Так начиналась отечественная криминалистика

Более 125 лет минуло с тех пор, когда на каждое серьезное преступление в Петербурге выезжал сыщик Иван Путилин. Он обладал острым чутьем на любую деталь, след, штрих, из которых складывается «вещная обстановка» места происшествия.

Однако свои способности он использовал не только для раскрытия уголовных преступлений. Сыщик Путилин вошел в историю русского революционно-демократического движения как один из зловещих персонажей в трагическом деле Н. Г. Чернышевского.

В конце лета 1861 года петербургский военный генерал-губернатор направил знаменитого сыщика на помощь «голубым мундирам» – сотрудникам III отделения собственной его императорского величества канцелярии. В мрачноватом доме у Цепного моста на реке Мойке тогда усиленно обрабатывали переводчика В. Костомарова, весьма тщеславного и трусливого молодого человека. Его арестовали 25 августа по делу о московской тайной типографии. Через несколько дней он выдал М. Михайлова – одного из авторов прокламации «К молодому поколению». Путилин лично занялся Костомаровым: вел с ним доверительные беседы и, заинтересовав его своей служебной деятельностью, давал читать отчеты по уголовным делам, написанные живо и занимательно. Заключенный почувствовал расположение к сыщику и как-то похвастался своим умением подделать почерк любого человека после самой непродолжительной тренировки. А когда Путилин узнал, что он знаком с Н. Г. Чернышевским, началась та гнусная интрига, которая закончилась судебным процессом и жестоким приговором.

Царское правительство давно видело в Чернышевском опасного противника, которого следовало поскорее обезвредить. Ведь он был автором безбожных философских сочинений, одним из редакторов «сеющего крамолу» журнала «Современник», человеком, притягивающим к себе революционно настроенную молодежь. Подозревали, что это он написал «возмутительную» прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», что это он вдохновляет студенческие демонстрации в Москве и Петербурге, организует пересылку в Лондон антиправительственных статей и заметок, где их печатает в «Колоколе» А. И. Герцен. Но доказательств для расправы не было.

Сразу после своего ареста 6 июля 1862 г. Н. Г. Чернышевский писал жене, что вскоре выйдет на свободу, так как против него не смогут выдвинуть обоснованных обвинений и правительство вынуждено будет перед ним извиниться. Жена не получила этого письма – жандармы подшили его к делу с пометкой начальника III отделения: «…ошибается: извиняться никому не придется».

Это утверждение не было голословным. С иезуитской настойчивостью Путилин склонял Костомарова к активным действиям. Известна докладная записка сыщика князю А. Голицыну, председателю сенатской комиссии по делу Н. Г. Чернышевского: «…в январе или феврале 1862 года, когда означенный Костомаров содержался в г. Москве, в Тверской части, я посещал его и, зная, что он, Костомаров, может дать указания на лиц, участвующих в политическом движении, уговорил его увидеться с прибывшим в то время в Москву начальником III отделения генерал-майором Потаповым, и его превосходительству, как известно мне, он, Костомаров, указал на Чернышевского, Добролюбова и др.».

Вот так и соединились полицейское рвение и изобретательность Путилина, цели сотрудников III отделения с трусостью, подлостью и фальсификаторскими способностями Костомарова. В результате следствие получило документ – недостающее доказательство. Это была записка: просьба Н. Г. Чернышевского к Костомарову внести исправление в текст прокламации «Барским крестьянам…».

Документ хорошо увязывался с установленными следствием фактами. Костомаров действительно набирал текст «крамольной» прокламации, которую ему передал М. Михайлов через студента И. Сороко. Н. Г. Чернышевский был в Москве в марте 1861 года и виделся с Костомаровым. Поэтому так достоверно выглядели свидетельские показания последнего о том, что Чернышевский зашел к нему и, не застав дома, оставил записку. На самом деле ошибку в прокламации заметили «голубые мундиры» и решили на ней построить провокацию. Для этого предателю передали изъятые при аресте революционера бумаги и он сумел сфабриковать сходную по почерку фальшивку.

Для соблюдения видимости законности было решено провести экспертизу. Записка поступила в комиссию, возглавлявшуюся князем А. Голицыным. В архивах сохранился «Акт сличения почерка руки Чернышевского», где записано: «1863 года апреля 24 дня, в высочайше утвержденной в С. – Петербурге следственной комиссии, командированные секретари губернского правления Карцев и Степановский, со стороны уголовной палаты Филимонов и 2-го департамента гражданской палаты Беляев производили сличение почерка записки, писанной карандашом, по показанию Костомарова, отставным титулярным советником Чернышевским, с другими бумагами, им писанными и заключающимися в деле на 58-м листе и в ответах Чернышевского 30 октября 1862 года, и нашли, что почерк записки имеет некоторое сходство с почерком Чернышевского, коим писаны им означенные бумаги».

Как видим, эксперты и не пытались обосновать свои выводы, сослаться на какие-либо научные положения, назвать характерные признаки почерка. Таков был уровень почерковедческих исследований в России второй половины XIX века.

По существовавшему в те времена положению акт комиссии князя А. Голицына серьезного юридического значения не имел. Поэтому, когда дело перешло в Сенат, к проведению экспертизы привлекли сенатских секретарей. Понятно, что и они никакими специальными познаниями в исследовании почерка не обладали. Просто бытовало мнение, что человек, ежедневно читающий и переписывающий десятки бумаг, должен лучше других разбираться в почерках.

Подготовка материалов к проведению данной экспертизы с позиций научного почерковедения была порочной и не позволяла провести объективное исследование. Это прекрасно понимал Н. Г. Чернышевский. Он требовал, чтобы экспертам предоставили не только те документы, которые написаны им, но и образцы почерка провокатора Костомарова. Сенат, конечно же, отклонил это требование и запретил исследовать бумаги Костомарова.

Несмотря на хорошо продуманную и четко разыгранную провокацию, мнения секретарей Сената разделились. Три «эксперта» признали, что только восемь букв записки сходны с почерком обвиняемого, общий же характер письма совершенно иной. Трое других секретарей ни к какому выводу не пришли. Лишь двое самых ревностных служак с готовностью подтвердили, что записка написана Н. Г. Чернышевским, правда, искаженным почерком.

На основании этой экспертизы обвинить революционера было трудно. Тогда за дело взялись сами сенаторы. Они без зазрения совести провели «исследование» фальшивки и категорически заявили, что в «отдельных буквах сей записки и в общем характере почерка есть совершенное сходство».

После ознакомления с «заключением» сенаторов Н. Г. Чернышевский написал свои объяснения, содержащие глубокий и интересный анализ собственного почерка. Он дал развернутую научную критику «сличения» почерка, произведенного в Сенате, первым обратив внимание на исключительную важность правильного и полного подбора образцов для исследования: «В настоящем показании особенности моей руки являются менее ярко, чем в вещах, написанных стальным пером или карандашом, – при том же, я пишу эти показания более крупно и тщательно. Для сличения удобнее могут служить вещи, написанные карандашом, подобно присваиваемой мне записке; таких вещей много между моими бумагами».

Не будучи криминалистом, Н. Г. Чернышевский верно понимал основные принципы почерковедческой экспертизы и условия ее проведения. Сравнивая почерк записки со своим, он отмечал в объяснениях: «Мне показали записку на лоскутке бумаги… Я сделал на ней надпись, что не признаю почерка этой записки своим, что он ровнее и красивее моего… В пояснение этого обращу внимание на две из тех особенностей, которыми ровные и красивые почерки отличаются от неровных и некрасивых. Строка состоит из трех частей: 1 – росчерки, выдающиеся вверх; 2 – росчерки, выдающиеся вниз; 3 – средняя основная полоса строки.

…В ровном почерке линии, проведенные по верхним и нижним оконечностям букв и частей букв, не выходящих из основной, средней полосы, должны быть прямые параллельные…; в неровном они – ломаные линии, то сходящиеся, то расходящиеся…». Так, почти 125 лет тому назад были охарактеризованы такие важные признаки почерка, как особенности линий оснований и вершин вертикальных штрихов букв.

Затем Н. Г. Чернышевский остановился на различиях в наклоне букв и высказался о способах распознавания умышленных изменений почерка. Он сделал вывод, который и сегодня подтверждается криминалистами: изменить почерк можно только в сторону уменьшения степени его выработанности, т. е. написать более примитивно, чем обычно: «Можно нарочно написать худшим, но нельзя нарочно написать лучшим почерком, чем каким способен писать. В ломаном почерке не могут уменьшиться недостатки подлинного почерка».

Возражая против утверждения, что он мог написать записку измененным почерком, подследственный обратил внимание сенаторов на признаки умышленного искажения почерка и назвал технические средства для их выявления: «…укажу средства распознавать вырисованные буквы от написанных свободным движением. Это средство – сильная лупа или микроскоп, увеличивающий в 10 или 20 раз. Вырисованные буквы являются с резкими обрывами по толстоте линий, в буквах естественного почерка переход толстого в тонкое и тонкого в толстое гораздо постепеннее. При вырисовывании букв край черты имеет тенденцию становиться ломаной линией, между тем как в обыкновенном почерке он имеет тенденцию быть кривою или прямою линиею…».

В своем анализе Н. Г. Чернышевский подробно рассмотрел ряд общих и частных признаков почерка. Если бы его объяснения Сенату были использованы как пособие для экспертов, почерковедческая экспертиза в России сформировалась бы еще в 60-е годы XIX столетия.

Согласно законодательству Российской империи, если преступник не признавал вину, необходимо было иметь как минимум два «несовершенных» (косвенных. – Авт.) доказательства. Пока что Сенат располагал только одним. Но вскоре «отыскалось» и второе – письмо Н. Г. Чернышевского поэту А. Плещееву, которое по заявлению Костомарова от 18 февраля 1863 г. находилось у него. Это была грубая фальшивка на четырех страницах, содержавшая много компрометирующих адресанта сведений и, в частности, подтверждавшая его авторство прокламации «Барским крестьянам…».

Когда Плещеева вызвали в Сенат и показали письмо, поэт категорически оспорил его, отметив, что почерк писавшего первую страницу (и только ее) чем-то напоминает почерк Н. Г. Чернышевского. Незадолго до этого сенаторы предъявляли письмо подследственному. Революционер, естественно, не признал его своим. Тогда фальшивку передали на «экспертизу» секретарям, и те дали такое заключение, какое от них требовали.

Понятно, что Сенат отнюдь не стремился к объективности. Опираясь на сфабрикованные доказательства и положив в основу «полное нравственное убеждение» в виновности подсудимого, как было цинично указано в приговоре, сенаторы осудили Н. Г. Чернышевского к 7 годам каторжных работ и вечному поселению в Восточной Сибири.

К. Маркс писал Ф. Энгельсу, что Сенат по императорскому приказу сослал в Сибирь этого честного человека, который так умен, что сохраняет в своих сочинениях неуязвимую с точки зрения закона форму и вместе с тем открыто изливает в них яд на язвы и пороки существующего строя.

Только после Великой Октябрьской социалистической революции, когда стали доступны архивы III отделения и Сената, группа экспертов провела графическую экспертизу. Были исследованы тексты записки и письма к А. Плещееву, а также образцы почерка Н. Г. Чернышевского и Костомарова. Выводы комиссии в основном совпали с анализом, проведенным Н. Г. Чернышевским. Эксперты подвергли разностороннему исследованию, наряду с другими документами, более десятка анонимных писем, тщательно собранных в свое время И. Путилиным. Анонимки эти писал провокатор Костомаров различными измененными почерками, вплоть до изысканного женского почерка на розовой бумаге с подписью «Fanny». Окончательный вывод был однозначен: тексты «записки» и письма к А. Плещееву написал В. Костомаров с подражанием стилю и почерку Н. Г. Чернышевского.

Мы не случайно начали свой рассказ о зарождении криминалистики в России с дела, правильное решение которого зависело от экспертизы почерка. Как и в других странах, в России первые научные исследования, призванные помочь следствию и суду в отыскании истины, относились к подделкам документов. Уже в начале XVIII века часто имели место случаи фальсификации печатей, дописок, изготовления фальшивых паспортов и денежных знаков. Несмотря на то что главную роль тогда играло признание обвиняемого, которого добивались самыми различными средствами, в том числе и официально разрешенными пытками, наука все же постепенно проникала в уголовное судопроизводство. Следы и вещественные доказательства все чаще использовались для раскрытия наиболее тяжких преступлений. Так, в 1867 году русский юрист А. А. Квачевский писал: «Одним из лучших указателей на известное лицо служат следы его пребывания на месте преступления, они бывают весьма разнообразны: следы ног, рук, пальцев, сапог, башмаков, лошадиных копыт, разных мелких вещей, принадлежащих известному лицу; следы бывают тем лучше, чем более дают определенных указаний, чем отличительнее они, чем более в них чего-либо особенного, например отпечатков разного сорта гвоздей на подошвах, следов копыта лошади, кованной на одну ногу; здесь точное измерение, то есть определение тождественности вещей с тождественностью лица, может привести ко многим указаниям». Примечательно, что он уже упоминает о приемах раскрытия преступлений и установления виновных, т. е. по существу в его работе имеются криминалистические аспекты.

Во второй половине прошлого века во всех развитых странах стали активно применяться научные методы раскрытия и расследования преступлений. Повсеместно увеличивалось не только число преступников, но и число рецидивистов – людей, имевших по нескольку судимостей. От преступления к преступлению они совершенствовали свою преступную «квалификацию», тем самым становясь особо опасными для общества. Руководитель берлинской сыскной полиции по этому поводу сказал: «Преступники специализируются и мы вслед за ними». Пришлось следствию использовать в своей работе новейшие достижения таких наук, как биология и химия. Если раньше проводились в основном судебно-медицинские экспертизы, то теперь все чаще требовалось применять судебную фотографию, химический анализ различных веществ. Развиваются и такие направления криминалистики, как экспертиза рукописных текстов и выявление следов подлога документов.

В России следователи и суды по серьезным делам начали обращаться в Академию наук для проведения экспертиз. Весьма авторитетным экспертным центром стал также Медицинский совет, который со временем уже не только проводил криминалистические исследования подозрительных документов, но и проверял результаты, полученные другими учреждениями.

Потребность в использовании специальных познаний при раскрытии и расследовании преступлений, в судебном разбирательстве уголовных и гражданских дел с каждым годом возрастала. Возникла необходимость в создании таких организаций, которые могли бы постоянно проводить судебные экспертизы на современном научно-техническом уровне. Но пока они не были созданы, основную помощь правоохранительным органам оказывали частные лица, обладающие необходимыми познаниями.

Однако Министерство юстиции не спешило организовывать государственные судебно-экспертные учреждения и даже поощряло деятельность частных лабораторий, где криминалистические исследования велись на довольно низком уровне. Правда, одна государственная лаборатория по микроскопическому и микрохимическому анализу вещественных доказательств начала функционировать еще в 1856 году. А уже в 60—70-х годах эксперты, имеющие в своем распоряжении микроскопы, химические реактивы и простое оборудование, были в штате всех врачебных управ. Их работу контролировала лаборатория при Медицинском департаменте, которая в спорных случаях проводила повторные исследования.

В производстве судебных экспертиз участвовали самые видные ученые России. Так, в 1865 году началась экспертная деятельность профессора Петербургского университета Дмитрия Ивановича Менделеева. Он возглавлял в университете химическую лабораторию, в которой проводил судебные экспертизы по делам, связанным с отравлениями, фальсификацией пищевых продуктов и вин, загрязнением рек сточными водами фабрик и заводов, самовозгоранием различных веществ. Выдающегося русского химика интересовали экономические и промышленные проблемы, горнорудное дело и политика, народное образование и воздухоплавание. Не последнее место среди его интересов занимала формирующаяся в те годы судебная экспертиза.

Д. И. Менделеев – автор многих криминалистических исследований по разоблачению подделок документов и восстановлению вытравленных преступниками текстов. Вместе с тем он оставил отечественной юриспруденции немало важных и плодотворных мыслей, касающихся положения судебного эксперта, его прав и обязанностей. Ученый считал, в частности, что в суде должен выступать тот эксперт, который проводил исследования по заданию следователя, ибо объективный, научно обоснованный вывод может быть сделан только при анализе лично проведенных опытов. Д. И. Менделеев настаивал, чтобы эксперта обязательно знакомили с обстоятельствами дела, по которому он будет давать заключение.

Большую пользу криминалистам принесли научно-технические разработки Д. И. Менделеева, направленные на предупреждение преступлений. Им была предложена специальная бумага для изготовления денежных чеков, не поддающихся подделке. Тонкая, плохо проклеенная бумага почти насквозь пропитывалась чернилами при заполнении чека, что очень затрудняло подчистку и давало явные следы при травлении надписи. Если же травлению подвергали весь чек, то исчезала подпись выдавшего и оставленная на сухом бланке печать. В марте 1872 года химик получил официальное уведомление от управляющего Государственным банком, что чеки, отпечатанные на предложенной им бумаге, вводятся в употребление. В 1890 году он оказал большую помощь Экспедиции заготовления государственных бумаг в деле печатания рисунка гербовых марок двумя различными красками, которые при воздействии на них химикатов легко изменяли свой цвет. Это обстоятельство делало бесперспективными попытки преступников вытравливать надписи и знаки гашения в целях повторного использования марок.

Свой посильный вклад в научное обеспечение раскрытия преступлений вносили и другие известные ученые.

В 1874 году в Петербурге во время пожара сгорела огромная паровая мельница некоего Кокорева, сданная им в аренду двенадцатикратному миллионеру Овсянникову – «королю Калашниковской хлебной биржи». Расследование обстоятельств происшедшего с необходимостью потребовало проведения по делу химической экспертизы, возглавлял которую известный химик Александр Михайлович Бутлеров.

Обвиняемый Овсянников и его адвокат в один голос твердили, что пожар возник из-за случайного, а потому исключающего уголовную ответственность взрыва мучной пыли. Для выяснения, возможен ли вообще такой взрыв, какова воспламеняемость мучной трухи и муки и горят ли они, А. М. Бутлеров и его помощники провели серию экспериментов. В результате было доказано, что мука и мучная пыль могут загореться, но только от соприкосновения с открытым огнем. Они долго тлеют, а когда наконец появляется пламя, оно распространяется в них очень медленно. Так была научно опровергнута возможность взрыва мучной пыли и тем самым версия обвиняемого и его защиты о случайном возникновении пожара.

Овсянников предстал перед судом, где подтвердилось, что причиной пожара явился поджог, который по приказу хозяина совершил его приказчик Левтеев. Последнее прибыльное дело закончилось для некоронованного короля Овсянникова совсем не так, как он предполагал, – тюремным заключением.

Постепенно создавались предпосылки того, что именно в России возникло новое направление в науке, оказавшее неоценимую помощь правоохранительным органам в борьбе с преступностью. Этим направлением стала судебно-исследовательская фотография, а ее творцом – русский ученый Евгений Федорович Буринский. В 1889 году он создал первую в мире судебно-фотографическую лабораторию, ставшую прообразом современных криминалистических экспертных учреждений. До ее организации он был владельцем фотогравировальной мастерской, много экспериментировал, и особенно в области фотографического цветоделения. Успех цветоделительного метода, описанного им в хронике журнала гражданского и уголовного права, принес ему известность как одному из ведущих судебных экспертов своего времени. Е. Ф. Буринский был очень добросовестным исследователем; его экспертизы отличались высоким качеством и объективностью. Он проводил не только фотографические, но и почерковедческие исследования документов. Об одной из таких его работ мы и расскажем.

В Петербурге в конце прошлого века жил издатель Добродеев. Он выпускал имевший довольно широкое распространение журнал «Живописное обозрение» и две газетки: «Сын отечества» и «Минута». 9 января 1889 г. ему прислали из Самары перечень подписчиков с приложением чека на 68 рублей. Издатель замешкался, не получил деньги сразу, а через несколько дней чек с его стола исчез. Когда он справился в государственном банке, оказалось, что по чеку с доверительной надписью Добродеева деньги получил какой-то артельщик. Фамилия получателя была вымышленной. То ли из-за незначительности суммы, то ли из-за нежелания выносить сор из избы, но дело на том и заглохло.

Однако через три недели история повторилась. Чек на 134 рубля куда-то пропал, а на следующий день из банковской конторы «Волкова сыновья» артельщиком Зейфертом эти деньги были получены. Получатель вновь оказался фигурой мифической.

Добродеев решил самостоятельно найти виновника и попросил государственный банк и контору «Волкова сыновья» выдать ему использованные документы. Изучая чеки, он заметил, что подписи двух артельщиков необычайно похожи друг на друга и одновременно напоминают подпись управляющего его домом и конторой Богомолова. Решив проверить свое подозрение, издатель обратился к двум граверам из экспедиции заготовления государственных бумаг. «Эксперты» подтвердили его догадку. Тогда он вызвал Богомолова и предложил во всем сознаться, обещая не давать делу ход. Но управляющий упрямо твердил, что на чеках не расписывался и денег не получал.

Издатель подал в суд.

Дело попало к следователю О. А. Кучинскому, который для производства экспертизы пригласил уже знакомых Добродееву граверов экспедиции Алабышева и Маттерна. К ним присоединился еще и типолитограф Арнгольд. Комиссия пришла к единодушному заключению: доверительные надписи на чеках выполнены не издателем. Они, бесспорно, оставлены рукой Богомолова.

Следователь был человеком добросовестным и решил пригласить в качестве эксперта еще одного специалиста – Е. Ф. Буринского. Через несколько лет в «Судебной газете» последний так вспоминал об этой трагикомической экспертизе: «Г. г. эксперты единогласно признали, что подлог совершен несомненно подозреваемым г. Б., в доказательство чего отметили множество сходных букв в тексте доверенностей и в рукописях Б. Почему-то следователь признал необходимым повторить экспертизу при моем участии и мне пришлось, таким образом, войти в состав консультации.

Следя за мельканием карандашей г. г. экспертов, быстро отмечающих сходные буквы, я заметил, что карандаши моих товарищей то и дело попадают на рукописи жены г. Добродеева, сшитые вместе с рукописями Б.; было очевидно, что у г. г. экспертов «раззудилась рука, расходилось плечо» и удержу им нет! Мне пришла в голову мысль – подсунуть, кстати, в кучу рукописей Богомолова первую попавшуюся на столе судебного следователя бумагу, что я и сделал очень искусно. Когда же г. г. сведущие люди дошли до подсунутой рукописи, то сейчас же отметили на ней 8 букв, сходных с буквами доверенностей, воображая, что имеют дело с рукописью Б.

Я тут же попросил г. следователя занести это обстоятельство в протокол и, кроме того, сам письменно изложил происшествие. Оказалось, в конце концов, что г. г. эксперты признали своим заключением виновными в подлоге доверенностей сразу трех лиц: г. Б., жену потерпевшего Добродеева и – о ужас! – самого следователя, многоуважаемого Ореста Антоновича Кучинского, так как подсунутая рукопись была написана его рукою!!!

Г[осподин] Б. был тотчас освобожден от подозрения».

Потом выяснилось, что виновником подлога был совсем другой человек, тоже работавший в конторе издателя.

Для суда Е. Ф. Буринский подготовил сюрприз, ставший для своего времени сенсацией. Текст подложных доверенностей и рукописи Богомолова он сильно увеличил. Затем вырезал из тех и других буквы, которые эксперты нашли «поразительно сходными между собой», наклеил их на таблицу, поместив слева написанные Богомоловым, а справа – из подложных доверенностей. Когда экспертам предъявили таблицу, они даже отказались поверить, что эти самые буквы признаны ими «поразительно сходными». Пришлось рассеять их сомнения, показав увеличенные фотографии документов.

В подробном заключении Е. Ф. Буринский указал: если надписи на чеках оставлены Богомоловым, то необходимо признать, что:

1) делая их, он держал перо не так, как имеет обыкновение писать;

2) сообразно новому, непривычному положению пера он изменил формы всех букв без ошибки;

3) при таких условиях он написал более твердою рукою, с разными взмахами, петлями и к тому же гораздо красивее, чем обыкновенно;

4) исполняя вторую подложную надпись через три недели после первой, Богомолов не забыл ни одной мелочи и изменил в своем почерке все точно так же, как и в первый раз.

Остроумный опыт Е. Ф. Буринского показал, что экспертизу нельзя поручать случайным людям, не имеющим специальных познаний. Почерковедение имеет все необходимые предпосылки, чтобы стать точной наукой, которой должны заниматься специалисты. Он писал: «Задачи почерковедения вполне определенны: найти законы зависимости между деятельностью органов, производящих письмо, и результатом этой деятельности – почерком». Недаром его называют основоположником судебного почерковедения…

После долгих обсуждений Государственный совет постановил с 1 января 1893 г. учредить при прокуроре С. – Петербургской судебной палаты правительственную лабораторию. В ней предусматривались должности присяжного фотографа и его помощника. Эта лаборатория стала первым государственным экспертным учреждением царской России, сыграв положительную роль в развитии отечественной криминалистики.

Е. Ф. Буринский был самым видным профессиональным криминалистом дореволюционной России. Он интересовался очень многими криминалистическими проблемами, но наибольшее практическое значение приобрели его работы в области экспертизы документов. В 1903 году была издана его монография «Судебная экспертиза документов». Мировую известность получили его исследования древних кожаных грамот, обнаруженных при раскопках в Московском Кремле. За эту работу исследователь был удостоен премии имени М. В. Ломоносова. Представляя его к награде, Академия наук в отчете отметила: «Благодаря ему создалась так называемая судебная фотография – искусство открывать всякого рода подделки и изменения в судебных документах… Право Буринского называться творцом судебной фотографии всеми признано и никем не оспаривается».

Е. Ф. Буринский внес огромный вклад в отечественную криминалистику, заложил многие основы этой науки; его идеи и сегодня актуальны для ее развития. Еще в конце XIX века русский криминалист в своих трудах подверг справедливой критике отдельные теоретические и практические положения зарубежных «отцов» криминалистики А. Бертильона и Г. Гросса и показал, что решение ключевых задач криминалистики возможно лишь при условии широкого и активного применения научно-технических достижений, трансформированных в специальные познания в интересах расследования и предупреждения преступлений. Он обосновал идею, что криминалисту необходимо не только узкое владение своим предметом, но и познания в смежных областях, что эксперт должен быть свободен при решении криминалистических задач и даче заключения по поставленным перед ним следователем или судом вопросам.

Мнение Е. Ф. Буринского о том, что «необходимо полное и основательное знание всех ухищрений… равно как и знание всех имеющихся в распоряжении преступника технических средств…», имело большое значение для разработки научных методик расследования и предупреждения преступлений. Ученый сформулировал суть криминалистической идентификации, утверждая, что основанием для отождествления должна быть неповторимая совокупность признаков исследуемого объекта. Е. Ф. Буринский не был одиночкой. С 1897 года целых 20 лет существовала русская группа Международного союза криминалистов, на конгрессах и собраниях которой обсуждались важные вопросы, посвященные борьбе с преступностью.

Лаборатория, основанная Е. Ф. Буринским, была упразднена в 1912 году. Вместо нее при прокуроре Петербургской судебной палаты открылся кабинет научно-судебной экспертизы. Сотрудники кабинета исследовали различные объекты, фигурирующие в уголовных и гражданских делах, применяя методы судебной фотографии, дактилоскопии, химического и микроскопического анализов. После Петербургского открылись Московский, Киевский и Одесский кабинеты. Большая часть исследований проводилась для выявления различных подлогов документов и установления исполнителей текстов и подписей.

С созданием экспертных кабинетов сформировалась на первых порах немногочисленная группа профессиональных отечественных криминалистов – людей широко образованных, глубоко порядочных и бескорыстных, любящих и знающих свое нелегкое дело. Многие из них после революции долгие годы активно работали в советских судебно-экспертных учреждениях. Их знания, опыт, научная эрудиция способствовали становлению и развитию советской криминалистики.

Во второй половине XIX века появился ряд статей, оригинальных и переводных работ, посвященных различным аспектам криминалистики. Они отражали уровень ее развития в России и странах Западной Европы. Так, в 1874 году в Москве вышла книга А. Наке «Судебная химия. Открытие ядов, исследование огнестрельного оружия, подделки документов, монет, сплавов, съестных припасов и определение пятен». Через 20 лет в Одессе была опубликована работа М. Шимановского «Фотография в праве и правосудии». Тогда же появилась диссертация П. Минакова об исследовании волос. В 1895—1897 годах в Смоленске был издан в трех выпусках перевод книги австрийского криминалиста Г. Гросса «Руководство для судебных следователей». Интересно отметить, что этой работе в России предшествовал труд Н. Орлова «Опыт краткого руководства для произведения следствий», опубликованный в 1833 году. Определенный интерес представляют также работа Я. Баршева «Основания уголовного судопроизводства», выпущенная в свет в 1841 году, и работа Н. Калайдовича «Указания для производства судебных следствий», изданная в 1849 году.

Были, правда, публикации и иного рода. Так, в 1889 году в Одессе в русском переводе вышла книга президента Парижского графологического общества А. Веринарда «Графология (определение характера по почерку). Курс в семи уроках». Эта и подобные ей работы вызывали нездоровый ажиотаж, у их авторов появились поклонники и подражатели. Даже опытные работники полиции и юстиции, отдавая дань моде, прибегали к услугам невежественных графологов, френологов и т. п., что, конечно, негативно отражалось на уровне отправления правосудия.

Нужды следственной и судебной практики выдвигали в повестку дня серьезную систематическую подготовку криминалистов в России и создание учебных пособий, обобщавших местный и зарубежный передовой опыт.

Летом 1911 года министр юстиции командировал в Лозанну шестнадцать чиновников судебного ведомства из разных округов России. Возглавлял группу старший юрисконсульт Министерства юстиции С. Трегубов, который по возвращении стал читать курс лекций по «научной технике расследования преступлений» сначала в училище Правоведения, а затем в Военно-юридической академии. (Кстати сказать, студенты юридического факультета Харьковского университета уже с 1910 года осваивали практические приемы и методы криминалистики.)

Профессор химии Р. А. Рейсс на юридическом факультете Лозаннского университета почти три месяца ежедневно занимался с группой из России: читал лекции, проводил лабораторные и практические занятия по уголовной технике. Побывал он и в Петербурге, где выступил с курсом лекций по «научной полиции» перед слушателями Военно-юридической академии.

Свои записи на этих занятиях С. Трегубое обработал, свел воедино и в 1912 году выпустил как руководство для криминалистов-практиков под названием «Научная техника расследования преступлений». А. Громов таким же образом подготовил пособие «О судебной фотографии», вышедшее одновременно с работой С. Трегубова. Развивалась тактика и методика расследования преступлений, о чем свидетельствует опубликованный в 1910 году солидный труд А.Вейнгарта «Уголовная тактика. Руководство к расследованию преступлений», а также печатавшаяся в шести номерах «Вестника полиции» за 1907 год работа профессора Н. Сергиевского «Немые свидетели (практика осмотров)» и др.

В 1912 году в Швейцарский институт научной полиции, руководимый Р. А. Рейссом, были направлены для стажировки видные русские криминалисты А. Попов и С. Потапов, которые по возвращении на родину возглавили кабинеты научно-судебной экспертизы в Петербурге и Москве. Летом 1914 года в заграничную командировку отбыл помощник управляющего Одесским кабинетом Е. Ельчанинов. Ему удалось познакомиться с самыми последними достижениями криминалистической науки и практики в парижском Бюро идентификации А. Бертильона, в Лаборатории Э. Локара и Институте профессора Лакассаня в Лионе, в криминалистическом бюро и музее при президенте полиции Мюнхена, а также провести ряд исследований под руководством Р. А. Рейсса в Лозанне.

Из доклада Е. Ельчанинова на съезде управляющих кабинетами научно-судебной экспертизы явствовало, что в рассматриваемый период научно-теоретический и практический уровень криминалистики и судебной экспертизы в России был не ниже зарубежного. Об этом свидетельствует, в частности, высшая награда, полученная русским отделом судебно-полицейской фотографии на международной фотографической выставке в Дрездене в мае – октябре 1909 года. В выставке принимали участие не только столичные, но и Самарское и Уфимское полицейские отделения. В русском отделе экспонировались руководства, таблицы и практические пособия по судебной фотографии, регистрационные снимки преступников и их отпечатков пальцев, фотоиллюстрации о раскрытии опасных преступлений – фальшивомонетничества, убийств, мошенничества, разбойных нападений, краж со взломом и др.

Между тем С. Трегубов работал над вторым изданием своего пособия, которое он назвал «Основы уголовной техники. Научно-технические приемы расследования преступлений». Это практическое руководство для судебных деятелей вышло в начале 1915 года. По сравнению с предыдущим оно содержало значительные дополнения и ряд новых разделов.

Первый случай применения дактилоскопической экспертизы в России имел место в Петербурге в 1912 году. Двое неизвестных ворвались в Харламовскую аптеку и, убив провизора Вайсброда, похитили выручку. При осмотре места преступления были изъяты осколки стекла от дверей аптеки. На одном из них обнаружили след папиллярного узора пальца руки. Подозреваемых удалось задержать, но они упорно отрицали свою вину. Улик против них было немного, да и те – косвенные. Этим уликам один из подозреваемых противопоставил нескольких свидетелей, которые категорически подтвердили его алиби.

Но эксперт-криминалист В. И. Лебедев тоже дал категорическое заключение, что на одном из осколков стекла от дверей аптеки имеется след пальца этого человека. Выступая в Петербургском окружном суде по своему заключению, В. И. Лебедев на увеличенных в десятки раз фотоизображениях следа пальца на стекле и оттиска пальца подозреваемого выделил красными чернилами большое число совпадающих признаков, разъяснил составу суда научные основы дактилоскопии. Это полностью убедило не только состав суда, но и всех присутствующих в зале: преступник был на месте происшествия и оставил там следы своих пальцев. Присяжные заседатели вынесли обвинительный вердикт. А через несколько дней после этого осужденный сознался в убийстве провизора и в том, что алиби им было подстроено.

С этого судебного процесса отпечатки пальцев и ладоней начали использоваться не только для дактилоскопической регистрации, но и для идентификации человека по следам, обнаруженным на месте происшествия.

Деятельность В. И. Лебедева не ограничивалась одной лишь криминалистической практикой. В 1903 году он выпустил полицейский справочник с фотографиями профессиональных уголовников, размещенными по видам совершаемых ими преступлений. Справочник был снабжен очерком антропометрии и кратким словарем воровского жаргона. В 1907 году он принял участие в разработке «Инструкции фотографирования преступников и составления регистрационной карты примет», а в 1908 году издал пособие «Судебно-полицейская фотография». На следующий год В. И. Лебедев написал книгу «Искусство раскрытия преступлений», которая в 1912 году была расширена и переиздана с подзаголовком «Дактилоскопия». Его работы на многие последующие годы стали хорошим пособием для отечественных криминалистов.

Все, что с большим трудом десятилетиями создавалось криминалистами России, начало быстро разрушаться с началом первой мировой войны. Многие криминалисты были сравнительно молоды и их призвали в действующую армию, что имело место прежде всего в Петербурге и Москве. Киевский кабинет научно-судебной экспертизы разгромили германские оккупанты, и он долго не мог нормально работать.

Возрождение криминалистики и судебной экспертизы началось уже в 20-е годы, о чем и пойдет речь ниже.