Жизнь как чужой язык: все говорят с акцентом.

(Кристофер Морли)

Предположим, вы человек здравомыслящий, и нет у вас намерений украшать свою жизнь смертельными душевными надрывами и надломами. Вы не считаете, что каждого ждут великие дела, надо только найти своего пророка и следовать за ним, в какую бы… сомнительную местность он вас ни завел. Вам не кажется, что за яркое переживание стоит заплатить если не жизнью, то здоровьем, поскольку главное – было бы о чем вспомнить перед смертью. Вы не предполагаете, что молитвенное предстояние заменяет деятельность по достижению желаемого и что боженька ради истово молящегося готов на любое нарушение естественного хода событий (а чем, собственно, является чудо?). В таком случае поздравляем: вы не подвержены патологическим романтическим настроениям. Зато есть вероятность, что время от времени у вас возникают конфликты с вашими детьми, которые вас считают совсем не крутым и даже довольно скучным человеком.

Что поделать! Крутость, она же экстремизм и нонконформизм самоубийственного толка, выглядит ярко, глянцево, феерично – совсем как остросюжетное кино или рекламные ролики про свежее дыхание. Поэтому молодежи интересно увидеть, как оно выглядит в реальности, в исполнении ближайших родственников. А не увидит ничего подобного – так уже и нос воротит. И хочется в ответ окатить их свежестью с привкусом резонерства – в духе столичного дядюшки Адуева из «Обыкновенной истории» Гончарова: «Велика фигура – человек с сильными чувствами, с огромными страстями! Мало ли какие есть темпераменты? Восторги, экзальтация: тут человек всего менее похож на человека, и хвастаться нечем. Надо спросить, умеет ли он управлять чувствами: если умеет, то и человек…». Впрочем, Адуев–племянник не очень–то слушал рассудительного дядюшку, а если и слушал, то потом злился и каждое слово отвергал. Сам автор, кстати, называл поведение Адуева–дяди «холодной и тонкой тиранией», причем обвинял «тирана» еще в том, что он родную жену погубил – забыв, что «она не служила, не играла в карты, что у ней не было завода, что отличный стол и лучшее вино почти не имеют цены в глазах женщины, а между тем он заставлял ее жить этою жизнью»[61]. Вот и проговорился Иван Александрович Гончаров: в такой–то пустоте, да еще если муж своей «холодной и тонкой тиранией» оградит тебя от «внебрачных радостей жизни», и заболеть недолго. Примем же к сведению эту информацию, щедро подаренную классиком.

Выходит, что человек, когда он не в силах обрести «упоенье» в службе, картах, заводе, а также во вкусной и здоровой пище, сильно нуждается в «искусственно подогретых» переживаниях. Кстати, больше всего это относится к подросткам и к тем, кто еще недавно числился подростком. Нет у них ни своего завода, ни интереса к игре «по маленькой», ни приятных пороков, отшлифованных временем до безопасного, «пикантного» состояния, ни собственных семейных традиций, которыми при случае можно было бы и пренебречь. Все заемное – и традиции, и пороки, и интересы. Просто он/она еще молод/молода, чтобы из всего предложенного окружающим миром выбрать и, если так выразиться, «оплатить» нечто особо приглянувшееся. И для выбора, и для оплаты надо иметь вполне сформировавшуюся индивидуальность, и вполне личные средства.

Некоторое время молодые живут, «вприкуску и вприглядку» пробуя разные радости жизни, а реальные ощущения процентов на пятьдесят заменяя выдуманными.

Или на все восемьдесят. Это уж кому как повезет. И если рядом окажется сухой и безжалостный резонер, умело, но грубо разрушающий «детские фантазии», — не факт, что он поспособствует ускоренному развитию личности. Вернее всего, он, ничего не дав взамен, разрушит ту часть психоэмоциональной сферы, которая, мягко говоря, контрастирует с реальностью. Именно о таком «утилизаторе фантазий» писал Ричард Олдингтон: «Что за извращенное чутье подсказывает им, в какую минуту нанести удар? Как они ухитряются так безошибочно разбить хрупкую тишину души? Почему так люто ненавидят эту тайну?»[62].

Способность к творческому восприятию погубить легко, а понять трудно. Вот почему родители, даже если их так и уносит на волне рассудочности, непременно должны этот «серфинг нотаций» прекратить и «сойти с доски». Во–первых, тот, кто взрослее, должен вести себя снисходительно и «не заостряться» на зарождающихся конфликтах. Во–вторых, позвольте молодому человеку приобрести собственную «базу» для рационального мышления. В–третьих, не пытайтесь посеять в его душе во–от такие плевелы недоверия к родителям. Или – еще того хуже – научить ребенка резонерствовать. Разве ему пойдет на пользу категорический отказ от эмоциональной жизни, высокомерное отношение к людям и идеям? Попытка подняться над окружающим с позиций своего – весьма скромного – жизненного опыта, а также со своего – пока недостаточного – интеллектуального багажа может закончиться плохо. В результате может родиться маленькое, но ужасное чудовище.

Среди наших знакомых было как раз такое юное чудовище. Оно активно занималось просвещением девиц, неизменно их при этом унижая. «А ты можешь, село, перечислить имена и годы правления византийских императоров?» — мог он ни с того, ни с сего обратиться к кому–нибудь из сокурсниц. Самым распространенным ответом ему было смущенное «хи–хи». А дальше, пока Шура сыпал именами и датами, девицы таяли, рдели и заглядывали ему в глаза. «И что с тебя взять, дура?» — миролюбиво заканчивал он с царскими династиями и, добивая жертву интеллектом, шел на второй заход: «А знаешь, сколько…?» И все повторялось. Вот такой покоритель девичьих сердец. Мы, грешным делом, полагали, что если девушка вынесла три–четыре подобных «речитатива» и не придушила этот «уникум», то ей полагается хотя бы небольшая компенсация в виде приглашения в кабак или на дискотеку. Но увы, на просвещении у Шуры все и заканчивалось. Ибо до танцев он не унижался (он вообще с трудом ходил), а тратить деньги на кормежку дур необразованных, далеких от заучивания километровых списков имен и дат, – это он просто считал ниже своего достоинства, о чем заявлял открыто. Шура считал, что ухаживать должен не он, а за ним. Впрочем, если одна из слушательниц и отважилась на попытку накормить–напоить этого, гм, интеллектуала за собственный счет, то он все равно отказался… бы. Он патологически боялся женщин. Грубый напор служил верным приемом, позволяющим самоутвердиться и быстренько сбежать, пока тебя не разоблачили. У Шуры были большие проблемы с общением. Но решать их было стремно: имидж не позволял. Разве при таком образе поведения признаешься, что весь твой апломб – не что иное, как застарелая подростковая болезнь?

Но барышни и пожилые преподавательницы были от него в восторге. И никто не догадывался до поры до времени, что на самом деле обожаемый Шура прост, как репа. Информацию он копил оттого, что боялся собственной заурядности. Надеялся на ложные предпосылки, на «закон отличника»: чем больше прочтет, тем умнее будет. Увы. Чтобы так прямолинейно рассуждать, надо не иметь ни малейшего представления о природе ума. Он, кстати, и сам в собственном интеллекте не был уверен, потому и вел себя агрессивно. Вопросы задавал, будто перед ним отчитываться обязаны. Хотя уверенные в себе люди не давят и не грубят — им это незачем. Они спокойны и благодушны, а Шура всегда был ощетиненный. Школьники от таких комплексов лет в пятнадцать выздоравливают. Вот Шура, бедолага, увяз в скепсисе и в комплексе неполноценности.

Притом, несмотря на преподавательскую любовь, Шуре никто не предложил пойти в аспирантуру и излить свою интеллектуальную мощь в научном труде. Подспудно преподавательский состав понимал: своего «потолка» Шура уже достиг и никуда больше не вырастет. Анализировать накопленное он не умеет и уже не научится. Ничего дельного и интересного не создаст, как бы ни выпендривался. А значит, нечего с ним время тратить. Примерно так же реагировали и девушки: обожать обожали, но почему–то никто из них не пытался всерьез Шуру «захомутать» и сделать своим спутником на всю жизнь – или хотя бы на ближайшие годы. Правда, один его приятель, вовремя осознав тупиковую модель Шуриного поведения, сжалился над парнем и познакомил его с подходящей девушкой – прелесть какой глупенькой. И, пока ее не постигло разочарование в «интеллектуале», довел эту пару до брачных уз. И Шура еще советы приятелю давал: «Не женись! Вот женишься – и все, конец карьере! Вот я женился – какая уж тут наука. Семью содержать надо». Снисходительный друг кивал и посмеивался, понимая: Шура нашел отличную «отмазку» всем своим неудачам в плане карьерного роста. Так что расти интеллектуально отныне не требуется, а жена у Шуры уже есть.

Когда описанная выше тактика становится единственной в арсенале приемов общения, человек сильно рискует собой – и особенно молодой человек. Если всезнайство, высокомерие, пренебрежение тем, что может дать развитие и взросление, действуют на публику отрицательно, «юный резонер» оказывается в изоляции и планомерно предается нарциссическим неврозам[63]. А если он видит положительный эффект, то постепенно создает вокруг себя некую «ажитацию» и уже боится признаться в своих ошибках, беспомощности, дезориентации. Слишком уж серьезно он относится к собственной личности, слишком остро переживает критику – и ту, которую слышит, и даже ту, которая еще только последует. Словом, и так плохо, и этак нехорошо.

Между тем старшее поколение, во избежание порождения таких вот «карманных Байронов», должно помнить: в основе взаимопонимания с младшими лежат не замшелый романтизм пополам с застарелым экстремизмом и не ядовитый скептицизм, замешанный на всепожирающем цинизме, а глубокая снисходительность пополам с хорошим чувством юмора. Люди, которым удается «взрастить в себе» и то, и другое, как правило, терпимы, забавны и щедры. С ними хочется общаться, их легко полюбить. А любовь, что ни говори, лучшее средство для поднятия самооценки. Особенно любовь подросших детей к повзрослевшим родителям. Мы, в общем, и сами хотим, чтобы нас любили. И совершаем ради этой цели немало опрометчивых поступков.

Правда, на вопросы типа «Разве есть что–нибудь важнее любви?», мы, оторвавшись от экрана телевизора, показывающего милую сердцу мелодраму, бестрепетно отвечаем «Да все!» А подразумеваем при этом душевный и физический комфорт, финансовую стабильность, карьерный рост. Потребность в любви может тихо посидеть в уголке подсознания, пока мы вдохновенно исполняем социальные функции. Она свою функцию исполнила: заставила нас – кого еще в детстве, кого в юности, а кого уже в молодости — сформировать собственные цели и идти к ним собственными путями. Теперь чрезмерная потребность в любви, наоборот, мешает жить спокойно и делать свое дело. Кстати, подчеркиваем: речь идет не о сексуальных, а об «общечеловеческих» взаимоотношениях – о той любви, о которой говорят «Его/ее все любят!» и не делают при этом никаких оскорбительных намеков. Если человек жить не может без всеобщего обожания и ведет себя, словно малоизвестный актер, «нарываясь на комплименты и аплодисменты», он непременно выглядит инфантильным. Подобное стремление выявляет детскую жажду внимания и защиты. Для ребенка она естественна. В характере взрослого – смешна и даже опасна. Почему же эта потребность не всегда «отпадает вовремя», как, например, молочные зубы?

Все оттого, что особенности детского мировосприятия – своего рода психологические «молочные зубы» — они, как мы уже писали, не исчезают, а откладываются в «архивах подсознания», из которых при случае легко всплывают на поверхность сознания. А в юные годы каждый из нас, мечтая о любви, ищет возможности контролировать отношение окружающих. Успокоить неприязнь. Вызвать восхищение. Добиться любви. И у большинства людей возникает закономерное предположение, что любовь – детище успеха. Богатых, знаменитых, обаятельных, но недоступных публика обожает. Следовательно, вполне достаточно выполнить хотя бы два из этих четырех условий – и тебя искупают в овациях. В своем воображении человек нередко создает «романтических двойников», которым присуще то, чего в у реальной личности нет и, по всей вероятности, не будет: власть, деньги, шарм и защита от внешнего прессинга. Причем последнее условие – едва ли не самое важное. Да что там! Оно и есть самое важное.

Людям всегда хочется отгородиться от негативной реакции со стороны окружающих.

А в качестве такой «ограды» многие используют сознательное неприятие действительности (кто сказал, что меня не любят? меня все любят! а то стали бы вы меня предупреждать! значит, и вы тоже меня любите! просто много себе навоображали!). Или «игру в поддавки» (я постараюсь быть милым – таким, как вам хочется… а вы уж полюбите меня – ну что вам стоит!). Третьи применяют метод жесткого контроля (все будут делать то, что я скажу! неважно почему! я скажу, и все будут делать это, а не что попало!).

Причем, как было сказано выше, фантазии о любви всенародной и всепоглощающей бывают столь прекрасны, а действительность – столь ужасной, что молодой человек начинает буквально злоупотреблять этим средством психологической защиты. При истерии даже возникают такие явления как бегство в мир фантазий или публичное фантазирование («псевдология»), когда содержание фантазий выдается за реальные события. Что в подобных ситуациях делают взрослые? Стыдят мечтателей и стараются руганью или занудством вернуть детей обратно на земную поверхность. А молодежь в ответ обвиняет старшее поколение в обструкции и «мертвечине». Это действенное, традиционное и весьма распространенное «оружие» подрастающего поколения в конфликтах с поколением давным–давно подросшим.

Между тем старшие, подпав под влиянием идей, пропагандирующих культ юности, и сами соглашаются с некоторой «омертвелостью чувств», якобы наступающей одновременно со зрелостью личности. Да, дескать, были когда–то и мы рысаками – не то что нынче… Подобное самоощущение вызывает беспокойство, желание действовать немедленно, пока не все потеряно. И кое–кто действует – то есть искусственно пытается «вернуться в юность», но в результате разве что впадает в детство. Естественные процессы необратимы.

Притупление ощущений, их подконтрольность, произвольность поведения – черты, с которыми зрелая личность должна научиться жить, а не бороться.

Все равно из этой борьбы ничего хорошего не выйдет. К.Юнг пишет о проблемах созревания индивидуальности, как о «выраженном в той или иной степени застревании на детской ступени сознания, о сопротивлении действующим в нас и вокруг нас силам судьбы, которые пытаются вовлечь нас в мир. Что–то в нас хотело бы оставаться ребенком, быть совершенно бессознательным или по меньшей мере осознавать только свое «Я» и отвергать все чужое, в предельном же случае подчинить все другое своей воле. Хотелось бы ничего не делать, а если уж что–то делать, так ради собственного удовольствия или же для того, чтобы утвердить свою власть. В этом проявляется нечто вроде инертности материи, что в свою очередь выражается в застревании на предыдущей фазе, сознание которой меньше, уже, эгоистичнее, чем сознание фазы дуалистической, где индивид поставлен перед необходимостью признавать и принимать другое, чужое, как свою жизнь и как «тоже–Я»[64].

И действительно, борьба за то, чтобы «подчинить все другое своей воле» не является прерогативой юности. О чем–то таком может мечтать и человек, формально признанный взрослым, но так и не повзрослевший. Хотя у взрослого все проблемы созревания – эгоцентризм, безответственность, жажда власти и проч. — принимают иную форму. Ведь молодой человек проходит все указанные стадии по пути к «Сверх–Я»[65] - к сверхличности, к целостной сущности, не дробящейся на множество масок и ролей из–за возникших сиюминутных потребностей. Для него это проявления «трудного возраста» и внутренней борьбы за формирование зрелой и самостоятельной индивидуальности. Но для человека взрослого подобное поведение — отнюдь не подъем по пути к зрелой личности, а совсем наоборот — безвольное соскальзывание вниз, к безличности, к деперсонализации, к инфантильности. Поэтому, несмотря на всю «возрастную ностальгию», необходимо учесть, насколько несбыточно это «возвращение в мечту».

Другой полюс «по–детски капризного» отношения к окружающему – дидактизм на грани аутизма. Время от времени хочется обрушить на свое подросшее дитятко целую лавину упреков: ты же ничего в жизни не понимаешь, я тебя уму–разуму учу, дубина ты народной войны, а ты еще имеешь наглость заявлять, что мне современную молодежь не понять, ваще! Так я ж тебе докажу, что это не я — вобла сушеная, а ты — лох малолетний! Остановитесь. И вспомните, что отсутствие иронии и самоиронии – существенный изъян. И для старших, и для младших. Вы слишком серьезно относитесь к себе. Вы не даете себе права на то, чтобы быть неправым, извините за каламбур. По–вашему, вы не можете ошибаться просто потому, что вы старше – а следовательно, дольше прожили и больше повидали? Но сознайтесь: вокруг нас столько такого, чего мы раньше не видали никогда. И речь не только о плодах цивилизации и прогресса.

В конце концов, к наличию сотовой и интернетной сетей привыкнуть несложно. Какая–нибудь микроволновка, при всей неясности принципа действия, отлично экономит время. Видеомагнитофон позволяет смотреть фильмы и передачи в свое свободное время, а не тогда, когда их показывают по телику – ранним утром или глубокой ночью, поди пойми. Утилитарное отношение «к удобствам» делает мир проще и доступнее. И только патологический страх перед техникой мешает выучить те несколько команд и кнопок, которыми очередное «удобство» управляется. Гораздо сложнее выявить и запомнить команды и кнопки, управляющие сознанием, которое сформировалось уже в другом, простом и доступном мире.

Когда, под влиянием той же сотовой связи и интернета, реальность становится новой, каково приходится человеку, который родился и рос в старом мироздании (вспомните этот эмоциональный образ из нашего детства: вселенная такая огромная, непознаваемая, а я сам — такой маленький и беспомощный!)? Он не видит доступных перспектив и простых решений, он делает проблему из всего подряд, он пугается самых обыденных явлений. Поди договорись с таким! И если для своего ребенка вы (на данный момент) – глупый пингвин, который робко прячет что ни попадя в утесах, а он себя, соответственно, видит помесью орла с альбатросом, неудивительно, что он и слушать вас не пожелает.

Вот какое впечатление нередко мы производим друг на друга. Конечно, это довольно неприятно. А для особо самолюбивых – так просто унизительно. И потому многие стараются внедрить в сознание другого поколения свои собственные воззрения. Чтобы не было расхождений, порождающих неуважительное отношение. И никто при этом не желает учитывать разницу между ценностными ориентирами старших и младших.

В идеале, конфликт должен сгладиться по мере адаптации: родитель поймет, например, что работа или стажировка, найденная с помощью интернета, отнюдь не всегда есть коварная попытка завлечь подросшую «детку» в сети порнобизнеса. А та самая «детка», раз обжегшись, научится внимательнее «фильтровать базар» из соблазнительных предложений, исходящих из сомнительных источников. Но, как вы и сами догадались, подобные «эксперименты на человеке» могут оказаться довольно опасными. И родители, которые дорожат своими детьми, будут стоять насмерть: пусть шанс будет упущен, зато мое дитя останется цело и невредимо. Но и ребенок, которому необходимо чего–то добиться в жизни, не смирится с предложением «покойного теремного прозябания». Как быть?

Сначала рассмотрим ситуацию в деталях. Итак, вам кажется: он неуправляем! Ничего понимать не хочет! Соображает не головой, а щитовидкой! У него в сознании сплошняком гормональные бури – и ни одного просвета! Вы периодически выражаете свое возмущение по поводу такого «безобразного поведения». Естественно, весь этот негатив накапливается в сознании молодого человека и провоцирует ответную реакцию.

Подросток (и даже вчерашний подросток) – это существо, чье мировосприятие построено на уловлении психоэмоциональных раздражителей, и оно просто обязано быть чувствительным и внушаемым.

Плюс подростковая мнительность, плюс заниженная самооценка, плюс завышенные требования к себе… Таким образом, ребенок уверяется в собственной «некондиционности». И в бой идет тяжелая артиллерия – мощные защитные системы, прикрывающие неокрепшую психику от внешней агрессии. Вы получаете заряд неприязненных проявлений – прямых и косвенных, а в ответ, разумеется, демонстрируете свое возмущение, нетерпимость и дидактизм. Десяток таких конфликтов – и глядишь, между вами протянулась отчетливая трещина — узкая, но глубокая, как геологический разлом. Ваш ребенок уже на другой стороне, хотя вы еще слышите друг друга и даже можете поговорить по душам. Но чувствуете, что может быть и хуже – гораздо хуже. В самом этом ощущении присутствует некая обреченность. А между тем именно от родителей зависит, насколько расширится «семейный разлом» и как будут развиваться отношения: закончатся личной экологической катастрофой или, благодаря многочисленным, умело построенным мостам, контакт с младшим поколением сохранится. Значит, надо выбрать подходящую стратегию.

Что можно посоветовать родителям, на попечении которых имеется «рвущиеся на волю» отпрыски? Не надо бояться, что дети получат негативную информацию. Глядишь, они ее осмыслят и сделают сознательный выбор – и тогда у них не возникнет нервных срывов и соматических заболеваний, едва обнаружится нехитрая истина: мир не так уж добр. С реальностью надо уметь обращаться – и получить подобный бесценный опыт возможно исключительно путем проб и ошибок. И никакие авторитеты – отвлеченные или лично знакомые – не заменят благо — (или неблаго-) приобретенных познаний.

И конечно же, не следует злоупотреблять лобовыми столкновениями. Относитесь к скандалу как к искусству… тяжелой артиллерии. Во–первых, рассчитайте свои возможности: на скандал должно хватить и времени, и сил. Выдохлись раньше времени – загубили дело. Вас уличат и будут смеяться. Во–вторых, у вас должен быть серьезный повод для такой масштабной операции. В противном случае ваше поведение будет расцениваться как буря в стакане. В–третьих, не частите. Иначе ваше чадо начнет равнодушно «линять из дома» или превратится в опытного окопника, который успешно оттачивает свою боеспособность на родителе. Если страшно хочется сорваться, вспомните: что из арсенала воспитательных методов остается у вас на тот судьбоносный день, который сможет предотвратить «день черный»?

Скандалы должны быть редкими и страшными.

«В еще более трудное мирное время» придется сделать ставку на политичность. Да, мы понимаем, вы чувствуете себя правыми и вам хочется разразиться гневной тирадой, выражающей самое праведное негодование. Но это не даст результата, а только оттолкнет вашего ребенка. Он обратится за советом к тем, кто его не ругает, а поощряет – и наделает глупостей. Так что тяните время, родители, тяните! И попутно занимайтесь деликатным просветительством. Ваш юный любитель свободного парения непременно спустится с небес – и довольно скоро, уже через несколько лет. Таков результат формирования «взрослой» приемки информации. Когда то самое «Я», служащее проводником между личностью и реальностью, примется за работу всерьез, гормоны перестанут бушевать, а эмоциональная сфера помирится с рациональной, он/она отрешится от протестной подростковой субкультуры и адаптируется к тому, что психологи называют «принципом реальности». Каждый рано или поздно привыкает к социальным установкам и рамкам, ограничивающим стремление летучих орлобатрясов к неземным наслаждениям. С течением лет мы все понимаем необходимость такой регламентации: не то, глядишь, ниже стратосферы вообще разумной жизни не останется, все собьются в стаи, улетят и не вернутся.

Необходимо хорошо представлять, что происходит в организме и в голове молодого человека: эта информация стимулирует родительское чувство и умеряет нетерпение. К сожалению, многие взамен конкретной информации пользуются абстрактным принципом, изложить который можно в двух словах. Вернее, в пяти: «Я бы на твоем месте». Как–то вылетает из головы, что это не вы на его месте. Скорее уж, он на вашем. Поскольку вы давно уже не ребенок, хотя и были им когда–то. А вот он, никогда прежде не бывший взрослым, непременно станет старше. И повзрослеет. При одном условии: когда (если) у него появится в жизни своя социальная роль, свои жизненные стратегии и своя система ценностей. И родительские треволнения, наставления, обмен опытом (зачастую насильственный) – все это не в силах заменить собственного «первичного накопления психологического капитала». Кстати, в истории и экономике сам этап первичного накопления капитала описан как криминогенный, хищнический, беззаконный, безжалостный и проч. А Сергей Довлатов верно определил родство между двумя структурами – общественной и родственной: «семья — не ячейка государства. Семья – это государство и есть. Борьба за власть, экономические, творческие и культурные проблемы. Эксплуатация, мечты о свободе, революционные настроения. И тому подобное. Все это и есть семья».

Да, у родителей в ходе «государственных прений» периодически возникает желание «последний раз попользоваться» тактикой ябеды: «Он первый начал!» — и переложить вину на другие плечи. Особенно это касается отцов семейства: они весьма остро реагируют на то, что другие взрослые журят их обоих – и провинившееся чадо, и родителя, который свое чадо не остановил и к ответу не призвал. И тем более взрослый не должен вести себя, словно капризный ребенок, при конфликтах с младшими. На то он и взрослый. Стать с ребенком на одну ступень невозможно – все равно это будут разные ступени. Точнее, разные эскалаторы. Его эскалатор ведет вверх, к зрелости. Ваш – вниз, к инфантилизму.

Итак, здесь мы вплотную подошли к такой животрепещущей теме, как социальная конкуренция – в том числе и между родственниками. Она, как известно, может принимать самые разные формы. Какой еще бывает социальная конкуренция и как на нее правильно реагировать?

Не все перемены в менталитете можно списать на исторические и экономические условия: дескать, время нынче такое, что люди с нежной душой, чистые помыслами и бескорыстно преданные своему делу не в цене. Их заменили бойкие молодчики с неопределенными записями в сомнительных дипломах: какой–то там лизинг клиринга, мерчандайзинг тимбилдинга, мониторинг импичмента… И непонятно, и звучит противно, но им, проклятым временщикам, все нипочем! Пусть мы не верим им – в отместку они не верят в нас! И все норовят сделать по–своему, не спросясь! Вот до чего довел нас исторический кризис. Раньше было лучше. Вот лично мне – точно лучше было. И печень после Пасхи не барахлила…

Все эти не слишком благородные (зато и не осознанные) чувства произрастают на почве обыкновенной зависти. Человеку трудно признаться в собственном эгоизме – в том числе и себе. Поэтому «производные зависти» маскируются под благородное негодование по тому или сему поводу. Под такой «личиной» зависть уже не стыдно выказывать – и наедине, и на людях. Прием этот настолько стар, что о нем смешно говорить всерьез – так и тянет съехидничать насчет истинных мотивов «благородных обличений». А между тем ситуация сохраняется во всей своей средневековой «неприкосновенности» и по–прежнему так же больно ранит и субъект, и объект зависти – а все оттого, что человечество до сих пор не нашло выхода из той ловушки, в которую нас загоняет зависть. И даже если отыщется средство от этого душевного состояния, применить новообретенное действенное «лекарство» будет… нельзя. Как было сказано выше, природа ничего не разграничивает: здесь нужное, здесь ненужное, здесь плохое, здесь хорошее… Лишь человеческому сознанию все время хочется расставить по полочкам дела, слова и чувства. Но, по большому счету, у нас мало что получается. Вот и в отношении зависти: что в ней плохого, знают все; а что в ней, на первый взгляд, хорошего?

Пушкин писал: «Зависть – сестра соревнования, следственно из хорошего роду». Так оно, действительно, и обстоит. Именно зависть побуждает нас к повышению собственной самооценки. Затем рождаются амбиции, потребность в самоутверждении, стремление к самореализации…

«Потомки зависти» представляют собой мощный стимул для формирования личности и для ее карьерного роста.

Жалко только, что эти «детки» бывают, как и все детки, очень разными. И с равным успехом могут завести личность в тупик и оставить там на веки вечные плакаться о «несложившейся судьбе». Зависть при участии психологической защиты может создавать весьма несимпатичные гибриды: в частности, игры на понижение в адрес «объекта». Он, мол, на самом деле глупый и безнравственный, необаятельный и грубый человек. Его никто не любит, а его авторитет – дутый. Или за деньги купленный. Все техники «черного пиара» давно заложены в поведении завистника. Когда официальная моральная догма на государственном уровне разрешила сплетню, большинство людей… обрадовалось. Ведь зависть, сублимированная в сплетню, не только избавляет от «разъедания изнутри» — она еще и развлекает всех знакомых сплетника, кормит их любопытство новейшими «жареными фактами», позволяет моментально находить темы для разговора, делает сплетника желанным во многих компаниях. Непочтенное занятие, но какое необходимое!

Как бы мы не открещивались от участия в «словесных оргиях с участием записных сплетников», на нашей совести немало подобных «развлечений». Скучен человек, неспособный ни при каких обстоятельствах расслабиться, пропустить рюмку, рассказать анекдот или передать слушок. Никакой кодекс поведения истинного джентльмена/леди не спасают от пересудов даже высший свет, для простого человека совершенно недосягаемый. Что же говорить о семейном круге, в котором всякий представитель «клана» получает свое место и свою долю внимания? Естественно, здесь и страсти накаляются сильнее, и соперничество острее, и пиар почернее. Но, тем не менее, люди, как правило, не осознают того, что видят.

Бывает и так, что папа с мамой трепетно прислушиваться к мнению прочей родни – а та, из зависти или из «спортивного интереса», распускает о ребенке дурные слухи или делает гнусные намеки. Такая публика обожает сбиваться в стаи или в маленькие компании. Этот тип зависти традиционно более характерен для представительниц прекрасного, но злопамятного пола. Объединившись в команду, тетушки–бабушки принимаются громко и агрессивно выражать объекту своей зависти «общественный протест». В ходе этой операции им чрезвычайно важно объявить объекту, что его пресловутые «достижения» есть не что иное, как большая жизненная неудача, или, в крайнем случае, дать понять: вот лично им, весьма достойным особам, такого «сто лет в обед не надо»! И хотя сперва кажется, что родича завидующего легко отличить от родича заботливого – это один, выражаясь биологическими терминами, «подвид». Никаких особых различий, никакого специфического поведения. Более того: забота легко переходит в зависть – и обратно.

У нашей приятельницы Александры была большая родня. У ее отца, Юрия Петровича Барбарисова, родных сестер и братьев имелось аж одиннадцать человек. Его семья жила более чем скромно, но дети, что называется, «выбились в люди», крепко встали на ноги, обзавелись семьями, хотя, надо сознаться, особых высот никто из них не достиг. Братья и сестры по жизни всегда держались друг за друга и очень любили отмечать праздники «всем семейным составом». Они испытывали огромную гордость от того, что их много, что вкупе они составляют большой семейный клан. Еще бы! Если Барбарисовы съезжались на «клановое» торжество, стол приходилось накрывать на сорок пять человек. И отовсюду доносилось: «Мы Барбарисовы! Мы Барбарисовы! Барбарисовы — то, Барбарисовы – се!»

Александра относилась к барбарисовской «семейственности» с иронией, хотя с удовольствием встречалась с кузинами и кузенами на семейных раутах. В их компании она будто бы снова превращалась в маленькую девочку. Ее двоюродные братья и сестры, очевидно, испытывали сходные чувства. Все дурачились, носились колбасой, подтрунивали друг над другом и потихоньку покуривали в рукав, чтобы не заметили взрослые.

Из молодого поколения Барбарисовых именно Александра первая добилась успеха. Она выиграла гранд на учебу в американском университете. Родители, конечно же, были счастливы. На очередное торжество клана Барбарисовых Юрий Петрович с женой приехали уже без дочери. Две недели назад Саша уехала в Америку. Но поздравлений от родственников почему–то не дождались. Напротив, их встретили хмурые, настороженные лица. «Вы с ума сошли! Отпускать дочь за тридевять земель», — почти кричала на Юрия Петровича сестра, — «Да и куда? В гнездо разврата!» — «Ну, ладно, Юрка – дурак, он мужик, они в этом не понимают. Но ты, Татьяна, что ушами хлопаешь?» — это другая сестрица Юрия Петровича песочила неподалеку его жену. «Да чтобы я свою дочь отпустила так далеко одну? Ни за что! Слава богу, моя Света приличная девушка!» — презрительно цедила невестка.

Слова обиды и раздражения вперемешку с самыми мрачными прогнозами на Сашкино будущее обрушились на Юрия Петровича и Татьяну Борисовну со всех сторон. А робкие попытки возразить родне, что учеба в университете, пусть даже и в Америке, не способствует моральному падению, что не станет их дочь, покинув отчий дом, ни алкоголичкой, ни наркоманкой, только сильнее раздражали окружающих. Стоит ли говорить, что с семейного торжества они ушли пораньше? Да и вообще стали встречаться с родственниками пореже, в надежде, что те со временем смирятся со свершившимся фактом.

Увы, но родителям умненькой дочурки долго придется снисхождения дожидаться. Может быть, несколько лет. Родня слабину даст не скоро и будет канать родителей «выскочки» до последнего. Нет им, родителям, прощения. Раньше все семейство Барбарисовых на равных выпивало и закусывало на крестинах, родинах, именинах и смотринах, а эти двое все радостные события превращают в похороны. В похороны самооценки остальных представителей клана. Разве теперь погордишься всласть любимым чадом, поступившим в рядовое, заштатное учебное заведение с непрезентабельным названием и невнятной перспективой последующего трудоустройства? Да и новости типа «А моя детка захомутала бизнесмена: у него свое дело, доход аж тысяча долларов… в год» — те вообще на корню увядают. Попробуй прихвастни, когда тут эти двое сидят – доченька ихняя в американском университете, зараза, жирует! Глядишь, доучится, профессором станет, папу–маму к себе выпишет. Везет же некоторым! А чем они лучше? Да просто подфартило! И нечего переглядываться, сволочи вы самодовольные!

Понять, как действует чей–то успех на самооценку окружающих, нетрудно. А функция этого механизма еще проще: понижая ценность чьего–либо успеха, можно повысить ценность собственных достижений. А следовательно, и свою самооценку. Это гораздо легче, нежели совершать поступки, вызывающие восхищение, имеющие самостоятельный вес и самостоятельное значение.

Тот, кто предпочитает делать «великие дела», а не увеличивать их «визуальный размер» путем сопоставления с чьими–то еще «мелкими делами», — даже он не обходится без социальной конкуренции. Он, скорее всего, не будет участвовать во всяческих «публичных обсуждениях» других «героев дня» – до тех пор, пока, по всеобщему закону, не превратится из героя в зануду. Но туда, куда «деятеля» пригласят, чтобы поговорить о нем самом, он пойдет. Один раз или несколько – зависит от конкретной ситуации и конкретной личности. И здесь ему придется выслушать множество дурацких вопросов, претензий, советов – и не менее дурацких комплиментов. На некоторое время герой станет мишенью для тех, кто предпочитает самоутверждаться иным способом – не действием, а рассуждением. Вернее, осуждением. Приверженцы этого способа сопоставляют со своими достоинствами (в том числе и мнимыми) чьи–нибудь пороки (в том числе и мнимые). Обвиняя «деятелей» или прочих «критиков» в глупости, опрометчивости, невежестве и т.п., они добиваются определенных успехов. Как реальных, так и выдуманных. Главное в жизни «критика» – самоощущение. А оно зависит от внешнего одобрения. Положительный эффект от «кулуарной беседы» приравнивается к материальному результату от проделанной работы.

Непосредственное действие – удел одних, а сравнительный анализ – удел всех прочих.

Разумеется, второй вариант «экономичнее» и за него держится немалое количество народу. Поскольку все мы хотим поднять свою самооценку – тем или иным доступным нам способом.

Самооценка – штука хрупкая. И субъективная. Она не существует сама по себе, вне общества. На необитаемом острове у Робинзона Крузо вообще никакой самооценки не было, одни проблемы. С кем ему было себя сравнивать — с козами, что ли? А как появился Пятница, тут Робинзон сразу понял, насколько он цивилизованней и нравственней: каннибализмом не балуется, травку сам выращивает, домашний сыр производит и записки в назидание потомству кропает. Притом бестолковый туземец ничего такого не умеет и нуждается в наставлениях, а заодно в хорошей порке, чтоб не шалил. Интересно, какие мысли о мудром и мастеровитом хозяине бродили в мозгу Пятницы? Впрочем, его никто и не расспрашивал: есть ли у вас, уважаемый дикий человек, собственное мнение о прогрессе? Но если бы молодой и физически крепкий каннибал не воспринял мистера Крузо в качестве хозяина, а, наоборот, ощутил бы зависть к его имуществу или стал бы спорить насчет социального положения — к моменту прибытия спасительного шлюпа остались бы от Робинзона шляпка козьего меха да секстант.

Конкуренция делает социальную среду чрезвычайно агрессивной. Любого человека могут «съесть» даже в родном семейном кругу, не говоря уже о враждебном племени. Единственным спасением от этой участи служит жизненный опыт. В основе опыта, как правило, лежат именно мелкие неприятности. Конечно, при условии, что они не следуют друг за другом бесконечной чередой. В таком случае, это уже не мелкие неприятности, а смертельно опасное нападение роя пчел–убийц.

Малые дозы негатива выступают в качестве «прививок», спасающих от опасных заболеваний посредством формирования иммунитета.

Если вашему ребенку грозит такая «прививка», не пытайтесь его оградить и увести из–под любого укола, шлепка, укуса. Вероятно, испытанная в детстве или в юности «неприятность» избавит его в зрелом возрасте от большей глупости и больших разочарований. Но и в том случае, если ваш ребенок уже довольно взрослый человек, строго отмеренные негативные ощущения пойдут ему на пользу. Применяя верный подход, не зацикливаясь на проблемах и тщательно дозируя отрицательный опыт, человек постепенно создает положительный опыт – самую действенную защитную систему, а заодно трезвый взгляд на жизнь. Поэтому, уважаемые родители, не старайтесь изолировать вашего ребенка от негативного опыта и не пытайтесь сделать из него послушное и кроткое созданье: все–таки молодому человеку придется адаптироваться в агрессивной среде.

При всем при том мы понимаем: стремление родителя прогнать потенциального «обидчика», которого наивное дитя воспринимает как доброго друга, любимого человека или заботливого родственника, — просто инстинктивная реакция. Она, как ей и положено, происходит до осознанной реакции и заставляет нас вести себя неразумно – еще бы, в инстинктивном поведении бесполезно искать разумное начало. В дикой природе некоторые заботливые мамы прогоняют от своих детенышей даже безобидных зверьков, которые слишком близко подошли к «малышне». Это — не проявление непонимания, а проявление непроизвольной установки: рядом с потомством никто не должен крутиться – ни хищный, ни травоядный. Не можешь отогнать – уводи! И бедная мать несколько месяцев, а то и лет находится в чудовищном напряжении. Со временем материнский инстинкт слабеет, детеныши получают все больше свободы и все больше опыта – пока, наконец, не вырастут. Тогда уже и родная мать станет на них кидаться, как на посторонних самок и самцов. Для нее наконец–то наступила долгожданная свобода, теперь она может и о себе подумать.

Человеческий мозг никогда не забывал наследственных поведенческих стереотипов. Он только исказил их, перемешал, распихал по дальним уголкам и оттого выбрасывает инстинктивные реакции на поверхность сознания в неподходящее время в неподходящем месте. А именно в минуту опасности, когда, наоборот, требуется холодная голова, чистые руки и ясный взгляд – на мир вообще и на противника в частности. В том числе и в минуту, когда на вас или на вашего ребенка нападают – и кто? Собственная родня, которую вы кормили, поили, привечали! Выброс агрессии, образовавшийся в этой ситуации, может обратиться, как ни странно, вовсе не туда, куда следовало.

Это история одной из наших давних знакомых, матери двоих уже взрослых сыновей. Марина в детстве была послушным ребенком, хорошо училась, проблем родителям не доставляла. Ее собственные дети оказались «совсем другой историей». Нарекания соседей, жалобы учителей и ябедничания сверстников преследовали обоих ее сыновей буквально с пеленок. Притом, что ничего сверхъестественного ребята не вытворяли. Они были нормальные озорные мальчишки. Марина в таких случаях терялась, пугалась и громко отчитывала сыновей по полной программе. Ее не останавливали ни несуразность обвинений, ни тяжесть провинностей. Со временем ничего не изменилось. Вот один из таких случаев. Однажды Сергей, старший сын Марины, приехал в родной город «навестить своих». Встретил на улице своего школьного приятеля, Костю. Когда–то, учась в школе, они вместе ходили в бассейн, и дружба их, по–видимому, держалась в основном на совместном переживании физических нагрузок. После школы их дороги разошлись: Сергей стал архитектором, а Костя – тренером в том самом бассейне. Оба от души порадовались встрече. И, как водится, встали посреди улицы и принялись азартно обсуждать свои дела и общих знакомых. Конечно, настал черед и младшего брата Сергея — Васьки. На вопрос приятеля: «Как он?» Сергей отшутился — с братом он давно не виделся и поговорить еще не успел: «Серьезный стал. Диссертацию пишет» и переключился на расспросы о судьбах бывших одноклассников. Поболтав часок, молодые люди разошлись по своим делам. Сергей встретился с родителями и братом и, довольный, отбыл домой.

Тем бы эта история и закончилась, если бы не одно «но»: ничего не значащая фраза про диссертацию страшно разозлила Костину маму. Ведь Васька всего только учился на третьем курсе и даже диплом еще не писал. «Ну и что?» — спросите вы. Действительно, подумаешь – велика важность! Для кого–то и невелика, но только не для уязвленного материнского самолюбия. У Сережиного друга жизнь, как назло, не сложилась. Работа шла ни шатко ни валко и приносила очень скромную зарплату. Семью Костя тоже пока не завел. Его мама мучительно переживала за сына, поэтому, когда тот пришел домой и вывалил кучу новостей о Сереже и его семье, у нее в зобу дыханье сперло. И она прямо на глазах у изумленной общественности превратилась в неукротимого мстителя. На следующий день оскорбленная Костина мать явилась на работу – на предприятие, где служило полгорода, отыскала в другом отделе Марину и обрушила на нее поток брани. «Вы что себе позволяете!!!» — голосила она, покрывая шум станков, — «Вы что слухи распускаете!!! Как ваш младший сын может писать диссертацию, когда он еще институт не закончил!!! Как вы смеете так нахально врать! Не отпирайтесь, я точно знаю…» – и в ход пошли расчеты, основанные на сроках совместного посещения ясель, детсада, санатория и еще каких–то мест, куда мамы водят и возят своих чад. В общем, ничего не понимающую Марину заклеймили как отъявленную лгунью.

«Заклейменной мамаше» тут бы и перекрыть словесно–грязевой поток словом либо жестом. Было бы достаточно покрутить пальцем у виска и вернуться к работе. Но Марина по привычке обиделась на сына. Опять Васька ее подставил. И вечером, испив чашу позора, она обрушила всю мощь своего негодования на младшего сына. «Это что такое!!! Ко мне из–за тебя люди с претензиями заявляются!!! Стыдят меня на всю округу!!! Докатился!!!» Сын, который знать не знал, в чем дело, окаменел от изумления.

Если бы подобный нервный срыв оказался единственным – что ж, не выдержало ретивое. Бывает. Неприятности на работе и конфликт в родном коллективе нет–нет, да и принесешь в семью – в виде беспочвенного скандала. Или, как говорят психологи, агрессивного аффекта. Но Марина постоянно использовала детей как «выключатель аффекта» — и сливала на них всю накопленную агрессию. Со старшим сыном она такого проделать уже не могла – он жил отдельно. Поэтому младший «отдувался» за весь жестокий мир. Ваське были неприятны материнские скандалы, но он давно знал им цену, а потому поступал именно так, как следовало поступить его матери – крутил у виска пальцем и уходил в свою комнату.

Родители, которые несут агрессию из внешней среды в семейный круг, засоряют свой единственный «чистый источник» тепла и покоя. Когда–нибудь родителям–агрессорам отольются слезы их детей. Не каждый ребенок способен простить, даже поняв, откуда в маме/папе было столько злости – и по поводу, и без повода. Конфликт длиною в жизнь – не следствие каких–то чудовищных предательств или семейных катаклизмов вроде развода. Это отравление семейной атмосферы «выхлопами и выбросами» негатива – в форме нападок, нотаций, грубостей и дикостей. Критика должна быть обоснованной – это главное условие. И выражаться должна в разумной форме – условие тоже важное.

Если вас «распирает» негативная информация и вы попали в западню того же рода, что и упомянутая крикливая мама двух вполне успешных сыновей, подумайте, прежде чем давать выход своему гневу просто для разрядки. У индейцев существует обычай: если кто–то нанес человеку оскорбление – например, ударил, то оскорбленному стоит «передать гнев» – стукнуть первого встречного, не разбирая, виновен этот встречный или чист, как белая грива белой лошади после купания в горной реке. Нехитрое и действенное правило: если негатив «слить», он не причинит тебе вреда. А отсутствие принципа справедливости и понятия о подходящем месте и времени позволяет не искать объект «слива», а воспользоваться первым попавшимся. Правда, нам кажется: если первым обиженному индейцу попадется ковбой, вооруженный до зубов, или вождь племени при всех своих регалиях, или родная теща с пятиведерным котлом кипящего варева – индеец еще потерпит. А пока что пойдет и поищет другую кандидатуру для психологической разрядки – так, чтобы не наблюдалось вероятности летального исхода.

Судите сами: если чистое первобытной чистотой дитя прерий способно оценить ситуацию и воздержаться от дозволенного ритуала в связи с неблагоприятными условиями – почему бы современному, цивилизованному человеку не поступить так же? И пусть вас не обманывает кажущаяся беспомощность вашего ребенка – в отличие от какой–то нервной тетки, накинувшейся на вас в транспорте, в конторе, в поликлинике, ребенок вам близок. Его отношение для вас что–то значит – иначе бы вы не читали эту книгу. И вы будете рядом очень долго, если отношения не прервутся из–за вмешательства «посторонних лиц», которые вечно передают сплетни и вообще гонят волну. И уж тем более не следует образовывать с ними «комплот», направленный против собственного ребенка. Да, они старше или выше вас по положению. Да, их почему–либо нельзя использовать для «разрядки по–индейски». Да, им даже нельзя ответить тем же на хамство или на клевету. А разве своим детям — можно?

Если вы начнете служить «передатчиком» негатива от внешней среды к внутреннему миру вашего чада, то окажетесь на противоположном полюсе по отношению к «сумасшедшим мамашам».

Почему–то папаш редко обвиняют в сумасшедшей заботе о детях, хотя такие «субъекты», безусловно, существуют. В общем, если ваши «оппоненты» норовят оградить ребенка от жизни, формируя физически здорового социального инвалида, разве стоит заниматься тем же, но «с другого конца»? У «сумасшедшей мамаши» в конце процесса выйдет мамсик, не умеющий и не знающий ничего «из практической жизни». Но и у вас, при последовательной обработке, получится затюканное существо, боящееся шаг ступить без вашего разрешения. Только «мамсик», несмотря на общее чувство усталости от гиперопеки, все–таки будет уверен в доброте и преданности своего родителя. А ваше чадо станет называть вас про себя «моя кара» и ждать, когда «срок наказания» окончится.

Чтобы ничего подобного не произошло, определитесь в своем выборе.

Родственники и знакомые все же не настолько вам дороги, чтобы вытеснить вашего ребенка из вашей жизни?

Значит, и их «разговорчики» имеют недостаточное значение, чтобы травить ими дочь или сына. Да, насмешки и упреки могут язвить больно, очень больно. А родственные «злые языки страшнее пистолета», да к тому же родным известны наши болевые точки, а вот насчет снисхождения и всепрощения у них, как правило, слабовато… Увы, никто из нас не гарантирован от того, чтобы стать субъектом или объектом сплетен. Но если работу можно поменять, или не обращать внимания на «гадюк и подлюк», или примириться с окружающей социальной средой – например, наесться шоколада «Нестле» и смотреть на все с нежностью, то с «родными людьми» этот номер не пройдет. Хотя «нормы морали и нравственности» предписывают любить родственников просто потому, что кровь, видите ли, не вода.

Впрочем, всем нам не помешает отрешиться от «кровнородственного подхода» и присмотреться к ближнему своему с той же точки зрения, с которой мы оцениваем дальнего своего. Требуя от родных выдающейся доброты, прозорливости, самопожертвования, мы сами провоцируем их на вспышки гнева и на «родственные гадости». Хотя бы потому, что родственный круг, как правило, узок. А следовательно, интересы близких постоянно сталкиваются: кто–то кому–то на мозоль наступил, кто–то с кем–то наследство не поделил, кто–то кому–то дорогу перебежал. И чем мельче сфера интересов, тем больше поведение родственников напоминает поведение жителей патриархальной провинции, изображенной в детективном сериале — вроде «Чисто английского убийства»: дня не проходит, чтобы не вскрылась чья–нибудь грязная тайна. А когда в череде разоблачений наступает перерыв, все скучают и от безделья копаются в старых обидах: помнишь, как в школе ты мне списать не дал? Я ведь тогда банан схватил, выпороли меня – вот этот самый старый хрыч и выпорол! А ну поди сюда, Гитлер столетний! Давай сюда ремень! Ах, у тебя треники на резинке? Да ты нарочно, чтоб меня позлить! Подобные «семейные развлечения» глупо считать признаком безнравственности именно этого семейного клана, к которому, собственно, и принадлежит столетний Гитлер в трениках. Это стандартное поведение близких людей, которых одновременно мучают и развлекают взаимные наветы и обиды.

С другой стороны, среди близких непременно найдутся и совершенно… чужие люди. То есть личности, которые не испытывают в ваш адрес никаких теплых чувств. И обижаться на них не стоит, поскольку сходный набор генов не является гарантом дружественных и теплых чувств. Будьте разумны: тогда вас не тронет негативное отношение чужого человека, хоть бы и связанного с вами кровными узами. А заодно постарайтесь не паниковать и не совершать опрометчивых поступков, вызванных именно паникой: не пытайтесь оградить вашего ребенка от любого отрицательного опыта, идущего извне, но и не пытайтесь обрушить на него селевую лавину, составленную как из реальных нелицеприятных высказываний, так и из ваших «эмоциональных дополнений».

Кстати, в том, что касается сплетен, не следует грешить исключительно на теток и кузин. Мужчины так же склонны завидовать, как и женщины. И поговорить насчет чьей–нибудь беспросветной тупости, плохой физической формы или идиотской самовлюбленности – так же не прочь, как и лица противоположного пола. Просто у мужчин зависть сублимирует (или как бы сублимирует) в сферы честолюбивых помыслов, игры амбиций, профессионального соревнования, чистой и не слишком чистой конкуренции. Мужской пол в массе своей расхваливает себя, предоставляя необъективную критику своим «половинам» или, в крайнем случае, профессиональным критикам или профессиональным болтунам, что часто одно и то же. Притом зависть и рожденные ею интриги в мужской среде приобретают вид занятия практического — нет в нем искусства ради искусства, бескорыстного творчества, полета фантазии. Многие мужчины, изнывая от зависти, хитро и энергично плетут паутину: там куда надо стукнут, здесь кому следует шепнут, головой снисходительно покачают, посмотрят «со значением» — глядишь, нахальный соперник и отпал. Не дошел до финиша. Утилитарное отношение к сплетне убивает ее «художественный уровень».

Женский пол менее прагматичен в том, что касается «приемки и распространения» слухов. Ведь женщины, не пренебрегая и макиавеллевской политикой, заводят игру ради игры. Выберут себе подходящий объект – за стройную фигурку, за многочисленные романы, за оригинальность поведения – и давай палки в колеса вставлять. У меня фигуры нет, романов не намечается, неординарностью бог не наградил — значит, и тебе, милочка, ничего такого не требуется. Я без всех этих глупостей век прожила – и тебе того же желаю! А уж методы… В борьбе за повышение самооценки все средства хороши – выбирай на вкус! И никаких конкретный целей завистница себе не ставит. Как говорят на Западе, «it just a game»[66]. Не слишком спортивная, прямо скажем, не олимпийский вид.

«Тяжелая моральная атлетика» больше распространена в женской «лиге блюстительниц нравственности» — просто потому, что в силу биологических особенностей женская натура чувствительнее мужской.

Женщины на порядок эмоциональнее и восприимчивее. Миллионолетняя эволюция специализировала мозг женской особи именно для этой цели – для продуцирования и восприятия эмоций, для прогнозирования реакции собеседника, для успешной коммуникации. Отсюда и основные параметры общения, и физиологические особенности женского мозга. У женщины имеется не только обширный, развитый, выделенный центр речи – он к тому же дублируется и в правом, и в левом полушарии. Благодаря этому «дубликату» женский пол может не просто произносить длинные монологи, но и сопровождать их любым другим действием, какое бы полушарие им ни руководило. У мужчин речью управляет все левое полушарие: сканирование мозга говорящего мужчины показывает повышенную активность всей левой стороны мозга, а не какого–то специализированного отдела. При такой активности человеку требуется большая концентрация внимания, чтобы вести беседу или произносить речь. Мужчина либо говорит, либо делает что–то – ведь разговор усиливает магнитный резонанс, то есть заставляет усиленно работать все левое полушарие. Значит, остальные функции временно приостановлены – идет беседа. Женщина, наоборот, не может молчать – практически никогда. В крайнем случае она ведет внутренний диалог сама с собой.

Естественно, для беседы требуются все новые и новые темы – настоящий конвейер тем. Ради удовлетворения этой не только социальной, но и биологической потребности большинство дам не пощадит и лучшей подруги. Им не требуется преодолевать никаких «мужских» запретов, вроде «сплетничать нехорошо». А вы пробовали пообщаться с подружкой, не затрагивая достоинств какой–нибудь Верки–шалавы, Таньки–идиотки, Любки–заразы и прочих любимых, но в данный момент отсутствующих приятельниц? Ну, хорошо, оставили вы знакомых в покое. А незнакомые? Как про шоу–звезд не поговорить? Не затронуть внешность кинодивы или супермодели? Да чего ради тогда вообще в гости ходить: восторгаться хозяйкиной стряпней? Беседовать про последний писк моды? Ненадолго ее, стряпни и моды, хватит, если не перейти на тот кошмар, которым вас накормила в прошлый уикенд свекровь, и на ту претенциозную жуть, которую приобрела за бешеные деньги невестка.

Проблема «нарушений родственной этики» только усугубляется отсутствием, если так можно выразиться, «семейного этикета». Получается, что формально здесь и нарушать–то нечего. А потребность в перемывании косточек — огромная, как мы уже сказали, дикая, инстинктивная. Почему бы не пожить, как мать–природа заповедала – пусть и за чей–нибудь счет? Хотя нет человека, который не задал бы себе вопроса: за что они так? Объяснив – и не раз, — за что и почему, мы признаем: каждый человек усердно верит, что его семья будет любящей и доброжелательной. Мы продолжаем так думать, даже встречая под внешними проявлениями добродушия чувства не столь приятные: мстительность, ревность, зависть, равнодушие и др. И не желаем понимать, что корни подобных отношений скрыты в раннем детстве, в каких–то дурацких спорах из–за кукол, мячиков, совочков; в подростковом периоде – неверные кавалеры, неподеленные платья, жестокие слова… В общем, так глубоко, что эти корни невозможно ни извлечь, ни обрубить.

Мы не желаем знать, что ближние периодически хотят нам плохого, даже если сами не в силах им пожелать ничего хорошего.

Это и есть ритуал – распространенный прием психологической защиты. Для ритуального восприятия сама идея серьезного конфликта, предположим, родителя с ребенком, кажется невероятной. И сознание начинает искать первопричину конфликта в каком–нибудь старом недоразумении: ведь наверняка родитель не виноват, он хотел как лучше! Может, и хотел как лучше. Как было лучше ему, а не его ребенку. Не столь уж редкое явление. Ведь и сам родитель, и его «психологические защитники» подразумевают, что родительская роль и есть родительское отношение. Уровень личной ответственности, таким образом, благодаря ритуализации снижается, а на первое место выходит ролевое поведение.

И вот, дабы спрятать поглубже и замаскировать получше стойкую антипатию, человек… становится заботливым. Только заботится он не о счастье конкретного лица — он заботится о схематизированном, усредненном персонаже, которому не помешает поступить в институт, выйти замуж/жениться, завести ребенка… Очевидно, это проще, чем живое участие. Подсознательно желая сэкономить энергию, люди стандартизируют и ритуализируют заботу друг о друге.

Стандартная установка на то, что родственный круг – это надежная опора, верные и понимающие друзья, любящие и добрые души, довольно долго мешает молодому (а то и не слишком молодому, но по–прежнему весьма наивному) человеку узреть реальность во всей неказистости. Да, мы собственными руками роем могилу своему здравому смыслу, стараясь притянуть реального человека «за уши» к мифическому образцу – и что мы получаем в результате? Ничего не получаем, только теряем. Мы теряем и иллюзию, и действительность: разочарование заставляет нас расстаться и с придуманным идеалом, и с близкими, «не дотянувшими» до идеала. В детстве такие «крушения» переживаются легче. Видимо, сказывается присутствие титанических планов на долгую–долгую жизнь.

Мысль о том, что «все еще будет» приглаживает наждачную шкуру жизненного пути.

С возрастом, когда контакты налаживаются с большим трудом, когда начинаешь высоко ценить не столько новое, сколько привычное, когда всякая потеря оставляет шрам на душе, человек готов закрыть глаза на очевидное, дабы продолжать верить в невероятное. И тогда в игру вступает механизм психологической защиты.

Многие проблемы решаются все тем же способом — при помощи стереотипов. Стереотипизация мышления и поведения — старый, испытанный способ руководства – как государственного, так и индивидуального. Когда свое мнение отсутствует, легко запасть на слоган – четкую, нехитрую формулу, в которой от перемены слагаемых сумма не меняется. Но в то же время нехитрая мысль: окружающий мир сложнее, он не подчиняется четырем действиям арифметики — почему–то в черепную коробку не помещается. А ведь достаточно спросить себя не «Сколько будет дважды два?», а «Дважды два чего? Две женщины и двое мужчин? Две барабанные палочки и две губных гармошки? Две бутылки водки и два сантехника–абстинента?» – и сразу станет ясно: вселенная — не настолько абстрактная субстанция, чтобы ее можно было уложить в единую систему принципов. Точные науки, кстати, того же мнения.

Понять эти простые вещи человеку мешает манипуляция сознанием. Мы окружены ею. Мы находимся под влиянием манипуляторов всю жизнь. Среди них — наши родители, учителя, знакомые и незнакомые, например, ведущие телепрограмм. И всех их даже нельзя упрекнуть в корыстолюбии – ведь они действуют неумышленно, интуитивно, да к тому же не всегда по своей воле. Социолог и психолог Г. Блуммер так объяснял это поведение: «Когда люди, составляющие общественность, возбуждены апелляцией к какому–либо общему для них настроению, они начинают толочься и устраивать контакт. Тогда они выражают себя в форме общественного настроения, а не общественного мнения»[67]. А настроение не есть мысль. Это всего лишь эмоция. Которая, в свою очередь, влияет на формирование мысли. И человек даже не заметит, как его подманят, вовлекут, оплетут и отведут, куда следовало. Куда заказывали.

Мы только после перестройки, в вихрях ежеминутно меняющихся общественных настроений, увидели, что такое опытный штатный идеолог, и осознали, насколько идеологи циничный и оборотливый народ. Специалист этого профиля еще тем удобен, что не выясняет поминутно всякие глупости вроде «что такое хорошо и что такое плохо?» Не такой он кроха, чтобы у власть предержащих подобную ерунду спрашивать. А спрашивать можно только самое важное, а именно: «Куда ехать, барин?» Потом нужно сговориться насчет оплаты, выполнить заказ и постараться не загнать лошадей. Как говорил Гарри Трумэн: «Если не можете убедить – запутайте».

Главное для идеолога – сохранить заказанное направление.

Так же и на «негосударственном» уровне человек может ловко манипулировать другими людьми, не получая платы ни от какой политической партии. Перечень базовых приемов описал в своей книге «Анти–Карнеги, или Человек–манипулятор» американский психолог Эверетт Шостром. Типы манипуляторов не очень многочисленны.

1. Диктатор: преувеличивает свою силу, доминирует, приказывает, грубит, орет, надувает щеки, цитирует великих – делает все, чтобы поднять свой авторитет.

2. Тряпка: противоположность Диктатору – а потому часто становится его жертвой. Всюду демонстрирует свою чувствительность. Неприятные факты просто игнорирует – забывает, не замечает, замалчивает.

3. Калькулятор: старается контролировать всех и вся. Пытается одновременно перехитрить окружающих – но и перепроверить, не утаили ли от него чего–нибудь интересненького?

4. Прилипала: противоположность Калькулятору. Изображает зависимость, жаждет быть объектом заботы и ухода. Исподволь заставляет других делать за него работу, а сам ноет и благодарит, благодарит и ноет.

5. Хулиган: изо всех сил показывает, какой он агрессивный, жестокий, злобный тип. Людьми управляет исключительно с помощью прямых угроз. Сварливая баба – «пила» – типичный женский вариант Хулигана.

6. Славный малый: внимателен, заботлив, добр до приторности. Прямо–таки убивает добротой. Бороться с ним невозможно – начинаешь испытывать жуткое чувство вины.

7. Судья: выказывает критичность, никому не верит, вечно настроен обвинять, негодовать, обличать. С трудом прощает, всегда готов обидеться и отомстить.

8. Защитник: противоположность Судье – чрезмерно, подчеркнуто снисходителен к чужим ошибкам. Портит других, прощая им все подряд, сочувствуя сверх меры, заботясь о других так, что они не могут быть самостоятельными, независимыми.[68]

И все это – не натуры, а именно маски. С разными людьми умелый манипулятор ведет себя соответственно: с Диктатором он – Тряпка, с Хулиганом – Славный малый и так далее. А сам–то он что чувствует, актер погорелого театра? Как ни странно, ответ на этот вопрос не имеет значения. Манипулятор не будет выказывать своих истинных чувств – сразу по многим причинам.

1. Недоверие: человек сознательно и подсознательно не доверяет себе и надеется, что его спасение – в других людях. Но им он тоже не доверяет! Поэтому он старается их контролировать – через манипуляцию: так женщина, не умеющая водить машину, садится рядом с водителем и поминутно дает советы.

2. Любовь: мы верим в то, что чем мы лучше, чем совершеннее, тем любимее. Это противоречит истине, но противоположностью правды испокон веков становится не примитивная ложь, а художественно отделанный миф. В легенду о великой любви, которая достается исключительно совершенному «предмету», а всем, кто несовершенен – им, как говорится, не судьба – в эту старую сказку верит все человечество, и мы не исключение. А поскольку у каждого человека есть слабости и недостатки, мы, неидеальные и мнительные, всячески стараемся контролировать свой имидж в глазах других личностей. Для чего и мистифицируем наших близких и отнюдь не близких — так, чтобы они думали, видели и чувствовали только «усовершенствованную» маску.

3. Неопределенность: понимая, что все вокруг непредсказуемо, каждый шаг – шаг в неизведанное, человек ежеминутно ощущает свою беспомощность. Поэтому при общении мы стараемся оперировать теми эмоциями, реакция на которые нам известна заранее. Эмоции, вызывающие непредсказуемую реакцию, стараемся не проявлять – или подменяем их более «удобным» вариантом. Например, мы уверены, что в ответ на гнев наш собеседник испугается, а вот на обиду – неизвестно — или удивится, или расстроится, или поморщится, или уйдет. Лучше выказать гнев – тогда и результат известен.

4. Жажда одобрения: конечно, мы не бриллианты чистой воды, чтобы нравиться всем подряд – но душа наша требует именно таких «безоговорочных» побед! В результате некоторые манипуляторы готовы сменить собственную неповторимую индивидуальность на «маскарадный» стиль жизни, эксплуатировать и контролировать себя и других денно и нощно, лишь бы вызвать одобрение «у широких масс».

Манипулятор общается с людьми, словно совершая ритуальный танец: все заранее просчитывая, не получая удовольствия и относясь к жизни серьезно, ответственно и нудно, как к повседневной работе. Яркая, будто карнавал, реальная жизнь с ее сюрпризами, радостями, взлетами и падениями представляется ему слишком рискованной, чтобы можно было хотя бы недолго побыть собой.

Представьте себе такое существование – безграничный контроль, бесконечная работа? Юстас – Алексу: «Мы в тылу врага, отдых проходит нормально, все под контролем!» Избави господь от такого счастья…

Ради чего манипулятор готов терпеть это мучительное состояние? Конечно же, для глубокого морального и материального удовлетворения! Сколь ни парадоксально это звучит. Отсюда и безжалостно отношение манипулятора и к окружающим, и к себе. И чем манипулятор моложе, тем он неукротимее.

В сплаве инфантилизма и максимализма, свойственном юношеству, присутствует и жажда успеха, и жажда власти. Но эти цели кажутся недостижимыми в той обстановке, в которой младшее поколение делает свои первые шаги. Чаще всего молодежь, живущая с родителями, еще учится или только–только начинает работать. Вчерашние школьники пока не в курсе, какой ценой достается успешная карьера, душевный комфорт, высокая самооценка… И оттого в головах у молодых правят бал идеализированные представления о «правильной жизни» (неважно, прагматические или романтические), а заодно и глубоко индивидуальные, но не менее завышенные «ставки на жизнь». Это сочетание в глазах старшего поколения выглядит как бурная фантазия на тему «Один корнет задумал славу прекрасным днем добыть в бою». Или «Один корнет решил жениться и взять в приданое мильон». Скепсис со стороны родителей, учителей, начальства, младшее поколение отражает по–своему, в долгу не остается. И окружающим, поверьте, солоно приходится, когда дети начинают «борьбу за свои идеалы».

Недостаток опыта и возможностей юные компенсируют критикой и, как правило, выбирают тактику Судьи. А самым близким объектом для грубой или нудной критики становятся, естественно, родители.

Жизнь родителя оценивается в сравнении с «идеальным результатом», то есть всегда не в пользу нормального человека с его слабостями и промахами.

Также в ход идут дидактика и начетничество: младшее поколение таким образом оттачивает механизм анализа информации, а заодно готовится к воспитанию своих собственных детей. Хотя нельзя не признать, что методы Судьи не лучшим образом действуют на взаимоотношения между людьми: он слишком суров и нуден, чтобы его хотелось выслушать, а тем более понять. К тому же он критикует ради критики, а отнюдь не ради достижения справедливости.

Когда «предки» осознают, что отныне их ждет существование под постоянным взглядом «домашнего критика», их рано или поздно охватывает раздражение пополам с отчаянием: «Ну что ни сделаю – все плохо! А сам–то ты кто?» — и большинство родителей переходит на тактику Диктатора или Хулигана. Помните, кто «подходит» этой «сладкой парочке»? Тряпка и Славный малый. Добиться подобного поведения от подрастающего поколения можно только запугав его и затюкав до полного выветривания достоинства, амбиций, уверенности в себе. Если этого не происходит, начинаются бесконечные выяснения отношений. Они могут создать в доме тяжелую, нездоровую атмосферу.

К тому же родители, попавшие в роль «воспитуемых», зачастую принимают «разбор полетов» с использованием простейших логических ходов за первый признак взросления. Вроде бы молодежь только того и добивается, чтобы ее принимали всерьез? Увы, у подобного мнения – свой негативный эффект: повышенно пристальное внимание к успехам – и, что важнее, неуспехам – младшего поколения. Теперь родители становятся Судьями и действуют по принципу: «Раз ты теперь взрослый, веди себя иначе, а не как капризный, избалованный младенец, которому все не по нраву, что ни предложи. То есть кончай зудеть и покажи класс, покажи, какой ты крутой!» – в общем, пытаются перехватить инициативу «разбора полетов». А результат? Бесконечное судебное заседание, где нет истцов и адвокатов, одни только прокуроры и обвиняемые, может кого угодно довести до нервного тика.

Конечно, не одни только Хулиганы, Диктаторы и Судьи вершат свои черные дела в «ближнем» кругу общения. Встречаются также Тряпка и Прилипала. Полагаете, что они главным образом выступают в роли боксерской груши? Вы ошибаетесь, глубоко ошибаетесь. Эта пара сильно действует на женские сердца. И потому некоторые молодые люди в отношении с девушками предпочитают выказывать не силу, а слабость. Тем более, что сила отнюдь не всегда срабатывает, а слабость на то и слабость, чтобы ее осечки не были столь чреваты болезненными уколами и даже ударами по самолюбию. Хотя… всегда неприятно, если тебя уличают в манипуляции. И своего не добился, и позором себя покрыл вдобавок.

Однажды нам позвонила подруга и рассказала о серьезном ЧП, приключившемся в личной жизни ее дочери Аллы. «Отработанный» бойфренд никак не желал расстаться с девушкой, и Алла додумалась до того, что пригласила «тяжелую артиллерию» в лице трех «свидетельниц», чтобы наконец–то окончательно порвать с Валериком. Об этом молодом человеке мы были наслышаны: Валерик в свое время на родных и близких Аллы произвел неоднозначное впечатление. Он был из тех идеальных мальчиков, которые никогда не вырастают. И очень нравятся родителям девочек. Прежде всего — своей безопасностью, серьезным отношением к жизни, которое по преимуществу выражается в полном отсутствии чувства юмора, и потенциальным благородством намерений, которым всегда можно воспользоваться, если хочешь избавиться от подросшего ребенка. Валерик был золотым медалистом, спортсменом, круглым отличником и психом.

Упомянутая патология была тщательно взлелеяна собственными родителями Валерика, которые, очевидно, сразу после рождения ребенка стали готовить его в «золотые мальчики». Основным средством воспитания стали «репрессивные меры»: за любые промахи и неудачи ребенка стыдили и наказывали несообразно поступку. Если Валера приносил из школы четверку, его объявляли «позором семьи». Плоды воспитания не замедлили сказаться: Валерик с двенадцати лет наблюдался у психоаналитика, и Алка строго–настрого запретила говорить ему «добрый день», ссылаясь на его сложный внутренний мир и полученную в детстве психотравму. Вначале Алла просто упивалась комплексами своего бойфренда, потом подустала, но Валера всерьез и не по–детски добивался Аллы: а именно устраивал ей сцену за сценой. Посему Алка созвала своих знакомых, дабы они поприсутствовали при возвращении Валерику его вещей, «случайно» позабытых в у Аллы. Без них профессиональный зануда непременно втянул бы Алку в очередную дискуссию насчет их отношений, а потом, конечно, пробил бы ее на жалость.

Девицы собрались, расселись, грозные и торжественные, но старательно делая вид, что ничего не происходит, под оживленно–нервный разговорчик. Наконец, Валерочка прибыл. Он застыл в дверном проеме, обводя подруг испуганным взглядом, словно перед ним предстали во всей красе Чужой–1, Чужой–2 и Чужой–3. Потом воскликнул: «Так значит, ты действительно…» — и упал в обморок. Последствия напоминали старое кино: тривиальная мизансцена, страсти в клочья, запоздалое раскаянье, герой на полу в соплях… Алка хлопотала над Валериком, положила его голову себе на колени, присутствующие с испугом на лицах побежали за водой и нашатырем. Но не все. Алла попросила маму вызвать «Скорую», но та никакой «Скорой» вызывать не стала. А вместо этого подошла к распростертому на коврике кавалеру, отвела от его носа пузырек с нашатырем и заявила: «Либо ты сейчас же встаешь, либо я действительно вызову кого следует! И тогда уж тебе не поздоровится!» От неожиданности Валера подскочил, вызвав у остальных участников события натуральный столбняк.

Не будь у одной из авторов этой книги чрезвычайно темпераментной родственницы – речь идет о двоюродной тетушке, обладательнице темного артистического прошлого – мы бы усомнилась в том, что Валерик просто «ломал камедь». Вдруг мальчику и правда поплохело. Но упомянутая тетя и не такое откалывала: валялась по всему дому в отключке, закатывала истерики, билась в пароксизмах, впадала в каталепсию – и все ради сущих пустяков вроде признания жуткого сооружения, похожего на подушку с букетом и бантом, за великолепную модную шляпку. Если, впрочем, кому–то подобный подход кажется чересчур женским, нельзя не согласиться – это правда. Правда, но… частично. Поскольку кругом пруд пруди женственных мужчин и мужественных женщин. И они используют предоставленные судьбой средства как им заблагорассудится. И в качестве триумфа тоже выбирают что им заблагорассудится. Достать человека, которому ты осточертел, заставить его плясать под твою дудку против воли, выжать досуха – ничуть не хуже, чем очаровать, обаять, покорить и лишь потом выжать досуха. Валерик выбрал, вероятно, единственно возможный путь: манипуляцию и домашний театр. И теперь бедная Алка потребляла то, что вылепили из Валерика его ненормальные родственнички, на которых действовал только драматизированный шантаж. Хорошо, что у нее оказалась совершенно неромантичная мама, которая лихо развенчала умирающего от любви Ромео, вызвав у дочки двойственную реакцию.

Когда раскрытый манипулятор с позором удалился – вот тогда, по выражению Булгакова, «был гадкий, гнусный, соблазнительный, свинский скандал»[69]. Маме пришлось пояснить дочери, что ее кавалер не «болезнью заболел», как говорил товарищ Дынин про малолетних симулянтов[70], а всего–навсего попытался Аллу шантажировать. Менее опытные лица женского пола в ее правоте засомневались. Пришлось напомнить о главных симптомах обморока – о тех, которых у Валерика не обнаружилось: нечувствительности к боли; бледности кожных покровов; синюшности губ; расслабленности мышц; последующей вялости и слабости… Человек, упавший в обморок, не подскакивает, словно мячик, от угрозы, произнесенной над ним старшими из присутствующих. Он продолжает лежать, простертый в немочи и безучастный. Валерику на безучастность не хватило артистизма. Поэтому он был уличен и бежал быстрее лани. «Нет, как он мог?!!» – прошептала Алла. Остальные в унисон наморщили носики и покачали головами. Потом Аллочка сообразила: развенчана не только Валерикова «великая любовь»! И ее, Алкины, россказни об огромном чувстве, которое питает к ней трогательный псих Валерик – они теперь так же недостоверны! А значит, подруги не разнесут по курилкам трогательную легенду о расставании влюбленного трубадура с жестокой дамой сердца – вместо этого появится анекдот о неудачливом симулянте… Этого Алкино самолюбие не вынесло: «Слушай, что у тебя за манера все опошлять!» – затопала ногами Алла, — «Ты сделала все, чтобы я о Валерике вспомнить не могла без омерзения! Зачем было все портить? Я думала, он ко мне относится по–особому, по–рыцарски, а ты… Ну зачем были нужны эти игры в мисс Марпл?» На что мама резонно возразила, что без ее, как Алла выразилась, «игр» все сейчас играли бы в его игры. Он тут прохлаждался бы на диванчике с компрессиком на голове и томным голосом вопрошал: «Ты ведь останешься со мной? Ты ведь не бросишь меня?» А все остальные кивали бы, словно китайские болванчики. «Нет! Я бы с ним порвала! Но не так! У меня, по крайней мере, сохранилось бы ощущение… будто… будто… будто меня искренне любили! Вот! Я бы верила, я бы знала: из–за меня можно упасть в обморок! Теперь я все время буду гадать: меня действительно любят, или только шантажируют!»

Французский писатель Абель Эрман считал: «Говорят, что ложь убивает любовь. Но откровенность убивает ее быстрее». Любовь погибла под грузом разоблачений, к тому же ее «послевкусие» оказалось горьким, словно хина… Алкино раненое самолюбие причиняло боль, и страдалица сетовала, что «в старости и вспомнить будет нечего», что теперь придется все время гадать, любят ее или шантажируют… Аллина мама прекрасно понимала: дочкин ухажер есть «жуткий охмуряло и врун»[71]. Малому важно добиться своего, а интересы возлюбленной и ее душевное благополучие – ничего не значащие детали.

Отметим, что этот прием по своей жестокости и прямолинейности, безусловно, является… детским. Потому что именно в детстве человек не в силах предугадать последствия своего поступка – и особенно последствия негативные. Да к тому же не осознает, какую боль способен причинить. Его больше интересует материальный результат: подарят ли ему велосипед, простят ли за разбитую вазу, освободят ли от занятий… И вот, он укладывается в постель, имитируя жестокие боли где–то под ложечкой, закатывая глаза и стеная. Если с годами он освободится от этой дурацкой привычки – считайте, что повзрослел.

Впрочем, некоторые все же меняются. В сторону того, что психоаналитики называют «пассивной агрессией»: человек не давит на психику собеседника, не высказывает своих требований открыто, не «выжимает» для себя поблажек и льгот, но его беспомощный лепет и смущенные «Да нет, что вы, не надо, не стоит!» почему–то заставляют собеседника исполнять все «невысказанные» требования. Но бывает так, что их смирение вызывает у окружающих сильнейшую негативную реакцию – куда более мощную, чем если бы «агрессор» был несдержан или даже буен.

Смиренники и страдальцы могут провоцировать раздражение недюжинной мощности – у людей опытных. Если человек однажды уже «нарвался» и немало времени потратил на исполнение «невысказанных просьб», ему трудно отнестись к аналогичному манипулятору спокойно, выдержанно, а уж тем более – сострадательно. Разве что он – законченный мазохист и сам ищет, с кем бы еще помучиться.

В большинстве случаев опыт заставляет нас относиться к разоблаченным манипуляторам скептически, иронически или саркастически.

Но как быть, если упомянутые манипуляторы для наших детей – ну прямо как родные? Обычно родителей страшно раздражает наивность их вроде бы давно выросших детей, их податливость, уязвимость, внушаемость перед лицом этих… шутов гороховых! А когда старшие начинают возмущаться, младшие, в свою очередь, принимаются протестовать, манипуляторы, ставшие «камнем преткновения», подогревают обстановку. И кто, как вы полагаете, должен всех нейтрализовать? Конечно же, тот, кто старше – не по возрасту. По уму.

Нам, взрослым, конечно, нелегко приходится. Что поделать! Ноша родителя должна быть увесистее «детской клади». Да вдобавок надо помнить: с окончанием пубертатных «катаклизмов» — гормональных бурь, эмоциональных взрывов, ледниковых периодов — конфликт отцов и детей не исчезает. Он лишь переносится в другую плоскость и, с большей долей вероятности, становится скрытым, затяжным, глубоким. Не думайте, что наше основное занятие – пугать читателей. Наоборот. В первую очередь нам бы хотелось предложить вам схему поэтапного освоения «правил игры в мир взрослых людей», на которое обречена вся «юность мира». И заодно – картину типичных ошибок «зрелости мира».

Когда наступает новый этап взросления, многим свойственна одна и та же ошибка: слава богу, ребенок вырос! И теперь он совсем–совсем взрослый, будет думать своей головой, а я, наконец, смогу вздохнуть спокойно. Увы! Когда подростки становятся юношами и девушками, их половое созревание, действительно, завершается. В первобытные времена это фактически означало завершение индивидуального развития, поскольку основной функцией рода человеческого являлась функция репродуктивная, а социальные навыки были максимально приближены стайному существованию. Информацию, необходимую для адаптации в первобытном обществе, потомки пещерных людей усваивали намного быстрее, чем сегодня. И в десять–двенадцать лет из них выходили отличные охотники, рыбаки, собиратели, матери, отцы и члены племени. Но в ходе развития общественных отношений жизненно важный объем информации, как и срок его усвоения, постоянно увеличивается. Мы созреваем все позже и позже – не только в психологическом плане, но и в физиологическом: удлиняющаяся продолжительность жизни отодвигает начало репродуктивного периода, задерживая человека на стадии освоения мира «с детской интенсивностью». Природа дальновидна: у физически взрослых людей темпы и жажда познания серьезно снижается по сравнению с аналогичными свойствами детской психики. Теперь им следует (согласно законам эволюции) пересмотреть приоритеты и направить свою деятельность к другим целям, а именно к продолжению рода.

Но человек уже давно поступает наперекор природе – практически с самого момента выделения в отдельный вид. Французский писатель Жюль Ренар мрачно шутил по этому поводу: «Богу недурно удалась природа, но с человеком у него вышла осечка». Действительно, биологическая программа, до жестокости равнодушная к отдельной биологической единице и занятая исключительно созданием все более и более жизнеспособных видов — не самая авторитетная покровительница и наставница даже для семейства пралюдей. Вместо несокрушимого здоровья, изрядной плодовитости и отменно работающих органов эволюция направила всю «энергию прогресса человека» в одну точку – в познание себя и мира. Наш «жизненный инструмент» — не мощные челюсти, не быстрые ноги и не репродуктивная функция, а, конечно же, мозг, способный обрабатывать и, главное, запоминать информацию.

По мере развития человечества биологическая программа устаревает все безнадежнее, а потребности взрослого человека все основательнее отличаются от потребностей «милого и непосредственного создания», максимально близкого к природе, каковым, до определенного возраста, является ребенок. Первоисточником тех проблем, к которым приходит вчерашний подросток по окончании этапа полового созревания, следует назвать двойственность восприятия – и внутреннего, и внешнего. Молодого человека считают взрослым, дееспособным, ответственным (по крайней мере, в юридическом смысле). Он и сам хотел бы видеть себя таким. Но реальность не подтверждает его притязаний: попытки заявить о себе в рамках профессиональной деятельности чаще всего купируются окружающими; а его стремление удалиться от социальных проблем в зону эмоциональных «релаксантов» вызывает возмущение. Прессинг и со стороны близких, и со стороны «дальних» — условно говоря, внешнее давление – складываются в обстановку весьма неблагоприятную.

Психологи и социологи считают возраст «входа в жизнь» этапом чрезвычайной профессиональной и эмоциональной нестабильности. Бесконечная учеба, временная работа, непрочные личные связи, конфликты с родными. И все это — на фоне социальной (а зачастую и психологической) зависимости и неопределенности. Молодежь идет на множество ухищрений, чтобы снизить психоэмоциональные и социальные нагрузки. Период, именуемый «входом в жизнь», длится приблизительно с 18 до 25 лет, хотя Карл Юнг склонялся к тому, чтобы продлить его до 35, а то и 40 лет. Почему такой «разброд» в оценках? Все зависит от конкретной социальной ситуации. Представьте жестко регламентированное общество, в которое приходится «врастать» десятилетиями, где все роли распределены и контингент «новых поступлений» строго ограничен, — здесь одному с завязыванием социальных связей не справиться. И вот, пожалуйста: накануне сорокалетия родители водят своих отпрысков за руку — знакомят с «нужными людьми» и ищут им «подходящую партию» — то ли брачную, то ли политическую. Совсем иначе течет время в другой социальной среде — там, где даже школу незачем оканчивать: вполне достаточно жениться, убить пару представителей враждебного племени и хотя бы одного туриста, надеть жене на шею ожерелье из их зубов – и ты уже полноценный мужчина, воин, защитник. А сколько тебе лет – одиннадцать или все четырнадцать – этого никто не знает. Поскольку сам вождь умеет считать только до десяти. Здесь другие требования и другие приоритеты.

Итак, оставим бездонную тему «Во сколько взрослеет современный человек?», заметим лишь: это годы, когда «семейная безопасность», обретенная в детстве, исчерпана, а личность продолжает активно формироваться. Если согласиться с утверждением С.Л. Рубинштейна: «В качестве личности человек выступает как «единица» в системе общественных отношений, как реальный носитель этих отношений. В этом заключается положительное ядро той точки зрения, которая утверждает, что понятие личности есть общественная, а не психологическая категория»[72], то становится понятным «правило социальной паутины».

То, что кажется индивидуальностью, индивидуальностью не является, пока не приобретет обширных социальных связей.

Но решение этой задачи возможно только при активном участии субъекта – то есть самого молодого человека. Здесь проблем не избежать. Освоение новых «правил игры» – нелегкая задача и решить ее «в неглиже с отвагой» невозможно. Психика вчерашнего подростка, устав от длительных перестроек и переустановок программы, ищет «на чем бы сэкономить». А старшее поколение воспринимает подобное стремление «поберечь энергоресурсы» как злостное тунеядство. И психологическое, и социальное. Хотя зачастую ошибается и действует во вред и молодежи, и себе. Не стоит корить себя за этот промах: мы, в некотором роде, исключение из общего правила эволюции. Ни природа, ни мы сами еще не знаем, как с собой обращаться. Отсюда и все проблемы вида хомо.

Но вернемся к современности. Предположим, родители в состоянии обеспечить финансовое подспорье подросшему чаду, но не в силах провести его за руку по всему пути самореализации. По окончании пубертатного периода молодежи приходится осваивать закрытую до сих пор сферу «реальной жизни». Конечно, процесс приобретения жизненного опыта идет всю жизнь, но сейчас это сознательный опыт. Приходится формировать собственное мнение, развивать самостоятельное мышления, оценивать и анализировать полученную информацию. Молодой человек меняется не так быстро, как ребенок, но все–таки очень быстро. И он меняется качественно.

У него появляется своя система ценностей, своя система стереотипов, а также неприятная привычка впадать в крайности – не столько своя, сколько общевозрастная. Папу и маму коробит примитивность и неосмотрительность желаний и поступков их «кровиночки»: ну зачем ей (ему) эти жуткие компании? Знай себе шляются по тусовкам, пиво пьют, все до копейки в магазинах просаживают и т.п. Какой в этом прок? А если «кровиночка», наоборот, впадает в другую крайность – делает карьеру, не щадя себя, — тоже попреки: что ж ты все за компьютером сидишь, в библиотеке безвылазно, никуда не ходишь, ни с кем не встречаешься? Когда и погулять, как не в молодости? Родители волнуются, видя некоторый «перекос» в образе жизни своего ребенка. Им бы хотелось большего равновесия, гармоничного соотношения между работой и отдыхом. А молодежь, наоборот, уж если чем увлечется, то без всякого чувства меры тратит силы, время и средства на что–нибудь одно. В чем причина такого «западания», сильно похожего (а нередко не только похожего) на психологическую зависимость?

Причина заключается именно в необходимости самоидентификации личности как общественной единицы, а на практике – в самом процессе поиска и налаживания общественных связей. Ранее мы упомянули об «эмоциональном максимализме», когда чувства охватывают мозг подростка и «тормоза» отказывают. Даже после перехода роли «эмоциональных тормозов» от миндалин мозжечка к лобным долям мозга, компульсивный (охватывающий) характер переживания некоторое время сохраняется. Так что «гиперчувствительность» еще до конца не «испарилась» из сознания (вернее, из подсознания) молодого человека. Прежде чем он перестанет жить аффектами, требующими «здесь и сейчас удовлетворения», пройдет определенное время – и, возможно, немалое. Из–за этой особенности мироощущения какая–нибудь выбранная наудачу «стезя» может захватить молодого человека целиком, а хорошо просчитанный и тщательно сбалансированный «жизненный сценарий» не вызовет особого интереса и дождется разве что формального воплощения. И все потому, что здесь приоритеты детей и родителей нередко категорически не совпадают.

Одна из причин «семейных войн» — уже упомянутый принцип «я бы на твоем месте». Папа и мама, пытаясь «осчастливить» свое чадо «подарками судьбы», о которых в свое время мечтали, исключают вероятность других предпочтений. Они выстраивают приблизительно такую схему: у меня не было возможностей достичь успеха из–за отсутствия тех или иных условий; я добивался своего долго и тяжко; но теперь–то я обеспечу своего ребенка всем необходимым; а значит, мой ребенок пройдет этот путь намного быстрее. Вопрос «А хочет ли наше чадо вообще вступать на указанный путь?» как–то не приходит чадолюбивым родственникам в голову. И даже если сын/дочь намеревается следовать по стопам папы/мамы, ему/ей может совсем не понравиться, что окружающие видят в нем только папенькиного/маменькиного сынка/дочку, продолжателя родительских заветов.

Проблема усугубляется тем, что так называемая «жизненная цель» у человека появляется не сразу. Лишь в романических жизнеописаниях и рекламных роликах про замечательных людей все выглядит так эффектно: «Он/она сразу понял/поняла – это судьба! Ему/ей предназначено открыть новый материк, изобрести пенициллин, создать автомобильную империю, выиграть конкурс «Мисс мира». Тогда, поправив идеально сухой памперс, гениальное дитя смело взглянуло в лицо грядущему». Нет, не в памперсы и даже не в школьную форму было одето гениальное дитя, когда пересчитывало веснушки грядущего.

Конечное оформление жизненной цели наступает в довольно зрелом возрасте, в лучшем случае — накануне двадцатипятилетия.

Но процесс, как уже было сказано, начинается задолго до этого события. И человеку необходимы цели – хотя бы в форме «общего направления». В качестве «указателя» используется стандартный образ успешного деятеля, взятый, как правило, из списка, предоставленного масс–медиа: звезды, политики, бизнесмены, ученые. И все поголовно – прославленные и богатые. Никто не стремится умереть в безвестности и нищете, вспоминая о миновавшем благоденствии. Наоборот, большинству свойственны завышенные требования и чрезмерные запросы. «Кто преуспевает в малом, тот не способен достичь большего», как сказал Блез Паскаль.

В наше время довольно часто специфика образа жизни, выбранного в свое время родителями, вызывает у детей внутренний протест. Неважно, заслуженно или незаслуженно. Главное, что младшие вовсе не желают «быть как мама с папой» — им подавай свое собственное, индивидуальное. Откуда только он берется, этот самый «усредненный образ индивидуального»? Как мы уже писали, первые шаги в самостоятельную жизнь отмечены формированием системы социальных ориентиров. В качестве «вешек» на этом пути выступают ценности, принятые в молодежном сообществе. Чтобы понять их природу, необходимо осознать стандарты, на которых базируется молодежная субкультура. То есть нарисовать общую картину стереотипов, руководящих поведением и мироощущением молодых людей.

Она не сильно отличается от аналогичных стандартов, регламентирующих жизнь подростка. Но в большей степени направлена на перспективное развитие. Система стереотипов, как правило, жестко привязана к существующей обстановке – социальной, экономической, этической. Поэтому описать ее в подробностях невозможно: для каждой социальной группы и для каждого отрезка времени существуют свои особенности. Но есть и всеобщие закономерности: время, средства и результат достижения желаемого. Время – максимально короткое; средства – максимально простые; результат – максимально публичный. Для разъяснения возьмем стандартную ситуацию: вчерашний тинейджер еще не понял, чего ему по жизни надо. Сейчас он хочет (в основном) продемонстрировать себя обществу, хочет привлечь к себе внимание, хочет быстрого успеха и т.п. Но в запасе у него главным образом физические данные – сила (относительная), красота (тоже нередко весьма относительная), здоровье (если не считать мелких неприятностей с кожей, волосами, зубами…). Вот и пользуется вчерашний тинейджер тем, что имеет – для максимально скорого достижения максимальной известности. И конечно же, нередко добивается того, что… ему не требуется. Почему? Да хотя бы потому, что не знает себя и тем более плохо представляет, в какую сторону повернет его личность в процессе развития.

Первые «жизненные установки» на самом деле не что иное, как различные формы эпатажа.

Свержение идолов и разрушение догм – крайне популярные способы самоутверждения среди подрастающего поколения. Естественно, их использует и молодежь, вышедшая из школьных стен, но не окончательно избавившаяся от стратегий, свойственных переходному возрасту с его «психологическим бунтарством». Родителей, конечно, повергают в ужас странные намерения любимого чада. Им кажется, что невероятные «кульбиты» сознания – это некий психологический дефект, пусть не патология, но наверняка девиация (психологическое отклонение). На первый взгляд такое непременно должно испортить «совсем еще ребенку» всю последующую жизнь. Скажем, родители узнают, что их сын надумал попасть в книгу рекордов Гиннеса в качестве самого татуированного человека в мире, а дочка намерена на утлой лодчонке покорить экватор – папа обрушивает на своих отпрысков все громы и молнии из «штормового арсенала», а маме наверняка становится нехорошо. Но это всего лишь очень короткий этап «причудливых желаний», который быстро пройдет.

К тому же многие подростки в момент обострения негативизма, на этапе психологического бунтарства ощущают: им совершенно не нравится образ жизни родителей. Именно в силу того, что этот образ жизни становится их собственным не в результате свободного выбора, а в результате внешних обстоятельств. Психологический акцент, соответственно, заостряет недостатки «навязанного» существования, отчего пресловутые недостатки кажутся вдесятеро ужаснее, чем, предположим, постороннему наблюдателю. Такое «раздувание» негатива – еще один результат компульсивного характера восприятия. Старшее поколение, не имеющее представления, чем оно «этим молокососам» не угодило, старательно (а то и настырно) «реабилитирует» свой образ жизни в глазах младшего поколения. Все, почва для разрыва готова. В общем, живите как хотите, а нас к себе не ждите. И вот: дети, соответственно, выбирают противоположную модель существования, которой и придерживаются в дальнейшем. Так разница в системах ценностей и нежелание старших понять эту разницу привели к затяжной конфронтации.

Слишком серьезный подход к конфликту превращает небольшое столкновение в объявление войны.

Взрослые, поймите: упрямство и даже некоторый нарциссизм – жизненно важные свойства индивида, вступающего в самостоятельную жизнь. Ему необходимо владеть средствами защиты от внешнего давления. Он обязан научиться отстаивать свои интересы. Притом, что круг интересов еще не сформирован окончательно. Что поделать: мы так далеко ушли от матушки–природы в плане социальном, но, в принципе, никуда не ушли в плане биологическом, что под глазурью общественных норм скрывается пещерный человек. И он отстаивает свои хрупкие социальные позиции и претензии (часто дутые) самыми первобытными способами. Возможно, с годами он переменится и цивилизуется. Чтобы это произошло, вчерашнего подростка лучше поместить в комфортную, а не в агрессивную «семейную среду».

Нет, мы не призываем вручать всякому выпускнику вуза, идущему на собеседование к работодателю, каменный топор, амулет из обсидиана и клятвенное обещание зарыть, если что, труп врага на дачном участке под теплицей с огурцами. Снабдите вашего ребенка хотя бы верой в его начинания. Не злитесь, не паникуйте, не самоутверждайтесь на нем фразами типа «А я предупреждал/предупреждала!» и «Лично я бы на твоем месте…» — даже если у него не получится по его же вине: предъявляет завышенные требования, ждет идеальных условий, ищет нанимателя для уникального специалиста, хочет блестящих – нет, ослепительных — перспектив… Некоторым личностям – особенно личностям незрелым — требуется время, чтобы разобраться в себе. Но, разобравшись, они не склонны сворачивать с выбранного пути. Лучше потерпеть, чем «обломать» такого согласно общепринятому шаблону – искалечите жизнь и ему, и себе. Хотя с «упертой творческой личностью» сосуществовать – далеко не сахар…

С одной стороны, создание собственных связей и карьерный рост занимает не один год. С другой стороны, круг интересов и образ мышления для таких «упрямцев» складывается не «сообразно обстоятельствам», а «сообразно намерениям». Они, в некотором роде, предпочитают менять среду, нежели «ломать себя». Подобная стратегия в психологии называется «плодотворной ориентацией характера».

Надо признать: окружающие не очень–то хвалят и привечают «плодотворно ориентированных» людей.

Во–первых, те бывают жесткими и даже жестокими в общении. Во–вторых, ими трудно манипулировать. В–третьих, они практически никогда не раскрываются до конца – и перед близкими в том числе. И наконец, они не терпят, когда их пытаются использовать в демонстративных целях. Чем ныть, сетовать и сплетничать, честолюбивым родственникам стоит поближе присмотреться: как у их ребенка обстоят дела с ориентацией характера? Повторим: многие родители не видят за деревьями леса, а за исполнением родительских обязанностей – индивидуальности своего отпрыска.

Пусть личность, формируясь, самостоятельно «выкристаллизовывает» образ счастливого, благополучного существования в качестве идеала. Кстати, близкие нередко присоединяются к младшему поколению в их выборе: разве плохо быть богатым и знаменитым? Но две вещи вызывают в них сомнения – внешние и внутренние факторы успеха. Хватит ли нашим, вроде бы ничем не примечательным, детям удачи и таланта, чтобы повторить славный путь того или иного «культового персонажа», с пафосом описанный в журнальных статьях и исторических мемуарах? Остается дать совет: нельзя забывать, что СМИ и ЖЗЛ – не энциклопедия жизни, а только ее бледное и весьма искаженное отражение. Поэтому не старайтесь «подогнать» сознание своего ребенка под стандарт, соответствующий (или, наоборот, противостоящий) журнально–телевизионному «светлому образу». В планы вашей семьи не должны входить «конкретные задачи» — например, достичь вершин шоу–бизнеса и устроиться там со всеми удобствами, или, напротив, выстроить личную башню слоновой кости и навек затвориться в ней с чады и домочадцы.

Абстрагируйтесь от мемуаров.

Лучшее, что вы можете сделать для младшего поколения – это помочь ему разобраться в себе. А если вам кажется, что ваши дети замышляют нечто супероригинальное, не надо сразу представлять, как «эти молокососы» превращаются в татуированных энтузиастов–маргиналов, плывущих по волнам Тихого океана на прохудившемся плоту. Экстремизм пройдет – абсолютно бесследно или, в крайнем случае, сохранится в форме вполне разумного хобби. Поэтому, дабы у молодого человека не наступила фиксация на «полуподростковых» мечтаниях, не стоит без конца его упрекать, вызывать на разговор о «жизненных планах» и т.п.

Повторение – мать не столько учения, сколько зубрежки.

Не обращайте особого внимания на «судьбоносную мечту» – и она испарится через несколько месяцев (максимум через пару лет). В общем, не капайте ребенку на мозги и не задерживайте внимание ребенка на незрелых фантазиях. Дайте ему шанс перейти к фантазиям зрелым. А станете бесконечно возвращаться к данной теме – и сиюминутная прихоть намертво застрянет в памяти молодого человека, превратится в «вечный укор». Вот, между прочим, была у меня мечта! Такая мечта! Гондольером стать в Венеции: девушек возить, «О соле мио» распевая. А вот поди ж ты – не склалось. И стал я, бедняга, всего–навсего стоматологом. И пожалуйста: разве теперь объяснишь хорошему, востребованному специалисту, работающему в престижной клинике, что гондольер – всего–навсего костюмированный лодочник, которого душат конкуренция и ларингит?

Примечания:

6

Фрай С. Лжец.

7

Лорд Фаунтлерой – герой одноименной повести Ф.Х. Бернет.

61

Гончаров И.А. Обыкновенная история.

62

Олдингтон Р. Смерть героя.

63

Нарциссические неврозы – термин, который З. Фрейд применял по отношению к тяжелым психическим болезням – шизофрении, паранойе, депрессии.

64

Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени.

65

Сверх–Я или «суперэго» – одна из трех «инстанций» личности наряду с «Я» («Эго» – посредник между личностью и реальностью, главная функция – восприятие реальности и адаптация к ней) и «Оно» («Ид» — психическое бессознательное). Развивается в процессе социализации, хотя и имеет глубокие инстинктивные, биологические корни. Система «Сверх–Я» выполняет функцию внутреннего цензора, совести.

66

«Это только игра».

67

Блуммер Г. Коллективное поведение.

68

Шостром Э. Анти–Карнеги, или Человек–манипулятор.

69

Булгаков М. Мастер и Маргарита.

70

Цитата из фильма «Добро пожаловать, Или посторонним вход воспрещен».

71

Булгаков М. Мастер и Маргарита.

72

Рубинштейн С.Л. Теоретические вопросы психологии и проблема личности.