Демократия – это роскошь. В качестве способа управления государством она стала доступна для людей только тогда, когда они достигли относительно высокого уровня жизни. Первым обществом, в котором демократия была институционализирована, стали древнегреческие полисы, в которых был достаточно высокий для того времени уровень достатка людей, в экономике формировалась значительная добавленная стоимость, которая позволяла содержать все демократические институты, сложившиеся в этих полисах.

Демократия требует от вовлеченных в нее слоев населения достаточно высокой образованности и широты кругозора. Людям надо все-таки подняться выше уровня своих обыденных интересов и осознать всю меру ответственности, ложащейся на них.

Общеизвестно высказывание: «Демократия – это процедура». Это правда, но не вся правда. Демократия – это еще и очень дорогая и сложная процедура. Мы не можем сегодня представить себе развитую демократию без работающих на постоянной основе органов исполнительной и судебной власти, без в значительной степени профессиональных представительных органов законодательной власти. Все эти люди не сеют хлеб и не тачают сапоги, однако же очень дорого обходятся налогоплательщикам, и без них невозможно отправление всех процедур демократического общества.

Заметим кстати, что особенно затратной становится демократия имитационная – когда расходы по-прежнему приходится нести в полном объеме и даже больше, ибо участники представления требуют все больших материальных компенсаций за свое комедиантство, а выхлоп от работы псевдодемократических институтов равен нулю.

[Анализ работы представительных органов местного самоуправления в России показывает, что они не делают ровным счетом ничего. В каждом муниципалитете – от городов-миллионников до муниципальных районов с населением в несколько тысяч человек – существует городская Дума численностью от 10 до 40 депутатов, которые объединены в те или иные комиссии и формально контролируют те или иные сферы городской жизни. Однако принимаемые депутатами местных Дум решения говорят о том, что более чем в 98% случаев субъектами нормотворческой инициативы выступают местные администрации, а депутаты принимают эти решения, не внося в них никаких изменений. В тех редчайших случаях, когда депутаты сами предлагают рассмотреть и принять те или иные нормативные акты, это, как правило, тоже является имитацией – просто в ряде случаев закон о местном самоуправлении явно требует, чтобы инициатива исходила от депутатов, вот кто-то из них и ставит свою подпись. Таким образом, муниципальная Дума оказывается просто придатком городской администрации, штампующим текущие решения исполнительной власти. При этом затраты на ее содержание в самых крупных и богатых городах-миллионерах составляют от 0.8% до 1.5% собственных доходов городского бюджета, а в муниципалитетах поменьше варьируются в пределах 5-10%, в некоторых случаях достигая и 20% от бюджетных доходов.]

Поэтому совершенно неудивительно, что небогатую и неумную часть человечества до сих пор так легко можно склонить к любым формам единовластия. Заложено ли это в каких-то очень глубоких слоях человеческого мозга, сложившихся еще на заре эволюции, но бежать за самым сильным и не задумываться, почему именно туда и именно за ним, – это самая простая и понятная форма политической активности.

Поэтому монархия (во избежание длительных дискуссий мы используем здесь этот термин в максимально широком значении, имея в виду «верховную власть одного») – это политическая предшественница демократии и ее постоянный оппонент на протяжении многих веков. К сожалению, мы видим и сегодня, что спор этот все еще не окончен.

В условиях монархического устройства государственной власти все просто и понятно. Есть некий человек, монарх, который все себе забирает и затем перераспределяет – и власть, и материальные ценности.

На ранних стадиях все это делает лично монарх, на более развитых вокруг него уже возникает целый аппарат. Но логика все равно остается той же: один человек всех назначает, прямо или косвенно, все сводится к его воле, и он за все отвечает перед людьми и Богом.

В итоге людям приходится содержать и монарха, и всех его родственников, все его окружение, и весь необходимый для отправления властных полномочий аппарат. При всем при этом люди не имеют никакого влияния на формирование органов власти, которым должны подчиняться и которые должны финансировать.

Но, как было отмечено выше, подчинение неизбранной и неконтролируемой власти опирается на какие-то глубинные и иррациональные структуры человеческой психики, потому даже в наше время полным-полно обществ, руководимых самоназначенными диктатурами и диктаторами.

Поразительным образом один и тот же человек способен много и подробно разглагольствовать о дорогостоящих выборах, в результате которых к власти в очередной раз придут заведомые негодяи, и при этом в упор не видеть, что недемократическая власть обходится ему ничуть не дешевле, исправно поставляя на все уровни возмутительное количество все тех же негодяев.

Открытые и гласные демократические процедуры потому и кажутся слишком дорогостоящими, что они публичны. Люди видят выборы, читают финансовые отчеты, приходят в ужас от стоимости всего этого аппарата и по привычке начинают роптать: может, ну их, эти выборы?

Но это ловушка. При любом единовластии только расходы на содержание аппарата, прежде всего репрессивного и контролирующего, способны поразить воображение. Однако все это непублично, и потому создается видимость, что все работает как бы самостоятельно.

Но не будем идеализировать и представительную демократию. Вполне возможно, что на каком-то уровне князь способен создать гораздо более эффективную, дешевую и справедливую власть, чем выборная представительная демократия. Потому что для эффективной работы демократического механизма необходимо слишком много: ответственные избиратели, компетентные избранники, тщательные процедуры. Собственно, зачем люди это делают, зачем нужна такая весьма нетривиальная конструкция?

Есть известное выражение Вольтера: «Монархия была бы наилучшей формой правления, если бы не случайность рождения». Монарх – это человек, который получил власть по наследству и точно знает, что передаст власть своему сыну или дочери. Следовательно, ему не нужно воровать бюджетные средства – у кого воровать? У себя самого? И для чего? У него уже есть дворец, построенный еще прадедушкой. То есть ему надо власть воспринять, сохранить и передать наследнику – в соответствии с существующими законами и традициями.

Заметим кстати, что именно в законности власти главное различие между монархией и диктатурой (или, как говорили раньше, тиранией). Диктатор или автократ может опираться только на себя, свое окружение или какую-то группировку в обществе, но он прекрасно понимает, что в любое время на его месте может оказаться любой человек. В этом была трагедия Римской Империи: император был всемогущим, но никакого общепринятого порядка передачи власти не было, и в итоге она все равно доставалась сильнейшему. Потому что любой, кто становился императором, автоматически делался выше закона и мог его менять под себя. Следовательно, закон не мог являться для него гарантией его власти: можно напринимать любые законы, но будет ли их исполнять следующий император – это был большой вопрос.

При этом у диктатора существует важная проблема – сохранение власти. Диктаторские режимы тратят колоссальные ресурсы на поддержание репрессивной структуры, что в итоге убивает весь миф о большой эффективности единовластия: это в случае легитимной монархии единовластие неоспоримо в рамках закона, а в ситуации диктатуры гарантией ее сохранности может быть только она сама. Кроме того, будучи вертикальной структурой, диктатура имеет свойство разваливаться сверху донизу очень быстро, что мы увидели на примере Советского Союза в 1991 году: вытащили из-под него стержень в виде КПСС, и все развалилось.

Так вот, представительная демократия в этом смысле оказывается дешевле и эффективнее, потому что не требует такого огромного аппарата для поддержания самой себя, как диктатура, и содержит механизмы, предохраняющие от «случайностей рождения», столь губительных для монархий. Именно за это люди и платят, соглашаясь на представительную демократию. Еще одно важное преимущество эффективной, работающей (неимитационной) демократии заключается в том, что она способна сама себя поддерживать и самостоятельно восстанавливаться.

Что произойдет, например, если что-то случится с президентом США, вице-президентом, Сенатом, Конгрессом и всем высшим государственным аппаратом? Конечно, это будет страшнейший кризис в истории всей американской государственности, но при этом он не повлияет на простых людей, живущих во всех уголках США, таким разрушительным образом, как повлиял распад СССР на миллионы его граждан. Более того, в полном соответствии с конституцией во вполне определенные сроки произойдет полная регенерация этой власти. Почему? Потому что все мэры муниципалитетов остались на местах, власти всех штатов остались на местах, и они не связаны напрямую с ушедшей властью. В американской конституции есть поправка, кому переходит власть в случае исчезновения президента, вице-президента и т.д. Но главное – исчезновение президента США не лишит автоматически полномочий какого-то условного шерифа в Техасе или судью в Калифорнии. Шериф сам по себе, судья сам по себе: они были наделены своей властью не президентом, отсутствие президента их не делегитимизирует.

Однако если нечто подобное произойдет в Российской Федерации, то это будет катастрофа, которая поставит под вопрос само существование государства в его нынешнем виде. Почему? Потому что в условиях диктатуры и единовластия все уровни власти легитимизируются сверху, включая самого последнего участкового или чиновника в районной администрации. Этим объясняется стремительный крах монархии  в 1917 году и крах СССР в 1991 году: вертикаль власти была настолько не укоренена на местах, что переворот в столице не вызывал никаких попыток вернуть ситуацию к status quo: чиновничество и репрессивный аппарат, оставшись без приказов сверху, смиренно ждали, пока какая-то любая новая верховная власть скажет им, как жить дальше.

Мы отдаем себе отчет, что в конституции у нас тоже прописаны все демократические формы, но вынуждены констатировать, что они носят чисто ритуальный характер. Если что-то случится с лидером, под которого фактически сверстана вся система власти, то придется срочно менять всю ее структуру – под нового лидера, или коллективное руководство, или что там еще может возникнуть.

За примерами далеко ходить не надо. Разберем кратко изменения идеологии и власти в России с конца 90-х по наше время (притом что конституционный строй в течение всего этого времени остается неизменным).

Ельцин. В силу ряда причин, объективных и субъективных, Борис Николаевич предпочитал быть гарантом конституции и верховным арбитром, отдав значительные полномочия избранным губернаторам, правительству и создав во власти пресловутую «систему сдержек и противовесов», которой тогда очень гордились. Главным слабым звеном было игнорирование парламента: все эти ельцинские сдержки и противовесы были созданы искусственно внутри чиновничьего аппарата и исполнительной власти, и, как показывает дальнейшее развитие событий, система оказалась неэффективной.

Путин. Второй президент России посчитал себя достаточно сильным политиком, чтоб править единолично. Вся ельцинская система сдержек и противовесов была тихо демонтирована, парламент сведен на еще более ничтожный уровень, перестав быть даже «местом для дискуссий». Второй президентский срок Путина запомнился новой для России институцией «технических премьеров»: всячески подчеркивалось, что премьер-министр – это исполнитель поручений президента, не более того.

Медведев. Отказавшись идти на третий срок, Путин сделал президентом своего ставленника Медведева и снова изменил всю конфигурацию власти. Став премьер-министром, он фактически сделал этот пост первым в стране, что особенно странно смотрелось на фоне описанной выше ситуации с техническими премьерами во время его президентства.

Приведенные выше примеры наглядно иллюстрирует имитационный характер демократии в современной России: налогоплательщики платят за нее полную цену, а получают – фигу с маслом. У российского избирателя нет никаких гарантий, что, даже избирая президента, они избирают верховную власть, потому что избранный всенародно президент в итоге, вопреки действующей конституции, оказывается технической фигурой при премьер-министре, которого де-факто никто никуда не избирал.

Итак, реальная представительная демократия – это дорогая процедура, но за свои деньги налогоплательщики получают функционирующую систему управления обществом, способную к стабильному самовоспроизведению, имеющую механизмы предохранения от случайных сбоев, позволяющую сохранять гражданские права и свободы. Еще одно часто цитируемое высказывание: «Демократия – худший способ управления государством, за исключением всех остальных» (Черчилль).

Ниже мы постараемся показать, что первая часть этого высказывания, конечно, сохранила свою актуальность, а вот вторая успела устареть буквально у нас на глазах.

Говоря о демократии, мы обычно имеем в виду представительную демократию.  Эти понятия – «демократия» и «представительная демократия» – в сознании современного человека практически срослись. Распространено убеждение, что демократия – это в первую очередь выборы, формирующие представительные органы власти. Есть выборы – есть демократия, нет выборов – нет демократии.

Именно поэтому в предыдущей главе, говоря о том, что демократия дорого стоит, мы сделали намеренную ошибку, которую далее, по ходу изложения, будем исправлять. На самом деле сегодня дорого стоит именно представительная демократия. Но в силу объективных причин да и просто долголетней привычки другой сейчас просто не существует.

Традиционно считается, что другая демократия, демократия «прямая», не может быть эффективна. Вернее, до самого последнего времени не могла быть эффективной на таких пространствах и для таких человеческих масс, которые мы рассматриваем. При упоминании «прямой» народной демократии наш среднестатистический современный человек (тот самый, для которого слова «демократия» и «выборы» практически тождественны), наверное, вспомнит новгородское вече и, возможно, современные швейцарские кантоны Гларус и Аппенцелль-Иннероден (а это единственные в современном мире территории, где власть до сих пор осуществляется народным собранием) – и скажет: «Всё это могло работать в одном городе, при населении в несколько тысяч человек; но это не может работать в многомиллионных государствах, занимающих огромные территории. Прямая демократия – неэффективна».

Здесь также стоит отметить, что прямая демократия – это тавтология, поскольку сама по себе демократия – это и есть власть народа. Но мы постоянно акцентируем внимание на словах прямаядемократия, поскольку очень привыкли к демократии непрямой, представительной.

Парадокс заключается в том, что прямая демократия в форме народного схода действительно неэффективна и представительная демократия действительно возникла как попытка преодолеть неэффективность прямой демократии. Но современные технологические средства позволяют устранить эту неэффективность гораздо проще и дешевле, чем воссоздавая все институты представительной демократии!

В течение многих десятилетий развивались и совершенствовались пишущие машинки – сложные технические устройства, призванные ускорить написание текстов в красивой, хорошо читаемой, стандартной форме. В силу объективных технологических ограничений пишущие машинки заведомо не имели шансов приблизиться к типографским системам подготовки текстов, но многочисленные мелкие усовершенствования постоянно улучшали (и усложняли) работу этих устройств: разноцветные ленты, сменные шрифты, сложные системы управления интервалами… Все это рухнуло буквально в одночасье с появлением персональных компьютеров. Ведь пишущие машинки не были ценны сами по себе, они возникли как попытка преодолеть несовершенство технологий подготовки текстов. Компьютеры решили эту проблему другим путем – и сколь угодно совершенные машинки оказались просто ненужными.

Итак, что такое прямая демократия? При прямой демократии субъектом власти является весь народ,  все решения принимаются при участии общины, и никаких других органов власти нет. Это можно рассмотреть на примере какого-то одного поселения. Предположим, есть некая деревня или поселок, где каждое воскресенье люди собираются всей деревней на сход и решают, что делать: строить ли церковь, или дорогу, или плотину. Или, например, как установить очередность пользования общим выпасом. Или, например, что делать с хозяином, который не рассчитался в срок с сезонным рабочим (а хозяин, в свою очередь, утверждает, что рабочий не выполнил оговоренного объема работ). Такому сельскому сходу не нужны ни исполнительная, ни законодательная, ни судебная ветви власти – он оказывается вполне в состоянии выполнить все их функции непосредственно.

Однако сейчас такое невозможно, поскольку современные формы осуществления власти предполагают погружение в сложную процедуру. И если при прямой греческой демократии еще можно было всем вместе принять необходимые решения, то сейчас только на уровне местного самоуправления, в типичном российском муниципалитете, принимается порядка 5-10 тысяч решений в год. Таким образом, при осуществлении прямой демократии каждое воскресенье нашим сельчанам пришлось бы решать порядка 100-200 вопросов. При этом они должны были бы не только быть готовыми принимать эти решения, но и осознавать их суть, четко понимать, за что голосуют. Ясно, что ни о какой дискуссии по этому перечню вопросов, да еще такой, в которой каждый успевает высказаться, тоже речи быть не может.

Итак, если мы отбросим пока конкретику и возьмем некую абстрактную модель, то прямая демократия хорошо работала в отдельно взятой маленькой общине. Затем община расширилась, и принимать решения стало несколько сложнее.

Каким образом прямая демократия перешла в демократию представительную? В какой-то момент люди обнаружили, что их стало много. Эта проблема встала еще перед древними греками: часть людей живет в колониях, которые находятся далеко, часть – в поместьях за городом, часть уехала по делам, еще кто-то – воевать и т.д. Так возникла идея, что должны быть некие постоянно действующие органы парламентского типа. Поначалу они существовали параллельно с инструментами прямой демократии, с народными собраниями. Однако одновременно (а может быть, и еще раньше) очень остро встал другой вопрос: а кто будет разрабатывать и предлагать проекты решений для народного собрания? Ведь само народное собрание в силу своей многочисленности – это не место для дискуссий, а инструмент принятия решений. Дискуссия с участием сотен ораторов неизбежно приводит систему к коллапсу, поэтому довольно быстро стало понятно, что на рассмотрение народных собраний могут выноситься только вопросы, требующие однозначного ответа – «да» или «нет».

Итак, даже когда необходимо быстро решить вопрос, строить или не строить, воевать или нет, все равно в решении вопроса участвует группа лиц, старейшин, которые готовят вопрос и предлагают варианты решений. Это и есть зачатки представительной демократии.

При этом стоит добавить, что прямой демократии в чистом виде никогда и не было. Если углубиться в историю, то и в греческих полисах существовало множество институтов кроме народного собрания. Это были органы, представители которых избирались жителями на общем голосовании. Иными словами, такого, чтобы люди собрались вместе и решили все вопросы, не было изначально. Опять же спрашивается – почему? Потому что уже в то время технически, даже в условиях маленького городка, обеспечить постоянное присутствие всех правомочных людей во время принятия всех необходимых решений было невозможно. Даже созвать людей было достаточно сложно – это проблема технологий. На всех этапах развития человечества проблема технологий стояла очень остро: и в Древней Греции, и даже в совсем недавнее время.

Здесь уместно вспомнить средневековую Италию: пока жители дискутируют на площадях, под стенами города стоит армия, нанятая германским императором, и воины не спорят, а выполняют приказы. И в этом случае, конечно, прямая демократия проигрывает. Принимать решения некогда. И прямая демократия на какое-то время уходит из истории.

В Средние века демократические формы правления если и существовали, то в очень усеченном виде: в итальянских городах-государствах и в каком-то смысле в вольных городах Германии. Даже во внешне демократических республиках, таких как Венеция, очень рано, еще в XIII веке, при сохранении видимости электорального равенства в выборах участвовал очень узкий круг людей – представители нескольких сот родов. Все остальные жители страны служить могли, а избирать не могли.

Давайте зафиксируем: генезис форм представительной демократии во многом обусловлен постоянной необходимостью преодолевать одни и те же технологические ограничения реального мира.

Реальный мир обладает пространственной протяженностью, и преодоление расстояний требует значительных временных затрат – собрать всех правомочных участников народного собрания в одном месте оказывается проблематичным. Еще хуже, что в реальном мире не существует никакой «ноосферы», пространства идей, открытого и общедоступного; напротив, обмен информацией требует огромных временных затрат, сопряжен с потерей и искажениями информации, различиями в интерпретации. Идеальная картина могла бы выглядеть так: все граждане могут находиться в одно и то же время в одном и том же месте и владеть всей полнотой информации по каждому вопросу (история вопроса, суть проблемы, предлагаемые варианты решения, их последствия, плюсы и минусы). Если еще и предположить, что прения также происходят мгновенно (допустим, телепатически), то прямая демократия, конечно, окажется отлично подходящей моделью для этого идеального общества. Собрались вместе – да хоть каждый день, раз это не связано ни с какими потерями времени! – рассмотрели все вопросы – а на это вообще уходят секунды! – и вернулись к своим повседневным делам. Но, как уже было сказано, в реальном мире не существует прозрачного обмена всей информацией, и его не населяют сверхскоростные телепаты. Поэтому-то жители реального мира и начинают задумываться об институте представительства: пусть на собрания ходят не все граждане, а только некоторые, и в подготовке вопросов принимают участие не все граждане, а только некоторые. Так возникает парламент и, например, судебная система.

Кстати, институт представительства необходим и для преодоления ограничений пространства, и для преодоления ограничений информации, и вовсе не обязательно эти две проблемы решают одни и те же представители. Хорошим примером может служить суд присяжных. В нем, во-первых, есть специально обученные люди, которые занимаются подготовкой вопроса – то есть преодолением ограничений реального мира, связанных с отсутствием общедоступной информации. Это – стороны процесса: судья, адвокаты, прокуроры, эксперты и их помощники. Эти люди представляют граждан напрямую или опосредованно (в России судей назначает президент, но, как мы знаем, в США и судьи, и прокуроры выбираются непосредственно населением). И, во-вторых, есть другой тип представителей граждан – присяжные, на рассмотрение которых выносится вся ставшая известной информация о деле. Присяжные олицетворяют собой всех тех сограждан, которым лень или некогда получать информацию и принимать на ее основании решение. На сельском сходе дело было бы вынесено на рассмотрение всех односельчан, но институт суда присяжных предусматривает случайный отбор 12 человек как представителей народа {1}.

Итак, в мире, в котором мы живем, объективно существует целый ряд ограничений, делающих его крайне непохожим на тот идеальный мир, для которого прямая демократия была бы безусловно лучшим способом общественного устройства. Эти объективно присутствующие технологические ограничения не менялись столетиями, при этом происходил постоянный прирост населения и освоение жизненного пространства, что только их усугубляло. С точки зрения ограничений пространства рост скорости перемещений не поспевал за увеличением ареалов расселения, и даже современные самолеты и поезда не позволяют собрать в одном месте население небольшой страны быстрее, чем за несколько часов или дней. С точки зрения ограничений информации всё ещё хуже: рост количества информации носит экспоненциальный характер, скорость ее передачи возрастает не так быстро, а скорость обработки в голове человека не растет вовсе. Условно говоря, с тех пор как люди изобрели письменность, больше ничего прорывного не произошло, менялись только способ и скорость пересылки сообщений, пока не изобрели телеграф и телефон, что произошло совсем недавно по меркам истории. Как уже сказано, телепортация и телепатия были бы прорывами, но на этих направлениях прорыва нет и, честно сказать, не предвидится, несмотря на все успехи современной науки и техники.

Таким образом, проблема технологического несовершенства встала перед обществом очень рано и очень быстро привела к гибели прямой демократии. На всем историческом промежутке, от древних Афин до современного кантона Гларус, не известно ни одной действующей модели прямой демократии, которая охватывала бы более 30-40 тысяч граждан, имеющих право голоса, и территорию более нескольких десятков квадратных километров. Прямая демократия исчезла, не выдержав конкуренции с той же самой тиранической монархией.

Все это произошло естественным путем, и со временем все забыли, что прямая демократия вовсе не была такой уж плохой сама по себе, просто реализация этой модели в ее чистом виде в течение долгих веков была технологически невозможной. И, конечно же, никто не сидел и не проверял через некоторые промежутки времени: а что, может ситуация изменилась? Может, что-то такое произошло в нашем мире, что можно снова вернуться к разговору о прямой демократии – прежде всего как к идее всеобщего и прямого представительства. Потому что самое главное, что, на наш взгляд, заложено в идее прямой демократии и утрачено в представительной, – это не только право, но и возможность для каждого гражданина непосредственно участвовать в обсуждении и принятии всех решений. Любой человек, несомненно, имеет право и отказаться от участия во всем этом и делегировать свои полномочия кому-либо, и никто не может ему этого запретить. Но остается непонятным, почему же человек обязан кому-то что-то делегировать, если он и сам не против осуществлять свои права – напрямую и непосредственно. Тем более что на каком-то технологическом уровне все это становится легко осуществимым – но об этом мы поговорим чуть позже.

В современном мире демократия начинается с местного самоуправления, и там она наиболее логична и понятна: это уровень подъезда, ТСЖ, микрорайона, сельского схода в небольшом поселении. Каким бы авторитарным ни было государство, все равно существует уровень, который государство и не думает контролировать; более того, государство понимает – этот уровень не проконтролируешь; более того, государство понимает – предоставленные сами себе, вынужденные решать свои вопросы местечкового значения сами, граждане справятся с любой мелкой задачей лучше, чем клерки из далекой Москвы.

Но что происходит при переходе на уровень выше? Демократия постепенно или мгновенно (в зависимости от государственного устройства) умирает. Демократия как реальное народовластие кончается там, где возникает государство, потому что государство – это не одно поселение с его сельским сходом, а множество поселений, очень сложная структура.

Государство – это не что-то конкретное, это некая абстракция. Термин, который можно наполнить любым содержанием. То же самое можно сказать и о слове «власть». Мы отнюдь не проповедуем анархию и полный отказ от государственности, мы лишь хотим подчеркнуть, что государство может и должно строиться на совершенно иных принципах, чем современная нам Российская Федерация, и власть в нем должна осуществляться народом и в интересах народа, а не чиновниками в интересах ими же придуманной концепции государства.

Когда мы говорим о местном самоуправлении, нам все понятно: здесь рыть траншею или здесь, строить ли церковь или оставить фонтан. Тут не нужны никакие представители: людям хватает здравого смысла, общечеловеческого понимания реальности, чтобы принимать правильные решения. Но вот степень абстракции вырастает до уровня государства. Мы избираем представителя, и наш депутат, делегат от нашего города, приезжает в Москву, где его спрашивают: будем ли мы дружить с Эквадором или нет? А он не знает. К нему приходит государство, которое превращается в конкретных людей, живущих за налоги. И они говорят, что нужно дружить с Эквадором, воевать с Парагваем, потому что у нас такая политика. Те люди, которые сидят «сверху», в государственном аппарате, меньше всего заинтересованы в демократии. Они заинтересованы в том, чтобы дурачки из деревень как можно реже приезжали, не забывая, конечно, поставлять солдатиков в армию и вовремя платить налоги.

Если посмотрим на историю Великобритании, то увидим, что все, что осталось от классического государства Великобритания, – это королева Елизавета, которая юридически является собственницей всей земли, юридически является гарантом существования государства, хотя фактически, в смысле практического употребления власти и обладания полномочиями, ничего из себя не представляет. Все остальное – это местное самоуправление, разросшееся до масштабов целой страны, когда люди сами себе кого-то выбирают, сами все решают, не спрашивая королеву Елизавету ни о чем, даже о ее собственном состоянии. Это одна модель – когда местное самоуправление вытеснило государство, загнало его в угол.

В России, к сожалению, мы застряли в другой модели, где государство задавило всю демократию, все местное самоуправление. Почему? Если у нас даже на местном уровне решения принимаются с учетом государственного интереса, какого-то федерального тренда, то это значит, что абстракция государства является доминирующей. А конкретика местного самоуправления фактически стремится к нулю. Власть нам говорит: да, вам здесь дорога не нужна, но государству она здесь нужна, поэтому вы, дорогие депутаты, должны будете закрыть глаза и уши, не знаем, что вы скажете своим избирателям, предположим, вы все проиграете следующие выборы, но дорога здесь все равно будет. И люди отвечают: ну, надо так надо.

Вот это и есть два разных подхода. Первый: мы строим демократию сначала у себя в голове, потом в своем подъезде, в своем дворе, в своем районе, в своем городе, а потом во всей стране. Второй: мы начинаем с абстракции, что есть некое Абсолютное Добро и что государство – это воплощение этого идеального в реальности, а раз государство имеет отношение к чему-то абсолютному, то оно само по себе дело хорошее, и поэтому не надо себя спрашивать, что страна сделала для тебя, а надо спрашивать, что ты сделал для нее. Ну и, разумеется, государству (а если заглянуть за это красивое слово, ты мы обнаружим там вполне реальных людей) все и всегда виднее.

Государство назначит нам губернатора, губернатор назначит нам мэра, мэр назначит нам хороших руководителей районных администраций, которые придут и скажут: «Вот этого не надо выбирать, а вот этого надо, потому что вот он будет мне мешать своими идеями, а этот парень будет нам помогать. Помогая мне, вы поможете губернатору, помогая губернатору, поможете президенту – и наше государство будет великим».

В том то все и дело, что это две абсолютно несовместимые друг с другом логики, и если мы начинаем рассматривать их вместе, то мы себя обманываем – они не могут сосуществовать, к сожалению. Вся проблема власти в России в том, что она пытается сделать вид, как будто это возможно. На практике же получается, что просто вся система, связанная с функционированием демократических институтов, оказывается имитационной, бутафорской, а реально функционирует только вторая политическая система – авторитарно-вертикальная. Поэтому сейчас нам видится только два пути: или мы наполним реальным содержанием первую систему (благо формально она все еще не демонтирована) и будем ее развивать и трансформировать в более современные формы народовластия, либо мы завершим путь к полностью авторитарному государству, которое рано или поздно начнет пожирать своих граждан, а потом и само себя.

Таким образом, при выявлении причин, по которым демократия в России не состоялась, кроме чисто технологических проблем должна обязательно учитываться еще именно эта причина: демократия не нужна государственному аппарату. Ведь если мы опять вернемся к идиллии прямой демократии, все становится ненужным: не нужны депутаты, помощники, секретарши, спикеры думы, председатели комитетов, министры, президенты. При прямой демократии все эти люди исчезают. Как же так? Они не хотят исчезать, они хотят быть. Соответственно, им выгодно создать не просто представительную демократию, а как можно более многоуровневую. Причем чем больше уровней, тем больше степень безопасности того, кто находится на верхушке этой системы, от народа. У рядового избирателя практически нет возможности докричаться до президента или губернатора. Рядовой избиратель должен пройти через серию выборов, правильно выбрать депутата городской думы, чтобы он правильно выбрал сити-менеджера, который придет в областное правительство и будет правильно что-то говорить губернатору. Это единственный шанс достучаться до губернатора. А уж до президента не дойти тем более. Гражданин может лишь проголосовать на выборах за партию, и она назначит нужного депутата, который приедет в Госдуму, выйдет на трибуну и с трибуны скажет: «Владимир Владимирович, вы не правы». Это все, что предлагает представительная демократия для общения с властью.

Притом опыт учит нас, что даже выбранные под самыми критическими лозунгами политики в итоге не пытаются спорить с властью, а все потому, что, получив от избирателей свой мандат, они становятся самостоятельны и самодостаточны до следующих выборов. Ярче всего это видно на примере всем известного В. В. Жириновского: во время всех избирательных кампаний он неистов и критичен, а получив очередной мандат, тихо оседает в думском кабинете и лишь иногда устраивает показательные выступления. С другой стороны, зачем ему постоянно ссориться с исполнительной властью, которая способна помочь ему в решении массы личных вопросов, если можно, по согласованию с ней же, критиковать ее строго перед выборами? Надо признаться, что Владимир Вольфович понял самое главное в нынешней системе и активно пользуется этим пониманием в своих интересах.

То, что мы сейчас воспринимаем представительную демократию как некую норму и считаем ее единственно правильной и возможной, вовсе не есть какая-то объективная данность, более того, это довольно новая традиция. Выше мы сказали о том, что выбор гражданами представителей для участия в управлении государством стал вынужденным ответом на два основных вызова – ограничения пространства и ограничения информации. Сам по себе этот выбор обусловил необходимость выработки на протяжении столетий множества «служебных» принципов, которые обслуживали институты представительной демократии. Эти принципы сложились не в силу своей абсолютной значимости per se, а только потому, что их наличия потребовало развитие представительной демократии, которая в свою очередь представляет собой общественный компромисс между идеалами прямой демократии и тем, что возможно в условиях реального мира.

Хорошим примером такой «вспомогательной» нормы, которая сейчас воспринимается нами как данность, но на самом деле стала таковой совсем недавно, является принцип всеобщего избирательного права.

Всеобщее избирательное право – это в полной мере новация ХХ века. В XIX веке о такой странной идее никто и не задумывался. Первой европейской страной, где появилось избирательное право у женщин, стало Великое княжество Финляндское в XX веке.

В России женщины получили право голоса после революции 1917 года, причем Россия была в этом плане в самых первых рядах. Если взять Швейцарию, к опыту которой мы уже обращались и еще будем обращаться неоднократно, то там избирательное право у женщин появилось в 70-х годах ХХ столетия, то есть менее 40 лет тому назад.

И дело не только в гендерном неравноправии. До прошлого века активно применялся не только половой ценз, но и многие другие виды избирательного ценза – имущественный, сословный. Ничем неограниченное всеобщее избирательное право – это абсолютно свежая идея, хотя сейчас она нам кажется очень естественной и простой{2}. При этом пару веков назад естественными и простыми казались совсем другие вещи.

Например, вопрос имущественного ценза до самого недавнего времени стоял очень остро. Кто имеет право голосовать, а кто не имеет такого права? Почему домовладелец и бомж обладают равным правом участвовать в решении таких, например, вопросов, как налог на недвижимость? При всеобщем избирательном праве все люди фактически наделяются прямой властью.

В XIX веке Екатеринбургская городская Дума избиралась по трем сословиям, по 20 депутатов от каждой из трех курий. Эта система несколько раз менялась, но в конечном итоге свелась к следующему. Брался весь объем налоговых платежей за последний год, брался весь список налогоплательщиков, упорядочивался по убыванию суммы уплаченных налогов. Те люди, которые обеспечивали первую треть налоговых поступлений, избирали первых 20 депутатов (самих этих людей могло быть меньше 20, то есть они избирали депутатов не обязательно из своего числа; просто те люди, которые больше всего вносили в городской бюджет, говорили: мы хотим, чтобы наши интересы в Думе представляли такие-то депутаты); те люди, которые обеспечивали вторую треть, избирали вторую двадцатку депутатов, и те, кто обеспечивал третью треть, давали третью двадцатку.

Эта система бесконечно далека от всеобщего равного избирательного права, но тогда, сто с небольшим лет назад, она всех устраивала, казалась справедливой, никого не удивляла. Если подумать – что в ней такого неправильного? Каждый имеет право голоса, но степень влияния на городские дела приведена в некоторое соответствие с тем, какой вклад тот или иной гражданин вносит в общегородскую «кубышку», которую предстоит распределять депутатам.

На протяжении многих веков апробировались и другие системы и сочетания цензов, в каждом из которых была какая-то своя справедливость и какой-то свой смысл. Всеобщее избирательное право – всего лишь одна из возможных систем, «особо модных» на современном нам историческом промежутке, не более того{3}.

Кстати, даже современное всеобщее избирательное право все равно не является всеобщим: в этом праве поражены лица, признанные недееспособными по решению суда, в ряде случаев – отбывающие приговор заключенные. Установлен возрастной ценз, который в России составляет 18 лет (но во многих странах он другой). Самоочевидные вещи? Да, конечно: как можно доверить голосовать психопатам, серийным убийцам или грудным младенцам. Но давайте зафиксируем, что цензы все-таки существуют, и устанавливаются они не на основании незыблемых законов природы, а довольно-таки волюнтаристски. Почему 18 лет, а не 21 или 17.5? Или, например, почему не быть плавающей планке, привязанной не к возрасту, а к сдаче определенного «экзамена на обретение гражданских прав»? Или вот лишение избирательных прав заключенных: есть разные подходы. Всех лишать? Всех не лишать? А после отбытия срока наказания{4}? Как-то классифицировать уголовные статьи? В ряде стран избирательных прав лишаются, например, солдаты срочной службы (как лица заведомо «подневольные»), в ряде стран – чиновники. Мы не обсуждаем здесь преимущества или недостатки той или иной системы, мы говорим только о том, что «всеобщее равное избирательное право» – это тоже в известной степени фикция, условность. Попытка приближения к идеалу.

Кстати, к какому идеалу?

Еще одно популярное высказывание о демократии гласит: «Когда нам надо получить диагноз – мы собираем консилиум врачей; когда ищем представительства в суде – обращаемся к профессиональным юристам; и только когда надо управлять государством и принимать законы, мы обращаемся к мнению домохозяек, алкоголиков, непойманных воров и невыявленных сумасшедших». Это высказывание высмеивает всеобщее избирательное право – но ведь надо признать, что небезосновательно. Современное толкование этой нормы произрастает из гуманистических либеральных идеалов, в которых берут свое начало также принцип презумпции невиновности и принцип «все, что не запрещено, – разрешено».

Идеал с точки зрения идеи всеобщего избирательного права заключается в том, чтобы наделить активным избирательным правом всех тех, кто в состоянии им воспользоваться. Малолетние дети и лица, признанные недееспособными по решению суда, очевидно, не в состоянии пользоваться избирательным правом – их исключаем. Все остальные… хм, тут срабатывает презумпция: раз в явном виде не установлено, что человек не способен быть избирателем, значит, лучшее, что мы можем делать, – это предполагать, что он – способен.

Является ли такая реализация принципа всеобщего избирательного права реализацией идеала? Нет. Каждый из нас знает нескольких людей, которые охотно и регулярно пользуются активным избирательным правом, будучи абсолютно не в состоянии адекватно им распорядиться, то есть не осознавая ни сути принимаемых ими электоральных решений, ни их последствий. Однако мы также понимаем, что не существует никакого разумного способа это право у них отобрать. Таким образом, нынешняя ситуация со всеобщим избирательным правом представляет собой не идеальную ситуацию, но только лишь наилучшую из возможных аппроксимацию идеальной ситуации в нашем мире.

То, что мы подробно рассмотрели на примере института всеобщего избирательного права, можно было бы также детально развернуть и в отношении любой другой устоявшейся нормы, связанной с функционированием современной представительной демократии: количество ветвей власти, их взаимодействие, работа представительных органов на профессиональной или неосвобожденной основе, взаимоотношения центральной власти и местного самоуправления, сессионный или постоянный принцип функционирования представительных органов, мажоритарная, пропорциональная или смешанная система выборов. Каждый из этих институтов за последние несколько столетий претерпел множество изменений, был апробирован в различных вариантах, и, наконец, отдавая дань моде, подчиняясь политическому моменту или следуя научно обоснованной оптимальности, находится сейчас в том состоянии, которое воспринимается нами как правильное и привычное. Однако в каждом случае это всего лишь компромисс, связанный с приближением к идеалу (оптимальному функционированию государства) в непростых условиях реального мира.

Позволим себе еще несколько слов сказать об эволюции современных нам демократических институтов. На эту историю стоит посмотреть тем же критическим взглядом, которым мы уже обозревали историю пишущих машинок: уже и ленты разноцветные, и сразу два шрифта в одной машинке, и весит она не 30 килограммов, а всего лишь 3 килограмма – но все равно до типографского качества текста далеко как до Луны, а опечатки приходится замазывать вручную.

За последние несколько столетий возникло множество конкретных маленьких усовершенствований, призванных обеспечить, чтобы представители народа действительно отражали волю народа, чтобы они действовали добросовестно, выполняли свои обещания – и все равно, несмотря на все эти (подчас весьма изощренные) изобретения, в мире раз за разом возникали кровавые диктатуры, а слово «политик» все чаще становилось синонимом слова «жулик и вор».

Первые серьезные изменения античная идея демократии начала претерпевать в эпоху Просвещения. В Средние века демократия как таковая вымерла, и если и существовала, то в довольно извращенном виде, как в уже упомянутой выше Венеции. И в какой-то момент опять встал вопрос, как жить дальше.

Идея представительной демократии появилась после изучения (причем некритичного, что тоже важно помнить!) античных источников, но уже в то время Жан-Жак Руссо активно выступал за прямую демократию. Параллельно шло создание США. США – это ведь изначально сообщество неких самоуправляемых общин: люди уезжали за океан, создавали общину, жили своим хозяйством и самоуправлялись. Таким образом, возникла целая сеть самоуправляемых общин, и люди принялись размышлять, как им жить дальше. Тут и вошла в широкий оборот идея, что демократия – это хорошо и что единственный субъект власти – это народ. Это была чрезвычайно свежая по тем временам мысль, поскольку много веков до того она никому в голову не приходила.

Ранее вопрос о природе власти решался иррационально: просто считалось, что легитимная власть может принадлежать только монархам, которые получили ее непосредственно от Бога. Следовательно, законна только та власть, которая исходит из короля – пусть даже сам он фактической властью уже и не обладает. Но – он ее кому-то передал, органу ли или конкретному лицу, тем самым освятив носителей власти причастностью к безусловной божественной легитимности.

В принципе вся современная демократия до сих пор живет идеями и категориями XVIII века и Великой французской революции, которая стала практическим выражением всех брожений своего времени. В каком-то смысле мы все так и не выросли из коротких штанишек Великой французской революции.

Что же произошло тогда? Люди вплотную подошли к мысли, что никакого Бога, который назначает им королей, не существует. Ну, или Бог существует, но к королю не имеет никакого отношения, а потому короля можно даже и казнить.

Дальше все вроде логично: раз только народ имеет право управлять, то ему и власть. Но так как людей много и собрать их всех вместе довольно затруднительно, они просто должны избрать из своего числа наиболее достойных – тех граждан, которые и будут представлять весь народ во всех органах власти.

Вообще, Великая французская революция – это довольно странная вещь, особенно для наших русских реалий. Юридический смысл ее такой. Для утверждения новых налогов королевское правительство было вынуждено (нам, жителям России это трудно понять: как так, абсолютный монарх нуждается в согласии какого непонятного парламента для введениях новых налогов. Между тем вот такой был во Франции абсолютизм) созвать Генеральные Штаты. Мероприятие это во Франции не проводилось несколько веков.

По средневековым нормам делегаты были выбраны от трех сословий – от духовенства, от дворянства и от всех остальных, которые составляли третье сословие. Фактически революция началась с того, что депутаты, избранные для участия в работе Генеральных Штатов от третьего сословия, объявили себя парламентом, то есть присвоили себе полномочия, которых у них ни юридически, ни даже теоретически не было. Впрочем, практически они были правы: третье сословие было самым многочисленным и в экономике играло решающую роль. То есть налоговое бремя приходилось именно на него, и, должно быть, мысль о том, что налоги устанавливают духовенство и дворяне, а платят все остальные, толкала депутатов на подвиги. Кстати, и в американской революции идея налогов была весьма важной и отразилась в знаменитом лозунге No taxation without representation («Никаких налогов без представительства!»): жителям колоний казалось несправедливым, что налоги они платят, а в парламенте, заседавшем в далеком Лондоне, они никак не представлены.

Так вот, сами революционеры считали, что Францией после революции правит великий французский народ, но фактически у власти оказались во многом случайные люди, которые сами себя объявили носителями народного суверенитета. И не факт, если уж говорить начистоту, что весь французский народ, включая крестьян из дальних деревень, так уж сильно ненавидел Людовика XVI и действительно уполномочивал на что-либо Робеспьера или какого-нибудь Сийеса.

То же самое происходило и в России конца XX века, когда съезд народных депутатов объявил себя носителем высшей власти: нас избрал народ, и поэтому мы можем делать то, что считаем нужным: менять конституцию, увольнять или назначать министров. Это, несомненно, демократия, только с одним, но очень важным «но»: не люди напрямую собираются и говорят: «мы хотим видеть во власти того или другого», а их представители собираются и принимают решения. При этом постоянно предпринимаются всевозможные ограничения правомочий этих представителей: идеи императивного мандата, идеи предвыборных обещаний. Все это делается для того, чтобы человек представлял именно тех, кого он якобы представляет. Однако эти процедуры появляются не от хорошей жизни и, к сожалению, мало что дают в смысле реального народного представительства: как только депутат побеждает на выборах, реальных механизмов контроля за тем, насколько его деятельность соответствует всему тому, что он декларировал во время выборов, практически нет.

Идеальная модель прямой демократии, очевидно, может функционировать лишь в том случае, когда реализуются следующие допущения: во-первых, все люди хотят  участвовать в управлении, и, во-вторых, все люди могут в нем участвовать, то есть достаточно компетентны: некая общность людей, отчетливо понимающая, что она управляет чем-то, собирается и принимает компетентные решения прямым голосованием.

Мы осознаем, что в реальности так не бывает, что в реальности слишком много проблем: и людей невозможно собирать постоянно, и непонятно, кто готовит все решения, и что подавляющее большинство людей совершенно некомпетентно. Поэтому прямая демократия рассматривается нами просто как идеальная модель, описывающая более справедливую и честную форму представительства мнений и позиций людей, чем опосредование таковых через структуры представительной демократии.

Представительная демократия появляется тогда, когда есть некое значительное количество людей – народ, который в своих маленьких округах (или по партийным спискам, что примерно то же самое, только вместо небольшого списка кандидатов избирателям предлагается небольшой список партий) избирает достойных и им передает свое право управлять.

Далее эти избранные люди где-то собираются и уже на постоянной основе принимают решения исходя из пользы тех людей, которые их послали. Возможно, такая идеальная модель какое-то время работала. И на некоторых территориях, особенно на местном уровне, где существуют небольшие муниципальные образования (например, всё в той же в Швейцарии), работает до сих пор. Люди собрались, выбрали местный совет, депутаты местного совета ходят по тем же улицам и решают проблемы своего городка, не теряя постоянного, живого, ежедневного контакта со своими избирателями. Но как только представительная демократия достигает уровня государства, когда избранные в одной местности люди отправляются в далекую столицу, начинаются проблемы, способы решения которых мы и пытаемся сейчас осмыслить.

Представительная демократия как идея, несомненно, хороша, но на практике даже та модель представительной демократии, которая сейчас реализована в ведущих европейских странах и в США, крайне далека от истинного народовластия.

Начнем с того (ранее мы уже обращали внимание на этот фактор), что, как только человек проголосовал, он уже не имеет отношения ко всему происходящему далее. Более того, его могут бесконечно обманывать. Избранные им люди перед ним никак формально не отчитываются, они могут принимать любые решения, а он сам не может их никак контролировать. В лучшем случае через несколько лет отказать им в доверии на следующих выборах. Но ведь несколько лет – это не так мало с точки зрения человеческой жизни: люди выходят на пенсию, дети рождаются, женщины уходят в декрет и так далее. Так что фактически гражданин пользуется своим правом один раз в несколько лет. Он приходит, отдает свой голос и все – больше у него нет никаких возможностей влиять на власть до следующих выборов. И это появилось не от хорошей жизни.

В принципе и все остальные демократические институты, которые сейчас кажутся нам естественными, – они все появились не от хорошей жизни, а от того, что прямая демократия невозможна, и поэтому ее нужно как-то аппроксимировать. В том числе институт разделения властей, который мы считаем очень хорошим, при прямой демократии не нужен (мы уже приводили пример сельского схода, который в пределах своего села вполне может замещать весь функционал и исполнительной, и законодательной, и судебной власти{5}). Если у нас есть народ, который является непосредственным источником власти и все решает, то никакого разделения властей не нужно, никто не должен никого контролировать, не нужна дорогостоящая и очень трудная в настройке система сдержек и противовесов{6}. То же самое с местным самоуправлением.

До конца XIX века, как мы уже говорили в предыдущей главе, цепочка власти выстраивалась сверху: от Бога к помазанному монарху и дальше вниз. Сейчас другая идея: сверху – государственная власть, а снизу, навстречу к ней, – местное самоуправление, которое должно быть независимым. Тем не менее сегодня местное самоуправление остается довольно сложной структурой, базирующейся на представительных принципах. Прямая демократия в современной России возможна (и существует) практически только на уровне ТСЖ: на общем собрании люди собираются и решают, как им жить, и никакие ветви власти им не нужны.

Итак, мы уже несколькими примерами проиллюстрировали ключевую мысль: все непростые демократические институты и процедуры лишь аппроксимируют идеальную модель демократии, исходя из того, что идеал недостижим, и поэтому нужно изобразить что-то примерное.

Представим себе экран современного компьютера, его размер – 1600 на 1200 пикселей, то есть около 3 млн пикселей. Каждая точка экрана может быть одного из миллиона с лишним оттенков. Для того чтобы закодировать оттенок точки на экране, нужно три байта данных. Таким образом, картинка, которая занимает весь экран, должна занимать пространство порядка 9 МБайт. На самом деле мы знаем, что фотография приличного качества на весь экран «весит» 200-300 КБайт, то есть в несколько десятков раз меньше. Кстати, если бы каждая полноэкранная картинка «весила» бы 9 МБайт, то минута видео «весила» бы 12 ГБайт, мы не могли бы качать фильмы и мир был бы ужасен.

Идея сжатия изображений базируется на аппроксимации. Человеческий глаз не способен воспринимать весь миллион возможных оттенков, поэтому при кодировке изображения специальная программа вычленяет области, состоящие из нескольких точек примерно одного цвета, и кодирует их все одним и тем же образом. Немного информации при этом теряется, но зато появляется возможность немного сократить объем хранимой информации: можно не запоминать оттенок каждой точки, а в файле описать координаты группы точек и задать их цвет один раз. В итоге картинка будет «весить» значительно меньше. Понятно, что эти параметры можно варьировать в зависимости от того, какую потерю качества мы можем себе позволить и каким местом для хранения изображений располагаем. Например, мы можем закодировать фотографию и так, что она будет занимать всего 5 КБайт. В этом случае мы, скорее всего, будем все еще в состоянии понять сюжет снимка, уловить общее его настроение, узнать знакомые лица, но качество будет ужасным, фон – размытым, а изображение будет состоять как будто из больших квадратиков. Можно сжать фотографию и до 10 Байт. В последнем случае мы уже ничего не увидим, только несколько цветных точек, но все-таки они будут соответствовать тем цветам, которые наиболее часто присутствовали на исходной фотографии. Получится такая абстрактная живопись: может быть, она кого-то и привлечет, потому что будет, полностью уничтожая смысл, передавать настроение.

Бывают и ситуации, когда мы вынуждены идти на потерю качества по причинам технологического характера. Например, у нас есть достаточно места для хранения сколь угодно хорошего видео, но нам надо транслировать его в Интернете в режиме реального времени (допустим, это запись с камер видеослежения), а пропускная способность канала составляет у нас обычные 256 КБайт/сек (то есть 2 МБит/сек). Это значит, что на каждый кадр (исходя из 24 кадров в секунду) у нас есть чуть больше 10 КБайт, и, как ни крути, качеством придется жертвовать. Всё будет отлично видно (в таком качестве можно и фильмы смотреть), но каждый конкретный стоп-кадр не будет изобразительным шедевром. Ну, а если в нашем распоряжении не двухмегабитный канал, а только старый модем? Тут уж предстоит делать нелегкий выбор: либо транслировать непрерывно разноцветную кашу, в которой можно будет разобрать разве что какие-то силуэты, либо, например, делать и отправлять снимки с определенными интервалами. Наверное, с точки зрения решения задачи видеослежения второй подход окажется более оправданным. У охранника на пульте картинка будет обновляться только раз в несколько секунд, но он хотя бы сможет различать лица.

Так вот, представительная демократия – это примерно то же самое: берется 140 млн человек и делается снимок, который весит 450 байт. Просто потому, что лучше снимок аппаратура не позволяет сделать, и всё тут – технологические ограничения! Более того, такие снимки делаются один раз в четыре года{7}, но с последовательностью этих снимков ужасного качества (на них видны только цвета политического спектра и, может быть, самые грубые контуры или векторы настроений), мы пытаемся работать как с данными о реальных настроениях граждан России. Власть смотрит этот альбом с фотографиями и пытается как-то понять, что в стране происходит. С технологической точки зрения это ужасно. Это очень плохая передача реальности, абсолютно неадекватная, поскольку картинка каждую секунду меняется, а каждый снимок был сделан единоразово. Это свидетельство того, насколько нас ограничивает несовершенство технологий.

Примечания:

{1}

Этот пример хорош еще и тем, что показывает, что «представительство» – это еще не обязательно «выборы». В суде присяжных представительство реализуется посредством случайного отбора, но все равно это представительство.

{2}

Впрочем, как хорошо известно, в наши дни в прибалтийских государствах, входящих в состав Евросоюза, значительное число жителей – «неграждан» – лишено избирательных и прочих гражданских прав на весьма неоднозначных основаниях.

{3}

Совет Федерации Федерального Собрания Российской Федерации первого созыва, т.е. 1993-1995 годов, избирался непосредственно гражданами и формировался по принципу: два сенатора от каждого субъекта Федерации. Учитывая крайнюю неравномерность в населении субъектов Федерации (от 50 тысяч до 10 миллионов человек – разница в 200 раз!), можно отметить, что в нашей стране менее 20 лет тому назад принцип равного всеобщего избирательного права на важнейших выборах федерального уровня грубо нарушался, и это тоже не вызывало какого-либо общественного порицания.

{4}

Например, в США люди, осужденные за уголовные преступления, очень часто лишаются пассивного избирательного права пожизненно – в подавляющем большинстве штатов. Что же касается активного избирательного права, то ситуация в разных штатах еще больше разнится. Есть те, где человек лишается права избирать на определенный срок после отбытия наказания. Есть те, где этот срок тоже является пожизненным. Во многих штатах в принципе бывший уголовник снова может стать избирателем, но для этого должен, например, подать заявление на имя губернатора штата, причем в некоторых штатах такие прошения удовлетворяются автоматически, а в каких-то – рассматриваются в индивидуальном порядке.

{5}

Разделение на исполнительную, законодательную и судебную ветви власти во многом слишком примитивно. Например, в местном самоуправлении судебной власти нет, зато есть представительная и исполнительно-распорядительная. Распорядительная власть – это та, которая приводит решения в действие. Сельский сход из нашего примера, однако, и в таковой не нуждается: сами поработав законодателями и определив, скажем, правила разведения скота, сельчане сами поработают и распорядительной властью и посадят на кол негодяя, испортившего племенную корову. Короче говоря, все хитросплетения, все виды власти им ни к чему и сдержки с противовесами тоже – так долго, как долго они остаются в спасительной гавани прямой демократии, не формируя каких-либо органов власти.

{6}

Само по себе разделение власти на три ветви не стоит ничего без налаженной системы сдержек и противовесов, обеспечивающих независимость властей и невозможность для одной ветви взять остальные под свой контроль. Этой системы не оказалось в Конституции РФ 1993 года, и результаты известны: сегодня исполнительная власть (Президент РФ) формирует и судебную (назначая судей Конституционного суда, председателей Верховного и Высшего Арбитражного судов), и исполнительную (назначая губернаторов, которые делегируют своих представителей в верхнюю палату парламента) ветви власти.

{7}

А с 2011 года – один раз в пять лет.