ОН ЧИТАЕТ КНИГУ ПРИРОДЫ

Третий пример — хлебороб.
Профессия, в которой человеку нетворческому делать нечего.

Посудите сами: что толку, если пошлете растить хлеб человека на уровне эмоций? Он и вспашет, и посеет, и пожнет, но все это будет из-под палки, и если выйдет из этой работы толк, так это случайно. Но ни сама работа, ни результат, не заденут его сердца, потому что сердца у него нет, есть только вынужденно — потребительская мораль (отдать поменьше, урвать побольше), продиктованная стремлением сохранить в неприкосновенности жалкий энергопотенциал. Его территория — это он сам; поле, на котором он вынужден трудиться, отделено от него незримой чертой; они оторваны друг от друга — ни он полю, ни поле ему ничего не могут дать. О счастье говорить не приходится: как вы уже знаете, эмоции, рожденные покоем, для него наиболее благостны. Значит, его идеал — безделье.

Если человек на уровне эмоций — раб, то, поднявшись на уровень чувств, он становится исполнителем. Ему нравится все, что он делает: нравится пахать, нравится сеять, нравится жать. Но! — при обязательном условии: работать немножко. Либо — небольшими порциями. Немножко попахал — отдохнул — опять попахал, тоже немножко. Сколько? Вы правильно догадались: во второй раз меньше, потому что чувство притупилось уже в первом заходе, и чтобы заострить его, требуются какие-то внешние усилия, например, игра. Ну какая же, скажете, во время пахоты игра? Тогда — соревнование.

Если рабу тошно от одной мысли о работе в поле, то исполнитель думает о ней с удовольствием. Ему нравится простор, нравится земля, ее запах, нравится жаворонок, и трактор, и блеск плуга… Но стоит ему поработать чуть больше, чем немножко, — и он превращается в раба.

Отсюда напрашивается вывод, что территория, которой он владеет утром (все, что он может охватить органами чувств), на самом деле ему не принадлежит. Это мнимое, призрачное владение. А как же иначе! — скажет внимательный читатель. Раз этот тип всего лишь исполнитель, то и доказывать нечего: он арендатор на чужом поле. И ничего своего, кроме охочих до работы рук (органов чувств), у него нет.

Приятно иметь дело с умным читателем. Разумеется, здесь говорить о счастье не приходится. Удовольствие — другое дело, это его уровень. Удовольствие от причастности к большому делу. Он понимает, что причастен, что делает нужное дело, — и от этого ему хорошо.

Истинного хлебороба отличает творческий подход к делу. Значит, способность управлять ситуацией.

Это чувствует, знает и понимает только он сам. Глядя, как он пропадает в поле от зари и до зари, раб не видит в его жизни ничего, кроме каторжного труда, Глядя, как он старается и все делает хорошо, исполнитель понимает, что ему это нужно, что он получает от этого удовольствие. У самого хлебороба мысли далеки и от того, и от другого. Свой труд он не может считать каторжным: свети солнце круглые сутки и имей он возможность обойтись без сна — он бы сутками пропадал в поле. И удовольствие — это тоже не его мера. Ведь удовольствие, как вы помните, это награда. Что-то сделал — получи; сделаешь больше — больше получишь: замечательная философия! Исполнитель пользуется ею артистично.

Поняли? — способность жить на уровне чувств вырабатывает в нем потрясающее чутье на положительные эмоции. Он знает все способы, как их возбудить. Именно поэтому он никогда не поглядит вперед, чтоб обхватить взглядом, что ему еще предстоит сделать. Потому что огромность работы, несоразмерная его энергопотенциалу, испугает его и — мгновенно опустошив — лишит способности получать удовольствие. И работать тоже.

У истинного хлебороба все иначе. Он не ищет удовлетворения (приходится подменять термин на более спокойный, более фундаментальный, более земной, поскольку «удовольствие» мимолетно и вкусово, как конфетка, а наш герой равнодушен к сладкому; и потом — плата, какой является «удовольствие», для нашего героя слишком ничтожна, хотя он никогда не задумывался об этом), потому что само удовлетворение ищет его.

В чем его отличие от восторженного исполнителя — это вы знаете: его энергопотенциал в норме. Только и всего! Но оказывается, этого достаточно, чтобы человек жил совсем иной жизнью. Ведь энергопотенциал (простите, что напоминаем), накопив, нельзя держать про запас, втуне, впрок. Энергия — в том числе и биологическая — все время находится в движении: она или прибывает, или убывает. Если ничего не делать — убывает безвозвратно; если тратить с умом — прибывает. Чем больше отдаешь — тем больше остается! И энергопотенциал истинного хлебороба не дает ему сидеть сложа руки, ловить кайф, прохлаждаться, смаковать удовольствие. Он поднимает спозаранку и ведет в поле, и заставляет трудиться, трудиться, трудиться — трать меня! трать!.. Понимаете? — его облегчение не в отдыхе — в труде. Трудясь, он как бы сбрасывает пар — и этот процесс сопровождается положительными эмоциями. Затем затраченный энергопотенциал возвращается с избытком — и это опять половодье положительных эмоций. Значит, трудясь, он все время находится как бы в положительной фазе своей жизни.

Но ведь и раб, и исполнитель — тоже тратят; и оба — истощаются; а этот — нет. В чем дело?

Раб тратит неприкосновенный жизненный запас; исполнитель тратит больше, чем имеет в своем кошельке; и только человек на уровне интуиции тратит ровно столько, сколько способен восстановить. Восстановить в ходе самой работы. Как это у него так ловко получается? Он что — следит за своим энергопотенциалом, за своим состоянием? Знает какой-то секрет?

Если вы уловили в этих вопросах иронию, значит, вы нас правильно поняли: ничего подобного за ним не водится. Он не калькулирует свои силы; мало того — он вовсе не прислушивается к себе, к своим ощущениям, даже к своим желаниям. Он просто живет. Он просто работает. Но если работа раба — это стремление любыми способами поскорей от нее освободиться, работа исполнителя — это любование собой в зеркале чувств (едва зеркало замутилось — пропадает удовольствие), то для творца (а истинный хлебороб всегда творец) работа — идеальная форма существования.

А теперь вспомним, с чем он работает, что его поприще и материал? Природа.

(Кстати, не только у хлебороба — у каждого творца, чем бы он ни был занят, материал один: природа.)

Мир огромный, мудро устроенный, сбалансированный и неистощимый. Последнее, впрочем, справедливо лишь при одном обязательном условии: если открывать этот мир его собственными ключами, а не своей, сработанной наспех отмычкой.

Для раба этот мир прост, как ясное июньское утро. Для исполнителя он увлекателен динамикой июньского полдня: пока жарко печет солнце, но с востока, охватывая полнеба, стеной надвигаются сизо-черные тучи, ветер рвет листву, и где-то за рекой дотлевают куски расколотой радуги. Для творца он полон тайн, как звездная, пахучая, шепчущая еле слышными голосами июньская ночь. И чем дольше он приглядывается, прислушивается, пытается понять — тем больше тайн называет ему этот мир. Только называет — разгадывать их, причем разгадывать снова и снова (ведь для природы нет окончательного ответа, ни одного! разве что 2х2 = 4, но и это математика раба; и если ею пользуется творец, так только потому, что ничего лучшего в данный момент не имеет) ему придется всю жизнь. И в конце этой жизни, счастливый, понимая, что прожил не зря, он с облегчением и благодарностью к жизни скажет: я знаю, что ничего не знаю. И в этом признании будет не уничижение, а гордость от ощущения и понимания своей слиянности с природой. Понимания, что он — ее неотрывная часть, значит, в нем — ее эталон, значит — она открыта ему, только читай!

Вот откуда в нем мера — из самой природы. Вот почему он:

1) не спешит, 2) не разрушает, 3) не переделывает.

(Между прочим, это — обязательные принципы созидательного труда.)

Он имеет дело с огромнейшим количеством информации, охватить которую умом невозможно. И никакая самая наиновейшая электронная машина с этим не справится. Только интуиция способна эту информацию охватить и подсказать ответ. Который может оказаться достаточно точным. По крайней мере — мало-мальски приемлемым.

И тут мы видим еще одно его отличие и от раба, и от исполнителя. Раба устраивает любой ответ; исполнитель предпочитает красивый; а творец сколько раз задается вопросом — столько раз дает новый ответ. Не от забывчивости и не от сложности характера. Суть дела — в смысле ответов. Для раба он — шаг к комфорту, для исполнителя — шаг к удовольствию, для творца — шаг к новой задаче. Однажды ответив, он продвинулся вперед, и повторный вопрос — вроде бы тот же самый — он воспринимает уже в новых условиях, хотя мы и не подозреваем об этом.

Каждым своим ответом он расширяет свою территорию. Запахи, свет, тепло, холод, внутреннее чувство — голоса природы говорят с ним все более внятным языком. Он все лучше понимает землю, все лучше чувствует зерно. Он знает: сейчас нужно сделать то-то. Откуда знает? почему так? — неизвестно; он и сам толком не сможет это объяснить. Но он делает, как подсказывает ему интуиция, — и получается и своевременно, и точно, и хорошо.

Внутреннее чувство подсказывает ему тот единственный ритм (в десятый раз повторим — сам он не задумывается об этом!), при котором в процессе работы расходуется столько сил, сколько в это же время успевает восстановиться. Эта одновременность обоих процессов — траты и накопления энергопотенциала — доступна только человеку, который: