Глава 18. Великий подстрекатель

Несомненно, Борис Ельцин – боец. Даже когда он выписывается из больницы, чтобы вернуться к повседневной работе, то заявляет прессе, что готов к бою. С кем? С чем? Зачем? Это не всегда ясно. Беда в том, что, выиграв очередной бой, он, похоже, не знает, чем заняться. Наступает период психологического расслабления, пока вновь не возникнет необходимость защищаться. Тогда опять начинается пляска святого Витта. В перерыве же, в отсутствие идей и программы, кроме идеи уничтожения врагов, не остается ничего иного, как самому их и создавать. А если внешние враги слишком слабы или легко покупаются, то полезно иногда вспомнить, что их можно найти и в собственном дворце, замаскированных под друзей и сторонников. Следовательно, надо создать перманентно конфликтную ситуацию внутри своей команды. Пусть каждый воюет против остальных, подозревает всех и каждого и доносит шефу, чтобы завоевать его благосклонность.

Апологеты предпочитают называть это «системой сдержек и противовесов». Каждый против всех, тогда никто не заберет большую силу и в конце концов они ликвидируют друг друга собственными руками. Кое-кому, чтобы дойти до этого, пришлось штудировать Маккиавелли. Борис Ельцин никакого Маккиавелли не читал, но его поучения у него в крови. И чем серьезнее болен президент, тем многочисленнее и запутаннее становится система противовесов. Постепенно она приводит к полному параличу правительства. Ничего не скажешь, боец. Как Нина Берберова писала о Маяковском: «Он не привык отступать, не умел и не хотел этого делать«118. Такие слова могут стать комплиментом для быка, может быть, даже для поэта, но никак не для генерала или государственного деятеля. Последние должны изучить искусство паузы и отступления. А государственный деятель, если он не страдает неизлечимой склонностью к самодержавию, должен еще считаться и с противоречиями в «народной среде» (как сказал бы Мао Дзэдун), порожденными гражданским обществом (сказал бы Антонио Грамши), так или иначе, проистекающих из общественных интересов (сказал бы Алексис де Токвиль). А здесь – одно стремление вечно двигаться вперед. Куда?

К примеру, в области гласности прорыв вперед, как мы уже показали, был поистине сокрушительным. Когда Ельцин объявил на весь мир, что собирается подвергнуться операции на сердце, один телекомментатор чуть в обморок не упал от волнения, воскликнув, что «мы стоим перед лицом открытия новой эпохи ельцинской гласности». Мне придется уступить слово Минкину, лучше него я все равно не скажу: «Если не впадать в эйфорию, если сохранять трезвость, если помнить, что там, наверху, правду не говорят никогда, – ельцинская правда окажется весьма сомнительной чистоты. Вот что он сказал 5 сентября: «Я хочу, чтобы у нас было общество правды. Не надо скрывать то, что скрывали раньше…» Скрывали раньше – это когда? Зачин столь торжествен, эпичен, что все поняли: речь идет о «проклятом прошлом» – о сталинщине, брежневщине. Но сочинители президентских речей в коллективной редактуре запутывают сами себя до невозможности. Если человек говорит, что он хочет, чтоб было, значит, этого нет. Если президент хочет, чтоб было общество правды, – значит, в наличии общество лжи. «Не надо скрывать» – означает «не надо врать». «Скрывали раньше» означает «врали раньше».

Кто? Президент, мотаясь по стране перед первым туром, показывал в основном два фокуса: обещал деньги и хвастался здоровьем.

Еще он сказал: «Мне делали диспансеризацию, и во время диспансеризации обнаружили болезнь сердца». «Во время диспансеризации обнаружили…» Когда? Накануне? Месяц назад? Год назад? Настоящая правда выглядела бы так: «Я перед выборами постоянно врал, нахваливая свое отменное здоровье. Я заставлял врать всю команду и подкупленную прессу«119.

В целях изучения бойцовских качеств российского президента представляет интерес и прочтение «Записок президента». По сути, это сборник эпизодов нескончаемой борьбы за Власть. К сожалению, без всякой облагораживающей цели. Здесь Ельцин – всегда герой, неважно, в чем состоит задача: выиграть спортивное соревнование, преподать пример физической силы, хитрости, целеустремленности или же политической мощи. Борис – «честный» друг тех, кто с ним «честен», но становится «непримиримым» по отношению к врагам или тем, кто попросту не знает своего места.

Перечень врагов длинен. Как и список «честных» друзей, выброшенных по дороге. Вроде Алексея Казанника, чистой души, призванной заменить ненадежного Валентина Степанкова после октября-93. Он сам рассказывал мне, что сразу же понял, что попал в змеиное гнездо. До того из своего омского далека ему казалось, что Ельцина вводят в заблуждение его подчиненные. Но быстро выяснилось, что это не так: президент сам позвонил ему с требованием арестовать дюжину депутатов бывшего Верховного Совета, хотя против них не было никаких обвинений. В конце концов Казанника уволили за то, что он выполнил решение Думы амнистировать и освободить Руцкого и Хасбулатова.

Рассказ о том, как Казанника «посадили на прокуратуру», показался мне настолько замечательным, что я предложил ему поведать обо всем поподробнее и сделать книгу-интервью о его пребывании на посту Генерального прокурора. Но я увидел, что он колеблется. Он боялся последствий, и я понял, что не стоит настаивать. Больше мы об этом не вспоминали. В следующий раз я увидел Казанника по телевизору накануне выборов 1996 года, когда он встречал прибывшего в Омск Бориса Ельцина. Камеры запечатлели бывшего прокурора, когда он, согнувшись, смиренно и униженно умолял Ельцина не допустить победы коммунистов. Неужели он обо всем забыл? Сомневаюсь.

За эти годы я видел в России немало случаев столь же унизительных отречений. Казанник ничем не лучше Александра Руцкого, Никиты Михалкова, Николая Рябова или Ивана Рыбкина. Нескончаемый список польстившихся на тридцать сребреников. В 1989 году будущий прокурор поразил всю страну, отказавшись от места в Верховном Совете СССР в пользу Ельцина. Тогда это был акт мужества, проявление достоинства перед лицом произвола советской бюрократии. Восемь лет спустя он одел ливрею слуги. Печальное, но символичное превращение. Сейчас его снова взяли на работу, не знаю на какую должность, в Омскую администрацию. Ну что ж, удачи.

Но вернемся к рассказу о историческом дне вступления Казанника в прокуратуру. Прилетев из Омска, он направился в Кремль, где попал напрямик в кабинет к Коржакову. Тот не дал ему времени даже встретиться с президентом, а сразу погрузил его в машину. На заднем сиденье уже был Барсуков с «калашниковым» в руках, его сопровождала вооруженная охрана. По приезде в прокуратуру Барсуков сам открыл дверь кабинета Степанкова пинком ноги. Бледный Степанков даже рта не раскрыл, когда Коржаков приказал Казаннику занять его место и «не терять его из виду ни на секунду, потому что этот способен припрятать какие-нибудь папки». Так сменялись Генеральные прокуроры в России в октябре 1993 года. Если, конечно, Казанник рассказал правду. Мне он казался искренним и даже расстроенным. Я спросил: вы и в самом деле ничего не понимали? Ответ был: «Мне такое и в голову не могло прийти». А что говорить о другом рассказанном им эпизоде, о единственном заседании Совета безопасности, в котором он участвовал за короткий – с октября 1993 по февраль 1994 года – срок своего пребывания в должности?

Дело было накануне выборов в Думу и референдума по Конституции, и Ельцину хотелось знать настроения населения. Дело в том, что среди многочисленных вариантов изучалась и возможность – в случае победы партии Власти, которая тогда называлась «Выбор России», – провести президентские выборы раньше срока, весной-летом 1994 года. И вот встает Лобов и торжественно произносит: «Борис Николаевич, подавляющее большинство вас поддерживает». Поднимается Шахрай: «Борис Николаевич, вас стопроцентно переизберут». Слово берет Павел Грачев: «Борис Николаевич, я на 150% уверен, что вы победите». Помню, я тогда прервал рассказчика: Алексей Иванович, вы не преувеличиваете? «Нет, нет. Именно так они и высказывались, только более пространно». А как реагировал президент? «Короткими кивками». Потом настал черед всех остальных присутствующих, каждый из которых старался превзойти предыдущего в лести, перешедшей уже всякие пределы приличий. Когда очередь дошла до Казанника, тот решил, что хоть кто-то должен возразить: «Борис Николаевич, общественный порядок в удручающем состоянии. Генеральная прокуратура стонет под грузом проблем. Я убежден, что у вас большие шансы победить, но они еще больше возрастут, если вы докажете стране, что боретесь с преступностью и коррупцией». По словам Казанника, лицо президента потемнело и с далекого конца стола донесся железный голос: «Мне кажется, Алексей Иванович, что вы склонны к пессимистическим прогнозам».

Итак, возникающее при чтении «Записок» впечатление, что президент любит комплименты, подтверждается очевидцем. Неважно, хвалит ли его госпожа Тэтчер или Олег Лобов, или же дочка Лена. «Папа, ты сделал мне самый лучший подарок из всех, которые я когда-либо получала, – ты защитил демократию», – сказала она ему в свой день рождения, который по иронии судьбы совпал с августовским путчем. Не все включили бы такое заявление в свои мемуары, даже если бы у них тоже была бы столь патриотически настроенная дочь. Хотя бы из соображений скромности. Может быть, во всем виноват Валентин Юмашев, считающийся подлинным автором книги (и произведенный в главы президентской администрации). Отнесем на его счет и комментарий Ельцина к фразе дочери, призванный подчеркнуть его заслуги: «Признаюсь, фраза высокопарная, но, честно говоря, в тот момент она вовсе не показалась мне преувеличением«120.

«Записки» – целый клад психологических черт героя. Поражает, что в книге, охватывающей важнейший период 1991—1993 годов, в которой целая глава посвящается шоковой терапии и всем прочим острым политическим моментам начиная с разлада СССР, не говорится ни одного слова о политических идеях президента, о его видении роли России. Что не должно, впрочем, особо удивлять, если вспомнить, что и четыре года спустя Ельцин по-прежнему не очень четко представляет себе место России в мире. По крайней мере, такое впечатление создается после прочтения интервью «Известиям»: «Пока мы не определим, что может угрожать нашей национальной безопасности, как в близкой, так и в средней и отдаленной перспективе, невозможно будет установить необходимую и достаточную численность наших вооруженных сил«121.

Что же касается его собственного поведения – что и должно, по идее, составлять основное содержание мемуаров, – то время от времени вскользь упоминается о необходимости «тщательного анализа» принятых решений и поведения в тех или иных обстоятельствах. Но этот призыв чаще всего обращен к окружающим, которых приглашают быть объективными, беспристрастными и т. д. Нечего удивляться, что и в отношении демократии (о которой говорится немало) мы сталкиваемся все с теми же туманными аксиомами.

Врагов же со всех сторон больше, чем достаточно. Возьмем для примера председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, которого президент описывает так: «Быть может, в детстве он страстно хотел стать лидером, возглавить что-то, но кто-то победил его и унизил«122. Да что говорить о президенте, выпускающем мемуары, еще находясь на своем посту, и дающем подобные оценки о все еще действующем (только потому, что его нельзя уволить президентским указом) судье Конституционного суда? А что сказать о причинах незаконного роспуска Верховного Совета, приведшего к трагедии октября-93? Приведенных аргументов прискорбно мало для оправдания 150 жертв только по официальным данным (а неофициальные мы теперь уже не узнаем).

Мемуары не уделяют внимания и бывшему другу Юрию Болдыреву, которого Ельцин в начале своего первого срока назначил главой комиссии по борьбе с коррупцией, а затем уволил без объяснений, как только ему на стол легли доказательства связи людей из его ближайшего окружения с преступным миром. Ни о чем не подозревавший президент поблагодарил бы Болдырева, вознаградил бы и приказал действовать дальше во имя угнетенного народа. Ельцин же его прогнал. В это время вокруг него происходили невиданные вещи.

Каждый из его друзей, более или менее грубо изгнанных (вычищенных, выброшенных, эвакуированных) из Кремля, открыл нам один кусочек личности президента. Я согласен, никому из них нельзя доверять полностью, поскольку дворцы Власти всегда кажутся отвратитель-ными, если глядеть на них с помойки, особенно если знаешь, что уже никогда не поднимешься по их мраморным ступеням. Но их свидетельства никак не менее достоверны, чем президентские воспоминания. Один из первых портретов президента принадлежит перу Николая Федорова, бывшего министра юстиции, а ныне президента Чувашии. От этого «раннего Ельцина» мурашки по коже. Самые же последние откровения исходят от Александра Коржакова и Николая Егорова, бывшего до июля 1996 года главой президентской администрации. А еще есть воспоминания бывшего пресс-секретаря Павла Вощанова, бесцеремонно выгнанного из Кремля, и его преемника Вячеслава Костикова, отправленного с глаз долой послом в Ватикан.

Оставим в покое бывших друзей и обратимся к Костикову, по крайней мере на словах оставшегося верным бывшему шефу. Несомненно, он прекрасно его знает. И говорит о Ельцине, что «у него никогда не было собственной идеологии, собственных демократических убеждений«123. И далее: «Этот человек желает и может властвовать. Его идеология, его друг, его любовница, его страсть – Власть». И добавляет для тех, кто не понял: «Президент Ельцин неспособен представить себя без Власти и вне ее. Его привычка к Власти настолько сильна, что иногда выходит за пределы разумных приличий». Не пытайтесь отыскать хоть намек на программу, на какую-то политическую идею. Если же добавить, что «к сожалению, часть его окружения подталкивает его переступать эти рамки», то мы получим описание «крайне нездоровой ситуации, когда разворачивается борьба за то, чтобы узнать, кто будет приближен к президенту».

Кто-нибудь еще продолжает удивляться, что демократический Кремль превратился в лабиринт электронных устройств, установленных Коржаковым и компанией для подслушивания разговоров конкурентов? В российской печати, и не только оппозиционной (правда, задолго до выборов), публиковались уморительные рассказы о встречах в кремлевских кабинетах, о «диалогах» глухонемых, высказывавших свое мнение жестами и писавших фразы на клочках бумаги, которые затем сжигались в пепельницах. В следующей главе мы увидим, что прослушивание не пропало даром. Разумеется, все это делалось в личных целях, как в личных интересах использовалось и все государство. К тому же эти интересы были одноразового пользования. О потомках здесь никто и не вспоминал. Мы же не в Вашингтоне, где все разговоры в кабинетах Белого Дома записываются на законном основании для истории и окажутся в распоряжении исследователей будущего. Именно благодаря этому мы имеем запоздалое удовольствие узнать, что сказал президент Никсон своим ближайшим сотрудникам в Овальном кабинете 13 мая 1971 года. Речь шла о важном назначении, и президент США деликатно выразился следующим образом: «Я хочу быть уверенным, что это сукин сын, что ему плевать на законы, что он будет делать то, что ему скажут, что он покажет мне любую декларацию о доходах, какую я попрошу, что он будет наседать на наших врагов и оставит в покое наших друзей. Дело ясное. Если это не так, то он не получит должности«124.

Не знаю, к какому выводу пришел бы американский читатель, особенно если он республиканец, узнав, что он привел к власти настоящего сукина сына, готового на все, даже на презрение к законам. Но мне кажется, что в демократии, которая выбирает сукиных детей с определенным постоянством, что-то не так. Я имею в виду не только Америку.

Экскурс в историю Никсона подсказан мне Генеральными прокурорами России. После Степанкова пришел Казанник. Первый тоже не был святошей, но ведь всем, даже Ельцину, свойственно ошибаться. Второй стал ошибкой другого рода, я бы сказал, сентиментальным просчетом. Что важно, поскольку похоже, что это был единственный момент, когда Ельцин проявил слабость. Его захлестнула благодарность. В далеком 1989 году Казанник уступил ему место в Верховном Совете. Четыре года спустя его отблагодарили. Но на такой пост нельзя назначать наивного человека. Иначе вместо того, чтобы служить твоим интересам, как сукин сын Никсона, он вобьет себе в голову, что должен служить закону. «Вы, Алексей Иванович, очень странно рассуждаете», сказал ему Ельцин (о чем поведал мне сам Казанник), когда выяснилось, что Генеральный прокурор не даст хода приказам об арестах, отданным президентом.

Впоследствии царь Борис отбросил сентиментальность и назначил Ильюшенко. Но Совет Федерации отклонил его кандидатуру. Он вновь внес его на утверждение, и высшая палата снова ответила «нет». Наверное, он был убежден в кристальной честности своего протеже, поскольку предложил его Совету Федерации третий раз, не задумываясь, что мог снова получить отказ. Тогда Ельцин просто назначил его и. о. и оставил в таком качестве как живой памятник президенту, уважающему парламент, кстати, тоже избранный народом. Или я ошибаюсь? В то время кто-то, настроенный крайне злорадно, вытащил на свет Божий историю с компроматом на Руцкого, сфабрикованным Ильюшенко, когда он еще трудился в администрации во главе Контрольного управления. Теперь-то мы точно знаем, что президент не подозревал о проделках Ильюшенко. Иначе с чего бы он так близко к сердцу принял назначение Ильюшенко? Впоследствии и.о. Генерального прокурора был арестован по серьезному обвинению в коррупции, но мне что-то не припомнится, чтобы президент покаялся. И что-то не видно в демократической печати разгромных материалов, описывающих карьеру Ильюшенко, особенно в ее «президентской» части. Ничего не поделаешь, не заметили.

Впрочем, суда еще не было, и Ильюшенко может быть оправдан. А суд против него за подделку «дела Руцкого» так и не начался, так что считайте, что он невиновен. Интересно, что поведали бы кремлевские пленки? Если, разумеется, они вообще существуют. В следующей главе мы узнаем, что кое-кто принял меры для увековечивания кремлевских разговоров и что «сукины дети» обитают не только в Овальном кабинете и не только во времена Никсона. Но вопрос в другом. В самом ли деле никто ни о чем не подозревал? Обстоятельства, о которых я рассказываю на этих страницах, были всем известны и доступны, о них рассказывалось открыто. Но все молчали потому, что «демократы» решили, что сказать об этом вслух – значит сыграть на руку коммунистам. Что сказать о них? Что они не просто лжецы, но и глупцы. Пусть они внимательно перечитают «Записки президента». Они увидят, что в них не нашлось места Сергею Ковалеву, бывшему уполномоченному по правам человека, от которого бесцеремонно избавились, как только он увидел, что демократичнейший президент России имел дурную привычку: уничтожать своих врагов из пушек. Да, Ковалев бестрепетно рукоплескал расстрелу Белого дома. Но ведь в нем сидели «коммунисты». В Грозном же были чеченцы и много русских. Объяснить эту новую бойню было уже не так просто, а масштабы ее были в сотни раз большими. Сергею Адамовичу пришлось считаться с собственной совестью. Она у него еще сохранилась, поскольку он не погряз в низкопоклонстве, как многие другие «демократы».

Может быть, именно поэтому он бросил IV съезду «Демократического Выбора России» предупреждение, которое стоит того, чтобы воспроизвести его здесь. Просто в качестве памятки. «Не первый раз стоит проблема: «Граждане! Отечество в опасности!», но признающие эту опасность никак не могли соединиться, чтобы противостоять ей сознательно и вопреки личным амбициям. Этому в немалой степени способствовали и некоторые «страстные агитаторы за объединение», присутствующие здесь сегодня. Теперь такое объединение наконец состоится. Вокруг кого? Вокруг вынужденно единого кандидата от не знаю уж каких сил. Извините, но мне стыдно сказать: «от демократических». Давайте называть вещи своими именами: мы сейчас ответственно принимаем решение поддержать лжеца и убийцу. Ну, пускай вынужденного убийцу, пускай не очень успешного лжеца«125.