Цензура огнем

Ж.-Ф. де Т.: Среди самых страшных цензоров в истории книги особое место принадлежит огню.

У. Э.: Разумеется, и тут первым дело нужно вспомнить костры, на которых нацисты сжигали «дегенеративные» книги.

Ж.-К. К.: В романе «451° по Фаренгейту» Брэдбери рисует общество, которое решило избавиться от громоздкого наследия книг, предав их огню. 451 градус по Фаренгейту — это именно та температура, при которой горит бумага: ведь обязанность сжигать книги здесь возложена на пожарных.

У. Э.: «451° по Фаренгейту» — это еще и название одной передачи на итальянском радио. Но в ней все наоборот: слушатель звонит и говорит, что он не может найти какую-то книгу или потерял ее. Тут же звонит другой и говорит, что у него есть экземпляр и что он может его одолжить. Это похоже на то, как человек оставляет прочитанную книгу где-нибудь в кино, в метро, чтобы кто-то другой прочитал ее и порадовался. Так вот, случайные или умышленные пожары сопровождают книгу на протяжении всей ее истории, от самых истоков. Все сгоревшие библиотеки и перечислить невозможно.

Ж.-К. К.: Это напоминает мне об опыте, полученном мной благодаря Лувру. Как-то раз мне нужно было ночью в музее рассказать небольшой группе людей о какой-нибудь картине. Я выбрал Лесюэра[315], французского художника начала XVII века, «Проповедь святого Павла в Эфесе». На картине святой Павел, с бородой и в хитоне, стоит на камне. В этом длинном платье у него вид типичного современного аятоллы, разве что без тюрбана. Глаза его горят. Двое-трое верующих внимают ему. В нижней части картины, стоя на коленях спиной к зрителю, черный слуга сжигает книги. Я подошел к полотну, чтобы рассмотреть, какие книги там жгут: в них, как можно было увидеть на приоткрытых страницах, содержались математические чертежи и формулы. Раб, скорее всего новообращенный, сжигает таким образом греческую науку. Какое послание, явное или тайное, хотел передать нам художник? Затрудняюсь сказать. Но все равно картина поразительная. Когда приходит вера, науку предают огню. Это больше, чем отсев, это ликвидация с помощью пламени. Квадрат гипотенузы должен исчезнуть навсегда.

У. Э.: Здесь есть и момент расизма, поскольку уничтожение книг доверено чернокожему. Мы полагаем, что нацисты сожгли книг определенно больше всех. Но что мы знаем о событиях времен Крестовых походов?

Ж.-К. К.: Мне кажется, самыми зверскими могильщиками книг — хуже нацистов — были испанцы в Америке. Да и монголы свирепствовали не приведи бог.

У. Э.: На заре современной истории западный мир столкнулся с двумя доселе неизвестными культурами: американской и китайской. Однако Китай был великой империей, которую нельзя было завоевать и «колонизировать», но с которой мы могли вести торговлю. Иезуиты отправились туда не для того, чтобы обратить китайцев в свою веру, а чтобы способствовать диалогу культур и религий. Американские прерии, наоборот, казались прибежищем кровожадных дикарей, и это дало повод к настоящему грабежу и даже чудовищному геноциду. Однако идеологическое оправдание такого двойного стандарта опирается на природу языков, используемых в том и другом случаях. Индейские пиктограммы истолковывались как простое копирование вещей, лишенное всякой концептуальной глубины, тогда как китайские идеограммы представляли собой идеи, а значит, были более «философскими». Сегодня мы знаем, что пиктографическая письменность была гораздо сложнее. Сколько пиктографических текстов исчезло таким образом?

Ж.-К. К.: Испанцы, уничтожая остатки великих цивилизаций, не отдавали себе отчета в том, что сжигают сокровища. И только некоторые из них — в частности, тот удивительный монах Бернардино де Саагун[316] — чувствовали, что подобное нельзя уничтожать, что это важная часть того, что мы сегодня называем культурным наследием.

У. Э.: Иезуиты, отправлявшиеся в Китай, были образованными людьми. А Кортес[317], и тем более Писарро[318], были головорезами, которых перспектива уничтожения культуры только воодушевляла. Францисканцы, сопровождавшие их, считали туземцев дикими зверями.

Ж.-К. К.: К счастью, не все. Саагун, Лас Касас[319], Дуран[320] так не считали. Им мы обязаны всем, что нам известно о жизни индейцев до завоевания. А они подчас очень рисковали.

У. Э.: Саагун был францисканцем, а Лас Касас и Дуран были доминиканцами. Любопытно, насколько обманчивыми бывают клише. Доминиканцы были инквизиторами, тогда как францисканцы считались образцами кротости. И вот в Латинской Америке, как в вестерне, францисканцы сыграли роль «плохих парней», а доминиканцы порой были «хорошими ребятами».

Ж.-Ф. де Т.: Почему испанцы одни здания доколумбова периода разрушили, а другие пощадили?

Ж.-К. К.: Иногда они их попросту не замечали. Такова судьба большинства крупных городов майя, остававшихся заброшенными на протяжении многих веков, скрытых за завесой джунглей. То же самое произошло с Теотиуаканом, расположенным севернее. Город уже был заброшен, когда около XIII века в эти края пришли ацтеки. Непреодолимое желание стирать любые свидетельства письменности говорит также и о том, что для захватчика бесписьменный народ навсегда становится проклятым народом. Недавно в Болгарии обнаружили золотые и серебряные украшения в захоронениях второго и третьего тысячелетия до нашей эры. Однако фракийцы, как и галлы, не оставили письменных свидетельств. А народы, не имевшие письменности, не названные, не рассказавшие о себе (пусть даже и лживо), как будто и не существуют — даже если их золотые и серебряные изделия отличаются великолепием и изящностью. Если вы хотите, чтобы о вас помнили, необходимо писать. Писать и стараться, чтобы написанное вами не сгорело в каком-нибудь костре. Иногда я пытаюсь представить себе, о чем думали нацисты, сжигая еврейские книги. Надеялись ли они сжечь их все до единой? Разве это предприятие не столь же утопично, сколь и преступно? Или это больше похоже на символическое действо?

В наше время, на наших глазах происходят события, которые не перестают меня удивлять и возмущать. Поскольку я часто бываю в Иране, я как-то предложил одному известному агентству отправить туда небольшую съемочную группу, чтобы поснимать нынешнюю страну, какой я ее знаю. Директор агентства принял меня и начал излагать свою точку зрения на страну, о которой понятия не имеет. Он в деталях объяснил мне, что я должен снимать. То есть он решает, какие кадры я должен привезти из страны, где он сам никогда не был: например, фанатиков, бьющих себя в грудь, или наркоманов, проституток и так далее. Нужно ли говорить, что проект не состоялся.

Ежедневно мы убеждаемся в том, насколько ложными могут быть наши представления. Я имею в виду утонченные и хитроумные фальсификации, отследить которые еще труднее, если они представлены в виде «картинок», то есть как бы документов. И в конечном счете, хотите верьте, хотите нет, извратить истину оказывается легче легкого.

Помню, на одном телеканале показывали документальный фильм о Кабуле, городе, который мне хорошо знаком. Все кадры были сняты с нижней точки. Видны были только верхушки домов, разрушенных войной, — но ни улиц, ни прохожих, ни торговцев. К этому подвёрстывались интервью, взятые у жителей, которые в один голос говорили о плачевном состоянии страны. Единственным звуковым сопровождением на протяжении всего фильма было тоскливое завывание ветра, как в фильмах про пустыню, но только повторяющееся без конца. Значит, этот ветер нашли в фонотеке и нарочно вставили повсюду. На весь фильм — один и тот же шум ветра, который способен распознать только натренированный слух. При этом что легкие одежды на героях фильма даже не колыхались. Этот репортаж — чистая ложь. Одна из многих и многих.

У. Э.: Лев Кулешов давно показал, как образы заражают друг друга и как можно заставить их говорить совершенно противоположные вещи. Лицо одного и того же человека, показанное первый раз непосредственно после изображения тарелки с едой, а второй раз — после чего-нибудь совершенно отвратительного, произведет на зрителя разное впечатление. В первом случае лицо человека будет выражать сильный аппетит, во втором — отвращение.

Ж.-К. К.: В конце концов, взгляд видит то, что хочет внушить ему картинка. В финале «Ребенка Розмари» Романа Полански многие люди увидели младенца-монстра, потому что его описывают персонажи, склонившиеся над колыбелью. Но Полански не показывал ребенка.

У. Э.: Как многие, вероятно, видели содержимое пресловутой китайской шкатулки в «Дневной красавице».

Ж.-К. К.: Само собой. Когда Бунюэля спрашивали, что там внутри, он отвечал: «Фотография господина Карьера. Вот почему девушки так пугаются». Однажды мне позвонил незнакомец по поводу этого фильма и спросил, жил ли я в Лаосе. Никогда там не бывал, ответил я. Тот же вопрос он задал насчет Бунюэля и снова получил отрицательный ответ. Человек на том конце провода очень удивился. Ему пресловутая шкатулка напомнила древний лаосский обычай. Тогда я спросил, знает ли он, что в шкатулке. Он сказал: «Конечно!» — «Прошу вас, — сказал я ему тогда, — расскажите мне, что там!» Он объяснил, что обычай, о котором идет речь, состоит в том, что женщины во время любовного акта прикрепляют с помощью серебряной цепочки к клитору огромных скарабеев, так как шевеление их лапок позволяет женщинам достичь более долгого и утонченного оргазма. Это было как гром среди ясного неба, и я сказал ему, что нам и в голову не приходило посадить в шкатулку из «Дневной красавицы» скарабея. Человек повесил трубку. А я сразу же почувствовал ужасное разочарование от одной мысли, что теперь мне все известно! Я утратил этот пряный привкус тайны.

Я это к тому говорю, что картинка, в которой мы частенько видим не то, что она показывает, может лгать еще изощренней, чем написанное или сказанное слово. Если мы хотим сохранить некую целостность нашей визуальной памяти, совершенно необходимо научить будущие поколения смотреть на изображения. Это, пожалуй, самое главное.

У. Э.: Существует и другая форма цензуры, которой мы с некоторых пор подвергаемся. Мы можем сохранить все книги на свете, все цифровые носители, все архивы, но если случится кризис цивилизации, в результате которого все языки, выбранные нами для сохранения этой огромной культуры, вдруг станут непереводимыми, то все это наследие окажется утраченным безвозвратно.

Ж.-К. К.: Это уже произошло с иероглифическим письмом. После эдикта 380 года Феодосия I Великого[321] христианская религия стала государственной, единственной и обязательной на территории всей Империи. Среди прочих были закрыты и египетские храмы. Жрецы, которые были знатоками и хранителями письменности своего народа, больше не могли передавать знания. Им пришлось похоронить своих богов, с которыми они жили на протяжении тысячелетий, а вместе с богами — предметы культа и сам язык. Достаточно одного поколения, чтобы все исчезло. И может быть, навсегда.

У. Э.: Потребовалось четырнадцать веков, чтобы вновь найти ключ к этому языку.

Ж.-Ф. де Т.: Вернемся ненадолго к цензуре огнем. Те, кто в древности сжигал библиотеки, возможно, считали, что без следа уничтожили хранящиеся там манускрипты. Но после изобретения печатного станка подобные вещи стали невозможны. Сжечь один, два, даже сто экземпляров книги не значит уничтожить книгу как таковую. Быть может, найдутся и другие экземпляры, разбросанные по многочисленным частным и публичным библиотекам. Зачем же тогда нужны костры в наше время, вроде тех, что устраивали нацисты?

У. Э.: Цензор прекрасно знает, что ему не удастся уничтожить все экземпляры запрещенной книги. Но для него это способ возвыситься до демиурга, способного уничтожить в огне мир и любую концепцию мира. Идея в том, чтобы возродить, очистить культуру, зараженную отдельными сочинениями. Нацисты неслучайно говорили о «дегенеративном искусстве». Аутодафе — это своего рода лекарство.

Ж.-К. К.: Этот цикл от публикации, распространения, сохранения и до уничтожения довольно хорошо иллюстрирует в Индии фигура бога Шивы. Окруженный кольцом огня, в одной из своих четырех рук он держит барабан, под ритмы которого создавался мир, в другой — пламя, которое уничтожает всякое творение. Обе его руки находятся на одном уровне.

У. Э.: Мы не так далеко ушли от представлений Гераклита и стоиков. Все рождается из огня, и огонь все разрушает, вновь давая надежду на существование. Вот почему еретиков всегда предпочитали сжигать, нежели рубить им головы, что было бы и проще, и не столь обременительно. Это было посланием тем, кто разделял те же идеи или хранил те же книги.

Ж.-К. К.: Возьмем, к примеру, Геббельса, вероятно, единственного интеллектуала среди нацистов, который к тому же был библиофилом. Вы совершенно справедливо сказали, что те, кто сжигает книги, прекрасно знают, что делают. Необходимо оценить опасность текста, чтобы захотеть его уничтожить. В то же время цензор — не сумасшедший. Испепелив несколько экземпляров запрещенной книги, он ее не уничтожит. Ему прекрасно это известно. Но само действие в высшей степени символично. И главное, оно говорит остальным: вы тоже имеете право сжечь такую книгу, не сомневайтесь, это хороший поступок.

Ж.-Ф. де Т.: Это похоже на сжигание американского флага в Тегеране или еще где-то…

Ж.-К. К.: Конечно. Достаточно сжечь один флаг, чтобы заявить о решительном настрое какого-нибудь воинственного движения или даже целого народа. И все же, как мы уже много раз видели, огню никогда не удастся довести все до полного безмолвия. Даже среди испанцев, приложивших столько усилий, чтобы бесследно уничтожить многие культуры, были монахи, которые попытались сберечь хоть несколько свидетельств другой цивилизации. Уже упомянутый Бернардино де Саагун — но любых наших упоминаний о нем будет недостаточно — заставлял ацтеков переписывать, иногда тайно, книги, которые позднее обращались в золу. И он просил индейских художников нарисовать в них иллюстрации. Зато бедняга при жизни так и не увидел своих трудов опубликованными просто потому, что власти однажды приказали конфисковать его бумаги. Наивный человек, — он даже предложил им свои черновики. К счастью, они остались у него. По сути, именно на основе этих черновиков два века спустя было выпущено практически все, что нам известно об ацтеках.

У. Э.: Испанцам потребовалось немало времени, чтобы уничтожить цивилизацию до основания. Но нацизм-то продержался всего двенадцать лет!

Ж.-К. К.: А Наполеон — одиннадцать. А Буш восемь, на данный момент. Хотя я понимаю, что мы не вправе их сравнивать. Однажды, как я уже рассказывал, я «развлекался», представляя себе двадцать лет истории XX века, с 1933-го (приход Гитлера к власти) по 1953-й (год смерти Сталина). Вообразите себе все, что произошло за эти двадцать лет. Вторая мировая война с сопутствовавшими ей — как будто всеобщей войны не достаточно — многочисленными второстепенными войнами, до, после и во время: война в Испании, война в Эфиопии, война в Корее и другие, которые я, возможно, не помню. Это возвращение Шивы. Я рассказал вам о двух руках из четырех. Все, что родилось, будет уничтожено. Но третья рука изображает жест абхайя, что означает: «Не бойтесь», — ибо — показывает четвертая рука — «благодаря силе своего духа я уже оторвал одну ногу от земли». Это один из сложнейших образов, которые человечество когда-либо предлагало нам разгадать. Если вы сравните его с Христом на кресте, этой картиной предсмертной агонии, которой поклоняется наша культура, то последняя покажется вам весьма заурядной. И возможно, именно в этом парадоксальным образом состоит ее сила.

У. Э.: Возвращаюсь к нацистам. Вспомним любопытную подробность их крестового похода против книг. Вдохновителем культурной политики нацизма был Геббельс, прекрасно разбиравшийся в новых средствах информации: это он придумал сделать радио основным вектором коммуникации. Победить книжную коммуникацию средствами массовой информации… Пророческая идея.

Ж.-К. К.: Как произошел переход от книг, сожженных нацистами, к «Красной книжечке»[322] Мао, к тому пламенному призыву, который за несколько лет поднял миллиардный народ?

У. Э.: Гениальная идея Мао состояла прежде всего в том, чтобы превратить «Красную книжечку» в знамя, которым достаточно только размахивать. Не обязательно ее читать. Еще лучше: зная, что священные тексты никто не читает от корки до корки, он составил ее из разрозненных отрывков, афоризмов, которые можно заучивать наизусть и произносить, как мантры или молитвы.

Ж.-К. К.: Но как люди дошли до такого, до этого наваждения, когда целый народ принимается потрясать над головой какой-то «Красной книжечкой»? Почему этот марксистский, коллективистский режим ставит во главу угла книгу?

У. Э.: Мы ничего не знали о Культурной революции и о том, как манипулировали массами. В 1971 году я участвовал в создании сборника, посвященного китайским комиксам. Один журналист в Китае насобирал разнообразный материал по теме, доселе нам не знакомой. Это были комиксы в английском стиле, а также фотороманы. По этим произведениям, относящимся к периоду Культурной революции, никак нельзя догадаться, что именно происходило тогда в Китае. Наоборот, они были пацифистскими, выступали против любой формы насилия, способствовали терпимости и взаимопониманию. То же самое произошло и с маленькой «Красной книжечкой», которая представала символом ненасилия. Естественно, никто не говорил, что прославление ЭТОЙ маленькой книжицы подразумевало уничтожение всех прочих.

Ж.-К. К.: Я был в Китае во время съемок «Последнего императора» Бертолуччи и готовил там сразу три репортажа. Один — о самом фильме, другой, для журнала «Кайе дю синема» — о возрождении китайского кино, и последний — для одного французского музыкального журнала — о том, как возрождается игра на китайских народных инструментах. Больше всего мне запомнилась встреча с директором Института народных музыкальных инструментов. Я спросил его, как так получилось, что во время Культурной революции игра на этих инструментах была забыта. Тогда еще только начинали говорить более-менее свободно. Он рассказал мне, что сначала институт закрыли и уничтожили институтскую библиотеку. Ему удалось, вероятно, с риском для жизни, спасти несколько книг, отправив их своим родственникам в провинцию. Что же касается самого директора, его усмирили, заставив работать в деревне, как обыкновенного крестьянина. Всех, кто был специалистом в какой-то области или обладал особыми знаниями, нужно было нейтрализовать. Это был принцип Революции: любое знание скрывает в себе силу, следовательно, нужно избавиться от знания.

Он приехал в крестьянскую общину, и крестьяне сразу смекнули, что он не умеет работать ни лопатой, ни мотыгой. Тогда они предложили ему сидеть дома. И этот человек, крупнейший специалист по китайской народной музыке, сказал мне: «Девять лет я играл в домино».

Мы говорим не об испанцах в Америке четыре или пять веков назад, не о кровавых расправах, учиненных христианами во время Крестовых походов. Нет. Мы говорим о том, что мы застали при нашей жизни. И самое худшее не всегда остается позади. В своей «Всемирной истории уничтожения книг» Фернандо Баэз[323] вспоминает разрушение библиотеки в Багдаде, которое произошло в 2003 году. Впрочем, это была не первая попытка уничтожения багдадской библиотеки. Монголы когда-то уже приложили к этому руку. Эти земли много раз завоевывались, подвергались разграблению, и все равно на них в конце концов появлялись новые ростки. В X, XI и XII веках мусульманская культура, без сомнения, была самой блистательной. Но вдруг она оказывается между двух огней. С одной стороны, христианские Крестовые походы и Реконкиста, начавшаяся в Испании, с другой — монголы, которые в XIII веке взяли Багдад и не оставили от него камня на камне. Монголы, как мы уже сказали, слепо разрушали все подряд, но и христиане проявляли не больше почтения. Баэз рассказывает, что во время их пребывания на Святой земле они уничтожили порядка трех миллионов книг.

У. Э.: В самом деле, Иерусалим был практически разрушен, когда туда вошли крестоносцы.

Ж.-К. К.: То же самое происходит, когда в конце XV века завершается испанская Реконкиста. Сиснерос[324], советник королевы Изабеллы Кастильской, приказывает сжечь все мусульманские книги, найденные в Гренаде, пощадив лишь несколько трудов по медицине. Баэз говорит, что половина суфийских стихов той эпохи была сожжена именно тогда. Не надо постоянно твердить, что другие уничтожают наши книги. Мы тоже сыграли немалую роль в этом уничтожении знаний и красоты.

Так вот, чтобы найти просвет во тьме перечисленных катастроф, нужно сказать, что у книги — и это еще не самое удивительное — были враги среди самих писателей. И не так давно. Филипп Соллерс как-то вспомнил, что во Франции во время событий 1968 года существовал Комитет действия студентов и писателей[325], о котором я не знал, но мне он показался довольно забавным. Комитет яростно выступал против традиционного образования (тогда это было обязательно) и призывал, не без некоторой лирики, к «новому знанию». Морис Бланшо[326] был активным членом этого комитета, призывавшего, в частности, к уничтожению книги, которая якобы стала тюрьмой для заключенных в ней знаний. Слова должны в конечном итоге освободиться от книги, от книги как предмета, вырваться из нее на свободу. Но где им потом укрыться? Об этом ничего не говорилось. И все равно писали: «Долой книги, больше никаких книг!» Эти лозунги писались и изрекались самими писателями!

У. Э.: В завершение темы книжных костров нужно упомянуть о писателях, которые хотели, и иногда им это удавалось, сжечь собственные книги…

Ж.-К. К.: Наверное, это стремление к разрушению всякого творения свидетельствует о влечениях, которые сидят глубоко внутри нас. В самом деле, вспомним о безумном намерении Кафки сжечь все свои произведения перед смертью. Рембо хотел уничтожить «Одно лето в аду»[327]. А Борхес и вправду уничтожил свои первые книги.

У. Э.: Вергилий на смертном одре просил, чтобы сожгли «Энеиду»! Кто знает, может быть, в его мечтах о разрушении была архетипическая идея уничтожения огнем, возвещающая о возрождении мира? Или скорее идея, что если умираю я, то со мной умирает весь мир… С этой мыслью Гитлер покончит с собой, устроив всемирный пожар…

Ж.-К. К.: У Шекспира умирающий Тимон Афинский восклицает: «Затмись, о, Солнце, больше не свети / Конец приходит моему пути!»[328] Это вроде того, как камикадзе, умирая сам, увлекает за собой часть отрицаемого им мира. Правда, и японские камикадзе, врезающиеся в американские корабли, и террористы-смертники все же умирают за идею. Я где-то упоминал, что первым камикадзе в истории был Самсон. Он обрушивал храм, где был заточен, и, погибая, погреб вместе с собой множество филистимлян. Акт террориста-смертника — это одновременно и преступление, и наказание. Когда-то я работал с японским режиссером Нагисой Осимой. Он говорил мне, что каждый японец в какой-то момент своего жизненного пути приходит к идее самоубийства.

У.Э.: Это самоубийство Джима Джонса[329] и почти тысячи его учеников в Гвиане. Это коллективное самоубийство членов «Ветви Давидовой»[330] в Уэйко в 1993 году.

Ж.-К. К.: Нужно время от времени перечитывать «Полиевкта» Корнеля, пьесу, где на сцену выводится новообращенный христианин эпохи Римской империи. Он принимает мученичество и хочет увлечь за собой свою жену Полину. По его мнению, нет судьбы более достойной. Прекрасный свадебный подарок!

Ж.-Ф. де Т.: Мы начинаем понимать, что создать произведение, опубликовать его, сделать так, чтобы о нем узнали, — не всегда самый легкий способ остаться в истории…

У. Э.: Это так. Чтобы о тебе узнали, можно, конечно творить (это путь художников, основателей империй, мыслителей). Но если ты не способен творить, остается путь разрушения: уничтожение какого-нибудь произведения искусства или себя самого. Возьмем пример Герострата. Он вошел в историю, разрушив храм Артемиды в Эфесе. Поскольку все знали, что он устроил поджог только для того, чтобы остаться в истории, афинское правительство запретило упоминать о нем. Но этого, очевидно, оказалось недостаточно. Вот доказательство: мы запомнили имя Герострата, хотя забыли имя архитектора храма в Эфесе. Герострат, конечно, имеет множество последователей. Среди них стоит упомянуть всех тех, кто с экрана телевизора объявляет себя рогоносцем. Это типичная форма самоуничтожения. Они готовы на все, лишь бы попасть на первые полосы. Это и серийный убийца, желающий в конце концов быть пойманным, — лишь бы о нем заговорили.

Ж.-К. К.: Энди Уорхол выразил это желание в своем знаменитом афоризме о «пятнадцати минутах славы»[331].

У. Э.: Именно это неосознанное стремление толкает человека, оказавшегося за спиной того, кого снимает телекамера, махать руками, чтобы его заметили. Нам это кажется дуростью, но для него это минута славы.

Ж.-К. К.: Продюсеры телепрограмм часто получают весьма экстравагантные предложения. Некоторые даже утверждают, что готовы убить себя в прямом эфире, или просто помучиться, подвергнуться избиениям, даже пыткам, или показать, как их жена занимается любовью с другим. Похоже, современные формы эксгибиционизма не имеют границ.

У. Э.: У нас на итальянском телевидении есть передача «Коррида», которая предлагает непрофессионалам продемонстрировать свои таланты под улюлюканье беснующейся публики. Каждый из них знает, что его разнесут в пух и прах, и все равно всякий раз передаче приходится отказывать тысячам претендентов. Очень мало кто питает иллюзии насчет собственного таланта, но людям предоставляется уникальный шанс выступить перед миллионной аудиторией, и ради этого они готовы на все.

Примечания:

3

«До тошноты» (лат.).

31

Кумранские рукописи — название манускриптов, обнаруженных в 1947–1956 гг. в 11 пещерах Кумрана, на северо-западном берегу Мертвого моря. В частности, было найдено более 190 библейских свитков, представляющих огромную ценность для библеистики. До их обнаружения анализ библейского текста основывался только на средневековых рукописях. (Прим. О. Акимовой.)

32

Китайский театр Граумана (Grauman's Chinese Theatre) — кинотеатр в Лос-Анджелесе, построенный в 1927 г. по инициативе импресарио Сида Граумана. Здесь традиционно проходят премьеры многих голливудских фильмов. Перед кинотеатром расположена знаменитая голливудская «Аллея славы». (Прим. О. Акимовой.)

33

Ступ — мемориальное сооружение, хранящее останки Будды.

315

Лесюэр, Эсташ (1617–1655) — французский художник, график эпохи барокко, один из основателей французской классической школы. Картина «Проповедь святого Павла в Эфесе» написана в 1649 г. (Прим. О. Акимовой.)

316

Бернардино де Саагун (ок. 1499–1590) — испанский миссионер, монах ордена францисканцев, историк и лингвист, работавший в Мексике. Автор множества сочинений как на испанском языке, так и на языке науатль, являющихся ценнейшими источниками по истории доколумбовой Мексики. (Прим. О. Акимовой.)

317

Кортес, Эрнан (1485–1547) — испанский конкистадор, завоевавший Мексику и уничтоживший государство ацтеков. (Прим. О. Акимовой.)

318

Писарро, Франсиско (1475–1541) — испанский авантюрист, конкистадор, завоевавший империю инков и основавший город Лиму. (Прим. О. Акимовой.)

319

Лас Касас, Бартоломе де (1484–1566) — испанский священник, доминиканец, первый постоянный епископ Чьяиаса. Известен своей борьбой против зверств в отношении коренного населения Америки со стороны испанских колонистов. В частности, в 1550–1551 гг. он выступал оппонентом Хуана Гиннеса де Сепульведы (см. прим. к с. 181) в дебатах, посвященных основам колониальной политики по отношению к аборигенам Нового Света (так называемая «Вальядолидская хунта»). (Прим. О. Акимовой.)

320

Дуран, Диего (ок. 1537–1588) — испанский монах-доминиканец, историк, первым описавший историю и культуру ацтеков в книге «История Индий Новой Испании» (1579), известной также как Кодекс Дурана. (Прим. О. Акимовой.)

321

Феодосий I Великий (346–395) — последний император единой Римской империи. (Прим. О. Акимовой.)

322

«Красная книжечка» — под таким названием на Западе известен «Цитатник» Мао Цзэдуна (полное название: «Сборник выдержек из произведений Председателя Мао Цзэдуна») — краткий сборник ключевых изречений лидера КНР, изданный в 1966 г. (Прим. О. Акимовой.)

323

Фернандо Баэз (р. 1947) — венецианский книговед, поэт, автор эссе и романов, известный своими работами об уничтожении книг, в том числе расследованием погромов библиотек и музеев во время военного вторжения в Ирак в 2003 г. В 2004 г. вышло его эссе «Всемирная история уничтожения книг». (Прим. О. Акимовой.)

324

Сиснерос, Франсиско Хименес де (1436–1517) — государственный и церковный деятель Испании, кардинал, Великий инквизитор (с 1507 г.). Был известен своей непримиримостью в религиозном вопросе, в Гранаде прибег к насильственной христианизации мусульман. (Прим. О. Акимовой.)

325

Комитет действия студентов и писателей (Comite d'action etudiants-ecrivains) — существовавшее в 1968–1969 гг. авангардное движение, участниками которого были Морис Бланшо, Дионис Масколо, Маргерит Дюрас и некоторые писатели-сюрреалисты. Комитет провозглашал «смерть автора» в литературе, анонимность текста, отказ от всякой собственности на интеллектуальный продукт. (Прим. О. Акимовой.)

326

Морис Бланшо (1907–2003) — французский писатель и мыслитель, литературный критик. Его работы о литературном авангарде XVIII–XX вв. оказали большое влияние на теорию и практику структурализма и «нового романа». (Прим. О. Акимовой.)

327

«Одно лето в аду» («Une saison en enfer», 1873) — сборник стихотворений в прозе французского поэта Артюра Рембо (1854–1891), единственное из произведений, изданное при его жизни. (Прим. О. Акимовой.)

328

Перевод H. Мелковой.

329

Джонс, Джеймс Уоррен («Джим») (1931–1978) — американский проповедник, основатель религиозной организации «Народный Храм», последователи которой, по официальной версии ФБР, совершили в 1978 г. массовое самоубийство. В поселении Джонстаун в Гвиане погибло 909 человек, принявших яд. (Прим. О. Акимовой.)

330

…коллективное самоубийство членов «Ветви Давидовой» в Уэйко… — «Ветвь Давидова», секта, отделившаяся от церкви Адвентистов седьмого дня и основавшая свою церковь неподалеку от города Уэйко, в Техасе. В 1992 г. ФБР получило информацию о том, что в поместье «Маунт Кармел», где располагалась церковь «Ветви Давидовой», имеется запрещенное автоматическое оружие. ФБР отправило туда группу захвата, но сектанты оказали вооруженное сопротивление. В результате осады и последовавшего за ней штурма 19 апреля 1993 г. в поместье возник сильный пожар. 79 сектантов погибли в огне. Согласно официальной версии, сектанты подожгли себя сами, однако все улики после штурма были уничтожены. (Прим. О. Акимовой.)

331

Энди Уорхол… о «пятнадцати минутах славы». — Имеются в виду слова американского художника Энди Уорхола (1928–1987): «В будущем у каждого человека будет хотя бы пятнадцать минут славы».