«Я вся такая непредсказуемая,такая противоречивая...»

Греческая богиня Кора-Персефона[43] была дочерью богини плодородия Деметры и верховного бога олимпийцев, громовержца Зевса. Зевс покинул Деметру, и та растила и воспитывала свою дочь в одиночестве. Имя «Кора» означает «Дева», и этим именем богиня неразрывно связана со своей матерью. Ее считают олицетворением юной весенней зелени, самой весной и радостью каждого земледельца. В элевсинских мистериях Кора вместе с матерью и богиней Гекатой посвящает мистов в свои таинства.

Миф о похищении Коры с точки зрения истории Деметры подробно рассмотрен в предыдущей главе. Для Коры эта история выглядела как неожиданное похищение во время девических забав и последующий плен у Аида; что происходило с Корой в подземном царстве, нам точно неизвестно. В результате вмешательства матери и последующего соглашения между Деметрой и Зевсом при посредничестве Реи Кора-Персефона стала законной супругой Аида. С тех пор она проводила одну треть года в подземном мире с Гадесом, а две трети года — в верхнем мире, с Деметрой.

Примечательно то, что Персефону вновь пытаются похитить, Уже смертные. Царь лапифов Пирифой с другом — героем Тезеем проникают в царство мертвых, чтобы увести с собой прекрасную богиню. Однако там они надолго попадают в заточение, и лишь Тезею позже удается вернуться в мир живых благодаря милости Зевса и мужеству Геракла.

Владычица Подземного мира — это уже взрослая женщина, царица, правящая душами умерших, и Путеводительница тех живых, которые посещают царство мертвых. Именно ее мнение оказывается решающим, когда в царстве случается что-то необычное. Ей нравится игра Орфея на лире — и они с мужем соглашаются отпустить Эвридику из своего царства. Она по-женски умело уговаривает Геракла не убивать пастуха коров Аида. Она отпускает мать Диониса Семелу в обмен на подарок — миртовую ветвь.

По просьбе Афродиты Персефона прячет у себя младенца Адониса и растит его. Но затем отказывается вернуть его богине любви и красоты. Спор богинь разрешил Зевс, и с тех пор Адонис часть года проводит с Персефоной, часть — с Афродитой. В этом Персефона повторила сюжет ее собственного похищения и спора между матерью и мужем.

Персефона — грозная богиня, особенно для своего мужа и его возлюбленных. Нимфу Минту (Мяту) она превращает в одноименное растение; не поздоровилось и нимфе Кокитиде. Она единственная из греческих богинь-жен, кто способен таким образом ответить своему мужу. В то же время у нее самой есть «официальные» возлюбленные — Адонис и Дионис.

Персефона играла особую роль в орфическом мистическом культе. Однако многие из мистических представлений, лежащих в основе этого культа, до нас не дошли. Потому мы обращаемся к классическим образам богов и богинь и достаточно хрестоматийным сюжетам, сопровождающим европейскую цивилизацию вот уже несколько тысячелетий.

В целом образ Персефоны загадочен и туманен, что вполне соответствует ее роли в культе.

С одной стороны, история Коры-Персефоны — это естественная метафора статусно-возрастной инициации: девушка вступает в брак (еще один архетип этой категории — Гера), и в этом случае роли Деметры и Аида исполняют реальные люди. С другой стороны, это метафора внутренних изменений, и роль Деметры отчасти может быть отдана реальной матери (или материнской фигуре), а отчасти — исполняться внутренним образом матери, материнским архетипом. То же самое и с Аидом: это может быть отчасти реальная мужская фигура (супруг, любовник), а отчасти — Анимус или другая внутренняя мужская фигура.

Как известно, самый распространенный сценарий инициации — это символическая смерть посвящаемого с последующим его возрождением в новом качестве. В мужских возрастных инициациях кандидат преодолевает различные искусственно созданные суровые испытания. У женщин же инициация происходит естественным образом, обусловленным природой. Вначале начинаются регулярные менструальные кровотечения (текущая или сочащаяся кровь — что это, как не метафора ранения и близости смерти?). Этот период в традиционных обществах часто сопровождался изоляцией девушки, особенно строгой в первый раз, а иногда и в течение последующих периодов. С этого момента начинается «новая жизнь» девушки, и других доказательств совершившегося перехода уже не требуется: напоминание будет приходить каждый месяц, вновь и вновь исключая — благодаря запретам на ту или иную деятельность — девушку или женщину из повседневной жизни.

Эта инициация — статусная и психологическая одновременно — представляет собой «вступление» в мир женщин, переход от детства к взрослости. Вторая женская инициация связана с сепарацией от родителей и переходом в семью мужа. Благодаря принятой во многих культурах традиции выходить замуж девственницей эта инициация также была и физиологичной (снова кровь, а нередко также и боль), и статусной (из невест — в молодухи), и, конечно же, психологической. В мифе о похищении Коры мы видим метафору именно второй инициации: сепарацию от матери и переход в дом (на территорию) мужа. Этот сюжет нам знаком и по большинству волшебных «женских сказок», и по авторским произведениям на мифологические сюжеты:

«В сказке “Амур и Психея” героиню родители по приговору оракула отправляют на скалу смерти, с тем чтобы ее взял в жены самый чудовищный монстр на земле — сама Смерть, и Психея безмолвно подчиняется. Можно продолжать примеры до бесконечности, и во всех примерах нас неизменно будет поражать та готовность героини встретиться со смертью, как будто она знает, что это и есть самое “правильное” поведение»[44].

Римма Ефимкина ярко и убедительно показывает психологический смысл волшебной сказки как символической подготовки к инициации.

Несмотря на то, что Персефона так и не рождает детей от бога Подземного мира, все равно она претерпевает трансформацию в браке. То же мы видим в сказках, заканчивающихся свадьбой:

«Кажется, что она не приобретает ничего нового, но это не так. В сказке “Аленький цветочек” героиня обретает мужа-человека вместо зверя и статус его официальной жены, а не гостьи в его доме. В сказке это называется “воцарение”, у Юнга — “восамление”, а в психологии развития Э. Эриксона — переход в фазу продуктивности. В фазе продуктивности мы создаем, творим новые вещи, идеи, детей, а главное — самих себя как индивидуумов, уникальных личностей. Если в первой фазе брака, которую можно назвать браком “вслепую”, героиня зависит от мужа из-за условий, которые он выдвинул, то во второй фазе они становятся равными партнерами.

По Юнгу, это этап, когда женщина обретает свой анимус, который дает ей ощущение целостности, андрогинность. Это означает, что индивидуум достиг еще одной ступени целостности, которая реализуется в рождении чего-то нового»[45].

Двуименность богини оказывается полезной: в интерпретации мы можем разделить Кору-девушку и Персефону — супругу Аида. Более того, мы разделяем образ Коры-Персефоны натрое: Кора (Дева), Безымянная Невеста и Царица Подземного Мира (Персефона). Повторим, что это не изначальное смысловое деление, а наше современное, чрезвычайно удобное именно для психологических интерпретаций.

К образу Коры (Девы) обращался еще К.-Г. Юнг[46]. Но он объединял всех божественных дев греческой мифологии: Артемиду, Афину и Кору и считал их различными проявлениями (ипостасями) одного архетипа. Также он полагал, что Кора (безымянная, неизвестная девушка) в женском бессознательном символизирует Самость женщины, а в мужском — Аниму. Мы соглашаемся с трактовкой этого образа для мужчин, но не вполне находим подтверждение ей для женщин. Допустим, в женских снах сновидицу часто сопровождают одна или две подруги, но они оказываются скорее отдельными частными субличностями, чем «супраординатной личностью», Самостью.

В данной работе термин и понятие «Самость» мы подробно не рассматриваем, но вообще понимаем под ней не столько «ядро личности», сколько некий «стержень»: не вечно юную и бессмертную часть души, а некую константу индивидуального существования, предназначение и данность. Возможно, это совсем не то, что имел в виду великий классик. Но это и то, что не подпадает ни под один ролевой архетип.

Возвращаясь к образу Коры, заметим, что Юнг дает ему очень тонкую и точную характеристику:

«Богиня Кора проливает свет на древнюю мифологическую идею своей способностью раскрываться подобно почке и в то же время содержать в себе весь мир. Эту идею можно уподобить идее ядра»[47].

Вне ролевого сценария мы рассматриваем Кору как архетип «Внутреннего Дитяти», «Божественного Младенца» — источник священной жизни, игры и радости, присутствующий в каждом человеке[48]. Неудивительно, что у женщин она может представать в образе девочки, сочетающем в себе невинность и любопытство, непосредственность и серьезное отношение к процессу познания этого мира.

Взрослой женщине важно сохранять внутреннюю связь с этим архетипом — той девочкой, которой она когда-то была. Это серьезная фигура: бывает, что маленькая девочка (очень похожая на ту, что осталась в детстве) обижена на что-то и не хочет «общаться», или «капризничает» и требует чего-то, или «плачет»... Тогда следует установить с ней контакт и как-то договориться, или утешить, или пообещать что-то (и, разумеется, исполнить). Это можно сделать в активном воображении или же воспользовавшись методом психодрамы.

Превращение Коры в Безымянную Невесту бога Подземного мира во внешнем мире (интерпсихической реальности) — это замужество и, соответственно, «смерть» девичества. Жизнь меняется резко и бесповоротно. Поэтому не случайны свадебные плачи, в которых невеста и ее подруги горюют об уходящей свободе и девичестве, о милом доме матушки с батюшкой, о том, что никогда больше не повторится. На прялке невесты у русских сжигалась куделя (льняное волокно) — так символически предавалось огню и девичество (вспомним тут и «нить судьбы»: материал прежней судьбы сгорает, должна вершиться другая). Невеста причитала, прощаясь с родным домом, с девичьей «вольной волюшкой», с «красной красотой» и подружками.

У Юнга также, с одной стороны, «границы Гадеса — аллегория границы между девственностью и "другой" жизнью, а совратитель, Правитель Подземного Мира, — аллегорическое выражение земного жениха и мужа»[49]. И вместе с тем «все наоборот»: свадьба и похищение невесты — это аллегория смерти. Таким образом, «потерянная девственность и пересечение границ Гадеса суть аллегорические эквиваленты — они легко взаимозаменяемы»[50].

Но мы обратимся и к другой стороне реальности — интрапсихической. В ней похищение Коры Аидом может быть метафорой психической травмы, переживания, причиняющего человеку сильные, почти невыносимые страдания. В результате, чтобы защититься от столь разрушающего воздействия, особенно в детстве, когда выстроено гораздо меньше «линий защиты»[51], человек расщепляется и отделяет себя от страданий. Дональд Калшед, выдающийся юнгианскии аналитик последнего времени, показал эти процессы в своей работе «Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного духа»[52]. Когда не работают первые «линии защиты» (защиты Эго), то в бой вступает «вторая линия», более архаическая и архетипическая. Ее назначение — в том, чтобы предотвратить переживание «непостижимого», невероятного, слишком ужасного.

«В рамках психоаналитического подхода эти защиты обозначаются как “примитивные” или “диссоциативные”, например расщепление (splitting), проективная идентификация, идеализация и обесценивание, трансовые состояния, переключения между множественными центрами идентичности, деперсонализация, психическое оцепенение...»[53].

Происходит расщепление души на юную, незрелую и невинную часть и ее защитника, но и тюремщика, насильника. Так в мифодрамах о похищении Коры Аид говорит Персефоне: «Ты останешься со мной. С тобой все будет нормально. Все равно тебе идти некуда. А если ты попытаешься вырваться — тебе будет плохо. И вообще, куда ты теперь без меня?» Калшед представляет это как опеку прогрессирующей части личности над регрессирующей. Кстати, в шаманских ритуалах возвращения души, последняя также предстает в виде более юного существа, нежели реальный человек: ведь травма — похищение души — произошла заведомо раньше.

Я, в свою очередь, возвращала себе часть души «себя двухлетней». Я почти ничего не помнила из этого периода, и в принципе это нормально, однако после смерти матери где-то потерялась и та моя часть, которая ее знала, и вообще жила в тот период. У меня долгое время было чувство отрезанности от начала жизни, казалось, что жизнь началась только лет с двух с половиной — трех (из этого периода я уже помню достаточно много). Это было ощущение не «забытости» или неосознанности, а неполноты, лишенности вполне конкретного начала жизни. Впрочем, могло влиять и то, что примерно в этом же возрасте (два года с небольшим) я пережила опыт клинической смерти. Возможно, для меня это была символическая попытка пойти вслед за матерью — и вслед за своей утерянной частью. И я убеждена, что возвращение «себя двухлетней» — собственно, уже в достаточно зрелом возрасте, лет в 28, — было очень правильным событием.

Кстати сказать, поскольку роль Аида в данном случае для меня играл сам факт смерти, то эта фигура — по крайней мере именно для данного события — у меня не была никак персонифицирована. В три года мне снились кошмары, когда я убегала от большого и темного «нечто», огромной тучи, заслонившей небо и все остальное; я понимала, что это — ничто, и если оно меня настигнет, меня не будет.

Сейчас я бы назвала это архетипическим, экзистенциальным ужасом. Но зато не было никаких персонификаций и ролевых фигур (на том этапе). И, собственно, как мне кажется, «прогрессирующая часть», описанная у Калшеда, — это в моем случае уже образ, архетип и роль Афины, появившейся позднее... В общем, как обычно, не все реальные случаи полностью вписываются в теории, и точно так же ваши истории могут подходить или не подходить к теории, описанной в нашей книге.

Калшед говорит о том, что амбивалентный страж Аид является как защитой уцелевшего от травмы личностного духа, так и его тюремщиком, изолирующим от реальности. Аид разделяет личность человека на фрагменты или утешает его фантазиями, но вместе с тем показывает, что мир опасен и зол (в том числе побуждая человека вновь и вновь попадать в травмирующие ситуации — «а вдруг на этот раз все обернется к лучшему?»), и препятствует реальному новому опыту.

Царство бога смерти Аида в интрапсихической реальности представляет собой внутренний мир фантазии, нередко — иллюзии всемогущества, в лучшем случае — источник творчества. Также это воспоминания о прошлом, которого уже нет, и внутренняя жизнь в этом прошлом. Калшед справедливо отмечает, что на нем лежит некая печать меланхолии:

«Внутренний мир, в который они так часто уходили, был детским миром, и он, отличаясь богатством фантазии, нес на себе печать тоски и меланхолии. Такие пациенты, находясь в этом, похожем на музей “убежище невинности”, цеплялись за остатки своих детских магических переживаний, которые хотя поддерживали их, но не развивались вместе с другими частями личности»[54].

Действительно, можно годами и десятилетиями жить в этом мире, лишь формально выполняя свои функции в реальной внешней жизни.

Однако Царица отличается от Жертвы, во-первых, тем, что она сама — Хозяйка этого мира, и в этом случае образ Тюремщика и Спасителя уже не так актуален, не имеет такой власти. Во-вторых, по мифу, она может уходить из Подземного мира в реальный мир к матери. Если рассматривать образ Царицы Подземного мира как третью стадию развития архетипа Коры-Персефоны, то это — качественно новый уровень, когда появляется свобода выбора, которой не было прежде. Можно сидеть в своем уютном мире печали, можно «выйти на поверхность».

Этот архетип наиболее ярко проявлен и узнаваем у женщин в своем ролевом, сценарном воплощении. Как архетипический образ Владычицы тайн Подземного мира в сновидениях и фантазиях, активном воображении или спонтанных драмах женщинам чаще является Ведьма (Геката) или фигура, сочетающая образы Персефоны и Гекаты. Зато у мужчин образ биполярной Коры-Персефоны, земной и подземной, одновременно юной и старой, Девственницы и блудницы, чрезвычайно популярен.

Юнг, предложивший понятие Анимы, в частности писал:

«...Анима биполярна и поэтому может являться в один момент позитивной, а в следующий негативной: молодой — старой, матерью — девой, доброй феей — злой ведьмой, святой — падшей. Помимо этой двусмысленности, анима характеризуется также "оккультной" связью с "мистериями", с миром темноты вообще, и поэтому в ней часто присутствует религиозный оттенок. В своих отчетливых проявлениях она всегда имеет особое отношение ко времени: как правило, она более или менее бессмертна, ибо вневременна»[55].

Не будучи мужчиной и имея не так уж много представлений (кроме почерпнутых из книг) о явлении Анимы-Персефоны во снах, содержимом фантазий и в активном воображении у современных мужчин, я с удовольствием расскажу вам о проекциях Анимы, существовавших у оккультистов Нового времени. Дивный Монкофор де Виллар в своем классическом труде «Граф де Габалис или разговоры о тайных науках»[56], отчасти отражающем оккультные представления того времени, отчасти иронизирующем над ними, излагает представления «каббалистов»[57] XVII века о стихийных духах. Речь, в частности, идет о стихийных духах: сильфах — духах воздуха, саламандрах — духах огня, гномах — духах земли и ундинах — духах воды. Для проекции Анимы, конечно, лучше всего подходят духи воды (помните Русалочку Андерсена?):

«У них мало мужчин и переизбыток женщин; их красота неописуема, дщери человеческие не могут идти с ними ни в какое сравнение...»[58].

Более того, один из главных персонажей произведения, граф де Габалис, уверяет, что надобно отказаться от общения с обычными женщинами и подвиг настоящего философа — как раз в том, чтобы обессмертить (то есть наделить бессмертной душой, путем законного брака) стихийную деву. И добавляет:

«Подумайте о простых женщинах, чьи недолговечные прелести вянут на глазах, сменяясь ужасными морщинами... и вообразите теперь любовь и признательность своих незримых, но юных и прекрасных любовниц, представьте себе тот пыл, с которым они стремятся завоевать расположение сострадательного Философа, способного их обессмертить».

Великолепное отражение отношения мужчины к своей Аниме. И, наверно, хороший сюжет для активного воображения или символической психодрамы.

Мистическая возлюбленная, Невеста, мне видится отражением архетипа Коры-Персефоны. Другие образы Анимы мужчины — это Страстная Любовница и Подруга-Воительница. Во всяком случае, они достаточно характерны для нашего времени. Мы видим их в сюжетах массовых (и популярных!) кинолент. Одно время, трудясь на ниве рецензирования фантастических произведений (прежде всего метафорических и чаще всего компенсаторных), я наблюдала тех же самых героинь. В мужских произведениях Кора-Персефона откровенно уступает место Афродите (часто немного материнского типа), Коре — наивной девушке, которую герой делает Афродитой[59], или Артемиде-воительнице. Какое-то время я размышляла, не является ли образ прекрасной вам-пирши отражением архетипа Подземной Персефоны, но не нашла этому достаточно убедительных доказательств. Вампирша — отражение вытесненной Анимы, не обязательно с чертами Коры-Персефоны.

Впрочем, предпочтение Анимы-Афродиты или Артемиды может быть результатом массовости современной книжной и киноиндустрии. А в авторском кино и «высокой» литературе по-прежнему достаточно много мистичных и таинственных, странных и поэтичных героинь.

Рассматривая такую сложную «составную» фигуру, как образ (и архетип) Коры-Персефоны, мы обнаруживаем, что можно представить ее как единую в трех лицах. В каждой Коре есть предвкушение изменений, обычно драматических и даже трагических (вот откуда девические «страшные истории» о мужчинах или просто «ужасах»), стремление к отчаянному приключению, радостное ожидание похода в темный лес, где живет Серый Волк. Иногда это остается лишь на уровне фантазий, что для Коры-Персефоны не так уж важно: для нее внешний мир и внутренняя реальность одинаково действительны. Она смешивает одно и другое. В каждой Безымянной Невесте остались ростки юной жизненности и стремления к росту, шанс преодолеть испытание и выбраться из заточения. И, конечно, каждая Царица Подземного мира, Персефона, заключает в себе и непосредственную, мечтательную Кору, и страдающую Жертву.

Мамина дочка

Персефона и Деметра представляют обычный сценарий отношений матери и дочери, где несамостоятельная дочь слишком зависима от мнения и решений матери. Она старается быть «хорошей девочкой» — достаточно послушной, уступчивой и осторожной. Мать надежно защищает ее от опыта, который несет хотя бы частицу риска. В то же время и дочь до поры до времени не особенно стремится к приключениям.

Нередко случается, что мать желает своей дочери-Персефоне того, чего не имела или не смогла достичь сама. Она гордится длинными кудрявыми волосиками своего ребенка, шьет девочке прекраснейшие карнавальные костюмы, превращая свою дочь в маленькую фею, таскает ее по музыкальным и художественным школам или записывает в студию бального танца. Она хочет, что-бы дочь прожила жизнь, не доставшуюся ей самой, а сама она попробует пожить этой «красивой жизнью» опосредованно. Также мать веско предупреждает девочку о неприятностях, связанных с появлением мужчины («похитителя-Гадеса»). В свою очередь, для дочери отношения с мужчиной могут стать удобным способом отделиться от доминирующей матери.

Естественность и игривость

Кора как отражение Божественного Ребенка в женщине — это спонтанная, игривая и непосредственная часть души. Это способность быть естественной и милой, видеть красоту и привлекательность окружающего мира, радоваться жизни такой, какая она есть.

Мы видим эти качества в привлекательных юных героинях литературы XIX века. Незамужние девушки русских классиков — идеальные модели для образа Коры. Живость и очарование девушки противопоставляется чопорности старых дев или неестественности светских дам. В «Барышне-крестьянке» А.С. Пушкин подчеркивает непосредственность главной героини, Лизы, во-первых, сопоставлением со старой девой — гувернанткой (и даже нарочитым пародированием ее роли!):

«Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаянье ее мадам мисс Жаксон, сорокалетнюю чопорную девицу, которая белилась и сурьмила себе брови, два раза в год перечитывала “Памелу”, получала за то две тысячи рублей и умирала со скуки в этой варварской России»,

— а во-вторых — возможностью принять более естественную роль (крестьянской девушки), не обусловленную светскими правилами. Не случайно в образе крестьянки Лиза появляется рано утром:

«Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя; ясное небо, утренняя свежесть, роса, ветерок и пение птичек наполняли сердце Лизы младенческой веселостию; боясь какой-нибудь знакомой встречи, она, казалось, не шла, а летела... Мало-помалу предалась она сладкой мечтательности. Она думала... но можно ли с точностию определить, о чем думает семнадцатилетняя барышня, одна, в роще, в шестом часу весеннего утра?»

И, конечно, этот образ в большой степени отвечает сценарию Коры — Персефоны. У Лизы есть тайна (она — барышня, играющая в крестьянку; она — крестьянка, на самом деле являющаяся дворянкой), это же ее мечта и фантазия, ее двойственность и загадка. Это то, что чувствуется в Коре, даже самой неискушенной ипостаси богини, будущей таинственной владычицы Подземного мира.

Юная девушка

Образу Коры в реальной жизни соответствует некая универсальная «обычная девушка». Это то, какими все женщины были от четырнадцати до двадцати с чем-то лет. В это время — и при благоприятных обстоятельствах — можно не вполне представлять, чем являешься на самом деле, и не вполне понимать, чего же на самом деле хочется. Это период проб, успехов и ошибок, фантазий и иллюзий. Но если есть свобода и время, попробовать можно многое. При этом достаточно большое значение имеет окружение — папа с мамой, подружки или первый бой-френд. В целом, большинство молодых девушек бывают «Корами» до замужества или до начала карьеры.

Из вновь и вдруг полюбившегося А.С. Пушкина, той же «Барышни-крестьянки», приведу характерное и узнаваемое (несмотря на прошедшие почти двести лет) описание:

«Те из моих читателей, которые не живали в деревнях, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание».

Конечно, речь идет не столько о дворянско-деревенском воспитании девушки, сколько о некоторой свободе и естественности нравов в семье или обществе, которые позволяют расти непосредственным Корам, не стесненным условностями этикета, жесткими правилами или, тем более, жестокими наказаниями. Последние способствуют выражению других архетипов (или переходу от Коры к Жертве).

Впрочем, есть женщины, которые предпочитают оставаться «девочками» большую часть своей жизни. Что бы они ни делали, все кажется «понарошку». Они могут вечно сомневаться в правильности своих решений, ждут «подсказок от старших» и живут в ожидании чуда, которое внезапно обрушится на них и изменит их жизнь. Вспомним тут Анну Адамовну («Ах... я такая внезапная, такая противоречивая...») из кинофильма «Покровские ворота». В наши дни у женщин больше возможностей оставаться «Корами» в течение всей жизни... но ведь это совершенно неинтересно!

Компания подружек

Самый частый образ, ассоциирующийся со временем беззаботного девичества, — это собирание цветов в кругу подружек. (Собственно, именно за этим занятием Аид и похитил Кору.) Кору всегда окружают девочки-подружки. В реальной жизни именно архетип Коры дает возможность играть и баловаться, восхищаться в кругу сверстниц «чем-то миленьким»[60], обожать какого-то недоступного мужчину (учителя или певца). При этом еще нет конкуренции между подругами (она появится вместе с Афродитой или Герой), нет ощущения различия в статусе или значимости, несмотря на возможное существование лидеров и ведомых.

Подружки доподросткового возраста ссорятся и мирятся, делятся страшными тайнами (например, о том, чем занимаются иногда мужчина с женщиной: «Но ведь не может быть, чтобы мои папа с мамой делали "это"!»), клянутся ужасными клятвами и устраивают маленькие заговоры. Они способны моментально перезнакомиться со всеми на детской площадке или в классе, а с кем-то тут же подружиться. В моей жизни последний раз такое происходило на первом курсе института. Я чувствовала себя почти как в детском саду, оценивая будущих подружек. И потом мы об этом вспоминали и делились первыми впечатлениями друг о друге[61].

Собственно, окружение подружек может сохраняться или вновь появляться в жизни женщины вне зависимости от возраста. Меняется времяпрепровождение с подружками: теперь это ленивый треп или эмоциональные рассказы о реальных событиях, случившихся в жизни, собственноручно приготовленная или ресторанная еда, выпивка, походы в баньку, гадание на «цыганских» картах или кофейной гуще. Но и в таких «взрослых» женских компаниях есть то, что роднит их с детскими девичьими сборищами. Это отсутствие важности различий, некое равенство в своей разности, когда все уже свое прожили и многое повидали, когда не имеют значения брачный статус или наличие детей, карьера или деньги. Конечно, на самом деле это уже имеет значение, потому что развиты и другие женские ролевые архетипы, но пока в компании царит Кора, все это неважно. И сорока-пятидесятилетние дамы будут хихикать, забавляться разными способами и называть друг друга «девочками».

Поиск матери в подруге

В женской дружбе, если в одной из подруг выражены роль и сценарий Коры, то другая нередко берет на себя роль Деметры. Это продолжение материнско-дочерней связи уже на уровне дружбы, в случае разрыва с реальной матерью, недостатка ее внимания в жизни или отсутствия психологической сепарации от нее. Мы видим эту модель и в стойких дружеских связях незамужних женщин, и в однополых любовных отношениях:

«Потеряв свою маму, переживая с ней разрыв, Кора может и в своем партнере искать Деметру. Не ее ли нашла Цветаева в Парнок:

В оны дни ты мне была как мать,

Я в ночи могла тебя позвать.

Благодатная, вспомяни,

Незакатные оные дни,

Материнские и дочерние.

Такая детская привязанность может быть преодолена, а вместе с ней и потребность в женской фигуре рядом»[62]. И тогда любовная связь действительно распадается. Часто это происходит при появлении достаточно активного, но эмоционально открытого мужчины (нерешительный мужчина или же «бессердечный самец» успеха тут не добьются).

Недоверие к мужчинам

Для Коры характерно недоверие к мужчинам, ощущение их привлекательности и вместе с тем опасения. Это связано именно с переменой в жизни девушки. Мужчина — тот, кто меняет ее жизнь, при этом непонятным, но бесповоротным образом. Случается как раз то, от чего ее отвращали ранее (близкий контакт, сексуальные отношения и прочее), но то, что ей необходимо принять и с чем ей придется жить в дальнейшем. Вдобавок возникают сами по себе новые ощущения и переживания, как эмоциональные, так и физические, которых раньше не было или они выражались гораздо слабее. Таким образом, по достижении половой зрелости девушка сидит и ждет, когда же с ней случится «нечто». Что именно — непонятно, опыта нет, «показанное на пальцах» ничего не объясняет. Это неизвестность и, конечно, страх.

В традиционном обществе было известно, когда именно следует менять девические добродетели на женские (а это совершенно разные способы поведения, кстати сказать). Но брак действительно преображал всю жизнь, и обратного пути не было. Особенно в христианской культуре, где развод по инициативе женщины вообще был невозможен. В нынешнее время все можно переиграть (развестись, вернуться к маме, никак не менять привычный образ жизни), но непонятно точно, в какой же момент переходить от одних добродетелей к другим. Опять мы видим то же самое ожидание, смешанное с неизвестностью и страхом (страхом боли и, в частности, неотвратимой потери девственности).

«Страшные истории» про мужчин — это отдельный жанр. При раздельном воспитании мальчиков и девочек и при четком разграничении девичьего статуса и поведения и статуса женского таких опасений, естественно, больше. Они характерны для более традиционных культур. В свое время, лет в тринадцать, мне посчастливилось отдыхать в пионерском лагере в Дагестане, в городе Дербенте[63]. Несмотря на общее советское детство, эмоциональный накал отношений между мужской и женской взрослой частью лагеря был весьма ощутимым и каким-то иным, нежели в обычных пионерских лагерях средней полосы России. Ощущалось не только личностное или полоролевое различие мальчиков и девочек и, соответственно, притяжение друг к другу, а еще и некая исключительность, важность, серьезность таких контактов в принципе.

Тогда же в Дербенте, в 1987 году, среди вожатых и пионерок ходили слухи об изнасилованиях и убийствах девочек, которые уходили из лагеря в город пешком, а потом их тела находили в виноградниках. Какое-то время мы все (девочки двух старших отрядов), опасаясь нападения неизвестных мужчин, ночевали в одном корпусе, сдвинув кровати, причем не по собственной инициативе, а по указанию сверху. Что из этого было правдой — для меня до сих пор загадка.

В школьные годы у меня была подруга-индианка Арчана. На лето она ездила к себе домой, в город Нинетал, на севере Индии, а, возвращаясь, рассказывала местные истории. Помню одну из «страшных женских историй» о мужских юношеских компаниях, «братствах», — как девушке забинтовали (именно так, странно, да?) все лицо, и ее, не узнав, изнасиловал брат. Это все было подстроено его коварными дружками. (При этом ужас ситуации здесь почему-то больше прочитывался в инцесте, нежели в насилии.) Думается мне теперь, что это была «мифическая», фольклорная история, а не реальность. Впрочем, и тогда она была рассказана скорее как «ужастик».

Кстати, классическая «страшная история» о мужчине — это «Жених» А.С. Пушкина. Помню, как в детстве (я научилась читать до школы, и сборник стихов Пушкина оказался одной из первых моих книг[64]) он меня завораживал. Толком было непонятно, что происходит и что же было на самом деле:

Три дня купеческая дочь

Наташа пропадала,

Она на двор на третью ночь

Без памяти вбежала.

С вопросами отец и мать

К Наташе стали приступать.

Наташа их не слышит,

Дрожит и еле дышит.

Разумеется, она повстречалась с каким-то ужасным мужчиной. Затем приезжает жених, богатый, красивый и молодой. Наташу, без ее воли (вот она, вечная тема, потеря девичьей воли[65]) выдают замуж. И лишь на свадьбе она, будто бы рассказывая сон (вновь тема иного мира, где владычествует Персефона) разоблачает своего суженого как разбойника и убийцу. И, кстати, только теперь я, наконец, догадалась, что та девица, чью правую руку — с кольцом на пальце — отрубил злодей, была его женой (или и сестрой, и женой). Сонный кошмар сменяется жизненными ужасами, и все это перемешивается в фантазиях юной девушки. Но в этом произведении (в отличие от множества реальных историй) родители доверяют своей дочери, верят ее рассказу и хватают преступника.

Лет в пять-семь такие истории могут еще не восприниматься как страшные — скорее, как непонятные. А вот лет в девять-десять хрестоматийные романтические сюжеты воспринимаются уже по-особому. Помню большой семейный поход (три поколения нашей сборной семьи[66]) на фильм «Тэсс» (по «Тэсс из рода д'Эрбервилей» Т. Харди). Думаю, что фильм был выбран совершенно случайно, но такая соборность придала величие моменту. Что и говорить, ужасная история. Негодяй-соблазнитель, воспользовавшийся моментом, затем любимый мужчина, использовавший бедную девушку, невозможность устоять... в общем, набор того, с чем непонятно как справиться[67].

Восприимчивость

Девушки в возрасте Коры и женщины, в которых силен этот архетип, часто приходят к тем или иным выводам или делают свой выбор, руководствуясь не очень понятными окружающим внутренними мотивами. Они чувствительны и восприимчивы, ощущают чужое настроение и эмоции, чутко относятся к своему окружению — месту, предметам, растениям, близким людям.

Как ребенок часто выделяет для себя любимые места, где он играет или уединяется, так и женщины — Коры-Персефоны знают такие «свои места». Как маленький ребенок часто не может отличить реальность от своих переживаний и фантазий, так и некоторые дамы легко путают свои прозрения с подозрениями. Зачастую они довольно мнительны и живут одновременно в двух мирах — реальном и мире своих фантазий. Этому способствуют и занятия различными психологическими или мантическими практиками, прорицаниями или спиритизмом. (Кстати, обратим внимание на обычай «подстраивать» игральные карты для гадательных целей: на них должна посидеть девица, девственная или даже нецелованная[68] девочка, как бы придавая картам силу своим девственным лоном. Что это, как не нарочитое привнесение элемента Коры?) При этом задачей обычно ставится обнаружение чего-то скрытого, а не исправление ситуации.

Фантазии

Женщины, в которых силен архетип Коры-Персефоны, умеют мечтать, фантазировать, «строить замки на песке», видеть чудесное в самом обыденном. Они как бы дублируют реальный мир в иной, волшебной плоскости. Реальное «здесь и сейчас» превращается для них в некое «там и тогда». В детстве они способны рассказывать самим себе истории о своих приключениях в волшебном царстве.

Анна Ахматова так вспоминает о своем детстве: «Мое детство так же уникально и великолепно, как детство всех остальных детей в мире: с страшными отсветами в какую-то несуществующую глубину, с величавыми предсказаниями, которые все же как-то сбывались, с мгновеньями, которым суждено было сопровождать меня всю жизнь, с уверенностью, что я не то, за что меня выдают, что у меня есть еще какое-то тайное существование и цель»[69].

Во взрослом возрасте они видят не только плоскую привычную ткань бытия, но и отсвет «иного мира». Иногда это дает простор для очень индивидуального творческого самовыражения, иногда приводит лишь к бесплодным иллюзиям. Эта способность может стать и стимулом к творчеству. Как говорит исландская певица и композитор Бьорк: «Я могла бы всю жизнь сочинять авангард. Но мне нравится писать музыку для простых людей. Для них я проводник между миром фантазии и реальностью».

Приспособляемость

Восприимчивость архетипа Коры-Персефоны дарит женщине умение легко приспосабливаться к желаниям других людей, угождать им и очаровывать. В стадии Коры она может не особенно задумываться, чего ей хочется самой, и на самом деле быть очень податливой. Если значимые для нее люди ожидают от нее того или иного, она не станет противиться — скорее, попробует и примерит все предлагаемые ей роли. Часто она бессознательно начинает приспосабливаться к тому, какой ее хочет видеть мужчина или родители. Ей самой это все чуть любопытно и интересно, но главным образом так просто легче общаться. У Л. Толстого в «Войне и мире» путь Коры-Персефоны проходит Наташа Ростова. Автор выписал и ее детскую непосредственность, и обычное девическое самолюбование, и ожидание «принца» Андрея, и похищение «демоническим соблазнителем» Куракиным, и возвращение к матери. Добавим, что Наташа Ростова не стала Царицей Подземного Мира, а впоследствии предпочла для себя роль и отношения (как с детьми, так и с мужем Пьером) матери-Деметры.

Оставаясь в стадии Коры, женщины чувствуют зависимость от щедрости и расположения более сильных или авторитетных людей. Потому они стараются заслужить их благосклонность. Поскольку желания и ожидания других людей редко совпадают с нашими, то таким женщинам остается втихую обманывать, недосказывать, притворяться, манипулировать. Так они переходят к стадии Персефоны и учатся получать то, чего им хочется, окольным путем.

Ожидание изменений

В Коре есть одно отличительное качество, по которому мы всегда можем узнать ее в себе. Это ожидание изменений, обычно бездействие во внешнем мире и чувство острого предвкушения внутри. Это не надежда на что-то конкретное и радостное, доброе или приятное. Чаще всего даже наоборот — готовность к встрече с чем-то неизъяснимым и потрясающим. В определенном возрасте это связано с неким, пока еще не известным, мужчиной. В ряде случаев, особенно при сильной Коре — маминой дочке, это отношение к миру как к месту, где рано или поздно все устраивается наилучшим образом, стоит только немного потерпеть. Но в целом это предчувствие чего-то нового, изменения себя и трансформации мира.

Жертва

Психическая травма может произойти в жизни девочки гораздо раньше, еще до четкой половой идентификации. Тогда даже в девочке-Коре мы всегда будем видеть грустную Безымянную Невесту. Вот как Д. Калшед описывает состояние ребенка-Жертвы (и пол тут не особенно важен) по Эриху Нойману:

«Ребенок, лишенный любви, чувствует себя ненормальным, больным, “прокаженным” и “проклятым”... В паре с “плохим, мерзким” ребенком выступает мужской демонический дух (патриархальный уроборос), представляющий собой жестокое Супер-Эго, теперь отождествляющееся с Самостью. Этот демонический дух постоянно атакует "плохого" ребенка, который никогда не соответствует его требованиям»[70].

Уже в подростковом возрасте и при достаточно беззаботном девичестве из роли Коры девушки вполне могут быть убеждены в том, что «с хорошими девочками ничего плохого не случается». К сожалению, им часто приходится убеждаться в обратном на собственном опыте. Иногда к этому приводит неискушенность (как, например, произошло с Красной Шапочкой в темном лесу). Иногда — стремление узнать что-то новое и необыкновенное вне защищенного мирка, в котором их выпестовала мать-Деметра. Часто «хищник» просто встречается ей на пути, силы оказываются неравны, Кора попадает в ловушку и становится Жертвой.

Но даже в более взрослом и зрелом возрасте, в обычной и не особенно трагичной повседневности, когда мы чувствуем себя жертвами» неловких ситуаций, когда кто-либо нарушает наше личное пространство, но нам стыдно выразить свой протест, нами вчадеет стеснительная Кора-Персефона. Если к приличной женщине на улице навязчиво пристает мужчина, чаще всего она молчит и замыкается в себе, надеясь, что он отстанет. Иногда дружелюбно отвечает через силу (Деметра говорит, что каждый человек заслуживает хоть какой-то ласки), изредка прямо сообщает, что такое общение ее ничуть не привлекает (как Афина) и почти никогда не бьет коленкой в пах (как Артемида, хотя и Артемиде часто всего лишь хочется это сделать, но она сдерживается).

Мы погружаемся в состояние Персефоны-жертвы, когда с нами происходит что-то ужасное. То, с чем мы не в состоянии в данный момент справиться, когда чужая воля или сила обстоятельств ломает все, что для нас было важно и дорого. В жизни молодой девушки или женщины это — достаточно часто — изнасилование. Погружаясь в чувство безысходности и апатию, женщины превращаются в Похищенную Персефону, Безымянную Жертву, юную девушку, заточенную в Подземном мире мертвых.

Погруженность в себя

Женщина, в которой силен архетип Персефоны (и особенно развита стадия Безымянной Невесты) быстро погружается в себя и даже впадает в меланхолию, если и когда не находит никакой возможности выразить то, что чувствует. Или если ей кажется, что ею «управляют» близкие люди. Вместо того чтобы выразить свое несогласие, сообщить, что она чувствует, она варится в своих негативных эмоциях и впадает в депрессию. Часто она не может сама сформулировать, что же тут не так. Или не видит смысла о чем-то говорить, ей кажется, что это ничего не даст. А погрузившись в себя, она начинает испытывать одиночество, чувство неадекватности, собственной вины и ненужности, что способствует еще большему погружению в тоску и грусть.

Поглощенность своим внутренним миром будто «отрезает» ее от других людей. Как только реальный мир начинает казаться слишком сложным или требовательным, она отступает в привычный внутренний мир фантазии.

Похищение в браке

Поражает, насколько тема брака как похищения девушки незнакомцем или насильником значимо проявляется в выученных почти наизусть, сопровождающих наше школьное отрочество классических произведений XIX века — у А.С. Пушкина. В «Руслане и Людмиле» Людмилу похищает злой чародей. Совершенно фантастическая повесть «Метель» рассказывает нам вновь о браке как похищении девушки, но супруг внезапно оказывается совсем другим человеком. Лишь несколько лет спустя случайный муж влюбляется в свою нечаянную жену, и только после его признания они узнают друг друга. Это метафора любого насильственного (как это обычно бывало раньше[71]) или случайного (как это часто происходит сейчас) брака, в котором супруги в какой-то момент все-таки начинают «видеть» друг друга — может быть, привыкают и принимают, может быть, действительно начинают любить.

«Станционный смотритель» — о похищении девушки Дуни неким гусаром. Потом он сделал-таки ее своей женой (или легальной содержанкой), судя по повороту сюжета. Счастливая история по сравнению с тем, чем они заканчивались обычно (для девушек — домом терпимости). «Дубровский» — о браке как насильственном похищении и возможности побега (вновь похищение) молодой жены от нелюбимого старого мужа.

Неоконченное произведение А.С. Пушкина «Арап Петра Великого» в значительной степени соответствует мифу о похищении Коры. Есть царь Петр (Зевс), который сватает своего крестника — арапа Ибрагима (черного Аида) за девушку из хорошей семьи, вдобавок старых правил:

«Словом, он был коренной русский барин, по его выражению, не терпел немецкого духу и старался в домашнем быту сохранить обычаи любезной ему старины. Дочери его было семнадцать лет от роду. Еще ребенком лишилась она матери. Она была воспитана по-старинному, то есть окружена мамушками, нянюшками, подружками и сенными девушками, шила золотом и не знала грамоты».

Сам факт сватовства и обязательного супружества воспринимается как ужасное, поистине инфернальное насилие: «Батюшка-братец, — сказала старушка слезливым голосом, — не погуби ты своего родимого дитяти, не дай ты Наташеньки в когти черному Диаволу»- Но в результате, как мы знаем уже из реальной истории, ставшей исходным сюжетом, девушка принимает своего мужа.

У женщины, состоящей в реальном браке, может внезапно активизироваться архетип Коры-Персефоны именно в стадии Жертвы. Тогда муж будет видеться похитителем, тем, кто оторвал ее от волюшки вольной и привязал к себе, быту, хозяйству. Она может обвинять (про себя или даже гласно), что бросила карьеру или творчество «ради семьи». Она может реально пожертвовать чем-то, что для нее было важно, не найти компенсации и всю жизнь ставить это в вину супругу или позже — детям. Это даже может стать привычной семейной игрой: жена обвиняет мужа в том, что он неправильно на ней женился, неправильно ведет себя по жизни, дал не то имя ребенку и вообще всячески ее тиранит. При этом вполне возможно, что сама жена по-настоящему чувствует себя глубоко несчастной, а может быть, это уже привычная роль и маска, кто знает.

«Демонический любовник»

«Демонический любовник», как и все другие персонажи истории Коры-Персефоны, может быть как внутренней, так и внешней фигурой. Как реальный человек это может быть действительно любовник при законном муже или же без оного. Человек, который представляется опасным или страшным, но тем не менее к нему влечет настолько, что противостоять этой страсти совершенно невозможно.

Это могут быть осознанные и достаточно приятные эротические фантазии, в том числе и о некоем насилии и принуждении (это не значит, что женщине обязательно понравится нечто подобное в реальности). Иногда фокус смещается с сексуальной составляющей на чувство страха и ужаса — и такой персонаж появляется в ночных кошмарах или неконтролируемых страхах наяву.

Фигуру «демонического любовника» мы можем увидеть и в мистических фантазиях, даже оформленных неким религиозным каноном. Это Дьявол (или Люцифер, падший ангел) из христианской мифологии и родственных ей систем (например, мифологического компонента сатанинских воззрений). Шерри Салман видит его как «творца иллюзий и целителя», который может быть как врагом, так и другом, защитником, который «оберегает человеческую душу от контакта с тем, чего она не может вынести».

Не в этом ли разгадка средневекового поклонения Дьяволу?[72] Он воспринимался и как внутренняя, интрапсихическая фигура, и вместе с тем как некая сила, существующая объективно, во внешнем мире. Ныне его представляют в общем образе Рогатого бога, кстати, вполне канонического божества современных викканок кельтского толка[73]. Это бог-охотник, божество мужской магии и любовной страсти.

Д. Калшед пересказывает воззрения Шерри Салман (недоступной нам на русском языке):

«В своем негативном проявлении, пишет Салман, этот образ сопровождает нас в отреагируемых актах насилия, наркомании, навязчивых паттернах извращенной сексуальности и в злоупотреблении психоактивными веществами. Будучи интегрированной, эта фигура дает мужчине эффективное маскулинное эго, владеющее своей собственной деструктивностью; женщина же обретает эффективный анимус, связанный как с внешним миром, миром тела, так и с "иным" миром психики»[74].

Как мы уже говорили, это может быть внутренний персонаж или его проекция на человека во внешнем мире. Тогда-то и возникают безумные и разрушающие саму женщину страсти, связи с реально страшными и опасными мужчинами, или же игровые садомазохистские отношения. Марион Вудман считает, что «демонический любовник» — это «злокачественный компонент отцовско-дочерних отношений», который встает между женщиной и любым реальным мужчиной. Процитируем опять по книге Д. Кал-шеда:

«...В центре отцовско-дочернего комплекса находится отец — бог, которому она поклоняется и в то же время ненавидит его, потому что на каком-то уровне она знает, что он отвращает ее от ее собственной жизни. Нет разницы в том, любит она его или ненавидит, так как в любом случае она привязана к нему, не имея энергии для того, чтобы найти саму себя. До тех пор, пока она придумывает свою любовь, она идентифицируется с позитивной стороной своего бога — отца; однако при крушении фантазий у нее нет эго для того, чтобы поддерживать ее, и она соскальзывает к противоположному полюсу и переживает аннигиляцию[75], находясь в руках бога, который теперь обратился против нее»[76].

Линда Леонард (вовсе не переводившаяся прежде на русский язык), но — к счастью — цитируемая Калшедом, описывает критикующую мужскую фигуру в психической жизни «женщины-puella», то есть «женщины-девочки», обычно Коры в нашей классификации. Более того, она вспоминает именно этот сюжет:

«Так же как у всякой Персефоны есть свой Гадес, похищающий ее и увлекающий под землю, так и в психике puella обитает болезненная манифестация авторитарной ригидной стороны маскулинности. Потенциально это мудрый старый мужчина, который стал больным и злобным из-за того, что его отвергли. С моей точки зрения, причиной этого отвержения является нарушение отношений с отцом в детстве, когда отец не проявил себя по отношению к дочери как преданный и ответственный человек»[77].

В целом, наиболее подробно и обстоятельно тема «демона души человеческой» рассмотрена в многократно цитируемой в этой главе книге Д. Калшеда «Внутренний мир травмы».

Диссоциация

Диссоциация (от лат. dissociatio — «разъединение») в современной психологии травм представляется психологической защитой, разделяющей то, что может оказаться слишком болезненным, и то, с чем, в общем, можно существовать. Это внутреннее ощущение себя разделенным на несколько частей и способность перемещаться из одной части в другую или же наблюдать за собой со стороны. При этом переживаемый опыт тоже может казаться «не вполне своим». Диссоциация позволяет жертве отстраниться от ужасного и невыносимого опыта, боли и страданий. Это происходит неосознанно и спонтанно, но затем защита становится крепче, и человек привыкает жить своими «отдельными частями».

В крайних и болезненных случаях это приводит к расщеплению личности и наполненности каждой такой части своими «личностными» свойствами, памятью, принципами, свойствами, умениями, опытом. Обычно это все-таки некое «душевное онемение» или представление о себе как о двух отдельных существах — духовном и телесном (например, когда центр «Я» помещается в голову, а тело ощущается лишь придатком к голове; впрочем, это тема Афины, а не Персефоны: последняя, скорее, разделит себя на «здешнюю», из этого мира, и «тамошнюю» — из мира своих снов и фантазий). В любом случае такое разделение — результат определенного негативного опыта, потому мы и помещаем его описание в раздел о Жертве.

Депрессия

Депрессия как состояние для женщины[78]- это метафорический спуск в Подземный мир. Подавленность и меланхолия, тоска и грусть, отсутствие каких-либо внятных желаний и замедленность реакций могут быть вызваны реальным травмирующим событием («похищением Аида»), но могут быть и не связаны напрямую с чем-то подобным. В последнем случае мы можем говорить о «конституциональной» депрессии, идентификации с женским ролевым архетипом Безымянной Невесты[79].

Депрессивность Невесты-Персефоны — это уход от внешнего мира в мир внутренний, в свои рефлексии и фантазии, или в чувство вины и стыда, или в мертвенную эмоциональную холодность и бесчувственность. Эта связь с неким «иным» миром иногда прослеживается в нарушениях сна: бессоннице, кошмарах или постоянной сонливости. Однако такой уход дает некие преимущества. Часто он приносит ощущение защищенности: «меня здесь никто не тронет, не обидит», «мне здесь ничего не надо, все есть». Даже воспринимаемая как некий уход в состояние временной смерти, такая депрессия может казаться уютной и спокойной. У женщин, способных выразить свое состояние в творчестве, это отражается, как у Анны Ахматовой, в стихах:

Хорони, хорони меня, ветер!

Родные мои не пришли,

Надо мною блуждающий вечер

И дыханье тихой земли.

Я была, как и ты, свободной,

Но я слишком хотела жить,

Видишь, ветер, мой труп холодный,

И некому руки сложить.

Закрой эту черную рану

Покровом вечерней тьмы

И вели голубому туману

Надо мною читать псалмы.

И чтоб мне легко, одинокой,

Отойти к последнему сну,

Прошуми высокой осокой

Про весну, про мою весну[80].

В случае потери значимых близких людей такое состояние «около-смерти» может восприниматься как близость к ушедшим. Тогда «серость мира», уныние и подавленность оказывается знаком признания для покойных, отказом от жизни (радости, ярких ощущений) ради них.

Одиночество

Вновь вспоминается ахматовское:

Стояла долго я у врат тяжелых ада,

Но было тихо и темно в аду...

О! даже Дьяволу меня не надо,

Куда же я пойду?..

Одиночество женщины, проживающей стадию Персефоны-Жертвы, может быть как физическим, так и, чаще, психологическим. Отчасти вынужденное, оно тем не менее часто становится спасением и защитой от того, что представляется еще более опасным. Женщина может даже осознавать «потребность забиться как можно глубже в самую отдаленную пещерку, замаскировать вход и пути к ней, а затем стенать в отчаянии, что ее все забыли и никто не навещает». Но что с этим делать и как это изменить — ей будет неведомо, пока она не выйдет из своего Иномирья во внешний мир, на землю, и не перейдет к стадии Персефоны — Царицы Подземного мира.

Между матерью и мужем

Женщина может следовать сценарию Коры-Персефоны, не отягощаясь чрезмерно ролью Жертвы и проживая его по большей части во внешнем мире. Это обычные истории замужества и необходимой сепарации — физической и психологической — от дома матери. Как и мифологическая богиня, женщина может разрываться между матерью и мужем, домом своих родителей и построением своей собственной семьи. В наше время это еще более актуально в среде, городской по условиям и вместе с тем посткрестьянской — по семейным нравам и правилам.

Молодая женщина вполне может разыгрывать уже известный нам сценарий, стремясь и уйти от чересчур властной матери, и в то же время оставить себе возможность возвращения обратно. Вначале она ставит мужчину между собой и матерью — как заслон от ее притязаний (Персефону похитил Гадес), затем возвращается на исконное место дочери (Деметра сумела добиться возвращения Персефоны), оказываясь между мужем и матерью, склоняясь то в одну сторону, то в другую (Персефона проводит часть года в Аиде с мужем, часть — на земле с матерью), иногда умело манипулируя ситуацией. И если любимый оказывается «негодяем», «гнусным похитителем», «не оправдавшим надежд», то дочь-Персефона возвращается к своей матери-Деметре.

Между мужем и любовником

Насколько мы помним, у богини Персефоны были вполне легальные любовники, Адонис и Дионис (что, вообще-то, необычно для замужних богинь Древней Греции). Так и в реальной жизни женщина, воплощающая архетип и сценарий Персефоны, может «убегать» от «тирана-мужа» к любовникам. При этом всем окружающим будет рассказываться грустная история о похищении ее, светлой, занудным аскетом и жестоким тюремщиком, который не дает ей наслаждаться привольной земной жизнью, забавами девичества. При этом мужу она может казаться милой и непосредственной (если в муже силен элемент Аида или Гефеста[81], это усиливает данный брачный сценарий), но не способной на какие-либо решительные и смелые шаги. Однако обычная житейская несамостоятельность Коры-Персефоны отнюдь не предполагает, что она не сможет завести любовника, устроить себе бурный курортный роман, а потом даже явиться к мужу и поплакать в жилетку из-за разбитого сердечка.

Паранормальные способности

Персефона была Путеводительницей смертных, пришедших в подземный мир поговорить с тенями умерших. Эта роль похожа на функцию медиумов или колдуний. Первые магические эффекты и вера в свою власть над некоторыми событиями может настичь девочку-Персефону еще в детстве. И лишь от нее самой зависит, забудет она впоследствии весь этот опыт, испугается его или все же, повзрослев, начнет осваивать. Чтобы успешно гадать, женщине требуется развивать чутье и восприимчивость. Пытаясь обнаружить и применить другие экстрасенсорные способности, женщины-Персефоны, осознанно или нет, культивируют в себе роль Гекаты. Геката — богиня чародейства и ночных дорог — не боится сверхъестественного, чувствует себя под землей как дома и мудро понимает, когда она находится на опасном перекрестке и Должна выйти на верный путь. Она же часто сопровождала Персефону в мифах.

Но мы здесь разделяем сценарии Персефоны и Гекаты. Персефона присутствует не в профессиональных колдуньях[82] и даже не в ведьмах[83] (в них как раз господствует Геката), а в так называемых «магических женщинах». Они грезят и видят правду ( а иногда ложь), ощущают мистику в реальной жизни и следуют знакам, чувствуют веяния судьбы и капризно спорят с нею. Они живут своим внутренним миром и распространяют свои чудеса в окружении. При этом им совершенно не обязательно проводить какие-то колдовские обряды — все как-то получается само собой, но они и не занимаются этим для других (во всяком случае, для чужих или за плату).

Чужая жизнь

Одна из интересных особенностей женщин, в которых сильно развита Персефона — Царица Подземного мира, — способность если не идентифицироваться, то, по крайней мере, ощущать в себе разных персонажей: героинь романов, исторических лиц или личные фантазийные образы. Это похоже на увлеченность неким объектом, как обычное для состояния Коры преклонение и восторг перед кумиром, на легкую одержимость им. Но у зрелой Персефоны это, скорее, творческий импульс, созидательная фантазия (если речь не идет о болезни), что иногда находит выражение в произведениях изобразительного искусства или литературы.

Могу рассказать о собственном опыте такого рода. Одно время мне казалась очень близкой Ева Браун[84]. Почему — я понять не могла, явных жизненных параллелей у нас не было. В то, что я была ею в прошлой жизни (при том, что я разделяю идею метемпсихоза), я, конечно же, не верила, хотя чувство было очень близкое. Если бы я тогда ходила к какому-нибудь психоаналитику, возможно, он бы все и растолковал, но и его не было. Единственное, с чем я могла увязать свое ощущение, — это с чувством странной грусти и печали в период майских праздников, Дня Победы.

Я хорошо помнила, как при жизни своих дедов чувствовала вкус этой победы, а теперь вдруг оказалась на стороне побежденных, как будто не моя это победа. Тогда же всплыла история с моим дедом, отцом моей матери, Петром Максимовичем Требушенко. Он был наполовину немцем (по матери), но профессиональным военным и, конечно, воевал. Затем пропал без вести. Известны мне были лишь слухи, что он не погиб, а выжил, потерял ногу и остался у другой женщины, которая родила ему сына. Это странная семейная история, причудливым образом то всплывающая на свет, то скрываемая. А я тогда думала как раз о том, что «одной ногой» он был на одной стороне, а второй — на другой (как наполовину немец, он сражался против своих, хотя бы по крови). Может, в этом символический смысл потерянной ноги?.. И, может, от того моя грусть в майские дни — от крови далеких немецких предков?.. На это непонятно почему наложился яркий и близкий образ Евы Браун.

Тогда я написала о ней статью, для себя. Качественную настолько, насколько позволяли мне имеющиеся источники и собственный профессиональный опыт. Через некоторое время мне вдруг написали с телевидения и попросили дать интервью о Еве Браун. Я рассказала о ней, и выпуск вышел в эфир. Это был последний день «команды Киселева» на ТВ-6, выпуск новостей «Сегодня». Вновь случилась некая знаковая синхронность: я говорила об этом в последний день определенной эпохи и вместе с тем — в вечном «сегодня». Что это точно значит — я не знаю. Но с тех пор не тревожит меня (вроде бы) больше и образ Евы Браун, в прошлом году я спокойно пережила и майские праздники.

Одна моя подруга рассказывала о своем «цветаевском» периоде, когда ей снились сны, будто она и есть Марина Цветаева, она писала похожие стихи, и выяснялись неожиданные параллели из ее жизни... Смысл подобных явлений часто остается неизвестным, но для творческих женщин они оказываются значимым Ресурсом.

Индивидуальное творчество

Некоторые женщины в свое время оказались в плену фантазии или иллюзий и на какой-то период потеряли связь с обыденной реальностью. Однако если им удалось благополучно выбраться из «мира сновидений», то вернулись они со способностью путешествовать между этим миром и иным и указывать дорогу другим людям. Так становятся поэтессами, режиссерами, писательницами с уникальным авторским почерком или психотерапевтами. Такие люди как бы знают («ведают»!) свою дорогу в подземном мире.

Обычно в главах об идентификации с архетипом мы говорили и будем говорить о слишком неуклонном следовании одной модели поведения, о повторении обычных ловушек сценария той или иной богини, а также о признании себя слишком «большой фигурой» по сравнению с нормальным состоянием смертного. Это актуально и для греческой мифологии самой по себе (скажем, в скандинавской вопрос о соперничестве с богами не стоит вовсе), и для нашего видения мира в свете рассматриваемых ролей и сюжетов.

Архетип Коры-Персефоны мы видим в трех образах: Девы — Жертвы — Царицы. Поэтому, строго говоря, идентификация здесь возможна лишь с каким-либо одним из ее ликов. Так, может существовать сильная привязанность к образу «невинной девочки», безответственной и очаровательной Коры. В определенном возрасте все девушки — в большей или меньше степени Коры, и это естественно. Но заигрывание с этой моделью выглядит весьма натужно. Архетип Коры невозможно поддерживать достаточно долго (если женщина физически и психически здорова): естественные процессы, да и большинство вызовов в жизни требуют от нее дальнейшего развития.

Взрослая женщина, идентифицирующая себя с Корой, часто ведет себя как маленькая девочка, эгоистичная и непосредственная, достаточно беспомощная в быту и нарочито наивная, безответственная в личных отношениях и даже откровенно невоспитанная. Во внешнем поведении она вполне может выбрать маску — обычно детскую — Красивой куколки (и тогда мы видим налет неразвитой Афродиты), Девочки-вундеркинда (с гримом юной Афины) или даже Озорного сорванца (с отображением Артемиды). Такая дама может притягивать грустного Внутреннего Ребенка других людей своим внешним отыгрыванием детской роли, но для нее самой дело обстоит совсем иначе.

Она Ребенок лишь внешне, внутренне же остается лишь неразвитой, инфантильной взрослой женщиной с потребностями, которые присущи уже взрослому человеку, но и с нереализованными, неудовлетворенными (такого голодного не накормишь) желаниями ребенка[85].

Пытаться компенсировать себе эту недостачу женщина, идентифицирующаяся с Корой, может путем поддержания зависимых или даже симбиотических отношений с сестрой или матерью или создания новых отношений такого рода с мужем или ребенком. При этом от мужа может требоваться играть для нее роль доброй матери, обеспечивать материально, заботиться о том, чтобы кто-то вел хозяйство (иначе он — злобный тиран, и вот Кора уже примеряет маску Жертвы), от ребенка же — быть вечным источником бескорыстной и нерассуждающей любви.

Кора-Персефона умеет и любит создавать вокруг себя иллюзорный мир, и близкие люди обычно находят в нем свое место.

Однако роль непосредственной и «детской» Коры легко спутать с игривой Афродитой или возвышенной Гестией. При анализе и интерпретации видимого или происходящего стоит иметь это в виду.

Роль Коры — неразумной и послушной девы — зачастую поддерживается искусственно в патриархатном обществе[86]. Предпочтение сыновей видно невооруженным глазом, и их свобода часто противопоставляется неволе дочерей. Приведем стихотворение известного китайского ученого III века нашей эры Фу Сюяна:

Горько, право, родиться женщиной,

Трудно представить себе что-либо более низкое!

Мальчики могут открыто стоять

перед распахнутыми воротами,

С ними обращаются как с божествами

с момента их рождения.

Их мужской дух может быть усмирен

лишь четырьмя морями,

Десять тысяч миль они проходят, побеждая бурю и пыль.

Но девочку растят без радости и любви,

Никто в семье о ней не заботится по-настоящему.

Когда она вырастет, ей приходится

прятаться во внутренних покоях,

Покрывать голову, не смотреть в лицо другим.

И никто не прольет слезу,

когда она уходит из дома, выйдя замуж,

Все ниточки, связывающие ее с родней, разом обрываются.

Наклонив голову, она старается скрыть свои чувства,

Ее белые зубы закусывают алые губы.

Теперь она должна кланяться и стоять на коленях

бесчисленное множество раз,

Смиренно вести себя даже со служанками и наложницами.

Любовь ее мужа так же далека, как Млечный путь,

Но она обязана следовать за ним,

как подсолнух за солнцем...[87]

А вот как описывает нравы своего детства и юности[88] А. Лабзина, происходившая из русских мелкопоместных дворян XVIII века:

«Я же о себе скажу, что моей собственной воли нимало не было: даже желания мои были только те, которые угодны были моей милой почтенной матери. Я не помню, чтоб я когда не исполнила ее приказания с радостью. За то была ею любима, хотя она и не показывала часто больших ласк; но уж зато столько я ценила ее ласки, когда она меня ласкала за сделанное какое-нибудь доброе дело: у меня от радости слезы текли, и я целовала руки своей матери и обнимала колени ее, а она благословляла и говорила: "Будь, мое дитя, всегда такова"»[89].

Даже после замужества, перейдя из-под власти родителей во власть мужа, женщина часто оказывалась игрушкой, недостаточно осознающей себя и не имеющей собственной воли и права голоса, или же пленницей (в полном соответствии с развитием архетипа Коры-Персефоны). Вот как описывает начало своего замужества[90] А. Лабзина:

«...Муж мой и за слезы на меня сердился и говорил: “Теперь твоя любовь должна быть вся ко мне, и ни о чем ты не должна больше думать, как об угождении мне; ты теперь для меня живешь, а не для других”[91].

В более простой среде девушек также могли выдавать замуж очень рано, сразу по достижении половой зрелости:

«Они в основном ощущают себя предметами в игре, в которую играют мужчины. Ухаживание было небрежным. Женщина выходила замуж рано, в 14 лет, а мужчина женился только после того, как устроится в жизни, иногда в возрасте от 30 до 40 лет»[92].

Идеал послушной дочери и кроткой невестки сохранился в традиционных обществах до наших дней. Еще совсем недавно на Кавказе было так (напомним, что речь идет об уже замужних женщинах[93]):

«В первое время, до рождения дитяти, обычай требует от них... величайшей скромности. Так же, как и у армян, молодая супруга может говорить только с мужем; даже с родителями и сестрами она объясняется лишь знаками... Самое незавидное положение в семье занимает младшая невестка[94]...

Невестка не говорит ни с кем из родных мужа, кроме детей, и даже с мужем в присутствии детей. До рождения ребенка, а в иных местах даже до семи лет своего замужества невестка ходит с закрытым лицом и говорит со всеми мимикою... Равно черкешенка даже после нескольких лет замужества и рождения детей в присутствии свекра была вынуждена объясняться с окружающими знаками. Только еще через некоторое время, после поднесения ей подарка и устройства специального обеда «она приобретает право говорить по мере надобности»... В разговоре с мужем[95] жена не смеет смотреть ему в глаза, а обязана опускать взоры»[96].

Впрочем, здесь мы видим нарочитое и осознанное превращение молодой женщины из Коры в Безмолвную Жертву. Вернуться в «мир живых» она может лишь в роли Матери (и то не сразу, а после рождения мальчика... или когда он вырастет).

Итак, мы видим, что искусственное внешнее подавление женщины, ограничение, заточение в роли послушной Коры приводит к превращению ее в Жертву, чья участь тем ужаснее и печальнее, чем меньше у нее возможности выразить другие стороны своей души, а в нашем видении мира — остальные архетипы.

Зато идентификация с архетипической стадией Жертвы встречается достаточно часто. Обычно в таком случае добровольному «заточению» предшествовало некое «похищение», похищение части души. Но со временем роль стала привычной и удобной. И мы уже касались этой темы, повторяться нет смысла. Много силы и власти эта роль не дает, кроме как над домашними, когда женщина становится центром всего происходящего в семье («больная мама», например, или «преданная[97] жена»). Или же это женщина, обрекающая себя на печальное одиночество, в полной неспособности что-либо изменить и без особых надежд на будущее партнерство. В этом всегда есть определенная безысходность и «мертвенность».

Примеры идентификации со стадией Царицы Подземного мира встречаются во множестве. На протяжении последних полутора столетий таковы многочисленные «демонические женщины», осознанно использующие этот образ в реальной или выдуманной жизни декадентки начала XX века, пытавшиеся превратить свою жизнь в произведение искусства. Очень ярко описал это в очерке «Конец Ренаты» Владислав Ходасевич:

«Да, здесь жили особой жизнью... Здесь пытались претворить искусство в действительность, а действительность в искусство. События жизненные, в связи с неясностью, шаткостью линий, которыми для этих людей очерчивалась реальность, никогда не переживались как просто и только жизненные: они тотчас становились частью внутреннего мира и частью творчества. Обратно: написанное кем бы то ни было становилось реальным, жизненным событием для всех. Таким образом, и действительность, и литература создавались как бы общими, порою враждующими, но и во вражде соединенными силами всех, попавших в эту необычайную жизнь, в это «символическое измерение». То был, кажется, подлинный случай коллективного творчества»[98].

Как и для мужчины-Аида[99], для женщины, которая идентифицируется со стадией Царицы-Персефоны, значимым является ощущение собственной тайной власти над людьми или обстоятельствами, обретенной в результате манипуляций — с использованием своей красоты и сексуальной привлекательности или магических способностей.

Путь развития архетипа Коры-Персефоны, в отличие от остальных богинь, достаточно очевиден. Это либо путь традиционной женской инициации — уход от матери к супругу через преодоление страха перед новой и незнакомой жизнью, либо путь страдания и исцеления (иногда оба пути пересекаются).

Отражением «пути Персефоны» служит известная история Апулея об Амуре и Психее. Ее же в качестве «пути женской индивидуации» предлагают нам юнгианские авторы (М.-Л. фон Франц и Эмма Юнг, Роберт А. Джонсон, Джин Ш. Болен). Однако, по нашему мнению, это не единственный путь развития для женщины. Тем более что упор в этой истории делается именно на традиционную инициацию (сепарацию, разрыв с отчим домом) в положенное время, сразу по достижении половой зрелости, и на отношения с «непонятным» мужем и суровой свекровью. Этот сюжет великолепно работает, но далеко не всегда.

В мифах мы не нашли историй, иллюстрирующих «травматический путь» Персефоны. Он присутствует, главным образом, в волшебных сказках, которые можно понимать то более, то менее буквально. Так, смерть матери может символизировать смерть доброго образа матери и превращение ее в мачеху, то есть появление женского соперничества между матерью и дочерью по мере взросления последней, как это показывает Р. Ефимкина. Или же это может быть метафорой реальной катастрофы в жизни девочки, когда мир в целом перестает представляться щедрым и принимающим. И это может произойти задолго до половой зрелости и естественной готовности к сепарации. В таком случае девочке все равно приходится выполнять все задания, но это уже другая история.

У самой богини Коры-Персефоны судьба была достаточно героическая. Это единственная из богинь, с которой произошло некое трансформирующее событие, изменившее и ее саму, и ее существование в мире. Мы уже говорили о том, что образ Коры тесно связан с архетипом женской инициации. И этот сценарий как таковой уже самодостаточен. Однако по сложившейся традиции мы попробуем найти схожие сюжеты у других персонажей греческой мифологии и выяснить, отличаются ли они от основного мифа какими-либо нюансами и подробностями. Попытаемся ответить на вопрос: что нового они дают в раскрытии исследуемого сценария?

Геба была дочерью Зевса и Геры, и версий о ее партеногенном рождении не возникало[100]. Она олицетворяла юность и исполняла обязанности виночерпия на олимпийских пирах (позже эта роль перешла к Ганимеду). После обожествления героя Геракла Геба была отдана ему в жены — как награда и в знак примирения с Герой.

В этой истории мы видим идеальный ролевой сценарий Коры. Юная девушка, послушная своим родителям и прислуживающая им, успешно выдана замуж с учетом семейно-политической выгоды. Такую судьбу своим дочерям часто определяют родители, особенно облеченные властью или богатством. Дочь может быть выращена как некий оранжерейный цветок, чтобы по вхождении в брачный возраст выдать ее за подходящего претендента (сына партнера, самого партнера, перспективного соперника, чтобы заручиться его лояльностью, и т.д.). В последнее время мы можем наблюдать такие сюжеты все чаще. Кстати, в случае, если отношения с зятем испортятся или возникнут другие непредвиденные обстоятельства, родители затем могут потребовать, чтобы дочь развелась с ним.

Это история о Коре, которая так и не стала Персефоной, супругой могущественного правителя и царицей своего мира. История о Коре, которая осталась Корой.

Елена — самая известная смертная женщина в греческой мифологии. Отцом ее считается Зевс, соблазнивший царицу Леду в образе лебедя. Обратим внимание на то, что уже не первый раз отцом женщины, последовавшей сценарию Коры-Персефоны, оказывается Зевс. В женских историях (мифодрамах) он воспринимается как обладающий властью, но безучастный, равнодушный, отстраненный и потому очень часто вызывает гнев.

Подобно Коре, в ранней юности Елена была похищена — героями Тесеем и Пирифоем. Тесей оставил Елену у своей матери Эфры, и они с другом отправились в подземный мир похищать саму Персефону. Здесь интересен не только сюжетный ход с похищением девицы, но и переплетение судеб Елены и Персефоны. В качестве желанной добычи они воспринимаются на равных. И обе не достаются героям: в отсутствие Тесея Елену выкрадывают обратно ее братья Диоскуры, а за покушение на супружескую честь подземного бога Тесей и Пирифой попадают в заточение в его мире. Чувства и даже сознание Елены здесь как будто не пробуждены, она оказывается и остается лишь игрушкой в руках старших мужчин.

Слух о красоте Елены широко распространяется, и лучшие мужи Греции прибывают в Спарту просить ее руки. Номинальный отец Елены Тиндарей, по совету Одиссея, берет со всех претендентов клятву, что они будут помогать мужу Елены в защите его супружеской чести. Таким образом, судьба Елены предрешена: она оказывается не только вожделенной целью брачных испытаний, но и довольно опасной супругой, рядом с которой ни один муж не будет чувствовать себя спокойно. Поэтому ее будущему мужу с самого начала обеспечивают свиту героев-защитников. Допускаю, что это — моя вольная трактовка сюжета, но с женской точки зрения она видится еще и такой[101]. Я вижу в этих опасениях над Еленой тень Царицы Мертвых, манящую и грозную.

Тиндарей остановил свой выбор на Менелае; о том, как отнеслась к выбору отца сама Елена, нам ничего неизвестно. Полагают, что этому решению поспособствовало политическое влияние царя Агамемнона, брата Менелая, уже женатого на сестре Елены — Клитемнестре. Вновь, как и в истории богини, мы видим, что отец в обычном патриархатном духе эпохи распоряжается судьбой дочери, принимая во внимание лишь свои интересы. Елена рожает Менелаю дочь Гермиону. Затем, однако, увлекается приезжим красавцем Парисом и, воспользовавшись отлучкой мужа, убегает месте с троянским царевичем, прихватив с собой достаточно много царских (государственных) сокровищ и рабов. Конечно, в этом поступке мы видим влияние (заклятье?) Афродиты. Оно ясно обозначено и в сюжете (Афродита обещала Парису любовь самой прекрасной женщины на земле), и мы видим его в сценарном воплощении.

Здесь пересекаются сценарные линии Персефоны и Афродиты: мы видим, как это происходит и в других случаях (на примере истории с Адонисом). Отдавшись чувствам по велению богини любви, Елена, тем не менее, не просто обзавелась любовником, а решилась к нему переехать, взяв с собой казну и людские ресурсы. Она прибыла в Трою как царица, а не беглянка, заложница страсти. Это больше похоже на сезонный уход Персефоны от своего мужа — на землю, к любящей матери... или к Дионису. Не случайно Парис собирается официально взять ее в жены. Интересно, что в другой версии не сама Елена оказывается «похищенной» или сбежавшей, а лишь ее тень (призрак) отправляется в Трою, истинная же Елена оказывается в Египте, где живет под покровительством мудрого старца Протея, как верная жена, дожидаясь возвращения Менелая из троянского похода[102].

Впрочем, эта версия — еще более «в духе Персефоны», если Египет и старца Протея воспринимать как путешествие в иной мир, прибежище иллюзий и фантазий. «Что бы со мной ни делали, меня здесь нет, — говорит такая женщина. — Я в другом мире...»

По ряду версий, Елена в осажденной Трое играет на обе стороны сразу. Она не выдает троянцам Одиссея, дважды пробиравшегося в город, более того — помогает ему и Диомеду похитить из местного храма статую Афины. В этом мы тоже видим двойственность характера, свойственную Персефоне: она играет скрыто, и мы, в отличие от историй Афродиты, не знаем, какие именно помыслы и чувства ею движут.

Взяв город, Менелай разыскивает свою жену с мечом в руке, собираясь убить на месте. Но не может этого сделать, пораженный ее красотой и любовью к ней. Войско ахейцев также собирается казнить Елену, побив ее камнями, но никто не решается бросить в нее камень. Можно увидеть в этом всевластие божественного начала, присущего Елене, которая была дочерью Зевса и самой прекрасной женщиной всех времен[103]. В ней есть нечто такое, что выше, сильнее и значимее как грубых чувств, злобы и ненависти желания мести, так и рассудочных построений, житейской убежденности. Елена поистине непобедима.

Примечательна версия посмертного существования Елены. Считалось, что она соединилась вечным союзом с героем Троянской войны — Ахиллом. В традиционных культурах (даже в позднем славянском так называемом «двоеверии»[104]) мир мертвых часто представляется неким пространством с возможностью вполне обычного существования души человека, продолжения работы и привычной деятельности. В том числе и с возможным выходом замуж и женитьбой для незамужних и холостяков. Елена была замужней дамой, однако лишь после смерти обрела героического супруга себе под стать. Это супружество вновь напоминает нам историю богини Коры-Персефоны.

В реальности женщины лишь отчасти могут следовать такому сценарию. Это обычно Кора-Афродита, птичка в золотой клетке, иногда вылетающая на свободу... однако в жизни ее, пожалуй, довольно скоро и грубовато, невзирая на хрупкие, пушистые и яркие перья, запихивают обратно. Впрочем, в отдельных случаях она сама может себе позволить такую жизнь, красочную и богатую приключениями. Это незамужние «светские львицы», живущие на содержании у мужчин[105] и при сезонной смене любовников утверждающие, что на редкость моногамны («каждый раз у меня бывает только один мужчина»). И все же для нашей с вами реальности (если папа — не бог) это тупиковый сценарий.

История Амура и Психеи, начиная с Эриха Ноймана, ассоциируется с путем индивидуации женщины. На русский язык оказалась переведенной книга Роберта А. Джонсона «Она», из которой большая часть заинтересованной аудитории узнала все подробности. На настоящий момент обильно ставятся сценарные социодрамы на эту тему. Мне данный «путь индивидуации» видится раскрытием темы «пути Персефоны», отделения от родителей как инициации и наступления жизненной (житейской) зрелости. Множество авторов оставили свой след в этой теме, и мы тоже внесем свою скромную лепту.

История Психеи, рассказанная Апулеем[106], такова: девушка была младшей дочерью царя и прославилась своей красотой настолько, что ее стали почитать земным воплощением Афродиты. Это, разумеется, не понравилось богине, и она потребовала от своего сына Эрота, чтобы тот отомстил за маму, внушив девице страсть к самому последнему ничтожеству на свете. Мотив нечаянного «соперничества» с Афродитой я бы тут не принимала в расчет, если только не предполагать обычные забавы девичества более вольными. Но Психея явно не радуется своей красоте. Более того, тоскует и горюет от того, что никто не видит в ней нормальной земной девушки на выданье, а смотрят на нее как на божество.

Царь-отец идет за прорицанием, и оракул Аполлона возвещает, что необходимо принести девицу в жертву — как полагают, самому богу смерти.

Царь, на высокий обрыв поставь обреченную деву

И в погребальный наряд к свадьбе ее обряди;

Смертного зятя иметь не надейся, несчастный родитель:

Будет он дик и жесток, словно ужасный дракон.

Он на крылах облетает эфир и всех утомляет,

Раны наносит он всем, пламенем жгучим палит.

Даже Юпитер трепещет пред ним и боги боятся.

Стиксу внушает он страх, мрачной подземной реке[107].

Здесь мы видим уже знакомую нам метафору брака как смерти.

«Мы не в полной мере осознаем двойной аспект бракосочетания и стремимся видеть в нем лишь праздничный белый цвет и наслаждение. Если отмирание части прошлой жизни не находит своего отражения в соответствующих ритуалах, оно все равно позже обязательно проявится в эмоциональном настрое и менее приемлемой форме. Например, некоторые женщины могут испытывать сильную обиду и отвращение к браку спустя несколько месяцев и даже лет»[108].

При этом, если вдуматься в слова оракула, ничто не говорит о том, что речь идет именно о боге смерти. Зная дальнейшую историю, мы с удовольствием видим, что подразумеваться может и бог любви!

Этот момент кажется мне определенной развилкой для дальнейшего хода событий и для уточнения этой истории как метафоры женского пути индивидуации вообще. Действительно, когда детство и юность девушки достаточно стабильны и вполне безоблачны, то с «богом смерти» как с ритуальной маской «бога любви» (как и положено) она встречается на пороге замужества[109]. Но «бог смерти» может прийти гораздо раньше: это может быть ужасная психическая травма или постоянный кошмар всего детства, когда кажется, что ты уже в аду. Я могу сказать, что ко мне Смерть пришла со смертью моей матери, и с тех пор бог смерти всегда где-то рядом. Это случилось раньше, чем я смогла бы с этим справиться, — в то время, когда уход в отчаяние и одиночество еще не приносил новых сил. Нечто подобное происходит и с детьми алкоголиков: тогда девочки с детства живут в аду, рядом с ужасным богом всего самого страшного, что есть на свете, хоть том, хоть этом. Так девочка может стать маленькой Персефоной, блуждающей по лабиринтам Аида, но это уже не история Психеи[110].

Вернемся к легенде, рассказанной Апулеем: так или иначе, прекрасной девице предстоит брак с богом смерти. Однако в юную Психею влюбляется сам Амур (Эрот), бог любви и сын златой Афродиты. И вот, когда Психея на Скале Смерти ожидала своей гибели, ее подхватил ветер Зефир и унес во владения Эрота, где тот и стал ее супругом. Никто не появлялся ей на глаза, она лишь слышала некий голос, который ласково с ней говорил и советовал, что можно здесь делать. Психея восприняла все происходящее как положено и долгое время вовсе не порывалась узнать, что же с ней произошло на самом деле. Она даже не видела своего мужа при свете дня, он приходил к ней только под покровом ночи. В этом мы вновь видим образ невинной Коры, которая принимает все то, что дает ей жизнь, ни в чем не сомневаясь, и не вполне себя осознает. Как замечательно пишет об этом Роберт Джонсон:

«Почти каждый мужчина хочет от жены того же. Если она занята своим делом и не старается слишком много понимать, в доме царит мир и покой. Мужчина хочет старого патриархального брака, где он решает все наиболее важные вопросы, а женщине остается лишь согласиться с его решениями, и тогда в семье благополучно. Большинство мужчин лелеют надежду, что все будет происходить именно так и когда-нибудь, совсем скоро, жизнь в браке будет именно такой...

Каждый незрелый Эрос — это творец рая. Подобно подростку, он похищает девушку и обещает ей устроить полную счастья жизнь. В этом основной секрет Эроса: он хочет обрести свой рай, но без малейшей ответственности и серьезного сознательного отношения. В той или иной степени это присуще каждому мужчине...

В бессознательном мужчины есть нечто такое, что питает его надеждой добиться согласия жены ни о чем его не спрашивать. Часто его установка по отношению к браку состоит в том, что для него брак должен быть удобным, но не обременительным. Если мужчина на чем-то сосредоточен, он хочет быть свободным и забыть о том, что состоит в браке. Когда женщина внезапно обнаружит в мужчине эту установку, она может оказаться в шоке. Брак — это сплошные обязательства женщины, а для мужчины в нем нет никакой безысходности. Я вспоминаю, как одна женщина рассказывала, что плакала целыми днями, открыв для себя, что брак для мужа — всего лишь одна из многих сторон жизни, тогда как для нее он играл главную роль. Так она открыла в своем муже строящего рай Эроса»[111].

Однако жить в спокойном неведении Психее не дают старшие сестры:

«Счастливая, ты сидишь, не беспокоясь о грозящей тебе опасности, блаженная в неведении такой беды, а мы всю ночь напролет, не смыкая глаз, думали о твоих делах и горько скорбим о твоих бедствиях. Мы наверняка узнали и не можем скрыть от тебя, разделяя скорбь и горе твое, что тайным образом спит с тобою по ночам огромный змей, извивающийся множеством петель, шея у которого переполнена вместо крови губительным ядом и пасть разинута, как бездна. Вспомни предсказания пифийского оракула, что провозвестил тебе брак с диким чудовищем. К тому же многие крестьяне, охотники, поблизости охотившиеся, множество окрестных жителей видели, как он под вечер возвращался с пастбища и переправлялся вброд через ближайшую реку.

18. Все уверяют, что недолго он будет откармливать тебя, льстиво угождая кушаньями, но пожрет, отягощенную лучшим из плодов. Теперь тебе представляется выбор: или захочешь послушаться сестер твоих, заботящихся о дорогом твоем спасении, и, избежав гибели, жить с нами в безопасности, или же быть тебе погребенной во внутренностях жесточайшего гада. Если тебе нравится уединение этой деревни, наполненной голосами, или тайные соединения зловонной и опасной любви и объятия змея ядовитого, — дело твое, мы по крайней мере свой долг честных сестер исполнили»[112].

Несмотря на все увещевания мужа, молодая женщина все же решается узнать, кто же он. Увидев, что перед ней сам бог любви, она случайно проливает на него масло из светильника, тот просыпается и покидает Психею. Это довольно расхожий сказочный сюжет (вспомним «Аленький цветочек» Аксакова, вообще сказки на тему «Красавица и чудовище»), тем более очевидный, что в волшебных сказках очень часто (или всегда?) идет речь об инициации человека. И в этом контексте «злые сестры» оказываются, наоборот, благими силами, раздраженными «предвестницами осознания», как называет их Джонсон. Тем, что не дает ей благостно заснуть в золотой клетке (Апулей называет свою героиню в этот момент «простой душою и нежненькой»), начиная радостно петь лишь тогда, когда хозяин, сняв покрывало, обозначит новый день.

В то же время Джонсон напоминает:

«Несмотря на то, что они являются предвестницами осознания, для всякой женщины все же существует опасность задержаться и застыть на этой стадии развития, всю последующую жизнь оставаясь деструктивной. Вы можете видеть в мужчинах источник своих бед, оставаясь на скале Смерти; точно так же можно оказаться в состоянии двух старших сестер и разрушать все, что пытается создать мужчина»[113].

В нашей системе голос сестер мы бы соотнесли с определенной стадией развития архетипа Геры.

Когда Эрот покидает Психею, та в отчаянии решает покончить с собой, но река не принимает ее. В этом критическом состоянии видят важный этап развития личности, ведь желание завершить свою жизнь означает невозможность жить так, как раньше, а следовательно, — возможность инициирующей перемены:

«Прежде чем женщина соприкоснется с архетипическим содержанием, она часто находится на краю гибели. Именно в момент гибели она быстро восстанавливает связь с архетипом и воссоздает внутренний мир. Это приводит к образованию весьма ценных и полезных структур на глубоких уровнях психики»[114].

Особенность женщин состоит еще и в том, что именно в страданиях и одиночестве мы можем найти свою новую силу и путь для дальнейшего развития. Нельзя сказать, что это сильно радует... но все-таки дает надежду, ведь правда?

Психея, решившая утопиться, встречает бога Пана[115], который дает ей совет молиться богу любви. Пан нечасто встречается в историях богинь, но когда все же играет какую-то роль, она оказывается важной и отчетливой. Так, после определения доли Артемиды ее отцом, Пан дает юной богине щенков от своей гончей. При чтении текста кажется, что в этом нет ничего особенного, но в мифодрамах фигура Пана оказывается очень мощной и самодостаточной, по-настоящему ресурсной для той героини, в истории которой он появляется. Пан как будто «заземляет» героиню и вместе с тем дает ей силу продолжать путь.

Отдельная сюжетная линия этой истории — отношения Афродиты со своим сыном и ее ревность к сопернице за красоту и за отпрыска. Но это история зрелой матери, Деметры-Афродиты-Геры, а не Психеи, поэтому здесь мы не станем ее рассматривать.

Психея ищет храм «своего владыки» — Купидона (Эрота, Амура) и по дороге приводит в порядок убранство храма Цереры (Деметры). Богиня земледелия ей рада, но не может у себя приютить, опасаясь недовольства Венеры (Афродиты). Затем Психея приходит в храм Юноны (Геры) и также молит о покровительстве, но и Юнона отказывает ей, называя Психею «рабыней Венеры», то есть чужой рабыней.

Так Психея оказывается во власти Афродиты, и никто другой больше не может ей помочь. (Как и большинство ярких героинь, Психея от пути и воплощения сценария одной богини плавно переходит к сценарию другой. Хотя в целом мы видим в ее истории сценарий Коры-Персефоны, с момента укола стрелой Эрота и влюбленности в самого бога любви Психеей владеет Афродита.)

Афродита и сама разыскивает Психею. Когда, наконец, девушка является к Афродите, ее встречает служанка по имени Привычка и мучают другие слуги Афродиты по имени Забота и Уныние. Здесь мы видим метафорическое описание жизни молодой женщины в доме мужа, при свекрови. Это путь Коры-Персефоны, попавшей в чужой дом, чужой род и привыкающей к чужим порядкам. Приходится ей и терпеть унижения и побои:

«Наверное, ты рассчитываешь, что во мне вызовет сострадание зрелище вздутого живота твоего, славное отродье которого собирается осчастливить меня званием бабушки? Действительно, большая для меня честь в самом цвете лет называться бабушкой и слышать, как сына рабыни низкой зовут Венериным внуком. Впрочем, я, глупая, напрасно произношу слово «сын»: брак был неравен, к тому же, заключенный в загородном помещении, без свидетелей, без согласия отца, он не может считаться действительным, так что родится от него незаконное дитя, если я вообще позволю тебе доносить его».

10. Сказав так, налетает она на ту, по-всякому платье ей раздирает, за волосы таскает, голову ее трясет и колотит нещадно...»[116]

Могу поспорить, что какая-то часть любезных читательниц чует в этом описании нечто очень знакомое... хотя бы по духу.

Свекровь дает Психее четыре задания. Эти задачи интерпретируются как определенные этапы психологического развития женщины, каждая из которых символизирует способность, которую нужно развивать женщине.p>

«Каждый раз, когда Психея справляется с заданием, она приобретает умение, которого не имела раньше, — умение, приравненное в юнгианской психологии к анимусу или маскулинному аспекту женской личности. Хотя эти способности часто видятся как "маскулинные" у женщин, которые, как Психея, нуждаются в прикладывании усилий для их развития, они являются естественными свойствами женщин — Артемид и Афин»[117]. (Обратим внимание на последнее замечание.)

Первым заданием Психеи становится сортировка семян. Необходимо было до вечера рассортировать кучу перемешанных между собою зерен по своим кучкам. Это очень знакомый нам сюжет из волшебных сказок, особенно о мачехе и падчерице, походе последней к Бабе-Яге или другому могущественному женскому персонажу. И тут, как и в сказках, Психее на помощь приходит волшебный помощник — в данном случае муравьи, которые и выполнили всю необходимую работу. Современные юнгианские аналитики видят в этом необходимость научиться приводить в порядок путаницу мыслей и чувств, в которой часто пребывает женщина (особенно в ситуации, когда уже разбужена Афродита), и отделять существенное от несущественного, полезное от вредного, необходимое от пустяшного.

«Когда женщина учится оставаться в запутанной ситуации и не действовать до того, пока все не прояснится, она учится доверять "муравьям". Эти насекомые аналогичны интуитивному процессу, работа которого лежит за пределами сознательного контроля. Или ясность может прийти благодаря ее осознанным усилиям к систематически или логически оцененному и определенному приоритету перед многими элементами, включенными в ситуацию»[118].

Вторым заданием Психее стала добыча шерсти золотых овнов Они были ужасно агрессивны и затоптали бы ее насмерть при первом подступе. Психея вновь почувствовала свою беспомощность и отчаяние, но зеленая тростинка нашептала ей, что собирать шерсть надо поздно ночью, когда бараны лишатся своей могучей солнечной силы и заснут, и собирать ее следует с кустов, мимо которых они проходят днем, что совершенно безопасно. Джин Шинода Болен и Роберт А. Джонсон видят в этом необходимость войти в «мужской», агрессивный и соревновательный мир, но не стать при этом жесткой и циничной. При этом Р. Джонсон полагает, что это касается всех женщин, а Дж. Ш. Болен — что это имеет отношение лишь к женщинам типа «уязвимых» богинь[119].

Однако данная трактовка мне кажется не вполне убедительной. Основываясь на интерпретациях моей учительницы психодрамы Е. Лопухиной и на своем собственном опыте бытия Психеей в ее мифодраме, я могу предположить, что это обучение тому, как следовать своим курсом посреди агрессивного мира, ни во что не вмешиваясь, не ввязываясь ни во что серьезное, но осторожно и ловко продвигаясь вперед. Во всяком случае, я поняла это именно так и именно это чувствовала из роли. Я вспоминала свою бурную «металлическую» юность и то, что именно тогда и там научилась «не будить лихо, пока оно тихо», «делать все, что хочется (это было совершенно новым по сравнению со сверхопекой моего детства), но учитывая, что за это, возможно, придется отвечать», идти на определенный риск, чтобы просто получить от него удовольствие... успешно пройдя испытание, конечно.

В последнем можно увидеть яркую черту Персефоны, которая вновь и вновь проверяет Цербера на то, как быстро он бегает и действительно ли не причинит ей вреда. Это и постоянное повторение рискованных ситуаций, чтобы вновь не попасться и убедиться в том, что по-прежнему выходишь из них невредимой. Сейчас я понимаю, что это типичное «виктимное» поведение. Пожалуй, тогда, в юности, мне достаточно везло. И, проигрывая ситуацию с баранами в мифодраме, я почувствовала знакомую «игру», и, надо сказать, получила удовольствие.

Когда Психея выполняет первые два задания, Афродита гневается и говорит, что знает, кто ей помогает на самом деле, явно подразумевая своего сына. В этом смысле интерпретируют происходящее и юнгианские аналитики, полагая, что женщина, идущая путем Психеи, достигает своего и развивается с помощью Анимуса. И мы не будем этому противоречить, потому что иногда трудно разделить, где действует развитый и умелый Анимус (Логос), а где — развитые способности женского архетипа Афины или Артемиды, в ряде случаев даже Гекаты. Во всяком случае, когда речь идет о функциональных задачах и их выполнении, а не о духовном опыте, провести такую границу трудно.

Третьим заданием для Психеи стало наполнение хрустальной фляги водой из Стикса. Это было бы совершенно невозможно для смертной — и живой — девушки. Джин Ш. Болен видит Стикс (она его не называет по имени, просто описывает, как он низвергается из трещины на вершине высочайшей скалы и ведет к глубочайшим недрам подземного мира, перед тем как вновь выбиться из той же трещины на скале) как «циркулирующий поток жизни». Роберт А. Джонсон видит его схожим образом — как «многообразие и изобилие существующих в жизни возможностей». Обе интерпретации никак не связаны с тем, что Стикс — это река, разделяющая мир живых и мир мертвых. Для нас же — особенно в рассмотрении пути Психеи как одного из вариантов развития сценария Персефоны — это важно. Стикс видится нам не просто бурным и опасным потоком, отражением бурной действительности; в нем мы видим явный отблеск, отражение некоего иномирья.

Напомним: имя Стикс означает «ненавистная», это река царства мертвых и одновременно божество этой реки. Она родилась от Ночи и Эреба или была одной из старших дочерей Океана, это очень древнее существо. Клятва водами Стикса — самая страшная для богов. Лишь легкокрылая Ирида способна набрать воды из Стикса, и над сосудом с этой водой приносят свою клятву боги. Если бог нарушит клятву, то год лежит бездыханным, девять лет не смеет появляться на Олимпе, и лишь на десятый год боги вновь принимают его в своем кругу. Эта вода способна приносить временную смерть самим богам. Люди же пересекают ее на лодке Ха-Рона, и воды Стикса становятся для них границей, которую невозможно перейти дважды. Таким образом, вода Стикса означает, скорее всего, нечто более значимое и ужасающее, нежели просто «бурный поток жизни». Она символизирует некое надличностное начало, мир сакрального... даже для богов. Для смертной Психеи Это первый опыт инструментального отношения к запредельному.

С помощью Орла Психея добывает-таки смертоносной воды реки Стикс. Орел в психологических в интерпретациях символизирует способность видеть общую картину с большой перспективы, точно знать, что именно ей необходимо, и уметь получить это. В нашей общей картине восьми женских архетипов это могло бы быть отражением умений Афины (видение перспективы) и Артемиды (умение достигать своей цели). Но в свете пути Персефоны и учитывая символику воды из Стикса, мы можем увидеть в этом научение некоей способности получать смысл (Орел ассоциируется с волей и разумом[120]) из мира стихийного и сакрального.

Для женщины, в которой силен архетип Коры-Персефоны это действительно важный этап развития[121]. Однако в Орле мы можем увидеть и еще один аспект — это птица Зевса (Юпитера). Стало быть, сам громовержец, верховный бог и отец второго поколения олимпийцев, помогает Психее. Возможно, это и символ положительной отцовской фигуры в жизни женщины, и признак определенной развитости ее Анимуса. Зевс дал людям порядок и правила, законы и мораль, по которым следует жить, — возможно, это теперь то, чем сознательно овладевает женщина. Как мы видим, интерпретации сюжета могут быть различными, подходящими к самым разным случаям.

В качестве четвертого задания Афродита дала Психее баночку для мази и велела принести ей немного красоты Персефоны, царицы Подземного мира. Психея кротко согласилась и, поняв, что этого-то ей точно не выполнить, — потому что невозможно живым беспрепятственно пересекать границу мира мертвых — решила броситься вниз с высокой башни. Но тут с ней заговорила сама Башня:

«Зачем, бедняжка, искать тебе гибели в пропасти? Почему новые опасности и труды так легко удручают тебя? Ведь раз дух твой отделится однажды от тела, конечно, сойдешь ты в глубокий Тартар, но назад оттуда ни при каких условиях не вернешься. Вот послушай-ка меня.

18. Неподалеку отсюда находится Лакедемон, знаменитый город Ахайи; по соседству с ним отыщи Тенар, скрытый среди безлюдных мест. Там расщелина Дита[122], и через зияющие врата видна дорога непроходимая; лишь только ты ей доверишься и переступишь порог, как прямым путем достигнешь Оркова царства. Но только вступать в этот сумрак должна ты не с пустыми руками: в каждой держи по ячменной лепешке, замешенной на меду с вином, а во рту неси две монеты. Пройдя уже значительную часть смертоносной дороги, встретишь ты хромого осла, нагруженного дровами, и при нем хромого же погонщика; он обратится к тебе с просьбой поднять ему несколько полешек, упавших из вязанки, но ты не говори ни единого слова и молча иди дальше. Вскоре дойдешь ты до реки мертвых, над которой начальником поставлен Харон, тут же требующий пошлины и тогда перевозящий путников на другой берег в утлом челне. Значит, и среди умерших процветает корыстолюбие: даже такой бог, как Харон, сборщик податей у Дита, ничего не делает даром, и умирающий бедняк должен запастись деньгами на дорогу, потому что, если нет у него случайно в наличии меди, никто не позволит ему испустить дух. Грязному этому старику ты и дашь в уплату за перевоз один из медяков, которые будут у тебя с собою, но так, чтобы он сам, своей рукой, вынул его у тебя изо рта. Это еще не все: когда будешь ты переправляться через медлительный поток, выплывет мертвый старик на поверхность и, простирая к тебе сгнившую руку, будет просить, чтобы ты втащила его в лодку, но ты не поддавайся недозволенной жалости.

19. Когда, переправившись через реку, ты пройдешь немного дальше, увидишь старых ткачих, занятых тканьем; они попросят, чтобы ты приложила руку к их работе, но это не должно тебя касаться. Ведь все это и многое еще другое будет возникать по коварству Венеры, чтобы ты выпустила из рук хоть одну лепешку. Не думай, что потерять эти ячменные лепешки пустое, ничтожное дело: если одну хотя бы утратишь, снова света белого не увидишь. Преогромный пес с тремя большими головами, громадный и страшный, извергая громоподобное рычанье из своей пасти и тщетно пугая мертвых, которым зла причинить не может, лежит у самого порога черных чертогов Прозерпины и постоянно охраняет обширное жилище Дита. Дав ему для укрощения в добычу одну из двух лепешек, ты легко пройдешь мимо него и достигнешь скоро самой Прозерпины, которая примет тебя любезно и милостиво, предложит мягкое сиденье и попросит отведать пышной трапезы. Но ты сядь на землю и возьми только простого хлеба, затем доложи, зачем пришла, и, приняв, что тебе дадут, возвращайся обратно; смягчи ярость собаки оставшейся лепешкой, заплати скупому лодочнику монетой, которую ты сохранила, и, переправившись через реку, снова вступишь на прежнюю дорогу и снова увидишь хоровод небесных светил. Но вот о чем я считаю особенно нужным предупредить тебя прежде всего: не вздумай открывать баночку, которая будет у тебя в руках, или заглядывать в нее, не проявляй любопытства к скрытым в ней сокровищам божественной красоты».

С этого момента квест Психеи оказывается метафорой некоего мистического пути. Вспоминается тут и карта Таро «Башня» (колоды, которая, впрочем, еще не была придумана — так что это уже современные ассоциации, но почему-то очень настойчивые), и ряд особых запретов и предупреждений, отличных от тех, которым обычно учат девочек для жизни, и, наконец, сам смысл схождения в Аид с какой-то целью и возвращения обратно.

Апулей, как мы знаем, был знаком с античными мистериями и даже был теургом (магом). Мы видим, что четвертое задание Психеи наполнено «смыслом, понятным только посвященным» (определенно, и унылый погонщик ослов, и три ткачихи — похоже, что богини судьбы, — и мертвец в воде, и сам Харон, и Цербер обозначают что-то конкретное), к которым мы, к сожалению, не относимся. Все, что мы можем сделать на сегодняшний момент, — это воспринять смысл достаточно буквально: Психее было велено отвечать «нет» на любые просьбы и беречь свои ресурсы, используя их строго по назначению. Комментаторы Апулея видят в этом аллегорию странствий души в земном существовании.

Джин Ш. Болен говорит о необходимости женщинам научиться слову «Нет», и эта простая трактовка вполне работает на мифодрамах. Роберт А. Джонсон, что примечательно, ошибается, когда пишет, что Психея все же помогает погонщику ослов:

«Несколько сучьев упало на землю, и Психея, будучи вежливой и доброй девушкой, подобрала их и вернула хромоногому старику, несмотря на то, что ей было запрещено это делать, чтобы не тратить свою энергию, сохранив ее для будущих тяжелых испытаний»[123].

Напротив, у Апулея недвусмысленно:

«Психея, не мешкая, направляется к Тенару, взяв, как положено, монеты и лепешки, спускается по загробному пути, затем, молча пройдя мимо убогого погонщика ослов, дав монету перевозчику за переправу, оставив без внимания просьбы выплывшего покойника, пренебрегши коварными мольбами ткачих и успокоив страшную ярость пса лепешкой, проникает в чертоги Прозерпины».

Ошибка Джонсона (или фантазия переводчика?) интересна: «хорошая девочка» должна оставаться таковой при любых обстоятельствах. Еще одна из странностей пересказа апулеевского сюжета Джонсоном — постоянное упоминание того, что Персефона была «вечной девственницей», в то время как она делила ложе с Аидом, а также была возлюбленной Адониса и Диониса. Но в целом Джонсон идет в интерпретации дальше, чем Джин Болен:

«Находясь на пути к богине подземного царства, женщина должна сохранить весь ресурс, не растрачивая его на достижение менее значимых целей».

Он также уделяет особое внимание символу Башни как рукотворному, созданному человеком ресурсу, обозначая ее, впрочем, как «культурный аспект нашей цивилизации», с одной стороны, и как «то, что видели в своих видениях другие великие и святые женщины прошлого» — с другой. Подобная трактовка кажется нам недостаточно ясно изложенной, хотя и, безусловно, близкой. Башня в мистическом испытании — это и одиночество, и возвышение духа. Этот символ действительно может быть близок женщинам, посвятившим себя некоему Пути, будь они монахинями, мистиками или оккультистками. Башня для такой женщины — это то, что создает, кирпичик за кирпичиком, она сама. То, что отделяет ее от окружающего мира, но и дает возможность видеть дальше. Это образ, близкий Коре-Персефоне. Для Коры и Безымянной Жертвы это башня Рапунцели, которая ожидает принца и освободителя. Для Персефоны — уже ее собственная Башня Волшебницы (которая может стать еще более крепкой тюрьмой, но сейчас речь не об этом).

Психея нарушает запрет и решает воспользоваться мазью красоты, ей так хочется понравиться своему возлюбленному... Но когда она открывает коробочку, из нее вылетает лишь смертный сон. Психея засыпает. (Вспомним давнее соперничество Персефоны и Афродиты из-за Адониса: уж не собиралась ли царица Подземного мира отомстить «подружке»?) Это пробуждает ее возлюбленного Купидона (Эрота). Он летит к Психее и пробуждает ее уколом своей стрелы. Этот поворот сюжета мы можем интерпретировать как погруженность женщины с сильным ролевым архетипом Коры-Персефоны в свой внутренний мир, в фантазии и иллюзии, мистическое восприятие жизни и некую потусторонность. Любовь, посланная Эротом, — или же ее развитый, созревший к тому времени Анимус (Логос) — может пробудить ее к жизни.

Помнится, когда я играла Психею в мифодраме, то категорически отказывалась открывать коробочку: мне ведь сказали «не открывать», и если есть правила — особенно для «нижнего мира», — то их лучше соблюдать, считала я. Когда же директор сообщила мне, что я могу не открывать коробочку, но тогда не пройду испытания, я подчинилась. Однако совсем закрыть глаза так и не смогла: я должна была быть бдительной и потому подглядывала.

Это интересно в связи с тем, что в реальной своей жизни я к тому времени достаточно давно занималась оккультными науками... Но бытовое волшебство (наподобие мази для Афродиты, делающей женщину неотразимо привлекательной) для каких-то конкретных жизненных целей меня уже не интересовало. Хотя, конечно, я узнаю эту тягу к «волшебной мази для Афродиты» в историях и желаниях колдовских клиенток. Невозможность закрыть глаза и «заснуть» тоже имела корни в реальном мировосприятии. Помимо необходимости контроля над происходящим (характерного для архетипа и сценария Афины) на мистическом пути, здесь перед нами символ профессионального оккультизма: надо быть бдительным даже в Подземном мире. Точнее, тем более в нем. Впрочем, это, наверное, уже ближе к архетипу и роли Гекаты, которая ночью видит как днем.

А в истории Психеи, пока та возвращается к Афродите, чтобы отдать ей мазь, Эрот (Купидон) летит к Зевсу (Юпитеру) и рассказывает ему обо всем. Зевс устраивает свадьбу Эрота и Психеи, перед тем дав ей выпить волшебной амброзии, чтобы она стала бессмертной богиней. И родилась у Психеи и Эрота дочь по имени Наслаждение. Так мы видим в самом конце настоящую Алхимическую Свадьбу, Священный Брак, соединяющий мужское и женское в одном человеке.

Примечания:

1

Он говорил об архетипе Водана, германского бога вдохновения, безумия и битвы, и об одержимости Адольфа Гитлера этим архетипом.

4

Эстес К.П. Бегущая с волками / Пер. Т. Науменко. М.: София, 2000, с. 279.

5

Арес пойдет бить морду обидчику, Аполлон его засудит; Гермес же - засмеет.

6

Архетипы отцов - Зевс, Посейдон, Аид; архетипы сыновей - Аполлон, Гермес, Арес, Гефест, Дионис.

7

По гомеровскому гимну Деметре - очень «женской» версии этого и в целом «женского» мифа.

8

«Досо» - вымышленное имя. Русский аналог - «дарёна», та, что дарит и дает (намеки Деметры на свою божественную роль).

9

Лопухина Е.В. Психодраматическая техника «Архетипический оракул» в работе с психологической травмой предательства // Психодрама и современная психотерапия. 2004. №№ 1-2, с. 10.

10

Брюсов В.Я. Стихотворения. Минск: Госучпедгиз БССР, 1955. С. 131-132.

11

Аполлодор. Мифологическая библиотека / Пер. В.Г. Борухович. М.: Ладомир, Наука, 1993, с. 8.

12

Подробнее о взаимоотношениях мужчин с материнским архетипом см.: Бед-ненко Г.Б. Боги, герои, мужчины: Архетипы мужественности. М.: Независимая фирма «Класс», 2005.

43

Значение ее второго имени - Персефона - достаточно туманно; использовалось оно но большей части в эпосе.

44

Ефимкина Р. Три инициации в женских волшебных сказках / /Российский гештальт, вып. 4. М., Новосибирск, 2003, cc. 18-37.

45

Там же.

46

Юнг К.-Г. Кора // Юнг К.-Г. Душа и миф: шесть архетипов. Киев: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996, cc. 121 - 177.

47

Юнг К.-Г. Душа и миф: шесть архетипов. Киев: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996, с. 126.

48

Это немного отличается от понятия Самости Юнга.

49

Юнг К.-Г. Кора // Юнг К.-Г. Душа и миф: шесть архетипов. Киев: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996, с. 129.

50

Там же.

51

О выстраивании различных линий защиты речь пойдет в главах об Афине и Артемиде.

52

М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001, 368 с.

53

Калшед Д. Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного Духа. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001, с. 14.

54

Там же, с. 28.

55

Юнг К.-Г. Душа и миф: шесть архетипов. Киев: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996, с. 197.

56

Пер. с фр. Ю. Стефанова. М.: Энигма, 1996, 176 с.

57

Тогдашние «каббалисты» не имели ничего общего с иудейской каббалой. «Кабалистикой» называли европейскую эклектику оккультных знаний. Так продолжалось до конца XVIII - начала XIX века, когда европейские оккультисты наконец познакомились с аутентичной Каббалой... и вновь начали творить эклектичные учения. Яркий пример - синтез карт Таро и «каббалы» Элифаса Леви.

58

де Виллар, Монкофор. Граф де Габалис или разговоры о тайных науках / Перевод с франц. Ю. Стефанова. М.: Энигма, 1996, с. 29.

59

Другой вариант спроецировать архетип невинной Коры на женщину - это увидеть в ней отражение своего Внутреннего Ребенка. Тогда любая бестактность или даже глупость женщины в глазах мужчины способна восприниматься как милая непосредственность.

60

В шоколадном яйце с сюрпризом «Подружка» недавно вышла серия «Зачарованные феи» - с игрушками и описаниями вроде «Фея сказочных историй. Она забирается в сказки и помогает маленьким девочкам становиться принцессами. Фея живет в гиацинтах». При этом можно было отрезать часть купона и отдать его «своей лучшей подружке», чтобы ей в подарок пришла посылка с «набором классных наклеек и веселенькой закладки-календаря».

61

Моя кривая улыбка декану при получении студенческого стала знаком «своей» для моей первой институтской подружки. Она была манекенщицей и богемной особой, приобщила меня к миру «блошиных рынков» и всячески одобряла мою развивавшуюся экстравагантность. За что ей большое спасибо. Впрочем, после первого курса ее отчислили.

62

Татьяна Лапшина. Текст в рукописи.

63

И остались чудесные воспоминания.

64

Первым выученным наизусть стихотворением было «Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой...», оно было первым в сборнике. Конечно, я думала, что стих этот об орле: мне было пять лет, и я понимала лишь общий смысл поэтического сочинения. Но в целом это тоже о Коре-Персе-фоне.

65

Воли в двух смыслах - и как общей свободы, и как свободы личного намерения.

66

Вместе проживали я, мой отец и моя родная сестра, моя мачеха, ее дочь и ее родители. Соответственно, не все были кровными родственниками друг другу.

67

Это мои впечатления в десять лет - то, что я поняла и запомнила. Больше я ни разу не приближалась ни к тексту, ни к фильму.

68

Если гадают сплошь девицы.

69

Ахматова А.А. Десятые годы: в 5 кн. М.: Издательство МПИ, 1989, с. 13.

70

Калшед Д. Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного духа. М: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001, с. 169.

71

Моя собственная прабабка, жительница украинского городка Смелы, родившаяся еще в XIX веке, говорила как о большой своей заслуге о том, что она ни одну свою дочь насильно замуж не выдала. Она принадлежала к крестьянскому сословию или к пролетариату - точно неизвестно, но и в той среде обычно выходили замуж только по воле родителей. А если вспомнить крепостное право, то семейная история кажется мне еще более тоскливой.

72

О восприятии образа Дьявола в средневековье рекомендую почитать историческую фантазию Е. Хаецкой, ее роман «Мракобес».

73

Я как-то обсуждала эту тему с турецкой ведьмой-викканкой. Мы с ней сошлись во мнении, что Рогатый бог - это чисто кельтский образ, он не особенно близок дамам других кровей и традиций.

74

Калшед Д. Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного духа. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001, с. 177.

75

Разрушение.

76

Калшед Д. Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного Духа. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001, с. 182. Книга М. Вудман, которую цитирует Д. Калшед, - Addiction to perfection: The still Unravished Bride - на русский язык, насколько мне известно, пока не переведена.

77

Калшед Д. Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного духа. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001, с. 183.

78

Мужчины впадают в депрессию, как кажется, немного по-другому.

79

Депрессия у мужчин тоже часто связана с женским компонентом - с Анимой.

80

Ахматова А.А. Десятые годы: в 5 кн. М.: Издательство МПИ, 1989, сс. 65-66.

81

Или даже Аполлона. Как мы помним, у этого бога было полно странных возлюбленных - которых он вдобавок обучал прорицанию и которые ему почему-то изменяли.

82

Тех, кто проводит обряды - по большей части те обряды, которые их просят делать и за которые хорошо платят.

83

Тех, кто знает («ведает») и видит обычно скрытое от неопытного и непроницательного человека: связи событий и возможные следствия поступков, корни происходящего и того, что «всегда бывает». Зачастую это результат не только особой духовной и интеллектуальной проницательности, но и опыта, в том числе профессионального.

84

Гражданская и лишь в последние дни перед смертью - официальная жена Адольфа Гитлера.

85

Отсюда, как мне кажется, и традиция безудержного шоппинга у современных женщин. За такими покупками (когда важно перепробовать, перемерять, можно Даже не приобрести, важен процесс насыщения...) ходят с подружками или с мамой. Или с мужем, капризно показывая пальчиком на вещь, требуя восхищения собой и расплаты за приобретенное. Обращали ли вы внимание на то, каким сюсюкающим «детским» голоском говорят женщины с мужчинами в такой ситуации?

86

Идеальный вариант семейной женщины в условиях патриархата - Кора-Деметра, послушная как дочь и хозяйственно-заботливая как мать. Л для удовольствий были другие, непременно зависимые, лучше всего - социально отвергнутые женщины.

87

Гулик, Роберт ван. Искусство секса в Древнем Китае / Пер. с англ. Н.Г. Касьяновой. М.: ЗАО Центрполиграф, 2003, cc. 159-160.

88

Мы можем допустить, что автор несколько идеализирует свое поведение... Но значит таков был идеал! Хотя, если честно, мне кажется, что свои чувства и тогдашнее отношение к матери автор не приукрашивает.

89

Лабзина А.Е. Воспоминания // История жизни благородной женщины. М.: Новое литературное обозрение, 1996, с. 19.

90

Ей еще не было, кажется, и 14 лет.

91

Лабзина А.Е. Воспоминания // История жизни благородной женщины. М.: Новое литературное обозрение, 1996, с. 29.

92

Гис Ф., Гис Дж. Брак и семья в Средние века / Пер. с англ. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССМЭН), 2002, с. 199.

93

В данном случае - у южных осетин, но подобный обычай был распространен Достаточно широко.

94

Речь идет уже о быте армянских семей конца XIX века.

95

Это уже о нравах хевсуров.

96

Карпов Ю.Ю. Женское пространство в культуре народов Кавказа. СПб: Петербургское востоковедение, 2001, с. 113.

97

В обоих смыслах.

98

Ходасевич В. «Некрополь» и другие воспоминания. М.: Мир искусства, 1992, с. 24.

99

То есть для мужчины, чьим ведущим или одним из основных архетипов яв-яется Аид. Подробнее см.: Бедненко Г.Б. Боги, герои, мужчины: Архетипы мужественности. М.: Независимая фирма «Класс», 320 с.

100

О других детях Зевса и Геры - Аресе и Гефесте - иногда говорилось, что они дети одной лишь Геры.

101

Мы помним, что подавляющее большинство мифологов были мужчинами, потому в сюжетах видели в основном мужскую точку зрения. И лишь теперь, особенно в драматической постановке мифа, дав голос каждому персонажу и повторяя миф вновь и вновь, мы узнаем о них больше.

102

Вот интересно, какой смысл сидеть в уединении, когда тебе приписывают всяческие приключения и твое имя склоняет на все лады вся Греция? Странное и Естественное объяснение истории: женщины такими не бывают.

103

Позже по ней будет тосковать Симон-маг; вызывать дух Елены, по легендам, будет и доктор Иоганн Фауст.

104

Имеется в виду смесь христианских представлений с языческими или так называемое «народное христианство».

105

То есть в зависимости от них, как бы это ни было обставлено.

106

Апулей. Метаморфозы / Пер. М.А. Кузмина // Апулей. Апология или речь защиту самого себя от обвинения в магии. Метаморфозы. Флориды. - М.: Наука, 1993, сс. 167-202.

107

Апулей. Метаморфозы, с. 170.

108

Джонсон Р.А. Она: Глубинные аспекты женской психологии / Пер. В. Мершавки. М.: ИОИ, 1997.

109

Если только в ней не выражен очень ярко архетип Геры: тогда муж будет «принцем на белом коне» (во всяком случае, таковы будут ожидания).

110

Кстати, в моей личной истории было место и Афродите. Ею стала жена моего отца.

111

Джонсон Р.А. Там же.

112

Апулей. Метаморфозы, с. 181.

113

Джонсон Р.А. Там же.

114

Джонсон Р.А. Там же.

115

Пан - божество стад, лесов, полей. Он козлоног, покрыт шерстью и у него есть рожки. Пан очень любвеобилен, но способен наводить небывалый ужас на людей и даже богов (отсюда слово «паника»).

116

Апулей. Метаморфозы, с.194.

117

Jean Shinoda Bolen. Goddesses in Everywomen: A New Psychology of Women. - N.Y., Harper & Row, 1984.

118

Там же.

119

К которым она относит Деметру, Кору-Персефону, Геру, но в данном случав и Афродиту.

120

В известной песне группы «Ария» конца 1980-х «Воля и разум» декларируется борьба «прогрессивного человечества» (впрочем, прямо не называемого) с «чудищем-змеем», ядерными боеголовками. Припев этой песни - «Воля и разум» - может символизировать борьбу солнечных божеств (к спутникам-атрибутам которых часто относят Орла) с хтоническими.

121

Роберт А. Джонсон, впрочем, полагает, что вся эта история - о том, что надо в своей жизни довольствоваться малым (одним флакончиком), а не пытаться достичь чего-то сверх меры.

122

Дит, или Дис - одно из имен Аида, бога царства мертвых.

123

Джонсон Р.А. Там же.