История, которую мы хотим рассказать, началась в Уре Касдим, Уре Халдейском, в южной Месопотамии. На это указывают и Пятикнижие, и легенды, ставшие частью Устной традиции евреев, и некоторые другие источники. Ур, как известно, не только один из самых значительных, но и один из древнейших городов Двуречия, существовавший уже к середине IV тысячелетия до н. э. «Касдим», халдеями принято называть народ или группу независимых семитских племен, родственных арамеям, и говоривших на одном из арамейских наречий. Считается, что они появились в Месопотамии не ранее X века до н. э., а следовательно во времена Авраама, т. е. в начале II тысячелетия до н. э., ни о каких халдеях в Уре не могло быть и речи. Более того, вряд ли они были известны и во времена Синайского откровения, когда по иудейской версии, собственно, и создавалась Тора. Некоторые исследователи считают этот факт одним из доказательств позднего происхождения Пятикнижия. Хотя, скорее всего, его стоит отнести на счет терминологической путаницы в исторической литературе нового времени, где халдеями до сих пор называют вавилонян и даже шумеров. В Древней Греции и Риме так именовали жрецов и гадателей вавилонского происхождения. По-видимому, понятие «халдей» уже в очень отдаленном прошлом имело какое-то обобщенное значение, не столько этнического, сколько социально-психологического содержания.

Интересно отметить, что Ур как промышленный и культурный центр великой державы потерял всякое значение уже к концу II тысячелетия до н. э., и, если бы он не имел никакого отношения к жизни Авраама, зачем Автору Писания понадобилось вводить его в текст…

Как бы там ни было, нам следует повнимательнее вглядеться в особенности экономической и политической ситуации этого региона в начале II тысячелетия до н. э., когда, как утверждает библейская хронология, действовали такие яркие фигуры тогдашней мировой геополитики, как Авраам и Нимрод – Хаммурапи.

В этот период Двуречие окончательно вступило в бронзовый век. Более того, все чаще обнаруживаются случаи применения железных изделий. Систематическое использование металлических орудий способствовало росту производительности труда в земледелии, которое сохраняло главенствующее значение в экономике страны. Высокую урожайность обеспечивала развитая ирригационная система; с помощью разветвленной сети каналов и плотин вода из Тигра и Ефрата доставлялась на поля. При вспашке использовалась тягловая сила быков. Месопотамия времен Хаммурапи демонстрировала высочайший уровень развития производительных сил. Нигде в мире не было ничего подобного. И в этом, к слову сказать, была значительная заслуга царя и его администрации: внимание властей было постоянно приковано к проблеме ирригации земледелия.

Кроме зерновых важнейшей сельскохозяйственной культурой становится финиковая пальма. Наличие богатых пастбищ способствует развитию скотоводства. Среди домашних животных рядом с ослом и мулом появляется лошадь. Принимаются меры к становлению лесного хозяйства страны.

Совершенствуются ремесла. В законодательном кодексе Хаммурапи упоминаются специалисты самого разного профиля: кирпичники, кузнецы, плотники, домостроители, судостроители, ткачи, гончары.

Экспансия Вавилона и объединительная политика Хаммурапи способствовала развитию торговли. Как следует из документов, объектами купли-продажи, прежде всего, становятся хлеб, масло, финики и шерсть. Доля натурального обмена значительно сокращается. Функцию денег все чаще выполняет серебро. Поэтому мы имеем возможность, по сохранившимся отчетам, проследить соотношение цен на товары. Так, например, согласно законодательным установлениям одного из важных городов Вавилонии Эшнунны наемный работник зарабатывал в месяц 1 шекель серебра (1/20 кг). На это можно было приобрести 25 литров ячменя, 550 г соли, полтора кг меди. Появляются случаи, когда наниматель расплачивается с работником не традиционной натурой, а его «серебряным эквивалентом». Развитие денежных отношений ведет к становлению ростовщичества как одному из важных факторов финансовой системы страны. О распространении этого явления свидетельствуют, например, документально установленные факты ростовщической деятельности жриц храма бога солнца Шамаша в городе Сиппаре.

Несмотря на то, что в Вавилоне использовалась достаточно сложная система письма, грамотность здесь была распространена достаточно широко. Аккадский язык семитской языковой семьи, по-видимому, стал средством дипломатического общения едва ли не всего древнего Востока. Во всяком случае, таблички с аккадской клинописью находят во многих регионах, далеко отстоящих друг от друга. Вавилонское письмо изучали даже в писцовых школах отдаленного от Месопотамии Египта.

Что же представляли собой эти древнейшие книги Вавилона? Сперва вязкую глину, которой в Двуречии было в избытке, размачивали в воде, чтобы очистить от сора и минеральных солей. Затем ее формировали в плоские дощечки. С помощью заостренной камышовой палочки на сырую глину наносился рисунок. Поскольку закругления и кривые линии сильно замедляли работу, письменные знаки постепенно превращались в комбинации черточек. Процесс перехода от пиктограммы (письменного рисунка) к клинописным знакам хорошо прослеживается при сравнении памятников второй половины IV и конца III тысячелетий до н. э. Высохнув на солнце, глина становилась твердой, как камень. Впрочем, таблички с наиболее важными записями подвергали специальному обжигу. Клинописные знаки Вавилона находят также на дереве, камне, металле, слоновой кости. Примерно к XIV веку до н. э. появляются и вощеные дощечки.

Жанровое разнообразие письменных текстов, запечатленных на глине, поражает воображение: космогонические трактаты, географические карты, календари со знаками зодиака, законодательные кодексы, словари, лечебники, справочные математические таблицы.

Литературные памятники ограничены небольшим форматом глиняных дощечек. Как правило, это произведения, написанные в стихотворной форме. Относительная дороговизна писчего материала диктует еще одно важное отличительное качество тогдашней литературы: произведения, судя по всему, создавались не для индивидуального чтения, а произносились вслух (возможно, пелись) группе собравшихся слушателей. В текстах использовались раз и навсегда заданные, всем известные сюжеты. Впрочем, нечто подобное происходило и много веков спустя, когда по дорогам Эллады странствовал гениальный Гомер и другие аэды эпохи классической античности.

Даже те крохи, которые дошли до нас, позволяют сделать вывод, что аккадский эпос Старо-Вавилонских времен был чрезвычайно разработан и выразителен. По мнению некоторых специалистов, в этот период уже появилась любовная лирика. Среди культовых произведений значительно увеличивается доля молитв и исповедальных песнопений. Впрочем, строгого разграничения светской и культовой литературы, конечно же, не было, что вообще характерно для любой литературной традиции времен своего становления.

Основой традиционного образования Вавилона становится обучение в светской школе писцов, где на первой ступени ученики овладевали основами грамотности и счета. На этом для большинства учение заканчивалось. Писец, окончивший «начальную школу» с трудом мог одолеть не сложный текст. Зато те, кто прошел полный курс учебы, становились в полном смысле этого слова энциклопедистами своего времени. Они не только свободно писали, читали, переводили с шумерского и других языков, но и умели руководить хором, знали тайнопись и математику. Навыки перевода на мертвый шумерский язык были совершенно необходимы, поскольку он все еще продолжал использоваться в качестве культового. Соответственно, в обществе имелась значительная потребность в знаниях по лексикологии и лексикографии – составлению грамматик и словарей шумерского языка.

Считается, что математики древнего Вавилона умели решать квадратные уравнения и некоторые задачи по стереометрии, приблизительно вычислили число «П» и знали теорему о свойствах прямоугольного треугольника за полторы тысячи лет до Пифагора. Исходя из потребностей земледелия и астрологии, в результате тщательных наблюдений, была составлена карта видимой части звездного неба, а также календарь, еще, конечно, очень несовершенный. Интересно, что историографические труды виделись их авторам как некие приложения к звездным картам, подтверждавшие правильность астрологических предсказаний. Географами древнего Вавилона была составлена карта мира, где земля изображалась плавающим в океане островом, по размерам ненамного превосходящим Месопотамию. Однако, как считается, вавилонские купцы пользовались морским путем в Индию, в последствии забытым. Они знали о стране Куш – Эфиопии и даже о стране Тартесс – Испании.

Семитская генеалогия Бытия сообщает следующие сведения о рождении Аврама: «Нахор жил двадцать девять лет и родил Тераха. И жил Нахор по рождении им Тераха сто девятнадцать лет и родил сынов и дочерей. А Терах жил семьдесят лет и родил Аврама, Нахора, Арана» (Б.11:24–25).

Собственно, фактом рождения Авраама смысл Семитской генеалогии исчерпан.

Далее следует небольшая предыстория, своеобразное введение в сагу об Аврааме, в котором ввиду их особой важности дублируются сведения о рождении патриарха. Она начинается словами: «А вот родословная Тераха: Терах родил Аврама, Нахора и Арана, а Аран родил Лота» (Б.11:27). Лот – единственный из внуков Тераха, который станет важным действующим лицом последующих событий, и нас спешат познакомить с ним.

«И умер Аран при Тераха, отце своем, в земле рождение своего, в Ур-Касдим» (Б.11:28). Нигде не сказано прямо, что Аврам родился в Уре; сказано лишь, что в Уре родился Аран. Однако логика текста подсказывает, что именно в Уре происходили некоторые решающие для будущего повествования события…

«И Аврам и Нахор взяли себе жен; имя жены Аврама Сарай, а имя жены Нахора Милка, дочь Арана, отца Милки и отца Иски» (Б.11:29). Для разъяснения этого на первый взгляд мало понятного стиха обратимся к комментариям Бориса Бермана: «Братья берут в жены своих племянниц, дочерей умершего брата Арана… Иска (другое имя Сарай) – „помазанная“ (на царство) и видящая пророческим духом; Иска – провидица».[34]

Далее следует стих, в котором отражены сведения, чрезвычайно важные для дальнейшего повествования, ибо многие происшедшие через десятки лет события будут иметь в основании этот простой житейский факт: «И Сарай была бесплодна, не было у нее дитяти» (Б.11:30). Точнее – по Берману – «она без детей».[35]

За последующим сообщением о переселении Тераха с семьей чувствуется эхо каких-то значительных событий, разразившихся в Уре. «И взял Терах Аврама, сына своего, и Лота, сына Арана, внука своего, и Сарай, невестку свою, жену Аврама, сына своего, и вышли вместе из Ур-Касдима, чтобы идти в землю Кнаанскую, и дошли они до Харана, и поселились там» (Б.11:31). Есть ощущение какого-то поспешного бегства, не вполне добровольного. Кажется, что инициатива переселения принадлежала не столько самому Тераху, сколько неким грозным обстоятельствам, нависшим над ним и его семьей. Б. Берман пишет: «Терах был вельможей у Нимрода, который с некоторых пор преследовал его. В конце концов, Тераху пришлось уйти из Ур Касдим, где он жил».[36]

Обратим внимание: Терах направился в Ханаан, но почему-то оказался в Харане, в Северной Месопотамии, где осел вместе со своими домочадцами и прожил долгую жизнь. «И был век Тераха двести пять лет, и умер Терах в Харане» (Б.11:32).

Вот, собственно, и вся информация, которую Автор Писания посчитал нужным сообщить нам в качестве предыстории. Дальнейшие события, описанные в Пятикнижии, относятся к тому времени, когда Авраму было уже 75 лет.

История Авраама подробно излагается в еще одном чрезвычайно интересном и важном древнем источнике, принадлежащем к так называемым апокрифам[37] – «Книге Юбилеев, или Малом Бытии», который, по разным оценкам, датируется от III до I века до н. э. Заметим, что сочинение это дошло до нас в двух версиях: эфиопском, наиболее полном, и латинском переводах, как полагают, выполненных с греческого источника, от которого, в свою очередь, сохранились отдельные цитаты в трудах античных авторов. Греческий текст, как оказалось, тоже представляет собой перевод с оригинала, написанного на иврите.

Библейская история, изложенная в книге, интересна наличием легендарных датировок и представляет собой своеобразное дополнение к Пятикнижию. Она разделена на сорокодевятилетия, семь «седмин» по семь лет, плюс пятидесятый, юбилейный год, т. е. тот год, который по старинной традиции возвещался трублением в бараний рог.

Трудно понять, зачем автору (или авторам) понадобилось столь скрупулезная псевдоисторическая датировка со времен Адама, но, вероятно, такое понимание мифологической истории имело чрезвычайно древнюю мотивацию.

Итак, в «Книге Юбилеев, или Малом Бытии» о рождении Аврама сообщается следующее: «И в тридцать девятый юбилей, во вторую седмину, в первый год взял себе Терах (имена в цитатах даны в единой транскрипции) жену по имени Эдна, дочь Арама, сестрину дочь отца, себе в жены. И в седьмой год этой седмины она родила сына, и он нарек ему имя Аврам, по имени отца его матери…».[38]

В этом фрагменте имеется очень важная информация, отсутствующая в Бытии. Во-первых, дата рождения Аврама указана совершенно определенно: простой арифметический расчет свидетельствует о том, что, по данным авторов «Книги Юбилеев», он родился в 1876 году от с. м. или в 1884 году до н. э.[39]

Во-вторых, здесь уточняются некоторые сведения о родословной Аврама: названо имя его матери, Эдны, и определены ее родственные связи с семей Тераха. Она из рода Арама, одного из сыновей Шема, дочь неназванной сестры отца Тераха, т. е. Нахора – стало быть, самому Тераху она приходится двоюродной сестрой. Аврам был наречен «по имени отца его матери» Арама: ав-арам, отец народа Арама, отец арамеев, одного из значительных семитских племен Двуречия.

О факте рождения Аврама упоминает и еще один авторитетный источник – сочинения еврейского историка I века нашей эры Иосифа Флавия «Иудейские древности». Иосиф пишет: «У Пелэга, сына Эвера, был сын Рэу (Рагав), а у последнего Серуг, у которого родился сын Нахор, а от него Терах. Последний был отцом Аврама, который является десятым потомком Ноаха, и родился 992 года спустя после потопа…»[40] та информация повторяет Семитскую генеалогию Пятикнижия за исключением датировки, которая, как говорится, не лезет ни в какие ворота. Согласно хронологии, принятой в Торе, Аврам родился спустя примерно триста лет после Потопа. Очевидно, что Иосиф Флавий пользовался какой-то совершенно другой системой временных координат, которая должна являться предметом отдельного рассмотрения. И мы непременно вернемся к ней, когда в связи с Исходом, о котором намерены писать в дальнейшем, будем рассматривать теорию временного сдвига современного историка Эммануила Великовского. А пока пойдем дальше…

«У Аврама были братья Нахор и Аран. Из них Аран умер в Халдее, именно в городе Ур, называемый Халдейским, оставив после себя сына Лота и дочерей Сарай и Милку. Могила его показывается до сих пор. На племянницах своих женились Нахор и Аврам, первый на Милке, второй на Сарай».[41] Как видим, и здесь Иосиф пользуется источниками, близкими к Пятикнижию. Однако, право же, дорого стоит эта непосредственная деталь: «Могила его показывается до сих пор». Впрочем, в этом нет ничего удивительного: многотысячелетняя история жива и в современном Израиле – и сегодня вам покажут пещеру Махпела в Хевроне, где захоронены Патриархи, могилу Рахели или усыпальницу Иосифа, недавно оскверненную палестинскими вандалами.

Немало сведений о рождении и первых годах жизни Аврама сохранила Устная традиция. Обратимся к книге П. Люкимсона и М. Абрамовича «Жизнь Авраама Иври». Высокопоставленный чиновник царя Нимрода «сказочно богатый и уже вступивший в преклонные годы Терах имел двух взрослых сыновей – Нахора и Арана, когда вдруг полюбил девушку из города Кут, стоявшего на противоположном (надо понимать – от Ура – Л. Г.) берегу Ефрата. В 1948 году от Сотворения мира (1812 год до н. э.) он женился на своей возлюбленной, и она родила ему сына Аврама…»[42]

Рождение первого еврейского патриарха представлено в источниках Устной традиции как весьма значительное событие, имевшее свою предысторию. За несколько месяцев до появления на свет младенца придворные астрологи сообщили Нимроду тревожную весть: скоро в его стране родится мальчик, который принесет царю множество неприятностей и, в конце концов, смерть. В качестве превентивной меры Нимрод не придумал ничего лучшего как отдать приказ собрать всех беременных женщин в специальных местах и умерщвлять каждого родившегося младенца мужского пола. Терах забеспокоился. Однако Нимрод дал понять своему верному слуге, что на его семью этот драконовский указ не распространяется. Более того, «сразу же после рождения сына Амкалии царь со своими приближенными посетил Кут, навестил роженицу и роскошным пиром отпраздновал радостное событие в доме Тераха».[43]

Однако когда пир закончился, и гости стали расходиться, не замедлили произойти важные события планетарного или даже космического масштаба. Вот как об этом повествует Устная традиция:

«В тот час, когда родился Авраам, на восточном склоне небес появилась звезда, поглотившая свет четырех звезд на четырех сторонах небосвода. Видя это, звездочеты сказали Нимроду: „Сейчас у Тераха родился сын, будущий родоначальник племени, которому предопределено унаследовать и земной мир, и загробный. Прикажи весь дом Тераха засыпать серебром и золотом, только бы он дал умертвить новорожденного“.

Послал Нимрод сказать, по совету звездочетов, Тераху: дай умертвить родившегося у тебя младенца, и царь наполнит твой дом серебром и золотом.

На это Терах ответил притчей: «Одному коню сказали: дай отрежем тебе голову, а в награду за это дадим полны амбар овса. – Глупцы, – ответил конь, – если отрежете мне голову, кто же есть будет овес? Отвечу и я: если вы умертвите моего сына, кто же унаследует серебро и золото?»

Впрочем, – прибавил Терах, – у меня действительно родился сын, но он умер».[44]

Другие источники говорят о личной встрече Тераха с Нимродом, во время которой царь обратился к своему сановнику с предложением, от которого, как говорится в таких случаях, «невозможно отказаться»: «Продай мне младенца, ибо он зло для меня. Назначь за него любую цену. Хочешь, я засыплю твои амбары золотом и серебром?»

Терах, в душе которого боролись отцовские чувства и преданность царедворца, ответил: «Я готов выполнить любой твой приказ. Но… этой ночью мне приснился странный сон. Снилось мне, что мой сын, которому завтра исполнится только три дня, вдруг заговорил со мной: „Отец, отдай мне коня, которого подарил тебе царь или продай мне его – я засыплю твои амбары золотом и серебром. И еще вот что скажу тебе: не слушай того, что завтра скажет тебе Нимрод.“[45]

Как видим, тема коня возникает и в этом варианте развития событий, правда, в несколько ином смысловом контексте. Легко заметить, что ответ Тераха носит в этой версии явно издевательский характер, и реакцию царя нетрудно предугадать. «Нимрод посмотрел на него с такой яростью, что Терах понял: продолжать спор бесполезно. Царь мог отдать приказ об уничтожении всей семьи непокорного царедворца».[46] Тераху ничего больше не оставалось, как принять условия Нимрода. Однако «на следующий день царю передали, что Терах просит три дня на то, чтобы проститься с сыном… Прошел день, за ним другой, на исходе были уже третьи сутки. И тут терпение Нимрода лопнуло, и он посла гонцов к Тераху, в дом его жены Амкалии с посланием: если младенец не будет доставлен во дворец, в доме Тераха „будут убиты все, кто мочится к стене“. Услышав это, Терах взял сына своей рабыни, родившегося в тот же день, что и Аврам, и вынес его к посланцам царя…»[47] Разумеется, младенец был передан Нимроду и тут же умерщвлен. Царь сдержал свое слово, он приказал уплатить Тераху обещанное вознаграждение.

Чтобы не искушать судьбу, Терах решил как можно скорее спрятать жену и сына. Он вспомнил о некой потайной пещере в горах и под покровом ночи вывез семью. «Выходить из пещеры он им строго настрого запретил, сказав, что воду и пищу будет доставлять им раз в месяц»,[48] – пишут Люкимсон и Абрамович. Однако, по другим источникам, для питания в стенах пещеры имелись «два отверстия, из которых текли мед и елей».[49]

Считается, что первый выход Аврама из пещеры произошел совершенно случайно во время игры, когда мальчику было три года. Привычный для нормального сознания мир стал для маленького отшельника настоящим потрясением. Поскольку никакой опоры его умственному и духовному развитию в окружающей жизни не было, пришлось осваиваться самому. Вот что говорит об этом Устная традиция: «Трех лет от рождения вышел Аврам из пещеры и, увидев мир Божий, стал размышлять о том, кем созданы земля и небо, и он сам. Очарованный величественным видом солнца, его светом и теплом, он весь день возносил молитвенную хвалу солнцу. Когда солнце зашло, и на небе появилась луна, окруженная мириадами звезд, Аврам подумал: „Вот это светило, очевидно, и есть божество, а маленькие светильники, его окружающие, это его вельможи и слуги“. Всю ночь он пел гимны луне. Но вот уже наступило утро; луна зашла на западе, а на востоке снова появилось солнце.

Нет, – сказал Аврам, – есть Некто, который и над солнцем властен, и над луною. К Нему стану я возносить моления мои»[50]

Так совсем еще юный Аврам пришел к идее единого Бога. Согласно большинству источников Устной традиции он оставался в пещере до тех пор, пока ему исполнилось десять лет.

В «Книге Юбилеев» ничего не говорится о загадочном исчезновении младенца Аврама из Ура, не упоминается и о его многолетнем пребывании в пещере. Сказано лишь, что в четырнадцатилетнем возрасте он «отделился от своего отца, чтобы не поклоняться вместе с ним идолам». Зато в этой книге есть рассказ о деяниях, уже в юные годы принесших Авраму значительную известность среди современников. Дело в том, что за долго до его рождения в стране появились… тучи воронов и каких-то других птиц, которые «пожирали семя, посеянное в землю». Прежде чем хлебопашцы «запахивали семя, вороны подбирали его с поверхности земли». «И годы стали делаться неурожайными от птиц; и все древесные плоды они пожирали с деревьев. Только с великим трудом можно было… спасти кое-что от всех плодов земли».[51] Речь, как видим, идет о серьезном экологическом бедствии, впрочем, вполне понятном. Регуляция численности ворон и некоторых других видов птиц, живущих рядом с человек, и сегодня является серьезной проблемой. Нетрудно представить, какие сложности могли возникнуть в те стародавние времена, когда человек не знал ни огнестрельного оружия, ни эффективных средств химического воздействия на окружающую среду.

За дело взялся четырнадцатилетний Авраам. Вместе со всеми он вышел стеречь уже посеянные в землю семена. «И налетело облако (стая) воронов, чтобы пожирать семена, и сказал: „Не смейте спускаться, воротитесь в то место, откуда прилетели!“ И они воротились». Точно так же поступил Авраам с другими стаями птиц, досаждавших земледельцам. После этих событий имя его стало известным всей стране. В течение посевной люди приходили к нему, и он ходил с ними по полям, прогоняя стаи птиц. «И они засеяли свою землю и собрали в том году хлеб, так что ели и были сыты».[52]

«Книга Юбилеев» приписывает молодому Авраму революционное изобретение в области сельскохозяйственной техники; он сконструировал специальное устройство «против деревянной дуги плуга, чтобы класть на него семена и выбрасывать их оттуда в семенную борозду, чтобы скрывались в земле… И они засеяли и обработали всю страну так, как им велел Авраам; и они не боялись более воронов».[53] В ту пору Авраму было уже около тридцати лет.

Интересно, что эти сведения из книги, написанной, возможно, около двух тысяч лет назад, хорошо согласуются с данными современной исторической науки, которые свидетельствуют, что именно во времена Хамураппи, которого Устная традиция отождествляет с царем Нимродом, скорее всего, появились новые усовершенствованные сельскохозяйственные орудия. «Возможно, именно во времена Старо-Вавилонского царства стал широко применяться плуг усложненной конструкции. Он был оснащен специальной воронкой, куда засыпалось зерно, и трубкой, через которую семена попадали в борозду».[54]

В 1958 году от с. м. (1802 году до н. э.), т. е. в тот самый года, когда десятилетний Аврам поселился у своего пращура Шема, в семье его брата Арана родилась девочка, которую назвали Сарай. В книге Люкимсона и Абрамовича указан и точный возраст Арана: в ту пору ему было 42 года. Данные, надо сказать, весьма спорные: источники дают разные сведения о возрасте сыновей Тераха. «Согласно неписаным семейным традициям, – пишут авторы, – девочка должна быть выдана за своего двоюродного брата».[55] Уже к десяти годам красота юной Сарай расцвела необыкновенно, и Аран, страстно любивший свою дочь, всеми силами пытался оттянуть замужество. Только в 1983 году от с. м. отец согласился отпустить двадцатипятилетнюю невесту к Аврааму. «Молодые супруги стали жить в доме Шема, помогая ему управляться со стадами и служить Всевышнему».[56] Вот, собственно, и вся информация, которую представляют нам скупые на подробности источники.

Однако и этого достаточно, чтобы придти к некоторым любопытным заключениям. По преданию убежище Шема размещалось на горе Мория, на том самом месте, где в последствии будет построен город Иерусалим, в восточной части Ханаана. Стало быть, Аврам прожил в Ханаане долгие годы, около сорока лет, создал семью, утвердился в своих теософских воззрениях. Впрочем, жил он, вероятно, уединенно, и вряд ли входил в контакты с местными жителями за пределами фактории Шема.

В 1996 году от с. м. (т. е. 1764 году до н. э. – датировка Люкимсона и Абрамовича) трагически закончилась дерзкая и бессмысленная авантюра царя Нимрода со строительством Вавилонской башни и началась война «между потомками Куша». Вскоре после этого, когда Авраму было уже около пятидесяти лет, патриарх решил вернуться в Ур, надеясь, что зловещие предзнаменования, связанные с его рождением, давно забыты царем, а военные действия окончательно похоронили память о событиях полувековой давности.

Пришло, наконец, время посмотреть, что представлял собой великий город Ур, один из центров мировой цивилизации первой трети второго тысячелетия до н. э. И для этого нам придется вернуться к холму Тель-Мукайар, где в 1923 году начала свою работу англо-американская археологическая экспедиция во главе с выдающимся археологом Леонардом Вулли. В результате длительных раскопок археологи обнаружили храмовый комплекс с остатками пяти зданий, выстроившихся полукругом рядом с зиккуратом царя Ур-Намму. Самый большой из храмов, посвященный, как выяснилось, богу луны Нанне, имел площадь около 5500 квадратных метров. У каждого храмового строения был внутренний двор и толстые «крепостные» стены. Сохранился древний фонтан с заасфальтированным желобом для стока воды. На огромном столе, сложенном из кирпича, остались следы от острых ножей, которыми убивали жертвенных животных. В целости сохранились и печи храмовых кухонь. Археологом удалось разжечь в них огонь и растопить дрова… спустя 4000 лет.

Оказалось, что храмовая территория предназначалась отнюдь не только для почитания богов, а представляла собой своеобразный деловой центр. Жреческая канцелярия занималась сбором налогов. Писцы не просто фиксировали результаты на глиняных табличках, но и, как водится, составляли еженедельные, ежемесячные и годовые отчеты. В храмовых мастерских было налажено производство некоторых товаров. В прядильнях, например, производилось до двенадцати видов различных тканей. В одном из административных «офисов» обнаружены даже копии судебных приговоров, аккуратно сложенные стопками.

Но все это, как говорится, цветочки. После трех сезонов кропотливой археологической работы за пределами храмового комплекса, к югу от зиккурата, перед учеными открылся древний городской квартал: фасады и стены домов сохранились иногда до высоты трех метров. Несомненно, это был древний Ур, «Ур Касдим», город, который исследователи Библии считали родиной Аврама. Ученые были буквально сражены величественным обликом этого города, его красивыми и удобными жилищами, в которых жили современники, а возможно, и родственники библейского патриарха.

«По сравнению с ними, – пишет Вернер Келлер, – древние жилые дома, которые сохранились в Вавилоне, скромны и поистине убоги. Во время немецкой экспедиции начала нашего века (XX – Л. Г.) профессор Колдвей не обнаружил ничего, кроме трех-четырехкомнатных одноэтажных сооружений из кирпича-сырца, окруженных открытым двором. Вот так жили люди около 600 года до н. э. в столице Навуходоносора, которой восхищались и которую превозносили более всех других городов, – в великом Вавилоне. А за полторы тысячи лет до этого горожане Ура жили в больших двухэтажных коттеджах, в которых было по тринадцать – четырнадцать комнат».[57]

Двухэтажные дома выходили в проулки глухими стенами, нижняя часть которых выкладывалась обоженным кирпичом, что предохраняло их от размыва водой. Внутренние стены и вторые этажи строились из кирпича-сырца. Под потолком находились небольшие окошки для циркуляции воздуха. Свет проникал в комнаты фактически только через дверной проем. Самым ценным имуществом в доме были деревянные двери и потолочные балки, которые в случае переезда хозяин забирал на новое место жительства. Крыши, конечно, нигде не сохранились, но, надо полагать, они были плоскими, сложенными из глины и тростника.

В домах состоятельных семей дверь с улицы вела в прихожую, где стоял кувшин с водой для омовения ног, а оттуда другая дверь – во внутренний дворик, мощеный кирпичом, с небольшим бассейном. На уровне второго этажа на внутренней стене дома, обращенной во дворик, часто строилась деревянная галерея. Со двора был ход в «людскую» – помещение для рабов, в кухню, где находился очаг, и в кладовую. В домах победнее ни комнаты для рабов, ни кухни не было, очаги для приготовления пищи устраивались прямо во дворе. Нечистоты выводились на улицу дренажными трубами. Парадная гостиная была в каждом доме, там, вероятно, праздновали торжественные семейные события. Из гостиной вел ход в еще один совсем небольшой дворик, недоступный для глаз посторонних, по-видимому, иногда имевший крытый навес. Здесь размещался домашний алтарь. На втором этаже располагались жилые помещения – спальни, вероятно, одна-две комнаты площадью до тридцати метров. Но об их устройстве не удалось составить четкого представления, поскольку до уровня второго этажа дома не сохранились.

Были в городе и дома меньшего размера, судя по всему, принадлежавшие людям более скромного достатка. Впрочем, и там имелись прихожая, внутренний дворик, небольшая горенка.

Вероятно, уже во второй половине III тысячелетия до н. э. в Уре начали использовать кровати, табуреты и столики. Однако и в начале II тысячелетия до н. э. единственная в доме кровать все еще была предметом роскоши; она предназначалась для хозяина дома и его жены. Остальные домочадцы, как полагают, спали на циновках, стелившихся прямо на пол. Среди домашней утвари имелись ларец, исполнявший функции сундука или даже шкафа, прялка, ткацкий станок, каменные сосуды, зернотерки, емкости для хранения продуктов, многочисленные плетенные и глиняные изделия. Как сегодня благосостояние семьи, в конечном итоге, определяется счетом в банке, так же в ту пору оно измерялось количеством серебренного лома и слитков.

Некоторое представление о внешнем облике жителей Ура может дать одежда, сохранившаяся на различных изображениях и реконструированная современными специалистами. Так сказать, базовая одежда состояла из куска ткани или меха, обернутого вокруг бедер, подобно юбке, или накинутого на плечи в виде плаща и скрепленного пряжкой. Использовалась и рубаха с рукавами. Однако сохранились изображения женских фигур, как правило, богинь и жриц, в костюмах иного рода. Привилегированные одежды богини часто состояли из покрывала и меховой юбки. Но встречаются костюмы и совсем необычного для того времени покроя: «относительно длинная одежда, облегающая женскую фигуру до бедер, с пушными вверху и узкими внизу рукавами. Поверхность материала сплошь покрыта правильными выпуклыми ромбами, которые, предположительно, можно считать кусками меха. Круглый вырез ворота обшит бахромой. Такая же бахрома пересекает фигуру от середины правого бедра до талии и переходит на спину. Волосы подстрижены, а голова покрыта убором, весьма близким по форме к современным шляпам».

Один из типов одежды, в которой, как правило, изображались жрицы, представляет особый интерес для исследователей. «Она является прототипом чрезвычайно распространенной, просуществовавшей тысячелетия и существующей в настоящее время запахивающейся одежды – халата. Это уже не бесформенное покрытие тела мехом, а хорошо пригнанное по фигуре, обшитое по краям бахромой, изящное по силуэту настоящее женское платье без рукавов».[58]

Очередное открытие Вулли несло с собой очередную сенсацию. Получалось, что Аврам не был полудиким пастухом-кочевником, как об этом можно было заключить после поверхностного прочтения источников. «Мы должны полностью изменить наше представление о древнееврейском патриархе, учитывая, что его ранние годы прошли в такой изысканной обстановке. Он был жителем крупного города и воспринял традиции древней и высокоразвитой цивилизации»[59] – записал в своем дневнике Леонард Вулли.

Ученый даже опубликовал рисунок, выполненный по его заказу: «Дом времен Авраама». «Это была реконструкция, основанная на находках археологов. На рисунке виден внутренний двор дома-виллы. На черепичном полу стоят два высоких кувшина. Верхний этаж охватывает деревянная балюстрада, отгораживающая комнаты от двора. И это – картина жизни патриарха Авраама, которого целые поколения привычно представляли себе в пасторальной обстановке, в окружении домочадцев и скота?!».[60]

В то же время, как мы уже видели, вплоть до пятидесяти лет «древнееврейский патриарх» большую часть времени в силу роковых обстоятельств своего рождения находился в отрыве от «высокоразвитой цивилизации»: сперва в уединенной пещере, а затем в доме Шема, который, судя по всему, находился на обочине передовой материальной культуры своего времени, а может быть и вовсе вне ее. Впрочем, причастность к развитой материальной культуре общества никогда и нигде не свидетельствовала о достижении личностью духовных и нравственных высот, которые в эпоху безумия Вавилонского столпотворения оказались подвластными, может быть, только Шему и Авраму.

Мы, вероятно, никогда не узнаем, с каким чувством встретил Аврам блеск и роскошь славного города Ура. Но зато по свидетельствам, сохранившимся в Устной традиции, мы можем наглядно представить его неприязнь и активное противодействие духовной культуре Старо-Вавилонского общества, с которой ему пришлось столкнуться с первых же дней своего пребывания в «великом городе».

«Дом Шема был в те времена единственным островком монотеизма в бушующем море идолопоклонства, – пишут Люкимсон и Абрамович. – Особенно усердствовали в служении „богам“ царь Нимрод и отец Аврама Терах, державший в своем доме двенадцать идолов – по числу месяцев в году – и приносивший им человеческие жертвы. Кроме того, Тераху принадлежал самый „популярный“ в Уре магазин по продаже „домашних божков“. Нимрод же повсюду воздвигал храмы в которых стояли статуи идолов и самого Нимрода; повсюду устраивались дикие оргии и празднества с приношением в жертву сотен и сотен людей».[61]

Нетрудно догадаться, как пятидесятилетний Аврам с высоты достигнутого им уровня духовности взглянул на беспросветную дичь обывательского сознания, с которым ему вдруг пришлось столкнуться лицом к лицу.

«Едва Аврам переступил порог дома Тераха, сердце его воспылало гневом – ему, преданному ученику Шема, был ненавистен сам вид идолов, стоявших в доме Тераха, не говоря уже о ритуалах, которые совершались вокруг них. И поэтому, как только Терах отправился во дворец царя, Аврам разбил все статуи и уселся посреди домашнего храма, дожидаясь возвращения отца».[62]

Предстояло тяжелое объяснение с отцом. Чтобы хоть как-то «подсластить пилюлю» и, вместе с тем, продемонстрировать нелепость отцовского идолопоклонства, любящий сын придумывает забавную версию случившегося: драку деревянных болванчиков из-за миски супа.

«О великие боги, что случилось с идолами?! – воскликнул Терах, увидев разгромленный храм.

Ничего особенного, отец, – спокойно ответил Аврам, – просто они передрались за миску супа, которую я предложил главному из них.

Не болтай глупостей, идолы не едят и не дерутся…

Вот как, – с притворным удивлением сказал Аврам. – Если ты знаешь, что они мертвы, зачем ты им служишь?!».[63]

Устная традиция представляет еще одну версию в сюжете «Аврам и идолы Тераха», которая также обыгрывается в виде лубочных сцен в стиле традиционного райка.

«Терах занимался изготовлением идолов, которыми торговал на базаре. Однажды он поручил продажу своего товара Авраму. Подходит на базаре человек к Авраму и спрашивает:

Не найдется ли для меня подходящего бога?

А тебе какого надо? – спрашивает Аврам.

Видишь ли, – отвечает тот, – я богатырь и хотел бы приобрести себе бога богатыря.

Аврам снял истукана, помещавшегося выше остальных, и говорит:

Вот этот самый для тебя подходящий.

Но разве он богатырь?

Глупец! – отвечает Аврам. – Уж таков порядок среди идолов: который поставлен выше остальных, тот богатырем и слывет.

Когда этот человек собирался уходить со своей покупкой, Аврам остановил его вопросом:

Скажи, сколько тебе лет?

Семьдесят.

И тебе, прожившему на свете семьдесят лет, не стыдно воздавать божеские почести идолу, сделанному день назад.

Покупатель с презрением бросает идола, берет обратно деньги и уходит.

Подошла женщина и передала Аврааму, в дар идолам, полную миску тонкопросеянной муки. Взял Аврам палку, разбил всех идолов, кроме одного самого крупного, которому и вложил в руки палку. Приходит отец и спрашивает:

Как это произошло? Кто это сделал?

Расскажу, – отвечает Аврам, – ничего от тебя не скрывая. Дело было так: принесла женщина миску с мукою и просит принести в жертву идолам. Стал я совершать, как следует жертвоприношение, а идолы и завели спор между собою, – один кричит: «я хочу поесть раньше», а другой: «нет, я раньше!» Но тут встал самый крупный идол и – видишь – разбил все.

Но ты издеваешься надо мной, – закричал отец, – разве способны эти…

Да? Так вдумайся же сам, отец, в слова свои…».[64]

Как видим, в этой забавной агадической сценке Терах совсем не похож на крупного сановника, каким он предстает в ряде других источников. Действие разворачивающееся в лучших традициях народного райка, кукольного балагана, происходит на базаре. Живо представляешь себе бойкого и хитрого Петрушку-приказчика, туповатого увальня «богатыря», простодушную бабку с миской муки, недалекого и невежественного воротилу-купца… Но в тоже время эти внешне непритязательные байки рассказывают нам о начале многотысячелетней борьбы не на жизнь, а на смерть между сторонниками монотеизма и идолопоклонства, борьбы, на протяжении многих тысячелетий ставшей двигателем духовного становления человечества. Перед нами в балаганной форме развертывается ключевой конфликт истории: человек против бездушной идеологической машины тоталитарного государства.

В чреде трагических событий, связанных с рождением сына, Терах показал себя человеком отважным, готовым противопоставить жестокому повелителю волю, решимость и изворотливость опытного царедворца. Но тогда речь шла о спасении безвинного ребенка от самодурства тирана. Теперь же страшное преступление, которое совершил Аврам, было очевидным и дерзким. Терах фактически стал свидетелем самого страшного преступления, которого тирания ни при каких обстоятельствах не может ни простить, ни оставить безнаказанным: бунте против идеологических основ государства. Как бы ни было Тераху тяжело, он, по-видимому, без колебания арестовал своего сына и отправил во дворец. Совершенно очевидно, что и это был поступок отважного человека: меньше всего идейный борец с инакомыслием в этот момент думал о своей жизни. Терах сознательно шел на смертельный риск; ему предстояло непростое объяснение с Нимродом по поводу своего участия в событиях полувековой давности, когда несчастный отец не просто ослушался тирана, но и прямо обманул его. Вряд ли это могло сойти ему с рук. И тем не менее…

«Повел Терах сына на суд к Нимроду»,[65] – свидетельствует Агада. Вероятно, это все же был не суд, а предварительное следствие.

Как обычно, первый вопрос призван установить личность подозреваемого в преступлении…

«Это ты есть Аврам, сын Тераха?»[66]

Видимо, Аврам не стал отрицать этого очевидного факта… Следующий вопрос Нимрода прямо касается сути преступления, которое согласно формальному праву подозреваемый должен еще подтвердить, т. е. принять на себя вину, которую инкриминируют ему должностные лица…

«…Отвечай же мне: разве не известно тебе, что я господин над всем творением, и солнце, и луна, и звезды, и планеты, и люди – все движется волей моей. Как же ты дерзнул священные изображения уничтожить?».[67]

Как видим, второй вопрос Нимрода вытекает из первого: главное преступление Аврама он видит все-таки не в практическом уничтожении идолов, среди которых главным, без сомнения, было «священное изображение» самого царя, а отрицание общепринятого идеологического постулата «я господин над всем творением». Аврам сразу понял, к чему ведет дело царь, и приступил к формальной защите с помощью логической схемы опытного казуиста. Нет сомнения, что Терах как свидетель обвинения был допущен к участию в следственных действиях и, вероятнее всего, находился в той же комнате. Есть все основания полагать, что все оправдательные аргументы Аврам обращал не столько к Нимроду, сколько к своему отцу.

«Позволь мне слово сказать не в укор, но в хвалу тебе».[68] Аврам предпочитает не обострять до поры до времени и без того напряженную ситуацию. Царь глотает нехитрую наживку. «Говори, – сказал Нимрод.»

Авраам продолжает:

«Исконный порядок в природе таков: солнце всходит на востоке, а заходит на западе. Так вот, прикажи, чтобы завтра оно зашло на западе, а зашло на востоке, и тогда я признаю, что ты подлинно господин над всем творением. (Аврам, как видим, играет по-крупному; он чувствует, что времени у него немного и потому торопится высказаться.) И еще вот что: для тебя не должно быть ничего сокровенного. Скажи мне сейчас: что у меня в мыслях и что я сделать намерен?»

Царь, не привыкший к такому логическому напору, мешкает с ответом. Следует ремарка: «Нимрод задумался, важно поглаживая рукой свою бороду». Аврам добился своей цели: выиграл время. Отразив первый натиск, он приступает к нападению…

«Нет, – продолжает Аврам, – напрасно ты ищешь ответ. Не владыка вселенной ты, а сын Куша. И если бы ты, действительно был Богом, то отчего ты не спас отца своего от смерти? И так же, как ты отца не спас от смерти, ты и сам не спасешься от нее».

Что и требовалось доказать: смертный не может быть Богом!

Нимрод наконец сообразил, что перед ним слишком серьезный противник, и фарс судебного разбирательства в форме публичной словесной порки отменяется за ненадобностью. Свою очередную фразу он обращает уже не к Авраму, а к Тераху…

«Не заслуживает ли жестокой кары сын твой, отрицающий божественное всемогущество мое? Он должен быть сожжен!»

После соответствующего устрашающего демарша, Нимрод обращается уже к Авраму с заманчивым, с точки зрения тирана, предложением:

«Поклонись огню как божеству, и я пощажу тебя».

За прошедшие тысячелетия психология тирана мало переменилась. Вспомним процессы над диссидентами шестидесятых-восьмидесятых годов. Что требовалось судьям и тем, кто за ними стоял, от подсудимых? Разве доказательства их невиновности? Отнюдь. Инакомыслящие считались виновными априорно. Требовалось раскаянье, самодискредитация, публичная измена своим убеждениям. Разве не этого же требует от Аврама Нимрод?

Но тактика Аврама остается неизменной…

«Огню? – ответил Аврам. – Не правильнее ли поклониться воде, которая тушит огонь?»

Диалектические тонкости для Нимрода никакого значения не имеют…

«Хорошо, поклонись воде».

Аврам продолжает игру…

«Не поклониться ли лучше облаку, насыщенному водою?

Я и на это согласен, – поклонись облаку.

Но разве не сильнее ветер, разгоняющий облако?

Поклонись же, наконец, ветру!

Но разве человек не преодолевает и силу ветра?

Довольно, – воскликнул Нимрод. – Я поклоняюсь огню, и тебя заставлю ему поклоняться».[69]

Точка, на которой финишировал этот диалог, разумеется, с самого начала была известна Авраму. Такой финал был неизбежен при существующем раскладе сил. Просто Аврам хотел показать всем присутствующим на «предварительном следствии» и, особенно, своему отцу нелепость господствующих в стране воззрений. Этой цели он добился.

Тот факт, что в агадическом предании, которое мы цитировали выше, представлены именно предварительные следственные действия, а не судебные слушания свидетельствуют источники, на которые опирались в своей книге Люкимсон и Абрамович. Фарс, разыгранный под диктовку тирана, требовал всей необходимой процедуры: следствие, тюремное заключение, суд, казнь.

«В ярости от того, что он бессилен ответить на насмешливое предложение Аврамап поднять солнце с запада, Нимрод повелел отправить его в тюрму, а затем, чтобы придать делу вид законности, немедленно собрал государственный совет. Мнение верховного жреца и всех остальных членов совет, включая Тераха, было единогласным: этот человек заслуживал смерти еще во младенчестве и сейчас, когда, наконец, оказался в руках царя, должен быть немедленно предан смертной казни».[70]

В совершенно ином стилистическом ключе представлен этот конфликт в «Книге Юбилеев». Здесь это скорее семейная драма, чем балаганный фарс. Впрочем, из семейной драма перерастает в социальную, приобретая все атрибуты трагической коллизии, которые, однако, скрыты в контексте и не выходят на поверхность повествования.

«И случилось в шестую седмину в седьмой год ее, сказал Аврам отцу своему Тераху, говоря: „Отец, отец мой!“ И он сказал: „Вот я здесь сын мой!“ И он сказал: „Что нам за помощь и услаждение от всех идолов […], что ты поклоняешься им? Ибо в них совсем нет духа (души); но они, которых вы почитаете, суть проклятие и соблазн сердца. Почитайте Бога небесного, Который низводит на землю дождь и росу, и все совершает на земле, и все сотворил Своим словом, и вся жизнь пред Его лицом! Зачем вы почитаете тех, которые не имеют духа? Ибо они нечто сделанное, и на своих плечах вы носите их, и не имеете от них никакой помощи, но они служат великим поношением для тех, которые делают их к соблазну сердца и почитают их. Не почитайте их!“ И отец его сказал ему: „И я знаю это, сын мой. Но что я сделаю с моим родством, которое заставило меня служить им? Если я скажу им истину, то они убьют меня, ибо их душа прилепилась к ним, чтобы почитать и прославлять их. Молчи, сын мой, чтобы они не убили тебя!“[71]

Тогда, как явствует из Книги Юбилеев, Аврам обратился к своим братьям, видимо, решив их урезонить и обратить на путь истины. Он привел им те же доводы, что и отцу. И ответ братьев прозвучал, по-видимому, в еще более категорической и резкой форме. Тогда Аврам до поры до времени прекратил свою просветительскую деятельность. Сожжение «капища идолов» произошло, согласно тексту книги, позже, перед самым отбытием семьи Тераха из Ура.

Как видим, источники свидетельствуют о некоем инциденте, в ходе которого Аврам физически уничтожает общественные святыни. Несмотря на расхождение в деталях, нам дают понять, что это было одно из самых выдающихся деяний патриарха за все время его жизни в Уре.

Но давайте теперь посмотрим, с чем же, собственно, вступил в борьбу Аврам? Что так возмутило его с первых дней появления в родном городе после почти полувековой отлучки? Значение его идолоборческого порыва становится куда более рельефным на фоне всей системы религиозных представлений Старо-Вавилонского царства, которая хоть и сохранила основные черты со времен III династии Ура и даже шумерской эпохи, все-таки претерпела в последние два-три столетия существенные изменения.

Как явствует из космогонических хроник и эпических поэм, микрокосм древних вавилонян отражал макрокосм, и в этом они, собственно, не были оригинальны. Вся видимая и представимая Вселенная плавает в мировом океане: Земля представляет собой нечто вроде большого перевернутого круглого челна, а небо – твердого полусвода, своеобразного купола, как крышка, накрывающего мироздание. Небесное пространство имеет при этом довольно сложную структуру: «верхнее небо Ану», «срединное небо Мардука» и «нижнее небо», уже видимое людям, на котором расположены звезды. Над этими тремя небесами, помещается еще четыре неба, каждое из которых соответствует разным породам камня. Вся эта довольно сложная небесная конструкция покоится на основании, прикрепленном к мировому океану, каким-то странным, не очень ясным способом на манер колышек от туристической палатки.

Внешняя сторона купола излучает свет; там скрываются днем луна Син, а ночью – солнце Шамаш. На востоке находится «гора восхода», на западе – соответственно, «гора заката», запертые на замок. Утром Шамаш отпирает «гору востока» и отправляется в путь по небу, а вечером через «гору заката» скрывается «внутри небес». Звезды на небесном своде – это «образы» или «письмена». Земной географии соответствует география небесная. Прообразы всего сущего на земле – гор, морей, рек, стран, городов, храмов – имеются и на небе в виде «звездных образов». Мы бы даже сказали – наоборот: земные предметы являют собой лишь отражения небесных сущностей, причем отнюдь не в тождественной пропорции. Земные объекты – это что-то вроде уменьшенных копий звездных оригиналов.

Основой божественного пантеона в начале II тысячелетия до н. э. остаются шумерские боги предыдущей эпохи. Однако традиционную триаду Ану, Эллиль и Эйя, окруженную издревле советом богов, все больше и больше теснит набирающий силу Мардук, бог-покровитель Вавилона, первоначально один из многих городских богов. Оно и понятно: возвышение Вавилона отразилось и на положении Мардука. Согласно новым идеологическим установкам именно он (а отнюдь не Эллиль, как считалось ранее) оказался победителем чудовища Тиамту, воплощавшего первозданный хаос, именно он сотворил из тела чудовища небо, землю и воду. Постепенно в образе всесильного Мардука сливаются черты и свойства многих великих в прошлом богов Месопотамии. Надо думать, что именно могущественный Мардук и был личным покровителем царя Нимрода-Хаммурапи.

Одной из самых почитаемых богинь вавилонского пантеона оставалась Иштар, богиня плодородия и любви, мелких раздоров и больших войн, близкий аналог шумерской Инанны. Имя ее, как полагают, восходит к древнесемитскому «астар», что означает просто «богиня». Именно с Иштар связаны знаменитые вавилонские оргаистические культы. О вавилонском пантеоне легко можно было бы написать целый трактат. Но нам следует обратить особое внимание именно на Иштар и Мардука. И вот почему: некоторые исследователи полагают, что имена главных героев знаменитой Книги Эсфири, вошедшей в ТАНАХ и, соответственно, в ветхозаветный христианский канон, Эстер и Мордехай, – отражение этой загадочной вавилонской пары. Собственно, в этом нет ничего особенно удивительного: события, описанные в этой Книге, могли иметь далекий источник в легендах Месопотамии, откуда родом, как видим, происходят еврейские патриархи.

Традиционная идея умирающего и воскресающего бога в религиозных воззрениях вавилонян воплотился в образе Думузи, ежегодно на полгода отправляющегося в подземный мир. В первооснове мифа Думузи представлен в качестве возлюбленного богини Иштар и представляет собой некий универсальный эквивалент повсеместно распространенного бога плодородия. Уже к началу II тысячелетия (а то и раньше) его культ получает широкое распространение в сирийско-палестинском регионе, где он сохранялся в течение длительного времени. Во всяком случае, рудименты его находят даже в книге Пророка Иезекииля (8, 14), где есть свидетельство того, что у северных ворот Храма в Иерусалиме женщины оплакивали Думузи, ставшего в иудейской традиции Таммузом, по имени которого назван летний месяц еврейского календаря. По некоторым свидетельствам такой же обычай существовал и в Северной Месопотамии, в Харране, куда, как мы скоро увидим, отправилось из Ура семейство Тераха. Воскрешение бога было большой радостью, уже в те давние времена он иногда рассматривался как искупитель грехов своего народа.

В некоторых литературных традициях Таммуз отождествлялся с Адонисом, который рождался в полночь дня зимнего солнцестояния, а убит он бывал, согласно древней легенде, в месяц Таммуз кабаном во время охоты. Культ бога был чрезвычайно распространен на огромных территориях Вавилона, Финикии, Сирии и Египта. Имя Адонис означает «повелитель», оно прилагалось, например, к солнцу. «Адон» – на иврите «господин», «владыка». Отсюда и «Адонай» как одно из поименований Всевышнего в иудейской традиции. Есть сведения о реке Адонис, которая ежегодно окрашивается в красный цвет, когда, по преданию, в горах Ливана гибнет вечно юный бог. Говорят даже, что на воротах Иерусалима был укреплен щит с изображением… дикого кабана (вероятно, в Святом городе в ту пору ничего еще не слышали о кашруте), а в гротах Бейт-Лехема (Вифлеема) справлялись ритуалы в честь Адониса. Если это так, то есть все основания полагать, что древние адонистические традиции стали предтечей культа куда более поздних времен, связанного с именем рабби Иехошуа из Нацерета.

Однако мы видели, что резкий протест Аврама вызвали не столько умозрительные фигуры «вселенских богов», сколько совершенно конкретные идолы, располагавшиеся в каждом приличном вавилонском доме. И это была совершенно естественная реакция: Аврам чувствовал потребность в совершении конкретного поступка, дела, понятного всякому замороченному идеологической чепухой обывателю. В самом деле, в Вавилонии по мере расцвета деспотии все большую роль начинают играть так называемые личные боги, которые являются своеобразными посредниками между человеком и великими богами, некое виртуальная челядь, облегчающая доступ к высокому начальству. Да и царя обычно рассматривали как защитника и хранителя своей страны и своих поданных; он, таким образом, принимал на себя некоторые функции «личного бога». Считалось, что с потерей «своего» бога человек становится беззащитным перед лицом великих богов и может подвергнуться нападению злых демонов.

Кроме личного бога, который должен был принести удачу, и личной богини, олицетворявшей «долю» или «участь» подопечного, каждый человек имел своего «шеду» – некую материализованную в виде человека или зверя «жизненную силу». Хранительница «ламассу» считалась носительницей личности. Имя человека и его «слава» – «шуму» – так же рассматривались как материальная субстанция, без которой не мыслимо само существование и которая передавалась по наследству.

Нижний ярус вавилонского пантеона дополняет сложнейшая система демонологических представлений: львиноголовая Ламашту, восходящая из подземного мира и несущая с собой всевозможные болезни, страшный Намтар, приходящий к человеку в час его смерти, духи подземного царства, всякие утукки, ассакки, этимме, галле и прочие, коим несть числа.

Аврам решил одним махом разрубить гордиев узел.

Как утверждают источники Устной традиции, по решению царя, одобренному марионеточным государственным советом, казнь Аврама должна была представлять собой публичное сожжение в огромной печи, которая и была сооружена на площади за очень короткое время. Нимрод вместе со свитой разместился на специально отведенных местах в нескольких сотнях метрах от нее: ожидалось, что жар не позволит приблизиться на более короткое расстояние. В свою очередь Аврам, уверенный, что его судьба ни в коей мере не зависит от прихотей тирана, сохранял полное спокойствие. С интересом разглядывая обступившую его на почтительном расстоянии толпу, он заметил в ней своего брата Арана и подал ему дружеский знак.

Аран мучительно размышлял: «…Глупо поклоняться мертвым истуканам из камня и дерева и почитать богом тирана и самодура. Но стоит ли сейчас открывать эту правду народу, стоит ли вступать в противоборство с Нимродом, на стороне которого сила? Но если Аврам прав, и миром действительно правит Всевышний, то истинная сила на стороне Аврама. И сегодняшний день покажет, на чьей стороне правда. Если Бог не оставит Аврама и докажет тем самым Свое существование, то он, Аран, открыто встанет на сторону брата…»[72]

Но тут, на площади, произошел трагический инцидент, дикий и неожиданный, какой только и мог произойти в безумной горячке публичной казни… Наблюдая за приготовлениями, размышлял и Нимрод. Он вдруг вспомнил почти уже полувековую историю своих мытарств с дерзким выскочкой Аврамом. Вспомнил он и наглый обман своего вельможи, тем более обидный со стороны человека особо доверенного, из «ближнего круга», как сказали бы в иные, куда менее отдаленные от нас, времена. В воспаленном мозгу царя возникла вдруг сверлящая идея о заговоре, доселе не раскрытом, а потому чрезвычайно опасном и, стало быть, требующим немедленной реакции власти. Он неожиданно обратился к Тераху, находившемуся, надо полагать, поблизости среди его свиты, с обвинениями в давней измене. «Кто научил тебя схоронить сына? Кто подсказал тебе этот план?» – наседал окончательно рассвирепевший тиран. Всеобщий психоз ожидания праведной крови диктовал особые поведенческие стереотипы. А как же иначе расценить ответ обезумевшего от страха Тераха, «признавшегося» царю, что идею спрятать опального младенца подсказал ему сын Аран? Разумеется, Нимрод тут же приказал схватить ни в чем неповинного человека и бросить в печь вместе с Аврамом.

«Тем временем печь, что называется, „поспела“ – от нее полыхало таким жаром, что толпа невольно отступила еще на сотню метров. И тогда двенадцать рабов подняли связанных сыновей Тераха на руки и понесли к самому жерлу печи. Мгновение – и два тела скрылись в пламени. Но и рабы, бросившие в печь Аврама и Арана, разделили их участь – так велик был жар, исходивший из печи, что они, пройдя несколько шагов, упали замертво от ожогов».[73]

Очень небольшой намек на происшедшую в Уре трагедию мы находим в Торе. Вспомним: «И умер Аран при Терахе, отце своем, в земле рождения своего, в Ур Касдим» (Б. 11:28).

«При лице Тераха, – уточняет Борис Берман, – у него на глазах умирает сын Аран».[74]

«…перед Терахом, отцом своим»: «При жизни отца своего, – комментирует Раши. – А аллегорическое толкование гласит, что он умер по вине своего отца. Потому что Терах жаловался Нимроду на своего сына Аврама, на то, что тот разбил его идолов, и (Нимрод) бросил его (Аврама) в раскаленное горнило. А Аран ждал и говорил себе: „Если Аврам выйдет победителем, я на его стороне; если Нимрод победит, я на его стороне“. Когда Аврам спасся (вышел живым из горнила), у Арана спросили: „На чьей ты стороне?“ Сказал им Аран: „На стороне Аврама!“ Тогда его бросили в раскаленное горнило, и он сгорел».[75]

Источники Устной традиции добавляют и некоторые другие краски в палитру этих пестрых событий. «Повели Аврама к калильной печи, связали его, распростерли на каменном помосте, обложили дровами с четырех сторон, с каждой стороны пять локтей в ширину и пять локтей в вышину, и подожгли. (Обычное средневековое аутодафе! – Л. Г.) Видя это, соседи Тераха и прочие сограждане его стали наступать на него с угрозами, говоря: „Стыд и позор тебе! Не сам ли ты говорил, что сыну твоему суждено унаследовать и земной мир, и загробную жизнь, и ты же предал его Нимроду на казнь!“[76]

Между тем на месте казни происходили события сверхъестественные. Тело Арана сгорело мгновенно, вот Аврам, напротив, стоял, как ни в чем не бывало, на нем загорелись лишь веревки, которыми он был связан. Внутри печи, испускавшей немыслимый жар, праведник казался совершенно спокойным, он молился, воздавая слова благодарности и благословения своему немыслимому Богу. Чудо, случившееся на глазах многих тысяч людей, вызвало в толпе не только удивление могуществом Аврама, но и откровенный ропот негодования. И Нимрод испугался. Чудесное деяние Творца было столь наглядным и недвусмысленным, что тиран понял: наказание Всевышнего будет таким же определенным и неотвратимым. Царь отдает приказ немедленно затушить огонь. Однако жар от печи был столь чудовищным, что рабов ни какими силами не возможно заставить подойти к ней…

«И тогда великий Нимрод сам подскакал к печи как можно ближе и крикнул:

– Аврам, человек Божий, если ты можешь выйти из печи – выйди! Я дарю тебе прощение и обещаю щедро одарить тебя!

И на глазах изумленной толпы приговоренный к смерти спокойно прошел сквозь огонь, вылез из печи и с невозмутимым видом направился к царю.

– Как, как это у тебя получилось? – выдохнул Нимрод.

– Бог неба и земли, в чьих руках жизнь и смерть спас меня, – сказал Аврам и не глядя на царя, пошел сквозь толпу прочь от этого места…»[77]

Эти события согласно книге Люкимсона и Абрамовича, опирающейся на источники Устной традиции, произошли 1998 году от Сотворения мира или в 1762 году до н. э. Есть в этих источниках указание на то, что Аврам прожил в Уре еще два года, занимаясь просветительной и теософской деятельностью. Неугомонный Нимрод все это время не мог да и, вероятно, не хотел забыть своего сокрушительного поражения на площади. И в каком-то смысле его можно понять: как же он, великий царь, мог оставить в покое того, кто, согласно многочисленным предсказаниям колдунов и астрологов, должен был стать причиной его погибели? И Нимрод предпринимает еще одну попытку покончить с праведником, теперь уже с помощью «черной магии». Нужно было лишь заманить Аврама в царский дворец под каким-нибудь благовидным предлогом. Орудием провокации был избран окончательно сломленный и раздавленный Терах. Он и явился к сыну, чтобы от имени царя пригласить на пир якобы в знак окончательного примирения. Однако и эта попытка правящей элиты искоренить инакомыслие не увенчалась успехом: верные люди предупредили Аврама о грозящей опасности. Он понял: довольно искушать судьбу – пора уходить; ответ Аврама отцу исключал всякие сомнения в его намерениях.

«Неужели все, что ты видел, не убедило тебя в том, что Нимрод бессилен, что-либо сделать тому, кто придерживается истинной веры? И неужели ты до сих пор во имя царя готов принести в жертву кого угодно, как два года назад принес в жертву Арана?… Но, слава Богу, есть земли, которые неподвластны Нимроду и в которых мы будем в безопасности. И если в тебе осталось хоть что-то от того Тераха, который прятал жену и сына в пещере, ты уйдешь из этой проклятой земли вместе со мной, отец!»[78]

Как мы уже говорили, согласно данным источников, связанных с Устной традицией, Аврам и Сарай поженились в 1983 году от с. м. (1777 год до н. э.) в возрасте, соответственно, 35-ти и 25-ти лет. К 2000 году, когда им пришлось покинуть Ур, они прожили в браке 17 лет, и на фоне этих сведений сообщение Бытия о том, что «Сарай бесплодна» выглядит совершенно естественным. Правда, Тора упоминает об их женитьбе уже после сообщения о смерти Арана, и даже, в каком-то смысле, – как о следствии этой смерти. Собственно, Борис Берман так прямо и пишет: «Братья (Аврам и Нахор – Л. Г.) берут в жены своих племянниц, дочерей умершего брата Арана, словно стремясь тем самым хоть как-то принять на себя ту задачу, которая была возложена на него Терахом».[79] Но тогда, если сопоставить эти сведения с библейской датировкой, получается, что свадьба Аврама и Сарай произошла лишь в 1998 году от с. м. после чудесного спасения патриарха и трагической гибели Арана, за два года до бегства из Ура.

Разумеется, Тора не учебник истории. И если рассматривать сагу о семействе Тераха как рассказ о замыслах и планах человека, нарушенных Высшим промыслом, тогда все внешние противоречия снимутся общей идеей повествования. Аран погибает в соответствии с неотвратимостью Божественного Пути, логика которого нам неведома и непостижима; по этой же причине бесплодна Сарай, бесплодна в принципе… «У каждого сына Тераха своя духовная задача, – пишет Борис Берман. – Три сына – три последовательно связанные задачи, цепью ведущие к достижению какой-то высшей цели. Имя „Аврам“ указывает на маховое крыло [эвер]. Им Терах собирался начать процесс восхождения, взмыть высоко [рам] ввысь. Второй сын призван возрождать деда Нахора (отца Тераха – Л. Г.) и основательно развивать начатое старшим братом… (Вопреки Устной традиции Б. Берман определяет старшинство братьев в соответствии с порядком перечисления в Семитской генеалогии Пятикнижия – Л. Г.) Третий сын, Аран, завершает задуманное – производит зачатие [hара] и рождает нечто…Но Господь нарушает задуманное человеком, Терахом, и приводит в действие Свой Замысел. Случилась катастрофа…У него на глазах умирает сын Аран – ключевое звено в плане Тераха. […] Задача Арана не может исполниться через Сарай, ибо у нее иная задача, не та, которую задумал осуществить Терах».[80]

В «Книге Юбилеев» есть указания на то, что непосредственно перед бегством семьи Тераха в Уре случилось еще одно знаковое событие: сожжение Аврамом «капища идолов». Эта идея правдоподобна: Авраму требовался некий торжественный аккорд, заключающий его деятельность в Уре Касдим, который ставил бы окончательную точку не только в его отношениях с Нимродом, но и со всей идеологической системой Старо-Вавилонского царства. «…Встал Аврам ночью, и сожег капище идолов и все, что было в нем, так что люди ничего не знали об этом. И они встали ночью и хотели спасти своих идолов из огня. И Аран поспешил сюда, чтобы спасти их; тогда пламя бросилось на него, и он сгорел в огне и умер в Уре Халдейском…»[81]

Перед нами совершенно другая версия смерти Арана, может быть, не столь экзотическая, как описанная в Устной традиции, но зато гораздо более естественная и правдоподобная. Мы видим человека, одержимого ложной идеей, во имя которой он принес на алтарь свою жизнь: типичная жертва тоталитарной системы ценностей – герой вчерашнего дня. Но вот что важно: в конце I тысячелетия до н. э., времени, к которому принадлежат наши источники, в Ближневосточном регионе жила память о гибели Арана, брата Аврама, в разбушевавшейся огненной стихии; как видим, легенды сохранили информацию о каком-то необычайном пожаре явно искусственного происхождения.

Впрочем, Иосиф Флавий вообще ничего не пишет о противостоянии Аврама и Нимрода; как представляется, к этому имелись вполне понятные конъюнктурные основания: стоило ли на виду у языческого Рима выпячивать острые идолоборческие сюжеты иудейской истории? Зато он определенно указывает, что «халдеи и прочие жители Месопотамии восстали против Аврама».[82] То есть он осведомлен о неких беспорядков на религиозной почве. В сообщении Иосифа Флавия об Авраме «вавилонского периода» обращает на себя внимание попытка историка сформулировать суть и по возможности подвести итог духовных откровений патриарха первых пятидесяти лет его жизни, и даже представить своим читателям содержание его учения. «Он был человеком необыкновенно понятливым во всех отношениях, – пишет Иосиф, – отличался большой убедительностью в речах своих и порядочностью в обращении. Выделяясь поэтому среди других и пользуясь между ними большим почетом, вследствие своего добродетельного образа жизни, он пришел к мысли, что настало время обновить и изменить присущее всем [его современникам] представление о Господе Боге. Таким образом, он первый решился объявить, что Господь Бог, создавший все существующее, един и что все, доставляющее человеку наслаждение, даруется его милостью, а не добывается каждым в силу собственного нашего могущества. Аврам вывел все это из созерцания изменяемости земли и моря, солнца и всех небесных явлений. Ибо (так рассуждал он) если бы всем этим телам была присуща [собственная, самостоятельная] сила, то они сами заботились бы о сохранении порядка между собою; но так как этого у них как раз и нет, то очевидно, что они полезны нам не в силу собственного присущего им могущества, но вследствие власти Повелевающего ими, которому Одному подобает воздавать честь и благодарность».[83]

Много лет спустя после бегства семьи Тераха из Ура, уже живя в Ханаане, Авраам отправит своего старшего раба на север, в Месопотамию, напутствуя такими словами: «Но в мою землю и на мою родину пойдешь, и возьмешь жену сыну моему Ицхаку» (Б. 24; 4). После чего раб… «И встал, и пошел в Арам-Наараим, в город Нахора» (Б. 24;10). Стало быть, Авраам отнюдь не считает Ур своей родиной. Это обстоятельство (и некоторые другие данные) дало основание многим скептикам вообще сомневаться в том, что Ур хоть как-то связан с жизнью патриарха, ссылаясь, как водится в таких случаях, на «позднейшие интерпретации» и «противоречия в тексте».

По нашему мнению никаких «противоречий» здесь нет. Авраам (тогда его еще называли Аврамом) прожил в Уре недолго. Сказания Устной традиции свидетельствуют: всего несколько дней в раннем детстве, да еще года два в зрелом возрасте. Впрочем, события этих двух лет, могли уложиться всего в пару недель: «краткий сценарий» представляется даже более правдоподобным. Аврам появляется в Уре после полувекового изгнания, уничтожает домашних идолов Тераха, далее следуют арест, суд, казнь и чудесное спасение, потом сожжение капища и бегство из города. При скором судебном производстве и исполнении приговора все это могло произойти в считанные дни. Как видим, Аврам либо практически не жил в Уре, либо жил там очень короткое время. Судя по всему, от этого недолгого пребывания у него остались самые горькие воспоминания. Другое дело, Северная Месопотамия, города Харан и Нахор, где он прожил, вероятно, около четверти века. Нет ничего удивительного, что именно эту землю он считал своей.

Двигаясь из Ура вверх по Ефрату, миновав Вавилон, Аврам и его спутники оказались в царстве Мари, занимавшем значительные территории древнего Арама, той части Месопотамии, где две ее великие реки расходились особенно далеко, образуя обширную долину. Еще в начале XX века об этом царстве и его столице ученые не знали почти ничего. Древние вавилонские документы, известные в ту пору, были чрезвычайно скупы на информацию о событиях, происходивших в северной части Двуречья.

Как это часто бывает в археологии, все началось со случайной находки. Летом 1933 года местные арабы, хоронившие своего родственника, на склоне холма Тель-Харири, наткнулись на древнюю каменную статую. Офицеры французского гарнизона, квартировавшего в тех местах, передали отчет о необычной находке в Музеи древностей Бейрута и Алеппо. А зимой здесь начала работу археологическая экспедиция во главе с профессором Парро. Не заставила себя ждать и первая сенсационная находка; это было небольшое скульптурное изображение человека, на правом плече которого отчетливо различалась высеченные на камне письмена: «Я Ламги-Мари, царь Мари, великий жрец, посвящающий свою статую Иштар».

Еще раз подчеркнем: кроме простого упоминания в некоторых вавилонских документах о Мари не было известно ничего, и тут вдруг такое… Вскоре был обнаружен храм богини плодородия Иштар со статуями трех царей (в том числе Ламги-Мари), которые находились в святилище, покрытом ракушечной мозаикой. Наконец археологи натолкнулись на городские постройки. Это и был город Мари.

Особое удивление ученых вызвал царский дворец фантастических размеров. Работа по его расчистке велась в течение нескольких археологических сезонов. Это было гигантское сооружение, которое занимало площадь 3,2 гектара и насчитывало около трехсот комнат и внутренних дворов. Дворец являлся не только царской резиденцией, он фактически был административным центром государства. Под его крышей размещался огромный управленческий аппарат, состоявший из сотен чиновников от министров до писцов, которые вели учет всей ввозимой в страну и вывозимой из страны продукции.

В дворцовых архивах было найдено более 23 тысяч документов, записанных на глиняных табличках на аккадском языке, которые констатировали, что общественные отношения в государстве чрезвычайно близки к ситуации, описанной в главах Бытия, относящимся к эпохе патриархов. Документы свидетельствуют о тесных связях региона с районами Сирии и Северного Ханаана, где, по-видимому, были расселены родственные племена.

Община Мари, судя по всему, состояла как из кочевых, скотоводческих, так и оседлых городских кланов, которые находились между собой в тесном взаимодействии – в состоянии войны или непрочного мира. Более того, нередки были случаи, когда одна ветвь племени круглый год оставалась оседлой, а другая в период сезонов выпаса перекочевывала в степи.

Основная единица патриархального клана – семейство – в документах из архива Мари называлась «битим», что близко к ивритскому «бейт-ав». Мы бы сегодня перевели это как «отчий дом»… Руководство клана осуществлялось главами семейств – «абут», соответствующее «авот» (т. е. «старейшины») на языке Торы. Встречается название одной из руководящих должностей в государственной иерархии с корнем «СПТ», что, вероятно, соответствует «ШФТ» на иврите, т. е. «шофет» – судья. Причем, речь идет об исполнителе самых широких административных функций, а отнюдь не только судебных. С подобным общественным институтом мы встретимся на территории Эрец Исраэль более чем через полтысячелетия.

Особый интерес, как нам кажется, представляют свидетельства, в которых упоминаются этнонимы, которые мы привыкли видеть в ином историческом контексте. В документах Мари несколько раз упоминаются племена «бану йамину», «сыны справа», т. е. «дети юга», что, несомненно, связано с именем правнука Авраама Бениамина, родоначальника одного из израильских колен. Причем при упоминании этого племени речь, как правило, идет о каком-то длительном военном противостоянии, о некоей постоянной угрозе с юга. С «бану йамину» воевал последний царь Мари Зимри-Лим. Эти события могли совпадать по времени с пребыванием в регионе семьи Тераха.

Сенсационно прозвучали и имена людей, которые ученые обнаружили на табличках одного из древнейших архивов. Среди них: Ясмах-ил (Ишмаэль), Иакоб-ил, Изрэ-ил и даже Авам-рам… Конечно, имена эти никак не соотносятся с соответствующими библейскими персонажами. Их присутствие в архивных документах не подтверждает и не опровергает исторической основы текста Пятикнижия. Просто мы теперь знаем, что еврейские патриархи носили совершенно обычные имена, вполне соответствующие времени и месту представленных Автором Писания событий.

Первые контакты шумеров с семитами начались, вероятно, еще в начале III тысячелетия до н. э., а может быть, и раньше. Об этом свидетельствуют несколько семитских слов, которые встречаются в древнейших шумерских текстах. Однако активное проникновение семитов в Двуречие началось в середине III тысячелетия до н. э., в это же время начинается и их интеграция в культуру Месопотамии, более того, они постепенно становятся преемниками культуры шумеров.

Конец «классического» Шумера в контексте мирового исторического процесса выглядит вполне закономерным и, по мнению Бориса Мойшезона, чем-то даже напоминает финал «классических» Греции и Рима. Макроимперия, претендующая на мировой господство, была разрушена междоусобицами и завоевана варварами, роль которых в данном случае сыграли захватчики, говорившие на восточно-семитском языке и пришедшие откуда-то из аравийской глубинки. В начале XXIV века до н. э. гегемония в Шумере от традиционных центров, таких как Киш, Урук и Ур, переходит к городам Умма и Лагаш. Появление двух новых центров, претендующих на господство, нарушило давно сложившийся баланс сил в регионе. Начало смуты, по-видимому, положило соперничество двух сильных правителей – реформатора Урукагины из Лагаша и военачальника Лугальзаггиси из Уммы, в котором последний одержал убедительную победу. Лугальзаггиси распространил свою власть на весь Шумер, столицей которого он вновь сделал Урук.

Фактически еще не закончив воевать с Лагашем, царь вынужден был вступить в борьбу с новым врагом, пришедшим с северного Двуречья, где к тому времени закрепились семитские племена.

Вероятно, одним из первых городов основанных семитами в Месопотамии был Аккад, расположенный на Евфрате неподалеку от того места, где он ближе всего подходит к Тигру, в своеобразной горловине, естественно разделяющей Двуречье на северную и южную части. В этот период активно формируется новая этноязыковая общность – «аккадцы». Основателем династии аккадских царей становится Саргон (2371–2316 до н. э.), по-аккадски Шаррукин – «истинный царь».

Следует, пожалуй, обратить внимание на происхождение и первые шаги к власти этого монарха, отраженные в легендах той поры. Согласно данным этих источников он был садовником и виночерпием у одного из царей Киша. В одном из стихотворных преданий Саргон рассказывает о себе: «Мать моя была бедна, отца я не ведал, брат моей матери обитал в горах. Зачала меня мать, родила меня в тайне, положила в тростниковую корзину, вход замазала смолой и пустила по реке».[84] Очевидная параллель с «биографией» Моисея!

Саргон оккупировал южную Месопотамию, с успехом воевал в Сирии, и, возможно, даже в Малой Азии. Новая держава называлась теперь Царством Шумера и Аккада и простиралась «от Южного моря до Северного», т. е. от Персидского залива до Средиземного моря. Если это и было преувеличением, то весьма близким к истине.

Кажется, только «Страна гутиев», находившаяся на северо-востоке, единственная из прилегающих к Аккаду областей, не подчинялась теперь аккадским царям. Но именно эта загадочная страна как раз и располагалась на территориях, входивших в комплекс культур «от Кавказа до Луристана», где господствовали «кочевники-металлурги», по некоторым данным создавшие несколько тысячелетий назад первые культурные комплексы на территории Эрец Исраэль.

Как указывает Борис Мойшезон, в Шумерском царском списке более или менее реальная хронология начинается с перечня аккадских царей, предшествующие части списка хаотичны и полны фантастических чисел. Скорее всего, доаккадские летописные своды попали к авторам «списков» в беспорядочной, почти разрушенной форме. Это, по мнению исследователя, говорит о масштабах переворота, произошедшего в Шумере в начале аккадского периода.

Но вот еще один, куда более значащий факт: с началом власти аккадских правителей исчезают арменоидные скульптурные портреты в захоронениях и барельефах, превалировавшие в предыдущий период. Это может означать только то, что в правящем слое Шумера произошли разительные изменения. Прежняя элита с ярко выраженной арменоидностью была, скорее всего, частично физически истреблена, частично изгнана из страны.

Имеются и документальные свидетельства этих трагических потрясений. В одном из текстов, найденных в знаменитой библиотеке ассирийского царя Ашшурбанапала VII века до н. э. содержится свидетельство о победе Саргона над Лугальзаггиси и пятьюдесятью шумерскими вождями в битве при Уруке. Разрушив город, он, по словам источника, привел пленного царя в цепях «к воротам Энлиля», то есть, другими словами, вероятно, принес его в жертву одному из центральных богов шумеро-аккадского пантеона.

«Интересен также по своему натурализму, – пишет выдающийся русский ученый Б. А. Тураев, – найденный в Лагаше кусок победного барельефа с частью надписи какого-то царя Аккада, вероятно, Саргона. Здесь в горизонтальных поясах были представлены сцены сражений, в которых действующими являются с обеих сторон семиты[85]».[86]

Исследователь предполагает, что на барельефе, возможно, изображено подавление бунта.

Спрашивается: где же старая шумерская знать могла найти приют? Вероятно, на северо-востоке, в западном Иране, в том самом регионе, с которым она была тесно связана с давних времен, о чем свидетельствует сходство керамики. А металлургия Луристана, по мнению некоторых исследователей, вообще почти не отличалась от шумерской. Возможно, именно в тех краях в силу давних связей обосновалась бывшая шумерская «арменоидная» аристократия.

Считается, что подлинный расцвет Аккада наступил при внуке Саргона Нарамсине (2290–2254 гг. до н. э.). Титул «царь четырех стран света», присоединявшийся к имени Саргона лишь изредка, при Нарамсине становится постоянной частью титулатуры монарха, подчеркивающей его претензии на мировое господство. Нарамсин завоевал Мари, дошел до гор Армении и Курдистана на севере, а на юге – до страны Маган, которую отождествляют с Египтом.

Однако уже при Нарамсине Аккаду пришлось столкнуться с серьезными проблемами. Войско царя вынуждено было вступить в бой с армией кочевников страны Умман-Манда, находившейся где-то в северных горах. Вряд ли пришельцы говорили на одном из языков семитской группы, как, впрочем, и первые арменоиды. И вообще что-то сильно отличало их от аккадцев, какие-то несомненные расовые особенности. Во всяком случае, Нарамсин и его окружение видели в них не просто врагов, а именно чужаков. Борис Мойшезон указывает на один из сохранившихся документов, так называемый «Эпос о Нарамсине», где о физическом облике этих пришлых кочевников сказано: «люди с лицами воронов», что, по его мнению, соответствует традиционному описанию арменоидов.

«Нарамсин вообще сомневался в принадлежности его врагов к человеческому роду, – пишет Б. Мойшезон. – Царь приказал поймать одного из воинов противника и проверить, есть ли у него кровь. Такого рода сомнения тоже ассоциируются с ненавистью именно к „арменоидам“, которых и современные вдохновители вражды к евреям или к армянам представляют холодно-расчетливыми, бездушными и потому как бы „лишенными крови“ существами».[87] Исследователь указывает, что имя вождя кочевников из «Эпоса о Нарамсине» Анубанини совпадает с именем царя луллубеев, сохранившимся в наскальной надписи, высеченной на аккадском языке в честь победы Нарамсина. Упоминания о стране Луллу встречаются в ассирийских и хеттских документах II тысячелетия до н. э. в паре «хабиру» – «луллахи», то есть соотносятся с хабиру, социумом (или, что маловероятно, этносом), с которым часто связывают предков евреев.

Видимо, еще при Нарамсине началась новая волна проникновения западно-семитских племен в Месопотамию. При его сыне царе Шаркалишарри («царе всех царей») это давление еще усилилось. Кроме того, наметилась серьезная опасность с северо-востока, со стороны племен гутиев. Около 2200 года до н. э. Двуречье оказалось под властью завоевателей, которые, впрочем, продержались недолго, всего около семидесяти лет… Б. Тураев приводит текст древней надписи вполне в духе «Эпоса о Нарамсине» о разгроме гутийского царя Тирикана – «гутия, дракона горы, врага богов, унесшего в горы царство Шумера, наполнившего Шумер враждой, похитившего у супруга супругу, у родителей их детей…»[88] Можно, таким образом, видеть в гутийском нашествии своеобразный реванш старой шумерской элиты.

Есть основания полагать, что на протяжении XXIII века до н. э. северные кочевники продвинулись через Месопотамию и Сирию к Леванту и даже вступили в конфликт с Египтом, приложив руку к крушению Древнего царства. При этом они вступили во взаимодействие с западно-семитскими племенами, передав им свои материально-культурные достижения и, одновременно, начав осваивать их язык. «…Во второй половине гутийского периода, – пишет Борис Мойшезон, – царские имена становятся семитскими и как будто даже западно-семитскими. Это согласуется как с одновременной войной „Амурру“ и „Гутиум“ против царя Шаркалишарри, так и с фиксируемым археологами фактом остановки волны кочевников из Ирана в Израиле и смежных областях (т. е. в стране „Амурру“). По крайней мере, часть вторгшихся кочевников должна была тогда начать переходить на семитские языки и пользоваться семитскими именами».[89]

С воцарением III династии Ура в 2132 году до н. э. давление семитских племен усилилось. Впрочем, еще с XXIII века до н. э. в шумерских документах появляется слово «марту», которое соответствует более позднему аккадскому «амурру» и обозначает просто «запад» или «люди с запада». Так называли кочевое племя погонщиков ослов, которое появилось в Месопотамии из Сирийской пустыни, кое-где подчинившее себе местное население и установившее свои династии. В Мари, например, они составляли большую часть населения. В более позднее время ассирийцы называли «Амурру» весь сирийско-палестинский регион. На языке амореев, предке западно-семитских языков, говорили в XX веке до н. э. в Мари, а в XVIII – в Вавилоне.

Под натиском племен амурру пало централизованное государство, созданное царями III династии Ура Ур-Намму и Шульги. На территории Двуречья вновь образовалось множество мелких царств, боровших между собой за гегемонию в регионе. Так продолжалось около двух столетий, пока в 1895 году до н. э. одна из аморейских династий не обосновалась в небольшом поселении Вавилон на берегу Евфрата.

Вероятно, в самом конце III тысячелетия до н. э. на севере Месопотамии на основе заселивших ее племен амурру и «кочевников-металлургов» начала складываться особая этно-языковая общность, получившая название Арам. Там строятся города с хорошо известными библейскими названиями Нахор и Харан. В этом процессе, вне всякого сомнения, принимают участие и предки Авраама.

Не случайно Терах, когда над семьей нависла опасность, стремится укрыться на земле Арама, с которой у него были давние связи. Об этом, как мы уже говорили, свидетельствуют документы из архивов Мари, в которых обнаружены топонимы, соответствующие личным именам клана Тераха. Вряд ли основателем города Нахора стал брат Аврама, пришедший в Арам вместе с семьей Тераха или, как считают некоторые исследователи, немного раньше ее. Скорее всего, город был старинной вотчиной их деда, отца Тераха, Нахора-старшего, в честь которого, судя по всему, и был назван брат Аврама. Логика событий подсказывает: семья Тераха возвращается в Харан, чтобы скрыться от преследования в своих «родовых землях», откуда в силу каких-то обстоятельств они в свое время вынуждены были уйти. Возможно, присутствия Тераха в Уре потребовала его служба при дворе царя Нимрода-Хаммурапи. Прочную связь израильтян с Арамом фиксируют широко известные слова из Второзакония, ставшие частью иудейской молитвы: «Арамейцем-скитальцем был отец мой и спустился в Египет, и проживал там с немногими людьми, и стал там народом великим, сильным и многочисленным…» (Дв. 26;5).

О жизни Аврама в Харане мы знаем немного. Известно, что он и там продолжал свои занятия астрономическими наблюдениями и прогнозированием погоды, изучал древнюю мудрость шумеров и других народов Месопотамии.

«Вокруг реформатора религии, – пишет Зенон Косидовский, – собралась горстка верных и преданных людей. К приверженцам нового божества примкнули жена Аврама Сарай, его племенник Лот и слуги, к которым он был всегда добр. Жители Харана, пламенные почитатели бога (луны – Л. Г.) Син, отвернулись от Аврама как от отщепенца. Маленькая община новой религии, окруженная стеной недружелюбия, зажила своей собственной жизнью. Строгий, пуританский нравственный кодекс сектантов, возврат к простате быта предков-кочевников, жертвоприношения в честь какого-то незнакомого, неопределенного божества – все это вызывало со стороны почитателей бога Син неприязнь и осуждения».[90] Несмотря на то, что для атеиста З. Косидовского между многочисленными богами Месопотамии и Богом Аврама различия чисто номинальные, картина жизни первой в мировой истории монотеистической общины представлена довольно живо.

Любопытную информацию сообщают нам талмудические источники в интерпретации П. Люкимсона и М. Абрамовича. Примерно через четыре-пять лет после прихода в Харан, Аврам впервые услышал голос Всевышнего, который в весьма лаконичной, но категорической форме направил его в Ханаан. Интересно, что Аврам взял с собой в путь Сарай, но при этом «не сказал ни слова Лоту и Тераху». Иными словами, супруги попросту исчезли. И хотя жизнь в Ханаане патриарху пришлась не по вкусу, он все же не решился ослушаться приказа Господа. Однако со временем война, разгоравшаяся в Месопотамии между Нимродом и другими потомками Куша, докатилась и до городов Ханаана. Возникли какие-то трения между некоторыми ханаанскими вождями и царем Эйлама, который готовился к вторжению. Не желая участвовать в военных действиях, Аврам принял решение вернуться в Харан. (Без всякого на то указания Свыше?! – Л. Г.) Это произошло в 2018 году от с. м. Но уже через пять лет в 2023 году от с. м. Всевышний повторяет свой приказ уйти из Харана. На этот раз слова, обращенные Господом Авраму, приблизительно соответствуют тем, что приведены в Торе.

Даже если очистить эту информацию от приличествующего жанру популярного очерка художественного вымысла, то и тогда подобная интерпретация источников оказывается лишенной хоть какой-то реальной основы. Аврам отправляется в Ханаан, конечно же, не в долгосрочную командировку по распространению идей иудаизма, а по каким-то другим соображениям, вероятно, мистическим, до поры непонятным и самому патриарху, а тем более его окружению.

Из различных документов, обнаруженных в Месопотамии, ученые знали, что Харан был одним из важных центров культа луны. А после того как британский археолог Давид Райс в 1957 году открыл Харан, эти сведения подтвердились. Более того, выяснилось, что этот культ сохранялся там в течение многих тысячелетий, что в борьбе с ним оказались бессильными даже Великий Рим, затем христианство, и, наконец, ислам. Под развалинами ворот мечети, построенной в 1179 году (нашей эры!) Райс нашел каменные плиты с древними изображениями символов бога луны, которые последователи Мухаммеда, идя на молитву, всякий раз попирали ногами. В этой связи некоторые исследователи полагают, что уход Аврама из Харана надо рассматривать как «бегство основателя нового культа от преследования фанатичных поклонников бога луны».[91] Источники свидетельствуют, что такие инциденты в ту пору не были исключительными. Один из документов, найденный археологами в Угарите, рассказывает о борьбе между приверженцами культов солнца и луны и об изгнании последних. Есть основания полагать, что среди почитателей луны мог быть и Терах, ведь его имя (арабское Фара) на прасемитском языке обозначает луну. Да и конфликт с Хаммурапи, приверженцем Мардука, и, соответственно, эмиграция из Ура в Харан могут быть объяснены теми же соображениями.

У Хаммурапи складывались весьма непростые отношения со своим северо-западным соседом – государством Мари.

В начале своего правления Хаммурапи заключил союз с Мари и даже посодействовал тому, чтобы на его троне утвердился представитель местной династии Зимри-Лим, а не наследник умершего ассирийского царя Шамши-Адада I, претендовавшего на престол. Судя по всему, к политике ассирийских царей Хаммурапи испытывал стойкое недоверие. Собственно благодаря союзу с вавилонским царем политическое и экономическое положение Мари значительно укрепилось. Документы свидетельствуют, что во времена Зимри-Лима шла интенсивная торговля со многими восточно-средиземноморскими странами, и именно в этот период был построен знаменитый дворец, шедевр древней архитектуры, о котором мы говорили выше. Вавилон и Мари вели активную дипломатическую переписку, а при дворе Хаммурапи находились постоянные представители Зимри-Лима.

Однако после 30 года правления вавилонского царя дружественные отношения с Мари становятся тормозом в его продолжающейся экспансии. Он совершает два опустошительных набега на своих соседей. После первого похода Зимри-Лиму удалось как-то восстановить свое царство. Однако через два года Хаммурапи предпринял еще один поход на Мари, разрушив стены столицы и превратив в руины прекрасный дворец – символ могущества местных царей.

Трудно утверждать что-то определенное, но в уходе Аврама и его спутников из Харана настойчиво слышится эхо этой войны.

Именно в Харане происходит событие огромной важности для будущего еврейского народа или даже для самого факта его существования. Наконец-то Всевышний обратился к Авраму напрямую. Ничего подобного в земной жизни человечества не случалось со времен Потопа. Нечего и говорить, что для всей жизни Аврама это первое, прозвучавшее в его адрес, Слово Божье имело решающее значение. Несомненно, в ходе своих ежедневных трудов и еженощных бдений в наблюдениях за звездным небом он ждал этого Слова, предчувствовал его, боясь ошибиться в своем предназначении. Конечно, чудо, избавившее праведника от лютой смерти в жерле печи, не оставляло никаких сомнений в особенном отношении Господа к Своему человеку. Но все же Авраму не доставало последнего, Высшего, свидетельства Божественного признания. Аврам, несомненно, был осведомлен о прямых обращениях Бога к Ноаху и, следовательно, имел все основания предполагать, что Высшая воля будет обращена и к нему. Можно только догадываться, как жаждал патриарх такого Слова. Наконец-то, его время настало.

Это первое обращение Господа к Авраму зафиксировано во всех древних источниках, в том числе, и в самом авторитетном – Торе. Вот оно…

И сказал Господь Авраму: уйди из земли твоей, от родни твоей и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе. И Я сделаю тебя народом великим и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь благословением. И Я благословлю благословляющих тебя, а проклинающих тебя прокляну; и благословятся тобой все племена земные (Б. 13: 1–3).

Послание Господа начинается знаменитыми словами «лех леха», которые обычно переводятся как «иди себе», «иди своей дорогой».

«Если речь шла бы только о выходе из страны, – пишет Борис Берман, – то совсем не нужно говорить „леха“. Аврааму сказано, что ему нужно „идти к себе“, идти затем, чтобы найти самого себя. Твоя страна (арец), где ты родился и вырос, – не „ты“. Выйди из нее. Все то, что родственно тебе, и даже дом отца твоего – не „ты“. Выйди и „иди к себе“, к своему подлинному Я».[92]

Господь не называет Авраму землю, в которую ему надо идти. Более того, традиционный перевод слов «эль hа арец ашер аръеха» – «в землю, которую Я покажу тебе» не точен или даже не верен. «Если бы было написано „ашер леха“, то тогда следовало перевести: «покажу тебе», – пишет Б. Берман. – Но написано «ашер аръеха», то есть «покажу тебя».[93]

Значит, Всевышний даже не обещает указать Авраму страну, в которую его посылает. Господь говорит, что только, если тот освободится от груза привязанности к земле с устоявшейся порочной традицией идолопоклонства и богоборчества, Он сможет показать ему его суть, его естество.

В этом Высшем Послании впервые говорится о великом народе, основой которого станет Аврам. Но, заметим, дело отнюдь не в том, что семя Аврама ляжет в основание этого народа, а дальше народ этот образуется естественным образом путем биологического размножения. Господь Сам сделает Аврама этим народом, и участие в этом созидательном процессе патриарха, как видим, предполагается лишь опосредованное.

«Авраам лишается своей страны, своего племени и своего дома, – продолжает Б. Берман, – но получает благословение, имя и величие. И сам должен стать благословением людям».[94]

«Благословения вверены (тебе, они в) твоей руке, – комментирует Раши строчку „и быть тебе благословением“. – До сего времени они были в Моей руке, Я благословил Адама и Ноаха. Отныне же ты благословишь того, кого пожелаешь».[95]

Однако из текста ясно, что Всевышний делегирует Авраму лишь часть полномочий, Он обещает благословения и проклятия также и от Себя… Послание Всевышнего содержит огромный мистический смысл, понятный лишь на сакральном уровне. Отметим только: мир оказался поделенным на две части – на тех, кто благословляет Аврама и тех, кто проклинает его. И оценка Всевышним эти двух составляющих человечества противоположна. Я бы посоветовал задуматься над этой идеей некоторых особо ретивых представителей племен земных.

Далее в тексте следуют несколько коротких, но емких фраз, рассказывающих о реакции на Слово Божье Аврама и его близких.

«И пошел Аврам, как сказал ему Господь…» (Б. 12;4) Пошел, стало быть, не потому что прельстился посулами стать родоначальником новой человеческой общности, а потому что получил такое указание…

«…а Аврам был семидесяти пяти лет при выходе из Харана» (Б.12;4). Комментарий Бориса Бермана: «Позади у Авраама и тюрьма, и изгнание, и смерть брата Арана, и бегство с отцом, и многие другие события его напряженной 75-летней жизни. Но Тора не рассказывает нам о них, потому что все это лишь предыстория его жизни. Жизнь его сейчас начинается заново и обращена только и только в будущее».[96]

И взял Аврам Сарай, жену свою, и Лота, сына брата своего, и все достояние, которое они приобрели, и души, которые они приобрели в Харане… (Б. 12;5).

В подлиннике (по Берману) «вэ эт hа нефеш ашер асу бе-харан», т. е. «души, которые они сделали в Харане». Речь идет, конечно, о людях из близкого окружения, которых Аврам сделал своими единомышленниками. «Дом Аврама служил гостеприимным приютом для всякого, – сообщает источники Устной традиции, – и люди находили там не только радушный прием, но также наставления в истинной вере. А приведение хотя бы одной души „под сень крыльев Шехины“ (духа Божия) равносильно созданию ее и утверждению в жизни вечной».[97] Есть сведения, что вместе с Аврамом в путь отправились 72 его ученика.

А что же Терах? Судьба отца, отказавшегося последовать за сыном, не могла не беспокоить Аврама. Фатальную необходимость их расставания Люкимсон и Абрамович объясняют так: «Мысль о судьбе отца угнетала Аврама., но та духовная пропасть, которая всегда существовала между ними, в последние годы не только не уменьшалась, но и росла – Терах так и не уверовал во Всевышнего и не смог принять те истины, которые проповедовал Аврам. И потому то, что он ответил отказом на предложение сына последовать за ним в Ханаан, даже обрадовало Аврама».[98]

В жесткой оценке личности Тераха Люкимсон и Абрамович следуют за Раши, который в примечании к словам «…и умер Терах в Харане», пишет: «А почему Писание говорит о смерти Тераха до (того, как говорится об) уходе Аврама? Чтобы об этом не знали все и чтобы не сказали, что Аврам не исполнил (долг) почитания отца, оставил его на старости лет и ушел. Поэтому Писание говорит о нем как о мертвом. Ибо преступных еще при жизни называют мертвыми, а праведных даже после их смерти называют живыми…»[99]

Иную картину прощания Аврама с отцом рисует нам «Книга Юбилеев». «Тогда говорил он со своим отцом и возвестил ему, что он выйдет из Харана, чтобы идти в землю Ханаан, что он осмотрит ее и возвратиться к нему. И отец Терах сказал ему: „…Иди в мире! И если ты найдешь страну угодную очам твоим, чтобы жить там, возьми и меня с собою…“.[100] Мы видим, что возможность возращения в отчий дом предусматривается Аврамом как вполне реальная альтернатива развития дальнейших событий. И все же чувствуется, что слова эти сказаны больше в утешение отцу. Но и Терах, может быть, до конца не веря в такую возможность, сохраняет надежду на встречу с сыном.

«…и вышли, чтобы идти в землю Кынаанскую…» (Б. 12;5).

Авраму и его спутникам предстояла длинная и нелегкая дорога.

«Путь из Харана, родины патриархов, – пишет Вернер Келлер, – в землю Ханаанскую пролегал на юг более чем на шестьсот миль. Он следовал вдоль реки Балих до Евфрата, а оттуда караванным путем тысячелетней давности через оазисы Пальмиры (библейский Тадмор) к Дамаску, и от него в юго-западном направлении к Галилейскому озеру (т. е. озеру Кинерет – Л. Г.)».[101]

Версия маршрута Аврама, представленная немецким исследователем, в целом соответствует историческому контексту Эпохи патриархов. Однако трудно согласиться с тем, что, переправившись через Евфрат, путешественники прямиком направились в сирийские оазисы. Не забудем: у Аврам не было верблюдов, в качестве транспортного средства «корабль пустыни» будет использоваться на Ближнем Востоке лишь много веков спустя. Сомнительно, чтобы по дороге от Евфрата к Иордану современники Аврама рисковали так глубоко забираться в пустыню. Скорее всего, Тадмор приобрел огромное значение «перевалочного пункта» лишь к концу II тысячелетия до н. э.

Судя по всему, Аврам не избегал крупных центров и не выбирал окольных дорог, как это будет в последствии в Ханаане. Имеются косвенные свидетельства того, что Аврам предпочел миновать Сирийскую пустыню с запада в районе города-государства Эблы, одного из древнейших цивилизационных центров ближневосточного региона, существовавшего уже в начале III тысячелетия до н. э.

Эбла – одно из самых поздних фундаментальных открытий Древнего Востока. Лишь в 60-е годы XX века на холме Тель-Мардих в Сирии были обнаружены первые многообещающие свидетельства древней городской цивилизации. Правда, в уже известных ближневосточных документах Эбла упоминалась не раз, но где она располагалась, и что собой представляла, не знал никто. Первые систематические раскопки в районе Тель-Мадиха начал в 1974 году итальянский археолог Паоло Маттиа. Вскоре ученые поняли: перед ними крупное самостоятельное древнее государство.

Но – поразительно: Эбла располагалась вдали от более или менее значительных рек. Это обстоятельство опровергало давно устоявшуюся в археологии догму, что высокоразвитая цивилизация глубокой древности могла появиться только в непосредственной близости от одной из великих рек, таких, например, как Нил, Тигр, Евфрат или Инд. Ученые не верили своим глазам.

Верхние слои холма относились ко времени Хаммурапи, то есть в эпоху патриархов, во всяком случае, в ее начале город еще существовал во всем своем великолепии.

Дальнейшие раскопки помогли ученым обнаружить надпись «Ибби-Закир – царь Эблы». Это стало вполне убедительным доказательством того, что именно здесь находился город, упоминавшийся в аккадских надписях XXIV–XXIII веков до н. э.

Вскоре ученых ожидала еще одна потрясающая находка: огромная библиотека и архив, состоящие из 17 тысяч клинописных табличек, написанных на неизвестном языке. Текст не поддавался расшифровке до тех пор, пока этнограф экспедиции Джованни Петтинато не обнаружил фрагменты словарей, где были написаны эблаистические слова и их шумерский перевод. Оказалось, что язык напоминал скорее иврит или финикийский, чем аккадский.

Из анализа архивных материалов выяснилось, что Эбла имела тесные экономические и дипломатические связи с Мари, а цари обоих этих городов даже обменивались друг с другом подарками. Из архива всплыли также названия многих городов Ханаана и Сирии, известные нам из ТАНАХа. Ученые даже подумали, что речь идет о столице огромной империи, простиравшейся от Сдома и Газы в Палестине до центральных районов Анатолии. В конце 70-х годов в Италии вышли книги Петтинато «Эбла – империя, оттиснутая в глине» и Маттиа «Эбла – вновь найденная империя». Однако, как это часто случается, археологи и историки поспешили. Дальнейшие исследования показали, что «империя» на самом деле была не столь грандиозной, всего около двухсот километров в диаметре. Иными словами, Эбла оказалась типичным городом-государством шумерского типа. Такой вывод, разумеется, нисколько не умаляет огромного значения этого выдающегося археологического открытия. Ведь была открыта первая в истории археологии развитая не речная цивилизация, ровесница египетской и шумерской. «Поселение, вначале находившееся под месопотамским влиянием, процветало уже в первые годы третьего тысячелетия, а затем, в лучшую свою пору (2300 г.), стало прекрасным городом с высокими трехэтажными строениями, – пишет Майкл Грант. – Ведя оживленную торговлю лесом, медью, драгоценными камнями, Эбла добилась политического статуса сверхдержавы, которая контролировала основные дороги Сирии и Палестины…».[102]

Интересно, что уже в очень древние времена в Эбле был весьма высокий уровень материальной культуры при значительном государственном влиянии на производство и сильнейшем расслоении социальной структуры общества. Такое устройство чем-то напоминало советскую распределительную систему. «Эбла была центрально-управляемым государством, хотя в начале здесь были и частные владения, – пишет известный российский археолог Геральд Матюшин. – Во главе государства стоял маликум – жрец-царь. Он правил не единолично, рядом с ним были 2 либо 3 лица – советники… Такое же управление существовало в то время и в Мари, Лагоше и других государствах. Вся продукция получалась от мелких «начальников», которые присылали с отдельных «хуторов» царю скот, шерсть, кожу, молочные продукты. Земледельческие «начальники» сдавали царю зерно, бобы, горох, муку, виноград, оливки и т. п. «Хутора» объединялись в «кварталы». Хозяйство было государственным. Трудящиеся получали пайки. Они делились на «работников», «молодцов», старших пахарей, рабов. Иногда упоминаются просто «люди». Отдельные владения для сбора податей сдавались различным вельможам. Царский дворец был местом их общих собраний и торгов».[103]

О существовании языка, на котором говорили в Эбле, до начала раскопок никто и не подозревал. Условно его называют протоханаанейским, он относится к западно-семитской группе языков и, вероятно, является предком иврита и арамейского. При расшифровке текстов ученые обнаружили личные имена и названия городов, хорошо известные нам из ТАНАХа или очень похожие на них. Есть там и вариация имени «Авраам». Впрочем, как мы уже знаем, это имя встречается и в других письменных источниках конца III – начала II тысячелетий до н. э. Но вот еще одна неожиданная находка. «…Имя третьего и наиболее выдающегося царя Эблы, Евр или Еврий, действительно очень похоже на „Евер“ (библейский Эвер – Л. Г.) – имя человека, считающегося одним из предков Авраама», – пишет Майкл Грант.[104]

Было бы слишком легкомысленным утверждать, что в текстах Эблы (как, впрочем, и в текстах Мари) речь идет именно о конкретном «Аврааме, сыне Тераха» и его пращуре Эвере. Более того, некоторые ученые вообще всерьез сомневаются в правильности расшифровки текстов Петинатти. Все это так. Но след древнего присутствия традиций клана, к которому принадлежал Авраам, кажется, не миновал и Эблы.

Пойдем дальше!

В пользу пребывания Аврама в Дамаске исследователи обычно приводят три довода разной степени убедительности и достоверности.

Во-первых, в свите Аврама появляется новая фигура, Элиезер из Дамаска, который становится доверенным лицом патриарха и даже – до рождения сыновей – наследником. Довод, прямо скажем, шаткий: человека с прозвищем «Дамасский» он мог встретить в любой точке Ближнего Востока.

Во-вторых, именно через Дамаск пролегал самый распространенный и удобный путь в Ханаан. Нет нужды предполагать, что Аврам выбрал какой-то другой маршрут.

Но главный, третий, довод такой… О пребывании Аврама в Дамаске пишет Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» со ссылкой на историка и философа I века до н. э. – I века н. э. Николая Дамасского, близкого к царю Ироду и весьма осведомленного, написавшего историю от Вавилона и Ассирии до своего времени. Иосиф цитирует: «Аврам правил в Дамаске, прибыв в качестве чужеземца с войском из так называемой Халдеи, страны лежавшей выше Вавилонии. Спустя короткое время он выселился со своим народом в страну, которая тогда именовалась Ханаанеей, а теперь Иудеей; там размножились потомки его… До сих пор имя Аврама пользуется большой известностью в области Дамаска, и [теперь еще] показывается там деревня, названная по его имени обиталищем Авраамовым».[105]

Вот это да! Оказывается, Аврам явился в Дамаск не в качестве странника, а в качестве завоевателя, оккупировал город, правил там некоторое время, а затем продолжил свой завоевательный поход! Что ж, такая точка зрения вполне соответствует историческому контексту и хорошо соотносится с известными фактами экспансии хабиру в Левант. Пребывание завоевателей оставило такой глубокий след в народной памяти, что, и спустя почти две тысячи лет, о нем помнили достаточно живо и показывали резиденцию вождя. Версия Николая Дамасского имеет косвенное подтверждение и в Бытии. Аврам действительно был искусным военачальником и принимал участие в военной кампании, уже живя в Ханаане.

Большинство ученых полагают, что уклад жизни Аврама как-то связан с понятием «иври», которое время от времени встречается в тексте Торы рядом с именем патриарха. По их мнению, это определение находится в тесной взаимозависимости или даже совпадает с наименованием «хабиру» (или «апиру»), которое встречается в аккадских и египетских источниках с конца III тысячелетия до н. э. Считается, что обычно так называли чужеземцев в статусе наемных воинов, наемных работников или даже рабов. Из древних ассирийских источников известно наименование «убру», возможно, связанное с понятием «хабиру» и означающее «иммигрант» или «чужестранец».

Вряд ли понятие «хабиру» несло в себе какое-то этническое содержание, скорее всего, этот термин следует отнести к социально-правовой области. Высказывается даже мнение, что «существует связь между сознательной отчужденностью семейств патриархов в их новой, ханаанской среде, запрещающей жениться на дочерях местных жителей, и между отношением местных народностей к ним как к пришельцам и чужеземцам».[106]

Борис Мойшезон говорит о тождестве «с большой степенью вероятности» между хабиру и «библейскими сынами Эвера (то есть иври – евреями)». Свою точку зрения он даже подкрепляет кратким экскурсом в этимологию, по правде говоря, малоубедительным: «Эвер и иври (или ибри) на иврите начинается с гортанного звука, передаваемого буквой «аин». В клинописи соответствующий звук передавался как «х». Иначе говоря, иври (с «аин» впереди) должно было передаваться как хиври (или хибри), откуда и происходит хабиру. (Везде курсив Б. Мойшезона – Л. Г.)».[107]

Совершенно иную точку зрения высказывает Игорь Тантлевский в своей книге «Введение в Пятикнижие».[108] Как известно, Аврам ведет свою генеалогию от Сима (Шема). Слово «шем» означает просто имя, что, возможно, свидетельствует о табуировании настоящего имени. Не исключено, что Сим – это ничто иное, как видоизмененное имя Сифа (Шета), т. е. мы в очередной раз имеем дело с «дубликатами» имен в библейских генеалогиях. (Это не должно нас удивлять: вспомним, например, повторение имен Лемех и Ханох в кенитской и сифлянской генеалогиях.) Сиф (Шет) тождествен аморейскому Шуту, что по-аккадски должно читаться как Суту. Этноним «амуру», означающий «запад» или «люди с запада», использовался, по-видимому, лишь в специфических контекстах, – так называли амореев окружающие их народы. А обычным названием западно-семитских скотоводческих племен было «сутии» (или по-аморейски «шутии»), означающее потомков некоего Шуту (Суту).

Как мы уже отмечали, особо важное значение при перечислении имен от Сима (Шема) до Авраама имеет Эвер от аморейского «ибру», что означает «переход» (например, через реку). Возможно, в этом имени отразилось важнейшее событие в жизни верхнемесопотамских аморейских (сутийских) племен: уход из Месопотамии в начале II тысячелетия до н. э.

Имя Эвер, по мнению Тантлевского, можно перевести и как «заречье»; отсюда и прилагательное «иври» – «человек из заречья», «зареченский». Так, вероятно, называли себя все люди, принадлежавшие к аморейско-сутийским племенам, ушедшие в начале II тысячелетия до н. э. из Месопотамию через Евфрат в Сирию и Палестину. Разумеется, состав этих племен не совпадал со сложившимся позже еврейским народом. Однако в тексте Торы Авраам обозначается как «иври», термином, к которому, как полагают, через греко-византийский язык восходит русское «еврей».

В древнеегипетских текстах, так или иначе отражающих реалии южной и центральной Палестины, часто упоминаются некие «апиру», но не как этноним, а как обозначение социальных групп. Причем «апиру» – это не собственники-номады, ведущие кочевой образ жизни – «шосу», а, преимущественно, наемники, люди «без роду и племени». Считается, что египетское «апиру» восходит к аккадскому «хабиру», производному от глагола «хабару» – «насильственно, вынужденно покинуть свой дом», «быть изгнанным». Таким образом, «хабиру» – это внесоциальные элементы: бомжи, изгои, парии, бродяги. На аккадском они называются так же «са-газ-меш» от семитского «шагашу» – «разбойники», «головорезы».

Таким образом, (Тантлевский здесь ссылается на известного семитолога И. М. Дьяконова), «иврим» и «хабиру» – совершенно разные наименования, не имеющие между собой семантической связи. Хабиру отнюдь не были номадами-кочевниками, кем, несомненно, являлись иврим, да и их этнический состав совсем не обязательно был аморейско-сутийским. Хабиру, изображавшиеся в источниках войнами-наемниками, разбойниками и даже торговцами, действовали по всей территории древнего Ближнего Востока, что не соответствует описанию иврим в Торе. Ну и, наконец, понятие «иври/иврим», восходящее к глаголу «абар» – «переходить (через реку)», имеет совершенно иную этимологическую основу, не связанную с аккадским «хабару/хабиру».

Как мы уже отмечали, к концу III тысячелетия до н. э. в шумерских документах появляется термин «сагаз» применительно к воинственным кочевникам, появившимся, по-видимому, откуда-то севера. Это слово, по мнению Б. Мойшезона, восходит к индоевропейскому «сака», что означает «повозка, телега». В месопотамских источниках упоминается и город Сагартим в районе реки Хабур к северу от Мари. Известно, что именно в этом районе действовали кочевники «сагаз». Как указывает исследователь, первое явное упоминание племен «сагаз» относится к времени правления царя Шульги (2096–2048 г. до н. э.). В этой связи Б. Мойшезон приводит следующий замечательный документ, по-видимому, донесение некоего шумерского чиновника: «Сагаз – неуправляемые люди. Зеленые равнины их опустошены. Мужчины их идут, куда хотят, а женщины не выпускают из рук прядильных веретен. Они разбивают свои станы, где пожелают. И установлений Шульги, царя моего, не выполняют».[109]

Вот как комментирует этот текст исследователь: «По-видимому, этот отрывок первое из дошедших до нас свидетельств о том конкретном этносе, из которого вышел древний Израиль. И в этом раннем отрывке уже отчетливо слышатся предвестия тех отзывов о евреях (израильтянах), которые воспроизведет впоследствии Библия, вложив их в уста чужестранцев».[110]

В самом деле, этот поразительный текст удивительным образом корелирует с общеизвестными фрагментами ТАНАХа. Давайте сравним…

С вершины скал вижу я его и с холмов смотрю на него: вот народ отдельно живет и между народами не числится (Бм. 23, 9).

И сказал Аман царю Ахашверошу: во всех областях царства твоего есть один народ, рассеянный среди народов и обособленный; и законы у него иные, чем у всех народов, а законов царя они не выполняют, и царю не стоит оставлять их (жить в стране) (Эстер 3, 8).

Б. Мойшезон обращает внимание на то, что география перемещений Аврама и его спутников совпадает с местами наибольшей активности «хабиру-сагаз»: Ур на рубеже III и II тысячелетий до н. э., бассейны рек Хабур и Балих в районах городов Мари и Харан в начале II тысячелетия до н. э., Сирия, Ханаан и даже Египет в первой половине II тысячелетия до н. э. «Создается впечатление, – пишет исследователь, – что библейские данные, как и данные клинописных табличек о сынах Эвера (хабиру-сагаз), арамеях и других кочевниках, отражают длительный процесс расселения с конца III до конца II тысячелетий до н. э. воинственных кочевых групп, тесно связанных между собой. В результате этого процесса часть сынов Эвера осела в Месопотамии, а другая часть сконцентрировалась в более западных областях, и от них пошли арамеи, израильтяне и соседи Израиля к востоку от реки Иордан».[111]

Выйдя из Дамаска и двигаясь на юго-запад, Аврам и его спутники вскоре увидели гору Хермон, вершина которой даже в жаркую погоду покрыта снегом. Скорее всего, путники обогнули Хермон с юга и оказались на Голанских высотах – территории современного Израиля.

Впереди лежал Ханаан.

«…И пришли в землю Кнаанскую»

Мы уже говорили о том, что развитие материальной культуры и становление общественных отношений на крошечном клочке земли, называемом Эрец Исраэль, каким-то загадочным образом оказали огромное влияние на ход человеческой истории.

…А территория эта действительно очень мала: всего лишь точка на географической карте мира. Протяженность страны от Дана на севере до Эйлата на юге всего 410 километров, а от Средиземного моря на западе до реки Иордан на востоке – в среднем около 80 километров. Причем только немногим больше половины этой земли, ее северная часть, пригодна для постоянного проживания человека. Всего несколько десятилетий своей долгой истории, во времена царей Давида и Шломо, Израиль занимал довольно обширную площадь, примерно в пять раз превосходящую нынешнюю.

В научной и научно-популярной литературе можно встретить несколько наименований, близких по смыслу, для обозначения географической территории, на которой сегодня расположено государство Израиль: Ханаан, Эрец Исраэль, русский эквивалент этого словосочетания – Земля Израиля и, наконец, Палестина. Мы, как наверно уже заметил читатель, отдаем предпочтение термину «Эрец Исраэль», хотя, по мере надобности, пользуемся всеми принятыми наименованиями. Название «Палестина», несмотря на свой нынешний политический окрас, в историко-географическом контексте звучит вполне корректно. Это обозначение придумали еще римляне по имени народа, некогда проживавшего на Средиземноморском побережье и давно сгинувшего в водоворотах времени. Именно этот термин, использует, например, известный израильский археолог Амихай Мазар.

«Фактически Палестину, – пишет ученый, – следует рассматривать как часть обширного региона, обычно называемого Левантом, который включает в себя собственно Палестину, Ливан и Западную часть Сирии… Южная часть Леванта образует особую однородную область, отвечающую библейскому определению Земли Ханаанской».[112]

К северу от пустыни Негев территория древнего Ханаана естественным образом делится на несколько продольных полос, отличающихся своей топографией: Прибрежная равнина, Иудейская низменность (Шфела), горные цепи в центре страны, Иудейская пустыня, Иорданская впадина, Заиорданское плато, пустыня на востоке.

На Средиземноморском побережье почти нет естественных бухт, разве что Хайфский залив, да еще несколько небольших гаваней, таких, например, как в Яффо. Севернее реки Яркон близ нынешнего Тель-Авива Прибрежная равнина называется долиной Шарон или Саронской долиной. Чем дальше на север, тем больше она сужается, тем ближе горы подступают к морю, а в районе Хайфы горная система Кармель спускается прямо к воде. Известна, что еще во времена Авраама долина Шарон была покрыта хвойными и дубовыми лесами, а реки, во всяком случае, к северу от Яркона, были весьма значительными; впрочем, южнее большую часть года они оставались сухими.

Равнина, которую и поныне называют библейским именем Шфела, покрыта невысокими известняковыми холмами и неширокими долинами между ними, пригодными для выпаса скота, а также для выращивания винограда и масличных деревьев. С древних времен эти долины соединяли средиземноморские порты с горными районами в центре страны. Высокая гряда, проходящая с севера на юг, разделена на несколько горных систем: Верхнюю Галилею с самой высокой точкой горой Мерон (1208 м над уровнем моря), Нижнюю Галилею, горы Шомрон, отделенные от Галилеи обширной Изреельской долиной. Ближе к югу рельеф понижается: Иерусалимская седловина не превышает 800 м над уровнем моря, а Хевронские холмы еще ниже. В древности эти горные районы были сплошь покрыты лесами.

Узкая полоса земли между горной грядой и Иорданской долиной становится все суше по мере продвижения на юг и переходит в Иудейскую пустыню, во все времена бывшую «вотчиной» кочевников-скотоводов, а также – из-за близости Иерусалима – прибежищем разного разбойного и мятежного люда. Непосредственно к пустыне с востока примыкает Иорданская впадина, являющаяся частью Сирийско-Африканского разлома, самой длинной и глубокой трещины в земной коре, достигающей у Мертвого моря 400 метров ниже уровня океана. В Иорданской впадине расположены озеро Кинерет, долина Иордана, Мертвое море и уже в пустыне низина Арава. Климатические условия резко меняются с севера на юг – от прекрасного средиземноморского климата в долине Бейт-Шеан до пустынной сухости, где поселения были возможны только в оазисах, таких, например, как Иерихон.

Горные плато Заиорданья, ограниченные с севера горой Хермон (2500 м над уровнем моря), естественно делятся на несколько областей: Голанские высоты и Башан, Гилад, Аммон, Моав и с юга Эдом. На востоке они переходят в обширную Иорданскую пустыню, простирающуюся до долины Евфрата.

В Южной части Эрец Исраэль приблизительно за линией Газа – Хеврон норма выпадения годового количества осадков начинает резко снижаться. Собственно несколько южнее этой полосы проходит граница постоянного расселения людей в древности. Дальше на юг и юго-восток в районах Беер-Шевы и Арада люди селились лишь в некоторые периоды истории. Еще южнее лежит пустыня Негев, в значительной части покрытая труднодоступными горами. Лишь на самом юге в районе Эйлата человеческая жизнедеятельность приобретает постоянный и весьма активный характер. Здесь у северной оконечности Красного моря находятся древние морские ворота страны, куда прибывали торговые корабли и караваны из Аравии и восточной Африки. Здесь же, неподалеку, добывали медную руду – ценнейшее, можно сказать, просто незаменимое сырье на протяжении всей эпохи бронзы.

Самым крупным городом Ханаана в XVIII веке до н. э. был Хацор, расположенный в горном массиве Верхней Галилеи в чрезвычайно удобном месте. Он контролировал важные торговые пути, соединяющие Эблу и Дамаск с далеким Египтом и портовыми городами Западной Сирии. В текстах Мари Хацор упоминается как значительный торговый центр, куда отправлялось олово. Небывалая для Ханаана площадь застройки – около 200 акров – была способна обеспечить жильем 30–40 тысяч жителей. Влияние местных царей, доминировавших в регионе, вероятно, было сопоставимо с могуществом глав государственных образований Северной Сирии.

К юго-западу от Хацора, на отроге горного хребта Кармель, неподалеку от современной Хайфы располагался город Мегиддо, контролировавший Великий Морской путь, точнее тот его участок, где дорога из долины Шарон через горы переходит в плодородную Изреэльскую долину. Такое стратегически важное местоположение города приводило к тому, что он постоянно находился в центре многих вооруженных конфликтов. Город имел мощные фортификационные сооружения. Гора Мегиддо, «ар Мегиддо» на иврите – это и есть знаменитый Армагеддон, место последнего великого сражения между силами Света и Тьмы.

В юго-восточной части Изреэльской долины, там, где она примыкала к долине Иордана на возвышенности находился город Бейт-Шеан. Здесь были плодородные, хорошо обеспеченные влагой земли, заселенные человеком с глубокой древности. Археологи обнаружили здесь не менее 18 горизонтов – уровней последовательного заселения человеком, уходящих к IV тысячелетию до н. э. В ханаанейские времена город был укреплен внутренней и внешней стенами с небольшими помещениями в пространствах между простенками и представлял собой солидную по тем временам твердыню. По всей вероятности по пути из Дамаска в Шхем патриарх миновал город с запада.

На юго-запад от Шхема на возвышенности располагался крупный город Гезер, контролировавший дорогу из древнейшего порта Яффо в город Шалем (Селим). Считается, что первое городище возникло на этом месте около 3000 года до н. э. Во времена Аврама Гезер был значительным поселением площадью в 27 акров с трехметровой стеной.

На юге важным городом считался Бейт-Эглон, расположенный неподалеку от Газы; он стал впоследствии египетским центром в Южной Палестине. Сама Газа, а также Хеврон, скорее всего, были основаны непосредственно перед вторжением в Египет гиксосских завоевателей, возможно, как опорные пункты коалиции. Еще южнее на подступах к Негеву располагалась Беер-Шева, надо полагать, она была освоена и заселена не без участия патриарха и его сына Ицхака.

Ханаанская земля не богата полезными ископаемыми. В то же время некоторые ученые полагают, что боевые колесницы впервые начали широко применять именно в Ханаане в конце XVIII века до н. э. Такое важное военное новшество никак не могло появиться без интенсивного освоения производства бронзы и ее широкого применения в изготовлении орудий труда и боевого оружия. Медные копи в Южном Негеве разрабатывались с глубокой древности. Однако там медь все же была слишком далеко от ханаанских центров и слишком близко от египетских фараонов. Поэтому медь и особенно олово, которым ее легировали, привозили из Кипра, а также с севера – из Мари и даже Иранского нагорья.

В обмен Ханаан мог предложить растительное масло, вино и древесину. Однако главным продуктом экспорта считался пурпурный краситель, который ханаанеи производили из особого моллюска, добывавшегося на побережье. Технология ее изготовления была очень сложной, поэтому краситель стоил дорого. Одежда из пурпурной ткани считалась на Древнем Востоке признаком высокого положения в обществе.

Культурные достижения Ханаана эпохи патриархов не выглядят впечатляющими. Ученые говорят о значительном влиянии извне, об отсутствии собственного стиля и даже некоторой провинциальности.[113] «Найденные здесь вещи, – пишет Б. Тураев, – красноречиво указывают на встречу влияний, здесь и вавилонские цилиндры, и египетские скарабеи (кстати, на цилиндрах, очевидно, местной работы, встречаются, иногда рядом с клинописью, египетские иероглифы-символы)».[114]

На этом довольно унылом фоне особенно впечатляюще смотрятся достижения ханаанеев в деле усовершенствования письменности. Прорыв в этой области следует отнести к самому концу эпохи патриархов, около 1600 года до н. э. Но уже около 1800 года до н. э. в Финикии появляется письмо, непосредственно предшествовавшее алфавитному и состоявшее из восьми знаков, каждый из которых передавал слог. Они перемежались «буквами», напоминающими египетские иероглифы или даже стилизованные пиктограммы.[115]

В этот период аккадский язык оставался языком международного общения на всем древнем Ближнем Востоке: на нем составлялись официальные документы. Использовался также египетский иероглифический текст. И все-таки очевидно, что ханаанеи и аккадский, и египетский языки воспринимали как чужеземные…

«Не будучи связанными со священной традицией (как то было в Месопотамии или Египте, где традиция требовала использования старинного письма), ханаанеи обладали большей свободой, что позволило им в итоге изобрести алфавитную систему письменности. Это, пожалуй, явилось наиболее весомым вкладом в западную цивилизацию, поскольку позднейшие финикийские и греческие системы письменности явились прямым развитием ханаанского алфавита».[116]

Ханаанская письменность существовала в двух вариантах – протоханаанской и протосинайской. К сожалению, и тот, и другой вариант письма известны лишь из коротких и большей частью неполных надписей, в основном, посвятительных формул, использовавшихся в культовой практике. Самая длинная из надписей протоханаанским письмом была сделана на тулове расписного сосуда, обнаруженного при раскопках в Лахише. Она представляет собой посвящение богине, которой, вероятно, поклонялись в местном храме. Несколько десятков протосинайских надписей были выбиты на скалах бирюзовых копий на Синае. Одно из немногих (если не единственное) слово, достоверно прочитанное в них, также является фрагментом из посвящения богине: [IBhLT] – «для госпожи» или «принадлежащий госпоже», аналог на иврите – «ве-баалат».

Протоханаанские письмена большинство ученых датирует началом XVI века до н. э. Что касается датировки протосинайских надписей, то здесь никакого единодушия не наблюдается. Знаменитый археолог В. Ф. Олбрайт датирует их периодом Нового царства в Египте, возможно, XV веком до н. э., тогда как некоторые его коллеги, вслед за А. Гардинером, относят некоторые из них к Среднему царству, т. е. к эпохе Авраама или даже более раннему времени. Но вот уж в чем все согласны, так это в высочайшей оценке вклада ханаанеян в мировую культуру. «Несмотря на скудость находок, – пишет Амихай Мазар, – совершенно очевидно, что изобретение алфавита произвело революцию в истории человечества».[117]

Из-за большого количества экологических и географических зон в Палестине издавна развивались различные, часто соперничающие между собой региональные образования, неоднородные как в этническом, так и в культурном отношении. До конца II тысячелетия до н. э. в Палестине не было единого государства. В то же время, будучи связующим звеном между великими цивилизациями Месопотамии и долины Нила, а в отдельные периоды и козырной картой в их непрестанном противостоянии, в их борьбе за гегемонию на Ближнем Востоке, палестинские центры долгое время испытывали культурное и политическое давление великих держав, оказывая на них, в свою очередь, значительное влияние. Этому способствовала весьма развитая сеть дорог, связывавшая Ближний Восток в единую геополитическую структуру.

Порты Акабского залива Красного моря соединялись с центральной частью страны двумя дорогами. Одна, восточная, шла по долине Арава к южному берегу Мертвого моря, другая, западная, – через оазис Кадеш-Барнеа в средиземноморскую Газу. Но главный путь на север, по которому двигались торговые караваны, мирные посольства, вооруженные отряды и даже целые армии, пересекал Синайскую пустыню, служившую естественной границей между Египтом и Палестиной, к западу от Негева. Соединяя восточную протоку дельты Нила с Газой, эта дорога долгие века и тысячелетия была своеобразным наземным мостом между Африкой и Азией. Далее к северу шел знаменитый «морской путь», продолжавшийся вдоль Средиземноморского побережья до Яффо, потом поворачивал к востоку до Афека (в районе нынешней Петах-Тиквы), снова к северу вдоль восточного края долины Шарон до Мегиддо, где разветвлялся на три дороги. Первая – на север: через Хацор в Сирию; вторая – через Кармель и Акко к Ливанскому побережью; третья – через Бейт-Шеан в Заиорданье.

Едва ли не основной транспортной артерией всего Древнего Востока считался «Царский путь», соединявший Месопотамию и Сирию с Красным морем и Аравией. Он проходил вдоль естественной границы между заселенными областями Заиорданья и Иорданской пустыней.

Важная дорога на севере региона шла из Дамаска вдоль реки Ярмук между горными платами Голан и Гилада к южной оконечности озера Кинерет и дальше в сторону Шхема. Почти с полной уверенностью можно утверждать, что именно по этой дороге пришел в Ханаан Аврам. К югу от Шхема тропа пролегала вдоль крутых горных склонов и редких долин и вела в Иерусалим и Хеврон.

«Авраам, как рассказывает нам Библия, выбрал при своем первом исследовании Палестины безлюдную и трудную дорогу, которая вела к югу, – пишет Вернер Келлер, – здесь лесистые склоны холмов незнакомой страны давали убежище и укрытие чужестранцу, а открытые участки служили пастбищами для его стад… Насколько бы соблазнительней не были плодородные долины на равнине, Авраам предпочел поселиться в начале в холмистой местности. Вооруженные лишь луками и пращами, его люди избегали сталкиваться с ханаанеями, чьи мечи и копья были сильнее. Авраам еще не был готов решиться уйти из горной местности».[118] Создается впечатление, что немецкий исследователь хочет обратить внимание на то, что патриарх возглавлял вооруженный отряд, совершающий разведывательный поход вглубь незнакомой территории. Сам по себе этот факт чрезвычайно значим. Однако мы все же полагаем, что, вступив в Ханаан, помыслы Аврама не одолевали соблазны легкой жизни на плодородной равнине. Просто он, судя по всему, с самого начал направлялся в Шхем. Тот самый Шхем, который Амихай Мазар называет «столицей обширной территории, где проживало множество Хабиру».[119] Правда, он говорит о периоде, отдаленном от Эпохи патриархов на несколько столетий. Но уже в конце XVIII века до н. э. начала складываться ситуация, о которой сообщает израильский археолог.

Что мы сегодня знаем о Шхеме, первом городе, который посетил Аврам на территории Эрец Исраэль?

Название Шхем (Шехем или Сихем) часто встречалось в древних надписях. В период археологического сезона 1913–1914 годов немецкий археолог Эрнст Селлин обнаружил древний пласт города, датированный XIX веком до н. э. Это были остатки мощных крепостных стен с прочным фундаментом, сложенным из огромных валунов до двух метров в диаметре. Цитадель укреплена эскарпом, небольшими башенками и земляным валом. За крепостными укреплениями были найдены остатки дворца: всего несколько комнат, тесный квадратный двор, окруженный сплошными стенами. Это не впечатляло, это не шло ни в какое сравнение с дворцами Египта и Месопотамии.

Но вскоре последовала еще одна неожиданная находка. В 20-е годы прошлого века в Египте неподалеку от древних центров Фив и Мемфиса были обнаружены целые залежи глиняных черепков, которые с виду мало отличались от обычного археологического мусора. В ходе дальнейшей исследовательской работы ученые восстановили из них различные керамические изделия, в основном, вазы и статуэтки, не представлявшие собой ничего необычного. Странными оказались обнаруженные на них надписи, изобилующие изощренными проклятиями и ругательствами. Ученые выяснили, что, согласно древним поверьям, разбитое керамическое изделие с подобной «оснасткой» лишает проклятого человека жизненной силы и способствует его смерти. Эти чудесные черепки получили название остроконов. Часть надписей относилась к правителям городов Ханаана и Сирии, с которыми воевали египтяне. Магические заклинания включали не только имена чиновников и вельмож, но и названия городов, в которых они жили. Среди этих названий оказалось немало хорошо известных из ТАНАХа, в том числе и Шхем. Черепки-остроконы датированы XIX–XVIII веками до н. э. Значит, ко времени прихода Аврама в Ханаан, Шхем воспринимался в Египте как значительный городской центр.

В 60-70-е годы известный археолог Дж. Э. Райт исследовал развалины храма в Шхеме и пришел к выводу, что он служил культовым целям вплоть до XVI века до н. э. Впоследствии на его месте было выстроено новое святилище, игравшее такую важную роль, что о нем упоминается в разных книгах ТАНАХа.

Шхем расположен в Самарии между горами Гризим с юга и Эваль с севера. Интересно, что Гризим – священная гора самаритян,[120] согласно древней самаритянской традиции соответствующая горе Мория в Иерусалиме.

«То, что делает Авраам – это знаки, точки во времени и пространстве, по которым в будущем пойдет История, – поясняет Борис Берман. – На протяжении всей Истории Шхем – самое опасное место в Израиле, место, которое и до сих пор родит убийц».[121] Сегодня здесь расположен арабский город Наблус, печально известный вылазками террористов.

Несмотря на какие-то важные дела в Шхеме, Аврам селится не в самом городе, а в его окрестностях, в дубраве Морэ. Он ищет новые контакты с Господом, ведь он до сих пор не знает истинной сути своей миссии. «Морэ – значит, „учитель“, буквально, „указывающий“, – пишет Борис Берман. – Дубрава Морэ – место наставления».[122] И в самом деле, здесь Авраму впервые является Господь, – ведь в Харане патриарх только слышал Его голос, – «показывается», по определению Б. Бермана.

Но прежде чем рассказать об этом событии текст Бытия, как бы между прочим, сообщает нам странную, но, по-видимому, очень важную информацию: «А Кнаанеец тогда был в этой земле» (Б. 13:6). Как будто мы не знаем, что в Ханаане жили «ханаанейцы»…

«При распределении земель между сынами Ноаха, – комментирует Б. Берман, – земля, на которую сейчас пришел Авраам, отошла к его праотцу Шему, который и до тех пор жил на ней. Придя сюда, Авраам узнает, что земля эта отвоевывается у Шема Кнааном и активно обживается последним».[123]

Как это следует понять? Аврам пришел с оружием в руках отвоевать землю и вернуть ее сынам Шема?

По мнению Амихая Мазара, наличие двух основных групп населения Ханаана подтверждают и археологические данные, основанные на исследовании погребальных обрядов. «Библия называет обитателей равнин ханаанеями, а коренное население гористых районов страны – амореями»,[124] – пишет ученый.

Не является ли одной из целей вторжения вооруженного отряда Аврама в пределы земли ханаанской участие в военных действиях на стороне хабиру из числа амореев против ряда других племен, частично объединенных библейским названием «Кнаанейцы»? Или это только часть более широкого военного замысла?

Господь, явившийся Авраму в дубраве Морэ, сказал ему только одну фразу: «Потомству твоему отдам Я эту землю» (Б. 13:7), которую Раши комментирует так: «…В грядущем Я возвращу ее твоим сыновьям, которые являются потомками Шема».[125] Кажется, ясно: если Сам Всевышний обещал эту землю потомству Аврама, к чему, как говорится, ломать копья? Зачем ввязываться в военные действия, если результат вообще не зависит от процесса, а может быть, даже и не связан с ним?

«Откровение Авраама у дубравы Морэ, – пишет Б. Берман, – не есть его видение, и не плод его духовных трудов, и вообще исходит не из него, а к нему. Аврааму показано свыше, и он, осознав ему явленное, построил на месте этом жертвенник «Господу показывающемуся».[126]

Аврам не счел нужным задерживаться в Шхеме надолго. Вместе со своим отрядом он продолжает идти на юг и доходит до Бейт-Эля. Бейт-Эль – дом Господа, древнее святилище, на месте которого, как полагают некоторые исследователи, был построен Иерусалим. Место стоянки Аврама в Бытии указано совершенно точно: Бейт-Эль с запада, с востока Аи – город, имевший важное значение в последующие периоды израильской истории, а пока, во времена Аврама, вероятно, небольшое поселение хабиру.

«…И построил он там жертвенник Господу, и призвал Имя Господа» (Б.13:8), – сказано в Торе.

Но и там он не задержался надолго…

«И странствовал Аврам, продолжая продвигаться к югу» (Б.13:9).

Далее в Бытии начинается описание Египетского похода Аврама. Но в Устной традиции есть указание на то, что патриарх посетил еще и поселение в давние времена основанное Шемом и названное Шалем. Это вполне правдоподобно. Ведь мы уже знаем, что Аврам, по некоторым данным, жил там много лет. И еще: на египетских остороконах, рядом с названиями других городов Ханаана того периода, есть и Шалем (Селим).

В Книге Юбилеев имеется информация о том, что патриарх посетил Хеврон, более того, там сказано, что он оставался в городе два года, что, по правде говоря, маловероятно, ибо противоречит логике временных ориентиров, представленных в Пятикнижии. Однако в Книге Юбилеев, в том месте, где говорится о посещении Аврамом Хеврона, обращает на себя внимание одно любопытное замечание: «…Хеврон был тогда построен».[127]

Когда это тогда? И вообще, прежде чем двинуться дальше на юг вслед за патриархом, не пора ли нам хоть как-то обозначить хронологические ориентиры происходящих в нашем повествовании событий.

Как мы помним, на основании данных Пятикнижия и источников Устной традиции временем рождения Аврама считается 1948 год от Сотворения мира или 1812 год до Новой эры. Из Харана в Ханаан патриарх ушел в 75-летнем возрасте (это определенно сказано в Торе), стало быть, в 2023 году от с. м. или в 1737 году до н. э.

Согласно хронологической схеме, представленной в Книге Юбилеев, дата рождения Аврама относится к 1914 году от с. м. или 1846 году до н. э., а выхода из Харана – к 1992 году от с. м. или 1768 году до н. э. Следовательно, по данным этого древнего источника, Аврам отправился в Ханаан не в 75-летнем, а в 78-летнем возрасте. Как мы уже говорили, Книга Юбилеев дает скрупулезную датировку описанных в ней событий. Из ее текста ясно, что жертвоприношение в Бейт-Эле произошло лишь в следующем 1767 году до н. э.; тогда же Аврам пришел в Хеврон, где оставался два года и отправился в Египет в 1765 году до н. э.

Данные, полученные на основании расчетов, а также логика повествования в Пятикнижии и источниках Устной традиции, свидетельствует, что все события, случившиеся после выхода из Харана – прибытие в Ханаан, жертвоприношение в Бейт-Эле, продвижение на юг, засуха и голод в южных районах страны – все это события 1737 года до н. э. Запомним эту дату…

В очерке «Ловец человеков» мы уже касались хронологии основных исторических периодов в Месопотамии. Теперь же отметим только, что базовые даты традиционной хронологической схемы истории Двуречья, имеющие непосредственное отношение к саге о патриархах – это годы правления царя Хаммурапи, которого, как мы знаем, еврейская традиция отождествляет с библейским Нимродом – 1792–1750 годы до н. э. Так определяют время царствования вавилонского правителя большинство ученых. Однако имеются и другие варианты датировки.

В книге «История еврейского народа в контексте мировой истории», рассчитанной на массового читателя, представлен хронологический свод с иной датировкой царствования Хаммурапи: 1728–1686 годы до н. э.[128] Такие же даты находим в книге Майкла Гранта «История древнего Израиля»[129] и ряде других. Этому есть свои причины. К восьмому году правление царя Аммицадуки, потомка Хаммурапи, возможно, его правнука, «относятся древние записи наблюдения гелиакального восхода планеты Венера. В зависимости от того, как оценивается ошибка древних наблюдателей и по ряду других обстоятельств, создается вся хронология Месопотамии III–II тысячелетий до н. э., имеющая три различных хронологических схемы (плюс-минус 64 года): „короткую“, „среднюю“ и „длинную“.[130] Как уже догадались читатели, мы вслед за авторами большинства авторитетных изданий придерживаемся «средней» хронологической схемы, при которой «библейская» датировка жизни патриарха частично совпадает со временем правления Хаммурапи, а экспансия последнего на север, в том числе и походы в Мари на 33 и 35 годах (около 1759 и 1757 гг. до н. э.) царствования вавилонского правителя близки или даже совпадают со временем пребывания Аврама в Харане.

На важный хронологический ориентир, относящийся уже к началу «ханаанского периода» жизни патриарха, указывает Игорь Тантлевский со ссылкой на Тору (Бм. 13;22), где говорится о том, что Хеврон «построен на семь лет раньше Цоана Египетского». Речь, судя по всему, идет о египетском Джане, по-гречески, Танисе, отождествляемом со столицей завоевателей-гиксосов Аварисом. На основании египетских источников ученым удалось с достаточной точностью датировать «основание» Цоана, т. е. определить время, когда там появились гиксосы: между 1730 и 1720 годами до н. э. «Таким образом, – пишет И. Тантлевский, – исходя из библейской относительной хронологии выходит, что Хеврон „был построен“ ок. 1737/1727 гг. до н. э.».[131] На возможность подобной датировки указывал и Б. Тураев.[132]

В этом же контексте, вероятно, следует понимать и странный пассаж из Книги Юбилеев (напомним, источника около II века до н. э.): «…и Хеврон был тогда построен».[133] Т. е. построен ко времени прихода в город Аврама.[134]

В терминах и датах, принятых в археологии Палестины, это Средний бронзовый век IIВ-С – 1800/1750-1550 гг. до н. э.[135]

«Начиная приблизительно с 3000 года до н. э., – пишет Амихай Мазар, – абсолютная хронология Палестины в значительной степени основана на хронологии Египта. Предметы египетского происхождения, найденные в Палестине – включая надписи фараонов, печати-скарабеоиды и др., – а также изделия, вывозившиеся из Палестины в Египет и найденные археологами в датированных контекстах, создают основу для временных границ. Зависимость от египетской хронологии столь значительна, что любые изменения в последней влекут за собой соответствующие перемены в палестинских датировках».[136] Все бы ничего, да беда в том, что и в Египте, как и на всем Древнем Востоке, не существовало привычной для нас хронологической системы, т. е. летоисчисления по эрам. Время отмечали по выдающимся событиям («год воцарения такого-то», «год битвы такой-то»), а также по годам царствования монархов.

Первую более или менее адекватную хронологическую схему Древнего Египта предложил верховный жрец Гелиополя Манефон (конец IV–III века до н. э.), человек выдающейся образованности, да к тому же имеющий доступ к первоисточникам. К сожалению, от его исторических изысканий остались только небольшие фрагменты в трудах Иосифа Флавия и ранних христианских богословов: всего лишь «схема», состоящая в основном из имен царей и дат их царствования, т. е. всего того, что обычно больше всего страдает при воспроизведении переписчиками. Стоит ли удивляться, что имена и цифры Манефона далеко не всегда совпадают с памятниками. В то же время именно Манефон разделил историю Египта на три периода, и каждый из них, в свою очередь, – на династии. Такая хронологическая схема – Древнее, Среднее и Новое царство – сохранилась до сегодняшнего дня.

Археологические исследования последнего столетия дали много дополнительного материала для установления подлинной египетской хронологии. Однако и сегодня «начало» додинастического периода истории Египта ученые датируют самыми разными цифрами, порой отличающимися друг от друга на целое тысячелетие.

Ясно одно: наблюдения звездного неба в Египте велись с древнейших времен. «До нас дошли не только таблицы звезд, но и сами инструменты для наблюдения… – пишет Б. Тураев, – один гороскоп (т. е. наблюдатель) сидя на корточках на крыше храма, смотрел одним глазом в дырочку пальмового инструмента на сидевшего против него лицом на одном меридиане товарища и, при помощи орологии с отвесом, определял положение звезд относительно его тела. Это заменяло египтянам ночные часы, например: „Пятый час ночи – созвездие „голова птицы“ над левым глазом“. Для определения дневных часов у них существовали особые приборы, хотя и довольно примитивного характера и неточные, дававшие указания по длине или направлению тени. Такие постоянные наблюдения приучили египтян отмечать и положение Сириуса, его восход всегда сопровождался известными празднествами…».[137]

На основании анализа астрономических наблюдений древних египтян и сведений, добытых археологами, некоторые современные исследователи делают вывод, что самая ранняя дата «начала» египетского календаря относится к 4236 году до н. э. Древние источники говорят о каких-то царях-полубогах или духах, занимавших в легендарной истории промежуточное положение между богами – основателями страны и реальными основоположниками царских династий на севере и юге Нильской долины. Объединение страны, по мнению ученых, относится, скорее всего, ко времени около 3000 года до н. э. и считается делом первого царя-человека Мины (Менеса), выходца из южного Египта.

Точные временные границы раннего царства Египта не ясны, несмотря на многочисленные версии ученых. Однако началом Древнего царства принято считать время правления фараона Джосера, которое, весьма условно, разумеется, датируется 2667–2648 годами до н. э. Именно в этот период, судя по всему, начинается грандиозное мемориальное строительство. Первая из знаменитых египетских пирамид, пирамида Джосера, уже достигает 60 метров. Конечно, ей далеко до великой пирамиды Хеопса высотой 146,6 метра, построенной, вероятно, столетием позже в самый разгар мемориальной строительной лихорадки, никогда более не достигавшей такого размаха ни в самом Египте, ни, тем более, в какой-либо другой точке Восточного полушария.

Ученые полагают, что около XXIII века до н. э. климат в Египте меняется, он становится более засушливым; эти перемены связывают с наступлением на долину Нила пустыни. Может быть, именно этот, казалось бы, чисто экологический фактор стал решающим в крушении Древнего царства.

Опираясь на данные Манефона и некоторые другие сведения, историки номинально определяют Древнее царство как время правления III (иногда II) – VIII династий фараонов, а Среднее царство – IX–XVIII династий. На самом деле памятники периода эфемерных, маловразумительных VII–X династий полны свидетельств о страшных годах сумятицы, голода и мора. Время междоусобиц и раздробленности, когда Египет практически перестал быть единым государством, иногда называют I Переходным периодом египетской истории. Так, например, если верить Манефону, за 70 дней на троне сменилось 70 правителей VII династии. Разумеется, эта информация древнего историка слишком похожа на легенду, но, как мы знаем, легенды на пустом месте не возникают.

Поочередная смена правителей VIII и IX династий свидетельствует о борьбе севера и юга за гегемонию в долине. Впрочем, эта борьба продолжалась и дальше. Некоторая стабилизация наступает лишь при XI династии. Надо полагать, что основатель XII династии, с которой обычно связывают расцвет Среднего царства, фараон Аменемхет I получил из рук предшественников уже вновь объединенную страну. Это произошло, вероятно, около 2000 года до н. э. Великая XII династия египетских фараонов царствовала более двух столетий. Но потом снова начинается период распада страны, получивший название II Переходного периода. В списках фараонов XIII и XIV династий наблюдается настоящая чехарда: иногда правителям удается удержаться у власти всего несколько месяцев, а то и дней. На рубеже XVIII и XVII веков до н. э., т. е. как раз в те годы, когда в Ханаане, а затем и в Египте появляется Аврам, власть фараонов сметает нашествие азиатских племен, получивших название гиксосов.

Эти экстраординарные события и их предысторию нам стоит рассмотреть подробнее, поскольку с огромной долей вероятности можно утверждать, что их непосредственными участниками становятся Аврам и его приближенные.

Контакты египтян с «семитами», жившими на территории Леванта, начались еще во времена Древнего царства. Исследования археологов свидетельствуют о военных столкновениях с «азиатами» в годы правления фараона V династии Снофру. Как указывает Борис Тураев, в одной из гробниц некрополя Дешаше, к югу от Гераклеополя, знаменитый археолог Петри нашел барельеф, изображающий взятие египтянами некой азиатской крепости. «По типу и вооружению, – пишет ученый, – осажденных можно отнести к семитам Синая или южной Сирии».[138]

При следующей VI династии вооруженные столкновения с «семитами» достигли еще большего размаха. Как мы уже знаем, это время, около XXIV века до н. э., соответствует значительной активности племен амурру в Леванте, без сомнения затронувшей и Египет. От этого периода до нас дошел письменный документ, свидетельствующий о постоянных военных стычках египтян с азиатскими племенами Хериуша т. е. «сидящими на песке» или просто «жителями песков». Речь идет об автобиографическом сочинении важного чиновника Уны, родившегося при фараоне V династии Унасе и выдвинувшегося уже при первых фараонах VI династии. В это время, как следует из документа, войны с «азиатами» достигли такого накала, что фараону Пепи I пришлось послать Уну в Левант с многочисленным войском.

«Посылал меня его величество водить это войско пять раз для опустошения страны Хериуша при каждом ее восстании. Было сообщено: произошло волнение среди азиатов в стране „Нос Антилопы“. Я поехал на кораблях с этими отрядами и прошел в пределах возвышенностей горной страны на северные земли Хериуша… Когда войско прибыло сюда, я низверг их всех, я перебил всех бунтовщиков среди них».[139]

В документе, как видим, речь идет о карательной экспедиции в некую горную страну «Нос Антилопы», которая, вероятно, может быть идентифицирована с горным массивом Кармель, и в самом деле вдающимся в Средиземное море подобно носу животного.

О военной активности «жителей песков» на северном берегу Красного моря (т. е где-то в районе нынешнего Акабского залива и Эйлата) мы узнаем из надписи другого важного чиновника времен VI династии Пиопинахта, возможно, младшего современника Уны: «…Его величество послал меня против азиатов, доставить ему (тело) вельможи, капитана и водителя караванов Аннахта, который строя корабли для экспедиции в Пунт, был убит азиатами из числа Хериуша, вместе с отрядом, находившимся при нем…»[140]

Во времена Среднего царства военное противостояние нисколько не ослабло. «Экспедиции на Синай продолжались во все время XII династии, – рассказывает Б. Тураев. – Один из вельмож, Нессумонту, пишет в своей надписи от 24-го года Аменемхета I, что он „поразил троглодитов Хериуша и Ментиу и истребил их жилища“, а при Сенусерте III его генерал Себекху упоминает о походе в Палестину и о взятии города Секмим, может быть – Сихем».[141] Речь идет о Шхеме, где, как видим, происходили военные операции египтян не задолго до прихода в город Аврама.

От Среднего царства до нас дошел и вовсе поразительный документ, широко известный как «Роман Синухета» (т. е. «сына смоковницы»), произведение, которое, по мнению Б. Тураева, «мы с полным правом можем считать одним из самых интересных в египетской литературе и которое может быть названо образцом египетской беллетристики».[142]

«Копия рассказа Синухета существует не в единственном числе, – пишет Вернер Келлер. – Списков было найдено удивительное количество. Очевидно, это произведение было очень популярным и выдержало несколько „изданий“. Его с удовольствием читали не только во времена Среднего царства, но и в новом царстве Египта. Рассказ Синухета можно назвать первым в мире бестселлером».[143]

Действие «романа» начинается во времена фараона Аменемхета I, точнее, в день его смерти, в военном лагере, расположенном в западной части Дельты, в ходе войны с ливийцами. Командующий войсками царевич и будущий фараон Сенусерт I немедленно отправляется в столицу. А один из его слуг, некто Синухет, решает дезертировать и бежать из Египта. Рассказ ведется от первого лица. Причина внезапного страха, охватившего героя «романа», не слишком ясна. Вероятно, он невольно оказался замешанным в каких-то придворных интригах или узнал о чем-то таком (например, о деталях смерти старого фараона), что ему знать не следовало. Как бы там ни было, он минует знаменитую Царскую стену, с приключениями пересекает Ханаан с юга на север и оказывается в Библе на Средиземноморском побережье, затем в Кедме посреди Сирийской пустыни. После всех перенесенных мытарств его приглашает на жительство князь «страны Ретену, что в Верхней Сирии, Аммиенши». (Это имя часто встречается в различных надписях как поименование вождей племен и богов.) Князь предоставил беженцу-эмигранту кров, землю, женил на своей дочери. Здесь Синухет прожил долгие годы, фактически возведенный в княжеское достоинство. Он участвовал и предводительствовал в войнах, и даже победил в поединке силача «страны Тену», вызвавшего его на бой. Синухет состарился и затосковал по родине. Как выяснилось, в далеком Египте все эти годы не теряли из виду судьбы этого необыкновенного человека. О причинах такого внимания можно только догадываться: почему бы ни предположить, например, некоторые тайные осведомительские услуги, о коих распространяться не принято ни тогда, ни сейчас. Фараон Сенусерт I прислал ему письмо с приглашением вернуться, что Синухет с благодарностью и осуществил. В Египте бывший беглец и «невозвращенец» был обласкан властями и осыпан царскими милостями.

В этой связи Б. Тураев замечает, что фактически «карьеру ему сделало бегство и достигнутое высокое положение в Азии, вероятно, заставившее фараона видеть в нем полезного человека для своей внешней политики».[144]

Встает закономерный вопрос: а может быть, история Синухета всего лишь красивая выдумка какого-нибудь литературно одаренного египетского грамотея? Однако анализ текста и сопоставление его с данными науки опровергает такую точку зрения. «Приключения Синухета вполне реальны и укладываются в рамки истории и действительности»,[145] – пишет Б. Тураев. Еще определеннее высказывается Вернер Келлер: «Рассказ этого египтянина приводит подлинные сведения о Ханаане, приблизительно того времени, когда Авраам переселился туда».[146]

До нас дошли сведения не только о военных, но и о мирных контактах «азиатов» с египетскими сановниками. В конце XIX века на берегу Нила в Бенихасане было обнаружено захоронение важного чиновника Неферхотепа (Хнум-хотпа), относящееся ко времени царствования фараона Сенусерта II – около 1900 года до н. э. На одной из стен этой гробницы ученые увидели изображения людей, разительно отличающихся своим внешним видом от египтян. Надпись, сопровождавшая это изображение, свидетельствовала, что это «жители песков», пришедшие в Египет во главе со своим вождем Авессой – 37 мужчин, женщин и детей.

«Художник, которому правитель Хнум-хотп поручил отделку своей гробницы, изобразил „жителей песков“ с такой тщательностью, что можно рассмотреть мельчайшие детали. Эта поразительная, будто живая, картина похожа на фотографию. Кажется, что эта семитская семья лишь остановилась на секунду, и что эти мужчины женщины и дети сейчас вновь отправятся в свое путешествие. Авесса, возглавляющий группу, отвешивает легкий почтительный поклон и приветствует сановника жестом правой руки, а в левой в это же время держит короткую веревку, к которой привязан ручной козел, несущий между рогами изогнутую палку – пастушеский посох… Фасон и цвет их одежд воспроизведен с большой точностью. Прямоугольные шерстяные накидки, доходящие до колен у мужчин и до икр у женщин, переброшены через одно плечо. Они сделаны из разноцветной полосатой ткани и служат плащами. У мужчин подстриженные остроконечные бороды. У женщин волосы свободно падают на грудь и плечи и перевязаны узкой белой лентой вокруг лба. Небольшие завитки над ушами, возможно, являются данью моде. Мужчины обуты в сандалии, на женщинах – темно-коричневые полуботинки. Они везут запасы воды в искусно расшитых бурдюках из шкур животных и свое оружие – луки и стрелы, пращи и копья. В долгое путешествие они взяли с собой даже свои любимые музыкальные инструменты. Один из спутников Авессы играет на восьмиструнной лире. Согласно библейским указаниям некоторые из псалмов Давида следовало исполнять под аккомпанемент этого инструмента…

Мы можем представить себе, что Авраам (тогда еще звавшийся Аврам) и его семейство выглядели почти также».[147][148]

Интересно, что имя Авесса не просто «общеаморрейское», оно встречается в ТАНАХе, правда, в тексте, относящемся ко времени царя Давида.

Среди более поздних египетских документов обращает на себя внимание надпись важного чиновника Харемхеба, впоследствии ставшего фараоном. Как указывает Б. Тураев, на стенах гробницы «Харемхеб, в числе прочего, изобразил прием какого-то семитского племени, прибывшего в Египет, когда „в их земле был голод“, и „они не знали, как прожить“. Фараон разрешил им поселиться (восклицает ученый!) – „интересная параллель к повествованию Библии“.[149] Впрочем, в надписи Харемхеба речь идет о событиях куда более позднего времени – Нового египетского царства. Однако прецедент, о котором упоминает Б. Тураев, свидетельствует, что контакты «жителей песков» с важными египетскими чиновниками и даже фараонами не являлись чем-то исключительным: они случались и до, и после Аврама.

О нашествии некой коалиции азиатских племен, традиционно именуемой «гиксосами», мы знаем от египетского историка Манефона, труд которого, как мы уже говорили, сохранился только во фрагментах, переданных учеными более позднего времени. В передаче Иосифа Флавия этот примечательный эпизод выглядит следующим образом: «Неизвестно, за что прогневался на нас бог: явились с востока неожиданно люди неизвестного происхождения. Дерзко пошли они против нашей страны и легко покорили ее без битвы. Одолев князей страны, они беспощадно сожгли города и разрушили храмы. Со всеми местными жителями они обращались крайне неприязненно: одних убивали, других с женами и детьми обращали в рабство. Наконец, одного из своей среды они сделали царем; он назвался Салитис. Он прибыл в Мемфис, наложил подати на Верхнюю и Нижнюю страны и поместил гарнизоны в наиболее удобных местах. Более всего он укрепил восточную границу… Удобно расположенный город Аварис… он населил и сильно укрепил и поместил там гарнизон из 240 тысяч тяжеловооруженных».[150]

Несмотря на эмоциональный стиль повествования, совершенно не похожий на суховатое изложение Манефона, подлинность этого фрагмента не вызывает у ученых сомнения. Изложенные события находят подтверждение как у других древних авторов, так и в исследованиях современных археологов. Вопрос в другом: какое же государство или племенной союз могли противопоставить себя Египту, мировой сверхдержаве, пусть и ослабленной смутами, так, чтобы «легко», «без битвы» практически в одночасье покорить ее в решительном натиске? Какие надо было иметь силы, чтобы более столетия удерживать над ней контроль? Кто мог выставить в одной только крепости гарнизон численностью в почти четверть миллиона тяжеловооруженных солдат?

В книге Вернера Келлера приведена карта[151] ближневосточного региона, на которую нанесено так называемое Царство гиксосов, охватывающее огромные территории Египта, Палестины, Сирии и Верхней Месопотамии, и где Ассирия, например, предстает небольшим княжеством в среднем течении Тигра. Нет нужды долго рассуждать о том, что перед нами всего лишь домыслы, основанные на эмоциях: никакого такого «тридевятого царства-государства» на Древнем Востоке никогда не существовало. В своем изложении истории гиксосского нашествия Вернер Келлер почему-то теряет всякую историческую объективность. «К власти пришли чужеземцы, и страна утонула в крови. Гиксосы – семитские племена из Ханаана и Сирии – не знали жалости… Среднее царство фараонов пало под бешеным натиском этих азиатов, „царей чужеземных стран“ (так переводится название „гиксосы“)».[152]

В самом деле, среди многочисленных толкований значения термина «гиксосы» некоторые современные исследователи, действительно, допускают и такое. И. Тантлевский приводит еще одно, очень поэтическое: «властители пустынных нагорий». У Манефона (в передаче Иосифа Флавия) находим два варианта трактовки этого термина: «цари-пастухи» или «пленные». По этому поводу Б. Тураев иронизирует: «Этимология „цари-пастухи“ или „пленные пастухи“ – глоссы досужего читателя манефоновского творения, который несколько был знаком с египетским языком, но не заметил несообразностей, вытекающих из его соображений: весь народ должен называться „цари-пастухи“, или сам себя народ называет „пленные“.[153]

По мнению большинства современных исследователей «гиксосы» – это греческая трансформация египетского названия, звучащего как «хека хасут», означающего «иноземные властители». Первоначально так, возможно, называли только правящую верхушку пришлых завоевателей, а потом в трудах древних историков этим термином стали обозначать весь народ или коалицию племен, принявших участие в завоеваниях.[154]

Попытки ученых определенно идентифицировать этническую принадлежность гиксосов до сих пор оказывались несостоятельными. В уже известном нам фрагменте Манефона в передаче Иосифа Флавия упоминаются «арабы». Христианский историк Африкан, опираясь на тот же фрагмент, говорит о финикийцах. Подобное мнение Б. Тураев называет «домыслами географов птолемеевского времени, а может быть, более поздних, для которых Восток был населен семитами – арабами и ханаанейцами…».[155] Примечательно, что еще многие древние историки хотели видеть в гиксосах предков евреев, а некоторые, Иосиф Флавий, например, усматривали в этом причину возвышения при египетском дворе библейского Йосефа, сына Иакова, и даже находили связь с деятельностью Моисея и, соответственно, Исходом евреев из Египта. Сегодня эту версию рассматривают такие разные авторы как Вернер Келлер и Игорь Тантлевский.

Вообще утверждение преимущественно семитского происхождения гиксосов чрезвычайно распространено в современной литературе и, похоже, является общепринятым. «Разрозненные орды пришельцев в массе своей состояли из западно-семитских, т. е. аморейских и ханаанейских племен. Это были вооруженные скотоводческие отряды, к которым примкнули и отдельные несемитские группы».[156]

Косвенным подтверждением активного участия «семитов» в гиксосском нашествии являются скарабеи,[157] датируемые временем II Переходного периода, с семитскими именами царей Анат-хар и Иакуб-хар; последнее некоторыми исследователями даже идентифицируется с библейским Иаковом, имя которого в современной арабской передаче звучит как Иакуб (Якуб).

Археологи установили, что в XVII веке до н. э. в Палестине резко возрастает число находок египетского происхождения, которые указывают не только на торговые, но и на тесные государственные отношения с гиксосским Египтом. Там появляются также богатые двухэтажные здания, возведенные по египетской технологии. Однако все эти факты не способны опровергнуть главного: для успешного осуществления военной кампании такого размаха совершенно недостаточно объединения даже всех имевшихся в наличии аморейско-ханаанейских сил на территории Леванта. Здесь нужен, как сказали бы сегодняшние политологи, государственный ресурс, т. е. поддержка, пусть и неявная, какого-то значительного государства, например, Митанни, набиравшего силу в Северной Месопотамии. Среди имен гиксосских царей, известных как из списка Манефона, так и из археологических исследований, есть и явно несемитские имена. Не возможно отделаться от ощущения, что за гиксосами стоял какой-то их могущественный союзник, заинтересованный в падении Египта. Впрочем, никаких убедительных документальных подтверждений этой точки зрения в исторической науке до сих пор не предъявлено.

Вряд ли гиксосы, обосновавшиеся в штаб-квартире у восточной Дельты и опиравшиеся на свои позиции в Южной Палестине, могли долго контролировать всю территорию Египта. Во всяком случае, едва ли не с начала гиксосского владычества (XV и, возможно, XVI династии по Манефону) в Фивах «параллельно» царствует местная XVII династия. В начале XVI века до н. э. гиксосские цари окончательно теряют престол, завоеватели частично ассимилируются, частично под натиском восстановленной военной мощи египтян убираются восвояси. Впрочем, события этого периода египетской истории выходят за рамки нашего нынешнего повествования. Мы и так слишком долго задержались на берегах Нила. Взглянем только напоследок, как современные историки интерпретируют в своих сочинениях более чем столетний период владычества гиксосов. Вот что пишет Вернер Келлер: «Около 1730 г. до н. э. внезапно прекращаются хроники, которые не прерывались почти веками. С этого времени Египет погружается в непроглядную тьму».[158] С ним, кажется, не согласен Игорь Тантлевский: «Введение в долину Нила лошади, колеса, усовершенствование многих орудий и оружия (в частности, появление двухколесных колесниц (повозок), запряженных лошадьми, азиатского лука и другого оружия, в производстве которого применялась бронза), строительство новых мощных четырехугольных фортификационных сооружений и комфортабельных жилищ нового типа, появление новых пород животных и сельскохозяйственных культур, новых музыкальных инструментов и музыкальных стилей совпадает по времени с гиксосским владычеством в Египте. Гиксосы усвоили египетский язык и развили традиции египетской письменности».[159]

А как же «непроглядная тьма»?

Кому верить? Где истина? – спросит недоумевающий читатель.

История, как мы уже смогли, вероятно, понять, не знает истины абсолютной, только относительную, да и та более зависит от вкусов историков, чем от скудных фактов, имеющихся у них в наличии. Каждая эпоха принадлежит истории, каждый историк – своей эпохе. Эпоха порождает свою относительную истину, историк интерпретирует ее по своему разумению, воспитанию, социальному заказу. А вообще-то, господа мои, относительная истина всегда по середине. По середине, т. е. в пространстве между разными точками зрения. Только там ищите ее, если хотите обрести исторический ориентир, понять исторический смысл. Правы все, и – не прав никто. Мы никогда не узнаем, как было в действительности. Но мы можем понять исторический смысл действительных событий. Представить варианты вероятного. Смысл не всегда соответствует истине. Истина подчас бессмысленна…

Конечно же, завоевание Египта гиксосами не было единовременной военной акцией, обеспечившей тотальный захват страны. В течение многих лет, предшествовавших сокрушительной атаке главных сил, происходило медленное проникновение в Нильскую долину отдельных отрядов и семейных кланов «жителей песков». Собственно, подобная стратегия не нова: именно по такому сценарию проходило завоевание племенами амурру Северной Месопотамии, закончившееся основанием Старо-вавилонского царства. Постепенное, «мирное», заселение продолжалось до тех пор, пока масса эмигрантов не становилась критической, и ситуация не выходила из-под контроля местных властей. Далее следовал внутренний бунт и одновременно внешний военный натиск, по всей видимости, хорошо скоординированные.

Скорее всего, именно засилие «пришлых людей» стало причиной очевидной социальной нестабильности во времена XIII и XIV династий. А решительное наступление извне положило конец великому многотысячелетнему царству.

Вряд ли появление Аврама со своим отрядом вблизи египетской границы буквально накануне вторжения гиксосских войск было простой случайностью. Как мы уже знаем, патриарх прибыл в Ханаан из Дамаска, где, по некоторым данным древних историков, находился отнюдь не в качестве мирного гостя, и направился прямиком в Шхем – центр военной и политической активности гиксосской коалиции перед экспансией в Египет. Затем он продолжил движение на юг и появился в Хевроне, только что отстроенном, возможно, также в связи с готовящимся вторжением. Путь из Хеврона лежал прямиком в Дельту… Трудно вообразить, чтобы вся эта совокупность фактов была простой цепью совпадений, не имеющей отношения к последовавшим вскоре событиям.

Однако источники по каким-то причинам умалчивают, обходят стороной «военную» версию и охотно говорят о чем угодно, но только не об этом. Легко предположить, что Автора Писания эта сторона жизни Аврама просто не интересовала. Тора – не эпическое повествование и не энциклопедия времен и событий…

«И странствовал Аврам, продолжая продвигаться к югу. И был голод в земле той. И сошел Аврам в Египет пожить там, потому что тяжел был голод в земле той» (Б. 13; 9-10).

«В земле той» – т. е. в Южном Ханаане, в Негеве… Устная традиция рассказывает о засухе и последовавшем голоде с красочными подробностями. Конечно, речь об этом зашла не случайно. Это обычная причина, по которой «жители песков» веками «спускались» в Египет. Вряд ли можно сомневаться, что именно эту причину указал Аврам пограничным властям и таможенным чиновникам при пересечении границы. Тоталитарные режимы очень похожи, не смотря на многотысячелетнюю историческую пропасть, разделяющую их. Помните, для выезда из СССР «застойных» времен чиновниками признавалась только одна достойная внимания причина: воссоединение семьи. Для въезда в Мицраим библейского периода, вероятно, принималась во внимание так же одна причина: стихийное бедствие, неурожай, а стало быть, голод в Ханаане.

«Во времена голода, – пишет В. Келлер, – Египет становился прибежищем для кочевников-ханаанеев, а часто – и единственным их спасением. Когда в их землях начиналась засуха, страна фараонов всегда предоставляла им сочные пастбища».[160]

Интересно, что в сохранившемся тексте Книги Юбилеев ни слова не говорится ни о засухе, ни о голоде.[161]

Однако Иосиф Флавий, напротив, «голод» упоминает, правда, вскользь. Но главное, по его мнению, не в этом. Он пишет буквально следующее: «…Аврам узнал, что египтяне живут в полном довольстве, он порешил отправиться к ним, с одной стороны, желая воспользоваться их избытком, с другой же – для того, чтобы поучиться у тамошних жрецов науке о божествах. При этом он решил стать их последователем, если бы нашел их взгляды правильнее своих, или, в противном случае, преподать им лучшие данные».[162][163]

Вряд ли стоит сомневаться в том, что на всем Древнем Востоке Египет считался признанным центром жреческой учености, и что Авраму, замечательному мыслителю, каким его рисуют источники, было чрезвычайно интересно «из первых рук» узнать о системе взглядов тамошних ученых корифеев.

Однако о подлинном содержании миссии, с которой патриарх прибыл в разваливающийся Египет Среднего царства, мы можем только догадываться. В чем суть этой миссии? Может быть, он намеревался принять участие или даже возглавить локальное вооруженное противостояние в одном из номов? Или участвовать в управлении страной после победы гиксосской коалиции? Или доставить повстанцам вооружение и иную помощь? Все это лишь наши предположения… Ясно одно: уже на границе произошел некий нежелательный для Аврама инцидент, он, что называется, «засветился». Видимо, в это время патриарх был уже достаточно крупной фигурой, чтобы проскочить кордон незамеченным.

А северо-восточная граница Египта охранялась особенно строго и надежно. Уже в середине III тысячелетия до н. э. здесь начали строить знаменитую Царскую стену, предохраняющую от нашествия «жителей песков» и других непрошеных гостей. «Она состояла из целого ряда фортов, наблюдательных башен и опорных пунктов, – пишет Вернер Келлер. – Египтянин Синухет мог только под покровом темноты и лишь при его знании местности проскользнуть через это заграждение незамеченным. Спустя 650 лет, во время исхода евреев из Египта, граница охранялась все также строго».[164]

Таможенные заграждения были подстать фортификационным. «Каждый, кто приходил в Египет, должен был сообщить о количестве людей в группе, о причине прибытия и о предполагаемом сроке пребывания в стране. Писец тщательно записывал все подробности красными чернилами на папирусе, затем отсылал записи с посыльным начальнику пограничного поста, который решал, можно ли дать разрешение на въезд в страну. Начальник принимал решение отнюдь не по своему произволу. Административные чиновники при дворе фараона время от времени издавали точные директивы – вплоть до конкретных указаний, какие пастбища следует предоставить в распоряжение переселившимся кочевникам!»[165]

Согласно источникам Устной традиции, уже вблизи от египетской границы Аврам принимает неожиданное решение: спрятать свою жену, Сарай, в один из сундуков, которые его отряд переправляет через таможенный кордон.

В Торе ни об этом решении, ни о последовавшем затем инциденте не говорится ни слова. Вместо этого там приводится история, которая в Бытии в разных вариациях повторяется трижды: сперва в Египте (Б.12; 10–20), потом в Гераре (Б.20; 1-18) и, наконец, снова в Гераре, теперь уже с участием Ицхака и Ривки (Б.26; 1-10). Не приходится сомневаться, что речь здесь идет о чрезвычайно распространенном в ту пору сюжете: гость обманывает хозяина, выдавая свою жену за сестру, с тем, чтобы уберечь себя от гибели и выиграть время. У нас еще будет случай поговорить об этом. А пока вернемся к таможенному досмотру на египетской границе…

«У заставы стали его допрашивать, что он везет в этом сундуке.

– Ячмень, – сказал Авраам.

– Не пшеницу ли? – спросили надсмотрщики.

– Возьмите пошлину как за пшеницу.

– Может быть – перец?

– Возьмите как за перец.

– А не находится ли в этом сундуке золото?

– Я готов заплатить как за золото.

– А вдруг там окажутся шелковые ткани?

– Считайте как за шелковые ткани.

– Но в сундуке может быть и жемчуг.

– Пусть по-вашему – заплачу как за жемчуг.

– Нет, – заявили они, – тут что-то неладное. В этом сундуке, должно быть, находится что-то необыкновенно ценное, и ты шагу не сделаешь прежде, чем сундук не будет открыт.

Пришлось подчиниться. И когда Сарра (тогда еще Сарай – Л. Г.) вышла из сундука, от красоты ее разлилось сияние по всему Египту».[166]

Такая вот история… (В скобках с удивлением заметим: нравы таможенных чиновников за последние четыре тысячелетия, кажется, серьезно испортились: кто же из них отказался бы сегодня от такой огромной мзды!)

Подобный таможенный инцидент, если бы он на самом деле имел место, напоминает хорошо срежиссированный отвлекающий маневр, предпринятый для того, чтобы перевести стрелки внимания чиновников с некоего серьезного груза на пикантную историю с сокрытием обворожительной красавицы.

Казалось, уловка Аврама удалась. Можно себе вообразить, как разинули рты таможенники, если легенда сообщает о сиянии, разлившемся по всей стране. Но сияние это, судя по всему, повлекло не только приятные последствия. Слухи о красоте прекрасной азиатки дошли до фараона, и Сарай без лишних церемоний оказалась в гареме египетского правителя. Лишь вмешательство Всевышнего (иными словами – Чудо) предотвратило трагические последствия этой лихой авантюры. Фараон возвращает Сарай мужу…

«А теперь вот жена твоя, возьми и пойди. И дал о нем Паро повеление людям, и проводили его и жену его, и все, что у него. И поднялся Аврам из Египта…» (Б.12;20, 13;1)

Из этих стихов Бытия можно заключить, что после происшедших событий Аврам не оставался долго в Земле Египетской. Согласно хронологии, принятой в Устной традиции все еще шел 2023 год от с. м. (1737 год до н. э.). Эта датировка вполне соответствует логике исторического повествования: в начале 2023 года Аврам покидает Харан, за несколько месяцев достигает Дамаска, а затем и Ханаана, проводит необходимые переговоры с местными лидерами в Шхеме и, вероятно, Хевроне, переправляет груз через египетскую границу, счастливо избегнув домогательств фараона к своей жене, и возвращается в Ханаан. Стремительность действий и перемещений патриарха соответствовала нарастающему напряжению в регионе перед готовящейся экспансией гиксосов.

Впрочем, Иосиф Флавий намекает на некоторую протяженность пребывания Аврама в Египте. Историк пишет о том, что фараон после инцидента с Сарай в знак примирения не только «одарил его богатыми подарками», но и «сблизил его с самыми учеными египтянами», которым он, кроме всего прочего, преподал астрономию и арифметику. «Аврам стал ближе сходиться с ними, знакомиться с их мировоззрением и доказывать затем всю пустоту и полную несостоятельность последнего. Этим он, благодаря частым сношениям, заслужил их удивление, как человек весьма выдающийся и необыкновенный, который не только обладает даром правильно мыслить, но и убеждать людей…».[167] Такие ученые занятия, разумеется, требовали определенного временного присутствия.[168]

Мы же думаем, что, если Аврам действительно прибыл в Египет с «особой миссией», то тогда тесные научные контакты с египетскими учеными и жрецами могли стать хорошей ширмой его истинных намерений. Возможно, в первоначальный план патриарха входило более детальное знакомство с состоянием дел в столицах, Мемфисе и Фивах, и особенно, в Нильской Дельте, будущем плацдарме гиксосской экспансии, но скандал с Сарай вряд ли оставил ему необходимую свободу маневра. Как мы могли заметить, фараон отнюдь не стремится удержать патриарха в гостях, наоборот, он говорит недвусмысленно: «вот жена твоя, возьми и пойди». Он приказывает своим людям поскорей проводить гостя. Складывается впечатление, что Аврама вежливо, но вполне определенно просят удалиться, не оставляя никакого выбора.

Теперь, прежде чем вслед за Аврамом покинуть Египетское царство, давайте вместе подумаем: можно ли определить с той или иной степенью достоверности имя фараона, с которым встретился Аврам? Если бы нам это удалось, мы могли бы рассчитывать на целый сонм интереснейших выводов, а возможно, и открытий…

В Бытии сказано «Паро». Поскольку в ряде современных изданий Пятикнижия это слово написано с большой буквы, некоторым читателям оно представляется именем собственным. На самом деле это не так. «Паро» – всего лишь транслитерация египетского «пер-о», что значит «Большой дом», особо уважительное поименование, заменявшее непроизносимое имя царя. Подобные эвфемизмы широко распространены и сегодня; сравним: «вызвали в Большой дом», т. е. на Лубянку, или «Белый дом заявил», т. е. «администрация президента США выступила с заявлением». Собственно, от этого «Паро» и произошло широко употребляемое слово «фараон». Так что Пятикнижие представляет некую обобщенную фигуру – Фараона с большой буквы, Царя, «Его величество».

Не лучше обстоит дело и в источниках Устной традиции, хотя, казалось бы, там мы обнаруживаем совершенно конкретное имя – Мену.[169] Оно уже встречалось и в нашем повествовании. Так звали первого египетского фараона-человека, легендарного или, не исключено, реального основателя династического правления в Египте, который жил, вероятно, за тысячу лет до Аврама по традиционной хронологии. В контексте еврейской традиции Мену (или Мина) звучит как символ тирании фараонов или даже как «институт правления фараонов» вообще. Путь, стало быть, тупиковый. Попробуем зайти с другой стороны…

Иосиф Флавий называет фараона, говорившего с Аврамом, Нехо (или Нехао)[170] («Иудейская война» V, 9, 4), что, конечно, к сожалению, также не может служить нам серьезным историческим ориентиром. Впрочем, имя и деятельность этого выдающегося правителя VII века до н. э. хорошо известна историкам. При фараоне XXVI династии Нехо успешно завершилась морская экспедиция вокруг Африки, была предпринята очередная попытка соединить каналом Нил с Красным морем, правда, закончившаяся неудачей. Нехо был современником знаменитого вавилонского царя Навуходоносора, который, к слову сказать, разбил войско фараона при Каркемише, в результате чего египтяне окончательно потеряли контроль над сирийско-палестинским регионом. Все это, несомненно, оставило глубокий след в памяти современников Иосифа: Нехо явно был для него фигурой символической, а события, с ним связанные, представлялись глубокой древностью. С кем же еще было говорить великому предку, как не со знаменитым Нехо!

Думаем, читатели догадались, к чему мы ведем разговор: установить имя фараона, говорившего с Аврамом, практически невозможно. Скорее всего, это был кто-то из правителей-однодневок, царствовавших в разваливавшемся на части Египте между великой XII династией и гиксоским вторжением. Манефон говорит о 361 царе XIII, Фиванской, и XIV, Ксоисской,[171] династий, воевавших за власть с переменным успехом.

«Иногда им удается удержаться у власти только несколько месяцев, а то и дней. В чехарде сменяющих друг друга правителей трудно разобраться, тем более что иногда логика непримиримой борьбы возносит на царский престол совершенно случайных людей, явно не относящихся к царским родам».[172]

Не исключено, что такое количество «престолонаследников» появилось благодаря претендентам в различных областях, номах.

Может быть, этого правителя звали Нехси, что означает «негр» (прямо скажем, не царское имя!), царствовавшего всего три дня, или, скажем, Мер-Меша, «командир солдат». Такая неразбериха свидетельствует о полном упадке центральной власти: трон занимает тот, кто по какой-то прихоти судьбы оказывается ближе к нему. Незадолго до гиксосского нашествия появляются фараоны с именами Себекхотепов, потом какой-то Неферхотеп, о котором известно, что он «сын простолюдина». После Себекхотепа IV наступает, кажется, полный хаос… Концов, как говорится, не отыскать. Да и стоит ли говорить о конкретном правителе, неважно, фараоне, президенте или генсеке, когда речь идет о фундаментальных принципах тоталитарной власти.

Аврам поспешно покидает негостеприимный Мицраим. Эта поспешность чувствует даже в ритме стихов Торы…

«И поднялся Аврам из Египта, сам и жена его, и все, что у него, и Лот с ним, на юг… И шел он переходами своими от юга до Бейт-Эйла, до места, где был шатер его прежде, между Бейт-Эйлом и Аем» (Б. 13; 1,3).

Движение наверх (поднялся) в Эрец-Исраэль отвечает душевному настрою патриарха, стремящемуся отнюдь не к карьере политика или ученого, а к Высшему служению. После недолгого спуска он возвращается к нулевой отметке, отправной точке своего служения, к жертвеннику, рядом с которым он «призвал имя Господа». Этим жестом он как бы перечеркивает свои суетные метания во мраке египетского духовного вакуума, открывает глаза и делает глубокий вдох… И тут же сталкивается с необходимостью принять решение, касающееся своих будущих взаимоотношений с Лотом. Эта проблема имеет важное значение для нашего повествования: на протяжении своей жизненной истории (мы это еще увидим) Аврам старается освободиться от своих родственных привязанностей, которые могут стать препятствиями или хотя бы отвлекающими факторами на пути его высокого служения.

«И непоместительна была земля для них, чтобы жить вместе…» (Б. 13;6)

Заметим, инициатива в «разделе» принадлежит Авраму, Лот же, кажется, с удовольствие направляется в сторону Сдома, где жили люди злые и весьма грешные. И с этого момента начинается его собственная история. Впрочем, прежде чем разойтись окончательно дяде и племяннику предстоит встретиться еще раз при весьма трагических обстоятельствах.

Дело в том, что в Ханаане вдруг разгорелся вооруженный конфликт, как представляется, совершенно некстати ни с точки зрения геополитических процессов, ни сточки зрения дальнейших намерений патриарха. Эту локальную военную кампанию исследователи обычно называют для краткости «войной четырех царей против пяти». Как следует из Пятикнижия, четыре крупных восточных правителя царь Шиннара Амфарел, царь Эласара Ариох, царь Элама Кдолаомер и царь Гоима (обычно это переводится как «царь народов») Тидал выступили против вождей пяти городов, расположенных в Сиддимской долине, которая, как полагают некоторые исследователи, находилась некогда на том месте, где сегодня в провале земной коры раскинулось Мертвое море.[173]

Поводом к этому столкновению послужило неповиновение ханаанских князей, которые отказались признать свою прежнюю вассальную зависимость от Кдолаомера. Возмездие не замедлило явиться. Великая армия четырех царей, как ее именует Борис Берман, выступила в поход, прошла по Заиорданью на юг, разгромив жившие там народы, с юга же обогнула Сиддимскую долину, попутно уничтожив возможных союзников пяти хананских городов и выйдя в тыл их дружинам… Грамотно! Вполне на уровне классической военной стратегии. Царям «союза пяти» ничего больше не оставалось, как принять бой «на равнине Сиддим, получившей свое название, потому что она вся была изрыта колодцами и ямами, где добывался строительный материал.[174]

Несмотря на то, что такой рельеф давал преимущество маленькому войску, оно все было разгромлено и рассеяно».[175]

Из подробностей этого сражения известно только, что царь Сдомский Бера и царь Аморы Бирша, отступая, провалились в смоляные ямы, кому-то, однако, удалось скрыться в горах. Судя по всему, победители не остались в накладе: прихватив все имущество и съестные припасы покоренных городов, войска коалиции ушли восвояси.

Теперь посмотрим, можно ли каким-то образом идентифицировать участников этого военного конфликта с реальными или же мифологическими персонажами исторических хроник и легенд. Судя по всему, имена правителей пяти городов Ханаана несут только символическое значение и вряд ли имеют какое-то отношение к действительности. Это достаточно убедительно показывает Борис Берман.[176] Другое дело, цари, стоявшие во главе «великой армии» Кдолаомера. Имя Амфарел обычно отождествляют с Хаммурапи, а Шинар – с Вавилоном. В «царе народов» Тидале иногда видят правителя хеттов Тутхалиаса. Элам – могущественное государство Древнего Востока, часто выступающее на первых ролях региональной политики. А вот Эласар обычно идентифицируют с Ларсой, городом, доминировавшим в Южной Месопотамии. И вообще, оказывается, что «цари с такими именами действительно правили в указанных государствах, были современниками и входили в число сильнейших правителей тогдашнего мира».[177]

Иосифу Флавию, как и другим современным ему историкам, ничего не было известно ни о Старо-вавилонском царстве и его экспансионистской политике, ни о хетто-египетских войнах в Восточном Средиземноморье. Первой известной ему великой державой Древнего Востока была Ассирия. В соответствии с имеющейся у него информацией он пишет: «В то время, когда ассирийцы властвовали над Азией, дела у содомитян были в цветущем положении… На них пошли ассирийцы войной и… осадили их города. Когда же в происшедшей затем битве ассирийцы остались победителями, то они наложили дань на содомитских царей. И таким образом последние были им подвластны и платили наложенную на них дань в продолжение двенадцати лет; на тринадцатый же они восстали, а ассирийцы снова пошли на них походом…, разграбили всю Сирию и уничтожили потомков гигантов (в Бытии: „рафаим“ – Л. Г.). Затем они направились против Сдома и расположились лагерем в долине, носившей название Асфальтовые ключи (в Бытии: долина Сиддим – Л. Г.). […] Когда дело дошло у содомитян до столкновения с ассирийцами и произошло сильное сражение, многие из первых пали, прочие были взяты в плен; в числе последних находился и Лот, явившийся к содомитянам в качестве союзника».[178]

Судя по всему, «великая армия» (Б. Берман), «184-тысячное войско четырех царей» (П. Люкимсон и М. Абрамович) были простой карательной экспедицией, впрочем, довольно масштабной и умело организованной. Что касается Лота, то вряд ли он участвовал в боевых действиях, скорее всего, он просто, что называется, попал под горячую руку.

Как бы там ни было, некто «спасшийся», (а согласно Устной традиции это был великан Ог, воевавший на стороне сдомитян) явился в лагерь Аврама, который находился неподалеку от Хеврона в дубраве Мамре, и сообщил о поражении союзных городов в Сиддимской долине и пленении Лота. Отметим важный факт: этот «спасшийся» пришел не просто к великому мыслителю и праведнику Авраму, он обратился к Авраму-Иври: впервые в тексте Пятикнижия патриарх назван именем вождя, если угодно, национально-политического лидера, который несет ответственность за жизни своих подданных. И вождь принимает вызов судьбы. Он решает совершить дерзкое нападение на превосходящие силы противника, чтобы изменить горькие итоги поражения ханаанских царей. Аврам собирает отряд численность в 318 человек (эту цифру, приведенную в Бытии, повторяют все источники) и начинает преследование вражеского войска вплоть до Дана на северной границе Эрец Исраэль. Там он нападает на неприятельский лагерь, разбивает врага и продолжает преследовать обратившиеся в бегство силы до Дамаска.

«И возвратил все имущество, а также Лота, сродника своего, и имущество его возвратил, а также женщин и народ» (Б.14;16).

В описании триумфа Аврама-Иври в тексте Пятикнижия ясно слышатся торжественные ноты героического эпоса, традиционного для многих народов.

А Иосиф Флавий прямо пишет, что Авраму «подчинялись триста восемнадцать полководцев, каждый из которых располагал несметным войском».[179]

Комментаторы Торы видят подвиг патриарха по-другому. «Аврам узнал о пленении племянника, вооружил кого смог… и с ними погнался за великим войском освобождать Лота, – пишет Б. Берман. – Казалось бы, чистое безумие. Но произошло невероятное: три сотни людей Аврама разбили огромное войско великой империи… Аврам победил не вооруженной силой, а силой своей праведности».[180] Иными словами, свершилось Чудо.

Нисколько не умаляя значения этой героической победы патриарха в контексте общественно-исторического фона Книги Бытия, а также ее особого сакрального звучания, отметим все же, что в ней нет ничего сверхъестественного, ничего такого, что выходило бы за рамки обычных представлений о ведении войны в те отдаленные времена. И с нашей точки зрения, именно в этой «обыденности», естественности и непредвзятости кроется невероятная сила Книги.

Вдумаемся… Согласно Пятикнижию вместе с Аврамом-Иври вышли в поход его союзники-амореи – братья Мамрей, Эшкол и Анер, как следует из контекста, люди не простые и не бедные. Почему бы не предположить, что у них был свой отряд, а может быть, и отряды, состоящие из вассалов и слуг. В Бытии таких свидетельств нет, но ведь нет и обратных утверждений.[181]

Далее… Из источников Устной традиции нам известно, что «Ог горячо убеждал Аврама попытаться освободить Лота и остальных пленников, причем, по его мнению, сделать это было не так уж трудно – войско Кдолаомера потеряло бдительность и по ночам вокруг лагеря даже не выставляло караульных».[182] И это вполне естественно: мы ведь уже говорили, что речь не идет о завоевательном походе, а лишь о карательной экспедиции; солдаты полагали, что их долг выполнен и, как сейчас говорят, расслаблялись по полной программе.

И наконец, логика повествования свидетельствует, что патриарх совершил нападение не на основные силы «великой армии», а на ее арьергард, где, как это обычно бывает, в «обозе» находилось имущество, а также женщины и народ. В походных условиях такие «обозы» могут отставать от основных армейских сил на десятки километров. Аврам «незаметно наблюдал за ними из безопасных укрытий, производил разведку и ждал удобного случая, – пишет Вернер Келлер. – Такой случай не представлялся до самого Дана… Подобно молнии, под покровом темноты Аврам напал на арьергард, и в возникшей суматохе Лот был освобожден. Только те, кто не знаком с тактикой бедуинов, могут счесть эту историю неправдоподобной».[183]

Все, сказанное выше, нисколько не опровергает, с одой стороны, героизма Аврама-Иври (наоборот, подчеркивает!), а с другой, сакрального смысла этой выдающейся победы человеческого духа. Не случайно на встречу триумфатору вышла целая процессия. И возглавлял ее, судя по всему, Малки-Цедек, царь Шалема, который «вынес хлеб и вино» (Б.14;18). Б. Берман утверждает, что Малки-Цедек не имя, а титул – «царь-праведник», принадлежавший сыну Ноаха Шему, правившему в Шалеме, смысл названия которого по Берману – «цельность и мир». Так устанавливается связь еврейского народа с особенным, сакральным местом, на котором впоследствии возникнет Иерусалим.[184]

Впрочем, установление этой связи началось раньше. Как мы помним, впервые Господь явился Авраму в дубраве Морэ, неподалеку от Шхема. Это произошло вскоре после вступления патриарха на территорию Ханаана. Всевышний сказал тогда только одну фразу: «Потомству твоему Я отдам эту землю» (Б.12;7). Для Аврама это явилось несомненным подтверждением правильности выбранного им пути, духовного и пространственного. После возвращения из Египта и отделения Лота Господь говорит пространно и, кажется, более доверительно:

«Подними очи твои и посмотри с места, на котором ты теперь, к северу, и к югу, и к востоку, и к западу. Ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки…» (Б.13;14–15).

Заметим: Бог не приказывает, а просит Аврама: «са-на эйнеха у-рэа» – «подними, прошу, глаза твои и увидь» (Б. Берман).

«Руах – дух. „У-реа“ – увидь духовным взором, – размышляет ученый. – Оказывается, что с того места, где стоит Аврам, он может духовным взором обозреть всю Землю, по всем четырем ее направлениям. Место это – Иерушалаим, где будет стоять Храм и жертвенник. Именно из этого места взят тот „афар“ (т. е. „прах“ – Л. Г.), из которого в Эдене создан человек. Это место схождения трех континентов. Тут ключевая точка движения всего исторического человечества. Тут – основание для человека как такового и место его постоянного духовного обновления. Связь человека с землей в этом месте такая, какой она должна быть. И если Бог говорит Авраму, что Он дает ему эту землю, то это надо понимать в смысле установления должной неразрывной сакральной связи его с ней».[185]

К понятию «шалем» (цельность, мир) Аврам прибавляет «иеру» («видение», там, где ему явился Бог)… Иерушалем…

Спустя много лет царь Давид придаст понятию двойственное число: Иерушалаим.

Но это уже будет другая история…

Из всей долгой жизни Авраама Тора представляет нам лишь несколько эпизодов, охватывающих, однако, целое столетие, – предположительно, от 30-х годов XVIII века до н. э. до 30-х годов XVII века до н. э. Скорее всего, перед нами фрагменты устной саги, бытовавшей в Ханаане несколько сотен лет. Автор Писания отобрал и фиксировал ключевые эпизоды жизни патриарха, только те из них, которые считал носителями самой необходимой информации. Некоторые из этих эпизодов группируются во взаимосвязанные отрывки, говоря сегодняшним языком, новеллы, отражающие те или иные периоды жизни семейного клана Авраама. Другие приведены, казалось бы, невзначай, но если вглядеться в них и вдуматься, то окажется, что и они являются совершенно необходимыми звеньями общей цепи событий.

С 75-летним человеком по имени Аврам мы впервые встречаемся в северо-месопотамском городе Харане в самый важный момент всей его предшествующей жизни. Именно там и тогда к нему впервые непосредственно обращается Всевышний и велит ему покинуть Месопотамию. Аврам вместе со своими домочадцами направляется в Ханаан и доходит до Шхема, где у дубравы Морэ он слышит одну лишь фразу, сказанную ему Господом, с обещанием оставить эту землю его потомству. Значит, Аврам пришел именно туда, куда и должен был прийти, несмотря на то, что Всевышний ничего не сказал ему в Харане о конечной цели его пути. Аврам строит там жертвенник, но вскоре переходит на другое место, южнее, к Бейт-Элю. Он строит еще один жертвенник, но, видимо, и там остается ненадолго, неуклонно продолжая двигаться на юг. На юге, вероятно, уже в Негеве его застигает сильнейший голод, заставляющий направиться в Египет, чтобы переждать бедствие.

Предчувствуя неладное, Аврам загодя договаривается со своей женой Сарай и представляет ее в качестве своей сестры. Предусмотрительность Аврама не оказалась напрасной. Увидев женщину необыкновенной красоты, местный властитель, Паро т. е. фараон, распорядился забрать ее в свой дом и сделал своей наложницей, после чего не замедлило явиться суровое наказание от Господа. Узнав правду, фараон упрекает Аврама в сокрытии истины, освобождает Сарай и отпускает Аврама, снабдив богатыми дарами.

Аврам покидает Египет и переходами возвращается к Бейт-Элю. Многочисленные стада Аврама и его племянника Лота делают совместную жизнь семейства в одном районе затруднительной. Дело доходит до того, что между их пастухами происходит конфликт, это заставляет патриарха принять решение о разделении клана на две семьи. От Бейт-Эля Лот пошел к востоку, к Иордану, а потом направился на юг, к Сдому. Об Авраме сказано, что он поселился в земле Ханаанской. Стоит обратить внимание на два немаловажных фактора: во-первых, оказывается, что он только сейчас поселился, а во-вторых, поселился он именно во всей земле Ханаанской. Это подтверждается обращением к нему Господа с указанием пройти эту землю в длину ее и в ширину ее; также вновь следует обещание многочисленного потомства, как песок земной. Аврам направляется на юг, к Хеврону, останавливается в дубраве Мамрэ и строит там жертвенник, стало быть, уже третий.

Дальше идет повествование о войне четырех великих «северных» царей против правителей пяти ханаанских городов, вольным или невольным участником которой оказался Аврам. Об этом мы подробно говорили в предыдущем очерке. Здесь же важно отметить, что трагические события Сиддимского сражения застали патриарха неподалеку от Хеврона, в дубраве, принадлежащей Мамрэ Эморийцу и его братьям Эшколу и Анеру, вскоре ставшими союзниками Аврама. Речь, таким образом, идет о людях, называющих себя (или идентифицировавшихся окружающими) как амореи, в целом, поддерживающими добрососедские отношения с пришлым племенем.

После разгрома отрядом Аврама превосходящих сил коалиционной армии Кдорлаомера патриарх возвращается в Ханаан. В его чествовании, как мы уже знаем, принимает участие царь Шалема Малки-Цедек, священник Бога Всевышнего, которого некоторые источники отождествляют с самим Шемом, сыном Ноаха.

После этих происшествий, как сказано в Бытии, Господь явился Авраму в видении. Во время этого довольно пространного визуального и речевого контакта Бога с человеком Всевышний вновь обещал патриарху несметное потомство и заключил с ним формальный союз, процедура которого описана досконально. Было подтверждено право патриарха на наследственное владение этой землей. Аврам также получил Высшее пророчество о том, что его потомки будут угнетены на земле не своей долгие столетия. Речь, вероятно, шла о египетском рабстве, а может быть, и не только о нем.

Представляется принципиально важным, что Всевышний указал в Своем пророчестве границы обетованной земли – от реки Египетской до реки Прат, а также перечислил десять народов, которые будут покорены потомками Аврама. Вот имена этих народов в том порядке, как они названы в Бытии: кенийцы, книзийцы, кадмонийцы, хетийцы, призийцы, рефаим, эморийцы, кнаанейцы, гигргашийцы и иевусеи. Река Прат – это, конечно же, Ефрат. Реку Египетскую часто ошибочно отождествляют с Нилом. На самом деле так называли поток Вади аль-Ариша, отделяющий древний Ханаан от Синайского полуострова. Израильское государство действительно достигало таких размеров, но всего около 70 лет, примерно с 1000 до 930 гг. до н. э. во времена царей Давида и Шломо (Соломона).

Амореи (амуру) и ханаанеи – это, как мы уже знаем, названия двух основных «кореных» народов, обитавших в Ханаане к началу эпохи патриархов. Кенеи (кениты) и книзиты (кназ) – кочевые «кланы кузнецов», как-то связанные с наследием Каина; мы говорили об этом подробно в первой книге. О рефаим мы тоже уже говорили: речь, по-видимому, идет о племени людей очень высокого роста, «гигантах», никогда живших в Восточном Средиземноморье; отголоски преданий о них звучат в Писании, причем не только в Бытии. Остальные народы и племена, жившие к западу или к востоку от Иордана, в разное время так или иначе сосуществовали с патриархами или их потомками.

Но, конечно, особенно важное значение для геополитики II тысячелетия до н. э. имели хетийцы, хетты. Государство хеттов вышло на мировую сцену лишь в самом конце XV века до н. э. Около 1370 года до н. э. хеттский царь Суппилуилума захватил страну Митанни и двинулся к югу – в Западную Сирию и Ханаан. Военные успехи хеттов, судя по всему, очень тревожили египтян, которые, так и не добившись решительной победы, около 1280 года до н. э. вынуждены были заключить с ними мирный договор. Граница влияния двух великих держав проходила по «стране Амка», т. е. долины Бекаа на территории современного Ливана, у северных границ Израиля. Сохранились даже документы, в которых упоминается о переселении части хеттов в «землю египетскую», что, скорее всего, означает Ханаан, в ту пору действительно принадлежавший Египту.

Все эти и многие другие факты из истории хеттов стали известны ученым только в начале XIX века, когда немецкий востоковед Гуго Винклер расшифровал загадочные надписи на одном из индоевропейских (может быть, индогерманском) языков, обнаруженные на территории современной Турции неподалеку от Богазкея, в излучине реки Галис. В то же время название народа – хетты – и прежде было хорошо известно из Библии, где этот этноним употребляется довольно часто. Но если хеттской активностью на Ближнем Востоке в XIV–XIII веках до н. э. можно хоть как-то объяснить появление военачальника Урии-хеттеянина в окружении израильского царя Давида, то все перечисленные факты никак не объясняют упоминания хеттов в числе народов Ханаана эпохи патриархов, а также деловых контактах Аврама с землевладельцем-хеттом Эфроном.

Кое-что прояснили, однако, исследования развалин столицы хеттов Хаттуси в Малой Азии. Оказалось, что древнейшие насельники этой страны называли себя «хатти» и говорили, вероятно, на одном из языков кавказской группы, который назывался «хаттили». Хатти жили на этой территории еще в конце III тысячелетия до н. э. В начале II тысячелетия до н. э. восточную часть Малой Азии заняли племена, говорившие на ином, скорее всего, индогерманском языке. Очевидно, этнически они значительно отличались от местного населения. До сих пор не известно, откуда явились эти «пришельцы» – из Балкан или Северного Причерноморья через Кавказ. Их язык назывался «неситским», а сами себя они называли «неситами». Однако, как жителей страны Хатти окружающие народы называли их хеттами. Хетты-неситы в значительной степени ассимилировали местное население и обогатили словами хаттили свой язык. Представляется весьма вероятным, что какая-то группа хаттов-хаттили (или протохеттов), спасаясь от захватчиков-неситов, перебралась в Ханаан и образовала несколько колоний, в том числе и неподалеку от Хеврона.

В списке десяти народов, которые, согласно обещанию Всевышнего, будут завоеваны потомками Авраама, не названы хореи (или хорейцы). Однако в истории Авраама название этого народа упоминается как этноним в другом месте – при перечислении завоеваний царя Кдорлаомера и его союзников в Ханаане (Б. 14;6). В Бытии упоминается некий Сеир Хореец и даже приводится перечень его потомков (Б. 36; 20–30); при этом обозначается связь этого рода с Эдомом в Заиорданье и, кажется, даже с сыном Иакова Эсавом. Считается, что речь здесь идет о хурритах, которые вышли на историческую сцену много позже эпохи патриархов, вероятно, во второй половине XVI века до н. э. В это время их «обнаружили» египтяне, начавшие экспансию на север после свержения власти гиксосов. Хурриты занимали тогда практически всю Северную Месопотамию, т. е. территорию, с которой связаны города Нахор и Харан, откуда в свое время вышел Аврам в поисках Земли обетованной, где и много лет спустя все еще проживали его родственники.

В прошлом веке ученые обнаружили следы этого загадочного народа неподалеку от Киркука в Ираке, где находился древний хурритский город Нузи страны Митанни. Археологи раскопали там архив с огромным количеством глиняных табличек, содержащих чрезвычайно интересную информацию. Считается, что хурриты не были семитами, в Северную Месопотамию они пришли, скорее всего, из Закавказья.

«Имена на многих хурритских документах, – пишет Вернер Келлер, – указывают, что по крайней мере высший привилегированный класс можно было считать индоарийским. Даже их внешний вид почти определенно указывал, что они принадлежат к брахиоцефальному типу, подобно современным армянам».[186] Об арменоидном антропологическом типе «клана первых кузнецов», формировавших правящую элиту некоторых народов в регионе, писал, как мы помним из предыдущей книги, Борис Мойшезон. Правда, он считал этих арменоидов «ирано-ариями», часть которых в последствии перешла на семитские языки. Из архивов Нузи ученые узнали, что аристократия хурритов состояла из колесничих, которые называли себя «молодыми войнами». Коневодство было едва ли не главным видом деятельности в Митанни. Особое отношение к лошадям хурриты, вероятно, унаследовали от своих пращуров, которых Б. Мойшезон называет сака – «повозочники», связанных с предками евреев из «кланов первых кузнецов», некогда мигрировавших на север из Леванта.

Царство Митанни было завоевано хеттами около 1370 года до н. э. Архивы из Нузи, по мнению археологов, относятся к XV веку до н. э., во всяком случае, не ранее середины XVI века до н. э. Ученым представляется странным, что многие тексты этих архивов имеют немало параллелей с Пятикнижием, особенно с теми главами, где речь идет о жизни Авраама и других патриархов. В этом усматривают серьезное противоречие. Получается, что Авраам, который еще в Северной Месопотамии мог познакомиться с обычаями хурритов, должен был жить гораздо позже – не в XVIII–XVII, а в XVI–XV веках до н. э. И тогда, мол, нет ничего удивительного, что в Ханаане времен патриархов существовала южная колония хурритов, имевших сильное государство на севере. Странная логика… А почему бы не предположить, что уже в XVIII веке до н. э., а может быть, и ранее хурриты начали распространяться по Восточному Средиземноморью и проникать в Ханаан, как это делали, например, амореи в Месопотамии, а потом в Сирии и Ханаане. Весьма велика вероятность участия хурритских племен в гиксосской коалиции. Борис Мойшезон высказывает предположение о несемитоязычных племенах арменоидов, некогда заложивших в Палестине высокоразвитые культурные комплексы, ушедших на север, а затем вновь вернувшихся в «аморейский период».

События, рассказанные в следующем эпизоде, произошли через десять лет. Мы, кажется, снова застаем Аврама в Хевроне. Впрочем, в тексте об этом ничего не говорится. Зато у Иосифа Флавия прямо сказано: вблизи дуба Огиг невдалеке от Хеврона. Очевидно, это необыкновенное, согласно некоторым источникам, «каменное» дерево как-то связано с древнейшими поверьями ханаанеян. Из рассказа мы узнаем о том, что удрученная долгим отсутствием потомства Сарай направила мужа к своей служанке, египтянке Агарь в надежде через нее приобрести детей, иными словами, дала мужу своему в жену. Агарь зачала и стала высокомерной. Сарай пожаловалась Авраму, а тот предоставил ей право самой решать возникшее недоразумение. Суровое наказание ослушницы приводит к тому, что Агарь убегает из дому, что называется, куда глаза глядят. У источника в пустыне на дороге в Шур она встречает ангела, который велит ей вернуться к своей госпоже и смириться со своей участью. Агарь также получает от Господа пророчество о своем сыне, о его будущем неисчислимом потомстве, а также повеление назвать его Ишмаэль, ибо услышал Господь страдание твое. Источник, а затем и колодец, у которого произошли эти события, получил название Беер-Лахай-Рои в честь Бога Всевидящего. Он, как сказано, между Кадешом и Берэдом. Шур (или Сур), Берэд (Баред) – названия стоянок или временных пристанищ, связанные с пустыней Халуца к юго-востоку от Средиземного моря, а Кадеш Барнеа – древнейшее поселение в оазисе на пути из Ханаана в Египет. Так, может быть, Агарь вовсе не брела без цели, а прямиком направилась на свою родину, где по преданию была важной персоной? «Международный скандал», кажется, никоим образом не входил в намеренья патриарха. Как бы там ни было, Агарь вернулась к своей госпоже и в положенный срок родила сына. История, связанная с рождением Ишмаэля, – это единственное, о чем счел необходимым упомянуть Автор Писания на протяжении почти четверти века жизни Аврама и его семьи.

Прошло еще без малого пятнадцать лет. Патриарху уже 99. Чреда событий, относящаяся к этому периоду, начинается с пространной речи Господа, Бога Всемогущего, обращенной к Авраму, в которой Он вновь подтверждает свое обетование Ханаанской земли и обещает сделать его отцом множества народов. В этом обращение содержится два совершенно новых мотива. Господь предлагает подтвердить Свой союз с Аврамом тем, что патриарх и все его домочадцы мужского пола обрежут крайнюю плоть и впредь неукоснительно будут следовать этому обряду всякий раз на восьмой день после рождения ребенка. Что касается самого патриарха и его жены, то отныне они обретут новые имена: Авраам и Сара. Это, – во-первых. А во-вторых, Господь обещает патриарху сына от Сары, которого велит наречь Ицхаком, именно с ним Он установит Свой союз. В тот же день Авраам обрезает крайнюю плоть себе, тринадцатилетнему Ишмаэлю и всем домочадцам мужского пола.

Следующий эпизод повествует о появлении в стане Авраама, в дубраве Мамрэ у Хеврона, трех путников, как становится ясно из дальнейшего рассказа, ангелов, посланных Господом. Патриарх оказываем им радушный прием; гости подтверждают, что в следующем году у Авраама родится сын. Но дальше говорить с хозяином стал Сам Господь. Он-то и сообщил патриарху о Своем намерении уничтожить города Сдом и Амору, переполненные смертным грехом. Авраам пытается спасти людей; основной аргумент патриарха: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? Он вымаливает у Всевышнего обещания пощадить грешные города, если в них обнаружится хотя бы несколько праведников.

Но таковых, надо понимать, не оказалось вовсе, ибо далее следует рассказ о грандиозной природной катастрофе, в результате которой все поселения Сиддимской долины были уничтожены. Спаслись благодаря Высшему вмешательству только Лот и его дочери. Повествование о зачатии, а затем и рождении двух мальчиков у дочерей Лота от их собственного отца – это, по сути дела, история возникновения родственных Израилю народов моавитян и аммонитян.[187]

Вскоре после катастрофы (о временной последовательности событий можно судить из контекста) Авраам отправляется к «югу страны» и поселяется в Гераре «между Кадешом и Шуром». И здесь следует так называемый дубликатный эпизод, в котором описаны события, в основе повторяющие то, что уже были рассказано во время египетского путешествия патриарха: похищение Сары в царский гарем. Господь приказывает царю Авимелеху, во сне, разумеется, вернуть похищенную у Аврама жену, которую тот снова назвал своей сестрой. Отметим: Саре уже 90 лет, а она все еще очаровывает мужчин! Авимелех уличает Авраама в «искажении фактов». Аргументация патриарха очень напоминает ту, что уже была представлена в «египетском эпизоде»: нет вовсе страха Божия на месте сем, и убьют меня из-за жены моей. Разумеется, после Высшего вмешательства Авимелех тотчас вернул жену да еще богато одарил Авраама, предложив остаться на своей земле.

Не очень понятно, почему этот, казалось бы, незамысловатый сюжет представлен в Бытии трижды: дважды в истории первого патриарха и один раз – его сына Ицхака. Можно предположить, что в его основу лег весьма популярный в ту пору анекдот, часто используемый для нравоучений. Как указывает И. Тантлевский, ученые нашли интересную параллель в клинописных текстах из Нузи в Верхней Месопотамии, территории тесно связанной библейским с патриархами, и эпизодами Бытия, в которых Авраам, а затем и Ицхак представляли жен как своих сестер. В документах населявших эту местность около XVI века до н. э. хурритов есть свидетельство о том, что жена приобретала особый статус и, соответственно, иммунитет, когда признавалась сестрой своего мужа независимо от действительного кровного родства.

К этому эпизоду, кажется, примыкает рассказ о заключении союза Авраама с царем Авимелехом, но расположен он вопреки внешней временной логики уже после истории о рождении Ицхака и изгнании Агари. Речь идет о небольшом фрагменте, где говорится об основании Аврамом Беер-Шевы рядом с колодцем, который он выкопал собственноручно.

В Беер-Шеве и был заключен союз патриарха с герарским царем и неким военачальником Фихолом, видимо, важным церемониальным чиновником при Авимелехе. После соответствующей процедуры принесения клятвы Авимелех и Фехол, как сказано, возвратились в землю Пелиштим.

Надо сказать, что этот «неприятный» топоним, так «некстати» вставленный в повествование об Аврааме, вызывает обычно бурю эмоций у исследователей и читателей: филистимляне, мол, появились в тех краях никак не раньше, чем через пятьсот лет после описываемых событий. Это правда. Но почему бы, к примеру, не предположить, что Автор Писания называет землю, где находился Герар времен Авимелеха, так как она именовалась в последующие эпохи. Мы же не удивляемся, когда читаем, например, про «каменный век на территории СССР» или, скажем, «хазарские могильники в низовьях Волги», хотя пещерным людям ничего не было известно о нерушимом союзе свободных республик, а хазары называли великую русскую реку отнюдь не Волгой, и Итилем. Речь ведь идет не о народе пилиштим, – не о филистимлянах, – которого, к слову, нет даже в списке десяти народов Ханаана, а о территории – земле Пелиштим.

Судя по всему, Авраам не долго оставался в Беер-Шеве, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы насадить тамариск и призвать имя Господа. Патриарх возвращается в Герар, где, как сказано, пребывал дни многие.

Нельзя исключить, что в окрестностях Герара или где-то неподалеку родился Ицхак. Аврааму было в ту пору сто лет, а Саре, стало быть, девяносто.[188]

Во время праздничного пира в день, когда ребенок был отнят от груди матери, Сара увидела, что сын Агари, Ишмаэль, насмехается. Почувствовав опасность, Сара потребовала, чтобы Авраам изгнал из дома наложницу. Авраам, кажется, растерялся, но Господь повелел патриарху слушаться жену. Разумеется, такого приказания он игнорировать не мог, особенно, после Высшего свидетельства о том, что в Ицхаке наречется род его, но также и от сына Агари народ будет произведен.

Трагическая судьба не оставляла наложницу: Агарь с сыном заблудились в пустыне Беер-Шева и едва не умерли от жажды, но были спасены Господом. Если они и в самом деле шли из земли Пелиштим, значит, двигались к юго-востоку. Поселились они в пустыне Паран, неподалеку от египетской границы.

Далее следует, вероятно, одно из самых трагических повествований Торы: Всевышний, желая испытать твердость и силу веры Авраама, приказывает ему (впрочем, в тексте сказано «прошу»!) принести в жертву своего сына Ицхака. И вот что важно: это требование – или просьба, что, в данном случае, одно и тоже, – никак не мотивировано, в нем не содержится каких-то предметных оснований.

Впрочем, речь не идет о свершившемся убийстве отцом сына, а лишь об испытании, стоявшем в цепи других, может быть, не столь ужасных, но все ж достаточно серьезных. Книга Юбилеев свидетельствует: «И Бог знал, что Авраам верен во всех испытаниях, которые Он назначает ему, ибо он искушал его царством царей, и затем женою его, когда она была похищена у него, и далее Ишмаэлем и Агарью, его служанкою, когда он отослал их, и во всем, чем Он искушал его, он оказался верным, и его душа не была мятежною, и не медлил он исполнить сие, ибо был верен и любил Бога».[189]

Источники Устной традиции связывают эти события с противостоянием высших сил, «добрых» и «злых», Бога и сатаны, подобно тому, как это происходит в одной из древнейших книг ТАНАХа – Книге Иова, где «испытание на верность» привело праведника к почти полному самоуничтожению и в результате вызвало протест против незаслуженной и несправедливой кары. В отличие от околобиблейской и танахической традиций в Бытии «противостояние на небесном уровне» вовсе отсутствует или, во всяком случае, остается за кадром. Комментарии мудрецов восполняют этот «пробел» охотно, порой, пространно.

Начальные слова 22 главы Бытия, посвященной жертвоприношению Ицхака, – «после этих событий» – Раши комментирует следующим образом: «…После речей сатаны, который обвинял Авраама, говоря: „Из всей устроенной Авраамом трапезы (в честь отнятия от груди Ицхака – Л. Г.) он не принес тебе в жертву ни тельца, ни овна“. Сказал Он ему: „Он делал все только ради сына, не так ли? Но если Я бы велел ему принести его сына в жертву передо Мною! – он беспрекословно исполнил бы это“.[190]

Авраам получил приказание свыше, это зафиксировано в тексте Торы: «И Он сказал: прошу, возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Ицхака; и пойди в землю Мориа, и принеси его там во всесожжение…» (Б. 22;2)

Сказано – сделано… Авраам отправляется в путь, как можно понять из текста, на следующее же утро.

В сказаниях Устной традиции есть немало трогательных подробностей, в том числе и тревожащее душу прощание с Сарой. Есть и любопытное примечание: «Три дня продолжался путь, дабы люди не стали говорить об Аврааме: ему не дали опомниться; обезумел человек и заколол сына».[191] Иными словами, у Авраама были все основания полагать, что окружающие воспримут его поступок как безумие.

Комментарий написан, вероятно, более двух тысяч лет спустя после произошедших событий. Текст Пятикнижия не дает основание к таким предположениям: приказ грозного Бога выглядит хоть и страшным, но естественным…

В течение всего пути сатана пытался чинить препятствия Аврааму и его сыну, что называется, «искушал», т. е. всякий раз предлагал им удобные пути к отступлению, хорошие поводы для отказа от своих намерений, для уклонения от исполнения приказа Всевышнего. Все эти поползновения отвергались праведниками самым решительным образом. Уже на вершине горы Мория «оба они, этот отец, готовый казнить собственного сына, и этот отрок, безропотно идущий на заклание, принялись за работу: делали помост из камня, складывали костер, высекали огонь. Авраам подобен был отцу, ведущему сына к венцу, Ицхак – жениху, приготовляющему себе венчальный балдахин».[192] Отмена приказа последовала в самую последнюю минуту, когда нож уже был занесен над Ицхаком, и предотвратить неизбежное мог только Господь.

Столь непомерная жертва мыслилась создателями Устной традиции как искупление, причем искупление не совершенных грехов еще даже не появившегося народа. Погибни сейчас Ицхак, и народа этого не было бы в помине. Парадокс в том, что готовилась жертва во имя народа, которая, если осуществилась бы, перечеркнула бы сам факт его существования, его присутствия в будущем на сцене человеческой истории. Основа этого парадокса емко представлена в диалоге Авраама с Господом, зафиксированным в Устной традиции.

«Не обещал ли Ты, Господи, говоря: „Сосчитай звезды, – так же неисчислимо будет потомство твое“?»

«Да, обещал, – ответил Господь».

«От кого же пойдет потомство мое?»

«От Ицхака».

«Не говорил ли Ты далее: „И сделаю потомство твое, как песок земной“?»

«Да, Я говорил это».

«От кого?»

«От Ицхака».

«И вот, Господь, я мог бы сказать Тебе: „Вчера Ты обещал мне потомство от Ицхака, а ныне велишь повести его на заклание“, но я преодолел ропот сердца моего и не стал заклинать Тебя, так поступи и Ты, Господи: когда согрешат потомки Ицхака и навлекут на себя несчастье, вспомни тогда жертвоприношение Ицхака, и да зачтется это перед Тобою, как если бы от него один ворох пепла остался на жертвеннике; вспомни об этом и прости потомкам его и избавь их от бедствия».[193]

Реакцию на эту сентенцию мы находим уже в Бытии, где Господь в ответ на то, что Авраам не пожалел сына своего единственного, обещает ему Свое благословение, умножение потомства, которое овладеет вратами врагов своих и, наконец, – это, вероятно, самое главное, – что в потомстве этом благословятся все народы земли…

Другим важным последствием событий на горе Мория стала отмена человеческих жертвоприношений, санкционированная свыше. Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, – предупреждал Авраам сына. Так и случилось: агнец появился в самую последнюю минуту, и необходимость столь непомерной жертвы отпала естественным образом.

Отмена института человеческих жертвоприношений выглядит как некий духовный прорыв, даже манифест, во всяком случае, как важный и серьезный шаг на пути становления так называемой антропоцентрической, «адамической» цивилизации.

Надо помнить, что в эпоху патриархов и даже гораздо позже «культ в Ханаане нередко был жесток и требовал крови детей, невинности женщин и добровольного изувечивания мужчин… Во многих местах найдены безобразные фитиши и идолы. В Мегиддо нашли в фундаменте стены сосуд с останками ребенка, очевидно, жертвы, принесенной при закладке. Подобные же страшные находки были сделаны в Иерихоне и Гезере».[194]

«Дабы понять все значение этого текста (о жертвоприношении Ицхака – Л. Г.), – пишет И. Тантлевский, – следует иметь в виду, что в ханаанейско-финикийской и пунийской среде имело широкое распространение жертвоприношение (сожжение) детей, обычно мальчиков в возрасте до шести месяцев, часто при угрозе военного поражения. Например, когда армия главы Сицилийского союза городов Агафокла (360–389 гг. до н. э.) подошла в 311–310 гг. до н. э. к стенам Карфагена, было сожжено более 500 детей, из которых 200 – сыновья знатных семейств – были определены властями, а около 300 было принесено в жертву богам добровольно. Детей не сжигали живыми, жертву сначала умерщвляли, а затем уже мертвую сжигали…».[195]

Повесть о жертвоприношении Ицхака, вероятно, лежит в основе одной из глубочайших реформ в человеческой истории, которую знаменитый философ XIX века Серен Кьеркегор в трактате «Страх и трепет», в значительной степени посвященном трагическим событиям на горе Мория, формулировал как переход от эстетической стадии человеческого бытия к этической, от поиска наслаждений к исполнению долга, в том числе и семейного. Может быть, этот эпизод следует воспринимать еще шире: в контексте реформы семейных отношений внутри рода…[196]

Если Авраам отправился к горе Мория из Герара (где-то на полпути между Беер-Шевой и Газой), – местности, с которой связан предыдущий сюжет повествования – то, чтобы дойти до цели на третий день, ему пришлось бы проходить около 40 километров в сутки по горным тропам… Вернулся он из похода в Беер-Шеву, – это сказано определенно.

Когда происходили события в земле Мория? В Писании на этот счет конкретных указаний нет. Иосиф Флавий пишет, что Ицхаку в это время было 25 лет.[197] Однако и сам Флавий, и сказания Устной традиции связывают эти события со смертью Сары, а это значит, что Ицхаку было уже 37 лет. Вопреки всеобщему заблуждению перед нами отнюдь не отрок, а зрелый муж.

И что еще представляется существенным: в этом эпизоде Господь в последний раз обращается к Аврааму непосредственно и снова обещает умножить потомство, как звезды небесные и как песок на берегу моря, принести потомству ратные и духовные победы. «И благословятся в потомстве твоем все народы земли за то, что ты послушался голоса Моего». И никаких сомнений в истинности слов Бога не должно оставаться: Мной клянусь, – не правда ли, сильно сказано!

Дальше следует повествование о событиях, связанных со смертью Сары. Но прежде Автор Писания неожиданно возвращает нас к родственникам Авраама в Месопотамии. Речь идет о потомстве в семье брата Нахора и его жены Милки, в частности, об их сыне Бетуэле, судя по порядку перечисления, младшему, и дочери Бетуэля Ривке. Эта информация, преподнесенная вроде бы вскользь, между делом, будет иметь принципиальное значение для развития сюжета дальнейшего повествования.

Эпизод, в котором говорится о смерти Сары на 127-м году ее жизни, посвящен хлопотам Авраама вокруг похорон жены. Как мы помним, Авраам жил в Беер-Шеве. Сара же скончалась в Кирьят-Арбе, он же Хеврон, в земле Кнаанской неподалеку от территории, принадлежащей клану хеттов. Авраам обращается к сынам Хеттовым с просьбой о наделении его землей для погребения жены, называя себя пришельцем и оседлым. Хетты же в ответ величали его господином и князем Божьим, предложив на выбор лучшую из своих гробниц. Вероятно, речь идет о праве на безвозмездное пользование, что Авраама категорически не устраивало; судя по всему, его интересовала не только земля, но и статус землевладельца. Он настаивает, что земельные угодья, на которых расположится семейный склеп, должны перейти непосредственно в его собственность. Участок, как выясняется, он уже присмотрел: это местность Махпелла, расположенная неподалеку от Мамрэ – поле, а на нем пещера, которые находятся во владении некоего Эфрона, сына Цохара, судя по мастерству, с которым тот ведет переговоры, прекрасного торговца и дипломата.

Не смотря, что такие решения принимались лидерами общин крайне неохотно, хеттеянин Эфрон по каким-то причинам просто не может отказаться. Возможно, он боялся значительной военной силы, которой располагал Авраам, возможно, был связан с патриархом какими-то обязательствами. После того, как предложение хетта о «безвозмездном наделе» не прошло, он заламывает непомерную сумму, в надежде, что патриарх просто отступится от сделки.

В результате переговоров Авраам соглашается выплатить 400 шекелей серебра, сумму, которую некоторые авторы считают огромной.[198]

Скрупулезное описание торгов и сделки подчеркивает важность произошедшего события. Махпелла – первая земельная собственность евреев в Ханаане, не перед Богом, нет: Господь и так обещал всю эту землю потомкам Авраама, – а перед очами сынов Хеттовых, проще говоря, местного населения.

Пещеру Махпелла, «фамильный» склеп патриархов, где похоронены Авраам, Ицхак и Иаков, а также их жены Сара, Ривка и Лея, евреи почитают и сегодня как одну из главных святынь иудаизма. Доступ к ней, к сожалению, ограничен из-за того, что погребение расположено на территориях и используется мусульманским населением в качестве мечети. Хотя и во времена Иосифа Флавия в Хевроне показывали могилы патриархов «из прекраснейшего мрамора и искусной работы».[199]

Между событиями, связанными со смертью Сары, и кончиной Авраама нам представлен только один эпизод из жизни патриарха. Но зато – какой! Это самый большой и подробный сюжет саги об Аврааме, и в то же время он является завязкой новой истории из жизни потомков первого патриарха. И речь в нем идет о многомесячной брачной процедуре, инициированной Авраамом с целью женитьбы его сына Ицхака на невесте из родового клана в Северной Месопотамии. Авраам отправляет своего старшего раба (его имя в Бытии не приводится, но комментаторы традиционно идентифицируют его с Элиезером из Дамаска) на север к родственникам и при этом настаивает на особой клятве, которая описана следующим образом: «И положил раб руку свою под бедро Авраама, господина своего, и клялся ему…» (Б. 24;9). В чем же клялся раб? Ни при каких обстоятельствах он не должен взять Ицхаку жены из дочерей Кнаанейца; не должен и возвращать сына в Северную Месопотамию. Само собой понятно, что любой из отвергнутых Авраамом сценариев, осуществись он в реальности, полностью перечеркнул бы всю многолетнюю деятельность патриарха, все его беспрестанное служение Господу.

Караван, груженный подарками отправился в Арам.

После долгого пути у колодца управляющий Авраама встретил девушку, которая произвела на него самое благоприятное впечатление. Выяснилось, что это и есть Ривка, дочь Бетуэля, сына Нахора и Милки. Однако в повествовании появляется брат Ривки, Лаван, именно ему отводится решающее место в процедуре смотрин и сватовства. Очень важно отметить: окончательное решение отправиться к жениху, своему двоюродному дяде, в Ханаан принимают все же не родственники, а сама Ривка. Вслед за описанием встречи жениха и невесты в тексте следует фраза: и утешился Ицхак после матери своей… Стало быть, свадьба Исаака и Ривки произошла все-таки спустя относительно короткое время после смерти Сары.

Завершающий эпизод саги об Аврааме чрезвычайно емок как содержательно, так и композиционно. Из него мы узнаем, что на склоне лет Авраам взял еще жену именем Кетура, которая родила ему шестерых сыновей, ставших родоначальниками народов. Впрочем, все свое имущество он отдал Ицхаку, а сынов наложниц одарил подарками и отослал от Ицхака. Опять произошло разделение рода. Мы видим, с какой тщательностью вокруг Ицхака расчищается жизненное и духовное пространство. Возможно, речь идет о банальной безопасности, но также, без сомнения, и о сакральной чистоте наследника, который должен быть избран Богом в качестве духовного преемника Авраама.

Кончина патриарха в возрасте 175 лет стала своеобразной наградой за праведную жизнь, он был приобщен к народу своему. На похоронах стояли вместе его сыновья Ицхак и Ишмаэль, он был похоронен рядом с Сарой в пещере Махпелла на своей, приобретенной в собственность, земле.

После смерти Авраама Бог благословил Ицхака.

И уже в самом финале сообщается о родословной Ишмаэля и его смерти в возрасте 137 лет.

Вот, собственно, и вся фабула повествования об Аврааме…

Жизнь Авраама, вероятно, представлялась его потомкам в виде долгой и подробной саги даже спустя полторы тысячи лет и более после его смерти. Фрагменты и ссылки мы находим повсюду в так называемой околобиблейской литературной традиции, в том числе и в талмудической литературе. Но если это так, если сага действительно в полном объеме жила веками, тогда возникает вопрос: почему именно эти эпизоды, а не какие-то другие, вошли в Тору? Почему Автор Писания именно их отобрал в назидание современникам и потомкам?

Даже самый поверхностный взгляд позволяет выделить в эпизодах, представленных в Бытии, несколько характерных примет, которые помогают соединить разрозненные фрагменты в единую ткань повествования.

Центральную роль в сюжете играют эпизоды, где Авраам вступает в непосредственный контакт со Всевышним, внимает Богу, просит Его о чем-то и даже спорит с Ним. Сцены сакрального, духовного контакта, собственно, являются сюжетным стержнем, его духовной основой.

Значительное место в повествовании занимают пространственные перемещения героев, не только Авраама, но и Лота, Агари, «старшего раба». Трансляция географических перемещений представляется двигателем сюжета и является, если угодно, самоцелью. Начав свой путь в Харане, патриарх доходит до Шхема, потом до Бейт-Эля, «спускается» в Египет и снова возвращается в Бейт-Эль. Там он «разделяется» с Лотом, который идет к Сдому. А Авраам тем временем, получив приказание Господа пройти по земле сей в длину ее и в ширину ее, направляется в Хеврон. Чрезвычайные обстоятельства, связанные с военными действиями, вынуждают его во главе боевого отряда дойти почти до Дамаска, а потом вновь вернуться в Обетованную землю и, кажется, окончательно поселиться в Хевроне. При этом мы видим его и в Гераре, и в Беер-Шеве, и даже на горе Мория… Обилие географических названий подчеркивает динамику развития фабулы.

При кочевом образе жизни клана география оказывается особенно тесно связанной с генеалогией… По существу перед нами хроника большой семьи во всем многообразии своего быта с свадьбами, хлопотами о рождении и воспитании потомков, любовью и ревностью, женитьбой детей, старостью и смертью… Немолодые уже, бездетные супруги отправляются в долгое странствие и приходят в страну, где Господь, которому они верят свято, обещает им многочисленное потомство. Однако проходит еще десять лет, но детей у них как не было, так и нет. Забота о наследнике вынуждает супругу отдать мужу в наложницы свою служанку, которая в скором времени благополучно зачала, но стала дерзкой и заносчивой. Следует конфликт двух женщин, в результате которого служанка убегает из дома своего господина, однако вскоре возвращается и рожает сына. Проходит еще без малого пятнадцать лет. Супруги по-прежнему бездетны и, судя по всему, отчаялись приобрести обещанное свыше потомство. Но Господь повторяет свое обещание, причем уверяет почтенного старца, что именно его престарелая жена, у которой прекратилось «обычное женское», родит ему сына. У нее это очередное обещание вызывает разве что нервный смех. Однако вопреки всякой логике в положенный срок ребенок действительно появляется на свет. На восьмой день он проходит обряд брит-милы. На одном из семейных праздников случается новый конфликт жены и наложницы, после чего глава семейства изгоняет наложницу из дома вместе со своим старшим сыном. С тех пор они живут отдельно, но, судя по всему, первенец не теряет связи с отцом. Вероятно, незадолго до смерти жены глава семьи получает известия из далекой «исторической родины» об обильном пополнении в семье своего брата. После смерти супруги муж приобретает усыпальницу и устраивает достойные похороны. Затем решает посватать младшего сына за внучку своего брата, для чего снаряжает в дальний путь доверенного слугу. Сватовство завершается наилучшим образом: молодые счастливо соединяются. Престарелый глава семейства женится вновь. В новом браке рождаются шесть сыновей. Наконец, и его долгая жизнь подходит к концу. Семейная сага заканчивается перечислением потомства старшего сына патриарха… А дальше начинается новый рассказ – семейная история младшего сына и его потомков.

«Комплекс традиций, лежащих в основе повествований книги Бытия, – пишет И. Тантлевский, – в конечном счете, конечном анализе представляет собой тщательно разработанное описание родственных связей, которые существовали (или считались существующими) между предками Израиля и его соседями».[200]

Эта гипотеза кажется достаточно обоснованной. В самом деле, именно «родственные связи» представлены в тексте с особенной полнотой, тщанием и претензией на достоверность.

Видимая правдоподобность «семейной истории» нарушается разве что происшествиями, случившимися с Сарой в Египте и Гераре, когда местные цари, привороженные прелестями, мягко говоря, не очень молодой женщины, пытались сделать ее своей наложницей. Зачем же в претендующей на достоверность хронике понадобились эти «фантастические» эпизоды? Объяснения исторических писателей не приближают нас к разгадке. Чаще всего, можно услышать, что «слово „год“ имело другой смысл», и «у самых первых патриархов исчисление возраста могло идти не по годам, а по лунным месяцам», поскольку, мол, «все предки Авраама поклонялись луне». И тогда, «считая 13 лунных месяцев в году, 900 „лет“ будут соответствовать примерно 70 годам», т. е. легендарный долгожитель Метушелах (Мафусаил) со своими 969 годами прожил, стало быть, немногим более семидесяти лет. И что же? Выходит, что фараон приказал забрать в свой гарем пятилетнюю девочку… Кое-кто, впрочем, говорит о том, что «древние евреи вели счет не по годам, а по сезонам». Такое допущение и в самом деле помогает получить несколько приемлемых датировок: Саре, например, в момент «египетских событий» было всего лет 16–17.

«Казалось бы, комментаторы Торы должны были бы обеими руками ухватиться за подобную гипотезу, – пишут П. Люкимсон и М. Абрамович. – Но нет, они продолжают настаивать на том, что Саре в это время исполнилось именно 65 лет и ни годом меньше. Средняя продолжительность жизни людей той эпохи, и сами жизненные процессы в те времена были совершенно иными. Люди жили гораздо дольше, причем вплоть до глубокой старости сохраняли практически тот же облик, что и в молодости. Процесс же старения происходил мгновенно за несколько дней до смерти человека… Вот почему и в 65 лет Сарай выглядела двадцатилетней красавицей. Эти законы старения, говорят наши мудрецы, начали меняться уже после рождения Ицхака, однако и во времена Иакова 70-80-летние старцы выглядели достаточно молодо».[201]

Как бы там ни было, приходится соглашаться с исследователями, считающими, что «цифры», обозначающие возраст патриархов, «так же как и слово „год“, могут скрывать еще не познанную семантику и символику».[202]

Особое место в истории Авраама занимает описание грандиозной природной катастрофы, случившейся в районе Мертвого моря, вероятно, во второй половине XVIII века до н. э. по библейской хронологии, которая, как мы уже видели, в целом совпадает с нашими сегодняшними представлениями об историческом времени. Некоторые исследователи полагают даже, что сам факт появления на географической карте мира Мертвого моря в его нынешнем виде как-то связан с описанным в Бытии катаклизмом. Но почему – особое? Потому что, если это событие произошло в действительности да еще в указанное время, стало быть, у нас есть все основания полагать, что в основе библейской фабулы лежат эпизоды, отражающие объективную реальность. Семейные хлопоты – это одно: разве через четыре тысячи лет узнаешь, кто прав, а кто виноват; другое дело, геологические процессы, которые оставляют свои неизгладимые следы на сотни тысяч и даже миллионы лет.

Впрочем, согласно Пятикнижию, катастрофа эта имеет не столько геологические, сколько этические причины, как и Потоп, произошедший несколько тысячелетий назад. Об этом сказано со всей определенностью: «вопль Сдомский и Аморский, велик он, и грех их, тяжел он весьма» (Б. 18; 20).

О самой катастрофе повествуется весьма лаконично, но емко, с присущей Автору Писания повествовательной силой. «И Господь пролил на Сдом и на Амору серу и огонь от Господа, с неба. И перевернул города эти и всю окрестность, и всех жителей городов сих и растительность земли» (Б.19;24–25). Авраам, как мы знаем, в это время живет в Хевроне, в нескольких десятках километров от места катастрофы. Это не помешало ему стать свидетелем событий. Он встал рано утром и, вероятно, поднялся на одну из вершин Иудейских гор… «И посмотрел на Сдом и Амору и на всю окрестную земля, и увидел: и вот, поднялся дым с земли, как дым из печи» (Б.19;28).

Землетрясение описано с документальной точностью непосредственно наблюдателем: взрыв (пролил серу и огонь с неба), образование провала в земной коре (перевернул города с окрестностями), извержения вулканического характера (поднялся дым с земли).

О катастрофе в районе Мертвого моря известно и Иосифу Флавию, который пишет, что «земля Сдома, некогда столь плодородная и изобиловавшая городами, нынче же (т. е. около двух тысяч лет назад – Л. Г.) – сплошь выжженная пустыня. Рассказывают, что земля эта была испепелена молнией в наказание за нечестие обитателей; в самом деле, еще и сегодня здесь можно видеть следы небесного огня и очертания пяти городов…».[203]

Из Пятикнижия можно заключить, что долина Сиддим действительно находилась на том месте, где теперь раскинулось Мертвое море – Ям Амелах, т. е. Соленое море – скорее всего, в его южной оконечности. Названы и пять городов этого региона, фактически уничтоженные «небесным огнем»: Сдом, Амора, Адм, Цвоим и Цоар. «В долине Сиддим было много смоляных ям» (Б.14;10), – сообщается в Бытии. Приводится даже эпизод Сиддимской битвы, в котором цари Сдома и Аморы бежали и упали в них. Известно также, что во время катастрофы Лот решил спастись из Сдома в Цоаре, но потом покинул его и укрылся в горах.

По мнению П. Люкимсона и М. Абрамовича, «рассказ о гибели Сдома и Аморы напрямую связан с вопросом о том, есть ли в Израиле нефть. Известно, что весь район, занимаемый ныне Мертвым морем, был чрезвычайно богат нефтью, – жители провинившихся городов освещали свои дома нефтяными факелами. Но во время катастрофы начались нефтяные пожары, и таким образом все месторождение выгорело».[204]

Отнесемся к этому сообщению даже не как к гипотезе, а просто как к курьезной детали.

Кажется, первое подробное описание района Мертвого моря, дошедшее до нас, принадлежит Иосифу Флавию, реальному человеку, который побывал в этих местах так давно, что время успело донести до него какие-то отголоски событий еще более отдаленной от нас эпохи патриархов. Он пишет о «равнине, над которой возвышается очень длинная горная гряда, лишенная всякой растительности и идущая… на юг до Сдома и крайней оконечности Мертвого моря; она неровная по высоте и на всем своем протяжении необитаемая ввиду своего неплодородия. (Речь, судя по всему, идет о Иудейской пустыне. – Л. Г.) По ту сторону Иордана ей противостоит другая гряда… Местность между этими двумя грядами называется Большая равнина… Равнина рассекается Иорданом на две части и включает в себя Мертвое море и Тибериадское озеро (т. е. озеро Кинерет – Л. Г.), совершенно противоположные по своей природе, ибо первое из них соленое и бесплодное, второе же – пресноводное и плодородное. В летнюю пору равнина совершенно выжжена солнцем, и чрезмерная сухость воздуха делает ее климат нездоровым. За исключением Иордана она совершенно безводна…»[205]

Правда, как пишет Иосиф Флавий, «неподалеку от Иерихона находится полноводный источник, в высшей степени пригодный для орошения… Этот источник обладает такой плодотворной силой, что от одного его прикосновения земля приносит больше, чем после длительного и обильного орошения,… питая собой многочисленные и красивые сады. Что касается орошаемых им пальм, то их разновидностей великое множество, и каждая отличается от другой по вкусу плодов и по наименованию. Наиболее сочные из них выпускают при давке большое количество меда, по вкусу немногим уступающего настоящему. Однако пчелы тоже водятся в изобилии в этой области, которая производит еще и бальзам, наиболее ценный из местных плодов, а также кипарис и мирру».[206][207]

«Местность между Иерихоном и Иерусалимом, – продолжает Иосиф Флавий, – представляет собой каменистую пустыню, в сторону же Иордана и Мертвого моря она понижается, однако все равно пустынна и бесплодна».

Мертвое море, по описанию историка, «соленое и бесплодное озеро, с легкостью выносит на поверхность брошенные в него, даже самые тяжелые предметы, и погрузиться в него не легко, даже прилагая усилия. Так, когда к нему приблизился Веспасиан, он в целях исследования приказал бросить в глубоком месте несколько человек со связанными за спиной руками и не умеющих плавать, и все они, словно толкаемые сильным ветром, всплыли на поверхность. Примечательно также, что озеро меняет свой цвет: трижды в день поверхность приобретает иной вид, и оно переливается различными цветами, отражая солнечные лучи. Наконец, во многих местах озеро выносит на поверхность и черные комья асфальта, которые, плавая, очертаниями и размерами очень похожи на безголовых быков. Рабочие с озера подплывают к ним на лодках, зацепляют и цельными кусками волокут к себе в лодки».[208]

Иосиф Флавий приводит и размеры этого «чуда природы»: «Длина озера 580 стадиев, оно доходит до самого Цоара, что в Аравии (т. е. в пустыне Арава – Л. Г.), ширина 150 стадиев».[209][210]

К началу XIX века, по прошествии около 1800 лет со времен Иосифа, объективной информации о Мертвом море не стало больше. Первые научные исследования в Иорданской долине были предприняты в 1848 году американской экспедицией во главе с В. Ф. Линчем. Из Акко в Тверию сушей были доставлены две исследовательские лодки. Первый «сюрприз» поджидал Линча, когда он начал промеры на озере Кинерет. Оказалось, что его водная поверхность находится на отметке около 200 м ниже уровня Средиземного моря. Далее ученым предстояло найти исток Иордана и определить высоту, с которой река берет свое начало. Линч направился на север к горе Хермон и на ее восточном склоне обнаружил пещеру и вытекающий из нее ручей. Здесь находился храм времен Ирода в честь пастушеского бога Пана, которому местные и пришлые язычники поклонялись как покровителю истока великой реки. Километрах в пяти западнее на южном склоне горы был найден еще один источник, из которого вытекают воды Иордана. Третий находился над ним, но гораздо выше, около 450 м над уровнем моря. Итак, выяснилось, что всего за 40 км «пути до Кинерета» русло реки понижается более чем на 680 метров.

Далее экспедиция Линча направилась из Тверии к Мертвому морю, минуя цветущий оазис Иерихона.

Первое, что пришло в голову исследователям по прибытию на место – искупаться в озере. Когда члены экспедиции прыгнули в воду, то почувствовали, что их выталкивает на поверхность, как будто на них надеты спасательные жилеты. Древняя легенда, изложенная Флавием, замечательным образом подтвердилась: утонуть здесь и в самом деле довольно трудно.

«Вокруг не было видно ни крабов, ни рыбы, ни водорослей… и ни единой рыбацкой лодки, качающейся на волнах! Бесплодным было море, и бесплодна была суша вокруг: повсюду лежали пустынные и безлюдные берега. Вся прибрежная полоса и поверхность возвышающихся над ней скал были покрыты огромными отложениями затвердевшей соли и сверкали на солнце, как алмазы. Воздух был наполнен резкими едкими запахами – смесью нефти с серой. На волнах плавали маслянистые пятна битума…»[211] Вот и та часть описания Иосифа Флавия, где речь шла о «комьях асфальта», решительно подтвердилась…

Экспедиция Линча работала здесь около трех недель и добилась впечатляющих результатов. Ученые установили, что Иордан впадает в Мертвое море на 384 м ниже уровня мирового океана. Максимальная глубина водоема около 400 м, а стало быть, его дно достигает почти 800 м ниже уровня Средиземного моря. Иными словами, если бы существовала какая-то связь с морским бассейном, между Израилем и Иорданией образовался бы обширный внутренний водоем, поглотивший не только Мертвое море, но и Иордан с Кинеретом вплоть до подножия Голан. Вода Мертвого моря содержит около 30 процентов соли, в то время как мировой океан – всего около 3,5 процентов. В этот пересоленный бульон, кроме Иордана, впадает множество небольших рек, но ни одна река из него не вытекает. Зато ежедневно с поверхности моря испаряется несколько сот кубометров влаги. В водоеме оседают все химические вещества и соединения, которые приносят сюда притоки… В общем еще 150 лет назад стало ясно, что речь идет об уникальном природном феномене, не имеющего аналогов на нашей планете.

Дальнейшие исследования показали, что Иорданская долина – лишь часть огромного разлома земной коры, который начинается далеко на севере от Эрец Исраэль, у подножия Таврских гор в Малой Азии и тянется на тысячи километров к югу, через Акабский залив и Красное море, заканчиваясь в глубине Африканского континента. Громадная впадина Сиро-Африканского разлома всегда была сейсмически и вулканически активной, о чем свидетельствуют давно застывшие потоки лавы и глубокие залегания базальта, сохранившиеся до сих пор.

На восточном берегу Мертвого моря расположен мыс Лашон, который далеко вдается в водоем, разделяя его на две существенно отличающиеся по глубине части: на севере дно резко уходит в низ, на юге, наоборот, мелко. Такое впечатление, что это два разных водоема, соединенных проливом. Среди ученых есть мнение, что южная, мелководная часть озера образовалась гораздо позже в результате оседания земной коры, случившегося после катастрофических событий значительной силы. Точное время катастрофы установить очень трудно, однако нельзя исключить, что она произошла в эпоху патриархов, возможно, при жизни Авраама. Уже в XX веке археологи заинтересовались поисками остатков Сдома, Аморы и других городов Сиддимской долины. Есть свидетельства о каких-то развалинах и даже следах древней плотины, якобы обнаруженных на дне мелководной, южной, части озера, но научного подтверждения эти данные так и нашли.

Особый интерес, в этой связи, представляет Цоар, город, в котором некоторое время укрывался Лот уже после катастрофы, а значит, он не исчез с лица земли полностью. Совершенно фантастическое предположение на основании источников Устной традиции делают в этой связи П. Люкимсон и М. Абрамович: «Из всех городов по просьбе Лота был пощажен только самый маленький из них – Цоар. Но пощажен был именно город, а не его жители: когда Лот прошел через городские ворота, он обнаружил, что все жители Цоара мертвы, зато дома и имущество находится в полной сохранности. Для человека конца XX столетия наверняка было совершенно ясно, что над городом взорвали нейтронную бомбу, и, кто знает, может быть, Габриэль (посланник Господа – Л. Г.) действительно использовал в Цоаре разрушительную силу нейтронов».[212]

Следы трагедии, разыгравшейся несколько тысяч лет назад и, возможно, описанной в Пятикнижии, были обнаружены у юго-восточной оконечности Мертвого моря. Здесь и в самом деле найдены остатки большого поселения, которое арабы называли Сигор. Однако дальнейшие исследования показали, что этот Сигор вряд ли мог быть библейским Цоаром, скорее уж – процветающим средневековым городом. В то же время ученые получили неопровержимые свидетельства того, что эти места в эпоху патриархов, а может быть, и раньше, были густо населены.

Итак, в долине реки Иордан имеются многочисленные свидетельства земной активности, которые происходили в разные геологические периоды. Наблюдается она и сегодня, и нет никаких оснований для утверждения, что во времена патриархов ее не было. Скорее всего, Авраам наблюдал совершенно реальное землетрясение с ужасными последствиями, когда Сдом и Амора погибли, провалившись в трещину углубившегося разлома земной коры. Вероятно, Мертвое море во время этой природной катастрофы вытянулось к югу и приобрело те очертания, которые мы видим теперь. Все это лишний раз подтверждает, что даже «самые невероятные» эпизоды саги об Аврааме имеют вполне реальную основу, и их назидательный и Боговдохновенный смысл нисколько не противоречат действительным историческим фактом, в ней отраженным.

В Писании сказано, что детей Кетуры Авраам отправил «на восток, в землю Кедем» (Б.25;6). Иосиф Флавий эту информацию уточняет: «…Они заняли Троглодиту (т. е. прибрежную Абиссинию – Л. Г.) и ту часть Аравии, которая доходит до Чермного (т. е. Красного – Л. Г.) моря». Ему также известно, что сын Мидиана, внук Авраама, «Офрен (в Торе – Эфер) пошел войной на Ливию и занял ее, причем внуки его поселились в этой стране и назвали ее по его имени Африкою».[213]^[214]

Иосиф Флавий ссылается на историка и философа I века до н. э. Александра Полигистора, труды которого до наших дней не сохранились, но Иосифу, без сомнения, были известны. Он приводит из них следующие слова: «Прорицатель Клеодем, он же Малх, написавший историю иудеев так, как о них повествовал их собственный законодатель Моисей, сообщает, что у Авраама родились от Кетуры благородные сыновья».[215] Клеодем-Малх, по свидетельству Александра Полигистора, среди потомков Авраама называет три имени – вероятно, библейских Эфу и Эфера, да еще Шуриму, которого можно идентифицировать с сыном Дедана Ашшурим (Б.25;3–5). Иосиф Флавий сообщает, что «они были союзниками Геракла в его походе на Ливию и против Антея». Более того, греческий богатырь женился на дочери Эфера. Эти сведения доказывают, что античная традиция не чуралась своего «родства» с библейскими текстами, а потомки первого патриарха естественно вписывались в ее героическое наследие.

Вообще фигура Авраама вызывала огромный интерес у предшественников, современников и последователей Иосифа Флавия со всех концов Средиземноморья. Мы уже знаем, что кроме Александра Полигистора об Аврааме писали и вавилонский жрец Берос, и философ Николай Дамасский, а современник Александра Македонского историк Гекатей Абдерский даже написал о нем специальное сочинение.

Существовал ли Авраам в действительности?

Ну, то есть жил ли около четырех тысяч лет назад мужчина с таким именем, родословной, фактами биографии, о которых повествует Тора? Конечно, мы понимаем, что для верующего иудея или христианина такая постановка вопроса бессмысленна. Более того, реальность Авраама, человека во плоти, по большему счету несущественна. Но с исторической (или даже метафизической) точки зрения чрезвычайно важно и интересно определить отправной пункт еврейской истории – и по времени, и по месту, и, если угодно, по ситуации. Разумеется, (вновь приходится делать оговорки) никакие «пункты» или «рубежи» в объективной реальности не предусмотрены. Их придумывает и создает наше фрагментарное, пунктирное или, как сейчас модно говорить, «клиповое» мышление. Живет себе человек и в ус не дует: любит женщин, воспитывает детей, трудится, мыслит, воюет, учит, помогает ближнему… А потом, задним числом, потомки – историки, литераторы, фантазеры – приписывают ему какие-то «общественно значимые поступки и деяния», открытия, откровения. Объявляют исторической личностью. Начинают свою родословную почему-то именно от него, хотя у него, как и у всех в этом мире, были родители, деды и прадеды, а также дети, внуки, правнуки. Факты освещаются и группируются определенным образом, так как это представляется «интересным» или удобным… Так создается миф, который мы и называем историей. Хотя, на самом деле, история – это совокупность всех созданных или даже теоретически возможных мифов. Предмет ее изучения бесконечен, как бесконечен он у астрономов…

Что касается конкретно личности первого еврейского патриарха, то здесь не может не удивить одно неожиданное обстоятельство: несмотря на отсутствие неопровержимых и даже просто убедительных доказательств, исследователи, занимающиеся этой проблемой, иногда, кажется, даже вопреки своим позитивистским амбициям, часто допускают возможность того, что Авраам действительно был реальной исторической личностью. Мы, разумеется, не говорим о многочисленной армии комментаторов библейских текстов, особенно, наших выдающихся учителей, для которых несомненная реальность Авраама никак не связана с историей и, тем более, исторической наукой. Мы понимаем также, что древние мыслители, наоборот, видели в Аврааме живое воплощение народных и божественных сил, этакого полубога, наподобие Ахиллеса, несущегося с мечом в руке за ордами Кдорлаомера аж до самого Дамаска. Как о реальном историческом персонаже, о нем пишут, однако, и наши современники, в том числе Вернер Келлер. Даже заядлый марксист Зенон Косидовский готов «предположить, что библейский Авраам существовал в самом деле». Впрочем, «если же подвергнуть сомнению сам факт существования Авраам, то… мы можем считать этот библейский образ олицетворение всей истории скитаний одного из еврейских племен».[216]

Гораздо определеннее высказывается Майкл Грант: «Не исключено, что их (патриархов – Л. Г.) имена являются наименованием семей, кланов или племен, групп племен или части племени, даже ханаанейских богов, но не конкретных личностей. И все же предания единодушны, и потому пока разумнее считать, что Авраам, Ицхак и Иаков были реальными личностями – вождями, родоначальниками или основателями племенных единиц, и что до окончательного заселения Ханаана израильтянами эти люди и их последователи уже обитали в Ханаане в течение большего или меньшего времени».[217]

Нас же, признаемся честно, отсутствие «надежной доказательной базы» реального бытия патриархов только радует. Если бы вдруг нашлись какие-то документальные свидетельства, их, скорее всего, объявили бы сфальсифицированными, назвали бы «поздними вставками комментаторов», «выдумками воинствующих дилетантов» или какими-то другими разоблачительными прозвищами. Да и вообще, одно «неопровержимое доказательство», если оно вдруг отыскивается, способно убить десятки красивых гипотез… Жаль, не правда ли!

И все-таки хотелось бы посмотреть на события почти четырехтысячелетней давности с возможной объективностью, хотелось бы отыскать пусть и косвенные свидетельства пресловутой «отправной точки», какую-то пространственно-временную реальность, которая существовала бы вне зависимости от нашей субъективной оценки фактов, относящихся непосредственно к жизни Авраама и его окружения. Ну, например, можно было бы найти следы тех или иных процессов формирования новой этнической общности, которые указывали на присутствие в данном регионе и в данное время выдающейся исторической личности, способной оказать на них существенное влияние.

В 2003 году в одном из московских издательств вышла интереснейшая книга Александра Милитарева «Воплощенный миф» с подзаголовком «Еврейская идея в цивилизации». Автор – человек скромный, жанр своего сочинения он определяет как «эссе», подразумевая при этом не только «беглость изложения», но и целую кучу «грехов», о которых он подробно говорит во «Введении».[218] Но дело в том, что профессор Милитарев – отнюдь не писатель-эссеист, он крупный лингвист-этимолог, и уж в том, что относится к этой области знаний, он искушен, как мало кто другой. Рассматривая некоторые хронологические аспекты происхождения библейских текстов, А. Милитарев использует глоттохронологию и этимостатистику – независимые методы подсчета времени разделения языков. Ученый задает себе, на первый взгляд, весьма странный вопрос: «к какому времени следует относить начало еврейского исторического пути», если «взять за исходную точку языковой критерий („народ – это язык“), из которого следует, что собственно еврейскую историю надо отсчитывать с виртуального момента отделения древнееврейского языка, каким мы знаем его по письменным памятникам, от генетически наиболее близких ему языков».[219]

Дело в том, что на значительной территории Африки и Евразии некогда говорили на одном праязыке, – ученые называют его праафразийским или семито-хамитским – который разделился на диалекты приблизительно в IX тысячелетии до н. э. В результате этого разделения образовался прасемитский (или общесемитский) язык, в конце V – начале IV тысячелетия до н. э. из него возникла семья семитских языков, среди них развились протоарамейский и протоханаанейский. Так вот, два самых близких языка так называемой ханаанейской группы семитской языковой семьи – древнееврейский и финикийский – разделились примерно в XII–XIII веке до н. э.

«Таким образом, – пишет А. Милитарев, – XIII в. до н. э. можно считать началом отдельного существования иврита. Это дата post quae non, „не позже которой“ начинается еврейская история. А каково время ante quae non, „не раньше которого“, – ее наиболее ранний возможный период?»[220]

Ответ на этот вопрос, по мнению ученого, отыскать непросто. Все зависит от соотношения «реальной истории и хронологии» с библейскими легендами, сопоставления «независимых источников» с библейской датировкой. И все же… «Если отделение Аврама от оставшихся в Харане родственников-арамеев и присвоение Иакову нового имени-этнонима „Израиль“[221] отражает реальный процесс отделения праевреев от праарамеев (Втор. 26:5 ссылается на Иакова как на «бродячего арамея»), соответствующий разделению протоханаанейского и протоарамейского диалектов, то отсчет истории евреев следует вести с XVII–XVI вв. до н. э., на которые по глоттохронологии и этимостатистике, это разделение и приходится».[222]

Иными словами, формирование еврейского народа как самостоятельной этно-исторической общности, завершившееся в XIII веке до н. э., началось, скорее всего, уже в XVII веке до н. э. Процесс его становления, пусть и с некоторыми оговорками, связан с жизнью и деятельностью первого патриарха и его ближайших потомков. Этот вывод, кажется, полностью отвечает духу и даже букве исторического слоя библейского повествования.

Теперь надо бы посмотреть, а где же кроются географические истоки еврейского этнического сообщества. Можно ли каким-то образом зафиксировать и обозначить территорию, откуда вышли обладатели еврейской «генетической модели», чтобы потом под влиянием различных причин распространиться по миру?

Возможно, завесу над этой непростой темой нам помогут раскрыть неожиданные результаты исследований, которые провели профессор Тель-Авивского университета Григорий Лифшиц и его американский коллега Роберт Сокол, разработавшие оригинальный метод анализа генетических связей между различными этносами.[223] Им удалось построить «генетическую карту мира», отдаленно напоминающую географическую, только вместо стран и населенных пунктов на нее нанесены различные этнические сообщества, причем, треугольниками обозначены еврейские группы, а кружочками – нееврейские, а промежутки между ними соответствуют не территориальному, а генетическому «расстоянию».

В результате выяснились совершенно неожиданные и даже шокирующие факты. Оказалось, например, что различные арабские этнические группы внутри своей социально-религиозной общности невероятно далеки друг от друга генетически. Поразительно, но «расстояние», которое разделяет на «карте» такие разные народы как, допустим, немцев и грузин, значительно меньше по сравнению с «расстоянием» между арабами Йемена, Ливии и Марокко. Наоборот, все еврейские группы сосредоточены «в одном месте»: «немецкие», «русские», «марокканские», «болгарские» и другие евреи образуют феномен, который в популяционной генетике называется «кластер» или «пучок». Но самое невероятное заключается в том, что в самой гуще еврейских «кружков» вдруг обнаруживается «треугольник»… иракцев. Какой же из этого следует вывод? «Если говорить о популяции – прародительнице всех евреев на генетическом уровне, то это они! – комментирует профессор Лифшиц. – Современные иракцы – праевреи, от которых мы все произошли…»

Нечего и говорить, что в контексте нынешней ближневосточной политики такой вывод вряд ли кому-нибудь понравится. И судя по всему, Григорий Лифшиц отдает себе в этом отчет и потому не очень-то распространяется о своих научных занятиях. Стоит обратить внимание, что ученый никогда не употребляет таких слов, как «народ» или «нация», считая их излишне политически окрашенными, а предпочитает пользоваться нейтральным термином «популяция». При этом он подчеркивает, что в природе нет никакого «еврейского гена», как нет «гена русского» или какого-либо другого подобного. Речь может идти только об определенном наборе генов, типичных для той или иной популяции.

Ученый исследовал «генетический баланс» евреев – выходцев из России, то есть определил, сколько генов в этой популяции принадлежат «историческим евреям», жившим более двух тысяч лет назад, а сколько остается народам, среди которых евреи жили в последующие эпохи – немцам, полякам, русским. Результат такой: около 50 % «доисторических» генов, примерно 25 % досталось от немцев, около 15 % – от поляков и 10 – от русских. «Когда мы определили набор генов, характеризующий „доисторическую“ еврейскую популяцию, от которой нам достались эти 50 процентов, – подчеркивает Г. Лифшиц, – он оказался очень схожим с существующим у нынешних иракцев…» Профессор считает, что, кроме исторической родины, у евреев есть еще «родина генетическая», каким бы ненаучным не показался этот «термин». Это Ирак, расположенный на территории Древней Месопотамии, где, согласно библейским источникам, находятся корни древнего рода Авраама.

Раз уж мы заговорили о генетике, стоило бы, наверно, задуматься и о возможных генетических особенностях, коренящихся в роду Авраама. Если они есть, разумеется. У нас есть хорошие шансы найти какую-нибудь зацепку в Пятикнижии и других книгах ТАНАХа, поскольку вряд ли в мире отыщется еще какой-нибудь «памятник», где родовые связи были бы описаны с такой полнотой и выразительностью, являясь, по мнению некоторых исследователей, едва ли не главной целью и смыслом повествования. Нам повезло: недавно в журнале «Звезда» была опубликована работа известного петербургского генетика, доктора биологических наук, академика РАЕН Михаила Голубовского «Библия и ген», специально посвященная этой теме. Выше мы уже упоминали о ней.

В 70-е годы, когда ученый работал новосибирском Академгородке, ему пришлось анализировать родословную большой еврейской семьи, в которой передавались две, на первый взгляд, противоположные аномалии – частичное или полное бесплодие и склонность к рождению близнецов. Речь, вероятно, шла неком гене-регуляторе, изменения в котором вызывали сбой в репродуктивной системе. Ученый сравнивает эту аномалию с неисправностью в смесителе, которая приводит к неустойчивости в подаче воды: из крана течет то горячая, то холодная вода. Такого рода аномалии могут быть вызваны различными мутационными изменениями, характер которых, собственно и требовалось установить. Чтобы сделать выбор между разными генетическими моделями, проще говоря, между разными сценариями недуга М. Голубовский стал искать в литературе аналогичные родословные, где бы по наследству передавались бесплодие и склонность к рождению близнецов. И он нашел то, что искал… Где бы вы думали? В Книге Бытия, в генеалогическом древе Авраама. Ученый рассматривает уже известные нам факты биографии Авраама и Сары и отмечает «типичные характерные для древних племен родственные браки и полигамию».[224]

«После долгих лет бесплодия, – пишет далее М. Голубовский, – Сара родила Ицхака. Жена Ицхака Ривка тоже страдала от бездетности. Супруги прожили вместе 20 лет, но детей у них не было… После долгого бесплодия Ривка родила близнецов Эсава и Иакова. Близнецы бывают двух типов: однояйцевые и двуяйцевые. Первые имеют одинаковые наборы генов, и потому они очень похожи друг на друга. А вторые столь же различны, как родные братья или сестры. Библия не оставляет сомнений, что Эсав и Иаков – это двуяйцевые близнецы, ибо они резко отличались по фенотипу».

Далее в родословной Авраама свидетельства проявления гена бесплодия обнаруживаются у Рахели, одной из двух жен Иакова. Ей ничего не оставалось, как подобно Саре, привести мужу наложницу. «Длившееся 12 лет бесплодие удалось все же преодолеть, – продолжает ученый. – Рахель прибегла к испытанному средству народной медицины – „мандрагоровым яблокам“. Растения вида Mandragora officinarum, распространенные в Средиземноморье, издревле использовались в самых разных целительных снадобьях. Вера в лечебные свойства мандрагоры усиливалась сходством ее корней с фигурой человека. Хотя в мандрагоре найдены биологически активные алкалоиды, прямых данных об их эффективности в случае бесплодия пока нет. После рождения первенца Иосифа различие в плодовитости двух сестер (Рахели и Леи – другой жены Иакова – Л. Г.) сохранялось, и Рахель умерла при рождении второго сына, Бениамина».

М. Голубовский легко обнаружил, что «действие гена, вызывающего аномалии в системе воспроизведения, распространялось в роду Тераха – Авраама и на мужчин». В качестве характерного примера он приводит ситуацию в семье четвертого сына Иакова и Леи Иуды. Брак старшего сына Иуды Эра с Тамар оказался бесплодным. После ранней смерти Эра Тамар отдают в жены следующему сыну Иуды Онану, который, «когда входил к жене брата своего, ронял (семя) на землю, чтобы не дать потомства брату своему» (Б. 38; 9). За этот грех (зло, как сказано в Писании) Господь умертвил его. «Такова мифологическая канва, – поясняет ученый. – Но можно думать, что причина бесплодия Онана вовсе не в его сознательном грехе. Онан, видимо, как и его старший брат Эр, оказался носителем доминантного гена с неполным проявлением, который затрагивает функцию воспроизведения…».

Теперь Тамар предстояло стать женой третьего брата Шела, но поскольку тот был еще мал, Иуда отправил вдову в дом ее отца. Судя по всему, он решил не спешить с браком. Прошло много дней, сказано в Писании, и Иуда овдовел. Тогда Тамар, чтобы не остаться бесплодной, решилась на смелый поступок, используя всю свою хитрость и расчет. Притворившись блудницей, она заманила Иуду к себе. После этого у нее родились близнецы Перец и Зерах.

«Может возникнуть сомнение, – продолжает ученый, – что всего однократная связь Тамар с тестем Иудой привела к беременности. Но отчаянная Тамар в своем сценарии не только точно рассчитала путь движения Иуды, способы заманить его в свой шатер и сохранить вещественные доказательства интимной связи… У Тамар для осуществления замысла был один день или одна ночь, после чего она скрылась. И видимо, в сценарии своей одноактной пьесы она точно выбрала не только место, но время, оптимальное для успешного зачатия. В Библии и Талмуде есть свидетельства, что израильтяне имели ясное эмпирическое знание об особенностях протекания менструального цикла и об оптимальном периоде оплодотворения».

Но это к слову… Пора вернуться к генетике…

«В семейном треугольнике Эр, Онан – Тамар – Иуда, как и в случае рождения близнецов у Ривки, можно усмотреть опять-таки пример действия гена, который вызывает либо бесплодие, либо повышает шансы рождения близнецов. Судя по характеру наследственной передачи, такой ген должен быть доминантен и, как говорят генетики, иметь неполное проявление и выражение. Это значит, что вовсе не у всякого носителя данного гена проявится наследственная аномалия в системе воспроизведения. Но все же в ряду поколений действие гена время от времени должно проявляться, если прослежено достаточно большое число потомков».[225]

Такую возможность ученому предоставили Книги Хроник («Диврей аямим»), содержащие, казалось бы, нудные, многостраничные перечисления ветвей родословных древ Древнего Израиля. М. Голубовский отыскал там имена рода Иуды и его сына Переца и обнаружил периодические указания на бесплодие, затрагивающее «мужскую половину» потомства, поскольку его женская половина упоминается в списках лишь эпизодически. В некоторых случаях можно предположить и проявления близнецовости, впрочем, не столь очевидно обозначенные в родовых перечнях. Как все это выглядит «на деле»? Обратимся к примеру М. Голубовского…

Одного из правнуков Переца звали Онам… «И сыновья Онама были: Шамай и Иада, и сыновья Шамая – Надав и Авишур. […] И сыновья Надава: Селед и Апаим; и умер Селед бездетным. […] И сыновья Иады, брата Шамая: Иетер и Ионатан. И умер Иетер бездетным» (Хр.1, 2:28–32).

«Итак, круг замкнулся, – подводит итоги своих размышлений академик Голубовский. – Как генетик, я твердо убежден в том, что невозможно придумать родословную с наследственной передачей такой характерной и сложной аномалии воспроизведения. То, что в современной еврейской семье, которую я анализировал, встретилось наследование подобной мутации (но, видимо, не идентичной), подтверждает, что в основе библейского текста о семье Авраама – не вымысел, а реальность. То есть библейские персонажи от Тераха, Авраама и до Иосифа – реальные лица».

Добавить к этому по существу нам больше нечего.