Прелесть есть повреждение естества человеческого ложью. Прелесть есть состояние всех человеков, без исключения, произведенное падением праотцов наших. Все мы – в прелести (Начало 3-го Слова преподобного Симеона Нового Богослова). Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть – признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною. Истина есть Господь наш Иисус Христос (Ин. 8, 32; 14, 6). Усвоимся этой Истине верою в неё; возопием молитвою к этой Истине, – и Она извлечет нас из пропасти самообольщения и обольщения демонами…

В средство погубления человеческого рода употреблена была падшим ангелом ложь (Быт. 3, 13)…

Начало зол – ложная мысль! Источник самообольщения и бесовской прелести – ложная мысль! При посредстве лжи Диавол поразил вечною смертию человечество в самом корне его, в праотцах. Наши праотцы прельстились, то есть признали истиною ложь, и, приняв ложь под личиною истины, повредили себя неисцельно смертоносным грехом, что засвидетельствовала и праматерь наша. «Змий прельсти мя, - сказала она, – и ядох» (Быт. 3, 13). С того времени естество наше, зараженное ядом зла, стремится произвольно и невольно ко злу, представляющемуся добром и наслаждением искаженной воле, извращенному разуму, извращенному сердечному чувству. Произвольно: потому что в нас ещё есть остаток свободы в избрании добра и зла. Невольно: потому, что этот остаток свободы не действует как полная свобода; он действует под неотъемлемым влиянием повреждения грехом. Мы родимся такими; мы не можем не быть такими: и потому все мы, без всякого исключения, находимся в состоянии самообольщения и бесовской прелести. Из этого воззрения на состояние человеков в отношении к добру и злу, на состояние, которое по необходимости принадлежит каждому человеку, вытекает следующее определение прелести, объясняющее её со всею удовлетворительностью: прелесть есть усвоение человеком лжи, принятой им за истину. Прелесть действует первоначально на образ мыслей; будучи принята и извратив образ мыслей, она немедленно сообщается сердцу, извращает сердечные ощущения; овладев сущностью человека, она разливается на всю деятельность его, отравляет самое тело, как неразрывно связанное Творцом с душою. Состояние прелести есть состояние погибели, или вечной смерти. Со времени падения человека Диавол получил к нему постоянно свободный доступ. Диавол имеет право на этот доступ: его власти, повиновением ему, человек подчинил себя произвольно, отвергнув повиновение Богу. Бог искупил человека. Искупленному человеку предоставлена свобода повиноваться или Богу, или Диаволу, а чтоб свобода эта обнаружилась непринужденно, оставлен Диаволу доступ к человеку. Очень естественно, что Диавол употребляет все усилия удержать человека в прежнем отношении к себе, или даже привести в большее порабощение. Для этого он употребляет прежнее и всегдашнее своё оружие – ложь. Он старается обольстить и обмануть нас, опираясь на наше состояние самообольщения; наши страсти – эти болезненные влечения – он приводит в движение; пагубные требования их облачает в благовидность, усиливается склонить нас к удовлетворению страстям. Верный Слову Божию не дозволяет себе этого удовлетворения, обуздывает страсти, отражает нападения врага (Иак. 4, 7): действуя под руководством Евангелия против собственного самообольщения, укрощая страсти, этим уничтожая мало-помалу влияние на себя падших духов, он мало-помалу выходит из состояния прелести в область истины и свободы (Ин. 8, 32), полнота которых доставляется осенением Божественной благодати. Неверный учению Христову, последующий своей воле и разуму подчиняется врагу и из состояния самообольщения переходит к состоянию бесовской прелести, теряет остаток своей свободы, вступает в полное подчинение Диаволу. Состояние людей в бесовской прелести бывает очень разнообразно, соответствуя той страсти, которою человек обольщен и порабощен, соответствуя той степени, в которой человек порабощен страсти. Но все, впавшие в бесовскую прелесть, то есть чрез развитие собственного самообольщения вступившие в общение с Диаволом и в порабощение ему – находятся в прелести, суть храмы и орудия бесов, жертвы вечной смерти, жизни в темницах ада.

Ни плена своего, ни странности поведения прельщенные не понимают, сколько бы ни были очевидными этот плен, эта странность поведения. Зиму 1828-1829 годов проводил я в Площанской пустыни (Орловской епархии). В то время жил там старец, находившийся в прелести. Он отсек себе кисть руки, полагая исполнить этим евангельскую заповедь, и рассказывал всякому, кому угодно было выслушать его, что отсеченная кисть руки соделалась святыми мощами, что она хранится и чествуется благолепно в Московском Симонове монастыре, что он, старец, находясь в Площанской Пустыни в пятистах верстах от Симонова, чувствует, когда Симоновский архимандрит с братией прикладываются к руке. Со старцем делалось содрогание, причем он начинал шипеть очень громко: он признавал это явление плодом молитвы; но зрителям оно представлялось извращением себя, достойным лишь сожаления и смеха. Дети, жившие в монастыре по сиротству, забавлялись этим явлением и копировали его перед глазами старца. Старец приходил в гнев, кидался то на одного, то на другого мальчика, трепал их за волосы. Никто из почтенных иноков обители не мог уверить прельщенного, что он находится в ложном состоянии, в душевном расстройстве.

Склоняется, влечется наше свободное произволение к прелести: потому что всякая прелесть льстит нашему самомнению, нашему тщеславию, нашей гордости. «Бесы находятся вблизи и окружают новоначальных и самочинных, распростирая сети помыслов и пагубных мечтаний, устраивая пропасти падений. Город новоначальных» – всё существо каждого из них – «находится ещё в обладании варваров… По легкомыслию не вдавайся скоро тому, что представляется тебе, но пребывай тяжким, удерживая благое со многим рассмотрением, и отвергая лукавое… Знай, что действия благодати – ясны; демон преподать их не может: он не может преподать ни кротости, ни тихости, ни смирения, ни ненависти к миру; он не укрощает страстей и сластолюбия, как это делает благодать». Действия его: «дмение» – надменность, напыщенность – «высокоумие, страхование, словом, все виды злобы. По действию возможешь познать свет, воссиявший в душе твоей, Божий ли он, или от сатаны» (Добротолюбие, ч.1, О прелести и проч.)

Как среди плача по Богу приходят минуты необыкновенного успокоения совести, в чем заключается утешение плачущих; так и среди ложного наслаждения, доставляемого бесовскою прелестию, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается и даёт вкусить себя так, как она есть. Эти минуты – ужасны! Горечь их и производимое этою горечью отчаяние – невыносимы. По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать её прельщенному и принять меры к исцелению себя. Увы! Начало прелести – гордость, и плод её – преизобильная гордость. Прельщенный, признающий себя сосудом Божественной благодати, презирает спасительные предостережения ближних, как это заметил святой Симеон. Между тем припадки отчаяния становятся сильнее и сильнее: наконец, отчаяние обращается в умоисступление и увенчивается самоубийством.

В начале нынешнего столетия подвизался в Софрониевой пустыни схимонах Феодосии, привлекший к себе уважение и братства и мирян строгим, возвышенным жительством. Однажды представилось ему, что он был восхищен в рай. По окончании видения он пошёл к настоятелю, поведал подробно о чуде и присовокупил выражение сожаления, что он видел в раю только себя, не видел никого из братии. Эта черта ускользнула из внимания у настоятеля: он созвал братию, в сокрушении духа пересказал им о видении схимонаха и увещевал к жизни более усердной и богоугодной. По прошествии некоторого времени начали обнаруживаться в действиях схимонаха странности. Дело кончилось тем, что он найден удавившимся в своей келий.

Большая часть подвижников Западной Церкви, провозглашаемых ею за величайших святых – по отпадении её от Восточной Церкви и по отступлении Святаго Духа от неё – молились и достигали видений, разумеется, ложных… Эти мнимые святые были в ужаснейшей бесовской прелести. Прелесть уже естественно воздвигается на основании богохульства, которым у еретиков извращена догматическая вера. Поведение подвижников латинства, объятых прелестью, было всегда исступленное, по причине необыкновенного вещественного, страстного разгорячения. В таком состоянии находился Игнатий Лойола, учредитель иезуитского ордена. У него воображение было так разгорячено и изощрено, что, как сам он утверждал, ему стоило только захотеть и употребить некоторое напряжение, как являлись пред его взорами по его желанию ад или рай. Явление рая и ада совершалось не одним действием воображения человеческого; одно действие воображения человеческого недостаточно для этого: явление совершалось действием демонов, присоединявших своё обильное действие к недостаточному действию человеческому, совокуплявших действие с действием, пополнявших действие действием, на основании свободного произволения человеческого, избравшего и усвоившего себе ложное направление. Известно, что истинным святым Божиим видения даруются единственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному усилию – даруются неожиданно, весьма редко, при случаях особенной нужды, по дивному смотрению Божию, а не как бы случилось (Святой Исаак Сирский, Слово 36-е). Усиленный подвиг находящихся в прелести обыкновенно стоит рядом с глубоким развратом. Разврат служит оценкою того пламени, которым разжены прельщенные. Подтверждается это и сказаниями истории и свидетельством Отцов. «Видящий духа прелести – в явлениях, представляемых им, – сказал преподобный Максим Капсокаливи, – очень часто подвергается ярости и гневу; благовоние смирения или молитвы, или слезы истинной не имеет в нём места. Напротив того, он постоянно хвалится своими добродетелями, тщеславствует и предается завсегда лукавым страстям бесстрашно» (Собеседование прп. Максима с прп. Григорием Синаитом).

Как ум нечистый, желая видеть Божественные видения и не имея возможности видеть их, сочиняет для себя видения из себя, ими обманывает себя и обольщает, так и сердце, усиливаясь вкусить Божественную сладость и другие Божественные ощущения и не находя их в себе, сочиняет их из себя, ими льстит себя, обольщает, обманывает, губит себя, входя в область лжи, в общение с бесами, подчиняясь их влиянию, порабощаясь их власти ощущение из всех ощущений сердца, в его состоянии падения, может быть употреблено в невидимом Богослужении: печаль о грехах, о греховности, о падении, о погибели своей, называемая плачем, покаянием, сокрушением духа… «Горе душе, – говорит преподобный Макарий Великий, – не чувствующей язв своих и мнящей о себе, по причине великого, безмерного повреждения злобой, что она вполне чужда повреждения злобой. Такой души уже не посещает и не врачует благий Врач, как оставившей произвольно язвы свои без попечения о них, и мнящей о себе, что она здрава и непорочна. Не требуют, - говорит Он, – здравии врача, но болящий (Мф. 9, 12, Слово 6-ое о любви, гл. 16.). Ужасная жестокость к себе – отвержение покаяния! Ужасная холодность, нелюбовь к себе – небрежение о покаянии. Жестокий к себе не может не быть жестоким и к ближним. Умилосердившийся к себе приятием покаяния вместе делается милостивым и к ближним. Из этого видна вся важность ошибки: отнять у сердца заповеданное ему Самим Богом существенно и логически необходимое для сердца чувство покаяния, и усиливаться раскрыть в сердце, в противность порядку, в противность установлению Божию, те чувствования, которые сами собою должны явиться в нём по очищении покаянием, но совершенно в ином характере (святой Исаак Сирский, Слово 55).

Об этом характере духовном плотский человек не может составить себе никакого представления, потому что представление ощущения всегда основывается на известных уже сердцу ощущениях, а духовные ощущения вполне чужды сердцу, знакомому с одними плотскими и душевными ощущениями.

Одержимости или прелести часто предшествуют психические заболевания. Но, может быть, психические заболевания есть уже начало одержимости? Трудно сказать, где кончается первое и начинается второе.

Другой вопрос, – по каким признакам можно судить, что человек заболел или заболевает психическим расстройством?

На последний вопрос ответ даёт журнал «Курьер» (издание Юнеско, июль 1959 г.), посвященный вопросу психических заболеваний современности.

Как говорится в одной из статей журнала (автор её не назван): «основываясь на ответах на нижеприведенные вопросы, можно судить о той или иной степени нарушения психического здоровья.

По мнению доктора Меннингера, врачебная помощь необходима уже тогда, когда пациент с полной определенностью отвечает «да» хотя бы на один из этих вопросов».

Вопросы:

1) Всегда ли вас терзают заботы?

2) Вы не в состоянии сосредоточиться, даже если ничто не мешает вам?

3) Постоянно ли у вас плохое настроение, даже без достаточных на то оснований?

4) Легко ли и часто ли вы выходите из себя?

5) Постоянно ли мучает вас бессонница?

6) Наблюдаются ли у вас постоянные переходы от подавленности к возбуждению, лишающие вас способности работать?

7) Всегда ли вы избегаете общества?

8) Теряете ли вы душевное равновесие, если нарушается распорядок вашей жизни?

9) Можете ли вы сказать, что ваши дети «выматывают вам нервы?»

10) Постоянно ли вы мрачны и огорчены?

11) Пугаетесь ли вы без оснований к тому?

12) Можно ли сказать про вас, что при разногласиях вы всегда считаете себя правым, а других всегда неправыми?

13) Наблюдается ли у вас много болезненных явлений, причины которых не может установить ни один врач?

Можно утверждать, что наличие чего-либо из указанного показывает на оставление души человеческой Святым Духом Божиим, а, следовательно, и наличие власти над нею тёмной силы в той или иной степени.

Существуют такие состояния души, которые требуют совсем иной оценки, чем аскетическая или нравственно-богословская. Существуют такие душевные состояния, которые не могут быть определяемы категориями нравственного богословия и которые не входят в понятие добра и зла, добродетели и греха. Это все – те «глубины души», которые принадлежат к области психопатологической, а не аскетической.

По-разному будут смотреть на душевно неуравновешенного человека воспитатель, судья, пастырь и врач. Можно ли всегда считать, что известные акты таких субъектов являются только грехом, подлежащим только эпитимии? Является ли всякая аномалия душевной жизни преступлением нравственного закона, норм кодекса аскетики? Не есть ли такая аномалия больше болезнь, чем злое дело? Ставится поэтому вопрос о том, где проходит граница между этикой и психопатологией?

На Западе давно уже заинтересовались этими вопросами и существует подобная обширная литература. Надо давно понять, что в человеке кроются такие «глубины души», которым посвятил свою прекрасную книгу. Области нравственной психиатрии и нравственного богословия не совпадают, так как для одной часто встают загадки души там, где другая решает все простым определением «тяжкий грех» (стр. 6). Эти-то именно «загадки» гораздо более распространены в духовной жизни, чем это принято думать, т. е. сам человек есть «противоречие» (Эмиль Бруннер) и, по мудрому замечанию Плотина, «человек ведь не есть же гармония».

Суть дела именно в том и состоит, что психиатрия ни в коем случае не претендует на те области, которые подведомственны аскетике. Эта последняя занята борьбой со страстями и грехом, тогда как пастырская психиатрия стремится проникнуть в те сферы душевной жизни, которые никак не могут быть квалифицированы как грех и зло. Аскетика даёт мудрые, от отцов и учителей Церкви унаследованные, советы излечения грехов и пороков: гордости, уныния, сребролюбия, тщеславия, чревоугодия, блуда и т. п. Психиатрия ищет более специфических причин тех духовных состояний человека, которые коренятся в сокровенных тайниках души, в подсознании, в унаследованных или благоприобретенных противоречиях человеческого существа. Психиатрия обращает своё внимание на то, что аскетику в сущности и не интересует: навязчивые идеи, фобии, неврастения, истерия и т. п.

С точки зрения Православия и церковного предания нет основания видеть какие-либо препятствия для применения психиатрических или психоаналитических данных в деятельности пастыря. Психиатрия нисколько принципиально не противоречит пастырству, не должна ему мешать или каким бы то ни было образом умалять значение пастырского душепопечения. В пастырствовании могут и должны быть применяемы все средства, чтобы помочь душам в их затруднениях на пути спасения. Пастырской психиатрии, как уже сказано, не должно быть усвояемо значение, равное аскетике, так как их области, хотя и являются смежными, но одна другую не исключающими, потому что психиатрия не вмешивается в область, подведомственную чистому богословию. Она ищет в тех сферах, где аскетика не имеет прямого применения. Психиатрия в руках пастыря является вспомогательным средством для обнаружения не греха, а патологических явлений, связанных с заболеваниями психиатрическими, т. е. душевными, а не духовными.

Если мы согласились с тем, что пастырская психиатрия не должна вмешиваться в область аскетики, то не следует ли вообще исключить всякое право вмешательства медицинской науки при наличии тех или иных сложных душевных явлений? Другими словами, не должен ли пастырь считать, что этих сложных явлений с точки зрения Церкви вообще и не существует? Не является ли какое бы то ни было сложное душевное явление, те «загадки души» или «глубины души» просто-напросто состоянием греховным? Не следует ли всё вообще, что творится в душе человеческой, отнести к области аскетики? Не являются ли все упомянутые неврастении, фобии, маниакальные состояния и пр. только грехом?

Ум, стремящийся всё упростить и исключить все проблемы, конечно, так и поступает. Ответ в таком случае напрашивается сам собою: всё это только грех, святые отцы-аскеты никаких психоанализов не знали, лечили не какие-то там «глубины души», а самый грех; боролись со злом, а не с «загадками души». При такой постановке вопроса самое слово психиатрия, а тем более «пастырская психиатрия» является посягательством на завещанное отцами-аскетами православное понимание греха и борьбы с ним. Вопрос сводится в таком случае к одной только упрощенной этической оценке всего того, что человек таит в себе.

В самом деле, не проще ли всё это рассматривать как одно только последствие первородного греха, как признак нашей общей греховности и склонности ко греху? В самой своей сущности все, что происходит в человеке, является последствием его ограниченности и смертности. Смертность, т. е. и болезненность в том числе, есть последствие Адамова падения, так как в первородном грехе человек утратил своё прежнее райское состояние. Душевные аномалии (фобии, мании, неврастении, истерии и под.) восходят к одной общей причине – к первородному греху. Но спросим себя, ограничивается ли дело одними только душевными аномалиями и болезнями? Не суть ли и прочие болезни, и общая склонность к болезням, сама болезненность человека – последствие того же Адамова греха? В совершенном, райском состоянии вряд ли человек был бы жертвою эпидемий, туберкулеза и суставного ревматизма. Но все эти патологические случаи суть факты, а не одна только игра болезненного воображения и так называемой мнительности. Можно ли в таком случае, с точки зрения православной аскетики и верности церковному преданию, лечить эти болезни? Допускает ли тогда православная аскетика медицину? Не есть ли вся лекарская премудрость от лукавого?

Ответ напрашивается сам собою. Вряд ли кому из людей здравомыслящих придет в голову запретить с точки зрения православности пользоваться советами врачей. Пусть первородный грех повлек за собою смертность, т. е. болезненность. Следует ли из этого, что мать должна равнодушно давать своему ребенку страдать и, может быть, умереть от коклюша или дифтерита? Обязана ли жена или сестра милосердия оставлять сыпнотифозного или раненого человека стать жертвою эпидемии или заражения крови? Можно идти дальше и создавать себе «проблемы совести» из необходимости вырвать зуб или удалить воспаленный отросток слепой кишки.

Если «болезни вообще» могут, должны быть лечимы, и в этом нет греха, то болезни особые, недуги душевные не должны были бы быть исключением из этого правила. В противном случае Православие должно противиться всякой психиатрии, а не только пастырской, а церковная власть должна стремиться к закрытию больниц для душевнобольных.

Вопрос ставится ещё и так: есть ли болезнь зло? В том, что она есть последствие первородного зла, в этом сомнений нет, но есть ли сама по себе болезнь зло, подлежащее только эпитимии? Нужно ли неврастению лечить только одними аскетическими средствами? Стоит ли эта неврастения или маниакальное состояние на той же линии, что и сребролюбие или гордость?

Св. Иоанн Златоуст пишет так: «Существует зло: блуд, прелюбодеяние, лихоимство и иные пороки, достойные величайшего осуждения и наказания. Но существуют, или лучше сказать, называются злом: голод, мучения, смерть, болезнь и пр. Это не есть зло, а только называется таковым. Если бы это было злом, то не было бы причиною добра» (М. Р. Сг. 49, со1 251).

Отсюда ясно, что перед пастырем предстают в кающейся душе: кражи, осуждение ближних, гордость, плотские страсти; но во время исповеди или в пастырской практике, вне исповеди, могут явиться: навязчивые идеи, маниакальные состояния, неврастения и подобное. Повторяем, что и случай чистой психопатологии, равно как и та или иная хворь или же грех осуждения ближних, – все вместе тут последствия первородного греха. Но нельзя все эти последствия подводить под одно понятие греха. Грехом является только третий из приведенных примеров.

Пастырь, призванный не судить, а спасать мир, преображать его лучами Фаворского света, способствовать созиданию «новой твари» о Христе должен уметь вдумчиво, трезво и сострадательно отнестись ко всем этим феноменам и каждому давать свой совет. В случае телесной немощи пастырь может помочь своими молитвами и ободрением; в случае греха он должен вразумить, обличить, укорить и, может быть, наказать; в случае психопатологическом он сам должен прежде всего понять, с чем имеет дело, мудро поступать с таким человеком и помочь ему.

Вопрос: Шизофрения – не явно ли это духовная болезнь? Не «порабощение ли победное» человека духовными темными силами? Может ли эта болезнь быть следствием духовных преступлений предков? Встречались ли вам случаи исцеления шизофреников? Какие меры для компенсации болезни в качестве реабилитационных Вы посоветовали бы как священник и врач?

Ответ: Первое, что я хочу сказать с совершенной уверенностью: что никакую болезнь нельзя приписывать просто греховности, ни своей, ни своих предков, если не говорить о том, что всё неладное, совершаемое на земле, происходит от того, что человек первично, в лице Адама и Евы, отпал от единства с Богом. Но говорить о том, что шизофрения, или рак, или та или другая болезнь непременно связаны с греховностью – нельзя. Бывает, и не так редко, (что Господь даёт человеку болезнь как путь ко Спасению.

Мне вспоминается рассказ о том, как одного святого просили молиться об исцелении человека. Он помолился несколько дней, а потом пришёл и сказал: знаете что: Господь мне открыл, что Он мог бы его исцелить, но Он мне открыл также, что болезнь ему дана во спасение и его, и других людей вокруг него… И в житиях святых мы находим целый ряд случаев, когда и святые, и просто верующие болели долгое время – не потому, что это были грешники, но потому что это было для них путём спасения. Не только личного – но и спасения людей вокруг себя.

Вспоминается случай, когда один крестьянин, в XIX веке это было, лежал тридцать восемь лет парализованный у себя в хате в деревне. И он был вдохновением и путем ко спасению целого ряда людей. Потому что то, как он воспринимал свою болезнь, как он терпел страдание, с каким светлым, ликующим выражением лица встречал всякого человека, который к нему приходил, было вдохновением для всех, кто только мог прикоснуться к нему.

Это одно. Второе: есть место, которое может нас озадачить, но которое нельзя отметать в писаниях святого Иоанна Кронштадтского, где, упоминая о душевных болезнях, он говорит, что есть души настолько хрупкие, что они разбились бы о грубость и жестокость окружающего мира. И Господь допускает, чтобы между ними и миром опускается пелена психической болезни, чтобы отделить эти души от того, что могло бы разорить их цельность. И за этой пеленой душа зреет и меняется, и человек растет. Это место мне запомнилось особенно, потому что я это видел на самом деле.

Много лет тому назад, когда я ещё был врачом во Франции, мне поставили вопрос об одном художнике. Был в нашей среде выдающийся иконописец, который начал сходить с ума. Его мать и сестра поступили так, как многие поступают: они не хотели его расстраивать. И когда он говорил, что чувствует запах серы, они делали вид, что они принюхиваются, и говорили: «Да-да, на самом деле…» – в то время как ничего этого, конечно, не воспринимали, потому что ничего этого не было!

Когда болезнь стала прогрессировать, ко мне, как к врачу, обратились с вопросом. Как я сказал раньше, я тогда был врачом, и меня спрашивали как такового. Мне сказали: «Мы его кропили святой водой, он исповедовался, мы служили молебны, мы совершали помазание над ним, мы его причащали – и исцеления не случилось. Он всё равно продолжает болеть… Что делать?» Я тогда ответил: «Просто послать его в больницу, чтобы он получил электротерапию». Я помню, с каким возмущением мне было отвечено тогда: «Ты что, неверующий?! Что ты, думаешь, что силой молитвы нельзя сделать то, что может сделать электрический шок?! А что если это дьявол в нём действует?!» Тогда я ответил чистосердечно и вызывающе. Я сказал: «Знаете что, если это в нём дьявол действует, то электрический шок дьяволу никакого вреда не принесет – а человека может спасти…» Это было встречено с большим негодованием, но больного все-таки пришлось отдать в больницу. В этой больнице я тогда работал и поэтому видел его каждый Божий день. Пролежал он в больнице около года. Он кощунствовал, он бился, он был совершенно невменяем. Нельзя было войти с ним ни в какой контакт, никому… А потом вдруг он пришёл в себя.

Когда он вышел из больницы исцеленным, благодаря медицинской помощи, оказалось, что случилось с ним то, о чем говорил Иоанн Кронштадтский.

Ещё неопытный, хотя очень одаренный, ещё не вполне созревший иконописец вышел из больницы зрелым иконописцем, которым он не был раньше. Это ответ на Ваш вопрос, может ли медицина что-нибудь сделать в отношении шизофрении. Если бы речь шла о грехе, о возмездии со стороны Бога – то никакие электрические шоки не могли бы ему помочь. Нет! Это была болезнь физическая. И поэтому мы не можем утверждать, что всякая болезнь происходит вследствие греха.