Глава 7

В тот период, когда Бэрк Элбрик уже завершал свою дипломатическую карьеру, Фернандо Габейра скрывался в подполье, занимаясь организацией широкого рабочего движения. Избежав полицейского капкана в Рио, он перебрался в Сан-Паулу и вместе с несколькими рабочими снял там дом. Как-то в январе 1970 года, когда Фернандо вышел купить кока-колы в соседней лавке, полиция ворвалась в дом и арестовала одного из рабочих.

Возвращаясь с покупкой домой, Фернандо увидел, что дом окружен полицией. Он попятился назад, пытаясь скрыться, но его уже заметили. Подбежавший полицейский ткнул ему в живот автомат и приказал: «Ни с места! Буду стрелять!»

Но Фернандо не растерялся. Ловким движением он отвел автомат в сторону и пустился бежать. Несколько полицейских тут же бросились вдогонку и окружили его. Фернандо стал метаться из стороны в сторону и полицейские открыли огонь. Одна пуля вонзилась в него, и он упал. Истекая кровью, Фернандо услышал, как полицейские решали, что же с ним делать дальше.

— Может, прикончить, и все тут?

— Нет, его надо еще допросить. Отвезем-ка его в госпиталь.

Следующие два месяца Фернандо провел в военном госпитале в Сан-Паулу. В первый же вечер к нему в палату пришли агенты армейской разведки. Военный врач пытался было протестовать, ссылаясь на то, что раненый еще слишком слаб для допросов, но слушать его не стали и тут же приступили к допросу. Агенты не знали ни его имени, ни фамилии. Им было лишь известно, что лежавший на больничной койке человек жил вместе с теми, кто был причастен к движению сопротивления. Допрос ничего не дал, так как Фернандо был настолько слаб, что не мог говорить.

Неудача, однако, не остановила агентов, и они приходили снова и снова, когда заблагорассудится. Иногда в ходе допроса они направляли на него пистолет, угрожая пристрелить, если он будет по-прежнему молчать.

Фернандо постоянно делали какие-то уколы, от которых у него кружилась голова. В носоглотку ему вставили трубку, по которой подавалась питательная жидкость. Трубка мешала не только ему, но и капитану Омеро, производившему допрос. Один ее вид вызывал у него приступ тошноты, «Когда ты говоришь, — сетовал он, — эта проклятая трубка наполняется кровью. Может, я и изверг. Но ведь не врач же я. Меня просто тошнит от этого».

Когда, по мнению полицейских, Фернандо достаточно окреп, его перевезли в тюрьму ОБАН в Сан-Паулу. Тюремщикам не терпелось приступить к пыткам, поэтому они тут же стали мучить его электрическим током. Истязание продолжалось целый день. Наутро у Фернандо пошла кровь из мочеиспускательного канала, и его пришлось снова отправить в госпиталь. К тому времени он уже потерял около 15 килограммов веса, хотя и до ареста был очень худым.

Через некоторое время он вновь оказался в руках полиции. Теперь полицейские уже знали его имя, поэтому стали подвергать более интенсивным допросам. Они надеялись, что он поможет им выявить и арестовать других участников похищения. Фернандо узнал, что полиция обнаружила магнитофонные записи их бесед с американским послом. Открытое осуждение Элбриком военного режима, конечно, привело полицейских в ярость, но им все же пришлось уничтожить пленки, так как они опасались, что высказывания посла могут нанести вред военной хунте.

В промежутках между пытками электрическим током и избиением тюремщики развлекались, обмениваясь грубыми шутками. Те, у кого кожа была посветлее, подтрунивали над темнокожими. «С твоей рожей и в таком дранье лучше не показываться на улице. Это все равно что написать на лбу: „Шпик“. На секретной службе тебе не бывать никогда». Они также любили подшучивать над ооновской Декларацией прав человека. «Ну, пора еще раз применить декларацию», — говорили они, привязывая свою жертву к «насесту для попугая» и в очередной раз прикрепляя оголенные провода к его телу.

Фернандо было трудно свыкнуться с мыслью, что пытавшие его люди — не какие-то монстры, а самые обыкновенные бразильцы. У многих были длинные волосы (по моде). По вечерам они, наверное, ходили в те же бары и рестораны, куда нередко захаживал и он. Кое-кто даже приходил к нему в камеру, чтобы поделиться последней ссорой с любовницей. Но всех их объединяло одно — их научили ненавидеть таких, как он. «Ублюдок! Недоносок!» — набрасывался на него тюремщик с перекошенным от ненависти лицом. Вдруг кто-то кричал: «Доктор Пауло! К телефону!» Человек проходил в другой конец камеры, брал трубку, и его лицо тут же преображалось. Он улыбался, поправлял прическу и начинал что-то ворковать.

Не мог убедить себя Фернандо и в том, что люди, прикреплявшие провода к его половому органу, были извращенцами. Судя по всему, к такого рода пыткам те прибегали лишь потому, что они были наиболее эффективными.

Со временем Фернандо понял принцип, по которому строилась иерархическая лестница в системе ОБАИ. Самые бедные (и часто самые смелые) производили аресты. Те же, кто пытал, были, как правило, из «среднего класса». Некоторые из них даже считали себя культуриыми и образованными людьми. Как-то Омеро (тот самый брезгливый капитан) вошел в камеру с газетой. Он был очень возбужден и явно хотел о чем-то поговорить с Фернандо. Капитан, видимо, считал, что если он собственноручно пытает какого-то заключенного, то между ними должны непременно установиться доверительные отношения.

— Хочешь почитать? — спросил Омеро, протягивая газету.

— Хочу, — ответил Фернандо и с недоверием и опаской взял ее (читать газеты категорически запрещалось).

— Ничего нового и важного там нет, — сказал капитал извиняющимся тоном. — Мне просто все уже до чертиков надоело. С этими извергами и поговорить-то не о чем. Господи! — воскликнул он, прислонившись к железной решетке. — Скорей бы заканчивалась неделя. Так хочется в Сантос!

Иногда офицеры среднего звена (это они пытали заключенных) хвастались Фернандо тем, что проходили обучение в Соединенных Штатах. Один армейский офицер однажды вспоминал в присутствии Фернандо, как они устроили облаву на группу повстанцев где-то в сельской местности. Особое возмущение вызывали у него тогда те офицеры, которые громко топали, когда их группа пыталась незаметно подкрасться к партизанам по полю. «Я сразу понял, — сказал он, — что в Штатах они не обучались».

Тюремщики нашли способ по-своему уважать своих североамериканских патронов. Они открывали консервную банку с сардинами, ставили обе половинки на пол и заставляли заключенного встать босыми ногами на острые кромки. Затем ему давали в руки что-нибудь тяжелое и приказывали поднять вверх. Заключенный должен был стоять в такой позе до тех пор, пока не свалится на пол. Этот вид пыток назывался у тюремщиков «статуей свободы».

В большинстве случаев офицеры, прошедшие курс обучения в американском военном училище или полицейской школе, были аналитиками или специалистами разведслужбы и в камере пыток старались не показываться. Этих людей Фернандо боялся больше всего. Они тщательно изучали протоколы допросов и выуживали противоречия либо в его собственных показаниях, либо в показаниях его товарищей из группы «МР-8». Тем, кто непосредственно пытал заключенных, выдавались листки с вопросами-ловушками, в которых указывалось, какую именно информацию следовало извлечь за один день пыток.

Заключенным иногда удавалось переговорить друг с другом. Некоторые из них утверждали, что видели американскую маркировку на полевых телефонах и генераторах, применявшихся для пыток электрическим током. Все заключенные сходились во мнении, что бразильская полиция стала работать более эффективно и этим она была обязана специальной подготовке в США. До того как американские советники помогли ей централизовать всю имеющуюся информацию, проходили дни, прежде чем выяснялось, является ли арестованный одним из руководителей повстанческого движения. Теперь же на это уходили считанные часы.

Заключенные часто обсуждали вопрос о возмездии. Кое-кто, сознавая всю свою беспомощность, находил удовлетворение в описании пыток, которым они сами будут подвергать своих мучителей после революции, когда электрические генераторы окажутся уже в их руках.

Узники тюрьмы на острове Цветов старались убедить Жан-Марка в том, что, как бы негативно они сами ни относились к ним, пытки, видимо, придется применять и тогда, когда власть в стране перейдет к ним (правда, это будет делаться лишь в исключительных случаях).

— Возможно, я и идеалист, — отвечал на это Жан-Марк, — но все же хочу сказать: стоит сделать одно исключение — и правило тут же забывается. К тому же, если говорить откровенно, пытки — это оружие, которое всегда оборачивается против тех, кто им же и пользуется.

— Бразильское правительство, — возражали другие, — сумело в течение нескольких лет скрывать от общественности масштабы и жестокость своих пыток. Мы тоже сумеем держать это в секрете.

— Всякая секретность, — ответил на это Жан-Марк, — пагубна.

В тюрьме ДОПС в Рио один следователь согласился с теми повстанцами, которые пытались убедить Жан-Марка, будто пытки представляют собой нейтральное оружие, полезное для обеих сторон. Звали этого офицера Массини. «Я занимаюсь этим, — сказал тот одному заключенному, который и передал их разговор Фернандо, — потому что это моя профессия. Если победит революция, я к вашим услугам. Буду пытать, кого скажете».

Поскольку у большинства повстанцев политические убеждения вполне уживались с набожностью, они считали, что никогда не смогут проделать над другими то, что проделывали над ними. Один морской капитан, пытавший Фернандо, усмотрел в этом принципиальную разницу в характерах. «Я могу пытать других, — дразнил он Фернандо, — а ты нет. Если социалисты и придут когда-нибудь к власти, я буду спокоен, потому что ты трус и не посмеешь меня пытать».

Продержав Фернандо два месяца в тюрьме в Сан-Паулу, его отправили в Рио, а оттуда на катере на остров Цветов. Он так и не оправился от раны, полученной при задержании. Последующие же пытки привели к тому, что ему стало трудно мочиться. Он был слишком слаб, чтобы протестовать, поэтому, лежа на нарах, с благодарностью смотрел на своих товарищей по камере, которые, рискуя быть избитыми, стучали по решетке и кричали: «Сделайте же что-нибудь! Ведь человек умирает!»

Сначала его снова отправили в госпиталь, а затем бросили в изолятор здесь же на острове. Полностью отрезанный от внешнего мира, Фернандо провел там два месяца. Все это время он не имел никаких контактов с другими заключенными. Время от времени он слышал какую-то возню в соседней одиночной камере. Пятнадцать дней Фернандо выстукивал по стене. Стучать нужно было достаточо громко, чтобы услышал сосед, но и не так, чтобы это заметили охранники.

Наконец, ему все же удалось убедить своего соседа приложить губы к щели в стене и сказать что-нибудь. «Я жив», — прошептал человек. Больше Фернандо не разобрал ничего: с ним говорил сумасшедший.

Выйдя из изолятора, Фернандо встретил обыкновенных уголовников, которых держали в тюрьме вместе с арестованными повстанцами. Он понял, что сюда чаще всего попадали бедняки и безработные, а также душевнобольные и слабоумные. Видимо, у полиции была какая-то квота на произвольные аресты.

Фернандо, Жан-Марка и других политических заключенных больше всего волновало, отвечать или не отвечать на вопросы во время допросов. Не говорить ни слова и молча все терпеть называлось у них «вести себя по-турецки». Большинство заключенных-мужчин, не стесняясь, признавались, что на подобный стоицизм не готовы. Но среди политзаключенных нашлась одна женщина по имени Анжела Камарго Сейшас, которая была исключением.

С того дня, как вместе с другими студентами Анжела несла тело убитого Эдсона Луиса к зданию парламента, в ее жизни произошло немало важных событий. Она научилась выступать с речами на публичных митингах и очень скоро совсем разучилась улыбаться. Ее приятели, не отличавшиеся глубиной политических убеждений, весьма об этом сожалели, так как улыбалась она широко, с некоторым озорством и очень мило.

Анжела выступала и перед коммунистами, и перед участниками движения «Народное действие», но потом примкнула к левой группировке ПКБР, которая в 1967 году откололась (вслед за Карлосом Маригелой) от Бразильской коммунистической партии. Год-другой эта группировка не решалась начинать вооруженную борьбу. Однако к тому времени, когда к ней примкнула Анжела, она стала самой левой из всех студенческих организаций в Бразилии. Их кумиром был Че Гевара.

У ПКБР были и военная, и политическая секция. Решения принимала не Анжела, поэтому ее включили в политическую секцию. Члепы военной секции с огромным риском захватывали оружие, грабили банки и угоняли автомобили.

В декабре 1969 года, когда военная секция ПКБР совершала очередное ограбление банка, один из ее членов был схвачен. Поскольку во время ограбления был убит полицейский, арестованного налетчика стали долго и жестоко пытать. Спецслужбам очень повезло, что они схватили именно этого человека. Будучи начальником сектора материально-технического снабжения, он знал всю структуру командования, а также все адреса и явки членов группы. Но Анжелы он все же не знал. Кроме того, ее фотография никогда не появлялась в газетах. Вот почему именно ей было поручено подыскать конспиративные квартиры для скрывавшихся от полиции членов ПКБР, а также для союзнической группировки под названием «МР-26».

Анжела услышала от кого-то, что в районе Копакабаны (знаменитого пляжа в Рио, протянувшегося на пять километров вдоль океана узкой полосой белоснежного песка) сдается квартира. Когда-то, много лет назад, Копакабана была фешенебельным районом. Сейчас же расположенные здесь многоквартирные дома и некогда шикарные магазины несколько пообветшали и поблекли, но все равно это был по-прежнему самый оживленный район города.

Кто-то заранее предупредил полицию о квартире, которую придет смотреть Анжела. Вот почему, когда в 10 часов вечера она начала подниматься по лестнице в сопровождении черного великана (это был Марко Антонио, ее товарищ), за дверью ее уже поджидали полицейские. Даже в Рио (а этот город славился отсутствием расовой дискриминации) эта пара выглядела довольно экзотично: хрупкая и белокожая Анжела и ее черный спутник с мощным телосложением.

Когда они дошли до лестничной клетки, неожиданно погас свет. Ничего необычного в этом не было, так как постоянные аварии в системе энергоснабжения стали объектом шуток жителей Рио еще с тех пор, когда было изобретено электричество. Весь район мгновенно погрузился в темноту. Сидевшие в засаде полицейские, видимо, подумали, что свет отключен специально. Они выскочили из квартиры и стали стрелять. Марко Антонио открыл ответный огонь и ранил двух полицейских, но через мгновение пуля угодила ему прямо в голову. Еще одна пуля вонзилась в тело Анжелы — и та потеряла сознание.

Когда она пришла в себя (а это, по всей видимости, произошло уже через несколько секунд), на лестничной клетке все еще было темно. Полицейские куда то уехали (возможно, перевязывать раны), и Анжела оказалась теперь одна. Рядом лежало неподвижное тело Марко Антонио.

Но это было лишь прелюдией к целой цепи ужасных событий, которые могут присниться разве только в кошмарном сне.

Марко Антонио еще дышал, но, когда Анжела попыталась было поднять его, массивное тело тут же выскользнуло у нее из рук. Инстинкт подсказал ей, что надо где-то спрятаться. Анжела стала стучать (сначала тихо, а потом все громче и громче) то в одну, то в другую дверь на той же лестничной клетке. Все, конечно, слышали выстрелы, но открыть дверь не захотел никто. Тогда она взбежала на этаж выше. Неожиданно вновь загорелся свет. «Может, просто выйти из этого дома и попробовать скрыться», — подумала она. Судя по гудению в шахте, лифт тоже заработал. Она нажала на кнопку и стала ждать. Кабина поравнялась с ее этажом, открылась дверь, и (о ужас!) из лифта вышло двое полицейских. Анжела еще сильней прижала носовой платок к ране, пытаясь остановить кровотечение.

— Что там за шум? — небрежно спросила она.

— Идите домой, — приказал один из полицейских. — Вернитесь в квартиру.

— Не могу, — ответила Анжела. — Мне нужно выйти позвонить.

Это звучало довольно убедительно, даже из уст человека, жившего в таком фешенебельном доме. Дело в том, что в то время в Бразилии приходилось платить немалые деньги за установку телефона (иногда тысячу и более долларов). И даже при таких непомерно высоких ценах многие подолгу дожидались своей очереди.

Внизу у подъезда дежурил еще один полицейский, но Анжеле удалось проскочить незамеченной. Оказавшись на улице, она стала удаляться от дома, все время убыстряя шаг. Когда, казалось, опасность была уже позади, она вдруг услышала окрик:

— Задержать ее! Из дома никого не выпускать!

Дежурившие на улице полицейские схватили Анжелу и привели обратно в дом. Вокруг тела Марко Антонио стояло несколько полицейских.

— Кто этот человек? — спросил один из них.

— Не знаю.

Ее несколько раз ударили — больно, куда придется — и снова задали тот же вопрос. Анжела молчала. Тогда ео посадили в полицейскую машину и отвезли в штаб оперативного центра внутренней безопасности (сокращенно КОДИ). Там ее раздели и только тогда увидели рану.

— Если ты не скажешь нам свое имя, — пригрозил один из офицеров, — ты умрешь.

Что-то подсказывало Анжеле, что она не должна говорить ничего. За последнюю неделю она узнала имена чуть ли не всех членов группы. На завтра была назначена встреча с 15 ее руководителями. Если своими угрозами они заставят ее назвать свое имя, подумала Анжела, то кто знает, чье имя будет названо следующим.

Как ни бесновались следователи, рана была настолько серьезной, что Анжелу тут же отправили в госпиталь, где она и пролежала десять дней. Затем ее перевезли в тюрьму ПИК — небольшое невзрачное здание в центре города, где размещалось полицейское управление. Именно там пытали Флавио Тавареса.

Ее раздевали донага, избивали и пытали электрическим током. Одним из пытавших был Коста Лима Магальяйнс (в Бразилии эта фамилия пользуется уважением). Этот маленький человечек с непропорционально большой головой отличался особой изощренностью в пытках. Некоторые заключенные объясняли это тем, что во время одной перестрелки с повстанцами тот был ранен в спину.

Но в случае с Анжелой он все же перестарался: у той открылась рана, и ее снова пришлось отправить в госпиталь. С этого момента Анжела стала относиться к своей ране как к последней линии обороны. Если пытка будет нестерпимой, решила она, придется умышленно открывать рану, и тогда ее вновь отвезут в больницу.

Стены в камере пыток были окрашены в противный бледно-лиловый цвет. От ярко горевших лампочек было жарко и душно. Откуда-то сверху доносились крики и выстрелы, что лишь усиливало ощущение надвигавшейся катастрофы. Анжела постаралась убедить себя, что это звуки композиции Стокхаузена, ее любимого композитора, и теперь уже не обращала внимания на весь этот шум.

Допросы производились по методике, разработанной и изученной в Панаме и Международной полицейской школе. Ее основной принцип заключался в том, что один из допрашивавших держался дружески, мягко, а другой бил строг и суров с заключенными (классический метод «хороший человек — плохой человек»). В камеру к Анжеле бросили человека, арестованного во время ограбления банка. Тот не выдержал пыток и сломался. «Может ты сможешь, — пробормотал он. — Я не смог».

Анжела узнала также, что произошло с Марио Алвесом, основателем группы ПКБР. Полицейские воткнули ему в прямую кишку палку, да так глубоко, что повредили селезенку. Пытаясь заставить его говорить, они вырвали у него зубы (и повстанцы, и полицейские знали, как это делается, по фильму «Битва за Алжир»). Ему также делали пентоталовые инъекции.

Однажды, когда Анжелу в очередной раз жестоко избнли резиновыми дубинками и просто кулаками, ее увидел врач.

— Что они с вами делали? — спросил он.

Она рассказала о бледно-лиловой комнате. Удивление и негодование врача были, казалось, искренними. Он впервые в жизни видел перед собой женщину, которую пытали, да к тому же еще и студентку, которой было всего 19 лет.

— Вы знаете, кто именно пытал вас? — спросил доктор. — Назовите его имя. Я доложу куда следует.

Анжела знала имя. Прежде чем приступать к пыткам, полицейские, как правило, заклеивали свои фамилии на именных бляхах клейкой лентой и называли друг друга вымышленными именами. Случалось, однако, что они забывали это делать, когда производили обычный допрос без применения пыток.

— Коста Лима Магальяйнс, — сказала Анжела. Врач подал рапорт, в котором сообщил, что Анжелу избивали плетью, издевались над нею и оскорбляли ее женское достоинство, а также пытали электрическим током, вставляя оголенные провода в самую интимную часть ее тела. Такие обвинения не могли быть оставлены бол внимания, и Магальяйнс получил выговор. В течение шести последующих недель Анжела находилась в госпитале и никто ее не трогал. За исключением одного срыва, когда она призналась, что состоит членом группы ПКБР, Анжела держалась стойко и ничего не сказала.

Но потом произошли два события, окончившиеся тем, что Анжела вновь оказалась в бледно-лиловой комнате. Врач, узнавший, что служит там, где пытают заключенных, не мог с этим мириться и попросил перевести его в другое место. К тому же были схвачены еще двое из группы ПКБР. Не выдержав жестоких пыток, они рассказали, что до ареста Анжела занимала ответственный пост в организации.

На следующий же день в 3 часа дня (именно в это время ее, как правило, начинали пытать) тюремщики вновь втащили ее в камеру пыток. На сей раз Анжелу предупредили, что, если та по-прежнему будет отказываться говорить, ее передадут в руки «эскадрона смерти». Тюремщики сказали, что обнаружили тайник со взрывчаткой, и спросили, что ей об этом известно. Анжела молчала. В тот день это было легко, так как она действительно ничего не знала. Но зато она сама кое-что услышала о судьбе других заключенных. В частности, она узнала об одном профсоюзном активисте по имени Мануэл де Консейсао. Его пытали в этой же тюрьме, когда он находился гам вместе с Фернандо Габейрой. Однажды изуверы прибили его член гвоздями к столу.

В камере пыток Анжела постоянно боролась сама с собой. Она слышала, как внутренний голос говорил: «Тебя убьют, если будешь молчать». Но тут же с ним в спор вступал другой голос, который возражал: «Нет, тебя убьют, если заговоришь». Хотя боль была мучительной всегда, Анжела вскоре поняла, что до подсознания она все же не доходила. Все, что она говорила на допросах, было заранее продумано и рационально. Острые болевые ощущения никогда не вынуждали ее говорить что попало.

Пытки вызывали у нее и другую реакцию — несколько мистическую. Анжела вдруг теряла сознание, но затем тут же вроде бы приходила в себя. Голова у нее становилась светлой и ясной, как никогда. Ей вдруг казалось, что она парит над собственным телом и наблюдает, как его пытают. Именно это странное ощущение пребывания вне своего тела, эта пропасть, отделявшая ее сознание от болевых ощущений, и помогали ей крепиться и молчать.

Бледно-лиловая комната помогла Анжеле понять, как легкомысленно относились раньше к пыткам она сама и ее товарищи. Все они в один голос когда-то заявляли, что не скажут ни слова, каким бы испытаниям и провокациям ни подвергались. Тот, кто не может держать язык за зубами, говорили они, заслуживает одного наказания — смерти. И вот теперь, после очередного двухчасового избиения она поняла, почему заговорил человек, схваченный во время ограбления банка. Его-то можно понять и даже простить. Но можно ли простить Соединенные Штаты за их роль в подготовке и оснащении бразильской полиции?

С момента военпого переворота в 1964 году Маркос Арруда (студент-геолог, выступавший против установления иностранного контроля над природными богатствами Бразилии) жил трудной и полной опасностей жизнью. После того, как Гуларт бежал в Уругвай, Маркос уехал из Рио и в течение двух недель жил в деревне, пока его друзья не сообщили, что, судя но всему, его фамилия не значится в списках политических противников генерала Голбери.

Такому, как он, бунтарю и студенческому вожаку в Бразилии трудно было найти работу. Чтобы не умереть с голоду, Маркос занимался репетиторством и техническими переводами. Но уже через несколько лет он почувствовал, что такая жизнь мало подходит его бунтарской натуре, поэтому в 1968 году он обратился к властям с просьбой (указав свое настоящее имя) разрешить ему работать простым рабочим на заводе.

Единственной уловкой, на которую пошел Маркос, было то, что в графе «Образование» он написал «начальная школа». Сделал он это потому, что написать «высшее» означало бы сразу же вызвать к себе подозрение. Ни заводовладельцы, ни власти не стали бы рисковать, понимая, что своими настроениями он может заразить и других рабочих.

Маркос поступил на работу на литейный завод, принадлежавший западногерманской компании «Мерседес-Бенц». На предприятии работало три тысячи рабочих, отливавших детали для вагонов и тракторов. Маркос работал оператором машины, отливавшей формы. Его дневная норма составляла тысячу форм. Хотя предыдущие демократические правительства и приняли ряд законов о труде, рабочие на этом заводе до сих пор работали по 12 часов в сутки. За сверхурочную работу им доплачивали от трех до четырех долларов к зарплате, составлявшей всего 15 долларов в месяц.

После окончания университета Маркос женился, но потом с женой разошелся, и теперь жил один. Только поэтому ему как-то хватало скудного заработка на оплату квартиры, питание и даже проезд на автобусе к месту работы. Женатым приходилось гораздо труднее. От получки у них уже ничего не оставалось еще за неделю или дней за 10 до окончания месяца. Тогда они вставали ни свет ни заря и пешком отправлялись на работу в надежде уговорить начальство разрешить им работать по 14–15 часов в сутки, с тем чтобы заработать еще несколько долларов сверхурочно.

Работа была адской. Корпус завода бил открыт с обоих торцов, поэтому зимой рабочим приходилось особенно туго: в лицо им дышала огнем раскаленная печь, а в спину дул ледяной воздух зимнего Сан-Паулу. В воздухе висела такая густая железная пыль, что даже в солнечные дни рабочий тут же терялся из виду, стоило ему отойти на несколько шагов от машины. Маркос вскоре узнал, что врачи, работавшие в компании по найму, рекомендовали увольнять заболевших туберкулезом рабочих, чтобы те не становились обузой для хозяев завода.

Условия работы мало чем отличались от тех, что существовали лет 40–50 назад в Соединеппых Штатах. Правда, здесь было одно существенное исключение: бразильские джоны льюисы[10] и юджины дебсы[11] были либо убиты, либо брошены в тюрьмы, либо загнаны в подполье.

Маркос встречался с товарищами по работе каждый день во время короткого обеденного перерыва. Тем не нужно было читать лекций о несправедливости системы, так как они и без этого все знали. Они чувствовали эту несправедливость всем своим нутром, своими ноющими мышцами и забитыми пылью легкими. Их волновал другой вопрос: что же можно сделать, чтобы положить конец этой несправедливости?

Конечно, в одиночку человек был бессилен что-либо сделать. Показателен такой случай. Обнаружив у одного из рабочих легочную болезнь, местные врачи посоветовали ему подлечиться на юге, где воздух почище. Компании должна была выплатить ему часть заработной платы, поэтому, прежде чем уехать в Рио-Гранде-ду-Сул, он отправился в контору, чтобы получить причитавшиеся ему деньги.

— Мне нужно получить деньги — должок за компанией, — сказал он вахтеру у проходной.

— Подожди здесь, — ответил тот и пошел в контору. Вернувшись, он сказал:

— Ты уже здесь больше не работаешь, поэтому пропускать тебя не имею права.

Вне себя от ярости, рабочии выхватил нож, ударил им вахтера и скрылся. Больше о нем никто ничего не слышал.

Подобные мелкие конфликты с администрацией могли бы быть разрешены профсоюзом одним телефонным звонком. Однако в то время профсоюз металлистов Сан-Паулу контролировался людьми, назначенными военной хунтой после переворота 1964 года.

Маркос и его товарищи собрали информацию, подтверждавшую, что перед каждым собранием рабочих профсоюзное руководство частным образом встречалось с агентами секретной службы ДОПС. На этих встречах они договаривались о том, что, если кто-то из независимых делегатов выступит с требованием поставить на голосование угодное компании решение с тем, чтобы не допустить его принятия, агенты ДОПС спровоцируют потасовку, и тогда председательствующий воспользуется этим, чтобы объявить собрание закрытым.

Поскольку профсоюз не реагировал на требования рабочих, Маркос и его товарищи создали комитет для организации встреч с представителями других предприятий своего района. На них они обсуждали общие проблемы и возможные пути их решения. Они хотели каких-то перемен, но в то время уже одного этого было достаточно, чтобы попасть в разряд подрывных элементов.

В мае 1970 года Маркос познакомился с Марлии Соккас, участницей движения сопротивления, которая никак не могла устроиться на работу. К тому же она жила в доме, уже ставшем как-то объектом полицейской облавы. Маркос вызвался помочь ей найти работу и более безопасное место жительства. Правда, к этому времени он и сам был без работы, поскольку вынужден был уйти с завода после того, как у него обнаружили затемнение на легких и синусит. Когда врач из государственной поликлиники рекомендовал Маркосу бросить работу, тот запротестовал:

— Я не могу. Без работы я просто умру с голоду.

— В таком случае вам нужно работать лишь положенное время — восемь часов в день.

Маркос попросил врача дать соответствующее письменное заключение, а затем показал его своему начальнику. Через неделю его уволили. «К качеству вашей работы у нас претензий нет, — сказал ему начальник. — Вы нас не устраиваете потому, что не можете работать долго. А за воротами вашего места дожидаются сотни».

Всю следующую неделю Маркос провел в поисках работы. Почувствовав угрызения совести, оттого что совершенно забыл Марлин (а ведь он обещал ей помочь), Маркос решил заехать к их общему другу и оставить ей записку. «Не знаю, как там у тебя дела, — написал он. — Давай вместе пообедаем и все обсудим». И он указал адрес маленького ресторанчика в районе Лапы в Сан-Паулу.

Маркос, конечно, не знал, что четыре дня назад Марлин арестовали и теперь беспрерывно пытали. Полицейские сыщики перехватили записку и привезли Марлин в указанное место для опознания Маркоса.

Войдя в кафе, тот сразу же увидел пятерых полицейских, уже дожидавшихся его. Все они были в рубашках на выпуск, скрывавших пистолеты на поясах. Попав в засаду, Маркос хотел было разорвать на мелкие кусочки листок бумаги с именами и адресами других участников движения, которых он хотел повидать в тот же день. Но полицейские, не стесняясь посетителей и прохожих, тут же набросились на него и стали бить кулаками и ногами, пытаясь завладеть этим клочком бумаги. Маркос был человеком небольшого роста и хрупкого телосложения, и руки у него были почти детские, поэтому полицейские легко отобрали бумажку. Затем его затолкали на заднее сиденье фургона. На переднем сиденье он увидел Марлин. «Покажи ему руки! — приказал один из полицейских. — Покажи, чтобы он знал, что теперь ожидает и его».

Марлин показала руки. Даже под бинтами было видно, что они распухли так, что чуть ли не вдвое увеличились в размере. Кончики пальцев и запястья были черными. Маркос посмотрел и больше не винил Марлин в тем, что та предала его. Не мне судить, решил он, виновата она или нет. Ведь ей столько пришлось пережить.

Как только фургон въехал во двор штаб-квартиры ОБАН, три сидевших сзади полицейских тут же стали бить Маркоса. Прежде чем задать первый вопрос, они били его в течение нескольких часов. Затем начался допрос. Тюремщики хотели знать, кто собирал жалобы рабочих на заводе и подсказывал им пути разрешения их проблем. Хотя Маркосу было известно не так уж много, он решил не говорить даже этого. Он избрал тактику, к которой обычно прибегают многие заключенные, когда их начинают пытать. Чтобы хоть как-то передохнуть после очередных побоев, он начинал валять дурака, сообщая ложные сведения. На их проверку уходили часы, а то и весь день. Но за такие передышки приходилось дорого платить. Когда полиция выясняла, что это всего лишь уловка, пытки становились еще более жестокими. И все же благодаря этому приему Маркосу удавалось хоть несколько часов не испытывать боли. Что будет потом, его мало интересовало. Может быть, завтра его и в живых-то не будет.

Следуя этой тактике, он назвал адрес тетки своей бывшей жены. Увидев эту старую женщину, подумал он, каждый тут же поймет, что никакая она не революционерка. Ну а о самом Маркосе та сможет лишь сказать, что он пару раз ночевал у нее. О его настоящей работе она и но догадывалась.

Передышка, однако, длилась недолго, и Маркос был все еще жив. Его снова начали пытать. Привязав локти к коленкам, полицейские пропустили между ними шест и подвесили Маркоса спиной вниз на высоте чуть больше метра от пола. Взяв лопаточку с просверленными отверстиями, они стали бить его по заднему месту. После ста ударов кожа у него вздулась и почернела от запекшейся крови: Нанося удары, полицейские выкрикивали: «Ублюдок!», «Сукин сын!» — и грозились его изнасиловать.

Маркос слышал все, как в тумане. Угрозы и оскорбления выкрикивались пытавшими скорее для того, чтобы чуть подбодрить себя и вновь наброситься на свою жертву с еще большим остервенением.

Закончив избиение, они подсоединили один конец от полевого телефона к мизинцу ноги Маркоса, а другой — к его члену и стали периодически подавать напряжение. Электрический разряд пронзал его сверху вниз и снизу вверх. Маркос даже не осознавал, что кричит. Он понял это лишь тогда, когда тюремщик сунул ему в рот кляп. Нечеловеческие крики Маркоса веселили палачей, но бразильцы, жившие по соседству с тюрьмой ОБАИ, особых восторгов от этого не испытывали и начали жаловаться. Тогда тюремщики стали прокручивать пластинку с записями эстрадных песен в исполнении популярного в Бразилии певца Роберто Карлоса. «Иисус Христос, — пел певец, — вот я и пришел».

«Я ни о чем не жалею, — думал Маркос. — Вместе с друзьями я боролся за что-то хорошее, человечное и доброе. Пусть мой вклад небольшой, но я вношу его в общую борьбу за новое общество. В Евангелии сказано, что Иисус жил среди воров и проституток. Там, на заводе, я жил и вел себя как истинный христианин».

Маркос обливался потом. Во рту у него торчал кляп, так что нельзя было шевельнуть языком. Но и без кляпа Маркос вряд ли мог бы что-то сказать: он начисто потерял голос. Глаза опухли так, что веки почти не открывались. Он услышал, как кто-то сказал:

— Ну а теперь посмеемся немного.

Полицейские облили его водой. Чтобы подвести ток ко всем участкам тела, они прикрепили провода к животу и горлу Маркоса и сунули два конца в рот и в уши. Опустив его на пол, они включили ток. Маркос забился в конвульсиях, которые не прекращались и после того, как ток был отключен. Прошло полтора месяца, но судороги продолжались. Тогда его отправили в военный госпиталь и вызвали туда священника, чтобы тот исповедовал узника.

Иногда, несмотря на непрекращающиеся конвульсии, Маркосу удавалось все же уснуть. Тогда у его кровати появлялись надзиратели и будили его. «Ты не рабочий, — говорили они. — Ты геолог. А это значит, что на завод ты пошел для того, чтобы вести там подрывную деятельность. Вот поправишься, и мы снова за тебя возьмемся».

Но Маркос не поправлялся. Военные врачи никак не могли остановить конвульсии. Теперь у его койки дежурили две монашенки. Когда Маркос увидел их первый раз, он обрадовался: ведь это женщины, и одна эта мысль уже согревала ему душу.

— Как это ужасно, — прошептала одна из них. — Разве так можно? Просто страшно.

«Они ничего не понимают», — подумал про себя Маркос.

Потом к нему снова пришли полицейские. Теперь они уже называли его коммунистом.

— Как называется твоя организация? Назови фамилии своих товарищей. Зачем ты пошел работать на завод, когда можно было найти работу получше? Признавайся: ты это сделал затем, чтобы поднять всех на бунт и добиться повышения зарплаты?

— А вы сами разве не хотите, чтобы вам повысили жалованье? — спросил Маркос. Но сказал он это очень робко, так как не хотел провоцировать их на новые пытки.

— Не пытайся забить нам голову своими коммунистическими бреднями, — прервал его полицейский, и Маркос не стал вдаваться в дальнейшие объяснения.

Когда конвульсии чуть стихли, полицейские вновь доставили его в штаб-квартиру ОБАН и сказали, что дают ему три дня на подготовку полного признания. Марлин, заявили они, уже рассказала, что он член подрывной группы. Маркос обрадовался трехдневной передышке, но по окончании срока ничего существенного полиции не сообщил.

— Эти каракули гроша ломаного не стоят! — сказали ему, прочитав то немногое, что он написал.

Затем его повели на очную ставку с Марлин. Входя в камеру, Маркос слышал, как один из полицейских сказал кому-то:

— Приготовься. Сейчас ты увидишь Франкенштейна.

Вид у Маркоса и вправду был страшный. Он с трудом волочил за собой бесчувственную ногу, используя вместо костыля щетку для подметания пола. Один глаз, распухший от побоев, по-прежнему не открывался.

— Ты правда сказала, что я член подрывной организации? — спросил Маркос у Марлии. — Но ведь это же неправда.

— Молчать! — заорал надзиратель. — Кто здесь задает вопросы?

Затем они отвели Марлин в соседнюю комнату и стали пытать ее электрическим током. Маркос слышал, как она кричала. Сам он уже привык к пыткам и относился к ним почти безразлично. Его уже дважды долго и жестоко пытали, так что теперь они вряд ли смогут причинить ему еще большую боль. Но теперь не он кричал от боли, а Марлин.

— Мы убьем ее, если ты будешь по-прежнему молчать, — пригрозил один из полицейских. Такой боли Маркосу еще не причиняли.

Затем Марлин снова ввели в камеру. Кроме Маркоса, там еще были армейский капитан и два лейтенанта.

— Ну и дрянь же ты! — сказал капитан. — Это из-за тебя она так мучается, мерзавец!

— Ее мучаете вы, а не я, — ответил Маркос.

— Ты прекрасно знаешь, чего мы хотим, — рявкнул капитан. — Ты что, рехнулся? Работать за такие жалкие гроши! Ты же геолог. Ты мог бы иметь квартиру. Машину. Женщин. Ты же не полный идиот. Посмотри на нее. — И он показал пальцем на Марлин, рыдающую, всю в синяках и ссадинах. — Разве я не прав? — спросил он ее.

— Нет, — ответила Марлин. — Прав он. — И она показала на Маркоса. — Жаль только, что у меня нет такой силы духа.

Ее выволокли из камеры и принялись снова избивать Маркоса. Один из офицеров подошел к нему сзади, приставил к горлу щетку для подметания пола и стал нажимать на черенок до тех пор, пока Маркос не стал задыхаться. Ему показалось, что вот-вот наступит конец.

Когда Маркос вновь очутился в своей камере, через деревянную дверь он услышал, как один охранник говорил другому:

— Не знаю, что и делать. Этот малый никак не хочет говорить.

И тут Маркос почувствовал новый прилив сил и энергии. Он понял, что его враги беспомощны. У них есть генераторы, провода и дубинки, но они бессильны. Он оказался сильнее их.

Через какое-то время в камеру к Маркосу пришел генерал. Этот пожилой человек с седой головой был еще и врачом. Генерал вдруг заговорил о планктоне. «Понятно, — подумал про себя Маркос. — Хочет выяснить, действительно ли я геолог». Судя по всему, генерал был образованным человеком. Маркос терпеливо отвечал на все его вопросы. Наконец генерал спросил, как случилось, что Маркос оказался в тюрьме.

Тот все ему рассказал, не забыв в заключение подробно описать, как его пытали и сделали теперь калекой.

Рассказ Маркоса привел старого генерала в ярость.

— Это неправда! — гневно воскликнул он. — У нас в армии ничего подобного не делают!

— Побудьте здесь хотя бы один день, — сказал Маркос, — и вы сами все увидите. Я ведь здесь не по собственной воле.

Генерал вызвал капитана.

— Этот человек все время лжет! Соли ему больше не давать! Лекарств тоже!

(Маркосу давали какие-то лекарства от эпилепсии, хотя страдал он вовсе не от этого. Просто врачи в военном госпитале решили, что только так можно снять судороги.)

Капитан разозлился еще больше, чем генерал:

— Мы вообще лишим его пищи.

Это в свою очередь подхлестнуло генерала, и тот добавил:

— И воды давайте ему как можно меньше.

Через два дня судороги возобновились, и теперь уже Маркос никак не мог совладать со своим телом. Его снова вернули в госпиталь. Рядом лежал раненый заключенный, которого пытали, не удалив пули. Закончилось все это тем, что тот оказался теперь в госпитале с гангреной. Чуть дальше лежала 60-летняя женщина с изувеченным от побоев лицом. Казалось, она вот-вот сойдет с ума. На другой койке лежала еще одна женщина. Ей был 21 год. Полиция арестовала ее за распространение листовок среди рабочих у ворот сталелитейного завода. Сначала ее, как и всех, жестоко избили. Но потом полицейские обнаружили, что она беременна. И тогда ее бросили на пол и стали топтать ногами до тех пор, пока у нее не произошел выкидыш. У молодой женщины открылось сильное кровотечение, которое не прекращалось. Тогда ее отвезли в госпиталь.

По «беспроволочному телеграфу» лежавшие в госпитале заключенные обменивались новостями и узнавали, кто лежит в других палатах. Так Маркос узнал о двух своих товарищах, которых пытали в присутствии каких-то людей, говоривших по-английски.

Позже, когда Маркос вновь вернулся в камеру, его охранник — армейский капрал — с усмешкой заметил: странно, мол, как-то получается — Маркос, такой образованный человек, сидит в тюрьме, а он, неотесанный капрал, сторожит его.

— Чудно как-то, — сказал капрал, протягивая Маркосу сигарету. — Здесь так много студентов и образованных людей. Что-то здесь не так.

Маркос не курил, но все равно искренне поблагодарил его. Он уже давно заметил, что простые солдаты часто относились к заключенным по-человечески. Полицейские же были хуже зверей.

— Разве это ни о чем тебе не говорит? — спросил Маркос. — Мы все учились, читали книги. У нас есть кое-что в голове. Мы не хотим мириться с тем, что творится в Бразилии. Разве это ни о чем тебе не говорит?

— Ты говоришь довольно убедительно, — сказал капрал. — Но я, пожалуй, пойду, а то еще, чего доброго, ты убедишь и меня.

Когда Дэн Митрионе прибыл в Белу-Оризонти, получив задание повысить эффективность местной полиции, Мурило Пинто да Силва еще учился в школе. Через девять лет, став членом группы «Борцы за национальное освобождение» (сокращенно КОЛИНА), Мурило и пять его товарищей попали в ловушку, подстроенную полицией на их конспиративной квартире в Белу. Во время перестрелки двое полицейских были убиты. Никто из повстанцев не пострадал. Мурило был схвачен и брошен в тюрьму. Ему было предъявлено четыре обвинения: незаконное хранение оружия, принадлежность к нелегальной организации, участие в вооруженной акции и убийство. Так он стал лично причастен к практическому осуществлению программы подготовки бразильской полиции.

В августе 1969 года Мурило и его товарищей перевели из городской тюрьмы в Белу в «Вилу-Милитар» — тюрьму для политических заключенных. Она находилась в Реаленго (пригороде Рио) и подчинялась особому отделу военной полиции.

8 октября Мурило и 9 других узников тюрьмы вывели из камер и приказали ждать в тюремном дворе. Семеро из девяти были политическими заключенными из Белу. Среди них находился и Ирани Кампос, имевший подпольную кличку Коста и также принадлежавший к группе КОЛИНА. Двое «неполитических» были солдатами бразильской армии, которых судил военно-полевой суд. Один украл пистолет, а что сделал другой, Мурило не знал.

Когда заключенного выводят из камеры, он всегда ждет неприятностей. В тот день, однако, настроение у собравшихся во дворе тюремщиков было приподнятым, и Мурило быстро успокоился: пытать сегодня не будут.

Но вскоре мимо них прошел солдат с толстым шестом (таким обычно пользуются, когда делают «насест для попугая»). Другой солдат пронес какой-то небольшой металлический ящик. Мурило сразу понял, что это генератор, который используется для пыток электрическим током. Аппарат этот лучше полевого телефона, поскольку позволяет устанавливать желаемое напряжение с большей точностью.

Но и это не смутило Мурило: уж больно безобидно и буднично все вокруг вели себя. Затем он услышал, как какой-то капрал спросил:

— Это и есть «звезды» сегодняшнего представления?

— Видимо, да, — ответил другой солдат и хихикнул.

Только теперь Мурило насторожился. Видимо, все же готовилось что-то недоброе.

Заключенных построили в одну шеренгу и подвели к приземистому зданию, велев ждать у закрытой двери. Изнутри доносились обрывки разговоров и смех. Там, видимо, собралось много людей, которые чего-то ждали. Заключенные притихли и тоже стало терпеливо ждать. Рядом с каждым стоял охранник.

Мурило слышал, как какой-то человек (видимо, офицер) отдавал команды. Голос показался ему знакомым. Да ведь это лейтенант Айлтон! Этот офицер произвел на Мурило большое впечатление еще в тюрьме «Вила-Милитар», где его продержали несколько недель. Наблюдая, как избивают и пытают заключенных, Айлтон сохранял такое спокойствие и выдержку, что ему мог бы позавидовать любой. Готовясь к очередной пытке, он делал все размеренно и даже (как это ни странно) с какой-то безмятежностью. Точно так же Айлтон вел себя и теперь. С полной уверенностью в своей правоте он спокойно объяснял что-то собравшимся в зале, и казалось, этого человека просто нельзя было ненавидеть.

Мурило удалось разобрать лишь немногое из того, что говорил Айлтон. «Ведите себя с ними так, словно они наши друзья. Пусть им кажется, что мы на их стороне». За этим, насколько мог судить Мурило, последовало пространное объяснение методов ведения допроса. Голос Аплтона доносился то громче, то тише, и Мурило не смог разобрать всех подробностей. Затем лейтенант громко сказал: «А теперь мы хотим показать вам тех, кто занимается подпольной деятельностью у нас в стране».

За дверью началась какая-то возня, и затем всех шестерых заключенных по одному ввели в помещение. К каждому был приставлен собственный охранник — рядовой или капрал. Комната походила на офицерскую столовую. За каждым столом сидело по шесть человек. Всего, прикинул Мурило, там было человек 80. Все были в военной форме: одни — сухопутных войск, другие — ВВС. Все, казалось, были молоды: лейтенанты и сержанты.

В глубине зала была сцена, и от этого помещение смахивало на кабаре. Впечатление это еще более усиливалось оттого, что там был установлен микрофон, которым лейтенант Айлтон весьма умело пользовался. Одна сторона сцены была пуста, и там находился экран. На другой стороне выстроились заключенные. Айлтон называл имя заключенного и указывал на него, чтобы аудитория видела, о ком идет речь. Затем он брал досье и громко зачитывал все сведения, собранные секретной службой об этом заключенном: его биографию, при каких обстоятельствах был задержан, а также в чем обвиняется.

Одновременно на экране появлялись слайды, демонстрировавшие различные пытки. Это были рисунки с изображением людей, привязанных к «насесту для попугая» или опутанных проводами для пыток электрическим током. Когда Айлтон закончил, охранники повернулись к шестерым заключенным на сцене и приказали им раздеться. Заключенные остались в одних трусах. Затем охранники по очереди стали заставлять заключенных для наглядности принимать ту или иную позу.

Один из охранников связал Педро Паулу Бретасе руки и вставил между пальцев небольшие металлические треугольники с высотой 20 см и основанием 5 см. Затем он сильно сдавил ему пальцы и крутанул руки. Эту пытку Мурило видел впервые. Когда охранник крутил руки в одном направлении, Бретас вскрикивал и падал на колени. Когда же он крутил их в другом направлении, Бретас от боли подпрыгивал вверх.

Мурило заставили встать босыми ногами на две половинки открытой консервной банки. Острые кромки вонзились ему в подошву, и боль стала подниматься по ногам все выше и выше.

Другой охраппик прикрепил к мизинцам заключенного по имени Маурисио электрические провода, а затем подсоединил их к генератору (это его проносили тогда через тюремный двор).

Одного заключенного привязали к «насесту для попугаям». Другого стали бить деревянной лопаточкой с отверстиями. Демонстрируя, как это делается, охранник безжалостно бил его по ягодицам, ступням и ладоням. Айлтон в это время говорил в микрофон: «Этой лопаточкой можно бить долго и очень сильно».

Нило Сержио заставили стоять на одной ноге с вытянутыми в сторону руками (в позе распятого Христа). В руки ему положили что-то тяжелое (Мурило не видел, что именно).

Пока Айлтон не переходил к следующей пытке, на заключенном демонстрировался описываемый в данный момент прием. Лейтенант говорил слушателям, что пытки можно применять как в отдельности, так и в сочетании друг с другом. «Насест для попугая», например, дает еще лучшие результаты, если он сочетается с пыткой электрическим током или ударами деревянной лопаточкой.

Самой любимой пыткой Айлтона был, видимо, «насест для попугая», и он с удовольствием объяснял слушателям ее преимущества. «Она начинает действовать, — говорил он, — когда заключенный уже не может держать шею прямо. Если шея у него начинает запрокидываться, значит ему уже больно».

Не успел Айлтоя сказать это, как заключенный, привязанный к «насесту для попугая», запрокинул голову назад. Айлтон рассмеялся и подошел к нему поближе. «Нет, так не пойдет, — сказал он. — Он просто притворяется. Смотрите!» Айлтон схватил заключенного за голову и энергично потряс ее. «Шея у него еще крепкая. Он лишь прикидывается. Он еще не устал и пока не готов говорить».

Есть здесь и другие тонкости, говорил лейтенант. Электрический ток, поучал он, можно использовать где угодно и когда угодно. Но при этом необходимо следить за напряжением. Вы же не хотите, чтобы заключенный умер. Вам нужно лишь заставить его говорить. Затем он стал зачитывать цифры: напряжение и продолжительность допустимого воздействия на организм человека. Мурило, все еще стоявший на консервных банках (ноги у него были уже все в крови), пытался запомнить цифры, но боль теперь была такой острой, что ни о чем другом он уже думать не мог.

Есть еще один метод, продолжал Айлтон, который сегодня демонстрироваться не будет. Он дает прекрасные результаты. Речь идет об эфирных инъекциях в мошонку. Эти инъекции причиняют заключенному острую боль, и у него тут же возникает желание говорить.

Лейтенант рекомендовал также (не демонстрируя в тот день) еще один метод извлечения информации под названием «афогаменто»: заключенному запрокидывают назад голову и начинают вливать в ноздри воду. Чтобы продемонстрировать, что сила удара от электрического тока увеличивается, если кожа у человека влажная, один из охранников облил водой заключенного, привязанного к «насесту для попугая», и включил ток, с тем чтобы все видели, что его тело задергалось еще сильнее. Заключенный стал кричать, и тогда охранник сунул ему в рот носовой платок, Айлтон жестом показал, что этого делать нельзя. «Обычно кляп применять не следует, — сказал он не без некоторого лукавства. — Ведь если у заключенного будет закрыт рот, как он тогда сможет что-то сказать?»

Занятия продолжались уже 40 минут, и все это время, пока Айлтон давал пояснения, заключенных непрерывно пытали. Теперь уже все видели, что Маурисио, опутанный двумя длинными проводами, испытывал невыносимую боль. Приставленпый к нему охранник все увеличивал напряжение, пока не превысил допустимую величину. Маурисио, не в силах больше терпеть, всем телом рухнул со сцены прямо на чей-то стол. Это вызвало злорадный смех. Военные стали сталкивать его со стола, бить и пинать ногами. Все это сопровождалось грубыми шутками.

Мурило, несколько оправившийся от боли, с удивлением отметил про себя, что эти люди, все 80 человек, смеялись на протяжении всей лекции. Конечно, не так громко, как в тот момент, когда Маурисио свалился со сцены на стол, но все же смеялись. Смеялись откровенно, не стесняясь, хотя это никак не вязалось с тем, что происходило на сцене.

«Я вот мучаюсь здесь, — думал Мурило, — а эти веселятся». Веселились, правда, не все. Сержанту Монте во время пыток стало дурно, и он пулей вылетел на свежий воздух. Такая чувствительность немало удивила Мурило, поскольку тот же Монте как-то приказал младшему сержанту пытать Мурило электрическим током.

Занятия подходили к концу. Мурило хотел запомнить всех, кто принимал непосредственное участие в пытках. Конечно, может статься, что живым ему отсюда не выйти, но если все же он окажется на свободе, то этого так не оставит. Итак, Айлтон, Монте и сержант Ранжел из «Вила-Милитар». Последнего Мурило запомнил хорошо. Как-то он вернулся в камеру из комнаты для свиданий с пачкой сигарет, которую ему там тайно передали. Ранжелу кто-то шепнул, что то ли сам Мурило, то ли его брат Анжело получил сигареты, и тогда сержант приказал избить деревянными лопаточками обоих. В конце концов сержант нашел сигареты и прикарманил их.

Айлтон спросил, есть ли у кого вопросы по поводу только что продемонстрированных пыток. Вопросов не было.

Мурило стащили с консервных банок и увели вместе с другими. В коридоре он встретил своего брата и еще одного заключенного по имени Жулио Бетанкур. Их вели, чтобы продемонстрировать новые пытки. На Жулио показали пытку, которая называлась «телефон». Охранник складывал ладонь в виде раковины и бил заключенного по ушам до тех пор, пока тот не терял слух. Об этом Мурило узнал позже. Что Айлтон демонстрировал на его брате Анжело, Мурило так и не узнал.

Вернувшись в камеры, заключенные почувствовали еще большее отвращение и ненависть к тюремщикам. (Охраннки помалкивали.) Лежа в нарах, Мурило услышал, как один из заключенных крикнул в пустое пространство: «Сволочи!» Другой все время повторял: «Это конец света. Это конец света».

Мурило тоже думал о только что пережитом. Все это время, вспоминал он, его больше всего волновало одно: как всем своим видом показать, что испытываешь невыносимую боль, иначе тебя снимут с консервных банок и подвергнут новой пытке. Конечно, острые края железных банок больно врезались в ступни, но боль эту все-таки можно было терпеть. Пытка же электрическим током была невыносима. Вот почему он гримасничал, показывая, что не может больше терпеть, и тайно надеясь, что его не постигнет участь Маурисио.

Он ужо не испытывал никаких эмоций. Ему не было стыдно за то, что его использовали как подопытного кролика. Он не злился на тех, кто над ним смеялся. И к Маурисио он уже не испытывал никакого сочувствия. Чувство самосохранения заслонило все. Он думал лишь о том, как бы его самого не сняли с консервных банок и не стали пытать электрическим током.

Вот и еще один день прошел. Главное — он жив, а ноги заживут. Эта мысль успокоила Мурило, и он почувствовал какую-то умиротворенность. Он знал теперь, что после всего пережитого в этот день никогда не обидит ни одного человеческого существа и не причинит ему боли, как бы его на это ни провоцировали.

Примечания:

1

Агентство международного развития. — Прим. перев.

10

Джон Л. Льюис — один пз руководителей американского рабочего движения, председатель (до 1960 г.) Объединенного профсоюза горняков. — Прим. перев.

11

Юджин Дебс — один из организаторов Социалистической партии США (1900 г.), а также организации «Индустриальные рабочие мира» (1905 г.). — Прим. перев.