|
||||
|
|
ЕРЕСЬ НАРОДОПОКЛОНСТВА В России все православные люди знают слова из дневника великой княгини Ольги Николаевны Романовой:
Эти стихи Ольга Николаевна записала, но не написала. Их автор — поэт Сергей Бехтеев. Было у него и другое знаковое стихотворение, написанное уже в Сербии в 1927 году — «Патриотизм»:
Теперь, полагаю, читателю понятнее, почему в предыдущих главах я говорил горькие слова о многовековой хронической болезни православной миссии... Но чего не стоит делать, так это просто перекатывать из уст в уста и из статьи в статью тезис о том, что опыт миссии у нас богат, прекрасен и безошибочен. «Православная Церковь при распространении христианства не имеет обыкновения 1) строить на чужом основании, утверждать христианство там, где оно уже проповедано, тогда как другие христианские общины зачастую пожинают плоды, где первоначально сеяли другие, и не прочь бывают 2) за деньги и 3) насилием захватывать в свои приюты «овец из чужого стада». Православная Церковь чуждается также и тех приемов, которые допускаются иногда инославными миссионерами при проповеди христианской: не прибегает к незаконным средствам при обращении в христианство, 4) не вступает в сделки с предрассудками и страстями человеческими, 5) не искажает чистоты евангельской истины для того, чтобы приобресть себе больше членов». Так говорил свт. Тихон во времена своей жизни в Америке. Это замечательная декларация о том, какой должна быть наша миссия. Очень хотелось бы, чтобы история православной миссии была только такой. Но такая ли она? В цитате свт. Тихона я выделил пункты для удобства соотнесения пожеланий святителя с реалиями нашей церковной истории. 1) Прозелитизм. Св. Иннокентий говорил, что его миссия в Америке началась именно с прозелитизма — в Калифорнии 16 августа 1836 года он миропомазал индеанку, до того принадлежавшую Католической церкви, и русскую, до этого бывшую лютеранкой. «Они были первыми новообращенными в Православие в Калифорнии». 2) Деньги. Подарки как способ миссии также были и признаны и рекомендованы. В XVIII веке при крещении осетинам давали холст на рубашку и 50 копеек, а женщинам, сверх того, зеркальце и ножницы. Новокрещеным татарам тогда же «трилетнюю лготу давать во всех государственных сборах, в награждение за восприятие Святого Крещения давать каждому крест, что на персях висит, по одной рубахе с порты и по сермяжному кафтану с шапкою и рукавицы, обуви чирики с чулками, а женскому полу волосники и очелники, по рубахе холщевой, да от денег мужеску полу по рублю, женскому по 50 копеек». Тех, кто прельщался такими подарками и крестился, а потом все же возвращался к прежней своей вере, казнили, а тех, кто просто ленился ходить ко службе, штрафовали... Самый ценный подарок — жизнь. Ее также порой дарили за обращение в государственную веру. Как и в исламских странах, в России убийц освобождали от смертной казни (и даже не заменяли ее на ссылку) за принятие господствующей веры. 3) Угрозы и насилие. Увы, и это обычная страница русской православной миссии среди татар и народов Сибири. А борьба с расколом! «Масштабность и жестокость этой борьбы определяли сами высшие церковные деятели, выступавшие в роли инквизиторов... В петровское время, благодаря почти исключительно инициативе Синода, законодательство о старообрядцах имело неуклонную тенденцию к ужесточению. Мужчинам предписывалось повсюду носить на спине платья специальные красные четырехугольники, а женщинам — позорные шапки с рогами». 4) «Сделки со страстями человеческими». В них мы вступаем постоянно — например, давая церковные ордена заведомо неправославным и просто неблагочестивым, но влиятельным людям. Или — терпя хамство со стороны «спонсоров» и отвешивая им отнюдь не заслуженные комплименты. Златоуст говорил, что «давать милостыню от неправедного богатства — все равно что дохлого осла возложить на жертвенник» (Беседы на Евангелие от Иоанна, 72,5). То есть деньги таки пахнут... И не все ароматы уместны в храме Божием. «В церкви не принеси приноса от татий и властитель немилосерд, ни от корчемника, волхва, игрьца и злобника или томя челядь свою гладъмь и ранами». Сегодня же в новопостроенных соборах мозолят глаза увековеченные мраморно-позолоченные списки спонсоров с выражением благодарности «...ликеро-водочному заводу». Вот уж точно — на слезах вдов и сирот строятся такие храмы. А вдруг Господь их снова разрушит? И снова Златоуст: «В самом деле, заметь, как одно совершается Им, а другое — учениками. Творить чудеса — Его дело; не стяжать ничего — дело учеников. Даровать мир — это дар Божий; находить достойных и не ко всем без разбору входить — это дело их воздержания» (Св. Иоанн Златоуст. На Матфея, 33,4). Интересно, что выбор «круга общения» и «связей» Златоуст относит к делу аскетики, воздержания. Ты священник? Не дружи с бандитами (и иными из вышеприведенного списка), даже если они делятся с тобой своими золотыми цепями! 5) Терпимое отношение к предрассудкам ради сохранения масс и власти. Тут список может быть очень долгим. Многое, очень многое Церковь впустила в свою жизнь в надежде на то, что потом как-нибудь перемелется-преобразится. То, что она это делала, не всегда было ошибочным. Как сказал митрополит Антоний Сурожский, «порой ради того, чтобы создавать доброе, мы вынуждены опираться на то, что в дальнейшем придется искоренять». В более мягкой форме об этом же сказал Златоуст: «Не надобно требовать с самого начала высоких дел от немощных людей. Христос научает нас, чтобы мы принимали доброе дело, кем бы оно ни было сделано, и не требовали полного совершенства в самом его начале» (Беседы на Евангелие от Матфея, 80,2). Церковь использует человеческое тщеславие, давая ордена своим спонсорам и чеканя их имена на стенах храмов. В той же беседе Златоуст говорит, что если кто-то уже отдал деньги на украшение храма и лишь затем сказал епископу, то дар надо оставить «чтобы не ослабить его усердия. Если же кто прежде, чем сделать, скажет тебе о своем намерении, то вели раздать нищим» (Беседы на Евангелие от Матфея, 80,2). Беда не в терпимом отношении к людям с нашими немощами. А в слишком терпимом отношении к преступлениям власть имущих и к суевериям подвластных. Беда в том, что однажды начатое Церковь иногда забывала завершить. Приняв детдомовца, забывала или не могла отучить его от воровских замашек, а то и сама перенимала их... Приняв некий народ с его суевериями, потом порой забывала, что это 1) не ее и 2) лишь суеверия. Самый очевидный пример — церковное отношение к «идоложертвенному». То, что Апостол терпел у «немощных в вере», со временем стало восприниматься как норма стояния в вере. Как много предрассудков церковная проповедь усвоила сама, можно увидеть хотя бы по древнерусским епитимийным спискам, запрещающим спать лицом вниз на матери-земле или мочиться на восток. И точно ли не является искажением евангельской истины многократно бывавшее в истории крещение армий в надежде на земную победу или в благодарность за нее? А науськивание властей на казнь еретиков точно ли не искажение чистоты Евангелия? Верен вопрос, заданный в 1901 году (т. е. до выхода закона 1905 года о свободе совести) православной женщиной-миссионером: «Я бы хотела кого-нибудь спросить, что сказал бы Христос двум пастырям, из которых один привел бы ему многолюдную паству, похваляясь своим усердием: и Христос бы увидел, что вся она состоит частью из полудиких, ничего не понимающих в Его учении людей, частью же из невольных, принужденных лицемеров (как вся наша интеллигенция), а также ханжей и фарисеев. Другой же — скромно привел бы только горсть людей, но действительно Им просвещенных, глубоко, сознательно верующих». В 1848 году мир обошло Послание Восточных Патриархов. В нем была одна фраза, поразившая славянофилов своей демократичностью: «У нас ни Патриархи, ни Соборы никогда не могли ввести что-нибудь новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, то есть самый народ, который всегда желает сохранить веру свою неизменной». Ни со славянофилами, ни с теми патриархами я не соглашусь. Согласие с этой фразой — это смерть всей православной культуры, проповоди и миссии. Это антииерархическое соединение пола и потолка. Если Истина — то, во что народ уже верит и что он хранит, значит, никакого учительства уже не нужно, усилия мысли ни к чему. Надо только устраивать колхозно-приходские собрания и спрашивать: «Народушко, что повелишь ответить новым еретикам?». Но, во-первых, Хранитель Православия, Хранитель благочестия в Церкви только один — Христос. Это единственный Гарант существования Церкви. Во-вторых, непонятно выражение «тело Церкви». Сама Церковь есть тело Христово (Еф. 1,23). И что же это за «тело тела»? И если народ есть «тело Церкви», то духовенству тогда остается что — быть вне тела Христова? В-третьих, народ лишь частица церковной соборности. В Церкви как Теле Христовом есть разные служения. В том числе — иерархическое и богословское. Эти служения не могут осуществлять себя в отрыве от остальных, но и иные части тела Христова без них не могут претендовать на полноту и на целокупное имя «тела». Поэтому уравнение церковного «тела» и народа надо признать ошибочным. А именно так понимают эту формулу новые опричники: «Я считаю, что эта совместная молитва с католиками в Париже не делает чести Святейшему. Этим мы уничижаем свою веру и оскорбляем. Мы прекрасно знаем, что католики — еретики, все учение у них представляет собой ересь. Мое отношение к совместным молитвам, к тому, что Святейший делает как Патриарх, глава Церкви, ангел Церкви, — негативное. Епископат сейчас молчит, он проявляет трусость, покрывает это молчанием или ложью, поэтому я считаю, что должен свое мнение высказать народ — и поставить иерархов на место. Народ — носитель и хранитель православного вероучения, а не иерархи. Потому и создавались раньше братства, которые блюли чистоту вероучения. Когда архиереи вступали в унии, с ними боролись». Ректор Московской Духовной академии прот. Александр Горский подметил эту погрешность славянофильской «соборности» еще в XIX веке: «Хомяков утверждает, что охраняет Церковь от погрешностей не иерархия, а народ, и приводит слова Грамоты патриархов 1848 года. Это несправедливо. Он воображает, что после вселенских соборов бывали какие-то еще рассуждения у не присутствовавших на соборах о том, правильно ли решен тот или другой догматический вопрос, и только после рассмотрения и единогласного одобрения принимались эти определения. Это фикция. Таких суждений никто снова не предпринимал, тем менее миряне. Если и было после некоторых соборов, именовавших себя вселенскими, опровержение их, как после собора иконоборческого или флорентийского, то не миряне единственно восставали, но с ними и остальные иерархи, на соборе не присутствовавшие или на соборе терпевшие насилие. Что касается до слов Грамоты, то она имеет в виду только внешнее охранение, а не развитие и разъяснение учения. Во времена гонения на Православие множество православных, естественно, должны были защищать пастырей своих, готовых стоять за Православие, и императоры опасались их трогать, например, Валент — Василия Великого. С другой стороны, конечно, и пастыри иногда побаивались своего народа, когда они желали в чем-либо изменить истине. В этом смысле говорится, что и наш раскол немало способствовал сохранению нашей Церкви в древнем ее положении. Но это не дает еще права объяснять непогрешимость Церкви миром, то есть обществом мирян, помимо иерархии: без учителей веры, что было бы это стадо?.. Хомяков говорит, что Церковь «оставляет за собой право судить о том, верно ли засвидетельствованы ее вера и ее Предание». Это выводится из истории некоторых соборов, даже имевших притязания на наименование вселенских, которые, однако же, потом были отринуты Церковью, например собор Флорентийский. Но что же? Кто отрицал его? Кто осудил его? Народ, но не один народ. А формально осудили его патриархи и епископы, не бывшие во Флоренции, патриархи, которые давали полномочия своим местоблюстителям, представлявшим их лица на соборе, и которые потом могли, и даже обязаны были, поверить действия своих представителей на соборе». В-четвертых, весьма странно поступили греческие иерархи, решившие похвастаться перед Европой своей демократичностью и «соборной любовностью» и при этом не нашедшие нужным обсудить заготовку своего послания с крупнейшей Православной Церковью мира — с Церковью Российской Империи (ведущим иерархом которой в ту пору был св. Филарет Московский). Это вековечное греческое презрение к «северным варварам» показывает, что патриархи сами не верили в то, что говорили. Это была не более чем греческая красивость. Любой, кто имел общение с греками и знает историю Византии, понимает, что возвышенные эпитеты и красивые хвалебные словеса весьма девальвированы в греческой церковной словесности. В-пятых, в этом тезисе обнаруживается внутреннее противоречие. Если народ — хранитель Православия, то какое нам дело до того, что сказали восточные патриархи? Вот если бы на Ближнем Востоке был проведен референдум и в ходе референдума народ одобрил бы сей тезис, тогда он был бы логичен. А так получается, что высшие иерархи смиренно говорят: народ, послушай нас в последний раз и после знай, что ты, народ, и есть мерило веры. В-шестых, точно ли народ желает сохранить церковную веру неизменной? Будь оно так, разве появлялись бы миллионы диссидентов и отступников при малейшем ослаблении государственно-церковного диктата? Миллионы сектантов и раскольников, то есть людей, готовых идти на жертвы ради своей веры и всерьез свою жизнь строить вокруг нее, ногами проголосовали за какие-то перемены в церковной жизни. В СССР граждане единогласно голосовали за власть коммунистов. Но в этом голосовании не учитывались голоса миллионов людей, ушедших в изгнание. Вот и мы, оставшись уже в меньшинстве среди своего некогда православного народа, продолжаем твердить, будто «народ всегда желает сохранить веру свою неизменной». В-седьмых, предположим, что церковный народ желает сохранить неизменной веру Церкви. Но знает ли он ее? И если нет, то как может хранить то, чего не знает? Человек не может хранить то, чего не знает. Человек не знает того, что он не в состоянии рассказать и объяснить. Вот апостол Петр и призывает: «Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета о вашем уповании, дать ответ» (1 Петр. 3,15). Самый верный способ выучить и запомнить некий материал — пересказать и объяснить его другому... Так что скорее у протестантов, прихожане которых не расстаются с Библией, народ выступает хранителем той веры, которой он был научен. Много раз я просил православные аудитории вспомнить тот апостольский текст, который они слышат чаще всего. Более всего праздников церковного календаря посвящено Божией Матери и ее чтимым иконам. Более всего молебнов служится Божией Матери. Апостольское же чтение в этом случае — это Филип. 2,5—11. В этом тексте есть такие слова: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу, но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек, смирил Себя даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных, и преисподних». Зачем я прошу православных вспомнить и запомнить эти слова Апостола? Да ведь если бы мы помнили эти слова, то у «Свидетелей Иеговы» не осталось бы никаких шансов для проповеди своего учения в православной стране. Как они могли бы утверждать, будто Библия не учит, что Христос был Богом, если бы православные в ответ напоминали им этот текст? Ведь в нем ясно сказано, что Христос не считал воровством полагать Себя равным Богу! Если бы Он был лишь Ангелом (пусть даже Архангелом), такое мнение Его о Себе Самом было бы чудовищным кощунством. В том же тексте ясно говорится о том, что именем Иисуса, а не Иеговы должно быть преклонено всякое колено (впрочем, имя Иеговы входит как составная часть в имя Иисуса, которое по-еврейски означает «Иегова спасает»)... Но даже этот самый читаемый в Богослужении библейский текст православные прихожане не помнят и не понимают. И потому даже важнейшую свою святыню — веру в то, что спасать нас пришел Сам Бог, а не Ангел, не могут защитить... Народ, который не помнит фундаментальных текстов Писания, не может их пересказать и защитить — христианское ли благочестие он будет хранить? Прав был Алексей Хомяков, когда, оспаривая католическое понимание «кафоличности» как общераспространенности, заметил: «В вашем смысле кафоличны доселе только невежество и порок, действительно свойственные всем племенам и странам». А поскольку богословски-догматические вопросы в народе малоизвестны, то возможные перемены в этой области тем более могут оставаться незамеченными. На этот свой тезис я однажды встретил возражение: «Но как тогда быть с тем, что православные греки все-таки отвергли Флорентийскую унию (то есть явили чистоту догматического мышления), в то время как епископат ее подписал? Или этот пример — исключение?» Нет, это даже не исключение. Это просто не пример. Народ, хоть и глухо роптал, но в общем-то не восстал ни в 1439 году, ни в 1452-м (официальное объявление унии в Константинополе произошло 12 декабря 1452 года в храме Св. Софии). Не народный бунт смел унию, а турки (точнее — Промысл Божий через турок, которым Он передал власть над Константинополем)... Народ же в последний день Константинополя устремился именно в тот самый храм Св. Софии, который формально был уже униатским. Та последняя литургия, о которой потом сложили так много легенд, была униатской... Но для турок, захвативших Константинополь всего через полгода после обнародования унии, было политически выгодно отколоть восточных христиан от западных. Идея унии лишилась государственной, светской поддержки. И потому для епископата, не связанного более императорской волей, уже не составило труда отвергнуть униональные подписи... А в Москве не возмутились ни епископы, ни народ. Тут при известии о заключении унии «вси князи умолчаша и бояри и инии мнози, еще же паче и епископы рускиа вси умолчаша и воздремаша и уснуша». Здесь отторжение унии (изгнание митрополита Исидора) произошло по инициативе и воле великого князя Василия Васильевича. Кстати, именно Исидор в 1452 году уже в качестве папского посла и возглашал унию с Константинопольской Церковью (спустя полгода он убежит от турок, переодевшись простолюдином)... А в другой византийской столице — Фессалониках — народ не принял св. Григория Паламу в качестве своего архиепископа. А о том, что богословские революции могут происходить незаметно для народа, свидетельствует хотя бы история русского богословия: двухсотлетнее пленение школьного богословия католической схоластикой вызвало в конце концов протест среди самих ученых богословов (вспомним хотя бы архиеп. Сергия (Страгородского), свт. Феодора (Поздеевского), свт. Илариона (Троицкого), но не в монастырях и не на приходах... И вновь повторю свой аргумент: исходя из формулы «народ — хранитель благочестия» нельзя объяснить, отчего, например, народ Западной Украины своим сердцем принял унию, а народ Восточной, опять же сердцем, ее отверг... Наконец стоит помнить, что в Послании Патриархов тот народ, что хранит благочестие, по-гречески назван «лаос», а не «этнос». Этот народ не имеет отношения к этническим общностям и к социологическим вопросам. Здесь «народ» — это «верные», люди Церкви, люди, живущие Церковью и живущие церковно. О них говорит формулировка «Катехизиса» современника авторов «Послания» — московского святителя Филарета: «Все истинно верующие, соединенные Священным Преданием веры, составляют из себя Церковь, которая и есть верное хранилище Священного Предания». Здесь вполне осознанный и нарочитый круг в определении — те, кто в Предании и хранят Предание. Не народ, но верные хранят веру. Верные же — это те, кто достойно и «с рассуждением» (ср. 1 Кор. 11,29) участвуют в Литургии верных. Есть еще в греческом языке для обозначения народа слово демос. Может быть, именно демос свят и непогрешим? В текстах Нового Завета слово демос употребляется три раза: Деян. 12,22: «А народ восклицал: это голос Бога, а не человека» — и это была всенародная лесть Ироду. А в Деян. 17,5 и 19,30—33 демос — это толпа. «Толпа — хранитель благочестия» звучит несколько странно... Так, может, всегда «чувствует» Православие этнос? Насколько православно, «верно» православное население православных стран? Насколько «рассудительно» его участие в Литургии? Нет, богословскую работу по уяснению истин Предания нельзя подменять этнографическими исследованиями того, «какую веру верует» этнос. Руссоизм, «народничество», народопоклонство неприемлемы в богословии. Призывы к «опрощению», обучению «у народа», «слиянию с народной стихией» опасны — как опасны любые призывы к играм со стихиями. И если мы «со Христом умерли для стихий» (Кол. 2,20), то эта смертность (в смысле неподвижность, отсутствие реакции на провокации и приглашения со стороны мирских стихий) должна быть распространена и на стихию народную. И уже тем более нельзя из этой формулы выводить нечто более радикальное: мол, народная вера и есть нормативное Православие и критерий православия. Не все то, во что верит прихожанин, православно. Не все свои верования он почерпнул из церковной проповеди, из Писания и Святых Отцов. Не все приходские «предания» тождественны преданиям вселенским. И не все свои верования прихожанин раскрывал перед духовником и подвергал его суду. Не все даже замеченные псевдоправославные верования духовник счел пастырски необходимым оспорить. «Верные», посещающие наши храмы и даже причащающиеся в них, далеко не во всем верны Православию. А если он не верен Православию, значит, он и не член того лаоса (церковного народа), который хранит Православие. В общем, народное происхождение некоего поверья не есть индульгенция. Принятие чего-то прихожанами еще не гарантия духовной доброкачественности. Церковная история знает слишком много примеров, когда церковный народ послушно оставлял Православие и следовал в ересь за своими пастырями... И даже больше, та же Западная Украина дает пример настойчивого отторжения Православия народом, которому православное государство пыталось вернуть его былое православное благочестие... Если народ хранит Православие, значит, Православие есть не более чем часть «этнографического наследия». Но вернее было бы сказать иначе: Православие хранит народ. Бог милостью Своею терпит нас и, несмотря на все наши беззакония (как личные, так и общенародные), все же не отрекается от нас. И те люди из народа, которые станут держаться Православия, не отступят от него, будут сохранены в той самой Церкви, которую славянофилы воспевали как «организм любви». Нет, не народ хранит Православие. Бог, который есть Любовь, долготерпит нас и сохраняет нас в той Церкви, Которую Он стяжал Своею Кровию (а совсем не нашим «благочестием»). Не народ выступает гарантом благочестия истинной веры, но истинная вера сохраняет этот народ на сверх-языческом уровне духовного развития. История Церкви знает более чем достаточно примеров, когда народ, сохраняя свое обычное благочестие, тем не менее оказывался вне Церкви в силу того, что иерархия уклонилась в ересь. После утверждения в Египте монофизитства заметили ли египетские и эфиопские крестьяне, что их благочестие уже вне Православия? А немецкие и английские простолюдины смогли ли своим благочестием удержать самих себя в Церкви? Заметили ли они тот миг, когда европейская церковная иерархия отпала от Православия? Чем благочестие греческих крестьян было выше благочестия крестьян франкских, испанских или италийских? Значит, не от уровня народного благочестия зависело, сохранит ли эта церковная провинция Православие или же отойдет от него... Само по себе благочестие слишком часто оказывается бессильным и безмолвным перед лицом искажений веры со стороны богословов и иерархов. Только в тех случаях, когда реформаторы неумно вмешиваются в обыденное течение благочестивой жизни — они обращают на себя внимание народа и вызывают его возмущение (отрицанием икон или запретом именовать Марию Богоматерью). Но те изменения вероучения, которые не сказываются прямо и очевидно в течении приходского богослужения, могут пройти вполне незаметно, и «народное благочестие» даже не заметит подмены... При обсуждении этой темы стоит также помнить, что русский народ принял большевизм. История нашей страны показывает, что наш народ дружно голосовал за Ельцина, с энтузиазмом голосовал за Путина, а сколько восторгов вызывал Михаил Сергеевич Горбачев в начале своего правления! Я уж не говорю о всенародном культе Аллы Пугачевой, Кашпировского и прочих «духовных лидеров». Говорить о народе как хранителе благочестия вообще можно было только в эпоху до социологических опросов. Социологические опросы показывают, что даже наши постоянные прихожане весьма смутно представляют, к неверию во что их обязывает вера в Христа. Опрос, проведенный среди москвичей социологическим центром МГУ, показал, что «в гороскопы верят 26% православных. Среди христиан верят в колдовство, порчу и дурной глаз — 47%, в спиритизм — 18%. Стоит обратить внимание на то, что если в колдовство верят 47% христиан, то в дьявола только 32%. Значит, далеко не все считают магические чары пособничеством дьявольских сил. Если сравнивать характеристики сознания «определенно верующих» и «определенно неверующих», то есть, по сути, атеистов, то выясняется, что именно последние в 2—4 раза меньше подвержены влиянию суеверий, оккультизма, сатанизма. Так, соотношение верящих в колдовство среди верующих и атеистов соответственно 57% и 21%, в астрологию — 29% и 15%, в спиритизм — 25% и 6%. Более того, распространенность веры в колдовство среди верующих прямо пропорциональна частоте посещения ими церкви. Так, численность верящих в колдовство, порчу, дурной глаз почти одинакова среди посещающих церковь еженедельно (54%), 2—3 раза в месяц (59%), 1 раз в месяц (50%), 2—5 раз в полгода (54%); снижается она только среди посещающих церковь довольно редко — 1 раз в полгода и 1 раз в год (соответственно 41% и 40%), еще ниже становится среди тех, кто вообще не посещает церковь (31%), хотя, казалось бы, все должно быть наоборот. Верящих в астрологию, гороскопы также максимальное и почти неизменное число среди наиболее частых прихожан: среди посещающих церковь еженедельно — 34%; 2—3 раза в месяц — 39%, 1 раз в месяц — 34%. Среди тех, кто не ходит в церковь, верящих в предсказания астрологов вдвое меньше — 16%. Тот факт, что распространенность суеверий и оккультизма среди верующих прогрессирует по мере увеличения частоты посещения ими церкви, свидетельствует о слабом влиянии духовенства даже на постоянных прихожан, которые выходят из храма с теми же заблуждениями, что и пришли». Так что при возобновлении шарманки о благочестивом народе, который-де обижают епископы и богословы, я лучше вспомню трезвые слова монархического русского публициста М. Меньшикова: «Откинем раз навсегда надменный взгляд, будто мы выше народа. Но к чему же ложно унижать себя, утверждать, что мы ниже народа? Что касается меня, я чувствую себя ни выше, ни ниже, а как раз на уровне моего народа, родного мне не менее, чем Толстому. Я чувствую, что рассуждаю, как рассуждали бы многие мужики на моем месте, я знаю, что, ходи я за сохой, мой природный ум нуждался бы, конечно, в раскрытии некоторых общечеловеческих идей, но в существе своем и силе был бы тот же, что и теперь. На верхах ученой интеллигенции я встречал жалко-незначительных людей, как и в глубинах народных встречал мудрецов, однако бывало и наоборот. Если я имел счастье встретить в образованном кругу Льва Толстого, Чехова, Вл. Соловьева и многих других, то никак не могу счесть это доказательством полного бесплодия образованности и невозможности ничему научиться наверху. Среди крестьян не меньше, чем среди дворян, мне доводилось видеть великое множество глупцов, людей дрянных, ленивых, распущенных — и чтобы народ «один в огромном большинстве своем» жил «спокойной, разумной, трудовой жизнью», — этого признать я решительно не могу. По моим наблюдениям, народ живет, как и интеллигенция, в огромном большинстве неспокойной и неразумной жизнью, и если трудится, то, как и рабочая интеллигенция, в большинстве очень плохо и поневоле. И в народе, и среди нас крайне мало действительных философов, мудрецов, артистов труда. Не отрицаю, что такие водятся, но зачем же говорить неправду, будто они в народе водятся в «огромном большинстве»? Чтобы сказать решительно: «Учитесь у народа!» — надо быть антиподом Моисея, антиподом вообще пророка. Для этого надо забыть все грязное и скверное, чем заражен народ глубже кожи, иногда до мозга костей. Надо забыть такие явления, как «власть тьмы», о которой писал сам же Лев Николаевич. Надо забыть бытовую жестокость, распущенность, разврат, омерзительное пьянство, снохачество, детоубийство, смертные побои жен своих, самосуд и озорство, переходящее гораздо чаще, чем думает Толстой, в «скверные преступления» тысячной части народа. Само собой, все больное и грязное в народе перевито светлыми и жизненными тканями духа, но не в такой, однако, мере, чтобы именно тут находить исключительные сокровища. Народ наш — как и все народы — очень беден, и этим все сказано. Источник внешней бедности — внутренняя бедность, бедность духа, та поразительная склонность к порче, которую оплакивал Моисей». В ходе «народной революции» Меньшиков был расстрелян... Через всю библейскую историю проходит конфликт между пророками и народом. Библейская религия — это религия, не созданная евреями, а навязанная евреям. Стоит Моисею отойти в сторону от своего «жестоковыйного» народа, как тот ударяется в привычно-родное идолопоклонство. Пророки вновь и вновь посылаются к народу, жестко бьют его по рукам, требуя оставить магические и оккультные поползновения... Когда апостол Павел именует Ветхий Завет «детоводителем ко Христу» (Гал. 3,24), он говорит нечто очень суровое. Странное, не встречающееся более в русском языке слово «детоводитель» есть калька с греческого «педагогос». Но было бы ошибочно перевести его современным словом «педагог». Если в современном русском языке «педагог» означает «учитель», то в античном мире это было не совсем так. На русский язык лучше всего перевести его словом «дядька» (слав. пестун). Педагог смотрит за тем, чтобы ребенок дошел до класса и был в состоянии слушать и слышать рассказ учителя. Сам же педагог не учитель. Он — поводырь, именно дядька, смотрящий за мальцом и замолкающий, когда в классную комнату наконец-то входит господин учитель. В античности педагогом назывался раб, обязанный прежде всего провожать мальчика от дома до школы, следя за тем, чтобы ребенок по дороге не шалил, не тратил силы и внимание попусту. Педагог не учит. Он надзирает, сохраняет время и внимание ребенка свободными для того, чтобы учитель, которому педагог вскоре передаст своего подопечного, смог преподать свои знания. Но педагогом быть опасно. Ведь желания воспитанника и задачи, поставленные перед педагогом, могут расходиться. А значит, педагог вынужден бывать строгим: «Мы заключены были под стражею закона до того времени, как надлежало открыться вере... по пришествии веры мы уже не под руководством детоводителя» (Гал. 3,23—25). Дети подрастают, наполняются силами и начинают бунтовать против тех, перед кем смирялись еще вчера. «Должность педагога сопряжена была с неприятностями. Иногда ученики самые злые шутки проделывали над бедным педагогом. Если педагог возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали бедного педагога на ковер, какой обыкновенно постилался на полу, подбрасывали ковер с сидящим на нём кверху, как можно выше, сами же отскакивали, так что педагог низвергался наземь; иногда он больно ушибался, причем сама жизнь его подвергалась опасности. Но педагоги должны были прощать ученикам, потому что они были рабского состояния...». О религии Нового Завета тем более нет никаких оснований говорить, будто она выношена еврейским народом. «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал» (Ин. 15,16). Понимание христианства будет крайне затруднительно, если с самого начала не обратить внимания на его подчеркнутую недемократичность. Церковь строится от верха, от Главы, а не снизу, от почвы. Апостолы не просто избраны Христом, но еще изменены, преображены Им, очищены, омыты (Ин. 13,10) от народных предрассудков. Им дан Дух, который «не от мира». Им дано учение, которое было странным и для эллинов, и для иудеев. В этом радикальное отличие библейской религии от язычества. Это славянское слово на русский язык лучше всего перевести как «народничество». Язычество — это религии народов, народные религии. Человек, времена и народы создают себе религиозные представления, руководствуясь законами своего естества. Это «естественные религии», те, которые возникли вне диалога с Богом, вне благодатного откровения и поддержки. В этом случае человек создает религию по своему образу и подобию. Он проецирует в религиозную сферу свои ожидания и страхи, свои представления и чувства. А чего именно обыденный человек ожидает от религии, хорошо известно — «чуда, власти и авторитета», то есть: магии. Народная, массовая религия может быть только языческой. Собственно, это тавтология: народное и есть языческое. Народная религия может быть неязыческой лишь в том случае, если она не выработана им самим, а предложена извне. Но тут нужно очень четко следить за своим языком: в этом случае народ не «хранит религию», а «держится религии». Одно из важнейших назначений церковного богословия, то есть церковной мысли, состоит в борьбе с псевдоправославными суевериями, которые вновь и вновь рождаются в языческих толщах народных масс. Не может быть «демократии» в Церкви потому, что истина здесь не вырабатывается людьми, но открывается Богом. Слово Божие должно быть защищено от слишком человеческих истолкований (да и от забвений). Конечно, контроль за тем, чтобы эта откровенная истина не искажалась и не перевиралась, должен быть взаимным: и иерархия контролирует языческие порывы народа, но и благочестие верных (лаоса) может при необходимости осаживать безблагодатно-человеческие эксперименты иерархов. Церковная история, к сожалению, знает случаи отступления богословско-иерархического разума перед народными религиозными эмоциями. Вот пример, когда сами иерархи не смогли дистанцироваться от народных суеверий: в начале IV века Эльвирский собор своим 34-м правилом со вполне оккультной мотивацией запретил зажигать днем свечи на кладбище — «чтобы не беспокоить души святых». Еще пример борьбы, которую иерархи проиграли народному чувству. В 419 году Карфагенский собор определил: «Постановлено и сие: повсюду на полях и вертоградах поставленные якобы в память мучеников алтари, при которых не оказывается положенным никакого тела или частей мощей мученических, да разрушатся, аще возможно, местными епископами. Аще же не допустят до сего народные смятения, по крайней мере, да будет вразумляем народ, чтобы не собирался в оных местах и чтобы правомыслящие к таковым местам не привязывались никаким суеверием. И память мучеников совсем да не совершается, разве аще где-либо есть или тело, или некая часть мощей, или, по сказанию, от верной древности преданному, их жилище, или стяжание, или место страдания. А алтари, где бы то ни было поставленные, по сновидениям и суетным откровениям некоторых людей, да будут всемерно отвергаемы» (Правило 94). Забвение этого канона сегодня повсеместно. Забота Отцов собора ясна, она состоит в том, чтобы «облако свидетелей» не скрыло за собой в народном почитании Солнце Правды, то есть почитание Самого Христа Спасителя. И чтобы вера и почитание святых строились на твердом историческом основании, а не на чьих-то снах. О том, что взаимоотношения между иерархией и народом были всегда чреваты напряжением и конфликтами, свидетельствует один факт. В 344 году Сардикийский собор вынужден был решать странный вопрос: как поступать с епископом, если он будет изгнан народом «за свои познания»: «Аще который епископ неправедно будет за свои познания обвинению подвержен, придет в иный град... того с особенным дружелюбием должно приимати» (Правило 17). «За познания», то есть за ревностное изучение божественных догматов — толкует это правило Вальсамон. Вот и в России епископы были изгнаны — кто в эмиграцию, кто в лагеря... Но когда отдельные люди или массы людей оказываются без благодатного просвещения, без церковной науки, без постоянного наставления в слове Божием и в предании отцов, они создают рукотворно-самодельные мифологемы. Вовремя распознать их и не дать им подчинить себе человека или тем более других церковных и околоцерковных людей — это одно из назначений богословия. По слову Владимира Лосского, «здесь более, чем где-либо, Предание действует критически, обнаруживая прежде всего свой негативный и исключающий аспект: оно отбрасывает «негодные и бабьи басни» (1 Тим. 4,7), благочестиво принимаемые всеми теми, чей традиционализм состоит в принятии с неограниченным доверием всего того, что втирается в жизнь Церкви и остается в ней в силу привычки. И в наши дни в литературе синаксариев и лимонариев можно найти такие примеры, не говоря уже о невероятных случаях в области литургики, которые, однако, для некоторых суть «предания», т. е. святы». Иерархическая дисциплина и дисциплина богословская были разработаны Церковью для того, чтобы не позволить шальным визионерам, пророкам и чудотворцам выкрасть у людей жемчужину Евангелия. Церкви довольно рано пришлось научиться говорить «нет» некоторым энтузиастам. Один из первых аскетических опытов в церковной истории — это отказ от апокрифов и формирование канона Писания, происшедшее в сознательной борьбе с гностиками (и канон определялся не плебисцитом, а решением архиерейских соборов). Вторая аскетическая скрепа, изготовленная в лаборатории церковной мысли, — это формулирование идеи апостольского преемства, также позволившей отличать апокрифы и ереси от подлинного апостольского предания. Позднее Церковь разработала свой догматический и канонический строй для того, чтобы постараться не допустить насыщения апостольских текстов неапостольским пониманием, для того, чтобы не дать превратить христианство в игрушку сиюминутных страстей, надежд и разочарований. И с тех пор на все века церковная дисциплина (включая дисциплину догматически воспитанного богословствующего ума) призвана защищать крупицы духовных знаний от самоуверенного невежества. Там, где этой дисциплины нет, там, где епископ и священник не берет на себя служение «Николая» (а имя Николай означает «победитель народа»), там «простецы» создают парахристианский или даже прямо языческий фольклор, а интеллигенция — утопии (старообрядческие, экуменические, обновленческие, теургические, оккультные...). Протоиерей Георгий Флоровский об этой недисциплинированности религиозного ума писал так: «Изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит отчасти в недостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерности аскетизма), в недостаточной «одухотворенности» души, в чрезмерной «душевности», или «поэтичности», в духовной неоформленности душевной стихии. Если угодно, в стихийности... Но есть путь от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от «психического» к «пневматическому». И этот путь трудный и долгий». А то, что тяжело, то непопулярно. И зачем же читать Писание и богословские труды, если можно довериться бабушке?! Что нам академии, если есть приходские пересуды о том, «что говорят старцы»! Еще в XVIII веке свт. Димитрий Ростовский предостерегал: «Церковь же непорочная, сущи невеста Христова, не должна никаковых же баснословных умствований и самовымышленных толкований приимати, но на самом Писании Божественном утверждатися, и толкования истиннаго великих вселенныя учителей, а не простых бающих мужиков слушати». Поэтому церковная проповедь должна не только пробуждать религиозный энтузиазм, но и нередко сдерживать его, осаживать. На сегодня мы с этой задачей не справились. Самым опасным и распространенным типом псевдоправославного оккультизма стала массовая современная апокрифическая литература, содержащая были и небылицы о современных старцах, старицах, блаженных, откровениях и пророчествах. Сколько хлопот доставляла древней Церкви псевдопророческая литература, приписывавшая уважаемым именам идеи или слишком человеческие, или слишком языческие, или даже просто бредовые. Сколько нужно было сил, трезвости ума, настойчивости, чтобы отстоять собственно апостольскую традицию и отсеять лжеименные, псевдонимные сказания. Приносил некий собиратель апостольских слов в общину «Евангелие от Петра». И говорил: «Ну что вы читаете только Евангелие от Марка?! Марк записывал со слов Петра, а здесь слово самого первоверховного Апостола!» И кем же в его глазах становился тот, кто смел критически отзываться о принесенной рукописи? Еретиком, рационалистом, безбожником, противником Божия Промысла и личным недругом апостола Петра... Можно было найти тысячу вполне благочестивых поводов для того, чтобы принять апокриф. И нужно было изрядное упрямство и готовность идти против модного оккультно-гностического благочестия, чтобы отстоять собственно апостольское учение от очень похожих на него подделок. По верному наблюдению Фаррара, «полный простор господствует в гностицизме, в нем нет никакой мучительной заботливости о том, чтобы отрешиться от язычества». Вот и сегодня во многих модных текстах заметно отсутствие трезвости, равно как и отсутствие воли проверять свои верования мерилом евангельским и святоотеческим. Как и в первые века христианства, неудержимо множится круг апокрифов. Приписываются они, правда, уже не апостолам, а святым и подвижникам благочестия более близких к нам времен. Но в отличие от времени свт. Иринея Лионского как-то не заметно церковной решимости сопротивляться им. Не секты, а вполне православные издательства выпускают, и православные храмы продают книжки и газеты, содержащие чудовищные вымыслы, прямой магизм и просто непристойные нападки на саму же Церковь. Стало возможным появление книг, отметающих церковное учение с помощью таинственных ссылок на анонимных «старцев». Очень это сейчас модно: вместо строгого обоснования своих утверждений действовать по принципу «одна баба сказала». Например: «Одна монахиня, приехавшая с Греции, рассказала, что на Западе уже все готово для принятия лжемессии». Эта «монахиня» — она что, член оргкомитета по подготовке прихода Антихриста, если может столь авторитетно и категорически заявлять: «Вся программа выполнена, все намеченное к визиту готово»? Или: «По свидетельству Св. Отцов, завершающий историю Страшный Суд по земным меркам будет длиться недолго, сколько шестопсалмие на утрени». Но какие это Отцы? Нельзя ли конкретнее, кто именно? В советские времена студенты бойко рапортовали на экзаменах по «диамату»: «Карлмаркс-Фридрихэнгельс писал...» А сегодня в церковной среде сплошь и рядом слышишь: «Отцы учат...», «Святии Отцы рекоша...» Уточняющих ссылок обычно не приводится. Слыша такие формулы, лучше сбить спесь с самозваного «патролога» серией вопросов на тему: «А теперь конкретно: имена! пароли! явки! Кто сказал? В какой книге? Кому? В какой ситуации? И не сказали ли Отцы по этому вопросу еще и нечто другое?» Недоверчивым оком христианин должен взирать не только на то, что преподносится ему из внецерковного мира. К сожалению, и внутри церковной ограды велика вероятность того, что вместо хлеба получишь камень. Не всякая церковная газета, брошюра, книга несет в себе учение Церкви. Не всякая проповедь, сказанная с амвона, православна. Не всякая история, рассказанная прихожанами, верна. Именно многообразие церковной жизни делает столь настоятельным вопрос: где же именно Церковь высказывает именно свое учение? Если вы сегодня увидите, как кто-то упрощенно отвечает на этот вопрос и начинает размахивать фразой «народ — хранитель Православия», будьте осторожны: это очередной «демократ-реформатор». Он себя и своих друзей отождествил с «церковным народом» и на этом основании чувствует себя «вселенским судьей». На наших глазах снова складывается полуподпольное мирянское движение. Впрочем, в сегодняшней церковной ситуации есть изрядная и объективная новизна. С одной стороны, никогда в истории Церкви не было такого числа знающих, грамотных, образованных людей. История еще не знала такого общества, которое сложилось в XX веке, — общества всеобщей грамотности. С другой стороны, чрезвычайно дешево распространять информацию и потреблять ее, то есть купить или даже издать книгу, сегодня отнюдь не затруднительно. Книга, в том числе и церковная, никогда не стоила так мало, как сегодня (томики Ленина, напечатанные в советский период, не в счет). С третьей стороны, никогда не было в Церкви такой свободы слова. Сегодня в ней отсутствует цензура: и внешняя (общецерковная), и внутренняя. Как работала цензура «внешняя» (по отношению к распространителю некой книжки), рассказывается в книге Ирины Грицевской «Индексы истинных книг». Оказывается, житие Василия Нового с мытарствами Феодоры на Руси XVI—XVII веков относили к апокрифам: «А Василии же Новый и Андрей Уродивы и Мефодий Патрьский и странник подобает о сих вещаго и ведущаго вопрошати, аще истинна есть». Именно в житии Василия Нового содержится подробное описание видений о посмертных мытарствах... В XIX веке цензор, профессор Московской Духовной Академии П. С. Казанский, боролся с подобными текстами: «Чаще издаются повести, полные самых странных чудес, одним словом, духовные романы о мытарствах, жития Андрея Юродивого, Иоанна Новгородского и т. п. Все эти сочинения представляются большей частью безграмотными. Сколько приходилось исправлять или останавливать книжек, направленных к распространению суеверных понятий в народе! Сколько раз ко мне приносили житие Киприана и Иустины, домогаясь пропуска! Совесть не позволяла, хотя из Четьи-Минеи выбрали. Ругатели духовной цензуры знают ли эту неустанную службу цензуры духовному образованию народа?» Св. Филарет Московский также предупреждал, что «видения, имеющие свою истину, не всегда удобно обращать в общие догматы. Вы догматствуете о мытарствах, а потом приводите изложение посмертных состояний из св. Макария, который ни слова не говорит о мытарствах. Отсюда родятся затруднительные вопросы». «Мытарства блаженной Феодоры», входящие в состав жития Василия Нового, — текст сомнительного происхождения и содержания. Догматически он неверен потому, что не оставляет места для Божия Суда. Спаситель сказал, что «Отец весь суд передал Сыну», но в этой книжке весь суд вершат бесы. Христу остается только вручить медали победителям. Подобно тому как вручает медали победителям чемпионата глава спортивной федерации, сам, быть может, болевший за другую команду. Происхождение этого жития не вполне церковно и нравственно по той причине, что автор, Григорий, издевается в нем над святым — Константинопольским патриархом Николаем V Мистиком, который был «причислен к лику святых в Греческой и Римской церкви. В обеих Церквах память патриарха чтится 15 мая, в день его смерти». В житии же «имя этого патриарха Николая злонамеренно искажается в Агриколаос («мужик») и Эттилаос». Сегодня же именно эти «духовные романы» (дополненные уже прямыми «интервью» с бесами) заполонили церковные лотки. И это потому, что нет еще и внутренней цензуры. Нет цензуры традиции, цензуры вкуса. Традиция — это вкус, то есть предрассудки. Предрассудки, в самом буквальном смысле слова, — то, что «перед рассудком», что впитано человеком прежде, чем начал работать его личный критический разум. Современные церковные люди — это поколение, о котором можно сказать словами Андрея Вознесенского: «Расформированное поколенье, мы в одиночку к истине бредем». Внутренняя цензура — это церковная традиция, впитанная человеком или с молоком матери, или полученная в ходе нормального, очного богословского образования. Нет внутренней цензуры вкуса, нет цензуры официальной, но нет еще и цензуры образовательной. Сегодня среди издателей церковных книг или редакторов газет трудно найти человека хотя бы с семинарским образованием, не говоря уже о духовно-академическом. Поскольку большинство издателей и редакторов — неофиты, это означает, что маловат у них и личный опыт роста в Православной Церкви. В итоге от имени Церкви тиражируются «попса» и дурь. Тут уж не приходится удивляться, что к церковным прилавкам находят свой путь настоящие монстры — книги, содержащие самые дикие суеверия. Для примера: «Одному из моих друзей, никак не хотевшему расставаться с привычными страстями, старец сказал, что ему не удастся в этой жизни отмолить свои грехи, но по милости Божией ему предстоит родиться бычком. Бычок в смирении проживает свои год-два, жуя то, что дают, и идя туда, куда ведут, пока не зарежут и тем самым не освободят к лучшей жизни. Приятель этот рано умер... Вообще, блаженный утверждал, что почти вся домашняя скотина, за исключением собак, — люди. Лошадью отрабатывает грехи тот, кто мало трудился, коровы тоже люди, а волком становится тот, кто мучил людей». Увы, эта книга издана в православном монастыре, а не в бурятском дацане... А на серафимовских торжествах 2003 года в Дивеево паломникам раздавали листовку следующего содержания: «Свидетельства старца Самуила — Боговидца нашего времени. Пророку Ездре было велено Господом писать книги 40 дней. Взять с собой пять человек, которые быстро и красиво пишут, пойти в поле и писать. И написано было всего 94 книги. Из них 24 книги по повелению Божию Ездра бросил в народ, пускай все читают, достойные и недостойные, а 70 книг передал из народа мудрым. Этими книгами заканчивается странствие земной твари и самой земной природы, переход в нетление. Апостол Иоанн, написавший «Откровение», хотел уже пустить в народ эти 70 книг, но Господь рабу Своему запретил голосом с Неба: «Скрой и не пиши сего! Ибо сокрыты и запечатаны слова сии до последнего времени». Но вот пришел час раскрыть эти книги и читать их. И вот тайна: первые 24 книги, которые даны народу, чтобы читали, т. е. знали их, — это 12 пророков и 12 апостолов. Старый и Новый Завет — Библия. А 70 книг передали, как бы с народа, мудрым. Это будут и уже есть вблизи пришествия Христова 70 избранников Божиих в честь семидесяти апостолов, которых Господь избрал и послал на проповедь во время Его земной жизни. Вот вам тайна открыта. Ездра написал их, — т. е. наименовал книгами. А они — люди, через которых Дух Святый передает миру неизреченную премудрость Божию. Этим современным апостолам дано больше ведения о Боге, несмотря на то, что с теми вращался Христос. Господь возвестит избранникам Своим те тайны, которые до сих пор были сокрыты от земнородных. А теперь угодно Богу, да знают и люди то загробное, что знали до сих пор только Ангелы. И все эти 70 суть не только мужчины, но и женщины, и именуются они этим именем — Апостолы-Боговидцы. Одной из этих 70 книг был д. Самуил. Но он говорил: «Я самый старший возрастом среди этих 70-ти. Это живые книги-люди, и самый большой дар мне дан. Нести его очень тяжело». Д. Самуил жил в Сумской обл., Тростянецком районе. В 50-х гг. д. Самуил получил дар Боговидения, после чего стал браться в Царствие Небесное и ад, видеть блаженства рая и муки ада. Отслужит в Земной церкви, а потом ему показывают, где мучились и как их выводили из ада, куда поместили эти души после причащения в Белградской церкви. Про ад он пишет: «Эти муки я видел многократно потому, что забирал благодатиею Божией из ада всех тех людей, которых повелел оттуда забрать и отвести в рай Сам Господь Иисус Христос». Господь милостив ко всем грешникам. И самоубийц милует, и некрещеных. Но, конечно, много зависит от земного ходатая. Господь через Самуила выводил и самоубийц, и иноверцев. Иисус Христос говорил д. Самуилу: «Когда служить обедню, оплачивай служебные просфоры и бери по 5 маленьких просфор. Тогда кровь с 5 ран Моих вопиет к Отцу Небесному, и Он прощает грешников». В небесную горницу дедушки Самуила (так называли хатку, где он жил, Ангелы) приходили и Иисус Христос, и Пресвятая Богородица, многие святые, Архангелы и Ангелы. Особенно много молился он о матерях, сделавших аборты. Он видел мучения абортных детей в аду, видел, как после покаяния их матерей деток из ада забирают Ангелы, а после службы в Земной церкви в Небесной церкви в присутствии Матери Божией Архангелы их крестят, нарицают имена, причащают и отводят на 3-е Небо. После его смерти (он отошел ко Господу 11.03.85 г.) остались дневники и письма его духовным чадам, из которых мы можем получить истинные знания о загробном мире. На исповеди нужно сказать священнику, что делала аборты и предохранялась. Сколько делала — говорить не надо. Так сказала Матерь Божия. Потому что сколько абортов скажет мать-убийца, столько Сатана и отдаст детей ее из ада ее Ангелу-Хранителю. А может быть, там больше чад безымянных. Ведь аборт один, а душ погублено может 2 или 3. При абортах мать-убийцу из Книги Жизни вычеркивают. После покаяния в абортах опять записывают. Как мама записала свое имя на обедню (или отец), ее (его) Ангел-Хранитель летит в ад и забирает деток, и отводит их на 1-е Небо. Там их переодевают из адской одежды в райскую и кормят. И там они будут ожидать до того дня, когда на Земле за них будет служиться обедня. И тогда Ангел-Хранитель несет деток в большую Белградскую церковь, которая находится на границе рая и ада. В ней непрестанно служат Архангелы в присутствии Матери Божией. Если мать некрещеная, то детей из ада забирает Сама Матерь Божия. Если им больше 7 лет, то они уже мучились, а до 7 лет они хотя еще и не мучаются, но томятся, ожидая мучения. Через эту Небесную церковь проходят все души, которые мучились в аду: и взрослые люди, и абортные. Все-все, кого вымолит Земная церковь, все заводятся в эту Белградскую церковь, и кто крещен, тех только причащают и отводят в рай, а абортных крестят и нарицают имена, потом причащают. Примечание: Обедни за абортных детей служат не все церкви. Самой известной из них является Макарьевская церковь г. Киева». Ну где же современные этнографы? Неужели не понятно, что именно в таких местах, как Дивеево, куда стекаются народные паломники со всей страны, и надо исследовать народные верования? И к сожалению, надо сказать, что эти бредовые листовки паломники уносили, а не выбрасывали... Теневое сознание вышло на свет. Замечательно, теперь тень стала виднее, ее пристальнее можно разглядеть, а потому можно с ней дискутировать по дневным правилам — открыто. Чем опасно отсутствие внутренней и внешней цензуры в эпоху грамотности и издательской дешевизны? Если человек вообще неграмотен, живет своим огородиком, своей семьей, обычным приходским распорядком, то с него любая идеология сходит как с гуся вода. Он недоступен глубинному воздействию модных идеологем (ср. «пролы» в романе Оруэлла «1984»). Человек, по-настоящему образованный, тоже недоступен идеологической обработке: он знает, что надо десять раз проверить, прежде чем поверить какой-то сплетне. А вот человек полуграмотный, он научился читать на свою голову, но не научился дистанцироваться от прочитанного. Он охотно верит листовкам и газеткам. А значит, он становится управляемым. Его легко превратить в часть толпы, чего-то требующей и против чего-то протестующей (что требовать и когда протестовать — укажут листовки). Именно это является новым феноменом нашей церковной жизни. В результате та теневая фольклорная культура, которая всегда была в Церкви, начала выплескиваться наружу. Всегда, во все времена алтарники сплетничали про попов, но только сегодня начали издавать свои газеты (типа «Русь православная», «Сербский крест», «Русский вестник» и т. п.). Всегда бабушки пугали друг друга рассказами про «сглазы» и «колдунов». Но только сегодня про это начали писать книжки. Всегда «калики перехожие» разносили по свету весть о его завтрашнем конце и уверяли, что они точно знают, что где-то на чужой стороне уже родился Антихрист и скоро он пожалует к нам. Но лишь сегодня их рассказы записываются на диктофоны, а потом публикуются в книжках типа «ИНН — печать Антихриста» да озвучиваются по радио голосом Жанны Бичевской. Впрочем, уже и из уст монахов можно услышать проповеди о том, что архиереи — такой тормоз церковный, который не позволяет народному благочестию прославить народных святых (под коими опять же понимаются Иван Грозный и Григорий Распутин). При встрече с такими декларациями соглашаешься: да, батюшка в данном случае совершенно прав. Архиереи — это тормоз. Только слово «тормоз» — хорошее слово. Надо тормозить, не торопиться, потому что иногда, когда все сползает в какую-то пропасть, имеет смысл притормозить, чтобы не захлебнуться в этом вполне большевистском и протестантском пафосе. Мол, мы — народ, мы сейчас всей колхозной массой поднимемся на борьбу, всех одолеем, хотя темные силы с панагиями нас злобно гнетут... Это все тот же приступ обновленчества. У этих людей уже сформировалась диссидентская привычка, привычка бунтовать. Когда я говорю о них, отчасти говорю и про себя самого. Потому что я легко мог бы оказаться в их рядах — вся инерция моего нецерковного воспитания меня туда толкает. Интеллигенту трудно быть вместе с властью. Для него неестественно власть поддерживать. Он себя очень уютно чувствует в диссидентском подполье, особенно если оно более или менее безопасное. Ты им фигу показал и спрятался, а на самом деле тебя никто и не преследует. То есть психологически я понимаю, почему эти люди там, но все-таки надо хоть чуть-чуть церковно взрослеть и церковно меняться. Их листовки и газеты, проповеди и шепотки капля за каплей учат не доверять церковной иерархии: «Большинство из нынешних архиереев бесконечно далеки от всякой истинно-духовной жизни. Но Бог не без милости. Придет время, и Господь Сам укажет нам такового. И когда сие произойдет, то лжепастыри-клоуны в страхе будут сами бросать свои рясы и побегут из России... Зыбко наше положение — положение гонимых «маргиналов» и «экстремистов» в родной Церкви. А они, облеченные чинами и златыми ризами, твердо стоят на ногах. За ними — закон, официальное признание, земное основание, права, поклонение теплохладной паствы, непрерывная копеечка, гарантии, дружба с сильными мира сего! Так мы и маемся — по виду вместе, по духу — давно врозь! Враги Православия — вовсе не «заблудшие» — сознательно выбрали свой путь, и он не совпадает с нашим. В нынешних условиях мы просто не имеем права ждать пробуждения их совести, страха Божия — это преступление перед Богом и Отечеством! Они к покаянию не способны. Как же к ним относиться? Со святою ненавистью и кроткой беспощадностью!» В общем, сегодня революционные настроения столь сильны и массовы, что не замечать их уже нельзя. И тут я обращаюсь к архиереям и молвлю им на нашем, церковнославянском наречии: «Владыки, дорогие, да ведь под вашими афедронами кафедры уже горят!» А потому и заигрывать с «простецами» уже опасно. |
|
||
