НА ПЛЕНУМЕ ВСЕМ МЕСТА НЕ ХВАТИЛО...

Людям свойственно иной раз ломать головунад простейшими вопросами. Вот и я в вековечной газетной сутолоке вдруг ни с того, ни с сего начинал размышлять, отчего это Пленум ЦК всегда пишется с большой буквы, а съезд — с маленькой. Хотя по всем партийным канонам, съезд — высший орган КПСС, а пленумы ЦК предназначались для исполнения решений этого, как было принято говорить, исторического партийного форума.

Мои филологические изыскания реального смысла не имели: что и как писать, с какой буквы — строчной или прописной — определяли не академики-языковеды, а чиновники аппарата ЦК, управлявшие текущей работой прессы через всесильное Телеграфное Агентство Советского Союза — ТАСС.ТАСС был уполномочен не только “заявлять” — от имени МИДа или Советского правительства. Он был уполномочен и регулировать “официоз” — официальную информацию для всех газет, не исключая и “Правды”. В ее секретариате и на выпуске — самой горячей точке работы над свежим, только-только рождающимся в муках номером газеты — лежали под стеклом тассовские указивки, расписывающие порядок освещения любых мероприятий. От посещения посольств иностранных держав секретарями, кандидатами в члены и членами Политбюро ЦК до поездок тех же высоких персон по городам и весям. Особенно возмущало, когда беспристрастный ТАСС гнал в редакцию официозные сообщения о том, что, скажем, В.В. Щербицкий провел в Киеве совещание с первыми секретарями обкомов КП Украины, а Д.А. Кунаев совершил поездку в Кустанайскую, Кокчетавскую или иную область родной Казахстанской республики. Рутинные мероприятия, обыденная работа, исполнение непосредственных обязанностей…. Но попробуй проигнорировать тассовку такого рода! Если не воспоследует звонок по ВЧ непосредственно главному редактору, то уж собкору в республике определенно дадут понять, что “Правда” ведет себя “недостаточно правильно”, а между тем имярек-собкор приглашается до сих пор на все заседания политбюро или президиума ЦК республиканской компартии….

С особой административной резвостью развивал диктатуру ТАСС Леонид Митрофанович Замятин, с должности генерального директора телеграфного агентства шагнувший чуть позже на пост заведующего Отделом (тоже — с большой буквы) международной информации ЦК, а затем — сосланный (в связи с упразднением Отдела) нашим послом в Великобританию… Леонид Митрофанович, которого ревновал по части близости к первому лицу и наш главный, Виктор Григорьевич Афанасьев, сочинил (подписал сочиненное клерком) указание редакциям газет, как нам, информационной обслуге высших сфер руководства страны, следует относиться к той или иной тассовке, где и как ее размещать, со строгим запретом что-либо поступающее из ТАССа игнорировать.

Дело в том, что кому-то в ТАССе (а там работали весьма квалифицированные специалисты) надоело быть просто поставщиками нарочито безликой информации, неким передающим телеграфно-аппаратным звеном. Им захотелось, чтобы не только информация была стандартизирована по принципу “Made in TASS”, но и комментарии всех значительных событий тоже шли с тассовским тавром. Хотение это оставляло вне игры авторитетных обозревателей всех ведущих изданий, ставило тассовцев внетворческой конкуренции. Проще говоря, было ни чем иным, как злоупотреблением служебным положением. Однако Леонид Митрофанович в своей официозно-телеграфной бумаге, разосланной по всем редакциям, предписал, что комментарии обозревателей ТАСС являются обязательными для публикации в газетах. Это уже была чистая самодеятельность, и правдистам, так же, как и известинцам, доставляло особое удовольствие якобы обязательные тассовские комментарии выбрасывать в мусорную корзину (одно из главных спецсредств нашего газетного дела).

Кажется, это сыграло злую роль в судьбе Ивана Егоровича Ворожейкина, первого заместителя главного редактора “Правды” в 1984-86 годах. Как-то, когда он оставался “на хозяйстве” в отсутствие Афанасьева, в одном из номеров газеты не был напечатан какой-то комментарий ТАСС, видимо, согласованный с тогдашним заведующим отделом пропаганды ЦК Александром Яковлевым. Из ЦК — от весьма, в общем-то, незначительного аппаратчика — последовал утренний звонок: читателям, дескать, непонятно, почему “Правда” проигнорировала такое-то(не помню уж какое) важнейшее событие. Ворожейкин вел редколлегию, и тут кто-то — ответственный секретарь или редактор международного отдела — подкинул сообщение об утреннем звонке “читателя из ЦК”.

— Знаем мы этого читателя! — резко парировал Иван Егорович. — Читать газету не научились, а замечания раздают…. Пусть посмотрят четвертую полосу — там есть наш комментарий. Может,не лучший, но наш, правдинский. А некоторым читателям из Волынского-два хотелось бы увидеть свой…

Перепалка на заседании редколлегии почти мгновенно стала известна “позвоночнику” из ЦК, от него ушла к завсектором, а к вечеру и к “волынскому сидельцу”, ваявшему с целой группой “яйцеголовых” доклад для особенно исторического, XXVII съезда КПСС. Судьба первого зама главного была тем самым решена, и уже в канун съезда стала известна фамилия его преемника, заблаговременно избранного, на съезде, как и полагалось по ранжиру, кандидатом в члены ЦК.

Вряд есть смысл повторять, что не только, а может, и не столько винтовка рождает власть. Помнится, Иван Егорович Ворожейкин в первый год моей работы в “Правде” не стал вступать в спор по поводу высказанного новобранцем-правдистом суждения, что авторитет журналиста определяется не его должностным положением, а лишь талантом.

— Согласен, — сказал Иван Егорович. — С одной поправкой. Надо принять во внимание и объем информации, которой владеете, скажем, вы — спецкор отдела, и я — заместитель главного редактора. Тут у нас с вами нет почвы для конкуренции….

В 1986-м оказалось, что есть и более расторопные люди, сумевшие использовать информацию быстрее и лучше, чем наш газетный генерал. Во всяком случае, когда впавший в немилость зам главного редактора попробовал поискать справедливости и защиты у прежних своих “столпов”, выяснилось, что все знакомые ему “атланты” уже начисто выключены из игры, и вопрос о его отставке решен на самом верху — оставалось только подыскать вариант, чтобы отставка была почетной.

… Но я несколько отошел от заявленной темы и хочу вернуться к началу главы.

Так вот пустейший вопрос, с какой буквы писать слово “съезд”, с какой — “пленум”, не столь в сущности прост. Потому что в реальной жизни нечто, провозглашенное высшим, чаще всего не более, чем ширма для дьявольской пляски низшего, подчас даже — просто ничтожного. И многолюдные съезды, и столь же громковещательные пленумы, конференции, совещания, заседания и т.д., и т.п. — ничто в сравнении с повседневной, на первый взгляд, даже бестолковой текущей возней самого ближайшего окружения, слуг, возомнивших себя господами положения, ручных, одомашненных ученых, способных придать “изящное” обрамление любому обычному, примитивному изречению типа: “кадры решают все”, “экономика должна быть экономной”, “перестройке нет альтернативы”….

Как раз в ту пору лихорадочной подготовки заранее объявленного судьбоносным XXVII съезда КПСС “Правда” напечатала передовицу, в которой приведены были простые ленинские слова о зазнавшейся партии, об опасности, какой чревато подобное зазнайство для ее исторической судьбы. В творческой группе, многие месяцы оттачивающей будущий доклад генсека, тотчас же ухватились за афористичную фразу; возможно, она понравилась и самому Горбачеву — такая подпорка с отсылкой к авторитету Ленина была очень кстати отважному реформатору, объявившему “иду на вы!” функционерам обкомовско-горкомовского звена КПСС.

Кинулись искать, когда была написана или сказана эта фраза: аппарат должен вдвое-втрое застраховать себя от малейших неточностей и неприятностей. Случился же в свое время конфуз: в тезисах к 100-летию со дня рождения Ленина привели в качестве ленинской фразы тезис Отто Бауэра, которого Владимир Ильич как раз за сие утверждение резко критиковал, считая его ошибочным и ничтожным….

Автор передовой статьи в “Правде” воспользовался, как выяснилось, старой записью в своем журналистском блокноте, без точной ссылки на конкретный том и конкретную страницу собрания сочинений. Скорее всего, и сам прочел это в какой-то статье другого автора, и выписал на всякий случай. В отделе проверки “Правды”, где усилиями бывшего секретаря Н.С. Хрущева Владимира Ивановича Новоселова создавалась картотека ленинских цитат на все случаи жизни, по всем ключевым словам: “социализм”, “демократия”, “Советская власть” и т.п., искомой фразы также не оказалось. Был подключен, кажется, ИМЭЛ, ведущие лениноведы. В конце концов фразу все же нашли и вписали в доклад генсека на XXVII съезде КПСС.(Любопытно, что эту, действительно мудрую мысль Ленин высказал в заключительном слове на XI съезде РКП(б), последнем, где Владимир Ильич активно выступал и работал. Звучит оно так: “Все революционные партии, которые до сих пор гибли, — гибли оттого, что зазнавались и не умели видеть, в чем их сила, и боялись говорить о своих слабостях.А мы не погибнем, потому что не боимся говорить о своих слабостях и научимся преодолевать слабости”.

В этом месте речь Ленина была, как следует из стенограммы, прервана аплодисментами.

В самом деле — хорошая мысль.)

Но, как это обычно и бывает, весь пар ушел в свисток. Эпопеей лихорадочного поиска эффектной цитаты все и закончилось. Зазнайство было заклеймлено, доклад озвучен, опубликован и забыт, а высшие персонажи партийной иерархии как считали себя всезнающими и непогрешимыми, так и продолжали считать. Рассуждения об опасности зазнайства они относили к кому угодно — члену партийной ячейки на шахте или таежной стройке, на заводе или в колхозе, чабану на отгонных пастбищах или зимовщикам очередной полярной экспедиции…. Но никак не к себе.

В свое время так же боролся с “культом личности” Никита Сергеевич Хрущев. По его команде в партийный Устав заложили предельный — в два-три года — срок пребывания на “высоких” постах партгруппоргов, секретарей партпервичек. Но — для особо выдающихся деятелей партии и государства, к коим Хрущев и его соратники причисляли, прежде всего, самих себя, предусмотрели исключение.

Эта болезнь имеет надпартийный характер.

Борис Николаевич Ельцин, сделавшись президентом России и поправ Конституцию РСФСР, на которой клялся при вступлении на высочайшую должность, так же свободно обращалсяи с Конституцией РФ, сработанной под него, и по его непосредственному заказу. Сначала из текста верноподданнического основного закона исчезло ограничение в возрасте кандидата в вожди — 65 лет, а затем двухразовый вариант избрания оказался тесен для человека, пуще всего возлюбившего себя в неограниченной власти…

Известен анекдот: Что будет после очередного съезда? — Большой концерт.

В общем-то и после пленумов, именуемых с большой буквы, ничего сверхъестественного не происходило. Будь то партийные установки по кадровойполитике, идеологии или методам проведения ирригации и мелиорации…. Доклады, резолюции давали работу разве что диссертантам, вынужденным несколько раз освежать свои ученые записки новыми цитатами. Всех же остальных интересовало, пожалуй, только одно — кадровые или — официально — организационные вопросы.“Пленум вывел из членов…”. “Пленум ввел…”.

Для правдистов это всегда было острой приправой к дежурному, порядком осточертевшему блюду — потоку официоза, на несколько дней превращавшему газету в сухой информационный бюллетень. Недели, а то и месяцы перед очередным “историческим” по редакции ходили слухи: “Нашего главного забирают секретарем ЦК…” “Виктора Григорьевича наверняка изберут кандидатом в члены ПБ…”

Это немудрено, если вспомнить историю “Правды”. Все знают, что большинство ее главных редакторов рано или поздно становились секретарями ЦК или членами Политбюро. О Ленине и Сталине — тут и говорить нечего. Но в высшие структуры ЦК входили и Бухарин, и Мехлис, и Поспелов, и Суслов, и Ильичев, и Шепилов. Михаил Васильевич Зимянин, десять лет возглавлявший “Правду”, в 1976 году, на XXV съезде, был избран секретарем ЦК. Последний из этой цепочки — Иван Тимофеевич Фролов добился того же за три четыре месяца. Не все, однако, знают, что редактор “Правды” по отделу партийной жизни — даже не главный! — поначалу, в первые послеоктябрьские годы, стоял в партийной иерархии столь высоко, что на проводимых им совещаниях в редакции обязаны были присутствовать заведующие отделами ЦК.

И это опять же немудрено, если учесть, что главные лидеры РСДРП, РКП(б) прошли в своем восхождении на партийный Олимп через школу “Правды”. Это — Ленин, Сталин, Молотов, Бухарин и другие, ранее названные выдвиженцы и сотрудники главной партийной газеты. Разве что Лев Троцкий (Бронштейн) никогда в “Правде” не работал — возможно, и потому, что в свое время, еще до 22 апреля (по новому стилю-5мая) 1912 г., сам издавал свою газету “Правда” и даже судился с Лениным, как теперь бы сказали, за товарный знак…. Владимир Ильич в гробу бы перевернулся, узнай он о том, что иные сегодняшние лидеры воспринимают “Правду” как некую обузу, предпочитая своему не имитационному, а действительному участию в “делании” партийной газеты возможность мелькнуть на демократическом телеэкране, натужно силясь опрокинуть язвительные тирады своих оппонентов или насквозь ангажированных ведущих НТВ, первого и второго каналов и т.п.

Пленумы ЦК потому и печатались с заглавной буквы, что их организаторы присвоили себе право диктовать волю всесильного меньшинства неприкасаемых руководителей всем партийным и советским организациям, миллионам рядовых коммунистов, довольных уж тем, что на своих собраниях могли пощекотать нервы директору завода, отраслевому министру и даже заранее “сданному массе” опальному секретарю ЦК или члену Политбюро. Поставьте себя на место передового станочника Ивана Сидорова, которому сам секретарь партячейки настойчиво советовал заклеймить неверную, а то и порочную линию одного из прежде недосягаемых деятелей верхнего эшелона, отвечающего за сельхознаправление, и вы поймете, сколь сладостно рядовому партийцу ощущать себя в эпизодической роли высшего судии….Так, кстати, и было в 1975-1976-м, когда обреченного на заклание члена ПБ Д.С. Полянского, как по заказу, критиковали на конференциях парторганизаций Сурхандарьинской области Узбекистана, Новосибирской области и Алтайского края РСФСР и других сплоченных коммунистических отрядов в остальных республиках.

Знаю о том случайно, а может, и неслучайно, так как в конце 1975-го вызван был к Михаилу Васильевичу Зимянину и направлен им на особо важную временную работу в ЦК КПСС.

— По всем вопросам, — напутствовал Михаил Васильевич, — можете обращаться в редакцию только ко мне, и ни к кому иному.

Нужды посоветоваться с Зимяниным в дальнейшем не представилось: в группе, куда меня причислили, были газетчики разных центральных изданий и аппаратчики союзных ведомств, сколоченные в особое творческое соединение совсем не для того, чтобы над чем-то размышлять и что-то придумывать. Нам, собранным с бору по сосенке в главный партийный штаб, предлагалось перелопатить отчеты о выборных партконференциях всех крупных организаций КПСС по всему Союзу и сделать выборку критических замечаний делегатов по тем или иным проблемам работы партии. В том числе и по конкретным фигурам из высшего руководства — секретарям и членам Политбюро ЦК. И мы, наверное, прежде, чем делегаты съезда, узнали, что Дмитрий Степанович Полянский, казалось, непогрешимый член Политбюро, допустил несколько грубых ошибок, повлекших за собой тяжелые последствия для сельского хозяйства нашей замечательной страны.

На самом съезде “критику снизу” озвучили первый секретарь Алтайского крайкома А.В. Георгиев и лидер новосибирских партийцев Ф.А. Горячев, а член ПБ Дмитрий Полянский стал бывшим и несколько месяцев покорно ждал, когда, наконец, самолюбивая Япония согласится принять его в качестве Чрезвычайного и Полномочного посла великой державы….

Пленумы вообще окружались покровом некоей тайны, это шло, вероятно, едва ли не с евангельских времен, с тайных вечерь, когда был сформулирован принцип: много званых, но мало избранных.

Став редактором “Правды” по отделу партийной жизни, а вскоре, по совместительству, и заместителем главного редактора, я — как и мои коллеги по редакции — удивлялся, почему же ни разу не приглашен на пленумы ЦК, где, как мы узнавали из информационных сообщений, присутствовали, случалось — и выступали, люди, далекие от партии.Уж кому-кому, а представителю органа ЦК, непосредственно отвечавшему за освещение жизни партии, должно быть, казалось нам, доступны все партийные форумы, все, так сказать, вершины — иначе как же он мог (по Ленину) “все знать и идти на все сознательно”?

Академик Иван Фролов, пришедший, как я уже писал, в “Правду”, главным редактором при М.С. Горбачеве, с поста его помощника, пытался однажды показать, что для него-то все это — семечки, и участие представителя органа ЦК в работе пленумов станет отныне обычным делом.

— Александр Алексеевич, — сказал он на заседании редколлегии, — я договорился с Михаилом Сергеевичем, вам дадут приглашение…

Прошел день, другой — никаких приглашений не поступило.

Вы получили приглашение? — переспросил как-то Фролов, спустя несколько дней.

Не, Иван Тимофеевич, не получил.

Ну я с ними поговорю!…

Позже выяснилось, что в зале заседаний Пленума ЦК, в новом кремлевском здании, за реконструкцию которого его партийные созидатели получили, кажется, Государственную или Ленинскую премию, слишком мало мест, и для простого редактора “Правды” свободного кресла не оказалось…

Вспоминаю о том не для запоздалого сведения счетов и не в знак сожаления о невозможности личного участия в некоем действе, имеющем историческое значение, — единственно для того, чтобы обозначить место, которое отводилось верхами партии ее главному журналистскому формированию.

Хотя громких слов, ласкающих слух журналистской челяди, вожди КПСС не жалели. То называли нас “золотым фондом партии”, то говорили о ее подручных, то вообще вели речь о “приводных ремнях”…

Михаил Сергеевич Горбачев, разрушая канонический образ недоступного простым смертным генсека, не только общался — перед послушной телекамерой — с рядовыми жителями Москвы, Ленинграда, Красноярска, Хабаровска и других городов и весей. Он решил самолично привезти в “Правду” нового главного редактора — академика Фролова, недавнего влиятельного помощника Генерального секретаря ЦК КПСС. Об этом“мероприятии”, случившемся 23 октября 1989 года, несколько позже я расскажу подробно, пока же отмечу одну, можно сказать, личную деталь.

Мне удалось вступить в диалог с генсеком, и я сказал о том, что, может быть, более всего мучило нас, правдистов, в те перестроечные дни. Наши читатели, под впечатлением постановочных телевизионных репортажей с Михаилом Сергеевичем в главной роли, сочли несомненным, что наконец-то на первое место в стране пришел доступный простому люду, истинно народный, энергичный и мудрый правитель, и что, естественно, он ежедневно и живо интересуется тем, что пишут читатели главного печатного органа ЦК КПСС.

Считая себя выразителем мнения наших читателей, я и обратился к Горбачеву с вопросом, который позже, тем паче сегодня, конечно, не стал бы задавать.

— Михаил Сергеевич, — сказал я тоном дерзкого мальчика, нарушающего каноны высокой партийной этики, — наши читатели уверены, что мы, правдисты, в любой момент можем позвонить вам и задать любой вопрос. Они так и пишут: прошу передать мое письмо Михаилу Сергеевичу Горбачеву…. Но вы-то знаете: это не так. Можно ли установить такой порядок: редактор отдела партийной жизни “Правда” звонит Генеральному секретарю и просит ответить на вопрос нашего читателя? Это, по-моему, повысило бы авторитет и “Правды”, и руководителя ЦК…

Горбачев повернул голову к В.А. Медведеву — секретарю и члену Политбюро ЦК:

— Вадим Андреевич, возьмите на заметку…. Конечно, вы можете звонить мне и задавать любые вопросы. Вадим Андреевич мне передаст, и мы, конечно же, ответим…

Встреча генсека с правдистами закончилась в десятом или одиннадцатом часу вечера. Всю ночь мы работали над стенограммой, чтобы репортаж о встрече мог быть опубликован в следующем же номере. Есть в публикации и фрагмент моей беседы с генсеком, вызвавший, кстати сказать, живейший отклик многих читателей. Однако, к стыду моему, никаких читательских вопросов генсеку я передать так и не сумел…

Как не сумел донести до него и тревогу за все, что вершилось в Прибалтике, под эгидой вальяжного члена Политбюро ЦК КПСС, первого секретаря ЦК Литовской компартии А. Бразаускаса, ставшего, могу утверждать, забойщиком стремительного развала СССР.

Это — особая тема, но, думаю, о ней стоит рассказать именно в данной главе. Потому что она, может быть, наиболее выразительно характеризует высокомерное отношение руководителей ЦК к подконтрольной им печати. А может, и нечто иное, о чем, возможно, скажу опять-таки позже…

В Литве, как и в других союзных республиках, по традиции, работал корреспондентом “Правды” представитель коренной национальности. Литовец. Сначала это был Антанас Рудзинскас, сгоревший в огне смертельной болезни буквально на моих глазах. Я был, видимо, последним правдистом, навестившим, вместе с Альбертасом Лауринчюкасом, писателем и главным редактором коммунистической газеты “Тиеса”, своего тяжелобольного коллегу, собкора “Правды”, в одной из вильнюсских больниц за несколько дней до его кончины.

Потом нашим корреспондентом стал Домас Шнюкас — добрейший, ителлигентнейший человек, пришедший в “Правду” с поста заместителя редактора газеты “Тиеса”, что в переводе означает не что иное, как “Правда”.

Шнюкас — любимец собкоровского корпуса правдистов — в разгар демократических всплесков в Литве ушел к Бразаускасу, основавшему Демократическую партию трудящихся Литвы на базе демократического крыла компартии. Ушел вместе с газетой “Тиеса”, тоже ставшей сильно демократической.

Мы подыскали в Москве ему замену — не помню уж точно, воспитанника Академии общественных наук или ЦКШ — Центральной комсомольской школы В. Матулявичуса, который, как вскоре выяснилось, оказался братом одного из руководителей главного штаба возмутителей спокойствия — движения “Саюдис” и, по вполне понятным причинам, вскоре ушел из “Правды” в мир иных политических пристрастий.

Однако рассказывать о том, что происходит в республике, было необходимо, и мы направили сюда специальных корреспондентов из редакции — Юрия Махрина, НиколаяКожанова, Альберта Петрушова…. Могу только выразить им свою человеческую признательность: каждый из наших посланцев честно, добросовестно, а главное — профессионально исполнил свой журналистский долг.“Правда”, может быть, единственная газета, которая в дни прибалтийской партийной смуты имела полную, непредвзятую информацию из первых рук о том, что происходит в Литве, в ее компартии, что думают, что выдвигают на первый план представители разных политических течений. Не умозрительно, не по чьим-то рассказам, а непосредственно по своим впечатлениям, наблюдением, беседам с разными людьми, специальные корреспонденты “Правды” написали свои глубокие, взвешенные корреспонденции…. Ни одна из них так и не была опубликована.

Иван Тимофеевич Фролов, прочитав журналистские реляции наших полпредов, просил меня срочно сделать оттиски уже набранных корреспонденций на “сухой”, то есть чистой белой бумаге, отвозил их в ЦК, а в ответ сообщал: Михаил Сергеевич высоко оценил профессионализм и добросовестность правдистов и даже просил их лично поблагодарить. Относительно же публикации правдистских “шедевров” в газете советовал не торопиться…

Во время журналистских командировок в разные города Союза мне постоянно задавали вопросы: что происходит в Прибалтике, что думает по этому поводу наш “большой ЦК”? Что мог я на это ответить? Рассказывал все, как есть, надеясь, что скоро-скоро “большой ЦК” даст исчерпывающие ответы на острые вопросы, вызывающие недоумение и тревогу у коммунистов всей страны. Но ни исчерпывающих, ни каких иных ответов не поступало, зато непрестанно шли устные и письменные указания переходить к политическим методам партийного руководства, а что сие означает — никто из центра не разъяснял.

Партийная пресса, из которой ничего толком нельзя было узнать, стремительно теряла авторитет, и “Правда”, быть может, в первую очередь. Да и как могло быть иначе, если при новом, динамичном на первый взгляд руководстве, все шло так же, как двадцать, тридцать, сорок лет назад.

Помню, сидели мы с главным редактором Афанасьевым в “начальственном” буфете на 8-м этаже, вели ничего не значащий обеденный разговор. Дело было, по-моему, в субботу, номер плавно продвигался к выходу…. Я пошел смотреть полосы, а Виктор Григорьевич не спеша, с наслаждением допивал свой кофе, приумножая удовольствие хорошей сигаретой — он любил посидеть в буфете, отвлечься от дел текущих, поговорить с кем-нибудь на житейские темы, попросту — поболтать…. Через минуту я вернулся:

— Виктор Григорьевич, оказывается, пока мы с вами гоняли чаи, вы успели взять интервью у генерального секретаря…

Я протянул ему тассовскую ленту с подзаголовком: “М.С. Горбачев отвечает на вопросы редактора газеты “Правда”.

Куда будем ставить? — деловито спросил Афанасьев. — Не посадим номер?

Мы успели переверстать первую полосу газеты, без опоздания выдали на-гора первый, периферийный выпуск “Правды”. Потом шутили: кто же был тот редактор, который беседовал с генсеком, не поставив в известность главного редактора?

… И после этого у чудака-журналиста со стажем еще появляются вопросы, что и с какой буквы следует писать. Как прикажут, господин хороший!