Глава 5

Линкольну Гордону поначалу казалось, что результаты переворота оправдали все его ожидания. Мадзилли, гражданский вице-президент, несмотря на свой величественный вид, был малозначительной фигурой. Если военные позволят ему исполнять обязанности президента в течение четырех месяцев (как это предусмотрено законом), американский посол будет доволен. Однако вскоре ему официально сообщили, что новым президентом будет генерал Умберто Кастело Бранко, а это еще больше устраивало всех в американском посольстве, и прежде всего военного атташе Дика Уолтерса.

Первый признак того, что дело может принять дурной оборот, появился, когда Франсиско Кампос (юрист, которого Гордон считал безграмотным старым фашистом) составил проект Институционного акта № 1. Новый закон предоставлял правительству право принимать декреты, лишающие граждан всех политических прав сроком на 10 лет, т. е. фактически объявлять им политическую смерть («кассасао»). Лица, в отношении которых применялся такой декрет, не имели права на обжалование его в суде. Больше того, соответствующие списки составлялись бразильской спецслужбой СНИ, во главе которой стоял генерал Голбери. СНИ во многом походила на ЦРУ. Единственная разница состояла, пожалуй, в том, что, поскольку «враги» Бразилии находились в пределах ее границ, Годбери не был связан теми ограничениями, с какими (как считал американский конгресс) приходится сталкиваться ЦРУ у себя в стране.

Гордону акт не правился. Некоторое утешение он, правда, находил в том, что Кастело Бранко намекал, что тоже не совсем им доволен. Но затем случилось нечто неожиданное. Когда срок действия акта уже истекал, его вдруг применили к Жуселнну Кубичеку. Это вызвало шок среди сотрудников американского посольства (по крайней мере среди его гражданского персонала). Ведь, согласно одному из американских сценариев, именно Кубичек должен был быть избран на пост гражданского президента на следующий полный срок.

Вскоре выяснилось, что никаких выборов проводить никто не собирался. Военная хунта приняла декрет, в соответствии с которым срок пребывания у власти Кастело Бранко продлевался еще на год. Это обстоятельство окончательно развеяло надежды Карлоса Ласерды занять пост президента Бразилии на этот год путем назначения. Он был настолько раздосадован и стал так громко возмущаться, что тоже стал жертвой Институционального акта.

В составе нового правительства оказался друг Гордона — Милтон Кампос. Он-то и должен был заявить протест по поводу такой бесцеремонности военных. В свое время посол рекомендовал Кастело Бранко назначить Кампоса на пост министра юстиции, поэтому тот обязан был теперь выслушать все критические замечания Гордона по поводу институционного акта. «Что теперь скажет Вашингтон?! — негодовал он. — Да и весь мир? Создали хотя бы специальные суды, чтобы сохранить какую-то видимость законности».

Кампос пообещал что-то предпринять, но уже через две недели подал в отставку.

Узнав о беспокойстве и тревогах американского посла, Кастело Бранко пригласил его в свою резиденцию в новой столице. К этому времени он находился на посту президента чуть больше двух месяцев. Диктатор заверил Гордона, что лишение прав Кубичека его тоже тревожит, но при этом со вздохом показал на пухлое досье, лежавшее у него на столе. Гордон решил, что это обвинительные материалы по делу Кубичека.

— Если мы обнародуем причины своего решения, вскроются такие вопиющие факты коррупции, что это нанесет сокрушительный удар по престижу самой Бразилия.

Гордон принял это объяснение. Он понимал всю ограниченность своего положения и вряд ли мог что-либо сделать как дипломат. К тому же Дик Уолтерс, которого посол считал тонким знатоком политической истории Бразилии, судя по всему, не очень-то горевал по поводу принятия институционного акта.

Через полтора года после переворота был принят Институционный акт № 2. На этот раз свой многословный протест Гордон составил на португальском языке, с тем чтобы ничего не забыть. Встретившись с Кастело Бранко, он сказал, что начал испытывать тревогу еще после принятия первого акта, но полагал, что тот будет действовать в течение ограниченного срока и что по окончании чрезвычайного положения все снова войдет в колею. Но вот проходит полтора года и принимается новый акт. Это может создать опасный прецедент.

Кастело Бранко в ответ на это сказал, что и ему все это не нравится, но посол должен понять, что он согласился продлить чрезвычайное положение, руководствуясь самыми высокими принципами демократии. Недавно, например, губернаторами были избраны два политических деятеля — члены оппозиционной партии («оппозиция», правда, была весьма символической). Если бы он, Кастело Бранко, не согласился на продление чрезвычайного положения, сторонники жесткого курса среди военных лидеров не разрешили бы им приступить к исполнению своих обязанностей.

На этом аудиенция закончилась. К моменту принятия Институционного акта № 5, распустившего конгресс, отменившего обязательное рассмотрение политических дел в суде и предоставившего широкие диктаторские полномочия президенту, Гордон уже не был послом США в Бразилии, поэтому свою очередную телеграмму протеста он отправил из Соединенных Штатов.

Джон У. Татхилл, преемник Гордона, подумывал о возможности принятия некоторых санкций в связи с последним институционным актом. Одна из них предполагала отзыв всех американских полицейских советников из Бразилии, но она так и не была осуществлена.

В 1965 году Рио посетил Роберт Кеннеди, согласившийся встретиться со студентами Католического университета. В то время не многие бразильские официальные лица отваживались заходить на территорию студенческого городка, поэтому смелое решение Кеннеди было оценено по достоинству. Выступление американского политического деятеля на встрече с бразильскими студентами вызвало у них смешанную реакцию. Наблюдавший за всем этим Жан-Марк фон дер Вайд отметил про себя, что, чем лучше его товарищи были знакомы с новейшей историей Бразилии, тем менее восторженно они реагировали на слова Кеннеди.

Жан-Марк жил в несколько оторванном от реальной действительности мире. Политическую активность он проявил лишь однажды. Это было в день переворота 1964 года, когда губернатор Карлос Ласерда призвал своих сторонников принять участие в массовом митинге перед его резиденцией. Будучи уверенным, что Гуларт собирается стать еще одним Варгасом, Жан-Марк поспешил было к резиденции, но, к величайшему своему разочарованию, вскоре обнаружил, что ни жизни Ласерды, ни безопасности его имущества ничто не угрожало и что там собралось лишь несколько сот отставных военных, протестовавших в весьма сдержанной форме.

Консерватизм Жан-Марка был вполне понятен. Его отец — инженер-химик из Швейцарии, работавший по контракту в бразильском отделении американской компании «Ю. С. стил», — в течение многих лет жил в Бразилии, женился на местной девушке и вырастил в Рио четверых детей. Его мать, урожденная Содрес, была из семьи известного в стране политического деятеля. В первые годы правления Варгаса ее отец был депутатом, а затем находился в изгнании в Аргентине.

Поначалу (он был тогда еще школьником) Жан-Марк приветствовал военный переворот. Однако, поступив в колледж, он разочаровался в военном режиме. Первое время он никак не мог согласиться с тем, что в установлении военной диктатуры в Бразилии повинны Соединенные Штаты. Потом, когда левые стали доказывать, что ускоренный приток иностранного капитала и усилившийся контроль со стороны иностранных монополий — это прямое проявление «американского империализма», Жан-Марк стал задумываться: а может, они и правы.

Несмотря на свои врожденные способности, Жан-Марк был несколько инертен. Следуя по проторенной дорожке отца, он поступил на химический факультет Бразильского университета. Еще студентом он вошел в состав специальной группы, которой было поручено исследовать пути и методы разработки нефтяных месторождений в Бразилии. К 1966 году, если бы Жан-Марк не занялся политической деятельностью, он мог бы сделать довольно приличную, а возможно, и блестящую карьеру.

На этого не произошло. Любопытства ради Жан-Марк как-то решил пойти на первую в своей жизни студенческую демонстрацию. Когда он пришел на место сбора, кто-то вдруг сунул ему в руки плакат с надписью: «Американцы, убирайтесь вон из Вьетнама!» Жан-Марк положил плакат на землю. «Это не наша с вами проблема», — сказал он и выбрал себе другой плакат, на котором было записало: «Долой диктатуру в университете!» Во время демонстрации двое полицейских набросились на Жан-Марка и избили его дубинками (они, видно, хорошо усвоили уроки американских советников и стали действовать более энергично).

Следующий политический урок Жан-Марк получил несколько позже. В ходе одной из демонстраций, которая поначалу казалась совершенно безобидной, но потом вылилась в трагедию, оказавшую решающее влияние на внутриполитическую жизнь в Бразилии, был убит студент по имени Эдсон Луис де Лима Соуто. Он отдал жизнь за… улучшение качества пищи в студенческом кафе.

Все произошло у кафе «Калабосо» в центре Рио, владельцем которого был студенческий союз штата. Кормили там всегда скверно, но ничего особенного никто и не ожидал, потому что никому и в голову не приходило требовать от второразрядного заведения деликатесов. Вот почему всякий раз, когда Жан-Марку случалось там обедать, он считал, что приносит еще одну жертву во имя повышения своего политического самосознания.

В 1967 году власти штата Гуанабара решили закрыть кафе по причинам, не имевшим ничего общего с качеством предлагаемых там блюд. Дело в том, что в Музее современного искусства, который находился практически рядом с кафе, вскоре должны были проходить заседания Международного валютного фонда. Кафе же было известно как неофициальное место встреч студентов-бунтарей, считавших, что фонд печется скорее о защите интересов иностранного капитала, чем о решении проблемы голода во многих странах мира. Не удивительно поэтому, что губернатор штата считал студенческое кафе местом неприятным и небезопасным и неожиданно решил закрыть его.

Не желая допустить этого, студенты заняли кафе. Студенческое руководство ставило перед собой две весьма скромные цели: воспрепятствовать закрытию кафе и добиться улучшения качества готовившихся там блюд. Губернатор направил туда полицию, и теперь между полицейскими и студентами ежедневно происходили стычки. Обе стороны понимали, что проблема дурной кухни переросла теперь в нечто большее: власти просто не хотели уступать требованиям протестующих студентов. Такая непримиримость позиций привела к тому, что возросло число распространяемых листовок и митингов протеста, вылившихся затем в массовые демонстрации. В результате на место происшествия были брошены крупные силы полиции.

Наступил критический момент, когда полиция, либо поддавшись панике, либо лишь исполняя приказ, открыла по студентам огонь. В результате Эдсон Лунс был убит. Полицейские никак не хотели отдавать студентам тело их убитого товарища, но те все же овладели им силой. Затем они организовали траурную процессию по улицам города, в которой приняли участие сотни студентов. Среди них была и Анджела Камарго Сейшас, первокурсница машиностроительного факультета Католического университета в Рио. Как и Жан-Марк, она впервые участвовала в подобной акции, но эта демонстрация протеста не была ее последним политическим выступлением.

Студенты донесли тело Эдсона до ступенек здания законодательного органа штата и захватили его. Некоторые члены оппозиционной партии поддержали демонстрантов, поэтому полиция на этот раз вмешиваться не стала.

Когда к месту происшествия подоспел Жан-Марк, он увидел, что демонстранты находились в крайне возбужденном состоянии. В момент свержения правительства Гуларта большинство нынешних студентов еще учились в школе. Переворот 1964 года повлек за собой по меньшей мере 40 человеческих жертв. Число же лиц, пострадавших потом в результате жестоких репрессий (особенно на северо-востоке страны), было значительно большим. Тем не менее генералы все время хвастливо подчеркивали, что совершенный ими переворот был бескровным. И вот теперь повсюду лилась кровь, а на земле лежало бездыханное тело 17-летнего юноши. Все это отрезвило студентов, и они поняли, что военный режим шутить не собирается.

Молодежь объявила день траура, прекратила занятия и стала готовиться к массовой демонстрации, которая должна была состояться в день похорон Эдсона. Студенческие вожаки, конечно, ничего не знали ни о Байроне Энгле, ни о его теории, согласно которой коммунисты стремятся сделать из кого-то мученика. Однако инстинктивно они чувствовали, что полиция может попытаться выкрасть тело Эдсона под покровом ночи, чтобы предотвратить тем самым эмоциональный взрыв, который неизбежно произойдет, когда демонстранты увидят тело убитого товарища.

Поэтому было решено выставить охрану. Одновременно другая группа студентов приступила к оповещению граждан об этом трагическом событии. Часть молодых людей отправилась в кинотеатры. Среди них был и Жан-Марк. Он решил обойти шесть кинотеатров в районе пляжей Копакабана и Ботафого и, прервав показ фильма, рассказать зрителям о случившемся. Другие студенты всю ночь обходили ночные клубы и бары. В Рио ночные заведенья не имеют строго установленных часов работы и закрываются, когда уходит последний посетитель. До самого рассвета студенты собирали деньги на похороны и на листовки. К зданию парламента они вернулись, собрав свыше миллиона крузейро.

Без инцидента все же не обошлось. В ту ночь какой-то переодетый в штатское полицейский отважился проникнуть в лагерь студентов, но его быстро опознали. «Повесить его!» — закричал кто-то в толпе, показывая на ближайший фонарный столб. Жан-Марк и пять других студентов сомкнули руки, не давая толпе выйти из здания. Несколько студентов схватили сыщика и выбросили его на улицу.

На следующий день 4 апреля колонна из пяти тысяч студентов двинулась на кладбище в Ботафого, находящееся в пяти километрах от здания парламента. Там уже собралось множество людей, молча стоявших между белоснежными надгробьями и резными мраморными крестами. Родственники Эдсона Луиса жили в Манаусе на берегу Амазонки и были настолько бедны, что у них не было денег даже на билет до Рио. Вместо них проститься с покойным пришло 60 тысяч соотечественников.

Полиция не пыталась вмешиваться. Губернатор сделал было неуклюжую попытку к примирению, направив специальную машину и полицейский эскорт для сопровождения гроба на кладбище. Однако один вид полицейских мундиров настолько разъярил толпу, что блюстители порядка поспешили ретироваться.

День убийства Эдсона надолго запомнился студентам, поскольку такого потрясения они еще не испытывали. Полиции же больше запомнился день его похорон, поскольку он оказался губительным для ее репутации. До сих под публика относилась к полиции с насмешливым добродушием. Простые люди считали, что в репрессиях повинна не полиция, а армия. Однако после убийства студента объектом презрения и ненависти гражданского населения стали полицейские.

(Спустя три года полицейский врач-психолог рассказывал Жан-Марку, что через неделю после похорон Эдсона Луиса у дверей его кабинета выстроилась целая очередь полицейских. Одни просили, чтобы их перевели на канцелярскую работу, другие хотели вообще уволиться. Жан-Марк дорого заплатил за эту любопытную информацию: в то время он сидел в тюрьме, а врач-психолог был одним из допрашивавших.)

Через день после похорон генерал Коста э Силва, назначенный военной хунтой на пост президента вместо Кастело Бранко, воспользовался этим для того, чтобы вообще запретить политическое движение под названием «Фронт», организованное Карлосом Ласердой с целью попытаться вернуть президенту полномочия, которых тот лишился в результате переворота 1964 года, в случае проведения новых президентских выборов.

В ответ на это Ласерда заявил, что запрет показывает, что режим Косты э Силвы представляет собой «военную диктатуру в худших латиноамериканских традициях». Однако этот выпад был нейтрализован властями, ответившими ему лишением прав. Режим обрушился с нападками и на американского посла Татхилла, когда стало известно, что тот встречался с Ласердой и выслушивал его горячие, хотя и несколько запоздалые, протесты против слишком тесных связей между правительством США и бразильскими военными.

К этому времени Жан-Марк уже включился в активную борьбу за реформу всей системы высшего образования Бразилии. В 1968 году студентами высших учебных заведений страны стали лишь 250 тыс. юношей и девушек, т. е. всего один процент от общего числа тех, кто в свое время пошел в первый класс. В мае того же года Жан-Марк и другие студенты объявили забастовку, требуя увеличения ассигнований на подготовку инженерных кадров. Вначале это выступление носило местный характер и было очень похоже на демонстрацию у кафе «Калабосо».

Стремясь заручиться более широкой поддержкой, Жан-Марк решил выступить по телевидению. В то время пресса и телевидение еще не подвергались жестокой цензуре, поэтому телезрители смогли увидеть аа своих экранах продолговатое и тонкое лицо Жан-Марка. В мягкой, но решительной манере он стал говорить о необходимости открыть двери университетов для бедных, увеличить размеры государственных субсидии и не допускать вмешательства правительства в университетские дела.

Последний пункт его выступления заинтересовал бывших профсоюзных деятелей, которые уже не могли выступать так открыто. В результате группа Жан-Марка была поддержана многочисленным и решительно настроенным отрядом рабочих. В конце мая студенты других факультетов призвали к более широким выступлениям протеста и проголосовали за проведение всеобщей забастовки. Однако, прежде чем объявлять о такой забастовке, студенты попытались вручить министру просвещения петицию со своими жалобами.

У входа в министерство студентов встретила полиция. Тогда они пошли за подкреплением. Вернувшись, они увидели, что к зданию министерства уже стянуто 20 тыс. полицейских со всего Ряо. Город замер в напряженном ожидании. Но настроение у всех было приподнятым. Водители беспрерывно подавали гудки, демонстрируя тем самым поддержку бастующим студентам.

Жан-Марк задержался в университете, где занимался организацией тыла. Подойдя с некоторым опозданием к зданию министерства, он почувствовал всю напряженность положения. По другую сторону площади, прямо напротив министерства, простиралась Синеландия — квартал, где находятся дорогие кинотеатры. Вся улица была запружена студентами и сочувствующими (их было тысяч семь). Не успел Жан-Марк дойти до своих товарищей, как они смяли полицейский кордон и захватили массивную лестницу министерства.

Жан-Марк забеспокоился: достаточно ли ясно студенты изложили свои требования? Взбежав на ступеньки одного из кинотеатров, он попытался было разъяснить толпе претензии студентов, но его услышали лишь немногие.

А тем временем полиция вызвала подкрепление и приказала всем расходиться. Большинство подчинилось приказу, но сотни три студентов осталось на месте. В суматохе и неразберихе был опрокинут и подожжен армейский джип.

Обе стороны с любом политическом споре знают силу и значение символа. Как раз в это время в Соединенных Штатах участники антивоенных демонстраций нашивал я себе сзади на джинсах американский звездно-полосатый флаг. Здесь же, в Бразилии, символом стал джип. Впервые за все это время участники студенческой демонстрации посягнули на армейское имущество. Жан-Марку показалось, что, увидев подожженный джип, солдаты совершенно растерялись. В момент поджога он находился в другом месте, но потом решил подойти к горевшей машине поближе и попытаться уговорить не в меру развеселившихся студентов разойтись по домам. Со стороны было ясно, что Жан-Марк — один из вожаков, поэтому, когда полиции и солдатам удалось наконец прорваться сквозь толпу, его тут же попытались арестовать.

Жан-Марк вырос в обеспеченной, а значит, привилегированной семье. В такой стране, как Бразилия, где классовые различия особенно велики, это обстоятельство давало ему возможность вести себя соответственно. Довольно высокий по бразильским стандартам, он расправил плечи и стал казаться еще выше. Когда к нему подошел малорослый и робкий полицейский, он представился офицером-резервистом бразильской морской пехоты. Импровизируя, он добавил: «Меня может арестовать лишь офицер морской пехоты в чине капитана и выше».

Озадаченный полицейский в смущении удалился. Однако вскоре он вернулся в сопровождении менее легковерного капитана полиции, который, не раздумывая, арестовал Жан-Марка.

Аресты вызвали еще одну демонстрацию. Часть ее участников, считавшая, что вся вина за репрессии в Бразилии лежит на Соединенных Штатах, направилась к американскому посольству. Подойдя поближе, демонстранты стали швырять камни в окна посольства (уж очень привлекательна была мишень). Кто-то из демонстрантов снова заметил проникших в их ряды сыщиков в штатском. На крыше посольства были какие-то вооруженные люда, но с земли трудно было разобрать, кто это: американская охрана или бразильские солдаты. Эти люди вдруг открыли огонь по демонстрантам.

Сколько тогда было убитых, не знает никто. Позже друзья Жан-Марка показали ему место захоронения двух жертв: служащего и торговца. Студенты-медики и обслуживающий персонал морга подсчитали, что число убитых, по всей вероятности, превышало три десятка. Осенью правильность этих подсчетов подтвердил один военный летчик, сказавший, что в тот день солдаты спасательной службы ВВС убили много демонстрантов, а затем собрали трупы и сбросили их в океан.

После расстрела демонстрации студенческое руководство укрылось в здании университета. Большинство же демонстрантов (некоторые из них были ранены) продолжали ходить по улицам и выкрикивать, что в кровавой расправе повинно правительство. С полудня и до 9 часов вечера вся центральная часть Рио была охвачена волнениями. Синеландия, музеи, оперный театр, массивные административные здания — все это было в руках демонстрантов.

Полиция также вышла из повиновения. Некоторые полицейские беспорядочно стреляли по окнам административных зданий вдоль Авенида-Рио-Бранко, на которой ежегодно устраивался веселый карнавал в Рио. Где бы ни появлялись полицейские, в них летели пепельницы, лампы и стулья. Один американский полицейский советник рассказывал, что никогда не забудет своего бразильского коллегу, который сидел на краю тротуара и плакал, потому что кто-то запустил в него камнем. Вот он, подумал тогда советник, самый ранний, библейский способ убийства, и бразильцы применяют его против собственной же полиции.

Когда наконец все полицейские были изгнаны из центральной части Рио, демонстранты успокоились и разошлись но домам. «Кровавая пятница» на этом закончилась.

Жан-Марк узнал о продолжавшихся волнениях от своих тюремщиков — офицеров 1-й бригады бронетанковых войск. Боевая тревога в расположении бригады продолжалась весь день. Затем связь со штабом была прервана, и офицеры, отрезанные от внешнего мира, стали считать себя на военном положении. Однако приказ браться за оружие от штаба так и не поступил. Такая сдержанность, как потом выяснилось, вызвала разочарование у некоторой части офицеров.

Жан-Марка долго допрашивал полковник Элвесио Лейте, слывший большим мастером пыток. Он грозился избить его и проделать с ним кое-что похуже. Но тогда это были лишь пустые угрозы. После допроса полковник остался, чтобы поговорить с Жан-Марком о политике. По его словам, президент Коста э Силва оказался слишком слабым и не сумел очистить страну от скверны. Бразилии нужна кровавая баня, которую следовало бы устроить коммунистам еще в 1964 году. Но Гуларт и его сторонники отказались тогда от борьбы, и удобный момент был упущен. «Но, — добавил полковник, — он скоро вновь настанет».

Через несколько дней после студенческих, волнений на свой первый митинг протеста собрались преподаватели высших учебных заведений Рио. Они тоже направили своих делегатов в министерство просвещения. Студенты наметили свою самую крупную демонстрацию на ближайшую среду. Помня об успехе до Пайвы, студенты привлекли к участию в своей демонстрации протеста 1500 женщин. Среди участников были также артисты кино, музыканты, банковские служащие, а также несколько профсоюзных деятелей, решивших присоединиться к демонстрантам, несмотря на то, что после четырех лет диктатуры профсоюзное руководство состояло в основном из послушных режиму людей.

В демонстрации, продолжавшейся пять часов, участвовало 100 тыс. человек. Полицейские чины, армейские офицеры и сотрудники американского посольства считали, что Бразилия находится на грани гражданской войны.

Аристотелес Драммонд, несколько умеривший свой пыл через четыре года после переворота, по все еще активно боровшийся с левыми, узнал, что с ним хочет встретиться сам президент. Сначала он подумал было, что его разыгрывают (сложившаяся ситуация вполне допускала такие злые шутки). Но потом позвонил сам Коста э Силва. «Завтра же вылетайте в Бразилию, — сказал президент, — и мы с вами потолкуем». В 9 часов утра Драммонд сел а военный самолет и вылетел в столицу вместе с несколькими другими консервативно настроенными деятелями. В ходе часовой беседы с президентом Драммонд заверил его, что Жан-Марк и другие студенческие лидеры — коммунисты, но они не представляют интересы большинства студентов.

Следующая неделя прошла спокойно. Каждая из сторон оценивала силы и возможный ответ противника. Почувствовав, что будущее его правительства поставлено под угрозу, Коста э Силва согласился принять делегацию, в состав которой входили один священник, один преподаватель психологии и один мирно настроенный студент. Делегация представила четыре требования, сформулированные настолько туманно, что, узнав об этом, находившийся в заключении Жан-Марк пришел в отчаяние.

Просидев месяц в тюрьме, Жан-Марк до суда вышел на свободу. Это не было уступкой демонстрантам со стороны Косты э Силвы — того требовало простое соблюдение норм процессуального права. Уже через четыре месяца Жан-Марк предстал перед военным трибуналом.

У обвинения был один главный свидетель — водитель джипа, который показал, что сам слышал, как Жан-Марк подстрекал студентов, когда горел джип. У защиты, однако, были более веские доказательства: видеозапись поджога джипа, которая доказывала, что в тот момент Жан-Марка поблизости не было.

Суд удалился на совещание. Жан-Марку было разрешено уйти домой и вернуться в суд, когда будет выноситься приговор. Весь ход судебного разбирательства не оставлял у него сомнений, каким будет приговор. Кроме того, как раз в это время его кандидатура была выдвинута на пост председателя Национального союза студентов, и уже одно это гарантировало признание его виновным. Вот почему Жан-Марк решил скрыться. Его товарищ, оказавшийся вместе с ним на скамье подсудимых и тоже не совершавший никакого преступления, в отличие от Жан-Марка уверовал в беспристрастность военного трибунала и явился в суд в день вынесения приговора. Его приговорили к двум годам тюремного заключения. Жан-Марка приговорили к тому же сроку заочно. Все это происходило в сентябре 1968 года.

Через месяц старое руководство Национального союза студентов решило провести тайную конференцию на одной ферме близ Ибиуны — небольшого городка неподалеку от Сан-Паулу. Жан-Марк возражал против такой конспирации. «Пусть о нашей встрече знают все, — говорил он, — и пусть только полиция попытается ее сорвать. Это тут же станет известно всем, и новая расправа лишь усилит приток новых членов». Но при голосовании он оказался в меньшинстве.

К этому времени студенты сумели частным образом договориться с губернатором Сан-Паулу Содре (тот оказался дальним родственником Жан-Марка). Губернатор был против ущемления прав университетов, поэтому заверил студентов, что те могут не волноваться и спокойно проводить свою конференцию. Вскоре из всех уголков Бразилии в Ибиуну устремилась тысяча делегатов. До фермы нужно было еще километров пять идти пешком. Громкий смех и пение нарушали всякую конспирацию, и военной разведке не трудно было «засечь» всех прибывших делегатов. Командующий местным гарнизоном вызвал к себе губернатора и сказал, что под видом студентов сюда прибывают вооруженные партизаны. Какая-то доля правды в этом была, так как человек 15 прихватили с собой оружие — в основном револьверы 22-го калибра. Поскольку ферма примыкала к лесу, студенты считали, что их вооруженные товарищи сумеют преградить путь полиции в случае неожиданного налета, давая тем самым возможность остальным участникам конференции укрыться в зарослях. Жан-Марк безуспешно пытался убедить руководство в том, что они только студенты и не имеют права носить оружие.

Армейское командование пригрозило устроить настоящую кровавую бойню. Тогда, желая избежать этого, губернатор Содре решил арестовать студентов собственными силами и направил в Ибиуну отряд полиции. Когда студенты узнали о предстоящем налете, на ферме началась паника. Полицейские из Сан-Паулу были напуганы еще больше, поскольку верили жутким слухам о партизанах-фанатиках, готовых сражаться до последнего.

Подойдя к ферме, полицейские открыли беспорядочный огонь. Они приближались все ближе и ближе, но ответных выстрелов не слышали. (Подумав немного, студенты решили, что, в конце концов, никакие они не вояки, и поэтому не стреляли.) Через некоторое время полицейские прекратили огонь и окружили ферму. Позже они рассказывали, что сами перепугались насмерть. Один полицейский признался, что прежде чем сесть в полицейскую машину, он написал завещание.

Поскольку арестованных было так много и всех их нужно было под конвоем вести до самого шоссе (а до него было целых пять километров), в общей сутолоке никто не стал устанавливать личность задержанных. Уже в тюрьме в Сан-Паулу студенты узнали, что их арест вызвал уллчные демонстрации во всех столицах штатов. Президент Коста э Силва попытался успокоить общественность, заявив, что, хотя все арестованные предстанут перед судом, максимально возможное число студентов будет до суда выпущено на свободу. Кроме того, губернатор Содре всеми силами старался предотвратить беспорядки в Сан-Паулу и поскорее очистить тюрьму от арестантов из других штатов. Он приказал своим полицейским работать день и ночь, чтобы как можно быстрее установить личность задержанных и отправить их на автобусах в родные штаты.

Еще до налета Жан-Марк был избран новым председателем Национального союза студентов. Кроме того, он был единственным делегатом, скрывавшимся от полиции, поэтому ему обязательно нужно было что-то предпринять. Прежде всего следовало изменить свою внешность на тот случай, если доносчики дадут его описание. С одним из арестованных Жан-Марк обменялся одеждой, другой отдал ему свои очки. Волосы тоже пришлось зачесать по-другому.

Полиция знала, что Жан-Марк находится в ее сетях, поэтому из Рио для опознания срочно прибыла группа сыщиков с его фотографией. Они хотели было тут же обойти все камеры, но студенты, поняв их намерение, подняли такой невообразимый шум, что полицейские не решились войти к ним и стали ждать, пока арестованных начнут группами разводить по автобусам.

Лишь в 4 часа утра Жан-Марка вместе с 49 другими студентами вывели для опознания из камеры. Он уже придумал себе новое имя, соответствующее своему новому облику, и сказал, что живет в штате Парана к югу от Сан-Паулу. По слухам, тамошний губернатор был довольно либеральным человеком.

Во время допроса студентов Жан-Марк слышал, как один из вновь прибывших полицейских сказал: «Он где-то здесь. Теперь он от меня не уйдет». Но, сказав это, тот зевнул и прошел мимо Жан-Марка, так и не узнав его.

Садясь в автобус, Жаи-Марк понимал, что пройдет несколько часов и другие, уже выспавшиеся сыщики продолжат поиск. Но потом он перестал об этом думать и всю дорогу продремал.

Когда автобус въехал в столицу штата Парана и остановился на красный свет светофора, Жан-Марк выбил дверцу аварийного выхода, выпрыгнул из автобуса и скрылся в одной из боковых улиц.

Во время своей последней поездки на юг он познакомился с людьми, которые могли бы теперь помочь ему. Первый же человек, которому он позвонил, сказал, что СЕНИМАР (разведслужба ВМФ) уже знает, что Жан-Марк сел в автобус, направлявшийся в столицу штата Парана, и теперь полицейские проверяют весь транспорт, въезжающий в город.

Жан-Марк понимал, что город был небольшим, а его выговор отличался от местного, поэтому ему придется проявить все свое умение, чтобы провести полицию.

На другой день бастующие банковские служащие организовали массовую демонстрацию в Паране, в которой приняли участие также преподаватели, рабочие и городская беднота. Группа студентов попросила Жан-Марка выступить перед участниками митинга. Они, конечно, понимали, что его разыскивает полиция, но уж очень хотелось его послушать: как-никак знаменитость. Хотя Жан-Марк и не был самым пылким оратором в Латинской Америке, он умел говорить достаточно убедительно и красноречиво. Он дважды пытался говорить, но всякий раз какой-то полицейский в штатском стрелял по нему из толпы. Поняв, какой опасности он подвергает других участников демонстрации, Жан-Марк затерялся в толпе и укрылся затем в доме одного из своих друзей. Одолжив у него костюм и галстук и взяв на время автомобиль у другого своего товарища, он перевоплотился в респектабельного буржуа и направился в аэропорт.

Новая техника оказалась не в силах побороть некоторые устоявшиеся привычки. Наряды полиции были расставлены на железнодорожном вокзале и автобусной станции, а также на шоссейных дорогах, где автомобилистов заставляли выходить из машин и открывать багажники. В аэропорту, однако, не было никого, и Жан-Марк беспрепятственно сел в самолет, вылетавший в Сан-Паулу. Затерявшись в одном из его бурлящих промышленных кварталов, он прожил в подполье целый год.

В 1968 году весь мир был охвачен демонстрациями. Вернувшись в Вашингтон, Дэн Митрионе вскоре пришел к выводу, что Соединенные Штаты уже совсем непохожи на ту страну, которую он покинул восемь лет назад. Когда бразильские слушатели в Международной полицейской школе спрашивали, почему он не остался в Бразилии еще на несколько лет, Митрионе в шутку отвечал: «Я должен был вернуться, чтобы не забыть, что я американец».

По возвращении на родину ему пришлось столкнуться с возросшей преступностью, и это вызывало у него глубокое беспокойство. Американские инструкторы в Бразилии признавались друг другу, что ночью на улицах там более безопасно, чем в Нью-Йорке. Митрионе гордился тем, что был лично причастен к тому, что в Бразилии стало тихо и спокойно.

Контраст был так велик, что через три года подкомиссия по иностранным делам, возглавлявшаяся сенатором Фрэнком Черчем, начала расследование в связи с поступавшими из Бразилии сообщениями о применении там пыток. Подкомиссия вызвала главного американского полицейского советника в Бразилии и спросила, где тот чувствует себя в большей безопасности ? в Вашингтоне или в Рио.

Советник (это был Теодор Браун) не заметил подвоха:

— Я чувствую себя в большей безопасности в Рио.

— В таком случае, — продолжал сенатор Черч, — на каком основании мы считаем себя достаточно квалифицированными, чтобы учить бразильцев, как налаживать полицейскую службу?

По это был лишь легкий укол опытного полемиста. Весьма поверхностное расследование подкомиссии не выявило достаточно убедительных фактов, говорящих против Управления общественной безопасности, его полицейской школы в Вашингтоне или деятельности американских полицейских советников на местах.

Если бы Нелсон Рокфеллер поинтересовался личностью молодого хулигана, организовавшего демонстрации протеста во время его поездки по странам Латинской Америки весной 1969 года, то ему сказали бы, что это прилежный и хорошо воспитанный сын швейцарского инженера-химика.

Рокфеллер занимал пост губернатора штата Нью-Йорк, когда Ричард Никсон направил его в Латинскую Америку с просьбой подготовить доклад о положении в этом регионе. Программа поездки предусматривала пребывание губернатора в той или иной латиноамериканской столице не более нескольких часов. Но даже такие краткосрочные остановки не смягчили протестов. В Латинской Америке мало кто воспринимал губернатора эдаким улыбчивым демократом, запросто разгуливающим по Нью-Йорку и останавливающимся у любого лотка, чтобы съесть булочку с сосиской или кусок пиццы. Еще задолго до того, как в тюрьме Аттика заключенные подняли бунт, бросивший тень на его репутацию либерала у себя в стране, в Латинской Америке фамилия Рокфеллеров была емким символом империализма и репрессий вот уже несколько десятилетий.

Простой американский налогоплательщик будет, видимо, немало озадачен, когда узнает, что с момента переворота 1964 года Вашингтон переправил в Бразилию целых 2 миллиарда долларов для защиты американских капиталовложений, общая сумма которых составляла всего 1,6 миллиарда долларов. Однако в целом по Латинской Америке ставки были гораздо выше. Американский капитал контролировал 85 % латиноамериканских источников сырья. В период с 1960 по 1969 год объем капиталовложений США в странах Латинской Америки возрос с 6 до 12 миллиардов долларов, т. е. удвоился. Компании, контролируемые семейством Рокфеллеров, по-прежнему оставались среди тех, чьи капиталовложения были самыми значительными.

В момент приезда губернатора в Латинскую Америку компания «Стандард ойл оф Нью-Джерси» (лишь часть огромного треста, созданного дедом Рокфеллера) контролировала 95 % акций крупнейшей нефтяной компании в Венесуэле «Криол петролиум». К югу от экватора другая корпорация Рокфеллеров — ИБЕК — имела актпвы, превышавшие 50 миллионов долларов. Кроме того, там находилось множество предприятий, банков и магазинов самообслуживания, контролировавшихся семейством Рокфеллеров. Не удивительно поэтому, что приезд Рокфеллера в Колумбию вызвал демонстрации протеста. В Эквадоре полиция застрелила шестерых студентов, участвовавших в аналогичных демонстрациях. Под давлением протестующей общественности правительства Чили и Венесуэлы отказались принимать визитера.

Учитывая размеры состояния Рокфеллера, а также враждебный прием, оказанный ему в ходе визита по странам Латинской Америки, либеральные круги в Бразилии отнюдь не удивились, когда узнали, что отчет, представленный им президенту Никсону, был составлен в весьма резких выражениях. По словам Рокфеллера, рабочие находились под сильным влиянием коммунистов. То же относилось и к студентам, хотя те, возможно, были просто одурачены. В отчете содержалась похвала в адрес полиции и вооруженных сил на континенте. Эффективные действия армии позволяли каждой стране противостоять «растущей тайной коммунистической угрозе их внутренней безопасности». Что касается полиции, то Рокфеллер счел необходимым упрекнуть народ Соединенных Штатов в том, что он недооценивал ее роль. Конечно, полиция действительно использовалась в целях политических репрессий, что, разумеется, «достойно сожаления». И все же, делал вывод Рокфеллер, полицию в Латинской Америке необходимо укреплятъ.

Вояж Рокфеллера был в ту весну далеко не единственной заботой Жан-Марка. В феврале правительство приняло Декрет № 477, запрещавший всякую политическую деятельность в стенах университета. Власти закрыли также большинство студенческих центров. В Рио, например, лишь католические университеты не подпадали под запрет. Многих студенческих вожаков исключали из высших учебных заведений, поэтому число товарищей Жан-Марка по подполью росло.

Кроме того, в стране все более широкое распространение стали получать пытки. Сразу же после переворота исчезло много людей — мужчин и женщин. Позже их тела были найдены на пустырях и в канавах. Поначалу случаи применения пыток были единичными. Первыми жертвами стали два актера и бывший армейский сержант по именч Раймундо Суарес, замученный до смерти. Даже те студенты, которые придерживались левых взглядов, склонны были винить в этом горстку озверевших полицейских и военных. Бразильцы никак не хотели разувериться в авторитете президентской власти, хотя та и была теперь узурпирована. Пытки же просто не совмещались с их собственным представлением о себе.

Однако в июне 1969 года жители Сан-Паулу стали уже с опаской поговаривать об организации под названием ОБАН. Судя по всему, она состояла из тайных агентов полиции и военной разведки. Объявив войну всем левым, ОБАН считала себя в праве поступать так, как ей заблагорассудится. Ее деятельность финансировалась местными промышленниками через посредника по фамилии Бойлесен.

Жан-Марк провел в подполье много месяцев и при этом ни разу не пользовался фальшивыми документами. В случае необходимости предъявлял либо свой швейцарский паспорт, либо военный билет офицера морской пехоты. Документы были необычными, поэтому полицейские, увидев их, сразу же его отпускали. Дважды имя Жан-Марка попадало в списки лиц, разыскиваемых полицией, когда он оказывался в ее сетях, но всякий раз полицейские даже не удосуживались сверить фамилии задержанных с теми, что значились в списках, и его вновь отпускали.

Подпольная жизнь переносилась людьми по-разному. Некоторые из преследуемых так тяжело переживали необходимость постоянно скрываться и ежедневно думать о том, что тебя вот-вот схватят, что, почувствовав вдруг на плече тяжелую руку полицейского, вздыхали с облегчением. Жан-Марк, однако, в их число не входил. Когда наступил и его черед, он был далек от таких чувств.

Случилось это 31 августа 1969 года. В тот период между людьми складывались весьма запутанные и необычные на первый взгляд отношения. Видимо, поэтому и получилось так, что Жан-Марк скрывался в доме врача, который лечил президента Бразилии. От него Жан-Марк узнал о сердечном приступе Косты э Силвы, что тщательно скрывалось военной верхушкой, в то время как его потенциальные преемники отчаянно дрались за президентское кресло.

Новость была настолько важной, что Жан-Марк просто не мог не поделиться ею со своими товарищами. Он тут же отправился в дом, где жили его друзья, но никого там не застал. Все еще возбужденный, он пренебрег одной из мер предосторожности, которые соблюдал всегда, и направился к дому, где жили другие его друзья по борьбе. До этого он всегда встречался с ними лишь на улице.

Подойдя к входной двери, Жан-Марк инстинктивно почувствовал, что в доме происходит что-то не то. Он прислушался и, услышав за дверью незнакомые голоса, стал потихоньку уходить. Но было уже поздно — он попал в западню. За несколько минут до его прихода полицейские совершили налет на конспиративную квартиру и теперь притаились в засаде. Схватившим его полицейским Жан-Марк сказал, что он студент и просто ошибся адресом. Кто знает, возможно, при других обстоятельствах полиция и поверила бы ему, но в то время никто и не собирался выслушивать его объяснений. Власти уже давно пришли к выводу, что избиение всех попавших к ним в руки студентов лишь способствовало воцарению спокойствия и порядка в университетах, а это генералов устраивало больше, чем прошлогодние беспорядки.

Жан-Марка доставили сначала в штаб-квартиру департамента политического и общественного порядка (сокращенно ДОПС), где уже было шестеро других задержанных. Всем им было велено стать к стенке, немного отступить, чуть наклониться вперед и упереться в нее ладонями. Затем их сталь бить дубинками по почкам. Избиение, продолжавшееся полчаса не было наказанием за отказ отвечать на вопросы. Никто их ни о чем и не спрашивал. Это делалось лишь для того, чтобы студенты поняли, что они арестованы, и готовились к худшему.

Когда Жан-Марка били первый раз, на глазах у него не было повязки, поэтому, осмотревшись, он увидел в камере 12 человек. Позже он узнал, что шестеро военных были из СЕНИМАР, а шестеро в штатском — из ДОПС (то были спецы по части пыток).

Главная тюрьма СЕНИМАР располагалась в подвалах министерства ВМФ недалеко от доков живописной гавани Рио. Агенты секретной службы, занимавшие весь 5-й этаж министерства, старались пытать заключенных по ночам, когда министерство пустовало. Офицеры американской военно-морской миссии, работавшие в том же здании, иногда слышали крики, доносившиеся со стороны внутреннего дворика. На их лицах тогда появлялась гримаса отвращения, но ни один офицер (даже контр-адмирал К. Тор Хэнсон, который сам говорил подчиненным, что слышит крики) этот вопрос перед своими бразильскими коллегами никогда не поднимал. Это их внутреннее дело, считали они, и нас оно не касается.

Иногда у кабинетов офицеров разведки они видели каких-то людей в штатском (явно своих соотечественников). Если кто и должен возражать против пыток, рассуждали морские офицеры, так это они. Поскольку судя по крикам, пытки были длительными, извлекаемая таким способом информация имела, должно быть, чрезвычайно важное значение для безопасности Бразилии, а следовательно, и для безопасности Соединенных Штатов.

Кое-кому из бразильцев, прошедших через пытки в застенках СЕНИМАР, удалось потом рассказать о пережитых ужасах иностранным журналистам. Несколько бывших узников как-то рассказали обо всем Уильяму Бакли, американскому журналисту консервативного толка, находившемуся в то время в Рио. Они сказали, что во время пыток ясно слышали английскую речь, доносившуюся из соседней комнаты. Если уж им были слышны приглушенные голоса, то неужели американцы не слышали громких криков и стонов тех, кого пытали?

Бакли, который сам когда-то был агентом ЦРУ в Мехико, писал потом в своем репортаже, что заключенные слышали не голоса агентов американской разведки, а радиомониторы, принимавшие передачи с борта американских судов, стоявших на якоре в гавани.

Жан-Марк, узнав о том, какое объяснение дал всему этому Бакли, подумал, что оно настолько надуманно, что лишь подтверждает подозрения непредвзятого человека. Но разве это кого-то волновало? Никому не было никакого дела ни до обвинения, брошенного в адрес американцев, ни до опровержения Бакли.

Продержав Жан-Марка некоторое время в тюрьме СЕКИМАР, его переправили затем на другую сторону бухты Гуанабара и поместили в тюрьму на острове Цветов — крошечном клочке земли в Атлантическом океане, столь же красивом, как и его название. Батальон бразильских морских пехотинцев содержал приземистые белые строения и окружающую их территорию в образцовом порядке. Здесь же под рукой были и допрашивающие — специалисты по части пыток.

В течение целых суток Жан-Марка непрерывно избивали дубинками и пытали электрическим током. Поначалу пытки носили обычный предварительный характер. На третий день, однако, тюремщикам удалось установить его личность, и избиение стало более жестоким.

Старшим командиром на острове был Клементе Жозе Монтейро Фильо, комманданте морской пехоты, окончивший американские курсы подготовки офицеров военной разведки в Панаме. Он лишь дважды заходил в камеру, когда пытали Жан-Марка. На глазах у всех заключенных были повязки, но необычный голос Монтейро все равно выдавал его. Женщины-заключенные рассказывали, что он чаще приходил, когда пытали их, особенно если их при этом раздевали донага.

Не все пытавшие с одинаковым рвением относились к своей работе. Одни были настоящими садистами, другие лишь выполняли приказ. Больше всех, казалось, старался агент ДОПС по имени Солимар. Чуть ли не с восторгом другие тюремщики величали его «доктором Штопором» за умение извлекать всю информацию без остатка из самого стойкого заключенного. Несмотря на очень маленький рост, Солимар обладал просто-таки потрясающей энергией. Наверное, он наркоман, думал Жан-Марк. Если другие тюремщики часто жаловались на усталость, то Солимар мог истязать человека и шесть, и семь часов кряду.

И все же пальма первенства принадлежала не ему. Настоящим лидером здесь был Алфредо Поэк, капитал ВМФ, который с восхищением вспоминал, как его обучали методам ведения психологической войны на американской базе в Форт-Брагге. Опасаясь, что его имя может быть скомпрометировано, Поэк работал под псевдонимом «доктор Майк».

Жан-Марка поражало, с каким остервенением набрасывались все эти люди на заключенных. Вскоре он понял, что бразильцы его поколения еще не готовы к политической борьбе. Во Вьетнаме, например, борьба продолжалась четверть века, поэтому молодые вьетнамцы хорошю понимали, что им необходимо с ранних лет готовиться к войне. В Бразилии же в течение чуть ли не 20 лет после Варгаса народ жил в условиях мира и {буржуазной} демократии. Понятие «пытка» было совершенно незнакомо Жан-Марку. До острова Цветов самую сильную боль он испытывал лишь в кабинете зубного врача. Теперь же он сидел в тюремной камере, куда приходили люди, не скрывавшие, что ненавидят его и не испытывают никакого сострадания к его мучениям.

Эти люди как ни в чем не бывало прикрепляли оголенный провод к его члену, не испытывая при этом ни стыда, ни смущения. Другой конец провода они втыкали ему в ухо, после чего подсоединяли провод к полевому телефону, работавшему от аккумулятора. Жан-Марк сразу понял, что это телефон: когда он был на военных сборах, морские пехотинцы-резервисты пользовались точно такими же аппаратами, поставлявшимися из США по программе военной помощи.

Простым поворотом ручки на провод подавалось напряжение. Человек при этом испытывал невыносимую боль, так как голые концы провода были подсоединены к самым чувствительным участкам тела. Когда тюремщик хотел подсоединить провод к зубам, он надевал сначала резиновую перчатку.

На другой день электрические провода прикреплялись к пальцам Жан-Марка или соскам. Для этого использовались обыкновенные прищепки. (Бразильцы называли их «крокодильчиками», так как зажимы имели острые зубья.) Было как-то странно видеть, что эти незамысловатые предметы домашнего обихода используются теперь как орудие пыток. Может, мир действительно сошел с ума, подумал Жан-Марк.

Была еще одна пытка, которую Жан-Марк ненавидел еще больше. Надзиратели использовали для этого небольшие плоские деревянные лопаточки с отверстиями (в бразильских школах ими обычно наказывают непослушных детей). Один-два удара такой лопаточкой причиняют неприятную и острую боль, похожую на укол вязальной спицей. Такая лопаточка не вызывала у Жан-Марка никакого страха, пока он не попал на остров Цветов. Здесь палачи часами били ею по голове, почкам, половым органам.

Избиение и пытки электрическим током продолжались семь дней, причем первые четыре — без перерыва. Жан-Марк был уверен, что не выдержит и умрет. А что он, собственно, сделал? Поджег джип? Выступил несколько раз на митинге? Разве все это оправдывает такую жестокость?

На седьмой день Жан-Марку наконец все стало ясно. Ему вновь одели на глаза повязку и били по ушам до тех пор, пока у него чуть не лопнули барабанные перепонки. Боль в голове была такой, что это не шло ни в какое сравнение с любой телесной раной. Находясь в таком состоянии, он все же слышал, как капитан Монтейро переводил вопросы на английский язык: «В какой организации ты состоишь? Где сейчас ее члены?»

Жан-Марк слышал также, как к капитану обратился какой-то человек, говоривший по-английски с американским акцентом. Все это время Жан-Марк висел головой вниз. Его запястья и коленки были привязаны к шесту, который назывался «насестом для попугая». Тюремщики пытали его электрическим током, всунув голые провода в уши. Несмотря на нестерпимую боль, он все же услышал потрясшую его новость. Так вот почему его мучили с таким остервенением!

Жан-Марк узнал, что похищен посол США в Бразилии.