Глава 3. Осознание свободы

Где пролегает грань, препятствующая вторжению во внутреннюю жизнь? Этот вопрос терзает человека с момента понимания человеком себя как члена общества. Он становится еще труднее, если мы признаем подвижность этой грани как для адаптации к законным, но не статичным, нуждам общества, так и к своим внутренним, меняющимся с ходом жизни, требованиям.

Были времена, когда сознание руководствовалась религиозными нормами, и тогда возникал конфликт между государством и церковью — за право заботиться о человеке. Бывали и тупики с шаткими перемириями — забота о телесном вверялась государству, а попечение о духовном — церкви. Но с утратой дуалистичного взгляда на человека такое разделение перестало быть обоснованным. Когда религия перестала быть источником знания о человеке, ему осталось уповать только на самого себя в поиске барьеров, ограждающих его от вторжения социума.

Западный человек вырос не желающим вверять свое сознание кому бы то ни было — будь это священник, философ или партийный лидер. Только он сам может развивать, владеть и охранять его. Но тогда проблема насколько можно позволять государству вторгаться в чью-то жизнь становится очень личным делом, которое каждый вынужден решать по-своему. И именно поэтому современная наука выращивает менеджеров общества от политики, экономики, социологии и психологии, последствия чего еще недавно казались невообразимыми. Современные технологические достижения требуют кооперации больших групп людей, но ради успеха дела их нужно постоянно контролировать. Для этого также используются технологии, но при этом совершенно не учитывается психическое благополучие людей.

Технику (в том числе и технику управления) как таковую можно использовать и на благо и во зло. Поэтому считается, что контроль ради благих целей (как в случае с правлением философов) это хорошо, по меньшей мере, не плохо. Но такое мнение опасно. Оно не учитывает комплексных и зачастую серьезных последствий внешнего контроля. К тому же, когда слишком уменьшается сфера принятия свободных решений, сокращается и область личной ответственности, а значит, и автономности. При этом считается неважным, как были достигнуты «правильные» решения.

Все это вытекает из убеждения, что, если человек еще не целиком разумное животное, он должен им стать. Он должен быть мотивирован только рационально. Но самочувствие человека зависит и от его душевных переживаний. Считается же, что относительное удовлетворение человек получит от максимально рационально организованного общества. Однако, в действительности во всяком обществе, как бы оно ни было устроено, всегда есть деление на счастливых и несчастных.

Историческое высказывание «налогообложение без представительства — тирания» заключает больше смысла, чем принято считать. Речь здесь не о том, какие и как собирать налоги, или на какие цели их тратить. И не о том, что налоги посягают на частнособственнические права и не должны взиматься без согласия собственника. Собственность и доход, в конце концов, — продукт общества и зависят от его структуры. Поэтому они не столь уж частное дело, как утверждают любители этой цитаты. Судя по первому взгляду, она призвана защитить право на собственность, но по сути она устанавливает тесную связь между принятием решения и тиранией. Достаточно вспомнить исходную фразу, в которой нет речи о тирании: «ни одна часть из владений Его Величества не может облагаться налогом без согласия их представителей».

Согласие на взимание налогов — это одно дело, и изначально не большой важности. Но запрещение кому-либо участвовать в принятии решения по глубоко касающимся его вопросам, вызывает чувство беспомощности и подводит человека под тиранию. Человек чувствует тиранию, когда он не в состоянии принимать свободные решения и предпринимать свободные действия. В одни времена это касается денег и собственности, в другие — чувства независимости с правом на свободу мысли, речи и вероисповедания, или, как сейчас, со свободами, все больше вытекающими из страхов или желаний.

Нужно осознать как действительность, что же заставляет человека чувствовать себя под гнетом тирании в том или ином народе, сообществе или группе. Как писал Гегель, «история мира — ничто иное, как прогресс осознания свободы». Очевидно, есть разные уровни этого осознания, в разные времена и в разных странах оно либо заостренное, либо притупленное. Так утверждение о налогах и тирании относится ко времени американской революции, когда вопросы права на собственность были первостепенными для колонистов.

И действительно революции и войны (в том числе и «холодные») возникают именно потому, что внутри общества (или между обществами) сложились разные уровни сознания. Возможно, многое из того, что нас сегодня тревожит, связано с тем, что в одной части мира вопросы борьбы с нуждой преобладают над вопросам свободы мысли, в то время, как в другой части мира экономические проблемы уменьшились настолько, что человек больше думает о свободе передвижения, карьере или смене занятий или же о свободном выражении своих политических или эстетических воззрений.

Решение вопроса, является ли то или иное устроение государства и общества тираническим, зависит в основном от того, насколько его члены обеспечены относительной свободой выбора и свободой принятия решения по основополагающим для их понимания свободы пунктам. При этом можно подумать, что чем больше важных сфер жизни пронизано таким пониманием, тем большего прогресса достигло данное общество. Но, увы, кто будет решать какие сферы жизни важные, а какие нет? То, что одним воспримется как тирания, для другого будет простым неудобством, а для третьего глупым вопросом. И, если сознание свободы варьируется от типов людей и типов сфер свободы, что определяет принятие решения, то чувство автономности зависит от убеждения, что человек может принимать важные решения и поступать так, когда это большего всего требуется.

Если в детстве или в юности кто-то находит этот процесс невозможным по причинам социального или физического плана, то позже трудно будет это изменить, что может повредить, если не разрушить личность человека. Но не все, что вышло хорошо, сперва было легким и приятным. Принятие решения — трудный и рискованный процесс, в силу чего его зачастую избегают, даже там, где в этом нет необходимости. Однако, какими бы давящими не были обстоятельства, у человека всегда есть свобода преодолеет их. И, исходя из этого, человек внутренне смиряется или сопротивляется давлению среды. Да, конечно, в экстремально подавляющем окружении эти внутренние решения могут не привести (или почти не привести) к каким-либо практическим результатам. Поэтому, такие ни к чему не ведущие внутренние усилия человек склонен рассматривать как совершенно напрасную трату сил и, следовательно, отказываться от принятия решений.

С другой стороны, чем больше другие заботятся о чьем-либо благополучии, тем меньше поводов самому трудиться над принятием решений. Таким образом, затруднения с формированием сильной личности испытывают в равной мере как дети, живущие на всем готовеньком, так и сильно заброшенные или обездоленные дети. Многие из них либо склоняются к бессмысленному бунту (против бесцельности или тотальной спланированности их будущего), либо вообще перестают принимать решения, поскольку в их ситуации это пустая трата сил.

Занять позицию — внутреннюю (без явных последствий) или лучше — выраженную в действии — требует усилий. И если это не ведет к полезному результату, то хотя бы к сохранению сил, и так будет до тех пор, пока человек не осознает необходимость поддерживать «осознание свободы». Как было сказано, бессмысленность принятия решений обусловливается либо экстремальными обстоятельствами (когда принятие решения опасно для жизни), либо когда все жизненно важные решения принимаются другими согласно их представлениям о наилучшем благе (будь это родители в детстве или религиозные и государственные власти в зрелом возрасте).

Подобно нервам или мышцам способность принятия решений без постоянного использования атрофируется. В терминах психоанализа это значит, что эта способность собственно не функция эго, а наоборот, его источник, создающий, поддерживающий и развивающий эго.

А раз так, то любой внешний контроль, даже ради блага индивида, нежелателен, когда он слишком сурово препятствует развитию эго, то есть, когда он предупреждает первые шаги в принятии решений, а значит, и первые действия в сферах наиболее важных для развития и сохранения самостоятельности.

В теории это легко, но на практике трудно провести черту, до которой управление чьими-то делами возможно без вмешательства в автономность и вторжения в область личной свободы.

Конечно, эти вопросы имеют универсальное значение для всех времен и культур, но я хотел бы рассмотреть их на примере современности… Наибольшая опасность для развития самостоятельности, возможно, существует именно в наше время, поскольку, чем сложнее становится общество, тем больше нужна личная автономность как отражение большей эволюции «осознания свободы». Кроме того, мы острее чувствуем страдание, когда это сложное общество посягает на нашу внутреннюю и внешнюю свободу, но менее чувствительны к осознанию того, что тщательно разработанная стратегия развития нашего мира делает нас не способными к поиску, нахождению и сохранению этих ценностей, а также к острой боязни их утратить. Общество — это не раб, но и не свободнорожденный. Оба эти состояния зреют в нем одновременно.

Очевидно, что современный западный человек, вполне разумно наделив общество правом в определенной сфере принимать решения за него, позволил управлять некоторыми сторонами своей жизни. Современные технологии, массовое производство, массовое общество привнесли столько ощутимой пользы, так что отказ от них (даже из опасения, что они ведут к утрате самостоятельности) будет равнозначен самоликвидации. С другой стороны, мы доверили многие стороны жизни специалистам, что подталкивает нас отдать им еще больше из того, что еще могло бы сохранить сферу личной свободы.

Это не значит, что современный человек спешит отдать свою свободу обществу, или то, что в доброе старое время он был больше самостоятелен. Речь идет скорее о том, что научно-технический прогресс освободил человека от разрешения такого груза забот, который раньше он нес сам ради элементарного выживания. К тому же сейчас открылось немыслимое раньше количество возможностей. Итак, одновременно существуют: меньшая потребность в развитии самостоятельности, ибо можно выжить и без нее; и наибольшая её необходимость ради возможности самому за себя принимать решения. Чем меньше значимых решений нужно для выживания, тем меньше человек нуждается в развитии способности принятия решений.

Это как в психоанализе неразвитое и беспомощное эго послушно энергии id и суперэго. И если человек не использует и не укрепляет свою способность к принятию решений, то он становится ведомым своими инстинктивными желаниями или же общественными институтами. В первом случае, поскольку он не в состоянии организовывать и контролировать свои импульсы он стремится их удовлетворить и чувствует себя обманутым, когда общество не потворствует ему в этом — это «битниковский» стиль жизни. Во втором случае общество вынуждено вести его, поскольку он сам не руководит своей жизнью.

Если же человек прекращает развивать свое осознание свободы, оно ослабевает. Я имею в виду не просто деловую активность, а принятие решений, связанных с отношением к чему-либо. Сравним два отношения «Я хочу жить таким образом» и «Что проку быть другим» — они противоположны, хотя могут выражаться в одинаковом поведении. Вот почему даже из благих побуждений нельзя лишать человека возможности личного принятия решений, поскольку при этом быстро угасает самостоятельность.

Я надеюсь, понятно, что термин «автономность» (самостоятельность, самоуправление) мало общего имеет с так называемым «бурным индивидуализмом», культом личности или шумным самоутверждением. Я имею в виду внутреннюю способность к самоуправлению с сознательным поиском смысла жизни даже там, где его не может быть. Это понятие подразумевает не бунт против власти как таковой, спокойный поступок, исходящий из внутреннего убеждения, а не из приспособления, чувства обиды, внешнего давления или контроля.

Простой пример — человек следует правилам дорожного движения не из страха перед ДПС, а из любви к себе и своей жизни. Автономность не значит вольность. Любое общество для развития и самосохранения нуждается в равновесии между индивидуальным самоутверждением и общим благополучием. Если инстинкты не сдерживать, общество погибнет. Баланс между противоречиями— внутри личностными и социальными — и разрешение их с учетом личных ценностей, просвещенного интереса к самому себе и к окружающим — все это ведет к повышению осознания свободы и формирует основу для углубленного чувства самосознания, самоуважения, внутренней свободы, короче, самостоятельности.

Отсюда же проистекает и сознание уникальности жизни, глубокие и значимые отношения с другими людьми, особенности биографии, сформированной человеком и формирующей его, уважение к труду и отдыху, личные воспоминания, цели, вкусы и удовольствия — все, что образует сердцевину самостоятельного существования. Они не просто позволяют приноровиться к разумным требованиям общества без утраты идентичности, но и вознаграждают человека бесценным, творческим опытом.

Человек, который может себе позволить получать удовольствие от изобильного питания, нуждается в более крепком желудке, нежели его собрат, довольствующийся простой пищей. Также и человек, пользующийся большими возможностями и свободой в устроении своей жизни, нуждается в более развитой личности, чтобы делать разумный выбор и уметь мудро сдерживать себя, нежели человек с маленькими возможностями и в силу этого не имеющий нужды во внутренней силе для пользования ими или воздержания от них. Впрочем, общество изобилия представляет проблему не для того, у кого хороший желудок или сильная воля, а для того, кто любит хорошо поесть и сильно выпить.

Возможно, пример из моей практики пояснит, почему в век прогресса, человек нуждается в более развитой личности. Всегда есть некоторое количество родителей, которые отказываются от одного из детей, и еще меньше тех, у которых психическая двойственность по отношению к одному из детей. И, несмотря на некую утрату, многие дети с этим справлялись. Мы теперь понимаем, что такое родительское отношение не может не вызвать негативных последствий в психике ребенка. И поэтому многие образованные родители сегодня испытывают чувство вины и пытаются что-либо изменить, когда выплескивают на ребенка отрицательные эмоции. Но чувство вины еще больше усиливает негатив, и ребенок страдает вдвойне, еще и оттого, что он стал причиной родительского чувства вины и их тревоги из-за этого. Зная это, родителю нужно развить более сильный характер, чтобы преодолеть вину. В прошлом же родители думали лишь о том, как накормить и обиходить ребенка. Ныне же, чтобы освободиться от чувства вины, родители готовы обосновать его недостатками или дефектами ребенка. Если бы в прошлом от такого ребенка просто отказались бы, то теперь, чтобы избавиться от комплекса вины, родители настаивают на том, что их ребенок поврежден в уме или что-нибудь в этом роде. Итак, здесь шагом к большей сознательности (без чего нет настоящего прогресса) будет осознание потенциально разрушительной природы некоторых человеческих эмоций.

Сама по себе ситуация отказа от ребенка — нежелательна, но лучше будет и для ребенка и для бросившего его родителя, если у родителя не будет по этому поводу комплекса вины. Если выбора не было, то нельзя обременять этим чувством ни ребенка, ни кого бы то ни было. Либо изначально устранить причины отказа, либо не отказывать, либо не чувствовать вины. Но, когда родитель только признает, что отказ разрушителен для психики и никак внутренне не меняется, то мы понимаем, что прогресс вместо ожидаемой пользы приносит ущерб — ведь, казалось бы, он должен приводить к большей сознательности и развитости личности, связанными с личностным саморегулированием и осознанием свободы.

Этим несоответствием внешнего и внутреннего прогресса вызван пессимистический взгляд на будущее человечества, разделяемый многими исследователями социальных и технологических изменений. Но у этих пессимистов изначально заниженный подход к оценке человеческого потенциала. Им не хватает понимания того, что, как только человек стал жить в социуме, он постоянно сталкивался с подобными трудностями и успешно их преодолевал.

В предыдущей главе я рассуждал об отношении кочевника к поселенцам. Да, бывший кочевник не станет преуспевающим горожанином, пока не научится сдерживать себя от перемещений по случайному порыву или малейшему неудовольствию, пока он не обуздает привычку к кровной мести за любую обиду. Также он не достигнет самоконтроля, пока не научится устанавливать постоянные и близкие отношениями с людьми, не принадлежащими только его клану или семье, и пока культурные и экономические преимущества города не станут привлекательными для него. И возможно ради этих благ он захочет сдерживать себя и начать развивать в себе новые социальные качества, короче, личностно совершенствоваться.

Многие кочевые племена так и поступали в новых поколениях. И поэтому не вызывает сомнений способность человека к внутреннему совершенствованию, обусловленному новыми условиями жизни, обеспечивающими большую свободу и независимость, а также многими ценными преимуществами, привлекательными как город для кочевника. В то, что это могут сделать новые технологии — нет сомнений. Сомнения есть в том, насколько они подойдут для успешной совместной жизни человека с человеком, поскольку только это определяет ценность дальнейшего развития.

Именно направление этого развития и помехи, возникающие на его пути в современном массовом обществе, я и стремился рассмотреть в этой книге.

Ныне внешний прогресс сильно опережает соответствующее ему внутреннее развитие, и этот зазор вызывает у многих граждан эмоциональные расстройства, которые, как известно, связаны с неразрешенными конфликтами. Но именно разносторонне развитая личность способна разрешать конфликты успешно, что в свою очередь зависит от опыта преодоления трудностей. Сравним с подростковым «неврозом» — подросток слишком юн, чтобы иметь опыт разрешения внешних и внутренних проблем и быть уверенным в успешном их преодолении — отсюда вытекают многие сложности с подростками.

По сравнению с подростком прошлого, у современного тинейджера столько возможностей и соблазнов, а значит и необходимость быстрого взросления для противодействия с этим связанным опасностям. Будучи подростком, мне не нужно было сильной воли, чтобы противостоять искушению украсть машину. Никто из знакомых парней не разъезжал в чужих авто, и никто из знакомых девчонок не просил прокатить с ветерком. Просто в нашем окружении не было автомобилей. Сейчас же кражи автомашин самое распространенное преступление среди подростков. Это еще один пример тому, что прогресс требует личностного роста.

Если человек терпит неудачи в решении своих проблем, он теряет веру, что и в будущем сможет их успешно разрешить. Что затрудняет его решение? Это необходимость постоянно выбирать: в списках неподходящих работ, в списках несовершенных партийных программ, в рекламах несущественной всякой всячины. Редко такой выбор может действительно удовлетворить чаемые ожидания. А на выработку решения уходит психическая энергия, и человек чувствует, что все это впустую.16

По существу, выработка решения и устранение конфликта зависят от способности отсечь все варианты, однозначно не соответствующие ценностям и уровню данной личности. Из оставшихся довольно легко выбрать верный ответ. В силу неразвитости или отсутствия иерархии ценностей поиск решения может потребовать изнурительного внутреннего труда.

Довольно-таки странно, что обилие возможностей теоретически есть выражение свободы, но психологически оно затрудняет свободный выбор. Выбор же наугад оставляет смутное неудовлетворение. С другой стороны, когда точно знаешь, чего ты не хочешь, и из оставшегося выбираешь лучшее, или наиболее тебе подходящее — это вызывает удовлетворение.

Неясная самоидентификации, ограничение самостоятельности вызываются в современном массовом обществе разными моментами, включая следующие: (1) человеку стало труднее вырабатывать свои собственные стандарты, а значит, и жить по ним. Ведь, если возможен огромный выбор стилей жизни, значит, чей-то один стиль не так важен, и нет смысла ему следовать; (2) иллюзия большей свободы позволяет удовлетворять самые вредоносные желания; (3) затруднение в разумном выборе на свое усмотрение из большого числа предлагаемых вариантов; (4) система воспитания и образования почти не предоставляет примеров и руководств по правильному отношению к удовлетворению естественных потребностей и инстинктов. Не научившись самостоятельно регулировать их удовлетворения, человек попадает под механизмы решения этих проблем, принятые в данном обществе. Например, став зависимым от общественных моделей интимной жизни, человек не сможет почувствовать свою уникальную индивидуальность в отношениях любви.

При быстрой смене социальных изменений, человек не успевает адекватно осмыслить (согласно своим принципам) постоянно изменяющуюся среду, что порождает в нем «бестолковость» и неуверенность. Чем чаще это происходит, тем чаще он начинает следить, как делают другие и повторять за ними. Но такое скопированное поведение, не укорененное в его собственном укладе жизни, ослабляет его развитие, делая все менее и менее способным к самостоятельному ответу на новые изменения.17

Нас пугает массовое общество, где человек склонен некритически, с готовностью принимать чужие решения, которые к тому же направлены только на технологический прогресс, без учета необходимости соответствующего внутреннего развития. Некритическое приятие навязываемого относительно внешней жизни переходит и на внутреннюю, поскольку они тесно переплетены. Положившись на других во внешнем, человек затем предоставляет им и внутреннее. И если такая дезинтеграция захватит большинство людей, то ничто не сдержит быстроты социальных изменений, и чем скорее они будут происходить, тем труднее будет достигать нового развития личности, необходимого для их поддержания.

Само по себе совершенствование — медленный процесс. Согласно законам психической экономии, если привычный тип поведения уже сформирован, то к новому человек переходит, если уверен, что он гораздо лучше прежнего, или если его единственный путь сам поддерживает новый вызов. Все это — как осознание, так и реализация перемены поведения — требует времени и тяжелого внутреннего труда (чтобы новое стало органичной частью тебя). И только после этого человек может быть готов встретить следующий вызов самостоятельно, то есть всей своей целостностью. Поэтому быстрые скачки в экономической и социальной жизни затруднительны для формирования и сохранения самостоятельной личности. Напротив, люди с небольшой степенью саморегулирования охотнее привыкают к быстрому темпу изменений. Таким образом, нужно с серьезностью подойти к этой проблеме: быстрые перемены в значимых социальных сферах могут сформировать людей с нехваткой истинной самостоятельности, а это в свою очередь может спровоцировать увеличение темпа преобразований.

Чем меньше человек способен разрешать конфликты — будь то внутренние или внешние (между личными желаниями и требованиями общества), тем больше он уповает на общество при новых вызовах. И здесь нет разницы в том, откуда он черпает стереотипы — со страниц газет, из рекламных роликов или от психиатра. Чем больше он принимает их ответы, как свои собственные, тем меньше у него шансов встретить новый вызов независимо. И трудно сказать на какой стадии эволюции массового государства мы сейчас находимся.

Что касается внешних вещей то, чем больше расслаивается общество и чем больше технологии «нагружают человека», тем меньше он становится способным самостоятельно определять степень важности, порядок и осуществление чего-либо. А ведь для само-поддержания общества крайне важна способность принимать решения и нести ответственность за свои действия, что весьма трудно делать, многие наши действия зависят от взаимодействия с другими людьми или регулируются ими.

Таким «зависимым» можно быть, когда не знаешь конечной цели своего труда или когда руководствуешься чужими решениями как основой для своих собственных. Это относится ко всему классу рабочих, квалифицированных и нет. Впрочем, некоторые ученые, работавшие над первой атомной бомбой, позже осознали, что работали именно в таком ключе. С этим связана фрустрация и личностный тупик заводских рабочих, рутинно выполняющих неинтересную им работу. Зачастую они даже не высказывают своих эмоций по этому поводу или не могут повлиять на признание их существенными.

В нашем обществе многие наемные рабочие выбирают себе занятие не по наклонностям, а в силу тех или иных невротических причин. И еще хуже то, что многие даже этого не осознают, поскольку в их сознании занятие по интересу отделилось от зарабатывания на жизнь. Это ведет к противоречию, психологически опасному, подрывающему уважение к себе, радость от своего труда, и чувство, что этот труд — важное и значимое дело.

Поясню — такие люди думают, что работа, как заработок, поддерживает существование их самих и их семей и дает возможность тратить досуг на занятия по интересам, и поэтому она важна. Но зачастую их «работа» — скучный и неблагодарный труд, далекий от их истинных интересов, и поэтому она — не важна. Досуг тоже важен (ради него работают) и не важен одновременно (ведь важным может быть лишь заработок на жизнь). Такое противоречие порождает серьезные конфликты и неудовлетворение, пожирающие много жизненной силы, хотя многие даже этого не осознают.

Вот параллель — подросток ненавидит школу, но пытается учиться ради будущей карьеры. Но нельзя хорошо делать дело, которое не любишь или не презираешь. Поэтому у многих школьников не выходит продвинуться в учебе. Другой пример — среди представителей среднего класса популярна критика существующей системы образования, но их дети продолжают учиться в школах, никуда ни годных, по их мнению. Чудо, что, несмотря на это, дети учатся довольно-таки хорошо. Одно удивляет, а к чему ненужная эмоциональная растрата?

Работа, более «безопасная», то есть интеллектуальная, также таит в себе опасность неврозов, особенно в период экономических кризисов или политических переворотов. Хотя эта работа приносит больше удовлетворения и независимости, всегда есть зазор между невысокой платой за нее и истинным ее статусом, а значит несоответствие между внешней и внутренней обеспеченностью. И все еще усугубляется кажущейся свободой в выборе занятия.

Во все времена внешние силы — реальные или воображаемые — довлели над человеком. К этому век техники добавил ощущение слабости человека по сравнению с машиной, незначительности его в сложных технологических процессах (а значит и его быстрой заменимости, как на конвейере, так и в больших исследовательских коллективах), а также чувство неуверенности — как его личные способности могут быть востребованы во всеобъемлющем производственном процессе.

Однажды в беседе с сотрудниками МИДа я узнал, что самой трудной для них является работа по огромному количеству, как им казалось, необоснованных циркуляров из Вашингтона. У них не было ни времени, ни возможности разбираться во всех перипетиях распоряжений. На всех уровнях номенклатуры сотрудники все меньше способны были судить, когда приказы отдавались ради самих приказов, а когда ради какой-либо задачи. Обширность их организации и сложность отношений в современном мире заставляли их чувствовать себя простыми винтиками в системе, что, как я понял, вызывало у них наибольшую фрустрацию.

Обширность политической и бюрократической системы, громадность современных предприятий порождает еще один момент — дистанцирование. И это вызывает личностную дезинтеграцию, поскольку человек чувствует, что он теряет контроль над своей собственной жизнью, и готов снять с себя ответственность, будучи постоянно ведомым. Сложность массового общества заставляет человека оправдывать свою беспомощность, ведь он не понимает своей роли в сложных политических и производственных процессах. Но этим самооправданием он только уменьшает его доверие к самому себе.

Так многие немцы оправдывали свое незнание об ужасах фашизма: «Ведь я маленький человек, что я мог сделать?»18 Но с реальностью не поспоришь, и такой отказ — просто новый шаг на пути к личностной дезинтеграции, отрицающий то, что всегда было предметом гордости европейца: сохранение независимости перед лицом внешнего давления.

Подобным образом снимали с себя ответственность и работавшие над созданием атомной бомбы, появление которой вызвало сперва гордость за мощь страны и правительства, а затем переросло в чувство тревоги и еще большей беспомощности. В силу чего простой человек еще больше стал надеяться на общество и правительство (и делегировать им еще больше прав), как гарантов его защиты от новой опасности. Началось противостояние между рациональным контролем чувства страха («ничто не спасет от ядерной войны, кроме мирового сотрудничества») и механизмами компенсации, агрессивными по природе, а именно упование на правительство («давайте применим бомбу первым!»).

Чувство беспомощности, зависимости вызывает у маленького человека необходимость в компенсации. Ребенок, полностью зависящий от родителей, должен верить в доброту, ибо только так он может быть уверен, что они будут заботиться о нем. Критические или негативные чувства по отношению к родителям в свою очередь вызывают чувство вины «за бунт». Подобно этому, чем более беспомощным чувствует себя индивид в массовом государстве — социально, экономически, политически, — тем более значимыми кажутся власть придержащие: человек нуждается в вере, что они способны позаботиться о нем. Отсутствие же справедливости перекладывается на «крайнего».

Современный человек находится в странном противоречии. С одной стороны, человек чувствует себя беспомощным винтиком в громадной системе, с другой стороны, чем сильнее общество, тем сильнее должен быть и он как его часть. Это противоречие очень вредно для человека.

Ядерная энергия, — с одной стороны, — величайшее достижение науки и техники, а с другой, — сила, находящаяся за пределами нашего понимания и контроля. Как достижение в покорении природы она должна приносить человеку глубокое удовлетворение, но вместо этого вызывает сильную тревогу. Человечество одновременно и могущественно и тревожно, как никогда прежде. И поэтому гражданин связывает свое выживание с мудростью правителей.

Дистанцированность правителей и масс затрудняет верификацию тех добродетелей, которыми наделяет его народ. В истории такая вера трансформировала правителя в героя или полубога. Чем больше власть, тем большее зло может из нее выйти. Чем большая угроза может исходить от власти, тем больше для снятия ее нужна вера в добродетельность правителей.

Поясню на примере. Гитлер появлялся на публике только по большим праздникам в окружении охранников. Это устанавливало двойную дистанцию между ним и людьми. Массы ожидали лидера часами, напряжение росло, проходили демонстрации, звучала громкая музыка, усиливалась давка. Появление лидера воспринималось, как громадное облегчение, как будто он сам обладал властью снимать стресс. Это укрепляло веру в его волшебную власть над людьми. Но это происходило только при томительном ожидании и личном присутствии диктатора, а транслируемые по радио речи такого эффекта не производили.

Сознательно или бессознательно такое дистанцирование используется начальством и в нашем обществе, когда посетитель долго выдерживается в приемной. Если такие отношения становятся постоянными, то у подчиненного формируется чувство беспомощности и он постепенно сдает свои позиции. И наоборот, прямой и быстрый доступ к начальнику помогает установить дружеский контакт. Кроме того, если человек не беспокоится об исходе встречи, он может выдержать это ожидание без тревоги и напряжения. Таким образом, способность быть самим собой в ситуации, когда тобой управляют, напрямую связана с уровнем личностного развития.

Сходные проблемы появляются и у наемного рабочего, который боится потерять работу, потому что считает, что его легко заменить. Защищая себя от увольнения, рабочий скорее склонен ссылаться на длительность работы на этом месте, а не на свои реальные знания и умения. Так внутренняя уверенность заменяется упованием на некие внешние изменчивые реалии.

Следствием всего этого становится то, что человек ищет самоуважения и автономности в частной жизни. Но для этого ему нужна свобода устраивать свою личную жизнь по своим предпочтениям. Казалось бы, техника и призвана высвободить время для личной жизни.

К сожалению, эта свобода более видимая, чем реальная. Современный досуг менее всего связан с самовыражением. Например, я считаю, что хорошее кино должно заставить зрителя задуматься о своей жизни и ее смысле. Большинство же фильмов и телешоу эту цель просто не преследуют, свободное движение мысли они игнорируют. Выбор, который они предлагают — ограничен или лишен смысла. Это — псевдо-выбор. Они настолько пусты либо однозначны, что не вызывают эмоционального или интеллектуального участия и не могут обогатить внутренней жизни. Рекламные ролики «зомбируют» публику на покупку тех или иных товаров. Обмениваясь шаблонными мнениями, люди радуются такой похожести, пока не начинают чувствовать пустоту жизни, не проявляющей ничьих особенностей.

Даже проводя активно досуг, многие ныне следуют образцам, предлагаемым масс-медиа. Потеряв свободу в самостоятельном управлении своим трудом, человек утратил и самостоятельность в отдыхе. Они больше не являются продолжением личного, полного смысла образа жизни. Подражание — это не свободный выбор, даже если нет принуждения. Регламентированные действия так и остаются коллекцией разнообразного опыта, необъединенными внутренним смыслом. Такая жизнь фрагментарна и проживается как «пустая», даже, если она заполнена большой активностью.

Многие из нас носят похожую одежду, покупают похожую мебель и автомобили. Несомненно, массовое производство — одно из важных достижений западной цивилизации. Но факт остается фактом: ощущение значимости при покупке новой мебели, машины или дома настолько важно, что вопрос о цене не ставится.

Человек мечтает жить в собственном доме и поэтому готов ютиться в однотипной квартирке многоэтажки, где все говорит об однообразии быта. Здесь его дом не крепость, защищающая его внутренний мир, а витрина, выставляющая этот мир на всеобщее обозрение. Это еще одна черта массового общества — наблюдать за другими и быть наблюдаемым ими.19 Фасады домов даже могут отличаться, как бы подчеркивая разнообразие вкусов, которое на самом деле отсутствует в отношении самого существенного.

Зачастую горожане бегут от городской безликости и суеты в пригороды. Но это самое отсутствие безликости может также ограничивать. Все ничего, когда соседи обсуждают особенности приготовления пищи. Но все усложняется, когда темой бесед становится воспитание детей, поведение их в школе или советы по поводу личной жизни.20

Когда же внешний контроль в той или иной форме начинает касаться интимной жизни человека (как это было в гитлеровском государстве), становится непонятным, что остается в человеке личного, особенного, уникального. Тотальный контроль над всеми сферами жизни человека, вплоть до сексуальной, оставляет человеку только возможность некоего отношения к подобной эмаскуляции.

В интимной жизни с её большей свободой, насыщенностью и спонтанностью человек противопоставляет себя растущей сложности социальной и производственной сферы. К сожалению, по многим причинам внутреннее богатство личной жизни не так легко достижимо в наше время. С одной стороны отношение к сексу стало очень либеральным, а с другой — человеку кажется, что стало труднее удовлетворять его сексуальные желания, чем справиться с агрессивными наклонностями.

В прошлые времена в поселениях мир людей и мир животных тесно переплетались. Спаривание животных было важной частью хозяйственной жизни, оно обсуждалось и наблюдалось, и для детей эта часть жизни не была секретом. В городах также любовные отношения не скрывались от детей, как сейчас. Я не хочу сказать, что собственно наблюдение за половыми отношениями других есть желаемый выход. Важно не внешнее наблюдение, но внутренне отношение к тому, что сопутствует любви. Когда интимные отношения родителей сопровождаются враждебностью, чувством вины или стыда, это может стать для ребенка серьезным препятствием для успешного развития интимных отношений в будущем. Для знакомства ребенка с интимной стороной жизни, недостаточно просто показать ее ему. Важен эмоциональный фон, на котором строятся отношения друг с другом, с детьми, с работой изо дня в день. И именно это могут и с готовностью впитывают дети. Важно, чтобы ребенок почувствовал эмоционально заботу о нем. Как заметил один из моих детей (13 лет) о работе одной сотрудницы лагеря: «Её родители плохо заботились о ней, поэтому она плохо заботится о себе и не может хорошо заботиться обо мне».

Многообразие современных средств развлечения искушает родителей меньше уделять времени, сил и чувств заботе о детях, хотя технологический прогресс облегчает эту задачу, как никогда раньше. Не получив эмоциональной поддержки в детстве (хотя физическая не менее важна), став взрослым, такой человек будет плохо подготовлен для выстраивания своих интимных отношений.

Многие пытаются любить, подражая героям популярных изданий, но это бесполезно, так как говорится об известном и предсказуемом поведении при ухаживании, но в жизни многое неизвестно и поведение не всегда прогнозируемо, особенно, когда речь идет о зрелом человеке. Если же молодой человек будет пробовать установить отношения сразу с несколькими партнерами, то это не позволит развить ему чувство само-идентичности и искренности в отношениях.

Беспорядочные половые сношения не способствуют получению сексуального удовольствия из-за перемены партнера. Зачастую на многих неудачах человек учится строить свою интимную жизнь. Редко можно встретить единственную любовь («Я люблю тебя, потому что ты понимаешь меня, как никто другой — люби меня, ибо только я могу оценить твою любовь»). Чаще побуждением к интимным отношениям выступает желание быть не хуже других. («Я покажу тебе, что я не хуже и даже лучше других», а в подтексте — «уверь меня, что я выгодно отличаюсь от моих соперников, и я постараюсь тебя не разочаровать»).

Человек в массовом обществе настолько зависим от внешних образцов и так неуверен при встрече с вызовами извне, чтобы решить их на свой манер, что постоянно нуждается во внешнем одобрении кого-нибудь — будь то сосед, какой-нибудь «эксперт» или психолог. И это касается не только проблем в сексуальных отношениях, но и проблем, связанных с путями выхода агрессивных импульсов.

В итоге, с ростом внешнего контроля, не только индивид, но и само общество перестает развиваться и становится негибким. Самое лучшее, что может обеспечить такой контроль, так это равенство возможностей, а в массовом обществе — разнообразие и изобилие безликих товаров. И только наличие личного самоопределения может позволить по-настоящему этим воспользоваться. Свобода предполагает не только равенство возможностей, но и их разнообразие. Однако она подразумевает еще и терпимость к тем, кто не смог приспособиться к общепринятым стандартам. И именно этого качества не хватает современному обществу.

Достижение самостоятельности связано с путями осуществления контроля. Обычно контроль осуществлялся в личностной форме — родителями, учителями, священниками. Глубокие отношения с ними позволяли усвоению принятых норм как своих собственных. Случаи же личного убеждения или контроля заставляли думать человека о своей собственной исключительности.21

Внутренние нормы формируется только на основе прямых личных отношений, а не просто подчинением требованиям общества. Причем они становятся внутренним достоянием, когда их усвоение сопровождается любовью, уважением и восхищением.22 Если же человек поверхностно приобщается к нормам общества — из соображений пользы или страха, то тем менее он сможет насадить их в своих детях.

Ребенок развивает свою личность, прежде всего, идентификацией с родителями (или людьми столь же авторитетными) и усваивает их требования, пока они не станут его собственными. Во-вторых, личность развивается при противодействии внешним вызовам в рамках системы воспитания и обучения. Если родители просто соблюдают внешние требования, без внимания к их внутреннему содержанию, и не меняются в связи с ним, то ребенок усвоит как правильный тип личности, так и его поверхностные проявления.

То же касается и внешних приемов воспитания. Они важны не сами по себе, а с учетом полезности их для развития внутренней зрелости в связи с талантами, интересами и обстоятельствами развития данной личности.

Например, ребенок может не понять противоречия в поведении родителей, когда они с одной стороны утверждают, что нельзя судить о людях по их достатку, а с другой — заискивают перед богачом, которого ругали за отсутствие культуры или нравственности. Такое поведение может быть оправдано в глазах родителя, который, действительно, считает, что достаток не повод для осуждения, но, тем не менее, чувствует себя обязанным посмеиваться над человеком, от которого зависит его работа. Раскаяние помогает такому человеку разрядиться. Но ребенок, не ведающий обо всем этом, пытается руководствоваться в своем поведении мнением о неважности денег и мнением о важности заискивания перед богачом. Это невозможно. Тогда он перестает вырабатывать независимые суждения, собственные принципы и становится ведомым, прямо или косвенно, обществом.

Чем меньше новые поколения способны по-настоящему усваивать ценности общества через успешную идентификацию с родителями и учителями, тем больше внешнего контроля вынуждено общество осуществлять для нормального функционирования, как самого общества, так и индивида. Вопрос в том, как он производится — командой или убеждением. Вот уже два поколения подряд, как усугубляется внешний контроль, со все возрастающим давлением, необходимым для осуществления требуемого прогрессом взаимодействия.

Контроль над массами не может быть переложен на индивидуальную ответственность. Если индивидуальное поведение определяется внешними стандартами, то оно уже не результат личного акта усвоения общественных норм, и потому несовместимо с самоопределением.

Тот, кто не терпит массовый контроль (хотя зачастую не в силах ему противостоять) обычно утверждает, что он отрицает человеческую уникальность. А как же тогда смотреть на контроль и влияние, привлекающие личный контакт? Ведь и они могут служить целям массового контроля.

Действительно, не имя развитой личной идентичности, человек ищет внешней точки опоры, в пределе, например, это — нация, государство. Они могут дать человеку видимость индивидуальности, защищенности и силы. Чтобы быть привлекательным, массовое общество должно быть сильным. Если оно слабо, оно не просто отталкивает, но и вызывает тревогу и депрессию.23 Вот почему массовое общество должно постоянно демонстрировать свою мощь. Сила же порождает безопасность.

Типичными средствами контроля служат безликая бюрократия, безликий надзор и безликие средства массовой информации — отсутствие личной ответственности скрывается за экраном объективности и служения обществу. Масс-медиа внушают мысль, что то, что навязывают человеку, именно ему и нужно. Для того, чтобы выйти из противоречия между внешним и внутренним миром, необходимо осознать, что же действительно человеку нужно и сделать личный выбор. Но вместо этого с легкостью принимается решение, согласно которому смутные желания могут быть удовлетворены любым взаимозаменяющим способом.

Такое многообразие путей, уводящих от формирования личной идентичности требует равноценного усиления этого самого чувства идентичности. В век машин нужно четко осознавать, что существенно, а что второстепенно для человеческого существования. Такое понимание не так необходимо, когда вокруг мало второстепенного.

Поскольку для демократического общества требуются более образованные и сознательные граждане, постольку современный человек должен быть более развит, особенно в душевной сфере, что немаловажно в век техники. Чем больше нас окружают машины, тем больше нам надо развивать и проявлять человечность и человеческие отношения. Тем больше мы живем в массовом обществе, тем больше мы должны осознавать необходимость теплых отношений.

До сих пор гитлеровский рейх служит примером тоталитарного государства, ослабляющего развитие личности. Оно существовало десяток лет, культивируя в человеке один из инстинктов, а именно, — враждебность. Но выпускание на волю инстинкта нельзя смешивать с удовлетворением стремления к чему-либо. Первое может только временно заменить отсутствие второго.

Рейх дал своим последователям псевдо идентичность, через идентификацию с исключительным германским государством, и псевдо самоуважение через идеологию превосходства арийской расы. Эти приемы нужны были для достижения полного контроля над людьми без применения быстрой и крайней дезинтеграции.

В слабо развитых странах относительная сила внутреннего контроля может быть основана на относительном отсутствии выбора. Нормы жизни строго подчинены традиции и передаются из поколения в поколение. Поэтому человек уверен в себе и в своем деле. Он чувствует согласие со своими родителями и современниками, что повышает его самоуважение. Такое общество также поощряет удовлетворение инстинктов — агрессивных и сексуальных. Отсутствие свободы (в нашем понимании) компенсируется спонтанным удовлетворением в семейной сфере. Более того, относительная отсталость в технологии дает человеку возможность проявить свою самостоятельность.

Теоретически, в «хорошем» массовом государстве индивидуальные свободы не должны подавляться или манипулироваться. Оно не должно вызывать бунты и общественный хаос, поскольку в нем достаточно удовлетворения можно получить в частной либо семейной жизни, а также награду за достижения в разных областях. Оно гарантирует самоуважение, самостоятельность и рост осознания свободы, несмотря на коллизии массового общества.

Но в «массовом» государстве, как мы его знаем, внутренние нормы и глубокое внутреннее удовлетворение уменьшаются с каждым новым поколением. И если так будет продолжаться, и если это всего лишь не временное следствие изменений, привнесенных техникой, то эти процессы компенсируются все увеличивающимся внешним контролем. Ослабление же способности самостоятельно контролировать свои чувства может привести к опасной инерции, к взрывам насилия на почве инстинктов. Больший отдых также не может компенсировать глубокой фрустрации на работе. Только эмоционально насыщенная жизнь, даже при тяжелом режиме работы, может быть восполнена отдыхом, который тоже способен принести разнообразное удовлетворение.

Потенциально опустошительная сила массового государства была проявлена в гитлеровском рейхе. Попав под государственный контроль, человек уже не мог вырваться из порочного круга. Человек уже был не способен сам строить свою жизнь и принимать собственные решения. Он не получал даже ожидаемого вознаграждения, что вызывало у него тревогу по поводу «заботы» о нем государства и в дальнейшем — фрустрацию. Он доверил государству все аспекты своей жизни и даже, как в среде партийной элиты — выбор спутника жизни. Также рейх пытался ограничить сферу личной свободы выбором времени и обстоятельств кончины, чтобы собственное уничтожение было бы только актом самоутверждения. Но в концлагере даже эта свобода была не доступна, а в лагере уничтожения вообще отменена.

Попытки объяснить возникновение нацистского государства, исходя из особенностей национального немецкого характера или особенной истории Германии — вполне академичны. Экономическое возрождение Германии после 1 Мировой войны и появление в ней первого массового государства предполагает ослабление личностной структуры, но не присущую ей слабость. Вместо борьбы за большую личную самостоятельность, вся энергия была направлена на построение массового государства, несмотря на неблагоприятные экономические и социальные условия. Последовавшая за тем личностная дезинтеграция была не причиной, а результатом почти внезапного поворота к массовому государству.

Этот поворот был настолько быстрым, что средний человек не смог найти адекватных путей, чтобы справиться с ним. Более того, Германия, также как Италия, Испания и дореволюционная Россия были полуфеодальными государствами, в которых индустриализация развивалась не так быстро, как в Западной Европе. Их граждане имели меньше шансов развить новые черты, необходимые для приспособления к новому социальному порядку.

В течение этого перехода от позднего капитализма с его относительной свободой к массовому государству с его мерами подавления центральной проблемой была проблема принуждения и вынуждения человека к приспосабливанию. Такое государство зависит от граждан, которые охотно отказываются от личной идентичности и своеобразия и позволяют управлять ими. Для такого государства нет ничего опаснее, чем сопротивляющиеся такой судьбе. Их нужно либо контролировать, либо приручить, либо устранить. Лучшей формой приручения во все времена было приручение по доброй воле. С другой стороны, для тех, кто хочет сохранить индивидуальную свободу, важно найти пути ее защиты, несмотря на всю мощь современного контроля и воздействия. Только исходя из этого, становится понятна система террора в гитлеровском рейхе.

В истории тираны всегда уничтожали своих врагов, что рационально понятно, но по-человечески непростительно. В истории известны пытки и мучения, они были придуманы не в концлагерях. Чингисхан, с которым себя сравнивал Гитлер, был более изощренным в пытках. Что было действительно новым, так это применение этих средств к своим подданным.

Нацистское государство развивалось по определенному плану: оно соединило в себе эффективность современных технологий, презрение к общечеловеческим ценностям, нигилистический национал-социализм, бесчеловечность и стремление к власти любой ценой. Все эти черты взаимно усугублялись, что и привело к развязыванию тотальной войны. Это произошло в Германии и, самое странное, не встретило серьезного противодействия.

Самой интересной реакцией на мои первые статьи о концлагерях было странное чувство облегчения, испытанное некоторыми читателями, несмотря на депрессивное содержание. Это показало, что даже на самые мрачные моменты самой эффективной защитой является интеллектуальное понимание, которое делает вывод, что не все так безнадежно, и поэтому может сохранить личность даже в ситуации крайней опасности для жизни.

Эта реакция совпала с некоторыми находками, связанными психоаналитическими наблюдениями, описанными ниже. Она подтверждает гипотезу, что развитая личность и сильная внутренняя убежденность, воспитанная личными отношениями — лучшая защита против подавления. А другая значимая защита — интеллектуальное господство над происходящими событиями.

Завершая эту главу, я хотел бы подчеркнуть, что, хотя книга написана о тоталитарном режиме, я считаю, что феномен гитлеризма — дело прошлое. Чем больше мы понимаем его, тем больше в нас уверенности, что он не образ для будущего. Несмотря на временные регрессы (включая крушение античного мира), совершенствование человека ведет его к высшему развитию и более глубокому осознанию свободы. Только это может изменить технический прогресс в истинно человеческий прогресс.

Не нужно отчаиваться, когда мы не можем справиться с вызовами времени. Технологический прогресс безусловно движется быстрее личностного развития. Вот почему я думаю о грядущем, а не о прошлом, хотя мы всегда догоняем самих себя. И в это нам нужно твердо верить, хотя будущее всегда неясно.