Секта — или ополчение?

В России сложилось действительно тяжелое положение, которое вовсе не «чревато» прорывом, как это было в 1917 г. Около 90–95 % граждан в душе отвергают (по разным причинам) не только нынешнее безвременье, но и в принципе «проект Чубайса». Однако в них не рождается политической воли, чтобы воплотить свое отрицание в деятельную позицию — хотя бы на выборах. Более того, в них не возникает диалога, чтобы договориться хотя бы по немногим главным вопросам. В народе, который, в общем, един в отрицании Чубайса, не возникло того авторитетного меньшинства, что могло бы договориться внутри себя и предложить какой-то положительный проект.

Противостоящее большинству явно антинациональное меньшинство оказалось способно так манипулировать общественным сознанием, что вырабатываемые интеллектуальными службами режима мифы раскалывают большинство на множество неустойчивых, не имеющих прочной идейной основы групп. Эти группы погрузились в слабый, текучий взаимный конфликт, из которого не возникает никакого сильного, сплачивающего мнения.

В момент культурного кризиса в Испании, похожего на наш, Ортега-и-Гассет писал: «Фихте гениально заметил, что секрет политики Наполеона и вообще всякой политики состоит всего-навсего в провозглашении того, что есть, где под тем, что есть, понимается реальность, существующая в подсознании людей, которая в каждую эпоху, в каждый момент составляет истинное и глубоко проникновенное чаяние какой-либо части общества».

Казалось бы, чего проще: не надо ничего изобретать, провозгласи именно то, чего хочет «какая-либо часть общества». Но именно это понять сегодня в России очень трудно. И в Российской империи, и в СССР существовали в каждой части общества «форумы», на которых вырабатывалось и выяснялось чаяние каждой части. Сельские сходы и дворянские собрания, земства и экономические общества, кадеты и профессура — все это были ячейки единой сети. Через многие каналы, без всяких СМИ, из каждой ячейки в общество поступал «голос», который находил своего выразителя. И довольно точно можно было понять, каково проникновенное чаяние крестьян, рабочих, дворян, инородцев и т. д. В советское время, пока возникшие во времена Хрущева кланы региональной элиты не начали активно деформировать «голоса», также можно было понять чаяния и обиды каждой части общества. Сегодня мы впервые оказались в таком положении, когда совершенно все форумы разрушены и почти все каналы информации передают ложные сигналы. В результате невозможно сказать, например, каковы чаяния рабочих, учителей, торговцев. Они уже не являются «частями общества». Наполеон бы, конечно, не остановился перед тем, чтобы сплавить их огнем. Но у нас, слава богу, такого Наполеона пока что не видно.

Конечно, следовало бы всем, кто согласен хотя бы в отрицании, все сделать для того, чтобы через выборы отодвинуть от власти клику разрушителей. Любой положительный проект возможен лишь в том случае, если все деморализованные «части общества» реально получат голос, а каналы передачи информации перестанут злонамеренно искажать сигналы. Тогда возникнет диалог и можно будет договориться о приемлемом проекте выхода из ямы — без войны.

Белоруссия понемногу восстанавливается именно благодаря взаимодействию народа и власти. Но оно стало возможным как раз потому, что разрушение здравого смысла не достигло в Белоруссии той критической черты, которую оно перешло в России, — люди сумели выбрать президентом здравомыслящего директора совхоза. Он, в свою очередь, не совершая никаких революций, своим простым и здравым языком провозгласил то, что есть — «истинное и глубоко проникновенное чаяние» большей части общества. И результат поражает: люди преодолели ложное ощущение беспомощности. В разительном контрасте с соседними областями России белорусы распахивают сегодня все доступные клочки земли. По дорогам катятся «постсоветские» телеги на резиновом ходу, сделанные уже на промышленных предприятиях. За телегами бегут жеребята. В Минске на газонах пасутся козы, и старушки по вечерам уводят их в какие-то сараюшки из фанеры. Шушкевич еще рыдает по загубленной демократии, но уже видно — белорусы не пропадут, они вылезают из ямы.

Если в результате выборов в России удастся хотя бы на время парализовать действия нынешней клики (вычистить ее с ключевых должностей госаппарата будет намного сложнее), то восстановление здравого смысла пойдет очень быстро — вновь овладеть ситуацией команда Чубайса не сможет. Но для этого, конечно, потребуются смелые шаги — создание хаоса, подобно тому, как в 20-е годы потрясали бюрократический аппарат, на время назначая в каждое учреждение инспекторов из «рабочих от станка». Это были просто разумные люди, не связанные коррупцией. Они всюду совали свой нос и уважительно спрашивали: «А почему вы сделали вот так?». Уже этим они осаживали снюхавшихся прожженных чиновников, пока не был создан и обучен «орден меченосцев» — номенклатура, честно тянувшая лямку два поколения. Да, через два поколения она выродилась и разложилась, нужен был иной механизм. Я говорю не о том, чтобы копировать старые приемы, а о том, что мы снова встанем перед вечной проблемой — исключительной живучестью циничного и продажного правящего слоя. Этой, как говорил Сталин, «касты проклятой».

Выборы могут дать много, но они сами по себе не решают главной проблемы: «сборка» общества начнется лишь тогда, когда удастся преодолеть борьбу множества несовместимых «чаяний», которые нам успели насовать в головы. Когда мы хотя бы в общих чертах договоримся о том, чего же мы хотим (или, для начала, чего мы не хотим). Для этого мы должны хотя бы в части нашей оппозиции перейти на язык, исключающий отработавшие идеологические штампы и расхожие, навязанные нам метафоры. Хотя они привычно слетают у людей с языка и политики их охотно применяют, «чтобы быть понятными людям», сегодня они, в большинстве своем, лишены глубокого смысла, который бы мог соединить людей. Как говорил в той же работе Ортега-и-Гассет, «в эпохи кризисов расхожие суждения не выражают истинное общественное мнение».

На днях я делал доклад в одном патриотическом собрании. Как ни юлил, расстроил старых уважаемых обществоведов. Один из них, отбросив дипломатию, прямо спросил меня: «Вы, такой-сякой, в конце-то концов, какой идеологии придерживаетесь?». Хотел я ответить, как Чапаев, но, вижу, ситуация другая. Чапаевы-то вот они, с шашками наголо сидят, — а я перед ними безоружный крестьянин. До двери не добежать. Говорю: «Коммунистической!». Угадал я, все обошлось, даже цветы мне подарили. Помню, в преддверии XX съезда к одному из моих дядьев подошел у пивного ларька здоровенный мужик, взял за шиворот, приподнял и спросил: «Ты за кого, за Сталина или за Хрущева?». Дядька мой в гражданскую и после был беспризорником, жизнь знал и ответил: «Я — как народ!». Мужик был очень доволен: «Правильно, друг! Так и надо!».

Сегодня, в момент вполне реального, а не надуманного, кризиса идеологий, неразумно верить человеку или проклинать человека в зависимости от того, как он себя назвал. «Расхожие суждения» вроде коммунист, социал-демократ или демократ потеряли четкий смысл, если они не сопровождаются набором содержательных утверждений. Ведь на том собрании, где я объявил себя коммунистом, допрос могли продолжить — и сразу бы все переругались. И Лукьянов коммунист, и Рыжков, и Анпилов, и, говорят, даже какой-то Бузгалин. Что получится, если мы начнем трясти друг друга за шиворот: «Ты за какой Интернационал?». Моим уважаемым товарищам, которые до сих пор верят в старые штампы, я бы напомнил проверенный на опыте факт: они давно утратили способность определять, кто коммунист и кто нет. Не действуют старые признаки, да и подзабыли они их. Начиная с 1987 г. Горбачев быстро и необратимо отходил не только от коммунизма, но даже и от социал-демократии — а на каждом пленуме ЦК КПСС его выбирали генсеком компартии и аплодировали. Шипели в коридоре, но по второстепенным вопросам. Пока в 1991 г. сам Горбачев с хохотом не запретил компартию. Только тогда смекнули.

Мой вывод может показаться пессимистическим, но лучше не строить несбыточных иллюзий: победа на выборах, даже убедительная, лишь создаст условия для починки общества и остановит падение в пропасть. Но она еще не приведет к согласию достаточного ядра народа на то, чтобы предпринять решительные и болезненные усилия по выходу из кризиса. Слишком большая часть молодежи «еще не нагулялась». Силой загнать ее к станкам и за парты невозможно, она должна дозреть. Сейчас и телевидение режима, и некоторые лидеры оппозиции вселяют надежды: России простят часть долга (кстати, на каких политических условиях?), наши сыщики вернут из-за границы часть украденных денег— это же миллиарды долларов, о-го-го! А там, глядишь, патриотическое правительство национализирует нефть и газ. Вот и подкормимся, никакой кризис нам не страшен.

Не знаю, зачем оппозиция навевает этот сон золотой. Простые подсчеты показывают, что все это — крохи. По сравнению с теми средствами, которые Россия потеряла из-за разрушения производственной системы, все эти доходы — мелочь. Особенно пострадала основа всего, сельское хозяйство, — утрачивает плодородие почва без удобрений, добита техника, вырезана половина крупного скота и почти все овцы. В этом году капиталовложения в село примерно раз в 200 меньше, чем в 1988 г., а ведь то, что вкладывалось тогда, лишь поддерживало стабильное производство с небольшим ростом.

За годы реформы сельское хозяйство России недополучило почти миллион тракторов. Значит, только чтобы восстановить уровень 80-х годов в оснащении тракторами, нужно порядка 20 млрд. долларов — весь годовой госбюджет 1999 г. Только тракторы! И ведь тогда восстановится техническая база, на которой стояли колхозы, — а колхозов-то уже нет! Фермерам для нормальной работы нужно в десять раз больше тракторов, чем колхозам. Ну, допустим, русский фермер во славу демократии и рынка запряжет в плуг жену и детей — все равно раз в пять тракторов надо больше. Значит, 100 млрд. долларов — только на создание нормального тракторного парка уровня 1987 г. А удобрения? А комбайны и грузовики? А морской флот? А трубопроводы, которые десять лет не ремонтировались? А промышленность и электростанции? Иномарками и мобильными телефонами это все не заменишь.

Что делает рачительный хозяин в таком положении, как сегодня? Собирает и вкладывает все доступные средства в производство, прежде всего в сельское. Тут не до комфорта, все деньги — на плуг, на трактор, на грузовик. Что же мы видим? «Проект Федеральной адресной инвестиционной программы на 1999 год» (приложение к госбюджету) гласит: «В рамках Бюджета развития в машиностроении намечается привлечение частных отечественных и иностранных инвестиций для реализации важнейших проектов в автомобильной промышленности, например: проекты сборочного производства автомобилей «Фиат», легковых автомобилей моделей «Ассоль», «Орион», «Кондор», легковых автомобилей «Форд»… и т. д.».

Итак, строительство автомобильных заводов по западным лицензиям. Туда — все деньги. Туда — металл, горючее, рабочие руки. Даже не на автобусы и вагоны, которые рассыпаются, а на элегантные автомобильчики. Но ведь это абсурд, господа-товарищи! У нас что, стоят очереди за автомобилями и люди не знают, куда пристроить лишние 10–15 тысяч долларов? Тракторов нет, зато автомобиль «Ассоль» будет. Романтика… Да в Россию скоро уже настоящие кондоры слетаться будут, на пир стервятников.

Массовая автомобилизация — один из тупиков Запада. Россия в него не лезла, и слава богу. Даже богатейшие страны не могут содержать одновременно две массовые транспортные системы — на базе собственных автомобилей и на базе общественного транспорта. Но они хотя бы могут содержать массу автомобилей — за счет перекачки огромных средств из «третьего мира», а мы же этого не сможем. В США владелец автомобиля оплачивает лишь 2/3 реальных затрат на содержание шоссе, остальное— из местных налогов. Федеральные государственные субсидии на обслуживание шоссе составляют от 68 до 85 млрд. долларов в год. В Германии государство на каждый пассажиро-километр на автомобиле расходует вдвое больше средств, чем стоил бы авиабилет, — расходует за счет всех налогоплательщиков. Не говоря уж о затратах энергии. Что означало бы резкое увеличение числа автомобилей в России, даже если бы их реально купили? Дальнейшее резкое обеднение тех, кто автомобилей бы не купил, и полный паралич производства из-за нехватки топлива.

Это, конечно, частности. И не то главное, что какие-то лоббисты в правительстве насовали в бюджет таких проектов. Страшно то, что весь наш политический мир просто не замечает этой череды нелепостей. А мы все настолько верим нашим неподкупным депутатам, что и сами не интересуемся. А если заинтересуемся, то не задаем вопросов. А если и задаем вопросы, то не требуем ответов.

На деле здравомыслящим людям уже ясно: выйти из кризиса и восстановить приемлемый образ жизни можно только через новую программу индустриализации, которая возможна лишь при солидарном участии всего общества. При сознательном отказе от всех излишеств и собирании средств на возрождение сначала сельского хозяйства, а затем промышленности. Для этого хотя бы на время придется отказаться от монетаризма — для купли-продажи всей массы ресурсов, необходимых для такой программы, никаких денег не хватит (да они все равно утекли бы, не удержишь). Монетаризм — для производства барахла на частных предприятиях. Ведь многим хочется быть предпринимателями — богатеть, разоряться, бегать от рэкетиров. Конечно, при этом нет никакой необходимости возвращаться к тупой распределительной системе. Даже во время войны 90 % продуктов шло на скромное, но надежное питание всем, а 10 %— в коммерческие магазины. Гульнуть ведь тоже бывает надо. А сегодня для очень многих надо иметь доступные витрины и вид прилавков, как в западных супермаркетах. Ради бога, для этого много продуктов не требуется. Пусть Евтушенко падает в обморок от колбасы не где-то на Западе, а в его любимой России — он ведь все-таки наш национальный поэт, неудобно посылать его для обмороков за рубеж. Все это возможно, средства в стране пока есть. Но ведь никаких признаков поворота к такой программе не видно.

Мы не начнем выбираться из нынешней ямы, если не решим одну задачу, к которой пока что даже не подступили. Если не найдем общего языка с молодежью и не объясним ей, что с нами произошло и почему продолжать эти «реформы» — верная гибель. А ведь это и себе-то объяснить непросто, иначе бы такая масса разумных людей в эту «реформу» не поверила бы. Именно поколение 20–40-летних решает сегодня судьбу России. Кто бы ни пришел к условной законной власти через выборы, именно от этого поколения он должен получить согласие на трудный поворот. Именно это поколение вынуждено будет отказаться от несбыточных иллюзий и даже от того потребительского «счастья», которое почти было у него в руках. С этим поколением и должен быть установлен диалог — чем скорее, тем лучше. И для этого диалога нужен новый язык.

Даже если бы тот язык, на котором говорят сегодня «ученые социалистической ориентации», был правильным (а это вовсе не очевидно), он не годится потому, что молодежь его не приемлет. Тот, кто действительно хочет диалога, не должен обвинять собеседника в том, что тот не понимает его языка. Он должен находить понятные собеседнику слова и доводы — сам учить его язык или искать переводчика. Но мы от этой работы бежим. Наши патриотические собрания — это типичные собрания сект, на которых мы должны согревать друг друга близкими и приятными словами. Наши газеты заполнены проклятиями в адрес двух условных, ставших почти абстрактными противников — демократов и Запада. Совершенно никакого диалога из этого проклюнуться не может. Наоборот, мы все больше замыкаемся в капсулу. Выборная кампания может быть прекрасной трибуной, чтобы начать разговор, но мы должны изменить наше поведение самым коренным образом.

Я активно участвовал в кампании выборов в Думу 1995 г. Тогда демократы были деморализованы и робко шли на диалог. И на собраниях я заметил важную вещь: самые умные и действительно жизненные вопросы кандидатам от КПРФ задают их противники, демократы. Те, кто усомнился уже в Чубайсе, но был враждебен коммунистам и поэтому не стеснялся поставить их в неловкое положение своими вопросами. Сторонники же, зная, как трудно на эти вопросы ответить, своим кандидатам их не задают. Тогда наши кандидаты, насколько я мог видеть, чаще всего обрывали демократов. Кто бы, мол, спрашивал, а вы, гады, страну угробили. И вроде бы аудитория была довольна, но, думаю, довольна на момент. А вред такой уход от диалога нанес большой.

Конечно, трудно обращаться к людям, которые тебе не доверяют или настроены к тебе враждебно. Но мы и могли бы, пока есть время, использовать наши собрания и наши газеты, чтобы между собой, в учебных, а не боевых, условиях, разобраться в двух разных, но связанных вещах. Во-первых, как мы сами видим перспективы преодоления кризиса. Как можно выходить к людям, когда один говорит о необходимости восстановления плановой экономики, а другой, из того же лагеря, уже десять лет повторяет, что «социализм — это путь к обрыву»? Во-вторых, мы должны определить то минимальное ядро общих интересов, по поводу которых можно прийти к соглашению и которое достаточно для преодоления кризиса. И найти те доступные для затуманенного разума понятия, в которых это соглашение может быть записано. Понятия эти должны быть осязаемыми, жесткими, абсолютными. Туманные выражения вроде «социально ориентированная рыночная экономика» или «смешанная экономика», или «равноправие всех форм собственности» для такого разговора непригодны. Ополчения не собрать, если не договориться, за что и против чего мы идем воевать.

1999 г.