Глава 8

Когда Дэн Митрионе попросил Байрона Энгла вновь направить его куда-нибудь за границу, шеф Управления общественной безопасности сразу догадался, что это вызвано материальными соображениями. На то жалованье, которое Митрионе получал здесь, в Америке, трудно было прокормить такую многодетную семью (шестеро из девяти детей все еще жили с Дэном в одном доме).

В Международной полицейской школе Митрионе числился хорошим инструктором. Звезд с неба он, правда, не хватал, но занятия проводил добросовестно и со знанием дела. У него выявилась способность запоминать имя и фамилию слушателя с первого же раза (особенно легко ему давались испанские и португальские фамилии). Но полного удовлетворепия от работы Митрионе все же не испытывал. Весной 1969 года Энгл вызвал его к себе и сказал, что решил удовлетворить его просьбу и вновь направить советником в Латинскую Америку.

— Мы тут подумали немного, куда бы еще тебя послать, — начал Энгл.

— В общем, мне и в школе хорошо, — попытался было скрыть охватившую его радость Митрионе.

— Да, но что ты скажешь насчет Уругвая?

— Босс, — ответил Митрионе, отбросив в сторону всякое притворство, — когда надо ехать?

Через шесть лет после убийства Митрионе Энгл будет говорить, что тогда, в 1969 году, даже не слышал о «тупамарос» — повстанческом движении, набиравшем в Уругвае все большую силу. Он будет также отрицать, что остановился на кандидатуре Митрионе потому, что тот уже имел соответствующий опыт работы полицейским советником в Бразилии. Энгл предпочел тогда выставить себя в роли бесхитростного и даже несколько наивного администратора, а не знающего и компетентного профессионала, направлявшего надежного и исполнительного полицейского туда, где тот наилучшим образом будет проводить американскую политику. Вспоминая тот разговор, Энгл утверждал, что говорил Митрионе об Уругвае не как о неспокойной стране, а как об «одном из самых приятных и безмятежных уголков» мира.

Если верить Энглу, то он, должно быть, просто игнорировал все оперативные сводки, ежемесячно поступавшие из Уругвая прямо к нему на стол. Сводки эти (так называемые «формы У-127» с грифом «секретно») присылались Адольфом Саенсем, старшим полицейским советником, которого теперь собирался сменить Митрионе. В этих документах в мельчайших подробностях сообщалось о текущих: политических проблемах Уругвая: забастовках рабочих, студенческих волнениях, движении повстанцев, называвших себя «тупамарос». Когда те похитили 40 единиц оружия и 140 кг динамита и начали распространять листовки, Саенс немедленно сообщил об этом в Вашингтон. Когда кто-то из «тупамарос» попадал в руки полиции, его имя и фамилия тут же передавались в США для занесения в картотеки американских спецслужб.

Несмотря на сделанные впоследствии опровержения, сейчас уже совершенно ясно, что Митрионе отправлялся в Уругвай, хорошо понимая, что главная его задача будет состоять в повышении эффективности деятельности местной полиции по борьбе с повстанческим движением. Уругвай вовсе не был синекурой. Легких командировок в то время вообще становилось все меньше и меньше. В мире ширилась волна сопротивления и протестов, и Управлению общественной безопасности было все труднее отбиваться от критики используемой американскими советниками тактики. Весьма скверные сообщения поступали из Афин (где, по мнению греков, ЦРУ готовило заговор с целью осуществления военного переворота), из Португалии (где Вашингтон уже несколько десятилетий подряд поддерживал диктатора) и из Южного Вьетнама (откуда теперь чаще всего приходили вести о чинимых там зверствах).

Сотрудники ПИДЭ (Главного управления безопасности Португалии) хвастались перед своими жертвами, что школьного образования им теперь уже недостаточно, поскольку чрезвычайно усложнились методы ведения допроса. Ни у кого, конечно, не вызывало сомнения, кто именно стоял за возросшим уровнем технической оснащенности ПИДЭ. Сотрудники посольства США в Лиссабоне регулярно посещали штаб-квартиру ПИДЭ. Директор следственного отдела этого управления был также представителем Португалии в Интерполе, а четыре ответственных сотрудника португальской разведки в конце 60-х годов совершили инспекционную поездку в Бразилию.

Что касается Вьетнама, то там в большинстве случаев жертвы среди гражданского населения были безымянными для американских войск. Исключения все же были. Так, например, вьетнамская вдова по имени Нгуеи Тхи Няв начиная с 1969 года несколько раз арестовывалась в Сайгоне по обвинению в принадлежности к Фронту национального освобождения. В полицейском управлении ее пытали электрическим током и издевались над ее женским достоинством. За пытками наблюдали три человека в американской военной форме. Полицейские сказали, что эти трое — сотрудники ЦРУ. Один из них приказал производившему допрос вьетнамцу воткнуть ей под ногти иголки.

Другая вьетнамская женщина, по имени Нгуен Тхи Бо, была арестована в том же году в Дананге, поскольку не имела при себе ни удостоверения личности, ни денег на взятку полиции. В полицейском участке над ней надругались, а затем окунули головой в унитаз с нечистотами. Через некоторое время ее отвезли в полицейский участок в Нон Муок. Там ее допрашивали пять американских агентов, одетых в зеленую маскировочную форму. Связав женщину, трое американцев стали избивать ее ногами.

Эти и подобные истории дискредитировали американские спецслужбы. Этим, однако, все не исчерпывалось, хотя широкая общественность пока ничего не знала о том, что Соединенные Штаты создавали специальные лагеря, где отрабатывались приемы применения пыток. Эти лагеря всегда выдавались за школы, где инструкторы обучали своих подопечных методам выживания. Два таких секретных лагеря (один на северо-западе штата Мэн, а другой — в Калифорнии неподалеку от Сан-Диего) находились в ведении ВМФ. Одна из пыток заключалась в следующем: матросов привязывали к полу спиной вниз, покрывали лицо полотенцем и поливали затем холодной водой до тех пор, пока те не начинали захлебываться и у них не начинался приступ рвоты. Военный врач стоял на всякий случай рядом, следя за тем, чтобы кто-нибудь из матросов не захлебнулся насмерть.

Нечто аналогичное практиковалось и в сухопутных войсках. Дональд Данкен, служивший в частях «зеленые береты», прошел курс подготовки в Форт-Брагге. Сержант-инструктор, рассказывая о методах допроса военнопленных, детально описал целый ряд пыток, включая использование миниатюрных тисков, в которых зажимались мужские половые органы. Один из курсантов не выдержал и спросил: «Вы что, хотите сказать, что мы действительно будем применять все эти методы на практике?»

Все засмеялись. Инструктор нахмурил брови и нарочито серьезным голосом сказал: «Нет-нет, сержант Гаррксон. Этого мы вам сказать не хотим. Американские матери нас тогда просто не поймут». Его цинизм вызвал новый взрыв смеха. «К тому же, — добавил он, хитро подмигнув, — мы ведь никому не скажем, что нас этому обучают или что мы применяем все это на практике».

Обучение методам пыток не ограничивалось Северной Америкой. Бразильские военные построили на острове Литерой по другую сторону залива в Рио лагерь, в точности похожий на тот, где проходили военную подготовку «зеленые береты». Курсантам подолгу не давали спать, морили голодом, сажали в клетки и распинали на крестах. Последняя пытка оказалась весьма эффективной. Провисев на кресте 18 часов, бразильские солдаты начинали признаваться в грехах, которых никогда не совершали.

Все это привело к тому, что в 1969 году Управление общественной безопасности столкнулось с рядом серьезных проблем. Его связи с ЦРУ, причастность к войне во Вьетнаме, схожесть поступающих из разных уголков мира сообщений о применении пыток наносили политический уроп программе полицейской консультативной помощи. И что еще хуже, повстанческое движение (особенно в Латинской Америке), судя по всему, ширилось. Что касается движения «тупамарос» в Уругвае, то, по мнению управления и американских военных, оно представляло особую опасность для существующего порядка во всем Западном полушарии.

Как и Жан-Марк в Бразилии, Рауль Сендик Антонасио в Уругвае был человеком, созданным, казалось, для безмятежной и счастливой жизни. Родился он и вырос в семье мелкого землевладельца в департаменте Флорес. По все, что окружало его там, особой радости ему не приносило, и он перебрался в Монтевидео, где стал жить в квартале бедняков. Там он вступил в организацию молодых социалистов. Когда до получения диплома юриста ему оставалось сдать всего один экзамен, Сендик неожиданно бросил учебу и уехал в Артигас, расположенный в 720 км от Монтевидео. Там он вызвался работать юрисконсультом в новом профсоюзе сборщиков сахарного тростника. Труд этих людей оплачивался талонами, которые можно было обменять на товары лишь в местной лавке. Сборщики тростника жили в хижинах, построенных ими же по периметру плантации. Когда сбор урожая заканчивался, плантаторы поджигали хижины, и люди вынуждены были уходить в другое место. Работать их заставляли по 16 часов в сутки. Любая попытка объявить забастовку немедленно пресекалась полицией.

Сборщики сахарного тростника составляли бессловесную и беспомощную часть уругвайского общества, ту статистически незначительную его долю (всего 9 процентов), которая не умела ни читать, ни писать. Когда же наконец они обрели свой голос, он зазвучал голосом молодого социалиста Сендика.

Кто знает, возможно, он считал, что, как только просвещенные сограждане узнают о тяжкой доле сельскохозяйственных рабочих, они тут же поднимутся на борьбу против социальной несправедливости. А может быть, Сендик стал работать в профсоюзе исключительно из чувства долга. Люди, знавшие его еще в то время, говорили, что Сендик никогда не верил в торжество своего дела, но все равно честно и верно служил ему.

Каковы бы ни были мотивы его действий, в 1962 году Сендик возглавил марш протеста сборщиков сахарного тростника, решивших отправиться со своими жалобами в Монтевидео. Участники марша требовали принять закон, который ограничивал бы их рабочий день 8 часами, т. е. стал бы по продолжительности таким же, каким он был для других рабочих и служащих. Уругвайская пресса подробно освещала ход марша. В результате была создана инспекционная группа, которая отправилась в Артигас и вскоре подтвердила, что условия работы сборщиков сахарного тростника действительно такие, какими они их описывали.

Тем не менее никакого закона принято не было. Городской «средний класс» был занят своими проблемами: инфляцией, безработицей, растущим внешним долгом, коррупцией. Последняя проблема стояла особенно остро.

Граждане, не сумевшие вовремя дать взятку нужному чиновнику, могли лет десять ждать, пока будут надлежащим образом оформлены документы, представленные ими на получение государственного пособия. Банки, управляющие предприятиями, суды — все обирали народ, одновременно запуская руку и в государственную казну.

Сендик попытался было организовать еще один марш протеста, но вскоре понял, что его требования звучат слишком радикально для городского профсоюзного руководства, тесно связанного с управляющими. Поняв, что вызывает лишь раздражение у членов самоуспокоившейся социалистической партии, Сендик порывает с ней, а заодно и с профсоюзами. Он ставит перед собой задачу вывести Уругвай из состояния самодовольного безразличия.

В 1963 году уругвайские газеты поместили сообщение, вызвавшее недоумение у большинства читателей. Банда взломщиков проникла в «Суис-клаб» — охотничий клуб неподалеку от Монтевидео — и похитила старое и не имеющее никакой ценности оружие. В группу входили пять человек. Одним из них был Сендик, другим — врач, состоявший членом клуба и имевший кличку Локо.

Но это было лишь начало. Несколько позже другие злоумышленники совершили дерзкое нападение на таможенных чиновников на уругвайской границе и отобрали у них оружие. Хотя особый отдел полиции и догадывался, что все эти случаи похищения оружия были каким-то образом взаимосвязаны, информация была пока слишком отрывочна, и общая картина стала вырисовываться лишь к 1965 году.

Все стало окончательно ясно после одного совещания. Члены Компартии Уругвая, выступавшие за работу в условиях легальности и за участие в выборах (как это делал Сальвадор Альенде в Чили), согласились встретиться с возражавшими против такой политики левыми группировками, считавшими, что последние события в Бразилии — предвестники аналогичной реакции властей во всех странах Латинской Америки. Так появились «тупамарос», официально называвшие свою организацию «Движением национального освобождения». Полицейские сыщики считали их «наиболее образованными и подготовленными».

Со временем «тупамарос» тоже внесли свой вклад в теорию революционного движения. Но в начале своей деятельности практические результаты ставились ими выше теории. Их лозунг гласил: «Слова нас разделяют, действия — сплачивают».

Решение воздержаться от широковещательных заявлений и осуществить ряд практических партизанских акций было рассчитано на завоевапие симпатий уругвайских либералов. В течение 1965 года «тупамарос» предприняли ряд диверсионных актов против дочерних североамериканских компаний. При этом они не пытались кого-либо изувечить или убить. Их бомбы взрывались с одной лишь целью — обратить на себя внимание общества. Поэтому повсюду они оставляли листовки, подписанные: «Тупамарос». Название происходит от имени последнего вождя инков Тупак Амару.[12] Его имя принял одни из вождей индейских племен, в 1780 году возглавивший восстание против испанских завоевателей в Перу. Несмотря на то, что имя было благородным, а дело — священным, восстание было подавлено, а сам Тупак Амару — четвертован на площади.

Поначалу новая группа стремилась избегать прямой конфронтации с полицией. Эта тактика вызвала у Байрона Энгла лишь презрение. Он называл их трусами, неспособными вступить в открытую схватку. А на другом краю земли, во Вьетнаме, генерал Уильям Уэстморленд бросал те же обвинения в адрес Фронта национального освобождения.

В те редкие моменты, когда «тупамарос» действовали открыто, они занимались благотворительной деятельностью. Однажды в декабре 10 неизвестных юношей угнали грузовик с продовольствием, отправились на нем в беднейший район Монтевидео и стали раздавать бедным индеек и бутылки с вином. Тайно проникая на интендантские склады, «тупамарос» уносили с собой полицейскую форму и потом, переодевшись, грабили банки. Если в это время в банке оказывались вкладчики, «тупамарос» настаивали, чтобы служащие банка выполнили все требуемые операции. Это делалось для того, чтобы не вкладчики, а банки расплачивались за понесенный ущерб. Однажды «тупамарос» ворвались в казино и конфисковали всю выручку. На другой день, когда крупье пожаловались, что конфискованные деньги включали и их чаевые, «тупамарос» часть денег вернули.

7 августа 1968 года «тупамарос» предприняли качественно новый шаг. Они похитили Улисеса Перейру Ревербелу, ближайшего друга президента Хорхе Пачеко Ареко, и посадили его, как они заявили, в «народную тюрьму». С точки зрения возможного общественного резонанса трудно было подыскать лучшую кандидатуру для похищения. Перейра, некогда убивший разносчика газет за то, что тот вручил ему экземпляр газеты с критикой в его адрес, пользовался репутацией самого ненавистного человека в Уругвае.

Перейру продержали в заточении всего четыре дня. Но и этого было достаточно, чтобы заставить уругвайцев поднять на смех и саму жертву, и полицейское управление, и президента. Когда Перейра вновь появился на улицах города не только в полном здравии, но и заметно пополневшим, бедняки Монтевидео шутили: «„Тупамарос“, схватите теперь меня!».

Пока «тупамарос» разыгрывали этот «театр», правительство Уругвая предприняло шаги, весьма далекие от целей, к которым стремились повстанцы. В 1950 году Уругвай стал членом Международного валютного фонда, И вот теперь правительство, воспользовавшись этим, стало делать иностранные займы (в основном у США), чтобы покрыть потери, связанные с засухой и падением мировых цен на мясо и шерсть.

«Тунамарос» избрали собственный путь, пытаясь убедить уругвайцев в необходимости реформ. Но большиньство из них и без того понимало такую необходимость хотя бы потому, что инфляция в стране достигла 136 процентов. Стремясь преобразовать структуру власти, избиратели проголосовали за упразднение Исполнительного совета из девяти членов и за возвращение к прежней системе единоличного правления одним президентом. В марте 1967 года президентом страны был избран генерал Оскар Хестидо, который, однако, не дожил и до конца года. Его место занял вице-президент Хорхе Пачеко Ареко. Не успев вступить в должность, он истерично завопил: «Это все коммунисты!»

Филип Эйджи, имевший почтя шестилетний опыт оперативной работы, весьма успешно потрудился в Уругвае и помог ЦРУ осуществить одну из своих главных целей. Американское разведуправлепие в основном завершило создание там сети своих обычных учреждений, включая филиал Американского института развития свободных профсоюзов, довольно активно действовавший под вывеской профсоюзной организации. Кроме того, в Монтевидео было создано специальное управление секретной полиции, тайно курировавшееся ЦРУ.

Начальником этого управления был молодой и честолюбивый комиссар полиции по имени Алехандро Отеро. Успешно сдав все квалификационные экзамены, он обошел по службе многих полицейских офицеров с большим опытом работы. Как и Эйджи, ему было 30 лет с небольшим. Хотя в управлении его считали «испорченным ребенком», с Эйджи они поладили быстро.

Худощавый, темноволосый и даже красивый, Отеро не уступал в уме и смекалке своему бразильскому коллеге Флеури. Однако его борьба с повстанцами никогда не отличалась столь беспощадной убежденностью. Несмотря на всю свою энергию и целеустремленность, что-то в Отеро наставляло людей невольно улыбаться (возможно, его нарочитая официальность и торжественность). Кроме того, он был слишком уж озабочен отношением к себе своих коллег, поскольку был уверен, что те готовят против него заговор (ведь он обошел их по службе). Вот почему в полицейском управлении в Монтевидео скучать не приходилось: каждый день там живо обсуждалась какая-нибудь очередная шумная склока, устроенная Отеро, или новая демонстрация им своего «я».

Весной 1966 года ЦРУ направило Отеро в США на обучение в Международной школе полицейской службы, Считалось, что школа находится в ведении Агентства международного развития США, но Отеро был достаточно умен, чтобы понять, что скрывается за этой вывеской. После школы Отеро был на несколько недель направлен на специальные курсы, находившиеся непосредственно под контролем ЦРУ.

К тому времени Отеро уже получал деньги от ЦРУ. Филип Эйджи давно знал, что его шефы в Вашингтоне начинали гораздо больше доверять своим агентам за границей, если те соглашались принимать американские доллары. ЦРУ применило свой старый и испытанный прием не только в отношении других полицейских офицеров, но и в отношении самого Отеро. Прием этот заключался в следующем. Сотрудник ЦРУ сначала говорит, что работа в новой должности или занятие новым видом деятельности сопряжено с большими расходами. Поскольку большая часть получаемой информации представляет интерес для Вашингтона, продолжает он далее, было бы лишь справедливо, если бы и Соединенные Штаты взяли на себя часть расходов. И тут же предлагает деньги. Сумма эта значительно превышает всякие разумные пределы возможных дополнительных расходов. Но это не смущает сотрудника ЦРУ, и он небрежно бросает: «Пусть это вас не беспокоит. Учитывая инфляцию и растущие расходы по воспитанию детей, полицейскому никогда не хватает своего жалованья. Оставьте деньги себе на покрытие тех расходов, которые не предусмотрены вашим жалованьем». В зависимости от реакции подкупленного полицейского сотрудник ЦРУ сам решает, увеличивать или нет (а если увеличивать, то насколько) размер суммы, выплачиваемой тому ежемесячно. Делается это до тех нор, пока уже ни тот, ни другой не сомневаются, что местное должностное лицо получает теперь еще и жалованье от правительства Соединенных Штатов.

Отеро поддался соблазну. Находившиеся в Уругвае агенты ЦРУ думали, что после обучения в США тот, вернувшись на родину, тут же вступит в борьбу с новым отрядом повстанцев, называвших себя «тупамарос». Отеро, однако, не отличался особой приверженностью к политике. Его больше интересовало укрепление собственного положения в полиции, поэтому вскоре по прибытии он вновь оказался замешанным в очередную внутриведомственную интригу.

Таким образом, успех по вербовке Отеро местной агентурой ЦРУ был лишь частичным. С другим своим заданием она справилась значительно удачнее. Уже много лет ЦРУ хотело внедрить в Уругвай полицейских советников из Управления общественной безопасности. И вот наконец уругвайское правительство согласилось. Но когда в Монтевидео в качестве руководителя такой группы прибыл человек по имени Адольф Саенс, Эйджи и его коллеги вскоре поняли, что тот им только мешает. К еще большему их огорчению, Саенс постоянно приходил точить лясы в местный офис ЦРУ.

Этого, однако, никому делать не разрешалось. В лучшем случае к советникам из Управления общественной безопасности в ЦРУ относились терпимо. Саенс же, этот бывший полицейский из Лос-Анджелеса, не заслуживал и того. Всякий раз, когда он вваливался к ним без всякого предупреждения, агенты ЦРУ всеми способами пытались дать ему понять, чтобы он занимался исключительно делами полиции: о разведке они как-нибудь сами позаботятся. Большинство полицейских советников в аналогичной ситуации сразу понимало, как нужно себя вести, и начинало после этого с еще большим уважением относиться к коллегам из ЦРУ. Но Саенс был непробиваем. Как только он уходил, начальник «станции» ЦРУ Джон Хортон покачивал головой и в отчаянии разводил руками. Вскоре приехал Сизар Бернал (он тоже был с юго-западного побережья и служил в свое время в Панаме), и все сотрудники ЦРУ в один голос заявили, что тот еще хуже, чем Саенс.

Если в конторе ЦРУ появление Саенса особой радости не вызывало, то в его собственном кабинете в здании полицейского управления Монтевидео всегда можно было теперь потолковать о чем-нибудь или просто пообщаться. Казалось, он всегда готов был тут же отложить работу, чтобы выслушать или рассказать какую-нибудь забавную историю или шутку, поэтому местные полицейские с удовольствием вертелись у него в кабинете.

Здание полицейского управления, находящееся на пересечении улиц Сан-Хосе и Йи, представляло собой массивное каменное строение с полыми колоннами, предназначенными для того, чтобы как-то скрасить унылость его фасада и монотонность похожих на иллюминаторы окон. Когда возросла угроза нападения со стороны «тупамарос», шеф полиции приказал установить у каждой двери небольшие деревянные будки для охраны. Внутри здания стены были окрашены в грязно-розовый и зеленоватый цвета. Это, пожалуй, лучше, чем импозантное здание, соответствовало действительному статусу полицейского в Уругвае. Новобранец получал 36 долларов в месяц, а этого даже по уругвайским стандартам было мало.

Контора американских полицейских советников в Уругвае представляла собой небольшую комнату, разделенную перегородками на четыре отсека. Все понимали, что Уильям Кантрелл — «оперативник» ЦРУ, работавший под «крышей» Управления общественной безопасности, — часто в таком помещении появляться не будет. К большой досаде местной «станции», тот до сих пор еще не приехал в Уругвай. Его направили туда из Вьетнама, но перед этим он должен был заехать в Вашингтон и пройти ускоренный курс испанского языка. В Уругвае ему предстояло заниматься главным образом оперативной работой. Для него уже и шофер был выделен — уругваец Нельсон Бардесио.

В марте или апреле 1967 года полковник Сантьяго Акунья, начальник штаба полиции, представил Бардесио Кантреллу. Рядом они выглядели довольно комично: длинный и худощавый американец и его шофер-коротышка. В Управлении общественной безопасности к Бардесио относились весьма холодно. Официально тот был простым фотографом из полиции. В самом полицейском управлении Монтевидео его соотечественники, однако, знали, что Бардесио выполняет и более важные поручения. Правда, никто толком так и не понял, почему выбор американцев пал именно на него.

Чем больше уругвайцы угшапали об американской программе подготовки полицейских в Монтевидео, тем настойчивее они задавались вопросом, какими, собственно, критериями те при этом руководствуются. Кантролл (тихий и осторожный человек) был многим известен в городе как сотрудник ЦРУ. Он разгуливал по улицам с видом человека, весьма довольного собой. Но как можно быть довольным собой, когда имеешь дело с такими людьми, как Бардесио (человеком явно слабым) и кубинцем Мануэлем?

Последний выдавал себя за кубинского эмигранта. Приходя в контору полицейских советников, он всякий раз усаживался где-нибудь в углу, изредка вставляя одно-два слова, и что-то задумчиво рисовал на бумаге. Говорили, что он ушел от жены и детей, которые остались теперь на Кубе. Именно поэтому он и запил. Кроме того, все были уверены, что Мануэль ненавидит Фиделя Кастро.

Однако даже без специальной подготовки в ЦРУ простые уругвайцы, работавшие в полицейском управлении обыкновенными клерками, вскоре заметили, что, хотя Мануэль и не защищал Кастро, плохо о нем он тоже не отзывался. К тому же, выудив из корзины бумажки, на которых тот что-то рисовал, они увидели, что это почти всегда были контуры острова Куба. Затем в один прекрасный день Мануэль неожиданно улетел в Гавану, и все вскоре узнали, что все это время он работал на кубинскую разведку.

В частных беседах Саенс признавался, что не доверяет Мануэлю. Однако, как заметил Бардесио, хотя Саенс и слыл человеком, любившим совать нос в чужие дела, в дела Кантрелла он все же вмешиваться не рискнул. К тому же Кантрелл был независим в финансовом отношении: деньги к нему поступали непосредственно из американского посольства, а не из Агентства международного развития.

Бардесио начал работать в штаб-квартире Управления разведывательных служб, находящейся на пересечении двух авеию: 18 июля и Хуан Пальер. Через Кантрелла он и другие уругвайцы (одни из них были полицейскими, другие просто сотрудничали с полицией) получили различное фотооборудование, портативную радиостанцию и другое снаряжение, которое предназначалось для некой «службы информации».

Каждое утро Бардесио заезжал за Кантреллом на посольском джипе и отвозил его в это новое разведучреждение. В полдень он отвозил Кантрелла в посольство, а часов и 5–6 вечера вновь привозил домой.

Сводки о проделанной работе посылались «службой информации» в американское посольство ежедневно. И шеф полиции, и министр внутренних дел знали об атом. Оба также знали, что уругвайскими законами это запрещено.

Кантрелл частенько навещал инспектора Антонио Пиреса Кастаньета (агента ЦРУ). В число других агентов ЦРУ, связанных с местным полицейским управлением, входили полковник Вентура Родригес (шеф полиции города Монтевидео), Карлос Мартин (заместитель шефа полиции), Алехандро Отеро и инспектор Хуан Хосе Брага (лично пытавший заключенных).

Пытки не были чем-то новым в Уругвае. Еще до того, как президент Пачеко объявил войну коммунизму, в местных тюрьмах частенько избивали гангстеров и уголовников. Но применение насилия в отношении политических заключенных официально считалось зверством, от которого в Уругвае якобы уже давно отказались (как, впрочем, и от смертной казни).

Филип Эйджи, однако, узнал, что это не так, когда вместе с Джоном Хортоном, начальником «станции» ЦРУ, они приехали к полковнику Родригесу, шефу полиции Монтевидео. Американцы хотели вовлечь Родригеса в разработанный ЦРУ план с целью заставить правительство Уругвая разорвать дипломатические отношения с Советским Союзом.

План был довольно хитроумным. Дик Конноли, «оперативник» ЦРУ, сфабриковал для передачи в Советское посольство материалы о подрывной деятельности в профсоюзном движении Уругвая. Другой агент ЦРУ, Роберт X. Рифи, сочинил «документы» о левых руководителях в уругвайских профсоюзах, которые перекликались с фальшивкой Конноли. Таким образом эти материалы должны были доказать, что готовится заговор. Сфабрикованные материалы предполагалось тайно передать какому-нибудь политическому деятелю Уругвая, который затем воспользуется ими в качестве предлога для разрыва дипломатических отношений с СССР. Чтобы придать своим материалам видимость «достоверности», Хортон и Эйджи решили сначала ознакомить с ними шефа полиции.

Когда Родригес стал просматривать фальшивку, Эйджи услышал какой-то странный звук — сначала тихий, а затем все более громкий. Эйдши прислушался: это был крик человека. Наверное, уличный торговец, подумал он. Родригес приказал помощнику включить радио погромче: в это время как раз передавали репортаж о футбольном матче. Но затем отчетливо послышался стон, перешедший в громкий крик. Шеф полиции приказал ещо больше увеличить звук, но крик был настолько пронзительным, что все равно заглушал передачу.

И тогда Эйджи понял: в небольшой комнате над кабинетом Родригеса пытали человека. Он подозревал, что этим человеком был Оскар Бонауди — один из левых, которого Эйджи лично рекомендовал Отеро взять под стражу. Крик продолжался. Родригес наконец одобрил материалы ЦРУ, и Хортон и Эйджи, завершив на этом свою миссию, направились к ожидавшему их «фольксвагену», на котором и вернулись в посольство.

Уругвайская полиция не переставала изумлять большинство сотрудников ЦРУ своей некомпетентностью, и повысить ее дееспособность, казалось, не было никакой надежды. Именно это больше всего огорчало таких людей, как Саенс, который искренне гордился своей работой и поэтому просто не мог видеть всего комизма сложившейся ситуации. Джон Хортон, однако, относился к категории более циничных «оперативников» ЦРУ, Поэтому, возвращаясь в посольство и вспоминая о доносившихся сверху звуках, он лишь снисходительно усмехнулся.

Вскоре Отеро подтвердил, что тогда Эйджи слышал действительно крик Бонауди. Когда тот отказался давать показания, Брага, заместитель начальника следственного отдела, отдал приказ подвергнуть его пыткам. Бонауди непрерывно избивали в течение трех дней. Узнав об этом, Эйджи решил больше не сообщать полиции никаких имен до тех пор, пока там будет работать Брага.

Уже не первый раз служба заставляла Эйджи задуматься. Он уже не относился с таким восхищением к тайной агентурной работе. Ему все меньше нравились все эти клички и вымышленные имена, в которых фамилия всегда писалась прописными буквами: Дэниел Н. ГАБОСКИ (вместо Неда Холмана), Клод В. КАРВАНАК (вместо Боба Рифи), Джерими С. ХОДАПП (вместо Филипа Эйджи).

Его беспокоили также и другие аспекты службы. Еще в Вашингтоне в программу обучения была включена проверка благонадежности лиц, списки которых представляла компания «Стандард ойл». Это делалось для того, чтобы удостовериться, что на ее предприятиях за границей нет людей с левыми взглядами или подрывных элементов. Списки из Каракаса приходили каждую неделю. «Креол нетроллум» (дочерняя компания рокфеллеровской нефтяной империи) содержала там в своем штате офицера безопасности — бывшего агента ФБР, поддерживавшею тесные связи с ЦРУ.

Тогда проверка лояльности была всего лишь частью учебной программы. Теперь же, когда Эйджи приступил к оперативной работе, такие неофициальные проверки приходилось делать регулярно для местных филиалов американских корпораций. Каждую неделю 7–8 американских бизнесменов встречались в Монтевидео со своим послом и начальником «станции» ЦРУ. В число бизнесменов входили, в частности, глава местного филиала «Дженерал электрик» и представитель компании «Лоун стар симент». (Представитель компании «Интернэшнл харвестер» не был членом этого «клуба», так как имел репутацию болтуна.) Проверка лояльности проводилась на основе досье, составленных местной «станцией» ЦРУ.

Узнав, в каких целях используется передаваемая им информация, Эйджи не нашел ничего лучшего, как не наэывать больше полиции никаких имен. А может, заявить протест по поводу пыток? Нет, это ничего не даст, Эйджи был уверен, что никто его и слушать не станет. К протестам могут прислушаться лишь в том случае, если они будут исходить либо от начальника «станции» ЦРУ, либо от американского посла. Снисходительный смешок Хортона красноречиво говорил, что от него такого протеста ждать не приходится. Что же касается посла, то в тиши своего служебного кабинета тот вряд ли слышал крики тех, кого пытают.

Незадолго до прибытия Митрионе в Уругвай репутация Кантрелла в американской миссии пошатнулась. Скандал, связанный с кубинцем Мануэлем, он еще как-то перешил, но теперь стали циркулировать слухи о том, что все его неприятности были в конечном счете связаны с денежными махинациями. На разведработу в Монтевидео выделялись большие суммы. Значительная их часть шла на взятки осведомителям, которые могли дать информацию о деятельности Компартии Уругвая. Поскольку контроль и ревизию в данном случае производить было трудно, любые статьи расходов могли вызвать подозрение. Кто знает, может, Отеро присваивал себе больше денег, чем было положено? А сам Кантрелл? Был ли он просто небрежен в своих отчетах?

ЦРУ, как правило, отказывалось выделять своих кадровых сотрудников для работы в качестве старших полицейских советников: это было сопряжено с чрезмерным объемом канцелярской работы и необходимостью слишком часто присутствовать на всякого рода церемониях. Вот почему в Уругвае складывалась довольно напряженная ситуация: Кантрелла отзывали, а иметь в качестве старшего советника такого легкомысленного человека, как Саенс, было просто бессмысленно.

Прибывший вместо него Митрионе не был штатным сотрудником ЦРУ. Но уже с первых дней его пребывания в Уругвае местным коллегам стало ясно, что теперь придется распрощаться с прежней легкой жизнью. Американские бизнесмены, захаживавшие бывало к Саенсу, чтобы просто поболтать с ним о том, о сем, вскоре поняли, что теперь на его месте сидит человек дела. Одну-две минуты Митрионе мог, конечно, уделить праздным разговорам, сетуя при этом на то, что жалованье совсем не соответствует тем обязанностям, которые на него теперь возложены. Но такие минуты были редкими, и большую часть своего времени он посвящал работе. Вот почему к тому моменту, когда в феврале 1970 года Кантрелл был отозван из Уругвая, Митрионе уже полностью руководил всеми полицейскими операциями в стране и добился положения, о котором Саенс и не мечтал.

Смена руководства в конторе Управления общественной безопасности США в Уругвае вызвала многочисленные толки и пересуды в местном полицейском управлении. По больше всего личностью Митрионе стал интересоваться молодой полицейский офицер по имени Мигель Апхель Бенитес Сеговиа, уже дослужившийся до весьма высокого чина подкомиссара полиции, что было лишь да две ступени ниже инспектора. Быстро продвигаясь по служеоной лестнице, Бенитес снискал себе репутацию одного из наиболее непримиримых врагов «тупамарос». Их движение он воспринимал как личное оскорбление и вызов. «Мы должны во что бы то ни стало выловить всех этих мерзазцев!» — злобно рычал он.

Такая злость и грубость претили Отеро. По мнению своих коллег, тот все еще вел себя по отношению к «тупамарос» как доблестный рыцарь, готовившийся вступить в бой с достойным противником. Они с иронией воспринимали уважение, с которым Отеро относился к злоумышленникам и к их хитрой и коварной тактике. Что ж, если Огеро хочет корчить из себя Дон Кихота, это его дело, но они все же пытались убедить его, что тот имеет дело не с ветряными мельницами, а с настоящим врагом.

Что касается самих «тунамарос», то они прекрасно пользовались создавшимся положением. Их дерзость раздражала Отеро, но действовал он весьма нерешительно. Когда полиции удавалось заранее узнать о готовившейся акции, она так долго и неуклюже разворачивалась, что «тупамарос» почти всегда удавалось уйти.

Они по-прежнему изымали деньги из банков, выкрадывали бухгалтерские книги из сейфов финансовых учреждений, а затем предавали гласности попавшую в их руки информацию об уклонении от уплаты налогов и о денежных махинациях высокопоставленных чиновников. Популярность правительства Пачеко падала на глазах, и требования о переменах раздавались все более настойчиво. В ответ на это Пачеко принял чрезвычайные меры по усилению государственной безопасности. Когда газетам было запрещено даже упоминать о «тупамарос» и «национально-освободительном движении», журналисты стали называть повстанцев «безымянными».

Вот какая обстановка сложилась в этом «приятном и безмятежном уголке земли», когда туда приехал Дэн Митрионе. И снова, как и в Рио, он, казалось, устроился неплохо. Семья поселилась в двухэтажном доме на Пилкомайо — тихой улочке в одном из жилых кварталов Монтевидео. Став женой старшего полицейского советника, Ханка начала учить испанский язык и заниматься кое-какой общественной деятельностью. В частности, вместе с другими женщинами из американского посольства она по дешевке распродавала поношенную одежду и другие бывшие в употреблении вещи в благотворительных целях.

«Тупамарос», однако, не позволили новому шефу американских полицейских советников долго устраивать свой быт и вскоре совершили новую дерзкую акцию. Со дня освобождения Перейры Ревербела прошло уже больше года. И вот теперь «тупамарос» похитили еще одного богача по имени Каэтано Пеллегрини, получив за его освобождение выкуп в сумме около 60 тыс. долларов. Митрионе доложил в Вашингтон, что, судя по всему, на эту акцию их вдохновило недавнее похищение американского посла в Бразилии Бэрка Элбрика.

Уругвайские полицейские и сами не чувствовали себя в безопасности. Когда шеф полиции решил, что дети Хорхе Батлье (внучатого племянника великого Батлье)[13] должны иметь личную охрану, он выделил для этого двух полицейских, вооруженных «кольтами» 38-го калибра. Батлье поговорил с ними и выяснил, что те еще ни разу не стреляли из своих револьверов. (В Уругвае полицейскте должны были платить за патроны собственные деньги, а у этих двух их не было.) Батлье пришлось самому купить им по шесть патронов.

Митрионе столкнулся еще с одним распространенным в Уругвае явлением. При задержании преступника полицейский имел право стрелять лишь в воздух. Он мог открыть ответный огонь, но первым стрелять не имел права. Такое ограничение необходимо было снять.

После того как делами полиции стал заниматься Митрионе, приток американского оборудования в Монтевидео (как в свое время в Белу-Оризонти и Рио-де-Жанейро) значительно усилился. Особенно возросли поставки слезоточивого газа, противогазов и полицейских дубинок для усмирения толпы. Более важной, однако, была перемена иного свойства: изменились сами настроения в полиции.

Когда полицейский комиссар Хуан Мария Лукас учился в Международной полицейской школе, Митрионе был одним из его инструкторов. Узнав о назначении своего американского наставника в Монтевидео, тот собрал всех своих заместителей, включая Бенитеса, и сказал: «Вот теперь нам будет на кого опереться в своей работе».

Как и в Бразилии, назначение Митрионе вылилось в возросшее число уругвайцев, прибывающих в Соединенные Штаты на обучение. Теперь, однако, курсанты не ограничивались прослушиванием курса лекций в Международной полицейской школе или в контролируемой ЦРУ системе Международной полицейской службы. После четырех недель учебы в Вашингтоне курсантов направляли в Лос-Фреснос (штат Техас), где в течение одной недели они учились делать бомбы.

Учебный центр в Лос-Фресносе стал причиной того, что Управление общественной безопасности вскоре попало в довольно неловкое положение, когда пресса разнюхала, что им руководит ЦРУ. Представитель управления пытался было оправдаться тем, что в свое время его ведомство просило американское армейское командование взять центр под свою опеку, однако Пентагон отказался. «Возможно, ни на одной базе у них не оказалось свободных помещений», — только и смог сказать он.

Однако все объяснялось гораздо проще. Армейская разведка получила информацию, проливавшую свет на то, чем действительно занималось там ЦРУ, поэтому командование решило не вовлекать в эту деятельность армию. И все же инструкторами в техасской школе были «зеленые береты».

Если бы не одна пикантная деталь, Управление общественной безопасности могло бы достаточно убедительно обосновать необходимость прохождения своими курсантами дополнительного курса в Лос-Фресиосе. Действительно, поскольку к тому моменту во многих странах мира участились случаи террористических актов с применением бомб, общественное мнение могло бы удовлетвориться тем доводом, что полиция любой страны должна уметь обезвреживать и уничтожать подброшенные бомбы. Однако проблема заключалась в том, что на руководимых ЦРУ курсах военной подготовки слушателей обучали не обезвреживанию бомб, а их изготовлению.

Курс подготовки назывался «Расследование террористической деятельности». Слушатели должны были подписать клятву о неразглашении военной тайны и жить в палаточном лагере на одной из безлюдных равнин Техаса. Лагерь этот был закрытым и охранялся круглосуточно. В начале курса слушатели знакомились с различными видами взрывчатых устройств, включая пластиковые бомбы «С-3» и «С-4», и изучали химический состав тринитротолуола. Кроме того, их знакомили с различными видами взрывателей и рассказывали, как их приводить в действие и как ставить часовой механизм. Чтобы научить курсантов побороть в себе чувство страха, инструкторы заставляли их класть динамит за пазуху и ходить с ним по лагерю с задействованным детонатором.

Курсанты отрабатывали также быстроту реакции. Для этого в течение определенного времени они должны были установить бомбу под канистру с бензином или под телеграфный столб. Их учили бросать бомбы, а также делать лазы в стальном ограждении, используя в этих целях ограду своего же лагеря. Под чистым техасским небом то и дело взрынались джипы, нагруженные канистрами с бензином.

Курсантов называли партизанами и говорили, что они делают то же самое. Не удивительно поэтому, что Байрон Энгл впоследствии отрицал, что слушателям Международной полицейской школы показывали фильм «Битва за Алжир», в котором полицейские незаметно уходили с вечеринок для того, чтобы взрывать дома повстанцев.

Курсантов обучали также бросать гранаты. Каждый получал около десяти ручных гранат и бросал их в канистры с бензином или в старые автомашины. Следующим этапом было обращение с противопехотными минами Клеймора, широко применявшимися во время войны во Вьетнаме. Начиненная длинными гвоздями, одна такая мина могла ранить более 10 человек в радиусе 500 метров. В конце курса каждому из 30 слушателей (все они были из Центральной и Южной Америки) давалось уже серьезное задание: взорвать автоколонну, уничтожить склад горючего, подступы к которому были заминированы, или вывести из строя линии связи противника, незаметно проникнув в тыл и взорвав телеграфные столбы. Иногда за ходом этого «посвящения» наблюдали начальник Международной полицейской школы и кто-то из командного состава «зеленых беретов».

По окончании курса один из слушателей как-то спросил, а зачем нужно все это изучать. И услышал следующий ответ: «Соединенные Штаты считают, что в любой из дружественных стран может возникнуть ситуация, при которой потребуется подрывник — специалист по взрывчатке. Вот почему различные правительства и направили сюда людей, которым они доверяют больше всего».

Митрионе направил в Лос-Фреснос по меньшей мере семь человек. Одним из них был инспектор Лукас, восторженно приветствовавший приезд Митрионе в Монтевидео, другим — подкомиссар полиции Бенитес, ненавидевший «тупамарос» всеми фибрами своей души и повсюду кричавший об этом.

Именно в этот период «станции» ЦРУ во всех странах южной оконечности Латинской Америки заметно расширили сотрудничество между собой. Отдел Западного полушария ЦРУ был их активным координационным центром. В 1964 году, когда финансовое управление ЦРУ в Вашингтоне не смогло собрать достаточную сумму в чилийских эскудо на финансирование предвыборной кампании против Сальвадора Альенде, этот отдел создал региональные скупочные конторы в Буэнос-Айресе, Рио-де-Жанейро, Лиме и Монтевидео.

Филип Эйджи принял личное участие в поисках выхода из этого чрезвычайного положения. Он вошел в контакт с заместителем управляющего отделением американского банка «Фёрст цэшнл сити бэнк оф Нью-Йорк» в Монтевидео (который одновременно был агентом ЦРУ), и тот направил в Сантьяго своих людей, поручив им скупить чилийские эскудо на сумму 100 тыс. долларов. Затем эти деньги были вновь переправлены в Чили вместе с дипломатической почтой посольства США.

В конце 1960-х годов ЦРУ начало заниматься делами более щекотливыми, чем нелегальный ввоз денег. Оно стало координировать обучение бразильских, аргентинских и уругвайских армейских и полицейских офицеров методам подслушивания телефонных разговоров и другим приемам агентурной работы, а также способам нелегальной доставки взрывчатки и незарегистрированного оружия. Расширение контактов между спецслужбами этих стран привело к усилению слежки за политическими эмигрантами, их преследованию и, наконец, физическому уничтожению.

В период между избранием Альенде на пост президенту Чили и свержением его правительства в 1973 году ЦРУ организовало встречи между бразильскими правыми и чилийскими армейскими и полицейскими чинами, выступавшими против Альенде.

Члены бразильских «эскадронов смерти» были представлены сотрудникам полиции в Монтевидео и Буэнос-Айресе. После того как в ноябре 1969 года Сержио Флеури из Сан-Паулу убил Карлоса Маригелу, он стал знаменитостью среди уругвайских полицейских. С некоторыми из них он встречался лично, причем по меньшей мере два раза такие встречи организовывались ЦРУ.

Один уругвайский полицейский чиновник — националист крайне негативно относился к попыткам «оперативников» из североамериканского разведывательного управления слить все спецслужбы южной оконечности материка в один взаимосвязанный механизм. Учитывая небольшую территорию Уругвая, а также его географическое положение (страна буквально «втиснута» между Аргентиной и Бразилией), такой отказ от автономности, считал он, рано или поздно пагубно скажется на положении страны. Если деятельность ЦРУ действительно имеет столь важное значение для борьбы с коммунизмом, недоумевал он, то почему тогда его сотрудники лезут вон из кожи, чтобы всегда оставаться в тени?

Показателен такой случай. Один высокопоставленный чиновник из министерства юстиции Аргентины однажды прибыл в Монтевидео для того, чтобы обсудить со своими уругвайскими коллегами совместные меры по осуществлению надзора за политическими эмигрантами в обеих странах. Однако сотрудник ЦРУ, сам устроивший эту встречу, под каким-то предлогом постарался в ней не участвовать.

Уругваец, хорошо понимавший, что иногда полезно иметь возможность что-то опровергнуть, никак не мог взять в толк, почему это сотрудник американской разведки считает, что репутация его собственной страны гораздо важнее репутации Уругвая. И еще одно не давало ему покоя. Передача уругвайской разведки под контроль ЦРУ, считал он, была государственной изменой. Какими бы мотивами при этом ни руководствовались, сколько бы раз ни повторяли, что ЦРУ было позволено лишь помочь Уругваю оградить себя от подрывных элементов, все равно это была измена.

Но сказал это уругваец открыто лишь после того, как вышел на пенсию. Да и тогда, много лет спустя, он сильно при этом нервничал и без конца просил подтвердить, что его фамилия названа не будет. Если бы он сказал все это раньше, еще неизвестно, как повели бы себя его коллеги: согласились бы с ним или же только притворились, что согласны, а сами тут же сняли бы телефонную трубку и набрали номер своего куратора из ЦРУ.

Нелсон Бардесио (бывший шофер Уильяма Кантрелла), судя по всему, не имел никаких сомнений относительно приемлемости практикуемых ЦРУ методов борьбы с подрывными элементами. После отъезда босса он с готовностью согласился работать в составе особой группы, подчинявшейся непосредственно министерству внутренних дел. Помимо Бардесио, в группу входило еще пять человек: трое служили до этого в автодорожной полиции, а двое пришли из полицейской школы.

Руководил группой Карлос Пиран, личный секретарь президента Пачеко. Он и направил своих подчиненных в Буэнос-Айрес, где те должны были пройти курс подготовки под эгидой Аргентинской информационной службы (СИДЕ), Прибыв в аргентинскую столицу, Бардесио зашел к одному капитану из СИДЕ, который передал ему три гелигнитовые бомбы для Пирана.

Вернувшись на родину, Бардесио и его коллеги создали собственный «эскадрон смерти» и стали подбрасывать бомбы в дома адвокатов и учителей, которые, но их мнению, сочувствовали «тупамарос». По меньшей мере в одном случае они убили схваченную жертву. «Эскадрон» выезжал на очередную расправу в полицейской машине. Взорвав бомбу, Бардесио быстро уезжал с места происшествия, а затем сообщал по радио в штаб-квартиру полиции, где он оставил машину.

Причастность к тайным операциям вскружила Бардесио голову. Однажды ему не понравилась марка предоставленной в его распоряжение полицейской машины, и он отказался от выполнения задания. Тогда министр внутренних дел приказал начальнику полиции в Монтевидео впредь давать Бардесио любую машину.

Начиная с первого года пребывания в Уругвае работать Митрионе приходилось все больше и больше. Но он все же умудрялся выкраивать время для игры в гольф и для поддержания контактов с родственниками в Ричмонде. В начале 1970 года он написал Рею, чтобы тот прислал набор клюшек и чехлов. Но и то и другое куда-то пропало, не найдя адресата. Тогда Митрпоне вновь написал Рею и попросил разыскать посылку. В том же письме содержались некоторые подробности, касающиеся его теперешней жизни в Уругвае. «Вчера, — писал он, — я вернулся из двухнедельной поездки по стране. Проехал более тысячи километров. Страна просто замечательная».

Поездка эта была предпринята Митрионе в рамках программы повышения эффективности действий полицейского аппарата на местах. Другой ее целью был поиск кандидатов среди периферийных полицейских для отправки на учебу в Международную полицейскую школу. «Тупамарос» были горожанами, и радиус их действий ограничивался пока только Монтевидео. Если же в дальнейшем они распространят свои действия и на сельскую местность, Митрионе хотел, чтобы местная полиция была к этому готова.

«Здесь пока все спокойно, — писал Митрионе Рею в феврале 1970 года. — Правда, сейчас лето, и все думают только о пляже. Но оно уже на исходе, поэтому, когда люди начнут думать о чем-то другом, обстановка может измениться к худшему. Надеюсь, этого не произойдет». Он добавил, что теперь может работать и дома. «У меня полностью оборудованная контора прямо на дому». В штаб-квартире полиции заметили, что в последнее время Митрионе стал меньше времени проводить в конторе Управления общественной безопасности.

Как-то Бенитес зашел в кабинет Мигрионе в американском посольстве и внимательно осмотрел его. На полу лежал толстый зеленый ковер. В комнате стояли два кресла и небольшой диван. На стене висела доска для заметок и объявлений, зашторенная белой нейлоновой занавеской. Кабинет был оборудован кондиционером. Особое восхищение у Бенитеса вызвали три репродукции с изображением водопадов — украшения, присланные американским Агентством международного развития. Бенитес заметил, что письменный стол Митрионе стоял у окна, и тот сидел за ним, повернувшись к окну спиной. Хотя кабинет и находился на верхнем этаже, Митрионе мог стать удобной мишенью. Когда Бенитес сказал ему об этом, Митрионе лишь отмахнулся: «Ерунда. Эти стекла не пробьет и пуля 45-го калибра». Тем не менее он не расставался теперь со своим «смит-вессоном» 38-го калибра. (В Белу-Оризонти и Рио он чувствовал себя в безопасности и без него.)

В марте 1970 года родственники Митрионе сообщили из Ричмонда, что состояние матери ухудшается. Тот, однако, ответил, что с момента его вылета из Уругвая и до прибытия в Ричмонд пройдет целых двое суток, и с этим следует считаться. Он также напомнил брату, что, хотя и занимает сейчас руководящую должность, в Управлении общественной безопасности он все еще числится унтер-офицером. «Поэтому было бы неплохо, если бы д-р Мейдер лично уведомил Вашингтон, что состояние матери требует моего присутствия дома».

Следующее свое письмо он закончил словами: «Береги себя, и, как всегда, да благословит тебя бог». В постскриптуме он добавил: «Ближайшие пара месяцев здесь могут оказаться „жаркими“». В этом предложении вместо слова «могут» раньше стояло «должны».

В конце марта из дому поступили совсем дурные вести, и Митрионе вынужден был вылететь в Ричмонд. Он еще не знал, что видится с матерью в последний раз. Несмотря на грустные обстоятельства, заставившие его приехать домой, время он там провел хорошо. Митрионе вновь оказался среди людей, которые его обожали. Впервые за восемь месяцев он не испытывал напряжения, связанного с работой. Самым близким своим друзьям-полицейским он рассказал кое-что об опасностях, с которыми приходится сталкиваться в Монтевидео. Со своими же братьями и сестрами (равно как и с женой и детьми) он был менее откровенен.

Сдержанность Митрионе с братом — человеком, любившим его больше всех, — видимо, тревожила того. Поэтому через месяц после своего возвращения в Уругвай Дэн написал Рею: «Ситуация здесь по-прежнему довольно… (ты сам знаешь какая). Жаль, что не рассказал тебе об этом подробнее, когда был дома. Я вовсе не хочу тебя пугать. Ведь ты и сам хорошо понимаешь, что творится сейчас в большинстве латиноамериканских стран».

13 апреля 1970 года группа «тупамарос» очередью из автомата убила инспектора Эктора Ромеро Морана Чарнеро, когда тот ехал в машине на службу. В отчете, ежемесячно посылавшемся Митрионе в Вашингтон, он писал, что Моран был выпускником Международной полицейской школы и командовал в Монтевидео специальным отрядом по борьбе с террористами. Он также отметил, что одна «крайне левая» уругвайская газета «в течение недели обрушивалась на Морана с обличительными статьями, называя его главным человеком в полиции, подвергавшим пыткам подозревавшихся в террористической деятельности». При этом он добавил, что правительство Пачеко тут же закрыло газету, «быстро отреагировав на развернутую на ее страницах кампанию клеветы».

В конце отчета, в специальном разделе, озаглавленном «Оценки и выводы», Митрионе писал: «Следует предположить, что полиция и впредь будет мишенью для нападок и что возможны новые попытки похитить и (или) убить полицейских чиновников».

Что касается Бенитеса, то тот вскоре понял, что все предсказания Лукаса относительно Митрионе оказались верными. В работу местной полиции американец внес нечто новое — добросовестность и компетентность. Даже в такой стране, как Бразилия, где все работали с ленцой, он никогда не оставлял на завтра то, что можно было сделать сегодня.

Эти свойства были присущи Митрионе и 10 лет назад, по сейчас, в 1969 году, в его характере появились и новые черты. Он был теперь суровее и жестче, чем в Белу-Оризонти, хорошо знал методы работы американской разведки за границей и был бесконечно предан работе в полиции, хорошо понимая все тяготы и невзгоды рядового полицейского (а ведь тот, получая такое скудное жалованье, должен был постоянно бороться с подрывными элементами).

За эти годы Митрионе заметно вырос в профессиональном отношении. Сравнивая себя с другими полицейскими советниками, он видел свое превосходство, и это вселяло в него уверенность. Еще в Бразилии он научился сотрудничать с теми должностными лицами из ЦРУ, которые, на его взгляд, действительно руководили борьбой с коммунизмом. Он знал, что еще в Рио добился уважения этих людей. И это было столь же очевидно, как и то, что здесь, в Монтевидео, Адольф Саенс этого не добился.

Кто знает, может, после ухода Эдгара Гувера место шефа ФБР займет бывший начальник полиции со Среднего Запада с опытом работы за границей? Как ни маловероятно это звучало, любящие родственники Митрионе не считали это чем-то совершенно невозможным. Конечно, такая головокружительная карьера в значительной мере будет зависеть от того, насколько успешно Митрионе удастся справиться с задачей подавления движения «тупамарос». Сейчас ему было 49, так что это может оказаться самым лучшим и последним шансом в его жизни.

Через девять месяцев после того, как Митрионе занял пост старшего полицейского советника в Уругвае, весьма солидный еженедельник «Марча» напечатал целую подборку материалов, вынеся на обложку одно слово: «Пытки». Журнал сообщал о результатах расследования, проведенного несколькими либеральными членами уругвайского сената, которые пришли к заключению, что лица, находящиеся в тюрьме по подозрению в причастности к движению «тупамарос», подвергаются систематическим пыткам. При этом использовались методы, которые вряд ли удивили бы уже привыкших к этому бразильцев: заключенным под ногти вводили иглы и пропускали через них электрический ток; ток подводился также и к другим участкам тела, особенно к самым чувствительным (таким, как половые органы).

Митрионе отправил в Управление общественной безопасности в Вашингтоне копию доклада сенатской комиссии Уругвая без каких-либо объяснений или комментариев. Однако в разделе «Оценки и выводы» он написал: «Одной из важных проблем, на мой взгляд, является то, что общественность рассматривает все это как борьбу между полицией и экстремистами и особого беспокойства в этой связи не проявляет. До тех пор пока она не поймет, что деятельность экстремистов может сорвать усилия по улучшению социального, политического и экономического положения народа, не станет помогать полиции путем предоставления нужной ей информации и не будет предаваться самообману, в обозримом будущем положение не улучшится».

В разделе «Рекомендации» Митрионе написал: «Никаких».

В полицейском управлении однажды рассказали о случае, подтверждавшем жестокость и суровость Митрионе. (От внимания Бенитеса эта история тоже не ускользнула.) Как-то во время забастовки в управление был доставлен один профсоюзный деятель (он возглавлял профсоюз банковских служащих), которому задали несколько вопросов. Митрионе молча следил за ходом допроса, а потом, когда того человека увели, рассказал, как бы он сам попытался заставить его заговорить.

Митрионе всегда подчеркивал необходимость сначала как можно больше узнать о заключенном, а потом уже начинать его допрашивать. Определите заранее, поучал он офицеров, проводивших допрос, когда именно арестованный может начать «раскалываться», и доведите его до такого состояния как можно быстрее. Ни вы, ни я, говорил он, не садисты. Мы лишь хотим, чтобы допрос закончился как можно скорее.

Что же касается этого профсоюзного лидера, продолжал Митрионе, то его следовало бы для начала раздеть догола и поставить лицом к стенке. Затем один из самых молодых полицейских должен был бы пригрозить ему кое-чем, сунув тому палец в задний проход. После этого арестованного следовало бы бросить в чулан и продержать там дня три, не давая ему пить, а на четвертый день дать кружку воды с мочой.

В далеком Ричмонде вряд ли кто поверил бы, что Дэн Митрионе может толкать людей на такие поступки, да еще с намеком на половое извращение. По ведь большую часть последнего десятилетия Митрионе находился за пределами Соединенных Штатов…

Как бы ни был любопытен Бенитес, он все же ни разу не видел, чтобы Митрионе сам пытал заключенного. Ок знал, правда, что в некоторых случаях тот лично руководил проведением допросов. Но одно было для него бесспорным: поступление новых, более совершенных и изощренных орудий пыток было непосредствешю связано с именем старшего американского полицейского советника.

В соответствии с записями Бенитеса, до приезда Митрионе в Монтевидео полицейские пытали заключенных с помощью обычных электроигл, поступавших к ним из Аргентины. Новый шеф американских советников договорился о поставке более совершенных игл различной толщины. Некоторые из них были настолько тонкими, что их легко можно было просунуть между зубов. Насколько понимал Бенитес, это оборудование поступало в Монтевидео вместе с дипломатической почтой посольства США. Об этом ему, возможно, сказал сам Филип Эйджи. ЦРУ, как правило, всегда посылало нужное ему оборудование по дипломатическим каналам. Даже детектор лжи (размером с целый чемодан) прибыл на «станцию» ЦРУ именно этим путем. В обход уругвайских таможенных правил в Монтевидео поступили также различные подслушивающие устройства и радиоаппаратура.

Отдел технического снабжения ЦРУ (ОТС) самым хитроумным способом использовал разнообразные технические новинки, разрабатывавшиеся в Соединенных Штатах, и оказывал техническую помощь каждому подразделению управления, командируя за границу специалистов по подслушивающим устройствам, по тайному проникновению в помещения и фотографированию. Этот отдел поставлял также контейнеры с двойными стенками или дном, составлял руководства по перлюстрации почтовых отправлений и снабжал приспособлениями для тайнописи. Среди прочего ОТС поставлял всевозможные принадлежности для изменения внешности. (Это стало достоянием гласности после разоблачения бывшего агента ЦРУ Говарда Ханта, который получил в этом отделе рыжий парик и надел его, чтобы встретиться с женщиной, занимавшей руководящий пост в компании ИТТ.)

Под руководством психолога Джеймса Кихнера ОТС разработал специальные тесты с использованием геометрических фигур, которые в совокупности с другими данными помогали составить психологический портрет того или иного человека. ЦРУ составило 30 тыс. таких портретов. Тесты помогали выявить множество важных подробностей о человеке. Они, например, позволяли узнать, устойчив ли он морально, чему больше предан: делу или человеку, какой вид пытки может оказаться самым эффективным при его допросе. Отдел испытывал также различные галлюциногенные препараты. (Об этих экспериментах, а также о смерти человека, на котором опробовались эти средства, мир узнал лишь через 20 лет, когда покров секретности был снят.)

Кихнер любил говорить, что большинство сотрудников ЦРУ относится к той категории людей, которые могут провести в сознании четкую границу между работой и всем остальным. «Они могут весь день заниматься ужаснейшими вещами, — сказал он как-то репортеру (правда, тогда он уже не работал в ОТС), — а потом отправиться как ни в чем не бывало домой и тут же обо всем забыть».

В полицейском управлении в Монтевидео многие знала, что ОТС имеет свое местное отделение в Панаме и оттуда осуществляет экстренные поставки специального оружия для разгона демонстрантов и слезоточивого газа для нужд армии и полиции всех латиноамериканских стран. В годы правления Пачеко «национальная гвардия» Монтевидео применяла слезоточивый газ в таких масштабах, что начальство вынуждено было постоянно просить своих американских друзей прислать из Панамы еще и еще слезоточивого газа. Снаряжение для борьбы с беспорядками тайно доставлялось в Монтевидео на военных самолетах. На них же часто переправлялись и американские продукты питания (яйца, хлеб и т. д.) для сотрудников учреждений США в Уругвае, так как те отказывались есть местные продукты.

Не многие, однако, знали, что у ОТС есть еще одно отделение в Буэнос-Айресе. Лишь нескольким высшим полицейским офицерам в Уругвае было известно, что усовершенствованные орудия пыток, провода и генераторы, а также взрывчатка (например, полученные Бардесио гелигнитовые бомбы) поступали именно из аргентинского отделения ОТС.

Когда нужно было допросить кого-то из «тупамарос», Митрионе передавал инструкции через нескольких старших офицеров (таких, как Лукас). Хотя сам Бенитес и не видел, чтобы Митрионе лично присутствовал во время пыток, другие это видели. После убийства Митрионе многие уругвайские заключенные (как мужчины, так и женщины) рассказывали друг другу о его личном участии в пытках. Однако, как правило, это не было информацией из первых рук. Люди просто пересказывали услышанные от кого-то рассказы, чтобы убедить сомневавшихся в том, что у «тупамарос» были все основания для расправы с ним.

Более достоверная информация о действиях Митрионе поступала от самих уругвайских полицейских. Один из них впоследствии вспоминал, как тот зашел в камеру пыток на третьем этаже (возможно, чисто случайно) как раз в тот момент, когда там пытали электрическим током человека, подозреваемого в причастности к движению «тупамарос». Митрионе зашел, видимо, чтобы что-то спросить. Услышав его голос, заключенный стал выкрикивать грубые оскорбления в адрес всех янки.

Полицейский, поведавший об этом инциденте, сказал, что Митрионе и виду не подал, что разозлился. (Именно в этой связи он и рассказал эту историю, желая показать на примере, как великолепно Митрионе мог держать себя в руках.) Американец лишь холодно глянул на выкрикивавшего оскорбления человека, которому вводили под ногти иглы. Взгляд этот словно говорил: «Можешь болтать все, что хочешь. А мы будем разговаривать с тобой по-своему».

В другой раз полицейские по ошибке доставили в управление молодую женщину, которая, хотя и симпатизировала «тупамарос», была, однако, другом самого Алехандро Отеро. Несмотря на это, ее тоже жестоко пытали во время допроса, но затем все же освободили. Выйдя на волю, она тут же встретилась с Отеро и рассказала, что Митрионе лично наблюдал, как ее пытали, и даже помогал в этом. Отеро был вне себя от ярости. В течение последних четырех лет он слышал, что порой в уругвайских тюрьмах применялись пытки, но с приездом Митрионе эта практика заметно усилилась. Сам Отеро был противником пыток по чисто практическим соображениям: они, считал он, лишь ожесточают и полицию, и «тупамарос». Одни полицейские разделяли эту точку зрения, другие (включая шефа полиции) поддерживали своего североамериканского друга.

Позиция, занятая Отеро в этом вопросе, оказалась в конечном итоге малоубедительной. Однажды во время какой-то церемонии в Монтевидео он стоял рядом с Дином Раском, тогдашним госсекретарем США. Вдруг к Раску подбежал молодой парень и плюнул ему прямо в лицо. В тот момент порядок и безопасность обеспечивались службой Отеро, которая лишь подтвердила, что бессильна предотвратить подобные инциденты. (Плевки в лицо собственным полицейским уже давно стали обычной практикой в Уругвае.)

Отеро мог быть тщеславным, излишне вспыльчивым, несколько разболтанным и даже ленивым, но пытать людей он не мог. Ни Филип Эйджи, ни кто-либо другой никогда не слышали, чтобы тот сам пытал заключенного. Конечно, героем он не был и мог лишь отвернуться, когда полицейский избивал заключенного, но само слово «пытки», казалось, было оскорбительным для Отеро. Вот почему он был вдвойне недоволен и отправился к Митрионе жаловатьея на то, что с его хорошей знакомой поступили так жестоко.

Митрионе выслушал его с молчаливым безразличием: как-никак, за его спиной стояло его собственное правительство, да и правительство самого Отеро. Вскоре после этой встречи к Отеро, по его же словам, стали относиться «с холодком».

А уже через несколько месяцев Отеро поставил на карту свою карьеру, предприняв безрассудную попытку отомстить. Он рассказал одному журналисту о том, как его знакомую подвергли пыткам, и эта неосторожность положила начало скандальному расследованию, которое завершилось прекращением всей американской программы полицейской консультативной помощи.

30 июля 1970 года произошел первый телефонный разговор между Доном Гоулдом, сотрудником информационного отдела посольства США в Монтевидео, и кем-то из «тупамарос». После этого звонки раздавались каждый день, кроме воскресенья.

«Мистер Гоулд, — говорил кто-то мужским голосом и приветствовал его по-английски. Далее, уже по-исаански, незнакомец говорил: — Убирайтесь из Уругвая или мы вас убьем».

Вряд ли найдется американец, который достаточно долго проработал бы в одном из учреждений США в Латинской Америке и не получил бы ни одной угрозы лишиться жизни. Что касается Гоулда, то еще в Гондурасе повстанцы обстреляли отель, в котором он жил. На сей раз, однако, требование было весьма конкретно и категорично, поэтому он решил посоветоваться с Митрионе.

В последнее время Гоулд частенько захаживал в контору Информационной службы США, чтобы отпечатать там рекламные листки на полицейскую тематику. Вот почему он уже познакомился с Митрионе и считал его весьма добросовестным полицейским, отправившимся за границу, скорее всего, из чисто материальных соображений (ведь он католик, и детей у него — не сосчитать).

Гоулд рассказал о переданной по телефону угрозе, и Митрионе изложил ему собственный взгляд на это. «У меня у самого опасная работа, — сказал он, — поэтому я всегда ношу с собой оружие. Если на меня нападут, я постараюсь сначала оценить обстановку и, если увижу, что могу избежать опасности, буду стрелять. В противном случае придется делать то, что скажут».

Утром на другой день Натан Розенфельд (атташе по вопросам культуры посольства США в Монтевидео) позвонил Гордону Джоунсу (молодому сотруднику политического отдела посольства) и предупредил, что готов выехать на работу. Оба жили в одном доме, и по утрам, как правило, ехали в посольство на одной машине.

Джоунс сказал, что тоже готов и спускается, после чего Розенфельд направился в гараж. Подходя к своему желтому «форду» с открывающимся верхом, он увидел в темноте чью-то долговязую фигуру и подумал, что это Джоунс.

— Черт возьми, как это ты умудрился спуститься так быстро? — удивился он.

Но не успел он это сказать, как сзади на него набросились двое. Эти люди направили на него пистолеты 45-го и 38-го калибра, хотя было видно, что они сильно нервничали.

— Ни слова больше! — скомандовал один из них. — Мы «тупамарос».

Розенфельд, смуглолицый лысеющий мужчина в очках с роговой оправой, был раза в два старше налетчиков. Особой отвагой он не отличался (вся его смелость ограничивалась выбором весьма яркой одежды) и, разумеется, никакого сопротивления оказывать но собирался.

— Вы Гордон Джоунс? — спросил один из «тупамарос». Розеифельд сказал «нет». Джоунсу было 27 лет, и тот годился ему в сыновья. Тогда его толкнули к стене, и кто-то скомандовал:

— Руки вверх!

Розенфельд уже носил пальто и шарф, так как в июле в Монтевидео стоит холодная зима и температура иногда падает ниже нуля. Почувствовав прикосновение холодного металла к лысине, Розенфельд как можно более театрально рухнул на твердый цементный пол. Теплое пальто смягчило удар.

«Это не профессионалы, — подумал он. — Даже не подошли и не ткнули ногой в бок, чтобы проверить не притворяюсь ли».

Тем временем в подземный гараж уже спустился Гордон Джоунс. Увидев на полу тело Розенфельда, он подбежал узнать, что с ним. В этот момент на него накинулись «тупамарос». Когда его связывали, Джоунс набрал в легкие как можно больше воздуха. Выдохнув, он почувствовал, что веревка заметно ослабла. Его завернули в одеяло и положили на песок в кузов небольшого грузовика.

Когда машина выехала на улицу, Джоунс закричал было о помощи, но один из «тупамарос» ударил его по голове рукояткой пистолета и рассек кожу. Через какое-то время машина остановилась на красный сигнал светофора. Воспользовавшись этим, Джоунс перекинул ноги за борт и выпрыгнул из кузова. Бросившись к тротуару, он что есть мочи закричал: «Помогите! На помощь!» Грузовик сорвался с места и пронесся мимо.

Освободившись от веревок, Джоунс немедленно позвонил в посольство из ближайшей винной лавки. Первое, что он сказал, было: «Нат мертв!» «Да нет, — успокоил его один из сотрудников посольства, — с ним все в порядке».

Притворившись потерявшим сознание, Розенфельд пролежал на полу в гараже до тех пор, пока не удостоверился, что «тупамарос» уехали. Затем он встал и позвонил в посольство офицеру безопасности, сообщив, что только что была совершена попытка похищения.

— Мы уже знаем, — ответил тот. — Они похитили еще и Дэна Митрионе.

В то утро шофер Митрионе, сержант полиции по имени Гонсалес, выехал из гаража полицейского управления на белом «опеле». Доехав до района Малвин, он остановился у дома № 5398 по улице Пилкомайо, где жил Митрионе. Тот никогда не заставлял себя ждать более одной-двух минут. Так было и сегодня. Митрионе сел в машину, и Гонсалес тут же свернул на улицу Алехандро Гальиналь. На крутом подъеме, за которым уже были видны тусклые зимние воды Атлантики, дорогу «опелю» неожиданно загородил белый грузовик с красным козырьком от солнца на ветровом стекле.

Случайный прохожий, видевший все это, позже рассказал корреспонденту газеты «Эль пайс», что четверо молодых мужчин выпрыгнули из грузовика и, угрожая пистолетами, затолкали Митрионе во второй грузовик. Все произошло так быстро, что очевидец просто не смог запомнить всех деталей.

Сержант Гонсалес, которого похитители стукнули по голове и оставили на дороге, придя в себя, нашел телефон и позвонил в полицейское управление. Где-то на пути в «народную тюрьму» Митрионе был ранен в плечо.

В то же утро четверо «тупамарос», выдавших себя за телефонных монтеров, похитили бразильского вице-консула Алоисио Мареса Диаса Гомиде. Его жена и шестеро детей находились в тот момент в других комнатах, и их никто не тронул.

Если бы план «тупамарос» полностью удался, у них в руках было бы трое пленников. Впервые за всю историю Уругвая повстанцы хотели применить у себя в стране тактику Фернандо Габейры и его бразильских товарищей и потребовать, чтобы в обмен на освобождение их пленников была выпущена на свободу группа политических заключенных. То, что их выбор пал на Диаса Гомиде, объяснялось в основном теми же мотивами, которыми руководствовалась группа «МР-8» при похищении Бэрка Элбрика. Решающую роль здесь сыграла не сама личность, а представляемая ею страна. Диас Гомиде, правда, доставил потом им много хлопот, но «тупамарос» просто не могли предвидеть это заранее.

В течение последних шести лет уругвайские либералы (даже те из них, которые не очень-то восхищались действиями «тупамарос») с тревогой и опаской следили за развитием событий в Бразилии. По прибытии в Монтевидео их бразильские друзья, не успев выйти из самолета, облегченно вздыхали и говорили: «Как прекрасно снова оказаться в демократической стране!» Однако президент Пачеко, используя движение «тупамарос» в качестве предлога, все шире использовал армию и полицию для ужесточения контроля над страной, и в результате в Монтевидео теперь дышалось уже не так легко и свободно, как прежде. Кроме того, уругвайцы никогда не переставали думать о постоянной угрозе со стороны мощной военной машины Бразилии, Под видом пастухов и фермеров бразильские агенты постоянно переходили северную границу Уругвая в разведывательных целях. Уругвайцы прекрасно понимали, что если в одно прекрасное утро бразильские войска вторгнутся на их территорию, то к обеду в их руках окажется вся страна.

И все же, полагали «тупамарос», несмотря на всю свою твердость и решимость, бразильское правительство уже четыре раза демонстрировало готовность освободить политических заключенных, спасая жизнь дипломатов. Если Пачеко будет упорствовать, Бразилия, конечно же, окажет на него достаточно сильпое давление, и тот изменит свое решение.

«Тупамарос» также полагали, что, рассказав общественности о совместных акциях Митрионе с полицией, они смогут убедить даже аполитичных уругвайцев в том, что американский советник — это столь же естественный объект для нападения, как и Моран Чаркеро или инспектор Хуан Мария Лукас (который в свое время был серьезно ранен кем-то из «тупамарос»).

После обмена Митрионе с позором уедет обратно в Соединенные Штаты, и американская помощь уругвайской полиции будет на этом прекращена.

Что же касается Гордона Джоунса, то здесь дело обстояло несколько иначе. Этот молодой и достаточно уверенный в себе человек решил не ограничиваться общением лишь со своими американскими коллегами, а завязать тесные контакты с уругвайскими гражданами. Учитывая царившие в то время настроения в Монтевидео, многие из его новых знакомых либо сами участвовали в движении «тупамарос», либо были их друзьями. Джоунс был знающим и честолюбивым человеком, поэтому «тупамарос» считали, что он может многое рассказать, пока будет находиться в их руках. Кроме того, недавно у Джоунсов родились близнецы. Группа «тупамарос» (как и бразильские повстанцы, похитившие Элбрика) отнюдь не планировала кровавой расправы над своими жертвами. Они считали, что многодетные семьи двух их будущих жертв и близнецы Джоунса послужат дополнительным аргументом, который заставит уругвайское правительство выполнить все их требования.

Если бы Хорхе Пачеко Ареко и пришлось принимать решение самому, он и тогда вряд ли согласился бы выполнить требование «тупамарос» об освобождении 150 политических заключенных. Даже его политические сторонники не решались назвать его добрым или милосердным человеком. Не удивительно, поэтому, что тот вскоре заявил, что его правительство считает находящихся в тюрьме «тупамарос» обыкновенными ворами и убийцами. Согласно конституции, добавил Пачеко, он не имеет права освобождать их. (Нашлись, правда, люди, которые лучше его разбирались в законах. Поскольку президент страны, утверждали они, имеет право на помилование, указанные 150 заключенных могли бы быть немедленно освобождены и отправлены в Алжир на ближайшем же самолете.)

Однако решение принималось не одним Пачеко. К моменту похищения Элбрика администрация Никсона еще и года не находилась у власти, поэтому она просто не успела тогда выработать официальной политики в отношении этой новой тактики повстанцев. Вот почему, когда посольство США в Рио стало призывать бразильское правительство выпустить на свободу политических заключенных в обмен на освобождение американского посла, оно действовало в основном на свой страх и риск. Эти призывы были восприняты тогда бразильской хунтой как официальная позиция Вашингтона, в то время как в действительности тот ее не имел.

Похищение Дэна Митрионе вызвало горячие споры в государственном департаменте относительно необходимости выработать стандартную линию поведения в подобных ситуациях. Поначалу государственный секретарь Роджерс и его ближайшие помощники предложили следующий подход: если правительство страны пребывания принимает надлежащие меры по обеспечению безопасности американского персонала, то в этом случае Вашингтон не будет настаивать на выплате какого бы то ни было выкупа. Но даже при таком подходе правительство США все равно должно принять индивидуальное решение в каждом конкретном случае. Вашингтону же нужно было нечто другое — железное правило на все случаи. Оно было особенно необходимо, учитывая, что возможные жертвы, скорее всего, будут хорошими знакомыми руководящего звена государственого департамента (по крайней мере это относилось к послам и начальникам «станций» ЦРУ). (Что касается Дэна Митрионе, то Алексис Джонсон впоследствии сказал, что не имел удовольствия с ним встречаться.)

Вскоре, однако, проблема эта отпала сама собой, когда Белый дом намекнул, что президент Никсон решительно возражает против вступлепия в какой бы то ни было торг или сделку с повстанцами любой страны.

Теперь у Соединенных Штатов уже была официальная позиция. Но Дэн Митрионе, сидевший в это время в одном из подвалов Монтевидео, и не догадывался, что скоро станет первой жертвой избранного Никсоном курса на демонстрацию силы.

Примечания:

1

Агентство международного развития. — Прим. перев.

12

Тупак Амару возглавил борьбу индейцев с целью восстановления государства инков (казнен в 1571 году). Впоследствии так себя стали называть многие руководители борьбы против испанских завоевателей в Перу. — Прим. перев.

13

Речь идет о Хосе Батлье-и-Ордоньесе, дважды избиравшемся президентом Уругвая (1903 и 1911 годы). — Прим. перев.