ПЕССИМИСТ ЛИ ЗИНОВЬЕВ?

Вот ведь как бывает: всю жизнь человек расшатывает дом, в коем жил и из которого выдворен за это самое занятие; когда же дом рухнул, его идейный разрушитель вдруг сознает, что сотворил неслыханное и непоправимое… Что дом тот — при всех его видимых изъянах — был, может, самым высшим воплощением человеческого стремления к доброте, к справедливости, к счастью.

Господи, да это невозможно ни описать, ни понять, ни объяснить!

Такой видится мне судьба Александра Зиновьева — философа, литератора и прочая, и пр., что можно выразить одним словом: мыслитель.

Впрочем, один памятный случай поверг меня в замешательство: Александр Алесандрович, завершая свой творческий бенефис 29 октября 1997 года в столичной Академии социальных наук, едва не заплакал. Вы можете себе представить: всемирно известный исследователь, логик, беспощадно препарирующий факты, как тургеневский Базаров — лягушек, вдруг вместо длинного и, казалось бы, неизбежно высокомерного заключения после немалого числа благолепных филиппик по его адресу в честь 75-летия дрогнувшим голосом говорит одно слово: “Спасибо!” и сходит с трибуны, чтобы не расплакаться при всех…

Драма идей, вроде бы отвлеченных, по Пушкину — порожденья ума холодных наблюдений, бывают, как ни странно, более острыми, нежели конкретные житейские драмы и трагедии, которые переживает, наверное, каждый человек, кто терял близких, друзей, сотоварищей.

Россия современная — яркий тому пример.

Казалось бы, что нам “Гекуба” рыночного беспредела? Что, собственно, изменилось от того, что рубаку-парня Аркадия Гайдара, без сожаления сносившего головы недоумкам-крестьянам, не понимавшим “грядущего революционно-коммунистического счастья”, сменил его внук, Егор Тимурович, столь же безжалостно разоривший уже весь, подчистую, российский народ, причем без нагана и шашки — посредством неких “либерально-фьючерсно-биржевых” манипуляций. Ан нет, прошли-пролетели десятилетия, и то, чего когда-то можно было достичь лишь лихой кавалерийский атакой на вполне конкретное предъуральское селение, вдруг достигается в благолепной тиши кабинетов — подписью и печатью и.о. премьера правительства, как и во времена былые покорно обслуживающего царствующих и демократических особ…

Для меня Александр Зиновьев — человек хулигански отчаянный, могущий — вслед андерсеновскому мальчику — провозгласить сакраментальное: “А король-то — голый!”

Ну а теперь — совершенно конкретно о Зиновьеве. Первый раз “Правда” напечатала Александра Александровича весной 1990 года, когда главным редактором был академик Иван Тимофеевич Фролов. Пикантность ситуации придавали два обстоятельства.

Во-первых, Фролов был хорошо знаком с Зиновьевым и, мягко говоря, его не любил.Круто не любил. Была ли тому причиной ревность к “безвременно изгнанному” коллеге, который эксплуатировал “ситуацию диссидента”, в то время как Иван Тимофеевич рос в официально “предлагаемых (почти по Станиславскому) обстоятельствах” и, в конечном счете, достиг поста помощника Генсекретаря ЦК КПСС, откуда можно было пикировать на любую подходящую должность в политике или науке. Или в такой газете, как “Правда” — ссыльном месте для одних, трамплине — для других.

Во-вторых, никогда прежде ни один диссидент не получал слова на страницах “Правды” — разве что посмертно, после официальной, уже безобидной политической реабилитации.

Мягкосердый Афанасьев, тем более — крепко пуганый Зимянин такого позволить себе не могли. Фролов — мог. Но, конечно, в известных пределах. И вот что удивительно: главный редактор сугубо горбачевского фирменного покроя, считавший себя не последним человеком в его, Михаила Сергеевича, команде, приказал выбросить из публикации,предложенной парижским корреспондентом “Правды” Владимиром Большаковым, как раз главу о том, что не весьма популярный в кругу диссидентов философ Зиновьев в публичной теле-дискуссиипобил главного горбачевского конкурента и,можно сказать, ярого его ненавистника — Бориса Ельцина…

Требование снять эту главку объяснено было просто: не надо создавать лишних сложностей в отношениях между М.С. и Б.Н. — Горбачевым и Ельциным.

Но, конечно, все делалось не столь прямолинейно, и каждый из действующих лиц считал, что удачно скрыл подлинные мотивы своих “сценических” движений. Фролов представлял дело так, что и Ельцин, конечно, не гигант отечественной мысли, но и его оппонент, Александр Зиновьев, тоже ничего сверхъестественного не выдумал — так, напомнил несколько банальных, давно отработанных философами аксиом. А потому не стоит всемирно известной газете тиражировать банальности.

Однако что бы ни скрывалось “под ковром”,прорыв был все-таки совершен. Запретный Зиновьев появился на страницах “Правды”, получил возможность сказать то, что хотел сказать, причем — своими, не «отрихтованными» словами. Тот, кто знал и помнит суровую атмосферу тех лет, понимает, насколько это было непросто.

Возможно, та публикация совпала с опасной линией, на которую “перешел” к тому времени Горбачев, и все было намного проще, чем представляется мне с моей журналистской высоты. Но я и до сих пор не знаю, что думало о Зиновьеве и его взглядах главное действующее лицо — Александр Николаевич Яковлев, стремительно набравший силу в первые годы правления его молодого “друга” — Михаила Сергеевича Горбачева, недалеко ушедшего от своей, может быть, самой счастливой поры, когда он получил первый орден за трудовой порыв в роли помощника комбайнера….

Вряд ли есть смысл рассказывать о всех последующих публикациях Зиновьева в газете “Правда”, долгое время бывшей едва ли не единственной трибуной великого русского мыслителя. Его колючие мысли не нравились никому — ни властям предержащим, ни оппозиции, даже самой радикальной. Известно же со времен А.С. Пушкина, а может, и намного раньше: всех горьких истин нам дороже нас возвышающий обман.

Помнится, году в 1994-м, 30 декабря, под флагом московской мэрии собрали в бывшем Кремлевском Дворце съездов, благоразумно переименованном властью в Государственный Кремлевский дворец, политическую элиту нового Государства Российского, куда вошли все — от крайне левых до запредельно правых (или наоборот).

После кровавых октябрьских событий 1993-го идти на этот новогодний пир не хотелось, но журналистское любопытство пересилило….

Мне выпало сидеть за одним столом с Владимиром Исаковым — бывшим депутатом ВС РСФСР, заметным лицом прошлогоднего сентябрьско-октябрьского противостояния президента с Верховным Советом РФ, и Геннадием Зюгановым — лидером КПРФ, согласившейся участвовать в выборах Госдумы (и набравшей третью сумму голосов) по еще не принятой, но утвердившейся на крови новой Конституции России.

Обед был пресный, концерт был пресный, президент — из-за нездоровья — вел себя пассивно; участники политической “тусовки” были предоставлены сами себе.

У нас с Геннадием Андреевичем вышел спор (не рискую называть его дискуссией): стоит ли публиковать в “Правде” интервью Зиновьева, где он давал убийственные оценки тезисам к предстоящему съезду КПРФ. Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь главное: по Зиновьеву, при утвердившемся в РФ буржуазном режиме замена фигур на госолимпеничего абсолютно не значит, и если даже на президентских выборах победит лидер КПРФ, он должен будет проводить политику, диктуемую не программой его партии, а конституцией президентской республики….

Геннадий Андреевич сказал, что публиковать Зиновьева не надо; я, в свою очередь, информировал, что в таком случае Александр Александрович прекращает свое сотрудничество с “Правдой”. Я должен выбирать, и не колеблясь выбираю сострудничество с Зиновьевым, без которого наши читатели не представляют газету “Правда”.

Мы так и не нашли общего языка, но интервью с Зиновьевым появилось в “Правде”….

По возрасту нас разделяет не так уж много лет — 17-18. Но опыт жизни у Зиновьева, конечно же, иной, и это не может не сказываться на наших отношениях. В отличие от многих, даже весьма известных авторов, он не заискивает перед редактором, он требует принимать его таким, каков он есть. Хотя и не капризничает при неизбежных в газетном деле издержках: стилистической правке или сокращениях….

Каждая беседа нашего корреспондента с Зиновьевым — это всегда испытание для редакции. Александр Александрович говорит вроде бы всегда одно и тоже, и на первый взгляд кажется, будто ты это уже читал в его предыдущем интервью. Естественно, рука редактора тянется, чтобы повторы подсократить… Но тут же обнаруживаешь, что сделать это невозможно, так как придется вычеркивать и то новое, непривычное, сугубо зиновьевское, что рождается в, казалось бы, “повторении пройденного”.

Он первым ввел в оборот убийственно точные характеристики горбачевско-ельцинских преобразований: катастройка, колониальная демократия, дал опять-таки убийственно резкие определения деяниям персонажей этой эпохи: предательство, кретинизм, государственный идиотизм…. И что любопытно: чем больше мы проникаем в суть происходящего с Россией, тем больше понимаем, насколько Зиновьев прав в своих суждениях и оценках.

Мне, например, начатые Горбачевым перемены казались — да и сейчас кажутся! — неизбежными, остро необходимыми. Уж слишком много паутины скопилось к тому времени во всех углах и заугольях “партийной избы”, слишком большая пропасть образовалась между народом и партийными верхами. Все это надо было преодолеть, причем — быстро, решительно и бесповоротно.

Не все, вероятно, знают, что, придя к власти, Горбачев поначалу все делал так же, как и его тяжело больные и немощные предшественники. Я читал его речи на закрытых заседаниях, каких-то партийно-государственных сборах. Михаил Сергеич по-сталински-хрущевски распекал, помнится, распоясавшихся, а проще — поверивших в новые, реалистические, подходы высшего руководства бедных плановиков, не сумевших выйти в своих расчетах на нужные (кому?) цифры роста. Он, конечно же, требовал “поправить” цифры, что и было, по старой привычке, исполнено…. Горбачев только перед избранной аудиторией, в непубликуемых выступлениях называл реальные факты кризисного состояния промышленности Союза, степень износа оборудования, давно перешатнувшую критическую черту….

Хотя уже вовсю транслировались его — на уровне художественной самодеятельности — хлестаковские выходы в народ, заученные речи без бумажки перед послушным партхозактивом, но там больше звучали слова о борьбе с повсеместным пьянством, с отсталыми руководителями неизвестно какого, однако, конечно, не высшего звена.

Попытка действительно отличиться и здесь Горбачеву не удалась.

Первая поездка М.С. по Москве была практически закрытой — из журналистов присутствовали только редактор “Правды” по отделу партийной жизни Виктор Кожемяко да, кажется, корреспондент или корреспонденты насквозь официозного и хорошо управляемого ТАСС. Поездка задумывалась как вызов тогдашней практике парадного “знакомства с народом” высших руководителей партии, когда на завод или стройку, где они намеревались побывать, заблаговременно прибывали бригады вышколенных помощников, организаторы из ЦК и горкома готовили “место встречи”, ее участников и т.д. и т.п. Естественно, во всех нужных точках заранее были расставлены телекамеры, микрофоны, несли дежурство проверенные “девяткой” КГБ журналисты. Отчеты о встрече вождя на заводе занимали в “Правде” и других солидных газетах до двух-трех полос…. Вот почему, рассудили “окруженцы” М.С. Горбачева, поездки и встречи лидера партии с простейшими людьми должны утратить парадный характер — стать делом повседневным, войти в привычку, и нечегоих раздувать и расписывать: тогдашние их экстроординарное освещение означало только, что руководитель КПСС и — по совместительству — глава государства по существу оторвался от народа, редко видит простых людей, не знает, чем на самом деле они живут.

Московская вылазка — в один из районов столицы — по-моему, Перовский или Калининский, — и впрямь получилась невзрачной и незаметной; о ней только “Правда” дала небольшой, очень казенно изложенный и, как говорят журналисты, “заредактированный” отчет. На широкую публику это произведение бюрократически-газетного жанра никакого впечатления, естественно, не произвело, хотя и было замечено.

Так же невзрачно началась и поездка генсека в Ленинград, где М.С., импровизируя, произнес большую и непривычную для партхозактива перестроечную речь в Таврическом дворце или в Смольном.Ленинградский партлидер Лев Николаевич Зайков, отличный хозяйственник, но новичок на партработе, выглядел отмирающим мамонтом в сравнении с восходящим партдеятелем новой генерации — М.С. Горбачевым. Партийные “Акакии Акакиевичи” ( Н.В. Гоголь, повесть “Шинель”) проявили и в этот раз себя соответственно: в газеты ушло некое “попурри” из горбачевско-хлестаковских импровизаций, уложенное в ритмы классически обученного, небездарного, но и не гениального Сальери под заголовком: “Двигаться вперед ускоренными темпами”, или что-то в этом роде.

Но тут кому-то из влиятельных лиц горбачевской команды показали видеозапись “премьеры” М.С. Горбачева, где он блистал, подобно осмеянному В.Г. Белинским веком ранее актеру Каратытину….И эту видеозапись неожиданно для большинства упертых аппаратчиков дали по телеящику, каковой, как и ящик для хранения картошки, имеется, едва ли не в каждой российской квартире, отдельной или коммунальной. И все пошло “раскручиваться назад”.

В редакцию “Правды” пошли тот час звонки, а затем сотни, если не тысячи писем, почему это мы, зловредные журналисты, не публикуем блестящую речь М.С. перед ленинградским партийным активом.

Тогда, замечу, письма шли по Москве максимум два-три дня, так что обо всех своих прегрешениях мы узнавали почти немедленно. Мы, в общем-то, сумели отписаться, тем более, что М.С., войдя в охотку, теперь шокировал телезрителей фантастическими откровениями во время своих частых семейных визитов “от Парижа до Находки” вместе с Раисой Максимовной.

… Мы с вами, читатель, похоже, утратили нить повествования — в бесчисленных отступлениях, объяснениях, “попурри”. Иначе говоря — в отступлении от логики, от основного предмета научного исследования феномена Александра Зиновьева. Но кто же виноват, что рядом с научной логикой существует логика художественная, не признающая многое из того, на чем зиждется логика чистой мысли, незамутненной политическими или иными реальными страстями?

Так, возвращаясь к Зиновьеву, нельзя не поразиться, что уже тогда, на заре горбачевских фантазий, когда многим казалось, что Советскому Союзу наконец-то с лидером повезло, Александр Александрович дал точную формулу преобразований нашего словоохотливого генсека: катастройка.

Скажу сразу, мы в “Правде” в то время не могли это слово даже воспроизводить, опасаясь сановного гнева, однако оно все же и у нас проскочило несколько раз, когда генсек был еще в силе.

Незадолго до приснопамятного (1993 года) “Круглого стола” в Академии наук, о котором я уже рассказывал в главе о Владимире Максимове, Зиновьев прислал в редакцию огромную — страниц, по-моему, под шестьдесят — статью под заголовком “Колониальная демократия”. Это и был его заранее подготовленный доклад о “Новой России”; напечатать его до начала дискуссии мы не успели, но Александр Александрович не стал “озвучивать” уже написанное, а включился в полемику с Василием Асеновым, который “тоном знатока” учил весьма довольную своим “образованством” российскую аудиторию, что России пора отказаться от непомерной претензии оставаться великой державой, закончить “столетнюю войну” с Западом…

Говорил Зиновьев около часа, маневрируя между рифами заранее подготовленной своей речи и порогами только что прозвучавших, неверных, по его убеждению, речей зарубежных участников дискуссии. Возможно, есть точная стенограмма его выступления, но для меня важнее передать впечатление от страстного слова великого философа: он довершил разгром российской псевдодемократии, начатый Буковским и Максимовым, придав их убийственным оценкам поистине философский масштаб.

То, что Василию Аксенову представлялось извечной русской косностью, Зиновьеву виделось извечным же стремлением России противостоять ее колонизации Западом. И даже Октябрьская революция, отношение к которой у А.А. было раньше скорее негативным, чем положительным, приобрела в его философских воззрениях характер попытки России отстоять свое “я” от колонизаторских поползновений Запада.

Может быть, я чересчур субъективно представляю взгляды Зиновьева, но именно так я почувствовал направление его мыслей уже на той, первой из непосредственно наблюдаемых мною, дискуссии.

Володя Большаков, наш корреспондент во Франции, в последующие годы прислал в газету ( а мы напечатали) много своих бесед с Александром Зиновьевым, и в них рельефно, отчетливо определилась та линия, о которой я вынес свое впечатление по его выступлению на “круглом столе” в Академии наук. Почти всех сотрудников редакции, имевших касательство к этим беседам, смущал резко выраженный пессимизм Зиновьева относительно будущего России, неспособной, по его прогнозу, отстоять гуманизм человеческой цивилизации от тотально-агрессивного наступления“западнизма”, начисто лишенного человеческих начал…. С ними приходилось спорить, а иной раз и “давить” возражения авторитетом главного редактора. Меня укрепляло общение с распространителями газеты, как правило, приветствующими каждое выступление Александра Зиновьева.

Помню на улице, перед входом в редакцию, ко мне подошла женщина, окликнула:

Вы товарищ Ильин?

Я кивнул.

— Хорошо, что вы печатаете Зиновьева. Я обычно беру 75 экземпляров “Правды”, сегодня — 150, вдвое больше. В номере — беседа с Зиновьевым…

Выступая перед партийным активом Свердловской районной организации КПРФ (Москва) — а это люди не первой молодости, — я спросил:

— Не возражаете, что “Правда” печатает Александра Зиновьева и Владимира Максимова? Ведь у каждого из них свой счет к прежнему партийному режиму…

— Мы их с удовольствием читаем, — сказал один из участников собрания. — Они пишут о том, чем мы живем…

Все-таки странное явление — человеческая жизнь! Были времена (на моей памяти!), когда большинство простого люда искренне осуждало Б. Пастернака или В. Дудинцева за их попытки“очернить советскую действительность” в своих “псевдохудожественных” произведениях. И вот — сдвиг необыкновенный: “воспеватель” контрреволюционного лидера адмирала Колчака писатель Максимов и сочинитель злой пародии на “гомо советикус”а, автор романа-памфлета “Зияющие высоты” Зиновьев становятся властителями дум обездоленных демократами миллионов россиян!..Кому-то захочется представить все это исконным коноформизмом русских людей, “ не испорченных” цивилизацией; я же назову это здоровым чувством жизни великого народа, следующего мудрой заповеди, заложенной в его генетическом коде: народ может заблуждаться, он может ошибаться, его можно обмануть, заставить какое-то время жить по лжи, но никто не может отменить заповедное: не в силе Бог, а в правде…

Александр Александрович приезжал в “Правду”, встречался с ее журналистами.Я выступал на торжественной акциив Академии социальных наук в связи с его 75-летием. Это, так сказать, чистые факты. Так же, как и десятки его выступлений со страниц нашей газеты по главной для Зиновьева теме: Россия и Запад. Мы знакомили читателей с его концепцией о мировом “человейнике”, с его взглядами на ключевые события общественной жизни России. Пересказывать историю наших взаимоотношений нет нужды. Я хочу сказать о другом, по моим представлениям — о главном.

Поиски смысла жизни идут разными дорогами. Прямыми и извилистыми. Истинными и ложными. Честными и не очень…. Все это, думаю, заложено в судьбе человеческого рода, и спорить, возражать, пытаться упростить, а то и выпрямить лабиринты — занятие бесполезное. Хорошо сказал С. Маршак: “Власть всемогущая природы нам потому не тяжела, что чувство видимой свободы она живущему дала”. Будем же истинно свободны! И в поисках подлинной свободы, я убежден, непременно встретятся на самых причудливых поворотах истории те, кто честно ищет путь к истине. Пусть даже кому-то покажется, что идут они по непересекающимся, согласно Эвклиду, параллелям; но ведь Риман и Лобачевский же доказали, что в необъятном пространстве Вселенной и параллели пересекаются.