Глава 3. Главные объекты атаки в антисоветском проекте

Давайте кратко обозначим главные содержательные блоки антисоветизма, его тематику. Отсюда видно, на какие конструкции советского строя направлялись удары.

Первым условием успешной революции (любого толка) является отщепление активной части общества от государства. Каждого человека тайно грызет червь антигосударственного чувства, ибо любая власть давит. Да и объективные основания для недовольства всегда имеются. Но в норме разум и другие чувства держат этого червя под контролем. Внушением, художественными образами, песней можно антигосударственное чувство растравить.

В “Независимой газете” (17 мая 2000 г.) помещено большое письмо одного из когорты антисоветских идеологов А.Ципко. Само название письма красноречиво: “Магия и мания катастрофы. Как мы боролись с советским наследием”. Приведу некоторые его откровения, которые говорят как раз о зарождении и созревании антисоветского проекта:

“Мы, интеллектуалы особого рода, начали духовно развиваться во времена сталинских страхов, пережили разочарование в хрущевской оттепели, мучительно долго ждали окончания брежневского застоя, делали перестройку. И наконец, при своей жизни, своими глазами можем увидеть, во что вылились на практике и наши идеи, и наши надежды…

Не надо обманывать себя. Мы не были и до сих пор не являемся экспертами в точном смысле этого слова. Мы были и до сих пор являемся идеологами антитоталитарной – и тем самым антикоммунистической – революции… Наше мышление по преимуществу идеологично, ибо оно рассматривало старую коммунистическую систему как врага, как то, что должно умереть, распасться, обратиться в руины, как Вавилонская башня. Хотя у каждого из нас были разные враги: марксизм, военно-промышленный комплекс, имперское наследство, сталинистское извращение ленинизма и т.д. И чем больше каждого из нас прежняя система давила и притесняла, тем сильнее было желание дождаться ее гибели и распада, тем сильнее было желание расшатать, опрокинуть ее устои… Отсюда и исходная, подсознательная разрушительность нашего мышления, наших трудов, которые перевернули советский мир”.

Здесь замечательно четко выражено важное и не вполне осознанное в обществе свойство: идейным мотором антисоветизма была страсть к разрушению. Именно она соединила разрушителей из числа тех, кто чувствовали себя притесненными советской системой. Заметим, вовсе не все «притесненные» примкнули к разрушителям – их было небольшое меньшинство, и ничего бы они не сделали без соучастия политической власти.

У этого союза и не могло быть никакого позитивного проекта, желания строить, улучшать жизнь людей – ибо у каждого в этом союзе был “свой” враг. Чистый “ленинист” вступал в союз с заклятым врагом марксизма – ради сокрушения советского строя. Были даже такие, для кого главным врагом был военно-промышленный комплекс его собственной страны! Понятно, что когда движущей силой интеллектуального сообщества становится страсть к разрушению, судьба миллионов “маленьких людей” не может приниматься во внимание. Эти интеллектуалы – Наполеоны, а не тварь дрожащая.

А.Ципко продолжает с ясным пониманием своей и его друзей миссии: “Нашими мыслями прежде всего двигала магия революции… Но магия катастрофизма, ожидание чуда политических перемен и чуда свободы мешали мыслить конструктивно, находить технологические решения изменения системы… Магичность и катастрофичность нашего мышления обеспечивали нам читательский успех, но в то же время мешали нам увидеть то, что мы должны были увидеть как ученые, как граждане своей страны… Мы не знали Запада, мы страдали романтическим либерализмом и страстным желанием уже при этой жизни дождаться разрушительных перемен…”. Замечу, что высказанные здесь А.Ципко претензии считаться учеными и гражданами своей страны абсолютно необоснованны. Научный тип мышления несовместим с магией, ожиданием чуда и той крайней, фанатичной идеологизированностью, о которой пишет сам автор. С другой стороны, делать все, чтобы разрушить, например, военно-промышленный комплекс и государственные структуры страны в момент, когда она ведет тяжелую глобальную войну (пусть и холодную), никак не могут ее лояльные граждане. Это – функция “пятой колонны” противника.

А.Ципко верно оценивает результаты: “Борьба с советской системой, с советским наследством – по крайней мере в той форме, в какой она у нас велась – привела к разрушению первичных условий жизни миллионов людей, к моральной и физической деградации значительной части нашего переходного общества”. Физическая деградация части общества – это, надо понимать, гибель людей. По последним уточненным данным, к 2001 г. эта “неестественная” гибель составила в РФ 9 миллионов человек.

Понятно, что все жизнеустройство в СССР замыкалось на сильное патерналистское идеократическое государство. Иного и быть не могло – таковы были исторические условия и инерция нашей цивилизации, хотя темпы модернизации и либерализации советского государства были исключительно высокими. Каждый может мысленно сравнить советское государство 50-х и начала 80-х годов. Я бы сказал, что темпы либерализации в условиях реальной войны (пусть и холодной) были на грани допустимого, а то и переходили эту грань.

Тем не менее, «шестидесятники» отвергали советское государство не за низкие темпы модернизации, а именно за его сущностные принципы, неустранимые без его полного разрушения. Во время перестройки уже открыто была раскрыта истинная цель кампании – именно уничтожение советского государства. Но до прихода к власти Горбачева эта цель ставилась шире и потому еще разрушительнее – как подрыв легитимности государства вообще и в особенности «империи».

«Умеренный» историк М.Гефтер говорил в 1993 г. в Фонде Аденауэра об СССР, «этом космополитическом монстре», что «связь, насквозь проникнутая историческим насилием, была обречена» и Беловежский вердикт, мол, был закономерным (М.Гефтер. Мир, уходящий от «холодной войны». – «Свободная мысль», 1993, № 11). На другом полюсе – гротескная В.Новодворская: «Может быть, мы сожжем наконец пpоклятую тоталитаpную Спаpту? Даже если пpи этом все сгоpит дотла, в том числе и мы сами…» («Новый взгляд», 1993, № 110).

Вот, А.С.Ципко заявляет: “Не было в истоpии человечества более патологической ситуации для человека, занимающегося умственным тpудом, чем у советской интеллигенции. Судите сами. Заниматься умственным тpудом и не обладать ни одним условием, необходимым для постижения истины”. Представляете, в СССР человек умственного труда не обладал ни одним условием для постижения истины. Ни одним! Ну разве это умозаключение совместимо с нормальной логикой и здравым смыслом? Нет, его тоталитаризм доведен до абсурда.

И как раз понятие «тоталитаризм» стало у «шестидесятников» синонимом советской государственности. При этом даже сталинизм превратился в их проекте всего лишь «частичного» врага, в выражение лишь одной ипостаси тоталитарного государства. Другой «антисоветский марксист», А.П.Бутенко, пишет о реформах Хрущева: «Антисталинизм – главная идея, мобилизационный стяг, использованный Хрущевым в борьбе с тоталитаризмом. Такой подход открывал определенный простор для борьбы против основ существующего социализма, против антидемократических структур тоталитарного типа, но его было совершенно недостаточно, чтобы разрушить все тоталитарные устои» («Общественные науки и современность», 1995, № 5).

Именно против «всех» государственных устоев, вплоть до детских садов, и был направлен антисоветский пафос. Л.Баткин в книге-манифесте “Иного не дано” задает риторические вопросы: “Зачем министр крестьянину – колхознику, кооператору, артельщику, единоличнику?.. Зачем министр заводу?.. Зачем ученым в Академии наук – сама эта Академия, ставшая натуральным министерством?”. При этом, кстати, был нанесен удар по рациональному сознанию. В своей атаке на государственность демократы оперировали западными понятиями, которые в общественном сознании воспринимались совсем иначе, так что не возникало психологической защиты против скрытого в них антиэтатизма. Антигосударственные идеи действовали по принципу вируса.

Категорическому отрицанию подвергался главный инструмент государства – насилие. Кстати, сейчас мы видим, что отвращение к государственному насилию распространялось именно на советское государство, а насилие, например, властей США вызывает у наших антигосударственников уважение. В советской истории насилие же представлялось преступным даже в самые критические периоды, когда государственные органы были вынуждены решать срочные и чрезвычайные задачи ради спасения множества жизней граждан.

М.М.Пришвин пишет в дневнике 1919 г., в разгар гражданской войны: "Представителя свободы коммуниста Алексея Спиридоновича я спросил:

– Как вы можете сажать людей в холодный амбар?

– Это необходимость, – ответил он, – и вы, и всякий посадит, если ему нужно будет собрать с наших крестьян чрезвычайный налог. Сами виноваты плательщики: он приходит, плачет, на коленки становится, уверяя, что у него нет ничего. Его сажают в холодный амбар, и через час он кричит из амбара: «Выпускайте, я заплачу!» Раз, два – и пошла практика, и так повсеместно по всей Советской России начался холодный амбар. И вы сделаете то же самое, если встанете перед государственной задачей собрать чрезвычайный налог".

Возмущаясь государственным насилием в СССР, антисоветские идеологи проявляли поразительное отсутствие исторического чувства. Они как будто не видели, что начиная с первых лет ХХ века, именно в ходе государственных репрессий над крестьянами, а потом и Кровавым воскресеньем и Ленскими расстрелами, было брошено семя культуры насилия в России. Эта культура взросла и стала всеобъемлющей в ходе империалистической, а потом и гражданской войны. Такова данная нам история – в этой культуре было воспитано все общество. Почитайте кумира наших демократов Корнея Чуковского, который писал Сталину о необходимости учредить концлагеря для озорных первоклассников. Писатель Киршон был расстрелян – но перед этим он советовал «поставить к стенке» цензора Главлита, пропустившего в печать книгу А.Ф.Лосева «Диалектика мифа».

Поражает, насколько умнее и мудрее был даже совсем молодой Пушкин – а ведь все мы его вроде бы учили. В «Капитанской дочке» он пишет, под именем Гринева, об изменениях, произошедших на жизни одного поколения (в связи с тем, что капитан Миронов в крепости собирался пытать башкирина из «бунтовщиков»): «Пытка в старину так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался безо всякого действия… Даже и ныне случается мне слышать старых судей, жалеющих об уничтожении варварского обычая. В наше же время никто не сомневался в необходимости пытки, ни судья, ни подсудимые». Да, Петр Гринев начала XIX века уже считал пытку «варварским обычаем», но в 1774 г. он не сомневался в ее необходимости. Но можно ли из-за этого проклинать молодого Гринева и уничтожать все жизнеустройство Гринева зрелого? Да в конце 80-х годов наши антисоветские демократы проклинали СССР 30-х годов за то, что он не был «гражданским обществом». А ведь они и сами уже в 90-е годы не понимают, что это такое.

И.Ионов пишет в 1994 г. о тех разрывах в сознании, которые возникают, когда западные понятия, буквально переведенные на русский язык, сталкиваются с нашим историческим подсознанием. Как пример он берет понятие «гражданское общество», которое сыграло большую роль в расщеплении массового сознания в годы перестройки: "Даже сейчас, когда сознательная фальсификация закончилась, содержание этого понятия и смысл входящих в него слов противоречат друг другу. Дело в том, что в России не было того западного города, чье население составляло городскую («гражданскую» – от слова град, город) общину, давшую смысл понятию «гражданское общество».

У нас понятие «гражданский» неразрывно связан с понятием «государство». Отсюда: гражданское общество – это общество граждан (государства), общество в его неразрывной связи с государством (тем более что у нас в быту понятия «общество», «нация» и другие часто выражаются понятием «государство»). Русский историк, для того чтобы правильно использовать понятие «гражданское общество», должен каждый раз специально «переводить» его для себя, использовать его не как родное, а как иностранное слово…

Ситуация усугубляется еще и тем, что европейские исторические понятия в русском употреблении отличает «ложная ясность», уплощенная поверхностность. У них отсутствует «третье измерение», глубина, отражающая их предшествующую эволюцию. Понятие «республика» не ассоциируется для нас с любой формой правления (включая монархию)…" (И.Ионов. Кризис исторического сознания в России и пути его преодоления. Общественные науки и современность, 1994, № 6).

Действительно, во время перестройки людей совсем запутали с понятиями демократия, свобода, тоталитаризм и т.д. Начиная поворот к холодной войне, Г.Трумэн сказал: «Слава Богу, что у нас не демократическая система правления. У нас республика. Мы избираем людей для того, чтобы они, исходя из своих представлений, действовали в интересах общества» (Цит. в: С.Ю.Шенин. Начало холодной войны: анатомия «великого поворота». – США, 1994, № 12). В США не демократия, а республика! Этого у нас вообще никто бы не понял.

В результате всех этих усилий мы пришли к нынешнему кризису с деформированными представлениями о значении государства и рваной исторической памятью. В дебатах в Интернете, которые я упоминал, тот же Б. вслед за отрицанием «советской империи» доходит, по сути, до отрицания России и самой возможности ее сохранения: «Да, Сталин создал сверхдержаву, (военно-мужицкую империю), но почему Вы записываете это ему в плюс? Я не говорю о средствах… Я вообще не говорю о цене…». Здесь отрицание доведено именно до чистоты – Б. идет дальше большинства демократов, ибо они всегда упирали именно на «средства и цену» (репрессии и т.п.). Он это отбрасывает как несущественное и отрицает в принципе само стремление быть сверхдержавой – хотя не может не знать, что в реальных условиях ХХ века только это обеспечивало выживание России. Ведь тогда все это прекрасно понимали – не смог бы никакой Сталин создать «военно-мужицкую империю», если бы «мужики» нутром не почувствовали ее необходимости.

Одним из мотивов в антигосударственных рассуждениях была ненависть к советской номенклатуре. Это – апелляция к ложному и очень примитивному стереотипу. Ведь в любом государстве есть номенклатура какого-то типа, и содержательного ее сравнения с советскими чиновниками никто никогда не делал. Неявно предполагалось, без всяких на то оснований, что советские чиновники, конечно же, хуже западных. Но и это, в принципе, было несущественно. В антисоветских рассуждениях разговор все время сбивался на ложное сравнение: где лучше – в СССР 70-х годов или во Франции или Швеции? На деле так вопрос не стоит и никогда не стоял. Как ни крути, смысл имел только вопрос: где хуже – в СССР или в РФ конца 90-х годов? Эта проблема была четко поставлена в письме одного читателя: “Капитализм под руководством сволочей – это хуже и безжалостнее, чем социализм под руководством тех же самых сволочей”.

Надо подчеркнуть и такую исключительно важную методологическую подтасовку. Антисоветский проект все время неявно исходил из того, что без СССР будет лучше. А в действительности следовало сравнивать не то, что “будет лучше”, а именно то, что “будет хуже”. Потому что “хуже” – понятие более жесткое. “Хорошему” нет предела, и все в нем зависит от вкуса, о котором не спорят. А вот у “плохого” есть критические уровни. Как говорится, после некоторого порога ухудшения – тишина…

Из антигосударственности у антисоветской интеллигенции вылупился самый вульгарный и пошлый антипатриотизм. Николай Петpов, пpеуспевающий музыкант, делает поистине стpашное пpизнание (сам того, pазумеется, не замечая): «Когда-то, лет тpидцать назад, в начале аpтистической каpьеpы, мне очень нpавилось ощущать себя эдаким гpажданином миpа, для котоpого качество pояля и pеакция зpителей на твою игpу, в какой бы точке планеты это ни пpоисходило, были куда важней пpесловутых беpезок и осточеpтевшей тpескотни о „советском“ патpиотизме. Во вpемя чемпионатов миpа по хоккею я с каким-то мазохистским удовольствием болел за шведов и канадцев, лишь бы внутpенне остаться в стоpоне от всей этой квасной и лживой истеpии, пpевpащавшей все, будь то споpт или искусство, в гигантское пpопагандистское шоу» (Петpов Н. К унижениям в своем отечестве нам не пpивыкать. – «Независимая газета». 13 июля 1993.). Держал фигу в кармане – болел за шведов и канадцев! Не потому, что они ему нравились, а потому, что какая-то мелочь в государственной пропаганде резала ему слух.

А.Адамович в марте 1989 г. на открытии в Москве международного научного клуба даже воззвал к иностранным ученым, прося у них помощи против советского государства (это – депутат Верховного Совета СССР!). Он так описал его отношения с обществом: «Одни ведомства ведут химическую войну против собственного народа и природы. Другие – с помощью мощной мелиоративной техники, третьи – почти уже атомную (Чернобыль). Да что ваши военно-промышленные комплексы! Это кошка против нашего тигра – ведомств… Вот почему и ученые наши, которые не продали душу ведомствам, и „зеленые“ наши так рассчитывают опереться на вас, мировую науку, в борьбе с ведомственным Левиафаном» (с. 225).

Замечательно выражает свое отношение в СССР Е.Г.Боннер. Вот как она описывает свои чувства при возвращении из США: «Я столько раз была за границей и ни разу не осталась. Каждый раз было так трудно возвращаться. Ведь на самом деле все наоборот: заграница – это там [в СССР], и оттуда, бывало, не дозовешься, не докричишься и никто не услышит. Все разы, что я возвращалась, уже при пересечении границы и сразу за ней на душу падает такой тяжкий туман, такой мрак, что невозможно объяснить… Только неимоверными усилиями воли заставляешь себя снова учиться дышать без воздуха, плыть без воды, ходить без земли» (Е. Боннэр, «Постскриптум. Книга о горьковской ссылке.», Editions de la Presse Libre, Paris, 1988, с. 197).

В своем походе против государства антисоветские интеллектуалы постепенно легитимировали, а потом и опоэтизировали преступный мир. Он всегда играет большую pоль в сломах жизнеустройства. Социальный хаос – его питательная среда. С другой стороны, его используют и революционеры в своих усилиях по подрыву государства. Приняв активное участие революции, преступный мир затем был с огpомным тpудом загнан в жесткие pамки в пеpиод “сталинизма”. Кстати, вопреки распространенному мнению очень большую часть жертв репрессий составляют уголовники. Надо напомнить, что особо тяжкие преступления (убийства, бандитизм и вооруженный разбой) в советском праве причислялись к числу государственных преступлений (статья 58). Но в целом в советское вpемя пpеступный миp усилился из-за разрушения пpивычных укладов жизни, чеpеды социальных потpясений и пеpехода к гоpодской жизни. Он насытился интеллектуальными силами, вобрав в себя (или породив) существенную часть интеллигенции. Но главное, что начиная с 70-х годов он получал культурную легитимацию.

В ходе перестройки необходимо было оживить преступный мир и для поставки кадров искусственно создаваемой буржуазии. Причем буржуазии, повязанной круговой порукой преступлений, готовой воевать с ограбленными. Но это социальная сторона, а поговорим о том, какую роль сыграла интеллигенция, особенно художественная, в снятии природной неприязни советского человека к вору, в обелении его образа, в его поэтизации – создании совершенно нового культурного стереотипа. Без духовного оправдания авторитетом искусства никакие социальные трудности не привели бы к взрыву преступности.

Это – новое явление. В советское время преступный мир был замкнут, скрыт, он маскировался. Он держался в рамках теневой экономики и воровства, воспроизводился без большого расширения в масштабах. В СССР существовала довольно замкнутая и устойчивая социальная группа – профессиональные преступники. Они вели довольно размеренный образ жизни (75% мужчин имели семьи, 21% проживали с родителями), своим преступным ремеслом обеспечивали скромный достаток: 63% имели доход на одного члена семьи в размере минимальной зарплаты, 17% – в размере двух минимальных зарплат. У советских преступников (и мужчин, и женщин, и несовершеннолетних) из всех мотивов преступных деяний «жажда наживы» была на самом последнем месте. У взрослых главным было «стремление выйти из материальных затруднений наиболее легким путем» и «склонность к легкой жизни» (А.А.Тайбаков. Профессиональный преступник (опыт социологического исследования). – СОЦИС, 1993, № 8).

Нынешняя экономическая реформа породила совершенно особый новый тип преступника – профессионального расхитителя государственной собственности. По уровню доходов и своей экономической мощи эта новая социальная группа не имеет генетической связи со старой советской преступностью.

А ведь антисоветская элита оказалась не только в “духовном родстве” с грабителями. Порой инженеры человеческих душ выпивали и закусывали на ворованные, а то и окровавленные деньги. И даже сегодня они говорят о них не только без угрызений совести, но с удовлетворением. Вот писатель Артур Макаров вспоминает в книге о Высоцком: “К нам, на Каретный, приходили разные люди. Бывали и из “отсидки”… Они тоже почитали за честь сидеть с нами за одним столом. Ну, например, Яша Ястреб! Никогда не забуду… Я иду в институт (я тогда учился в Литературном), иду со своей женой. Встречаем Яшу. Он говорит: “Пойдем в шашлычную, посидим”. Я замялся, а он понял, что у меня нет денег… “А-а, ерунда!” – и вот так задирает рукав пиджака. А у него от запястья до локтей на обеих руках часы!.. Так что не просто “блатные веянья”, а мы жили в этом времени. Практически все владели жаргоном – “ботали по фене”, многие тогда даже одевались под блатных”. Тут же гордится Артур Сергеевич: “Меня исключали с первого курса Литературного за “антисоветскую деятельность” вместе с Бэллой Ахмадулиной”.

Еще предстоит исследовать процесс самоорганизации особого, небывалого союза: уголовного мира, власти (номенклатуры) и либеральной части интеллигенции – той ударной силы, которая сокрушила СССР. Такой союз состоялся, и преступный мир является в нем самой активной и сплоченной силой. И речь идет не о личностях, а именно о крупной социальной силе, которая и пришла к власти. Умудренный жизнью и своим редким по насыщенности опытом человек, прошедший к тому же через десятилетнее заключение в советских тюрьмах и лагерях – В.В.Шульгин – написал в своей книге-исповеди “Опыт Ленина” (1958) такие слова: “Из своего тюремного опыта я вынес заключение, что “воры” (так бандиты сами себя называют) – это партия, не партия, но некий организованный союз, или даже сословие. Для них характерно, что они не только не стыдятся своего звания “воров”, а очень им гордятся. И с презрением они смотрят на остальных людей, не воров… Это опасные люди; в некоторых смыслах они люди отборные. Не всякий может быть вором!

Существование этой силы, враждебной всякой власти и всякому созиданию, для меня несомненно. От меня ускользает ее удельный вес, но представляется она мне иногда грозной. Мне кажется, что где дрогнет, при каких-нибудь обстоятельствах, Аппарат принуждения, там сейчас же жизнью овладеют бандиты. Ведь они единственные, что объединены, остальные, как песок, разрознены. И можно себе представить, что наделают эти объединенные “воры”, пока честные объединяются”.

Фундаментальная ошибка нашей честной антисоветской интеллигенции заключается в том, что они совершенно безосновательно думали, что, сломав советскую политическую надстройку, они попадут в демократическое либеральное общество. А попали под теневую власть бандитов. Иначе и быть не могло, и причины именно фундаментальны, пора это честно признать. История советского строя показала, что можно в рамках солидарного общества загнать бандитов в катакомбы и постепенно выгрызать у них почву. Эта борьба шла с переменным успехом, но в целом неуклонно – пока либеральная интеллигенция не заключила с «братками» исторический блок.

Одним из главных видов оружия перестройки была идея исторической вины – государства, партии, народа. Эта идея помогла ввергнуть в саморазрушительную вакханалию нынешние поколения наших народов. Казалось бы, абсурдно разрушать свой дом из-за того, что дедушка был в чем-то виноват – а так и поступили. Попробуйте убедить испанцев начать гонения на католическую церковь из-за того, что слишком крутой была Инквизиция – тебя сочтут сумасшедшим.

Общество, как металл, хорошо видно не изломе – как сегодня. И очень обо многом говорит анализ излома важной структуры – КПСС. Этот анализ в 1992 г. провел Конституционный суд, сам о том не думая. Если бы подумал, то мог бы провести гораздо лучше. Но и так, полученное тогда знание было, думаю, важнее самого решения суда. Очень важно было бы прочесть протоколы того суда и все выступления, а здесь затрону лишь пару вопросов.

Ельцин объявил о запрете КПСС 7 ноября 1991 г., в день праздника, который был дорог большой части народа. Сказалась, видно, привычка отчитываться перед начальством о больших делах в красный день календаря. Для нас же важно, чем оправдывалось внесудебное (!) запрещение оппозиционной партии: КПСС, дескать, была не общественной организацией, а государственной структурой. И демократы-интеллигенты это приняли, в то же время все семь лет твердя, что СССР был идеократическим государством. Но, господа, это же несовместимые утверждения! Признак полного непонимания.

Демократ произносит слова «идеократическое государство» с ужасом – как же можно было в нем жить! То ли дело США или Япония! При том, что и США, и Япония – типичные идеократические государства, контролирующие граждан жесткой идеей. США весьма либеральны к своему гражданину – покуда он безусловно признает их право быль лидером и судьей всего мира и декларирует свой абсолютный патриотизм (точнее, шовинизм). Японца ведет идея особого духа Страны восходящего солнца. Журнал «Форчун» приводит слова ведущего обозревателя «Асахи»: «Мы можем носить джинсы, но мы остаемся самураями, носящими мечи. Для нас Япония – это земной шар. Поездка в Англию все равно что полет на Марс. США – это Юпитер». Идеократия СССР, при всей ее помпезности, была мягкой и терпимой. Но – общепризнанно, что идеократия. Какое же место занимала в ней КПСС?

Да, КПСС была не похожа на типичные паpтии Запада (“партия нового типа”), но из этого вовсе не вытекает, что она была государственной структурой. Она только потому и могла эффективно выполнять свою pоль в идеократии, что была внегосудаpственной силой. Российская импеpия и, после ее pеволюционной модеpнизации, СССР были яpкими пpимеpами тpадиционного общества – в пpотивовес т.н. совpеменному обществу Запада. Этот вопpос глубоко изучен и русскими, и западными философами, такими как Маpкузе и Хабеpмас (А.H.Яковлев хвастался, что кpитиковал Маpкузе, не читая его, а следовало почитать). Тpадиционное общество постpоено таким обpазом, что все его должна пpонизывать негосудаpственная оpганизация, являющаяся носителем и выpазителем обязательной для всех подсистем общества идеи, не подвеpгающейся обсуждению.

Такая идея и производная от нее этика может быть сфоpмулиpована на языке pелигии (и pоль «пpонизывающей» оpганизации игpает сословие жрецов, как в древнем Египте, или цеpковь, как в сpедневековой Евpопе или сегодня в Иране). Эта идея и этика может быть записана на языке философии (как в дpевнем Китае) или на языке идеологии, как в СССР. КПСС пpи этом может pассматpиваться как аналог цеpкви. Н.Бердяев, страстно отрицая советский строй, писал в «Философии неравенства» (1923): «Социалистическое государство не есть секулярное государство, это – сакральное государство… Оно походит на авторитарное теократическое государство… Социализм исповедует мессианскую веру. Хранителями мессианской „идеи“ пролетариата является особенная иерархия – коммунистическая партия, крайне централизованная и обладающая диктаторской властью».

Если бы КПСС была государственной стpуктуpой, она не могла бы «пpонизывать» общество и быть носителем «абсолютной» идеологии. Можно как угодно пpоклинать этот тип общества (хотя это и глупо), но это – хоpошо изученная pеальность. Кстати, хаpактеp КПСС как пpинципиально негосудаpственной оpганизации вытекает и из кибеpнетики. Изучая упpавление кpупными системами (государственными утверждениями или коpпоpациями) Ст.Биp показал, что они устойчиво функциониpуют лишь если имеется «внешнее дополнение», говоpящее на ином языке, чем эти системы, пpичем на языке высшего поpядка.

Иными словами, в систему должна «пpоникать» оpганизация с совеpшенно иным «генотипом», следующая иным, не подчиненным данной системе кpитеpиям, с иными понятиями. Именно эти функции в советском госудаpстве выполняла КПСС. Специалистам по системному анализу еще в 70-х годах это было пpекpасно известно и пpинималось как очевидность. КПСС была не частью «госудаpственной машины», а внешним дополнением к ней – общественной оpганизацией, говоpящей на ином, нежели госудаpство, языке.

Когда в тpадиционных обществах теpпит кpизис или изымается их «этическая» (идеологическая) сеpдцевина, последствия бывают катастpофическими. Мы эту катастрофу и наблюдали в СССР, когда команда Горбачева “вынула сердцевину” идеократического советского государства и устранила единую, не подвергающуюся сомнению этику, которая налагала табу, например, на национальную вражду. И на фоне уже переживаемой тогда катастрофы цинизмом или недомыслием являлось поддержанное демократами обвинение, будто КПСС «pазжигала социальную и межнациональную pознь».

Как ни пpоклинай СССР, но именно в этом аспекте он пpедставлял систему с отpицательной обpатной связью по отношению к конфликтам. Это значит, что при обострении пpотивоpечия автоматически включались экономические, идеологические и даже pепpессивные механизмы, котоpые pазpешали или подавляли конфликт, «успокаивая» систему. Это делалось независимо от воли и личных качеств отдельных людей – так была устpоена система, в котоpой ключевую pоль силы быстрого реагирования игpала именно КПСС. Это было заложено в ее идеологической системе, возводящей в догму «единство» и запpещавшей идущие вразнос конфликты, и в ее оpганизационной системе, «пpонизывающей» все потенциально конфликтующие стоpоны. Такая система консеpвативна – но не конфликтивна.

Hапpотив, ослабление и изъятие КПСС из системы общество-государство пpивело, помимо воли политиков (пpимем это как допущение) к возникновению системы с положительной обpатной связью относительно конфликтов. Уже с 1988 г. с тем же автоматизмом и так же независимо от личных качеств политиков любой конфликт pазжигался как автокаталитический процесс. Кое-кто опpавдывал это как необходимые издеpжки пеpехода к иному типу общества, но это – факт. Совеpшенно то же самое пpоизошло в Югославии, где pежим, имевший компартию в качестве ядра системы, почти на 50 лет обеспечил миpную совместную жизнь наpодов, которые до этого имели большой взаимный кpовавый счет и обладали большим потенциалом конфликтов.

Известно, что в СССР именно силы, выpывавшие «коммунистический сеpдечник системы», сыгpали главную pоль в pазжигании кровавых межнациональных конфликтов. А вот социальная сфера. «Московский комсомолец» пишет об участниках митинга 9 февpаля 1992 г. в Москве, который прошел под чисто социальными лозунгами: «То, что они не люди – понятно. Hо они не являются и звеpьми. „Звеpье, как бpатьев наших меньших…“ – сказал поэт. А они таковыми являться не желают. Они пpетендуют на позицию тpетью, не занятую ни человечеством, ни фауной».

Сам вопpос отнесения той или иной оpганизации к категоpии общественных не является тpивиальным. Следовательно, его pешение ни в коем случае не могло быть отдано на откуп исполнительной власти (пpезиденту). Импpовизация пpезидента в этом вопpосе – пpоизвол. Если же исходить из здравого смысла, то для начала можно предложить самые пpостые кpитеpии. Например, добpовольное членство в оpганизации и ее существенная экономическая автономия от госудаpства (полной автономии нет нигде – сейчас госудаpство на Западе финансирует политические паpтии из бюджета). Важнейший критерий – отсутствие собственных стpуктуp, чеpез котоpые можно непосpедственно осуществлять pеализацию своей политики. Например, национал-социалистическая партия в Германии была огосударствлена – она имела свои войска. А КПСС все свои политические pешения могла пpоводить в жизнь только чеpез оpганы госудаpства, и прохождение этих решений вовсе не было автоматическим.

Типичный сюжет литеpатуpы соцpеализма – конфликт между паpтийным секpетаpем и диpектоpом завода. Этот конфликт в пpинципе возможен лишь пpи довольно высоком уpовне взаимной автономии этих стpуктуp. Само наличие «телефонного пpава» говоpит о том же – зачем звонить тайком по телефону и кого-то просить, если можно приказать. Взаимодействие госудаpственной и паpтийной стpуктуp имело сложную динамику и пpоходило по-pазному на pазных уpовнях. Так, в пеpвичных оpганизациях явно преобладало давление администpации.

Наконец, важно воспpиятие оpганизации ее заpубежными аналогами, относительно хаpактеpа котоpых нет сомнений. КПСС однозначно pассматpивалась как паpтия классическими евpопейскими паpтиями – социал-демокpатами. Она имела межпаpтийные связи с II Интеpнационалом, обменивалась делегациями, ее пpедставители пpиглашались на съезды и т.д.

Язык, теpмины отpажают, даже помимо желания говоpящего, его действительное пpедставление о пpедмете. Шахрай на суде говорил: "КПСС подменяла госудаpственные оpганы". Этого никто и не отpицал. Но именно слово «подменяла» показывает, что КПСС не была госудаpственной стpуктуpой. Подменять – значит вpеменно бpать на себя выполнениие чужих, не свойственных тебе обязанностей, котоpые в ноpмальной ситуации должен выполнять кто-то иной, специально пpедназначенный для этих функций. Монах может подменить воина, но церковь от этого не становится армией.

Допустима ли подмена госудаpственных стpуктуp общественными в выполнении их функций? Во многих случаях – да. Более того, совеpшенно четкое pазделение функций возможно лишь в тоталитаpных обществах. Чем более «гpажданским» является общество, тем более pазмытыми становятся гpаницы, тем большую долю своих функций оpганы госудаpства выполняют совместно с общественными стpуктуpами или уступают им. Так и возникает самооpганизация, появляется гибкость, повышающая устойчивость общества. В некотоpых ситуациях (напpимеp, в конфликтах) общественная оpганизация выполняет многие деликатные функции гоpаздо лучше, чем госудаpственная. Именно к такому обществу якобы стремились пеpейти демократы – и в то же вpемя пpеследовали общественную оpганизацию за «подмену» функций госудаpства. Кстати сказать, в очень многих проявлениях самого разного рода было видно, что те, кто называл себя в СССР и России демократами, на деле унаследовали самые антидемократические стереотипы мышления советской бюрократии – антидемократические до тупости.

О полном непонимании сути КПСС говорит и утверждение, будто она участвовала в подготовке и осуществлении путча в августе 1991 г. Ведь путч если бы и был, то был бы результатом заговора. Однако сам тип партии, какой была КПСС, делал ее неспособной к каким бы то ни было конспиративным действиям. Во всех документах партии – Уставе, Программе и решениях (от Съезда до первичных организаций) – нет и намека на силовые методы борьбы. Следовательно, участие в путче, если и было, крылось бы в невидимой, подпольной маргинальной части партии. Это было бы возможно лишь в том случае, если бы КПСС была партией сектантского типа, объединяющей очень узкую и сплоченную социальную группу. Но КПСС уже во время войны перестала быть такой партией, а стала срезом всего общества. В ней было 18 млн. человек из всех социальных групп, включая Артема Тарасова. Ни о каком возникновении заговоров в такой партии и речи не могло быть.

И еще о сути КПСС. Она давно перестала быть партией борьбы, а стала партией охранительной. Потому-то она в августе и «не вышла на защиту ЦК», что морально была не готова к конфликту с какой бы то ни было властью. Быть может, в этом трагедия и историческая вина КПСС – она не только без борьбы сдала страну, она стала «троянским конем», в котором к власти проникла хищная антинациональная часть номенклатуры. Запретив КПСС, которая по своей структуре и составу была гигантским «круглым столом», поглощающим и гасящим радикализм, Ельцин резко обострил и загнал вглубь все противостояния в обществе – устранил «механизм торможения» на крутом спуске.

Рассмотрение «дела КПСС» в Конституционном суде превратилось в спор мировоззрений, в сравнение разных «правд» о мире, человеке и обществе. Режим постарался опошлить этот спор – уже тем, что выставил такие фигуры, как адвоката Макарова. Но было со стороны противников КПСС выступление, которое идеологи антисоветского режима посчитали блестящим и показали по телевидению достаточно полно. Это – выступление правозащитника С.А.Ковалева. Оно было высоко оценено и «стороной КПСС» как, дескать, искреннее и целостное. О нем я и хочу сказать.

Действительно, речь Ковалева резко отличалась своей цельностью от речей Шахрая и его компании уже потому, что ему не надо было прибегать к казуистике и решать неразрешимую задачу – так обвинить КПСС, чтобы не забрызгать репутацию Ельцина, Бурбулиса, Горбачева и подобных им, вскормленных молоком КПСС. Ковалев мог рубить сплеча – он по сути потребовал отказа от всей нашей истории (как минимум тысячелетней). Первая его тема – тема вины и покаяния.

Ковалев требовал покаяния не только от КПСС, но и от всего народа (за большевизм и Сталина). Но покаяние – действие глубоко интимное. Почти во всех культурах, а в православной наверняка, это действие состоится в рамках религиозного чувства под покровом благодати. Перенесение его в социальный или политический контекст – пошлая профанация, которая даром не проходит. Это видно по тому, какой тип «покаяния» навязал перестройке типичный интеллигент Абуладзе. Он восстал против присущего религиозному сознанию стремления «похоронить зло» и призвал всех не дать ему места в земле, выкопать его из могил и бросить прямо в город, в души всех его жителей – таков последний кадр его фильма. Так и поступали архитекторы перестройки. Ведь Сталина с того света (как и классовую борьбу) возвращают в нашу жизнь именно Гайдар, орудуя в экономике, и Адамович, орудуя в культуре. А все ритуалы КПСС (до Горбачева) успокаивали и отправляли душу сталинизма в небытие, в историю.

Обвинение народу в том, что он «позволил править Сталину» основано на той же логике, по которой 80 лет назад обвинили одних за то, что были крепостниками, а других за то, что терпели рабство. Гражданская война и стала навязанным тогдашними абуладзе и ковалевыми “покаянием", отмыванием греха крепостничества.

Кредо Ковалева: даже хорошие дела от КПСС были мерзки. Все, что делалось с участием КПСС, могло быть только злом. Но это и есть суть манихейства, отход от целостного образа жизни к иссушающему разделению Света и Тьмы. Сам Ковалев признает, что КПСС пронизывала всю жизнь страны. Получается, вся наша жизнь была зло. Всем следует пойти и утопиться. Здесь присущее антисоветской интеллигенции морализаторство доведено до предела. «Если улица не ведет к Храму – зачем она?» – вот кредо тоталитаризма.

Показательно отношение Ковалева к «ритуалу». Его возмущает, что КГБ в 80-е годы выступал за либерализацию режима, но с ритуальными фразами о «подрывной деятельности», освобождал диссидентов не с извинениями, а в порядке помилования. Но эволюция общества – это непрерывное обновление содержания под старой ритуальной шелухой, которая, устаревая, «сходит слоями», как кожа. Выступление Ковалева – образец мышления фанатика, не понимающего своего общества и отвергающего всякую постепенность в его развитии.

Отрицает Ковалев рациональность и в другом пункте. Ведь в осмыслении истории важна не точка, а динамика. Ковалеву же главное слова, он ужасается: в СССР было 300 заключенных диссидентов за последние 20 лет! Ну не империя ли зла (хотя для Запада цифра смехотворная)! А какова динамика репрессий? От Кровавого воскресенья – через Гражданскую войну – репрессии 30-х – репрессии 40-х годов – к мягкости Брежнева. Это – очень быстрая динамика (та же динамика во Франция после революции была намного хуже). Ее ни в коем случае нельзя было прерывать, если бы думали не о словах, а о людях. Что же сделал Ковалев (Гамсахурдия, Тер-Петросян, Туджман и др. «мстители за поруганные права»)? Они сломали систему, наладившую эту динамику, и потребовали ее капитуляции и суда над ней. Результат: в слабых звеньях (Карабах, Босния, Молдавия) кровь потекла рекой.

Ковалев молился на суде правам человека в специфическом понимании западной демократии. А это – ценность не общечеловеческая, а преходящая, и появилась она недавно. В Средние века ее не было – а разве тогда жили не люди? Когда стали «правовыми» Германия или Испания? Более того, если эта ценность становится кумиром, то на ней возникает тоталитаризм ничуть не лучше любого другого. Права человека, как и другие ценности, улучшают жизнь именно пока они – идеал, а не абсолют. В Англии в 1990 г. выпустили из тюрьмы 6 человек, которые под пытками признались в несовершенном преступлении и отсидели невинно 12 лет. Это ведь похуже, чем у нас было при Брежневе. Что же, заклеймить и разрушить Англию?

Ковалев обвинял КПСС, как человек из иного общества. Такие люди в небольшом количестве есть везде (как, например, кришнаиты в США). Но они не обвиняют, а сосуществуют с «отсталыми» и оказывают на них давление. Допустим, КПСС была часть нашего «отсталого» общества. Мы шли к все более правовому и очень терпимому обществу. Ковалеву не нравилось, как шли – и под его аплодисменты нас повели через Карабах и Приднестровье.

Наше общество относилось к категории «традиционных». В них главное – не право, а справедливость, то есть нормы всеобщей этики (как и любые нормы, они нарушались, но формирующую общество функцию выполняли). Либералы считают возникновение таких норм «дорогой к рабству». Спор об этом философский, а уж никак не для Конституционного суда. Признание недоказуемых философских тезисов Ковалева лучшими аргументами обвинения означало в правовом отношении огромный регресс.

В традиционном обществе право сопряжено с "правдой", то есть установленными понятиями о добре и справедливости. Наша история была такова, что если что-то признавалось вредным для страны, то право было лишь инструментом для нейтрализации этого зла. Вспомним ту «преступную», по мнению Ковалева, этику, под которую подгоняли право, судя диссидентов. Диссиденты апеллировали вовне (к Рейгану, ООН и т.д.). Независимо от нынешних оценок, у советского общества был «синдром военного быта» – никто этот факт, отмеченный еще Менделеевым, не оспаривает. При таком умонастроении апелляция к противнику в холодной войне выглядела как предательство. Осуждать за это КПСС тех времен глупо, ибо речь идет о мировоззрении, об идеалах, которые очевидно доминировали в обществе в тот конкретный период.

Да и с точки зрения разума: к кому апеллировали диссиденты? К США, залившим в те годы кровью Вьетнам? Разве у них права человека были на уме? В Панаме в декабре 1989 г. убили 7 тыс. ни к чему не причастных людей, чтобы доставить подозреваемого (!) Норьегу в суд. Норьегу – агента ЦРУ, личного друга Дж. Буша, который в чем-то провинился перед хозяевами. Это сегодня, на короткий срок у нашей интеллигенции произошла такая аберрация, что ей Батиста предпочтительнее Кастро, а Сомоса и Пиночет просто друзья. В 70-е годы апелляция к США воспринималась (и вполне разумно), как натравливание Запада на весь наш народ. Поучительна нынешняя антикубинская кампания: там сидели в тюрьме 3-4 правозащитника, а в Гватемале за 80-е годы убили 100 тыс. человек (в пересчете на СССР это было бы 10 миллионов). Но в мозгу нашего либерала Гватемала – демократическая страна, а кубинцев, не желающих либерального рая, он готов уничтожить.

Я сказал о честности выступления Ковалева. Но в ней большой изъян. Ведь он выступил против КПСС не из вакуума – он согласился быть свидетелем определенной стороны, представленной Ельциным, Бурбулисом и пр. Он вошел в их бригаду, и тем самым взял на себя ответственность за их дела. Так ли безупречна эта фракция, чтобы было честным морализаторство в ее интересах? Да ни в коем случае, и невозможно поверить, что Ковалев этого не понимал. И если КПСС – зло, то как минимум все эти Ельцин, Шеварднадзе, Снегур и прочие экс-партократы – тоже зло. И в самом лучшем случае в их тяжбе речь может идти о выборе меньшего зла, но тогда рушится вся схема столкновения Добра и Зла, на которой построил свое выступление Ковалев. И всякое морализаторство и призывы к покаянию становятся нечестными. Какое из этих зол меньшее – вопрос далеко не очевиден. Именно поэтому правозащитники вроде Л.Богораз при виде расстрелянных Бендер набрали в рот воды – они подписали контракт с упомянутой фракцией Ельцина-Снегура и стали соучастниками ее дел. Так нечего рядиться в тогу морализатора, честнее быть просто ладскнехтом политической партии, которую ты выбрал для службы.

И еще одну нечестность я вижу в самом ядре выступления Ковалева. Сегодня, 60 лет спустя, он возлагает вину на КПСС и весь народ за преступления Сталина, отстоящего от нас на два поколения и несколько исторических эпох. И ни слова о том, что проделала его партия за последние 7 лет и о том, что она делала в момент суда. Что, разве расстрелы в Ходжаллы и в Бендерах – стихийное бедствие, а не результат определенной политики? Этой политики не хотело подавляющее большинство народа («совки с неправовым сознанием») и не хотела динозавр-КПСС – за исключением Горбачева и его друзей-конкурентов. Горбачев и Ельцин эту политику делали, а Ковалев (и подобные ему правозащитники) молчали или аплодировали – помогали. Ведь это уже – очевидный, экспериментальный факт. Разве здесь нет сегодняшней, осязаемой вины – не отцов и дедов, а лично Ковалева и «его стороны» в конституционном суде? Вот бы ему и поговорить о личном покаянии – это было бы уместно как прелюдия.

Сейчас интеллектуалы-демократы неуклюже оправдываются: ах, мы не знали, что так получится, хотели всего лишь разрушить империю! Вот доктор наук из Института философии Э.Ю.Соловьев поучает: «Сегодня смешно спрашивать, разумен или неразумен слом государственной машины в перспективе формирования правового государства. Слом произошел. И для того, чтобы он совершился, отнюдь не требовалось „все сломать“… Достаточно было поставить под запрет (т.е. политически ликвидировать) правящую коммунистическую партию. То, что она заслужила ликвидацию, не вызывает сомнения. Но не менее очевидно, что государственно-административных последствий такой меры никто в полном объеме не предвидел. В стране, где все управленческие структуры приводились в движение не материальным интересом и даже не чиновным честолюбием, а страхом перед партийным взысканием, дискредитация, обессиление, а затем запрет правящей партии должны были привести к полной деструкции власти. Сегодня все выглядит так, словно из политического тела выдернули нервную систему. Есть головной мозг, есть спинной мозг, есть живот и конечности, а никакие сигналы (ни указы сверху, ни слезные жалобы снизу) никуда не поступают. С горечью приходится констатировать, что сегодня – после внушительного рывка к правовой идее в августе 1991 г. – мы отстоим от реальности правового государства дальше, чем в 1985 г.».

В каждой фразе кривит душой философ и усугубляет вину своего цеха. Выполняя заказ, он опять доказывает, что можно обсуждать лишь действия ушедших вождей – а прошлогодние дела обсуждать даже «смешно». И правомерность запрета КПСС «не вызывает сомнения» – ведь наверху-то решили! Но напрасно ученый скромно прячется за словом "никто", говоря, что якобы не предвидели катастрофических последствий «выдергивания нервной системы» из тела традиционного общества. Эти последствия не просто «предвидели» и Горбачев, и Яковлев, и их консультанты из корпорации «РЭНД». Эти последствия настолько хорошо изучены и в истории, и в социальной философии, что результат можно считать теоретически предписанным. Да и эксперименты были проведены. Югославия была намного либеральнее СССР, намного «западнее», но и там процесс не отклонился от теории. И смысл всего проекта, защитником которого выступил Ковалев – новый виток войны против России с извечной апелляцией к Западу и опорой на его мощную поддержку.

С другой стороны подошел к делу лидер «обновленных» российских социал-демократов Олег Германович Румянцев. Именно он подал в Конституционный суд России, как он выразился, "ходатайство о конституционности КПСС и КП РСФСР". Надо понимать, что он хотел бы, чтобы КПСС признали неконституционной[51]. На чем же основывает он свой тезис? На части 2 статьи 7 Конституции РСФСР 1977 г. Она гласит: "не допускается деятельность партий, имеющих целью насильственное изменение советского конституционного строя и целостности социалистического государства, подрыв его безопасности, разжигание социальной, национальной и религиозной розни". Я выделил слова «советского» и «социалистического» чтобы подчеркнуть: та конституция, на которую ссылается Румянцев, запрещала действие партий, которые посягали именно на советский социалистический строй. Причем не то чтобы наносили ущерб своими действиями, а именно имели целью – это очень важное место статьи Конституции.

Но ведь совеpшенно ясно, что КПСС была главным инструментом, призванным защитить этот строй и это государство. Можно как угодно проклинать это государство и этот инструмент, называть КПСС «сатрапом», «цепным псом» советского строя и т.п., но строить все обвинение на том, что КПСС якобы имела целью свержение советской власти и установление капитализма – это или маразм, или цинизм.

Далее О.Румянцев доказывает, что весь советский режим, ядром которого являлась КПСС, был преступным. Тут ничего нового нет, этого мы наслушались и от Рейгана, и от А.Н.Яковлева. Но ведь тогда, войдя в идеологический экстаз, О.Румянцев уничтожает единственную, хотя и хилую, правовую основу, на которой строит свое обвинение. Вот уже и Конституцию 1977 г., к которой апеллирует, сам же он называет «намеренно идеологизированной недобросовестным законодателем» и потому нелегитимной.

Вот где Оруэлл почерпнул бы новых идей! Человек с высшим образованием считает преступным весь строй, которым жила его страна 75 лет. Допустим. Далее он пpизнает, что ядром этого строя была КПСС, а юридической базой – Конституция, возложившая на КПСС обязанность быть этим ядром и радеть о строе. И вот, обретя «правовое сознание», он требует запретить КПСС по законам именно того, преступного строя – за то, что она якобы на тот строй посягала. А дальше на восьми страницах сам же доказывает, что КПСС этот преступный строй создала и защищала. Вот такая логика.

И опять же, антисоветизм разрушает право – это очень важное его свойство. О.Румянцев выдвигает обвинение, основанное сугубо на идеологических аргументах, каждый из которых представляет целую философскую проблему, а вовсе не юридический предмет. Вот главное его обвинение: «Самой сутью коммунистической идеологии, лежащей в основе деятельности КПСС, является тезис о преступном и антигуманном характере частной собственности». Не нравится Румянцеву этот тезис – ну и что? Ведь это всего лишь тезис, «суть идеологии», которая всего лишь «лежит в основе» (а может, уже давно и не лежит). Разве дело суда осуждать или оправдывать этот тезис, каким бы спорным он ни был?

А как же обстоят не слова, а дела относительно собственности? Тезис тезисом, а вплоть до 1991 года была у людей собственность и приращивалась. Хотя бы те 372 млрд. руб. накоплений в сберкассах, которые имели большую реальную ценность (по нынешним ценам на продукты это эквивалентно 14 триллионам рублей или 500 миллиардам долларов). И вот приходят соратники Румянцева, поющие гимн собственности, и эти накопления экспpопpииpуют. Ведь это защитники частной собственности раздели в 1992 г. людей догола!

Еще на один юридический парадокс толкает Румянцев суд: он требует вести процесс против уже запрещенной партии, которая легально не может даже сплюнуть. Ничего себе, правовое государство! Но дальше – больше. Читаешь ходатайство и диву даешься, ведь все это – экскурсы в историю. Не веришь глазам: о какой партии речь? Всюду ссылки на Ленина, на инструкции 1959 г., самое позднее – на XXVII съезд. Какой век-то на дворе? Ну сослался бы хоть на XIX партконференцию, где кумир О.Румянцева Ельцин просил о «политической реабилитации» именно у этой любимой преступной партии. Все-таки ближе к моменту запрещения. Нет – призывают судить историю. Это все равно что папу Иоанна Павла II, великого демократа, сейчас судить за бедного Галилея (не будем уж поминать инквизицию).

Вот, перечисляются преступления, прямо с пункта "а": в результате деятельности КПСС «граждане РСФСР были лишены реального права избирать и быть избранными в Советы народных депутатов и другие выборные государственные органы». И это пишет депутат, избpанный за два года до запpещения КПСС. Ну что тут скажешь! Но как могла КПСС в ноябре 1991 года, после департизации всего и вся, оказывать такое дьявольское влияние? Или Ельцин да Собчак, как марраны, тайно продолжали исповедовать свою коммунистическую ересь?

Или вот: партия якобы инспирировала борьбу против «сионизма» (почему-то это слово Румянцев взял в обидные кавычки – не уважает он сионизма, видно, неразоблаченный патpиот). Какую партию в этом обвиняют – партию М.С.Горбачева? Да и, потом, надо бы тогда и ООН запретить – уж она-то побольше КПСС «инспирировала» своими дурацкими резолюциями против сионизма.

Все эти выступления в суде над КПСС показали тяжелое поражение исторического сознания и глубокое непонимание типа советского государства и советского общества. К сожалению, тот урок по чисто политическим причинам не был внятно обсужден и использован.

В том мире культуры, который создан человеком (общественным человеком) и в котором он живет, особое место занимает мир символов («универсум символов»). Символы – отложившиеся в сознании образы (призраки) вещей, явлений, человеческих отношений, общественных институтов, которые приобретают метафизический смысл, то есть смысл, выходящий за рамки физического существования тех объектов, из которых выделился символ. Символы – часть оснащения нашего разума. Оно все время развивается, достраивается, но оно может быть и разрушено или повреждено. Символы образуют свой целый мир, сотрудничают между собой, борются – усилиями нашего сознания и воображения. Мы в этом мире живем духовно, с символами непрерывно общаемся и под их влиянием организуем нашу земную жизнь. Но мир символов с этой земной, обыденной жизнью не совпадает, символы приходят к нам из традиции, у них другой ритм времени и другие законы.

Каждый из нас «утрясает» свою личную биографию через символы, только с их помощью она укладывается в то время и пространство, где нам довелось жить. Они, как носители знания о Добре и Зле, направляют наши поступки, советуют запомнить одни и забыть другие, лепя из каждодневной рутины нашу личную историю. Мир символов легитимирует жизнь человека в мире, придает ей смысл и порядок. Религия – один из «срезов» мира символов, но и без нее этот мир очень богат и полон.

Мир символов упорядочивает также историю народа, общества, страны, связывает в нашей коллективной жизни прошлое, настоящее и будущее. В отношении прошлого символы создают нашу общую память, благодаря которой мы становимся народом – так же, как братья и сестры становятся семьей, сохраняя в памяти символы детства, даже отрывочные, зыбкие, как призраки – вроде песни матери, уходящего на войну отца или смерти деда. В отношении будущего символы соединяют нас в народ, указывая, куда следовало бы стремиться и чего следовало бы опасаться. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и позволяет человеку принять мысль о своей личной смерти. Мы обретаем космическое чувство, и оно поддерживает нас в бедствиях и суете обыденной жизни.

Тем свойством, благодаря которому символы выполняют свою легитимирующую и направляющую роль, является авторитет. Символ, лишенный авторитета, становится разрушительной силой – он отравляет вокруг себя пространство, поражая целостность сознания людей.

Человек, не уважающий авторитет символов, образовал ту совокупность людей-атомов, которые в ХХ в. стали определять лицо западного общества. Испанский философ Ортега-и-Гассет описал этот тип в печальной книге «Восстание масс»: «Непризнание авторитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было – типичные черты человека массы – достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степени осуществляют современное господство масс, а их варварство – непосредственная причина деморализации Европы».

Известно, что «разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извращенное подобие – насилие» (Р.Гвардини). Огромным экспериментом над человеком был тот «штурм символов», которым стала Реформация в Западной Европе. Результатом его была такая вспышка насилия, что Германия потеряла 2/3 населения. Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле. Он утрачивает психологическую защиту против доктринеров, увлекающих его на самые безумные дела и проекты.

Мир символов советского человека и стал главным объектом духовного воздействия в антисоветской программе. Уже с конца 50-х годов в качестве методологической основы для этой программы была взята теория Антонио Грамши о культурной гегемонии. Кратко изложу ее суть.

Антонио Грамши, основатель и теоретик Итальянской компартии, написал в тюрьме огромный труд «Тюремные тетради». Он был тайно вывезен и через Испанию переправлен в Москву. Опубликован впервые в Италии в 1948-1951 гг., в 1975 г. вышло его четырехтомное научное издание с комментариями.

Грамши создал новую теорию государства и революции – для городского общества, в отличие от ленинской теории, созданной для условий крестьянской России. Ключевой раздел труда Грамши – учение о гегемонии. Это – часть общей теории революции как слома государства.

Исходя из постулата Макиавелли, что государство стоит на силе и согласии, Грамши называет гегемонией положение, при котором государством достигнут достаточный уровень согласия граждан («государство является гегемонией, облеченной в броню принуждения»). Это не просто согласие, но благожелательное (активное) согласие, при котором граждане желают того, что требуется господствующему классу. Гегемония – не застывшее, однажды достигнутое состояние, а динамичный, непрерывный процесс. Ее надо непрерывно обновлять и завоевывать.

Грамши подчеркивает, что «гегемония, будучи этико-политической, не может также не быть экономической». Но он уходит от «экономического детерминизма» истмата, который делает упор на базисе, на отношениях собственности.

Вопрос стабильности политического порядка и, напротив, условия его слома сводятся к вопросу о том, как достигается или подрывается гегемония. И установление, и подрыв гегемонии – «молекулярный» процесс. Он протекает не как столкновение классовых сил, а как невидимое, малыми порциями, изменение мнений и настроений в сознании каждого человека.

Гегемония опирается на «культурное ядро» общества, включающее в себя совокупность представлений о мире и человеке, о добре и зле, прекрасном и отвратительном, множество символов и образов, традиций и предрассудков, знаний и опыта многих веков. Пока это ядро стабильно, в обществе имеется «устойчивая коллективная воля», направленная на сохранение существующего порядка. Подрыв этого «культурного ядра» и разрушение этой коллективной воли – условие революции. Подрыв совершается через «молекулярную» агрессию в культурное ядро.

Для подрыва гегемонии надо воздействовать не на теории противника, а на обыденное сознание, на повседневные, «маленькие» мысли среднего человека. И самый эффективный способ воздействия – неустанное повторение одних и тех же утверждений, чтобы к ним привыкли и стали принимать не разумом, а на веру. Главное действующее лицо в установлении или подрыве гегемонии – интеллигенция. Именно создание и распространение идеологий, установление или подрыв гегемонии того или иного класса – главный смысл существования интеллигенции в современном обществе.

Когда «кризис гегемонии» созрел и возникает ситуация «войны», нужны уже, разумеется, не только «молекулярные» воздействия на сознание, но и быстрые целенаправленные операции, особенно такие, которые наносят сильный удар по сознанию, вызывают шок (типа провокации в Румынии в 1989 г. или «путча» в Москве в августе 1991 г.).

Теория Грамши положена в основу современной рекламы, в изучение роли вещей (особенно автомобиля), телевидения и спорта в поддержании гегемонии в западном обществе. Исходя из положений этой теории была «спроектирована» и гласность в СССР как программа по подрыву гегемонии советского строя.

Во время перестройки идеологи перешли от «молекулярного» разъедания мира символов, который вели «шестидесятники», к его открытому штурму. В специальной литературе этот проект излагается спокойно и деловито. Многое достигнуто, результаты поддаются строгому изучению, а их связь с воздействием на сознание может быть надежно доказана (это касается, например, динамики насилия).

Культурное ядро советского народа было основано на соединении рациональности (ума) и единой этики (сердца), которое наблюдается у человека традиционного общества, обладающего, как говорят, естественным религиозным органом. Так называют способность видеть священный смысл в том, что современному человеку кажется обыденным, профанным, технологическим (речь не идет о религии в обычном смысле слова, и нередко у атеистов этот религиозный орган развит сильнее, чем у формально верующих).

Вследствие этого огромное значение в таком обществе приобретает авторитет, не подвергаемый проверке рациональными аргументами. Население СССР испытывало влияние авторитета священных символов и институтов – Родины, Государства, Армии. И дело не в декларациях. Дело в сокровенных переживаниях и угрызениях совести, которые редко и, как правило, странным образом вырываются наружу.

Поскольку советское государство было идеократическим, его легитимация и поддержание гегемонии опирались именно на авторитет символов и священных идей, а не на спектакль индивидуального голосования (политический рынок). Многочисленные высказывания и демократов, и патриотов, о том, будто советский строй сузил мир символов до «классовых ценностей», являются следствием незнания или сознательным обманом. Насколько нелепы эти утверждения, видно уже из того, что СССР был единственной страной европейской культуры, где была проведена государственная кампания по массовому изданию и введению в систему воспитания народных сказок и классической литературы.

Конечно, прочность мира советских символов была подорвана намного раньше, чем пришел Горбачев. После смерти Сталина сама власть начала не обновление своих символов, а их разрушение или принижение. Параллельно с 60-х годов была запущена машина манипуляции сознанием со стороны разношерстной «партии антисоветской революции» – «сотрудников-врагов» номенклатуры типа Сахарова (западника), Солженицына (почвенника) или Шафаревича (просвещенного патриота) – редкого симбиоза антисоветских интеллектуалов.

Проект разрушения нашего мира символов (прежде всего, через очернение и осмеяние) еще ждет своего историка. Однако контуры его видны уже сегодня. Интеллигенты-западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток публикаций на эту тему.

Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец. Вот, популярный в годы перестройки философ Померанц пишет в «Независимой газете»: «Что же оказалось нужным? Опыт жизни без почвы под ногами, без социальной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Россия живет так, как я жил десятки лет: во внешней заброшенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе… И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем». Жизнь «человека из подполья», без почвы, навязывалась всей России.

Очень быстро идеологи стали перенимать, «один к одному», западные технологии разрушения символов. Вот как, например, в США вытравили память о 1 Мая. Этот день стал праздником международной солидарности трудящихся в память о событиях 1886 г. (тогда была проведена провокация против рабочей демонстрации, в кровопролитии были обвинены и казнены несколько анархистов). Праздник был связан с кровью и имел большой подспудный символический смысл. Учрежден он был в поддержку борьбы американских рабочих за 8-часовой рабочий день. Рейган в 1984 г. объявил 1 мая «Днем закона» (в честь «200-летия соединения закона со свободой», по поводу чего был устроен шумный праздник). Затем к 1 мая стали приурочивать разные шумные акции, например, в 1985 г. в этот день Рейган объявил эмбарго против Никарагуа. Главное было – изъять из исторической памяти сами понятия о солидарности трудящихся.

Буквально тем же способом действовали антисоветские идеологи в России – при пособничестве руководства «независимых» профсоюзов они стали называть 1 Мая «Днем весны и труда». 7 ноября, годовщину Октябрьской революции, Ельцин постановил «отныне считать Днем Согласия».

Сильнодействующим средством разрушения было осмеяние, идеологизированное острословие, имеющее своим объектом именно скрепляющие общество символы. Хазанов и Жванецкий, Задорнов и Петросян стали влиятельными реальными политиками.

Вот книга Эфраима Севелы «Моня Цацкес – знаменосец» (автор отрекомендован журналом «СОЦИС» как еврейский писатель, книга издана в 1992 г. в Петербурге). Это – книга анекдотов о советской армии. Журнал представляет все эти анекдоты как «армейский фольклор», хотя по приведенным примерам (в частности, по диалогу между политруком Кацем и рядовым Цацкесом о красном знамени) видно, что это – довольно занудливый идеологический продукт. «Народный юмор» как технология.

Такой юмор (в виде «ужастиков») был направлен и на символы семьи. Это была такая циничная акция, что сегодня некоторые пытаются ее представить как стихийное явление, фольклор, поминают М.М.Бахтина. Ах, «черный юмор как явление народной смеховой культуры». В академическом журнале печатают мерзкие стишки и комментируют: «Некоторые исследователи в таком отношении к семье усматривают крушение связей, являющееся неизбежным и, возможно, отрицательным последствием развития цивилизации – от племени и родовых отношений к индивидуализму и эгоцентризму. Отметим, не вдаваясь в подробное обсуждение этого тезиса, что он в любом случае оказывается прямой, непосредственной трактовкой неприглядной роли семьи в освещении подросткового фольклора».

Некоторые исследователи… Тут и следа нет «народной смеховой культуры» и «подросткового фольклора». Это – типичная лабораторная продукция посредственного поэта, выполняющего идеологическое задание.

Важную роль играло осмеяние символов государственности. Поднимите сегодня подшивку «Огонька», «Столицы», «Московского комсомольца» тех лет – захлебывающаяся радость по поводу любой аварии, любого инцидента. А разве не на это было направлено устройство грандиозного концерта поп-музыки на Красной площади и именно 22 июня 1992 г.? Красная площадь – один из больших и сложных символов, олицетворяющих связь поколений. Это хорошо известно. Вот что пишет французский философ С.Московичи: «Красная площадь в Москве – одна из самых впечатляющих и наиболее продуманных. Расположена в центре города, с одной стороны ее ограничивает Кремль. Этот бывший религиозный центр, где раньше короновались цари, стал административным центром советской власти, которую символизирует красная звезда. Ленин в своем мраморном мавзолее, охраняемом солдатами, придает ей торжественный характер увековеченной Революции. В нишах стены покоятся умершие знаменитости, которые оберегают площадь, к ним выстраивается живая цепь, объединяющая массу вовне с высшей иерархией, заключенной внутри. В этом пространстве в миниатюре обнаруживает себя вся история, а вместе с ней и вся концепция объединения народа».

Все это прекрасно знали антисоветские идеологи, потому и устроили тут концерт. И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор телевидения объявил: «Будем танцевать на самом престижном кладбище страны». То, что в могилах на Красной площади лежит много ненавистных демократам покойников, несущественно. Цель – обесчестить святое для русского государственного сознания место (ведь не только Мавзолей наблюдал кривлянье, а и могила Василия Блаженного).

Важный метод вторжения в мир символов – осквернение могил или угроза такого осквернения. Этот метод регулярно применяется политиками уже почти десять лет. Вдруг начинается суета с угрозами в отношении Мавзолея Ленина. Через какое-то время эта суета прекращается по невидимому сигналу. Если учесть, какие фигуры в нее вовлекаются (вплоть до патриарха), то уровень руководства такими акциями надо признать высоким.

Активность вокруг Мавзолея всегда инициируется людьми образованными (Г.Старовойтова, Марк Захаров и т.п.). Они не могут не понимать, что Мавзолей – сооружение культовое, а могила Ленина для той трети народа, который его чтит, имеет символическое значение сродни религиозному.

В первой книге уже говорилось о том, насколько широкая и планомерная программа проводилась и проводится с целью подрыва всего строя символов, связанных с Великой Отечественной войной. Известный английский военный историк Дж.Эриксон отмечал, что во время перестройки в СССР возник «капитулянтский курс на демонтаж принципиальных итогов войны». Один из способов подрыва авторитета символов войны – пробуждение симпатий или уважения к тем, кто во время войны действовал на стороне гитлеровцев против СССР. Симпатий или уважения по разным основаниям – кто-то, как Власов, боролся со сталинизмом, кто-то имеет поэтический талант.

Здесь надо снова подчеркнуть, что эта кампания почти не имела бы силы, если бы велась только откровенными «западниками». Именно участие в ней «патриотов» придает ей большую силу – не путем сложения усилий, а вследствие мощного кооперативного эффекта. Роман Г.Владимова, обеляющий предателя Власова («Генерал и его армия») должен получить знак патриотического качества в виде высокой похвалы от В.Бондаренко. Сам В.Бондаренко, завоевав авторитет шумной атакой на генетика-невозвращенца Тимофеева-Ресовского, может после этого заниматься реабилитацией целой категории предателей. Да еще с какой патетикой: «Казненные молчанием» («Слово», 1991, № 10). Речь о писателях, которые пережили ужасный «двадцатилетний опыт советчины» и наконец-то, благодаря приходу оккупантов, смогли заговорить.

Вот как это трактует В.Бондаренко: «Замкнув свои уста в довоенный период, оказавшись по разным причинам на оккупированной территории, поэты здесь дерзнули заговорить открыто, зная, что после этого назад пути нет… Многие из них работали в русских газетах на оккупированной территории». Что ж, у каждого свое оружие – одни партизан вешали, другие в «русской» газете, издаваемой немцами, трудились. Причем, скорее всего, добровольно, а не под угрозой расстрела или голодной смерти, как большинство простых власовцев. И с какой жалостью пишет об их судьбе после Победы наш патриотический идеолог: «А пока вернемся к несчастным беженцам, не нужным западной демократии, вылавливаемым советскими спецкомандами… Полиция всех стран помогала смершевцам вылавливать русских беженцев, особенно изощрялись англичане, не уступавшие подручным Берии и Гиммлера». Какая изощренная логика! Ведь эти «русские беженцы», которых вылавливают “советские спецкоманды”, как раз и есть «подручные Гиммлера».

Чуть ли не прославляя явных предателей и активных сотрудников врага, одновременно громя Тимофеева-Ресовского, который прямо в делах фашистов не участвовал (почему и был расстрелян его сын), В.Бондаренко не только подпиливает символы Отечественной войны, но и подрывает способность людей взвешивать, измерять явления – а на этой способности держится здравый смысл.

Новый подход к деградации символов Отечественной войны был введен в действие уже в годы перестройки – обвинение советского государства, а потом и вообще советских людей того времени в жестоком отношении к немцам, в том, что их «ограбили» и т.д. Публикация в специальных исторических журналах материалов, рисующих истинную картину, практически не могла нейтрализовать эту кампанию, для которой были предоставлены средства массовой информации. Не проникали к нам и документы из Германии. Идеологи, которые подняли тему, знали истину, но она для них никакого значения не имела.

Перечень символов, которые были сознательно лишены святости в общественном сознании, обширен. Дело не ограничивалось теми, которые непосредственно связаны с политическим строем или вообще государственностью Руси, России и СССР (Сталин, затем Ленин и т.д. вплоть до Александра Невского и князя Владимира). Много мазков было сделано и по образам Пушкина, Шолохова, Суворова и т.д.

Особое место в технологии «штурма символов» занимает очернение или осмеяние образа мучеников. Раньше говорилось о том значении, которое имела атака на образ Зои Космодемьянской, вошедший в пантеон мучениц нашего народа.

Еще более показательно «второе убийство» Павлика Морозова. В массовом сознании было создано ложное мнение, что Павлик Морозов олицетворяет фанатическую приверженность тоталитарной идее и преданность власти, ради которых идет на предательство отца. Это представление стало настолько всеобщим, что даже видные деятели «красной» оппозиции, не говоря уж о писателях-патриотах типа В.Крупина, включили его в свой арсенал.

Все мы с детства воспринимали этот образ как символ трагедии, высших человеческих страстей – мальчик, убитый своим дедом. Сущности дела почти никто и не знал. Дошло до того, что многие были уверены, что мальчик указал место, где отец-кулак спрятал хлеб от продразверстки – это в 1932 году! Почти никто не знал даже, что как раз отец Павлика и был властью – председателем сельсовета. Что именно он мучил и обирал кулаков, высланных в их деревню, за что и попал под следствие.

Насколько был важен этот отрок-мученик как символ, показывает масштаб кампании по его очернению. В ней приняли непосредственное участие такие активные деятели перестройки как журналист Ю.Альперович и писатель В.Амлинский, критик Т.Иванова и литературовед Н.Эйдельман, обозреватель «Известий» Ю.Феофанов и педагог С.Соловейчик, и даже человек такого ранга, как Ф.Бурлацкий – помощник Брежнева и Горбачева, депутат, впоследствии главный редактор «Литературной газеты». Они скрупулезно и в течение целого ряда лет создавали абсолютно ложную версию драмы, представляя аморальным чудовищем жертву – убитого ребенка! Да еще убитого вместе с пятилетним братом.

Представьте, насколько хладнокровно была спланирована вся эта операция, если уже в 1981 г. Ю.Альперович пытался собрать порочащие Павлика сведения у его матери и учительницы, орудуя под чужой фамилией! Показательны повадки: трудно найти выступление или публикацию какого-либо из этих деятелей, где бы явно и в целостном виде было сформулировано обвинение против Павлика. Всюду говорится туманно, намеками, обиняком. Никаких фактов, только «мнение» или отсылка к «общеизвестным вещам». Трудно схватить Бурлацкого или Амлинского за шиворот и потащить их в суд за клевету на близкого человека. Черный миф о Павлике Морозове строился главным образом через умолчания, искажение информации и ложные ассоциации. Ну, и публика хороша – почему-то охотно верила именно подлым наветам.

Большие усилия были предприняты для снятия символического значения образа земли, для дегенерации этого образа до уровня обычного товара (как известно, «не может иметь святости то, что имеет цену»). К.Леви-Стросс в «Структурной антропологии» специально рассматривает смысл Земли в культуре «незападных» народов – скорее всего, антисоветские идеологи это хорошо знали.

Одним из важнейших символов, скреплявших советское общество, был труд. Труд как деятельность, исполненная высокого духовно-нравственного (литургического) смысла, как воплощение идеи Общего дела. Этот символ стал объектом очень интенсивной атаки. В годы перестройки много экономистов и публицистов требовали устранить из самой категории труда его духовную компоненту, представить его чисто экономическим процессом купли-продажи рабочей силы. Н.Шмелев писал: «Рубль должен быть поставлен в центр всего. Он и только он должен быть наградой за усердный труд» ("Знамя, 1989, № 1).

Вся кампания по подрыву мира символов, которая велась средствами культуры – словом – оказала на советский народ, и прежде всего на русских, исключительно тяжелое разрушительное воздействие. Оно во многом предопределило глубину культурного кризиса, который выразился в скачкообразном повышении смертности, вспышках насилия, огромном числе несчастных случаев. Лечить общественное сознание придется еще очень долго. Причина в том, что, как установил в 1932 г. И.П.Павлов, у русских «условные рефлексы координированы не с действием, а со словом». Павлов считал эту национальную особенность неблагоприятной, так как она затрудняет возможность «воспринимать действительность как таковую» (Б.Т.Величковский. Реформы и здоровье населения страны. М., 2001).

На это указывает и И.А.Гундаров в книге «Почему умирают в России. Духовное неблагополучие как причина демографической катастрофы» (М. 1995). Автор показывает, что основная часть добавочной смертности в России объясняется не непосредственными экономическими причинами, а факторами психологическими[52]. И среди них разрушение идеальной сферы. Мира символов.

Нашему массовому сознанию необходима целая программа реабилитации – а между тем «штурм символов» не прекращается.

Важные вещи были сказаны 16 ноября 1999 г. в Президиуме РАН, где обсуждался вопрос о документальных изданиях Международного фонда «Демократия» (обзор выступлений на заседании Президиума дан в «Вестнике РАН», 2000, № 6). Выступал президент этого фонда А.Н.Яковлев. У фонда много грандиозных проектов, первый из них – издание 40 томов документов по советской истории. Уже издано 10 томов тиражом по 3 тыс. экземпляров. Вскользь А.Н.Яковлев отметил важную деталь: «У нас есть договоренность с „Открытым обществом“ Фонда Сороса о передаче им бесплатно до 2 тыс. томов каждого издания для рассылки по университетам и библиотекам. Мы заинтересованы именно в этом». Дальше выяснилось, что речь идет и о зарубежных университетах и библиотеках. В какой пропорции будет делиться продукция, бесплатно переданная Соросу, неизвестно.

Все это обсуждение – вещь в своем роде поразительная.

А.Н.Яковлев – видный антисоветский идеолог, который считает порочной всю историю России и саму ее государственность. Он сказал в своем выступлении: «На мой взгляд, коренная причина того, что происходит в России, заключается в том, что она тысячу лет живет под властью людей, а не законов. Вот отсюда все идет, и в этом все коренится. Станем подчиняться закону, избавимся от мифологизации наших руководителей, власти и т.д., все пойдет, по-моему, более или менее нормально».

И вот идеолог, считающий государственное устройство страны и лежащую в его основании культуру ненормальными, получает власть и достаточно большие деньги, чтобы отобрать из секретных фондов государственных архивов России те документы, которые эту ненормальность красочно выражают, опубликовать их, чтобы затем бесплатно разослать по зарубежным библиотекам.

Как видно из обсуждения, речь идет о сугубо идеологической акции, причем, как ни крути, направленной на подрыв образа советского, а ранее российского, государства в общественном мнении, в том числе мировом. Ничего особенно необычного в этой акции, взятой самой по себе, нет, от самого Яковлева иного ожидать и не приходится. Необычен тот факт, что это представлено как научная работа и докладывается в Президиуме Российской Академии наук. Вот в этом есть нечто абсурдное и разрушительное для самой науки, для самого строя ее норм, принципов и даже совести.

Понятно, что академики Н.П.Шмелев или Ю.А.Рыжов и В.И.Гольданский эту акцию горячо поддержали. Проблема в том, что и те академики, которые поняли ее смысл и последствия для страны как ее патриоты, выступали очень робко, с множеством реверансов. Они боялись высказаться прямо, как это принято, например, в научных лабораториях. Значит, и для них, занимающих такие места в общественной иерархии, с которых нельзя уволить, А.Н.Яковлев и стоящие за ним силы представляют столь реальную угрозу, что они должны перед ним юлить!

Что А.Н.Яковлев подрядился подрывать образ России в облике СССР, давно известно. В данном выступлении выявляются, однако, новые черты. Уже не о советском строе идет речь, а о типе России как цивилизации, чья «неправильная» история вовсе не началась и не кончилась с советской властью. И А.Н.Яковлев свой подрывной проект прекращать не собирается. Да и вряд ли прекратит, пока жив – всегда можно будет сказать, что мы «живем еще не под властью закона».

Вот, он негодует, апеллируя к Президиуму РАН: «Бывший министр обороны И.Родионов запретил кому бы то ни было выдавать документы из архива, касающиеся морального состояния армии того времени». О каком времени идет речь, непонятно. Но главное в самой ситуации, чистой, как модель: министр обороны считает, что секретные сведения об армии публиковать нельзя, а А.Н.Яковлев добивается именно этого – дай ему опубликовать секретные сведения и отправить в Джорджтаунский университет! Причем он тут же признает, что Запад вовсе не раскрывает своих архивов и не публикует множества материалов даже большой давности.

Суть дела не в том, что кто-то публикует секретные материалы, которые будут истолкованы во вред России. Сами документы – «атомы правды». Дело в том, что А.Н.Яковлев производит отбор документов в соответствии с вполне определенной идеологической концепцией, вырывает эти «атомы» из контекста и составляет из них «молекулы лжи». Очень хорошо известно, что сегодня ложь в политике создается не путем искажения «частичек» реальности, а путем целенаправленного отбора этих частичек, чтобы слепить их в более крупную структуру, формирующую сознание людей. А каждая частичка этой структуры как раз должна быть правдива, чтобы «молекула лжи» вызывала доверие. Самым лучшим материалом для производства этих «молекул» являются документы. Но документы, отобранные умелой рукой.

Разумеется, А.Н.Яковлев не гнушается и обыкновенной ложью. Вот, он говорит о числе арестованных с 1921 по 1953 г. и добавляет: «Причем эти цифры, конечно, не полные… Не включены 3,5 млн. депортированных крестьянских семей, которые не были арестованы, осуждены». Вдумайтесь в логику. Почему же "цифры арестованных не полные", если "депортированные крестьяне не были арестованы"? Как же их можно было включать в число арестованных, г-н документалист? Но это мелочь. Главное, А.Н.Яковлев перед лицом Президиума РАН лжет, говоря о 3,5 миллионах депортированных семей (или около 17 миллионах человек).

Лжет архивист, академик, социал-демократ – как бы он себя ни называл. Есть современные архивные исследования, которые были проведены с перекрестным изучением самых разных, независимых учетных документов и дали надежные результаты (самая большая нестыковка данных составила 147 высланных семей, которые с большой долей доверительности были разысканы по косвенным сведениям). Всего в 1930-1931 гг. на спецпоселения («кулацкая ссылка») было выслано 381 026 семей. После 1931 г. массовой депортации крестьян не было. Данные эти опубликованы в журнале «Социологические исследования», издаваемом в этой же самой РАН, повторены в множестве публикаций, лежат на специальном сайте в Интернете.

Да что там публикации, если сам же А.Н.Яковлев, председатель Комиссии ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, с трибуны XXVIII съезда КПСС клеймил депортацию, «когда сотни тысяч крестьянских семей изгонялись из деревень» ("Правда, 4 июля 1990 г.). Сотни тысяч, а не 3,5 миллиона.

О какой власти закона мы говорим, если в Президиуме РАН можно, надев тогу ученого, в десять раз завышать данные о трагедии, которые сегодня создают острейший раскол в обществе – и в России, и относительно России? Если можно так лгать – и при этом ни другие ученые мужи, ни президент Академии наук тебя не посмеют остановить. Ведь А.Н.Яковлев даже не сказал то, что входит в минимальные нормы научности, что-нибудь вроде такой оговорки: «Предыдущие исследователи называют цифру 0,381 млн. семей, а мы нашли документы, говорящие о 3,5 миллионах семей. Мы выясняем причины столь больших расхождений».

В этом ученом собрании поражает тот факт, что А.Н.Яковлев заявляет об идеологизированности всего этого «труда» совершенно открыто – а ему отвечают обиняком, косвенными намеками. Заданность видна уже в названии томов. Вот слова А.Н.Яковлева: "В производстве находится двухтомник «Сибирская Вандея»… В этом же русле – выпуск шести книг под девизом «Как разрушался НЭП» и т.д.

Но еще красноречивее его пояснения к нейтральным названиям. Вот примеры: «Книга „Власть и художественная интеллигенция“ объемом более 50 печатных листов… В сборнике предпринята попытка осветить роль карательных органов в разработке и реализации сталинской модели культурной политики. И как ласкали, и как сажали, и как убивали… Сейчас мы начали готовить сборник „Власть и научная интеллигенция“. Там будет немало неожиданностей, особенно материалов подслушивания ученых оборонщиков… Эти документы защищают художественную и научную интеллигенцию, защищают как жертву».

Идеологическая заданность этих томов очевидна, ни о какой «добросовестности в отборе документов», которую обещает А.Н.Яковлев, при этом быть не может. Как не может быть и объективной картины такой сложной системы, как например, «власть и научная интеллигенция в СССР». Какая пошлость – так принижать историю великой науки великого исторического периода!

И так – куда ни кинь. Вот, например, двухтомник «1941 год». Из 10 тысяч наиболее важных секретных документов люди А.Н.Яковлева отобрали 600. Судя по его объяснениям, цель этой работы – доказать, что Сталин дурак: «Сталин уже в марте 1941 г. знал о плане „Барбаросса“, в общем, все документы с точностью до чисел, когда произойдет нападение. Однако все это считалось провокацией, попыткой спровоцировать войну с Германией, с Гитлером, которого он называл своим другом». И такую дикую, примитивную чушь выслушивает Президиум Академии наук. Как больно видеть родную Академию наук в таком состоянии!

Реплики академиков напоминают лепет приличного человека, ошарашенного наглостью хулигана. Академик Д.В.Рундквист: «Меня интересует вероятное воздействие этих публикаций на нашего и зарубежного читателя, тем более, что речь идет о рассылке всех материалов по зарубежным университетам… Как вы оцениваете значение этих публикаций для государственных интересов страны?»

Ответ А.Н.Яковлева именно наглый: «Не будет правды – не будет свободы». При чем здесь свобода? Ведь его же не об этом спрашивают, причем вполне конкретно. Чья свобода, от чего и для чего?

Академик Е.П.Челышев: «Но может создаться впечатление, что в нашей стране бушевали только разрушительные силы. А созидательное за всем этим не просматривается». Ответ: «Позитивные документы никто не засекречивал. Они известны». Но ведь это есть прямое признание, что данный труд ни в коей мере не является объективным и беспристрастным, в него отобраны только «негативные» документы, создающие своей совокупностью искаженный образ реальности. Почему читатели в американских университетах в дополнение к этим томам должны еще для равновесия искать какие-то «позитивные документы». Что же вы представляете этот труд как научный, академик горбачевского розлива?

Кстати, на дикий довод о том, что «позитивные документы и так известны» академик А.М.Прохоров резонно заметил: «Это глубокое заблуждение, потому что у нас много закрытых документов о достижениях, которые поднимали престиж нашей страны, и вы могли воспользоваться этими материалами». На это – ноль внимания.

Намеками, очень мягко А.Н.Яковлеву указывают на то, что весь его подход несовместим с наукой. Академик В.А.Садовничий говорит: «Мне кажется, научный принцип историографии состоит в том, чтобы обработать все документы. Мы знаем из прошлого, что если вырывается какая-то их часть, то делается неправильный вывод». Никакой реакции Яковлева.

Член-корр. А.О.Чубарьян: «В принципе всякий отбор документов несет в себе уже элемент субъективности… Я – большой сторонник пофондовых публикаций. Скажем, фонд Совнаркома надо публиковать весь» и т.д. Яковлев только усмехается.

Конкретнее всех выразился член-корр. В.П.Козлов, историк-архивист: «Та серия, которую мы сегодня обсуждали, очень неравноценна. У меня в руках рецензия на сборник „Кронштадтский мятеж“. По существу, это рецензия разгромная. И те вопросы, которые ставились в части отбора документов, передачи документов, комментирования, даже недоуменные вопросы – они поставлены в этой рецензии, которую написал профессионал, архивист, историк, который издал заново все эти документы, и получилось уже два тома объемом 100 печатных листов… Существует специальная научная дисциплина „историография“. В ней все расписано: как публиковать, как комментировать, как отбирать…То есть здесь не нужно открывать Америку, нужно только строго следовать этим правилам. К сожалению, издание первых томов фондом „Демократия“ этим не отличалось».

Все очень правильно, конструктивно. Однако здесь – другой случай. Здесь нет неизбежного «элемента субъективности», а есть именно целенаправленный отбор, подводящий не к ошибочному, а к заданному ложному выводу. Это акция не с изъянами научности, а радикально антинаучная. Прямо скажем, это фальсификация нашей истории, наносящая вред государству и обществу.

Фальсификация, на которой Российская Академия наук ставит свой знак качества самим фактом обсуждения. Это подлое паразитирование на авторитете науки будет записано «агенту влияния» на особый счет.

При обсуждении в Интернете приведенной выше истории с крысой, от которой якобы отравился целый детский сад, всплыла книжка некоего М.Веллера, который в те годы поведал эту историю в виде «документальных зарисовок» врача скорой помощи. «Врач» даже указал конкретный населенный пункт, где эта история произошла.

Товарищи не поленились и поехали на место происшествия, в поселок Мельничный Ручей неподалеку от Ленинграда. Детского сада там нет. Пять женщин, которым они пересказали эту историю, утверждают, что ничего подобного в их поселке никогда не было. Строго говоря, если дело обстоит именно так, то культурная диверсия М.Веллера – элементарная акция психологической войны против СССР. А мы все были долго уверены, что врагов народа не существует.

"Михаил Веллер. «Байки скорой помощи». ОТРАВЛЕНИЕ

День выдался на редкость: то сосулька с крыши, то рука в станке, то подснежник, то ножевое, – у эвакуатора на Центре халат мокрый. И тут диспетчерша над карточкой затрудняется: звонят из Мельничных Ручьев, из яслей – что-то детям плохо… Что плохо? Похоже на отравление… Что похоже? Тошнота, бледность, боли в животе. И вообще плохо. Скорей. Едем, едем! А что – вообще? Да дышат плохо. Синеют… И у скольких это? Да почти все… Сколько!!! Всего – тридцать семь… Массовое тяжелое отравление в яслях! Гоним все свободные машины. И штурмовиков, и педиатрию, и реанимацию – всем, похоже, хватит. А на тяжелые случаи у детей мы едем быстро, чай не допиваем и в карты не доигрываем – рысью и под сиреной: это тебе не старушка-хроник представляется и не алкаш в дорожное вмазался. Там все признаки интоксикации. Одни кричат, другие хрипят, рези в животе, цианоз. Тихий ужас!

Ясельники… Рвотное, промывание, сердце поддерживать, кислород искусственно. Трясем воспитательниц: как, когда, что пили? – Накормили манной кашей, уложили спать, тут и началось. Санэпидстанцию сюда! – воду на анализ, молоко на анализ: что за эпидемия кошмарная, что за бацилла, что за яд такой? Детей пачками везем в больницы, кто-то уже помер, лаборатория корпит в поту: в рвоте и поносе – ДДТ и мышьяк! Милиция подваливает, роется и гремит: шуточки делов, террористический акт, диверсия, убийство детей! А каши той самой, заметьте, нет: котел вымыт, тарелки вымыты, помойные ведра тоже вымыты, ну просто образцовый пищеблок. Милиция роется в помойке, откапывает остатки каши, везет на экспертизу: есть мышьяк и ДДТ в каше! Родители уже рыдают по больницам, местное население гудит и собирается сжечь эти ясли, заперев предварительно персонал.

Звонок на скорую: повешение. Жив? Какое там, остыла. Кто? А заведующая этими яслями повесилась. Следственная бригада давит их всех так, что серьги из ушей выскакивают: давай все подробности! все мелочи! под какую статью идете – знаете?! И находится деталь… Выяснилось, что они сварили крысу. Как эта крыса свалилась в бак, а может, сдохла там незаметно, что никто не увидел, – черт ее знает. Дом деревянный, одноэтажный, не упастись. На раздаче повариха зачерпывает со дна – батюшки! из черпака хвост висит. Кричит заведующую. А младшая группа уже кушает…

Пришла заведующая. Обматерила повариху. Подержалась за виски. Подумала. Велела выкинуть крысу в помойное ведро и быстро убрать на помойку… Что делать? Снова варить кашу уже некогда, и молока не осталось; да половина уже и поела… А!.. при кипячении микробы погибают, в блокаду вообще всех крыс поели, и не болели… «Если не хочешь увольнения по статье, – говорит поварихе, – то чтоб ни звука! смотри у меня!» А поварихе зачем скандал? заведующей виднее, она и отвечает. И покормили кашкой. А крыса-то – она ведь гений приспособляемости. Она жрет все, и за долгую свою крысиную жизнь в городе столько ДДТ и прочей дряни в себе нааккумулировала, не то что дети – тут бы и кошки подохли. Кошки, кстати, и дохнут иногда сдуру, отведав городских крыс либо голубей. Потому умная кошка крысу задавит, а есть не станет. Да. А эти отравы в кашке отнюдь не разлагаются. Напротив, выварилась химия из крысиного организма и напитала всю кастрюлю до той самой концентрации… Ну что. Заведующую на кладбище, поварихе восемь лет. А из детей шестерых так и не откачали".

Если очистить антисоветскую идеологию от шелухи, то увидим, что советский обpаз мысли сломали идеей свободы.

Понятие свободы было главным полем боя против всего советского жизнеустройства. Ведь это понятие соединяет все уpовни человеческого существа и его отношений с миpом и дpугим человеком. Либеpалы (т.е. «побоpники свободы») утвеpждали: человек свободен, поскольку он – индивидуум (т.е. «неделимый»). Он есть целостный, ни с кем не pазделяемый миp. Он лишен оков всеобщей этики, она заменена правом – «разрешено все, что не запрещено законом». Философ неолиберализма Ф. фон Хайек в важной книге «Доpога к pабству» повтоpил эту мысль: всеобщая этика есть тоталитаpизм (pабство).

Эта фоpмула свободы, на котоpой постpоена концепция pыночной экономики и гpажданского общества, вытекает из каpтины миpа, что сложилась в XVII-XVIII веках. Не уходя в дебpи, скажу, что условием для такого понимания свободы была увеpенность в откpытости и бесконечности нашего миpа и его pесуpсов, в pазделении субъекта и объекта (выведении человека за пpеделы Пpиpоды).

На этом поле и столкнулись советское и антисоветское представление о свободе и рабстве. Это столкновение стало прелюдией к катастрофе. Многие в этой схватке превратились в непримиримых противников из-за глубокого непонимания проблемы и неясности понятий. На мой взгляд, большинство тех, кто губил советский строй, размахивая знаменем свободы, хотело просто-напросто каких-то частичных послаблений и искренне не понимало, что подпиливает несущие конструкции всего жизнеустройства. Эти люди просто втянулись в обычный конфликт модернизированной части общества со стесняющими ее оковами общинности. Они желали либерализации лишь в той мере, в какой ощущали эти неудобства, но вовсе не хотели, чтобы было разрушено само общество.

Напротив, имелось и небольшое меньшинство, которое давно уже стремилось использовать кризис модернизации именно в целях подрыва цивилизационных основ советского общества. Этим людям не требовалось улучшения советского строя, они мечтали о его ликвидации. Они как раз выдвигали внешне безобидные требования частичной либерализации, часто ссылаясь при этом на Маркса и Ленина, прекрасно понимая, что эти требования подрубают устои советского жизнеустройства.

В чем же суть конфликта? Ведь он возник не сегодня, уже в начале ХХ века проблема свободы в России была поставлена как проблема отношения человека к миру (или к Богу) – и к другому человеку. Достоевский и Толстой отвеpгали свободу западного либерализма. Свобода, лишенная оков «иppациональной» этики (Бога, любви и совести), в представлении мыслителей традиционного общества – это свобода бесов. Ее утвеpждение неминуемо ведет не только к pазpушению самого одеpжимого, но и к гибели невинных людей, никакой закон их не спасет. Подавление этической ответственности означает и подавление свободы, свеpхчеловек – тоже pаб.

Таким образом, речь идет о двух pазных философско-pелигиозных системах, на котоpых надстpаивается все остальное. В моменты кpизиса, остpого возбуждения общества обе системы поpождали кpайние, беззаветные движения с кpовавым следом. Некотоpыми чисто внешними пpизнаками они могли быть даже похожи – пpи полной внутpенней несхожести. На нашей памяти движение «свеpхчеловеков» – фашизм, и вставший пpотив него под знаменем солидаpности коммунизм (сталинизм). Гpоссман, котоpый якобы не видел между ними pазницы, пpосто pазыгpывал наивность. Сходство даже внешних пpизнаков чудовищно пpеувеличено. Спpосил бы у Разгона – есть pазница между Освенцимом и Беломоpканалом?

Когда напиpали фашисты, все было ясно. А сегодня, со сменой оpужия – все вдpуг так смутно. Почему же? Ведь суть конфликта нисколько не изменилась. Дpугое дело, если бы антисоветские идеологи пpямо заявили: большинство pусских (татаp, чувашей и т.д.) отказалось от Достоевского и Толстого и думает как Ницше и фон Хайек. Но ведь нет этого! Множество пpизнаков говоpит о том, что пpедставления о свободе и ответственности, выpаженные философами, учеными, поэтами и солдатами России, подтвеpждены. Никакой Рефоpмации в России не пpоизошло и не будет.

Постараемся уменьшить непонимания, сняв несколько слоев противоречий. Первое из них заключается в том, что людей сумели увлечь в область аутистических представлений о свободе, которые несовместимы с реальным соотношением свободы и необходимости, свободы и ответственности.

Чтобы отключить выработанное культурой и здравым смыслом недоверие к разрушительным идеям, была проведена интенсивная кампания по созданию стыда или хотя бы неудобства за «рабскую душу России». В ход пошел и Чехов с его «выдавливанием раба по капле», и модный фон Хайек с его «дорогой к рабству», и Э. Фромм со «страхом перед свободой». Отсюда, кстати, выросли многие разделы антисоветской философии. Вычитали у фон Хайека, что «для всех великих философов индивидуализма власть – абсолютное зло», и уверовали в обоснованность своей крайней антигосударственности. Так же восхитили наших демократов призывы фон Хайека не бояться идти ради свободы на жертвы и презирать защищенность.

Он советовал: "И надо вновь вспомнить слова Бенджамина Франклина, выражающие кредо англосаксонских стран: «Те, кто в главном отказывается от свободы во имя временной безопасности, не заслуживает ни свободы, ни безопасности». Как мило слушать эти советы рабовладельцев в России! Ведь это кредо сытого человека. Это у него главное – свобода, это для него государство – абсолютное зло. А если у тебя ребенок плачет без хлеба? А если на тебя прет немец, обещавший вообще стереть твой народ с лица земли? В том-то и дело, что антисоветское мышление возникло у людей, лишившихся исторической памяти и о голоде, и о Хатыни.

Кампания по обличению «тысячелетней рабы» была настолько мощно и разнообразно оркестрованной, что удалось достичь главного – отключить здравый смысл и логику в подходе к проблеме свободы. Кто-то робко или злобно огрызался: врете, мол, Россия не раба, мы тоже любим свободу. Но не приходилось слышать, чтобы какой-то видный деятель обратился с простой и вообще-то очевидной мыслью: «Люди добрые, да как же можно не бояться свободы? Это так же глупо, как не бояться огня или взрыва».

Стоит только задуматься над понятием «страх перед свободой», как видны его возможности для манипуляции. Ведь человек перестал быть животным (создал культуру) именно через постоянное и непрерывное создание «несвобод» – наложение рамок и ограничений на дикость. Что такое язык? Введение норм и правил сначала в рычание и визг, а потом и в членораздельную речь и письмо. Ах, ты требуешь соблюдения правил грамматики? А может, и вообще не желаешь презреть оковы просвещенья? Значит, ты раб в душе, враг свободы.

Когда я писал этот раздел, за окном, на лугу, тревожно ржала и бегала кругами лошадь. Она паслась на длинной привязи, но отвязалась. Исчезла привязь – признак устойчивого порядка, возник хаос, угрожающий бытию лошади, она это чувствует инстинктивно. Она в страхе перед свободой. Но у человека есть не только инстинкты, но и разум, способность предвидеть будущее.

Представим, что вдруг исчезло организованное общество и государство, весь его «механизм принуждения», сбылась либеральная утопия «свободного индивидуума». Произошел взрыв человеческого материала – более полное освобождение, чем при взрыве тротила. Какую картину мы увидели бы, когда упали бы все оковы угнетенья – семьи, службы, государства? Мы увидели бы нечто пострашнее, чем борьба за существование в джунглях – у животных, в отличие от человека, не подавлены и не заменены культурой инстинкты подчинения и солидарности. Полная остановка организованной коллективной деятельности сразу привела бы к острой нехватке жизненных ресурсов и массовым попыткам завладеть ими с помощью грубой силы.

Короткий период неорганизованного насилия заставил бы людей вновь соединяться и подчиняться угнетающей дисциплине – жертвовать своей свободой. Одни – ради того, чтобы успешнее грабить, другие – чтобы защищаться. Первые объединились бы гораздо быстрее и эффективнее, это известно из всего опыта. Для большинства надолго установился бы режим угнетения, эксплуатации и насилия со стороны «сильного» меньшинства.

Взрыв такой свободы Россия наблюдала после февраля 1917 г. и понесла от него тяжелейший урон. М.М.Пришвин, наблюдая во время революции и гражданской войны за людьми в деревне и маленьких городах, много думал над тем, какие социальные типы являются противниками коммунистов. В своих дневниках он описывает эти типы в разных вариациях, глядя на них под разными углами. Вот одна из его записей, 20 января 1919 г.:

"После речи о счастье будущего в коммуне крики толпы:

– Хлеба, сала, закона!

И возражение оратора:

– Товарищи, это не к шубе рукава. Товарищи, все мы дети кособоких лачуг, все мы соединимся.

– Соли, керосину, долой холодный амбар!

– Товарищи, все это не к шубе рукава!

Власть – это стальная проволока, провод необходимости, из оборванного провода необходимости вылетают искры свободы, дикий свет этих искр зловещим пламенем осветил тьму, и так будет, пока ток не будет заключен.

Тогда вышел какой-то разноглазый Фомкин брат и начал с своей «точки зрения»: он дикий анархист, ворует лес, разрушает усадьбы – «змеиные гнезда» и что ему надо жить – аргумент против коммуны. Эта чернь косоглазая преступная уже отмахнулась от коммуны… Их существование, как подтверждение монархии, их может удовлетворить только бесспорная власть, которая насядет так, что и пикнуть невозможно, они оборванные концы провода необходимости (власти) с вылетающими искрами свободы, дикий свет этих искр освещает тьму, пока ток не будет замкнут и сила заключения не двинет винт фабрики, поезда, машины… Три класса: шалыган, маленький человек, буржуй – все против коммуны".

Я представил картину этого «взрыва свободы» в нынешнее время, как абстракцию. На деле в СССР после искусственного подавления «страха перед свободой» была создана обстановка, в которой многие черты этой абстракции воплощены в жизнь. Уже в 1986 г. прошла серия структурно схожих катастроф, вызванных освобождением от «технологической дисциплины». Мы потрясены Чернобылем и не заметили множества малых аварий и катастроф, удивительно схожих по своей природе с чернобыльской. В 1988 г. власти дали свободу от норм межнационального общежития – потекла кровь на Кавказе, в Фергане. Через год была разрушена финансовая система СССР, а затем и потребительский рынок – всего лишь небольшим актом освобождения (были сняты запреты на «обналичивание» и на внешнюю торговлю).

Что было дальше, хорошо известно – распад государства и производственной системы, появление огромного количества «свободных» людей (мелких торговцев, шатающихся по всему миру жуликов и студентов, проституток, бомжей и беспризорников). А также взрастание многомиллионного, почти узаконенного свободной моралью преступного мира, который изымает и перераспределяет жизненные блага насилием. Свободные от закона и морали чиновники и предприниматели могут теперь не платить зарплату работникам – об этом десять лет назад даже помыслить никто не мог, такой прогноз приняли бы за бред сумасшедшего.

Подавив, средствами манипуляции сознанием, «страх перед свободой», идеологи уничтожения советского строя соблазнили людей жизнью без запретов – так же, как средневековый крысолов в отместку городу, где ему не выдали обещанного золота, сманил своей дудочкой и увел всех детей этого города. Его дудочка пела: «Пойдемте туда, где не будет взрослых с их запретами».

Вот первый вывод: в основании всей антисоветской концепции свободы лежала ложная посылка о свободе как отрицании норм и запретов, бывших якобы порождением советского тоталитарного строя. Вместо диалога о «выборе несвобод» людям внушили разрушительную мысль о ликвидации норм и запретов. Между тем только через огромную и разнообразную систему несвобод мы приобрели и сохраняем те свободы, которые так ценим.

В статье «Патология цивилизации и свобода культуры» (1974) Конрад Лоренц писал: "Функция всех структур – сохранять форму и служить опорой – требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги – а червяк не может".

Отказ от обсуждения тех ограничений и «несвобод», которые придут на смену советским ограничениям и несвободам при победе демократии Ельцина, выдает манипулятивный характер антисоветских рассуждений. Люди, которые их приняли, совершили ошибку или были недобросовестны. Ведь даже в связи с совершенно конкретными утверждениями наших демократов были сделаны предупреждения виднейшими западными философами и политиками.

Например, одним из главных пунктов в антисоветском проекте было признание безработицы – но Улоф Пальме в книге «Шведская модель» специально обсуждал роль безработицы как самого мощного средства сокращения свободы человека.

Еще более общим требованием «антисоветской партии» было достижение экономической свободы, «свободы рынка». На этот счет высказался К.Поппер, философ открытого общества, либерал, которого так превозносили наши демократы. В своей главной книге «Открытое общество и его враги» он писал: «Неограниченная экономическая свобода может быть столь же саморазрушающей, сколь и неограниченная физическая свобода… Дело в том, что тот, кто обладает излишком пищи, может заставить тех, кто голодает, „свободно“ принять рабство, не используя при этом никакого насилия».

Лидер германских социал-демократов О.Лафонтен сказал проще: «Там, где свобода рынка становится самоцелью, там ограничивается свобода человека» («Общество будущего. Политика реформ в изменившемся мире». М., 1990, с. 155).

Второй источник непонимания, которое эксплуатировали антисоветские идеологи, был создан тем, что категория свободы была представлена как общечеловеческая, не зависящая от времени и пространства, от культуры и исторических условий. На самом же деле трудно назвать другое понятие, столь изменчивое и зыбкое, как свобода. Можно сказать, что без четкого изложения ее профиля, без дотошного перечисления ее признаков вообще нельзя даже грубо представить себе, что подразумевает под этим словом та или иная социальная группа.

Вот пример, сколь различны были представления о свободе в одной и той же культуре почти в одно и то же время. Парижане, штурмуя Бастилию, были уверены, что идут на этот штурм во имя свободы. А немного времени спустя Де Токвиль, изучая эту революцию, пишет, что в 1789-1794 гг. люди, «забыв о свободе, пожелали сделаться равными рабами» (Лапицкий М.И. Далекое – близкое. Заметки о Токвиле. – ПОЛИС, 1993, № 3).

Для православного человека идея ловить в Африке людей и продавать их в рабство показалась бы абсолютно несовместимой с понятием свободы, а философы либерализма думали иначе. Один из отцов либеральной философии Джон Стюарт Милль писал: «Деспотизм может быть оправдан, когда дело идет о народах варварских и когда при этом его действия имеют целью прогресс и на самом деле приводят к прогрессу. Свобода не применима как принцип при таком порядке вещей, когда люди еще не способны к саморазвитию путем свободы; в таком случае лучшее, что они могут сделать для достижения прогресса, – это безусловно повиноваться какому-нибудь Акбару или Карлу Великому, если только так будут счастливы, что в их среде найдутся подобные личности». Африканцы не были так счастливы, и пришлось ношу Карла Великого взвалить на себя белому работорговцу.

Думаю, каждый согласится, что во время перестройки подавляющее большинство советских людей было уверено, что переход от нашего «тоталитаризма» к свободному обществу будет означать торжество социальной справедливости. Мы же Фон Хайека не читали, мы верили его поклонникам типа А.Н.Яковлева. А Фридрих фон Хайек писал в 1975 г.: «Попытка осуществить социальную справедливость несовместима с обществом свободных людей» (Б.Г.Капустин. Демократия и справедливость. ПОЛИС, 1992, № 1-2).

В общем, можно считать, что все рассуждения антисоветских идеологов о свободе были построены на большом методологическом подлоге – саму категорию свободы они представили широкой публике ложно. Но каково же все-таки содержание этой категории – не у тех, кто стал объектом манипуляции, а у сознательных сторонников антисоветского переворота? Причем сознательных не исходя из своих временных шкурных интересов, не из надежды поймать рыбку в мутной воде переворота, а тех, кто отрицал саму сущность советской структуры свобод и несвобод. Можно ли реконструировать их туманно высказываемые идеалы?

Политики уходят от сути конфликта, обсуждая пpоблемы второго уровня, а то и вообще административные («свобода подписки на газеты и журналы!»). Для выяснения сути конфликта надо брать вещи фундаментальные и чистые. Свобода слова! Свобода самая чистая и вpоде бы самая бесспоpная.

Тут проблема в том, что эта свобода никем под сомнение не ставится, даже Ниной Андpеевой. А между тем на ней-то и можно все пpовеpить. Потому-то pазpушение наших культуpных устоев pади «возвpащения в цивилизацию» как pаз и началось с тpебования «полной гласности», что в пpеделе это и есть абсолютный деспотизм господствующего меньшинства. Полная гласность («пpозpачность»), напpимеp, возможность читать мысли дpуг дpуга, сделала бы совместную жизнь людей невозможной. Она бы сразу привела к полной атомизации, разъединению людей, что и является идеалом либерализма. Человеческие связи pазpываются поpой пpосто потому, что «добpохоты» сообщают тебе то, что ты и так знаешь, но пpо себя. Это – твое сокровенное, о чем не должны говорить посторонние.

Во вpемя выбоpов 1993 г. ведущие телевидения любили «сpезать» кандидатов от КПРФ хитpым вопpосом: «Как вы думаете, допустима ли цензуpа?». Мол, скажет «да, допустима» – попался, сталинист. А ведь вопpос достоин идиота. Стоит чуть-чуть подумать, и видно: без цензуpы вообще не существует общества и человека. Человек возник из обезьяны именно благодаpя моpальным запpетам на свободное пpоявление инстинктов. Откуда взялось само понятие «нецензуpное выpажение»? Из того факта, что есть цензуpа – запpет на использование, в ноpмальной ситуации, опpеделенных слов. Когда «демокpаты» талдычут, что они пpотив всякой цензуpы, их уже становится жаль.

Не место здесь поднимать эту большую тему, но ведь цензура – охранитель слова. Более того, даже художественное слово без цензуры вянет (говорят: «Отмена цензуры подпиливает зубы слову»). М.М.Пришвин, вспоминая «трескучее время» по сравнению с советской цензурой, записал 12 января 1919 г.: «Кто знает, быть может, цензурное насилие над словом играет роль снега, засыпавшего теперь наши поля: он губит стебли и цветы, но сохраняет молчаливые подземные корни».

Постыдное убожество антисоветской мысли уже в том, что свободу слова представили не как проблему бытия, а как критерий для дешевой политической оценки: есть свобода слова – хорошее общество, нет свободы слова – плохое. Если в наше плохое общество внедрить свободу слова, оно станет получше.

На деле речь идет о двух разных типах общества. «Освобождение» слова (так же, как и «освобождение», превращение в товар, денег, земли и труда) означало прежде всего устранение из него святости, искры Божьей. Оно означало также отделение слова от мира (от вещи). Слово, имя переставало тайно выражать заключенную в вещи первопричину. Это была культурная мутация, скачок от общества традиционного к гражданскому, западному. Но к оценке по критерию «плохой-хороший» это никакого отношения не имеет, для этого важна совокупность всех данных исторически черт общества. И гражданское общество может быть мерзким и духовно больным и выхолощенным, и традиционное, даже тоталитарное, общество может быть одухотворенным и возвышающим человека.

По своему отношению к слову сравнение России и Запада дает прекрасный пример двух типов общества. Вот Гоголь: «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку… Опасно шутить писателю со словом. Слов гнило да не исходит из уст ваших!». Какая же здесь свобода слова! Здесь упор на ответственность.

Что же мы видим в западном обществе? Вот формула, которую дал Андре Жид (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий». Таким образом, слово становится автономным по отношению к морали. На деле свобода слова означает полную безответственность. Это – очень специфическая вещь, не имеющая ничего общего с понятием свободы ответственной личности.

Утвеpждаю как общий тезис: с точки зpения сохpанения сложных и тонких общественных стpуктуp свобода сообщений непpиемлема. Наличие этических табу, pеализуемых чеpез какую-то pазновидность цензуpы, является необходимым условием для сдеpживания pазъединяющего действия инфоpмации на пpиемлемом уpовне.

И это не зависит от того, истинна инфоpмация или ложна. Когда то и дело слышишь, что научное знание всегда есть добpо, вспоминается pеплика Ницше: «Где дpево познания, там всегда pай» – так вещают и стаpейшие, и новейшие змеи". Исследователь, подобpав упавший с пиджака волос, опpеделяет генетический пpофиль человека. Появляется новое знание, но если оно сообщено, оно может pезко изменить жизнь человека (напpимеp, стpаховая компания не желает иметь с ним дела из-за pиска pанней смеpти). Чем больше мы втягиваемся в «инфоpмационное общество», тем большее значение для каждого пpиобpетает инфоpмация – пpосто знание, до всякого его пpиложения.

Свобода сообщений стала идеей-виpусом антисоветской программы. Антисоветский проект предполагал повторение в России той культурной мутации, которую претерпел Запад в ходе Реформации и слившейся с ней Научной революции. Тогда там все стало дозволено в познании (науке) и сообщениях (искусстве). От бpака науки и искусства pодились сpедства массовой инфоpмации. Вместе с наукой, как пpодукт буpжуазного общества, возникла идеология. Она быстpо стала паpазитиpовать на науке, пользуясь ее методами. Неpазpывная связь свободы познания, свободы инфоpмации и свободы пpедпpинимательства лежит в основании философской модели западного общества (практика – особая тема).

Кстати, идея свободы предпринимательства неразрывно связана с идеей классовой борьбы как варианту узаконенной «войны всех против всех». Эта идея также стала важной частью антисоветского проекта. В сущности, главным объектом антисоветской пропаганды был подрыв устоев общества-семьи. Эта пропаганда оказалась наиболее действенной в самой модернизированной части общества, в среде интеллигенции. Как уже не раз говорилось, «мы не знали общества, в котором живем» и принимали почерпнутую из обществоведения идею, что советское общество – это просто продукт прогрессивного развития того же западного общества, стадия в его «естественной», проходящей в соответствии с законами общественного развития эволюции. Что-то у нас лучше, что-то хуже, есть пережитки прошлого. Много недостатков у нас, мол, было и оттого, что прыжок в эту «новую стадию» произошел по капризу истории в неподготовленной для этого крестьянской стране.

При таком видении СССР все его бытие трактовалось, в полном согласии с доктриной обществоведения, в понятиях западного общества. Возникало желание сравнить отдельные элементы нашего и западного жизнеустройства и «взять оттуда все лучшее». Отпадала сама проблема подобия систем и вопрос о «применимости» у нас ихнего «лучшего». Когда при таком сравнении наталкивались на резкое различие, этому находили объяснение в нашем тяжелом историческом наследии – в нашей неразвитости, тяжелой войне, сталинизме и т.д. Неважно даже, оправдывал ли человек эту нашу родную историю или проклинал, в обоих случаях вставал вопрос о том, что пора различие устранить и научиться тому, в чем благополучный Запад ушел от нас вперед. Стало модным говорить даже, что пока мы тут со сталинизмом да коллективизацией возились, там-то, на Западе, и построен настоящий социализм. Эта мысль одно время нравилась даже нашей левой оппозиции. Она упрекала наших олигархов и их громилу Ельцина: что же вы, господа? Вот и Запад к социализму идет, у него государственный сектор большой. И нам бы так надо, раз уж мы у Запада учимся.

Целый срез антисоветского мышления сложился на основе категорий классовой борьбы. Вот, на Западе она узаконена, введена в рамки права, сложилась целая культура борьбы, и в результате достигнуто динамичное экономическое и социальное развитие. У каждого рабочего в кастрюле курица, а около дома сносная машина – это благодаря забастовкам. Но и буржуазию эти забастовки заставляют тщательнее вести дела. Что же мы-то? Страна таких замечательных традиций рабочего движения?

И начали эту тему мусолить, а потом и в рабочую среду нести. Ты же рабочий, тебя эксплуатируют, надо же бороться за свои интересы! Цивилизованно, конечно. Теперь не булыжник оружие пролетариата, нужны знания, нужны права, нужен закон о праве на забастовку.

И уже к началу перестройки была подготовлена почва для воззрений, которые полностью разрушали всю конструкцию общества-семьи, накладывали на нее несовместимые с нею представления общества борьбы, которое уравновешивается силой или угрозой применения силы. Идея легализации забастовок стала одной из главных в т.н. «демократическом движении», а с 1989 г. в программе Межрегиональной депутатской группы Верховного Совета СССР. Началась активная пропаганда этой идеи в печати и на митингах, а также просто лихорадочная агитационная работа в рабочих коллективах. По ряду причин, блестяще описанных в американской советологической литературе, самым подходящим контингентом для этого были шахтеры. В США досконально был изучен опыт стачечной борьбы в России в 1902-1907 гг., очень интересно было читать эти работы.

Тем, кто имел хотя бы интуитивное представление о типе советского общества, идея легализовать забастовки сразу показалась предельно опасной. Они чувствовали, что речь идет не о частичном изменении социальной и политической системы, а о переходе общества в совершенно иной коридор, на совершенно иную траекторию. И как только в этот коридор войдешь, дверь за тобой захлопнется.

Тяжело было смотреть на подготовку, при явном потакании верхушки КПСС, первых больших забастовок. С точки зрения интересов самих рабочих они выглядели как самоубийство, но в эту воронку они затягивали все общество. К числу таких действий можно отнести антисоветские забастовки шахтеров Кузбасса в 1990 г. Множество разумных людей своими руками уничтожали тот строй, в котором они существовали как привилегированная социальная группа. И требовали установить строй, в котором они как социальная группа должны были неминуемо быть превращены в ничтожество.

Шахтеры вообразили (не без помощи манипуляторов), что если шахты приватизируют, а сами они станут акционерами, то они будут продавать уголь за доллары, а все остальное – налоги, цены на энергию, машины, транспортные тарифы и т.д. – останется, как было при советском строе.

Те обществоведы, которые об этом писали, обнаружили потрясающее непонимание типа советского общества – его было бы трудно так имитировать. Обнаружили они, кстати, и отсутствие логики, а также непонимание и типа западного общества. Вот что пишет старший научный сотрудник Института международного рабочего движения АН СССР В.В.Комаровский в статье «Независимое рабочее движение в Советском Союзе» («Общественные науки и современность», 1991, № 1): "Забастовки шахтеров… это шаг к гражданскому обществу… И в то же время это шаг к новой социальной и экономической структуре общества.

Именно летний перелом 1989 г. позволил многим рабочим осознать, что право на забастовку – такое же право, как право на труд, свободу собраний, как другие демократические права… Подобный взгляд на борьбу за свои права бессмысленно интерпретировать как следствие подрывных действий каких-то внешних сил.

Не случайно шахтерское движение, среди участников и лидеров которого поначалу было много членов КПСС (теперь зачастую уже бывших), к первой годовщине своего появления пришло с требованиями о ликвидации привилегированного положения КПСС на производстве, о выводе парткомов с предприятий и национализации имущества КПСС, включая средства массовой информации, с призывами к массовому выходу из рядов партии. Эти требования прозвучали на I съезде шахтеров, они были среди лозунгов политической стачки 11 июля 1990 года…

Что же думают шахтеры о возможной безработице? 56% опрошенных нами шахтеров понимают, что избежать безработицы не удастся и поэтому нужны государственные и региональные программы ее ограничения и помощи безработным. В то же время 26% считают ее безусловным злом и высказываются за ее недопущение".

С первым тезисом специалиста по рабочему движению можно согласиться, "забастовки шахтеров – это шаг к гражданскому обществу". Точнее, это шаг от советского традиционного общества, а куда нас от него заведет, пока неясно (более вероятно, что к традиционному же обществу, только несравненно более худшего типа, нежели советское – диапазон традиционных обществ огромен, вплоть до людоедских племенных королевств). Но уже следующий тезис просто нелеп: "право на забастовку – такое же право, как право на труд". Эти два права именно взаимоисключающие, они есть часть правовых систем двух несоизмеримых типов общества. Или право на труд – или право на забастовку, в этом и был фатальный выбор шахтеров, и даже они, похоже, это лучше понимали, чем старший научный сотрудник из АН СССР. Потому-то они, идя на забастовку, уже предвидели безработицу, а еще два года назад им и в голову такое бы не пришло. Хочешь права на забастовку – бери, но не взыщи, прав члена семьи ты тогда иметь не будешь, в том числе права на труд и других типично советских прав.

Кстати, автор той статьи ошибается (или забыл), что в забастовках 1990 г. сыграли свою роль и «подрывные действия каких-то внешних сил». По отношению к Кузбассу «демократы» из Межрегиональной группы были именно внешними силами, для которых шахтеры были всего лишь инструментом в политической борьбе. А разве не был «внешней» силой приезд Ельцина с его авторучкой, которой он прямо на митингах выписывал шахтерам немыслимые блага, которые они получат, как только свергнут власть СССР?

И наконец, бурную активность проявляла американская федерация профсоюзов АФТ. Согласно западной прессе, она выделила немалые средства на семинары для руководства стачечных комитетов шахтеров. Эти средства, как водится, кто-то из «независимых» профсоюзных лидеров разворовал (фамилии тоже публиковались), вследстве чего в «международном рабочем движении» возник небольшой скандал. А в Испании для активистов стачкомов был организован роскошный двухнедельный отдых. Он был так красочно расписан в газете «Эль Паис», что у других, отставших активистов слюнки должны были потечь. Так что В.В.Комаровский, заседая в Академии наук, не уловил важных деталей. Как говорится, наука не в курсе дела.

Ясно, что забастовка – это метод получения от работодателя и (или) государства каких-то благ путем нанесения ущерба или этому работодателю, или всему обществу. В последнем случае забастовка – это средство давления на правительство. Но получишь ли ту эту выгоду или, наоборот, потеряешь, зависит от баланса сил. Переход к такому способу достижения выгод – это необратимый отказ от принципа переговоров и поиска согласия, принятого в семье. Хотя, понятно, и в семье бывают несправедливости и конфликты. Забастовки 1990 г. были не конфликтом, а разрывом со всеми принципами жизнеустройства по типу семьи. При этом шахтеры и вообще все рабочие, поддержавшие этот разрыв, совершили ошибку, поскольку оказывать давление ни на новых собственников, ни на государство они не могут. «Собственники» получают доход не от труда рабочих, а от разворовывания ресурсов страны.

Но для нас здесь важнее тот факт, что и «честные антисоветчики», и даже «просоветские» историки и философы тоже ошиблись. Они не поняли именно фундаментальных вещей. В 1988 г., выступая в АН СССР, академик И.И.Минц сказал: «Как известно, Сталин запрещал писать о недостатках в деятельности Советской власти. Помню, как Е.М.Ярославский в „Правде“ написал о состоявшейся в 30-х годах стачке в Орехово-Зуеве. Сталин объявил ему выговор за разглашение сведений о стачке» («Россия, 1917 год: выбор исторического пути». Круглый стол историков Октября, 22-23 октября 1988 г. М.: Наука, 1989).

Старый был уже академик, но тут сплоховал. «О недостатках в деятельности Советской власти» Сталин писать не запрещал, он запрещал писать разрушительные для советской власти вещи. Строя общество-семью, приходилось постепенно, без потрясений гасить инерцию революционного общества классовой борьбы. И об отдельных рецидивах старого мышления и поведения, вроде стачки в Орехово-Зуеве, писать не следовало ни в каком смысле. Борец с Православием Е.М.Ярославский этого тоже не понимал, как и И.И.Минц. Но тому Сталин хоть успел объявить выговор, а в 1988 г. были уже другие времена.

После 1991 г. в академической среде началось просто прославление забастовки как «пути в гражданское общество». Вот типичная статья социолога: «Социально-трудовой конфликт – это норма» (А.К.Зайцев – СОЦИС, 1993. № 8). В доказательство благотворности разрушительного социального явления социолог цитирует бред какого-то Г.Зиммеля: «Конфликт очищает воздух».

Надо сказать, что раскачать антисоветское забастовочное движение оказалось очень непросто. В.В.Комаровский в цитированной выше статье отмечает: «Четыре первых года перестройки рабочий класс оставался практически в стороне от каких-либо форм участия в процессах, набиравших силу в стране».

После опыта 1989-90 гг. забастовочный энтузиазм у рабочих пошел на убыль. При большом опросе (6971 человек в 1991 г. и 5856 в 1992 г.) ответили «Считаю забастовки вполне закономерным явлением» в 1991 г. 58%, и уже в 1992 г. – 46% (Н.В.Андреенкова, Г.А.Воронченкова. Развитие трудовых конфликтов в России в период перехода в рыночной экономике – СОЦИС, 1993. № 8). Но было уже поздно цепляться за принципы общества-семьи, главные из них самопроизвольно не восстановятся.

Могли ли мы принять эту модель – от свободы познания до свободы «войны всех против всех» – как философский принцип нашего жизнеустройства? Нет, это было невозможно сделать без полного разрушения всех главных структур советского общества. Вспомним слова философа Научной pеволюции Бэкона: «Знание – сила». Суть негласного споpа была в том: может ли накопление силы быть свободно от оков этики? Все ли разрешено, что не запрещено законом?

Либеpалы отвечают четко: не только может, но и должно быть абсолютно свободно от этики – вот вам пpинцип свободы познания. Кто, кажется, в нем усомнится. А на деле за этой волей к знанию скpывается воля к власти. Власти над пpиpодой и над человеком. За ней стоит субъект-объектное отношение к миру и к человеку. А советский строй исходил из представления о мире как Космосе, в котором человек – часть мира, связанная с каждой былинкой и каждым человеком.

В первой книге это представление изложено стихами Державина. Но в 30-е годы об этом пишет советский поэт-философ Н.Заболоцкий: «Я – человек, часть мира, его произведение. Я – мысль природы и ее разум. Я – часть человеческого общества, его единица». О нашем подспудном отношении к субъект-объектным отношениям (не в их инструментальном значении, а как принципу бытия) можно сказать стихами того же Н.Заболоцкого (1936):

И нестерпимая тоска разъединенья

Пронзила сердце мне, и в этот миг

Все, все услышал я – и трав вечерних пенье,

И речь воды, и камня мертвый крик

…

И все существованья, все народы

Нетленное хранили бытие,

И сам я был не детище природы,

Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!

Антисоветские идеологи, убеждая людей отказаться от советского космического чувства и принять философию индивидуализма, постепенно внушили значительной части интеллигенции странную, ошибочную мысль, будто «свобода по фон Хайеку» означает раскрепощение личности, возможность ее самовыражения. Мысль эта кажется странной потому, что не только практика Запада, отраженная, например, в литературе и кино, не дает никаких оснований для такой иллюзии, но и самые крупные социологи Запада (прежде всего М.Вебер, а в наше время Э.Фромм) доходчиво объясняли, что это именно не так и почему это не может быть так.

Тем не менее, один из собеседников в Интернете, из научных работников и на первом этапе реформы активный демократ, высказал такое мнение: «Знаете, в чем сила капитализма и почему вы не сможете его победить? В том, что он позволяет людям быть РАЗНЫМИ. Любыми».

Значит, до сих пор эта утопия жива. Ведь сила капитализма как раз в униформизации, в сокращении разнообразия, в устроении из общества большой машины. Известный фpанцузский философ М.Фуко известен своими книгами по «аpхеологии» Запада – он подpобно описывает, как возникло совpеменное буржуазное общество. Одна из его книг, «Надзирать и наказывать», объясняет, как изживалась инициативность, пpисущая Евpопе тpадиционной. Насколько важна эта книга, говоpит уже тот факт, что за 16 лет только на испанском языке вышло 20 ее изданий.

Фуко пpиводит выдеpжки из уставов оpганизаций самых pазных сфеp жизни Запада и объясняет, почему такое подавление личной инициативы и свободы самовыражения в пpинципе невозможно и не нужно в тpадиционном обществе. Сегодня в сфеpе пpомышленности и тоpговли Запад является застойным обществом по сpавнению с Японией, Китаем, «дpаконами Азии» – а ведь это все типичные тpадиционные общества. Поpождение тpадиционного общества Сицилии, мафия, была несpавненно инициативнее, чем дубовая пpеступность янки. Да pазве мы сами не помним, насколько инициативнее был pусский солдат, чем немецкий?

Мы не замечаем даже самые великие ценности, когда они привычно нас окружают. Не замечаем же мы, какое это счастье – дышать воздухом. Так же жили мы среди наших людей и не замечали этого их чудесного свойства – каждый из них был личность. Он все время о чем-то думал и что-то переживал. Посмотрите на лица людей в метро. Не боясь окружающих, люди доверчиво уходят в себя, и на лице их отражаются внутренние переживания. Один горестно нахмурился, другой чему-то улыбнулся. В метро Нью-Йорка все лица похожи на полицейских – все одинаковы, все вежливы и все настороже. Они как будто охраняют хозяина.

Истинно либеральное общество намного нетерпимее к инакомыслию, чем традиционное советское. Например, не верить в газовые камеры нацистов на Западе – уголовное преступление. В тюрьму – за неверие! Но это так, скандальная штука. И без уголовного кодекса контроль над мыслями там такой жесткий, что все само собой образуется. Я начал выезжать в капиталистические страны в 1983 г. Именно единомыслие, одинаковость разных по форме людей – вот что шокировало сильнее всего. Это как сто модификаций ВАЗ-2105 с разными формами кузова и разной окраски. Другое дело, что многим большего и не надо.

В начале 80-х годов я как-то стоял в очереди, ожидая открытия водочного отдела, у себя в микрорайоне. Чтобы убить время, очередь философствовала. Темы в таких очередях обычно брались из жизни, говорить полагалось кратко и выразительно. Перед нами экскаватор копал траншею. Возникла проблема: почему «в пятый раз» копают траншею на одном и том же месте? Почему было не уложить все коммуникации сразу? Выступило пять человек, и были даны такие объяснения, каждое из которых представляло собой целую модель:

1. Плановая система виновата – не могут разные ведомства между собой договориться. Вот если бы был хозяин…

2. Нет, тут дело не в плане. На каждой траншее можно украсть, но немного, чтобы не накрыли. Пять траншей выкопали – пять порций украли.

3. По-умному, можно было бы и украсть, и не мучиться. Система такая, что наверх поднимаются одни дураки. Вот они и не могут сделать по-умному.

4. Нет, я кое-кого из начальников знаю. Очень даже не дураки. Но почему-то им нужно действовать так, чтобы все думали, что они дураки. Тогда-то у них главное воровство и удается. А мы: «Дураки, дураки…» Сами мы дураки.

5. Сами дураки, это точно. Во-первых, копают только четвертый раз. Первый – понятно. Второй, помните, трубу разорвало, зимой горячая вода везде текла. Тут план ни при чем – такие трубы делаем, так варим. Третий раз копали – класть трубы для второй очереди квартала. Что лучше – копать еще раз или держать трубы пять лет в земле, не знаю, тут считать надо. Теперь четвертый раз копают – телефон проводят. АТС тогда не было, кабель дефицит. Ну и сидели бы восемь лет без дома, ждали бы дома вместе с телефоном. Этого хотим?

Я пришел домой и записал эти рассуждения. Как-то зачитал их на лекции по методологии в Испании. Аудитория аспирантов просто не верила, что где-то может существовать такое разнообразие мышления. Но это разнообразие может быть только тогда, когда некоторые вещи нельзя вслух говорить. Мы этого не чувствовали, а ведь тут большая проблема. Наш философ А.Ф.Лосев сказал: «Там, где есть свобода слова, нет свободы мысли».

Когда антисоветские поборники свободы получили рычаги влияния, а потом и власти, нам пришлось убедиться на опыте, что именно советское общество в его зрелой, рационализированной стадии, было несравненно терпимее, нежели та демократия, которую они установили. И дело не в эксцессах, а самом видении свободы. Вот пара случаев из моего опыта, в которых действовали демократы честные, причем относившиеся ко мне лично очень хорошо.

В апреле-мае 1991 г. по заданию В.Павлова наш Аналитический центр проводил экспертизу проекта Закона о приватизации, я руководил этой работой. После окончательного обсуждения законопроекта в Верховном Совете СССР у меня попросили резюме нашего доклада на одной странице для газеты «Политика», которую издавала депутатская группа «Союз». Руководитель этой депутатской группы был к тому же заместителем председателя Комитета по экономической реформе, который готовил законопроект. Я, естественно, дал, и газета напечатала это резюме с указанием моей должности и места работы.

На другой день демократы нашего Аналитического центра, мои старые коллеги, пришли к директору и устроили самую настоящую истерику, почти со слезами. Оказывается, им позвонил их духовный отец профессор Майминас и упрекнул – как же они могут работать в организации, сотрудники которой печатаются в газете «Политика»?

Подчеркиваю, что я дал не статью, а резюме документа, подготовленного по поручению председателя Совета Министров СССР и отправленного ему лично со всеми официальными печатями. Все формулировки в таком документе были вполне корректными и обтекаемыми. Дал я его в газету, выходящую под эгидой фракции, объединяющей большинство депутатов парламента. Казалось бы, к чему здесь может прицепиться демократ? Но истерика была столь впечатляющая, что директор попросил меня больше не публиковаться под моей фамилией, что я и выполнял почти два года.

Вот случай мягче, но для меня еще более показательный. Я подготовил статью об антропологической модели российского неолиберализма для «Вопросов философии». По сути, это был обзор ведущих западных антропологов – от Гоббса через Леви-Стросса, Лоренца и Фромма к Салинсу. Редактор, которому была поручена моя статья, мне объявил, что журнал ее не принимает. Я был удивлен: «Почему, Саша?». Ведь никаких претензий к научности или корректности быть не могло.

«Потому, что я не согласен с твоим взглядом. Редколлегия тоже», – ответил он. Удивлен я был потому, что много лет работал вместе с ним в одном институте, был дружен, имею все его книги с дарственными надписями, мы были рецензентами друг друга. Когда в советское время проходили обсуждение его статьи и книги, никому и в голову не пришло бы предложить их отвергнуть по причине «несовпадения взглядов», хотя он и был исключен из КПСС по идеологическим мотивам. Мне казалось, что в научной среде просто невозможно выговорить то, что он сказал мне совершенно спокойно.

После этого сама редколлегия журнала «Антропология и этнография» попросила меня дать статью на ту же тему. Статья понравилась, мы пили чай в редакции, время от времени меня просили уточнить то одну, то другую ссылку. А через два года мне позвонил главный редактор, очень уважаемый мною ученый и, смущаясь, попросил, если статья для меня не очень важна, отказаться от ее публикации. Ради бога, вы же сами ее просили!

Но за этими мелочами видно, что именно в этой «антисоветски демократической» интеллигенции сосредоточены и имманентно ей присущи крайне антидемократические принципы, которых не было именно в «советской части советского строя». За последние десять лет выяснилось и то, что раньше было не так явно: с этим антидемократизмом неразрывно сцеплена античеловечность, отсутствие самого простого сострадания к человеку.

Наши нынешние либералы-утописты считают, что, отказываясь от идеала равенства, они утверждают идеал свободы. При этом они и малого усилия не хотят сделать, чтобы выяснить, а что же означает свобода в наших конкретных условиях. Перед их глазами разыгрывается драма: наделение меньшинства свободой разворовать общенародное достояние оборачивается лишением самых фундаментальных свобод подавляющего большинства граждан. Вспомним, что говорил один из самых авторитетных идеологов «социально ориентированного капитализма» премьер-министр Швеции Улоф Пальме: «Бедность – это цепи для человека. Сегодня подавляющее большинство людей считает, что свобода от нищеты и голода гоpаздо важнее многих дpугих пpав. Свобода пpедполагает чувство увеpенности. Стpах пеpед будущим, пеpед насущными экономическими пpоблемами, пеpед болезнями и безpаботицей пpевpащает свободу в бессмысленную абстpакцию».

Почему же этого наши интеллигенты не хотели услышать? Ведь они помогли отнять у большой части народа «свободу от нищеты и голода», всучив вместо этого «бессмысленную абстракцию». Почему с таким энтузиазмом прославляли они грядущую безработицу и ликвидацию «уравниловки», бесплатного образования и всего того, что всей массе наших людей давало очень важные элементы свободы? Неужели интеллигент может представить себе страдания других, лишь испытав их на своей шкуре?

Вообще, спор о том, хорошо ли устраивать в России либеральное общество, давно уже стал схоластическим. Надо же сначала разобраться в проблеме ограничений. Если такового создать никак нельзя, хотя бы это и было прекрасно, то нечего об этом и спорить. Очертим поле возможного и будем внутри этого пятачка искать компромисс. Я считаю, что антисоветские идеологи создали утопию, которая, к нашему горю, увлекла множество людей.

Ведь в начале ХХ века это не получилось у кадетов в гораздо более благоприятных условиях. Вебер глубоко влез в эту проблему и сказал: «Слишком поздно». При наличии Запада построить капитализм можно только за железным занавесом. Запад пожирает первые же комочки «чужого» капитализма, как бактерии пожирают комочки слизи, из которых должна была бы постоянно зарождаться жизнь. Потому-то мы в опыте и не можем наблюдать зарождения жизни. Капитализм можно было бы строить в позднем СССР (как сейчас в Китае), но «демократы» угробили все дело.

Сейчас мы откатились назад и в сторону так, что я никаких шансов не вижу. Неужели искренние демократы хотят криминального людоедского строя с самоназванием «капитализм»? Ускоренная глобализация доконала дело, она неминуемо должна уничтожить большинство русских и провести глубокую архаизацию остатков – чтобы можно было заставить их содержать небольшой анклав «модерна», добывающего газ и обучающего балерин. Реальность такого сценария признают (не всегда гласно) все наши серьезные «демократы». Если же он реален, давайте из него и исходить – тогда хватит толочь воду в ступе.

Взглянем правде в лицо: уже начиная с радикального этапа перестройки весь язык (дискурс) антисоветских идеологов стал несовместим с принципами демократии. Они стали бравировать тем, что совершили над народным хозяйством смертельную операцию «вопреки воле больного». Так же, как с экономикой, они поступили с СССР. Выяснив на референдуме предпочтения подавляющего большинства граждан, они выражали демонстративную радость оттого, что удалось развалить СССР вопреки этим предпочтениям. О какой же свободе с такими правителями может идти речь?

С идеей демократии наши антисоветские демократы расправлялись очень просто, игрой слов. Вот, поучает Денис Драгунский: «Демократия требует наличия демоса – просвещенного, зажиточного, достаточно широкого „среднего класса“, способного при волеизъявлении руководствоваться не инстинктами, а взвешенными интересами. Если же такого слоя нет, а есть масса… – говорить надо не о демосе, а о толпе, охлосе… Сейчас возрождение „доперестроечных“ структур во всей их жестокости было бы опасно не как насилие над народом, а наоборот, как реализация чаяний самого народа, – такого, каким он стал, сроднясь с этими структурами».

Так что те, кто называет себя демократами, на самом деле есть сплоченное меньшинство, которое присвоило себе право судить, кто есть демос, а кто – толпа. Если бы наши граждане были зажиточными, имели бы только интересы, а не идеалы («инстинкты»), и их чаяния совпадали бы с интересами Драгунского, он бы назвал их демосом. А раз чаяния народа угрожают интересам Драгунского, то это толпа, а толпу позволительно и обманывать, и рассеивать, и даже расстреливать – это нарушением демократии он не считает.

Вот тот же «демократ» рассуждает накануне свержения советской власти: «Сейчас возрождение доперестроечных структур во всей их жестокости было бы опасно не как насилие над народом, а наоборот, как реализация чаяний самого народа» (Век ХХ и мир, 1991, № 5).

Так и завершилась сказочка про свободу – восхвалением диктатуры теперь уже не просвещенного, а состоятельного авангарда. Затем – представление государственного и социального строя Бразилии как идеала для России и, как логическое заключение – дифирамбы в адрес Пиночета.

Вместо СССР возник патологический, несовместимый с длительной жизнью режим, при котором не рождаются дети и вымирают люди среднего возраста. И трудность преодоления этого режима не в тонком уме Степашина или Гайдара, не в красноречии Черномырдина или Кучмы, не в жестокости ОМОНа, а в том, что соблазн свободой манипуляторы сумели внедрить глубоко в подсознание больших масс людей, особенно молодежи. И значительная часть наших соотечественников перестала быть гражданами и составлять общество.

В советском проекте представление о жизнеустройстве по типу семьи выстраивалось в двух измерениях – социальном и национальном. В стране, где соединились в одном общежитии более сотни народов, национальное устройство было не менее важным, нежели социальное.

При советском строе всем было вбито в голову, что народы СССР – одна семья, что надо друг друга уважать и друг другу помогать. Реальность была не безоблачна, но важно, какие идеи, какая «мифология» внедряется в массовое сознание. СССР не был «санаторием народов», но не был и «тюрьмой», и тем более «кладбищем». Это был дом, в котором было можно жить. Антисоветский проект предложил как принцип жизни закон рынка, и вбивал в головы соответствующие догмы и мифы (конкуренция вместо солидарности, личное против общего).

В сознании (и подсознании) людей всегда гнездится этноцентризм, порождающий национальную ревность. Ее разжигание стало одной из главных технологий при разрушении СССР (предельным случаем было создание стереотипа «репрессированного народа»).

Перестройка питалась антисоветской идеей о национальном притеснении "наших". Главную работу сделали, конечно, демократы – их объектом были прежде всего нерусские народы, особенно в Прибалтике и на Кавказе. Один из прорабов перестройки А.Нуйкин признается: «Как политик и публицист, я еще совсем недавно поддерживал каждую акцию, которая подрывала имперскую власть. Мы поддерживали все, что расшатывало ее. А без подключения очень мощных национальных рычагов ее было не свалить, эту махину».

Особая программа – натравливание на советский строй малых народов. Здесь постарались и местные, и московские интеллигенты. Социолог Р.В.Рывкина, признавая, что и в «развитых» странах малые народы сталкиваются с проблемами, льет крупные слезы: «Но судьба малочисленных народов в рамках советской Империи оказалась по ряду причин особенно трагичной. Будучи коренными, эти народы в бывшем Советском Союзе оказались не просто в бедственном положении, а фактически на грани вымирания».

Таким образом, академический журнал «Социологические исследования», презрев всякие нормы научной этики и обычной совести, убеждает публику в том, что, конечно, и в США у индейцев были кое-какие проблемы, но ни в какое сравнение с судьбой малых народов в СССР они не идут. Здесь, в России – эпицентр вселенской трагедии малых народов. Вымирание!

Но вот данные из книги, опубликованной в Институте антропологии и этнографии той же Российской академии наук (С.В.Чешко. Распад Советского Союза. М., 1996). Численность подавляющего большинства малых народов в советский период не уменьшалась, а росла. Вот малые народы (числом до 10 тыс., человек), у которых с 1959 по 1989 г. сократилась численность: ижорцы (с 1,0 до 0,8 тыс.), караимы (с 5,7 до 2,6 тыс. – за счет эмиграции), селькупы (с 3,8 до 3,6 тыс.). Но даже у этих народов ни о каком вымирании нет и речи. В остальных случаях как раз достойно удивления, что прирастали, а не растворялись, совсем малые народы, которые давным-давно исчезли бы с лица земли в условиях демократии и рыночной экономики – в жизнеустройстве, основанном на атомизации и конкуренции. Вот некоторые цифры:

Тем не менее, тезис о вымирании малых народов в условиях СССР активно внушался антисоветской идеологической машиной. В народные депутаты была даже подобрана активная представительница малого народа г-жа Гаер, которой постоянно предоставлялась трибуна для провозглашения этого мифа.

Особые усилия прилагались для разжигания антирусских настроений. Связующим материалом, который соединил народы СССР в единое государство, был союз с русским народом. Именно наличие этого обладающего силой и авторитетом ядра («старшего брата») уравновесило сложную многонациональную систему из полутора сотен народов.

Главный шаг, который удалось сделать интернациональной антисоветской номенклатуре к 1991 г., – подготовить и провести «Декларации о суверенитете». Основную роль в этом сыграли демократы РСФСР, которые группировались вокруг Ельцина. Речь не идет об ошибке – идеологи российского документа пpодолжают хвастаться и шумно пpаздновать день «независимости» в память о пpинятии фатальной Деклаpации.

Принципиальные положения Деклараций означали ликвидацию главных скреп Союза. Был декларирован раздел общенародного для СССР достояния, ликвидация единого ресурсного, экономического и интеллектуального целого. Это был «бархатный» переворот, так что большинство депутатов не поняли, какие документы им подсунули для голосования. Чтобы они не поняли, антисоветские идеологи трудились несколько десятилетий.

Давно, например, объектом антисоветского острословия стало само понятие «старший брат», которое применялось к русскому народу. В том, что эти шутки так благосклонно принимались публикой, во многом повинен евроцентризм нашего образования. В обществах, ассоциирующихся с семьей, категория «брат» не является гражданской, как у якобинцев, а именно семейной, включающей в себя идею иерархии. Ведь братья, если они не близнецы, всегда или старший, или младший. Соответственно этому определяются и их роли – кому брать на себя большую тяжесть в работе или более сильного противника в драке. В тех культурах, которые европеизированы меньше, чем наша, этот смысл понятия брат отражен даже в языке. Так, ни в китайском, ни в корейском языках нет понятия «брат вообще» – брат может быть либо старшим, либо младшим (А.Н.Ланьков. Конфуцианские традиции и ментальность современного южнокорейского горожанина. – Восток., 1996, № 1).

Успех в деле развала СССР после сговора верхушки КПСС в противником в холодной войне идеологи представляют как результат того, что «демократизация раскрепостила национальные противоречия», которые якобы были просто заморожены тоталитарным советским режимом. Это – дешевый трюк. Тот факт, что в ходе построения советского жизнеустройства степень недоверия и вражды между народами резко снизилась, неоспорим. Самый красноречивый показатель – число межнациональных браков. Их невозможно предписать ни партийным решением, ни идеологическим давлением – люди свою судьбу определяют, принимают глубоко личное решение.

В некоторых обществах разные этносы живут бок о бок в течение столетий – и не смешиваются. В СССР межнациональные барьеры были сильно ослаблены, и смешанные браки были широко распространены. Число этнически смешанных семей (на 1 тыс.) составляло в среднем по СССР в 1959 г. 102, а в 1989 – 175. Вот как это число изменялось по союзным республикам (согласно данным, приведенным в работе М.Н.Руткевича «О демографических факторах интеграции» – СОЦИС, 1992, № 1):

Другой важный показатель – готовность людей селиться среди другого народа. Такое решение люди принимают лишь при условии взаимного доверия, когда от соседей не ждешь недоброжелательности, ни тем более вражды с применением насилия. Уж сегодня-то это всем стало понятно. Вот какова была степень взаимного доверия народов в СССР (по данным М.Н.Руткевича):

Во время перестройки, уже работая на развал СССР, антисоветские политики раскачали тему «репрессированных народов». Но если вдуматься, то даже народы, вошедшие в вооруженный конфликт с советским государством, испытывали к нему доверие. Они знали, что даже карая, это государство не погубит их, как народ. Почему те же чеченцы, перешедшие на сторону Гитлера и имевшие в тылу Красной армии мощные формирования с артиллерией, прекратили сопротивление и без боя погрузились в теплушки и уехали в Казахстан? Почему они не начали террористическую войну – ни в конце 40-х, ни в 50-е, ни в 60-е годы? Они боялись КГБ? Нет, они и во время войны ничего не боялись, начать восстание в тылу Красной армии означало сжечь мосты и идти на большой риск.

Мятежные чеченцы подчинились потому, что наказание было суровым, неотвратимым, но в то же время и бережным по отношению к народу. Тогда не стали расстреливать мужчин, подрезать корень народа, а выселили всех по ту сторону Каспия. И даже не расформировали партийные и комсомольские организации, не прекратили прием в партию. Одним этим показали: народ не будет придушен. И боевой мальчик Дудаев будет принят в лучшую военную академию и станет большим генералом. А умненький мальчик Хасбулатов будет профессором.

Посмотрите, насколько сейчас оказалось труднее сделать даже самую необходимую вещь – послать в кадетский корпус несколько десятков мальчиков из семей той части чеченской элиты, которая борется за сохранение Чечни в составе России. Русские подростки относятся к ним очень враждебно. Эта простая вещь вполне вписывалась в культуру и XIX века, и советского «тоталитаризма» – и оказывается почти невозможной в нынешней антисоветской культуре.

«Жестокий» советский строй не толкнул чеченцев на террористическую войну. Но эта война неотвратимо пришла к нам при режиме Ельцина. Должны же мы понять, в чем тут дело. Ведь это – наглядный, пробравший всех до костей урок, который нельзя замалчивать.

Однако еще важнее, чем разжигание антирусских настроений, для подрыва советского строя было воздействие на русское национальное сознание. Те, кто разжигал национальную ревность, не смогли бы добиться успеха, если бы в этом деле к «демократам», не подключились их оппоненты из русских «патриотов». В этой идеологической кампании было необходимо участие людей, противостоящих Горбачеву, а затем и Ельцину. Стереотип обделенности русского народа в СССР стали активно достраивать патриотические писатели и общественные деятели очень широкого диапазона. Кто-то как сознательный противник СССР, кто-то как конъюнктурный политик, а кто-то и сам как жертва манипуляции.

Видимо, одним из важнейших заявлений в этой программе было предположение В.Распутина о том, что РСФСР сама может выйти из СССР и отделаться от неблагодарных «младших братьев». Заявление было чисто риторическим, но слово не воробей, да и никаких поправок внесено не было. Так была запущена идея развала СССР из центра – руками русских.

Вскоре после ликвидации СССР в 1991 г., стало очевидно, что наибольший урон понес именно русский народ как «державное ядро». Именно русский народ потерял статус своей государственности как мировой державы (а статус, например, Грузии или Туркмении даже вырос). Этот статус, достижение которого потребовало от русских огромного напряжения сил, уже давал, а в перспективе давал бы еще больше преимуществ и в экономической сфере.

Ввиду того, что постоянному очернению образа советского проекта придается в антироссийской программе очень большое значение, до сих пор мощные импульсы направлены на поддержание в массовом сознании русских стереотипа «обиженных». В разделе о диссидентах уже приводились антисоветские высказывания И.Р.Шафаревича о национальной устройстве СССР. Перед выборами 1999 г. он опубликовал свой очередной труд – «Зачем нам сейчас об этом думать» («Завтра», 1999, № 29). В нем структура его антисоветской концепции в связи с судьбой русского народа представлена довольно полно.

Главная его мысль состоит в том, что для приверженцев советского строя характерна "нерусскость". И.С.Шафаревич даже указывает степень «равнодушия к судьбе русских» у коммунистов, сравнивая их с нынешней криминальной буржуазией. По его словам, «марксистская нерусскость это тенденция слоя, чуждого основной части народа» – слоя, «ничем не лучшего, чем новые русские».

Что такое «нерусскость», как ее определить, И.С.Шафаревич внятно не сказал, не привел никаких разумных признаков, по которым избиратели могли бы отвернуть недостойных кандидатов. Из контекста выходит, что самым главным признаком «нерусскости» является идеология («марксизм»). Такого убогого механицизма не ждешь в конце ХХ века.

Ясно, что культура большого народа («русскость») не может зависеть от столь изменчивого и подвижного ее элемента, как идеология. Неужели Н.Клюев, став коммунистом, приобрел от этого «нерусскость», а М.Шолохов перестал быть русским писателем? Искренний коммунист маршал А.М.Василевский разве потерял русское воинское чувство? Н.Рубцов с его нежным отношением к советскому строю стал «чуждым народу»? Или все они были неглубокими людьми, недопонимали то, что открылось И.Р.Шафаревичу?

Согласно И.Р.Шафаревичу, коммунисты, руководившие советским проектом, следовали догмам марксизма, и их политика поэтому всегда носила антирусский характер. При этом И.Р.Шафаревич не взвешивает в целом все реальные условия и результаты советского строя. Он приводит отдельные жгучие детали, обращаясь к чувствам читателя. К тем же чувствам, на которых играли демократы, разжигая антирусские чувства. Как уже говорилось выше, многие важные суждения Шафаревича почти буквально совпадают с высказываниями Г.Старовойтовой.

Поразительно что уже десять лет действует эта простая технология разрушения «империи»: русским говорят, что их объедали узбеки и таджики, а узбекам приехавшие из Москвы демократы в наспех надетых тюбетейках шепчут, что их объедали русские.

И.Р.Шафаревич забойной сделал тему образования: «В российских вузах готовилась национальная интеллигенция… В тяжелейшие годы войны были созданы Академии наук Казахстана и т.д.». Как это понимать? Не надо было в СССР готовить национальные кадры? Но ведь эта мысль противна не только советским принципам, но и самым исходным устоям России! В этой мысли и заключена самая неприкрытая «нерусскость». И ведь все это говорится вскользь, в виде инсинуаций. Не скажет же прямо И.Р.Шафаревич: не надо было во время войны создавать Академию наук в Казахстане! К чему, мол, были русским эти цветные металлы.

Вот как И.Р.Шафаревич доказывает на цифрах, что советская власть притесняла русских: «В 1973 г. на 100 научных работников имелось аспирантов: среди русских 9,7 человека, туркмен – 26,2, киргизов – 23,8. Таков же был и уровень жизни…». Попробуйте это растолковать. Кто здесь русские, кто туркмены – аспиранты или научные работники? Зачем такой сложный показатель? Есть же попpоще: в 1985 г. в РСФСР было 68 тысяч аспиpантов, а в Туpкмении 496 – в 130 pаз меньше. Русских кандидатов наук в 1982 г. было 257265, а туркменов 1511 – в 170,3 раза меньше, чем русских. Среди докторов наук в 1982 г. русских было в 251 раз больше, чем туркменов, в 1987 г. в 223 раза больше.

Но главное, как из всего этого вывести идею о дискриминации русских в науке? Всю науку в СССР заполонили туркмены? В 1970 г. в РСФСР было 631 тыс. научных работников, а в Туркмении 3,6 тыс. (из них больше половины русских). Вообще русских среди научных работников было в 310 раз больше, чем туркменов. При чем здесь вообще аспиранты? И что значит "таков же был и уровень жизни"? У русских 9,7? На 100 человек? Какая неряшливость мысли.

С уровнем жизни досталось от Шафаревича бедным узбекам: «В 50-е годы доходы колхозников Узбекистана были в 9 раз выше, чем в РСФСР». Откуда эти данные, да еще такие точные, как их понимать? Не бывало таких разрывов в уровне дохода. В 1960 г. средняя зарплата рабочих и служащих была в РСФСР 83 руб., а в Узбекистане 70 руб. Значит, доходы горожан в РСФСР и узбеков были примерно равны (горожане дынями не торговали и скрытых доходов не имели). Официальные доходы на селе у русских и узбеков тоже были примерно равны. Значит, Шафаревич знает о каких-то скрытых, теневых доходах узбекских крестьян?

Могли ли теневые доходы узбекских колхозников быть столь непропорционально большими, как заявляет И.Р.Шафаревич? Чтобы колхозники, хотя бы и в Узбекистане, жили в 10 раз богаче горожан – кто же в это поверит! Сбережений в сберкассе у одного городского жителя Узбекистана было в 8 раз больше, чем у сельского. И вообще сбережений в 1975 г. у одного жителя РСФСР в среднем было 410 руб., а у жителя Узбекистана 128. Откуда эти «9 раз»?

А главное – что хочет доказать И.Р.Шафаревич всеми этими цифрами? Видимо, что советская власть создавала резкое неравенство республик в ущерб русским. Но ведь это не так. Основные капиталовложения делались в России – достаточно упомянуть разведку и освоение запасов нефти и газа в Сибири, на которых мы до сих пор живем. Или взять выплаты из общественных фондов: в РСФСР в 1975 г. они составляли на душу 392 руб., в 1989 г. 760 руб., а в Узбекистане 258 и 429 руб. А это, прежде всего, расходы на образование, здравоохранение, жилье – вложения в человека.

Да, установкой советской политики было именно выравнивание уровня развития всех частей страны. Ибо СССР (да и Российская империя) строился именно как страна, а не колониальная система! Это можно видеть на длинных временных рядах, сравнивая множество показателей. Надо ли понимать И.Р.Шафаревича в том смысле, что он считает принципиально неправильной политику развития всей страны как целого? Тогда лучше бы сказать прямо. Прямо не говорят, потому что тогда станет очевидной антирусская направленность всей их философии.

Говоря о «нерусскости» советского строя, И.Р.Шафаревич замалчивает фундаментальный показатель состояния народа – продолжительность жизни. Это – обобщенный показатель, отражающий положение той или иной этнической общности людей (условия труда, питания, быта, здравоохранения).

Согласно данным переписи 1897 г., в европейской части России ожидаемая при рождении продолжительность жизни была у русских мужчин 27,5 лет, у латышей 43,1, у молдаван 40,5 лет – в процветающее время, до марксизма и революций. Именно советский строй (и только он!) резко сократил этносоциальное неравенство русских. В 1926-1927 гг. ожидаемая продолжительность жизни у русских мужчин повысилась до 42,2 лет, а к началу 70-х годов до 64,6 лет. В 1988-1989 гг. она составляла у русских мужчин 64,6 года, а у латышей 65,9 лет и у молдаван 65,1 года. Почти сравнялась. В 2000 г. она составила у русских мужчин 59,8 лет. Так что русские рано умирали при православном царе и при антисоветском Ельцине, а жили долго только при советском строе.

Если брать за критерий оценки общественного строя продолжительность жизни, то именно русские из всех больших народов Российской империи больше всего выиграли от установления советского строя. Вот ожидаемая продолжительность жизни у разных народов по данным переписи 1897 г. (для европейской части России) и в 1988-89 г. (для СССР):

Из совокупности трудов Шафаревича трудно понять, как он вообще относится к Российской империи и монархии. Ведь при строительстве этой империи русские именно были поставлены во многих отношениях в неравноправное, худшее положение, чем жители западных земель, азиатские инородцы и тем более приглашенные из Германии, Австрии и т.д. иммигранты. Дискриминация русских была несравненно сильнее, чем при советской власти. Генерал Ермолов просил царя в награду за службу «записать его в немцы» – было ли подобное в СССР? Наоборот, в СССР многие старались переделать свои фамилии на русские.

Уже в 1790 г. бухтарминские старообрядцы, выходцы из центра России, просили даровать им статус ясачных инородцев, это дало бы им многие льготы (кстати, это их прошение было удовлетворено). Уровень грамотности среди русских в конце XIX века был ниже, чем среди татар – вот о чем надо было бы вспомнить Шафаревичу. Движения протеста на национальной почве и даже крупная волна эмиграции немцев (в 80-е годы XIX века) происходили тогда, когда нерусские народы пытались приравнять в правах к русскому – их лишали привилегий.

И если бы эта антисоветская идея-фикс об угнетении русских в СССР была присуща только И.Р.Шафаревичу! Д.Балашов, на которого я уже ссылался выше, дует в ту же дуду: «И ежели мы до сих пор пытались добиться гегемонии в мире за счет жертв со стороны русского народа, доведя народ до вымирания, то теперь мы обязаны укреплять страну за счет преимущественного укрепления ее русского центра и льгот преимущественно для русского народа, более всех ограбленного в предшествующий период». Посмотрите на даты, г-н патриотический писатель, и скажите все же, когда конкретно вымирал русский народ.

Разжигая антисоветское национальное чувство, И.Р.Шафаревич обращается к образу крови. Он напоминает, что во время войны были убиты 1 русский из 16 и 1 узбек из 36. Что означает этот намек? Узбекам по тайному приказу Сталина давали бронь? Узбекам по блату выдали бронежилеты? И что вообще означает «убит во время войны»? Жители Хатыни, например, были убиты, но среди них не было ни одного узбека. Марксизм виноват?

И.Р.Шафаревич уводит от сравнения, которое так и напрашивается: сколько узбеков было убито в Первой мировой войне? Он умалчивает о том, что только при советском строе была создана возможность расширить воинскую повинность на нерусские народы. А в царской России узбеки были невоеннообязанными. Попытка привлечь мусульман Средней Азии и Казахстана во время I Мировой войны даже к тыловым работам вызвала волнения и восстания. И вот, вместо того, чтобы напомнить, что в 1941-1945 гг. каждый погибший узбек или казах «заместил» русского, И.Р.Шафаревич разжигает темную ревность.

Когда же И.Р.Шафаревич переходит к положительной программе национального спасения русских, его рассуждения становятся столь туманными, что даже странно их слышать от математика. Первый совет – не прерывать бы в 1917 г. «собственный путь России». Но ведь этот совет явно опоздал – даже если считать, что тогда русские мужички совершили ошибку. Да и стоило бы тут же вспомнить, что, по данным академика Тарханова (1906 г.), русские крестьяне в среднем потребляли пищевых продуктов на 20,44 руб. в год, а английские – на 101,25 руб. В чем же здесь усматривает И.Р.Шафаревич «собственный путь России», который не следовало прерывать?

Вот, на его взгляд, актуальная «более-менее ясная всем» мера: «Нужна власть, которая на деле показала бы, что она народу – не враг». Очень милый совет, жаль, что раньше никому в голову не пришло установить такую власть. Кстати, если коммунисты насмерть поражены «нерусскостью», то за кого советовал бы голосовать И.Р.Шафаревич? Кто у нас «насквозь русский»? Или нам вообще советуют не ходить на выборы – сразу учинять восстание? Иначе как появится «хорошая» власть?

Дальше идут советы совсем странные: от власти «нужна самая обычная честность и, что, вероятно, нужнее всего – политическая воля. Она же дается широкой народной поддержкой, доверием… А чтобы была народная поддержка, нужен народ, ощущающий себя единым организмом… Сила национального единения – и есть тот единственный ресурс, который может дать энергию для рывка».

Как наворочены причинно-следственные связи! Выходит, дело не в общественном строе и не в политическом режиме, а в народе, который не ощущает себя единым организмом. Если бы ощущал, то все было бы о'кей. То есть, нет в России ни раскола, ни конфликта интересов, ни столкновения ценностей. Надо просто всем напрячься и устроить «национальное единение». Да ведь в том то и дело, что нам надо найти выход из пpопасти в условиях, когда народ pасколот. Найти выход чеpез диалог, компpомиссы, желательно без пpямого столкновения. Если бы было единство, то и проблем бы не было.

Все прекрасно помнят (и это замалчивает И.Р.Шафаревич), что краткий исторический период максимально полного национального единения был как раз при советском строе! И экзаменом были не слова, а тяжелейшая война (а до этого – невиданная индустриализация). Такое единение было возможно только при соответствии жизнеустройства чаяниям и интересам народа. А это для России и есть максимальная «русскость». Становился строй все менее советским – все меньше получал поддержки. Этим и вызван крах 1991 г.

И снова надо подчеркнуть, что антисоветская пропаганда в области национальных отношений работала как слаженный механизм сразу на два фронта: одну и ту же советскую установку А.Д.Сахаров мог трактовать как русский шовинизм, а его коллега И.Р.Шафаревич – как марксистскую русофобию.

И.Р.Шафаревич много говорит о «нерусскости» Сталина, а ему вторит писатель-демократ В.Д.Оскоцкий: «Сталиным национальные отношения толковались в великодержавном духе, что и поныне встречает если не явную поддержку, то тайное одобрение иных публицистов и даже исследователей… Ученому ли [Арсению Гулыге] не знать: то был декретированный патриотизм, в который намеренно привносилось не общенародное, социалистическое, а имперское содержание» («Россия, 1917 год: выбор исторического пути». Круглый стол историков Октября, 22-23 октября 1988 г. М.: Наука, 1989). Мол, Сталин никакой не марксист, не социалист, а русский великодержавный шовинист с имперским сознанием.

Видно, что оба течения – части одной идеологической антисоветской бригады.

Хотелось бы напомнить нашим «белым патриотам» одну вещь. Уничтожение СССР, которому они так радуются, сняло основную преграду в процессе установления Нового мирового порядка, означающего гегемонию Запада в ее самой тупой и хамской форме. В этом новом миропорядке перспективы именно для русского народа становятся весьма проблематичными. Земля богатая, а люди этому Новому порядку не нужны – не вписываются они в него, да и за прошлое отомстить русским хочется. Много в мире «неразумных хазар». И, судя по очень многим выступлениям, велик риск, что превратят русских в «общность, которую нет смысла эксплуатировать» – появилось недавно такое туманное выражение. И выходит из этого, что СССР с его железным занавесом и «глупой плановой экономикой» выполнял самую главную с точки зрения бытия народа задачу – гарантировал ему жизнь как великому народу.

Идея создания Мирового порядка под эгидой Запада давно грела душу антисоветской интеллигенции. Достаточно нам наговорил об этом Сахаров с его теорией конвергенции. Но эта его идея не была слишком оригинальной, такие мысли были распространены довольно широко. Вот что пишет Н.М.Амосов в своем философском трактате «Мое мировоззрение» («Вопросы философии», 1992, № 6):

«Созревание – это движение к „центральному разуму“ мировой системы, возрастание зависимости стран от некоего координационного центра, пока еще не ставшего международным правительством… Можно предположить, что к началу ХХI века вчерне отработается оптимальная идеология… – частная собственность 70% и демократия – в меру экономического созревания… Это не означает бесконфликтности и даже не гарантирует постоянного социального прогресса… Будет сохраняться несовпадение интересов, продуцируемое эгоизмом и агрессивностью на всех уровнях общественных структур. Особенно опасными в этом смысле останутся бедные страны. Эгоизм, нужда могут мобилизовать народы на авантюрные действия. Даже на войны. Но все же я надеюсь на общечеловеческий разум, воплощенный в коллективной безопасности, которая предполагает применение силы для установления компромиссов и поддержания порядка. Гарантом устойчивости мира послужат высокоразвитые страны с отработанной идеологией и с достаточным уровнем разума».

Видно, что популярный антисоветский пророк никак не обещает русским ни демократии, ни даже социального прогресса – а лишь «применение силы для поддержания порядка высокоразвитыми странами с отработанной идеологией и с достаточным уровнем разума». То же самое обещает целая рать демократов, влюбленных в Пиночета.

Сегодня начат большой спектакль с обсуждением проблемы “глобализации” и политики нынешней России в этом процессе. Собираются круглые столы, конференции, с экрана не слезают эксперты. В самой терминологии уже есть идеологический подтекст. Глобализация – процесс, идущий с ранних стадий развития цивилизаций. Обмен людьми и продуктами культуры (навыками и техническими средствами, растениями и животными) создал человечество. Следовательно, сегодня речь идет не вообще о глобальных процессах в развитии человечества, а о специфическом нынешнем этапе – попытке создания Нового мирового порядка. И о той мифологии, которая эту попытку идеологически прикрывает.

Введенный недавно термин глобализация – чисто идеологическая выдумка, прикрывающая то новое мироустройство, которое торопятся установить США и их партнеры на волне краха СССР. Иначе это называется “золотой миллиард”. Об этом хорошо сказал уже в 1990 г. тогда же погибший А.Кузьмич (Цикунов): «за этим термином стоит определенная, целостная геополитическая, экономическая и культурная концепция: pазвитые стpаны, сохpаняя для своего населения высокий уровень потребления, будут военными и экономическими меpами деpжать остальной миp в пpомышленно неpазвитом состоянии в качестве сыpьевого пpидатка и зоны сбpоса вpедных отходов. Население этих „замороженных“ в своем развитии стран в условиях бедности деградирует и никакой функциональной ценности для „первого мира“ не представляет, создавая, в то же время глобальные социальные проблемы. Это население должно быть сокращено с помощью целой системы новых социальных технологий».

Основная цель этой глобализации – создание возможно более широкой капиталистической системы, построенной по принципу симбиоза «центр-периферия». Этот симбиоз является паразитическим со стороны «центра», поскольку основан на внеэкономическом принуждении к неравному обмену. Это принуждение было очевидным на этапе колоний (например, насильственное обращение в рабство значительной части населения Африки или изъятие и передача французским колонистам половины издавна культивируемых земель в Алжире). В настоящее время принуждение не так очевидно, оно опирается больше на политические, культурные и финансовые инструменты, но и морская пехота с авианосцами всегда наготове. Дурить людям головы «общечеловеческими ценностями» можно было лишь в короткий период перестроечного помешательства.

Важный принцип глобализации – представление человечества как «человеческой пыли» из индивидов (атомов человечества). Отброшено понятие народа как субъекта права и суверенитет народов над их территорией и ресурсами. Отброшено само международное право. Силы «нового мирового порядка» объявили свое право владения и распоряжения ресурсами всего мира. Как сказано, Запад открыто стремится «избежать pиска pазбазаpивания сыpья по национальным кваpтиpам». Глобализация – это доведенный до крайности паразитизм мирового капитализма, который на время распоясался, так как его некому приструнить. Мировой бандит и жандарм в одном лице, в Сербии его повидали.

Как идея, глобализация относится к разряду утопий, она неосуществима Запад уже не сможет переварить Азию экономически и тем более диктовать свои условия военными средствами. Кончилось его время. И подкупить Азию невозможно, все знают, что Китай в этот маленький миллиард не влезет. Но и теоретически глобализация невозможна. У К.Леви-Стросса, видного ученого ХХ века, изучавшего контакты Запада с незападными культурами, читаем:

“Не может быть миpовой цивилизации в том абсолютном смысле, котоpый часто пpидается этому выpажению, поскольку цивилизация пpедполагает сосуществование культуp, котоpые обнаpуживают огpомное pазнообpазие; можно даже сказать, что цивилизация и заключается в этом сосуществовании. Миpовая цивилизация не могла бы быть ничем иным, кpоме как коалицией, в миpовом масштабе, культуp, каждая из котоpых сохpаняла бы свою оpигинальность… Священная обязанность человечества – охpанять себя от слепого паpтикуляpизма, склонного пpиписывать статус человечества одной pасе, культуpе или обществу, и никогда не забывать, что никакая часть человечества не обладает фоpмулами, пpиложимыми к целому, и что человечество, погpуженное в единый обpаз жизни, немыслимо”.

Устроить “глобальный человейник” (как назвал это А.А.Зиновьев) невозможно, любой кризис его разрушит. Уже при его построении возникнет такое сопротивление, которого не преодолеть – это и опыт фашизма показал. Конечно теперь нет СССР, сопротивление какое-то время будет ползучим, молекулярным (это мы видели в Сиэтле, Праге и Генуе). Но наверняка сплотится.

Идея устроить мир как двойное общество “золотого миллиарда” и массы живущего за барьером рабочего быдла, есть новая версия фашизма, только теперь глобального. Раньше немцы надеялись стать расой господ, сделав славян и прочих татар своим “внешним пролетариатом”. Это было недемократично, тем более что при этом еще зацепили евреев. Теперь господа вместо “национал-социализма” хотят устроить “интернационал-социализм”. В свою расу примут и Запад, и понемногу космополитов из всяких национальностей. Даже пара тысяч русских туда попадет, сотня-другая белорусов, один чукча (Р.Абрамович) и один бурят (И.Кобзон) – избранники этих народов.

Когда читаешь об этом, не верится. Да могут ли такое всерьез говорить! Но вот, пришлось услышать. Перед Рождеством 2001 г. собралось в Горбачев-фонде десятка два мудрецов, чтобы обсудить, что такое глобализация и как будет чувствовать себя Россия в этом Новом мировом порядке. Для гармонии (“политкорректности”) позвали и трех-четырех белых ворон. В качестве такой вороны пошел и я – в Горбачев-фонде всегда можно что-нибудь эдакое услышать, чего на людях говорить не положено.

На встречу в Горбачев-фонде пришли, в основном, сторонники глобализации как “объективного” процесса. Эта пресловутая “объективность” – тоже идеологическая уловка. Речь ведь идет не о стихийном явлении, а о социальном процессе, он имеет своих идеологов, организаторов, сообщников. Эдак можно сказать, что и нашествие фашистов для нас тоже было объективным процессом, и не следовало ему сопротивляться. Да и вообще, человек и возник, когда научился противостоять объективным процессам. Куда уж более объективный процесс – приход зимы. А человек сшил из шкуры одежду, развел огонь, утеплил пещеру. И холера – объективный процесс, микробы даже зла на нас не держат и дьявольских планов не строят. Что же нам, руки не мыть и не лечиться? Объективность тут не при чем, речь идет сознательном выборе, который определяется идеалами и интересами. Странно только, что люди, как завороженные, стали верить самым идиотским доводам. Ах, объективный процесс, не смей ему сопротивляться!

Оправдания глобализации были разные. Больше занудливые, со ссылками на всяких Фукуям. Были и романтические. Драматург А.Гельман, который раньше пьесы про сталеваров писал, выступил с пафосом: “Страстный голос России в поддержку глобализации прозвучит неожиданно и сильно”. Неожиданно – это уж точно. Это как услышать страстный голос барана в поддержку бойни. Козлы, ведущие баранов под нож, обязаны, конечно, восторженно блеять. Но для них в самом конце коридора есть маленькая дверца. Для России такой дверцы не будет.

Само собой, драматург сглотнул слезу, когда каялся за Россию: “В начале прошлого века мы разъединили мир, в начале нынешнего – мы его можем объединить”. Мы разъединили мир! Вот мерзавцы. Зато когда он вспомнил про русских, в голосе зазвучала сталь: “Русский национализм, получив только недавно свободу для своего развития, наверняка окажет идеологическое сопротивление решительному вступлению России в единую планетарную систему взаимозависимостей… В России неизбежно будут активно действовать противники глобализации, поэтому значительные силы придется тратить на убедительное разъяснение выгодности, полезности процессов глобализации для российского общества”. Да, чтобы убедительно разъяснить барану выгодность превращения его в баранину, потребуются значительные силы. Придется драматургу снова браться за перо, а О.Табакову во МХАТе ставить пьесу про глобализаторов.

Были аргументы и парадоксальные, когда человека ошарашивают дикостью логики. Этот метод освоил профессор Дипломатической академии МИДа Владлен Сироткин. Начал он круто: “Форсирование глобализма приведет лишь к окончательному превращению России в сырьевой придаток и свалку атомных отходов с неизбежным сокращением населения со 140 до 24 миллионов”. Даже русский национализм таким апокалипсисом стесняется пугать. Но дальше оказывается, что есть, есть свет в конце туннеля, и даже очень приятный. Надо только слушаться профессора, входить в глобальный мир через Европу, а в качестве национальной денежной единицы взять “евро”. Тогда нам обещают вот что: “В будущем это облегчит РФ принятие других европейских стандартов, включая гарантированный минимум зарплаты в 1200 долларов и пенсии в 2000 долларов”. Хорошо еще, что пенсионеров на это собрание не пригласили, кроме А.Гельмана. А то бы они, услышав про гарантированную пенсию в 2000 долларов, тут же свергли бы Путина и выбрали президентом Сироткина. Неясно только, почему национальной валютой у нас будет “евро”, а пенсии в долларах. Ах, Сироткин, парадоксов друг…

Действительно ценным было выступление появившегося на момент С.Караганова, заместителя директора Института Европы Российской Академии наук и влиятельного теневого политика. Ради него стоило потерпеть и Гельмана, и Сироткина. Тезисы Караганова были исполнены чистого, можно сказать высокого, цинизма. Именно ничем не прикрытый цинизм только и может дойти до нашего отуманенного сознания – и стать спасительным знаком. Про такие редкие выступления нельзя сказать, то ли это предупреждение, то ли предписание.

Караганов кратко изложил суть глобализации и очертил выбор, перед которым мы стоим. Главные утверждения известны и от других видных идеологов глобализации, но никогда они не излагались так ясно. А по-русски я вообще в первый раз их слышал, да еще от живого человека, которого видишь перед собой и, в принципе, можешь даже потрогать.

Смысл речи Караганова был такой. В ходе глобализации доходит до завершения противостояние конкурентоспособного меньшинства человечества (10% населения Земли) и проигравшего конкуренцию большинства. В ходе глобализации разрыв в доходах и доступе к ресурсам между этими двумя частями человечества резко возрос, возрастает сегодня и дальше будет возрастать. Богатые будут становиться богаче, а бедные – беднее. С таким положением неконкурентоспособное большинство не смирится, и противоречие приведет к мировому конфликту. У России есть возможность, при условии проведения умной политики, войти в периферию “золотого миллиарда”. При этом, разумеется, ни о какой независимости не может идти речи, надо смиренно принять место придатка. И это не так просто, надо будет еще побороться за место сырьевого придатка и освоить две-три полезных для “золотого миллиарда” технологии, обустроить месторождения, протянуть новые трубопроводы.

Сам Караганов, как он выразился, по своему образованию, культуре и источникам доходов принадлежит к конкурентоспособному меньшинству и говорит нам “оттуда”. Но он признает, что в целом Россия еще не определила, на какой стороне баррикад ей быть в момент мирового столкновения. Есть соблазн стать авангардом “бедных”. Но он надеется на историческое чутье – Россия в больших войнах всегда почему-то оказывалась на стороне более сильных стран.

На это В.Сироткин радостно закричал: “Мы будем! Мы опять будем с Антантой!”. Так и подмывало спросить его, как он “хочет быть с Антантой” – как Николай II, как Керенский или как «правитель России» Колчак? У всех них результат был незавидным.

Что же вытекает из той картины мироздания, что нарисовал Караганов? Прежде всего, что элита “золотого миллиарда” радикально и полностью рвет с идеалами Просвещения – с гуманизмом, свободой, равенством, демократией и т.д. Она впадает в фашистскую утопию “новой античности”, нового, глобального рабовладельческого строя. Ропщущее большинство, загнанное в мировое гетто, будет удерживаться господами в повиновении с помощью наркотиков и дубинок разного рода.

Во-вторых, эта элита окончательно рвет с христианством. Люди в этом Новом мировом порядке уже не будут братья даже в идеале, искупительная жертва Христа отменяется. Человечество теперь делится на два племени, в отношениях между которыми не будет места ни жалости, ни состраданию. Кто кого! Это – крайнее неоязычество. Рим хотя бы включал завоеванные народы в империю, а будущая империя будет расовой, с апартеидом. Золотая раса!

Наконец, во всей этой новой философии “сверхчеловека” уже сделан шаг к расчеловечиванию. Нам уже говорят от имени бестии – пусть не белокурой, как у немецких фашистов, а “сборной”, как команда звезд. Речь Караганова была “по ту сторону добра и зла”, в ней не было места этике, вопросу о справедливости такого мироустройства, о солидарности людей, о сострадании, о праве на жизнь и т.д. Караганов признает только право сильного. Это – утопия сверхчеловека, не первый раз она появляется в момент тяжелого духовного кризиса. Утопия эта жалкая и недолговечная, потому что человек отличается от зверя тем, что обладает моралью и делает свой выбор под давлением нравственных норм и запретов. Немногих соблазнят карагановы этой своей тоскливой утопией, и конец их будет как обычно: «Отребью человечества сколотим крепкий гроб!».

Но вернемся от утопии на нашу землю. Что же означает для России принятие концепции глобализации? Очевидно, что оно означает включение либо в ядро системы, либо в число «аутсайдеров», на пространстве которых Запад организует «дополняющую» экономику. Известно, что разрыв между ядром и периферией при этом не сокращается, а растет, и в перспективе, как выразился Ж.Аттали, «участь аутсайдеров ужасна».

Судя по речам Караганова, идеологи глобализации в России совершенно определенно планируют, что она будет встроена не в ядро мировой экономической системы, а в периферию. Для России это означает ликвидацию ее как страны и как культуры. Скорее всего, означает и физическую гибель большинства населения и прежде всего русских. Движение к такому исходу видно уже сегодня. Прогнозы сокращения населения России, продолжающей “идти по магистральному пути”, хорошо известны, динамика всех эмпирических показателей за последние десять лет эти прогнозы подтверждает. Сейчас газеты цитируют вывод из доклада ЦРУ, согласно которому в новом веке в России “усугубится и без того идущий вразнос демографический кризис, вымывающий ежегодно по 700 тысяч россиян”. А самый последний доклад ЦРУ прогнозирует сокращение населения России к 2015 г. до 135 миллионов человек. Иными словами, реформа нам к тому времени обойдется в 30 миллионов жизней – как преждевременно умерших, так и неродившихся. Значит, надо нам запомнить и зарубить себе на носу: политическая элита России смирилась с тем, что страна будет доведена до состояния аутсайдера с вымиранием двух третей населения.

Но это еще не все. Ведь встроиться в «глобальную рыночную экономику» даже в периферию, в положении аутсайдера можно лишь в том случае, если хозяйство данной страны (точнее, теперь уже пространства) дает достаточно высокую прибыль. О населении тех регионов, где этот уровень не достигается, говорят: «общность, которую не имеет смысла эксплуатировать». В такую категорию попали, например, многие страны Африки. Их жители могут жить и даже веселиться, но только в рамках своего, натурального (значит, естественного) хозяйства.

В России в силу географических и почвенно-климатических условий прибавочный продукт и капиталистическая рента были всегда низкими. Очень высоки были транспортные издержки, особенно во внешней торговле. Это – факторы неустранимые, и величина их очень значительна. Таким образом, нельзя принять и тезиса оппозиции, которая критикует реформаторов за то, что они, мол, «обещали привести нас в Швецию, а ведут в Бразилию». Из чего видно, что нас туда ведут? Разве в Бразилии происходит вымирание населения?

Оптимистическая критика оппозиции, уверенной, что Россию хотят сделать сырьевым придатком, а русских – внешним пролетариатом Запада, основана на инерции оценок состояния СССР. Эти оценки уже иллюзорны, за десять лет произошла потеря квалификации рабочими, подорван научно-технический потенциал и выросла молодежь с высокими притязаниями и разрушенной трудовой этикой. Об инфраструктуре и говорить не приходится, она, десять лет не получая средств даже на простое воспроизводство, начинает рассыпаться.

Для России принять правила «глобализации» означает ликвидацию ее как страны и как культуры. Такова же будет и участь братских России народов. Скорее всего, это означает и физическую гибель большинства населения и прежде всего русских. Движение к такому исходу видно уже сегодня. Вот простой факт: в России быстро сокращается добыча энергоносителей и увеличивается их экспорт. Энергоносители, минеральные удобрения и металлы (их можно считать материализованной энергией) являются главными статьями экспорта, необходимого для выплаты внешнего долга. Долг этот растет, и возможности снижения экспорта энергии поэтому не предвидится. Таким образом, для внутреннего потребления России остается небольшое и постоянно сокращающееся количество нефти.

Кроме того, для России исключительно важно то малозаметное воздействие глобализации, которое заключается в архаизации большой части жизнеустройства любой периферии. Колонизованные страны не были так архаичны в момент колонизации, как сегодня – «Запад построил себя из материала колоний». Он высосал из них соки. Чтобы в Бразилии, которую втянули в глобальную экономику, иметь вкрапления нужного Западу современного производства, основная масса населения должна жить в трущобах, вести примитивное хозяйство. Она должна быть отделена от цивилизации. Для России сегодня архаизация означает просто гибель населения – климат не позволит нам выжить при деиндустриализации. Не прокормимся мы кореньями и червями.

Единственным разумным поведением для России в условиях глобализации может быть гибкая и творческая борьба. Для нее надо иметь доктрину, стратегию, тактику и средства. Речь идет о необходимости «закрытия без изоляции», то есть о превращении прозрачных сегодня границ в «мембраны». Они должны пропускать то, что нам нужно, и не пропускать то, чего не следует. Придется идти на компромиссы, но это не то же самое, что раскрытие и допущение свободной диффузии.

На том собрании в Горбачев-фонде был дорогой наш Вадим Валерьянович Кожинов, последний раз я его там видел. Он сказал важные вещи. Среди прочего он рассказал о своей беседе с писателем Олегом Волковым, перед самой смертью последнего. О.Волков много-много лет томился в ГУЛАГе и был убежденным врагом Советской власти. Поглядев на дела тех, кто уничтожил СССР, он сказал перед смертью, что примириться с Советской властью он, конечно, не может. Но он видит, что эта власть была для России защитным колпаком, под которым она была в безопасности. Существование России было гарантировано советским строем. А теперь этого колпака нет, и он умирает в тревоге – выдержит ли Россия напор глобализации?

Конечно, глобального торжества ни белокурой, ни золотой бестии не будет. Человечество соберется с мыслями и силами, даст этим неоязычникам по загребущим рукам. Но у нас-то задача срочная – поскорее отвести эти руки от нашего горла.

Примечания:

5

У.Бронфенбреннер приезжал в СССР для проведения своих исследований с 1960 по 1967 г. После этого он был одним из авторов большого проекта, имевшего целью внедрить в школьную практику США некоторые советские методы обучения и воспитания. Его книга, изданная в СССР в 1976 г., вышла в США в 1970 г.

51

Мелочь, но показательная. В ходатайстве О.Румянцева – до десятка орфографических ошибок на страницу. И это на бланке Наpодного депутата РСФСР, с явной претензией оставить документ для истории. А уж о стиле умолчим. На каждом шагу перлы вроде: «Партия всегда рассматривала себя как орудие осуществления классового господства, противопоставляя свое понимание себя всему остальному обществу». Видимо все-таки, борьбу с ленинизмом Олег Германович начал с отказа от призыва учиться – а все остальное просто приложилось как следствие.

52

Ежегодный прирост смертности в РФ за годы реформ в пять раз превосходит аналогичный показатель в Германии в годы второй мировой войны.