У самого подножия прекрасных и загадочных Каатскильских гор, в мирной зеленой долине, неисправимый романтик Вашингтон Ирвинг, поклонник старины и мастер красивого вымысла, поселил однажды человека по имени Рип ван Винкль. Он жил в тихой деревушке, построенной в давние времена голландскими колонистами, был добр, бесхитростен и прост душой. Неспешно текли годы, день был похож на день, и каждое событие, даже самое пустячное, обсуждалось неделями. «…Рип мало-помалу привык находить отраду в посещении, так сказать, постоянного клуба мудрецов, философов и прочих деревенских бездельников. Клуб этот заседал на скамье перед кабачком, вывеской которому служил намалеванный красною краской портрет его королевского величества Георга III. Здесь посиживали они в холодке медлительно долгий летний день, бесстрастно передавая друг другу деревенские сплетни или сонно пережевывая бесконечные «истории ни о чем».

Но вот как-то, охотясь на белок, он забрел в глубь гор, в местность, совершенно ему незнакомую. И попал в компанию молчаливых призраков, игравших в кегли и усердно поглощавших напиток, по вкусу напомнивший Рип ван Винклю хорошую голландскую водку. Он прикладывался к кубку до тех пор, пока его не одолел сон. А когда Рип проснулся и добрался до деревни, обнаружилось, что он проспал ровно двадцать лет. Все изменилось кругом. «Вместо высокого дерева, под сенью которого ютился когда-то мирный голландский кабачок, торчал длинный голый шест, и на конце его красовалось нечто похожее на красный ночной колпак. На этом шесте развевался также неизвестный ему пестрый флаг с изображением каких-то звезд и полос — все это было чрезвычайно странно и непонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не раз выкуривал свою мирную трубку, румяное лицо короля Георга III, но и портрет тоже изменился самым удивительным образом: красный мундир стал желто-голубым; вместо скипетра в руке оказалась шпага; голову венчала треугольная шляпа; под портретом крупными буквами было выведено: генерал Вашингтон».

Естественно, что Рип не встретил знакомых. Кругом были новые люди. Но главное — «изменился, казалось, даже самый характер людей. Вместо былой невозмутимости и сонного спокойствия во всем проступали деловитость, напористость, суетливость… Прошло несколько дней, прежде чем он вошел в курс местных сплетен и освоился с необыкновенными событиями, приключившимися во время его многолетнего сна. Тут была и война за независимость, и свержение ига английской тирании, и, наконец, превращение его самого из подданного короля Георга III в свободного гражданина Соединенных Штатов».

Как раз со времени возвращения Рипа ван Винкля и начинается тот период американской истории, который интересует нас в связи с темой книги. Нет смысла излагать общеизвестные сведения, касающиеся причин войны за независимость, ее хода и образования Союзной федеративной республики. Но одно — пожалуй, наиболее важное — последствие американской революции следует рассмотреть хотя бы в общих чертах.

В ту пору, когда североамериканские земли еще были колониальным владением британской короны, когда Рип ван Винкль, не слишком-то разбиравшийся в политике, гордо именовал себя верноподданным славного короля Георга, возникло стихийное народное движение, получившее название скваттерства. Неимущие фермеры, новые колонисты, которым уже не досталось земли, становились скваттерами, то есть захватчиками земель, расположенных к западу и северо-западу от обжитой территории и принадлежавших номинально, ибо их никто не обрабатывал, короне, крупным собственникам или спекулянтам. Их жестоко преследовали, сгоняли с занятых ими участков, сжигали посевы, дома и хозяйственные постройки. Был принят «Квебекский акт», по которому территория за Аллеганскими горами отходила к другой колонии — Квебеку (нынешняя Канада).

Англичане не хотели расширять свои далекие заморские владения, опасаясь экономической конкуренции. Революция дала молодой стране экономическую и политическую независимость. Но на первом этапе становления республики это не внесло существенных изменений в положение народных низов. Конфискованные земли лоялистов (то есть сторонников Англии) снова попали в руки спекулянтов или весьма состоятельных фермеров. Завоеванные северо-западные территории были объявлены «общественными землями», принадлежали конгрессу и стоили дорого. Скваттерство по-прежнему преследовалось.

Однако остановить движение на Запад было уже невозможно. Война за независимость, в которой участвовало четверть миллиона человек, всколыхнула, взбудоражила всю страну. У десятков тысяч людей пробудилась уверенность в себе, в своих силах. И флегматичный добряк Рип был абсолютно прав, отметив деловитость и напористость своих земляков, пришедших на смену «былой невозмутимости и сонному спокойствию».

Вот три красноречивые цифры. В 1790 году на землях к западу от Аллеган жили сто десять тысяч человек, в 1820-м — один миллион 515 тысяч, в 1840-м — четыре миллиона 269 тысяч. Кто входил в состав этих первых ста десяти тысяч? Прежде всего охотники и трапперы — те, с кого Фенимор Купер писал своего Натти Бумпо, прозванного индейцами Кожаным Чулком, — первопроходцы, разведывавшие дорогу и прокладывавшие тропы. Вслед за ними двигались тысячи храбрых и предприимчивых людей, для которых закон об «общественных землях» был пустым звуком, ибо каждый устанавливал законы сам для себя. Наконец они вышли к Миссисипи. И здесь надолго остановились.

Переселенцы проделали трудный путь, продираясь через лесные дебри, переправляясь через бурные, порожистые реки, одолевая горные кручи. И все эти тяготы и опасности, связанные с преодолением препятствий, устроенных природой, к тому же многократно усугублялись риском в любой момент быть сраженным индейской стрелой и скальпированным. Впрочем, когда представлялся случай, они всегда стреляли первыми, даже если никакой угрозы нападения не было. Конечно, не все. Разные люди стремились на Запад. Одни предпочитали завязать мирные отношения с исконными обитателями этих земель; другим было просто на все наплевать: мы сами по себе, а индейцы — сами по себе; третьи же обладали психологией и повадками конкистадоров — для них каждый индеец, не покорившийся белому человеку, не смирившийся перед ним, был дикарем, уничтожить которого вполне естественно.

Это вызывало ответную реакцию. Недоверие к белым укоренялось с каждым их шагом. Многие племена не хотели становиться на тропу войны, они искали способы сближения, тот модус вивенди, который сейчас называется мирным сосуществованием. Но мир почти всегда бывал недолгим и непрочным, потому что приходили другие белые — и гремели бесчестные выстрелы. Так прорастали семена взаимной вражды и ненависти.

Так что же, значит, рассказывая о Кожаном Чулке, классик, мягко говоря, приукрасил истину? Нет, конечно. Потому-то он и сделал полюбившимся всем героем именно траппера. Как раз они в большинстве своем были людьми не только отчаянно храбрыми, но также благородными и честными. Вот короткая история одного из них, Даниэля Буна, ставшего впоследствии персонажем устных преданий и нескольких романов. Это был замечательный силач, великолепный охотник и один из лучших проводников. Профессия не ожесточила его, он любил шутку и отличался добродушным нравом. Буна воспитали индейцы, и он всегда — даже в самых невыгодных для себя ситуациях — защищал их. А в 1820 году его застрелили соотечественники. Потом они клялись, что это вышло случайно, что его просто приняли за индейца…

Однако ни у кого другого, как у «дикарей», пионеры учились обрабатывать новую для них землю и культивировать кукурузу, тыкву, томаты, табак и картофель. И рядом с традиционными пудингами на столе у них стояли индейские блюда.

Как вообще жили эти первые переселенцы? Они предпочитали селиться вблизи рек, вырубая вокруг лес. Самым частым и привычным звуком был в ту пору стук топора. Складывали бревенчатые дома, делали себе грубую, но прочную мебель, сеяли из лукошка, жали серпом, сами ткали и сами шили обувь. Почти у каждого скваттера был один парадный костюм. В нем он щеголял на свадьбе, если удавалось привезти жену с востока, его надевал в рождественский вечер, и в нем же его хоронили.

Колоритнейшие люди вырастали в этой среде. Такие, например, как Дэви Крокетт — атлет, ростом почти в семь футов, не боявшийся ни бога ни черта и пускавшийся в самые рискованные приключения. Он умел о них рассказывать, и друзья охотно слушали его, легко прощая хвастовство, на которое Крокетт был большой мастер. Из уст в уста передавалось его захватывающее повествование о том, как за один сезон он убил сто пять медведей, хотя все знали, что Дэви умел считать только до ста, да и то часто сбивался. Ему, подобно почти всем трапперам, не сиделось на месте, он все время шел вслед за перемещавшейся дальше и дальше границей освоенных территорий — фронтиром — ив конце концов погиб, едва достигнув пятидесяти лет, защищая форт Аламо от мексиканцев. Крокетт, как и Бун, после этой своей реальной жизни прожил еще несколько жизней — экранных. В пятидесятые годы ему посвятило цикл передач телевидение, он стал одним из героев вестерна «Аламо».

Но вернемся в начало прошлого века. В 1803 году американское правительство купило у Франции Луизиану, плодороднейшую провинцию с главным городом Нью-Орлеаном, не слишком изменившимся за те сто лет, которые прошли с того дня, когда сюда прибыли в поисках счастья несчастные любовники кавалер де Грие и Манон Леско и увидели довольно захудалое поселение. И лишь после прихода североамериканцев город стал бурно расти и в него хлынул поток переселенцев.

Тогда президент Томас Джефферсон мечтал о том времени, когда Соединенные Штаты раскинутся от океана до океана. В 1804 году он добился от конгресса санкции на организацию хорошо оснащенной экспедиции для разведывания земель, лежащих к западу от Миссисипи. Тридцать человек под началом кадровых военных Льюиса и Кларка проделали — на лошадях, пешком и на лодках — путь длиной в шесть тысяч миль. Они надеялись найти реку, берущую начало в прериях и впадающую в Тихий океан. Такой реки не оказалось, но к океану они все-таки, в конце концов вышли. Поэт Арчибалд Мак-Лиш написал стихотворение «Строители империи», в котором на основании подлинных исторических документов воспроизводит отчет экспедиции:

Т. Джефферсону, эскв., его покорн. слуга
М. Льюис, капитан особ. поруч.
Сэр…
…Там, за плато, большая глинистая равнина,
Горизонт широк и повсюду трава;
Навоз для костров отдает серой,
Кое-где небольшие холмы и смоковницы;
…Ветер по вечерам с запада, и росы нет,
Утренняя звезда белей и ярче, чем у нас;
Зимой голые кусты боярышника,
Летом здесь рос шалфей, кричали перепела;
Вся земля вдоль реки плодородна
На три тысячи миль, и обрывы из глины,
Рута, медвежья трава по берегам
И множество птиц, гусей и следы
Медведей, лосей, волков, куниц и бизонов –
Без счета, так что их не видно за пылью;
Антилопы вброд переходят потоки, и горы,
И пастбища, и луга, и вся почва
Целинная, жирная.
…Мы советуем вам
Поселить здесь войска и закрепить землю;
Много народу сможет здесь прокормиться:
Земли хватит на всех — и лесов, и угодий,
И дикие птицы стаями спят на воде,
И камня хватит на много городов…

На территории, о которой говорится в отчете, сейчас живет больше половины населения Соединенных Штатов. Полтора века назад там обитали только индейцы, которых на всем пространстве, занимаемом ныне США, было, по оценкам некоторых историков, всего два миллиона. Фронтир снова начал перемещаться к Западу. В 1820 году конгрессом был принят чрезвычайно льготный для переселенцев закон, по которому акр земли стоил доллар двадцать пять центов, а минимальный размер продаваемого участка был снижен со 160 до 80 акров. И прерии увидели первые фургоны пионеров, те самые знаменитые крытые фургоны, без которых не обходится ни один фильм, посвященный освоению Запада.

Жизнь на колесах длилась многие месяцы. С рассвета до заката тянули лошади или волы эти громоздкие передвижные дома, в которых ели, спали, любили, рожали детей, умирали. Ехали кошки, собаки, козы, гуси, телята. Заглянув внутрь, можно было увидеть самые неожиданные вещи — какое-нибудь старинное дедовское кресло, флюгер с жестяным трубочистом или рыцарем на верхушке, мраморную каминную плиту. С заходом солнца останавливались где-нибудь у воды, разжигали костры, варили нехитрую еду и, насытившись, засыпали тяжелым сном, не забыв, впрочем, выставить охрану.

Переселенцы — потомки тех, кто был в числе первых поколений колонистов, или совсем недавние иммигранты, люди очень скромного достатка, а то и просто бедняки — меньше всего, конечно, могут быть причислены к клану искателей приключений. Скорее, их следует назвать искателями счастья. Эта разноплеменная, многоязыкая масса — англичане, шотландцы, ирландцы, голландцы, немцы, шведы — стремилась осесть на землю, обрасти хозяйством и мирно жить, почитая все заповеди господни. Их религиозность была не показной, а идущей от внутренней потребности в твердых нравственных устоях. И даже кочевой быт, полный опасностей, неожиданных и острых ситуаций, требующих порой жестких решений, не мог расшатать глубоко укоренившиеся представления о хорошем и дурном, добре и зле.

Авантюристы всех мастей, бандиты, бесчестные торговцы, спекулянты, по грязным и скандальным делам которых многие судили потом о морали Дальнего Запада, лишь в незначительной части вышли из переселенческой среды. Это была совсем особая категория людей — главным образом молодых, холостых, утративших семейные и национальные связи, полагавших, что для ловли удачи хороши любые средства, и потому циничных и жестоких. Они слетались со всего света, почуяв запах легкой добычи, и Запад, где не было твердой законности, где все находилось в движении, становлении, поистине был для них землей обетованной.

Особенно активизировались они, когда после войны с Мексикой, окончившейся в 1840 году, в состав Соединенных Штатов вошли территории, на которых расположены нынешние штаты Техас, Калифорния, Нью-Мексико. Тем более что вскоре же в Калифорнии, в долине Сакраменто, было найдено золото. У Джека Лондона есть рассказ, название которого — «Как аргонавты в старину…» — послужило заголовком этого раздела. Действие его относится к более позднему времени, к концу девятнадцатого века, когда в разгаре была клондайкская золотая горячка. Герой рассказа — старик Таруотер — неожиданно решил отправиться на Аляску. И тогда он вспомнил песню, которую пели, наверно, еще в дни калифорнийской лихорадки, и сделал ее своим гимном, хотя и не помнил всех слов. Но это не смущало старика, и он с чувством заводил:

Как аргонавты в старину,
Спешим мы, бросив дом,
Плывем, тум-тум, тум-тум, тум-тум,
За Золотым руном.

И хотя это — песня золотоискателей, она могла бы стать девизом каждого переселенца. Для них Золотым руном была плодородная земля, тучные стада, добротный дом. Для них Золотое руно — это мечта об обеспеченной жизни. Миллионы Язонов, если бы они знали мифологию, написали бы, вероятно, на грубо сколоченных бортах своих фургонов имя легендарного корабля — «Арго», что значит — быстрый. Горькую иронию этого названия они в полной мере оценили бы в конце пути.

Были три дороги, ведущие на Запад: Санта-Фе, по которой прошла в свое время экспедиция Льюиса и Кларка, Орегонская тропа и тропа мормонов. И все три — это тысячи и тысячи могил тех, кто не выдержал. Особенно трагична история тропы мормонов. Сначала она увидела три тысячи фургонов, в которых ехали одиннадцать тысяч членов этой религиозной секты, изгнанных из долины Миссисипи. Но у них все-таки был скот — тридцать тысяч голов, и это помогло им продержаться и прожить первые тяжелые годы на новом месте, там, где теперь находится Солт-Лейк-сити — столица штата Юта. Однако вслед за ними двинулись еще шестьдесят тысяч мормонов, на этот раз — бедняков. Голод и жажда, усталость и болезни, трескучие морозы и изнурительная жара сделали свое дело. Лишь немногим удалось добраться до цели. А достигнув Юты, они должны были еще долго бедствовать, рыть каналы, чтобы оросить выжженную солнцем землю.

Через год после скорбной одиссеи мормонов самой многолюдной стала Орегонская тропа, длина которой составляла 3200 миль. Именно она вела в Калифорнию, к золоту. Те, у кого были деньги, плыли морем, огибая мыс Горн. Но подавляющее большинство будущих золотоискателей пользовалось Орегонской тропой. Они доходили до Невады, а оттуда поворачивали к Сан-Франциско, который появился именно благодаря золотому буму.

Золото нашли на земле швейцарца Иоганна Зуттера. Кинематограф, разумеется впоследствии, всячески обыгрывал этот эпизод. Есть вестерн, который так и называется — «Золото Зуттера». Примечательно, что во время пребывания в Америке Сергей Эйзенштейн написал сценарий под тем же названием. Однако он так и не был реализован, ибо Голливуд не устроила острота социального анализа истории.

В новое Эльдорадо за восемнадцать месяцев прибыло сто тысяч человек. Жить им приходилось в условиях поистине ужасных. Целый день они работали в воде, скудно ели, спали на голой земле. Тяжелые болезни, смерть ходили за каждым по пятам. Койка в общей палатке стоила от десяти до двадцати долларов в неделю, а отдельная комната в каком-нибудь наспех выстроенном отеле — 250 долларов. О счастливчиках, намывавших золота на тысячу долларов в день, ходили восторженные рассказы. Они поддерживали дух у подавляющего большинства — у тех, кто был рад, если намывали доллара на два, на три.

Да и судьбы счастливчиков, хотя и были фантастичны, завершались, как правило, печально. Лишь очень и очень немногие сумели, нажив состояние, сохранить его. С остальными же случалось то, что произошло с Рыжим Бауэрсом, о котором рассказывает известный историк Роберт Ригель в книге «Америка движется на Запад». Он был рядовым старателем, и поначалу его жена — прачка — зарабатывала больше, чем Бауэре на своем участке. Но затем он случайно напал на богатейшую жилу. Разработка ее принесла ему столько денег, что сосчитать их он и не пытался. Став баловнем удачи, Рыжий Бауэрс построил дом, стоивший полмиллиона долларов, и принимал там всех подряд. Когда ему это надоело, он уехал в Европу, прожил там три года и покупал, по словам Ригеля, все, кроме Лондонского Тауэра, да и то потому, что строптивые англичане не хотели его продавать. Вернувшись в Америку, бывший старатель и бывшая прачка сняли целый отель в Вирджиния-сити, где установили те же разорительные для себя порядки, что и в полумиллионном доме. Но прошло время, жила истощилась, и Бауэрс стал банкротом, у него не осталось ни гроша. Он снова занялся золотоискательством, однако счастье от него отвернулось. Хорошо, что у жены была верная профессия.

В конце пятидесятых годов калифорнийские прииски были в основном выработаны. И почти тут же началась новая эпопея: золото нашли в Колорадо, в районе Пик-Пайка. С кличем: «К Пик-Пайку или ко всем чертям!» — старатели бросились туда. Опять началась спекуляция участками. Снова стали безумными цены. Как и в Калифорнии, золотоискатели ограничивали свой дневной рацион бобами, беконом и кофе. Жили они главным образом в норах, вырытых на склонах холмов. Добыча тут же пропивалась и проматывалась в салунах и игорных домах.

Впрочем, игорные дома — это слишком громко сказано: настоящие казино появились позже, тогда их почти не было. Картежники сидели прямо в зале салуна, в лучшем случае — в комнате рядом. Кое-где уже стояли столы для игры в рулетку и фараона, но главным развлечением оставались все же кости, покер и такие азартные карточные игры, как криббидж или Черный Джек. Умелые шулера за несколько вечеров составляли себе крупные состояния. Что же касается салунов, которые, как правило, всегда были при гостиницах и без которых не обходится ни один вестерн, то они играли в жизни Запада роль клубов. Люди приходили сюда не только за выпивкой и развлечениями, но и из потребности общения. Здесь можно было завязать дружеские и деловые связи, обменяться новостями, услышать захватывающие рассказы о необыкновенных приключениях и необыкновенных людях.

Золотоискательские эпопеи, хотя в них участвовали десятки и даже сотни тысяч людей, тем не менее лишь в довольно ограниченной мере и всего в нескольких районах способствовали дальнейшему освоению Запада. И те четыре миллиона переселенцев, которые, как мы помним, к 1840 году обосновались на новых территориях, занимали все-таки незначительную часть этих огромнейших пространств. Истинно массовый характер заселение Запада, особенно Центральных равнин, начало приобретать во время Гражданской войны, когда в 1862 году президент Авраам Линкольн, выдвинувший в предвыборной кампании лозунг «Земля — для безземельных», подписал закон о гомстедах (буквально — участках для домов). По этому закону любой гражданин США, уплатив символическую сумму в 10 долларов, получал земельный надел площадью в 160 акров (1,6 гектара). Прожив на нем пять лет, фермер становился полновластным его владельцем. Не утомляя читателя дальнейшими цифровыми выкладками, приведем лишь один пример бурного роста населения Запада. Всего за десять лет (с 1870 по 1880 год) население только трех штатов — Канзаса, Небраски и Колорадо — увеличилось более чем на миллион человек.

Нужды страны, раскинувшейся теперь от океана до океана, настоятельно требовали надежных средств связи и сообщения. Доставлять грузы и людей с восточного побережья на западное и обратно морским путем было дорого и занимало слишком много времени. Поэтому в 1848 году была организована сухопутная почтовая служба. На первых порах она попробовала использовать верблюдов. Но эти азиатские «корабли пустыни» пасовали в пустынях американских. От заманчивой идеи, пришедшей в голову какому-то предприимчивому человеку, пришлось отказаться и вернуться к лошадям. С 1858 года от океана к океану пошли конные дилижансы компании «Уэллс-Фарго». Без этих громоздких и неудобных экипажей, как и без салунов, невозможно представить себе вестерн.

Внутри дилижанса помещались пять-семь человек, да еще один или двое получали места на козлах, рядом с кучером. Кроме того, внутрь грузили посылки и почту. Когда желающих ехать оказывалось слишком много, то мешки с письмами складывали у дороги. Они, по мнению владельцев, вполне могли подождать, ибо пассажиры платили наличными, а правительство — по счетам. Путешествие длилось двадцать с половиной дней и было очень тяжелым. Ехали днем и ночью, останавливаясь лишь затем, чтобы сменить лошадей. Дороги были ужасны, а на многих длинных перегонах их и вовсе не было. Пассажиров душила пыль, они или мучались от жары, или дрожали от холода. Помыться и привести себя в порядок было негде.

Дилижансами пользовались преимущественно мужчины, и, чтобы как-то скрасить тяготы пути, они пили виски или джин с утра до вечера. К месту назначения они прибывали опухшими от пьянства, грязными, обросшими щетиной. Но это все было еще терпимо. В гораздо худшем положении путешественники нередко оказывались, когда, подъезжая к очередной станции, обнаруживали там лишь дымящиеся развалины и трупы. …засухами, пылевыми бурями, нашествиями саранчи, ни с богатыми конкурентами. Мелкое фермерство разорялось быстро. Одни подавались в город и пополняли собой ряды пролетариата, другие, как уже говорилось, служили по найму в крупных хозяйствах. В этом не было никакой романтики, здесь не оставалось места захватывающим приключениям, и вестерн, социальность которого всегда носила сугубо специфический характер, не нашел для себя пищи в трагедии мелкого фермерства.

Взамен этого жанр — с первых лет своего существования и до сегодняшнего дня — жадно впитывал экзотику ковбойского быта. Ковбойский вестерн — обширнейший цикл фильмов, в котором местом действия являются скотоводческие ранчо или маленькие городки в прериях, а время действия семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века. Когда на экране появляется всадник в кожаных штанах, обшитых бахромой или украшенных огромными декоративными пуговицами, в высоких сапогах с острыми шпорами и широкополой шляпе, когда к его тяжелому седлу приторочено лассо, мы уже сразу знаем, какого характера будет фильм и как поведет себя в нем мужественный ковбой.

Здесь необходимо одно важное для дальнейшего анализа уточнение. Дело в том, что слово «ковбой» (от английского «cow» — корова и «boy» — парень) давно уже трактуется расширительно. Сами по себе пастухи, объездчики лошадей и загонщики, которые и были, собственно, ковбоями, не так уж часто становятся героями вестерна, хотя в конце сороковых — начале пятидесятых годов появилось несколько фильмов этого жанра, в которых предпринята попытка показать их жизнь. Но ковбоями называют также профессиональных искателей приключений, выросших, как правило, на Западе и схожих с настоящими ковбоями лишь внешне. Они-то как раз и составляют основной контингент главных героев вестерна.

Это и понятно, ибо жанр требует авантюрного сюжета, событий, выводящих зрителя за рамки повседневности. Будничный уклад жизни нужен лишь для контраста с последующим каскадом приключений. А чего можно ждать от пастухов, занятых тяжелейшей и однообразной работой, не сулящей в общем ничего неожиданного? Сначала зрителям, конечно, будет внове сама обстановка ковбойских лагерей, объездка диких лошадей, перегоны скота через прерии. И все же подобная новизна быстро приедается. Правда, такое путешествие было связано с опасностями, но опасности исходили главным образом не от людей, а от природы. Вестерн же борьба с природой интересует в лучшем случае как подходящий фон для основного действия.

Иное дело — захватывающие истории ковбоев-стрелков. Запад с его весьма своеобразным пониманием законности породил их немало. Вот, например, типичная для того времени биография. Дикий Билл Хикок был во время Гражданской войны разведчиком, а затем сделался профессиональным игроком. Он стрелял без промаха — не только в бизонов, охотой на которых славился, но и в людей. На его счету было свыше сорока жизней. Хикок был франтом: он носил необъятных размеров сомбреро и вышитые жилеты. У двух кольтов, с которыми Билл не разлучался, рукоятки были инкрустированы жемчугом. С помощью этих кольтов он потом, перейдя на государственную службу, наводил порядок в Хейс-сити и Абилене, где был шерифом.

Другая колоритная фигура — Уильям Коди, по прозвищу Буффало Билл. Он начинал с очень опасной, требовавшей большого мужества и выносливости должности почтальона пони-экспрессов. Затем Коди подрядился поставлять мясо строителям железной дороги. За полтора года он убил 4280 бизонов (отсюда его прозвище, ибо «buffalo» по-английски — бизон). Как Хикок не выпускал из рук кольтов, так и Коди не расставался со своим карабином «Спрингфельд-50», прозванным им почему-то «Лукреция Борджиа». В конце шестидесятых годов Буффало Билл участвовал в войне с индейцами, а в семидесятые годы организовал театрализованные «Зрелища Дикого Запада», с которыми тридцать пять лет гастролировал по всему миру. Он умер в конце 1916 года, не прекратив выступлений до последних своих дней. Мы еще вернемся к биографиям таких людей, чтобы показать, как реальность превращается в легенду.

Наш краткий исторический очерк на этом можно было бы счесть законченным, если бы не существовала настоятельная необходимость в отдельном и подробном исследовании индейской темы, которая проходит почти через все разновидности жанра.

«Мы обращались с индейцами очень плохо, и это — пятно на нашем щите. Мы обманывали, грабили, убивали, делали все, что угодно, но стоило им убить белого, как мы посылали войска». Эти слова принадлежат выдающемуся американскому режиссеру, классику вестерна, автору знаменитого «Дилижанса» Джону Форду. Они — горький итог той политики, которая проводилась всеми правительствами, руководившими страной, по отношению к аборигенам Американского континента. Мы помним, что по оценкам некоторых историков на нынешней территории США жили около двух миллионов индейцев. Существовало шестьсот различных племен. Но уже в начале прошлого века, согласно Фенимору Куперу, погиб последний из могикан: одним племенем стало меньше. А сейчас их осталось не более двухсот, и общая численность индейского населения едва достигает восьмисот тысяч человек. Причем почти все они загнаны в резервации, на бесплодные и бесперспективные земли.

Именно борьба за землю и привела на край гибели этот народ. Мы уже говорили в первом разделе об отношениях, сложившихся между переселенцами и индейцами. К этому следует сейчас добавить одно решающее обстоятельство. Индейцам не помогал никто, они попали в кольцо вражды, имеющей под собой наиболее жестокое основание — чувство собственности. Переселенцы же находились под покровительством властей и защитой войск.

С вождями многочисленных племен, абсолютно неискушенными в правовых основах белой цивилизации, заключались обманные договоры о продаже лучших земель, за которые им платили несколькими одеялами, двумя-тремя ящиками виски, парой ружей. Вряд ли индейцы отдавали себе полный отчет в том, под какими документами ставили они свои подписи — кресты. Все равно они никак не могли понять, почему нельзя больше охотиться там, где раньше, ибо земля, в их понимании, была всеобщим достоянием.

В 1818 году агенты президента Монро с помощью виски, угроз и лжи заключили соглашение с некоторыми племенами о переселении их к западу от Миссисипи, на земли, непригодные ни для охоты, ни для земледелия. Теперь белые, убежденные в абсолютной законности своих действий, хозяйничали на территории, принадлежавшей индейцам, как хотели. Они сравняли с землей их стойбища, перепахивали кладбища, тысячами истребляли бизонов. Не выдержав этого натиска, часть племен ушла на запад, за реку. Но смирились не все.

Апачи, храброе и гордое племя, управляемое бесстрашным вождем по имени Черный Сокол, не захотели подчиниться. Тогда против них двинули войска, и им все же пришлось переправиться через Миссисипи. Они попали на западный берег осенью, когда поздно было думать об урожае и пополнении запасов продовольствия. Зимой начался сильный голод. Умирали дети, старики, женщины, теряли последние силы мужчины. Некоторые пересекали реку, чтобы попытаться тайком собрать хотя бы какую-то часть урожая кукурузы на своих покинутых участках. Но переселенцы донесли об этом властям, и те прибегли к репрессиям.

Когда страдания народа стали совсем уже нестерпимыми и угроза полного вымирания сделалась совершенно явственной, Черный Сокол решил вновь отправиться на восток. Ему казалось, что если апачи, соблюдая договор, придут не на свои бывшие земли, а соединятся с дружественным племенем уиннебаго, чтобы вместе на новых участках вырастить кукурузу, то им никто не помешает. В апреле 1832 года он взял с собой четыреста мужчин, переправился через реку и двинулся к поселкам уиннебаго. Белые приказали ему вернуться. Вождь отказался. И навстречу индейцам выступили отряды регулярной армии. Индейцы выбросили белый флаг, но солдатам все равно был отдан приказ стрелять. Число убитых индейцев росло. Не видя иного выхода, Черный Сокол решил драться до последнего. Всего с сорока воинами он бросился в яростную атаку и обратил войско в бегство. Потом солдаты утверждали, что на них напало не меньше полутора-двух тысяч индейцев.

Против апачей бросили армию в четыре тысячи человек. Те отступили, вернувшись за Миссисипи. В поисках лучшей земли Черный Сокол повел свой народ вверх по Скалистой реке. Племя двигалось медленно: дети, больные и старики не выдерживали длинных переходов. По-прежнему преследовал голод — приходилось забивать лошадей. И опять Черный Сокол не мог найти иного решения, кроме возвращения племени за Миссисипи. Семьи и больных воинов посадили на плоты на реке Висконсин. Мужчины шли берегом, охраняя их. Белые напали на арьергард этого каравана и, по словам Ригеля, долго забавлялись, расстреливая беспомощных людей, пока не перебили всех.

Уже у самой Миссисипи настал трагический финал. Увидав, что их окружают, Черный Сокол сделал попытку сдаться. Однако солдаты снова открыли огонь. Пришлось принимать бой, неравный и заранее предопределенный. В первые же три часа были убиты 250 воинов, женщин и детей. Когда бой закончился, в живых осталось лишь 150 человек из тысячи. Черного Сокола и немногих уцелевших воинов захватили в плен. Вождя посадили в клетку и повезли на Восток, показывая его публике, как дикого зверя. Однако публика была разочарована — он совсем не выглядел таким свирепым, каким пытались его представить. В середине 1833 года Черного Сокола отпустили. С апачами был заключен новый договор, по которому их оттеснили на пятьдесят миль от западного берега Миссисипи.

К середине девятнадцатого века положение всех индейских племен еще более ухудшилось. Теперь их уже прогоняли даже с тех земель, которые принадлежали им по договорам. Но дело было не только в этом. Главным источником жизни кочевых индейских племен, обитавших на Западе, были бизоны. Мясо их шло в пищу, из шкур шили одежду, обувь, делали одеяла и крыши вигвамов, из костей вытачивали ножи, жилы шли на тетиву для луков, а более тонкие использовались как нитки. Не выбрасывалось ничего — даже мочевые пузыри, которые после выделки служили сосудами для воды.

С приходом белых началось массовое уничтожение бизонов. Они были хорошими, крупными мишенями, и охотники прекращали стрельбу, лишь когда у них уставали руки или когда раскалялись ружейные стволы. В год уничтожалось около миллиона животных. Не удивительно, что в 1886 году с трудом удалось найти для одного из заповедников двадцать пять бизонов. А было их в американских прериях шестьдесят пять миллионов.

Массовое уничтожение бизонов нанесло непоправимый удар индейскому миру. Нужно было переходить к земледелию, но все лучшие территории уже были заняты белыми. Оставалось или покорно вымирать, или сопротивляться. С шестидесятых годов наступил период индейских войн.

18 августа 1862 года индейцами племени сиу были убиты в Миннесоте шесть переселенцев. Это вызвало панику во всем районе. Слухи о массовом восстании индейцев распространялись с необычайной быстротой. Белые, бросая имущество, бежали прочь. Сиу, со своей стороны, тоже снялись с места и направились к западу. Их тылы защищали 1300 воинов. Они, впрочем, на первых порах не столько оборонялись, сколько нападали. Ими было убито свыше семисот переселенцев — не только мужчин, но и женщин и детей. Горели подожженные сиу фермы. Но уже очень скоро сильные отряды белых добровольцев разгромили индейцев, взяв в плен четыреста воинов. Всех их отдали под суд, и триста три человека были приговорены к повешению. Президент Линкольн помиловал большинство осужденных, но тридцать восемь индейцев все-таки были казнены на следующий день после рождества — 26 декабря.

Той же зимой в Миннесоту отправили карательную экспедицию, окончательно довершившую разгром сиу. Конгресс конфисковал все земли племени в этом штате и выселил его в Дакоту. Это произошло уже осенью 1863 года, и сиу, как раньше апачи, оказались почти без продовольствия. Никем так и не подсчитано, сколько индейцев умерло тогда от голода, известно лишь, что смертей было очень много.

Не успел пройти ужас от этого года взаимной жестокости, как начали приходить тревожные вести из района Колорадо, где обитали шайены и арафао. Они подвергались нажиму сразу с двух сторон: их теснили и золотоискатели и фермеры. В конце концов правительство штата решило переселить индейцев на юго-восток Колорадо, в Сэнд-Крик. Те отказались и стали готовиться к военным действиям. Однако до столкновений дело не дошло, ибо племена, подчинившись обстоятельствам, двинулись ближе к зиме на отведенную им территорию. Полтысячи воинов вместе с вождем Черным Котелком сдались войскам и поселились в Сэнд-Крике под защитой сразу двух флагов — белого и государственного.

Тем временем сюда направлялась карательная экспедиция — отряд из тысячи солдат под командой полковника Дж. М. Чивингтона. Он был послан еще в тот момент, когда индейцы готовились к сопротивлению. Ночью индейский поселок был окружен, и началась кровавая бойня. Из пятисот человек остались в живых и сумели скрыться всего пятьдесят. Именно этот позорный эпизод впоследствии показал Ральф Нельсон в своем беспощадно правдивом фильме «Голубой солдат».

Полковника Чивингтона по приказу военного министра отдали под суд. Но ничего страшного с ним не случилось: суд ограничился вынесением порицания. А племена, жившие на Центральных равнинах, — апачи, команчи, шайены и арафао — вынудили подписать новые договоры, по которым они лишались земель в Сэнд-Крике. Несколько лет им еще удавалось кочевать по равнине, а затем всех их загнали в резервации. В 1867 году специальная комиссия конгресса исследовала индейский вопрос. Она пришла к выводу, что в большинстве случаев инциденты возникают в результате агрессивности белых и слишком активных действий армии. В отчете было также отмечено, что индейцы быстро вымирают.

Отчаявшиеся в резервациях племена не раз поднимали восстания. И каждое из них беспощадно подавлялось карательными отрядами, которыми руководили почти все знаменитые генералы, отличившиеся в Гражданской войне. В семидесятые годы, когда участились вооруженные выступления апачей в Аризоне, вдохновляемых вождями Викторио и Джеронимо, а затем активизировались сиу, правительство предъявило индейцам ультиматум. В нем было сказано, что те, кто не вернутся до 1 февраля 1876 года в резервации, будут объявлены восставшими и против них двинут армию.

Этот ультиматум запугал далеко не всех. И тогда армии действительно был отдан приказ расправиться с непокорными. Один из отрядов, которым командовал генерал Джордж Кастер, человек безжалостный и честолюбивый, прославился особой жестокостью. В середине 1876 года этот отряд напал на индейцев у реки Литтл-Биг Хорн, рассчитывая на легкую победу. Однако сиу, предводительствуемые вождем по имени Сидячий Бык (есть вестерн, специально посвященный ему, так же как и фильм, в котором рассказывается о Джеронимо), оказались многочисленнее, хитрее, и все двести двадцать пять солдат отряда вместе с Кастером полегли на поле боя.

Это была последняя победа индейцев. Вскоре генерал Терри, командир дивизии, в которую входил полк Кастера, наголову разбил воинов сиу. Сидячий Бык бежал в Канаду, затем вернулся, сдался властям и был амнистирован. А о генерале Кастере, который долгое время считался национальным героем, о его жестокости и патологической ненависти к индейцам недавно рассказал правду режиссер Артур Пенн в фильме «Маленький Большой человек».

Восстание сиу — последнее крупное вооруженное выступление индейцев. Воля их была сломлена. Отдельные стычки с белыми носили сугубо локальный характер и ничего не решали. На смену свободолюбию и стремлению к независимости пришла мистика. Индейцы уверовали в некоего небесного избавителя, который уничтожит белых, вернет здоровье и изобилие, пригонит в опустевшие прерии новые стада бизонов. Шаманы даже называли срок появления спасителя: весна 1891 года. Последователи этой религии отчаявшихся носили специальные «призрачные рубашки» и доводили себя до экстаза «призрачными танцами». Правительственные агенты, наблюдавшие за состоянием умов в резервациях, испугались непонятного явления и прибегли к привычному способу: вызвали войска. Их приход стал причиной массового бегства индейцев из резерваций. Но за ними охотились повсюду. В 1890 году при аресте был убит Сидячий Бык, а следующим летом все индейцы сдались. 1891 год — официальная дата окончания индейских войн.

Еще за четыре года до этого был принят закон Дауэса о предоставлении индейцам земли в индивидуальное пользование. Но большинство племен привыкло к кочевому образу жизни, фермерами индейцы оказались никудышными. Они продавали участки или эти участки отбирались у них за долги. Затея провалилась. Поэтому в двадцатом веке индейцам снова разрешили жить племенами. На жизнь они почти не зарабатывали и прозябали, ограничиваясь довольно скудной правительственной помощью и нерегулярными частными пожертвованиями.

Во второй половине шестидесятых годов нашего века в Америке развернулась широкая кампания за равноправие индейцев. Она ведется и сейчас. Но старая вражда продолжает тлеть, давая иногда вспышки ненависти. Не так давно в газетах появилась такая заметка:

«Нью-Йорк, 12 февраля 1973 года (ТАСС). Несколько дней продолжаются волнения среди индейского населения в штате Южная Дакота. Индейцы выступают против системы расовой дискриминации, не желая мириться с участью граждан «второго сорта» Америки. Нынешняя вспышка расовых волнений, вызванная попыткой судебных властей штата оправдать белого расиста — убийцу одного индейца, произошла в городе Рапид-сити. В стычках между белыми жителями и индейцами и последовавшем вмешательстве полиции 20 человек были ранены и 40 человек арестованы».

Теперь, когда мы перелистали страницы американской истории девятнадцатого века, читателю, надеемся, станет понятнее, почему многие ее эпизоды занимают столь большое место в национальном искусстве — и в литературе и в кинематографе. В самом деле, из двух веков существования Соединенных Штатов как независимого государства столетие, то есть половина времени, падает на освоение Запада. А если учесть, что прошлое страны по насыщенности событиями общенационального масштаба не идет ни в какое сравнение с бурями и катаклизмами европейской истории, что, по существу, Америка пережила лишь два по-настоящему крупных потрясения — войну за независимость и Гражданскую войну, от исхода которых действительно зависело определение дальнейшего пути (обе эти войны тесно связаны с западной эпопеей и оказали на ход ее решающее влияние), то непреходящая приверженность американцев к героической романтике десятилетий, проведенных их предками в непрерывной борьбе с природой и опасностями, объяснится еще яснее.

Не так уж много в Америке семей, которые ведут свою родословную от первых колонистов, высадившихся на новом континенте в начале семнадцатого века. Зато многие гордятся сейчас тем, что они прямые потомки трапперов, пионеров, золотоискателей, ковбоев — всех тех, кто покорял и приручал Запад. Для них каждый вестерн — не просто интересное зрелище, дающее отдых и отвлекающее от насущных забот, но и в какой-то мере часть семейной истории. Они ощущают себя наследниками героев, преемниками их традиций. И они хотят — это вполне понятное и естественное желание, — чтобы и герои и традиции были благородными. Вот почему, в частности, столь свирепы и кровожадны индейцы в большинстве вестернов, особенно довоенных. Тут все понятно: белые должны были защищаться, чтобы выжить. Такая концепция устраивает потомков и соответствует их представлениям о справедливости.

Потребовался весь горький опыт послевоенных десятилетий, опыт вьетнамской войны, внесшей резкий раскол в национальное самосознание, чтобы подточить искусно насаждаемый официальный оптимизм, уверенность во всегдашней своей правоте и непогрешимости. Современность заставила посмотреть на историю иными глазами. Именно тогда Джон Форд, своим мастерством не раз поддерживавший убежденность зрителя в превосходстве белого человека, произнес нелегкие слова о пятне на щите.

Вестерны последних лет, сделанные крупными режиссерами, стали заметно пессимистичнее. Однако в них, конечно, осталось то, без чего этот жанр просто не может существовать: увлекательность повествования и героика характеров. Эта героика перестала быть столь однозначной, какой раньше представала почти во всех фильмах, но именно ей вестерн по-прежнему обязан устойчивостью своей популярности. Человеку трудно обойтись без романтики и героического примера. А Америка двадцатого века почти не может — за немногими исключениями — предложить своему искусству ни того, ни другого.