О ДУХОВНОЙ ПРЕЛЕСТИ

В 1889 году к нам в лавру на послушание прибыл очень красивый молодой человек, брюнет со жгучими чёрными глазами. Звали его Александр Дружинин. Он был родом москвич. Я представил его отцу наместнику, и его приняли в число братии. Послушание ему было дано в трапезной: служить странникам. Каждый день я его стал видеть в Троицком соборе на братском молебне в два часа ночи. Время от времени спрашиваю его: «Как поживаешь, привыкаешь ли?» Он отвечает, иногда со слезами умиления: «Живу как в раю». Я в таких случаях невольно благодарил Бога за такое его душевное устроение. Прошло полгода. Александру Дружинину было дано новое послушание – заведовать овощными подвалами, и дана келлийка, в которой он стал жить один. Зная его как хорошего мастера-столяра, я как-то попросил его сделать рамку на портрет моих родителей. Он с любовью согласился исполнить мое желание, но выразил своё сожаление по поводу того, что у него нет ни верстака, ни нужного инструмента. Я в тот же день всё нужное ему послал, а дня через два после того сам пошёл к нему посмотреть, что он сделал. Вижу, что рама вчерне уже изготовлена и висит на стене его келлии. С виду она была очень красива. Но Дружинин пояснил мне, что он приведет рамку в ещё большее изящество. Прихожу к нему через неделю и с прискорбием вижу: рама моя как была недоделана, такою и осталась. Через неделю нахожу то же самое. При этом я заметил, что мой мастер всегда, как я ни приду, в каком-то экстазе и в поту. Видимо, он совершал усиленный подвиг молитвы. Прошло ещё несколько месяцев, рама моя оставалась в том же виде. В один из дней я спрашиваю его: «Брат Александр, ты за всеми монастырскими службами бываешь?» Он смиренно отвечает: «За всеми». «И за братскими правилами бываешь?» – «Бываю, – протянул он и добавил: – я ежедневно в храме Зосимы и Савватия бываю за всенощной и стою утром раннюю и позднюю литургии».

Тогда я ему говорю: «Скажи ты мне, с чьего благословения ты взял на себя подвиг усиленной молитвы? Утреня, вечерня и литургия ранняя – полный круг церковных служб, а правило братское завершает обязанности инока. Но поздняя литургия и всенощная есть необязательное для всех повторение обычных служб. Я хорошо знаю, что во время поздней литургии с братской кухни приходят к тебе за продуктами, а тебя в келлии нет. Очевидно, тебя повара должны бывают искать по церквам, что, несомненно, в сердцах их вызывает ропот и неприязнь к тебе. Пойми, такая молитва будет ли для тебя полезна? Да не оскорбится любовь твоя моей речью. Я принимаю смелость спросить тебя ещё об одном. Много раз прихожу я к тебе и вижу, что ты находишься в подвиге. Кто же тебя на это благословил? Помни, брат Александр, что жить в монастыре и творить волю свою – дело, вредное для души. Смотри, как бы своевольная твоя молитва не ввела тебя в гордость и самообольщение и не стала тебе в грех. Молю и прошу тебя ради Бога, не твори никаких подвигов без ведома духовного своего отца». Слушал меня юный подвижник с видимым неудовольствием. От него я вышёл с тяжёлым предчувствием чего-то недоброго. Прошёл ещё месяц. Сижу я однажды в своей келлии, читаю книгу часа в два дня. Вдруг неожиданно дверь моей келлии с шумом отворяется, и торжественно, с громким чтением «Достойно есть, яко воистину» входит брат Александр Дружинин. Он положил земной поклон пред моей келейной иконой, постоял, а потом резко продолжил земные поклоны. Глаза его горели каким-то недобрым, зловещим огнем, и весь он, видимо, был возбужден до крайности. Не дождавшись конца его поклонов, я встал и, обращаясь к нему, ласково сказал: «Брат Александр! Вижу я, что ты заболел душою. Успокойся, сядь, посиди и скажи мне, что тебе надо». В ответ на мои слова он с сильным озлоблением закричал: «Негодный монах! Сколько лет ты живешь в монастыре и ничего для себя духовного не приобрел. Вот я живу один год, а уже сподобился великих Божественных дарований. Ко мне в келлию ежедневно является множество архангелов и ангелов от престола Божия. Они приносят семисвечник и воспевают со мною гимны неописуемой славы. Если бы ты был достоин слышать это неизреченное пение, ты бы умер. Но так как ты сего недостоин, я тебя задушу!» Видя его нечеловеческое злобное возбуждение и зная, что все находящиеся в прелести физически бывают сильны чрезвычайно, я говорю ему: «Брат Александр, не подходи ко мне. Уверяю тебя: я выброшу тебя в окно». Уловив момент, я постучал в стену соседу по келлии, который тотчас же и вошёл ко мне на помощь.

С появлением соседа я стал смелее говорить: «Брат Александр, не хотел ты меня слушать и вот видишь, в какую ты попал адскую беду. Подумай, ты хочешь меня задушить – святых ли это дело? Осени себя знамением креста и приди в себя». Но Дружинин продолжал угрожать, обещая задушить меня как негодного монаха. Он говорил мне: «Подумаешь, какой наставник явился с советом: много не молись, слушай духовного отца… Все вы для меня – ничто!» Видя такую нечеловеческую гордость и злобу, и бесполезность дальнейших разговоров с ним, я попросил соседа вывести его вон из моей келлии. В тот же день после вечерни брат Александр снова явился ко мне и торжественно сообщил, что ныне за вечерней на него сошёл Святой Дух… Я улыбнулся. Видимо, это его обидело, и он мне сказал: «Что ты смеёшься? Пойди, спроси иеромонаха Аполлоса, он видел это сошествие». На это я ответил: «Уверяю тебя, дорогой мой, что никто не видел этого сошествия на тебя, кроме тебя самого. Умоляю тебя, признай, что ты находишься в самообольщении. Смирись душою и сердцем и пойди смиренно покайся». Но больной продолжал поносить меня и грозить мне.

Лишь пришёл я на другой день от ранней литургии, брат Александр явился снова и заявил, что его Господь сподобил ныне в храме преподобного Никона дивного видения. От иконы Божией Матери Иерусалимской, что стоит над Царскими вратами, заблистал свет паче молнии, и все люди, стоявшие в храме, будто бы попадали и засохли, как скошенная трава. Спрашиваю его: «А ты-то почему от этого света не засох?» «Я, – отвечал он, – храним особою милостию Божиею ради подвигов моих. Сего не всякий достоин». Говорю ему: «Видишь, брат Александр, как тебя Диавол обольстил, возведя тебя в достоинство праведника, и тем увеличил твою гордость. Поверь мне, все стоявшие в храме с тобою пребывают в духовном здравии, а всё, что ты видел, есть одна духовная прелесть бесовская. Образумься, сознай своё заблуждение, слезно покайся, и Господь помилует тебя». «Мне каяться не в чем, вам надо каяться!» – закричал он.

Видя такое буйство несчастного и опасаясь припадков его безумия, я тотчас же написал письмо его другу Ивану Дмитриевичу Молчанову, по просьбе которого Дружинин был принят в лавру. В письме было описано состояние больного. Через три дня Молчанов был уже у меня. Я лично всё объяснил ему о Дружинине и, зная, что он знаком хорошо с настоятелем Николо-Пименовского монастыря игуменом Макарием, посоветовал ему тотчас же свезти к нему несчастного. В тот же день Дружинин был отправлен в Пименовский монастырь.

Когда Иван Дмитриевич поведал игумену о болящем, тот спокойно сказал: «Милостию Божиею он исправится у нас. И свои такие здесь бывали». Послушание Александру Дружинину было назначено игуменом: чистить лошадиные стойла на конном дворе. Брат Александр вначале жестоко протестовал, говоря: «Такого великого подвижника и вдруг вы назначаете на такое низкое послушание! Я должен подвизаться в храме и совершать духовные подвиги для назидания прочих». Отец игумен в успокоение его души говорил: «Ты лучше всего и можешь показать духовный пример смирения и кротости чрез исполнение возложенного на тебя послушания. А относительно молитвы не беспокойся, за тебя в храме будет молиться вся братия». И действительно, по благословению отца игумена за больного горячо молилась вся братия.

Прошло полгода. Александр Дружинин за всё это время в храме бывал только по праздникам и за ранней литургией. Целый день, кидая навоз, он настолько утомлялся, что вечером ложился спать без длинных молений и спал как мёртвый. Подвиги совершать ему уже было некогда. Мысль, что он святой, с каждый днём в нём ослабевала, и видения у него постепенно прекратились. Целый год он был на послушании в конюшне и о своих мнимых подвигах забыл. Затем его перевели в хлебопекарню, где труд тоже нелёгкий.

Через два года Дружинин переведён был на более легкие послушания. Лицо его тогда уже приняло приятный отпечаток смирения.

Семь лет он подвизался в Пименовском монастыре. Здесь его постригли в монашество с именем Афанасия. Впоследствии он перешёл в московский Симонов монастырь, где за смиренную, добрую иноческую жизнь был произведен в сан иеродиакона. Когда я был на послушании в Петрограде в должности начальника Троицкого Фонтанного подворья, о. Афанасий Дружинин приезжал ко мне нарочно повидаться. Когда я спрашивал его, помнит ли он то, что было с ним в лавре во время его духовного недуга, он ответил: «Все помню, но теперь только сознаю весь ужас прошлого состояния души». Теперь о. Афанасий уже скончался в Симоновом монастыре. Вечная ему память и упокоение со святыми!