…То словно вой волков

ирландских на луну.

(Уильям Шекспир,) («Как вам это понравится»)

Как и в случае с историями о вампирах, один из самых старинных рассказов, касающихся оборотней — вервольфов, родился в Ирландии. Записанная около 1185 г. уэльским монахом Геральдом Камбрийским (Гиральдом Уэльским), приезжавшим в Ирландию в составе свиты принца Иоанна (которого сделал повелителем Ирландии его отец — английский король Генрих II), повесть «Вервольфы Оссори» — типичная средневековая церковная легенда, подчеркивающая мощь церкви и необходимость спасения через веру. Родственники Геральда с обеих сторон — материнской и отцовской — Фицджеральды и Фицстивенсы владели землями на территориях, где сейчас располагаются графства Килдар и Вексфорд; от них Геральд и услышал несколько старинных сказок, которым безоговорочно поверил и которые старательно воспроизвел. Он составил самую раннюю «книгу для путешествующих» по стране под названием «Общая история и топография Ирландии», которая служила справочником для путешественников вплоть до начала XVII века. Она представляет собой смесь географических описаний районов Ирландии (некоторые из них Геральд в глаза не видел, а представлял себе лишь по изустным рассказам) и удивительных историй, распространенных в то время. Геральд воспринимал эти истории и записывал их так, как если бы они были непреложной истиной. Верил же он практически всему, что ему рассказывали. Среди этих рассказов был и тот, который касался вервольфов из Оссори.

Вплоть до XVIII века, если не дольше, волки были для Ирландии постоянным источником беспокойства. В Средние века и в начале Нового времени страна была в основном покрыта густыми и почти непроходимыми лесами — сущий рай, где эти животные могли сколько угодно плодиться и охотиться. Проблема стояла настолько остро, что само слово «волк» вошло в название породы собак, которых использовали для охоты на этих хищников, — ирландского волкодава. Правда, название «ирландский волкодав» несколько некорректно, ибо эти собаки не являлись коренными жителями острова, а были скорее всего завезены из Англии во времена римского владычества. Сохранилась римская бронзовая фигурка, изображающая очень похожего на волкодава пса, найденная в Лидни в Глостершире (известная как «Гончая из Лидни») и датируемая около 365 г. н. э. Есть также упоминания о храме Ноденса (или Нуденса) где-то в Англии[26] (точное местоположение не определено), где специально обученные собаки зализывали раны больных или раненых, исцеляя их. Такие псы считались охранниками или бойцовыми собаками, и вполне возможно, что эти животные были привезены в Ирландию кельтами, чтобы справиться с нарастающей проблемой волчьего поголовья.

Ирландия, похоже, прямо-таки кишела волками вплоть до конца XVIII века, и большинство из них отличались исключительной свирепостью — особенно в тяжелые зимние месяцы. Например, в 1596 г. лорд Уильям Рассел пишет в своем дневнике, что он и леди Рассел отправились на волчью охоту в ноябре в леса вокруг местечка Килмайнхам (неподалеку от Дублина). А в 1650 г. город Колерайн в графстве Дерри был атакован голодающей волчьей стаей в разгар особенно суровой зимы. Около того же времени поступали сведения о путешественниках, на которых нападали дикие волки возле городов Лисбурн и Дрохеда, а также на берегах озера Лох-Ней. В 1652 г. в Килкенни Оливер Кромвель издал указ, запрещающий вывоз из страны ирландских волкодавов на продажу — настолько велика была потребность в них. В 1669 г. старинный путеводитель, озаглавленный «Путешествия Козмо», описывает Ирландию как «страну волков». Даже в 1750 г. рассказывали о стаях волков, рыщущих в Вексфорде и некоторых районах графства Корк. Последняя волчья пара в Ирландии была, по-видимому, убита в горах Уиклоу около 1770 г. профессиональным охотником на волков по имени Рори Каррах (правда, другая версия этой истории утверждает, что Каррах был всего-навсего обычным пастухом), который с помощью одного маленького мальчика проследил их до старинных развалин, где они устроили себе логово. Несмотря на то что эта пара была предположительно последней, слухи о волках в Ирландии появлялись вплоть до начала XIX века — в таких местах, например, как графство Тирон, — хотя подтверждения они не получили. Так что вполне естественно, что Ирландия стала страной, где была записана одна из первых историй о вервольфах.

Этот случай, по словам Геральда Камбрийского, произошел всего за несколько лет до прибытия в Ирландию принца Иоанна. Некий священник, имени которого история не сохранила, путешествовал из Ольстера в Мит по какой-то важной церковной надобности. В путешествии его сопровождал маленький мальчик. Дорогой их застала ночь, и им пришлось остановиться на привал в одном очень темном и зловещем лесу на границе церковного прихода Оссори. Когда они уже укладывались на ночлег в кромешной тьме, священник вдруг услыхал человеческий голос, окликавший его из ближних лесных зарослей. Поднявшись, прелат приблизился к краю освещенного костром круга и вгляделся во мрак. Когда неожиданно в круге света появился огромный волк, священник в ужасе отшатнулся, пытаясь прикрыть ребенка от зверя своим телом. Но волк заговорил с ним человеческим голосом, призывая не бояться его. На самом деле оказалось, что это не дикий зверь, а один из членов клана, живущего в этом районе. Как-то раз весь клан был проклят вспыльчивым святым Наталисом, который отличался довольно-таки неуравновешенным характером. Каждые семь лет двое из их клана должны были принимать облик волков и уходить жить в лес. По окончании семи лет они возвращались в клан, возвращали себе человеческое обличье — и другие двое становились волками. Последняя пара, принявшая облик волков, — муж и жена — были довольно пожилыми людьми, и дикая жизнь в лесу им не больно-то подходила. Заговоривший со священником волк оказался мужчиной, его жена была очень больна и, похоже, собиралась вот-вот умереть. Волк-мужчина отправился искать священника, чтобы тот исполнил последние обряды и помог ей упокоиться в мире с Господом. Объяснив все это, волк попросил прелата пойти с ним и совершить святое причастие. Тот обдумал необычную просьбу и согласился, хотя волк и настаивал на том, чтобы он шел один, оставив мальчика у костра. Без особой охоты священник последовал за странным существом в чащу леса, и через некоторое время они добрались до логова, устроенного у подножия огромного дерева. Там, явно в ожидании смертного часа, лежала старая волчица. Священник приблизился к ней не без трепета и, обернувшись к своему проводнику, спросил его, есть ли какие-либо доказательства, что перед ним действительно пожилая женщина, а не дикое лесное животное. Волк ответил, что если священник достанет нож и срежет часть волчьей шкуры, он получит требуемое доказательство. Тогда священник сделал надрез на животе волчицы. Каково же было его потрясение, когда на глазах его совершилось превращение и он увидел перед собой лицо старухи! Священник понял, что волк говорил правду. Без дальнейшего промедления он сотворил святой обряд, и старая женщина почила в мире. Когда дело шло к утру, волк отвел его обратно к костру и, произнеся несколько пророчеств о судьбе англичан в Ирландии, снова исчез в лесу. Священник пообещал вновь навестить его, когда будет возвращаться после завершения своего дела в Мите, но, несмотря на обещание, больше он никогда не видел этого «волка».

Этот рассказ, принятый за чистую монету, похоже, произвел довольно пугающее впечатление на ирландских церковных деятелей. Двумя годами позже Геральду случилось вновь оказаться в той же местности, и к нему по приказанию местного епископа подошли два священника, прося его высказать свою точку зрения на этот «серьезный вопрос». Геральд охотно побеседовал с епископом и небольшой группой местного духовенства, а свои взгляды по проблеме затем изложил в письменной форме. Эти записки легли в основу секретного донесения, которое через епископа Оссори было отослано лично папе Урбану III. Ответил ли папа на это послание — неизвестно, ибо никаких письменных свидетельств не сохранилось. Однако сам факт такого поступка говорит о серьезности, с которой была воспринята данная проблема; донесение же рассматривало скорее не вопрос о правдивости истории, а теологические выкладки.

Подобные вопросы возникали вовсе не случайно, ибо в конце эпохи Средневековья (когда Геральд создавал свои произведения) существующему и твердо установившемуся порядку вещей был брошен весьма серьезный вызов. То была эпоха великой схоластики, и ее мыслители заново открывали труды древних греков и римлян, в особенности — Аристотеля, который в своей «Физике» выражал сомнения в общепринятой схеме мироустройства. Такие теории тесно граничили с ересью — но они же побуждали церковников основательно задумываться. Результатом этих раздумий было то, что границы между миром людей и окружающим миром природы вдруг стали менее определенными. Мог ли человек, как полагали легенды, быть превращен каким-либо образом в животное — или даже в камень, как говорили некоторые мифы? В чем заключалось истинное различие между человеком, животным и камнем? Если в человеке присутствует отражение славы Божьей — значит, оно есть и в остальном Его мире, так разве не возможно, чтобы одна часть творения могла превращаться в другую? Волнение умов в монашеских кругах было столь велико, что Конрад, епископ Херизау, монастыря в Швейцарии, запретил членам своего братства даже просто обсуждать или читать трактаты по этому вопросу — в особенности «Метаморфозы» Овидия — под страхом немедленного отлучения от церкви.

В такой обстановке начинали вновь выходить их тени полузабытые древние теории о мироустройстве. Одной из них была теория о метемпсихозе, честь «изобретения» которого приписывали греческому философу Ферекиду (хотя некоторые исследователи считают, что это еще более древняя форма мировоззрения, пришедшая из Египта). Эти взгляды были развиты его учеником Пифагором, труды которого вошли в прямой конфликт с церковным учением. Данная теория предполагала возможность переселения души из одного тела в другое — от человека к животному, от растения к камню — и угрожала уничтожить границы между аспектами Творения, по утверждению церкви, установленные самим Богом. Не стоит удивляться, что высокопоставленные отцы церкви, такие как Конрад, осуждали и запрещали любое чтение и обсуждение подобных доктрин.

Существовала и другая популярная идея, повлиявшая на теорию о превращениях. Многие люди были уверены, что мир близится к своему концу и что Христос вот-вот придет вновь, чтобы судить его и установить на земле новое Царство. Считалось, что конец света произойдет в 1000 г. Разумеется, этого не случилось, но милленаристское мышление по-прежнему преобладало во многих слоях общества. Люди верили, что когда Христос придет, Он соберет вокруг себя всех праведных и благословенных и вместо грешных плотских тел одарит их другими, гораздо более чудесными. Эта идея превращения, идея о новом, измененном теле, дарованном праведнику в Новом Царстве, распространилась в средневековом религиозном мышлении, составив его основу, и даже дожила благодаря милленаристским фундаменталистским сектам до наших дней. Она, разумеется, создала питательную среду и для более широкой общественной мысли, и воображение людей полнилось зелеными человечками, вервольфами и алхимическими грезами, несмотря на негодование церкви.

Однако в церковных доводах, направленных против метемпсихоза, был существенный изъян. В основе основ христианской обрядовости лежала месса, а этот ритуал включал таинство пресуществления Святых Даров. Частью христианского учения была концепция о том, что когда хостия[28] Святого причастия кладется на язык прихожанина, она становится действительной частью физического тела Христа, а выпитое вино — его кровью. Другими словами, благодаря божественной силе хлеб и вино приобретают совершенно иные качества, становясь самой сущностью живого, дышащего Иисуса. Это святая святых христианской веры, и хотя протестанты позднее восстали против этого убеждения, оно существует и по сей день. Едва ли церковь могла оспаривать концепцию mutatio[29] в том, что касалось переселения души, если продолжала придерживаться столь сходной с ней центральной теории. Для учителей церкви это было серьезной проблемой, поэтому приведенная Геральдом история о людях, превращающихся в волков, оказалась источником множества противоречий.

В последующих изданиях «Топографики» Геральд дополнил этот рассказ длинным и довольно-таки путаным изложением составляющих ее основу теоретических элементов. Возможно, это и есть часть секретного донесения, посланного папе Урбану. В своем пояснении он пытался привести доказательства легенды в научном и церковном контексте — надо сказать, без особого успеха. Он обращает внимание на некоторые из чудес Христа, связанные с превращением, а именно — превращение воды в вино на свадебном пиршестве в Кане Галилейской, пресуществление Святых Даров и преображение Христа. Результат, однако, вышел крайне неубедительным.

Якобы имевшие место события этой истории и свидетельство означенного священника также неубедительны. Несмотря на попытки придать рассказу основательность путем использования богословских терминов, чувствуется, однако, что Геральд полностью принимает эту историю на веру. Священник остается безымянным, какое дело влекло его в Мит, также неизвестно; разумно предположить, что он был просто местным клириком, который вряд ли путешествовал так далеко. Что действительно могло иметь место — это истерически-бессвязный рассказ очевидца, который последующие пересказы превратили в более-менее внятную историю, а Геральд записал уже как не вызывающий сомнений факт. Но неужели священник и вправду столкнулся с говорящим волком?

Леса Ирландии полнились не только этими животными, но, как и в некоторых районах Англии, в них встречались дикие люди, похожие с виду на волков. Как и берсерки, некоторые из них одевались в волчьи шкуры — это была почти что униформа «дикарей». Такие люди были крайне опасны, будучи по большей части изгоями общества, и часто их называли «лесными братьями» (или «лесными солдатами») или фэлад (волкоподобные или дикие люди). Это прозвище звучит как эхо легендарных Лэгнех Фэлад или «людей-волков с Типперери», которым столь насмешливо отказал в существовании Уильям Кэмден в XVI столетии.

Что, если священник встретился с одним из таких отверженных, одетым в волчьи шкуры, и его последующий искаженный рассказ об этом событии был неверно понят и преувеличен? Как в игре в «испорченный телефон», история разрасталась и видоизменялась, переходя из уст в уста, и дикарь превратился в настоящего волка. Фэлад считались ярыми противниками англичан (их считали последними потомками старых ирландских лесовиков, которые жили в лесах до прихода норманнов в Ирландию), и пророчества волка об изгнании англичан из страны, похоже, поддерживают эту версию. Возможно, «волк» был просто одним из изгоев. Этого-то Геральд и остальные церковники в расчет не приняли. Тем не менее, эта легенда и соответствовала общественным настроениям того времени, и одновременно подлила масла в огонь — и прочно утвердила в Ирландии представление об оборотне-вервольфе.

Ирландия была не единственной страной, которую в период Средневековья беспокоили вервольфы, или волки-оборотни. Бретань, область во Франции, могла похвастаться схожими легендами. Это хорошо заметно по некоторым произведениям французской поэтессы XII века, жившей в Англии, — Мари де Франс (Марии Французской). Живя при дворе короля Генриха II, где она была придворной дамой супруги монарха, Элеоноры Аквитанской (существуют также предположения, что Мари могла быть незаконной сводной сестрой короля Генриха), она написала ряд лэ (небольших стихотворений-баллад повествовательного плана), одна из которых содержит сказку о вервольфе. Хотя оригинальный текст был создан на французском языке, впоследствии он был переведен монахами на англосаксонский, и в процессе перевода могли быть произведены некоторые добавления и изменения. О жизни Мари известно немного; есть некоторые свидетельства того, что она питала интерес к старинным народным сказкам разных жанров и древним легендам о чудесах (она также сделала переводы нескольких басен Эзопа), используя их сюжеты для своих произведений. Лэ, повествующая об оборотне-вервольфе Бисклаврете, в которой чувствуется яркий колорит традиционной бретонской сказки, могла быть одной из таких историй.

Героем повествования является благородный барон из Бретани по имени Бисклаврет, который каждую неделю скрывался в лесу на три дня, причем никто не знал, куда он уходил. Жену барона одолело любопытство по поводу таких исчезновений, и она принялась упрашивать мужа поведать ей, куда он уходит и чем занимается. Бисклаврет признался, что он — вервольф и уходит охотиться в лесах в облике волка, оставляя свою одежду на опушке леса. Без этой одежды он не мог вернуть себе образ человека. Жена же Бисклаврета была ему неверна и имела тайного возлюбленного — местного рыцаря. Проникнув в тайну, они последовали за бароном в лес, и когда Бисклаврет сбросил одежду и принял облик волка, они подобрали разбросанные части его одеяния, возвратившись с ними в замок. Бисклаврет же оказался заключен в волчьем теле, как в ловушке. Неверная жена объявила всем и каждому, что барон, должно быть, убит, после чего она и ее любовник обвенчались и завладели землями Бисклаврета.

Некоторое время спустя король (который был другом Бисклаврета) и его свита охотились в лесу, и королевским гончим удалось загнать волка. Узнав монарха в лицо, Бисклаврет-волк подбежал, чтобы ухватиться за его стремя и поцеловать его стопы — к вящему изумлению всех присутствующих. Король отозвал своих гончих и взял волка с собой во дворец в качестве домашнего животного. Волк оказался столь мягок нравом и любезен, что стал всеобщим любимцем. Однако, когда объявился при дворе тот рыцарь, что женился на его жене, Бисклаврет напал на него. Один мудрый человек из придворных объявил, что такой поступок совершенно не в характере этого животного и что рыцарь сам каким-то образом спровоцировал его. Вскоре после этого король нанес визит жене Бисклаврета, которая с жаром приветствовала его, но волк, бывший при короле, набросился на женщину и откусил ей нос. Это породило новые подозрения, и король приказал «подвергнуть допросу» (то есть пытать) рыцаря и его супругу. При этом женщина тут же созналась во всем и показала одежду Бисклаврета. Затем эти одежды предъявили и волку, но тот не обращал на них внимания, пока все тот же мудрый придворный не заявил, что ему следует позволить вновь вернуть себе человеческий облик в одиночестве; тогда Бисклаврет снова принял человеческое обличье. Монарх восстановил его в правах на земли и изгнал предателя-рыцаря и неверную жену. Все дети, что потом рождались у неверной жены, не имели носов — в напоминание о том, что она сделала с Бисклавретом.

В этой сказке есть немало интригующих моментов, и не последний из них — имя героя. Слово «Бисклаврет» — это сложная лингвистическая форма бретонского языка: bisk (короткий) + lavret (носящий бриджи). Это подчеркивает мысль о важности ношения одежды: надетая на тело одежда отличает человека цивилизованного от явного зверя, обходящегося без нее. Другие лингвисты указывали на еще одно возможное значение имени героя, также пришедшее из бретонского: bleize lavaret, или «говорящий волк». В последнем случае роль одежды отступает на второй план.

Существо, в которое превращался Бисклаврет, было известно не как вервольф, а как loup-garou (лу-гару) — французское норманнское название для человека-волка. Это совсем не то злобное животное, с которым мы теперь уже хорошо знакомы, а скорее человек, принимавший облик волка для особых целей (например, для охоты), но остававшийся по натуре исключительно человеком. Он обладал всеми способностями человека и был склонен мыслить как человек, в то же время приобретая естественные звериные навыки и способности. Некоторые лу-гару проводили равные промежутки времени в человеческом и зверином облике.

Лэ о Бисклаврете была чрезвычайно популярна как при английском, так и при французском дворе и, возможно, легла в основу более поздней истории, также широко распространенной в Англии в конце XII — начале XIII века. Автор ее неизвестен, но возникла она в Пикардии где-то между 1190-м и 1204 г. и переходила от одной ярмарки к другой благодаря жонглерам (бродячим артистам), сделавшим ее исключительно популярной. Изначально она носила ярко выраженный французский колорит и повествовала о благородном дворянине по имени Мелион, который вполне мог быть бретонцем. Позднейшие интерпретации сделали его рыцарем при дворе короля Артура, прославленным во всех землях могучим и удачливым охотником, профессиональных секретов которого никто не знал. Возжелав жениться, он ищет себе жену при дворе, но не находит подходящей женщины. В один прекрасный день, когда он выезжает на охоту, к нему приближается довольно величественная дама, которая объявляет, что она дочь короля Ирландии и что она многие годы заочно влюблена в Мелиона. Наконец она сумела убедить отца позволить ей отправиться в Англию, чтобы выйти за него замуж, ибо никого другого в мужья она не возьмет. Впечатленный ее царственными манерами, Мелион соглашается. Они венчаются, и жена дарит ему двух детей… Однако ей предстояло стать такой же изменницей, как жене Бисклаврета: на уме у нее были совсем другие планы.

Однажды, вновь выехав на охоту, кавалькада Мелиона вспугивает оленя, который пасся в тростнике. Леди, отправившаяся вместе с отрядом, заявляет, что просто обязана отведать мяса этого животного и не станет есть ничего, если только Мелион не подаст ей оленину. Отослав своих спутников, рыцарь наконец открывает ей секрет своих охотничьих талантов. Если он, будучи обнажен, прикоснется к себе белым камнем перстня, который носит на пальце, он превратится в подобие волка и таким образом легко догонит добычу. Леди умоляет его сделаться волком и поймать для нее оленя, поэтому он раздевается, она касается его камнем, и он превращается в волка. Но как только он принимает облик животного, леди подхватывает его одежду, забирает кольцо и скрывается бегством вместе с оруженосцем, бросая Мелиона. Некоторое время Мелион живет в лесу как дикое животное; однако, прослышав, что жена его вернулась в Ирландию, он ухитряется незаметно проникнуть на корабль, направляющийся в эту страну. Вскоре его обнаруживают, и он подвергается издевательствам команды из-за своего животного облика. По прибытии в Ирландию Мелион объединяется с несколькими другими волками, вместе они нападают на овец, пока ирландский король и его рыцари не окружают их, упустив одного Мелиона и убив всех остальных.

Вскоре после этого прибывает из Британии король Артур со своей свитой и поселяется в необитаемом замке на самой опушке леса. Прослышав, что рядом живет английский король, Мелион отправляется в замок, чтобы встретиться с ним. В своем волчьем облике он подбегает к королю и лижет монаршее стремя. Артур, которого немало изумило и позабавило такое поведение «ручного волка», оставляет его при дворе. Однако среди прочих придворных Мелион однажды узнает того сквайра, который бежал вместе с его женой, и в ярости нападает на него. Король очень удивлен таким поведением обычно мирного животного и «допрашивает» (в смысле — пытает) сквайра, который в конце концов во всем признается. Король Ирландии призывает дочь к ответу, и принцесса (она же — неверная жена Мелиона) приносит кольцо и одежду, которые возвращают Мелиону его человеческий облик. Восстановленный в правах, Мелион недолгое время раздумывает, не наказать ли жену и оруженосца, превратив их обоих в волков, но затем отказывается от этой мысли и возвращается вместе с Артуром в Англию, где продолжает жить мирно и беспечально.

Обе приведенные выше истории предположительно родились в Бретани, обе представляют дуалистический мотив «человек-зверь», вполне обычный для других кельтских сказок. Мировоззрение кельтов, в котором люди представали как одно из воплощений окружающей природы, не делало особого различия между людьми и животными. Обмен внешностью и сущностью между ними происходил с завидной регулярностью, и никто, казалось, не придавал этому особого значения. У многих таких легенд были схожие подспудные идеи и мотивы: неверные супруги, некий предмет, который мог вернуть носителя в человеческий облик, и поиски истинной любви. Что интересно, браки с подобными созданиями, похоже, не приносили людям особого счастья.

Вот, например, «Невеста Худи», сказка, записанная на полуострове Коул на западе Шотландии шотландским фольклористом Джоном Кэмбеллом в конце XIX века. Эта история имеет некоторое сходство с «Бисклавретом». Фермерская дочка выходит замуж за худи (самца серой вороны) и уезжает вместе с ним в его страну. Он предоставляет ей выбор — видеть его вороной днем и мужчиной ночью или наоборот, и она выбирает «дневного мужа». Она рожает от него ребенка, и когда младенцу исполняется год, родственники мужа (серые вороны) однажды ночью прилетают и уносят малыша из колыбели. Женщина в отчаянии, но муж успокаивает ее и говорит, что таковы традиции его рода. Она дарит ему второго ребенка — и история повторяется. И вновь муж утешает жену, но когда и третий ребенок оказывается украден, она настаивает на том, чтобы он отправился к своим родственникам — воронам и потребовал возвращения всех детей. Муж неохотно соглашается и улетает, но не возвращается: как только он оказывается среди своих, то забывает о своей прежней жизни в человеческом мире.

Жена отправляется искать его и забредает далеко в глубь страны худи. Наконец ей удается услышать новости о муже: он собирается снова жениться. Его новая избранница живет в очень богатом доме, и жена худи исхитряется получить там работу в качестве служанки. В день свадьбы готовится большое угощение, и она должна подавать на стол. Женщина решает прислуживать своему мужу, сидящему во главе стола. В кармане у нее — перышко из его хвоста, которое она выдернула, когда он был в своем вороньем облике. Она потихоньку кладет перышко на блюдо, чтобы пробудить в нем воспоминания. Новая жена замечает это, понимает, что происходит, и пытается помешать мужу увидеть его. Трижды она возвращает блюдо под разными предлогами, но в конце концов находчивой женщине удается положить перышко в миску с бульоном и подать ее мужу из рук в руки. Мужчина видит перо, вспоминает, кто он такой, и узнает свою жену. Супруги покидают страну худи и возвращаются в мир людей, где счастливо живут до конца дней своих. (В некоторых вариантах сказки к ним возвращаются и дети.)

Эта сказка содержит много элементов, характерных для других подобных легенд кельтской традиции, в которых герой легко перемещается между миром людей и миром животных. Однако в ней есть дополнительный момент, который отличает ее от «Бисклаврета» и «Мелиона»: мотив забвения прежней жизни. Бисклаврет и Мелион — лу-гару, мыслящие, абсолютно сознательные личности, которые помнят о своей прежней человеческой жизни и узнают тех, кто им знаком. В обеих сказках они подбегают к своему королю, чтобы засвидетельствовать почтение и преданность. Худи же, напротив, сразу забывает о своей жизни среди рода человеческого, как только возвращается «к своему роду», и даже, обретая вновь человеческую форму, не сохраняет прежних воспоминаний. И когда его бывшая жена появляется перед ним в облике служанки, он ее не узнает. Лишь видя перед собой знак своей животной сущности в виде перышка (которое родственники от него пытаются утаить), худи действительно вспоминает, кто он такой.

История, записанная Кэмбеллом в Шотландии, отличается почтенным возрастом: она, возможно, появилась в период Средневековья. Если это так, то она вполне может принадлежать к тому же кельтскому циклу, который включает сказки о Бисклаврете и Мелионе. В ней также присутствует некоторое отклонение от мотива «мыслящего и культурного животного» норманнских и средневековых легенд в сторону более жестокого и дикого типа существ (la bete sauvage[30]), который появляется во многих более поздних сказках о вервольфах.

Прежде чем двинуться от собрания кельтских легенд средневекового периода дальше, наверное, стоит упомянуть сказку о Горлагоне, которая была записана на латыни, хотя предположительно является по происхождению валлийской. Она принадлежит к так называемому «артуровскому» циклу — ряду легенд и сказок о короле Артуре. В некоторых аспектах эта сказка явно схожа с бретонскими легендами, распространенными в то время, и могла быть создана отчасти под их влиянием. Одна из версий сказки о Горлагоне датируется примерно XIV веком, и хотя она снабжена всеми обязательными атрибутами рыцарской романтики, в ней все же явственно ощущаются кельтский колорит и происхождение.

В этом варианте сказки супруга-королева подстрекает короля Артура к тому, чтобы выяснить природу и нравы женщин. Это непростая задача для любого рыцаря, но Артур принимает вызов и в одиночку отправляется на поиски. Он приезжает в замок соседнего короля, которого зовут Гаргол. Этот король, как выясняется, не может помочь Артуру, но направляет его в другое место — замок своего брата, короля Торлейля. Однако и второй король оказывается столь же бессилен помочь Артуру, поэтому, следуя дальнейшим указаниям, Артур вынужден продолжать поиски, направившись к крепости третьего брата-короля, Горлагона. Там, наконец, хозяин-король рассказывает ему историю, которая даст ответ по крайней мере на часть его вопросов, хотя Горлагон и предупреждает, что полученные ответы лишь в малой степени удовлетворят Артура.

История повествует о короле далекой земли, у которого был сад, где росло волшебное деревце. Если бы тот, кто срезал его побег, трижды ударил им себя по голове и повторил определенное заклинание, то превратился бы в волка. Жена короля открыла секрет этого деревца, срезала его и использовала, чтобы превратить своего мужа в зверя, а затем прогнала его со двора. Объявив, что король мертв, королева вышла замуж за младшего сына одного короля-язычника и стала с ним вместе править страной. Заколдованный король бежал в лес, где и поселился, встретил там волчицу и вскоре завел себе новую семью. Однако он затаил зло на прежнюю жену.

Через некоторое король-волк, его жена-волчица и их отпрыски пробрались в город и загрызли нескольких человек, в том числе двоих юных принцев — сыновей его бывшей жены и ее нового мужа. Волков прогнали горожане, но они вернулись, чтобы напасть на еще двоих лордов — местных графов и кузенов королевы. Во время этого нападения несколько молодых волков были пойманы, а затем убиты.

Обезумев от скорби из-за потери детей, король-вервольф стал нападать на стада и птичники местных фермеров, пока его не прогнали за границу, в другую страну, где его появлению ничуть не обрадовались. Он поселился в обширном лесу далеко от своего родного дома. Там, случайно подслушав разговор двух крестьян, он узнал, что местный король собирался устроить на него облаву и убить. Тогда он решил вновь вернуть себе человеческий облик и для того, чтобы исполнить задуманное, подстерег короля, когда тот выехал на верховую прогулку. Как и Бисклаврету, ему удалось войти в доверие к монарху и убедить короля не убивать его; постепенно он сделался фаворитом короля и любимцем всего двора. Однако ему никак не удавалось поладить с супругой короля, у которой была тайная любовная связь с одним из слуг. Во время отлучек короля она плохо обращалась с волком и возбудила в нем ненависть. Однажды, когда она забавлялась со своим любовником, волк внезапно набросился на слугу и нанес ему тяжелые раны. Воспользовавшись ситуацией, королева заперла собственного сына в подземелье и объявила, что волк в бешенстве сожрал его, несмотря на то что храбрый слуга пытался защитить мальчика. Волк, однако, сумел убедить короля последовать за ним в подземелье, где обнаружился мальчик, здоровый и невредимый. Слуга впоследствии рассказал, что произошло на самом деле, и был бит кнутом за свое злодейство; королеву растерзали, привязав к хвостам лошадей.

После открытия коварной измены король вслух выразил предположение, что волк, проявивший себя существом столь разумным, вполне мог оказаться человеком в ином обличье. В ответ на эти слова волк лизнул ему руку, и монарх понял, что оказался прав. Король решил, что последует за волком, куда бы тот ни повел его, и отыщет источник такого явного колдовства. Вервольф повел его к себе на родину, где они узнали, что вся страна в отсутствие истинного правителя стонет под гнетом ужасной тирании. Немного поразмыслив, король решил вторгнуться в эту страну и одержал славную победу, низложив тирана и его жену. Затем волк отвел их в сад, где росло волшебное деревце, и король принудил побежденную королеву срезать еще один волшебный побег, для того чтобы вернуть вервольфу его человеческую внешность.

После того как король Горлагон рассказывает Артуру эту историю, она заставляет последнего глубоко задуматься. Однако у него есть еще один вопрос к хозяину замка: он заметил жуткую на вид и мрачную женщину, что сидела в углу в совершенном одиночестве, держа перед собой на блюде окровавленную голову, которую целовала каждый раз, как Горлагон целовал свою жену. Артур желает знать, кто она такая. Монарх объясняет, что это и есть неверная жена, которая превратила короля в волка. А вервольфом из сказки был он сам — и сохранил ей жизнь на том условии, что она будет постоянно носить с собой голову своего бывшего любовника как напоминание о ее злодействе.

Те, кто изучает лингвистику, анализируя эту сказку, указывают, что имя Горлагон — это расширенная форма имени Горгол, которое на древневаллийском (сказка по происхождению считается валлийской) означает «волк-оборотень». Изложенная здесь версия сказки появилась в XIII или XIV столетии и была добавлена к «артуровскому» циклу, чтобы придать ей некий куртуазный статус и связь с романтической рыцарской литературой.

Однако, по всей вероятности, на самом деле сказка значительно старше. Она также несколько отклоняется от образа доброго, едва ли не святого волка, который украшает историю Геральда, и рисует более дикое животное, нападающее на юных принцев и убивающее их, режущее овец и крупный скот. Наверняка в оригинальной сказке были варварские мотивы, но здесь они, похоже, преувеличены, чтобы шокировать и напугать средневекового цивилизованного слушателя. Это опять-таки рисует тот шаблонный образ вервольфа, к которому мы привыкли и перед которым испытываем страх.

В то время была популярна легенда, представляющая собой гораздо более сложное переплетение кельтских фольклорных мотивов и несколько отличавшаяся по духу от предыдущих историй. Она заслуживает рассмотрения, поскольку ее сюжет является удачным противовесом к основным темам предыдущих сказок. Это, возможно, наиболее распространенное из всех повествований об оборотнях-вервольфах, и хотя его оригинал, как полагают ученые, был создан в конце XII века на старофранцузском языке, самой известной версией считается перевод на среднеанглийский, относящийся к концу XV или началу XVI века. Текст легенды, по-видимому, был впервые издан одним из первых английских печатников, Винкином да Вордом, преемником прославленного Уильяма Кэкстона, которого называют патриархом английского книгопечатания. Ворд, скорее всего, использовал ирландский перевод той же истории, появившийся около 1520 г., а не французский вариант. Сама легенда, однако, действительно родилась во Франции и известна под названием «Роман о Гийоме из Палермо». Французское ее издание было напечатано в Лионе в 1552 г. и разошлось довольно широко, раз и навсегда став в общественном сознании типичным образцом легенды о вервольфе. В приложении к тексту указано, что оригинал его — старинный латинский манускрипт; подобные ссылки часто делались для того, чтобы придать издаваемым произведениям большее правдоподобие и авторитетность в глазах читателя. Действие сказки происходит, однако, не в Ирландии, Шотландии, Уэльсе или Франции (которые были основными районами расселения кельтов), но в «королевстве двух Сицилий» (то есть в государстве, включавшем остров Сицилия и Южную Италию, которые находились под общим управлением). Этот регион некогда подвергся вторжению сарацин, но был отвоеван в результате согласованных усилий норманнов в начале XII века. Было основано объединенное Сицилийское норманнское королевство, которое управлялось совместно графами Калабрии и Апулии (Италия) и королями Сицилии (которые были связаны с ними узами отдаленного родства).

Структура романа невероятно сложна, и мотив оборотня-вервольфа является только одной из сюжетных линий. Вервольф, о котором идет речь, — это Альфонс, сын короля Испании, который был превращен в волка мачехой-ведьмой из злобных побуждений. Она обмазывает его колдовской мазью, превращая его в зверя, а потом сообщает всем, что он утонул. Несколько позже принц-оборотень спасает сына короля Сицилии, по имени Гийом, от заговорщиков, собирающихся лишить его жизни (по некоторым версиям, позднее спасенный станет Вильгельмом I Сицилийским). Преследуемый одержимыми жаждой убийства лордами, Альфонс с ребенком на спине бежит через всю Сицилию и спасается вплавь через Мессинский пролив, добравшись до материка. Он оставляет мальчика у местных пастухов, которые воспитывают его как собственного сына; позже юного принца находит император и забирает к себе во дворец. Там юноша влюбляется в императорскую дочь Мелиор, но любовь молодых людей оказывается под запретом, и они с помощью вервольфа пускаются в бега. Влюбленные прячутся в лесной чаще, куда оборотень-благодетель приносит им пищу и питье. Позже он исхитряется замаскировать их так, чтобы они могли выходить из своего убежища, сперва в медвежьих шкурах, а потом в шкурах двух оленей, им пойманных. Когда они пытаются возвратиться на Сицилию, их едва не обнаруживают солдаты, поднявшиеся на борт барки, на которой прячутся беглецы, — но вервольф отвлекает солдат, прыгнув воду. В конце концов Гийому удается победить своих врагов, и он заявляет права на трон своего отца. Альфонс-вервольф наконец возвращает себе человеческий облик и женится на сестре Гийома. Его злая мачеха раскаивается (возможно, не без «поощрения» со стороны нового короля), повязывает на шею оборотню красный шнурок с заколдованным кольцом и произносит необходимые заклинания из своего гримуара. Когда Альфонс возвращается в человеческое тело, он оказывается обнаженным, и королеве приходится искупать его и найти ему одежду, чтобы завершить превращение.

В этом романе оборотень-вервольф не является центральным персонажем (это место принадлежит Гийому) — зато выступает в роли своего рода ангела-хранителя или доброй феи-крестной, когда последнему угрожает опасность или требуется что-либо жизненно необходимое. Альфонс-оборотень — как бы квинтэссенция образа «мыслящего волка»: он практически не демонстрирует той свирепости, с которой у нас обычно ассоциируется это создание. На самом деле его «дикая» сторона проявляется на протяжении повествования всего дважды: когда он нападает на свою мачеху сразу после первого превращения и как раз перед превращением обратно в человека. Эти два взрыва свирепости, учитывая обстоятельства, вполне объяснимы. Здесь вервольф — далеко не злобное существо и вовсе не пособник дьявола: он почти святой. Этот мотив вновь и вновь повторяется во всех ранних средневековых сказках. В результате, несмотря на обличье животного, вервольф в них — сущее воплощение нравственности, благородное создание, стоящее порой много выше злых людей.

Однако по мере того, как западная цивилизация стала распространяться в прежде неведомые земли, идея о чудовищных людях и животных-чудовищах начала мало-помалу брать верх в мышлении культурных людей. Представление об ужасных грозных существах, скрывающихся в других частях света, захватило человеческое воображение и обеспечило умы пищей для размышлений. Этому воображению предстояло вскоре создать законченный образ оборотня-вервольфа.

Но вернемся к Геральду и его книге об Ирландии. Среди популярных историй, которые он пересказывает как события, действительно имевшие место, одна повествует о человеке-быке, жившем в горах Уиклоу. Не может быть и речи о том, чтобы Геральд когда-либо видел человека-быка своими глазами (судя по всему, он прибыл в Ирландию вскоре после того, как это существо скончалось), но он мог услышать его историю от своих родственников Фицджеральдов, владевших землями в Уиклоу. Известно, что в конце пребывания в Ирландии Геральд гостил при дворе своего кузена Мориса Фицджеральда, где часто рассказывали подобные истории. Геральд не приписывает быку-оборотню никаких дурных качеств — скорее относится к нему как к «чуду», занятной диковинке. Он описывает человека-быка в деталях, как это характерно для средневековых авторов.

У человека-быка были копыта вместо ступней и ладоней, и он мог есть, держа пищу передними конечностями и поднося ее ко рту. У него были огромные глаза и уши, такие же, как у обычных быков, а вот носа не было — только две ноздри посередине плоского лица. Голова его была полностью лишена волос, зато покрыта чем-то вроде нежного пушистого меха. Это существо не говорило по-человечески, при общении издавая хриплое мычание. По словам Геральда, человека-быка доставили ко двору Мориса Фицджеральда, где все и каждый, кому случалось его увидеть, почитали его за настоящее чудо. Почтенному монаху и в голову не приходило, что это мог быть человек с врожденными уродствами. Это показывает нам, как уже в те далекие времена идея о чудовищах постепенно проникала в человеческое мышление.

Геральд также упоминает другую историю, которую ему довелось слышать в Уиклоу. В ней говорится о человеке-теленке, который был рожден коровой. Это якобы случилось в горах, где-то неподалеку от монастырского городка Глендалу, в районе, который норманнская знать считала чрезвычайно отсталым — «где обитали одни ирландцы».

Это чудовищное порождение, с уверенностью заявляет Геральд, было результатом плотского греха, предполагаемого «ирландского обычая» заниматься сексом с домашней скотиной и дикими животными. Многие примеры таких чудовищных «чудес» были использованы средневековыми монахами-писателями в их поучительных произведениях, направленных на укрепление нравственности и полных призывов против половых сношений с животными. Если верить таким документам, то «ужасный грех» скотоложства был распространен гораздо шире, чем считалось вначале. А ведь подобное поведение вступало в прямое противоречие со священным законом, изложенным у Левита, 20:16: «Если женщина пойдет к какой-нибудь скотине, чтобы совокупиться с нею, то убей женщину и скотину: да будут они преданы смерти, кровь их на них». Скотоложство считалось одним из самых тяжких грехов.

Такие поучения добавили представлению о монстрах новое измерение. Отныне найти их можно было не только в чужих землях; время от времени они могли объявляться совсем рядом — как результат плотского греха. Таким образом, идея подобных созданий «перешла на личности»: любой человек может сделаться чудовищем, если не будет повиноваться законам Божьим.

Знаменитый образец такого «монстра» появился в Англии около 1580 г., когда о восьмилетнем мальчике, жившем неподалеку от Шрусбери, пошли слухи, что он рожден в результате скотоложства его отца с овцой. В доказательство приводили то, что «обе ноги его имели копыта, как и его правая рука», и ребенка, по всей вероятности, калеку от рождения, принимали за несомненный плод мерзостного извращения. Другого «человека-барана» обнаружили в Бердхэме, что неподалеку от Чичестера, в 1674 г. Он был убит местными жителями и пригвожден к вратам церкви. Это было сделано для того, чтобы все прихожане, видя его тело, помнили об ужасных последствиях скотоложства. В районе горы Брокен в Германии в 1687 г., по сведениям, приведенным Иоганном Майером в его работе «Книга дьявола» (опубликована в 1690 г.), одну женщину публично забили камнями до смерти за рождение обезображенного ребенка, которого сочли плодом ее плотского соития с конем. В 1692 г. другая женщина в той же местности родила… короб с железными гвоздями — вот интересно, с чем же она-то согрешила?! В тот же период английский писатель Энтони Вуд писал о том, как видел калеку-ребенка одной ирландки, который был, по его мнению, «зачат мужчиной, но либо мастиф, либо обезьяна тут тоже пролили семя». Такие представления просуществовали до самого недавнего времени, хотя и в измененной форме. Ужасные уродства жившего в XIX веке «человека-слона» Джона Меррика приписывались тому факту, что его мать, когда она была беременна им, сшиб на землю и напугал до полусмерти цирковой слон.

Но именно в период позднего Средневековья и в начале Нового времени последовательная убежденность в том, что физическое уродство и превращения связаны с грехом — плотским или иным, — начинала проявляться в общественном сознании. Люди подвергались превращениям из-за своего развратного поведения или потому, что каким-то образом преступили Божий закон, и их трансформации или чудовищная внешность были тому видимым доказательством. С точки зрения христиан, те, кто жил за пределами сферы христианского учения и веры, были «заражены» таким же нечестием, поэтому в литературе и изобразительном искусстве стали появляться изображения собакоголовых евреев и мусульман с обезьяньими лицами. Те, кто был отлучен от церкви, тоже подвергались опасности превращений или рождения чудовищ.

Наступивший позже раскол между католической и протестантской церквями привел к увеличению подобных голословных обвинений. Среди протестантов ходили слухи о том, что у ряда римских пап были незаконные отпрыски, рожденные в образе животных — как правило, волков. Это суеверие было настолько распространено, что в некоторых сельских местностях Франции была в ходу поговорка, что незаконный сын священника почти наверняка станет оборотнем. Обычным приемом протестантской пропаганды стало утверждение, что множество таких чудовищных отпрысков — детей священников или монахинь — скрываются от людских глаз в отдаленных монастырях и женских обителях по всей Европе. Эти «плоды греха», утверждали протестантские священнослужители, были неоспоримыми свидетельствами внутренней испорченности и развращенности римской церкви, которые папство стремилось утаить. В 1579 г. в Англии был издан памфлет (перевод французского текста, опубликованного в 1523 г.), озаглавленный «О двух удивительных папистских чудовищах», который привлек внимание публики к якобы имевшему место обнаружению тела папы с ослиной головой, найденного на берегу реки Тибр в Риме в 1496 г. То, что Бог превратил голову папы — главы римской католической церкви — в ослиную, писал автор памфлета, является неопровержимым доказательством омерзения, которое Бог испытывает к католикам. Другим чудовищным «чудом» был монах-теленок, якобы рожденный во Фрайбурге (Германия) 8 декабря 1522 г. Обстоятельства его рождения были неясны, но этот «монстр» мог иметь сходство с «человеком-быком» из Уиклоу, которого описал Геральд: плоское лицо, отсутствие носа и большие уши. Это существо, по-видимому, не умело говорить по-человечески, но способно было подражать монахам, издавая коровье мычание. Это было еще одно весомое свидетельство пренебрежения, с каким Бог относился к молитвам католических монахов и священников, — если уж он попустил такому чудищу передразнивать их нечленораздельным бормотанием. Авторство этого памфлета частично приписывается протестантскому реформатору Мартину Лютеру.

Образ человека-животного (и соответственно оборотня-вервольфа, в частности) начал постепенно меняться. Человек, превращенный в волка, больше не был добрым созданием, ищущим религиозных таинств или творящим добро, — теперь он стал воплощением греха, квинтэссенцией мерзких деяний или верований. Важнейшая составляющая прежнего оборотня — доброта — исчезла, ее место заняло зло, мрачное и греховное. Появился в образе оборотня и еще один характерный элемент, который возбуждал отвращение во всех цивилизованных людях — каннибализм.

По мере того как человеческие сообщества становились более организованными и упорядоченными, мысль о поедании одного человека другим стала вызывать у людей страх — и сегодня мы чувствуем к ней то же отвращение. Многие развитые западные общества склонялись к запрещению людоедства, хотя в Библии нет на него прямого запрета. Более того, по тексту Ветхого Завета разбросано множество фрагментов, которые только что не поощряют каннибализм, например, Левит 26:29: «И будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть».[31] Людоедство практиковали дикари, жившие в глуши за пределами цивилизации, — и это была одна из черт животного поведения.

Однако каннибализм мог быть когда-то значительно более распространен в некоторых частях Западной Европы, чем принято считать, и в большинстве случаев он так или иначе «приспосабливался» к человеческим предрассудкам. В сельских, наиболее изолированных уголках Европы людоедство вполне могло стать жизненной необходимостью в голодные времена или во время особенно суровых зим. Для цивилизованных членов общества, однако, оно все равно представлялось чем-то низменным и греховным, и позволял себе подобный грех лишь тот, кто был не более чем грубым животным или пособником дьявола.

В начале XV века по ряду европейских стран распространились слухи об особенно ужасающем случае каннибализма в Шотландии. Это была история Сони Бина по прозвищу «мидлотианский людоед». Хотя сегодня никто не может с уверенностью сказать, существовали ли на самом деле Бин и его чудовищное семейство или какая часть рассказа о нем является позднейшей выдуманной вставкой XVIII века, тем не менее эта история служит отличной иллюстрацией к тому, насколько распространен мог быть каннибализм — и как россказни о нем могли эксплуатироваться последующими поколениями. Вот ее краткое изложение.

В эпоху правления шотландского короля Якова I (1406–1437 гг.) Александр Бин (также известный как Сэнди или Сони Бин), угрюмый и неграмотный сын бедняка, промышлявшего копанием канав и изготовлением изгородей, поселился в Восточном Лотиане с сожительницей, женщиной столь же грубой и невежественной, как и он сам. Нет никаких сведений о том, каким ремеслом занимался Бин, но, возможно, он избрал скудный и ненадежный «заработок» дорожного грабителя. Его описывают (в гораздо более поздних документах) как грубого, наглого и нетерпимого человека, и его сожительница, похоже, блистала теми же «добродетелями». Эта несимпатичная чета поселилась в глубокой пещере у Беннан-Хэд, что подле города Баллантрэ, который тогда входил в состав Галлоуэя (ныне это часть Эйршира). Там они прожили следующие 25 лет, держась особняком и почти не общаясь с населением ближайших деревень. Они были столь скрытны, что немногие подозревали о самом их существовании. Все это время Бины «зарабатывали на жизнь», подстерегая, грабя и убивая путешественников на ближней вересковой пустоши, а после уносили трупы в пещеру, где готовили из них пищу.

Говорят, что впоследствии, когда представители местных властей вошли в пещеру, они обнаружили там настоящую «кухню мясника». Глубоко во мраке пещеры Сони и его сожительница растили целый выводок детей — некоторые из них были слабоумными, а другие — уродами от рождения; все они выказывали недюжинный аппетит к человеческой плоти. Многие из этих детей, если верить данным позднее показаниям под присягой, были «зачаты путем инцеста» — и нет никаких причин сомневаться, что так и было. По мере того как семейство разрасталось, росло и число убийств прохожих: чтобы прокормить его членов, требовалось все больше «провизии». Действительно, количество необъяснимых исчезновений достигло такого уровня, что это серьезно обеспокоило власти в окрестностях Баллантрэ. Они организовали розыски в районе, где произошло несколько таких исчезновений, но из-за того, что вход в логово Сони Бина был хорошо замаскирован, не нашли ничего. Вести об исчезновениях вскоре достигли слуха короля Якова, который решил, что дело требует расследования. К тому времени вдоль побережья начали находить куски человеческих тел: прибой выбрасывал их на берег, поскольку Бины принялись избавляться от остатков своей чудовищной «диеты». К ужасу тех, кто их обнаружил, некоторые останки носили явственные следы человеческих зубов. Услышав это, король Яков лично возглавил расследование и начал следующий круг поисков на побережье и соседних с Баллантрэ пустошах. До него дошли слухи о странном отшельнике, жившем в окрестностях вместе со своей женой, и король предположил, что между ними и исчезновением людей может быть какая-то связь.

В это время участникам расследования улыбнулась удача: один путешественник на дороге меж Баллантрэ и Гирваном подвергся нападению шайки «дикарей», которые попытались убить его, но ему удалось спастись бегством и поднять тревогу. «Дикари» убежали прочь через пустошь по направлению к берегу. Это была как раз та ниточка, которой не хватало королю, и теперь охота началась всерьез. Охотничьи собаки вскоре отыскали вход в пещеру, но даже они отпрянули от таившегося внутри кошмара. Говорили, что король испытал неистовый приступ рвоты при виде количества хранившихся в пещере человеческих останков, причем часть из них была полусъедена. Там также были горы одежды, кошельков, денег и ценностей, которые каннибалы хранили, даже не представляя ценности того, что попало им в руки.

Людоедский клан расселился по всей небольшой системе пещер, и похоже было, что он весьма многочислен — судя по отчету, были арестованы 48 его членов. В прохладных внутренних гротах были найдены человеческие останки, подвешенные на крюках, как в мясной лавке. На самом деле каннибализм стал столь обычным делом в жизни Бинов, что они даже не сумели понять, что это — преступление. Король решил, что деяния их в высшей степени омерзительны, и их заключили в городскую тюрьму Эдинбурга. Оттуда их перевезли в Лит, где они были допрошены и приговорены к смерти, причем Бины по-прежнему недоумевали, что же такое они совершили. Их преступления были столь ужасны, что шотландцы отомстили им полной мерой. Мужчины были приговорены к четвертованию, после чего должны были истечь кровью до смерти, а женщины — казнены самой медленной смертью, чтобы каждая минута без остатка была наполнена страданием. Потом их тела были сожжены на трех кострах.

По легенде, одной из дочерей Сони удалось сбежать от своего семейства, и она отправилась в Гирван, где вышла замуж. Она держала свое имя и происхождение в тайне, сделавшись весьма заметной персоной в городе. Она даже посадила местную достопримечательность — «волосатое дерево» — на том месте, где когда-то была улица Далримпл. Однако вскоре после ареста ее родителей и сестер с братьями личность женщины была установлена, и ее схватили гневные и перепуганные местные жители. Столь велика была всеобщая ненависть ко всему ее клану, что она была повешена на одной из ветвей того самого дерева, которое посадила, а впоследствии ее тело сожгли. Район Гирвана, где она жила, давным-давно прекратил свое существование, и от «волосатого дерева» не осталось никаких следов.

Легенда о Сони Бине продолжала распространяться, в основном в Англии, в виде памфлетов и газетных статей. Особую известность она приобрела, когда была напечатана в виде бульварного романа (из рода так называемых «грошовых ужасов», популярных с начала до середины XIX века). Роман создал писатель-поденщик Томас Пекет (или Пескет) Прест (1810–1859 гг.), озаглавив его «Сони Бин, мидлотианский людоед». Книга с кровавой пышностью преподносила во всех деталях все приписываемые шотландскому семейству каннибалов преступления. Эта книга вновь вывела имя Бина из тени забвения и усилила предрассудки англичан в отношении шотландцев. Имя Сони стало синонимом омерзительных и неприемлемых поступков, а его собственные рассказы о людоедстве потрясли цивилизованную английскую публику до глубины души. Для многих англичан не было сомнений в том, что к северу от границы обитают каннибалы — такие, как Сони Бин.

Наверное, самый знаменитый памфлет о Бине — это «Грабители и убийцы: история Сони Бина и его семьи». Дата выхода этого издания в свет неизвестна, но оно, несомненно, относится к XVIII веку. Многие подобные рассказы впоследствии попали в «Ньюгейтский календарь», составленный в начале 1770-х гг., где они преподносились как правдивые истории. Тем не менее, в сборнике «Старинные уголовные судебные процессы 1494–1624 гг. в Шотландии» Питкерна, который и по сей день считается руководством по истории шотландской юриспруденции, о следствии по этому делу, снискавшему такую известность, нет никаких записей. Уильям Рафхэд подумывал над тем, чтобы включить его в свою книгу «Знаменитые британские уголовные процессы» (1933 г.), но не сумел найти никаких документов (хотя и написал теоретическую статью о нем в «Юридическое обозрение», № 48 за тот же год).

Это заставило некоторых ученых усомниться в том, существовал ли Сони Бин на самом деле. Действительно, многие пришли к выводу, что эта легенда — не более чем часть английской пропаганды, развязанной после поражения якобитов в битве при Каллоден-Мур в 1745 г. В попытке оправдать содержание дорогостоящей победоносной английской армии в Шотландии власти старались показать шотландцев как «чудовищ», отчаянно нуждающихся в срочной «цивилизации» (как это было проделано на сотню лет раньше с ирландцами). Представление о шотландских монстрах-людоедах, пожирающих друг друга в затерянных уголках страны, шокировало разум англичан и помогало скормить им эту идею. Таким образом, население Англии было подготовлено к тому, чтобы оказывать финансовую поддержку оккупационной британской армии без особых жалоб.

Существовал Сони Бин в том виде, в каком он описан в вышеупомянутых легендах, или нет — все же нельзя сказать, что каннибализм был совершенно неизвестным явлением в гористой Шотландии. Действительно, отдельные случаи людоедства вполне могли встречаться в некоторых наиболее отдаленных деревнях запада страны, и именно за рассказы о них ухватились пропагандисты, частично приписав их полумифической фигуре Сони Бина. Многие клаханы (маленькие деревеньки) на горных пустошах Хайленда[32] отстояли очень далеко друг от друга и в суровую зиму бывали совершенно отрезаны от остального мира. Когда наступала зима и количество добываемой на охоте дичи сокращалось, многие жители таких мест едва сводили концы с концами, и голодная смерть была вполне обычным делом. В такие времена могли иметь место случаи людоедства. Старики в общине не выдерживали холодов, и вместо похорон в промерзшей земле их вполне мог ожидать общий котел голодающего хутора.

Позиция церкви по этому вопросу буквально заставляла предположить, что те, кто живет в отдаленных частях Шотландии, сплошь являются людоедами. Священники порой прямо указывали в своих проповедях, что шотландцы в трудные времена зачастую поедают друг друга. Они ссылались на давнишние высказывания на этот счет св. Иеремии (который, заметьте, имел опыт общения с галлами в IV столетии!):

Даже отдельные протестантские священники (которые вообще-то избегали высказываний Иеремии как чересчур католических по духу) в некоторых своих проповедях упоминали дикость, жестокость и каннибализм шотландцев в период после гражданской войны в Англии. Однако и это тоже могло быть пропагандой, поскольку новое английское пуританское государство боялось военного вторжения со стороны пресвитерианской Шотландии из-за разрыва договоренностей между двумя странами. С другой стороны, возможно, эти утверждения имели какие-то реальные корни.

Шотландский хронист и историк Роберт Линдсей из Питскотти (1532–1580 гг.) упоминает легенду о семье, жившей «в глуши» неподалеку от Обана во времена правления Якова II Шотландского (1437–1460 гг.), которая была арестована за поедание маленьких детей, забиравшихся слишком далеко в их владения. Большинство членов этого семейства были вывезены для судебного разбирательства в Эдинбург и впоследствии приговорены к смертной казни. Их аргументы в свою защиту состояли в том, что им не на кого было охотиться, поэтому они хватали и ели детей (и не только детей), считая их «славным мясом». Перед казнью одна приговоренная девушка сумела убежать, но через несколько дней была вновь поймана; ее сожгли отдельно. По дороге к месту казни она нагибалась к толпе с повозки палача и проклинала тех, кто подходил поближе, дразня ее. Она говорила им, что если бы они знали, как сладка плоть человеческих детей, они бы тоже возжелали ее. Ее слова часто повторяли с ужасом и отвращением как политики, так и священники, подкрепляя таким образом обвинения против шотландцев.

Эта легенда может быть просто еще одним вариантом повести о Сони Бине, но она служит яркой иллюстрацией того, как смотрели на каннибализм англичане, жившие за пределами Шотландии, а также показывает, до какой степени ненавистна была мысль о людоедстве для подавляющего большинства общества.

Итак, Сони Бин был не единственным людоедом, имя которого связывали с Шотландией. Мысль об обитающем сразу за шотландской границей чудовище, казалось, обладала для англичан каким-то странным очарованием. Приняв эстафету от монаха Эндрю из Винтона (1350–1423 гг.), который описал Кристи-Крюка (или Хустена Клика), обретшего дурную славу главаря банды, члены которой часто съедали тех, кого грабили, многие писатели ссылались на некоего Эндрю Кристи, который нападал на английских путешественников вдоль шотландской границы. Годы жизни легендарного бандита указывались разные — как в начале XIV века (конкретнее — около 1320 г., то есть до Сони Бина), гак и вплоть до XVIII века. А еще была действительно историческая фигура Джеймса Дугласа, третьего маркиза Квинсбери (1697–1715 гг.), который был «неистовым безумцем» и которого приходилось держать под замком в Холируде в Эдинбурге, где он успел до своей смерти убить, поджарить и съесть нескольких слуг. Таких вот «пугал» время от времени вытаскивали на свет божий, и размахивали ими перед носом у англичан с целью опозорить шотландцев.

У англичан, разумеется, не было ни малейших оснований, чтобы с такой надменностью и самодовольством обвинять своих соседей-шотландцев. В глухих уголках сельской местности Англии тоже бывали случаи каннибализма, хотя и не снискавшие столь широкой известности, как их шотландские аналоги. В некоторых районах йоркширских пустошей или на болотах Восточной Англии нередко ходили слухи о людоедстве в изолированных общинах во время затяжных зим. Во время эпидемии «черной смерти» в 1350-х гг., например, когда многие деревни были опустошены чумой, появлялись сообщения об их голодающих жителях, решившихся на поедание плоти умерших или умирающих в попытке выжить. Похожее развитие событий вполне могло иметь место в периоды голода или неурожая.

В менее далекие времена отдельные намеки на каннибализм можно было услышать в связи с Ирландией. Во время «великого картофельного голода» (1845–1852 гг.) большая часть населения Ирландии оказалась на грани смерти от истощения. В районах, по которым голод ударил особенно сильно — в графствах Клер и Галлоуэй — урожай картофеля полностью погиб, и людям во множестве разрозненных деревень оказалось нечего есть. Некоторые питались побегами живых изгородей, другие — травой, как дикие животные. Но появились — и порой их еще можно услышать — истории о том, что некоторые люди поедали друг друга. Опять-таки жертвами становились самые старые и немощные — те, кто страдал от «голодной лихорадки» (болезни, часто сопровождавшей голод) и был наименее способен защититься от нападения голодающих соседей. Хотя не сохранилось никаких документальных свидетельств о местных зверствах, не приходится сомневаться в том, что подобные вещи случались в некоторых частях Ирландии — как мы видим, даже в XIX веке.

В Америке, похоже, отдельные индейские племена практиковали каннибализм до прихода белых поселенцев, хотя мнения ученых по этому вопросу резко расходятся. Совершенно точно установлено, что среди некоторых ацтекских племен каннибализм не был запрещен — но нет доказательств того, что он действительно существовал. Действительно, существуют многочисленные отчеты испанских конкистадоров о человеческих жертвоприношениях, бывших частью традиции древних цивилизаций, — но при этом лишь скупые намеки на поедание человеческой плоти. Позже бытовало мнение, что древние мохавки (северная часть штата Нью-Йорк) съедали своих врагов. Утверждение это принадлежало алгонкинам, которые находились с ними в состоянии непрерывной войны; название, данное алгонкинами мохавкам, означало «те, кто едят плоть». Древние анасази (предки индейцев пуэбло с Юго-Запада) предположительно тоже практиковали каннибализм как часть своих ритуалов в доиспанский период — хотя есть антропологи и историки, которые это отрицают, указывая, что для подобных утверждений нет доказательств. В целом же действительно достоверных случаев каннибализма среди коренных американских племен было сравнительно мало.

В рабовладельческом обществе южных штатов ходили слухи и сплетни о людоедстве — хотя, как правило, опять-таки необоснованные. В южной Луизиане, например, как полагали, существовали колонии беглых рабов, обосновавшихся в районах заболоченных речных притоков и съедавших белых, забредавших в их владения. Ходили слухи о группе бывших африканских рабов, называвшей себя «серая свинья», обретавшейся в болотах и практиковавшей каннибализм как часть ритуалов вуду. Однако так и не было найдено никаких свидетельств такого культа, и своим предполагаемым существованием он обязан скорее легенде, чем реальным фактам. Тем не менее, эта легенда оказалась очень живучей в таких местах, как Новый Орлеан, и многие верили, что подобный культ живет и здравствует где-то в глубине прибрежных джунглей и болот, справляя свои кошмарные ритуалы.

Есть также два чуть более заслуживающих доверия свидетельства, касающихся людоедства в разобщенных белых поселениях. Отрывочные сведения из глухих деревень в Аппалачах порой сообщали о случаях каннибализма, когда начинались снегопады и мяса не хватало. Путешественники, пропавшие без вести в некоторых горных районах, по слухам, съедали друг друга, пока искали дорогу обратно к цивилизации. Возможно, самый знаменитый из таких примеров «белого каннибализма» — тот, что произошел в отряде-караване Рида-Доннера зимой 1846 г. Позднейшие отчеты о постигшей его катастрофе не содержат доказательств каннибализма, но рассказы, разошедшиеся «по свежим следам», подразумевают, что поедание человеческой плоти действительно имело место.

В 1845–1846 гг. первопроходцы с Востока и Среднего Запада двигались на запад, чтобы застолбить за сбой участки в Калифорнии, которая все еще находилась в основном под контролем Мексики. 12 апреля 1846 г. три фермера из Спрингфилда, что в штате Иллинойс, — Джеймс Рид и братья Джордж и Джейкоб Доннеры — решили пополнить собой ряды переселенцев и сформировали караван из 87 человек — мужчин, женщин и детей, чтобы отправиться в Калифорнию. 12 мая караван прошел через Индепенденс, штат Миссури, следуя маршрутом, проложенным ранее другими переселенцами. Каравану приходилось спешить, поскольку последний этап пути пересекал горы Сьерра Невада, и повозки должны были достичь верхних горных перевалов до того, как начнутся снегопады. В Индепенденс караван Доннера — Рида присоединился к другому, возглавляемому капитаном Уильямом Расселлом, и шел с ним по Калифорнийскому тракту к Литтл-Сэнди-Ривер на территории штата Вайоминг. Там они разбили лагерь вместе с другими переселенцами, направлявшимися на запад, и стали обсуждать кратчайшие пути к достижению своей цели. Одним из них был так называемый Прямик Хастингса, названный именем первопроходца Дэнсфорда Хастингса. На самом деле именно книга Хастингса «Путеводитель для эмигранта по Орегону и Калифорнии» воодушевила Рида и братьев Доннеров двинуться на запад. Они решили воспользоваться этим путем, который, по Хастингсу, сэкономил бы им между 150 и 500 милями дороги (относительно точности расстояния он выражался несколько туманно). Переселенцы избрали Джорджа Доннера своим вожаком; избранный им маршрут шел через горы Вазаш и пустыню Большого Соленого Озера, выйдя на эмигрантский маршрут возле теперешнего Элко, штат Невада.

Путь оказался более трудным, чем они думали: им пришлось пробираться сквозь заросли тополей, потом они задержались в пустыне (часть современной Юты) и достигли Калифорнийского тракта только 26 сентября, на целых три недели позже предполагаемого срока. Дальнейшие трудности поджидали их у реки Гумбольдта в Неваде, которая к этому времени вышла из берегов. Болезни и ограниченный паек косили членов каравана, пока они продвигались к вершинам Сьерры. В результате они опоздали. Когда переселенцы пересекали горы, ударили снегопады, и караван заблудился на верхних перевалах. Изнуренные, испытывающие недостаток провизии люди достигли озера Траки, расположенного высоко в промерзших горах. Здесь три четверти каравана стали лагерем (озеро Траки теперь называется озером Доннера, поскольку Доннеры разбили свой лагерь в находящейся поблизости долине Олдер-Крик (Ольховый Ручей). Когда начались метели, 15 человек (10 мужчин и 5 женщин) решили двинуться в путь и искать помощи в форте Саттера на западных склонах гор, более чем в 100 милях от этих мест. Они отправились в путь через горы пешком, в снегоступах, но, поскольку снова налетели метели, вскоре заблудились и принялись блуждать по горным тропинкам, которым, казалось, конца-краю не было. Один из мужчин отстал и его поглотила буря, но остальные продолжали путь. Со временем у них кончились запасы пищи и, голодая, они набросились друг на друга, убив нескольких человек и приготовив мясо на костре. Затем тронулись дальше, но кое-кому из них понравился вкус человеческой плоти, и по дороге были убиты еще несколько человек. В недолгий период затишья между метелями семеро из отряда (двое мужчин и все пять женщин), бывшие на грани гибели, добрались до порта Саттера 18 января 1847 г.

Спасатели прибыли к озеру Траки и в Олдер-Крик четырьмя партиями: первая — 22 февраля, она забрала 21 переселенца. Когда прибыла следующая партия, то, к своему ужасу, спасатели обнаружили, что выжившие уже начали поедать мертвых и умирающих. Последние из оставшихся в живых пришли в форт Саттера 29 апреля 1847 г. Из отправившихся в путь 87 эмигрантов более половины умерло, причем часть из них была съедена попутчиками. Рассказы о караване Рида — Доннера стали расходиться по Америке, печатались в сенсационных газетных статьях и книгах в ряде городов и городков. Ужасный образ белого каннибала — человека, который может употребить в пищу ближнего своего, — набирал силу в общественном сознании.

Все эти элементы — мыслящий волк, врожденные уродства как результат греха, каннибализм — смешивались, чтобы сформировать в общественном сознании представление о хищном человеке-животном, скрывающемся где-то совсем рядом. Это сформировало основу образа оборотня-вервольфа, живущего среди людского общества, втайне выжидающего удобного момента, чтобы напасть на себе подобных. Хотя такое представление стало общим для всего Запада, именно во Франции это поверье особенно серьезно затронуло как общество, так и законы, — и в эту страну сейчас ведет наш путь.

Примечания:

2

Весталки, жрицы богини Весты, все время служения (30 лет) должны были сохранять целомудренный образ жизни, его нарушение строго каралось — закапыванием живьем в землю на Злодейском поле ( Campus Sceleratus), а соблазнителя засекали до смерти.

3

Существовал также римский бог Луперк, или Луперций, бывший одной из ипостасей Фавна. Луперк был покровителем стад — и защитником их от волков. Праздник его — луперкалии — отмечался в День св. Валентина.

26

Предположительно — в том же Лидни, на берегах реки Северн.

27

Метемпсихоз (греч.) — религиозно-мифологическое представление о перевоплощении души после смерти тела в новое тело какого-либо растения, животного, человека, божества.

28

Хостия, также гостия или облатка, — круглый листок из пресного теста, используемый в таинстве евхаристии (святого причастия) в англиканстве и католицизме.

29

Превращение, обмен (лат.)

30

Дикое животное (франц.)

31

Автор, мягко говоря, не вполне корректно приводит цитату. Это фрагмент из речи Господа, обращенной к евреям, в которой Он грозит им разнообразными карами, если они не станут исполнять Его заповедей, станут презирать Его установления и пойдут против Него — в том числе и вышеприведенной. Ни о каком «поощрении» каннибализма и речи не идет.

32

Хайленд (Highland, англ.) — самая большая из 32 областей Шотландии; располагается на территории Северо-Шотландского нагорья.