В столице США – Вашингтоне – живет много умных интересных людей, которым по душе жаркие споры. Диапазон религиозных верований здесь весьма широк (разумеется, хорошо представлены также атеисты и агностики). Получив от весьма уважаемой протестантской церкви неподалеку от Вашингтона приглашение выступить на ее ежегодном мужском обеде, я с радостью согласился. Начало вечера было вдохновляющим: между всеми участниками – видными лидерами, учителями, простыми рабочими – завязался откровенный и серьезный общий разговор о науке и религии, о самых острых проблемах взаимоотношений между ними, о том, противоречат они друг другу или помогают. В зале царила самая доброжелательная атмосфера, и так продолжалось примерно час. А затем один из прихожан спросил убеленного сединами пастора, верит ли тот, что первая глава книги Бытия представляет собой буквальное, шаг за шагом, день за днем описание возникновения Земли и человечества. Моментально брови у всех нахмурились, а челюсти сжались. Жалкие остатки гармонии поспешно отступили в дальние углы зала. Пастор выдал аккуратную формулировку, которая сделала бы честь самому ловкому политикану, и ухитрился ровным счетом ничего не ответить. Присутствующие, по-видимому, в основном были рады, что все закончилось мирно, но настроение ушло безвозвратно.

Спустя несколько месяцев мне довелось выступать на встрече врачей-христиан с рассказом о том, как мне радостно быть одновременно ученым, занимающимся исследованиями генома, и последователем Христа. Мои слова принимали очень хорошо, на многих лицах я видел теплые улыбки – и вдруг настроение резко переменилось. Это произошло, когда я упомянул эволюцию, сказав, что ее научные доказательства неоспоримы и, на мой взгляд, именно путем эволюции Бог создал людей. Теплота улетучилась. Некоторые слушатели настолько возмутились, что демонстративно вышли из зала, неодобрительно покачивая головой.

В чем же здесь дело? С точки зрения биолога эволюция – несомненный факт. Дарвиновская теория естественного отбора составляет основу всех наших представлений о связях между живыми организмами и подтверждается многочисленными данными, включая и такие, о возможности открытия которых сам Дарвин, скорее всего, не мог даже догадываться, – в особенности из области молекулярной генетики.

Коль скоро научные доводы в пользу эволюции настолько убедительны, с чем может быть связано неприятие этого учения широкой общественностью? В 2004 г. компания Gallup – ведущая организация, специализирующаяся на статистических исследованиях, провела среди американцев опрос, предложив участникам выбрать один из трех вариантов ответа о теории Дарвина: (1) это хорошо доказанная научная теория; (2) это лишь одна из многих теорий, доказанная не лучше остальных; (3) я недостаточно с ней знаком, чтобы составить собственное мнение. Лишь треть участников считала эволюционную теорию хорошо доказанной, из оставшихся половина была убеждена в недостаточности доказательств, а половина не имела определенной точки зрения.

Когда же вопрос был поставлен конкретно о происхождении человека, доля противников эволюционной теории оказалась еще выше. Участников просили выбрать утверждение, в наибольшей степени соответствующее их представлениям о происхождении и развитии людей: (1) люди развились за миллионы лет из более примитивных форм жизни, причем Бог направлял их развитие; (2) люди развились за миллионы лет из более примитивных форм жизни, причем Бог никак в этом не участвовал; (3) Бог создал людей почти такими, как сейчас, около 10 000 лет назад.

В 2004 г. 45% американцев выбрали ответ 3, 38% – ответ 1,13% – ответ 2. Такая статистика держится в основном неизменной на протяжении последних 20 лет.

Эволюционная теория, бесспорно, противоречит интуиции. Веками люди наблюдали окружающий мир и в большинстве случаев, независимо от своих религиозных представлений, не умели объяснить сложность и разнообразие форм жизни иначе как предположением о существовании Творца.

Идея Дарвина была революционной в силу полной неожиданности выводов. Возникновение новых видов невозможно наблюдать в повседневной жизни. Живые организмы явно во много раз сложнее любых объектов неживой природы (хотя и среди них, бесспорно, есть достаточно сложные – к примеру, снежинки). Рассуждение Уильяма Пейли о часах, найденных на пустоши (взглянув на которые всякий предположит существование часовщика), представлялось убедительным большинству его читателей в XVII в., а многим и сегодня кажется таковым. Жизнь выглядит сотворенной, значит, должен быть и Творец.

Значительная часть проблемы с принятием эволюционной теории заключается в необходимости осмыслить процессы, происходящие на протяжении очень долгого времени. Столь длительные периоды несопоставимы с индивидуальным опытом, и их невозможно себе вообразить. Один из способов представить исторические эпохи в более понятном виде заключается в том, чтобы их мысленно сжать. Например, события последних 4,5 млрд лет от формирования Земли до наших дней, спрессованные в одни сутки, выглядели бы так. Земля образовалось бы в 00:01, первые живые организмы – примерно в 03:30, длительное развитие, в ходе которого возникли многоклеточные организмы, примерно к 21:00 дало бы кембрийский взрыв. Чуть позже вечером по планете стали бы разгуливать динозавры, а примерно в 23:40 они бы исчезли, открыв дорогу распространению млекопитающих.

Ветви приматов, ведущие к шимпанзе и к людям, разошлись бы на этой шкале всего за одну минуту и семнадцать секунд до конца суток, и за три секунды до него появились бы люди, анатомически подобные современным. Жизни современного человека среднего возраста соответствовала бы последняя миллисекунда (тысячная доля секунды). Не удивительно, что многим из нас сложно осмыслить сроки эволюции.

Далее, не вызывает сомнений, что многие верующие, особенно в США, отрицают эволюционную теорию, поскольку считают ее несовместимой с собственными представлениями о сверхъестественном Творце. Это, конечно, очень серьезное возражение. Если кого-то (как меня) убеждает в реальности Бога существование Нравственного закона и присущее всем людям стремление к божеству, если этот человек безошибочно судит о присутствии благой и милосердной высшей силы по свету в собственном сердце, то любые попытки погасить этот свет встретят с его стороны естественное и самое решительное сопротивление. И все-таки, прежде чем давать залп из всех орудий, стоит убедиться, что перед нами именно агрессор, а не нейтральный наблюдатель или, быть может, даже союзник.

Главная проблема, разумеется, в том, что выводы эволюционной теории явно противоречат определенным священным текстам, описывающим роль Бога в сотворении Вселенной, Земли, всех живых существ и нас с вами. Согласно Корану, например, жизнь развивалась поэтапно, но человек был сотворен отдельно «из звучащей глины, облеченной в форму» (15:26). В иудаизме и христианстве рассказ о сотворении мира, занимающий первые две главы книги Бытия, традиционно почитается как незыблемая основа веры.

Если вы не перечитывали недавно библейский рассказ о сотворении мира, возьмите прямо сейчас Библию и прочтите его (Бытие 1:1-2:7). Не пользуйтесь пересказами – ни один из них не в состоянии заменить подлинный текст, когда речь идет о его правильном истолковании. Но не волнуйтесь особенно по поводу того, что за века слова Библии подверглись серьезному искажению из-за многократного переписывания, – аутентичность древнееврейского текста установлена достаточно надежно.

Безусловно, мы имеем дело с ярким и поэтичным повествованием о том, как Бог создавал мир. Слова «в начале сотворил Бог небо и землю» предполагают, что Бог существовал всегда, и это, разумеется, совместимо с научными знаниями о Большом взрыве. Далее первая глава книги Бытия описывает последовательность творения: первый день – «да будет свет», второй – вода и небо, третий – суша и растительность, четвертый – Солнце, Луна и звезды, пятый – птицы и рыбы, шестой, самый напряженный – сухопутные животные и люди, мужчина и женщина.

Вторая глава начинается с описания того, как Бог отдыхал в седьмой день. Затем следует другой рассказ о сотворении человека, на сей раз прямо названного Адамом. Второй рассказ расходится с первым в определенных моментах. Так, в главе 1 растительность появляется за три дня до человека, а в главе 2 Господь Бог, похоже, создает Адама «из праха земного» еще до появления кустов и трав. Интересно отметить, что древнееврейское выражение, переведенное как «душа живая», применяется здесь к Адаму (Бытие 2:7) точно так же, как в предшествующем тексте к птицам, рыбам и сухопутным животным (Бытие 1:20, 1:24).

Что можно сказать о двух этих текстах? Хотел ли автор представить здесь точное описание последовательности шагов с соблюдением хронологии, предполагающей 24-часовые сутки (хотя, поскольку Солнце было сотворено только в третий день, вопрос о продолжительности первых двух дней можно оставить открытым)? Вряд ли – иначе зачем тогда два рассказа, не полностью согласующиеся друг с другом? Так что же перед нами – поэтическое, может быть, даже аллегорическое повествование или все-таки история, которую следует понимать буквально?

Споры по этому вопросу шли веками. Со времен Дарвина в определенных кругах любое отступление от буквальной интерпретации вызывает подозрения – оно рассматривается как «уступка» эволюционизму и, тем самым, возможное искажение истины, содержащейся в священном тексте. Поэтому будет полезно взглянуть на то, как интерпретировали библейский рассказ ученые богословы, жившие задолго не только до Дарвина, но и до того, как в геологии стали появляться доказательства огромного возраста Земли.

В данном отношении очень интересны труды блаженного Августина – блестящего богослова IV-V вв., скептика, обратившегося в христианство. Две начальные главы книги Бытия особенно привлекали Августина – он подробно рассматривал этот текст не менее пяти раз. И его рассуждения, записанные шестнадцать с лишним столетий назад, до сих пор не устарели. Анализируя библейский рассказ в таких своих сочинениях, как «О книге Бытия буквально», «Исповедь» и «О Граде Божием», Августин ставит больше вопросов, чем дает ответов. Он неоднократно обращается к проблеме времени и приходит к выводу, что Бог существует вне времени и не ограничен им. (Во 2-м послании Петра (3:8) соответствующая мысль выражена в явной форме: «у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день».) Это, в свою очередь, побуждает Августина поставить вопрос о продолжительности семи дней творения.

Древнееврейское слово йом, которое в 1-й главе книги Бытия переводится «день», может использоваться как для обозначения 24-часового промежутка времени, так и в более широком смысле. В Библии есть целый ряд мест, где представлено именно это второе значение, – например, выражение «день Господа» как правило подразумевает период более продолжительный, чем 24 часа.

В итоге Августин заключает: «Какого рода эти дни – представить это нам или крайне трудно, или даже вовсе невозможно». Он признает, что, может быть, имеют право на существование несколько интерпретаций книги Бытия: «Во внимание к такого рода явлениям и в предохранение от них, я, насколько было возможно, многосторонне изъяснил книгу Бытия и относительно слов, для упражнения нашей мысли поставленных в неясном значении, привел различные мнения, не утверждая безрассудно чего-нибудь одного, с предубеждением к другому, может быть, лучшему объяснению».

Различные интерпретации 1-й и 2-й глав книги Бытия продолжают появляться. Некоторые христиане, особенно принадлежащие к евангелической церкви, настаивают на полностью буквальном прочтении, включая дни продолжительностью в 24 часа. В сочетании с последующей генеалогической информацией Ветхого завета это привело архиепископа Джеймса Ашшера к знаменитому выводу о том, что Господь сотворил небо и землю в 4004 г. до н.э. Авторы других интерпретаций, столь же искренне верящие в Бога, не считают, что дни творения должны были длиться по 24 часа, но в отношении последовательности создания мира принимают библейский рассказ буквально. Еще одна группа верующих держится той точки зрения, что 1-я и 2-я главы книги Бытия должны были расказать людям времен Моисея о Боге, а не представить в подробностях научные данные о происхождении мира, совершенно непонятные для читателей той эпохи. Несмотря на многовековой спор, приходится признать: никому из людей неизвестно, что именно хотел сказать автор библейского рассказа о сотворении мира. Мы должны продолжить исследование этого вопроса! Но рассматривать здесь научные открытия как врага – крайне неудачная идея. Если Бог, создав Вселенную, наделил людей умственными способностями для постижения законов, которые ею управляют, желал ли Он, чтобы мы отвергли этот дар? Могут ли наши знания о Его творении умалять Его или угрожать Ему?

Глядя на нынешние баталии между определенными религиозными деятелями с одной стороны и некоторыми откровенными учеными – с другой, наблюдатель, сведущий в истории, может заметить что-то очень знакомое. Конфликты между интерпретацией Писания и выводами науки случались и раньше. В частности, возникший в XVII в. конфликт между христианской церковью и астрономией довольно поучителен с точки зрения сегодняшних споров об эволюции.

Галилео Галилей, блестящий ученый и математик, родился в Италии в 1564 г. Не удовлетворяясь математической обработкой чужих результатов и отвергая аристотелевскую традицию выдвижения теорий без обязательного экспериментального подтверждения, Галилей самостоятельно проводил и измерения, и последующие расчеты, давая интерпретацию полученным данным. В 1608 г., узнав об изобретении в Голландии телескопа, ученый быстро изготовил свой инструмент и сделал ряд важных астрономических открытий. Так, он обнаружил четыре луны, обращающиеся вокруг Юпитера. Этот простой факт, который мы сейчас принимаем как совершенно естественный, представлял серьезные проблемы для традиционной птолемеевской системы, предполагавшей, что все небесные тела обращаются вокруг Земли. Галилей также видел пятна на Солнце, противоречившие идее о том, что все небесные тела сотворены совершенными.

Наблюдения и расчеты привели Галилея к выводу о том, что Земля вращается вокруг Солнца, и, как следствие, к прямому конфликту с католической церковью.

При том что бытующие в наши дни рассказы о преследованиях Галилея сильно преувеличены, его взгляды, безусловно, вызвали серьезное беспокойство в кругах теологов, хотя и не по чисто религиозным причинам. Многие астрономы-иезуиты приняли результаты наблюдений Галилея сравнительно благосклонно, а вот соперники из числа ученых встретили их в штыки и настаивали, чтобы в дело вмешалась церковь. И вмешательство последовало. Доминиканец отец Каччини в проповеди, направленной прямо против Галилея, объявлял геометрию порождением дьявола и требовал изгнать математиков, поскольку от них идут все ереси.

Другой католический священник заявил, что взгляды Галилея не просто еретические, а атеистические. Нашлись обвинители, говорившие о губительности гелиоцентрической системы для учения о спасении души, о ее недопустимости с точки зрения доктрины о воплощении. В основном усердствовали католики, но не только они: против Галилея высказались и Жан Кальвин, и Мартин Лютер.

Глядя из нашей эпохи, нелегко понять, почему церковь восприняла идею о вращении Земли вокруг Солнца как угрозу для себя. Конечно, в Писании есть стихи, явно поддерживающие геоцентрическую систему, например, «Вселенная тверда, не подвигнется» (Псалтирь 93:1); «Ты поставил землю на твердых основах, не поколеблется она во веки и веки» (Псалтирь 104:5); «Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит» (Екклесиаст 1:5). Большинству современных верующих очевидно, что эти стихи – не изложение научных знаний. Но это не мешало врагам Галилея произносить против него пылкие речи, утверждая, что гелиоцентрическая система подрывает основы христианской веры.

Хотя церковные власти были встревожены идеями Галилея, ученый отделался предупреждением и запретом на преподавание и публичную защиту своих взглядов. Позднее новый папа Урбан VI, дружески расположенный к Галилею, позволил ему изложить эти взгляды в книге при условии равного представления различных точек зрения. Написанная в результате книга «Диалог о двух главнейших системах мира – птолемеевой и коперниковой» но форме представляла собой беседу трех условных персонажей – приверженца геоцентрической системы, приверженца гелиоцентрической и нейтрального наблюдателя, интересующегося предметом спора. Однако содержательно Галилей отдавал явное предпочтение гелиоцентрической системе, поэтому книга, хотя она и была выпущена с разрешения католической цензуры, вызвала бурю негодования.

Вскоре продажу книги запретили, а самого ученого в 1633 г. вызвали в Рим, где он предстал перед судом инквизиции. В итоге Галилей был вынужден произнести текст отречения, в котором объявлял, что «проклял и возненавидел» собственный труд; остаток жизни он провел под домашним арестом. Лишь в 1992 г. – спустя 359 лет после приговора – папа Иоанн Павел II официально признал, что решение суда было ошибочным. «Ведя научный поиск, – заявил папа, – Галилео чувствовал присутствие Творца, который, волнуя его дух, побуждал его, предвосхищал его догадки и помогал ему».

Таким образом, научно достоверная гелиоцентрическая система, несмотря на серьезные богословские возражения, в конце концов взяла верх. Сегодня с ней, по-видимому, спокойно уживаются все религии, за исключением, быть может, немногочисленных очень архаичных. Утверждения о том, что вращение Земли вокруг Солнца противоречит Библии, рассматриваются в наши дни как преувеличенные, а требование буквально интерпретировать стихи из Писания, говорящие о неподвижности Земли, – как совершенно необоснованное.

Неужели невозможно таким же способом гармонично уладить и нынешний конфликт – между верой и теорией эволюции? История Галилея учит нас, что представление убедительных научных доказательств в конце концов решило спор, но не ранее, чем был нанесен серьезный вред и науке, и религии, причем вторая пострадала больше. Деятелям церкви XVII в. не следовало недооценивать опасность, о которой писал блаженный Августин в своем труде о книге Бытия:

Ибо весьма часто случается, что даже и не христианин знает кое-что о земле, небе и остальных элементах видимого мира, о движении и обращении, даже величине и расстояниях звезд, об известных затмениях солнца и луны, круговращении годов и времен, о природе животных, растений, камней и тому подобном, – знает притом так, что защищает это знание и очевиднейшими доводами, и опытом. Между тем крайне позорно, даже гибельно и в высшей степени опасно, что какой-нибудь неверный едва-едва удерживается от смеха, слыша, как христианин, говоря о подобных предметах якобы на основании христианских писаний, несет такой вздор, что, как говорится, блуждает глазами по всему небу. И тяжело не то, что человек заблуждающийся подвергается осмеянию, а то, что и наши писатели, по мнению внешних, имеют такие же понятия и к великой погибели для тех, о спасении которых мы заботимся, считаются людьми невежественными и презираются. В самом деле, когда они замечают, что кто-либо из числа христиан заблуждается относительно предмета, хорошо им известного, и свое нелепое мнение утверждает на наших писаниях, то как же они будут верить этим писаниям относительно воскресения мертвых, надежды на вечную жизнь, царства небесного, думая, что писания эти сообщают ложные понятия даже и о таких предметах, которые сами они могли узнать путем опыта и при помощи несомненных цифр?

Увы, разрешить нынешний спор между наукой и церковью о происхождении жизни и человека труднее, чем тот, который касался вращения Земли. Ведь он доходит до самого сердца как научных, так и религиозных представлений, его предмет – не небесные тела, покрытые голыми камнями, а мы с вами и наша связь с Творцом. Возможно, именно значимость вопроса объясняет тот факт, что при нынешних темпах научного прогресса и скорости распространения информации спор об эволюции продолжается до сих пор, почти через 150 лет после публикации «Происхождения видов».

Галилей до конца жизни продолжал верить в Бога и считал, что для верующего человека научные занятия – дело не только допустимое, но и благородное. Ему принадлежат знаменитые слова, которые сегодня могли бы служить девизом всем верующим ученым: «Я не чувствую себя обязанным верить, что Бог, наделивший нас чувствами, разумом и способностью к рассуждению, желал, чтобы мы воздержались от их использования».

Попробуем теперь, помня, что сказал Галилей, исследовать возможные позиции в столкновении между теорией эволюции и верой в Бога. Каждый из нас должен прийти здесь к некоторой точке зрения и из представленных позиций выбрать какую-то одну. В споре о смысле жизни сохранять нейтралитет невозможно ни для ученого, ни для верующего.

Первый год моего студенчества – 1968-й – ознаменовался целым рядом мрачных событий. Советские танки вступили в Чехословакию; война во Вьетнаме после Тетского наступления перешла в новую, более ожесточенную фазу; были убиты Роберт Кеннеди и Мартин Лютер Кинг. Но в самом конце этого года произошло событие совершенно иного плана – запуск «Аполлона-8», первого пилотируемого космического корабля, облетевшего вокруг Луны. В течение трех декабрьских дней мир, затаив дыхание, следил за путешествием к Луне Фрэнка Бормана, Джеймса Ловелла и Уильяма Андерса. Затем они вышли на окололунную орбиту и сфотографировали восход Земли над поверхностью Луны – это были первые такие снимки, сделанные человеческими руками, и они напомнили всем нам, какой маленькой и хрупкой выглядит из космоса наша планета. В канун Рождества три астронавта вели прямую телевизионную передачу из своей капсулы. Рассказав о впечатлении, какое произвела на них Луна, о пустынности ее пейзажа, они хором прочли первые десять стихов книги Бытия. Я был в то время агностиком и плавно двигался к атеизму, но при словах «В начале сотворил Бог небо и землю», донесшихся до меня за 240 ООО миль, испытал удивительное чувство благоговения, которое помню до сих пор. Было совершенно ясно, что для произносящих их ученых и инженеров эти слова обладают могучим смыслом.

Вскоре после этого известная американская атеистка Маделин Мюррей О'Хейр возбудила дело против НАСА. Она утверждала, что чтение Библии на борту «Аполлона-8» было незаконным, астронавты – государственные служащие США и НАСА должно было запретить им публичную молитву в космосе. И хотя иск был отклонен, в следующих полетах астронавты уже воздерживались от демонстрации своих религиозных воззрений. Так, Базз Олдрин во время полета «Аполлона-11» причастился на поверхности Луны, но публично об этом не сообщалось.

Воинствующий атеист подает в суд по поводу того, что астронавты, облетающие вокруг Луны, в канун Рождества читают Библию! Что за символ растущей враждебности между верующими и неверующими в нашем современном мире! В 1844 г., когда Сэмюэл Морзе отправил свою первую телеграмму, никому не пришло в голову возражать против ее текста – «Вот что творит Бог» (Числа 23:23). А сейчас, в XXI в., экстремисты и от науки, и от религии яростно настаивают на том, чтобы заткнуть рот противоположной стороне.

За прошедшие десятилетия атеизм переменился. Если во времена О'Хейр самые активные атеисты, такие как она сама, не были связаны с научными кругами, то сейчас в авангарде движения идут эволюционисты. Наиболее заметные фигуры здесь – Ричард Докинз и Дэниел Деннет, видные ученые, прилагающие немало усилий для разъяснения и развития дарвинизма. Оба они отстаивают точку зрения, согласно которой эволюционная теория предполагает атеистическое мировоззрение. В их кругах слово «умный» употребляется как синоним атеиста – верующие, тем самым, заранее объявлены тупыми. Нескрываемая враждебность по отношению к религии налицо. Откуда она?

Некоторые выделяют в атеизме две формы – слабую и сильную. Слабый атеизм – это отсутствие веры в существование Бога (или богов), сильный – твердая убежденность в том, что их нет. Но обычно, говоря об атеизме, имеют в виду сильную форму, и далее я буду придерживаться именно такого понимания термина.

Я уже писал, что поиск Бога был свойственен людям всех стран на протяжении всей истории человечества. Блаженный Августин пишет об этом чувстве в самом начале своей «Исповеди» (по сути, первого автобиографического сочинения в западной литературе): «И все-таки славословить Тебя хочет человек, частица созданий Твоих. Ты услаждаешь нас этим славословием, ибо Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе».

Откуда же берутся беспокойные сердца, которые противятся этому властному зову? На каком основании они так уверенно отрицают существование Бога? Каковы исторические корни этой точки зрения?

До XVII в. атеизм не играл существенной роли в истории человечества, он стал заметен лишь с приходом эпохи Просвещения и подъемом материализма. Но распространение атеистического мировоззрения связано не только с открытием неизвестных ранее законов природы; скажем, сэр Исаак Ньютон был не просто верующим человеком, а серьезным богословом, среди его трудов больше посвящено толкованию Библии, чем математике и физике. Более мощной силой, вызвавшей к жизни атеизм XVIII в., было возмущение против гнета со стороны государства и церкви, вылившееся в итоге в Великую французскую революцию. В глазах революционеров и королевская семья, и руководители церкви выглядели жестокими, своекорыстными, лицемерными и равнодушными к нуждам простых людей. Отождествив церковную иерархию с самим Богом, революционеры решили свергнуть обоих.

Позднее масла в огонь подлил Зигмунд Фрейд, доказывавший, что люди, веря в Бога, лишь выдают желаемое за действительное. Но еще более мощной поддержкой для атеистического мировоззрения последние 150 лет служит дарвиновская теория эволюции. Она разбила «аргумент от порядка мира» – один из самых мощных в арсенале теистов, – чем не замедлили воспользоваться атеисты в своей борьбе с религией.

Обратимся, например, к работам Эдварда О. Уилсона – одного из наиболее выдающихся биологов-эволюционистов нашего времени. В своей книге «О природе человека» Уилсон с торжеством пишет о победе эволюционной теории над всеми и всяческими представлениями о сверхъестественном, заканчивая этот пассаж следующим образом: «Последнего решающего рубежа естественные науки достигнут тогда, когда сумеют найти полностью материалистическое объяснение для традиционной религиозности – своего главного соперника». Сильно сказано.

Еще более резкие слова исходят от Ричарда Докинза. В серии своих книг – «Эгоистичный ген», «Слепой часовщик», «Восхождение на пик невероятного» и «Служитель дьявола» – он рассказывает о результатах изменчивости и естественного отбора, приводя убедительные аналогии и используя многочисленные риторические красоты. Опираясь на дарвиновскую основу, Докинз распространяет свои выводы на религию, причем делает это в крайне агрессивном тоне: «Стало модным впадать в апокалиптическое настроение по поводу угроз для человечества, создаваемых вирусом СПИДа, «коровьим бешенством» и другими заболеваниями, но думаю, можно утверждать, что религия – одно из главных мировых зол; она сравнима по вредоносности с вирусом черной оспы, только искоренить ее гораздо труднее».

Богослов и молекулярный биолог Алистер Мак-Грат недавно выпустил книгу «Бог Докинза», в которой рассматривает выводы Докинза относительно религии и указывает на логические ошибки в его рассуждениях. Аргументы Докинза разделяются на три группы. Первая сводится к тому, что, поскольку вся сложность человеческого организма объяснима как результат эволюции, в Боге больше нет необходимости. В действительности одно из другого не следует. Теория эволюции отрицает (и справедливо), что Бог сотворил по отдельности все виды, обитающие на нашей планете, но предположение о том, что Он осуществил посредством эволюции Свой план творения, остается в силе. Таким образом, данный аргумент никак не относится к Богу, которого почитал блаженный Августин и которого почитаю я. Но Докинз – большой мастер наряжать, а потом победоносно разоблачать соломенные чучела. Трудно отделаться от мысли, что это постоянное приписывание вере отсутствующих у нее свойств – следствие личной озлобленности и Докинз не опирается здесь на рациональные доводы, которые так ценит в научной сфере.

Вторая группа аргументов Докинза и его школы эволюционного атеизма касается антирациональной сущности религии. Этот антирационализм – еще одно соломенное чучело. Докинз пишет о «слепой вере при отсутствии доказательств и даже вопреки доказательствам». Похоже, он следует здесь определению религии, которое дает Марк Твен в книге «По экватору» от лица вымышленного школьника: «Вера – это когда веришь в то, про что точно знаешь, что это не так». Такое описание, безусловно, не соответствует ни характеру воззрений наиболее серьезных религиозных мыслителей, известных нам из истории, ни взглядам большинства моих знакомых, верящих в Бога. Действительно, с помощью рациональных аргументов нельзя неопровержимо доказать существование Бога, но богословы от Фомы Аквинского до Льюиса продемонстрировали, что для веры в Него есть веские основания. Их доводы и сегодня остаются в силе. Докинз рисует не реальную веру, а карикатуру, на которую ему проще нападать.

Наконец, аргументы третьей группы отсылают нас к злу, совершавшемуся во имя религии. Эти факты никем не отрицаются, хотя нельзя отрицать и того, что верой были продиктованы многие великие акты милосердия и сострадания. Но злодеяния в действительности не бросают тень на религиозную истину, а лишь напоминают нам о несовершенной природе человека, о том, что чистая вода веры может попасть в ржавый сосуд.

Интересно, что, считая источником всего разнообразия жизни ген с его неукротимым стремлением к выживанию, Докинз тем не менее пишет о способности человека благодаря своему более высокому развитию сопротивляться генетическому императиву: «Мы можем даже изыскивать пути для намеренного культивирования и воспитания чистого бескорыстного альтруизма – того, чего нет и никогда не было в природе».

Таким образом, налицо парадокс. Докинз определенно признает Нравственный закон – но каков же источник благородных порывов? Не должен ли этот вопрос навести Докинза на некоторые подозрения относительно «слепого безжалостного безразличия», которое, как он считает, безбожная эволюция навязала всей природе, включая его самого и остальное человечество. Как следует с данной точки зрения расценивать альтруизм?

Главный и неизбежный порок рассуждений Докинза – в несостоятельности основного постулата: невозможно доказать, что наука требует атеизма. Если Бог находится вне природы, то наука не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть Его существование. Отсюда следует, что сам атеизм с его собственной точки зрения – тоже разновидность слепой веры, поскольку отстаивать его с позиций чистого разума не удастся. Одно из наиболее ярких выражений этого взгляда находим, несколько неожиданно, у Стивена Джея Гулда – наверное, самого читаемого популяризатора эволюционной теории после Докинза. В рецензии, в остальном малопримечательной, Гулд раскритиковал позицию Докинза следующим образом:

В стомиллионный раз повторяю это для всех моих коллег: наука не в состоянии с помощью своих законных методов решить вопрос о возможном надзоре Бога над природой. Мы это не подтверждаем и не отрицаем; мы просто не можем здесь ничего сказать как ученые. Если кто-то из нашего сообщества сделает неуместное заявление о том, что дарвинизм опровергает существование Бога, я позову миссис Мак-Айнерни [учительница Гулда в 3-м классе – Ф.К.], чтобы она ему надавала линейкой по пальцам… Наука работает только с естественнонаучными объяснениями; она не может ни доказать, ни опровергнуть существование других типов действующих лиц (например, Бога) в других сферах (например, в области нравственности). Забудьте на мгновение о философии – здесь хватит обычных фактов из истории последних ста лет. Сам Дарвин был агностиком (он утратил веру в Бога после трагической смерти любимой дочери), но великий американский ботаник Эйса Грей, поддерживавший теорию естественного отбора и написавший книгу под названием «Дарвиниана», – верующим христианином. Пройдем на пятьдесят лет вперед. Чарльз Д. Уолкотт, открывший окаменелости в сланце Бёрджесс, был убежденным дарвинистом и столь же твердым христианином: он верил, что Бог учредил естественный отбор, дабы выстроить историю жизни в соответствии со Своими планами и намерениями. Сделав шаг еще на пятьдесят лет, попадем к двум величайшим эволюционистам нашего поколения – Дж. Г. Симпсону, который был гуманистом-агностиком, и Феодосию Добржанскому, христианину, члену русской православной церкви. Либо половина моих коллег непроходимо глупа, либо научный дарвинизм полностью совместим с традиционными религиозными верованиями – и столь же совместим с атеизмом.

Поэтому те, кто выбирает атеизм, должны обосновывать свое мировоззрение как-то иначе – эволюция не подходит.

Слово «агностик» придумал в 1869 г. колоритный английский ученый Томас Генри Хаксли, который сам себя называл «бульдогом Дарвина». Вот его собственный рассказ о происхождении этого термина:

Достигнув интеллектуальной зрелости, я начал спрашивать себя, атеист я, теист или пантеист; материалист или идеалист; христианин или свободомыслящий. Но обнаружилось, что чем больше я узнаю и чем больше размышляю, тем менее готов у меня ответ. Так продолжалось, пока я наконец не пришел к выводу, что не имею отношения ни к одной из перечисленных категорий за исключением последней. Я отличался от большинства этих добрых людей как раз в том, в чем они между собой сходились. Они пребывали в совершенной уверенности, что обладают неким знанием – gnosis - и более или менее успешно решили проблему бытия; я же был убежден, что ничего не знаю, а проблема неразрешима… Подумав, я изобрел термин, который представлялся мне подходящим, – «агностик». Это слово пришло мне в голову по ассоциации с «гностиками» из истории церкви – как антитеза им, претендовавшим на знание всего того, что мне было неведомо.

Итак, агностик – это тот, кто считает, что невозможно узнать, есть ли Бог. Для агностицизма, как и для атеизма, различаются сильная и слабая формы: первая предполагает, что человечество никогда не сможет это узнать, вторая просто констатирует, что сейчас это неизвестно.

Между сильным агностицизмом и слабым атеизмом нет четкой границы, как показывает следующий эпизод из биографии Дарвина. В 1881 г., принимая у себя в гостях двух атеистов, Дарвин спросил их: «Почему вы называете себя атеистами?» и добавил, что ему больше нравится слово «агностик», изобретенное Хаксли. Один из них ответил, что «агностик – тот же атеист, только названный почтительно, а атеист – всего лишь агностик, только названный агрессивно».

Агностики в большинстве своем не очень агрессивны и заявляют лишь, что по крайней мере они в данный момент не в состоянии выступить ни за, ни против существования Бога. Такая позиция на первый взгляд представляется логически безупречной (чего нельзя сказать об атеизме); она, безусловно, совместима с эволюционной теорией, и многие биологи относят себя к этому лагерю. Но агностицизм тоже рискует оказаться отговоркой.

Чтобы уметь отстаивать агностицизм, необходимо прийти к нему лишь после рассмотрения всех аргументов за и против существования Бога. Редкий агностик прошел этот путь, требующий немалых усилий, а некоторые из прошедших (в этом списке – ряд выдающихся людей) в результате неожиданно обратились к вере в Бога. И при том, что для многих агностицизм выступает удобным мировоззрением «по умолчанию», нередко это признак недостаточной интеллектуальной глубины. Стали бы мы восхищаться, если бы кто-нибудь, не дав себе труда ознакомиться с фактами, заявил, что невозможно установить возраст Вселенной?

Науку нельзя использовать для ниспровержения великих мировых монотеистических религий, опирающихся на вековую историю, моралистическую философию и мощное доказательство – альтруистическое поведение людей. Утверждать противное – верх научного высокомерия. Но проблема остается: если существование Бога – факт (не просто традиция, а действительный факт) и определенные научные выводы, касающиеся природы, также верны (не просто в моде, а объективно верны), то одно не может противоречить другому. Таким образом, должен существовать их полностью гармоничный синтез.

Однако при взгляде на современный мир возникает ощущение, что приверженцы двух этих «версий истины» не стремятся к их согласованию, а воюют друг с другом. И самые жаркие баталии разгорелись вокруг дарвиновской теории эволюции. А ведь именно здесь, где глубже всего взаимное непонимание, нам отчаянно нужна гармония, и от того, сумеем ли мы ее достигнуть, серьезнейшим образом зависит будущее нашего мира. Давайте же обратимся теперь к различным взглядам на эволюцию.

Основную массу религиозных и научных воззрений нельзя аккуратно описать одним словом. В современную эпоху применение к тем или иным позициям ярлыков, создающих о них ложное впечатление, не раз мешало диалогу между наукой и религией. Сказанное как нельзя более верно в отношении креационизма, неадекватное наименование которого было очень заметно в научно-богословских дебатах прошлого столетия. В собственном смысле слова «креационист» – это человек, считающий, что Бог непосредственно участвовал в создании Вселенной. И в таком, широком понимании креационистами должны считать себя многие деисты и почти все теисты, включая и меня.

Однако в ХХ столетии название «креационисты» (по-английски – с заглавной буквы) присвоили себе совершенно определенные верующие – те, которые настаивали на буквальном прочтении 1-й и 2-й глав книги Бытия как описания сотворения мира и появления жизни на Земле. Наиболее радикальный вариант соответствующих взглядов называется младоземельным креационизмом (Young Earth Creationism, YEC); в нем 6 дней творения интерпретируются как 24-часовые и считается, что Земле менее 10 000 лет. Младоземельцы верят и в то, что каждый вид появился в результате отдельного акта божественного творения, а Адам и Ева – исторические лица, они были созданы Богом «из праха земного» в саду Эдема и не являются потомками других существ.

В большей части направлений YEC признается возможность «микроэволюции», т. е. небольших изменений внутри вида за счет вариативности и естественного отбора, но «макроэволюция» – процесс развития одного вида из другого – отрицается. То, что в найденных окаменелостях нет следов ряда переходных видов, доказывает, по мнению младоземельцев, ложность теории Дарвина. YEC оформился как движение в 1960-е годы, когда вышла книга «Библейский потоп», а вслед за ней и другие публикации Института креационистских исследований, основанного покойным Генри Моррисом. Среди прочего Моррис и его коллеги утверждали, что разные геологические слои и окаменелости в них вовсе не складывались последовательно в течение сотен миллионов лет, а образовались за несколько недель Всемирного потопа, описанного в главах 6-9 книги Бытия. По данным опросов, этой точки зрения придерживаются сейчас 45% американцев. С ней солидаризируются многие евангельские христиане, и в магазинах христианской литературы можно найти массу книг и видеофильмов, посвященных ее обоснованию. В качестве доказательств младоземельцы ссылаются на отсутствие ископаемых промежуточных форм для птиц, черепах, слонов и китообразных (для последних, впрочем, такие формы недавно были найдены), на Второе начало термодинамики, якобы исключающее возможность эволюции (это заведомо не так), и на то, что радиоактивному датированию горных пород нельзя доверять, так как скорость радиоактивного распада со временем менялась (это также неверно). Существуют даже креационистские музеи и тематические парки, где можно видеть изображения людей, резвящихся вместе с динозаврами, – ведь YEC не признает, что динозавры вымерли задолго до появления человека.

Итак, младоземельцы считают учение об эволюции ложным. Родство между организмами, выявляющееся при исследовании ДНК, они объясняют тем, что Бог в процессе творения многократно использовал одни и те же идеи. Когда внимание сторонников YEC обращают на сходный порядок расположения генов у разных млекопитающих или нахождение аналогичных «мусорных» ДНК в одних и тех же позициях в хромосомах человека и мыши, они просто заявляют, что все это тоже входило в божественный план.

В целом младоземельцы – искренние, благонамеренные и богобоязненные люди, глубоко обеспокоенные тем, что успехи естественных наук грозят изгнать Бога из нашей жизни. Но то, на чем они настаивают, невозможно примирить с научным знанием, подправляя последнее. Если бы их заявления соответствовали действительности, это означало бы полный и необратимый крах физической химии, космологии, геологии и биологии. Как замечает в своей прекрасной книге «Примирение с наукой» профессор биологии и евангельский христианин Даррел Фок, позиция YEC равносильна утверждению, что дважды два – на самом деле не четыре.

Тому, кто знаком с научными данными, чрезвычайно трудно понять, каким образом младоземельный креационизм приобрел такую популярность, особенно в Соединенных Штатах – стране, по праву гордящейся своими научными и техническими достижениями. Но сторонники YEC апеллируют прежде всего к вере и борются с небуквальными интерпретациями Библии, которые, по их мнению, грозят совершенно подорвать авторитет Писания как книги, учащей людей почитать Бога. С точки зрения YEC если верующий соглашается с чем-либо, отличным от сотворения мира за шесть дней продолжительностью по 24 часа так, как это описано в начальных главах книги Бытия, то он становится на опасный путь ложной веры. Младоземельцы взывают здесь к сильному и вполне понятному инстинктивному стремлению верующих в первую очередь хранить верность Богу и решительно защищать Его от нападок.

Но давайте вернемся к блаженному Августину и его трактату о книге Бытия. Совершенно очевидно, что это внимательное, искреннее и почтительное исследование библейского текста фактически никак не опирается на сверхбуквальное понимание, хотя Августин не располагал научными данными ни об эволюции, ни о возрасте Земли и не должен был согласовывать с ними свои рассуждения. В действительности узкая интерпретация, которую считают необходимой младоземельцы, сформировалась в значительной степени как реакция на дарвиновское учение об эволюции в течение последней сотни лет.

Вполне можно понять беспокойство по поводу отказа от буквальной интерпретации библейских текстов. Ведь многие места в Библии, включая значительную часть Нового завета, написаны как рассказы очевидцев об исторических событиях, и для верующего естественно их именно так и воспринимать. Но там есть и поэтические произведения, которые не обладают характерными признаками чисто исторических повествований и в которых вполне уместны метафоры и аллегории. Таковы книга Иова, Песнь Песней, Псалтирь. Начало книги Бытия относится именно к этой категории. Августину, как и большинству других богословов прошлого, обращавшихся к данной теме, оно представлялось скорее нравоучительным рассказом, чем протокольным изложением действительных событий.

Требование буквально понимать каждое слово Библии наталкивается на другие трудности. Например, Бог заведомо не поднимал правой рукой народ Израиля (Исайя 41:10). Наверняка Он не страдает забывчивостью и не нуждается в том, чтобы пророки иногда напоминали Ему о важных делах (Исход 33:13). Цель Библии заключалась (и заключается) в том, чтобы рассказать человечеству о сущности Бога. Вряд ли этому помогла бы лекция о радиоактивном распаде, геологических слоях и ДНК, прочитанная Его народу тридцать четыре сотни лет назад.

Многие верующие обращаются к младоземельному креационизму, видя в научном прогрессе угрозу для Бога. Но нужна ли Ему здесь защита? Разве не Им созданы законы, управляющие Вселенной? Разве Он – не величайший из всех ученых, не самый великий физик, биолог? И самое главное, прославляют ли Его те, кто требует от Его народа отвергнуть строго доказанные утверждения о созданной Им природе? Может ли ложь служить основанием для веры в милосердного Бога?

За последние полвека младоземельцы – Генри Моррис и его коллеги – попытались выстроить альтернативные объяснения для всего комплекса наблюдаемых фактов, не укладывающихся в их концепцию. Но основные положения так называемого научного креационизма абсолютно не выдерживают критики. Не так давно некоторые сторонники YEC стали утверждать, что все доказательства длительной эволюции и огромного возраста Земли были специально сотворены Богом, чтобы ввести нас в заблуждение и тем проверить твердость нашей веры. Согласно этой точке зрения, все радиоактивные часы, окаменелости и последовательности ДНК намеренно созданы так, чтобы Вселенная выглядела старой, хотя на самом деле ей нет и десяти тысяч лет.

Как пишет профессор Кеннет Миллер в своей замечательной книге «В поисках Бога Дарвина», чтобы подобные заявления соответствовали истине, Бог должен был бы прибегнуть к очень уж масштабному обману. Например, поскольку многие видимые (но не существующие с точки зрения младоземельцев) звезды и галактики «выглядят» как удаленные от нас более чем на 10 тысяч световых лет, Богу пришлось бы позаботиться о том, чтобы все фотоны от этих «полностью фиктивных» объектов прибывали к нам «правильным» образом.

Представив Бога вселенским шутником, креационисты, как мне представляется, признали свое полное поражение. Неужели кто-то сочтет великого обманщика достойным поклонения? Совместимо ли это с тем, что мы знаем о Боге из Библии, из данного нам Нравственного закона и из всех остальных источников, – что Он милосерден, справедлив и никогда не обманывает? По всем мыслимым стандартам YEC пришел здесь к интеллектуальному банкротству и в научном, и в теологическом отношении. Живучесть этой разновидности креационизма остается, таким образом, одной из загадок нашего времени – и одной из величайших его трагедий. Нападая на основы чуть ли не всех научных дисциплин, YEC расширяет пропасть между научным и религиозным мировоззрением как раз тогда, когда нам более всего нужен путь к их гармоничному сочетанию. Говоря молодежи о том, что наука опасна, а научные занятия способны отвращать людей от веры в Бога, младоземельцы, возможно, лишают науку многих выдающихся умов.

Но религии YEC наносит еще больший ущерб, так как требует от верующих согласия с ложными в самой своей основе утверждениями о природе. Рано или поздно молодые люди, воспитанные в семьях и церковных общинах, настаивающих на креационистской доктрине, знакомятся с неопровержимыми доказательствами древности Вселенной и родства всех живых существ, связанных друг с другом через процесс эволюции и естественного отбора. Что за ужасный – и совершенно ненужный – выбор им приходится тогда делать! Чтобы сохранить веру своего детства, они должны отвергнуть огромную массу строгих научных данных, фактически совершив интеллектуальное самоубийство. Неудивительно, что, не имея иной альтернативы, кроме креационизма, многие из этих молодых людей отворачиваются от веры, – они просто не могут верить в Бога, желающего, чтобы они отвергли убедительно подтвержденное научное знание о мире.

Учитывая только что сказанное, я хотел бы закончить эту короткую главу обращением любящего брата к евангелической христианской церкви – организации, в которой я состою и которая сделала так много добра, распространяя всевозможными путями весть о любви и милосердии Бога. Как верующие христиане, вы правильно поступаете, твердо веря в Бога-Творца и в истины, содержащиеся в Библии; и совершенно справедлива ваша убежденность в том, что наука не дает ответа на самые главные вопросы человеческого бытия, как и в том, что можно и нужно дать отпор атеистическому материализму. Но вы не выиграете сражение, стоя на негодном основании. Продолжая держаться за него, вы даете врагам веры (а их немало) шанс одержать целый ряд легких побед.

Бенджамин Уорфилд, консервативный протестантский теолог конца XIX – начала XX в., хорошо понимал, как нужна верующим твердая убежденность в незыблемости религиозных истин несмотря на все социальные и научные сдвиги. И все же он считал необходимым приветствовать открытия, благодаря которым мы лучше узнаем мир, созданный Богом. Уорфилду принадлежат следующие замечательные слова, которые церковь вполне может принять и сегодня:

Итак, мы как христиане не должны занимать антагонистическую позицию по отношению к истинам разума, истинам философии, истинам науки, истинам истории или же истинам критики. Как сыны света, мы должны заботиться о том, чтобы быть открытыми для каждого луча света. Потому станем развивать в себе мужественное отношение к изысканиям наших дней. Никто не должен относиться к ним более ревностно, чем мы. Никто не должен оказаться стремительнее нас в выявлении истины на любом поле, гостеприимнее нас в ее принятии, вернее нас в следовании ей, куда бы она ни вела.

2005-й год был богат событиями, связанными с теорией разумного замысла (Intelligent Design, ID). Ее приверженцев отчасти поддержал президент Соединенных Штатов, заявив, что считает возможным рассматривать данную точку зрения в школе в рамках темы «эволюция». Эти слова были произнесены по поводу иска, предъявленного местному школьному совету города Довер (шт. Пенсильвания), проводившему именно такую линию; иск затем вылился в шумное дело, на которое бурно реагировали СМИ. Судебный процесс активно обсуждался на радио, анонсы статей о нем были вынесены на обложки Time и Newsweek, даже New York Times посвятила ему публикацию на первой полосе.

Споры об ID становились все яростнее, а непонимание сути проблемы – все очевиднее. За время разбирательства мне довелось разъяснять свою позицию и ученым, и представителям СМИ, и даже членам Конгресса. Осенью, еще до того, как суд вынес решение в пользу истца, граждане Довера проголосовали за отстранение от должности всех членов школьного совета, выступавших за преподавание концепции ID.

Ни разу со времен «обезьяньего процесса» 1925 г. в Америке не кипели такие страсти по поводу теории эволюции и выводов, которые следуют из нее для религиозной веры. Возможно, это даже добрый знак, поскольку лучше спорить открыто, чем нападать друг на друга исподтишка, но для большинства серьезных ученых, верящих в Бога, и даже для некоторых преданных сторонников ID ситуация явно вышла из-под контроля.

Несмотря на свою сравнительную молодость (пятнадцать лет), движение сторонников ID широко известно, и о нем много говорят. Однако основные положения теории разумного замысла часто интерпретируются неверно.

Прежде всего здесь, как и в случае со словом «креационизм», присутствует терминологическая путаница. Само по себе выражение «разумный замысел» охватывает очень широкий диапазон воззрений на то, как возникла жизнь на нашей планете и какую роль играл в этом Бог. Поэтому сторонний наблюдатель, не знающий истории вопроса, мог бы предположить, что с идеей разумного замысла согласен всякий теист (т. е. тот, кто верит в Бога, заботящегося о людях). Однако это неверно, поскольку в качестве имени собственного теории данное словосочетание означает ряд совершенно конкретных утверждений, в частности тезис о «нередуцируемой сложности».

Сторонники ID вышли на сцену в 1991 г., хотя корни идеи прослеживаются и в более ранних научных дискуссиях, участники которых указывали на крайне малую вероятность возникновения жизни с точки зрения статистики. Но в теории ID внимание сосредоточено не на возникновении первых самовоспроизводящихся организмов, а на последующем развитии форм жизни, поразительную сложность которых кажется невозможным объяснить в рамках эволюционной теории.

Основателем движения считается Филип Джонсон, христианский активист и профессор права в Калифорнийском университете в Беркли; его книга «Дарвин под судом» стала первым изложением идей ID. В дальнейшем эти взгляды развивались другими авторами; особенно значительный вклад внес профессор биологии Майкл Бихи, обосновавший в своей работе «Черный ящик Дарвина» понятие нередуцируемой сложности. Несколько позднее движение ID возглавил Уильям Дембски – математик, специализирующийся в области теории информации.

Появление ID совпало по времени с целым рядом судебных процессов по делам о преподавании креационизма в американских школах – все они были проиграны креационистами. Такой хронологический контекст позволил критикам заклеймить ID как «скрытый креационизм», или «креационизм 2.0». На мой взгляд, это несправедливо по отношению к сторонникам теории – искренним и думающим людям. Я, биолог-генетик и верующий человек, считаю, что их взгляды заслуживает серьезного рассмотрения.

Теория разумного замысла основывается на трех основных тезисах.

Тезис 1.Учение об эволюции поддерживает атеистическое мировоззрение, поэтому верующие должны против него возражать.

Филипом Джонсоном, основателем, руководил не столько научный интерес к явлению жизни (он не претендует на то, чтобы считаться ученым), сколько стремление защитить Бога от все более распространяющегося, как он считал, чисто материалистического мировоззрения. Его тревога нашла отклик в сердцах многих верующих, которых откровенно торжествующие заявления современных эволюционистов-атеистов привели к мысли о необходимости любой ценой представить приемлемую с научной точки зрения альтернативу материализму. (В этом смысле ID можно, пожалуй, рассматривать как незаконное дитя Ричарда Докинза и Дэниела Деннета, взбунтовавшееся против родителей.)

Джонсон не скрывает своих намерений, в книге «Клин истины: расколоть фундамент натурализма» они названы совершенно прямо. Институт Discovery – основная организация по поддержке движения ID, программные документы которой разрабатывались при участии Джонсона, – пошел еще дальше. В меморандуме о стратегии клина (так называемом wedge document), который составлялся для внутреннего использования, но просочился в Интернет, ставятся цели на 5, 10 и 25 лет по оказанию воздействия на общественное мнение. Результатом этого воздействия должно стать ниспровержение атеистического материализма и водворение вместо него «в целом теистического понимания природы».

Таким образом, хотя теория ID и предлагается в качестве научной, следует признать, что она выросла не из научной традиции.

Тезис 2. Учение об эволюции ложно в своей основе, поскольку оно не в состоянии объяснить всю сложность природы.

Тот, кто изучал историю, наверняка вспомнит, что именно этот довод (сложность предполагает разумного творца) приводил в начале XIX в. Уильям Пейли; рассуждения Пейли представлялись убедительными и Дарвину, пока он не пришел к собственному объяснению – концепции естественного отбора. Но теоретики ID принарядили точку зрения Пейли в современные одежды биохимии и цитологии.

Ее изложение в книге Майкла Бихи «Черный ящик Дарвина» выглядит очень убедительно. Когда биохимик Бихи пристально рассматривает работу живой клетки, он видит там сложнейшие молекулярные «машины», открытые в течение последних десятилетий. Одни транслируют РНК в белок, другие обеспечивают перемещение клетки, третьи передают по сложной схеме сигналы от поверхности клетки к ядру – изящество всех этих внутриклеточных механизмов поражает и восхищает Бихи (точно так же, как и меня).

Удивительна не только клетка. Устройство органов, состоящих из миллиардов и триллионов клеток, вызывает не меньшее изумление. Подумайте, например, о человеческом глазе – сложнейшем органе, работающем по тому же принципу, что фотоаппарат: его анатомией и физиологией не устают восторгаться лучшие специалисты по оптике.

Бихи пишет, что такие машины никогда не возникли бы в результате естественного отбора. Его аргументация строится в первую очередь на сложнейших схемах, которые функционируют за счет взаимодействия целого ряда белков и не могут работать, если «выключить» хотя бы один из них.

Наиболее яркий пример, который приводит Бихи, – бактериальный жгутик. Жгутик есть у многих бактерий, это маленький «подвесной мотор», который толкает их в том или ином направлении. В работе «мотора» участвуют около 30 различных белков. Из них построены миниатюрные аналоги анкера, ведущего вала и гибкого соединения, посредством которых приводится в движение нить-пропеллер. Вся конструкция в целом – настоящее чудо нанотехнологии.

Если из-за генетической мутации какой-то из тридцати белков жгутика окажется неактивным, механизм не будет действовать. По мнению Бихи, столь сложное устройство никогда не возникло бы благодаря одним лишь дарвиновским процессам. Если бы какой-то один компонент «подвесного мотора» и образовался случайно в течение длительного периода времени, он не давал бы преимущества при отборе без остальных двадцати девяти, т. е. пока вся структура не оказалась бы собрана целиком. В своей книге Бихи утверждал – а Дембски впоследствии подкрепил его рассуждения более строгими математическими выкладками, – что вероятность случайной одновременной эволюции такого количества не нужных порознь компонентов исчезающе мала.

Таким образом, главный научный довод сторонников ID представляет собой модернизированную версию «аргумента от личного скептицизма» Пейли – теперь он выражен на языке биохимии, генетики и математики.

Тезис 3. Если живые объекты обладают нередуцируемой сложностью, возникновение которой нельзя объяснить с помощью эволюции, то они появились при участии разума, который вмешался в эволюционный процесс и обеспечил необходимые компоненты.

Участники движения ID не конкретизируют в явной форме источник этого разумного вмешательства, но дают понять, что имеется в виду сам Бог.

Доказательства несостоятельности дарвинизма, приводимые сторонниками ID, на первый взгляд выглядят убедительно, поэтому вполне объяснимо, что их с распростертыми объятиями встретили люди, не связанные тесно с наукой, но стремящиеся осмыслить роль Бога в эволюционном процессе. Однако, если бы соответствующие рассуждения были научно обоснованы, к теории ID наверняка проявили бы интерес многие активно работающие биологи, тем более что среди них тоже немало верующих. Этого не происходит – ID остается маргинальным учением, не принятым научным сообществом в целом.

Почему? Сторонники ID предполагают, что биологи слишком привыкли почитать Дарвина и просто не могут помыслить об альтернативе, но это не так. В действительности ученые любят разрушительные идеи и постоянно ищут возможности перевернуть существующие представления, так что вряд ли они отвергли бы ID только из-за несоответствия теории Дарвина. Настоящая причина значительно серьезнее.

Во-первых, теория разумного замысла не удовлетворяет основным критериям научности. Всякая научная теория – это концептуальная схема, объясняющая некую совокупность наблюдаемых явлений. При этом полезность теории измеряется в первую очередь ее способностью смотреть не только назад, на имеющиеся факты, но и вперед-предсказывать новые открытия, предлагать эксперименты для проверки гипотез. И в данном отношении ID совершенно не оправдывает ожиданий. Как ни привлекательна для верующих идея разумного замысла, с научной точки зрения тезис об участии сверхъестественных сил в формировании сложных многокомпонентных биологических объектов – тупик. Проверить эту гипотезу, иначе как изобретя машину времени, по-видимому, принципиально невозможно.

Представляя первоначальный вариант теории ID, Джонсон не высказал никаких предположений о механизме того сверхъестественного вмешательства, благодаря которому могла бы появиться нередуцируемая сложность. Майкл Бихи позднее предпринял такую попытку. Согласно его гипотезе, в примитивные организмы была «изначально загружена» (preloaded) вся генетическая информация, необходимая для развития «нередуцируемо сложных» многокомпонентных молекулярных систем. Соответствующие гены сотни миллионов лет пребывали в спящем состоянии и активизировались, когда в них возникала потребность. Но это предположение не слишком правдоподобно. Во-первых, ни в одном из современных примитивных организмов мы не наблюдаем запаса генетической информации «на будущее». Во-вторых, что важнее, судя по имеющимся данным о скорости мутаций в неактивных генах, информация, которая никак не используется, вряд ли могла бы в течение долгого периода времени сохраниться неизменной и не утратить своей полезности.

И наконец, самое главное: как постепенно выясняется, многие объекты, рассматривавшиеся сторонниками ID в качестве примеров нередуцируемой сложности, по-видимому, все же могут быть объяснены как результат эволюции; таким образом, разрушается главный научный аргумент в пользу ID. За короткие пятнадцать лет существования ID наука значительно продвинулась, в частности, в подробном изучении геномов ряда организмов из различных частей филогенетического дерева. Сейчас начинают появляться серьезные прорывы, и очень похоже, что приверженцы идеи разумного замысла приняли неизвестное за непознаваемое – или, что то же, перепутали нерешенную проблему с неразрешимой. На эту тему опубликовано уже немало книг и статей, и читатели, заинтересовавшиеся подробностями дискуссии, могут к ним обратиться. Здесь же я рассмотрю 3 примера биологических структур, которые казались образцом нередуцируемой сложности в понимании Бихи и у которых сейчас обнаруживаются явные признаки возникновения в ходе постепенной эволюции.

Каскад свертывания крови у человека чрезвычайно (по мнению Бихи, может быть, даже слишком) сложен – в нем участвует более десятка различных белков. И все-таки он в действительности мог сформироваться путем постепенного подключения новых и новых факторов. Очень похоже, что первоначальный механизм был очень простым и мог удовлетворительно функционировать только при медленном кровообращении и низком давлении. Лишь со временем он усовершенствовался настолько, чтобы обеспечивать быструю остановку всякого кровотечения при высоком давлении в сердечно-сосудистой системе, как у людей и других млекопитающих.

Важная составляющая этой эволюционной гипотезы – явление дупликации генов (рис. 9.1). Если внимательно проанализировать строение факторов свертывания крови, между ними обнаруживается значительное сходство на уровне последовательности аминокислот. Это сходство – не результат случайного совпадения, и можно показать, что оно отражает древнюю дупликацию генов. Образующийся при дупликации второй экземпляр гена не ограничен необходимостью поддерживать основную функцию (так как ее по-прежнему обеспечивает исходный ген) и способен под действием естественного отбора со временем приобрести новые полезные для организма свойства.

Рис. 9.1. Эволюция сложного комплекса белков за счет дупликации гена. В простейшем случае ген А обеспечивает жизненно важную функцию организма. При дупликации (представляющей собой довольно частое явление в ходе эволюции геномов) возникает второй экземпляр того же гена. Этот новый экземпляр не является жизненно необходимым (соответствующую функцию по-прежнему обеспечивает ген А), поэтому может развиваться без ограничений. В какой-то момент небольшое случайное изменение может привести к приобретению им новой функции (А'), полезной для организма и выступающей как положительный признак при естественном отборе. Подробный анализ последовательностей ДНК показывает, что подобное происхождение, по-видимому, имеет целый ряд изощреннейших многокомпонентных систем, таких как каскад свертывания крови у человека.

Правда, не удается – и, возможно, никогда не удастся – точно установить порядок добавления компонентов в систему, поскольку многие виды, представляющие промежуточные стадии, потеряны безвозвратно. Но, согласно теории Дарвина, эти стадии должны были существовать, и некоторые из них уже действительно найдены. Теория ID ничего подобного предсказывать не умеет, она исходит из предположения, что человеческий механизм свертывания крови не мог возникнуть иначе как сразу целиком из не активных до того последовательностей ДНК. Такой сценарий не может рассматриваться серьезным биологом.

Другой пример, на который часто ссылаются приверженцы ID, – человеческий глаз, объект настолько сложный, что его появление в рамках последовательной эволюции кажется совершенно немыслимым. Сам Дарвин признавал, что ему трудно будет убедить в этом читателей: «В высшей степени абсурдным, откровенно говоря, может показаться предположение, что путем естественного отбора мог образоваться глаз со всеми его неподражаемыми изобретениями для регуляции фокусного расстояния, для регулирования количества проникающего света, для поправки на сферическую и хроматическую аберрацию». И все-таки великий ученый уже 150 лет назад определил ряд стадий развития этого органа, пользуясь методами сравнительной биологии. Данные, получаемые в настоящее время молекулярной биологией, подтверждают правильность дарвиновского анализа.

Даже очень простые организмы обладают чувствительностью к свету, которая помогает им избегать хищников и находить пищу. У плоских червей есть на поверхности тела углубление, где находятся светочувствительные клетки, позволяющие червю определить направление на источник света. Глаз моллюска наутилуса чуть-чуть усовершенствован – углубление превратилось в полость, и свет поступает туда через крохотную дырочку. Это небольшое изменение в строении тканей значительно повышает разрешающую способность «аппарата». На следующей стадии полость заполняется желеобразным веществом, обеспечивающим определенную фокусировку света. Отсюда уже понятно, каким образом за сотни миллионов лет мог появиться глаз млекопитающего со светочувствительной сетчаткой и хрусталиком, фокусирующим свет.

Важно также отметить, что при ближайшем рассмотрении конструкция глаза представляется не вполне идеальной. Светочувствительные клетки – палочки и колбочки – находятся в нижнем слое сетчатки, и чтобы их достигнуть, свет должен пройти через нервы и кровеносные сосуды. Всякий, кто знаком с анатомией человека, укажет вам на сходные несовершенства в строении позвоночника (который не оптимален для прямохождения) и зубов мудрости, на удивительную стойкость аппендикса – все это плохо согласуется с предположением о действительно разумном плане создания нашего вида.

Весьма серьезный удар нанесен и по бактериальному жгутику – классическому примеру нередуцируемой сложности в теории ID. Считалось, что до образования жгутика его отдельные элементы не могли иметь какойлибо полезной функции, а потому вероятность образования двигателя шаг за шагом в ходе эволюционного процесса исчезающе мала. Но исходная посылка, как показали последние исследования, в корне неверна. Сравнение последовательностей аминокислот у разных видов бактерий позволило установить, что несколько компонентов жгутика родственны белкам в составе системы совершенно иного назначения – с ее помощью бактерии вводят токсины в организмы других бактерий, на которые нападают.

Это «боевое оружие» бактерий, именуемое в микробиологии «секреторным аппаратом III типа», обеспечивает своим обладателям очевидное преимущество при естественном отборе, делая их более приспособленными. Предположительно сотни миллионов лет назад произошла дупликация некоторых элементов данной структуры, а копии затем видоизменились и получили новое применение. Путем комбинирования их с другими белками, ранее выполнявшими более простые функции, постепенно образовался весь мотор. Разумеется, секреторный аппарат III типа – это лишь небольшая часть решения, и мы еще очень не скоро сможем восстановить целиком всю историю формирования жгутика – если это вообще произойдет. Но каждый новый фрагмент общей картины дает естественное объяснение процессу, который в рамках ID приписывался вмешательству высших сил; таким образом, объем фактического материала, служащий основой для теории ID, сокращается и сокращается. Бихи, говоря о нередуцируемой сложности, цитирует знаменитые слова Дарвина: «Если бы возможно было показать, что существует сложный орган, который не мог образоваться путем многочисленных последовательных слабых модификаций, моя теория потерпела бы полное крушение». Однако ни жгутик, ни практически никакие другие предполагавшиеся примеры нередуцируемой сложности этому критерию не удовлетворяют, и из честной оценки имеющихся на сегодня знаний следует тот же вывод, который делает Дарвин в следующем предложении: «Но я не могу найти такого случая».

Таким образом, учение о разумном замысле не выдерживает критики с позиций науки, поскольку его основное положение о нередуцируемой сложности недостаточно обосновано и не может быть проверено экспериментально. Более того, теория ID терпит неудачу и там, где это должно беспокоить скорее верующих, чем трезвых ученых. Она предполагает сверхъестественное вмешательство там, где, по мнению ее сторонников, наука бессильна что-либо объяснить, т.е. представляет собой вариант концепции «Бога пробелов».

Традиционно в разных культурах Богу приписывались всевозможные естественные явления, которые не умела объяснять тогдашняя наука, – от солнечных затмений до красоты цветка. Но судьба таких учений была незавидной, поскольку прогресс науки заполнял (и продолжает заполнять) пробелы в знаниях к ужасу верующих, неосторожно связавших с этими пробелами свои религиозные воззрения. Мы в наши дни не должны повторять их ошибок. Вера в «Бога пробелов» по самой своей сути находится под угрозой дискредитации, и теория разумного замысла, находящаяся целиком в русле этой традиции, – не исключение.

Далее, Всемогущий предстает у приверженцев ID не слишком искусным мастером, вынужденным, дабы обеспечить развитие сложных форм жизни, время от времени вмешиваться в естественный ход вещей и подправлять погрешности Своего изначального плана. Вряд ли такой образ удовлетворит верующего, который с благоговением взирает на величие Творца.

Уильям Дембски, применивший для обоснования теории ID методы математического моделирования, заслуживает безусловного уважения за то, что подчеркнул первостепенное значение истины: «ID не должен стать ложью из благородных побуждений, нацеленной на ниспровержение взглядов, которые мы находим неприемлемыми (история знает массу примеров бесславного конца такой лжи). Необходимо, чтобы мы убедились в истинности теории исходя из ее научных достоинств». Дембски здесь совершенно прав, но в результате сам себе предсказывает неизбежное поражение. В книге «Революция замысла» он пишет: «Если бы удалось показать, что биологические системы, изумляющие нас своей сложностью, изяществом и комплексным характером, – такие как бактериальный жгутик – могли сформироваться шаг за шагом в ходе дарвиновского процесса (и, таким образом, их особенная сложность иллюзорна), это означало бы поражение теории ID. Согласно общему принципу, не следует выдвигать в качестве причины разумное вмешательство там, где достаточной причиной может быть нецеленаправленное действие естественных законов. Так что бритва Оккама прикончила бы ID одним ударом».

Трезвая оценка имеющейся научной информации заставляет считать, что результаты, доказывающие несостоятельность ID с точки зрения бритвы Оккама, уже налицо. Пробелы, на которые опирались сторонники теории, выдвигая предположение о божественном вмешательстве, заполняются благодаря прогрессу науки. Попытки приверженцев ID продвигать свои представления о роли Бога могут парадоксальным образом привести к эффекту, противоположному желаемому, и серьезно поколебать религиозные убеждения верующих.

Вряд ли можно сомневаться в искренности сторонников ID. Вполне понятно, почему эту теорию так тепло приняли верующие, в частности евангельские христиане; безусловно, здесь сыграла свою роль атеистическая пропаганда со стороны некоторых прямолинейных эволюционистов, по утверждению которых теория Дарвина «доказывает», что Бога нет. Но корабль ID направляется не в землю обетованную, а прямым ходом на дно океана. Пассажиры связали последние остатки своих надежд на существование Бога с теорией ID – что же будет с их верой, если теория рухнет?

Так что же – поиск гармонии между наукой и верой безнадежен? Должны ли мы принять точку зрения Докинза: "Наблюдаемая нами вселенная обладает в точности такими свойствами, какие можно было бы предполагать, не будь у нее в основе ни плана, ни цели, ни зла, ни добра – ничего, кроме слепого безжалостного равнодушия»? Никогда! Обращаясь равно и к верующим, и к ученым, я говорю – здесь есть ясное, убедительное и интеллектуально удовлетворительное решение.

Когда я оканчивал школу, отец одного из моих соучеников, помощник священника в местной пресвитерианской церкви, собрал нас, непоседливых подростков, и предложил всерьез подумать над тремя важнейшими вопросами предстоящей жизни: (1) Чем ты будешь заниматься? (2) Какую роль будет играть в твоей жизни любовь? (3) Каковы будут твои отношения с религией? На эти вопросы, заданные с неожиданной для всех нас прямотой, я честно ответил: (1) химией, (2) чем больше, тем лучше, (3) не собираюсь иметь с ней ничего общего, – и ушел с ощущением неясного беспокойства.

12 лет спустя я вновь обратился к вопросам 1 и 3. Долгий извилистый путь, пролегавший через химию, физику и медицину, вывел меня к медицинской генетике – области, где мне удалось соединить любовь к научным изысканиям и математической строгости со стремлением помогать людям. Одновременно я осознал, что доводы в пользу Бога намного убедительнее, чем в пользу атеизма, которого я ранее придерживался, и впервые в жизни стал постигать некоторые из вечных истин Библии.

Я смутно догадывался, что некоторые из окружающих считают такое сочетание научных и религиозных занятий противоестественным и обреченным на провал, но с трудом представлял себе, как научная истина могла бы конфликтовать с религиозной. Истина есть истина. Одна правда не может опровергать другую. Я вступил в Американское научное объединение (American Scientific Affiliation – ASA, www.asa3.org) – ассоциацию верующих ученых, насчитывающую несколько тысяч участников. Из конференций и журнала ASA я почерпнул немало глубоких мыслей о пути к гармонии между наукой и верой. На первых порах этого хватало – я просто следовал примеру других верующих, которые успешно сочетали религиозную практику со строгими методами научного исследования.

Сознаюсь, в течение нескольких лет я не обращал большого внимания на потенциальный конфликт между наукой и верой – эта тема казалась мне не слишком существенной. Меня больше волновало, с одной стороны, изучение генетики человека, с другой – постижение сущности Бога, о которой я читал и которую обсуждал с собратьями по вере.

Необходимость найти гармонию мировоззрений внутри себя возникла лишь тогда, когда исследование геномов – человека и ряда других обитателей нашей планеты – начало приносить богатейшие и подробнейшие данные о том, как именно происходило постепенное развитие разных форм жизни от общего предка. Эти доказательства родства между всеми живыми существами не тревожили меня, а заставляли испытывать еще большее благоговение перед грандиозным замыслом Всевышнего: это Он вызвал из небытия Вселенную и установил ее физические параметры так, чтобы могли появиться звезды, планеты, тяжелые химические элементы и сама жизнь. Не зная в то время принятого названия – теистический эволюционизм (теистическая эволюция), – я принял этот синтез, и он до сих пор представляется мне в высшей степени удовлетворительным.

Дарвинизму, креационизму и теории разумного замысла посвящена обширнейшая литература, занимающая в библиотеках целые полки, а о теистическом эволюционизме известно лишь немногим, причем как среди ученых, так и среди верующих. Если воспользоваться стандартным сейчас критерием – данными поисковой машины Google, – то на каждую ссылку, найденную по запросу «theistic evolution* (теистическая эволюция), приходится 10 найденных по запросу «creationism» (креационизм) и 140 – по запросу intelligent design* (разумный замысел).

Однако среди серьезных биологов, не менее серьезно относящихся и к своей вере, преобладает именно теистический эволюционизм. Его придерживались и Эйса Грей, главный пропагандист дарвиновских идей в США, и Феодосии Добржанский, один из отцов эволюционного мышления XX в. Эту точку зрения разделяют многие индуисты, мусульмане, иудеи и христиане; в частности, ее высказывал папа Иоанн Павел II. И хотя рискованно предполагать что-либо о людях, отделенных от нас многими веками, я думаю, что сходную позицию заняли бы и Маймонид (высоко почитаемый еврейский религиозный философ XII в.), и блаженный Августин, если бы могли ознакомиться с современными научными доказательствами эволюции.

Варианты учения теистического эволюционизма несколько различаются в деталях, но основные положения в большинстве случаев совпадают. Перечислю их.

1. Вселенная возникла из небытия около 14 млрд лет назад.

2. Несмотря на исключительно малую вероятность именно такого их соотношения, наблюдаемые параметры Вселенной точно настроены на то, чтобы обеспечить возможность жизни.

3. Конкретный механизм возникновения жизни на Земле остается неизвестным, но после того, как она появилась, развитие разнообразных и сложных форм происходило за счет эволюции и естественного отбора в течение очень длительных периодов времени.

4. Раз начавшись, эволюция не нуждалась в сверхъестественном вмешательстве.

5. Люди – результат эволюции, они произошли от того же предка, что и человекообразные обезьяны.

6. Но люди обладают также уникальными свойствами, которые не могут быть объяснены в рамках теории эволюции и указывают на нашу духовную сущность. Таковы Нравственный закон (знание добра и зла) и поиск Бога, присутствовавшие во всех культурах в истории человечества.

Приняв эти шесть постулатов, получаем убедительный, интеллектуально удовлетворительный и логически непротиворечивый синтез: Бог, не ограниченный пространством и временем, создал Вселенную и установил управляющие ею законы природы. Чтобы населить эту Вселенную, которая в противном случае осталась бы безжизненной, Он использовал механизм эволюции, благодаря которой образовались всевозможные виды микроорганизмов, растений и животных. И – самое замечательное – Бог намеренно выбрал тот же механизм и чтобы вызвать к жизни особые существа, обладающие разумом, знанием добра и зла, свободной волей и желанием взаимодействовать с Ним. Причем Он заранее знал, что эти существа в конечном итоге пожелают нарушать Нравственный закон.

Такое представление полностью совместимо как со всем тем, что говорят о нашем мире естественные науки, так и с учениями великих монотеистических религий. Теистический эволюционизм не претендует, конечно, на доказательство реальности Бога: невозможно полноценно доказать с помощью логических доводов, что Бог есть, – в это необходимо уверовать. Но для огромного числа верующих ученых этот синтез стал способом соединить научное и религиозное мировоззрение, обеспечив их взаимно обогащающее сосуществование. Интеллектуальная самореализация и духовная жизнь не противоречат друг другу: и поклоняясь Богу, и исследуя природу методами научного познания, мы глубже постигаем поразительные чудеса сотворенного Им мира.

Естественно, против теистического эволюционизма выдвигался ряд возражений. Но прежде всего резонно спросить: если это такой удачный синтез, почему он признан лишь немногими? Начнем с того, что его просто-напросто мало знают. Известные люди, придерживающиеся данной концепции, крайне редко выступают с рассказом о ней и о том, как она может разрешить нынешние споры между наукой и религией. В научном сообществе многие приверженцы теистического эволюционизма неохотно говорят о своих взглядах, опасаясь негативной реакции собратьев-ученых, или, может быть, критики с богословских позиций.

Что же касается религиозных деятелей, то они, как правило, недостаточно разбираются в биологической науке, чтобы уверенно стоять за теистический эволюционизм, выдерживая мощный натиск креационистов и сторонников теории разумного замысла. Тем не менее следует отметить важные исключения. Так, в 1996 г. Иоанн Павел II в своем послании к Папской академии наук констатировал: «новые открытия ведут нас к признанию того, что эволюция – нечто большее, чем гипотеза». Глава католической церкви, таким образом, принял эволюцию как доказанный факт, но вслед за своим предшественником Пием XII сделал оговорку, касающуюся интерпретации научных знаний с позиции веры: «Если человеческое тело происходит из живой материи, существовавшей до него, то душа сотворена непосредственно Богом».

Многочисленные верующие ученые горячо приветствовали папское послание. Однако всего через несколько месяцев после смерти Иоанна Павла II венский кардинал Шёнборн опубликовал статью, где призывал не придавать особенного значения «довольно туманному и несущественному письму 1996 г. об эволюции», а обратить более серьезное внимание на теорию разумного замысла. Это не могло не вызвать беспокойства. (Позднее стало понятно, что Ватикан вернулся к позиции Иоанна Павла II.)

Возможно, непопулярность теистического эволюционизма в значительной мере связана с таким тривиальным обстоятельством, как ужасный термин. Те, кто не изучал специально богословие, часто слабо представляют себе значение слова «теист», тем более – «теистический»; соответственно, им непонятно, какая модификация дарвиновской теории имеется в виду. Вдобавок вера в Бога вынесена в определение – подчиненное слово, – что предполагает ее второстепенное значение по сравнению с эволюцией. Но альтернативный вариант – «эволюционный теизм» – звучит не лучше.

Увы, многие существительные и прилагательные, способные выразить богатство синтеза науки и веры, уже вошли в состав терминов, имеющих другое значение. Чтобы не было путаницы, приходится избегать таких слов как «творение», «разумный», «фундаментальный», «замысел». Может быть, стоит придумать что-то совершенно новое? Неологизм «креволюционизм», наверное, все-таки нежелателен. Мое скромное предложение – назвать теистический эволюционизм «БиоЛогос», от греческих bios - жизнь (тот же корень, что в словах «биология», «биохимия» и т.п.) и logos – слово. Для многих верующих Слово – синоним Бога, как то сказано в знаменитом первом стихе Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Поэтому термин «БиоЛогос» выражает веру в то, что Бог – источник всей жизни и жизнь выражает волю Бога.

Парадоксальным образом БиоЛогос незаметен еще и в силу той самой гармонии, которую он создает между, казалось бы, непримиримыми началами. Наше общество, по-видимому, более интересуется конфликтами, чем гармонией. Отчасти в этом виноваты СМИ, но они лишь выполняют социальный заказ. Из вечерних новостей вполне можно узнать о крупной автомобильной аварии, о разрушительном урагане, о дерзком ограблении, о скандальном разводе какой-нибудь знаменитости – и о спорах до хрипоты по поводу преподавания эволюционной теории, конечно, тоже. Но вряд ли там много расскажут о том, как прихожане местных церквей разных деноминаций собрались вместе для обсуждения общих проблем, или о том, как уверовал философ Энтони Флю, всю жизнь бывший атеистом. И уж точно вам не дождаться сюжета о теистическом эволюционизме или о двойной радуге, которую видели сегодня над городом во второй половине дня. Мы любим конфликты и раздоры, и чем они резче, тем интереснее для нас. А гармония навевает скуку.

Более серьезные возражения исходят от тех, кто считает БиоЛогос насилием над наукой, верой или над тем и другим вместе. Ученому-атеисту представляется, что БиоЛогос – это очередной «Бог пробелов», навязывание божественного присутствия там, где оно совершенно не нужно. Но это неверно. БиоЛогос – вовсе не попытка законопатить с помощью Бога щели в нашем понимании природы; Бог привлекается, чтобы ответить на вопросы, которыми наука не занималась и заниматься не собирается: откуда взялась Вселенная? в чем смысл жизни? что происходит с нами после смерти? В отличие от концепции разумного замысла, БиоЛогос не претендует на статус научной теории. Его истинность может быть проверена только духовной логикой сердца, сознания и души.

Впрочем, большинство возражений исходит от верующих – у них не укладывается в сознании, что Бог мог воспользоваться для творения таким инструментом, как дарвиновская эволюция – откровенно беспорядочным, потенциально безжалостным, да и неэффективным. В конце концов, – рассуждают они, – по словам эволюционистов, процесс развития полон случайностей, и его результаты нельзя было предсказать заранее. Если бы перевести часы на несколько миллионов лет назад, что-то изменить, а затем позволить эволюции идти своим чередом, нынешнее состояние, могло бы оказаться совсем иным. Например, если бы за 65 млн лет до наших дней Земля не столкнулась с гигантским астероидом (факт падения которого на данный момент надежно установлен), то вполне вероятно, что разумная форма жизни была бы не хищным млекопитающим (каким является Homo sapiens), а какой-нибудь рептилией.

Совместимо ли это с представлением о сотворении людей «по образу Божию» (Бытие 1:27)? Думается, данное выражение не следует толковать в смысле физической анатомии – скорее всего, образом Божьим является не тело, а сознание. Есть ли у Бога ногти на ногах? А пупок?

Но разве Бог мог так рисковать? Если эволюция носит случайный характер, как Ему удавалось реально управлять ею? И откуда Он вообще знал, что в результате получатся разумные существа?

Ответ на самом деле очевиден, если только перестать применять к Богу человеческие ограничения. Коль скоро Бог находится вне природы, то, тем самым, вне времени и пространства. Это значит, что будущее могло быть известно Ему во всех подробностях уже в момент сотворения Вселенной: Он знал строение звезд, планет и галактик, всю химию, физику, геологию и биологию, которая привела к развитию жизни на Земле вплоть до человека, – включая вас, мой читатель, – и далее. В таком случае эволюция одним лишь нам представляется случайным процессом, а с точки зрения Бога ее исход был вполне определенным. В этом смысле Бог мог во всей полноте и глубине участвовать в сотворении каждого из видов, тогда как с точки зрения людей, подвластных времени, их развитие выглядит случайным и неуправляемым.

Итак, мы, по-видимому, разобрались с возражениями относительно роли случайности в появлении людей на нашей планете. Остается еще один камень преткновения, второстепенный, впрочем, для большинства верующих, – это очевидное противоречие между тезисами об эволюции и важными священными текстами. На предыдущих страницах мы уже рассматривали главы 1 и 2 книги Бытия и видели, что достойные и искренне верующие люди выдвигали множество различных интерпретаций этого библейского текста и лучше понимать его как поэтический и аллегорический, а не буквально, как научное описание. Здесь я не буду повторяться, а процитирую слова Феодосия Добржанского (1900-1975), выдающегося ученого, который принадлежал к русской православной церкви и придерживался теистического эволюционизма: «Творение – не событие, произошедшее в 4004 г. до н. э.; это процесс, который начался около 10 млрд лет назад и продолжается до сих пор… Приходит ли эволюционное учение в противоречие с религиозной верой? Нет. Было бы грубой ошибкой принимать Священное писание за учебник элементарной астрономии, геологии, биологии и антропологии. Конфликты – воображаемые и неразрешимые – могут возникать лишь тогда, когда символы интерпретируются в смысле, который не имелся в виду».

Очень хорошо, шесть дней творения можно увязать с тем, что говорят нам естественные науки. А сад Эдема? Как относиться к знаменитому месту из 2-й главы книги Бытия, где описывается сотворение сначала Адама из праха земного, а затем Евы из его ребра? Что это – символическая аллегория вступления человеческой души в прежде бездуховное животное царство или достоверное описание реальных событий?

Как уже отмечалось, исследования вариативности нашего вида наряду с данными палеонтологии указывают на то, что люди современного типа появились около 100 000 лет назад, вероятнее всего, в Восточной Африке. По данным генетического анализа, все шестимиллиардное население Земли предположительно произошло от общих предков численностью около 10 000. Можно ли соединить это с рассказом об Адаме и Еве?

Во-первых, сами библейские тексты предполагают, что в то время, когда Адам и Ева были изгнаны из Эдема, в мире существовали и другие люди. Иначе откуда взялась жена Каина, о которой впервые упоминается только после сообщения о том, что Каин поселился в земле Нод на восток от Эдема (Бытие 4:16-17)? Некоторые толкователи Библии полагают, что Каин и Сиф могли быть женаты на собственных сестрах, но это никак не вытекает из текста и вдобавок серьезно противоречит запретам на инцест, содержащимся в последующих книгах. Фактически дилемма для верующего сводится к интерпретации рассказа главы 2 – описывается ли там акт чудесного сотворения реально существовавшей супружеской пары, которая, тем самым, биологически отличалась от всех остальных существ, населявших Землю, или мы имеем дело с поэтической аллегорией того, как Бог дал человеку духовную сущность и Нравственный закон.

Поскольку сверхъестественный Бог способен выполнять сверхъестественные действия, интеллектуально допустимы оба варианта. На мой взгляд, здесь лучше воздержаться от однозначного выбора – ведь великие умы уже более трех тысячелетий не могут его сделать. Многим верующим представляется убедительной буквальная интерпретация библейского рассказа об Адаме и Еве, однако К.С. Льюис, который был выдающимся религиозным мыслителем, историком и специалистом в области мифологии, считал, что это скорее нравоучение, чем биография или параграф из учебника естествознания. Вот что он писал на эту тему:

На протяжении многих столетий Бог совершенствовал животную форму, которой предстояло стать носителем человеческих качеств и Его образа. Он дал этому существу руки, большой палец которых мог касаться любого из остальных пальцев, челюсти, зубы и гортань, способные к артикуляции, а также мозг, достаточно сложный для того, чтобы выполнять все материальные операции, в которых воплощается разумная мысль. Возможно, что это создание просуществовало целые эпохи в таком состоянии, прежде чем стало человеком. Оно даже могло быть достаточно разумным, чтобы изготовлять вещи, которые археологи принимают за доказательство его человеческой природы. Но это было всего лишь животное, потому что все его физические и психологические процессы лишь преследовали чисто материальные и природные цели. Затем, когда пришло время, Бог ниспослал на этот организм, как в его психологии, так и в его физиологии, новый тип сознания, которое могло сказать «я» и «меня», которое могло взглянуть на себя как на объект, которое знало Бога, которое могло судить об истине, красоте и благе и которое настолько возвышалось над временем, что могло наблюдать его течение… Мы не знаем, сколько таких существ Бог сотворил и как долго они жили в райском состоянии. Но в конце концов они пали. Некто – или нечто – нашептал, что они могут стать как боги… Они хотели иметь уголок во Вселенной, о котором они могли бы сказать Богу: «Это наше дело, а не Твое». Но такого уголка нет. Они хотели быть существительными. Мы не имеем представления, в каком конкретном поступке или последовательности поступков нашло себе выражение это противоречивое, невозможное желание. По мне, это вполне могло быть буквальное поедание плода, но это – вопрос совершенно несущественный.

Консервативным христианам, в других отношениях весьма уважающим Льюиса, это его рассуждение часто не нравится. В самом деле, разве вольная интерпретация глав 1 и 2 книги Бытия не ведет в конечном итоге к отрицанию Бога и Его чудес? Нет, я в этом уверен. Ничем не ограниченная «либеральная» теология действительно опасна, так как выхолащивает из веры ее истинную сущность, но внимательный и обладающий зрелым умом человек может аккуратно двигаться по крутой тропинке и в состоянии самостоятельно решить, где остановиться. Ряд священных текстов обладает характерными признаками, отличающими рассказы очевидцев о реальных событиях, и здесь мы как верующие должны твердо держаться истины. Но другие разделы Библии, такие как книги Иова, Ионы или рассказ об Адаме и Еве, определенно не несут на себе печать историзма.

Учитывая неопределенность интерпретации некоторых мест Писания, стоит ли верующим настаивать на их буквальном понимании в споре об эволюции, в своей оценке значимости науки, даже в самой своей вере? Конечно, многие не менее искренне верующие люди с этим не согласятся, как не соглашались и задолго до рождения Дарвина и выхода его «Происхождения видов». И все же я не думаю, что Бог, создавший всю Вселенную и общающийся со Своим народом посредством молитвы и духовного откровения, желает от нас такого доказательство любви к Нему, как отречение от очевидных истин, открытых нам наукой.

Поэтому теистический эволюционизм, или БиоЛогос, представляется мне наиболее удовлетворительным с обеих сторон решением вопроса о соотношении науки и веры. Он не может ни устареть, ни оказаться несостоятельным в свете новых открытий. Он строго логичен, дает ответы на многие вопросы, которые невозможно разрешить иными способами, и позволяет науке и вере укреплять друг друга, как две прочные колонны, поддерживающие здание Истины.

В XXI веке, в обществе, где все более возрастает роль технологий, идет непрестанная битва за сердца и умы людей. Многие материалисты, с торжеством отмечая прогресс науки и то, как она заполняет пробелы в наших знаниях о природе, объявляют веру в Бога устарелым предрассудком, от которого лучше отказаться. Многие верующие, со своей стороны, убеждены, что истина, постигаемая духовным зрением, ценнее происходящей из любых других источников, а значит, прогресс науки и техники – вещь опасная и ненадежная. Непримиримость растет, голоса спорящих звучат все пронзительнее.

Повернемся ли мы спиной к науке из-за того, что она воспринимается как угроза Богу, откажемся ли от того расширения наших знаний о мире, которое она обещает, от применения полученных знаний для облегчения страданий и совершенствования природы человека? Или, может быть, мы отвернемся от веры, решим, что наука сделала ненужной духовную жизнь и теперь вместо традиционных религиозных символов на алтарях нужно вырезать изображение двойной спирали?

Оба пути принципиально опасны. Оба отрицают истину. Оба умаляют достоинство людей. Оба разрушительны для нашего будущего. И ни один не является необходимым. Бог Библии – также и Бог генома. Мы чтим его и в соборе, и в лаборатории. Его творение величественно, поразительно, немыслимо сложно, – и оно не может воевать с собой. Лишь мы, несовершенные человеческие существа, способны начинать такие битвы. И только мы можем их прекращать.

В дельте Нигера, вблизи изгиба западного побережья Африки лежит бедная деревня Эку. Именно там мне неожиданно был преподан важный жизненный урок.

Я отправился в Нигерию летом 1989 г. в качестве врача-добровольца – поработать в маленькой больнице при миссии, подменяя местных медиков на время их поездки на конференцию. Такие конференции устраивались ежегодно, чтобы врачи-миссионеры могли подзарядиться духовно и физически. Вместе со мной поехала дочь – студентка колледжа; нам обоим было интересно взглянуть на африканскую жизнь и хотелось внести свой, пусть небольшой вклад в дело помощи развивающимся странам. Я понимал, что плохо подготовлен к предстоящим задачам: в современном американском госпитале мне не приходилось иметь дела с тропическими болезнями, а под рукой всегда была масса медицинского оборудования, которое, как я знал, в Эку отсутствовало. Тем не менее я ехал в Нигерию, надеясь принести реальную пользу ее жителям.

Больница в Эку не была похожа ни на одну из известных мне прежде. В ней постоянно не хватало коек, так что больным нередко приходилось спать на полу. Вместе со многими пациентами приезжали родственники и кормили их – больница не имела возможности обеспечить всех питанием. Был представлен широчайший спектр тяжелых заболеваний, причем люди часто обращались за медицинской помощью лишь на поздних ста днях болезни. В ряде случаев ситуацию усугубляла «помощь» знахарей – заболевшие шли в первую очередь именно к ним, а в Эку отправлялись, только убедившись в бесполезности других способов лечения. Но тяжелее всего было сознавать, что основная масса болезней, для борьбы с которыми меня призвали, – следствие фактического отсутствия в стране системы здравоохранения. Туберкулез, малярия, столбняк, множество заболеваний, вызываемых паразитами, – все это требовало в первую очередь профилактических мероприятий, которые не проводились.

Я был подавлен масштабом проблем, изнурен до предела потоком пациентов, которым не всегда мог поставить диагноз, страдал от отсутствия нормально оборудованной лаборатории и рентгеновского кабинета и постепенно впадал в депрессию, думая, что мне не стоило ехать и зря я надеялся хоть кому-то помочь.

Но однажды родственники привезли в клинику молодого крестьянина, совсем слабого и с чудовищно распухшими ногами. Взяв его руку, я с испугом обнаружил так называемый парадоксальный пульс – биение практически исчезало при каждом вдохе. Я никогда раньше не сталкивался с этим классическим симптомом, выраженным столь отчетливо, но хорошо знал, что он означает экссудативный перикардит, т. е. скопление чрезмерного количества жидкости (экссудата) в околосердечной сумке (перикарде). Болезнь угрожала полной остановкой сердца и смертью.

Наиболее вероятной причиной в данной обстановке был туберкулез. Лекарства против него в Эку имелись, но они действовали недостаточно быстро, и мы бы не успели спасти больного. Ему оставалось жить максимум несколько дней, если не принять решительных мер. Требовалась экстренная пункция – крайне опасная процедура по удалению излишка жидкости, когда в грудь вводится большая игла с наружной резьбой. В развитых странах это делает опытный кардиохирург, причем он постоянно контролирует продвижение иглы с помощью аппарата УЗИ, чтобы не задеть сердце и не убить пациента.

В Эку не было УЗИ. Ни один из присутствовавших в больнице врачей никогда не проводил эту процедуру. Я должен был рискнуть и, несмотря на отсутствие опыта и техники, попытаться отсосать жидкость с помощью иглы – в противном случае оставалось бессильно наблюдать за агонией пациента. Я объяснил молодому человеку ситуацию, и он понимал, насколько опасно его состояние. Он спокойно попросил меня действовать. С отчаянно бьющимся сердцем, шепча про себя молитву, я ввел большую иглу прямо под грудину, нацелив ее по направлению к левому плечу. Мне было страшно, что я ошибся в диагнозе, – в таком случае процедура почти наверняка оказалась бы для больного смертельной.

Долго ждать не пришлось – в шприц хлынула темно-красная жидкость. Сначала я испугался, что попал в сердечную камеру, но вскоре стало ясно, что это не кровь, а кровянистое вещество из околосердечной сумки, скопившееся там вследствие туберкулеза.

Я отсосал почти кварту жидкости. Эффект был поразительным – парадоксальный пульс пропал почти сразу, а за следующие сутки быстро уменьшился и отек на ногах.

В течение нескольких часов после удачной процедуры я испытывал огромное облегчение и даже душевный подъем. Однако на следующее утро ко мне вернулось прежнее мрачное настроение. Обстановка, в которой молодой человек приобрел свой туберкулез, никуда не делась. В больнице ему начнут проводить медикаментозное лечение, но с большой вероятностью у него не хватит денег на необходимый ему двухгодичный курс; тогда болезнь вполне может вернуться, и наши усилия пропадут даром – он все равно умрет. Кроме того, даже если он излечится от туберкулеза, его на каждом шагу подстерегают другие болезни, вызываемые грязной водой, плохим питанием, опасной экологической обстановкой (хотя их вполне можно было бы предотвратить). У нигерийского крестьянина мало шансов дожить до преклонных лет.

С такими грустными мыслями я подошел на следующее утро к постели своего пациента и застал его за чтением Библию. Он вопросительно посмотрел на меня и спросил, давно ли я работаю в Эку. Я признался, что недавно, и ощутил некоторое раздражение и смущение от легкости, с которой он это определил. И тогда молодой нигерийский крестьянин, настолько отличающийся от меня по культуре, происхождению, жизненному опыту, насколько это вообще возможно для двух разных людей, произнес слова, которые навсегда врезались мне в память. «У меня, – сказал он, – такое чувство, что вы спрашиваете себя, зачем сюда приехали. Я знаю ответ. Вы приехали сюда ради меня».

Я был потрясен. Потрясен его проницательностью и еще более – смыслом сказанного. Моя игла проткнула его околосердечную сумку – его слова пронзили мое сердце. Ведь я втайне мечтал быть великим белым доктором, спасающим миллионы африканцев, – и тут мне пришлось устыдиться этой мечты. Молодой человек был прав. Каждый из нас призван протянуть руку другому. Изредка кому-то удается протянуть ее сразу многим, но, как правило, доброе дело заключается в помощи одному человеку. Именно такие дела по-настоящему важны. Слезы облегчения затуманили мне взгляд, когда я понял, что он совершенно уверен: в этом странном месте я, пусть всего одно мгновение, находился в гармонии с волей Бога, по которой между мной и молодым нигерийским крестьянином установилась самая неправдоподобная и чудесная связь.

Я не умел научно объяснить свои переживания. Теория эволюции была бессильна ответить, почему привилегированный белый стоит у постели больного африканца и каждому дается нечто исключительное. Это было милосердие в смысле Льюиса – любовь, которая не ищет воздаяния, чье существование бросает вызов материализму. Она сама есть высочайшая радость, какую может испытать человек.

Собираясь поработать в Африке, я слышал общий всем человеческим культурам зов – во мне шевелилось желание сделать нечто совершенно бескорыстное для других, служить не ради личной выгоды. Но я позволял себе и другие, менее благородные мысли, рисуя в воображении любовь жителей Эку, восхищение коллег-медиков дома. Суровая действительность нищей деревни разбила эти мечты, зато дала мне возможность приобрести самый значимый человеческий опыт. Я просто попытался помочь другому – в отчаянной ситуации, имея недостаточную квалификацию, – и бремя сделалось невесомым. Я нашел направление – стрелка компаса указывала не на материальные блага, не на исполнение честолюбивых замыслов и даже не на медицину, а на доброту, которую все мы отчаянно надеемся отыскать в себе и окружающих. Яснее, чем когда-либо прежде, я увидел источник этой доброты, источник истины – самого Бога, являющего нам Свою святость через стремление к добру, которое Он начертал в сердце каждого из нас.

Итак, здесь, в последней главе, мы прошли полный круг и опять вернулись к Нравственному закону, с которого я начал свой рассказ. Мы познакомились с достижениями химии, физики, космологии, геологии, палеонтологии, биологии – и все же это чисто человеческое свойство не перестает поражать. Спустя почти тридцать лет после обращения к вере я по-прежнему выделяю для себя Нравственный закон как самое сильное указание на существование Бога, причем Бога, заботящегося о людях, бесконечно милосердного и святого.

Напомню другие факты, указывающие на Творца и обсуждавшиеся нами ранее: то, что Вселенная имела начало; то, что она подчиняется строгим законам, выражаемым математическими формулами; ряд замечательных «совпадений», благодаря которым в рамках законов природы возможна жизнь. Точность и изящество Вселенной указывают на стоящий за ней великий разум, но какой именно? Во что конкретно нам следует верить?

В начальной главе этой книги я описал собственный переход от атеизма к вере. Пора подробнее сказать о дальнейшем пути. Я делаю это не без опаски, поскольку стоит лишь перейти от общей идеи, что Бог есть, к набору определенных религиозных представлений, как разгораются неистовые страсти.

Большинство великих мировых религий равно признает целый ряд общих всем им истин – возможно, без этих истин религия вообще немыслима. Но существуют также важные и интересные отличия, и каждому человеку необходимо самому отыскать свой путь к истине.

Обратившись к вере в Бога, я затем долгое время размышлял о Его свойствах. Мне было ясно, что Бог должен заботиться о каждом в отдельности, иначе бы терял смысл аргумент от Нравственного закона. Таким образом, деизм мне не подходил. Также я заключил, что Бог свят и праведен, – ведь Нравственный закон призывал меня именно к этому. Но такой вывод представлялся мне слишком абстрактным. Из того, что Бог милосерден и любит своих созданий, не обязательно следует, что мы в состоянии с Ним общаться или вступать в какие-либо отношения. Но меня влекло к этому, и по мере того, как во мне крепло это чувство, я постепенно стал осознавать сущность молитвы. Вопреки довольно распространенному мнению, верующие вовсе не пытаются с ее помощью манипулировать Богом, добиваясь исполнения своих желаний. Молитва для нас – способ находить контакт с Богом, узнавать о Нем и пытаться понять Его точку зрения на различные явления, которые нас озадачивают, удивляют или огорчают.

Однако выстроить этот мост к Богу оказалось для меня непросто. Чем больше я узнавал о Нем, тем недоступнее Он представлялся мне в Своей чистоте и святости, а мои собственные мысли и поступки казались в этом ослепительном свете еще темнее.

Я все глубже осознавал собственную неспособность поступать правильно даже на протяжении одного дня. Я мог придумать массу оправданий, но если был по-настоящему честен с собой, то видел, что в моих внутренних битвах часто побеждают гордость, безразличие, гнев. Прежде мне никогда не приходило в голову назвать себя грешником – я содрогался от этого старомодного слова, считал его слишком грубым и категоричным, – а оказалось, оно подходит ко мне как нельзя лучше.

Я пытался излечиться, отдавая больше времени самоанализу и молитве, но мало преуспел – эти средства не помогали мне преодолеть все увеличивающееся расстояние между моей до боли очевидной несовершенной природой и совершенством Бога.

И в этот сгущающийся мрак вошла фигура Иисуса Христа. В детстве, сидя на хорах христианской церкви, я не понимал по-настоящему, кто такой Христос. Он представлялся мне персонажем мифа или волшебной сказки, супергероем из «просто истории», рассказанной на ночь. Но когда я стал впервые читать рассказ о Его жизни, как он дан в четырех евангелиях, до меня мало-помалу начало доходить, что это – подлинные свидетельства очевидцев о событиях совершенно из ряда вон выходящих. Иисус делал немыслимые заявления – будучи человеком, претендовал не на то, что знает волю Бога, а на то, что сам является Богом. Ни в какой другой известной мне религии не было персонажа, который вел бы себя столь вызывающе. Иисус, кроме того, утверждал, что может прощать грехи, – это казалось и волнующим, и вопиющим. Он был смиренным и милосердным, говорил замечательно мудрые слова, и все же у Него нашлись враги, которые Его боялись и предали смерти на кресте. Он был человеком, а значит, знал условия человеческого существования, столь обременительные для меня, и обещал облегчить это бремя: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Матфей 11:28).

И еще один из ряда вон выходящий факт, засвидетельствованный евангелистами и ставший для христиан центральным догматом веры, – этот добрый человек воскрес из мертвых. Для научного мышления задача была не из простых. Впрочем, коль скоро Христос действительно был Сыном Божьим, о чем открыто говорил, то, безусловно, мог приостановить действие законов природы, если это Ему требовалось для достижения какой-либо более важной цели.

Но Его воскресение должно было быть чем-то большим, чем демонстрацией сверхъестественных возможностей. Какую цель оно в действительности преследовало? Христиане бьются над этим вопросом уже два тысячелетия. Долгие поиски привели меня не к одному ответу, а к нескольким, связанным и друг с другом, и с идеей моста между нашим греховным «я» и святым Богом. Одни комментаторы пишут о замещении – Христос умер вместо всех нас, заслуживающих Божьего суда за наши прегрешения. Другие называют это искуплением – Христос заплатил высшую цену за наше освобождение от бремени греха, чтобы мы могли найти Бога и увериться, что Он не судит нас более но нашим делам, а видит очищенными от всякой скверны. Христиане говорят здесь о спасении по благодати. Но для меня распятие и воскресение означали и еще нечто. Приблизиться к Богу мне мешала собственная грешная сущность, в частности гордость, которая, в свою очередь, была неизбежным следствием моего эгоистичного желания самостоятельно управлять собой. Чтобы возродиться к новой жизни, я должен был в определенном смысле убить это своеволие. Но как?

И снова, в который уже раз, мне пришли на помощь слова К.С.Льюиса:

Теперь предположим, что Бог стал человеком; предположим, наша человеческая природа, которая способна страдать и умирать, слилась с Божьей природой в одной личности, – такая личность сумела бы помочь нам. Богочеловек сумел бы подчинить Свою волю, сумел бы пострадать и умереть, потому что Он – человек; весь этот процесс Он выполнил бы в совершенстве, потому что Он – Бог. Мы с вами можем пройти через этот процесс только в том случае, если Бог совершит его внутри нас; но совершить его Бог может, только став человеком. Наши попытки пройти через умирание будут иметь успех только тогда, когда мы, люди, примем участие в умирании Бога, точно так же как наше мышление плодотворно только благодаря тому, что оно – капля из океана Его разума; но мы не можем принять участия в умирании Бога, если Он не умирает; а Он не может умереть, если не станет человеком. Вот в каком смысле Он платит наши долги и страдает вместо нас за то, за что Ему совсем не нужно было страдать.

До обращения подобная логика казалась мне полной бессмыслицей. Теперь я понял, что Иисус Христос, распятый и воскресший, перекинул мост через пропасть, зиявшую между Богом и мною.

Итак, я уверился, что приход на землю Бога, воплощенного в Иисуса Христа, мог служить целям Бога. Но соответствует ли это истории? Ученый во мне не смог бы идти дальше по этому пути к христианской вере при всей ее привлекательности, если бы сообщения о Христе оказались мифом или, хуже того, обманом. Однако чем более я читал библейские и небиблейские описания событий в Палестине I в., тем более убеждался в исторической достоверности существования Иисуса Христа. Во-первых, евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна были записаны спустя всего несколько десятилетий после смерти и воскресения Христа. Стиль и содержание заставляют предполагать в них свидетельства очевидцев (Матфей и Иоанн были в числе 12 апостолов). Опасения по поводу ошибок, вкравшихся вследствие многократного переписывания или плохого перевода, по большей части разрешились благодаря открытию очень ранних списков. Таким образом, доказательства аутентичности четырех евангелий весьма сильны. О еврейском пророке, распятом Понтием Пилатом около 33 г. н. э., упоминают и нехристианские историки I в., такие как Иосиф Флавий. Исторические свидетельства о Христе подробно рассматриваются в ряде великолепных книг, к которым я и отсылаю заинтересовавшегося читателя1. Говоря словами известного исследователя Нового завета Ф.Ф. Брюса, «историчность Христа для непредубежденного историка такая же аксиома, как историчность Юлия Цезаря».

Я получил неопровержимые доказательства историчности Христа – этой удивительной личности, которая представлялась мне Богом в поисках человека (в то время как большинство других религий, по моему впечатлению, ограничиваются человеком в поисках Бога). Но я все-таки сомневался – может быть, Христос был всего-навсего великим вероучителем? Ответ опять нашелся все у того же Льюиса – казалось, он писал специально для меня:

Я говорю все это, чтобы предотвратить воистину глупое замечание, которое нередко можно услышать: «Я готов признать, что Иисус – великий учитель нравственности, но отвергаю Его претензии на то, что Он Бог». Говорить так не следует. Простой смертный, который утверждал бы то, что говорил Иисус, был бы не великим учителем нравственности, а либо сумасшедшим вроде тех, кто считает себя Наполеоном или чайником, либо самим дьяволом. Другой альтернативы быть не может: либо этот человек – Сын Божий, либо сумасшедший или что-то еще похуже. И вы должны сделать выбор: можете отвернуться от Него как от ненормального и не обращать на Него никакого внимания; можете убить Его как дьявола; иначе вам остается пасть перед Ним и признать Его Господом и Богом. Только отрешитесь, пожалуйста, от этой покровительственной бессмыслицы, будто Он был великим учителем-гуманистом. Он не оставил нам возможности думать так.

Льюис был прав. Мне следовало сделать выбор. Прошел уже целый год с того момента, как я решил, что верую в некоего Бога, и настала пора определиться. Дивным осенним днем, гуляя по Каскадным горам (я впервые поехал на запад от Миссисипи), я почувствовал, что величие и красота Божьего мира взяли верх и мое сопротивление сломлено. И когда за поворотом тропинки передо мной неожиданно засверкал замерзший водопад высотой в несколько сот футов, я уже знал, что поиск окончен. На следующее утро я стоял на коленях в росистой траве, предавая душу и тело Иисусу Христу.

Я не преследую здесь цели просветить или обратить читателя. Каждый человек должен самостоятельно пройти этот путь, и Бог, если Он есть, поможет ему (или ей). Христиане, на мой взгляд, слишком много говорят о своей исключительности. Терпимость – добродетель, а нетерпимость – порок. Меня глубоко тревожит то, что представители разных вероисповеданий часто пренебрегают духовным опытом друг друга. К сожалению, среди христиан эта тенденция особенно заметна. Сам я нашел много поучительного и достойного восхищения в других духовных традициях, хотя главная составляющая моей личной веры – это воплощение божественной сущности в Иисусе Христе.

Христиане нередко производят впечатление высокОхмерных, безапелляционных и самодовольных людей, но сам Христос таким не был. Вспомним, например, известную притчу о добром самарянине. Во времена Иисуса (сейчас это уже не вполне так) слушателям был сразу ясен характер всех ее персонажей. Вот слова Иисуса, как они переданы в Евангелии от Луки (10:30-37):

Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе. Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам? Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же.

Евреи презирали и ненавидели самарян, отвергавших многое в учении еврейских пророков. Притча, где самарянин поступает лучше, чем священник или храмовый служитель (левит), звучала для слушателей Иисуса, наверное, крайне возмутительно. Но Его учение, которое мы находим в Новом завете, насквозь пронизано всеобъемлющим принципом любви и приятия. Именно им мы должны в первую очередь руководствоваться в своем отношении к другим. В Евангелии от Матфея (22:37-39) Христос, спрошенный о главнейшей Божьей заповеди, отвечает так: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя».

Многие из этих принципов могут быть найдены в других великих мировых религиях. И все же если вера – не просто одна из составных частей культуры, а поиск абсолютной истины, мы не должны совершать логическую ошибку и заявлять, что все несовместимые друг с другом точки зрения одинаково верны. Монотеизм и политеизм не могут быть оба правдой. Мой собственный поиск позволил мне найти в христианстве особые атрибуты вечной истины. Но вы должны вести собственный поиск.

Если вы дочитали до этого места, то, надеюсь, согласны со мной, что и научное, и религиозное мировоззрение способны многое нам дать. Они предлагают разные, но взаимно дополняющие пути поиска ответов на величайшие вопросы и прекрасно уживаются в сознании человека XXI в., наделенного пытливым умом.

Наука – единственный правильный метод изучения природы. Исследуется ли структура атома, устройство мироздания или последовательность ДНК в геноме человека, только научный подход позволит установить истину. Да, случается, что эксперименты с треском проваливаются или их результаты интерпретируются неверно, – в науке возможны ошибки. Но она способна к самокорректировке – никакое серьезное заблуждение не устоит против растущего объема знаний.

Тем не менее для ответа на все важные вопросы одной лишь науки недостаточно. Даже Альберт Эйнштейн видел убожество чисто натуралистического миросозерцания. Тщательно выбрав слова, он записал: «Наука без религии хрома, религия без науки слепа»1. Смысл человеческого существования, реальность Бога, возможность жизни после смерти и многие другие вопросы лежат за пределами досягаемости научного метода. Атеист может сказать, что на них нельзя ответить, а потому их бессмысленно задавать, но такое заявление не найдет отклика в переживаниях большинства людей. Джон Полкинхорн убедительно показывает это, сравнивая стремление к истине с восприятием музыки.

Убожество объективизма становится предельно очевидным, если рассмотреть тайну музыки. С научной точки зрения это лишь вибрация воздуха, который ударяет по нашим барабанным перепонкам и стимулирует возбуждение нейронов нашего головного мозга. Как получается, что эта банальная последовательность кратковременных воздействий обладает властью говорить нашим сердцам о вечной красоте? Весь диапазон субъективного опыта – от восприятия розового пятнышка до растворения без остатка в звуках Мессы си-бемоль-минор и мистической встречи с невыразимой сущностью Единственного – находится в центре нашего соприкосновения с действительностью. Это истинно человеческие впечатления, и их невозможно отвергнуть как побочный продукт, как пену на поверхности Вселенной, безличной и безжизненной по своей истинной сути.

Наука-не единственный путь познания, религиозное мировоззрение- еще один путь, на котором можно найти истину. Ученым, отрицающим это, стоило бы подумать об ограниченности их инструментов, так замечательно представленной в притче астронома Артура Эддингтона. Представим себе человека, который решил изучать глубоководную жизнь, используя сеть с ячейкой в три дюйма. Выловив массу дивных и чудовищных тварей, он пришел к выводу, что в морских глубинах не водится живность длиной менее трех дюймов. Если мы ловим свою особую версию истины в научную сеть, не надо удивляться, что нам не попадаются доказательства существования Духа.

Какие препятствия лежат на пути более широкого принятия идеи о взаимодополняющей роли двух мировоззрений? Это не только теоретический и не чисто философский вопрос. Он стоит перед каждым из нас. Потому, думаю, читатель простит меня, если в конце книги я обращусь к нему лично.

Если вы – верующий и вас беспокоит, что наука разрушает веру, насаждая атеистическое миропонимание, то, надеюсь, эта книга убедила вас в возможности гармонии между верой и наукой. Если Бог создал всю Вселенную, имея при этом определенный план, связанный с появлением человека, если Он стремится к общению с нами – людьми и вложил в нас Нравственный закон как свидетельство Своего присутствия, вряд ли для Него опасны попытки наших слабых умов понять величие Его творения.

В этом контексте наука может быть формой почитания Бога. Поистине, верующие должны стремиться к тому, чтобы быть в первых рядах охотников за новым знанием. В прошлом ведущие ученые по преимуществу верили в Бога, а в наши дни им часто бывает неловко открыто заявлять о своей вере. Проблема усугубляется тем, что многие религиозные лидеры, по-видимому, не поспевают за новыми открытиями ученых и рискуют атаковать научные воззрения, не вполне понимая факты. В результате они выставляют церковь в смешном виде и отвращают от Бога людей, искренне стремящихся к истине, вместо того, чтобы привлечь их в Его объятия. Как сказано в книге Притчей (19:2), «нехорошо душе без знания». Это мудрое предостережение для тех, кто проявляет религиозное рвение с благими намерениями, но без достаточной информации.

Верующим стоит следовать призыву Коперника, нашедшего в открытии того, что Земля вращается вокруг Солнца, повод прославить, а вовсе не преуменьшить величие Бога: «Знать чудеса Бога, постигать Его мудрость, величие и могущество; оценивать по достоинству удивительное действие Его законов – безусловно, все это должно быть радостным и достойным способом почтить Всевышнего, которому невежество не может быть приятнее знания».

Если же вы доверяете методам научного познания, но настроены скептически по отношению к вере, сейчас вам, может быть, самое время спросить себя, что мешает установлению гармонии между двумя мировоззрениями.

Может быть, вас беспокоит то, что вера в Бога требует обращения к иррациональному, нарушения логики, даже интеллектуального самоубийства? Надеюсь, доводы, представленные в этой книге, хотя бы отчасти развеяли эти опасения и убедили вас, что атеизм – наименее рациональная из возможных позиций.

Может быть, вам отвратительно лицемерие тех, кто громогласно заявляет о своей вере? И вновь, не забывайте, что чистая вода духовной истины содержится в ржавых сосудах, называемых человеческими существами, и потому не удивительно, что самые основы веры подчас жестоко искажаются. Оценивайте веру не по поведению отдельных верующих или религиозных организаций, а по вечным духовным истинам, в ней содержащимся.

Может быть, вас мучает какая-то конкретная философская проблема – например, почему милосердный Бог допускает страдание? Согласитесь, что виновники многих человеческих страданий – сами люди и что это неизбежно в мире, где человек обладает свободной волей. Поймите также, что Бог, будучи вполне реальным, может преследовать цели, отличные от наших. И, хотя это трудно принять, полное отсутствие страдания, по- видимому, не способствовало бы нашему духовному росту.

Может быть, вам неприятна мысль о том, что методы науки не позволяют ответить на все ваяшые вопросы? Это особенно характерно для ученых-естествоиспытателей – ограниченность научного познания уязвляет их интеллектуальную гордость. Но эта ограниченность – факт, его необходимо признать и усвоить, из него следует извлечь урок.

Может быть, вы просто-напросто боитесь, что обращение наложит на вас новые обязанности, заставит пересмотреть жизненные планы и поступки? Узнаю в этой реакции самого себя в период «добровольного ослепления» и могу засвидетельствовать, что осознание Божьег о величия и милосердия не ограничивает вас, а наоборот, делает сильнее. Бог освобождает, а не сковывает.

Наконец, может быть, вы ни разу всерьез не задумывались о вере? В нашем современном мире многие гоняются за впечатлениями, пытаясь отрицать, что они смертны, и откладывая рассмотрение вопроса о Боге на неопределенный срок до какого-то более удобного момента.

Жизнь коротка. Смертность в обозримом будущем останется стопроцентной. Открытие себя Богу может принести несказанное духовное обогащение. Не откладывайте рассмотрение этих вечных вопросов до тех пор, пока личный кризис или преклонный возраст не заставят вас признать собственное духовное обнищание.

Вечные вопросы имеют ответ, в гармонии Божьего творения есть мир и радость, и их можно найти. В моем доме в холле второго этажа висят два стиха из Писания, каллиграфически написанные рукой моей дочери. Я обращаюсь к ним всякий раз, когда бьюсь над каким-либо вопросом, и они не устают напоминать мне о природе истинной мудрости: «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему». (Иак 1:5). «Но мудрость, сходящая свыше, во-первых, чиста, потом мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна». (Иак 3:17).

Я молюсь о нашем страдающем мире, чтобы мы все вместе, с взаимопониманием, сочувствием и любовью друг к другу искали и находили такую мудрость.

Пора объявить перемирие в ширящейся войне между наукой и религией. Эта война не нужна и никогда не была по-настоящему нужна ни одной из сторон. Она, как и многие другие войны на нашей планете, началась с того, что экстремисты из обоих лагерей забили тревогу, предсказывая неминуемое собственное крушение в случае, если противник не будет полностью уничтожен. Но Бог не угрожает науке, а расширяет возможности познания. И, конечно же, наука не угрожает Богу – ведь она, как и все, что есть в мире, существует благодаря Создателю. Потому давайте постараемся вместе восстановить твердую почву для интеллектуально и духовно удовлетворительного синтеза всех великих истин. Древняя прародина разума и культа несокрушима, и она зовет к себе всех, кто искренне стремится найти истину. Откликнитесь на этот зов. Оставьте битвы. От этого зависят наши надежды, радости и само будущее нашего мира.

Многих представителей широкой общественности волнует и потенциал биомедицинских исследований, прогресс которых обещает предотвращение или лечение ужасных болезней, но одновременно внушает и беспокойство – не заходим ли мы с новыми биомедицинскими технологиями на опасную территорию? Научное направление, изучающее моральный аспект применения достижений биотехнологии и медицины, называется биоэтикой. Ниже мы рассмотрим ряд проблем из этой области, по поводу которых сегодня идут серьезные споры, – разумеется, это будет далеко не полный их перечень. Начну с быстрого прогресса в изучении человеческого генома.

Несколько лет назад в онкологическую клинику Мичиганского университета пришла молодая женщина с «миссией отчаяния». Именно в этот день я понял, что революция в медицинской генетике началась. Пациентку и меня соединял запутанный клубок обстоятельств, включавший семью, связанную тесным родством, тяжелую болезнь и передний край исследований генома человека.

Сьюзан (имя изменено) и ее родня жили под дамокловым мечом. Диагноз «рак молочной железы» был поставлен последовательно ее матери, тетке, двум кузинам и старшей сестре. Сьюзан в глубокой тревоге наблюдала, как сестра шаг за шагом проигрывает битву с болезнью, а сама регулярно проходила осмотр и делала маммограммы. Еще одна кузина, надеясь избежать той же судьбы, решилась на профилактическую двойную мастэктомию. Затем опухоль обнаружилась у другой сестры Сьюзан, Джанет, и обследование также подтвердило рак.

В это время моя коллега врач Барбара Уэбер и я начали в Мичигане проект по идентификации генетических факторов предрасположенности к раку молочной железы. Сьюзан и ее родственники, ставшие участниками исследования, были известны мне только как «Семья 15». Но получилось так, что Джанет, придя на консультацию по поводу только что выявленного у нее рака, попала на прием к доктору Уэбер, и та, услышав ее рассказ, поняла связь.

Спустя несколько месяцев Сьюзан, утратив остатки оптимизма, записалась на двойную мастэктомию. Но за три дня до назначенного срока операции она отправилась к нам, чтобы узнать, не получена ли в процессе исследования какая-либо новая информация, способная разубедить ее в необходимости ужасной процедуры. В этом и заключалась ее «миссия отчаяния». Сьюзан явилась как раз вовремя – работа, проделанная в нашей лаборатории за последние недели, показывала, что она и ее родственники с большой вероятностью являются носителями опасной мутации в определенном гене в 17-й хромосоме (сейчас он называется BRCA1). Приступая к исследованию, мы с доктором Уэбер не очень задумывались о возможности столь скорого применения полученных результатов в клинической практике, но дело было безотлагательным, и мы единодушно решили, что было бы неэтично не дать информацию, от которой для пациентки так много зависит. Мы вернулись в лабораторию и, изучив данные, убедились, что Сьюзан, в отличие от двух своих сестер, не унаследовала от матери изучавшуюся нами мутацию и риск заболеть раком молочной железы у нее не выше, чем у любой другой женщины. В тот день Сьюзан первой в мире получила информацию о своем BRCA1-статусе. Она отреагировала на новость со смесью восторга и недоверия. Операция была отменена.

Известие распространилось среди родственников Сьюзан с быстротой лесного пожара, и телефон стал разрываться на части. Несколько недель мы с доктором Уэбер, казалось, только и делали, что консультировали многочисленных представительниц разветвленного семейства, которые все до одной горели желанием узнать свой статус.

По ходу дела возникали дополнительные драматические ситуации. Так, выяснилось, что кузина, подвергшаяся несколько лет назад двойной мастэктомии, зря пошла на операцию, – опасной мутации у нее не обнаружилось. Узнав о результате, она сначала впала в ступор, но потом смирилась со случившимся, уверив себя, что в тот момент, на основе доступной ей информации, сделала самый правильный выбор.

Быть может, самые драматические переживания обследование принесло третьей ветви семейства, представители которой считали себя вне опасности, поскольку их родство с заболевшими женщинами шло по отцовской линии. Им не приходило в голову, что носителями гена, определяющего предрасположенность к заболеванию, могут быть мужчины. В действительности же мутация присутствовала у отца и передалась пятерым из десяти его детей, включая 39-летнюю дочь. Известие о повышенном риске поразило женщину; она немедленно попросила о тесте ДНК, и результат оказался положительным. Тогда она отправилась на маммограмму и в тот же день узнала, что у нее уже есть злокачественная опухоль – к счастью, совсем маленькая. Если бы не генетическое исследование, болезнь могла бы остаться нераспознанной еще два-три года, и тогда прогноз оказался бы далеко не столь благоприятным.

В конечном итоге повышенная склонность к заболеванию обнаружилась у 35 членов этого разветвленного семейства. Примерно у половины обследованных тест выявил опасную мутацию, и в половине случаев ее носителями были женщины, для которых данный генетический дефект означает риск рака не только молочных желез, но и яичников. Получение информации привело к очень серьезным последствиям – медицинским и психологическим. Даже Сьюзан, избежавшая общего «проклятия», долго пребывала в депрессии, испытывая чувство отчуждения от своих; это была так называемая «вина выжившего», синдром, который наблюдался у многих уцелевших жертв холокоста.

Правда, семейство Сьюзан представляло собой весьма необычный случай. Как правило, наследственная склонность к раку молочной железы прослеживается значительно менее отчетливо. Но идеальных образцов среди нас нет. Мутации в ДНК – это цена, которую мы платим за эволюцию, и никто не может претендовать на физическое совершенство (точно так же, как и на духовное).

Близится время, когда мы научимся распознавать генетические дефекты, повышающие риск заболеть в будущем той или иной болезнью, и у каждого из нас, как у семейства Сьюзан, появится шанс выяснить, что заложено в его собственных «чертежах». В связи с быстрым прогрессом в изучении биологии человека неизбежно возникает и ряд этических вопросов. Знание как таковое лишено внутреннего нравственного содержания – моральным или аморальным может быть только его применение. Это общеизвестный принцип, не связанный прямо с медициной. Скажем, определенные смеси химических реактивов могут применяться для устройства красочных праздничных фейерверков, которые будут освещать небо и поднимать наше настроение. И они же делают возможным запуск снаряда или изготовление бомбы, убивающей десятки ни в чем не повинных людей.

Есть много причин радоваться по поводу успехов науки, достигнутых благодаря расшифровке генома человека. Ведь практически во всех культурах, с глубокой древности и до наших дней, облегчение страданий больных приветствовалось и нередко рассматривалось как моральный долг врача.

Конечно, кто-то может утверждать, что, поскольку наука движется вперед слишком быстро, следует наложить мораторий на применение определенных ее достижений впредь до решения соответствующих этических проблем. Но я вряд ли сумел бы убедить с помощью этих доводов отчаявшихся родителей, которые не в состоянии помочь своему больному ребенку. Не будут ли аморальными сами международные ограничения на прогресс науки спасения жизни, введенные с единственной целью дать этике возможность «нагнать»?

Каких плодов можно ожидать в ближайшие годы от происходящей сейчас революции в изучении генома? Во-первых, быстро улучшается понимание той небольшой части (0,1%) генетического кода, которая различна у разных людей. С большой вероятностью в ближайшие несколько лет будут выявлены наиболее распространенные генетические дефекты, определяющие предрасположенность человека к раку, диабету, сердечно-сосудистым заболеваниям, болезни Альцгеймера и многим другим патологиям. Это позволит всем желающим пройти обследование и получить персональный отчет о том, чем они рискуют заболеть в будущем. Но лишь немногие отчеты окажутся такими же драматичными, как у семейства Сьюзан, поскольку генетические расстройства, дающие столь сильный эффект, – большая редкость. Захотите ли вы узнать правду о себе? Многие наверняка ответят «да», поскольку своевременно принятые меры в ряде случаев снижают риск. Например, если тест ДНК выявит у человека предрасположенность к раку толстой кишки, он может раз в год проходить колоноскопию; это позволит обнаруживать мелкие полипы, пока они еще не переродились в смертельную опухоль, и безболезненно их удалять. Тот, кому угрожает диабет, может аккуратно соблюдать диету и контролировать свой вес. Женщина с повышенной склонностью к образованию тромбов в ножных венах может отказаться от противозачаточных таблеток и избегать длительных периодов неподвижности.

Еще одно важное применение тестов ДНК связано с индивидуальной реакцией на медикаменты, которая, как сейчас постепенно выясняется, в значительной мере определяется наследственностью. Во многих случаях тестирование больного позволит установить, показано ли ему то или иное лекарство, и определить дозу. Дальнейшее развитие «фармакогеномики» сделает возможной узконаправленную лекарственную терапию и уменьшит частоту возникновения опасных (или даже фатальных) побочных эффектов.

Все описанные выше достижения потенциально весьма ценны, но с ними связан и ряд сложных этических проблем. В семье Сьюзан возникли разногласия по вопросу о том, следует ли проверить BRCA1-статус также и у детей. Поскольку никакого медицинского вмешательства в детском возрасте не предусмотрено, а психологическая травма в случае положительного результата может быть значительной, мы с доктором Уэбер пришли к выводу, что лучше отложить тестирование до достижения детьми восемнадцати лет. В этом нас по большей части поддержали эксперты в области этики, у которых мы консультировались, но как минимум один человек резко возражал. Это был отец – носитель мутации: он возмущался нашим отказом проверить его маленьких дочерей прямо сейчас и доказывал, что его родительское право важнее нашего решения.

Еще более серьезный этический спор идет по поводу получения и использования генетической информации третьими лицами. Сьюзан и многие из ее родственников боялись, что если положительные результаты проведенных тестов попадут в руки их медицинских страховых компаний или нанимателей, они могут остаться без страховки или без работы.

Рассмотрение этой ситуации с этических позиций позволило заключить, что подобная дискриминация на основе генетической информации была бы нарушением принципов справедливости и равенства, поскольку дефекты ДНК есть практически у всех и гены себе никто не выбирает. Однако если клиенты страховых компаний будут знать свою степень риска, а страхователи нет, клиенты могут использовать это в своих интересах. Впрочем, значительные проблемы возможны здесь для крупных программ по страхованию жизни, а для медицинского страхования их, судя по всему, не предвидится.

Из сказанного, таким образом, следует, что закон должен обеспечить защиту граждан от генетической дискриминации в сфере медицинского страхования и трудовых отношений. Сейчас, когда я пишу эти строки, мы все еще ожидаем принятия законодательного акта на федеральном уровне США. Отсутствие правовой защиты может крайне отрицательно сказаться на будущем индивидуализированной профилактической медицины, поскольку люди будут бояться запрашивать генетическую информацию, крайне полезную для них в остальных отношениях.

Дискуссии идут также по вопросу о доступности медицинской помощи, что особенно существенно для США – страны, где на данный момент более 40 млн жителей не имеют медицинской страховки. Из всех развитых стран наша, по-видимому, оказалась в наибольшей степени способна отвернуться и не замечать этого вопиющего отказа от моральной ответственности. Такое отношение приводит к трагическим последствиям: малообеспеченных людей лечат только в пунктах скорой помощи, а это неэффективно и недостаточно, поскольку ничего не делается для профилактики заболеваний и врачи вынуждены спасать больных в тяжелом состоянии, когда оно неизбежно наступает.

Данная проблема приобретет еще бОльшую остроту, когда прогресс медицинских исследований, в особенности связанных с анализом генетического кода, приведет к созданию новых, значительно более эффективных методов профилактики раковых, сердечно-сосудистых, психических и многих других заболеваний.

Прежде чем углубляться в вопросы этики, следует сказать несколько слов об основе наших суждений об этичности поступков. Многие биоэтические проблемы весьма непросты, а участники дискуссии, обсуждающие степень моральности того или иного конкретного решения, зачастую воспитаны в очень несхожих культурных и религиозных традициях. Реально ли, чтобы в нецерковном плюралистическом обществе все группы пришли к единому мнению относительно образа действий в сложных обстоятельствах?

Ответ на этот вопрос утвердительный. На практике я убедился, что как только становятся ясны обстоятельства дела, люди, представляющие широчайший диапазон мировоззрений, в большинстве случаев сообща находят устраивающее всех решение. И это только на первый взгляд удивительно – здесь, как мне представляется, действует Нравственный закон, и мы имеем дело еще с одним убедительным доказательством его универсальности. Всем нам присуще врожденное знание добра и зла; граница между ними иногда неясна из-за побочных факторов или недопонимания, но внимательное рассмотрение позволяет ее выявить. Т.Л. Бошан и Дж. Ф. Чилдресс сформулировали четыре принципа, на которые опирается биоэтика и которые, как они считают, одинаковы для всех культур и обществ. Эти принципы таковы.

1. Самостоятельность – нормальный взрослый человек должен пользоваться свободой принятия личных решений, принуждение недопустимо.

2. Справедливость – честное, высоконравственное и непредвзятое отношение ко всем.

3. Благодеяние – обязанность действовать максимально в интересах пациента.

4. Непричинение вреда – то же, что в Клятве Гиппократа.

Верующему естественно рассматривать эти принципы как органичный компонент своей религии. Действительно, они ясно, а часто также с большой силой и красноречием, сформулированы в священных текстах иудеохристианской, исламской, буддийской и других традиций. Но чтобы принять их, не обязательно быть теистом, точно так же, как не обязательно знать теорию музыки, чтобы испытывать восторг, слушая концерт Моцарта. Нравственный закон говорит в каждом из нас независимо от того, что мы думаем о его источнике.

Основные этические принципы универсальны и могут быть выведены из Нравственого закона. Но в ситуации, когда невозможно удовлетворить одновременно все требования, возникает конфликт. Сторонники разных точек зрения присваивают принципам неодинаковый вес, и задача заключается в том, чтобы найти некоторый баланс. По ряду вопросов общество уже сумело достигнуть согласия, по некоторым – к ним мы сейчас перейдем – спор пока продолжается.

Я до сих пор вспоминаю, как несколько лет назад воскресным вечером мне домой позвонил репортер и попросил высказать мнение о статье, подготовленной для публикации в известном журнале. Статья сообщала о появлении на свет клонированной овцы Долли – событии поразительном и беспрецедентном. Практически все ученые (не исключая и меня) были уверены, что клонировать млекопитающее не удастся: хотя в каждой клетке организма содержится полный набор «инструкций» по его построению, необратимые изменения ДНК не позволят в точности повторить процесс. Мы ошибались. В течение последнего десятилетия открытия, следующие одно за другим, выявляют удивительную и совершенно неожиданную пластичность клеточных типов у млекопитающих. Это, в свою очередь, вызвало к жизни дискуссию о потенциальных выгодах и опасностях, связанных с такого рода исследованиями. Разногласия в обществе весьма значительны, и не похоже, чтобы они шли на убыль.

Особенно яростный спор разгорелся вокруг человеческих стволовых клеток; чтобы изложить его суть, мне понадобится сделать некоторые терминологические разъяснения. Стволовой называется клетка, способная развиться в клетки нескольких различных типов. Например, стволовые клетки костного мозга могут давать начало эритроцитам, лейкоцитам, клеткам костной и даже – в определенных условиях – сердечной мышечной ткани. Такого рода стволовые клетки называются взрослыми, в отличие от эмбриональных.

Человеческий эмбрион начинается с одной клетки, возникающей в результате слияния сперматозоида и яйцеклетки и феноменально гибкой. Из нее образуются клетки печени, головного мозга, всех остальных сложнейших тканей – в общей сложности более ста триллионов клеток, составляющих взрослый человеческий организм. На настоящий момент можно считать твердо установленным, что эмбриональная стволовая клетка обладает большей, чем взрослая, способностью к устойчивому самовоспроизведению и превращению в клетки специализированных типов. Но таковы (по определению) только клетки эмбриона на очень ранней стадии развития, когда он представляет собой крошечный шарик не крупнее точки в конце этого предложения.

Что же касается Долли, то ее организм сформировался из клетки, которая вообще не была стволовой – ни эмбриональной, ни взрослой. По-настоящему сенсационный и неожиданный аспект эксперимента заключался в использовании процесса, не встречающегося в природе и совершенно беспрецедентного для млекопитающих, – пересадки ядра соматической клетки (somatic cell nuclear transfer, SCNT). Как показано на рис. П.1, этот процесс начался с клетки, взятой из вымени взрослой овцы (донора). Из клетки извлекли ядро с полным набором ДНК овцы-донора и пересадили его в цитоплазму яйцеклетки, насыщенную необходимыми для развития белками и сигнальными молекулами.

Собственное ядро яйцеклетки было предварительно удалено, так что генетические инструкции из него поступать не могли, но среда для распознавания и выполнения этих инструкций имелась. Попав в зародышевое окружение, ДНК из клетки вымени фактически вернулась в прошлое – все изменения, которые претерпела генетическая информация при формировании специализированной клетки, участвующей в выработке молока, оказались стерты, и ядро перешло в первичное недифференцированное состояние. После имплантации назад в матку овцы-донора яйцеклетка с пересаженным ядром развивалась так же, как обычная, и в итоге родилась Долли – овца с ДНК, полностью идентичной донорской.

Рис. ПЛ. Пересадка ядра соматической клетки

Известие о неожиданной гибкости инструкций генома взбудоражило научную и медицинскую общественность. Благодаря этому открытию появляется реальная возможность узнать, каким образом стволовые клетки приобретают специализацию, становясь клетками печени, почки или головного мозга, – впрочем, немало позволяют здесь выяснить и исследования стволовых клеток животных, не вызывающие беспокойства с точки зрения этики. По-настоящему взволновала медиков перспектива – хотя пока и не подтвержденная – создания на основе данного подхода принципиально нового метода лечения. Многие хронические заболевания связаны с преждевременной гибелью какой-то определенной разновидности клеток. Если у вашей дочери подростковый диабет (1-го типа), он возник из-за того, что клетки ее поджелудочной железы, отвечающие за выработку инсулина, подверглись иммунной атаке организма и были уничтожены. Если у вашего отца болезнь Паркинсона, ее причина – в разрушении нейронов определенной части головного мозга, так называемой черной субстанции (substantia nigra), из-за чего перестал действовать нормальный путь управления двигательными функциями. Если кто-то из ваших родственников стоит в очереди на пересадку печени, почки или сердца, это значит, что его собственный орган настолько поражен, что уже не сможет восстановиться самостоятельно.

Если бы удалось найти средство регенерации поврежденных тканей или органов, это позволило бы эффективно лечить и даже полностью излечивать целый ряд хронических болезней, которые сейчас неизбежно прогрессируют и заканчиваются смертью пациента. Поэтому тема «регенеративной медицины» вызывает огромный интерес ученых-медиков, и самые большие надежды возлагаются на стволовые клетки.

Тем не менее вокруг исследования человеческих стволовых клеток начались бурные дебаты – социальные, этические и политические. Эмоциональный накал, непримиримость участников и та страсть, с которой каждый из них отстаивает свою точку зрения, почти беспрецедентны, и в буре спора часто теряются научные детали.

Во-первых, мало кто станет утверждать, что с терапевтическим использованием взрослых стволовых клеток связаны какие-то новые и серьезные этические проблемы. Такие клетки могут быть получены из тканей человека, который уже живет. Далее потребуется «убедить» клетку трансформироваться в тип, необходимый для лечения болезни человека. Например, если бы мы знали, как превратить небольшое количество стволовых клеток костного мозга в очень большое количество клеток печени, то могли бы создать аутотрансплантат печени прямо из собственного костного мозга пациента.

Хотя в изучение взрослых стволовых клеток вкладываются значительные средства и исследования уже принесли некоторые обнадеживающие результаты, на сегодня еще не выяснено, все ли типы тканей могут быть восстановлены с помощью таких клеток. В качестве потенциальных альтернатив рассматриваются использование эмбриональных клеток и пересадка ядра соматической клетки.

Стволовые клетки, полученные из человеческих эмбрионов, должны иметь исключительный потенциал по формированию любых типов тканей (ведь такое формирование происходит при нормальном развитии). Но здесь закономерно возникает фундаментальная этическая проблема. Эмбрион – это потенциальная человеческая жизнь. Взятие из него стволовых клеток обычно приводит к его разрушению (хотя предложено небольшое число методик, при которых выживание возможно), а значит, данное направление исследований и соответствующие методы лечения категорически неприемлемы с точки зрения тех, кто считает, что жизнь начинается с зачатия и священна с первого момента.

Люди, придерживающиеся более умеренных взглядов, отстаивают, часто очень горячо, допустимость подобных исследований. Позиция участника дискуссии существенно зависит от его мнения по следующим вопросам.

Ученые, философы и богословы веками спорили о том, с какого момента начинается жизнь. Новая информация о ранних стадиях развития эмбриона на анатомическом и молекулярном уровне не внесла ясности в этот вопрос, что естественно, так как он в действительности не является научным. В культурных и религиозных традициях прошлого начало жизни трактовалось по-разному, и сегодняшние вероучения также неодинаково определяют момент, когда в человеческий плод вселяется душа.

С точки зрения биолога развитие, следующее за оплодотворением, представляет собой закономерный постепенный процесс усложнения без четких границ между фазами. Поэтому у нас нет возможности уверенно провести разделительную линию между человеческим существом и эмбриональной формой, которая «еще не человек». Высказывалось, например, мнение, что плод можно считать человеком лишь после появления нервной системы, а значит, допустимо использовать в качестве условного рубежа формирование так называемой первичной полоски (раннего предшественника спинного мозга, появляющегося примерно через две недели после зачатия). Однако некоторые отказываются признавать правомерность такого размежевания, заявляя, что возможность образования нервной системы появляется в момент зачатия и неважно, успела ли она реализоваться в конкретной анатомической структуре или еще нет.

Интересно взглянуть на данную проблему с учетом существования однояйцевых близнецов, развившихся из одной и той же оплодотворенной яйцеклетки. На некоторой очень ранней стадии развития (как предполагается, после первого деления) плод дробится, и из него образуются два эмбриона с одинаковыми последовательностями ДНК. Ни один теолог не станет утверждать, что у однояйцевых близнецов нет души или она у них одна на двоих; таким образом, сложно отстаивать тезис о вселении души в тело в самый момент зачатия.

Сторонники взгляда о том, что человеческая жизнь начинается с момента зачатия и с точки зрения морали статус эмбриона независимо от стадии развития должен приравниваться к статусу взрослого человека, обычно отвечают на этот вопрос отрицательно. Их позицию можно было бы признать последовательной, если бы не значительно более мягкое отношение многих из них к уничтожению человеческих эмбрионов в других обстоятельствах.

Речь идет об экстракорпоральном оплодотворении (ЭКО), которое сейчас широко применяется для лечения бесплодия. При этой процедуре матери назначают гормональные препараты, стимулирующие рост и созревание сразу большого количества яйцеклеток. Эти яйцеклетки извлекаются из яичников и оплодотворяются в чашке Петри отцовской спермой. Получившиеся эмбрионы содержат под наблюдением в искусственных условиях в течение трех-шести дней, чтобы убедиться в их нормальном развитии, после чего небольшое их количество (как правило, один или два) имплантируется матери; в случае удачи у нее наступает беременность.

Как правило, эмбрионов образуется больше, чем можно без вреда имплантировать. Оставшиеся эмбрионы часто замораживаются.

В одних лишь Соединенных Штатах хранятся в морозильниках сотни тысяч эмбрионов, и их число продолжает увеличиваться. Из попыток имплантировать эти эмбрионы другим родителям лишь немногие закончились беременностью, и совершенно ясно, что в конечном счете большинство эмбрионов будет уничтожено. Тем самым, возражать против любого уничтожения человеческих эмбрионов значит возражать против применения ЭКО. Выдвигалось требование в обязательном порядке имплантировать все эмбрионы, полученные в результате ЭКО, но это увеличило бы риск их гибели при многоплодной беременности. На сегодня у проблемы нет простого решения.

Нередко противники любых исследований, связанных с эмбрионами, готовы сделать исключение для ЭКО на том основании, что желание супругов иметь ребенка служит моральным оправданием процедуры, даже связанной с уничтожением эмбрионов. Но такая позиция весьма уязвима, поскольку здесь нарушается принцип, согласно которому уничтожения человеческих эмбрионов следует избегать любой ценой и независимо от потенциальных выгод.

В связи с изложенными обстоятельствами многие задают вопрос: если бы удалось гарантировать неприменение процедуры ЭКО специально с целью получения эмбрионов для медицинских исследований и если бы эти исследования проводились только на эмбрионах, оставшихся после ЭКО и подлежащих уничтожению, разве это было бы аморально?

К счастью, есть надежда, что яростные споры о стволовых клетках, полученных из человеческих эмбрионов, в конце концов утратят актуальность. Дело в том, что исследования в другом направлении обещают еще более мощный прорыв в медицине, не связанный со столь серьезными этическими проблемами. Это пересадка ядра соматической клетки – тот процесс, посредством которого была клонирована овца Долли.

К сожалению, терминология не различает клетки, развившиеся из продукта пересадки ядра, и полученные из настоящих человеческих эмбрионов, которые образовались в результате слияния сперматозоида и яйцеклетки; соответственно, при обсуждении вопросов биоэтики между теми и другими ставится знак равенства. Отождествление появилось очень рано, и сейчас почти все участники дискуссий придерживаются его чуть ли не с рабской покорностью. Но в действительности речь идет о биологических структурах принципиально разного происхождения. А поскольку пересадка ядра соматической клетки с существенно большей вероятностью способна разрешить медицинские проблемы, очень важно разобраться в путанице, возникшей вокруг этого процесса.

Как описано выше и показано схематически на рис. П.1, при пересадке ядра не происходит слияния сперматозоида и яйцеклетки, т. е. не возникает новый набор генетических инструкций. ДНК берется из клетки эпителия (кожи) или какой-нибудь другой ткани живого организма. (В случае Долли клетку взяли из вымени, но можно было использовать почти любую ткань.) Наверное, всякий согласится, что первоначальная эпителиальная клетка донора не обладает особой ценностью с точки зрения морали, – ведь миллионы таких клеток ежедневно отмирают у нас естественным путем. Сказанное справедливо и для яйцеклетки, лишенной ядра, так как она утратила свою ДНК и неспособна стать живым организмом. Соединение двух структур дает клетку, которая не может возникнуть естественным путем, но обладает огромным потенциалом. Следует ли называть ее человеческим существом?

Если допустить, что в силу одного лишь потенциала она заслуживает «человеческого» статуса, то почему не применить аналогичное рассуждение и к эпителиальной клетке до начала манипуляций? У нее тоже был потенциал.

Вероятно, в ближайшие несколько лет ученым удастся найти сигнальные молекулы, содержащиеся в цитоплазме яйцеклетки, под действием которых ядро клетки эпителия «забывает» свою историю и заново обретает удивительную способность превращаться в клетки множества разных типов. Тогда, вполне возможно, для получения аналогичного результата нам вообще не потребуется яйцеклетка – достаточно будет поместить донорскую клетку любого типа в среду, содержащую нужную смесь сигнальных молекул. Появится ли на каком-либо шаге этой длинной процедуры структура, заслуживающая статуса человеческого существа? Не будет ли стволовая клетка, полученная в итоге, больше похожа на взрослую, чем на эмбриональную?

Шум, поднятый вокруг пересадки ядра, связан с тем, что таким способом удалось клонировать животное. Но Долли появилась на свет только потому, что продукт пересадки был намеренно имплантирован в матку овцы-донора, – оказаться там случайно он не мог. С тех пор были проведены эксперименты по так называемому репродуктивному клонированию многих других млекопитающих, включая коров, лошадей, кошек и собак. Не исключено, что в паре маргинальных исследовательских групп предпринимались даже попытки клонирования людей; глава одной из этих групп (раэлитов) ходит в серебристом гимнастическом костюме и утверждает, что в детстве его похитили инопланетяне, – понятно, что его статус как ученого весьма сомнителен. Что же касается собственно ученых, а также специалистов по этике, богословов, законодателей, то все они единодушно считают репродуктивное клонирование людей недопустимым ни при каких обстоятельствах. И дело здесь не только в серьезных моральных и теологических возражениях против изготовления копий человека столь противоестественным путем, но и просто в безопасности. Опыты по репродуктивному клонированию всех прочих млекопитающих продемонстрировали крайне низкую эффективность процедуры, которая редко была удачной. Большинство клонов погибло в результате выкидыша или вскоре после рождения, а у тех немногих, которые прожили дольше, почти в ста процентах случаев наблюдались какие-либо отклонения от нормы (Долли, например, страдала артритом и ожирением).

Итак, требование, чтобы продукт пересадки ядра человеческой соматической клетки никогда не имплантировался в матку, практически всем представляется совершенно правильным. Сражение идет по вопросу о том, допустимо ли предпринять пересадку ядра с другими целями, когда нет речи о получении самостоятельного человеческого существа. Ставки потенциально очень высоки. Тому, кто умирает от болезни Паркинсона, нужны стволовые клетки не какого-то другого донора, а его собственные. Накопленный за десятилетия опыт трансплантации органов показывает, что чужие клетки закономерно вызывают в организме реципиента разрушительную реакцию отторжения; ее стараются свести к минимуму тщательным подбором доноров, а после трансплантации – применением мощных иммунодепрессантов. Отсюда многочисленные сложности, в связи с которыми оказываются нежизнеспособными схемы с использованием для лечения разнообразных болезней анонимных эмбриональных стволовых клеток от доноров, не связанных родством с реципиентом.

Очевидно, лучше использовать стволовые клетки, генетически идентичные клеткам реципиента, т. е. как раз такие, какие получаются в результате пересадки ядра соматической клетки. Объективному наблюдателю должно быть ясно, насколько многообещающий путь к лечению огромного количества изнурительных и в итоге смертельных заболеваний открывается здесь в долгосрочной перспективе. Этичность этого метода, однако, тоже оспаривают, и обозначавший его термин «терапевтическое клонирование» к настоящему времени успел приобрести довольно сильную негативную окраску. Попробуем внимательно рассмотреть моральные возражения против данной процедуры, которая потенциально представляется очень полезной, и оценить, насколько весомы доводы тех, кто считает ее недопустимой.

По моему мнению, клетка, полученная путем соединения соматической клетки и яйцеклетки, лишенной ядра, коренным образом отличается от оплодотворенной яйцеклетки. Первая представляет собой продукт лабораторных манипуляций, она не встречается в природе; Бог не планировал такого способа создания людей. Вторая же – начало нормального пути развития, который многие тысячелетия проходят организмы нашего и других видов.

Я разделяю практически всеобщее мнение о недопустимости репродуктивного клонирования людей. Имплантировать продукт пересадки ядра соматической клетки в человеческую матку было бы в высшей степени аморально, и против этого следует возражать самым решительным образом. С другой стороны, уже имеются экспериментальные данные о том, что клетки, полученные путем пересадки ядра, могут непосредственно (т. е. без прохождения через какие бы то ни было стадии развития плода) давать клетки, реагирующие на уровень глюкозы и вырабатывающие инсулин. Разве не приемлемо с точки зрения морали вырастить таким способом специализированные клетки, которые излечат подростковый диабет?

Безусловно, эта область научных исследований будет быстро развиваться. И хотя невозможно заранее предсказать те результаты, которые принесут медицине исследования стволовых клеток, их потенциал заведомо огромен. Тот, кто возражает против такого рода исследований, считает, что нравственный долг облегчать страдания людей менее важен, чем какие-то другие моральные соображения. Для некоторых верующих это, возможно, так и есть, но чтобы прийти к подобной точке зрения, необходимо полностью проанализировать все факты. Видеть здесь просто битву веры и безбожия значит игнорировать сложность вопроса.

Недавно я прочел в утренней газете статью, где разбирались различные проблемы, стоящие перед президентом Соединенных Штатов (дела у нашего командующего в то время шли неважно), и цитировались следующие слова одного из его друзей – политического консультанта: «Я никогда не видел президента обремененным своим президентством. Он поистине создан для великих свершений. Это у него в ДНК».

Говоря о ДНК, друг президента использовал распространенное выражение и, возможно, не слишком задумывался над буквальным смыслом своих слов. Но я не исключаю, что он действительно имел в виду генетическую обусловленность.

Есть ли реальные доказательства того, что типы поведения и черты характера передаются по наследству? И если да, то не приведет ли революция в изучении генома к появлению новых трудноразрешимых этических проблем? Как по-настоящему оценить роль наследственности и среды в формировании таких сложных характеристик человека? На эту тему написано много трактатов, свидетельствующих об огромной эрудиции авторов. Но еще задолго до Дарвина, Менделя, Уотсона, Крика и прочих наблюдательные люди догадались, что сама природа дала нам замечательный шанс понять степень влияния наследственности на самые разные аспекты человеческого существования. Этот шанс – однояйцевые близнецы.

Если вы встречали однояйцевых близнецов, то согласитесь, что внешне они практически неотличимы друг от друга, что у них очень похожие голоса и есть даже кое-что общее в манере поведения, но если познакомиться с ними поближе, становится понятно, что это разные личности. Ученые не одно столетие изучали однояйцевых близнецов с целью определить, какие из многочисленных наших свойств являются врожденными, а какие – благоприобретенными.

Таблица П. 1

Примечание. В левом столбце – черты характера, в правом – процент случаев, когда данная черта может рассматриваться как наследственная. Все перечисленные черты характера имеют строгое определение в науке анализа личности.

Еще более объективным будет анализ, основанный на сравнении близнецов, которые сразу после рождения были усыновлены разными семьями и росли в несхожих условиях. Такие исследования позволяют оценить степень врожденности той или иной черты характера, не выясняя ее молекулярную основу. В таблице П.1 показаны некоторые оценки того, в какой пропорции разные черты характера определяются наследственностью, по данным изучения близнецов. (Из методологических соображений эти цифры не следует рассматривать как точные.)

Исследования близнецов, тем самым, позволяют сделать вывод о большой роли наследственности в формировании многих личностных свойств.

Это вряд ли кого-то удивит – из повседневного опыта всем нам хорошо известно, что сходство между родителями и детьми может проявляться как во внешности, так и в особенностях психики. Казалось бы, зная о молекулярной природе наследования, мы должны спокойно отнестись к выявлению в ходе анализа генома деталей механизма, ответственного за передачу черт характера. Однако этот факт нас шокирует.

Одно дело сказать, что у вас бабушкины глаза или дедушкин характер, и совсем другое – что причиной здесь полученный от них тимин или цитозин в такой-то позиции генома, который вы, в свою очередь, могли передать или не передать детям. Хотя генетическое исследование человеческого поведения наверняка поможет улучшить лечение психических расстройств, с ним связаны и серьезные опасения – слишком уж близко мы подходим здесь к манипулированию свободной волей, личностью, даже душой человека.

И все-таки к этому необходимо привыкнуть. Выявление молекулярной основы определенных типов человеческого поведения идет полным ходом. Несколько исследовательских групп уже опубликовали в научной литературе сообщения о связи между распространенными подтипами рецепторов, чувствительных к нсйромедиатору дофамину, и индекса «стремления к новизне» в стандартном психологическом тесте. Но данная черта характера лишь в очень небольшой степени определяется типом дофаминового рецептора, так что, хотя с точки зрения статистики результат интересен, для конкретного человека он не имеет принципиального значения.

Идентифицирован также вариант белка – переносчика другого нейромедиатора – серотонина, – связанный с повышенной тревожностью. Получены, кроме того, данные о статистической корреляции между вариантами этого же переносчика и степенью тяжести депрессии, наступающей у человека после перенесенного жизненного стресса. Если факт подтвердится, это будет еще один пример взаимодействия наследственности и среды.

Многие интересуются генетической основой гомосексуальности. Исследования близнецов подтверждают, что у мужчин наследственность играет здесь определенную роль. Однако вероятность того, что однояйцевой близнец мужчины-гомосексуалиста тоже будет геем, составляет около 20% (независимая вероятность – 2-4%), т. е. код ДНК влияет на сексуальную ориентацию, но не задает ее жестко, а лишь определяет предрасположенность.

Ни один аспект человеческой личности не вызывает таких горячих споров, как интеллект. Социологи до сих пор не пришли к единому мнению по поводу его определения и методов измерения. С помощью разнообразных тестов на интеллектуальное развитие мы, очевидно, оцениваем уровень знаний и культуры, а не умственных способностей как таковых, и все же сильнейшую связь результатов с наследственностью невозможно отрицать (см. таблицу П.1). На момент, когда я пишу эти строки, не выявлено ни одного конкретного варианта ДНК, влияющего на IQ, но существующие методики позволяют находить такие факторы, и вполне вероятно, что со временем их обнаружится не один десяток. Можно ожидать, что здесь, как и в случае с различными аспектами человеческого поведения, вклад каждого отдельного фактора будет незначительным (измеряемым, скажем, одним-двумя баллами IQ).

А могут ли наследоваться преступные склонности? Ответ на данный вопрос, безусловно, утвердительный, и это в определенном смысле общеизвестно. Половину населения Земли составляют носители варианта генома, с которым вероятность попасть за решетку в шестнадцать раз выше, чем безнего. Я говорю, конечно же, о мужчинах и об Y-хромосоме, определяющей их пол. Знание о связи, однако, не подрывает основ нашего общества, и ни один суд ни разу еще не признал мужской пол достаточным основанием для оправдания виновного.

Вполне возможно, что помимо этого очевидного фактора удастся обнаружить и другие генетические особенности, в той или иной мере влияющие на предрасположенность к антиобщественному поведению. Приведу здесь один очень интересный пример. Все началось с изучения одного семейства в Нидерландах, многие мужчины которого резко выделялись числом совершенных правонарушений, причем схема наследования показывала, что соответствующий ген локализован в Х-хромосоме.

Дальнейшее изучение позволило выявить в этой хромосоме мутацию, которая деактивировала ген, ответственный за выработку моноаминоксидазы А (МАО-А), и присутствовала у всех мужчин семейства, склонных к противоправным действиям. Эту мутацию можно было бы рассматривать просто как редкое явление, не имеющее большого значения, но установлено, что нормальный ген МАО-А существует в двух вариантах – с высокой и с низкой активностью. И хотя не доказано, что мужчины с низкой активностью гена МАО-А вообще более склонны вступать в конфликт с законом, проведенное в Австралии обследование позволило выявить такую связь для мальчиков, подвергавшихся в детстве жестокому обращению. В этой группе носители гена МАО-А с низкой активностью, вырастая, значительно чаще совершали преступления или антиобщественные поступки. Здесь мы, тем самым, снова видим взаимодействие наследственности и среды: генетическая предрасположенность, определяющаяся особенностью гена МАО-А, проявляется только при добавлении внешнего фактора – жестокого обращения с ребенком – и только как статистическая закономерность. Из общего правила было немало исключений.

Несколько лет назад в одном из периодических изданий, посвященных вопросам религии, мне встретилась статья, автор которой спрашивал себя, может ли и религиозность быть генетически обусловленной. Я улыбнулся, подумав: вот он, крайний генетический детерминизм. Но может быть, мои выводы были слишком поспешны – ведь совершенно не исключено, что люди с определенным складом характера (определяющимся, в свою очередь, слабыми наследственными факторами) склонны верить в Бога больше, чем все прочие. Результаты, полученные в недавнем обследовании однояйцевых близнецов, позволяют предположить, что так оно и есть (с оговоркой о весьма небольшом наблюдаемом влиянии наследственного фактора).

Вопрос о наследственной подоплеке религиозности недавно привлек большое внимание в связи с выходом книги «Ген Бога», автор которой Дин Хеймер известен своими работами по изучению наследственного характера стремления к новизне, тревожности и мужской гомосексуальности. «Ген Бога» попал в газетные заголовки, статья о нем была даже вынесена на обложку журнала Time. Но при внимательном чтении книги видно, что ее заголовок – явное преувеличение.

Хеймер с помощью психологических тестов родственников и пар близнецов установил наследуемость так называемого «стремления к высшему» (self-transcendence) – личностной характеристики, выражающейся в способности индивида принимать то, что не может быть непосредственно доказано или измерено. Сама по себе передача по наследству в данном случае не удивительна, так как передаваться, по-видимому, могут почти все черты характера, но автор работы идет дальше, утверждая, что ему удалось установить корреляцию между выраженностью стремления к высшему и определенным вариантом гена VMAT2. Поскольку эти данные ни разу не посылались на отзыв и не публиковались в научных изданиях, эксперты по большей части отнеслись к гипотезе с изрядным скептицизмом. Автор рецензии в Scientific American саркастически заметил, что правильно было бы назвать книгу так: «Ген, ответственный за менее чем один процент вариативности, выявленной по результатам опроса, предназначавшегося для оценки фактора, который именуется стремлением к высшему и способен, по данным одного неопубликованного и не получившего никаких отзывов исследования, означать что угодно – от принадлежности к партии зеленых до веры в паранормальные явления».

Итак, многие особенности человеческого поведения, безусловно, передаются по наследству, но все они определяют лишь тенденцию, которая проявляется с вероятностью, практически всегда очень далекой от ста процентов. Огромная роль принадлежит здесь и среде, в особенности детским впечатленим, и свободной воле индивида. В будущем ученые наверняка откроют много новых деталей, касающихся молекулярной основы наследственных факторов, но не будем преувеличивать степень влияния генов на нашу личность. Да, каждому из нас сдали определенный набор карт, и со временем эти карты раскроются. Но как играть, зависит от нас самих.

В научно-фантастическом фильме «Гаттака» изображается будущее, где все генетические факторы, определяющие предрасположенность к заболеваниям и черты характера, выявлены и используются как средство диагностики для оптимизации результатов скрещивания. В этом ужасном обществе люди лишены свободы выбора – род занятий им назначается в зависимости от ДНК. Впрочем, авторы картины не слишком последовательно проводят исходное предположение о том, что генетический детерминизм может быть всесилен и общество стерпит подобную ситуацию. По сюжету герою (родившемуся вне системы) удается превзойти всех своих «улучшенных» противников, которым их совершенство вовсе не мешает ни курить, ни пить, ни убивать друг друга.

Можно ли сколько-нибудь серьезно относиться к такого рода фантазиям? Безусловно, тема улучшения человеческой природы волнует сейчас очень многих, включая и некоторых выдающихся ученых. В 2000 г. я присутствовал в Белом доме на одной из аудиенций серии «Вечер тысячелетия» и слышал, как сам знаменитый Стивен Хокинг развивал перед президентом Клинтоном и его гостями мысль о том, что человечеству пора взять на себя заботу об эволюции и спланировать программу систематического улучшения себя как вида. И хотя можно понять мотивы Хокинга, страдающего тяжким неврологическим расстройством, мне стало не по себе от его предложения. Кто будет решать, что является «улучшением»? Что произойдет, если в результате «перепроектирования» нашего вида мы утратим что-то критически важное (например, сопротивляемость новой болезни)? И как такое «перепроектирование» скажется на наших отношениях с Творцом?

К счастью, осуществить подобный план удастся еще очень не скоро (если вообще удастся). Но у идеи улучшения человеческой природы есть и другие аспекты, до которых нам рукой подать и которые поэтому стоит здесь рассмотреть.

Очевидно, нелегко точно определить, что именно должно пониматься под улучшением и где проходит граница между лечением болезни и усовершенствованием здорового организма. Возьмем, к примеру, ожирение.

Патологическое ожирение, безусловно, связано с целым рядом серьезных медицинских проблем, его следует изучать, предотвращать и лечить. Однако вряд ли можно было бы назвать медицинским достижением разработку средств, позволяющих людям нормального веса достигать стройности супермоделей. При этом спектр весов между двумя полюсами непрерывный, и нет простого способа определить, в какой момент превышение нормы становится нездоровым.

Прежде чем объявлять любые попытки улучшения себя и детей неприемлемыми и опасными, стоит вспомнить, что мы уже принимаем многие меры по такому улучшению и даже настаиваем на них. Скажем, родителей, не проследивших, чтобы их детям были сделаны все положенные прививки от инфекционных болезней, считают безответственными. Между тем прививка – усовершенствование организма в самом прямом смысле слова, она приводит к распространению определенных клонов иммунных клеток и даже к возникновению новых ДНК.

Как правило, всячески приветствуются и такие методы совершенствования организма, как употребление фторированной воды, занятия музыкой, выпрямление зубов. Регулярные упражнения, улучшающие наше физическое состояние, – весьма похвальное занятие. Окраску волос или пользование пластической хирургией можно считать глупой суетой, но большинство из нас не назовет это аморальным.

Однако существуют действия, связанные с улучшением, этичность которых спорна и может зависеть от ситуации. Инъекции гормона роста – вполне приемлемый метод коррекции развития для детей с недостаточностью гипофиза, но вряд ли допустимо делать их нормальному ребенку, родителям которого просто захотелось, чтобы он вырос повыше. Точно так же гормон эритропоэтин, способствующий улучшению состава крови, – истинное спасение для больных с почечной недостаточностью, но применение его спортсменами считается неэтичным и незаконным. Еще один пример, относящийся к области спорта, – ИФР-1 (инсулиноподобный фактор роста 1), гормон, способствующий наращиванию мышечной массы. Испытания ИФР-1 на животных показали весьма высокую эффективность, а распознать его с помощью существующих систем мониторинга было бы сложно. Использование этого гормона при подготовке спортсменов, по-видимому, неприемлемо – точно так же, как и использование стероидов. Однако есть данные (пока не вполне подтвержденные) о способности ИФР-1 замедлять процессы старения. Если это окажется правдой, будет ли аморальным и такое его применение?

Ни в одном из приведенных примеров улучшения не затрагивают ДНК половых клеток и, следовательно, не могут перейти от родителей к детям. Крайне маловероятно, чтобы в обозримом будущем кто то попытался ставить на людях опыты по наследуемому улучшению. Хотя эксперименты такого рода на животных – обычная практика, повторять их на людях очень опасно, учитывая, что негативные последствия манипуляций могут проявиться лишь спустя несколько поколений. С этической точки зрения подобные манипуляции также категорически недопустимы, хотя бы потому, что будущий ребенок, очевидно, не в состоянии дать на них свое согласие. Исключение мыслимо только при условии, что кому-то удалось бы сконструировать полностью искусственную человеческую хромосому, содержащую дополнительный генетический материал и встроенный механизм саморазрушения на случай ошибки. Однако до подобных опытов – даже на животных – нам еще очень далеко.

Означает ли сказанное, что всевозможные страхи по поводу манипуляций с человеческими генами раздуваются на пустом месте? Если речь идет о применении генной инженерии для создания новых структур ДНК в половых клетках, то да. Но если говорить об отборе эмбрионов, как в фильме «Гаттака», то нет. Сейчас в мире все шире применяется предимплантационная генетическая диагностика (ПГД) – процедура, требующая использования сложной современной техники и проводимая при экстракорпоральном оплодотворении. Как показано на рис. П.2, у матери берется около десятка яйцеклеток, которые оплодотворяются отцовской спермой в чашке Петри. Если оплодотворение проходит успешно, эмбрионы начинают делиться. На стадии восьми клеток появляется возможность взять из каждого эмбриона одну клетку на исследование ДНК. Затем можно в зависимости от результата принять решение о том, какие эмбрионы имплантировать, а какие уничтожить или заморозить.

Сотни супружеских пар с повышенным риском наследственных заболеваний у детей, таких как болезнь Тея-Закса (ранняя детская идиотия) или муковисцидоз, уже пользуются ПГД, чтобы обеспечить рождение нормальных детей. Но тест ДНК одновременно с выявлением болезни Тея-Закса позволяет и проверить эмбрион на наличие мутаций, определяющих предрасположенность к заболеваниям зрелого возраста (например, дефект гена BRCA1), и узнать пол будущего ребенка. Поэтому вокруг применения ПГД идут споры, особенно в связи с тем, что в Соединенных Штатах оно практически никак не ограничивается.

По мере того как ПГД будет делаться все доступнее, не захотят ли обеспеченные родители воспользоваться ею для своего рода доморощенной евгеники, попытавшись оптимизировать сочетание отцовских и материнских генов? Не попробуют ли они отбраковать нежелательные варианты и оставить самые, по их мнению, лучшие? Нет, поскольку они сразу же столкнутся со статистической проблемой. Те свойства, которые родители могли бы пожелать передать детям, чаще всего зависят от нескольких генов. Для каждого отдельного гена лучший его материнский и лучший отцовский вариант будут одновременно присутствовать в одном из четырех эмбрионов. Нужное сочетание двух генов мы найдем в среднем в одном из шестнадцати эмбрионов, десяти – в одном из более чем миллиона! Поскольку это значительно больше числа яйцеклеток, вырабатываемых организмом женщины за всю жизнь, схема, очевидно, реализоваться не может.

Рис. П.2. Предимплантационная генетическая диагностика (ПГД)

Кроме того, даже для этого эмбриона – единственного на миллион – гены, влияющие на умственные и музыкальные способности, физическую силу и ловкость, будут, скорее всего, лишь ненамного увеличивать шансы ребенка достигнуть успеха в соответствующих областях. И ни один из них не сработает без подходящей среды, без воспитания, образования, дисциплины. Родители, настоявшие на генетическом отборе, но занятые только собой, вполне могут обнаружить, что их сын не стал ни капитаном футбольной команды, ни первой скрипкой студенческого оркестра, ни лучшим на курсе по математике, а сидит безвылазно в своей комнате, играет в видеоигры, курит марихуану и слушает хеви-метал.

В заключение этого раздела об улучшениях предлагаю вам взглянуть на двумерную схему (рис. П.З), где возможные сценарии распределены по двум осям в зависимости от их приемлемости с точки зрения этики и от вероятного времени их появления. Самые близкие к нам по времени и самые опасные явления сосредоточены в правой нижней части схемы. Это проблемы, вызывающие наибольшую тревогу, и именно на них необходимо обратить внимание в первую очередь.