|
||||
|
|
Глава 7. Визит судьбы (караоке) Весна 41-го года полностью вступила в свои права — апрельские потоки неслись по русскому Валдаю и французской Вандее; апрельские цветы мимолётно расцветали в африканских пустынях и украшали ухоженные английские клумбы; апрельские вешние воды наполняли Темзу и Луару, Дунай и Рейн, Волгу и Днепр… Для Нила же это было время самой низкой воды, время отлета перелетных птиц домой, на север… Улетала домой, в далекую, невообразимо далекую для африканца Сибирь, маленькая пеночка-весничка… Улетали в Европу белые и чёрные аисты… Улетали во Францию, в Германию, на Карпаты и под Урал сорокопуты-жуланы… Птицы летели своими неизменными, за тысячелетия выверенными маршрутами над пустынями, над Средиземным и Черным морями, над Белградом и Берлином, к Будапешту и Софии, к Киеву и на Среднерусскую возвышенность. Под ними гремели военные громы, трещали выстрелы… В том же небе, где пролетали их караваны, распускались разрывы зенитных снарядов, а птицы летели и летели. Летели, чтобы свить на земле новые гнезда и продолжить новую жизнь. * * *А У ЛЮДЕЙ были свои заботы — и, увы, не мирные. И военные их заботы были тщательно подготовлены кое-кем задолго до войны — ещё в дни мира. В январе 1937 года английский посол в США Линдсей беседовал с государственным секретарем Кордэллом Хэллом: — Сэр, мое правительство желает использовать каждый случай для информации правительства США и консультаций с ним. — Я вас внимательно слушаю, господин посол… — Речь о недавней встрече господина Идена с министром иностранных дел Франции господином Дельбосом. Мы смотрим на ситуацию в Европе так… Германию более нельзя игнорировать. Вскоре она вновь будет сильна. При этом надо попытаться достигнуть полного соглашения с Берлином, отрывая от него Италию. В последнем случае можно ассигновать Муссолини заем в сумме одного или двух миллиардов лир. — А Россия? — Тут основой должна быть ее готовность действовать в полном согласии с Лондоном и Парижем. Москве надо ясно понять, что СССР не должен делать индивидуальных выступлений на международной арене, мешая выполнению планов своих демократических друзей, когда это ему выгодно… Хэлл согласно кивнул. Ещё бы! Это англосаксам позволено действовать по собственным планам и исключительно к собственной выгоде, но никак не русским! Линдсей же пояснил: — Тогда мы согласимся консультироваться с СССР по всем важным вопросам сохранения европейского мира как с равным партнером. Хэлл опять кивнул — ну, если русские будут «у ноги» европейского Запада, то почему бы с ними и не консультироваться, особенно с учетом того, что сама Европа была «у ноги» Америки. Однако же госсекретарь поинтересовался: — А если сотрудничество с Берлином на этих условиях окажется невозможным? — Ну, что же… — внимательно глядя в глаза Хэллу, ответил Линдсей, — если все способы окажутся безуспешными, то… — То? — То Англия рассмотрит предложение о всеобщем и строго контролируемом бойкоте всей германской промышленности… Хэлл еще более внимательно посмотрел в глаза Линдсею и спросил: — Чьё предложение? Линдсей предпочел не отвечать — и так все было ясно. Германия опять становилась опасным конкурентом не только для Англии, но и для янки… И дядя Сэм все более очевидным образом готовился к экономической, таможенной войне с Германией. Значит, ему и карты в руки… Однако все планы Лондона и Вашингтона обретали реальную базу лишь в случае, если бы СССР вёл себя так, как надо янки, а не так, как надо СССР… Генри Форд позволял своим покупателям выбирать автомобиль любого цвета «при условии, что они выберут чёрный». Так и тут: и России, и Германии предлагались мир и согласие с Западом и США, но — при условии, что обе державы будут вести себя так, как это требуется для выполнения планов их «демократических друзей». Этим планам ни в коем случае нельзя было мешать, хотя эти планы и отодвигали русских и немцев на третьи планы мировой истории. Но помехи могли и возникнуть. Могло быть так… Германия начинает выполнять свои планы, и Запад блокирует её промышленное развитие. Россия действовует согласно своим планам. И тогда бойкот Запада почти автоматически приводил бы к быстрому сближению Берлина и Москвы. Хэлл и его патроны это, безусловно, понимали. И вели дело не к миру в Европе, а к войне. Поэтому информация «младшего брата» с Острова была Хэллом принята к сведению, и работа «кротов», подрывающих мир в Европе и во всем мире, продолжалась — невидимая миру, как и любая кротовая работа. Впрочем, что касается вышеописанной беседы, то ее содержание не ускользнуло от внимания 7-го отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР. И 27 января 1937 года начальник отдела капитан госбезопасности Шпигельглас подписал разведывательную сводку с сообщением о беседе за океаном. Эта сводка легла на стол Сталина далеко не сразу. Но — легла. Читал её и тогдашний нарком иностранных дел СССР Максим Литвинов, носивший в местечковой юности имя Меера Валлаха. Читал и, по мере сил, помогал выполнению планов своих «демократических друзей» (но отнюдь не друзей Советской России) в Лондоне, в Париже, в Вашингтоне. А ведь английская печать еще в начале тридцатых годов опубликовала заявление лорда Бальфура, председателя правления сталелитейных фирм «Артур Бальфур энд компани лимитед», «Кэпитл стил уоркс Шеффилд» и директора Национального провинциального банка. Большой друг и покровитель международных сионистов, Бальфур откровенно писал тогда:
Уже из этого нам можно было бы понять, что коль уж помешать вооружению Германии Советский Союз не в силах (раньше ли, позже ли оно стало бы фактом), то задача СССР — исключить вариант обращения нового германского оружия против России. Вооружал-то Запад немцев против русских, против «Советов». Увы, Литвинов делал все для того, чтобы ссорить рейх Гитлера и СССР Сталина, и весной 39-го года был снят. А 23 августа того же года советско-германский пакт подвел под политикой Меера Валлаха жирную черту. Политика же линдсеев, хэллов и бальфуров в архив историй сдана не была. Она и привела к началу войны осенью 1939 года. * * *ТЕПЕРЬ, весной 41-го года, Германия была настолько вооружена, что вытеснила Британию из всех её европейских зон влияния и угрожала самому существованию Британской империи, но процесс тщательно контролировался Золотым клубом элиты, и в перспективе рейх должен был рухнуть. Однако произойти это должно было лишь после того, как он выполнит свое предназначение и превратит в руины Россию. И вот с этим выходила незадача — в планы Золотой Элиты вклинилась Брестская встреча Гитлера и Сталина. Она пугала всех — англосаксов и сионистов, финансистов и аристократов — всех, имущих на планете Земля деньги, дававшие власть, или власть, которую можно было обратить в деньги… Обнадеживало одно: помимо Бреста существовал пока ещё и фактор «Барбароссы»… И только он мог обесценить и уничтожить новый, нерасчетный «брестский» фактор. 20 марта 1941 года фюрер проводил совещание с генералитетом. Оно было одним из целого ряда подобных, относящихся к возможному походу на Восток. На совещании 3 февраля Гальдер — как основную цель в разработках генштаба — указал на Москву. Фюрер с ним не согласился, считая, что первоочередные задачи — Ленинград, близкий к финскому фронту, и промышленный юг СССР. Генштаб проводил коррективы, но сомневался… Смысл Восточной кампании от Гальдера ускользал… Англию она, скорее, могла ободрить — уже тем, что ввязывала рейх в войну на два фронта. Экономически Германия тоже рисковала проиграть — даже предварительные оценки расходов на «Барбароссу» превосходили всё, до сих пор достигнутое. Нет, сковать себя в России было рискованно. Однако сомневался и сам фюрер. 20 марта он в своем двухчасовом выступлении перед генералами был внешне уверен и решителен, но внутренне… Внутренне он нервничал и раздваивался, 17 марта 1941 года Гальдер докладывал ему о готовности войск к предстоящим операциям. Ситуация была неясной — югославы готовились войти в Тройственный союз, но в Югославии могло после этого случиться всякое… Контроль же над Грецией надо было устанавливать как можно скорее, проводя операцию «Марита». А были же ещё операция «Зоннеблюм» в Ливии, были «занозы» Гибралтара, Египта и Мальты, была текущая рутина по береговой обороне и борьбе с Островом… И был этот проклятый план «Барбаросса». 17 марта 1941 года Гальдер заявил Гитлеру: — Требования Роммеля о выделении дополнительных средств невыполнимы… — Как распределяются транспортные средства, Гальдер? — спросил тогда фюрер. — На Балканы — 480 тонн, на Запад — 2970 тонн, на Ливию — 2190 тонн, остальное — на «Барбароссу», мой фюрер. — И каков объем этого «остального»? — Группа армий «Юг» — 15 880 тонн, группа армий «Центр» — 25 020 тонн, группа армий «Север» — 12 750 тонн и резерв генерал-квартирмейстера — 13 590 тонн… — Итого? — Итого — 67 240 тонн, мой фюрер. Получалось, что на африканскую операцию приходилось чуть больше трёх процентов того, что должна была поглотить утроба «Барбароссы». И это только транспорт! А вооружения? А резина и бензин? В рейхе все гражданские автомобили до полутора тонн грузоподъемностью переводили на железные колёса — без покрышек. Катастрофически не хватало каучука… Даже — синтетического! О натуральном вообще говорить не приходилось. И ведь нужны же были ещё и сами войска, люди… * * *КОНЕЦ марта и начало апреля 41-го года фюрер видел как бы в калейдоскопе: доклады Риббентропа и беседы с Мацуокой, донесения из Москвы, переворот в Белграде, удары по Югославии и Греции, совещания в ставке, наступление Роммеля, высадка янки в Гренландии… И — мысли, мысли, мысли… Восемь месяцев назад, когда англичане катились к Дюнкерку, он легко согласился на просьбу Клейста и фон Рундштедта дать передышку вырвавшейся вперед ударной танковой группе Клейста. И — не только из чисто военных соображений. Они имели, конечно, свое значение, но Гитлер еще надеялся на то, что с англичанами можно поладить миром. Он придержал тогда и люфтваффе… Если бы он позволил Герингу разгромить экспедиционный корпус с Острова в пух и прах, то поставил бы гордых бриттов окончательно в унизительное положение. И тогда «мировая» с ними вряд ли была бы возможна. Позднее фюрер признался Рундштедту, что хотел бы заключить с Англией мир на почетных для нее условиях — даже ценой отказа от германских колониальных претензий. Рундштедт никогда не хотел воевать с Англией (с Россией он тоже, впрочем, воевать не хотел) и в ответ на слова фюрера облегченно вздохнул. Но — как оказывается, преждевременно… «Мировая» не получалась. Кто-то в вермахте считал, что «ефрейтор, как дурак, упустил шанс на победу», но Гитлер понимал, что далеко не всегда военная победа приносит желаемое политическое решение. Он уже убедился в этом в ходе войны! Все победы в Европе пока имели лишь один очевидный результат: Германия и её вождь увязали в трясине новых сражений. Можно ли было из неё выбраться? Черчилль, этот «слуга плутократии», как именовали его в рейхе, на мир не шел. Франко и Петэн — один в Мадриде, другой — в Виши — в драку на стороне Германии ввязываться не желали. Беседы с Мацуокой тоже не вдохновляли… Азиат был уклончив, да и его положение в Токио — как и положение его «меланхоличного принца»-премьера — не самое прочное. В Японии не все ведь враждебны к Англии, зато там немало давних врагов России. А то, что на обратном пути японец неожиданно заключил свой пакт со Сталиным, тоже не упрощало положения фюрера. Что же делать? Многие в рейхе считают, что Россия сильна. Канарис заявляет, что она слаба… Адмирал доносит, что его агентура представляет доказательства дружественности русских к бриттам. Генералы в военных оценках расходятся, а в политических — не разбираются. Сталин же более-менее исправно выполняет обязательства по поставкам и молчит. Правда, он не поддержал югославов, и это фюрер поставил ему в огромный плюс — брестские слова превращались всё же в некие конкретные шаги. Но как же быть дальше? Весна в разгаре, скоро — лето… Предварительный срок начала «Барбароссы» — 15 мая. Хотя, скорее всего, все придётся сдвигать на июнь — Россия не Польша, дороги там еще хуже, и в грязь по России — не пройдешь. Но надо ли идти в Россию? Ах, как мало у него времени! Вот уже почти и прожито пятьдесят два года — 20 апреля очередной день рождения… Год назад еще не было Дюнкерка, не было триумфа в Компьенском лесу, когда он попирал ногами памятную доску, зафиксировавшую позор Германии в Первую мировую войну. Затем всё это пришло: прорывы Клейста, «открытый город» Париж, капитуляция галлов, изгнание с континента бриттов, новые фельдмаршалы рейха, первые воздушные удары по Британии… Прошлой осенью он задумывал операцию «Феликс» по захвату Гибралтара, операцию «Изабелла» по оккупации Португалии и Островов Зеленого Мыса, Мадейры и Азорских островов. И все давно отставлено в сторону, все заслонила — ещё даже не начавшись — «Барбаросса». А решать — начинаться ли ей — надо ему. Лишь ему. Шуленбург из Москвы уверяет, что Сталин искренне намерен поддерживать с рейхом дружественные отношения… Но — как долго? Ведь у Германии есть лишь один шанс на величие — это он, фюрер германского народа Адольф Гитлер. А ему уже немало лет… Сегодня он полон сил. А завтра? Да, рейх сегодня — это он! Когда-то Людовик XIV в окружении придворных версальских шаркунов хвастался: «Государство — это я!» Похвальба коронованного бездельника! Но он, фюрер, действительно обручился с Германией, и поэтому он — хозяин её и вождь по праву сердечного выбора! Мальчики Гитлерюгенда смотрят на него горящими глазами, седые генералы (пусть и далеко, далеко не все!) признают его превосходство… А что же Сталин? Шуленбург пишет, что когда итальянский посол в Москве спросил Мацуоку после его встречи со Сталиным, поднимался ли там вопрос об отношениях Советского Союза с «осью», то Мацуока ответил, что Сталин сказал ему: он — убеждённый сторонник «оси» и противник Англии и Америки. То есть коммунист Сталин убеждённый сторонник партнерства с рейхом. А он — фюрер, убеждённый противник коммунизма. Убеждённый ли? Так что делать? Полный сомнений, Гитлер заканчивал пятьдесят второй год своей жизни… * * *А В МОСКВЕ ситуацию обдумывал Сталин. Мацуока уехал с результатом взаимно обнадеживающим. Ночью, с дороги, он отправил из Ярославля Молотову телеграмму, где говорилось:
Но сам же Мацуока — в подпитии на кремлевском банкете по поводу этого нового «маяка» — брякнул, глядя на своих военных: «О, эти вояки! Они и сейчас все думают, как бы им победить Россию!» Сталин тогда заметил, что СССР — не старая Россия, которую можно было бить, и, заминая неловкость ситуации, прибавил: «Но и вы, и мы — азиаты…» Мацуока сразу подхватил: «Так выпьем же за азиатов!» Вспоминая порой комический пафос японца, Сталин невольно улыбался и думал: «Да, мы — азиаты. Но мы ещё и европейцы… И пили с Риббентропом за европейцев русскую „Старку“, а с фюрером — „нарзан“ и белорусскую родниковую воду». И что из всего этого следует? Немцы наращивают и наращивают свою восточную группировку. Случаются пограничные инциденты… С границы докладывают: немец в форме, при «вальтере», углубился на сто метров на нашу территорию, был окликнут дозором, бежал, отстреливался на ходу, был убит, упал уже на германской территории в двух метрах от пограничной черты. Немцы нашу правоту признали, но от этого не легче. Такие мелкие факты иногда вредят хуже чего-то важного. Ведь все мы — люди, все — человеки… Так что же из этого следует? Пожалуй, то, что надо опять посылать Вячеслава в Берлин — таким же «блицем», как Гитлер послал к нам в 39-м Риббентропа. И послать надо самолетом, и подчеркнуть, что дело важное и срочное, и пусть он там прямо проведет параллель с концом того августа — мол, товарищ Сталин предлагает принять новые важные решения в том же стиле, быстро и неожиданно для внешнего мира. Да, Молотову надо лететь, а не ехать на поезде. Правда, есть решение ЦК о запрете полетов членам Политбюро, но само его нарушение, сам беспрецедентный факт такого полета покажет всем, и Гитлеру прежде всего, что Сталин готов предложить фюреру нечто очень важное. А быть надо Вячеславу в Берлине к 20 апреля — к дню рождения Гитлера… Повод вполне пристойный, а задача — архи…, как говаривал Ильич, сложная: надо залучить фюрера в Москву. Фюрер, конечно, парень непростой, гонора у него много, может и взбрыкнуть — мол, я уже раз был у вас в гостях, теперь, мол, пусть господин Сталин жалует к нам с ответным визитом. Однако новую беседу с фюрером надо провести именно в Москве. Год наступает тревожный, если упустить ситуацию — он может стать, не дай бог, военным. И Гитлера надо окончательно убедить, что Россия его рейху — не враг. Ни сейчас, ни через много лет. Мы — азиаты и европейцы. Немцы — европейцы… А в Азии огромные массы азиатов могут стать союзниками и русских, и немцев. Да, пора… Пора! Но вначале надо всё ещё раз обдумать. * * *В СЕРЕДИНЕ апреля Сталин вызвал наркома обороны Тимошенко и Ворошилова. Он заранее сообщил им, что разговор предстоит о танках, но что и к чему, не сказал. Когда оба маршала вошли в его кабинет, Сталин сразу после приветствий спросил: — Товарищ Тимошенко, какое у нас положение с танками? Нарком обороны взглянул на него вопросительно — мол, в каком смысле «какое положение»? И Сталин пояснил: — Весьма вероятно, что нам придется поделиться старой техникой с немцами и итальянцами, а может, и ещё кое с кем… Маршалы переглянулись, и Сталин прибавил: — Надо пригласить в Москву Гитлера, а для успеха — приготовить хороший подарок… Семён Константинович Тимошенко впервые понюхал пороху в двадцать лет — в 1915 году, на «империалистической»… В 1917-м эта его первая война сразу же, без перерыва, перешла для него в войну Гражданскую… Тогда он вышел в «красные генералы», воевал вместе со Сталиным, потом — с Будённым… И вот уже семь месяцев, с мая 40-го, Тимошенко носил тот маршальский жезл, первые молекулы которого появились в его солдатском ранце, когда он начал службу рядовым пулеметчиком в царской кавалерии. Военный талант у маршала был скромный, но прочный, по-крестьянски основательный. В тонкостях политики он был слаб, все эти «штучки» с немцами особо не одобрял, но без колебаний признавал, что «Сталину виднее»… Поэтому к новым веяниям в делах внешних вообще и к визиту Гитлера в частности он был готов как солдат. А хороший солдат спокойно принимает любой поворот событий, если, конечно, он уверен в своем командире как в себе. А в Сталине Тимошенко был уверен. Так что, не позволяя себе колебаний и внутренних сомнений, маршал пригладил блестящую гладко выбритую голову и доложил: — На первое января имеем всего двадцать три тысячи двести восемьдесят девять единиц бронетехники. — А каких типов больше всего? — поинтересовался Сталин. — Семь тысяч двести двенадцать Т-26 старых образцов и ещё почти две тысячи новых модификаций, четыре тысячи четыреста двадцать пять — БТ-7, две тысячи двести двадцать пять — Т-37, чуть больше двух тысяч Т-27 и около двух тысяч БТ-5. Сталин слушал этот перечень с законной гордостью — за ним стояли усилия и всей страны, и партии, и его самого. А Тимошенко вздохнул: — Новых маловато… — Ну а старыми можем поделиться с «товарищами» Гитлером и Муссолини? Тимошенко, чуть насупившись, с ответом медлил, и Клим Ворошилов, весело взглянув на старого товарища-конармейца, уверенно ответил за него: — Тысчонку старых могем отдать без напряжения… Если они, конечно, согласны сами провести капитальный ремонт, потому что матчасть уже серьёзно изношена… Гитлер об этом разговоре, естественно, не знал, но чувствовал приближение неких событий, и когда Риббентроп пришел к нему с лицом сияющим и озабоченным одновременно, фюрер понял, что есть интересные новости, и новости эти — из Москвы. * * *— МОЙ ФЮРЕР! — воскликнул Риббентроп. — Сталин прислал вам личное послание… А затем, хотя и держал это послание в руках, не выдержал и сразу, не отдавая его, сообщил: — Он хочет, чтобы к нам в ближайшее время вылетел Молотов! — Вылетел? — Именно так! — А когда? — Как только мы дадим согласие! Но вот само письмо… Мне его только что передал Деканозов. Гитлер взял и, не читая, посмотрел на взволнованного Риббентропа… Затем начал читать текст. Сталин действительно делал какой-то новый шаг, поскольку без обиняков сообщал, что Молотов привезет очень важные предложения, и просил не затягивать с ответом.
Итак, намек был прозрачным: время не ждет, но если немцы и русские не будут его терять, то оно сработает на них. — Что скажете, Риббентроп? — Думаю, русские предложат нам развитие идей Бреста… Они явно становятся реалистичнее… — Вы имеете в виду их позицию по Балканам и Югославии, Риббентроп? — Да… — Так что, Восточный поход отменяется? — с вызовом вопросил фюрер. — Мой фюрер, я не знаю, с чем к нам летит Молотов, но мои взгляды на возможный конфликт могу сформулировать одним предложением: если бы каждый сожженный русский город был бы для нас так же важен, как потопленный английский крейсер или линкор, то я стоял бы всецело за войну уже этим летом… Но даже если мы выиграем её в военном отношении, мы рискуем проиграть в политическом и экономическом смысле… Гитлер слушал не перебивая — его рейхсминистр высказывал его собственные колебания. А Риббентроп, поощрённый молчанием шефа, говорил и говорил: — Напав на Россию, мы дадим англичанам новый моральный стимул… Россия потенциальным союзником англичан не является, но война с ней для Германии — это война на два фронта… Да и экономически мы, даже поживившись за счет огромной массы русских земель, не выигрываем… Традиционное пассивное сопротивление славян — это трясина… А они-то будут сопротивляться и активно — даже если мы их загоним за Урал! — И вы предлагаете… — Я предлагаю, мой фюрер, дождаться прилета Молотова… — Приглашайте… Я готов принять его хоть завтра. * * *МОЛОТОВ прилетел через два дня. На аэродроме он был — для Молотова — весьма улыбчив, и в тот же день, вечером, фюрер принял его и полпреда Деканозова в Бергхофе. Обстановка личной резиденции располагала к интимности, а Гитлер понимал, что говорить они будут о деликатных делах. Однако уже начало разговора его ошеломило. Молотов, поблёскивая пенсне и улыбаясь так радушно, как будто он был не гостем, а хозяином, сказал следующее: — Господин Гитлер! Я в данном случае не столько премьер, сколько курьер… — Не совсем понимаю вас, господин Молотов, — чуть разочарованно произнёс фюрер, ожидавший услышать нечто важное и конкретное. Однако Молотов, не смущаясь тоном фюрера, всё так же весело сообщил: — Главная моя задача — лично передать вам огромную просьбу товарища Сталина в ближайшее время посетить Москву… Мы приглашаем вас в расчете на то, что при новой вашей личной встрече вы с товарищем Сталиным сможете найти решение многим проблемам, которые возникли или развились после Брестской встречи… Гитлер откинулся в кресле, посмотрел на Молотова, затем перевел взгляд на Риббентропа, на плутоватого своего личного переводчика Шмидта. Предложение было заманчивым, хотя это был бы уже второй визит главы рейха на русскую землю, в то-время как Сталин не был в рейхе еще ни разу… Но играть сейчас в церемонии и правила хорошего тона вряд ли было уместно… Сталин прав — надо попытаться объясниться глаза в глаза — и срочно. Конечно, это понравится не всем. Кое-кто хотел бы связать ему, вождю рейха, руки. А порой — и связывает. Но пока ему все же удается вести дела так, как он считает нужным сам. Фюрер размышлял, все молчали. И все молчали по разным причинам. Фюрер — потому, что размышлял и взвешивал. Молотов — потому, что ждал его ответа. Риббентроп боялся вмешаться не вовремя и этим спугнуть то согласие фюрера, на которое рейхсминистр вполне мог надеяться. Шмидт же молчал просто потому, что переводить ему пока что было нечего. А фюрер всё размышлял… — Хорошо, — сказал он наконец, — я приеду. Когда господин Сталин хотел бы видеть меня? — Как только вам позволят дела, но хотелось бы — сразу после вашего дня рождения… Такие да ты приятно отмечать в кругу семьи, а вот после… Я пока не поздравляю вас, господин рейхсканцлер, потому что заранее, как говорят, поздравлять нельзя… Но в Москве мы готовим вам такие подарки, которые, надеемся, вам понравятся… — Что же, господин Молотов, я пока тоже не благодарю — по той же причине… Но за приглашение — спасибо! Я принимаю его. Думаю, я мог бы быть в Москве, скажем… двадцать третьего апреля. — Будем рады встретить, господин рейхсканцлер… — Хорошо! А что еще вы должны были передать мне? — Кроме приглашения товарища Сталина — более ничего особо существенного. — Как? И вы лично летели сюда только из-за этого? — не скрыл удивления польщенный таки фюрер. — Ну, господин рейхсканцлер, по гостю и курьер, — улыбнулся Молотов. И они оба рассмеялись. * * *ФЮРЕР выехал в Москву на личном поезде через Варшаву, Брест и Минск на Смоленск и далее на Можайск, Вязьму и — Москву. Это был путь Наполеона, и теперь, проезжая леса и поймы рек, пересекая эти реки, речушки и болотистые равнины, Гитлер впервые понял по-настоящему — как велика Россия и как непроста дорога в глубь её. Он подолгу стоял у окна и думал — в дороге ему никогда так не думалось, потому что он никогда не был в пути так долго. В Москве его ожидали Сталин и неизвестные перспективы, ибо и Сталин ведь не знал, с чем едет к нему его брестский собеседник. И знал ли это сам фюрер? Да, ни Гитлер, ни Сталин ещё не знали этого, но основную тему им уже задавала сама история. Тема терялась в прошлом, однако неизбежно уходила в будущее. И то, каким оно будет, в немалой мере зависело от нового кремлевского визита. Через много лет мастера развлечений придумают трюк — караоке, когда поющим не надо задумываться над тем, что им петь под фонограмму мелодии песни, текст которой всем хорошо знаком… И сейчас двум лидерам предстояло «спеть» нечто вроде караоке, потому что мелодию и слова их общей «песни» писала история двух народов уже не один век. Гитлер вспоминал Брест и думал, что предстоящие встречи со Сталиным могут стать окончательно поворотными. Что-то наметилось уже в первый раз… Изменения после этого произошли немалые, но свернуть вбок или даже повернуть вспять можно и сейчас в любой момент. Повернуть, а потом вновь развернуться лицом к России и… ударить! Разработки по «Барбароссе» практически закончены. Гитлер, проезжая по России, думал об этом, хотя в размышления вплеталась злоба дня — в Греции дело шло к концу, а вот на Среднем Востоке, в Ираке, события лишь развивались… В Африке Роммель взял паузу, так и не взяв Тобрук… В Лондоне что-то задумывал Черчилль, в Вашингтоне — Рузвельт и его еврейские советники… Глядя в окно на русские просторы, фюрер думал и о том, как это важно — иметь территорию, позволяющую народу развиваться свободно. Германия этого не имела. В Европе лишь Бельгия и Голландия имели плотность населения в два раза большую, чем Германия, а Англия — примерно такую же… Но у Англии были колонии по всему свету, как и у бельгийцев с голландцами. Датчане жили в два раза просторнее немцев, французы — в три, китайцы — тоже в три, янки — в десять раз, а русские — так и вообще в двадцать раз. За пределами Европы скученней немцев жили только японцы, но их уровень потребления был с немецким несоизмерим. Фюрер не раз говорил, что у Германии есть три наиболее очевидных выхода: 1) всё большее уплотнение населения и интенсификация хозяйства; 2) приобретение новых заморских колоний; 3) приобретение новых земель в Европе на территориях, примыкающих к немецкой. Первый путь исчерпывался, на втором Германия потерпела поражение в Первой мировой и пока ничего устойчивого не приобрела в войне ведущейся, а третий как раз и привёл к этой новой войне. Но с кем в союзе и против кого ведёт он её? Он ехал и думал: «Мне надо бы лет двадцать — чтобы сделать зрелой ту новую элиту, которая впитывала философию национал-социализма с раннего детства… Но трагедия немцев в том, что у нас всегда не хватает не только пространства, но и времени… Мы всегда спешим… А вот русские могут не спешить… Но ведь тоже спешат… И время работает на них… А на нас?..» Он размышлял, а за окном пролетали русские леса, и колёса на стыках отсчитывали время, как часы: «Тик-так, так-так…» * * *ВМЕСТЕ с фюрером в Россию возвращался Шуленбург, и фюрер вызвал его к себе в салон. — Шуленбург, как относятся русские к своему договору с японцами? — Очень довольны, мой фюрер! Сама сцена на вокзале, которую явно намеренно разыграл Сталин, говорит сама за себя… Он ведь там публично продемонстрировал свою лояльность к странам «оси»… — Но у балканских народов сложилось впечатление, что за переворотом в Югославии стояла Россия… Шуленбург сделал неопределенный жест — мол, мне из Москвы судить трудно, и фюрер уточнил: — Лично я уверен, что закулисным инспиратором переворота была Англия… Однако меня беспокоит то, что русские начали сосредоточение и развёртывание войск, без всякой необходимости сконцентрировав много дивизий в Прибалтике… — Мой фюрер, здесь речь о знакомом русском стремлении к трёхсотпроцентной безопасности… Если мы куда-либо пошлем одну дивизию, русские перебросят туда десять дивизий, чтобы быть вполне уверенными в своей безопасности… Не могу поверить, что Россия когда-либо нападет на Германию… — Возможно… Но бритты умеют совращать народы. Они надеялись на широкий югославо-греческо-турецко-русский фронт и хотели создать новый союз против нас, помня о Салоникском фронте в прошлую войну… Шуленбургу все это было памятно — в 1911 году он был консулом в российском Тифлисе, в 1917-м — Дамаске, и восточную ситуацию граф знал не по книгам. Поэтому он согласно кивнул, а фюрер всё высказывал ему свою горечь: — Я очень сожалею, что усилия Англии вынудили меня выступить против этой жалкой Греции… Противно вопреки чувствам подавлять этот храбрый народ. И эти югославы… Когда мне 27 марта сообщили о перевороте, я думал, что это шутка. И этот опыт заставляет меня быть осторожным… Шуленбург опять кивнул. — Народы, — задумчиво говорил Гитлер далее, — дают сегодня определять свою политику не столько разумом и логикой, сколько ненавистью… Он умолк, потом прибавил: — А также, пожалуй, денежными интересами… Хотя и не всегда своими… Ведь в результате английских обещаний и лжи по очереди оказались ввергнутыми в бедствие сначала поляки, которым я ставил благоприятные для них условия, затем — Франция, не желавшая воевать, за ней — Норвегия, Голландия и Бельгия… А теперь вот — Греция и Югославия… Но можно сказать, что народы здесь ни при чём — мне приходится иметь дело не с народами, а с правительствами… А то же греческое правительство не было нейтральным. А пресса Греции вела себя бесстыдно… Гитлер мог бы сказать и определённее — «продажно», как всегда и вела себя буржуазная пресса… И чем более «демократическим» был печатный орган, тем проще его было купить. Трижды прав был фюрер и в оценке Англии — она давала провокационные «гарантии» и Польше, и Греции… Но Россию купить было нельзя, и это фюрер понимал — о чём и сказал Шуленбургу. Однако он же говорил и о тех инстинктах ненависти к немцам, которые у русских остались. — И поэтому мне надо быть осторожным, — закончил он. — Но Криппс сейчас с трудом добивается встреч лишь с Вышинским, мой фюрер! А Сталин говорил Мацуоке, что он присягнул на верность «оси»… И я убеждён, что Сталин готов пойти на далеко идущие уступки нам… Он уже намекал нашим торговым представителям в Москве, что в сорок втором году они смогут сделать заявки на поставку пяти миллионов тонн зерна! — Это хорошо, Шуленбург, — возразил Гитлер, — но где они возьмут столько вагонов? — Транспортные трудности можно устранить за счёт лучшего использования русских портов… = = =Беседа, сойдя на конкретные детали, угасала… А колёса на стыках отсчитывали: «Тик-так, так-так…» |
|
||
