение дарует нам «отпущение грехов» как возвращение к церковному бытию.

В христианстве нет совершенно индивидуального, частного пути спасения. Даже отшельник, очищающий свою душу в уединенном подвиге, получает освящение не потому, что он соответствует условиям получения благодати, а просто потому, что и в пустыне он пребывал как член Церкви. Мы спасаемся жизнью Христовой — а это значит, что обретение спасения есть вхождение в жизнь Христа, а не просто некое самодельное изменение в нашем внутреннем убранстве. Встретить Христа — значит прикоснуться к тому, что объемлет меня, что превосходит меня. От этого объемлющего мне может быть дан новый ток жизни. Но этот ток совсем не ради меня одного существует, и он не намеревается прекратить свое струение, как только достигнет моего сердца. Христос умер не для меня. Он умер — и для меня. Значит, христианская сотериология может осмысляться только в категориях со–участия. Я со–участвую в том, что живет не только во мне. Я со–участвую в даре, который послан не только по моему адресу. Если же собрать все адреса, по которым посылается дар Христов, то и смысл Христова деяния станет понятнее. Совокупность адресатов — это и есть Церковь.

Новый Завет заключен не с отдельным человеком (не с Петром и не с Иоанном), не с кружком апостолов, а со всем человечеством. С народом. Быть христианином значит попросту быть членом народа Божия. Быть христианином значит осуществлять в себе тот дар, который есть в Церкви[391]. Если мне тягостно оттого, что кто–то кроме меня молится Христу, если меня коробит оттого, что к моей любимой иконе прикладываются старухи и «бомжи» — значит, посылка от Христа ко мне так и лежит еще невостребованной. Нам надо научиться радоваться не только Христу — но и христианам (не «святца0м», а именно простым, живым христианам, толкающимся и в храмах, и в автобусах).

При протестантском взгляде «христианство есть нечто только личное. Никакой связи между людьми, кроме той, которая существует в любой социал–демократической организации — нет. Если баптист Сидор получит от Духа Христа, то через это с баптистом Иваном ничего не произойдет, он ничего при этом не получит. Ибо если я намочу один камень, лежащий в куче, то остальные от этого не намокнут. В Церкви совсем другое: благодать, которую воспринял член Церкви Сидор, оживляет не только Сидора, но и всех членов Церкви. Совершенно так, как в яблоне или в нашем теле. Заразилась одна «клеточка», болеют все. Полили вы корни, а ветки получили воду», — излагает различие протестантского и православного понимания Церкви М. А. Новоселов[392].

Главное же таинство христиан называется Литургией. Совместным служением. Общим делом. В античной Греции литургия — это устроение общественных угощений; то, что необходимо обществу, и то, что делалось исполнителем бескорыстно, не давая ему средств к жизни. «Литургом», соответственно, назывался общественный деятель, который свое время, силы, а зачастую и средства тратил на пользу сограждан.

В век, когда самой модной философией был экзистенциализм, сложнее всего говорить о Литургии. Человек ищет одиночества и неповторимости, а ему опять говорят о сообществе. Но ведь смотреть можно не только в бездну пустоты. Бездна человеческой души может быть призвана Бездной Божества. Не только «тошноту» (la nause0e Сартра) можно испытывать на границе человеческого бытия. Человеческая смертность может быть поводом не только к отчаянию и к бегству, но и к любви (вспомним пронзительные цветаевские строчки: «Послушайте: еще меня любите за то, что я умру!»).

Христиане древности остро переживали человеческую смертность. Они открыли целостность человека: «Человеком в самом истинном смысле называется не душа без тела и не тело без души, но то, что составилось в один прекрасный образ из соединения души и тела», — писал на исходе III века св. Мефодий Олимпский, отрицая спиритуалистическую идею, согласно которой лишь душа человека достойна бессмертия[393]. А, значит, и душу и тело надо было пропитать Вечностью — «доколе есть время» (Гал. 6, 10). Тело вместе с душой получит награду или наказание, и радость о спасении должна быть явлена не только незримой душе, но и телу.

Христианство проще и естественнее, чем иногда кажется. Что обновляет тело? — Пища. Что объединяет многие тела в их обновлении? — Совместная трапеза. Христос мог бы избрать любой способ для Своего главного таинства — для таинства Своего вселения в посвящаемых. Он избрал посвящение не через секретное слово, не через коаны[394], не через йогические упражнения для чакр. Он избрал посвящение через трапезу.

И боги Олимпа пируют вместе. Не потому, что они нуждаются в пище, а потому, что они нуждаются в общении, в литургичности. Так и Завет любви был дан в таинстве, которое невозможно совершать в одиночестве — он был дан в общей чаше, идущей по кругу на трапезе друзей.

Первое, что узнает (и что должен принять) человек, желающий Причастия — что Причастие происходит на Литургии. На Литургии не как разновидности Богослужения, а на Литургии как собрании. Причастие — действие, которое все христиане рассматривают как свое единое, «общее дело».

Но раз адресатом и материей Таинства являются люди, то становится понятным одно святоотеческое мнение, которое кажется совершенно противоположным тому, как воспринимают Литургию наши современники. В перспективе обычного человеческого восприятия хода Литургии при начале священнослужения мы имеем хлеб и вино, которые к его исходу должны преложиться в Тело и Кровь Христа. Однако, sub specie aeternitatis (лат. «с точки зрения вечности». — Ред.) все выглядит противоположно: Тело Христа, даруемое людям, существует прежде начала Литургии, и оно должно приобрести такую форму, чтобы людям было доступно его вкушение.

«Древний патерик» рассказывает о монахе, который не мог причащаться, ибо каждый раз в минуту причастия он видел на Литургии закалаемого отрока. «Когда подходили братия принимать, давалось им тело, и когда взывали они, говоря аминь, становилось оно хлебом в руках их… Если бы мог человек вкушать тело, тело и обреталось бы, но поелику никто не может вкушать мясо, посему учредил Господь хлебы для причастия. Итак, с верою ли примешь то, что держишь в руке твоей? И я сказал: верую, Господи. И когда я сказал сие, тело, которое я держал в руке моей, стало хлебом, и, возблагодарив Господа, я принял святую просфору»[395].

Или противоположный случай: Некий старец–подвижник считал, что Дары суть лишь образ Тела Христа, но не само Тело. По молитвам братии ему была открыта истина: он увидел в чаше младенца и когда после этого с верой исповедал «Верую, Господи, что хлеб — Твое тело», — и «тотчас плоть, которая была в его руке, сделалась хлебом, согласно славе таинства, и он вложил его в рот и принял, благодаря Бога. Сказали ему старцы: «Бог знает природу людей, что не могут они есть плоть сырую, поэтому Он делает Свое Тело хлебом, а Свою кровь — вином для тех, кто принимает его с верой»[396]. В Древнем Патерике заключительная фраза звучит так: «И сказали старцы: Бог знает человеческую природу, что не может она есть сырую плоть, и потому прелагает Тело Свое в хлеб, и кровь Свою в вино для приемлющих сие с верою»[397].

Отсюда будет понятнее выражение св. Ипполита Римского о хлебе и вине как «вместообразном» (антитипосе) Христа[398].

Это понимание Евхаристии находится в русле общей традиции православной мистики, согласно которой Бог «находится в Своей славе <…> но щадя нас, чтобы мы не погибли, Он положил тьму, покрывающую не Его, но нас» (преп. Симеон Новый Богослов)[399]. «Или ты не знаешь, что души человеческие никогда не могли бы перенести огня этой жертвы, но все совершенно погибли бы, если бы не было великой помощи Божественной благодати?», — говорит Златоуст уже прямо о Литургии[400]. Оказывается, благодать прячет чудеса! Так тайна Бога была спрятана в смиренной плоти Сына Марии. «Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти» (1 Тим. 3, 16). «Тайна сия для язычников, которая есть Христос в вас, упование славы, Которого мы проповедуем, вразумляя всякого человека» (см. Кол. 1, 27–28). Это и есть тайна Причастия: «Христос в нас». А в Рим. 15, 16 говорится о совершении «священнодействия благовествования Божия». Проповедь есть таинственное священнодействие. И в христианстве тайна распахивается миру в Евангельской проповеди. Эзотерично и мистично в христианстве не то, что спрятано, а то, что открыто: Слово стало плотью[401]. Причастие таинственно не потому, что оно секретно, а потому что непостижимо. Именно потому, что в Причастии Бог дарит Себя нам, Причастие есть таинство. Не мы совершаем это действие, и потому мы не в силах его постичь.

Христос в Писании именуется камнем и скалою. Скала — камень, не обработанный рукой человека. Это естественная опора. Эта же нерукотворенность, предуказанная установлениями ветхозаветного закона и событиями священной истории, есть и в Таинстве Причастия. Например, при сооружении ветхозаветного жертвенника не использовались орудия: «посвящаемое Богу должно быть естественно»[402], то есть в конечном счете — непосредственно богосозданно. Вершинные слова православной Литургии — «Твоя от Твоих Тебе приносяще» — взяты из молитвы Давида над материалами, собранными для постройки храма: «Твоя бо суть вся и от Твоих дахом Тебе». Ведь Литургия есть созидание Храма Тела Христова.

Все иначе в протестантизме: «Мы не признаем таинства превращения хлеба в Тело Христа и виноградного вина в Кровь Спасителя, и того, что верующие якобы вкушают не хлеб и вино, но истинное Тело и Кровь Христа» — такими словами баптистский учебник догматики проводит самую главную границу, отделившую мир протестантов от традиционной Церкви[403].

В протестантизме Евхаристия не есть приятие дара от Спасителя, а есть очередная присяга на верность евангельскому учению, есть нечто, что декларирует человек перед лицом Бога. Причастие оказывается не Божиим действием, а чисто человеческим, это «внутреннее общение с Его личностью, Которая пользуется этим внешним актом как выражением внутренней духовной веры» (выражения типа «Бог пользуется человеком» оставляем на совести авторов). Итак, вектор протестантской Евхаристии — от человеческого сердца (от «внутренней духовной веры») наружу, во «внешние акты», в символы, знаки и обряды. Это чисто человеческая деятельность. В Православии Причастие, напротив, исходя от Бога, через преображенные хлеб и вино входит в человека, преподается ему, обогащает его.

Опыт столетий и опыт тысяч христиан был отвергнут во имя собственного негативного опыта. На весь мир баптисты возвестили о собственном ощущении пустоты, которое они испытывают от прикосновения к своей литургической чаше: «Не заблуждайтесь и не думайте, что жизнь вечную можно приобрести через вкушение хлеба и вина в Вечере Господней! Слова ‘Ядущий’, ‘есть’, ‘пища’ в Евангелии от Иоанна просто изображают веру, принимающую Господа Иисуса Христа как личного Спасителя. Уверовавшему в Господа Иисуса Христа как в своего личного Спасителя надлежит постоянно участвовать в Вечере Господней (1 Кор. 11, 23–34), в общении с другими верующими, но не для получения спасения, а в силу того, что спасение уже получено, а также и вообще во исполнение заповеди Господней»[404]. Тем самым баптизм объявил: Зачем нужно наполнять чашу вином и хлебом, и зачем вообще нужно пить из нее — мы не знаем. Не понимаем мы и того, зачем Христос установил столь странное таинство своей Крови. Но раз уж нам повелено, то мы будем изображать этот обряд. Обряд, смысл которого неясен и забыт, мы будем слепо повторять из верности традиции»… Хлебопреломление совершается протестантами без веры в его действительность. Но — «все, что не по вере, грех» (Рим. 14, 23). И оказывается протестантское хлебопреломление причащением во осуждение (1 Кор. 11, 29).

Протестанты похожи на человека, который видит в пустыне умирающего от жажды путника и, радушно подойдя к нему, начинает рассказывать умирающему о пользе воды. Три часа он говорит о том, какие замечательные свойства у воды, о том, что без воды не может быть жизни, о том, что надо бороться за чистоту источников и водоемов… А затем уходит, так и не дав жаждущему ни капли воды. «Разве ты еще хочешь пить? Разве недостаточно тебе «хороших вестей о воде»? Хочешь саму воду? Но у нас ее как раз и нет. Мы пьем «символ воды», мы даем людям «воспоминание о воде». Это только невежественные православные и католики считают, что жидкость в их литургических сосудах действительно есть Вода Жизни, Кровь Христа. А мы считаем, что вода — это слова Христа. Эти слова мы тебе и пересказали. Почему же ты еще хочешь пить?! Ты же слышал: «Единственное, что может спасти человека — Евангелие, радостная весть о спасении через Иисуса Христа и искупление на Голгофе. Задача Церкви — проповедь Евангелия, слышание которого открывает людям путь ко спасению»[405]. Понял? Задача Церкви — проповедь Евангелия, а совсем не Причастие Телу и Крови Христа. Ты понял, что «слышание открывает людям путь ко спасению», а совсем не соединение с Богочеловеком? Ну что, тебе расхотелось пить? И если тут рядом будет проходить православный священник с Чашей — смотри, ни в коем случае не пей из нее!».

Получается, что человек утоляет жажду информацией о воде, а не самой водой. Человек питается символом Хлеба, а не самим Хлебом. Спасает «весть о спасении», «информационный выпуск Хороших Новостей из Иерусалимского отделения Би–Би–Си», а не реальная благодать Христова.

Ни религиозно, ни исторически, ни полемически, ни текстуально протестанты здесь неправы.

Религиозно они неправы потому, что лишь воспоминаниями о когда–то бывшей трапезе сыт не будешь. Адвентистскому катехизису, настаивающему, будто «Вечеря Господня напоминает…»[406], — я отвечаю: да, только этого мало! Голод моей души не утолить воспоминанием о том, как Христос когда–то накормил апостолов. Я хочу, я жажду быть участником той же Трапезы, на которую Спаситель позвал апостолов. Если у меня, человека ХХ века, нет возможности войти в сионскую горницу — значит, спасение и обретение Христа слишком фатально зависят от исторических и географических обстоятельств. Значит, полнота приобщения ко Христу не одна и та же для разных времен и поколений. Как же тогда быть с настойчивыми утверждениями ап. Павла о том, что Жертва Христа принесена единожды и за всех людей, за все времена?

Кроме того, мое здоровье не вернется ко мне от рассказа о том, что когда–то кого–то исцелил палестинский чудотворец. Инженер, по вине которого произошла чернобыльская авария, оказался под судом. Предположим, что через некоторое время ввиду тяжелого состояния здоровья ему объявляют амнистию. Сильно ли облегчит эта бумага его положение? Ведь он сам носит в себе тягчайшую кару за свой грех. Он сам пропитан радиацией. Он сам умирает. И никакой суд, никакая апелляционная инстанция не могут защитить его от нарастающей боли, от поглощающей слабости.

Мало объявить человеку, что Бог более не сердится на него. Надо дать ему реальную защиту от смерти, надо дать ему реальную возможность дышать Богом. Не Бог удерживает Себя вдали от людей. Люди удалены от Него как собственными грехами, так и блокирующими духовными посредниками, «духами злобы поднебесной». Надо дать лекарство. Лекарство нужно от смерти. Лекарством от смерти может быть только Бессмертие. Бессмертие имеет только Бог. Значит, Бог, бывший вдали, должен обрести жизнь внутри человека. «Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий <…> хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру <…> Я есмь хлеб жизни <…> Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет <…> хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира <…> если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6, 27, 33, 35, 49–51, 53).

Причастие Крови и Тела Христовых — вот лекарство от тления, разлившегося по всей нашей вселенной, то лекарство бессмертия, которое принес Спаситель. Христос позвал нас на «вечерю бессмертия» (св. Климент Александрийский. Строматы 7, 3). Сам Христос установил именно такой способ сообщения со своими учениками: не просто через проповедь, через молитвы или гимны, не просто через обряды — через Таинство Причастия Телу и Крови Христа. По верному слову св. Филарета Московского, «Господь установил Таинство и дал Свое Тело и Кровь не для того только, чтобы мы знали, что это Тело и Кровь, но чтобы приобщались»[407]. Люди, которые говорят, что достаточно читать о Тайной Вечере и вспоминать о ней, люди, по уверению которых само Лекарство Бессмертия для нас сегодня недоступно, не поняли замысел Спасителя. Эти люди — протестанты: «Вечеря Господня дана Христом для воспоминания его страданий, смерти и цены выкупа»[408]. Для протестантов «Вечеря Господня — служение, которое Иисус установил в память Своей смерти и в ознаменование Его грядущего царства»[409]. Не к Вечности приобщает Причастие, не к Богу, но всего лишь к чисто человеческим воспоминаниям о прошлом и о будущем. Причастие не вырывает из–под власти времени, но заставляет лишь еще быстрее и безысходнее вращаться в его колесе…

Исторически они неправы потому, что христиане древности, христиане первых веков понимали Евхаристию как реальное Чудо, а не как педагогический символ[410].

Полемически они неправы потому, что ведут свой диспут не с православием, а со своим представлением о нем. Не о православии пишет баптистский автор, объясняя, что «учение о пресуществлении, связанное с идеей приношения бескровной жертвы за грехи тех, кто участвует в причащении, полностью отрицает единократное искупление грехов единократной жертвой Иисуса Христа»[411]. Тайная Вечеря совершилась единожды, и жертву Христа нельзя и не имеет смысла повторять: «Христос вошел не для того, чтобы многократно приносить Себя, иначе надлежало бы Ему многократно страдать от начала мира; Он же однажды, к концу веков, явился для уничтожения греха жертвою Своею» (Евр. 9, 24–26). Эти слова делают библейски уязвимой позицию католического тридентского богословия, согласно которой священник получает полномочия, достаточные для повторения Тайной Вечери. Если бы и православие так понимало Евхаристию — то в нем действительно появился бы привкус магии. Так что согласиться с католическим представлением о том, что священник имеет полномочия повторять Тайную Вечерю, нельзя. Но и согласие с протестантизмом не представляется радостной перспективой. Ибо при согласии с протестантами — не замуровывается ли вход в сионскую горницу? Не становится ли она слишком эзотерическим и замкнутым эпизодом, в котором однажды участвовали 12 избранников, но к которому более ни у кого нет возможности присоединиться?

Для православия, как и для протестантов, есть лишь одна Жертва — принесенная Христом. Чудо же Евхаристии состоит в том, что мы можем принять участие в той самой Вечере, на какой Христос подал свою Чашу «всем», а не только апостолам. Истончается толща времен и пространств, что отделяют нас от той Чаши, и из рук Христа мы приемлем ее же.

Православное переживание Евхаристии было сформулировано на Константинопольском Соборе 1157 г.: «Слышащим Спасителя о преданном Им священнодействии Божественных Таин, говорящего: «Сие творите в Мое воспоминание», но не понимающим правильно слово «воспоминание» и дерзающим говорить, что оно (то есть воспоминание) обновляет мечтательно и образно Жертву Его Тела и Крови, принесенную на Честном Кресте Спасителем нашим в общее избавление и очищение, и что оно обновляет и ежедневную Жертву, приносимую священнодействующими Божественные Тайны, как предал Спаситель наш и Владыка всех, и поэтому вводящим, что это иная жертва, чем совершенная изначала Спасителем и возносимая к той мечтательно и образно, как уничижающим неизменность жертвы и таинство страшного и Божественного священнодействия, которым мы принимаем обручение будущей жизни, как это изъясняет Божественный отец наш Иоанн Златоуст во многих толкованиях великого Павла, анафема трижды»[412].

Итак, Литургия — не «иная» жертва, чем та, что была принесена на Тайной Вечере. Слова «символ» или «воспоминание» хоть и употребляются применительно к Евхаристии, но православной традицией они понимаются более онтологично, чем во внецерковном лексиконе.

«Символ» есть встреча с тем, к чему стремится ум. Литургия идет от аллегорий в своей первой части к онтологическому символу и к реальности во второй (от «литургии оглашенных» — к «литургии верных»)[413]. В своей первой части Литургия изображает историю спасения; во второй Литургия это спасение осуществляет. Мы приносим Богу, к алтарю, символ Завета — вино и хлеб. А взамен получаем Реальность. Как справедливо заметил католический исследователь православной традиции Г. Урс фон Бальтазар, «Таинства полностью подчинены динамике перехода от знака к истине»[414].

И «воспоминание» о моменте проявления Истины для мышления, более традиционного, чем современное, означает не просто мысль издалека, но возвращение «во время оно». Описывая переживание ритуала в традиционно–религиозных обществах, Мирча Элиаде констатирует, что в восприятии участников любой ритуал парадоксально прерывает течение мирского времени; любая жертва совершена некогда и единожды — в нормативно–изначальном времени, именуемом in illo tempore («во время оно»). Повторяющие ту, первую жертву, ритуалы воспроизводят не столько ее, сколько время оно, отождествляются с ним. «Любое жертвоприношение повторяет первоначальное жертвоприношение и совпадает с ним по времени»[415].

Христос не стал отстранять этот архетип, наличествовавший в сознании Его учеников, и, значит, Он считал вполне уместным его применение к осмыслению Своей Жертвы. Словесное выражение именно такого переживания христианской мистерии восточно–христианская мысль и дала на Соборе 1157 г. (пояснив его позднее словами св. Филарета Московского: «Мне кажется, Отец Ректор, в словах: сие есть Тело Мое, за вы ломимое, сказанных на все времена, дондеже приидет Господь, заключается мысль о всегдашнем продолжении и возобновлении одной и той же жертвы, так как и Тело Христово есть только одно»[416]).

Это значит, что восточно–христианская литургика точно сохранила изначальный религиозный архетип. Католическое литургическое богословие восприняло сакральное время как время мирское, которое может повторяться «властью священника» вновь и вновь. На самом деле это гораздо большая профанация тайны Церкви, чем преувеличение властных прерогатив ватиканского «Христова наместника». В сфере литургики человек всегда всего лишь получатель. Истинная жертва приносится только Богом. И смысл жертвы не в нашем умилостивлении Бога, а в дарении Богом миру своей силы, через которую происходит замирение хаоса.

Не нашим действием, но действием Божиим меняются онтологические условия нашего существования, и мы можем войти в тот онтологический момент, когда люди впервые причастились Вечности — к апостолам в сионскую горницу на Тайную Вечерю. Мы участвуем в той самой трапезе, а не в воспоминании о ней и не в повторении ее.

Мы входим в дом, о котором предсказано в Ветхом Завете: «Премудрость созда себе дом и утверди столпов седмь: закла своя жертвенная, и раствори в чаши своей вино, и уготова свою трапезу. Посла своя рабы, созывающи с высоким проповеданием на чашу, глаголющи <…> приидите, ядите Мой хлеб и пийте вино, еже растворих вам» (Притч. 9, 1–5).

Именно в вопросе о Евхаристии можно утверждать, что протестанты оказались в противоречии со Словом Божиим. Есть ряд евхаристических мест Писания, которые не учитываются протестантской догматикой. Лишь одно они видят в новозаветной симфонии: «творите это в Мое воспоминание». Воспоминание — и всё. И ничего больше. Но такое «символически–припоминательное», театрализованное толкование Причастия делает необъяснимыми другие библейские тексты.

Например, тот, в котором апостол Павел пишет: «Я не хочу, чтобы вы были в общении с бесами. Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской» (1 Кор. 10, 20–21). Хочет ли Апостол предостеречь от «воспоминаний» о былом языческом прошлом? Или он предупреждает о том, что участие в бесовском обряде дает реальное «общение с бесами», а не только воспоминание о мире духов? Но если даже в языческих мистериях апостол видит реальную силу, то тем более реальной силой, нерастворимой в философиях, аллегориях и воспоминаниях, для него является таинство Христово. Если реальна «чаша бесовская» — то тем более и участие в Вечере Господней дает «общение» с Господом, а не просто напоминает об одном из эпизодов Евангелия. Ап. Павел тем и отличается от современных ему язычников, что серьезнее их самих относится к их таинствам. В том, что для образованных язычников стало не более чем аллегорией, Апостол видит реальность, темную мистику.

Еще апостол Павел предупреждает: «пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем» (1 Кор. 8, 8). Соотнесите эти слова с его же словами о Причащении: «Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?» (1 Кор. 10, 16). И выходит, что для ап. Павла обычный хлеб резко отличается от хлеба Евхаристии. Это различение двух хлебов восходит непосредственно к словам Христа: «Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий <…> хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру <…> Я есмь хлеб жизни <…> Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем <…> ядущий Меня жить будет Мною <…> ядущий хлеб сей жить будет вовек <…> Это ли соблазняет вас?» (Ин. 6, 27, 33, 35, 55–58, 61).

Если для Апостола любая ритуальная еда незначима, а Хлеб Евхаристии все же жизненно и религиозно значим — значит, в его глазах Евхаристия отнюдь не была «просто едой», «просто обрядом», «просто символом». Ведь именно о знаках и символах, именно о внешней обрядовой стороне апостол Павел писал много. И всегда одно: не придавайте им слишком много значения. А к Евхаристии он относится совершенно иначе. Значит — не символ; значит — не обряд, — Таинство. Апостол не говорит, что эта Чаша есть «воспоминание»; он употребляет гораздо более весомое слово «приобщение».

Евхаристия в восприятии Павла настолько реальна, что недолжное отношение к ней оказывается причиной смерти христиан: «Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, то ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1 Кор. 11, 28–30)[417].

Когда Христос сказал «ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне» (Ин. 6, 56) — многие соблазнились и отошли. Но Христос не бросился увещевать отошедших — дескать, понимайте символически, а не буквально — но обратился с жестким вопросом к оставшимся ученикам: «Не хотите ли и вы отойти?». Зачем же отошли протестанты, ища «переносного смысла»?[418]. «Есть плоть Христа и пить Его кровь на символическом языке значит усваивать Слово Божие», — пишут протестанты. И в самом деле, выражение «есть плоть» в переносном смысле употребляется в Писании. Но в таком случае оно везде означает причинение великой обиды, злословие и утеснение; см. Пс. 26, 2; Иов. 19, 22; Мих. 3, 3; Гал. 5, 15. Другого значения в Писании это выражение не имеет. Следовательно, если слова обетования Христова о таинстве Евхаристии принимать в переносном смысле, то они будут означать следующее: ядущий Мою плоть, то есть тот, кто клевещет на Меня, имеет жизнь вечную[419].

Слово, употребленное Спасителем, по отношению к потреблению Своей плоти, предельно жестко, материалистично: «Ядущий… имеет жизнь вечную» (Ин. 6,54) Ядущий - ??????. Глагол ????? имеет значение грызть, есть, вкушать в сыром виде. Полагаю, если бы Христос хотел сказать нечто символическое (протестантское), Он нашел бы слово менее конкретное и обыденное. Единственный случай употребления этого слова в греческом тексте Писания – это Михей 7,4. Обличая корыстных чиновников, Господь говорит о них – «яко моль поядаяй?????????». Смогут ли протестантские филологи доказать, что за время, прошедшее от перевода Семидесяти толковников до времен евангелистов этот глагол столь разительно изменил свое значение?

Сама Евхаристия совершается в ту ночь, когда Христос уже ни о чем не говорил с апостолами в притчах, но говорил явно. И здесь допускать наличие аллегории неуместно (Ин. 16, 29). Именно перед кончиной речь предельно ясна и открыта, без двусмысленностей. Увидеть в словах Христа о Его крови и плоти аллегорическое указание на спасительность Его учения невозможно хотя бы потому, что уже после начала Своей публичной проповеди Христос о Хлебе Жизни говорит в будущем времени — «Хлеб, который Я дам». Если бы речь шла о проповеди, об учении Христовом, то уместнее было бы настоящее время.

И вновь вспомним параллелизм между двумя Пасхами: Христос повторяет слова Моисея: Сия есть кровь завета, который завещал вам Бог (Исх. 24, 8). Но Моисей при этом использовал действительную кровь агнца. Христос говорит те же самые слова. Ветхозаветный агнец заменен Христом. А кровь агнца — просто вином?

Кроме того, если причастие есть лишь символ, то разрушается сам смысл Тайной Вечери. Дело в том, что в своей полемике с православным почитанием икон протестанты говорят: зачем вам нужен символ, если можно прямо обратиться к Богу Живому?! О богословии иконы была речь выше. Но неужели протестанты не чувствуют, как их иконоборческий запал разрушает их же понимание Хлебопреломления?! Ведь если там, в сионской горнице, Чаша была лишь символом, и вино, находившееся в ней, никак не было причастно Крови Христовой — то зачем Христос, в то время непосредственно стоявший перед учениками, предлагает им еще и символ Своего присутствия?! Если Чаша — лишь символ, то я привожу протестантский же аргумент: в непосредственном и живом Присутствии Христа символ богообщения излишен. Поэтому и не могу я найти оправданий для аллегорического умягчения резких и ясных слов Спасителя: «Сие есть Тело Мое… Сия есть Кровь Моя…».

Итак, вопрос о Причастии в своей предельной точке ставится не так: «Что в чаше у православных или у протестантов?», а так: «Чему причастил Христос Своих апостолов?». Пусть Тайная Вечеря неповторима, пусть о ней мы можем лишь вспоминать. Но апостолам–то Христос что преподал: воспоминание, памятный символический подарок на прощание, или Он дал им то, что и сказал: «Это есть Тело Мое»?[420]. Пусть на всех последующих трапезах — не более чем «воспоминание». Но сейчас–то, в той Чаше, которая руках у Самого Христа, что? А если там была реальность, то оспаривать присутствие этой реальности в последующих литургиях уже опаснее…

Два утверждения сделал Христос при преломлении Хлеба — и протестанты из них запомнили только одно. Но прислушайтесь к ним без предубеждений: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое… Сие творите в Мое воспоминание». Не ясно ли, что здесь описываются два разных действия, совершаемые двумя совершенно разными субъектами? «Приимите, ядите» — это то, что Бог дает нам. «Вспоминайте» — то действие, которого Он ожидает от людей. Люди могут только вспоминать, но Само Тело может предложить только Сам Христос. Ни Апостол, ни епископ, ни священник не в силах преподать себе или иным людям Тело Христово. Человеческим усилием можно только вспомнить об этой Жертве и поблагодарить. Лишь Христос может дать Себя. И Он делает это. Смысл этого двойного утверждения: «Вы — вспоминайте, а в ответ на ваше благодарное воспоминание Я даю вам Себя». Литургия есть общее служение, это со–служение Бога и человека. В Литургии две части. Первая есть человеческая проскомидия в самом широком смысле — как приношение наших даров, нашей благодарной памяти (анамнезис) и нашего покаяния Творцу. Вторая составляющая — это Божий дар, ниспослание нам дара соучастия в Вечери Тела Христова. Верно ощутив пределы человеческих полномочий (лишь воспоминание), протестанты неправомочно перенесли это ограничение и на Творца — мол, и Он может только напоминать людям о той, скрытой веками Вечере. Вопрос о том, действительно ли совершается причастие Телу Христа, в конце концов вопрос только об одном: кто совершает Литургию. Если это делает человек — то ответ может быть лишь отрицательным. Но если таинство совершает Христос — то нужно как минимум быть осторожным и не спешить с отрицательным ответом.

Беседу о евхаристическом Хлебе Жизни Христос начал со странной фразы: «Старайтесь не о пище тленной, а о пище, пребывающей в жизнь вечную» (Ин. 6, 27). В греческом тексте буквально стоит ??????????— «трудитесь». В церковно–славянском переводе: «делайте не брашно гиблющее, но брашно пребывающее в живот вечный». И тут мы оказываемся перед неожиданной дилеммой. Если прав славянский перевод, то получается, что человек должен совершить немыслимую вещь: как–то «сработать Вечность». И как же может человек выработать нетленную пищу, если эта пища — сам Господь?

«Словарь новозаветной лексики» Бауэра позволяет выйти из этого тупика. Оказывается, когда глагол ?????? имеет своим предметом материальную пищу — он означает не «делать», а «потреблять», «усваивать», «переваривать» пищу[421].

Итак, Бог не требует неисполнимого. Бог не дразнит темными сентенциями. Прежде чем говорить о Себе как о Хлебе, Господь говорит о том, что Его надо уметь принимать. Так же, как Отец пребывает в Сыне — так и Христос желает пребывать в людях. «У Меня есть пища, которой вы не знаете <…> Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его» (Ин. 4, 32,34). Понятно, что апостолы до Тайной Вечери не знали, какую пищу принес Христос. Но протестанты–то живут уже после объяснения Христа, после событий в Сионской горнице…

Как же проходила «тайная Вечеря»? Там было поразительное сочетание обычного и сверхобычного. Ритуал иудейской пасхальной трапезы был совершен Христом вполне последовательно. Но — с небывалыми акцентами и добавлениями. Трапеза началась с благословения–бераках: «Благословен Ты, Боже наш, Царь вселенной, создавший плод лозы». По прочтении этой молитвы откладывался афикоман — часть, которую полагалось оставлять на случай прихода нищего или путника по заповеди: «И веселись пред Господом <…> ты <…> и пришелец, и сирота» (Втор. 16, 11). Именно этот афикоман преломил Христос как Свое Тело[422], очевидно, к традиционным словам молитвенного благословения «Благословен Ты, Господи, Боже наш, Царь Вселенной, дающий земле производить хлеб», добавив слова, установившие новое Таинство: «Приимите, ядите, сие есть тело Мое, за вас ломимое»… Евхаристия — хлеб странников и нищих, хлеб бездомных.

«Сие творите в Мое воспоминание». Именно — в Моё. Отныне — в Моё. Воспоминания великих благодеяний Творца, которые вы производите при каждой своей праздничной трапезе, теперь вы должны адресовать не только Незримому Творцу, но и Мне. Ягве, которого вы благодарили этими словами, стал плотью и теперь дает вам Свою плоть, а не только плоть сотворенной Им земли. Любая молитва теперь воспоминание не только Ягве, но и Христа…

В середине же трапезы следовала хаггада — речь о чудесном избавлении евреев от рабства как ответ отца сыну о причине празднования Пасхи. В нашей литургической анафоре это — воспоминания страданий Спасителя («крест, гвоздие, копие, смерть…»). Затем — благословение чаши и моление о милосердии Бога к Израилю, просьба помянуть Израиль (У нас моление: «В первых помяни, Господи…»).

Иуда выдает свое предательство, обмакивая хлеб в блюдо — это когда с опресноком едят приправу из горьких трав как воспоминание о хлебе изгнания и рабства. Горечь рабства оказывается созвучной горечи предательства.

В конце трапезы Христос «благословляет чашу», но евангелисты не передают нам — какими именно словами. Понятно, почему они этого не делают: просто потому, что слова, завершающие пасхальную субботнюю трапезу, знал любой ребенок Израиля: «Благословен Ты, Господи Боже наш, Царь вселенной, Ты, питающий весь мир Твоею благостью, Твоею благодатью, Твоим милосердием и благоутробием Твоим. Ты даруешь всякой плоти ее пищу, ибо Твое милосердие пребывает вовек. Твоею великою благостию нам никогда не было недостатка в пище; да не будет у нас никогда недостатка в ней, ради любви к великому Имени твоему, ибо Ты хранишь и поддерживаешь все живущее, творишь добро всем и посылаешь пищу всему, что Ты создал. Благословен Ты, Господи, дающий всем нам пищу! Благодарим Тебя, Господи, за то, что Ты дал отцам нашим в наследие землю обширную, добрую и вожделенную, и за то, что Ты вывел нас, Господи, Боже наш, из земли Египетской, из дома рабства, а равно и за завет Твой, который Ты запечатлел в нашей плоти…»[423].

Не здесь ли произнесено было: «Пийте от нее все. Эта чаша есть Кровь Моя Нового Завета, которая за вас и за многих изливается»? Кровь, изливавшаяся из плоти людей при заключении ими Ветхого Завета с Богом, здесь соотносится с Кровью Христа, изливаемой теперь. Завет с Моисеем — с Новым Заветом. Избавление от египетского рабства — с оставлением грехов. Моисей в пустыне кропил Израиль со словами: Сия есть кровь завета, который завещал вам Бог (Исх. 24, 8). Христос говорит те же самые слова в Свою пасхальную ночь и о Своей крови.

Итак, Спаситель, исполняя древний пасхальный обряд, установил обряд новый. Это стоит особо отметить, ибо слишком уж часто говорят, что «Христос не устанавливал никаких обрядов», что «истинное христианство должно быть лишь духовным», а не телесно–обрядовым. Человек, несколько начитанный в Библии, пожалуй, еще приведет и слова ап. Павла: «плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия» (1 Кор. 15, 50). Но ведь мало приводить библейские цитаты. Надо еще и понимать их. Например, в православии издревле (со второго века) установилось такое понимание этих слов: «Когда Павел говорит ‘плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия’, то он объявляет это не с тем, чтобы отвергнуть пакибытие плоти, но научить, что не Царство Божие, которое есть вечная жизнь, наследуется телом, но тело — жизнью. Ибо если бы Царствие Божие, которое есть жизнь, наследовалось телом, то оказалось бы, что жизнь поглощается тленным. Между тем жизнь наследует смертное, дабы смерть была победоносно поглощена жизнью и тленное явилось достоянием нетления, сделавшись рабом, подвластным бессмертию, так чтобы тело было достоянием нетления, а не нетление достоянием тела»[424]. Плоть и кровь, все телесное не может само войти в Вечность. Но Вечность может вобрать их в себя. Вопрос в субъекте этого действия. Невозможное человекам возможно Богу.

Но если уж человек решил защищать себя от православных «обрядов», то он будет делать это, не считаясь даже с Библией. И как последний аргумент он выдаст: вы верите в автоматическую силу обрядов, вы причащаете всех подряд, ваши прихожане и священники далеко не всегда так уж святы… В общем — с вами, грешниками, я молиться и причащаться из одной чаши не буду… Здесь уже аргументы не помогут. За таким настроением стоит такое глубокое нечувствие Евангелия, что только Господу возможно повернуть сердце этого не в меру духовного христианина.

Так есть ли магия в православии? Православие действительно считает, что Господь сохраняет людей Своей Благодатью или «энергией», реальной, онтологической силой. Мы считаем, что религия не сводится к песнопениям людей, что в религиозной жизни гораздо больше значат действия Бога.

Но если Литургия есть «общее дело», есть наше сослужение Богу, то в чем, собственно, состоит наше дело в Литургии? Мне кажется, здесь проходит самая важная грань между послелютеровским протестантизмом и православием[425]. По православному опыту мольба, призывание помощи Божией — не единственный способ встречи с вышними силами. Еще человеку дана способность совершать определенные действия, привлекающие благодать.

Действия Бога и человека должны встретиться. Литургия — «общее дело» — и есть место встречи. От человека требуется принести в жертву Богу то, что не принадлежит Ему — себя[426]. Бог отдал нам сотворенную Им нашу жизнь, сделав нас самодержцами самих себя. И этот дар надо вернуть Творцу — чтобы он не был украден смертью. Бог ищет не волов и козлов, а людей. Нет ничего, чем человек мог бы заменить себя — «Или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мк. 8, 37). Именно поэтому весь дохристианский культ бесплоден — в нем пытаются заместить то, что незамещаемо.

Свободно подарить свою свободу можно только любимому. Полюбить можно только того, чья реальность очевидна. Поскольку христианство есть религия любви, постольку вопрос о доказательствах бытия Бога неестественен для христианского богословия. Не бывает любви без любящего. А свою любовь Бог показал тем, что отдал Сына Своего Единородного… Есть жертва Христа — а значит, есть Бог.

Христианская религия есть обмен любовью: «Посему, если кто любит Бога, то и Бог сообщает ему любовь Свою» (преп. Макарий Египетский)[427]. «Таинство любви делает нас из людей богами… Любовь вместо веры в Его бытие дарует собою вкушение Его в настоящем» (преп. Максим Исповедник)[428].

Соответственно, православие не знает никакой автоматичности Причастия. Там, где нет любви — там нет Причастия Богу Любви. «Вот наперед говорю и объявляю и громким взываю голосом: никто из имеющих врага да не приступает к священной трапезе и не принимает тела Господня; никто приступающий да не имеет врага!.. При принесении жертвы Он не упомянул ни о каком другом деянии праведном, кроме примирения с братом, показав, что любовь больше всех добродетелей… Если эта жертва принесена для мира твоего с братом, а ты не заключаешь мира, то напрасно ты участвуешь в жертве» (Златоуст)[429].

В православии даже выработалась своего рода «литургическая этика»: с ближним надо обращаться как с причастником. Если он причастник — значит, в нем частица Христова. Ты не научился уважать человека — так уважь хотя бы Христа, который в нем. Не случайно Златоуст литургические приветствия «Христос посреди нас!» называет «страшными приветствиями»[430]. Если же это условие не исполнено — «Свет освещает тебя, сущего слепым, согревает тебя огонь, но не касается, жизнь осенила тебя, но не соединилась с тобою, живая вода прошла сквозь тебя, как через желоб твоей души, так как не нашла достойного себя приема» (преп. Симеон Новый Богослов)[431].

И, кстати, достойный ли прием встретит благодать в человеке, не зависит от того, сколь редко и «подготовленно» мы причащаемся. Как заметил архиеп. Василий, «мы не становимся достойными причастниками оттого, что причащаемся очень редко»[432]. В прежние же времена вопрос о том, сколь часто следует христианину прибегать к «вечере бессмертия», решался еще более однозначно: «Всякий, кто не приобщается св. Таин, тот ведет себя бесстыдно и дерзко»[433].

Так в чем же смысл Причастия?

Sacramenta faciunt Ecclesiam. Таинства созидают Церковь. Св. Ириней Лионский, поясняя слова ап. Павла «Мы члены тела Его, от плоти Его» (Еф. 5, 30), говорит: «И эта плоть питается от чаши Его, которая есть Кровь Его, и растет от хлеба, который есть Тело Его. Питаемые от Евхаристии тела наши, погребенные в земле и разложившиеся в ней, в свое время восстанут, так как Слово Божие тленному даром дает нетление» (Против ересей. 11, 3). Итак, сердца следует омывать кровью Христовой ради Пасхи: «Дай рабам Твоим, Сын Божий, в день воскресения услышать: ‘приидите и наследуйте царство’… Как залог жизни, сокрыты в членах их тело Твое и Кровь Твоя»[434].

В Причастии мы приобщаемся Пасхальной, Воскресшей плоти Христа. «Евхаристия есть плоть Спасителя нашего, которая пострадала за наши грехи, но которую Отец воскресил» (св. Игнатий Богоносец. Смирн. 7). Значит, Евхаристия — причастие не просто плоти Христа, но причастие воскресшей плоти, причастие тому Телу, что уже преодолело смерть.

Пасха — Иного бытия начало. Частицы нового космоса, того космоса, в котором уже нет отравы смерти, в котором побеждена энтропия и смертный распад, вторгаются в нас — чтобы ослабить давление плоти греха на нашу личностную свободу. Наша свободная, личная воля не может быть исцелена Христом прямо, потому что Он не может подменить Собой личный выбор каждого из нас. Но Он освобождает ее от страстного пленения благодаря тому, что дает нам причастие обновленной и исцеленной, преображенной человеческой природе. И поэтому через причастие мы вновь оказываемся в состоянии как бы Эдема: прошлое греха не давит на нашу личностную волю, и мы в состоянии свободы делаем свой выбор, не испытывая чрезмерного давления греховного собственного прошлого, привычки нашей природы, искривленной грехом. Путь во грех — это путь «остращения» (по словечку св. Феофана Затворника): личная воля, раз за разом склоняющаяся ко греху, постепенно портит мою душу, мою природу, и душа, научившаяся грешить, уже скованная греховными привычками, начинает затем стеснять свободу моей личностной воли. «Посеешь поступок — пожнешь характер; посеешь характер — пожнешь судьбу». От «могу не грешить» путь идет к «не могу не грешить».

А нужно обратное восхождение, от «не могу не грешить» — к «могу не грешить», и к высшему: «не могу грешить»[435].

Путь исцеления состоит в том, что Христос, вобрав в Свою Божественность нашу человеческую природу, не дал ей возможности грешить и тем самым исцелил ее в Себе. Человеческая природа оказалась пронизана всеми Божественными свойствами — «соделана Господом»[436]. Христос исцелил в Себе, в Своей Божественной Личности исцелил воспринятую Им человеческую природу и ее, уже исцеленную, подает нам в Причастии, чтобы чрез исцеление природы исцелить личность каждого из нас. «Итак, чтобы не любовью только, но и самим делом сделаться членами плоти Христовой, мы должны соединиться с этой плотью… Кто отдал вам Своего Сына здесь, Тот тем более сделает для вас там — в будущем. Я восхотел быть вашим братом; Я ради вас приобщился плоти и крови, и эту плоть и кровь, через которые Я сделался сокровным с вами, Я опять преподаю вам»[437]. Бог взял нашу плоть, чтобы вернуть ее нам исцеленною и пропитанною Духом Жизни, бессмертием.

К пониманию Евхаристии применим тот метод, который в христологии называется «перихоресис». В силу того, что у обеих природ Христа (и Божественной, и человеческой) только одна Личность, во Христе — Один личностный субъект всех Его действий. Поэтому возможны парадоксальные действия Христа и парадоксальные высказывания о Христе: можно сказать, что Богу пронзили руки (у Божества не может быть собственно рук, и незримо–духовную природу Божества нельзя схватить). Можно сказать, что Творец устал или проголодался. Можно, напротив, сказать, что назаретский Плотник воскресил Лазаря или отпустил грехи грешникам.

Поэтому причастие телесной природе Христа оказывается причастием к огню Его Божества: «Из людей участвуют и становятся общниками божественного естества те, которые перенимают святое Тело Христово и пьют Его Кровь. Ибо то и другая соединены с Божеством по ипостаси, и в принимаемом ими Теле Христовом две природы неразрывно соединены по ипостаси» (преп. Иоанн Дамаскин)[438].

Поэтому и говорим мы, что в Причастии нам даруется весь Христос: не частица Его плоти, но Он весь — вместе с Его Божественной природой. Причастие плоти Христа делает нас «причастниками Божеского естества».

Там, где эта новая, обоженная человеческая природа живет — там Тело Христа, там Церковь. Именно бытие Церкви как Тела Христова Павел называет «тайной, сокрытой от веков и родов, ныне же открытой святым Его», тайной — «которая есть Христос в вас» (Кол. 1, 27). Поэтому и нет спасения от мира падшего космоса вне Церкви Христовой. Там, где нет Причастия — там нет НОВОЙ Реальности Нового Завета. Там нет причастия Вечной Жизни. Там по–прежнему «смерть и время царят на Земле»…

Православные предлагают протестантам одно: примите Евангелие целиком, а не кусочками. Услышьте Его обращение: Покайтесь… Приимите… Сия есть Кровь Моя, за вас и за многих изливаемая во оставление грехов…

Протестанты склонны иногда признавать свое хлебопреломление действительным таинством[439]. Но даже если некий баптистский съезд заявит, что отныне в их чашах не вино, и истинная Кровь Спасителя — это еще не будет означать, что их надежда и в самом деле осуществится. Для истинного Таинства нужно быть в истинной Церкви, а для этого нужно находиться в русле апостольской преемственности.

Почему апостольская преемственность столь важна для послеапостольского века? Дело в том, что суть церковной жизни — это не усвоение «апостольского учения», которое можно было бы постичь лишь путем прочтения книг некогда живших людей или их современных адаптаций. Церковная жизнь — это введение человека в Тело Христово, в Богочеловечество. Как может ввести сюда постороннего кто–то, кто сам здесь чужой? Ап. Павел однажды вопрошает: «Что ты имеешь, чего бы не получил» (1 Кор. 4, 7). А если не получил — что можешь передать?

Таинство создает Церковь, но само Таинство может быть совершено только в Церкви. Таинством создана Церковь как Тело Христово, но Само Тело Христово может быть воспроизведено только в Нем же. Только к уже наличному Телу Христову могут присоединяться новые клеточки. Поэтому необходимо продолжение той та0инственной жизни, что началась в Апостолах, поэтому необходимо апостольское преемство.

Но, следовательно, там, где нет Литургии, нет и Церкви. «Чистое приношение одна только Церковь приносит Создателю, и все сонмища еретиков не делают приношения Богу. Наше же учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свою очередь, подтверждает наше учение», — свидетельствует св. Ириней (Против ересей. 4, 18, 4–6). Чистую Жертву может принести Богу только истинная Церковь, а истинной может быть только та Церковь, которая создана истинной Жертвой. Можно унести с собою из Церкви Библию. Можно унести учение. Нельзя унести Чашу Христову. А потому — не может быть self–made–Church, самодельной Церкви, воссозданной энтузиастами из исторической и онтологической пустоты. «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор. 10, 17).

Потому — «Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвенника, тот лишает себя хлеба Божия» (св. Игнатий Богоносец. Ефес. 5). Человеку не дано воссоздать Церковь апостолов, он может лишь присоединиться к ней. К этому уже рожденному Телу можно прививаться, но его нельзя создать заново вне него и помимо него. Живое тело не может начать где–то расти второй раз, оно не может начать новую, отдельную жизнь, разорвав непосредственную физическую связь с тем телом, которое было дано при рождении. Это верно в отношении к человеческому телу. Но точно так же и Тело Христово не может расти из пустоты. Апостольское преемство — не просто каноническая, но онтологическая реальность, онтологическое требование, условие бытия Церкви как Христова имения, как инобытия Бога. По слову ап. Павла, «Никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1 Кор. 3, 11).

Литургия же как полнота Богочеловеческой реальности может прийти только от полноты. Отсюда — рефрен апостольской проповеди: «что мы приняли — то и передаем». Воссоздать Церковь вне апостольского преемства можно было бы только через повторение Тайной Вечери. Но как раз та Жертва, по ясному слову ап. Павла, совершена единожды. Единожды Христос принес Себя в жертву, чтобы люди приняли Бога. Для создания новой Церкви из пустоты, вне Предания, нужно требовать новой Голгофы от Сына Божия. Протестантская концепция воссоздания Церкви из исторического небытия типологически оказывается схожей с историософией суннитов, у которых Аллах каждое мгновение творит мир заново, и, соответственно, нет мирового исторического потока: каждое мгновение и каждая точка бытия соотносятся друг с другом не непосредственно, а через каждомоментное творческое действие Создателя. Тот же мироотрицающий нигилизм проглядывает и в построениях протестантов: «Евангелические богословы признают действие Святого Духа в истории, но не признают свидетелей этого Духа… Дух действует в Церкви, но вот следов Его действия в душах людей не остается, или, если остаются, то только такие, которые не могут служить свидетельством миру и истории о Благодати духа. Каждый раз Дух действует заново в безблагодатной пустоте, а не в Церкви, хранящей истину как подлинное знание любви Божией»[440].

Бесполезно со стороны копировать жизнь Церкви, украдкой вводя все больше и больше православных установлений. Выйдя из мерзлой казармы атеизма, пройдя через притвор протестантского оглашения, научившись ценить и читать Библию, пора возвращаться домой: в Православие. Православие не считает, что человек, перекрещенный протестантами, смыл с себя первое, детское, православное крещение. Русских протестантов Русская Православная Церковь по–прежнему считает своими детьми. Не врагами, нет — родными. И если они захотят найти дорогу к алтарю, то им это будет несложно. Выходя из протестантского притвора, прежде всего им следовало бы сказать «спасибо» тем, кто первым открыл им Евангелие, а затем попросить прощения у тех, кому они успели рассказать что–то поспешно–критическое и запальчивое про Православие. А уже после того повернуться к алтарю и сказать: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от нихже первый есмь аз. Еще верую, яко сие есть самое пречистое Тело Твое, и сия есть самая честная Кровь Твоя. Молюся убо Тебе: помилуй мя и прости ми прегрешения моя, вольная и невольная, яже словом, яже делом, яже ведением и неведением; и сподоби мя неосужденно причаститися пречистых Твоих Таинств, во оставление грехов и в жизнь вечную».

Примечания:

3

Это разночтение было знакомо уже Оригену, см. Мецгер Б. Текстология Нового Завета. Рукописная традиция, возникновение искажений и реконструкция оригинала. — М., 1996, с. 147.

4

См., напр. Traduction оekoumenique de la Bible. — Paris, Cerf, 1988, а также в New international version.

37

В начале было Слово. Основы вероучения христиан–адвентистов седьмого дня. — Заокский, 1993, сс. 94–95.

38

Белинский В. Г. Письмо к Н. В. Гоголю // Белинский В. Г. Статьи о русской литературе. Ленинград, 1987, с. 157.

39

свят. Иоанн Златоуст. Творения. т.11, кн.1. Спб., 1905, с. 100.

40

Православное объяснение этой трудности см.: бл. Августин. О согласии евангелистов. 3, 7, 29–31.

41

«Слово сатан на иврите означает врага–обличителя… Слово сатан может относиться и к человеку, а может означать и ангела Господня, чьей обязанностью является выполнить волю Творца, ставя препятствия человеку или обличая его в небесном Суде (т.е. как бы «ангел–прокурор», необходимый для установления правосудия) - как, например, сатан в книге Иова. Разумеется, речь ни в коем случае не может идти о какой бы то ни было независимой силе, противостоящей воле Создателя» (Сидур. Врата молитвы (Шаарей Тфила) на будни, Субботу и Праздники. Перевод, комментарий и пояснения к порядку молитв под ред. Пинхаса Полонского. — Иерусалим–Москва, Джойнт, 1993, с. 12).

42

Различные патристические мнения на этот счет собраны в: Беляев А. Д. О безбожии и антихристе. Подготовление, признаки и время пришествия антихриста. М., 1898.

43

Беляев А. Д. О безбожии и антихристе. Подготовление, признаки и время пришествия антихриста. М., 1898, с. 483.

44

преп. Ефрем Сирин. Толкование на Второе послание Фессалоникийцам. // Творения. ч. 7. ТСЛ, 1900, с. 247–248. Преп. Ефрем, конечно, не видит никакой магической силы в иудейских обрядах. Не обряды иудеев мешают придти Христу (некоей своей могущественной «злой энергетикой»), а Его собственное обещание медлить с приходом, пока не будет проповедано Евангелие всем народам, в том числе и иудейскому (см. Мф. 24,14). Надо также учитывать, что свое толкование Ефрем дает, отталкиваясь не от современной ему ситуации, но как был ставя себя на место Павла — то есть из тех условий, когда Иерусалим еще не был разрушен и ветхозаветное богослужение в Храме еще не было прекращено. По логике преп. Ефрема сначала Новый Завет должен победить, достичь всемирного признания, и лишь затем явится «Отступник» (там же, с. 248). Победа же Евангелия неполна, пока еще не кончилось ветхозаветное богослужение в Иерусалиме и евреи остаются чужды Христу. И потому (по пониманию преп. Ефрема) ап. Павел уговаривает трепещущих: наши нынешние болезни — не признак Второго Пришествия. Сначала мы еще победим, а лишь затем будем обмануты. Но сейчас — не верьте, будто наступает уже день Господень. Нам еще слишком много надо успеть сделать ради Евангелия…

378

См. свт. Иоанн Златоуст. Слова огласительные, 1. // Творения. Т. 2. Кн. 1. — СПб., 1896, с. 250.

379

свт. Иоанн Златоуст. О предательстве Иуды, 2. // Творения. Т. 2. Кн. 1, с. 428.

380

Он же. О предательстве Иуды, 1. // Творения. Т. 2. Кн. 1, с. 417. Слова, которыми совершается таинство, согласно приведенному тексту, — это слова «приимите и ядите», а не эпиклесис. На это стоит обратить внимание, потому что здесь проходит линия православно–католической полемики. Католическое богословие полагает, что с произнесением священником слов «Приимите, ядите, сие есть тело Мое…» происходит таинство и совершается пресуществление хлеба и вина в плоть и кровь Христовы. Православная традиция склонна отодвигать кульминационный момент несколько дальше — до молитвы эпиклесиса, призывающего Духа на предложенные Дары. Эти слова Златоуста вроде бы свидетельствуют в пользу западной традиции. Однако, в отличие от нее, Златоуст обращает внимание на то, что таинство происходит потому, что установительные слова однажды произнесены Христом, а не потому, что их повторяет священник.

381

По глубокому замечанию Й. Рацингера (позднее ставшего папой Бенедиктом 16), выражающего в данном случае позицию уже обновленного католичества, «атмосфера в Церкви становится удушающей, если ее служители забывают, что совершение таинства — это не прерогатива власти, а отдача себя на службу Тому, от Чьего Лица должно говорить и действовать» (Рацингер Й. Вечно реформируемое сообщество. // Новая Европа. 1993, № 3, с. 8).

382

свт. Григорий Богослов. Письма. // Творения. Ч. 6. — М., 1848, с. 84.

383

свт. Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве. — Forestville, 1987, с. 34.

384

Это моление входит в состав молитвы о собирании Церкви: «как хлеб этот был рассеян по горам и составил единое целое, так и Церковь Свою собери из всякого народа и сделай ее единой, живой, кафолической Церковью… Соделай нас живыми людьми, даруй нам Духа Святого». Цит. по: Успенский Н. Анафора. // Богословские труды. № 13, — М., 1975, сс. 57 и 75.

385

преп. Максим Исповедник. Мистагогия. // Творения. Ч. 1. — М., 1993, с. 174.

386

Цит. по: де Любак, Анри. Католичество, сс. 68 и 64.

387

Николай Кавасила. Изъяснение Божественной Литургии, гл. 38. // Писания святых отцов и учителей Церкви, относящиеся к истолкованию православного богослужения. Т. 3. — СПб., 1857, сс. 384–385.

388

св. Мефодий Олимпский. Пир десяти дев, или о девстве. 3,8. // св. Мефодий, епископ и мученик, отец Церкви III–го века. Полное собрание его сочинений. — СПб., 1877, с. 28.

389

Ранние отцы Церкви. Антология. — Брюссель, 1988, с. 21.

390

Цит. по: де Любак, Анри. Указ. соч., с. 326.

391

«Благодать, изливаемая таинствами, прокладывает не одинокую тропинку от души к Богу, но воспринимается каждым лишь по мере его социального внедрения в тот целостный организм, что обильно напоен ее соками. Все таинства по сути своей — таинства в Церкви, ибо в одной лишь общине Духа можно стать причастником даров Духа». — де Любак, Анри. Указ. соч., — с. 60.

392

Новоселов М. А. Письма друзьям. — М., 1994, с. 45.

393

св. Мефодий Олимпский. О воскресении, против Оригена. // св. Мефодий, епископ и мученик…, с. 185.

394

Коаны — краткие буддийские изречения псевдопарадоксального характера, загадки без ответов. Например: «Что такое Нирвана? — хлопок одной ладонью»…

395

Древний Патерик, с. 339.

396

Изречения египетских отцов. Памятники литературы на коптском языке. — СПб., 1993, с. 74.

397

Древний Патерик, с. 336.

398

св. Ипполит Римский. Апостольское предание. // Богословские труды. № 5. — М., 1970, с. 290.

399

Цит. по: архиеп. Василий (Кривошеин). Указ. соч., с. 248.

400

св. Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве, с. 34.

401

Кроме того, как совершенно справедливо заметил Владимир Зелинский, «первична в христианстве не тайна, а весть» (Зелинский В. Место обитания Твоего, с. 18).

402

См. свт. Григорий Богослов. Слово 18. // Творения. Т. 1. — Троице–Сергиева Лавра, 1994, с. 266.

403

Догматика. Заочные библейские курсы ВСЕХБ, c. 262.

404

Евангелие от Иоанна с пояснениями. Ответы на вопросы о спасении. The Bible league. — South Holland, б. г., с. 33.

405

Экман У. Указ. соч., с. 208. О Хлебопреломлении: «Вино симврлизирует жертвенную Кровь Иисуса, а хлеб – Его Тело, распято на кресте. Участвующий с верою в жертвенной смерти Христа принимает благословение завета. Вкушение хлеба и вина в буквальном смысле означает: постоянное напоминание о том, что совершил Иисус, провозглашение смерти Иисуса и Его возвращения, духовную связь с Иисусом на Голгофе, общенеи, близость с Господом. Принятие завета через различение вечери и обычного принятия пищи; благословение во всех аспектах жизни, в том числе исцеление» (Там же, сс. 226–227). Веры в то, что мы можем причаститься самой Крови и Телу Христа, здесь нет…

406

В начале было Слово, с. 213.

407

Письма московского митрополита Филарета к покойному архиепископу тверскому Алексию. 1843–1867. — М., 1883, с. 52.

408

Евангельские христиане–баптисты, с. 22.

409

В начале было Слово, с. 174.

410

I век: «Евхаристия есть плоть Спасителя нашего, которая пострадала за наши грехи, но которую Отец воскресил» (св. Игнатий Богоносец. Послание к Смирнянам, 7).

II век: св. Ириней Лионский, поясняя слова ап. Павла «Мы члены тела Его, от плоти Его» (Еф. 5, 30), говорит: «И эта плоть питается от чаши Его, которая есть Кровь Его, и растет от хлеба, который есть Тело Его. Питаемые от Евхаристии тела наши, погребенные в земле и разложившиеся в ней, в свое время восстанут, так как Слово Божие тленному даром дает нетление» (Против ересей. V,11,3).

III век: Ориген, последовательный аллегорист в толковании Писания, присутствие Христа в хлебе Причастия признает реальным (Беседа на Исход, 13,3).

IV век: «Христос не предал нам ничего чувственного, но все духовное, только в чувственных вещах. Если бы ты был бестелесен, то Христос сообщил бы тебе эти дары телесно, поелику же душа твоя соединена с телом, то духовное сообщает Он тебе через чувственное. Сколь многие ныне говорят: желал бы я видеть лицо Христа, образ, одежду, сапоги! Вот ты видишь Его, прикасаешься к Нему, вкушаешь Его. Ты желаешь видеть одежды Его, а Он дает тебе не только видеть Себя, но и касаться, и вкушать, и принимать внутрь» (св. Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея, 82).

411

Рогозин П. И. Указ. соч., с. 82.

412

Цит. по: Успенский Н. Д. Византийская литургия. // Богословские труды.

№ 26. — М., 1985, сс. 15–16. Подробнее об этом Соборе см. Черемухин П. А. Учение о Домостроительстве спасения в византийском богословии (епископ Николай Мефонский, митрополит Николай Кавасила и Никита Акоминат). // Богословские труды. № 3. — М., 1964. Интересно, что здесь осуждены те богословские взгляды, которые католичество официально усвоит себе еще лишь через четыреста лет, и которые через те же 400 лет создаст себе протестантизм. Нельзя говорить, что литургическая жертва «иная», чем была на Тайной Вечере, равно как нельзя говорить и что на Литургии лишь вспоминается та Вечеря.

413

«Театр аллегоричен, богослужение — символично, ибо здесь люди не просто изображают молитву, но реально сами молятся. Отсюда легко провести грань между православием и протестантизмом. Протестантское учение о таинствах — аллегорично, православное — символично. Там только благочестивое воспоминание о божественных энергиях, здесь же реальная их эманация, часто даже без особого благочестия» (Лосев А. Ф. Диалектика мифа. // Философия. Мифология. Культура. — М., 1991, сс. 50–51).

414

Цит. по: Живов В. М. «Мистагогия» Максима Исповедника и развитие византийской теории образа. // Художественный язык средневековья. — М., 1982, с. 114.

415

Элиаде М. Космос и история. — М., 1987, с. 56.

416

Письма московского митрополита Филарета к покойному архиепископу тверскому Алексию…, с. 10.

417

“‘Да испытывает себя человек, когда ест от хлеба Господня’. При понимании слова ‘воспоминание’ в значении абстрактного представления о чем–то существующем или существовавшем эти наставления были бы бессмысленными» (Успенский Н. Анафора, с. 52).

418

В начале было Слово, с. 214.

419

Этот весьма сильный аргумент приведен у митр. Макария Булгакова (см. его «Православно–догматическое богословие». Т. 2. — СПб., 1857, с. 296).

420

И просто несерьезно пускаться в фальшивые филологические изыскания: мол, «Употребление глагола есть в выражении сие есть тело Мое является образным и обозначает следующее: Сие представляет Мое тело» (Тиссен Г. К. Указ. соч., с. 356).

421

Объяснением этого евангельского места я обязан Л. П. Горбуновой, преподавателю греческого языка и Нового Завета Свято–Тихоновского Православного Богословского Института.

422

См. Успенский Н. Анафора, сс. 46 и 49.

423

См. Буйе Л. Первая Евхаристия на последней вечере. // Буйе Л. Библия и Евангелие. — Брюссель, 1988, с. 227.

424

Эти слова св. Иустина сохранились благодаря цитации у св. Мефодия Олимпского (Указ. соч., сс. 232–233). Спустя полвека после св. Иустина такое же толкование апостольского высказывания развивается у св. Иринея Лионского: «Апостол хочет, чтобы Дух Божий услаждался храмом (нашей плоти) как жених невестою. И как невеста не может брать жениха, но может быть взята женихом, когда жених придет и возьмет ее; так и эта плоть сама по себе не может наследовать царства Божия, но может быть взята в оное Духом в наследие. Ибо живущий получает в наследство достояние мертвого; и иное дело — наследовать, иное — получаться по наследству. Тот господствует и распоряжается тем, что имеет по наследству, как он хочет; а другое находится во власти, покоряется распоряжению и господству обладателя. Что же живет? Дух Божий. А какое достояние умершего? Члены человека, которые истлевают в земле. Эти и наследуются Духом, будучи перенесены в царство небесное. Наследует живущий, а наследуется плоть. Апостол увещевает нас к общению с Духом, как бы так говорит: не живите, как будто вы были только плоть и кровь» (Против ересей. 5,9,4).

425

Протестантизм вообще полагает, что человек есть лишь реципиент спасения, пассивно претерпевающий спасающее действие Божие, и отказывает человеку в праве на сотрудничество с благодатью. Перенесем, однако, этот вопрос в сферу чистого богословия. Поразмыслим так: Христос совершил подвиг нашего спасения. Он совершил этот подвиг только своей Божественной волей? Или и человеческая воля Христа стремилась к исполнению воли Божией? Ясно, что именно человеческая воля Христа совершила подвиг послушания, жертвенной любви и претерпевания страданий. Значит, человечество Иисуса сотрудничало с единой Божественной волей Троицы. А ап. Павел говорит, что в нас должны быть те же чувствования, что и во Христе Иисусе. Значит, и наша деятельность, и наша воля должны открыть нас для действия в нас той же благодати, что и во Христе. Протестантизм же, полагая, что человек не способен к активному сотрудничеству с волей Божией, умаляет человечество Христа, впадает в ересь монофелизма. Протестантизм считает, что лишь одна божественная природа Христа является субъектом спасающего действия, а человеческая природа становится лишь «местом», в котором Бог Один проявляет Себя автором нашего спасения. Это «моноэнергизм», или «монопраксия». На такой христологии основывается сотериология, сведенная к единственному действию Бога; сотериология, которая отрицает человеческое сотрудничество и его экклезиологические последствия (см. Congar Y. Regards et re0flexions sur la christologie de Luther. // Das Konzil von Chalkedon. Geschichte und Gegenwart. ed. A. Grillmeier & H. Bacht. Vol. 3, Wьrzburg, 1954. Ss. 457–458, 482–486).

426

Выразив это хотя бы в дарении части своего времени: «Из 168 часов в неделю один лишь единственный час отделил Себе Бог; неужели ты и тот потратишь на дела житейские?» (св. Иоанн Златоуст. Беседы о покаянии, 9. // Творения. Т. 2. Кн. 1. — СПб., 1896, с. 385).

427

преп. Макарий Египетский. Духовные беседы, с. 156.

428

преп. Максим Исповедник. Послание к Иоанну Кубикуларию о любви. // Творения. Ч. 1. — М., 1993, сс. 146–147.

429

св. Иоанн Златоуст. Творения. Т. 2. Кн. 1, сс. 227, 430, 418.

430

св. Иоанн Златоуст. О предательстве Иуды, с. 418.

431

Цит. по: архиеп. Василий (Кривошеин). Указ. соч., с. 126.

432

Там же, с. 137.

433

св. Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к Ефесянам, 3. // Вестник РСХД. № 31, с. 3.

434

преп. Ефрем Сирин. Творения. Ч. 4. — М., 1860, с. 329.

435

Формула бл. Августина: Non posse non peccare — Posse non peccare — Non posse peccare.

436

О том, что плоть воскресшего Иисуса «соделана Господом и Христом», стала всецело обоженной — вплоть до утраты своих телесных свойств — см. св. Григорий Нисский. Против Евномия, кн. 6. Но если у этой плоти нет уже свойств нашего обычного тела — то и нечего удивляться, что мы причащаемся хлебом, который никак не похож на мясо. О понятии «духовное тело» в патристике см. Сидоров А. И. Комментарии. // Творения аввы Евагрия. — М., 1994, сс. 323–327.

437

св. Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Иоанна, 46.

438

преп. Иоанн Дамаскин. Третье защитительное слово об иконах, с. 236.

439

Интересно, что признавать хлебопреломление таинством склонны рядовые прихожане протестантских общин (у которых еще весьма сильны привычки православного отношения к святыне). А чем выше ранг пастора, чем более он образован (то есть воспитан в духе протестантских семинарий) — тем более символически он понимает хлебопреломление. Получается, что рядовой русский протестант, подходя к чаше, видит в ней одно, а его пастор — другое. При этом протестантские проповедники не склонны с самого начала объяснять своим прихожанам, что, переступив порог протестантской общины, новообращенным придется отказаться от православно–буквального понимания слов Спасителя: «Сие есть Тело Мое».

440

прот. Михаил Дронов. Писание и Предание. // Журнал Московской Патриархии. 1994, № 1, сс. 12–13.