Глава 10

В 4.25 утра в понедельник 10 августа 1970 года на заднем сиденье угнанного «бьюика» выпуска 1948 года было найдено тело Дэна Митрионе. Он был связан, а во рту торчал кляп. Убит он был двумя выстрелами в голову.

В 9.00 президент Пачеко объявил в стране национальный траур в связи с гибелью Митрионе.

В 11.30 генеральная ассамблея Уругвая прекратила дебаты но вопросу о гражданских правах и объявила перерыв. Собравшись снова через полтора часа, она одобрила решение о продлении чрезвычайных полномочий президента Пачеко.

В 17.15 генеральная ассамблея 76 голосами против 30 проголосовала за временную отмену всех прав и свобод, гарантируемых статьей 31 конституции Уругвая, и провозгласила чрезвычайное положение. На 20 дней было приостановлено осуществление права собственности, свободы собраний, личных свобод и свободы выражения мнений.

Пачеко и его служба безопасности воспользовались убийством Митрионе для установления диктаторского режима в Уругвае. На поиски Флая и Диаса Гомяде было брошено 14 тыс. солдат и полицейских.

Демократическое правление в Уругвае находилось под угрозой уже два года, и Алехандро Отеро был одним из тех, кто хорошо понимал, что теперь страна уже никогда не будет такой, какой она была прежде. Он больше не руководил борьбой с «тупамарос», поскольку еще несколько месяцев назад был смещен со своего поста. Произошло это после того, как ЦРУ и американские полицейские советники решили ужесточить борьбу с повстанцами и привлечь к ней более решительно настроенных уругвайцев. Отеро чувствовал себя глубоко оскорбленным и остро переживал свое смещение.

Бразильский журналист Артуро Айморе прибыл в Монтевидео с заданием собрать материал о похищении Диаса Гомиде и подготовить статью для своей газеты «Жоркал ду Бразил». Из местных источников он узнал кое-что и о деятельности уругвайской полиции, развернувшей широкую кампанию против «тупамарос». Ему стало известно, что Дэн Митрионе оснастил службу безопасности техническим оборудованием, что Соединенные Штаты ввели в Уругвае общенациональную систему удостоверений личности (наподобие бразильской), а также что пытки стали обыденным явлением в полицейском управлении Монтевидео.

Но редакция посылала Айморе в Уругвай не за этим. Ему было поручено на месте разобраться, почему так долго уругвайские власти не освобождают Диаса Гомиде. Ведь бразильский народ, глубоко возмущенный бездушием и бессердечностью правительства Пачеко, хочет знать, почему тот упорно не соглашается выполнить условия повстанцев и освободить консула. (Жена бразильского консула все же собрала четверть миллиона долларов, и 21 февраля 1971 года Диас Гомиде был наконец освобожден, после того как просидел в заточении шесть с половиной месяцев.)

Когда было найдено тело Митрионе, работа Айморе над статьей несколько замедлилась, и он попросил одного из своих уругвайские знакомых устроить ему встречу с Алехандро Отеро с тем, чтобы тот подробнее рассказал ему об американской программе полицейской консультативной помощи. Отеро в то время преподавал в полицейской школе Монтевидео, поэтому они условились встретиться в его служебном кабинете. В беседе с корреспондентом далекой иностранной газеты Отеро и излил душу, дав волю своему негодованию и возмущению.

В самом начале интервью он сказал, что вполне допускает, что при проведении допроса полиция может прибегать ко всякого рода хитростям и уловкам. Когда-то все сводилось к тому, кто кого перехитрит. Единственным оружием полицейского были обман и хитрость. Однако с приездом американских советников (особенно после прибытия Митрионе) широкое распространение получили научно разработанные методы пыток, а это уже противоречило жизненным установкам Отеро. Советники ратовали за применение психологических пыток, цель которых состояла в том, чтобы вызвать у заключенного чувство отчаяния. В соседней комнате они, например, включают магнитофон с записью женского крика и детского плача и говорили заключенному, что это пытают его жену и детей. Заключенным вводили иглы под ногти, а затем пропускали через них электрический ток. Электричество подводилось и к половым органам. Отеро рассказал Айморе о своей знакомой, которую тоже пытали, и о том, что Митрионе игнорировал все его протесты. По его словам, Митрионе был приверженцем крайне жестоких методов.

Когда Айморе встал, чтобы попрощаться и немедленно засесть за статью, Отеро сказал: «И последнее. Моя фамилия в вашей статье фигурировать не должна». Айморе согласился. Вскоре статья была готова, и он отправил ее в газету. В тексте он ссылался на «полицейские источники», однако в короткой сопроводительной записке редактору он все же указал подлинный источник обличительной информации о Митрионе. Когда Айморо еще раз позволил в газету, редактор сказал: «Без фамилии Отеро этот материал не пойдет». Айморе позвонил Отеро и сообщил о возникшей проблеме. «Если что, — услышал он в отзет, — скажите, что я с вами вообще не беседовал. Иначе я потеряю работу».

Трудно понять, почему Оторо решил, что его имя не будет скомпрометировано. Как бы там ни было, «Жорнал ду Бразил» на всякий случай поместила статью где-то на внутренних полосах, но такого рода обвинения трудно было напечатать так, чтобы их никто не заметил.

Через день после появления статьи Айморе в Рио (он в это время все еще находился в Монтевидео) к нему в отель пришли два агента уругвайской службы безопасности и сотрудник «Интерпола» с предписанием явиться в полицию для допроса. Айморе в тот момент в номере не было. Узнав о непрошеных гостях, он связался с бразильским послом, который пообещал ему дипломатическую защиту, но все же посоветовал добровольно явиться в полицию.

Айморе и его коллега Алберто Колекза пришли в участок. Их тут же заперли в крохотную камеру, где сидеть было не на чем, и продержали там четыре часа. Первым на допрос увели Колекзу. Через некоторое время пришли и за Айморе.

— Зачем вы меня сюда вызвали? — спросил он.

— Мы ведем расследование, чтобы выяснить, действительно ли Отеро сказал то, что напечатано у вас в газете, — ответил один из трех находившихся в комнате полицейских (видимо, начальник). — Колекза уже все нам рассказал.

Айморе знал, что это всего лишь блеф, так как Колекзе он не рассказывал ничего.

Затем Айморе сунули какую-то бумажку и велели подписать, не читая. Он отказался.

— Я хотел бы сначала прочесть, что там написано, — сказал он. — Может быть, тогда подпишу.

Начальник разорвал бумажку.

У Айморе — невысокого, но крепкого парня — за спиной было собственное посольство и поддержка одной из крупнейших газет на континенте. И все же он начал испытывать беспокойство. Судя по всему, подумал он, Отеро не отрицал, что говорил с ним о чем-то. Он, видимо, не признался лишь в том, что критиковал Митрионе.

— Где и когда вы встречались с Отеро? — спросил начальник.

Айморо ответил, что они действительно встречались, но кто организовал эту встречу и где она проходила, он не скажет.

Тогда начальник спросил, каких политических взглядов придерживается сам Айморе и как он относится к «тупамарос». Айморе пробормотал в ответ что-то невнятное. Начальник, разозлившись, предупредил, что молчание может дорого ему обойтись. Айморе продержали в полиции два часа и все это время задавали одни и те же вопросы.

В 4 часа дня бразильского журналиста освободили, а уже через час посол сообщил, что уругвайское правитель-стпо объявило его persona non grata, и посоветовал Айморе оставаться в посольстве до отлета ближайшего самолета. Устроившись на диване, тот вздремнул немного, а в 6 часов утра вылетел из Рио.

Благополучное возвращение на родину не положило, однако, конец всем его неприятностям. Редактор «Жорнал ду Бразил» Алберто Динес вызвал строптивого журналиста к себе и сказал, что посольство США оказывает на газету колоссальное давление, требуя его уволить.

— Айморе, — спросил редактор, — вы можете поклясться, что все, что вы написали, — чистая правда?

— Да, могу. Это чистая правда.

Газета не поддалась нажиму, и Айморе не уволили. Тем временем в Вашингтоне Байрон Энгл, видимо, надеялся, что из Дэна Митрионе можно будет сделать мученика. Ведь то, что произошло с ним, отвечало всем канонам его классической схемы: жертва имелась; люди Энгла завладели телом физически; гроб был торжественно пронесен по улицам Индианы; состоялись гражданская панихида и похороны; были проведены, наконец, специальные поминальные службы. Даже «Нью-Йорк таймс» косвенно поддержала эту идею, назвав в редакционной статье убийство Митриоие «абсурдным» и обвинив «тупамарос» в применении тактики времен Гитлера. Вот почему, узнав о статье в «Жорнал ду Бразил», Энгл был глубоко возмущен тем, каким образом в ней освещалось все это дело. Он тут же заявил, что статья — результат сговора. «Все три бразильских журналиста, — сказал он, — утверждали, что не писали статьи. Как выяснилось позже, она была подсунута редактору кем-то из своих же сотрудников, просто-напросто сочинивших всю эту историю».

После убийства Митрионе уругвайский режим ужесточил действия против «тупамарос». Те в ответ взорвали кегельбан в Карраско, где часто бывали сотрудники американских учреждений. На стене одного из ночных клубов повстанцы язвительно написали: «Танцуют все или никто».

8 января 1971 года «тупамарос» похитили британского посла Джеффи Джексона, который легкомысленно пренебрег мерами предосторожности, за что и поплатился восьмимесячным заточением в одном из подвалов Монтевидео. Через некоторое время в уругвайскую столицу прибыл агент британской секретной службы, и сотрудники политического отдела американского посольства стали восхищенно наблюдать, как он готовится к освобождению Джексона.

В начале сентября 1971 года более 100 «тупамарос» бежали из тюрьмы в Пунта-Карретас, воспользовавшись заброшенным 50-метровым тоннелем, который вывел их в соседний с тюрьмой дом. Поначалу журналисты восприняли этот побег как еще одно подтверждение некомпетентности уругвайской полиции. Однако потом, когда «тупамарос» освободили посла Джексона, все это стало сильно смахивать на сделку между повстанцами и президентом Пачеко. Если в случае с Дэном Митрионе тот отказался пойти на аналогичный шаг, то в случае с британским послом он, видимо, решил таино выполнить требования «тупамарос». Во всяком случае, карьера полковника, который в то время был начальником тюремной охраны, не пострадала. Более того, он даже получил повышение по службе, став старшим помощником генерала Грегорио Альвареса — одного из четырех руководителей уже набиравшей силы новой военной хунты в Уругвае.

Рей Митрионе, прочитав в Ричмонде сообщение об этом побеге, обратил внимание на то, что одним из жильцов дома по соседству с тюрьмой был человек по имени Билли Риал.

С тех пор как Рей получил магнитофонную пленку с записью допроса Дэна человеком, говорившим по-английски, он снова и снова прослушивал ее у себя дома в надежде найти там хоть какую-то зацепку, которая поможет ему отыскать убийцу. Это превратилось уже в навязчивую идею, и семья, опасаясь, как бы это не кончилось для него плохо, все время просила Рея прекратить это занятие для собственной же пользы.

Голос «тупамаро» показался Рею знакомым: он очень смахивал на голос молодого уругвайца, когда-то заходившего в спортивный магазин Кесслера. Увидев теперь в газете фамилию Билли Риала, Рей тут же решил, что производивший допрос «тупамаро» и этот молодой уругваец — одно и то же лицо. Он решил немедленно позвонить в Вашингтон и сообщить о своих подозрениях.

Билли Риал, примкнувший к секте «Святые последнего дня», был вскоре арестован полицией Монтевидео и брошен в тюрьму. Мормоны (члены этой секты) почти никогда не занимались повстанческой деятельностью. Но полицейские, видимо, подумали, что Риал как раз и был тем редким исключением. Рей, однако, ошибся. С пленки звучал совсем не голос Риала. Скорее, это был «тупамаро» по имени Бланко Катрас, который когда-то учился в США и потом был убит уругвайской полицией во время облавы в апреле 1972 года.

В марте 1971 года у Клода Флая, все еще находившегося в руках «тупамарос», случился сердечный приступ. Повстанцы доставили его к знакомому специалисту по сердечным заболеваниям, который им симпатизировал.

Осмотрев Флая, врач рекомендовал немедленно отвезти его в больницу, что и было сделано. «Тупамарос» оставили больного у входа в приемное отделение Британской больницы, положив рядом пачку электрокардиограмм и рекомендации врача относительно его дальнейшего лечения. Рекомендации были составлены грамотно и со знанием дела, поэтому медицинский персонал больницы, не теряя времени, воспользовался ими. Флай вскоре оправился от удара и вернулся в родной штат Колорадо.

Тщательно изучив бумагу, на которой были сделаны ЭКГ, и определив, какой электрокардиограф при этом использовался, американские эксперты из ЦРУ сумели выйти на врача Хорхе Дубру, уругвайского специалиста по сердечным заболеваниям, который и осматривал Флая. Дубра был арестован и брошен в тюрьму.

Моррис Зиммелман, пожилой бизнесмен из США, работавший в то время в Монтевидео, был поражен, узнав обо всей этой истории. Ведь это был тот самый д-р Дубра, который и его поставил на ноги, когда с ним: случился такой же приступ. «Ну как тут определишь, — сказал он жене, — кто „тупамарос“, а кто нет». И та со вздохом согласилась. Как и большинство соотечественников, они были восхищены высоким профессионализмом специалистов американской разведслужбы. Уж если им не удалось спасти от смерти Митрионе, то по крайней мере они сумели поймать человека, спасшего жизнь Флаго.

Похищение американского посла Бэрка Элбрика было настолько успешным, что бразильские повстанцы решили применить ту же тактику еще три раза. В июне 1970 года, когда Фернандо Габейра еще находился в тюрьме на Илья-Гранде близ Рио, обычные радиопередачи были вдруг прерваны специальным выпуском новостей, в котором сообщалось, что повстанцы захватили посла ФРГ в Бразилии и требуют освобождения 40 заключенных.

Спустя пять минут охрана сорвала со стен все тюремные репродукторы. Но одному заключенному все же удалось спрятать радиоприемник под подушку, и он всю ночь не смыкал глаз, дожидаясь следующего сообщения.

Только в этой тюрьме было 120 политических заключенных, и все они до самого рассвета живо обсуждали, кого же повстанцы включат в список. Фернандо имел все основания рассчитывать на то, что и его фамилия окажется там. Большинство его товарищей отбывало не столь длительные сроки и могло рассчитывать на скорое освобождение. У Фернандо же не было никакой надежды, и на свободу он мог выйти лишь в результате обмена.

В ту ночь в тюрьме не спал никто. С первыми лучами солнца заключенный, всю ночь не отрывавший уха от радио, вдруг выкрикнул четыре фамилии и добавил после каждой из них: «Прощай!»

Затем раздалось: «Фернандо Габейра! Прощай!»

Услышав свое имя. Фернандо но стал прыгать от счастья: он знал, что до свободы еще далеко. Полицейские, например, могут разнюхать, где находится дом, в котором прячут посла. Ведь с ним же такое случилось.

Через полчаса полиция согнала в одно помещение всех 40 заключенных. Их стали стричь, одновременно снимая часы и отбирая все личные вещи. Загсм их доставили в тюрьму КОДИ. Там Фернандо повели на последний допрос. Его спросили, что он знает о плане побега заключенных из тюрьмы на Илья-Гранде. Никакого плана не было и в помине, но Фернандо, опасаясь, как бы тюремщики не стали напоследок снова пытать его электрическим током, придумал какую-то историю, чтобы только оставили его в покое.

Дело подходило к концу. Охранники завязали заключенным глаза и заставили всех сесть в круг во внутреннем дворе тюрьмы. Один из тюремщиков стал громко выкрикивать фамилии заключенных. После каждой фамилии несколько полицейских стреляли в воздух. Другой полицейский громко при этом стонал, имитируя предсмертную агонию. «Убитый», однако, что-то громко говорил после «расстрела», чтобы товарищи поняли, что никого из заключенных не расстреливают, а лишь пытаются припугнуть других. Затем всех загнали в большой чан с водой и заставили бриться, пропуская через бритвы электрический ток. На этом все и закончилось. Полицейские выдохлись и уже не знали, что бы придумать еще.

В 9 часов утра 16 июня 1970 года Фернандо и других заключенных доставили на полицейских автомашинах на аэродром военно-воздушной базы. Там в течение шести часов их фотографировали и брали отпечатки пальцев. Наконец в 3 часа дня их посадили в реактивный пассажирский самолет бразильской национальной авиакомпании «Варит», который взял курс на Алжир.

Полковник Фонтенел, пытавший заключенных с особой изощренностью, полетел вместе с ними. Весь полет он шутил, рассказывал анекдоты и вспоминал различные эпизоды из тюремной жизни. «Как это похоже на бразильцев», — подумал Фернандо.

В алжирскую столицу самолет прилетел в 5 часов вечера. Там освобожденных повстанцев уже поджидали журналисты и толпа симпатизировавших им алжирцев. Бразильские охранники, которым перед полетом была выдана какая-то сумма в американских долларах, хотели было пройтись по магазинам, однако их встретили настолько враждебно, что те предпочли оставаться на борту самолета и дожидаться обратного вылета в Рио. Такая враждебность была им совершенно непонятна. «Ведь то, что мы делали с вами, — жаловался один полицейский бывшему заключенному, — и наше личное к вам отношение не имеют ничего общего».

Когда 3 декабря 1970 года повстанцы похитили посла Швейцарии, никто не сомневался, что на сей раз в список заключенных для обмена будет включен и Жан-Марк фон дер Вайд: ведь он был сыном швейцарца. Весть об этом дошла до самого Жан-Марка лишь накануне рождества. К нему в камеру пришел кто-то из тюремного начальства и стал вдруг интересоваться его самочувствием. «Мы никого не принуждаем покидать страну, — сказал он. — Если хотите, можете остаться».

В тюрьме Жан-Марк приобрел репутацию неисправимого агитатора и бунтаря. Его 11 раз сажали в карцер, а затем перевели из тюрьмы на острове Цветов в застенок на военно-воздушной базе близ аэропорта Галеао в Рио. Теперь уже он имел дело с Жоао Паулу Морейра Бурниером, командующим базой. (Все это произошло за несколько месяцев до того, как была доказана причастность Бурниера к расстрелу демонстрантов в 1968 году.)

«Если бы решать пришлось мне, — сказал Бурниер, — то всех вас уже давно бы расстреляли. Мне плевать на швейцарского посла. Но предупреждаю: если его убьют, вас тоже всех укокошат. Это я вам гарантирую». Фернандо Габейра и его товарищи в свое время слышали те же угрозы, но сейчас перспектива расправы была более реальной, так как, пока шел торг, был убит Дэн Митрионе.

Переговоры затянулись. Уже и Новый год прошел, а бразильское правительство все еще препиралось по поводу некоторых фамилий в списке. К тому же и швейцарское правительство не проявило такой настойчивости, как западногерманское, добиваясь освобождения своего посла. Все это время в камеру к Жан-Марку постоянно приходили какие-то военные и пытались убедить его не уезжать из Бразилии, При этом ставка делалась на его чувство патриотизма. Майор ВВС по имени Силва (один из самых жестоких палачей) тоже приходил к нему в камеру и говорил, что в конечном итоге и сам он, и Жан-Марк — бразильцы и это главное.

Наконец, перед самым обменом явился полковник, заявивший, что он личный представитель президента Эмилио Медичи — несговорчивого армейского генерала, сменившего на этом посту Косту о Силву.

— Я, конечно, но могу заставить вас верить, что наше правительство хорошее, — сказал полковник. — Но если вы откажетесь покинуть страну, через год вы уже будете на свободе, вернетесь к своим студентам и сможете снова протестовать, сколько душе угодно.

— Но студенты расценят мой поступок как вотум доверия правительству, — ответил Жан-Марк.

— Тогда напишите короткую объяснительную записку, — не растерялся полковник. — А мы опубликуем ее чуть позже.

— Нет. Что бы я ни написал, мое поведение будет воспринято как доверие правительству.

— Тогда я прекращаю всякие переговоры с вами, — сказал полковник.

Когда он ушел, в камеру явился человек в ферме офицера ВВС, который обычно пытал заключенных. Он стал угрожать Жан-Марку новыми пытками, но делал это как-то вяло и неуверенно. Тогда Жан-Марк решил все же написать заявление, как того хотели военные. «Свобода, — написал он, — это самое важное для человека и для общества. Я покидаю Бразилию, избрав личную свободу, но я буду продолжать борьбу за свободу своего народа».

«Международная амнистия» (организация, созданная в Лондоне с целью борьбы против пыток и преследования политических заключенных) развернула кампанию за освобождение Маркоса Арруды. В феврале 1971 года его неожиданно выпустили из тюрьмы до суда. По рекомендации адвоката Маркос покинул страну. Суд, собравшийся для слушания его дела заочно, признал Маркоса невиновным в подрывной деятельности.

Спустя некоторое время Маркос, поддержанный друзьями-католиками в США, отправился в Ватикан с намерением просить аудиенции у папы Павла VI. Маркос считал себя представителем тысяч других бразильских заключенных, которым повезло меньше, чем ему. Папа передал Маркосу грамоту, в которой говорилось, что перенесенные им страдания приближают его к Христу. «Терпи страдания свои в радости», — писал папа.

Узнав о папской грамоте, президент Медичи позвонил какому-то дальнему родственнику Маркоса и сказал, что тот клевещет на Бразилию. «Передайте этому человеку, — сказал он, — что, если он когда-нибудь попытается вернуться в Бразилию, живым он из аэропорта не выйдет».

В начале 70-х годов либералы в уругвайском сенате пытались было сформировать объединенный фронт. Однако, когда все их попытки провалились, а диктаторский режим стал еще более репрессивным, они вынуждены были бежать (как правило, в Буэнос-Айрес). Но и там их настигали «эскадроны смерти», орудовавшие в Аргентина совершенно свободно.

До окончательного разгрома движения «тупамарос» и полного подавления демократии в Уругвае повстанцы похитили Нелсона Бардесио и заставили ею рассказать о своих деяниях, после чего 24 февраля 1972 года тот куда-то исчез. На допросе Бардесио признался, что полиция подбрасывала бомбы в дома неугодных лиц, а также рассказал о связях между полицией и военными в Уругвае и Аргентине. До своего официального закрытия журнал «Марча» опубликовал протокол его допроса.

«Тупамарос» вычеркнули из текста фамилии полицейских и армейских офицеров, названных Бардесио, поскольку хотели провести собственное расследование, а затем привлечь виновных к ответственности своими силами. Но даже с такими изменениями показания Бардесио подтверждали, что уругвайские «эскадроны смерти» действительно взрывали и обстреливали дома, в которых жили юристы и журналисты, подозреваемые в симпатиях к «тупамарос». Они также пролили свет на загадочные обстоятельства, при которых исчез студент по фамилии Эктор Кастаньетто (оба его брата была «тупамарос»).

«Я подъехал к дому как раз вовремя, — говорил Бардесио на допросе. — Я увидел, как Кастаньетто с завязанными глазами посадили в машину „Икса“ (Бардесио детально описал этого человека, но „тупамарос“ вычеркнули все это из текста). Машина была с разбитым ветровым стеклом и принадлежала министерству внутренних дел. Кастаньетто и два сотрудника 4-го управления сели сзади, а „Икс“ и Хосе (сотрудник министерства внутренних дел) — спереди. За рулем был „Икс“… В мою машину сел „Игрек“… Все три машины направились затем к пристани, к воротам, которые находятся рядом с железнодорожной станцией. Это, кажется, въезд на территорию лодочного клуба. Машина „Икса“ въехала в эти ворота, а мы повернули обратно. Я отвез „Игрека“ в 5-е управление, а сам поехал к друзьям, которые жили на улице Канелонес (я жил там же). Через час (было около двух часов ночи) „Игрек“ позвонил мне и сказал, что дом на улице Араукана должен быть „очищен“, потому что в полицию поступил какой-то сигнал и та собирается произвести там обыск. Он также попросил меня взять на хранение несколько пакетов, поскольку самим им держать их было негде. Затем за мной приехал „Игрек“, и мы уехали. На углу улиц Рамбла и Араукана нас поджидал небольшой грузовик, на котором обычно ездили два наших сотрудника, обучавшихся в Бразилии. В кабине грузовика сидело двое. Оба были из группы Хосе, но я не был с ними знаком. „Игрек“ сказал, чтобы я помалкивал и никому о них не говорил ни слова. Мы сели в грузовик и поехали ко мне на квартиру. Там я и оставил оба свертка и ящик, которые мы привезли из дома на улице Араукана… Позже я вскрыл пакеты и увидел, что там находятся автоматы 45-го калибра и взрывчатка. На автоматах не было ни клейма, ни номера (их спилили напильником). Взрывчатка была в виде цветных кубиков с отверстиями для детонатора. Все они были завернуты в бумагу, на которой бнло написано: „ГЗТ“ (группа захвата „тупамарос“)… Насколько мне известно, Кастаньетто допрашивали и пытапи в доме на улице Араукана, а потом убили и бросили в реку. Эта заключительная стадия операции была выполнена двумя сотрудниками, уехавшими тогда на прстань».

Через некоторое время Бардесио куда-то исчез. Сначала он оказался в Канаде, но потом его пребывание там сочли нежелательным и отправили куда-то дальше (судя по всему, в Панаму).

«Тупамарос» интересовал еще один человек — Эктор Амодио Перес. В свое время он занимал довольно ответственный пост в организации «тупамарос», но затем был смещен. Желая, видимо, отомстить за это, он выдал полиции адреса 30 явочных квартир «тупамарос». Рауль Сендик, однажды уже бежавший из одной тюрьмы Монтевидео, на этот раз попался снова. В перестрелке с полицией пуля прошпла ему обе щеки, но Сендик остался жив, хотя челюсть и была серьезно повреждена.

Весной 1972 года после учебы в Буэнос-Айресе в родной Уругвай вернулся один молодой юрист. Жизнь в Монтевидео показалась ему страшным кошмаром. Люди были вынуждены разговаривать шепотом в собственном же доме. В каждом человеке им мерещился теперь доносчик. На свою беду, молодой человек был знаком с двумя «тупамарос», и этого оказалось достаточно для того, чтобы арестовать его и бросить в военную тюрьму.

Там ои вскоре с ужасом обнаружил, что врачи (такие же молодые специалисты, как и он) сотрудничали с тюремщиками, пытавшими заключенных. (Повторялась практика, получившая распространение в Бразилии.) Молодого уругвайца спросили, не страдает ли он астмой (тюремщики хотели определить, какого рода пыткам его можно подвергать: истязать ли электрическим током или же лить в горло воду, пока он не захлебнется). Ему измеряли давление, когда нужно было выяснить, сможет ли он и дальше терпеть боль. Ему давали стимулирующие препараты, чтобы он не терял сознания и можно было продолжить пытки. Порой ему казалось, что все здесь — и полицейские, и солдаты, и врачи — настоящие сумасшедшие. «Да, я пытаю тебя! — заорал как-то один армейский офицер. — Я знаю: когда-нибудь ты убьешь меня! Но мне плевать на это!»

Врачи как-то ошиблись в своих рекомендациях, и молодого заключенного пришлось отправить в один из военных госпиталей в Монтевидео. Простыни там были помечены клеймом «ВМФ США». Ему выдали темно-синий махровый халат (такого роскошного халата он еще в жизни не носил) со штампом «Военврач США».

Вернувшись в тюрьму, молодой уругваец однажды услышал громкий шум и гам. По коридору с радостными криками бежали возбужденные охранники. Один из них на какое-то мгновение задержался перед его камерой и крикнул: «Слыхал? Поймали еще одного вашего! Он служил у нас!»

Этим человеком был подкомиссар полиции Бенитес.

В полицейском управлении Монтевидео коллеги Бенитеса тут же вспомнили, что иногда тот вел себя несколько странно. Хотя он и ругал «тупамарос», угрожая им расправой, ни одного повстанца он не только не убил, но и не ранил. Однажды после очередного налета он объяснил свою пассивность тем, что заело пистолет.

Все это время Бенитес передавал «тупамарос» сведения о полиции. Во время одной из полицейских облав были найдены записи, сделанные рукой Бенитеса. Узнав об этом, он понял, что разоблачение неминуемо, и поэтому через судью сдался в руки правосудия. Его тут же бросили в тюрьму и избили до полусмерти.

Находясь в Швейцарии, Маркос Арруда пристально следил за всем, что имело отношение к его бывшим тюремщикам. Одним из пытавших его офицеров был капитан по имени Далмо Чирилло. В конце 1975 года Маркос прочитал в газетах о том, что в камере пыток на улице Тотойя погиб один рабочий-металлург. Среди лиц, причастных к убийству, называлось и имя Чирилло, недавно произведенного в подполковники.

Двое из тех, кто в свое время пытал Жан-Марка, также получили повышения по службе в знак признания их профессионального умения. Клементе Монтейро, прошедший подготовку в американском центре в Панаме, а затем руководивший следственной службой с применением пыток на острове Цветов, был назначен начальником Национальной полицейской академии в Бразилии. Под его началом эта академия, финансировавшаяся США, была расширена и стала принимать слушателей из других латиноамериканских стран.

Алфредо Поэк, офицер ВМФ, избравший жизненную стезю еще в Форт-Брагге, после службы на острове Цветов был переведен с повышением в СНИ (Национальную разведывательную службу, созданную генералом Голбери после переворота в 1964 году). Новая работа нравилась Поэку, и он искренне надеялся помочь СНИ достичь таких же высот, каких уже достигла разведслужба США, которую тот по-прежнему считал непревзойденной.

В беседах с новобранцами Поэк говорил, что самым важным качеством хорошего разведчика является естественная любознательность. Человек никогда не должен испытывать полного удовлетворения и самоуспокаиваться. Работая инструктором по пропаганде, Поэк получил доступ к личным досье бразильских повстанцев, и поэтому имел теперь возможность сообщать, например, слушателям, что большой процент повстанцев — это дети родителей, которые официально разошлись (бразильский вариант развода). По словам Поэка, 85 процентов повстанцев страдают серьезным расстройством нервной системы.

Когда Поэка спрашивали, а чем он занимался в прошлом, тот неизменно начинал с того, что говорил: стыдно чернить честных военных, добросовестно выполнявших свой долг. Хуже всего, добавлял он, что его иногда путают с другим Алфредо, который несколько лет назад работал в СЕНИМАР и называл там себя «Майком». Если же собеседник всем своим видом показывал, что с недоверием относится к этой истории с другим Алфредо, или же спрашмвал, где тот живет в настоящее время, Поэк хмурил брови. В свое время, говорил он, тот, другой Алфредо был первоклассным пилотом, настоящим асом, но сейчас он очень болен. Говорят, у него рак, злокачественная опухоль, поэтому спрашивать о его прошлом значило бы лишь напоминать ему о том, что он уже не тот.

Весной 1973 года один из представителей весьма робкой оппозиции в Бразилии встретился с американским сенатором из Южной Дакоты Джеймсом Г. Абурезком в его служебном кабинете в Вашингтоне. Взяв у сенатора обещание не называть его имени, бразилец рассказал ему об ужасных пытках у себя на родине и представил немногочисленные, но весьма убедительные доказательства причастности США к этому делу.

С первых дней пребывания в сенате Абурезк искал проблему, которую можно было бы поднять на щит и начать против чего-нибудь «крестовый поход». И вот теперь у него такая возможность появилась: он начал серьезно интересоваться деятельностью Управления общественной безопасности. Не он был первым критиком этого учреждения, хотя его кампания и была наиболее целеустремленной и решительной. Еще в 1966 году сенатор Уильям Фулбрайт выразил сомнение в необходимости осуществляемой этим управлением программы. Правда, особых хлопот его критические замечания никому не причинили. В тот период Фулбрайт начал все более настойчиво выступать против войны во Вьетнаме, и уже этого было вполне достаточно, чтобы полностью дискредитировать сенатора в глазах полицейских советников (конечно же, поддерживавших интервенцию США).

Тогдашний президент Линдон Джонсон не очень-то интересовался Управлением общественной безопасности. Руководство Международной полицейской школы объясняло это тем, что тот был слишком занят двумя своими главными проблемами: войной во Вьетнаме и программой построения «великого общества». Да и критика в адрес управления была в то время не очень громкой, так что президенту и не нужно было как-то его поддерживать.

Во время первого срока своего пребывания на посту президента Никсон говорил Байрону Эиглу, что программа полицейской консультативной помощи весьма полезна и находится в хороших руках. В 1971 году, когда с визитом в Вашингтон прибыл третий военный президент Бразилии, генерал Медичи, Никсон подвел итог своей латиноамериканской политики, объявив Бразилию моделью для остальных стран континента. К тому времени, когда Управление общественной безопасности стало подвергаться все более суровой критике, Никсон уже был полностью втянут в «уотергейтский скандал».

Директор Агентства международного развития Джон Хэппа поддержал деятельность Управления общественной безопасности в письме конгрессмену Отто Пассмену. Но его авторитет среди сенаторов-либералов был сильно подорван одним немаловажным обстоятельством: в тот период, когда Мичиганский университет заключил тайные контракты с ЦРУ на выполнение консультативных заданий в Южном Вьетнаме, Хэнна был его президентом.

Американские полицейские советники за границей с нетерпением ожидали, когда же кто-нибудь из высокопоставленных правительственных чиновников встанет на их защиту. Но никто этого не делал. ЦРУ, обычно весьма искусно ведущее закулисную борьбу, когда дело касается его собственных интересов, на этот раз решило отмежеваться от Управления общественной безопасности. Когда сенатор Абурезк сообщил общественности о техасском центре, где курсантов обучают делать бомбы, ЦРУ предпочло отречься от своего детища, так как считало, что кампания по его спасению может привести к весьма нежелательным слушаниям в конгрессе.

Тогда, в 1974 году, ЦРУ пока еще не было объектом многочисленных расследований, которые проводились в связи со все чаще выдвигаемыми против него обвинениями, окончательно подорвавшими его репутацию. Это произойдет несколько позже. А пока тогдашний директор ЦРУ Ричард Хелмс в беседе с журналистами в Вашингтоне мог спокойно говорить: «Вы должны верить, что мы порядочные люди». И большинство представителей прессы верило.

Когда Управление общественной безопасности было прикрыто, финансирование его деятельности прекращено, а двери Международной полицейской школы в здании бывшего трамвайного депо захлопнулись, кое-кто из полицейских советников навсегда ушел с государственной службы. Некоторые превратились в частных детективов. Джек Гоин, например, открыл в Вашингтоне собственный офис под названием «Служба общественной безопасности». Его бывшие коллеги с лучшими связями без труда перешли в Агентство по борьбе с контрабандой наркотиков, что давало им возмояшость вновь участвовать в полицейских операциях за границей.

Многие из бывших полицейских никогда не служили в странах, где пытки стали общепринятым методом извлечения информации. Другие, хотя и служили в Бразилии или Уругвае, лично в применении пыток не участвовали. Одни знали о пытках, другие — нет. И все же, чем бы они ни занимались в прошлом, после убийства Митрионе общественность стала относиться к ним с большим недоверием, правительство вообще от них отреклось, и в большинстве случаев они остались без работы.

Когда из Парижа пришло известие о том, что Филип Эйджи пишет книгу, это было воспринято как дурное предзнаменование для ЦРУ, как предвестник того, что 30-летняя эпоха его привилегированного положения подходит к концу. Свое последнее задание по линии ЦРУ Эйджи выполнял в Мехико. Именно там он и изменил, радикальным образом свои политические убеждения и стал придерживаться крайне левых взглядов. Он развелся с женой (для католика это серьезный шаг) и порвал с ЦРУ (еще более серьезный шаг для человека, давно «разменявшего» четвертый десяток и не умевшего делать ничего, кроме «грязных дел»). Но самым серьезным шагом для человека, еще дорожившего своей жизнью, было решение сесть за мемуары.

Соблюдая исключительную осторожность (а этому он научился еще в Лэнгли), Эйджи сумел восстановить в памяти и подробнейшим образом наложить на бумаге все, что произошло с ним за время службы в ЦРУ. Богатство документального материала (вернее, перспектива затяжных судебных баталий с ЦРУ) отпугнуло от книги большинство издателей в США. Но история Эйджи все же имела два счастливых конца. С большим успехом его книга была издана сначала в Лондоне, а затем и в Нью-Йорке. А в Париже он встретился с Анжелой Камарго Сейшас, которая стала его спутницей жизни.

В июле 1970 года тюремный охранник сказал Апжеле, что если та подпишет заранее составленное признание, то предстанет перед судом — военным трибуналом из трех человек. Анжела так ничего и не сказала на допросах, но «признание» все же решила подписать. Охранник предупредил: если она скажет хоть слово о пытках, то снова окажется в тюрьме.

Судья отнесся к девушке с пониманием (одна из школьных подруг Анжелы была дружна с его сыном), и она не удержалась и рассказала о пытках. До начала судебного процесса ее снова поместили в тюрьму, по теперь уже никто над ней не издевался.

Суд начался только через год и проходил в тюрьме «Вила милитар». Анжелу признали виновной в нарушении какого-то институционного акта и приговорили к двум годам и одному месяцу тюрьмы. И обвинение, и защита обжаловали приговор. К тому времени, когда военный верховный суд сократил ей срок тюремного заключения до 12 месяцев, Анжела уже просидела в тюрьме два с половиной года.

Выйдя на свободу, Анжела попыталась было остаться в Бразилии и воспользоваться всеми теми свободами, которые были обещаны Жан-Марку в том случае, если тот откажется уезжать за границу. Однако с первых же дней за ней стала неотступно следовать полиция, и она вскоре поняла, что лишь компрометирует тех, с кем встречается. Подумав, Анжела решила уехать в Париж. Там она стала изучать экономику в Сорбонне. В начале сентября 1972 года на одной из вечеринок, где были в основном французы и бразильцы, она встретилась с Филипом Эйджи, переживавшим в то время острейший эмоциональный и финансовый кризис.

Когда наконец вышла в свет книга Эйджи, читатели смогли прочесть следующее посвящение: «Анжеле Камарго Сейшас и ее товарищам в Латинской Америке, ведущим борьбу за социальную справедливость, национальное достоинство и мир».

Когда на пост президента США был избран Ричард Никсон, Линкольн Гордон ушел из государственного департамента и некоторое время работал президентом Университета Джона Гопкинса. Там он время от времени вел дискуссии со студентами, досаждавшими ему вопросами о его личной причастности к установлению военной диктатуры в Бразилии. Гордон пытался было оправдаться тем, что во время правления военных там в течение ряда лет наблюдался промышленный бум. Однако студенты в ответ приводили статистические данные, свидетельствовавшие о том, что временное процветание было достигнуто за счет бразильской бедноты. Так, за первые 10 лет военной диктатуры реальная заработная плата в стране упала на 55 %. Гордон говорил тогда, что, поскольку военные пришли к власти лишь в 1964 году, еще слишком рано подводить итоги их правления. Конечно, военные власти пытали людей с неугодными политическими взглядами, но это же лучше, чем если бы у власти в Бразилии было коммунистическое правительство.

В течение 70-х годов из Бразилии по-прежнему поступали сообщения о пытках заключенных. Весомость последнего аргумента Линкольна Гордона значительно снизилась, как только Джимми Картер вступил в должность президента. Именно в это время нз Бразилии поступили сообщения об аресте полицией Сан-Паулу 28 304 человек по простому подозрению.

Время от времени военные власти, правда, просили подать в отставку отдельных офицеров, злоупотреблявших своим положением. Так случилось, например, после смерти в тюрьме журналиста Владимира Герцога. Однако совсем иная судьба ожидала командира подразделения, пытавшего американского священника Фреда Морриса. Через полтора года после освобождения Морриса этот офицер был назначен на высший военный пост в Бразилии, несмотря на то что инцидент получил широкую огласку.

Президента Уругвая Пачеко Ареко сменил политической деятель по имени Хуан Мария Бордаберри. Но еще до истечения срока полномочий нового президента уругвайские генералы сначала ограничили его полноту власти, а в 1976 году вообще сместили. Таким образом, не прошло и 10 лет, как сбылось пророчество «гунамарос»: в Уругвае, бывшем некогда образцом демократии, большо уже «никто не танцевал».

Весной 1977 года военный трибунал рассмотрел дело Антонио Mac Mac — «тупамаро», обвинявшегося о убийстве Дэна Митрионо. За это, а также за предполагаемое участие в организации похищения Джефри Джексона он был приговорен к 30 годам тюремного заключения.

В полицейских казармах Рио-де-Жанейро офицеры, прошедшие подготовку в Международной полицейской школе, часто с теплотой вспоминали Дэна Митрионе, считая его символом эры, когда Вашингтон все еще был преисполнен решимости бороться с коммунизмом. Теперь же, говорили они, Соединенные Штаты превратились в декадентскую страну, где слишком много свободы. Эстафету пришлось подхватить военным и полицейским Бразилии. Теперь уже они должны защитить полушарие, и рука у них не дрогнет.

В полицейских гаражах Рио стояли черные неуязвимые стальные крепости на колесах стоимостью в 100 тыс. долларов каждая. Они были специально сделаны для того, чтобы доставлять войска, вооруженные автоматами и пулеметами, в самую гущу демонстрантов. Они имели пуленепробиваемую обшивку и такую низкую посадку, что перевернуть их было просто невозможно. Им не страшны были и бутылки с зажигательной смесью. Кабина была оснащена кондиционером, чтобы защитить экипаж от воздействия собственного слезоточивого газа. Если бразильские студенты посмеют еще когда-нибудь бросать камни в полицию, то им уже вряд ли придется увидеть плачущего на обочине полицейского.

Последний удар по Управлению общественной безопасности был нанесен кинофильмом. Греческий режиссер Коста-Гаврас предложил итальянскому сценаристу Франко Солинасу написать сценарий, и они вместе отправились в Латинскую Америку, чтобы отснять там фильм о гибели Дэна Митрионе. Солинас, член Итальянской компартии, был автором сценария «Битвы за Алжир», фильма, поставленного Джилло Понтекарно.

Прилетев в 1972 году в Монтевидео, Коста-Гаврас не стал отвечать на вопросы журналистов по поводу своего будущего фпльма и тут же приступил к сбору докумепнтального материала. Через французского писателя Алена Лабрусса он получил уже потускневшие от времени фотокопии протоколов допроса Бенитеса.

Солинас отправился в Доминиканскую Республику, где пытался тайно встретиться с Генеральным секретарем ДКП. Это ему не удалось. Однако встреча с представителем партийного руководстпа все же состоялась. Тот рассказал Солинасу о полицейском терроре в Доминиканской Республике и утверждал, что после американского вторжения в 1965 году именно Дэн Митрионе создал мощный полицейский аппарат в Санто-Доминго.

Именно с этого времени Митрионе стал приобретать репутацию главного американского эксперта по пыткам. Британский журнал «Нью сайентист» в одном из номеров описал приспособление под названием «жилет Митрионе». Перед допросом заключенный надевал специальный жилет, куда потом медленно накачивался воздух. Это делалось до тех пор, пока у того не начинали трещать кости. (Следует сказать, что другие известные методы пыток, которые применялись в застенках Бразилии, Уругвая и (несколько позже) Чили, были не менее жестокими, чем жилет.) Однако ни один заключенный (по меньшей мере ни один из тех, кто вышел из тюрьмы живым и выступал потом с показаниями в Международном трибунале, заседавшем под председательством Бертрана Рассела в Риме, или перед организацией «Международная амнистия») не подтвердил существование такого жилета. Друзья Митрионе тоже никогда не говорили, что замечали за ним склонность к такого рода «изобретательству».

Ханка Митрионе и ее дети могли ответить на все эти обвинения лишь преувеличенно восторженными словами в адрес Дэна Митрионе. «Он был прекрасным человеком», — говорила вдова. А ее дочь Линда добавляла: «Он был большим гуманистом».

Ханка поселилась в пригороде Вашингтона, чтобы окончательно поставить всех детей на ноги. В ее комнате на стене висел большой портрет мужа, а на пианино стояла фотография Фрэнка Синатры. С бывшими коллегами мужа она встречалась редко. Все они были очень любезны и неизменно присылали к рождеству поздравительные открытки, но отвечать на них ей было тяжело.

Коста-Гаврас включил в свой фильм (названный им «Осадное положение») все не подтвержденные документально слухи о Дэне Митрпоне, ходившие от Санто-Доминго до Белу-Оризонти, поскольку цель его фильма состояла в том, чтобы осудить политику США в Латинской Америке вообще. Своего главного героя Коста-Гаврас и Солинас назвали Филипом Э. Санторе (эту роль исполнил Ив Монтан). Изображенный французским актером Митрионе был худощавым европейцем, курившим сигареты, в то время как реальный Митрионе был типичным представителем Среднего Запада, несколько тучным и курившим (правда, редко) большие сигары.

Сцены допроса Митрионе были немного изменены. «Тупамаро» был менее многословен, а Митриоие больше не повторял поучительным тоном только что сказанное. «Все вы — подрывные элементы, коммунисты, — говорил в фильме Санторе допрашивавшему его „тупамаро“. — Вы хотите уничтожить основы нашего общества, главные ценности христианской цивилизации, поставить под угрозу само существование свободного мира. Вы враги, с которыми надо бороться всеми возможными средствами».

Подобные высказывания главного героя фильма были призваны вскрыть те мотивы, которыми руководствовался Санторе. В своих последующих публичных выступлениях Коста-Гаврас объяснял действия Митрионе в том же ключе. По его словам, Митрионе был «так же искренен, как и судьи католической церкви во времена инквизиции… Он был искренне убежден в том, что все либеральное или коммунистическое должно уничтожаться, причем любыми средствами. Он верил, что либерализм в обычном понимании этого слова может повергнуть общество в пучину хаоса».

Однако лишь немногие полицейские советники (и меньше всего сам Митрионе) были столь категоричны в своих взглядах. Их миссия в Латинской Америке была не только секретной, но и весьма неопределенной. Дон Митрионе отправился туда, чтобы «бороться с проникновением коммунизма». С этой же целью туда поехали и Филип Эйджи, и Линкольн Гордон. После того как на Кубе произошла революция и к власти пришло правительство Фиделя Кастро, и республиканцы, и демократы в Белом доме считали, что не могут допустить появления еще одной Кубы в Западном полушарии. Но никто так рьяно не выступал против коммунистов, как сами латиноамериканские военные и полицейские, особенно те из них, кто вернулся на родину из Панамы, Вашингтона или Форт-Брагге, где им внушили, что именно они являются первой линией обороны «свободного мира».

Филип Эйджи — человек с высшим образованием, представитель «среднего класса», отец (хоть и разведенный) двух детей — сумел увидеть, к чему ведет его ложь «по долгу службы», и отмежеваться от нее. Чтобы принять такое решение, нужна была смелость, а может быть, и фанатическая вера. Если бы Дэн Митрионе действительно был таким инквизитором, каким его представил в своем фильме Коста-Гаврас, от него можно было бы ожидать столь же драматической переоценки ценностей. Но он таким не был. Он был обыкновенным трудягой, научившимся многому у самой жизни, любящим отцом семейства, добросовестным работником.

Когда 1 апреля 1964 года был свергнут Гуларт, характер работы Митрионе в Бразилии резко изменился. Если раньше он действовал во имя демократии, то теперь ему пришлось защищать интересы диктатуры. Если ни в Вашингтоне, ни в Бразилии не сумели разглядеть этой разницы, то можно ли было ожидать этого от Митрионе?

Уругвайские юноши и девушки, считавшие себя идеалистами, начали стрелять в полицейских, которые часто были хорошими друзьями Митрионе. Правительство США принимало в то время суровью меры по борьбе с такого рода деятельностью в Южном Вьетнаме, и кое-какие из этих методов дошли и до Латинской Америки. Митрионе лишь воспользовался ими.

За 12 лет существования Управления общественной безопасности было убито семь американских полицейских советников (шесть из них во Вьетнаме). Инструкторы в Международной полицейской школе, Форт-Брагге и Панаме в один голос заявляли, что Латинская Америка может стать для США новым Вьетнамом. А Дэн Митрионе, по их общему убеждению, был первой жертвой этого нового Вьетнама.