ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Общеизвестно, что современный психоанализ отягощен всевозрастающим множеством различных теоретических направлений. Не этого хотел и требовал его гений — основатель Зигмунд Фрейд. На протяжении всей своей жизни он предпринимал напряженные усилия четко определить основные параметры своей новой науки о душе, чтобы в столкновениях как с внешними разрушительными или искажающими воздействиями, так и с внутренними человеческими раздражительностью и конфликтностью сохранить целостность и единство своего предприятия.

Но нам в то же время известна и история неудачи, которую потерпел Фрейд, воплощая свои намерения в жизнь. Напряженная и мучительная борьба привела к уходу ряда одаренных его последователей, пытавшихся наложить на психоанализ отпечаток собственных взглядов. Не достигло цели и создание знаменитого комитета семи колец, держатели которых силой своей коллективной интеллектуальной убежденности, преданности и заслуженного лидерства должны были гарантировать устойчивость главной психоаналитической доктрины Фрейда. Ведь уже при его жизни возникло альтернативное направление кляйнианской метапсихологии, в котором основное внимание сместилось к опыту ранних лет жизни ребенка, формируемому в рамках парной связи между ним и матерью и господству в этой связи агрессивных (или разрушительных) влечений. Благодаря такому расширенному (и смещенному) взгляду на психологический опыт доэдипового этапа жизни, кляйнианцы получили возмож

ность работать с пациентами, страдающими более серьезной патологией, нежели те, с которыми могли бы работать ближайшие последователи метапсихологии Фрейда, сосредоточенные на эдиповой стадии и разрешении соответствующего конфликта. Последние считали, что анализу поддаются только психоневротические пациенты, способные развить так называемый невроз переноса.

Дальнейшее известно. Следом в качестве новой независимой (или промежуточной) группы между фрейдистами и кляйнианцами явилась британская школа объектных отношений с ее целиком новой метапсихологией Эго, посвященной не разрядке влечения, а поиску объекта. Позже в продолжение традиции Кляйн возникла школа Биона, а затем и школа Жака Лакана — типично французский, лингвистически ориентированный психоанализ. И в Америке — до поры единственном в мире месте, где фрейдовское представление о едином психоанализе еще осуществлялось в виде гегемонии метапсихологической парадигмы Эго-психологии, сформулированной в непосредственной связи с фрейдовской поздней психологией развивающегося Эго, — ему бросили вызов Хайнц Кохут и его психология «я», в которой центральная роль отводится превратностям нарциссизма. Есть и другие, не столь новые, направления, такие как взгляд на развитие Маргарет Малер, новый психоаналитический язык Шафера («язык действия») и т. д.

Для всех этих соперничающих в рамках психоанализа теоретических направлений, к каждому из которых мы испытываем чувства преданности и преемственности, характерно то, что любое из них заявляет о себе как о наиболее подходящем всему диапазону излечимых пациентов, наиболее действенном в понимании и излечении, нежели его конкуренты. В психоанализе Фрейда, из первоначальной психологии влечения развившемся впоследствии в психологию Эго, видели первый научно обоснованный психотерапевтический подход, который объясняет природу психоневрозов и позволяет добиться этиологического излечения всех поддающихся этому психоневротических пациентов. Мелани Кляйн и ее последователи, занимавшиеся первоначально психотерапией детей, а также взрослых с более глубокими нарушениями, нежели обычные психоневротики, разработали свою метапсихологию и соответствующий терапевтический подход, объявленный кроме всего прочего и способом более эффективного излечения классических неврозов. Психология «я» Хайнца Кохута возникла похожим образом — из соприкосновения с внешне неразрешимыми проблемами психотерапии пациентов, страдавших нарциссическими расстройствами личности. Однако технические приемы, равно как и теоретические построения, первоначально ориентированные на удовлетворение терапевтических потребностей данной специфической части психопатологического спектра — нарциссически нарушенных пациентов, — впоследствии были также объявлены более подходящими для лечения традиционных психоневрозов. Дело здесь просто в том, что любое из конкурирующих психоаналитических направлений, какой бы узкой в рамках психоанализа ни была его исходная область исследования и применения, скоро разрастается до того, что провозглашается универсальной мета-психологией и наилучшим методом исцеления всех тех, кого душевные страдания и нервное расстройство вовлекли в орбиту профессионального психоанализа.

Ознакомившись с общим положением дел внутри нашей дисциплины, с ее хаосом конкурирующих теоретических течений, читатель естественно задается вопросом: что же до сих пор, на наш взгляд, скрепляет нас как приверженцев единой психоаналитической науки и дисциплины? Иначе говоря, что общего между нашими разнообразными теоретическими взглядами — такого, что во всех них распознается психоанализ? Речь идет об общих фундаментальных допущениях, касающихся человеческой психики и способов ее функционирования. И — возможно, как обратная сторона медали, — справедлив вопрос: а что отличает нас, вместе взятых, от непсихоаналитических теорий душевной жизни?

Мой собственный ответ на эти вопросы (более детально они рассматриваются в других моих работах), состоит в том, что в настоящее время мы не можем достичь взаимопонимания, оставаясь в рамках наших широких подходов. Я считаю, что наши теоретические представления на данном этапе исторического развития (когда ослабевает их связь с наблюдаемыми и проверяемыми на опыте клиническими явлениями) находятся вне сферы научного знания, по-прежнему оставаясь не более чем научными метафорами, хотя, быть может, и полезными с эвристической точки зрения. Я бы скорее полагал, что общий язык можно найти только в клинически наблюдаемых и проверяемых явлениях, а также в непосредственно связанной с клиническим опытом теории конфликта и компромисса, тревоги, сопротивления и защиты, взаимосвязи переноса и контрпереноса, общей для всех наших метапсихологии, несмотря на то, что язык иногда затемняет эту клиническую общность. За пределами общего клинического подхода склонность к настойчивым попыткам преждевременно создать некий концептуальный сплав или интегрировать наши разнообразные общие психоаналитические теории структуры и функционирования (также как и нарушений функционирования) психики способна принести для науки один вред. На мой взгляд, рефенциальные рамки этих теорий или метапсихологий не вполне сопоставимы — если брать одну и ту же сферу дискурса. К тому же любая из них недостаточно связана с наблюдаемыми и потому проверяемыми явлениями. Для собственных нужд у них есть свои внутренние эвристические задачи, слишком сильно и слишком абстрактно отклоняющиеся в свою собственную метафорическую риторику, в рамках которой ее приверженцы думают и работают схожим с остальными образом, находясь, однако, за пределами тесного единства научного исследования, сопоставления и сравнения.

Как все эти соображения соотносятся с попыткой Филлис и Роберта Тайсонов — по-моему, необычайно успешной — добиться на уровне основополагающих теорий развития согласованной и полезной концептуальной интеграции психоаналитических метапсихологий облаченных в разнообразные доспехи? Ведь в рамках психоанализа каждое из наших несхожих теоретических направлений (за исключением, быть может, школы Лакана) разработало фактически ретроспективно (а в некоторых случаях, до определенной степени, на основе предположений и наблюдений — и проспективно) свою собственную теорию развития. Она основывается на собственной концепции видов жизненного опыта (т. е. значений, приписанных событиям), которая оформляет саморазворачивающуюся организацию личности соответствии с теоретическими построениями о том, как психический аппарат собирается в единое целое и какое влияние, направляющее его развитие, на него оказывается. Например, в соответствии с фрейдовской первоначальной психологией влечения, фокус развития сосредоточен на превратностях либидо, проходящего через последовательность стадий психосексуального развития, с кульминацией в удачном разрешении неизбежных конфликтов эдипова треугольника. Напротив, с развитием и детальной разработкой психологии Эго, основанной на модуляции и управления влечениями, в центре внимания оказалось изучение развития ряда Эго-функций — которое шло в различных исследовательских направлениях: сначала предложенных Анной Фрейд, а затем расширенных такими исследователями, как Спитц, Малер и другие. Сходным образом, психология самости Кохута, видевшая в нарциссических извращениях как центр динамики развития, сфокусировалась на развитии складывающейся самости, и неуклонно унифицировалась, эффективно раскрывая свои замыслы, идеалы и таланты и сохраняя устойчивость к регрессивным и фрагментирующим тенденциям. А теоретики объектных отношений сосредоточились на извращениях объектных отношений в процессе развития — по мере того как взрослеющий ребенок вступает сначала в диадные, затем триадные отношения и, наконец, в многоликий мир всевозрастающе сложных и дифференцированных объектных ситуаций. Таким образом, в рамках психоанализа каждый из наших разнонаправленных теоретических взглядов уделяет особое внимание разработке какой-либо частной специфической проблемы (или комплекса проблем) общего процесса развития.

Такой ход событий привел к воистину изумляющему разнообразию психоаналитических взглядов на процесс развития, более или менее соотносимых с отдельными философскими направлениями психоанализа. Прибавим сюда исследования психологов процесса развития (замечательный пример — Пиаже), использующих данные своих наблюдений и собственные теоретические построения, чтобы продвинуть вперед наше понимание этого процесса. Особая (и очень важная) задача, которую Тайсоны перед собою ставят, — отследить эти разнообразные линии развития в их связи с отдельными направлениями психоаналитической метапсихологии, а также с наблюдаемыми фактами, и рассмотрев настолько подробно, насколько это возможно, наблюдаемые признаки различных саморазворачивающихся структур и явлений психосексуальности, объектных отношений, связанных чувств самости и идентичности, аффекта, когнитивности, Суперэго, пола и Эго — показать взаимосвязь всех этих явлений как различимых, но не разных, аспектов общего развития. Стремясь исчерпывающе понять общий процесс развития с точки зрения психоанализа, каждую из этих проблем необходимо как следует изучить и связать с остальными.

В самом факте и уровне попытки представить общий процесс развития в виде интегрированного сплава всех имеющихся взглядов, каждый из которых связывается с остальными посредством собственных наблюдаемых признаков и вытекающей из опыта их клинической формулировки, Тайсоны были первыми и, на мой взгляд, преуспели настолько, насколько может преуспеть любой исследователь (или два исследователя) в пределах одного поддающегося прочтению тома. Другими словами, они вдумчиво и с вдохновением одолели большой объем литературы в различных областях психоанализа и детского развития. Однако, специалисты почти в каждой из этих областей, видя обширность работы и многообразие поднимаемых в ней вопросов, могут полюбопытствовать, не слишком ли много иногда пытаются охватить авторы в своих очерках и не маскируют ли местами, не игнорируют ли сложный либо предварительный характер данных или допустимых на базе этих данных заключений. В этом смысле вышеупомянутые эксперты временами могли бы предъявить авторам вполне обоснованные претензии, что их собственная теоретическая ниша была обделена местом и вниманием.

Главное преимущество данной книги состоит, однако, не в химерической погоне за всеохватностью при сохранении всей сложности и глубины мысли. Прослеживая истоки развития различных психоаналитических теоретических взглядов на конкретные формы раннего жизненного опыта (каковые могут быть связаны последовательно с каждой частной структурной теорией), Тайсоны дают нам возможность убедиться в том, что наблюдаемые индикаторы развития, типичные для каждого из этих расходящихся теоретических направлений, могут быть интегрированы осмысленный комплекс представлений. И это уже само по себе значительное достижение. Помимо того, материал книги может указать на способ создания, в конечном счете, подлинно единой и научной общей теории психоанализа, которая превзойдет наше сегодняшнее метафорическое и разнонаправленное теоретизирование. Это достижимо путем постепенного восхождения от данных различных наблюдений, кропотливо соотнесенных друг с другом в движении по графику развития, более эмпирическому теоретизированию в тех же самых измерениях взрослой душевной деятельности (влечения, объект, самость, аффект, когнитивность, Эго, Суперэго и т. д.) взаимосвязанных и с неизбежностью интегрированных — измерениях, каждое из которых сейчас лежит в основе той или иной из несовместимых общих теорий или (метафорических) философий.

Некоторые психоаналитические теоретики (хороший пример — Кернберг) пытались создать интегрированную и объединяющую психоаналитическую теорию путем более ограниченной попытки слияния — например, пытаясь в его случае, объединить теорию объектных отношений со структурной парадигмой психологии Эго. Очень может быть, что тайсоновский подход к развитию окажется в этой насущной для нашей дисциплины теоретической задаче более перспективным, хотя бы потому что находится на том уровне концептуализации, который легче ограничить условиями наблюдаемых явлений и научной проверкой в виде теоретизирования на более низком уровне, близком к эксперименту. Конечно, нельзя дать гарантии того, что опыт научно подтвердит верность этого подхода, но такая вероятность есть, и данная книга указывает на перспективность этого пути. Помимо чисто эвристических и образовательных выгод от предпринимаемой Тайсонами попытки синтеза, эту книгу можно рассматривать и как начало работы в направлении максимально и полной интеграции теоретической в рамках психоанализа. В этом смысле она открывает захватывающие научные горизонты.

Роберт С. Валленштайн, д. м. н.