Глава 5

СОВЕТСКОЕ «ОБЩЕСТВО ЗНАНИЯ»: СБОРКА ОСНОВНЫХ БЛОКОВ

Строительство «общества знания» характеризуется изменениями, которые происходят в социодинамике культуры, конкретно — в движении, восприятии и использовании знаний. Уже в Российской империи с конца XIX века эти изменения были быстрыми и глубокими. Однако с 1918 г. они приобрели новое качество, став одной из приоритетных программ, системообразующим элементом всей стратегии развития страны.

Прежде всего надо подчеркнуть, что было принято стратегическое решение не демонтировать структуры прежней «императорской» организационной системы науки, а укрепить ее и сделать ядром и высшей инстанцией в строительстве советской системы. Академия наук в связке в университетами стала «генератором» сети научных учреждений, выполняя форсированную программу расширенного воспроизводства научного потенциала.

Это требовало резкого увеличения подготовки кадров и для самой науки, и для других звеньев научно-технической системы — массовой интеллигенции (инженеров, врачей, преподавателей и офицеров), среднего технического персонала и квалифицированных рабочих. Подготовка этих кадров легла на плечи имевшейся в стране научно-технической интеллигенции. Это означало произвести в России, вышедшей из Гражданской войны, целую культурную революцию, создав не только массовую школу, основанную на научном знании, но и специальные временные структуры, в ускоренном темпе готовившие молодых людей из крестьянских и рабочих семей к поступлению в вузы (курсы, рабфаки, техникумы).

К концу 30-х годов страна имела 812 тыс. студентов вузов (в 8 раз больше, чем в 1913 г.) и 975 тыс. учащихся средних специальных учебных заведений (в 175 раз больше, чем в 1913 г.). Кадровой базой производства, образования, здравоохранения и науки в количественном отношении стала уже научно-техническая интеллигенция, получившая образование в советское время. За 1928–1941 гг. численность инженеров в СССР возросла с 47 тыс. до 289 тыс. К 1934 г. новые, выстроенные в советское время заводы давали две трети всего объема промышленного производства [92, с. 119–128].

В 30-е годы происходила институционализация высшего образования и системы подготовки научных кадров СССР: были введены зачетные книжки у студентов, стандартизированы дипломы, введены ученые степени и звания, система государственной аттестации соискателей, учреждена аспирантура. Эти формы устоялись и в течение 70 лет вполне удовлетворительно выполняли свои функции. В ходе их нынешнего реформирования содержательной критики в их адрес не поступило.

Безусловным результатом усилий созданного за два десятилетия «общества знания» было осуществление индустриализации 30-х годов, конструирование и производство той техники, без которой было бы невозможно победить в Великой Отечественной войне, а затем создать ракетно-ядерный щит России. Независимо от моральной оценки этого результата, его нельзя не признать. Британская энциклопедия фиксирует этот факт: «В течение десятилетия [1930–1940 гг.] СССР действительно был превращен из одного из самых отсталых государств в великую индустриальную державу; это был один из факторов, который обеспечил советскую победу во Второй мировой войне» [92, с. 105].

Конечно, в основе выполненных в те годы больших программ лежали замыслы старых российских ученых, они лично обучали и осуществляли научное руководство молодыми исследователями и конструкторами, было бы глупо пытаться разделить вклады разных поколений в успех всего сообщества. Здесь для нас важен социологический факт: основной кадровый состав советского «общества знания», подготовленный за 1920— 1930-е годы, по своей квалификации, мотивации и трудоспособности оказался на высоте исторических вызовов того периода. Его качественные характеристики позволили решить главные критические задачи.

Это надо сказать потому, что в ходе перестройки и реформы 90-х годов неоднократно делались утверждения о низком качестве тех систем, которые мы унаследовали от СССР и имеем сегодня как ресурс для нового строительства. Вот статья философа Н. Козловой в престижном академическом издании [57]. Она вполне представительна. Автор проводит, как она выражается, «культурно-антропологический анализ», который отвергает сами принципы культурного строительства в СССР. Исходный тезис таков: «В 20-е годы культурный уровень общества в целом существенно понизился».

Отвергается сам антропологический тип людей, которых советская власть ввела в круг универсальной культуры. Козлова пишет: «Ветер революции вымел на поверхность исторической жизни множество людей, живших в мире связей личного типа, характерных для традиционных доиндустриальных обществ. Это — люди безъязыкие, молчащие „от дурости и угнетения“… О какой науке они мечтали — сказать трудно». Все это с издевательским оттенком — мол, «страна мечтателей, страна героев».

И опять отрицание, проникнутое сословной неприязнью: «В результате оказалась освобожденной архе- типическая фантазия низов, которая выплеснулась из цивилизационных рамок и „разлилась“ по поверхности общества… Открылись десятки университетов, появились новые тысячи научных работников. Организация образования для тех слоев, которые ранее были отчуждены от культуры, стала способом достижения всеобщего равенства… Новых, „красных“ студентов отличал удивительно низкий уровень грамотности, результатом же стала деградация университетов»[30].

Статья Н. Козловой примечательна тем, что в ней наглядно предстает раскол, который произошел в нашем обществе. Мы как будто говорим на двух разных языках. Многим кажется дикой сама идея, будто ликвидация неграмотности сотни миллионов человек совместима с формулой «общее снижение культурного уровня». В другой части общества возродилось сословное сознание, и для нее существенно лишь то, что происходит в тонком слое элиты, а 85 % населения, крестьяне, для нее как будто вообще не существуют.

Говорится о низком уровне грамотности «красных» студентов. Допустим, он был низким по сравнению с уровнем потомственной интеллигенции. Но разве он у них был ниже, чем у массы их старших братьев пять- шесть лет назад, когда эти братья и мечтать не могли об университете? Ведь ясно, что благодаря рабфакам уровень грамотности и культуры у существенной части молодежи резко вырос. «Красные» студенты в ходе учебы и работы очень быстро повышали свой «уровень грамотности», и из их среды вышли блестящие ученые и инженеры. Начиная с некоторого порогового уровня знания, который и давали рабфаки, главными факторами роста грамотности становятся природные способности и трудолюбие человека — при благоприятных социальных условиях.

Но главное, мы видим отрицание самой сути советского «общества знания», идеи резкого расширения социальной базы науки и «освобождения архетипической фантазии низов», то есть чаяний, идеалов и представлений о благой жизни подавляющего большинства народа. И это отрицание пришло в Россию под флагом демократии! Здесь идеологи и проектировщики нового «общества знания» России оказываются перед экзистенциальным выбором, и в доктрине реформы российского образования просвечивают жесткие черты социал-дарвинизма.

Речь идет о фундаментальном разрыве не только с российской социал-демократией, но и с установками либерально-демократической интеллигенции дореволюционной России. Откат реформаторской интеллектуальной элиты в конце XX века — поразительное явление в культуре России. Но для нашей темы важнее неотменимый исторический факт: в советском «обществе знания» были резко расширены возможности получения образования и включения в научно-техническую деятельность для представителей всех социальных групп.

Этот факт вошел в коллективную историческую память и стал социологической характеристикой, которую нельзя игнорировать при проектировании «общества знания» России XXI века. Период рыночной эйфории от потребления дешевых благ масс-культуры скоро пройдет, и спешно выстраиваемые социальные барьеры вокруг «общества знания» породят острое и способное к самоорганизации недовольство.

К системе образования в советском обществе примыкала, в качестве важного канала движения знаний в подростковой и молодежной среде, особая система государственных и общественных организаций — сеть кружков, клубов, «станций», «домов» и пр. Так, обязательным элементом инфраструктуры на всей территории СССР был Дом пионеров (в больших городах часто имелся и центральный Дворец пионеров). Одной из функций этих учреждений была популяризация науч- но-технических знаний, адаптированных к разным возрастам. Занятия велись в виде самодеятельных «проектов» с элементами игры. Руководили такими «секциями» и кружками, как правило, энтузиасты из педагогов, инженеров или мастеров какого-то дела, часто старики. В личном контакте, в непрерывных беседах и воспоминаниях, в совместной работе руками они вводили подростков в курс дела какой-то профессии, знакомили с ее историей и достижениями, «социализировали» рассказами о повседневной реальности сообщества, выводили в «поле».

Очень существенная часть советских городских подростков прошла через такие кружки и секции (юных натуралистов, краеведов, моряков или автомобилистов). Трудно переоценить роль «молекулярного» распространения знаний через незаметную сеть этих каналов. Этот важный и самобытный элемент советского «общества знания» существовал как нечто естественное и остается плохо описанным. Он заслуживает специального исследования социологов.

Особым институтом стали в советской системе кружки, прямо относящиеся к сфере знания — в школах и вузах. Функцией школьных кружков, которыми руководили энтузиасты-учителя, было разбудить интерес к предмету и поддерживать маленькое сообщество, занятое чтением, обсуждением и экскурсиями. Кружки при вузах, напротив, предоставляли лаборатории, материалы и оборудование для экспериментальной работы подростков. Уже в начале 50-х годов практически все вузы держали такие кружки, и это было поистине великое дело. Кружки стали массовыми, они имели информационную поддержку СМИ. Например, газета «Комсомольская правда» проводила всесоюзные конкурсы по решению математических задач.

Существенная часть советских ученых и инженеров испытала счастье экспериментальной работы и творчества именно в таких кружках, и оно сыграло важную роль в становлении их характера и мышления. Знание у них с самого начала соединялось с деятельностью, «к голове пришивали руки». В 1952–1953 гг. ребята из кружков Московского авиационного института во дворах гоняли на корде авиамодели с моторами, а вокруг стояла толпа мальчишек. В 1954–1955 г. они уже испытывали на станке ракетные двигатели, рев на всю округу. А потом на корде уже летала миниатюрная крылатая ракета. Триумф знания воочию!

В конце 50-х годов группа физиков и математиков (академики М.В. Келдыш, П.Л. Капица, И.К. Кикоин и М.А. Лаврентьев), работавших на стыке фундаментальной и прикладной науки, предложила важное новшество в системе образования школьного уровня. При поддержке оборонных министерств по решению ЦК КПСС была создана система физико-математических интернатов и специализированных физико-математических школ. В начале 60-х годов возникли физико-математические школы-интернаты в Москве, Ленинграде, Новосибирске. Страна была разделена на три зоны, приписанные к этим городам. В каждой зоне проводился отбор школьников, которых приглашали учиться в этих школах.

Были учреждены всероссийские и всесоюзные физико-математические и химические олимпиады. Тогда же был создан юношеский физико-математический журнал «Квант» под совместным руководством АН СССР и Академии педагогических наук СССР. Редколлегия журнала вела просветительскую работу со школьниками страны, проводя летние и зимние физико-математические школы и конференции, а также по переписке. Она же возглавляла работу методической комиссии и формировала жюри всесоюзных математической и физической олимпиад. Статус олимпиад был очень высоким — Всесоюзную математическую олимпиаду возглавлял академик А.Н. Колмогоров.

По инициативе СССР стали проводиться Международные математические олимпиады — сначала в странах социалистического лагеря, затем и в других странах. Советские команды на этих олимпиадах занимали, как правило, высокие места. Примечательно, что в составе всех трех команд (математической, физической и химической) на Международных олимпиадах школьники из провинциальных городов СССР ни в чем не уступали столичным, — понятие «провинции» по отношению к образованию потеряло к 60-м годам свой прежний смысл. Это было качественным изменением в социодинамике знания в СССР.

Для школьников был важен и другой канал движения знания — шефы. Каждый НИИ имел подшефные школы. Приходил в класс инженер из Института автоматизации и телемеханики АН СССР, рассказывал о своей работе, о датчиках и обратных связях. Обычный мужчина в потертом пиджаке. Потом вытаскивал из кармана игрушечный трактор на батарейках, пускал по классу, и это было чудо. Трактор отыскивал себе дорогу в лабиринте, «осматривал» препятствия, «думал». Эти кибернетические машины школьники видели и трогали руками в начале 50-х годов — и могли поговорить с человеком, который их конструировал и делал в мастерской. А потом он вез весь класс в ЦАГИ, где монтировал какие-то датчики, и там его знакомые рассказывали об аэродинамике и показывали стенды.

Так и формировалось советское «общество знания», но процесс этот не был хорошо осмыслен, и важное знание о нем было утрачено. Забылось даже знание о проблемах, которые вскрылись в 60-е годы и которые придется решать в ближайшем будущем. Ведь уже тогда выявилась вещь, которая казалась странной, — значительная часть подростков не хотела принимать всех этих форм и даже была враждебно к ним настроена. Казалось бы, тебе открыли доступ к огромному благу — но они не желали, причем активно. С чем сопрягались эти установки, какие условия их порождали, как эти молодые люди поведут себя в будущем? Все это надо было понять, но это «замели под ковер». В 80-е годы это вышло наружу как консолидированное зрелое отрицание несущих конструкций советского строя и особенно его «общества знания».

Н.А. Морозов писал, что в русской интеллигенции 80-х годов XIX века сильна была выпестованная П.Л. Лавровым идея долга интеллигенции перед народом — «преобразовать науку так, чтобы сделать ее доступной рабочему классу». В следующем поколении эту идею пестовал большевик А.А. Богданов, ученый, философ и просветитель, «глубоко чтимый в кругах молодой социал-демократии» (по выражению Луначарского).

Во всех научных державах становление «общества знания» включало в себя интенсивную деятельность по просвещению населения и популяризации научного знания. Важной формой этой деятельности было создание особого жанра научно-популярной литературы, авторами которой становились и крупные ученые, и писатели-популяризаторы. Возникли научно-популярные журналы: в 1872 г. в США начинает выходить журнал «Popular Science», в 1888 г. — «National Geographic», в 1902 г. — «Popular Mechanics». Научно-популярный иллюстрированный журнал «Наука и жизнь» начал выходить в России в 1890 году.

С конца XIX века стал развиваться и родственный жанр художественной литературы — научная фантастика. В 1926 г. в США появился первый в мире массовый журнал, целиком посвященный научной фантастике, — «Amazing Stories». Лучшие образцы этой литературы в переводе издавались в России. В начале XX века и русские ученые включились в создание научно-популярной литературы (например, блестящими популяризаторами науки были Тимирязев и Вернадский). Замечательным автором популярных книг был Ферсман, один из редакторов журнала «Природа», организатор массированной подготовки и издания научно-популярных книг для юношества. Он был и организатором широкого краеведческого движения в СССР (Центральное бюро краеведения состояло при АН СССР).

В советский период эта деятельность стала объектом большой государственной программы. Красноречивы ее первые шаги. Известно, что в Российской империи уже в 1890 г. законом была введена метрическая система мер и весов. Но для ее практического введения ничего не было сделано. Работа была начата после издания в 1918 г. декрета Совнаркома (одного из первых декретов советской власти). Реформа представлялась делом исключительно трудным, ее успех определялся тем, «примет или не примет» Россия новую систему мер. И ученые Главной палаты мер и весов объявили конкурс на лучшее научно-популярное сочинение о метрической системе. В жюри, кроме метрологов, вошли академики А.Н. Крылов и Н.С. Курнаков. Одной из первых и самых успешных книг была книга о ГОЭЛРО, написанная по заданию Ленина И.И. Скворцовым-Степановым. Ее первый раздел был посвящен метрической системе, предисловие к книге написал Ленин.

В 1931 г. в издательстве «Наука» была создана серия «Научно-популярная литература». Уже в 1940 году — выпуск научно-популярных книг достиг в СССР годового тиража 13 млн экземпляров. К началу 1970-х тиражи выросли до 70 млн, а в 1981 году выпуск научно-популярной литературы в СССР составил 2451 наименование общим тиражом 83,2 млн экземпляров. В 1933 г. начал издаваться научно-популярный журнал «Техника — молодежи», в 1934 г. вновь стал выходить журнал «Наука и жизнь». Тиражи научно-популярных журналов постепенно стали массовыми (в 80-е годы журнал «Наука и жизнь» выходил тиражом 3,4 млн экземпляров), однако спрос на эти издания полностью не удовлетворялся.

Другим важным каналом распространения научных знаний и пропаганды науки были публичные популярные лекции, часто с показом научных экспериментов. Эта форма популяризации знаний широко применялась в Англии уже в XVIII веке. С публичными лекциями выступали самые знаменитые ученые (например, Дэви и Фарадей). Квакеры финансировали разъездных лекторов, которые летом читали публичные лекции на почтовых станциях. Подготовка к таким выступлениям заставляла ученых оттачивать язык и аргументацию, изобретать эффектные эксперименты и наглядные пособия, которые иногда становились научными инструментами[31].

В СССР лекционная работа ученых была поставлена очень широко. Ими была охвачена значительная часть трудовых коллективов, сельских клубов, школ, воинских частей. В 30-е годы чтение лекций рабочим на предприятиях было одной из самых распространенных «общественных нагрузок» научных работников. Важной функцией ведущих ученых было чтение популярных лекций в «целевых» аудиториях — перед партийным активом и работниками управления, в редакциях СМИ, перед военными и пр.

Например, один из ведущих советских физиков и руководителей термоядерного проекта И.Е. Тамм только в течение октября — декабря 1945 г. 9 раз выступил с лекцией на тему «Атомная энергия», в том числе в следующих организациях (в скобках указано число слушателей): редакция «Правды» (50), Артиллерийская академия (800), Главное военное управление (200), Высшая партийная школа (500) [31].

В августе 1943 года было создано Всесоюзное лекционное бюро при Комитете по делам высшей школы (позже он был преобразован в Министерство образования СССР). Во время войны видные ученые читали лекции по внешне-политической тематике в крупных городах. По поручению бюро было прочитано 13,5 тысячи публичных лекций и издано 255 брошюр.

Первого мая 1947 года было опубликовано обращение группы ученых, общественных деятелей и работников искусства (С.И. Вавилов, А.И. Опарин, Б.Д. Греков, Е.В. Тарле, Н.С. Тихонов и др.) с предложением создать Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний. Учредительное собрание проходило в Большом театре, вступительное слово произнес председатель оргкомитета, академик С.И. Вавилов, президент Академии наук СССР. Учредителями были институты АН СССР, вузы и НИИ, профсоюзные, культурные и молодежные организации. Обществу был передан Политехнический музей.

В январе 1948 года в Москве состоялся первый съезд общества. Он одобрил план издания журнала «Наука и жизнь» и подготовку издания общедоступной энциклопедии. В 1951 году было создано издательство «Знание» по выпуску научно-популярной литературы. Всесоюзное Общество (переименованное в «Знание») издавало журналы «Международная жизнь», «Знание — сила», ежегодник «Наука и человечество» и брошюры по различным отраслям знаний (недавно о них вспомнили: «изумительные по доступности и одновременно строгости изложения научного материала брошюры»). Правопреемником Всесоюзного общества «Знание» на территории России стало Общество «Знание» РФ (кстати, последним куратором общества «Знание» от ЦК КПСС был Б.Н. Ельцин)[32].

Помимо лекций с 30-х годов Академия наук и другие научные учреждения стали проводить научно-технические совещания и конференции разного уровня по всей территории СССР и непосредственно на крупных предприятиях. Например, бригада химиков во главе с Н.С. Курнаковым в 1935 г. провела декаду науки и техники на Березняковском химкомбинате.

Ученый, изобретатель и инженер становятся героями кино, радио, литературных произведений. Особым жанром становятся научно-технические утопии, помещенные в советскую реальность того времени (примером может служить роман А. Платонова «Ювенильное море»).

Таким образом, в этих срезах социодинамики научного знания развитие советского «общества знания» структурно было схоже с тем, как складывалась науч- но-просветительская работа на Западе. В социальной организации и мировоззренческом наполнении наблюдались существенные различия, описание которых было бы полезно для сравнительной социологии знания, но представляет особую задачу.

Однако советская система движения знания, которая сложилась на иной, нежели на Западе и в дореволюционной России, социальной и культурной матрице, обладала особенностями. Советское общество было структурировано не так, как классовое общество Запада или сословное общество Российской империи. На целый исторический период здесь были ослаблены социальные и этнические перегородки, разделяющие каналы распространения культурных продуктов, включая знание.

Так возникла единая школа, так возникли еще до Октябрьской революции фабзавкомы, соединяющие всех работников в единый трудовой коллектив — в противовес разделяющим его профсоюзам западного типа. Так сложилась и новая государственность — Советский Союз как низовая республика Советов, на деле устранившая и барьеры имперского типа, и барьеры национального государства. Так было быстро, по историческим меркам, создано народное хозяйство семейного типа, не разделенное частной собственностью и рынками. В этой системе знание было общенародной собственностью, и это реально было фундаментальным фактором, определившим структуру и динамику его движения.

Именно этот фактор позволил СССР обеспечить на 30–40 лет такие темпы и качество развития его «общества знания», каких западные эксперты не могли предвидеть исходя из общепринятых индикаторов ресурсного потенциала. К несчастью, и советское обществоведение, которое, в общем, следовало методологическим установкам Просвещения, не смогло понять и объяснить сущности возникшей в России-Евразии общественной системы. При остром дефиците теоретического знания об этой системе в момент смены поколений (60-е годы) был утрачен источник неявного знания тех поколений, которые эту систему создавали, и она не пережила мировоззренческого кризиса, вызванного цивилизационными сдвигами урбанизации и научно-технической революции. Исторический анализ советского «общества знания» стал сегодня срочной задачей, поскольку из его стройматериала придется создавать новое «общество знания» России.

Упомянем некоторые важные структурные элементы социодинамики знания в СССР в 20—50-е годы. Они входят в единую систему, поэтому их перечисление не отражает какой-то иерархии.

В 1918 г. резко активизировалась работа проблемных комиссий. Их прототипом была созданная в 1915 г. КЕПС. Они носили межведомственный и вертикально интегрированный характер и ставили проблему так, что она становилась предметом национальной повестки дня — через разные каналы она доводилась до разных сегментов общества и государства, обретая мессианский характер. Такими комиссиями стали новые отделы КЕПС, занятые в 1918–1919 гг. созданием сети научно- исследовательских институтов. С ноября 1918 г. работала Комиссия по исследованию Курской магнитной аномалии, другая комиссия разрабатывала план ГОЭЛРО, с середины 20-х годов стала работать Комиссия по освоению Северного полюса.

Как правило, организатором научной части больших проблемных комиссий выступала Академия наук СССР. Эти комиссии были мобильными органами программно- целевого управления, и через них малочисленные еще ученые включались в обсуждение и принятие решений по всем вопросам жизни и развития страны, устанавливали личные контакты с руководителями всех сфер и уровней, с представителями всех социальных групп и народов. С первых лет советского периода фигура ученого как носителя особого типа знания, языка и образа мысли присутствовала во всех важных делах страны.

Эта форма движения знания интенсивно использовалась и в годы войны. Совместно с военными организациями в АН СССР были созданы проблемные оборонные комиссии, например Комиссия по научно-техническим военно-морским вопросам (председатель вице- президент АН СССР А.Ф. Иоффе, ученый секретарь И.В. Курчатов), Военно-санитарная комиссия (председатель — вице-президент АН СССР Л.A. Орбели), Комиссия по мобилизации ресурсов Урала на нужды обороны (председатель — президент АН СССР B.JI. Комаров).

В социодинамике знания в советском обществе были связаны в сеть вертикальные и горизонтальные каналы информации и авторитета. Когда надо было создать благоприятный социально-психологический климат для поддержки крупной научно-технической программы, то подключались ресурсы как государственной системы управления (советских, ведомственных и партийных структур), так и пересекающих эти линии по горизонтали общественных организаций — комсомола, профсоюзов, обществ. В ряде случаев такие кампании приобретали общенациональный характер и носили форму квазирелигиозного действа (Бердяев писал об эсхатологической компоненте в представлении науки и техники в СССР).

В мировой истории большое внимание уделено осуществленной в СССР форсированной программе создания мощного авиастроения и авиации. Здесь отметим, что для ее успеха требовались предварительная программа распространения знаний об авиации и создание обстановки всенародной любви к авиации и авиаторам. Эта программа была типичной и может служить моделью.

Решение о развитии авиации было принято сразу после Гражданской войны, которая позволила оценить значение этой техники как для обороны, так и в мирных целях. В 1923 г. было учреждено Общество друзей воздушного флота (ОДВФ) и акционерное общество Добро- лет (для развития гражданской авиации). ОДВФ стало первой общественной организацией в СССР (не считая политических и профессиональных). Председателем его был председатель Совнаркома Рыков, его заместителем — главнокомандующий вооруженными силами С.С. Каменев. В 1924 г. состоялась торжественная передача XIII съезду партии эскадрильи «Ленин» из 19 самолетов, построенных на средства общества. Это была большая демонстрация (на аэродроме собралось 20 тыс. человек и на Ходынском поле вблизи него 100 тысяч).

На ОДВФ была возложена агитация и пропаганда авиации, помощь в подготовке кадров, развитие планеризма и авиамодельного спорта, сбор средств на развитие авиации, содействие промышленности и научным исследованиям. В 1923 г. был проведен всенародный сбор средств на строительство самолетов, стал издаваться журнал «Самолет», тема авиации заняла заметное место в поэзии, кино, театре. Через год в обществе был миллион членов, повсеместно были организованы «авиауголки» с библиотечкой книг об авиации, с моделями и деталями самолетов, плакатами, чтением лекций и показом фильмов. Самым популярным мероприятием были агитполеты, во время которых граждане могли бесплатно полетать на самолетах. В городах ожидали прилета самолетов многотысячные толпы, в Сибири крестьяне съезжались на такие встречи за сотни километров.

Маршруты таких полетов составляли иногда тысячи километров, самолет подлетал к деревне, разбрасывал листовки с агитацией за авиацию, затем садился. Около него собирался митинг, летчики показывали самолет, а затем поднимали в воздух желающих («воздушные крестины»). Во многих деревнях России крестьяне увидели самолет раньше, чем паровоз или пароход.

За короткое время в СССР возникла мифология авиации. Ей придавались магические черты как символического посредника между трудящимися всего мира. Летчиков называли «воздушными рыцарями», авиации приписывался огромный духовный потенциал как средству преодоления барьеров между людьми. Один из первых советских летчиков И.А. Валентей писал в книге «Стальные птицы»: «Можно предполагать, что авиация в будущем произведет огромное влияние на духовный склад человечества и целый переворот в социальной жизни… Завоевание воздуха открывает нам новую эпоху в истории культуры. И, что самое важное, оно скорее всего укрепит в сознании человека значение понятий человек и человечность». В то же время авиация была представлена как символ знания, науки (1 мая 1923 г. на площади был установлен самолет и поднят лозунг «На крыльях науки к коммунизму!») [33].

Кампания поддержки авиации периодически активизировалась, когда накладывалась на другие национальные кампании. Так, на авиацию возлагалась важная роль в освоении Крайнего Севера. Было создано Главное управление Северного морского пути (руководитель академик О.Ю. Шмидт) и при нем Управление полярной авиации. В 1925 г. советский летчик М.С. Бабушкин первым в мире освоил посадку самолета на дрейфующую льдину. Идея создать на Северном полюсе дрейфующую научную станцию с техникой для годовой автономной работы была по тем временам фантастической. Для ее обеспечения требовалось поднять авиастроение на новый уровень надежности, и эта программа вызвала всеобщее внимание. В 1934 г. прошло успешное 500-часовое испытание первого в СССР мощного авиамотора, и это было большим событием для мирового авиастроения (считалось, что СССР, наращивая авиастроение, будет покупать моторы западных фирм). Новый мотор был исключительно надежным и обеспечил потребности полярной авиации и дальних перелетов [84].

Сейчас, на антисоветской волне, ту кампанию представляют проявлением якобы скрытых в большевизме языческих культов, склонностью массового сознания к мифологизации, поминают Бердяева, упрекавшего русский народ за то, что после революции он «поверил во всемогущество машины и по старому инстинкту стал относиться к машине, как к тотему». Это наивные упреки. Кампания была проведена эффективно и обращалась к высоким чувствам людей и к идеалу общего дела (в этом — отличие от мотивации, которую активизирует рыночная реклама техники). Во многом благодаря этой кампании подавляющее большинство населения СССР благожелательно восприняло самолет и поддержало большую научно-техническую программу, а достаточное число энергичных молодых людей пошли учиться в авиационные институты и летные школы.

Надо добавить, что начиная с 50-х годов высшее образование в СССР незаметно сдвигалось к — евроцентризму, сознанием научно-технической и партийной интеллигенции овладевал «технологический миф» Запада. Кампания по «борьбе с низкопоклонством» конца 40-х годов этого сдвига не остановила, а лишь «загнала его вглубь». Тем более этого сдвига не останавливали ура-патриотические заявления об успехах отечественной науки, сделанные в дурном вкусе и, как сейчас кажется, не всегда искренне.

На «бытовом уровне» этот сдвиг проявлялся в том, что многие студенты и молодые научные работники легко принимали на веру чисто пропагандистские утверждения о низком уровне советской науки, о «вторичности» ее признанных достижений, охотно верили в решающую роль добытых разведкой «западных» данных в этих достижениях и т. п. На уровне обобщения — евроцентризм в рефлексии научного сообщества на историю отечественной науки, особенно раннего советского периода, проявился в удивительно слабом знании фактов этой истории, а также в еще более удивительном недоверии к новым достижениям своих коллег, которое рассеивалось только после признания на Западе.

В 1947 г., в ходе «борьбы с низкопоклонством», с докладом выступил президент АН СССР С.И. Вавилов. Помимо соответствующих моменту политкорректных суждений он высказал ряд важных и горьких мыслей, важных и для нашей нынешней темы. Он вкратце отметил, что низкопоклонство перед заграничной наукой с ранних пор затрудняло развитие русской науки и отняло много сил у ее великих представителей, но основное внимание посвятил актуальному моменту.

В частности, Вавилов сказал: «У нас еще не изжит отвратительный обычай признавать научную работу в полной мере только после ее апробации за границей. По этому поводу можно было бы привести бесконечную череду различных случаев. Я ограничусь очень немногими. Замечательные исследования по нелинейным колебаниям академиков Мандельштама, Папалекси, Крылова, Андронова и их учеников получили широкое признание у нас только после благожелательной оценки за границей в годы войны. Между тем дело шло об одном из самых важных научно-технических советских достижений. Весьма интересное новое оптическое явление, открытое молодым советским физиком П.А. Черенковым и состоящее в том, что при движении электронов со сверхсветовой скоростью в вещественной среде образуется видимый свет, получило действительное признание только после того, как опыты Черенкова были повторены в Соединенных Штатах. У нас же на эти опыты косились в течение ряда лет, не верили им, насмехались над ними» [21].

Явление, о котором говорил Вавилов, не то что было «еще не изжито», а именно нарастало, хотя и принимало более «цивилизованные» формы. Это было признаком зарождения глубокого культурного кризиса, который в среде научно-технической и особенно гуманитарной интеллигенции проявился раньше, чем в других сферах деятельности и достиг своей зрелости в конце 80-х годов XX века. Сейчас российское «общество знания», видимо, переживает кульминационный момент этого кризиса, вплоть до тенденции к отказу от той цивилизационной матрицы, на которой оно складывалось в XVIII–XIX веках и достигло расцвета в XX веке.

Очень важным элементом советского «общества знания» были экспедиции. К началу XX века Россия оставалась огромной страной, недостаточно изученной в географическом, геологическом и этнографическом плане. Идея большой комплексной программы по изучению России вынашивалась в Академии наук и была одним из мотивов для создания КЕПС. Разработка и реализация этой программы началась в первые же месяцы после установления советской власти. Особенностью этой стратегической программы было то, что назначение экспедиций далеко выходило за рамки получения конкретного знания о какой-то территории. Система экспедиций должна была на довольно значительное время накрыть всю территорию СССР мобильной сетью ячеек научной системы, обеспечить присутствие науки во всех узловых точках страны, обладающей огромным разнообразием природных, хозяйственных и этнических условий.

До 1917 г. почти все научные учреждения России и 3/4 научных работников находились в Москве и Петрограде. Быстро изменить это положение не было возможности. Следовательно, ученые должны были двинуться в экспедиционном порядке на Урал, в Сибирь и на Дальний Восток, в Среднюю Азию и Закавказье, постепенно превращая экспедиции в стационарные научные базы, затем в филиалы центральных научных учреждений, затем в самостоятельные местные научные институты и центры.

В условиях быстрого преобразования в стране хозяйственных укладов, культуры и образования, государственной системы и права, типа межнационального общежития каждая экспедиция, прибывающая из Центра, становилась и важнейшим источником информации и даже в некотором смысле носителем образа будущего. Роль экспедиций в социодинамике знания в первые десятилетия советского периода была исключительно велика. В свою очередь участники экспедиций получали во время работы не только сведения, предписанные профессиональными заданиями, но и важное эмпирическое знание о разных сторонах местной общественной жизни. Возвращаясь в столицы и участвуя в работе обычно нескольких комиссий, научные работники становились важным источником знания для государственного управления.

В 1924 г. Академия наук организовала 46 экспедиций по всей стране и создала Комиссию по исследованию Якутской АССР. В 1926 г. было создано новое учреждение АН СССР — Особый комитет по исследованию союзных и автономных республик (ОКИСАР), который возглавил экспедиционную работу в национальных районах СССР. Экспедиционная работа резко расширилась (в 1927 г. действовало 65 экспедиций, в 1928 г. — 91). В сфере деятельности экспедиций к концу 20-х годов оказались почти все важнейшие регионы страны. Председатель ОКИСАР Ферсман писал: «Задачей экспедиций является, прежде всего, будить мысль и создавать культурные силы и культурные центры на местах».

Здесь надо сказать, что работа всех звеньев «общества знания» в послереволюционный период в стране, нуждающейся в передышке и в то же время в форсированной модернизации, была сопряжена с чрезвычайными трудностями и даже опасностями. Гражданская война нанесла народу тяжелую культурную травму и создала множество расколов. Они посеяли недоверие и усугубили и без того острейший дефицит образованных кадров, государственный аппарат был в стадии становления и не мог контролировать многих стихийных процессов. В то же время революция означала глубокую демократизацию масс, активизировала их и демонтировала множество авторитетов.

Это необходимое для развития «общества знания» состояние общества имело и обратную сторону. Гёте сказал: «Нет ничего страшнее деятельного невежества». Но во всех революциях невежество также освобождается от оков (прежде всего от «оков просвещенья»). М.М. Пришвин, работая в деревне, записал в дневнике 2 июля 1918 г. (вероятно, неточно повторив фразу Гёте): «Есть у меня состояние подавленности оттого, что невежество народных масс стало действенным».

В этих условиях работа «в поле» была сопряжена для специалистов с разнообразными коллизиями социально-психологического порядка, которые к тому же нередко осложнялись «деятельным невежеством» партийных или административных работников. В целом советское «общество знания» с честью преодолело эти трудности, ученые, специалисты и члены экспедиций заслужили уважение, авторитет, а часто и глубокую признательность среди местного населения. Однако нередки были и драматические столкновения.

Очень поучительна книга воспоминаний адвоката Б.Г. Меньшагина из Смоленска — о том, как происходили в 1937 г. процессы против «врагов народа» в их области. Он просто рассказывает, без прикрас, случаи из своей практики, когда его назначали адвокатом на такие процессы. Вот, обвиняются во вредительстве 8 человек — руководители областного управления животноводства, ветеринары, секретарь райкома ВКП(б). Трое признали себя виновными, другие нет. Один из них, научный сотрудник московского ВНИИ экспериментальной ветеринарии, был командирован в Смоленскую область на диагностику бруцеллеза. У недавно заболевших животных нет никаких внешних симптомов, диагноз ставится на основании иммунной реакции — при инъекции антисыворотки образуется нарыв, как при прививке оспы.

И вот этого сотрудника, а за ним и остальных, обвинили в заражении скота. Свидетелями на суде были доярки — на их глазах «вредители» губили лучших коров — сами же их заражали, а потом отправляли на живодерню. Одна доярка говорила на суде: «Такая хорошая коровка! Он как кольнет ее, она на другой день и заболела! Нарыв большой». Другие доярки давали показания в том же роде: «Такая хорошая коровка, так жалко ее. Как кольнул ее, так и погубил. Коровку задрали».

Во всех колхозах и совхозах района прошли общие собрания, суду был представлен целый том их постановлений. Все они звучали примерно одинаково: «Просить пролетарский суд уничтожить гадов!» Всех восьмерых суд приговорил к расстрелу. При этом крестьяне были искренни, а судьи и прокурор боялись пойти наперекор ясно выраженной «воле народа», которая «стала деятельной». В данном случае жены осужденных собрали деньги и послали адвоката в Москву, где он попал на прием к помощнику Вышинского. Тот сразу разобрался в деле и оформил помилование, но так получалось далеко не всегда.

Однако уже с лета 1917 года в России, особенно в провинции, стало нарастать ощущение, что из всех политических сил именно большевики и Советы обладают способностью обуздать «деятельное невежество». Будучи теснее связаны с народными массами, они не нуждались в том, чтобы заискивать перед ними. М.М. Пришвин, работавший в деревенской школе, писал в дневнике 12 декабря 1918 г.: «Самое тяжкое в деревне для интеллигентного человека, что каким бы ни был он врагом большевиков — все-таки они ему в деревне самые близкие люди. В четверг задумал устроить беседу и пустил всех: ничего не вышло, втяпились мальчишки-хулиганы… Мальчишки разворовали литературу, украли заметки из книжек школы, а когда я выгнал их, то обломками шкафа забаррикадировали снаружи дверь и с криками „Гарнизуйтесь, гарнизуйтесь!“ пошли по улице. Вся беда произошла, потому что товарищи коммунисты не пришли, при них бы мальчишки не пикнули».

Примечания:

3

Так, Н.Н. Моисеев писал о воздействии сохранившихся в русской культуре элементов «космического мировоззрения» на когнитивные (познавательные) установки ученых: «Такое философское и естественно-научное представление о единстве Человека и Природы, об их глубочайшей взаимосвязи и взаимозависимости, составляющее суть современного учения о ноосфере, возникло, разумеется, не на пустом месте. Говоря это, я имею в виду то удивительное явление взаимопроникновения естественно-научной и философской мысли, которое характерно для интеллектуальной жизни России второй половины XIX века. Оно привело, в частности, к формированию умонастроения, которое сейчас называют русским космизмом.

Это явление еще требует осмысления и изучения. Но одно более или менее ясно: мировосприятие большинства русских философов и естественников, при всем их различии во взглядах — от крайних материалистов до идеологов православия — было направлено на отказ от основной парадигмы рационализма, согласно которой человек во Вселенной лишь наблюдатель… Мне кажется, что уже со времени Сеченова в России стало утверждаться представление о том, что человек есть лишь часть некоей более общей единой системы, с которой он находится в глубокой взаимосвязи» [82].

30

Подобную же селекцию производит С. Аверинцев: «Нельзя сказать, что среди этой новой получившейся среды, новосозданной среды научных работников и работников умственного труда, совсем не оказалось людей с задатками интеллигентов. Мы знаем, что оказались. Но… единицы» (Независимая газета, 03.01.92).

31

Например, для своих публичных лекций Дальтон заказал сделать деревянные модели атомов, которые помогли ему в исследованиях.

32

На вечере, посвященном 60-летию общества «Знание», председатель Совета Федерации С. Миронов, который десять лет был лектором общества, сказал: «Мне нравилась эта работа, и я уверен, что сегодня просветительская работа еще более необходима. Надо остановить поток мракобесия, безграмотности, антипатриотизма и аморальности, насильно внедряемый телевидением в головы наших граждан». Как печально слышать от председателя верхней палаты парламента, что в стране «поток мракобесия, безграмотности, антипатриотизма и аморальности насильно внедряется телевидением». Такова законодательная власть России и ее законы.