Чем глубже он познавал, тем сложней оказывалось простое. (Андерсен)/blo...

Чем глубже он познавал, тем сложней оказывалось простое.

(Андерсен)

Не следует себя обманывать: мы являемся в такой же степени автоматами, в какой и мыслящими существами.

(Паскаль)

Oчень интересно, как идеи сегодняшней науки время от времени напоминают полузабытые старые теории, употребляя почти те же формулировки и объяснения. С давних пор существовало учение о целесообразности устройства и действия всего живого. Некто Всевидящий наперед знал, к чему приведет каждый поступок любого обитателя планеты – будь то человек, медуза, лошадь или дождевой червяк. У Всевидящего хватало времени, сил и терпения предусмотреть конечную цель всех поступков, движений и действий, и эта конечная цель становилась их причиной. Телеологией называлась наука о причинности и запланированности свыше всего происходящего на земле. Седобородым мудрецам оставалось лишь толковать мир как данность, почтительно гадая, что за цель предусмотрел творец в каждом конкретном случае.

И вдруг в середине нашего века была высказана идея: мозгу наперед известна цель любого действия, и эта еще не достигнутая, несуществующая цель служит причиной, толчком для начала действия, полностью определяя его характер и устремленность. Мозгу заранее известна цель.

Исследования Павлова привели его к вот такой (общепринятой в те годы) схеме взаимоотношений природы и живого существа: природа (окружающая среда) предъявляет какой-то раздражитель (холод, пищу, опасность), а существо отвечает на этот раздражитель действием, вытекающим из его накопленных или наследственных знаний о мире (бежит, набрасывается, исследует, прячется и т. д.). Мозг уподоблялся телефонному узлу: поступил сигнал, телефонистка соединила с соответствующим абонентом (соответствие – результат жизненного опыта), и абонент ответил (совершается действие). Связь четкая, многообразная и жестоко определенная. В ней нет места для объяснения сложных, незаученных, впервые производимых действий. Жизнь выглядела набором превосходно отлаженных ответов на воздействия и требования внутренней и внешней среды, а мозг – панелью управления с богатым комплектом кнопок. Жизненная ситуация через органы чувств, по нервным проводам нажимает одну из кнопок, и выдается заученное действие.

Но все существование – непрерывный поток произвольных, впервые совершаемых движений и действий, и лишь часть их может стать стандартным набором, образовать условные временные связи, «запомниться» мозгу. Такие действия, конечно, есть, и их множество.

Однако эти чисто заученные, привычные, стереотипные движения – лишь кирпичики бесконечного числа сложных произвольных действий, а в них-то и следует всмотреться.

На ковре два борца. Мгновенные перехваты, броски, обманные и действенные движения, стремительные перемены поз. Чем объяснить целесообразность, нужность каждого движения – их великое многообразие нельзя было до конца отработать на тренировках, а между тем любое из них имеет временную, сиюсекундную цель: захват, подножку, уход. Кто же подсказал эту цель? Ведь сознание явно не участвует в каждой мелочи схватки, оно просто не поспевает за ее темпом.

В полусумерках (да хоть и днем) вы пробираетесь к подъезду нового дома через горы строительного мусора, канавы для кабеля и водопровода, просто неизвестные ямы и прихотливый узор разбросанных газовых труб. Обычная картина двора дома, только что сданного в эксплуатацию (теперь полгода можно доделывать, не спеша). Если к этому прибавить еще недавно прошедший дождь, ваше путешествие станет веселой комедией (для жильцов соседнего дома). Прыжки, балетные пируэты, обходы препятствий по сложным кривым – сплошная ходьба в незнаемое. Каждый свой шаг вы не обдумываете – ручаюсь, что голова в это время занята другим. Каким же образом строится движение, каждый раз безошибочное и точное? А как знает мозг, какие мышцы надо срочно включить, чтобы удержать хозяина, поскользнувшегося на льду? Впервые балансирующего на канате? Осваивающего незнакомое сложное движение – в воде ли, на земле или в воздухе?

Исследователи назвали эту проблему двигательной задачей. В каждой отдельной задаче мозг приводит в действие именно те мышцы, которые нужны для ее решения. Как будто еще не достигнутое положение тела, несуществующее решение служит маяком того или иного выбора действий, ведущих к цели.

По ходу движения идет его поправка. Работает принцип, давно уже известный инженерам под названием обратной связи – ежесекундное, постоянное сообщение с места, к чему привело каждое действие. В данном случае сообщения поступают через глаза и сотни невидимых внутренних датчиков, точно сообщающих в центры движения и равновесия о силе натяжения мышц, суставах, углах сгиба костей, общем положении тела в пространстве. По полученным сообщениям мозг подправляет движение.

Сообразуясь с чем идет поправка? На что ориентируется мозг? На конечный результат? Но его пока нет!

Есть. Еще до того, как началось действие. Он-то и служит побудительной причиной, стимулом действия, а одновременно – картой, но которой мозг сверяет результаты, сценарием, который разыгрывают мышцы. Получается превосходный возврат к телеологам. На взгляд торопливый и поверхностный.

Только сначала – два эксперимента на животных, которым искусственно сорвали привычную механику движений.

Собаке наполовину рассекли спинной мозг – ни стоять, ни ходить она теперь не может. Нож исследователя перерезал пути сообщений между головным мозгом и мышцами. Прервана связь. Собака не ощущает задней половины своего тела, не в состоянии управлять задними лапами. Проходит время. Собака снова стоит и ходит, ее трудно отличить от здоровой. Восстановились нервные проводники, несущие приказы? Нет. Рассеченные концы разъединяет наросший барьер из соединительной ткани. Значит, нашлись окольные пути сообщения. Как мозг включил их в действие?

Еще один опыт. Мозг отдельно по мере надобности рассылает приказы мышцам – сгибателям и разгибателям. У собаки крест-накрест перешили нервы, ведущие к этим мышцам (на одной лапе). В первые часы после операции лапа эта совершенно беспомощна: когда мозг находит нужным для движения согнуть ее, она разгибается, и наоборот. Собака становится трехлапой. При первых попытках встать она раскачивается и падает. Проходит некоторое время – и лапа «переучилась», собака ничем не отличается от здоровой.

Переучивание происходило с помощью сигналов обратной связи. Они шли отовсюду – от глаз и аппарата равновесия, от самих мышц, совершающих повороты костей и ежемоментно сообщающих в центры движения о своем положении и готовности принять поправку. Мышцы не могли бы работать без непрерывного контроля. Воздействие этих эластичных жгутов на кости рук, ног, любой орган всецело зависит от того, в каком положении уже застала этот орган или кость начавшаяся работа мышцы. И на какой скорости движения.

Итак, непрерывный контроль и поправки на основе сообщений обратной связи. Но к какой цели ведет этот контроль? Отклонения от чего ликвидируются поправками? Что за карта (или программа, или схема), с которой мозг сличает застигнутое положение мышц, чтобы сообщить поправки? Это может быть только желаемый результат, то есть как раз конечная цель каждого движения.

И, ясно понимая, что преподаватели атеизма дрожащими от гнева пальцами уже листают телефонную книгу, я все-таки осмелюсь повторить еще раз: да, конечный результат каждого действия, даже занимающего кратчайший срок, безо всякого участия сознания предопределен, заранее известен мозгу, и по нему идет корректировка приказов мышцам. Желаемое, потребное будущее существует!

В виде модели. И тогда все становится на свои места, получая убедительное и вполне материалистическое объяснение. Каким-то образом выработанная и закодированная мозгом модель результата действия – конечного положения тела – служит той схемой, ориентируясь на которую мозг непрерывно вводит в движение поправки. И для осуществления намеченного будущего побуждаются к деятельности необходимые группы мышц. В каждом случае разные. Ибо достоверно установлено: даже незамысловатое вбивание гвоздя при разных положениях тела требует включения совершенно разных наборов мышц.

Когда осуществляется сложное движение, выбор необходимых мышц еще более разнообразится, и основной критерий подбора – разработанная модель потребного будущего положения. Всюду – от мелких корректив до крутой смены стратегии – сначала выдвигается цель, а по ней ориентируются нервные центры движения. Этот внутренний образ будущего может очень быстро меняться. По мере необходимости возникают новые и новые программы – маршруты устремлений, по которым стрелочные переводы – мышцы – направляют движение тела.

Вот почему глаза при чтении книги забегают вперед – надо подготовить порядок сокращения голосовых связок, а при чтении нот – движения рук и пальцев.

Таким образом, произвольные, новые движения, даже ходьба по незнакомому рельефу – смотрите! – приобретает общность с чисто творческими, такими непознаваемыми, такими божественными действиями, как труд скульптора или танцора-импровизатора.

Мастерская скульптора. Среди каменной крошки, запаха глины и камня (каменная пыль пахнет), гипса и алебастра, законченных и только начатых работ над неотесанной глыбой колдует человек в грязном фартуке, по точному выражению поэта, «на мужика похожий и на бога, но больше все-таки на мужика». После сотен тысяч то уверенных, то вкрадчивых ударов молотка и долота из камня появится статуя. Скульптор отсекает лишнее. Каждые несколько ударов – это движения, подчиненные цели сиюсекундной, временной, и каждый последующий удар – результат мгновенной мысленной корректировки, сверки с моделью будущего – конечным обликом изваяния.

По неизвестной крутизне, используя мельчайший выступ, часами одолевает неприступную скалу отряд альпинистов. Только затем, чтобы испытать на высоте ни с чем несравнимую радость и потом испытать ее вторично – спуск опаснее и трудней подъема. То подтягиваясь на карнизах, то вплотную прилипая к камню, ползут они вверх. Плотник строгает доску. Жонглер разучивает этюд из десятков новых движений. Мальчик лепит снежную бабу. Сквозь заросли и завалы пробирается охотник.

И в мозгу их, в центрах движения, разыгрываются, как образно говорят физиологи, целые кинетические мелодии, сложнейшие сыгровки оркестра мышц, дирижер которых – сознательное стремление доиграть до конца те ноты движений, записи которых, ежеминутно меняясь, неосознанно возникают на пульте (и пульт этот существует и найден – об этом несколько ниже).

А потом симфония запомнится – порядок движений заучится наизусть. Присмотритесь, как напряжено внимание любого, кто впервые осваивает действие, – велосипедиста ли, токаря, музыканта. О последних прекрасно писал Сеченов:

«…Кто видел начинающих играть на фортепиано, тот знает, каких усилий стоит им выделывание гамм. Бедняга помогает своим пальцам и головой, и ртом, и всем туловищем. Но посмотрите на того же человека, когда он развился в артиста. Пальцы бегают у него по клавишам не только без всяких усилий, но зрительно кажется даже, что движения эти совершаются независимо от воли – так они быстры…»

Очень точное описание. В такой стадии умения музыканты и роняют знаменитую снисходительную шутку: «Играть – это очень просто, только надо сразу попадать пальцами в нужные клавиши».

И еще одно важное наблюдение в детальном сеченовском описании: помощь себе и головой, и ртом, и всем туловищем. Это очень хорошая иллюстрация к тому методу, которым пользуется (очевидно) мозг при первом разыгрывании двигательных мелодий. Предположительный этот метод в недавние годы описали математики и биофизики, ознакомившиеся с механикой движений, сроднившиеся с ней так, что сами стали биологами. Это люди из того отряда, который ликвидирует сейчас разрыв между биологией и математикой, опровергая печальную констатацию: биологи понимают, но не умеют, а математики умеют, но не понимают.

Очевидно, объединения нейронов, ведающих движением, распределяют между собой роли по иерархии умения, сложной лестнице подчиненности и распределения обязанностей. Часть нейронов намечает общие пути достижения цели – это черновая, наметочная разработка модели. Первая прикидка – включение крупных подразделений мышц, сюда еще могут попасть и многие посторонние (новички в любом деле совершают обилие лишних движений, у мастеров поражает скупость действий). За детали исполнения эти «руководители» не ответственны.

Следующие группы нейронов – исполнители. На них – более детальная разработка действия. Сообщения, идущие по цепям обратных связей, постепенно освобождают ненужные мышцы, распорядок заучивается наизусть.

Это похоже на подготовку и проведение боя. Есть штаб, намечающий общие движения подразделений, приказы штаба поступают на деталировку в полки, оттуда – в роты. Начальник штаба намечает общие цели, приблизительно направления частей, суммарное количество танков и боеприпасов. Все это – в соответствии с существующим планом боя. А по подразделениям – на всё меньшем и меньшем уровне – разработка все детальней и подробней, уточняется и закрепляется своя, местная, личная задача, сообщается выше требуемое количество снарядов. И во время боя пешие связные и донесения по телефону и радио осуществляют обратную связь. В соответствии с их информацией от штаба (дивизии, полка, роты) поступают корректирующие сигналы – сверху видней для разработки общих указаний. А снизу – после детализации и исполнения приказов идут сообщения о результатах – для новых поправок.

Давайте ненамного отойдем теперь в сторону, чтобы полюбоваться издали, какая стройная и красивая картина работы мозга появилась у нас с введением теории активного действия, в конечном итоге преобразующего мир по непрерывно творимым сценариям – моделям будущего.

Ученые ищут красоту и законченность. В физике, математике, химии. Мне довелось как-то видеть двух биофизиков, громко смеявшихся, глядя на доску, исчерканную выводом какого-то уравнения. «Господи, как красиво!» – сказал один из них и, вздохнув, скучным голосом попытался объяснить мне, в чем красота этого ряда цифр и знаков.

Красота закона, объединяющего ряд сложных явлений, – не только во внезапной ясности и общности вчера еще разных фактов, но и в единообразии, которое закон устанавливает. Не унылая и зловещая похожесть цвета хаки, а единство стиля, гармония содержания и формы, архитектурная или, если хотите, музыкальная стройность и выразительность согласного звучания.

Красота – это простота, строгость и лаконичность. Разрозненное обилие химических элементов стало красивым ансамблем, когда появилась Периодическая система. Тысячи наблюдений за ходом плaнет обрели совершенную красоту в законах Кеплера. Очевидно, в науке красота – это порядок понимания, наведенный там, где только что царил хаос разбросанных фактов.

Недаром с незапамятных времен прошла нетленной формула красоты природы: в природе все гармонично. Но что такое гармония, как не наличие обязательной, строгой и целесообразной закономерности?

Но вернемся к обещанной красоте гипотезы автоматического планирования будущего. Где та гармония в работе мозга, которую ввела эта гипотеза, плотно заполнив зияющую ранее пустоту?

Красота (гармония) – в строгом неодолимом единообразии той наступательной борьбы, которую ведет с природой живое существо.

Едва родившись, оно имеет сложнейшую жизненную программу, переданную ему по наследству в половых клетках. Это не только пограмма его будущего (!) телесного развития, тут и навыки, которые потребуются в первые же часы и дни грядущей борьбы за жизнь. Далеко не последний среди этих навыков – инстинкт мгновенно откликаться любопытством и настороженным вниманием на несовпадение сигналов, приходящих снаружи (шумов, света, запахов), с прогнозом, той вероятностной моделью будущих сигналов, которая ежесекундно разрабатывается мозгом путем непрерывного анализа сообщений с передовых застав.

Мир требует действий, неподвижные и недеятельные очень быстро отсекаются безжалостным ножом естественного отбора. А каждому действию предшествует его программа, разработанная мозгом на основе опыта, последней информации от органов чувств, и в соответствии с требованиями внутренними или внешними.

Эта активность, это постоянное движение против уничтожающих, нивелирующих, стирающих воздействий среды и есть жизнь с осуществлением основного принципа ее сохранности – боевой самоорганизацией. И человек отличается от всех оставшихся далеко позади лишь тем, что у него этот принцип стал осознанным, формируется в словах, равно реализуясь в сценариях обдуманных и бессознательных.

Появилась теория активности. Как некогда физика Эйнштейна вместила в себя (поглотив, а не уничтожив!) физику Ньютона, так теория активности в виде составной своей части включает понятия об условных связях – уже закрепленных действиях, кирпичиках сложных движений и поступков.

Ее еще обсуждают, принимают далеко не все, придирчиво ищут факты, способные ее опровергнуть. И прекрасно! Это принесет науке тысячи новых фактов, а среди них те, которые впоследствии послужат основой гипотезы более точной, более обшей, еще более близкой к подлинным механизмам мозга.

Есть прекрасные слова о таких переворотах, непрестанно обновляющих наше знание о мире. Вот они:

«…Гипотеза, которая лишается господства благодаря новым фактам, умирает почетной смертью, а если она была допущена для исследования той истины, которая привела ее к уничтожению, то она заслуживает благодарственного памятника…»

Биология активности как непременную составную часть включает в себя и вероятностное прогнозирование будущего, о котором шла речь в первой главе. Это и есть та система идей, которая объединила многочисленные, давно уже накопившиеся факты о деятельности мозга более сложной, а не просто отзывчиво реагирующей на внешнюю среду. Понятия об активности мозга, о предвосхищении будущего и планах-моделях явились ценнейшим материалом для кибернетиков, ищущих принципы работы мозга для моделирования его совершенной управляющей деятельности. Да, в сущности, это и есть идеи кибернетики – только родившиеся у физиолога, вышедшего, оказывается, на этот путь куда раньше Норберта Винера. Часть представлений об управлении, до которых математик Винер докапывался, обращаясь к физиологии мозга, в конце сороковых годов, физиолог Бернштейн сформулировал еще в тридцатых.

Представления об активности мозга, сменившие ныне отжившие представления о нем, лишь послушно реагирующем на мир, не были восприняты потому, что им было еще рано по общему уровню того времени. Они остались незамеченными даже для читателей специального журнала. Традиционная ситуация: удел опередивших свое время – быть непонятыми, голос забежавшего вперед обречен звучать в пустоте.

Когда появилась современная электроника, а идеи управления потребовали проверки на моделях; когда по лабораториям всего мира забегали смешные электронные мыши и черепахи, убедительно показавшие лишь одно: набора заученных навыков (типа условных связей) не хватает для имитации существования, тогда и потребовалась новая идея – идея активной самоорганизации. И она немедленно нашлась. Профессор Николай Александрович Бернштейн был еще жив, и многие из лидеров сегодняшней кибернетики познавали от него лично идеи биологии активности. Неудивительно, что первыми оценили ее биофизики и математики, а не биологи (трудно признать, что пророк был в собственном научном отечестве).

Многочисленные наблюдения лечащих врачей также во многом объясняются гипотезой об активной выработке моделей действия: разнообразные расстройства движений свидетельствуют либо о неспособности выработать эту модель (остается лишь способность к уже заученным, стереотипным движениям), либо об отсутствии сигналов о завершенности действия, предусмотренного заданием.

Поднимите руку!… Если рука больного лежит сверху, он свободно поднимает ее. Если же ее предварительно надо вытащить из-под одеяла (действие уже не автоматическое), больной не в состоянии это сделать. Несколько неуверенных движений, и он беспомощно смотрит на врача либо говорит, что поднял, а этого нет.

Нарисуйте круг! Больной рисует и… не может остановиться. Окружности следуют одна за другой, заполняя весь лист.

А сейчас в путешествии по области движений нам предстоит чуть отойти в сторону, чтобы взглянуть издали, увидеть, как порой срывается дружная сыгровка нейронных систем, – часть их выпадает из-под общего дирижерского контроля, и анархизм этот чреват для государства мозга страшными и мучительными последствиями. С таким хаотическим буйством мозг не в состоянии справиться в одиночку, но наука уже выступила на подавление беспорядков.

В издаваемых сейчас многочисленных монографиях об устройстве мозга из книги в книгу переходит рисунок смешного и трогательного человека. У него очень большая и странная голова, сильно суженная книзу и походящая на грушу, большой рот (если изображение в профиль, видна огромная гортань), широко раскрытые глаза и маленький лобик. Тело еще более поразительно: крохотные тонкие ножки с одним только большим пальцем (другие тоже есть, но они еле видны), тщедушное тельце и тонкие ручки с внезапно огромными кистями. Эти лапы по величине почти равны голове и чем-то даже пугают. Так называемый чувствительный и двигательный человек – пропорциональное изображение представительств, управлений наших движущихся «деталей» в коре головного мозга. Группа нейронов, ведающая тонко чувствующими и много умеющими руками, очень велика – отсюда размер кистей человека. Тонкая, разнообразная и многозначная мимика лицевой мускулатуры тоже требует сложного управления, поэтому так расширяется вниз лицо человека. А руки от плеча до кисти, ноги и худое тельце – пропорциональные размеры управлений другими мышцами. Представительства эти начинаются над лобными долями и идут к затылку.

Повинуясь созревающим моделям движений (заказы на них поступают из самых разных областей), группы двигательных нейронов вступают в сложные связи и, осуществляя замысел действия, передают друг другу эстафету возбуждения, приводящую в конечном итоге к выработке приказов, бегущих к мышцам.

Но бывают случаи, когда нервные сети вступают в порочную, бессмысленную и пагубную связь, и тогда потоки возбуждения, заражающие всю двигательную область, порождают движения, от воли человека не зависящие. Ужасны проявления непроизвольной двигательной бури, судорог, сотрясающих тело; самое страшное из них – эпилепсия.

Болезнь эта, крайнее проявление судорожной активности, закономерно вызывала у древних суеверный ужас. Чаще всего ее приписывали все же не вселению беса, а мучительному для смертного тела посещению божества. Потому и назывались судороги – священной болезнью. Так названа и самая известная из дошедших до нас книг отца медицины Гиппократа. Однако вопреки названию Гиппократ утверждал: ничего священного в судорогах нет, вполне естественная эта болезнь когда-нибудь поддастся лечению руками смертных.

Через двадцать пять веков были найдены очаги болезни – фокусы эпилепсии, откуда поток нервных импульсов разливается по мозгу странным взрывом возбуждения, вызывая к деятельности подчиненные мышцы тела. Разноголосица сигналов порождает аварию. Какие-то страхующие механизмы выдергивают рубильник, мозг погружается во тьму, спасая от поломки миллиарды нейронов, ведающих памятью, мышлением, сознанием, и только судороги, сотрясающие тело, свидетельствуют, что клетки движения не избежали бури. На кривых биотоков мозга записываются резкие, частые и высокие всплески – сама кривая похожа в это время на судороги обычно низких спокойных волн.

Иногда активность приводит не к падению и судорогам, а пробуждению движений, ставших автоматическими; к действиям, лишенным смысла и цели: больной куда-то бежит, едет, что-либо делает. Сознание в это время выключено.

Откуда и как возникает этот взрыв?

Первая подсказка пришла со стороны. В психиатрии насчитывается сейчас несколько десятков наблюдений судорог, возникавших… от музыки. Был известен композитор, у которого.немедленно начинались припадки от прослушивания одной из арий (любимой, кстати) оперы «Снегурочка». У других возникали судороги от музыки классической, джазовой, при наступлении партии одного из определенных инструментов (чаще всего виолончели и органа). Третьи болезненно реагировали просто на звуки определенной высоты, на какой-то ритм, который навязывал мозгу судорожную активность.

И вот уже ставятся опыты на крысах. Зверьки эти, живущие в темноте и тишине, вообще очень плохо реагируют на звуки, особенно на высокую частоту. Резкий неожиданный звук – и крыса бьется в падучей. В определенном ритме подаются вспышки света – и приступ начинается у больного.

Теперь остается вспомнить о роте солдат, в ногу прошедших по мосту и разрушивших его. Резонанс! Не он ли причина взрыва электрической пульсации, затопляющей мозг?

Похоже, что именно так. Мозг, усваивающий частоту света, неравнодушен в случае болезни к какому-то определенному ритму изменения этого раздражителя. Сначала возникает резонансная пульсация очага болезни – самой чуткой струны, а затем и остальных клеток. Или в резонансе оказываются целые объединения нейронов, сами время от времени впадающие в единый ритм.

Вырвавшиеся из-под контроля и управления отдельные группы нервных клеток порождают порой не общие судороги, а постоянное изнуряющее дрожание рук, ног, головы или наоборот – мертвую неподвижность их в сведенном, скрюченном положении.

Одну из таких болезней сто пятьдесят лет назад описал английский врач Паркинсон, сам заболевший ею в конце жизни, – по его имени она и названа теперь. Окончательно причины ее, очевидно многообразные, не выяснены до сих пор: наследственность, вирусы энцефалита, обмен веществ – виновники назывались разные, но с достоверностью вина не подтверждалась. Невозможность четко управлять движениями – почти единственное (но какое!) следствие и проявление этой болезни. Движения рук и ног, способность встать и одеться – действия, которые легки нам, как дыхание и зрение, а потому незаметны и не ценимы. Пока не произошла потеря. Замедленные, неуверенные, срывающиеся движения, застывшее маскообразное лицо (мимика – это тоже движение), скованность всего тела – результат исчезнувшего умения управлять им, неспособность даже улыбнуться.

Есть еще подобные же болезни мозга, не стоит перечислять их мудреные латинские названия, общее у них – дрожание или судороги, заторможенность и неподвижность, разные проявления расстройства аппарата движения.

Может быть, это болезни редкостные? Если бы! Одних паркинсоников человечество насчитывает до пяти-шести миллионов. Людям этим надо помогать и, не умея еще производить переналадку механизмов управления, ученые нашли другой путь – разрушение очага пагубных пульсаций или мертвенной скованности.

Мне посчастливилось увидеть один недлинный фильм, заснятый неумело и наспех, но доставляющий радость большую, чем десяток высокохудожественных лент. Фильм о чуде, совершаемом в обычной клинике, без волшебников, пророков и святых. Пусть простят его авторы, если в мое описание несложного сюжета их съемок вклинится незаснятое ими – после того как я повидал такие операции своими глазами, детали обстановки могли смешаться в памяти. А начало помнится как сейчас.

Идет страшный поочередный показ больных. Скрюченные ноги и руки, неуверенная, дрожащая походка, содрогание всего тела при попытке произнести хоть слово, неспособность двигаться, беспомощные, потухающие глаза.

И операционная. Комната больше похожа на лабораторию – стол с больным кажется в ней лишним, ибо, кроме письменного стола (на нем странный набор – циркуль, транспортир и линейка) и огромного, похожего на белое пианино аппарата для снятия биотоков мозга, кроме баллонов с жидким азотом, вплотную у головы лежащего больного стоит каркас из металлических реек, шкал с делениями и винтовых регулируемых соединений. Причудливая пространственная конструкция токаря-ювелира, задавшегося целью поворотами винтов на расстоянии обеспечить попадание выдвижного острия в блоху или муху.

Однако на деле точность здесь еще большая. Это аппарат для проникновения в любую заданную точку мозга с отклонением лишь на сотые и даже тысячные доли миллиметра. Объект разрушения – величиной с горошину, задача разрушения – разрыв порочной цепи, по которой циркулирует жестокое, ненужное возбуждение.

Интересно, что прообраз таких сегодняшних аппаратов был создан еще в конце прошлого века, потом был изобретен вторично и снова почти не пригодился. Когда развилась современная техника введения в любую область мозга тончайшего электрода, когда появились мощные усилители слабых биотоков мозга, понадобилось умение точнейшим образом разобраться в пространственной геометрии мозговых структур. И прибор был призван на службу.

У него были вполне географические названия деталей – голова измерялась, как глобус: неподвижный экватор, связанный с четко фиксированной на черепе линией, и система подвижных меридианов. Усложнившиеся современные приборы сохраняют тот же принцип: любая точка мозга связана трехмерной пространственной системой координат. Отсюда и необычный набор на столе хирурга, отвлекающегося от своего прямого дела, чтобы с помощью транспортира, циркуля и линейки заняться тригонометрией на рентгеновском снимке мозга. Маршрут вводимой в мозг трубки или электрода прокладывается на этом листе, как путь самолета – на штурманской карте неба, где пилот ничего не видит, кроме нескольких постоянных ориентиров. Во Вселенной мозга такие внутренние ориентиры есть – относительно их и прокладывается маршрут. Но подробные атласы мозга на определенном этапе операции откладываются в сторону: у каждого из нас своя пространственная геометрия черного ящика, и в этом разнообразии – главная трудность сегодняшней математической хирургии.

Рентгеновский снимок доложил: стальная полая трубка точно в заданном месте! Теперь по ней подадут жидкий азот, и омертвевшая от замораживания крохотная горошина разорвет замкнутую цепь болезненных пульсаций, выпавших из-под общего контроля. Иногда эти крохотные структуры разрушают спиртом, иногда – электричеством; способы устранения очага несчастья еще обсуждаются и проходят проверку. Кстати, пусть не затемнят вам истинную картину слова о малости погибшей структуры: в каждом кубическом миллиметре мозга экономная природа разместила около тридцати тысяч нервных клеток. Описанная операция стоит жизни нескольким миллионам нейронов, погибает часть для жизни остальных.

Через секунду после замораживания, а порой лишь при касании электрода дрожание угасает. После перерыва иногда в десятки лет руки перестают дрожать. Неподвижное лицо обретает мимику. Человек начинает ходить, свободно говорить, улыбаться.

Тут следовало бы оставить розовые восторги и добросовестно признаться, что так происходит еще далеко не всегда, что разрушение порой не помогает, а выздоровление лишь частичное, что операции не подряд проходят гладко, что это лишь первые шаги на ощупь и наугад, а что касается эпилепсии в ее крайних судорожных проявлениях, с оптимизмом вообще следует подождать.

Но совершенное чудо – всегда чудо, а то, что оно происходит ежедневно, – верный залог будущих удач.

Впереди – обещание более детальных знаний об управлении движениями. Через вживленные в мозг электроды исследователи вызывают у подопытных обезьян навязанные действия, подавая импульс возбуждения в соответствующие области, как бы малы они ни были. Это означает возможность составить дальнейшее представление об иерархии и контактах мозговых структур, подступить еще ближе к конструкции управления и связи в механизмах черного ящика. А на основе добытых знаний – помочь вернуться к нормальной жизни тысячам заболевших людей.

За спиной у нас – треть книги, пора вспомнить о суммарном проявлении работы мозга: поведении человека среди ему подобных. Оно определяется складом ума, знаниями, навыками и привычками, окружающей обстановкой, воспитанием, коллективом соприкасающихся людей, тем непонятным психическим определением, которое именуется характером и склонностями, и еще добрым десятком привходящих внешних и внутренних обстоятельств. Его невозможно достоверно обосновать, можно лишь описывать, но это – дело романистов. Однако была в истории группа людей, уроки общения с которыми должны стать достоянием каждого интересующегося проблемой «Человек». Речь пойдет о поведении нескольких душевнобольных, не стесненных общечеловеческими (вобщем-то, очень жесткими) рамками поведения.

Когда заходит разговор об исконно королевской особе, принято почтительно говорить о преемственности, наследственности и прочих генеалогических понятиях. Не будем отступать от канонов: Людвиг Второй происходил из потомственно дегенеративного рода Виттельсбахов. Биографы спорят, кто первый внес в него ростки расстроенной психики, – нам это сейчас неважно. Интересно только, что уже тетка Людвига страдала душевным расстройством и ее долго безуспешно лечили. Основной занозой ее духовного существования была идея, что некогда она проглотила стеклянный диван. Людвиг жил сравнительно недавно – чуть более ста лет назад. Он получил правильное и регулярное королевское образование и полностью подготовился к престолу, который унаследовал в девятнадцать лет. Был у него и младший брат, но тот пробудил дремлющую, в нем готовность к болезни очень быстро – вследствие кутежей, разгула и любви к оперетте.

Всех поражали красивые горящие глаза молодого короля. Известный психиатр Морель первым обратил на них внимание. «В них говорит будущее безумие», – якобы сказал он. Однако по благоразумию он сказал это вполголоса, и, кроме коллег, его никто не услышал.

Король был необщителен, замкнут, горд, мечтателен и одинок. Надо сказать, что стремление быть одному, изолировать себя от окружающих, до минимума свести контакты с ними очень характерно для шизофрении – большинство историй болезни непременно содержит запись о неохотном общении с людьми, полной удовлетворенности миром внутренних переживаний.

Именно поэтому совещания с министрами мало устраивали Людвига. Кроме того, он ни на чем не мог сосредоточиться подолгу. И хотя достижение государственной пользы требует раздумий, но молодой король часто решал дела по первому побуждению. «Бойтесь первых движений души, – предостерегал когда-то один великий циник, – бойтесь: они самые благородные». Увы, настоящая государственная польза несовместима со скороспелыми решениями. Людвиг же спешил отделаться, а потому был горячо любим народом за добрые дела и молчаливо осуждаем недоумевающими министрами.

Он увлекся похожей на него женщиной. Принцесса София жила на берегу озера, одна каталась на лодке, любила собак, охоту и лошадей. Все было хорошо, но однажды Людвиг решил сделать невесте сюрприз и был за это наказан. Набрав хор странствующих музыкантов, он через лес повел их к замку принцессы. Однако, чуть опередив друзей, в одной из просек парка он увидел, как его невеста меланхолично играла волосами своего молодого аббата. Музыканты с трудом удержали Людвига от убийства. София же с чисто женской настойчивостью уверяла впоследствии, что у короля были галлюцинации, а ее вообще в это время не было в парке. Как бы то ни было, Людвиг возненавидел женщин раз и навсегда.

Он отдался музыке и архитектуре. Увлечение было истинно королевским по широте и размаху. Так как оно было естественным продолжением его былых интересов, никто не заподозрил в нем странности. Король строил замки и дворцы. Один за другим. На скале над пропастью вырос огромный замок в стиле рыцарских крепостей средневековья. За ним последовал еще один – в стиле дворца китайского императора. Потом было выстроено уменьшенное подобие французского Версаля.

Во что обходились небольшой Баварии эти архитектурные причуды, знал только министр финансов, за попытку урезонить короля быстро попавший в немилость. Когда на очередное требование средств министерство сообщило, что денег нет, увлеченный король незамедлительно предложил создать из дворцовой прислуги несколько обученных шаек для ограбления банков Берлина, Вены и Варшавы. Министр отвел глаза и обещал подумать.

Король полюбил оперу. Нелюбовь к скоплению приближенных вызвала приказ: оперы ставить для него одного, при пустом зале. Король сидел в ложе, занавески были сдвинуты. Часто артисты даже не знали, присутствует ли монарх в театре. А однажды он уснул посреди арии, и опера была остановлена, чтобы при пробуждении начаться с прерванного такта.

Отшельничество развивалось в нем все сильней. На придворных обедах его скрывали вазы с цветами. Позднее в столовой дворца было устроено приспособление, из-под пола подающее по сигналу короля сервированный стол, чтобы Людвиг никого не видел. Иногда причуды менялись – одно время за столом служили королю запыленные, потные и громогласные кавалеристы его охоты. Доклады министров он выслушивал через прислугу и через нее же передавал ответы. На заседаниях государственного совета кресло короля скрывал специальный экран. Интересно, что последний секретарь государственного совета так никогда и не видел лицо монарха.

Один из приближенных несколько недель должен был представать перед Людвигом в маске – чтобы король не расстраивался от его вида. Другому в знак его глупости было приказано являться на доклады с черной печатью на лице. Многие приказы он издавал через двери, и подданные в знак того, что поняли, отвечали условным стуком.

Короля беспокоили голоса и посещали видения. В снег и мороз ему казалось, что он стоит на берегу моря. В деревьях и кустарниках он узнавал знакомых архитекторов и музыкантов и демократично кланялся им. Часто снимал шляпу перед садовыми статуями и почтительно беседовал с ними. Видел на полу различные вещи, просил придворных поднять их и передать ему и страшно гневался, когда они не могли это сделать. Время от времени на него нападали приступы бешенства – он скакал, прыгал, метался, плакал, рвал на себе волосы и бороду. А порой застывал и часами стоял неподвижно.

Распад неотвратимо нарастал. Теперь Людвиг часто путешествовал в Париж и Вену. Для этого ему не надо было покидать дворец. Он спускался в манеж, усаживался на коня, и раз в полчаса конюх, переодетый кондуктором дилижанса, объявлял ему очередной город. Король молча сидел на коне и видел что-то, доступное ему одному. Путешествия очень освежали его.

Потом он стал горным духом. Лунными ночами безмолвно бродил по пустым залам своих дворцов или, крадучись, ходил по тропинкам парка. Одно время под влиянием опер Вагнера он почувствовал себя героем! одной из них. Перевоплощение было полное. Он часами плавал в лодочке по озеру в сопровождении лебедя. Это быстро наскучило ему. Он приказал устроить себе озеро на крыше одного из дворцов. Повеление было исполнено, но вода была бесцветна. А в опере король видел цветную воду. Воду на крыше подкрасили медным купоросом. Но она не бурлила! Устроили специальную машину для создания волнений. Перестарались. Лодка короля перевернулась, и холодная ванна исцелила его от этого бреда.

Копию Версаля он построил, когда вдруг осознал, что на самом деле он французский король. Во дворце накрывался стол на двенадцать сотрапезников. Людвиг сидел за ним один, но вел нескончаемые учтивые беседы. Подслушивание установило, что за его столом сидели французские архитекторы и музыканты.

Окружающие заметно надоели ему. К счастью, дворцовая прислуга уже давно догадалась далеко упрятать оружие. Изо дня в день король приказывал заковать в цепи и сослать кого-нибудь из придворных. Других – казнить, а тело бросить в озеро. Секретаря – посадить на хлеб и воду. Монарху докладывали, что все сделано, и он успокаивался. Правительство свое он тоже по одному осудил на смерть – первым, естественно, министра финансов. Все они чуть пережидали, и король забывал о приказе после доклада об исполнении.

Все это походило на детскую игру, которую вел вполне взрослый избалованный ребенок при почтительном попустительстве приближенных. Но королю надоела молчаливая опека, и он решил продать свою страну (не больше не меньше!), чтобы купить необитаемый остров и наконец отдохнуть в одиночестве.

Только тогда (через двадцать лет правления!) был назначен консилиум из четырех лучших психиатров страны.

Врачи установили: резко развитая форма душевного расстройства (сейчас это, очевидно, назвали бы шизофренией), неизлечимая ввиду давности и запущенности.

Чтобы забрать больного короля, в замок прибыла правительственная комиссия. Стража не была предупреждена, и комиссию арестовали. Людвиг, узнав об этом, приказал: выколоть глаза, содрать шкуру – и продолжал гулять, напевая что-то из Вагнера. К счастью, подоспела бумага из Мюнхена, и высокую комиссию выпустили на свободу. Неудивительно, что все они (министр иностранных дел, врачи, советники и неустрашимый полковник охраны) несколько километров бежали без остановки, бросив личные вещи.

А король выпустил воззвание к армии с призывом его защитить. Гарнизон не двинулся с места – офицеров предупредили. Только жандармы и пожарные не сумели поверить, что охраняли больного: с оружием в руках они встали на охрану дворца.

Через несколько дней все утряслось. Король был спокоен, уехал в отведенный ему дворец и подолгу гулял с приставленным врачом, один лишь раз попросив (уже в сумерках), чтобы ушли наблюдавшие за ним издали санитары. Просьба была высказана в столь спокойных тонах и разумных фразах, что опытный психиатр поддался иллюзии. Это была его последняя ошибка. Людвиг бросился к озеру, после недолгой борьбы утопил верноподданно кинувшегося за ним старика врача и, отправившись на место поглубже, утопился сам.

И все– таки его любили. О странностях знали только приближенные, а до того, как отстраниться от дел, он проявлял, по уверениям министров, ясность ума и понимание.

Древний римлянин Гай Калигула почему-то помнится сегодня только тем, что на коне въехал в сенат. Читая о его жизни, поражаешься, что он вообще позволял сенату собираться. К сожалению, описать его характер в развитии невозможно, ибо из дошедших источников он предстает личностью уже вполне сложившейся, очень типичной для эпилептика, склонности которого некому было унять.

Особенности черт характера, неожиданность поступков и склад мировоззрения эпилептиков подробно описали многие поколения психиатров.

Приступы падучей были у него еще в детстве. Потом прошли. А характер остался и властно диктовал поведение.

Он был из потомственного рода правителей. Генеалогическое дерево этого рода время от времени приносило гниловатые плоды. Славные родственники так резали и травили друг друга, что порой юноши должны были скрывать свои чувства по поводу погибших близких, чтобы уцелеть самим, ибо правил в это время кто-нибудь из убийц. Такая доля выпала и молодому Гаю Калигуле. Он покорно молчал, будто забыв о несчастьях и смертях родных. Все, что он вынужден был сдерживать, он с лихвой наверстал потом. А пока – молчок. «Не было лучшего раба», – меланхолически замечает Светоний в своей книге о цезарях. «И худшего владыки», – добавляет он. Но мог бы не добавлять – одно всегда влечет другое. Вынужденную покорность молодой Калигула возмещал пока страстным интересом к зрелищам пыток и наказаний.

Солдаты знали его еще ребенком, часть знати была на его стороне, и после смерти Тиберия, вопреки оставленному завещанию, императором стал молодой Калигула. Начинающие полуправители обычно быстро присваивали себе еще должность верховного жреца и, закрепив тем самым власть над надсмотрщиками душ, становились владыками абсолютными.

Так что, кроме природных черт болезненной психики, Калигула приобрел еще и профессиональную болезнь тиранов: манию величия и страх преследования. Все проявления этого тройного комплекса (безудержно вспыхивающая жестокость, величие и страх), вполне типичного монархического набора, благодарные потомки сохранили в памяти в виде эпизодов его трехлетнего владычества.

Калигула чтил память предшественников и лил слезы над их гробницами – к сентиментальному счастью окружающих (а сразу после этого сотнями казнил современников – из лучших, кому имел основание завидовать). И над их могилами плакал тоже. Объявил амнистию, и благодарные грабители слагали о нем народные песни. Часто устраивал игры – бои гладиаторов и травлю диких зверей (зверей – людьми и наоборот), и, напичканные ежедневными зрелищами кровавых убийств, его сограждане легче относились к исчезновению соседей. Щедро присваивал звания тем, на кого рассчитывал опереться, и разбрасывал подарки толпе. Восстановил народные собрания (решения предписывались им заранее). И на государственные деньги нанимал хвалителей, которые на всех углах превозносили божественного Калигулу. Устраивал состязания в красноречии (из которых всегда выходил победителем), строил храмы, цирки и театры.

Все вышеперечисленное снисходительный Светоний записал Калигуле в плюс. И потом добавил: теперь остается охарактеризовать его как чудовище.

При помощи присланного яда отправилась на тот свет его бабушка. На погребальный костер любящий внук смотрел из окна своей пиршественной столовой.

Потом он убил брата. Причиной было то, что брат, отправляясь в гости, якобы принимал противоядие – Калигула обиделся на эту. неродственную подозрительность. Тестя своего он принудил к самоубийству: тот отказался в плохую погоду отправиться с ним на морскую прогулку.

Старых, уважаемых сенаторов, занимавших высшие должности, заставлял подолгу бежать за своей коляской. И те бежали с радостью: позабавить монарха значило отложить свое печальное исчезновение. Ибо, тайно предав казни многих сенаторов, Калигула продолжал вызывать их на заседания и лицемерно удивлялся, что их нет.

Большинство своих прежних друзей он изуродовал наложением клейма и отправил в рудники или на постройку дорог за то, что они либо неодобрительно отозвались о нем, либо недостаточно восторгались вслух его гением. Кроме того, убивались все, кому народом или сенатом за что-либо оказывались почести, – Калигула не мог видеть славы, достающейся другому, он впадал в гнев, и участь конкурента решалась немедленно. У каждого из цезарей была своя личная гвардия – отборные головорезы, умеющие пить, убивать и подчиняться. Преступления, совершаемые ими вне службы, снисходительно покрывались, плата была фантастически высока – в преданности и рвении сомневаться не приходилось.

Иногда, в видe эксперимента по долготерпению, Калигула приказывал запирать городские житницы и подвергал народ голодовке. Народ безмолвствовал. Калигула часто повторял стих из древней трагедии: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». А однажды в порыве гнева на толпу, рукоплескавшую в цирке (не ему!) гладиатору, он воскликнул: «О, если бы весь народ римский имел одну голову!»

Он построил огромный храм, посвященный самому себе, с особыми жрецами и замысловатыми жертвоприношениями. В храме стояла его статуя в естественную величину, сделанная из чистого золота. Статую ежедневно облачали в те же одежды, что надевал он сам: посетители могли постоянно видеть, во что одет сегодня любимый тиран. Вокруг лежали груды подарков. Самые высокие государственные деятели почитали за честь послужить в этом храме, где соревновались в самоунижении и витиеватости похвал. А храм двух самых почитаемых в Риме богов он превратил как бы в вестибюль своего дворца и часто стоял между их статуями, предоставляя толпе оказывать ему божественное поклонение. За это платилось должностями и званиями, так что каждый упражнялся как мог, будучи кузнецом своего счастья.

А из Греции он приказал привезти статуи богов и, отняв у них головы, приставил к ним слепки собственной. На Марсовом поле в Риме издавна стояли статуи знаменитых некогда римлян. Томимый бешеной завистью и злобой, он велел раскидать их и впредь не ставить ничьего даже бюста, не испросив его согласия.

И казни, казни, казни. Это не была пресловутая жестокость восточных тиранов – нет, убийства были развлечением, утолением сумасшедшей страсти; их разнообразили в угоду Калигуле, производили тайно и открыто, на пирах и оргиях, соревнуясь в зверской изобретательности.

По ночам Калигула громко и настойчиво обращался к луне, приглашая ее прийти в его объятия. А днем часами беседовал со статуей бога – Юпитера Капитолийского, причем то шептал ему что-то на ухо, то подставлял свое – выслушивать ответ. И что-то слышал! Однажды бог пригласил его жить вместе, и он соединил храм со своим дворцом. Но и в Юпитере он видел не собеседника, а конкурента. Часто, стоя перед его огромной статуей, он спрашивал у окружающих, кто кажется им большим – он или Юпитер. Ответы были трогательно единообразны.

Титулы: лучший и величайший, благочестивейший и отец народа он принимал не моргнув глазом. И тысячи убийств следовали одно-за другим. После его смерти в тайном его личном архиве были найдены две тетради с именами обреченных – он планировал свои развлечения. Оказывается, он собирался переселиться из Рима в Александрию, но перед этим ему казалось необходимым уничтожить всех самых уважаемых людей Рима.

Иногда им овладевало желание физического ощущения богатства – тогда он глотал жемчужины, растворенные в уксусе, ходил босиком по грудам золота и валялся в них, сладострастно ворочаясь.

Все знали, что он ненормален, но два заговора были потоплены в крови, и больше никто не решался убить всевластного безумца. О странностях, о мелких проявлениях больного рассудка рассказывали шепотом. Он причудливо одевался: носил то женское платье с солдатскими сапогами, то халат и легкие женские башмаки. Часто появлялся с золоченой бородой, держа в руке трезубец – очевидно, в эти моменты он чувствовал себя морским богом.

Однажды поздно ночью в его дворец были под стражей привезены трое из сената. Ожидая смерти, они сидели молча, жалея, возможно, что не примкнули к созревающему заговору. Вдруг под громкие звуки флейт выскочил Калигула в длинной тунике. Исполнив замысловатый восточный танец, он опять исчез. Их отпустили.

Он замышлял стройки, достойные книги о творчестве душевнобольных, – но их замышлял монарх. Закладывались дамбы в местах, где море было особенно недоступно, глубоко и бурно; ломались скалы без надобности в граните; рабы, как муравьи, облепляли горные хребты – Калигула собирался превращать их в равнины.

Были у него и другие незавершенные дела. Он собирался полностью уничтожить все списки поэм Гомера и извести всех юристов, чтобы отныне юридические советы давал только он, упражняя свое красноречие и общеизвестное чувство справедливости.

Что касается прямых галлюцинаций, то они достойно подчеркивали размах мании: к нему на беседы являлся океан.

Коня своего он считал личностью и дал ему большой штат придворных, а также пышную утварь, чтобы конь мог приглашать гостей. Калигула собирался сделать его консулом, но не успел.

Ибо был наконец убит. Жил он в самом начале нашей эры, но (сбылась его главная мечта) остался в памяти потомков.

Интересная деталь: таков был страх перед всевластным убийцей, что долгое время в смерть его никто не осмелился поверить – говорили, что он жив и сам распустил эти слухи, чтобы проверить отношение к себе римлян и отступников истребить.

А спустя небольшой срок во главе страны снова оказался безумец. Из того же достопочтенного рода, племянник Гая Калигулы, намного опередивший дядю.

У Гая Калигулы была сестра Агриппина, женщина властолюбивая и сильная характером. Муж ее был известен в Риме невероятными вспышками гнева – начав спорить, он мог убить возражавшего, такие срывы случались. Супруги прекрасно знали достоинства друг друга. Когда у них родился сын, счастливый отец сказал в кругу друзей: от меня и Агриппины может произойти разве что чудовище. Последующие годы показали, что он не ошибся.

Нерон воспринял и другие наследственные черты (Светоний беспристрастно подытоживает: Нерон утратил доблести своих предков, сохранив пороки каждого из них). Прапрадед его был «характера непостоянного, а нравом свиреп». Дед устраивал бои гладиаторов на таких бесчеловечных началах, что видавший виды император – его современник – был вынужден обуздать его специальным эдиктом.

Для воспитания сына Агриппина выпросила у тогдашнего императора возвращения из ссылки философа Сенеки. Жизнь Сенеки совпала с правлениями обоих безумных тиранов, но пережил он только одного.

. Интересно, что первым вознамерился истребить молодого тогда философа еще Калигула. За какую-то яркую юридическую речь, удостоенную оваций. Философ отделался ссылкой – заступилась одна из любовниц цезаря. Теперь он был возвращен.

Прекрасную жизнь прожил философ Сенека. Внешним успехам он всегда предпочитал внутреннее спокойствие. Размышлял, любил, писал друзьям длинные послания, уже навечно вошедшие в историю культуры. В них были полностью сформулированы самые насущные, самые основные понятия гуманизма – о свободе, о совести, о долге, – понятия, которые каждый очередной тиран безжалостно и успешно топтал ногами.

Когда Сенеке отдали на воспитание молодого Нерона, он с удивлением сказал на следующий день, будто видел сон, что ему поручен Калигула. Этот случай предвидения еще долго впоследствии взволнованно обсуждали историки.

Вначале Сенека был вполне доволен одиннадцатилетним способным воспитанником. Привязанность к нему он сохранял очень долго, позднее даже поступаясь порой своими убеждениями, чтобы смягчить слепые вспышки молодого психопата или направить его энергию в другое русло. Совесть, человеческая ответственность долго удерживали Сенеку при дворе: слабая надежда, что он еще влияет на императора, диким вспышкам страсти и самодурству которого уже никто не осмеливался возражать, заставляли философа медлить с отставкой. Присутствие духа и смелость мысли не раз помогали ему вмешиваться ежедневно в кровавые дела Нерона и спасать людей, осужденных по злобе или зверской прихоти монарха. Когда попытки эти сделались бесполезными, Сенека добился отставки и с радостью поселился на окраине Рима, забыв о хитросплетениях интриг и полностью отдавшись философии. Но после того как Нерон сжег Рим и, убоявшись глухого народного ропота, взвалил вину на несколько тысяч христиан, осужденных за это на мучительные казни, Сенека не выдержал. Он уже давно жил в одиночестве, питаясь в основном овощами и чистой водой из опасения быть отравленным благодарным воспитанником. Он явился к Нерону и спросил, как хватает у того совести осудить других за свою безумную прихоть. Нерон уже несколько лет не слышал такого тона. Он повернулся и вышел. Через час к Сенеке явился гонец с приказом от цезаря – умереть. Сенека простился с друзьями и вскрыл себе вены на руках и ногах. Умер он со словами: «Жалко родину».

А Нерон… Через девятнадцать веков бесполезно (да и не нужно) пытаться ставить клинический диагноз. Это не было, очевидно, сумасшествием в полном смысле этого слова – психозом, ведущим к полному распаду личности. Налицо было, вероятней всего, уродливое развитие личности – то, что называется психопатией. Наследственные черты властно сказались на характере этого уродства: Нерон был, по всей видимости, эпилептоидным психопатом. Интересно, что начало его правления было очень спокойным. Потребовалось несколько лет абсолютной власти и низкого раболепия окружающих, чтобы тлеющее безумие вспыхнуло огнем неописуемой жестокости.

Вот черты эпилептоидной психопатии, тщательно собранные и тонко описанные русским психиатром Ганнушкиным.

Крайняя раздражительность, доходящая до приступов неудержимой ярости. Резкие расстройства настроения с тоской, страхом и гневом. Страстная любовь к сильным ощущениям. Нетерпеливость, нетерпимость к чужому мнению, ненависть к противоречащим. Крайнее себялюбие, эгоизм, физическая неспособность считаться с окружающими. А когда поводов для столкновения нет, такой психопат выдумывает их, чтобы разрядить раздражение и ярость. Они подозрительны и обидчивы, требуют покорности и подчинения. Поразительное отсутствие любви к ближним – даже к матери (запомните эту деталь).

Психиатры (все до единого пишущие о подобных характерах) заканчивают описание фразой: такие люди очень трудно уживаются с окружающими.

О, Нерону не приходилось с кем-либо уживаться! Условия диктовал он, а для несогласных и ропщущих возникала проблема не уживаемости уже, а выживаемости. Но и эту проблему решал за них монарх.

Надо сказать, что ко всем этим чертам у Нерона прибавлялось стремление во что бы то ни стало обратить на себя внимание окружающих, быть первым и неповторимым. Эта особенность тесно сплелась с одной-единственной (действительно существовавшей) способностью Нерона: он писал стихи (и неплохие!) и пел их, подыгрывая сам себе на кифаре (это разновидность арфы). В один прекрасный день страсть тирана-графомана обернулась трагедией для тысяч римлян.

Для начала он отравил своего сводного брата и трижды пытался отравить мать, осуждавшую его за дикие оргии, издевательства и казни (от которых страдали ее друзья, ибо вообще к убийствам сорокалетняя Агриппина относилась, как мы – к театру).

Неудачные попытки убить мать (она была начеку) только распалили двадцатилетнего ребенка. Сын был упрям и вдумчив. Маме гостеприимно оборудовали спальню, в которой специальное устройство должно было обрушить потолок. Она не приехала. Потом ее отправили на корабле, дно которого было раздвижным. К сожалению, небольшие кусочки свинца, которые должны были обрушиться на голову мамы с балдахина, построенного по приказу сына (чтоб солнце не пекло маму, которую он на прощанье трижды поцеловал) – эти кусочки упали слишком рано, и Агриппина спаслась вплавь. После этого, бросив притворство, он послал к ней убийцу. Немедленно по уничтожении матери исчез раб-исполнитель.

И тогда, пишут историки, он принялся истреблять без всякого разбора или меры. С тех пор и заметили современники в его маленьких и обычно тусклых глазах почти незатухающий красный огонек. Определилась цепочка событий: злоба, подозрительность и страх, мнимый заговор, сотни казней, громкая хвала бдительности сатрапов, сонный промежуток и опять придуманный заговор.

И писал, писал стихи. Исполнял их всюду – в театрах и храмах, банях и дворцах. Пять тысяч специально обученных и высокооплачиваемых молодчиков содержались для аплодисментов. Выйти из рядов во время его выступления было смертельной роскошью, не восторгаться в голос – самоубийством.

Когда для стихов не хватало (как теперь говорят) знания жизни, Нерон собирал материал. Однажды ему не удалось описать страдания умирающего животного. Тогда он приказал при себе замучить несколько рабов. А сам не отрываясь смотрел и… сочинял стихи.

И однажды, читая поэму об осаде Трои, был обвинен своим другом Тигеллином (единственный, кто не боялся его, ибо был начальником охранно-сыскной гвардии) в том, что неверно описал горящий город. Ряд историков полагает, что именно тогда и зародилась у психопата идея сжечь Рим. Сказано – сделано (я потому и описываю безумия именно владык, что на их осуществленных делах легче демонстрировать движения расстроенного рассудка).

Рим загорелся одновременно в десятке мест и горел шесть суток. Из вивария цирка вырвались слоны, львы и тигры. Сотни бандитов убивали и грабили на развалинах. Огненные языки на десятки метров взметнулись вверх, освещая круглосуточную (от дыма) темноту. Знаменитый водопровод бездействовал. Три четверти города сгорело без остатка.

Стоя на специально сложенном возвышении, цезарь слагал гимн огню.

До этого он несколько часов совещался в шатре с известным трагическим актером, какую позу ему принять при осмотре горящего города.

А потом виновниками были объявлены христиане, и зрелище расправы еще долго отвлекало народ.

У пожара была и другая причина (кроме познавательной): город после восстановления должен был называться Нерополем.

Апрель уже именовался неронием, названия многих городов и мест постигла та же участь (сподвижников он не жаловал, так что остальные города сохранили свои названия).

Его статуи вырастали повсюду, как грибы. Кстати, именно упомянутые продукты служили ему излюбленным блюдом для яда, подносимого возможным соперникам по сцене. Далеко перед ним носили венки с именами артистов, побежденных им на состязаниях. Мраморные бюсты прежних победителей были крюками дотащены до реки.

Естественная при этом гигантомания, к счастью, осталась лишь в планах: постройка золотого дома и немыслимой длины канал его имени.

Конечно же, был бы он убит, но успел бежать на виллу верного вольноотпущенника, где долго не решался покончить с собой. Приказал вырыть могилу и на ее краю читал стихи (удивительная любовь извергов-психопатов к поступкам, которые кажутся им историческими). Потом воскликнул: «Какой артист погибает!» – и, приставив нож к горлу, долго стоял в страхе. Ему помогли ударом по рукояти.

И подобные расстройства уже лечат сегодня в клиниках. Повышенная гневливость и навязчивый страх, беспричинная возбужденность и тоскливая заторможенность – эти «выбросы» психических характеристик черного ящика врачи учатся ликвидировать все более успешно, возвращая больных в круг нормального человеческого поведения. Об этом, как и было обещано, – через несколько глав.