Глава 7

Ханаанское искусство

Зародившееся на перекрестке этнических, культурных и политических влияний ханаанское искусство представляло собой смесь разнонациональных традиций, отчего исследователи предпочитали говорить об их ассимиляциях и интерпретациях. Однако отсюда вовсе не следует делать вывод о том, что ханаанцы не обладали должным мастерством и развитым художественным вкусом.

Уже с начала второго тысячелетия до н. э. жившие в городских центрах ханаанцы получали представление о египетских памятниках и предметах искусства. В правительственных гробницах, относящихся к XIX и XVIII столетиям, расположенных в Библосе, археологи обнаружили не только предметы египетского происхождения, принадлежавшие местным властителям, но и изделия местных мастеров. Так, на бронзовой кривой сабле, широко распространенной везде от Месопотамии до Египта, иероглифами выгравировано имя ее владельца, правителя Ипшему-аби. На другой похожей сабле выгравированы неуклюжие иероглифы, причем имя владельца написано в обратной последовательности.

На золотых изделиях и нагрудных украшениях в виде листа из тех же самых гробниц можно увидеть египетские мотивы, измененные местными ремесленниками. В качестве примера можно привести нагрудную пектораль с изображением сокола с распростертыми крыльями. Это египетский сюжет, сокол считался символом Гора, земным воплощением которого являлся фараон.

Но, отступив от египетского первоисточника, где птица в каждом когте сжимает печать фараона, ремесленник поступил по-своему, убрал печати и окружил изображение птицы декоративными завитками. Данный предмет является одной из лучших копий с иностранного образца, в которой четко видно стремление мастера к оригинальности.

В тех же гробницах встречаются и изделия из металла, которые, вероятно, указывают на другой источник. Серебряные сосуды с длинными носиками и высокими ручками в виде петель напоминают современные заварочные чайники, их остроконечные гофрированные корпуса явно указывают на критское происхождение.

Декоративный нож с серебряным лезвием, украшенный насечкой из золота, с ручкой, покрытой золотой фольгой и чернением. Возможно, перед нами работа анатолийских ремесленников по металлу, об этом же свидетельствует и насечка из золота и серебра по меди на фигурках двух, возможно, хурритских божеств из Анатолии, относящихся к XIX–XVII векам, из Рас-Шамры. Грубые бронзовые фигурки, украшенные похожим способом, были найдены в хранилище храма богини – охранительницы Библоса, восстановленном в 2000 году до н. э.

Другая часть предметов из Библоса того же времени включает цилиндрические печати, когда-то использовавшиеся для запечатывания крышек на кувшинах с сельскохозяйственной продукцией. Уже цилиндрическая форма печатей позволяет предположить месопотамское влияние, не говоря уже о мотивах орнамента. На них изображен стоящий на быке бог Хадад в длинной одежде с молнией в руке, обнаженная богиня Иштар, фигуры мужчин с бычьими головами и линейная штриховка, характерная для Верхней Месопотамии и позже проявившаяся в искусстве Митанни.

На смешивание египетского и месопотамского влияний указывают головные уборы и прически, изображенные на печатях вместе с традиционной коброй. Но тщательность воспроизведения причесок может указывать на то, что мастер использовал именно месопотамский прототип.

Похожая смесь культурных влияний Египта и Месопотамии проявляется в рельефе из Рас-Шамры с изображением бога, которого большинство исследователей без каких-либо оснований считает Элом. Здесь стиль прически и увенчанный рогами головной убор, а также и покрой верхней одежды бородатого бога явно месопотамского происхождения, но поклоняющиеся ему носят египетские головные повязки с изображением кобры. Смесь стилей указывает на местную работу, но никаких особенных черт отметить нельзя. Позы бога и поклоняющихся ему людей условны и невыразительны.

Гораздо больше динамики видно в скульптуре бородатого Ваала, который стоит на постаменте, украшенном двумя рядами волн, угрожающе подняв скипетр и взмахнув копьем-молнией. На нем остроконечный шлем с рогами быка, короткая юбка воина и пояс с кинжалом в изогнутых ножнах. Кинжал и край юбки указывает на фигуру хурритского бога погоды Тешубы, аналогичную его изображению на воротах Богазкея.

Два ряда волн, на которых стоит бог, символизируют верхние (облака) и нижние воды из месопотамской мифологии. С ними соотносится постоянный эпитет, которым сопровождается описание Ваала в рас-шамранской мифологии, – «тот, кто стоит на облаках».

Поза, в которой изображен бог, позволяет считать скульптуру прототипом бронзовых фигурок Ваала XIV–XIII веков, которые находили в Минет-эль-Бейде и Телль-эд-Дувейре. Профессор Шеффер считает, что данный рельеф относится к 2000 году до н. э. и отражает начальный этап распространения хурритского влияния в Северной Сирии (рис. 22, 23).

^{Рис. 50. Скульптура бога Осириса (?) с растительным головным убором, в одежде из бисера из Рас-Шамры (по Шефферу)}

Не менее любопытным примером взаимодействия разнокультурных традиций является стела из Рас-Шамры, где изображен бог в странном головном уборе. С одной стороны его очертания напоминают украшение из перьев, но четкость формы позволяет видеть в нем и лист растения, что говорит о соединении анатолийского и египетского влияния. Бог одет в традиционную для египтянина короткую юбку, поза отличается динамизмом, причем точно передано движение ноги. На поясе у него висит прямой кинжал. В одной руке – короткое копье с плоским наконечником, направленным в землю, в другой руке у него короткая булава с крючкообразным завершением также египетского происхождения.

Черты лица проработаны достаточно грубо, намечены лишь борода, большие глаза и курносый нос. Благодаря вытянутости по вертикали голова скорее напоминает бычью или лошадиную, чем человеческую. На анатолийское происхождение указывает не только прямой кинжал, но и башмаки с приподнятыми носами, которые и до настоящего времени распространены среди жителей горных районов Северо-Восточного Средиземноморья.

Однако короткая булава с крюкообразным завершением является символом египетского Осириса, а головной убор с листом может выражать связь Осириса с тамариском, который, в свою очередь, в мифах об Осирисе ассоциируется с Библосом. Там несколько раз повторяется, что тело мертвого Осириса обмыли и затем обернули тамариском. Отсюда происходит прозвище Осириса «Тот, который из Тамариска». Художественный уровень скульптуры весьма средний, и мы можем только привести ее как пример разнообразных культурных влияний на ханаанское искусство (рис. 50).

Анатолийское влияние, возможно, проявляется и двух бронзовых фигурках из Рас-Шамры, одна из которых представляет сидящую богиню, а другая – стоящего в свободной позе бога. Последняя фигурка выполнена из меди, имеет высоту 24 сантиметра, вылеплена в полный рост и затем согнута, чтобы придать ей сидячее положение. Благодаря длинному одеянию оказываются незаметными непропорционально длинные ноги и короткий бюст.

Передняя часть фигуры вылеплена, задняя – плоская. Интересно, что голова увенчана остроконечным тюрбаном и представляет собой точное воспроизведение брахицефалического типа, характерного для Предкавказья, с выдающимися скулами и типично выдающимся приподнятым орлиным носом. Щеки почти полные, губы крупные, хорошо смоделированные, правильный овальный подбородок с ямочками. Глазницы огромные, возможно, из них вынуты вкладки из драгоценных камней. Ряд отверстий указывает, что и брови были сделаны из драгоценного металла. Углубления сзади головы и вокруг той части, где начинается спина, позволяют утверждать, что фигура была обшита золотом по свинцовой основе.

Прекрасное впечатление производит лицо, его спокойное, лишенное каких-либо эмоций, бесстрастное выражение прекрасно передает королевское достоинство. Арменоидные черты позволяют предположить, что перед нами хурритское божество, может быть, Кхипа.

Нет никакого сомнения в том, что ключом к его точной идентификации являлся предмет, который он держал когда-то в своей левой руке. Вероятно, статуэтка сделана хурритским мастером, а совершенство исполнения работы по металлу указывает на то, что источник следует искать среди ремесленников Анатолии.

С того же самого уровня происходит вертикальная фигурка бога примерно 20 сантиметров высотой, только лицо выпуклое, остальная часть плоская, изготовлена из меди. Из всей фигуры только лицо представляет художественную ценность, оно явно принадлежит богине. Лицо широкое, скулы брахицефалические. Оправленные легкими и невыразительными камнями глаза представляются соответственно бледными и суженными, менее естественными, чем те, что были у богини, поскольку установлены почти в квадратные глазницы. Нос не сильно выдается вперед, почти прямой. Брови широкие и приподнятые, подбородок полный и закругленный, рот маленький, с чуть опущенными уголками. Возможно, выражение лица должно было выглядеть суровым, но мастер так и не смог этого добиться, отчего все лицо приобрело вопросительно-настороженное выражение.

^{Рис. 51. Хеттская скульптура на плохо отделанном камне из Язиликая, с изображением бронзовых фигур в одежде из бисера и головных уборах с лиственным орнаментом. Одна из них изображена на предыдущем рисунке (по Акургалу)}

Особое значение имеет прическа. Она конической формы. Волосы закреплены повязкой, собраны в вертикальный пучок четкой конической формы, немного наклоненный вперед. Эта прическа точно соответствует прическе статуи бога XIII века из Язиликая в Малой Азии (рис. 51).

Характерные черты Ваала с копьем-молнией в руке представлены на бронзовой статуэтке с наложением покрытия из золота и серебра. Головы изображений из Минет-эль-Бейды отличаются высоким, коническим шлемом, но они без традиционных бычьих рогов. Правильные черты напоминают о сидящей богине и позволяют говорить, что перед нами снова арменоидный тип. Черты настолько правдоподобны, что позволяют предположить, что статуэтка выполнена с модели, которая специально позировала мастеру. Сходные особенности достаточно часто встречаются у жителей современной Латакии. Между тем арменоидные черты в изображении бога того времени могли появиться благодаря проникновению в Ханаан анатолийских мастеров по обработке металла в начале второго тысячелетия.

^{Рис. 52. Антропоморфный сосуд микенского типа. Глазурованный фаянс из Минет-эль-Бейды, XIV век (по Шефферу)}

Аналогичные черты видим на миниатюрной голове скульптуры из слоновой кости, которую некоторые исследователи приняли за изображение одного из правителей Угарита позднего бронзового века. Однако перед нами скорее стилизация черт правителя, представленного в образе Ваала.

Принимая предположение М. Дунанда, профессор Шеффер предположил, что голова женская, на что указывают стилизованные локоны, выбивающиеся из-под головной повязки. По выразительности с ней можно сравнить только изображение на декоративной фаянсовой вазе из микенского поселения в Минет-эль-Бейде, к сожалению поврежденной. Столь же натуралистические черты на бронзовой гире в форме человеческой головы выглядят карикатурно. Возможно, на ней запечатлен сам купец из той же ханаанской общины, где была сделана бронзовая отливка.

^{Рис. 53. Бронзовая гиря (180 граммов) в форме человеческой головы, предположительно портрет купца. Возможно, микенская работа из Рас-Шамры, XVI или XV век до н. э. (реконструкция Шеффера)}

Точная передача черт лица на этих бронзовых фигурах, возможно, объясняется тем фактом, что они вначале были смоделированы в пластичной восковой модели, по которой затем была сделана разъемная глиняная форма, в которой и отливался металл. Арменоидные черты придают этим фигуркам несколько величественный вид. Скорее всего, своим появлением они обязаны длительному сотрудничеству анатолийских мастеров с местными литейщиками (рис. 53).

Обязательно следует отметить, что медные фигурки Ваала и сидящей богини явно не относятся к местной работе, то же самое можно сказать о величественной каменной голове из храма VII уровня (XVII век до н. э.) в Атшане. Прекрасно выполненный портрет передает яркий образ сильного и величественного правителя. Перед нами прекрасный образец сирийской скульптуры бронзового века, хотя, по всей вероятности, это работа иностранного мастера. Обнаруживший скульптуру британский археолог сэр Л. Вулли считает, что ее автор относится к шумерской школе искусств (Северная Месопотамия), недавно ставшей объектом археологических раскопок. Не важно, откуда происходит данный образец, но он уникален и едва ли относится к образцам ханаанского искусства.

Очевидно, что ханаанцы отдавали предпочтение работам по слоновой кости, прежде всего это относится к прибрежным городам. Отличительными особенностями можно считать низкий рельеф или насечки на плоских пластинках для нанесения внешнего слоя; возможно, это был побочный продукт для отделки мебели, материалом для которой служил прекрасный кедр из Ливана и Амануса.

Самыми ранними образцами ханаанской резьбы по кости являются разнообразные предметы конца позднего бронзового века из дворца в Угарите. Особенно примечателен декоративный рог, вырезанный из цельного слоновьего бивня. Правда, он сильно пострадал во время пожара, уничтожившего дворец. На его внутренней стороне между двумя крылатыми сфинксами изображена обнаженная стоящая богиня. Под чертой, на которой расположились фигуры, имеются следы панели со львами, возможно сидящими с переплетенными хвостами, аналогично изображенным в нижней части саркофага правителя Ахирама из Библоса. Очевидна четкая симметрия в расположении фигур.

Особенно примечательна фигура богини. При непропорционально большой голове и необычной позе – на цыпочках, ее тело отличается прекрасным сложением. Натуралистично переданное лицо дышит покоем и сознанием своего превосходства, что и соответствовало представлению о богине.

Самыми интересными среди этих изделий из слоновой кости можно считать восемь панелей размером 24 на 10 сантиметров и высотой 10 сантиметров. Когда-то они помещались в деревянной раме, сверху и снизу украшенной фризами из слоновой кости. Внизу располагались изображения сражающихся и охотящихся зверей. Нижний ряд был, кроме того, украшен резной полоской из слоновой кости с изображениями священного дерева, всевидящего глаза и других апотропейных (предохранительных) мотивов.

Примыкавшие друг к другу части составляли нижнюю панель кровати правителя. Профессор Шеффер видит в них аналогию с изделиями из Египта, относящимися к амарнскому периоду. Панели можно считать скорее документальным, чем художественным памятником, поскольку на них представлены яркие и достаточно интересные по композиции сцены из жизни правителя. Те, что располагались внутри ложа, отличаются большей интимностью.

На них изображена богиня, которую сосут двое мальчиков или молодых людей. Фигура облачена в длинное платье, видны две пары крыльев. Египетская высокая прическа с рогами увенчана диском со стилизованными изображениями молнии и звезд. Без сомнения, перед нами изображение Анат, отважной сестры Ваала, бога молнии и зимних дождей. Мотив отроков, сосущих богиню, общий для в идеологии государства в Древних Месопотамии, Египте и Ханаане, где он соотносится с легендой о правителе Керете. Фигуры близнецов могли появиться для симметрии, на самом же деле они передают не две личности, а одну.

Фигура богини не отличается грациозностью, ее ноги, показанные сбоку, явно полноваты. Ноги сосущих фигур, также показанные сбоку, имеют при этом пять пальцев!

Однако лицо богини удачно выполнено в профиль, чтобы придать ему выражение, передающее ее высокое достоинство. На другой панели изображена княжна, возможно невеста правителя, приносящая жертвоприношение богине.

На следующей панели мы видим правительственную чету, женщина обвила левую руку вокруг шеи правителя, а правой рукой подносит ему благовония. Сохранившиеся кусочки панели позволяют предположить, что, в свою очередь, правитель обнимает правительницу за шею, мягко положив левую руку ей на грудь. Четко обрисованный округлый живот женщины деликатно намекает на ее беременность. Здесь мы снова встречаемся с некоторым несоответствием – показаны все пять пальцев на ноге правителя, изображенной сбоку, но лицо его лишено какого-либо выражения.

На последней панели внутренней стороны изображен охотник, приносящий дичь правителю. В связи с изображением сцен глубоко личного характера из жизни царственной четы мы можем заметить, что перед нами два стилизованных изображения символа плодородия в виде древа жизни. Этот мотив доминирует на ложе правителя. Использование слоновой кости в панелях и других предметах искусства в тот период, возможно, определялось тем, что она играла особую магическую роль как стимулятор потенции. Вероятно, этим объясняется использование мотива Древа жизни, изображений матери-богини, благожелательного гнома Беша и обнаженных женщин, которые часто встречаются на ханаанских изделиях из слоновой кости бронзового века.

На пластинах, находившихся на внешней стороне ложа, изображены сцены из общественной жизни правителя. Самое заметное из них – изображение правителя, вцепившегося в волосы семитского противника и выкалывающего ему глаз короткой саблей с насечками. Его величество так упоен своим триумфом, что кажется застывшим и флегматичным. Но его коленопреклоненный враг, с руками, поднятыми в знак покорности, полон жизни. В профиль хорошо представлены черты обоих персонажей, они отличаются пропорциональностью, только глаза немного увеличены. Возможно, так в то время изображали семитов в Ханаане.

Подражая месопотамским и египетским образцам, ханаанские резчики по слоновой кости внесли в свои изделия немало нового, например фигура крылатого и бородатого джина из Мегиддо, аналога египетского Беса, уродливого гнома, покровителя беременных женщин, детей и спящих людей, а также сцена триумфа правителя, где трон короля поддерживают выполненные в месопотамской манере крылатые сфинксы. Находящейся в руке правителя лотос, символизирующий жизнь, – традиционный египетский мотив, но все остальные черты явно ханаанские.

Особенно хорошо прорисованы тела действующих лиц, да и сама сцена прекрасно скомпонована, даже свободное пространство заполнено изображениями птиц и растений с тремя стволами. Правитель возвращается с войны в колеснице, за ним следуют связанные пленники Жена правителя в окружении женщин, играющих на музыкальных инструментах, приветствует мужа.

Не исключено, что на пластине изображены две разные сцены – возвращение правителя с войны и его развлечения с правительницей и музыкантшами уже в мирное время. На пластинке, скорее представляющей дощечку с резьбой, чем рельеф, трехствольное растение использовано для разделения отдельных сцен.

Традиция наложения слоновой кости, имитирующей желтый цвет на низком рельефе, была продолжена в железном веке, что видно на изображениях из дворца Ахаба в Самарии (IX век) и по вещам из дворца ассирийских правителей в Нимруде (Калху). Очевидно, что последние несут черты микенских мотивов, отличавшие ханаанскую работу по слоновой кости периода позднего бронзового века.

Действительно, лучше всего ханаанскому художнику удавались изображения животных, как, скажем, на расческе из слоновой кости конца бронзового века из Мегиддо, где помещено изображение собаки, хватающей ибиса. Мастер великолепно передал движение и добился весьма удачного сочетания естественности и стилизации, определяемой характером материала, с которым он работал, и формой изделия. Выполненная в традициях Мегиддо охотничья сцена указывает на источник, побудивший к созданию данного изображения, напоминая об ибисе на чеканном золотом сосуде из Рас-Шамры. Еще более похож на данное изображение ибис на отделанной золотом рукоятке кинжала из Цафер-Папуры (Крит).

Действительно, охотничьи сцены на микенских рельефах из слоновой кости и изображение кормящей коровы из Кносса позволяют предположить источник предметов из Ханаана. Движение собаки, схватившей ибиса, представляется интересной авторской версией.

На основании тщательного изучения этих предметов доктор Р. Д. Барнет выявил египетские, анатолийские и микенские мотивы в ханаанских изделиях из слоновой кости. Первая группа предметов со сценами, выгравированными на пластинках из слоновой кости, происходит из Палестины – Мегиддо (XIII–XII века) и Телль-эль-Фара в Вади-Газзех (XIII век).

Вторая группа – рельеф с изображением льва и горшочек для притираний с вырезанным на нем сидящим сфинксом – предположительно отнесена им к Северной Сирии, поскольку стилистика предметов напоминает скульптуры от входа в хеттскую столицу Богазкей. Различия между этими группами Барнетт объяснил разделением сфер политического влияния между Египтом в Палестине и на сирийском побережье и хеттским во внутренней Сирии.

Отмеченные нами микенские мотивы позволяют говорить о работе, выполненной в мастерских. Они могут отражать третью, или микенскую, школу, расположенную в одном из микенских поселений в Ханаане и относящуюся к позднему бронзовому веку, такую, как находилась в Минет-эль-Бейде или Телль-абу-Хаваме.

С другой стороны, эти изделия могут быть и работой ханаанских ремесленников, испытавших влияние критских или микенских прототипов. Ханаанские изделия явно проигрывают в сравнении с утонченными образцами, привезенными с запада, из Микен.

При выполнении изделий большого размера, например базальтовых львов, ханаанские ремесленники не были так искусны. Их обнаружили в святилище Гезера и у входа во дворец в Алалахе (Атшана), где они стояли на страже аналогично стражам-шпионам в Верхней Месопотоматии, возможно появившимся при хурритах и сохранившимся вплоть до ассирийских времен.

Туловище львов вырезано низким рельефом на квадратной базальтовой плите. Отметим реалистичную передачу движений хвоста: у одного льва он вытянут, а у другого задран вверх, конец каждого хвоста закруглен. Эта общая черта указывает на общий источник их происхождения.

Голова круглая, но экземпляр из Гезера с гривой выглядит более реалистичным, чем тот, что представлен в Алалахе. Более натуралистичны и лапы гезерского льва, тогда как у алалахского они грубо стилизованы. К сожалению, из-за разрушительного воздействия внешней среды голова льва из Гезера не позволяет говорить о степени реалистической точности изображения.

Поза другого льва на отдельно стоящем ортостате из Гезера с приподнятой передней частью корпуса (в Алалахе львы изображены в крадущейся позе) точно соотнесена с живостью и внутренней силой в голове и плечах.

Однако его задняя часть выглядит непропорциональной, в отдельных случаях мастера явно не смогли справиться с твердым, неподатливым базальтом. Алалахские ремесленники явно смогли преодолеть влияние грубого хурритского прототипа, традиции которого сохранились в грубо отделанных стелах из арамейского дворца IX века в Телль-Халафе.

Гораздо более высоким уровнем отличается рельеф, на котором изображена схватка между львом и собакой из храма Мекаль в Бет-Шане. В его верхней части изображены лев и безудержно стремящаяся в бой, рычащая собака. Их тела сплелись в схватке, пасти оскалены, мышцы напряжены. В нижней части собака прижата задней частью льва, в которую она вонзила свои зубы. Разъяренный лев, что видно по оскаленной пасти, бьет себя хвостом по ногам.

Особенно хороши изображения голов всех животных, напоминающие поздние ассирийские скульптуры. Здесь скульптору удалось преодолеть сложности работы с базальтом и освободиться от тяжелой, безжизненной традиции, которую диктует материал.

Можно предположить местное происхождение скульптуры на том основании, что к северу от Бет-Шана расположены огромные залежи базальта. Об этом же свидетельствует и содержание мотива, как предположил Л. Н. Винсент, связанного с защитой от чумы, крайне актуальной в таком пользующемся дурной славой малярийном районе, как Бет-Шан, где было много болот и сочной растительности. Если это действительно так, скульптуру можно считать прекрасным образцом ханаанитского искусства. По технике исполнения можно говорить о влиянии Северной Месопотамии. Вероятно, она попала в Бет-Шан после одной из египетских экспедиций в Митанни в XVI или XVII веке или была изготовлена искусным митаннским мастером, уведенным египтянами в Ханаан. И все же до конца это так и не ясно, и, если бетшанский лев действительно был изготовлен в Ханаане, то отсутствие аналогов в Верхней Месопотамии того времени, на что указывает Дюссо, позволяет отнести его к произведениям ханаанского искусства.

Прекрасным образцом ханаанской скульптуры можно считать саркофаг правителя из Библоса, в котором обнаружено два алебастровых сосуда времен Рамзеса II, керамика из Кипра и микенские изделия из слоновой кости, относящиеся к XIII веку. Одновременно можно говорить о характерном для Ханаана сочетании иностранных и местных мотивов.

На ней изображен бородатый правитель, сидящий на троне с высокой спинкой. В правой руке он держит кубок, в левой – поникший цветок лотоса, как знак смерти, принятый в египетском искусстве.

Ножками трона, как и принято в Мегиддо, являются два сфинкса. Ноги правителя опираются на подставку. Перед ним стоит стол с едой, почти такой же, как и тот, что вырезан на столбе из слоновой кости из дворца в Рас-Шамре. Его обслуживают слуга и служанка.

Каждая из конечных панелей заполнена четырьмя обнаженными по пояс женскими фигурами, в юбках со странными оборками, что обычно указывает на танцовщиц, участвующих в обряде оплакивания. Первые две или раздирают груди, или бьют по ним, две другие бьют себя по голове, посыпают ее пылью или выдирают в знак горя волосы.

Композиция сцены тщательно продумана, позы всех фигур согласованы, точно переданы детали – еда на столе, одежда. Они выполнены настолько тонко, насколько позволяла грубая фактура песчаника. Вместе с тем черты всех фигур условны и безжизненны, несмотря даже на непреложные правила изображения плакальщиц на концах панелей, которые прекрасно передают тему скорби. Хотя скульптуру на остроконечной крышке нельзя назвать особенно примечательной, все равно она представляет особый интерес. Две фигуры удачно показаны в полный рост, одна держит нераспустившийся цветок лотоса, лотос, что в руках у другой, уже поник. Скорее всего, первая фигура принадлежит наследнику, а вторая представляет умершего правителя.

Неясно, насколько изображение соответствует тому, как выглядел умерший в жизни, после его воскресения, которое и должен был представить погребальный пир. Вместе с тем на пиру мог быть представлен его преемник в соответствии с принципом: «Король умер! Да здравствует король!»

Темы смерти правителя и оказания ему почестей во время поминального пира представлены живо и освобождены от натуралистических подробностей, что представляло определенные трудности. Несколько условный характер резьбы передает торжественную монументальность происходящего.

Если в художественном отношении изделия ханаанцев не отличались особой оригинальностью, все равно они были знакомы с предметами искусства из иностранных провинций и испытывали их влияние. Правители ценили такие изделия, как прекрасные боевые топоры с острыми пирамидальными лезвиями из бронзы и навершием в форме, например, львиной головы, как у экземпляра из Рас-Шамры (поздний бронзовый век). Иногда он сделан с выступающим острием, как прекрасный образец также из Рас-Шамры среднего бронзового века (1900–1750) или топор из хранилища даров в Бет-Шане (XIV век).

Широкое скошенное лезвие с длинным поддерживающим выступом под навершием создает эффект большого пальца с вытянутыми остальными. Топор не только удобен, но и красив благодаря изысканному изгибу лезвия. Прямое стальное лезвие прикреплено к бронзовому навершию так, чтобы создалось впечатление, будто львы держат металл в пасти.

Прекрасные плавные линии топора из Бет-Шана позволяют предположить, что мастер изготовил его по образцу кавказского происхождения. Обух, выполненный в виде припавшего к земле кабана, как уже говорилось, возможно пришедший откуда-то с Кавказа, был заимствован ханаанцами из Митанни в Верхней Месопотамии. Об этом свидетельствуют прекрасно сохранившиеся образцы подобных изделий, обнаруженные в Луристане на Иранском плоскогорье.

С конца XV века и вплоть до 1360 года, когда при правителе Суппилулиумме в Сирии началось вторжение хеттов, Сирия и Палестина входили в сферу интересов Египта и были зоной постоянных контактов Египта и Митанни. В этот период, когда власть Египта представляли губернаторы, районные чиновники и размещенные в укреплениях гарнизоны, ханаанские правители и их дети подвергались особенно сильному египетскому влиянию, даже часто обучались в Египте.

В частности, местная богиня плодородия обычно изображалась с прической египетской богини Хатор, что мы можем увидеть на золотых рельефах подвесок из Рас-Шамры и Телль-эль-Аджжула и на отштукатуренных глиняных пластинках. На скульптурах местных богов Ваала и Решефа из Рас-Шамры и Бет-Шана появились египетские символы божественности.

В Минет-эль-Бейде, приморском районе Рас-Шамры, подобным же способом имитировали египетские прототипы. Так, например, на складе здешнего торговца косметикой можно было найти алебастровые сосуды для благовоний с египетским орнаментом, но изготовленные из местного материала. То же влияние отмечаем и в статуэтке бронзового сокола с коброй, птицы Гора. Бронзовая фигурка позолочена, за исключением украшения на голове птицы. Ярко выраженное личностное начало на рельефе из слоновой кости с ложа правителя Угарита совершенно точно свидетельствует о творческой свободе, характерной для царствования Эхнатона. Хотя работа может показаться достаточно неординарной.

Начиная с XV века вплоть до конца бронзового века микенская керамика часто встречается в ханаанских городах, где существуют постоянные микенские поселения – в Рас-Шамре, Минет-эль-Бейде и Телль-абу-Ханаме. Работы мастеров из поселений эгейских колонистов, возможно беженцев с Крита, а может быть, и с Кипра, оказывали сильное воздействие на местное искусство, как мы уже показали в нашем обзоре работ по слоновой кости. Обычно, как это было и с керамикой, местные мастера упрощали эгейские прототипы.

^{Рис. 54. Сцена охоты, изображенная на расческе из слоновой кости из Мегиддо (по Хардену)}

Прекрасными образцами микенского искусства можно считать работы местных микенских ремесленников, такие, как узкие грациозные вазы, разрисованные узором с осьминогом, и глазурованная ваза с вылепленным и раскрашенным в различные цвета женским лицом (рис. 57).

Выразительность прекрасного лица с аккуратно уложенными завитками волос, даже несмотря на имеющиеся повреждения, напоминает рельефы из кносского дворца. Та же самая традиция видна в изображении богини плодородия, представленной на рельефе на крышке из слоновой кости для коробки с благовониями из Рас-Шамры. Обнаженный бюст, юбка с оборками, завитки и очень выразительная фигура богини, сидящей между двумя единорогами, каждому из которых она предлагает растение.

Особенно удачно выполнены животные. Хотя они присущи микенскому искусству, можно говорить о мотивах, известных только в ханаанской керамике, судя по печатям с двумя единорогами под фруктовыми деревьями. Эта тема возвращает нас к шумеро-аккадскому искусству, представленному на гробницах в Уре начиная с III династии. Возможно, ханааниты ввели эту тему в микенское искусство, но сама богиня явно работы микенского мастера.

К тому же времени относятся созданные явно под тем же влиянием золотые патера и чаша, прекрасно выполненные изделия из Рас-Шамры. Они выделяются даже среди разнообразных и роскошных изделий, обнаруженных в этой космополитической метрополии Ханаана позднего бронзового века.

Три концентрические доски из гранатов, разделенные типично микенскими спиралями, являются примером взаимодействия двух традиций. Рисунок в виде ряда гранатов напоминает бронзовый сосуд, найденный в тайном хранилище в Рас-Шамре, что в целом указывает на соединение микенской и ханаанской традиций.

На наружной панели изображены фигуры двух воинов, одетых в короткие юбки, убивающих льва, львы, атакующие быков и оленей, а также египетский сфинкс и месопотамский крылатый бык перед хорошо известным в Ханаане изображением священного дерева или стилизованной пальмы. Все эти образцы указывают по крайней мере на два других источника.

На золотой рукоятке кинжала из Зафер-Папуры, описанного А. Шеффером, блестяще показан лев, нападающий на архара, и летящий над ним ибис. Фигура льва, тянущего козла к земле, повернута к зрителю, в то время как ибис изображен в профиль. Эмоциональный настрой всей композиции показывает, как традиционные месопотамские мотивы борющихся животных менялись в руках анатолийских хурритов.

^{Рис. 55. Лев и ибис во время охоты, изображение на золотом сосуде из Рас-Шамры и на рукоятке меча из Зафер-Папуры, Крит (по Шефферу и Эвансу)}

На второй панели, где симметрично расположены два льва, смотрящие в разные стороны, и два быка, собирающиеся напасть друг на друга, сюжеты разделены стилизованным изображением дерева, что указывает на доминирующее влияние запада в живом и натуралистическом изображении животных, в то время как стилизованная пальма указывает на ханаанское влияние в изображении растений (рис. 55).

Средняя панель, располагавшаяся вокруг центральной розетки, облегчена путем устройства пяти капсид вместо четырех, две пары каждой достигают стилизованного дерева, которое напоминает изображение «повелительницы зверей» на рельефе из слоновой кости.

Патера производит лучшее эстетическое впечатление, здесь использована одна тема, связанная с охотой. Изображен лучник в легкой колеснице, его собака преследует антилопу, быка, корову и ее теленка, в то время как другой бык нападает на колесницу сзади. Когда он пытается задержать колесницу, собака пролетает над его головой.

Движение фигур передано изображением замкнутого круга на широкой внутренней панели, похоже, что и сам художник (ремесленник) остался удовлетворенным своим замыслом. В центре располагаются четыре единорога. И снова местное влияние заметно в чертах лучника и изображении легких четырехспицевых колес у колесницы.

В то же время можно говорить о том, что характер передачи особенностей движения животных явно микенского происхождения, им, например, соответствуют движения львов в галопе на покрытом золотом кинжале, обнаруженном в гробнице IV из цитадели Микен.

Не так-то просто определить, была ли данная работа ханаанского мастера вдохновлена микенским искусством и в какой степени оно повлияло на ее стиль или наоборот. Неразделимое слияние двух стилей и смешение мотивов, встречающихся на чаше, позволяет предположить, что если ее изготовил не ханаанский ремесленник, то, по крайней мере, провинциальный микенец. Об этом свидетельствует и сравнение с изображениями сцен охоты на чашах из толосной гробницы, расположенной в Вафео в Лаконии.

Множество авторов писали о том, что нельзя четко определить особенности ханаанского искусства. Подобная точка зрения сложилась в то время, когда наука располагала ограниченным кругом источников, связанных с поселениями, расположенными на финикийском побережье, относящимися к тому времени, когда там доминировали эллинистические формы.

Раскопки более ранних поселений, датируемых началом второго тысячелетия, расположенных как на побережье, так и на внутренних территориях Сирии и Палестины, заставляют нас уточнить прежние выводы. Даже если мы должны признать, что ханаанцы во многом зависели от иностранного влияния, они охотно воспринимали новые формы и стили, которые узнавали во время контактов с Египтом, Месопотамией, Критом, Микенами или Анатолией.

Если они даже и копировали привозные образцы, то делали это с высоким мастерством. Вместе с тем в их работах отражались и местные особенности, хотя и нельзя сказать, что они оставались полностью оригинальными. Лучшие изделия относятся к изготовленным из слоновой кости рельефам или круглой скульптуре, в которой передавались критские и микенские традиции изображения животных, относящиеся к первому тысячелетию. В то время эти изделия и стали появляться в Ассирии. Но в свете всего сказанного заметим, что национальное ханаанское искусство пластики имеет и свои ограничения.

Обширные доказательства высокого художественного уровня достижений ханаанцев предоставляет литература. Регулярная ритмика и постоянная рубрикация мифологических текстов и их связь с культом, которая достигает высшей точки в мифе о рождении Утренней и Вечерней звезды позволяет предположить, что развивалась и музыка. В административных текстах упоминаются певцы, возможно относившиеся к числу людей, обслуживающих храмы. Здесь снова их географическое положение позволяет предположить, что ханаанцы находились под влиянием своих соседей.

^{Рис. 56. Бронзовый сокол с золотой инкрустацией из Минет-эль-Бейды, между XIV–XIII веками до н. э. (по Шефферу)}

В надписи на пенале из слоновой кости, найденном в Мегиддо, упоминаются певица Керкер, Куркур или Кулькуль, певец Птах, который в то время явно относился к храму в Ашкалоне. Известно, что и у правителя Библоса во времена Венамона (1100 год) также находилась египетская певица Танет-Нот, но она упоминается только как исполнительница светских текстов.

Такие певцы, как Керкер, исполнявшие тексты типа гимна Эхнатона Солнцу, известного по еврейской адаптации, представленной в псалме 104, могли способствовать знакомству с ним ханаанцев. Короткая красочная любовная лирика, представленная в «Песне песней» Соломона, похоже, сохранила следы египетского влияния, принесенные в Ханаан благодаря репертуару таких певцов, как Та-нет-Нот.

^{Рис. 57. Микенский сосуд (ритон) с изображением осьминога из Рас-Шамры между XIV–XIII веками до н. э. (по Шефферу)}

Несколько хвалебных гимнов, представленных в аккадской силлабической клинописи, указывают на прямое влияние месопотамских псалмов. Однако, как показали приведенные нами цитаты из амарнских табличек, существует и местная ханаанская традиция исполнения псалмов, память о которых сохранилась в еврейской Псалтыри.

Помимо явного влияния ханаанской культуры в форме, мотивах и образах, «местные» исполнители Хеман и Этхан упомянуты как авторы соответственно 88-го и 89-го псалмов. Они являются такими же легендарными фигурами, как сочинившие героическую песнь о Соломоне Еман, Халкол и Дарда, упомянутые в Ветхом Завете (3 Цар., 4: 31). Таким образом, практически не приходится сомневаться в том, что «местное» и означает «ханаанское».

Правда, в ветхозаветной традиции скорее имелись в виду прозаические, а не поэтические произведения, хотя в древней семитской традиции мудрость и поэтическое мастерство в равной степени являлись проявлениями духа и часто соединялись, особенно в таких серьезных жанрах, как храмовое пение. Мы согласны с У. Олбрайт, которая предположила, что наименование этих людей «сыновьями Махола» следует считать указанием на их принадлежность не к определенному роду, а к группе хористов или «гильдии певцов», существовавшей при храме.

Кроме музыки, о происхождении которой и разнообразии мы смогли только мельком упомянуть, литература, как было замечено выше, остается высшим художественным достижением ханаанцев. В обеих формах отразилось страстное желание евреев насытить драматизмом главные события их веры и истории.