11

Не правда ли, создается впечатление, что на Петю, ставшего «черным человеком», нет управы?

Он циник. Совести нет — значит, и душа у него не болит. Он хозяйничает в своей раковине, где никто ему не указ. И гармоний вокруг столько, что только успевай наслаждаться…

К счастью (к счастью для вас и для нас — для всех людей с нормальным нравственным чувством), природа мудрей человека. Едва обнаруживается нарушение нормы, как она этот поезд загоняет в тупик. Попросту говоря, в погоне за наслаждениями Петя попадает — как в крысоловку — в адаптационную ловушку.

Напомним известное вам положение: эмоция не может быть константной. Она — волна. Значит — или нарастает, или убывает. И наслаждение не может быть одного накала: если оно не нарастает — оно начинает гаснуть. Чтобы его поддерживать — требуется новизна, постоянная новизна! Поэтому Петя должен быть все время при деле. Чтобы наслаждение хоть чуть-чуть, а возрастало, он должен тратить энергии все больше и больше.

А закон адаптации гласит: чтобы интенсивность эмоции (яркость наслаждения) возрастала в арифметической прогрессии — затрачиваемые для этого усилия должны возрастать в прогрессии геометрической.

Следовательно, уничтожение простеньких гармоний вскоре перестает вызывать эмоциональный отзвук. Петя вынужден переключиться на более совершенные гармонии. Лестница уходит ввысь круто; Петя боится — но карабкается вверх, потому что наслаждение, ставшее привычкой, побеждает любые доводы разума, любой страх. И он карабкается и карабкается до тех пор, пока вдруг не оказывается перед вершиной. И тогда он бросается с бритвой на картину Рафаэля и с факелом — на храм Артемиды.

Может быть, этот подъем по ступеням уничтожаемых гармоний лишил его рассудка?

Нет. Экспертиза утверждает: практически здоров. И сам он на этом стоит. Он не собирается прятаться за безумие — ведь он исполняет историческую миссию.

«Строитель храма создал шедевр, — сказал Герострат на суде. — И слава об этом шедевре уже облетела весь мир. Знаете, что было бы дальше — через год, через десять, через сто лет? Паломники, наслышанные о красоте храма, воображая его неземным, были бы разочарованы, увидав творение рукотворное и далекое от плодов их фантазий. И время не щадило бы шедевр, с каждым годом умаляя его совершенство. И прогресс, тиражируя новизну эфесского храма, вскоре сделал бы его банальным… А я одним прикосновением факела оставил его и прекрасным и вечным. Строитель создал его — я даровал ему вечную жизнь. Теперь он пребудет в веках как красивая легенда, как недостижимая творческая высота. Теперь у него нет изъянов, теперь он не узнает старости, и как бы ни изощрялись строители всех времен и народов, им не достичь этой улетевшей с дымом высоты…»

Самое поразительное — что это не демагогия, не попытка оправдаться (он считает, что ему не за что оправдываться), — он действительно так думает! Он действительно считает, что творит благо! Просто у толпы одни средства, у него — другие. Он наслаждается своим вандализмом — и положительные эмоции тоже суть подтверждения его правоты: ведь я не страдал, ведь мой поступок был естественным, — следовательно, все правильно. Он гордится своей ролью революционера. Ведь он решился! пошел против всех! Он разбил рутину — и дерзким поступком завершил круг вещей (храм, из праха восставший, он возвратил в прах). Все в мире тленно; лишь наслаждение, которое я переживаю в данный момент, — реальность. Природа благоволит силе; не зря же высший закон ее жизни — естественный отбор. Прав всегда тот, кто сильней! А «нравственность», «совесть», «душа» — это всего лишь фантомы, придуманные слабаками для оправдания собственной немощи…

Какой смысл с ним спорить? Ну нет у него нравственного чувства — и поэтому он не слышит ничьих аргументов.

Исход ясен: раньше или позже общество вынуждено его остановить. Пресечь его деятельность единственным аргументом, который он понимает, — силой.