|
||||
|
|
Глава двадцать седьмая. Постскриптум 1960 года Меня часто спрашивают, как я взялся писать «Белую Богиню». История такова. Хотя по призвании я поэт, но на жизнь зарабатываю прозой — биографиями, романами, переводами с разных языков. С 1929 года мой дом на Майорке. Временно покинув остров из-за гражданской войны в Испании, я колесил по Европе и Соединенным Штатам, и вторая мировая война застала меня в Англии, где я оставался до конца войны, а потом вернулся на Майорку. В 1944 году в деревне Галмптон в Девоншире я уходил от современности, работая над историческим романом об аргонавтах, как вдруг совершенно неожиданно моя работа прервалась. Некая навязчивая идея вынудила меня заняться предметом, которого я тогда совсем не знал и не понимал. Я прекратил прокладывать на огромной военной карте Черного моря курс (по подсказке мифографов) корабля аргонавтов, которые плыли из Босфора в Баку и обратно. Вместо этого я стал думать о загадочной Битве деревьев, которая случилась в древней Британии, и всю ночь не мог найти покоя, и весь следующий день, так что мое перо едва поспевало за моими мыслями. За три недели я написал книгу в семьдесят тысяч слов и назвал ее «Косуля в чаще». Я не мистик и всегда избегал участия в колдовстве, спиритических сеансах, упражнениях йоги, не слушал предсказаний, не верил в автоматическое письмо и так далее. Я веду простой нормальный крестьянский образ жизни в кругу моей семьи и большого числа психически здоровых и умных друзей. Я не принадлежу ни к религиозному культу, ни к тайному обществу, ни к философской секте, и я также не доверяю своей исторической интуиции, если ее нельзя проверить фактами. Занимаясь книгой об аргонавтах, я обнаружил, что Белая Богиня Пелиона становится все более важной для моего повествования. Кроме того, в моей рабочей комнате хранилось несколько западноафриканских медных вещичек (я купил их в Лондоне) — гирек для золотого песка, в основном фигурки животных, и среди них — горбун, играющий на флейте. Еще у меня была медная шкатулка с крышкой для хранения (как сказал торговец) золотого песка. Горбуна я поставил на шкатулку. Он и теперь там. Но я десять лет ничего не знал ни о нем, ни об изображении на крышке шкатулки. А потом я узнал, что горбун был герольдом у царицы-матери некоего Аканского государства и что каждая царица-мать (даже сегодня их есть несколько) объявляет себя инкарнацией Тройственной Богини луны Нгаме. На крышке же шкатулки была изображена спираль, касавшаяся одним концом прямоугольной рамки, которая имела по девять зубцов на каждой стороне, и это значило: «Нет никого могущественнее во вселенной, чем Тройственная Богиня Нгаме!» Фигурки и шкатулку сделали до того, как британцы захватили Золотой берег, мастера, служившие Богине, и они считались магическими. Ладно. Считайте это совпадением. Не думайте о связи между горбуном-герольдом на шкатулке (возвещающим верховную власть аканской Тройственной Богини и стоящим в круге медных зверушек — аканских клановых тотемов) и мной, который вдруг подпал под власть европейской Белой Богини, написал о ее тотемах в контексте истории об аргонавтах и погрузился в древние тайны ее культа в Уэльсе, Ирландии и по всему миру. Я совершенно не представлял, что шкатулка прославляла богиню Нгаме и что греки Эллады, включая древних афинян, были одних корней с людьми Нгаме — ливийскими берберами, известными как гараманты, ушедшими в одиннадцатом веке нашей эры на юг к Нигеру из Сахары и там ассимилировавшимися с неграми. Не представлял я и того, что Нгаме — богиня луны и что греческая и западноевропейская Белая Богиня имели с ней общие черты. Мне было известно лишь то, что Геродот считал ливийскую Нейт — Афиной. Возвратившись на Майорку сразу после войны, я вновь стал работать над книгой «Косуля в чаще», которую назвал теперь «Белая Богиня», и написал подробнее о священном царе как божественной жертве богини луны, помня, что любой поэт, почитающий Музу, должен в каком-то смысле умирать за свою Богиню, которую он обожает, в точности как умирал царь. Старый Георг Шварц, еврейско-немецкий собиратель древностей, завещал мне еще пять или шесть аканских фигурок, среди которых была непонятная фигурка с одним большим глазом. Позднее специалисты по западно-африканскому искусству идентифицировали ее как жреца-okrafo аканского царя. В своей книге я высказал предположение, что в древнем средиземноморском обществе царя приносили в жертву в конце срока его правления. Но потом (судя по греческим и римским мифам) он обрел исполнительную власть как главный министр царицы и привилегию приносить в жертву свою замену. Та же управленческая перемена, как мне стало известно с тех пор, произошла после того, как матриархальные акане прибыли на Золотой берег. В Боно, Асанте и других местах неподалеку жертва, заменявшая царя, называлась жрец-okrafo. Кьерсмейер, известный датский знаток африканского искусства, у которого есть десять тысяч таких фигурок, сказал мне, что никогда не видел таких, как у меня. Если хотите, не обращайте внимания, как на случайное совпадение, на то, что okrafo лежал рядом с герольдом на золотой шкатулке, пока я писал о жертвах Богини. Когда «Белая Богиня» уже вышла в свет, один антиквар в Барселоне прочитал моих «Клавдиев» и пригласил меня к себе, чтобы я выбрал камень для печатки из недавно попавшей к нему коллекции римских самоцветов. Среди них был чужак — сердоликовая с ободком печать, относящаяся к эпохе аргонавтов, на которой были выгравированы царский олень, бегущий по направлению к лесу, и сбоку полумесяц! Это тоже можно счесть случайным совпадением! Подобные случайности весьма частые гости в моей жизни, и если вы не хотите, чтобы я называл их знаками свыше, то пусть они будут некоей привычкой. Мне не очень-то нравится слово «свыше»: но я считаю такие случайности явлением естественным, хотя и в высшей степени ненаучным. С точки зрения науки нельзя доказать существование бога, можно только утверждать, что существует вера в него, и наблюдать воздействие этой веры на ее приверженцев. Идея творящей Богини была отвергнута христианскими теологами почти две тысячи лет назад, а иудейскими теологами и того раньше. Большинство ученых, по мотивам социального удобства, поклоняются Богу, хотя я не понимаю, почему вера в сотворение вселенной Богом-Отцом кажется им более научной, чем вера в создание этой искусственной системы Богиней-Матерью. Если поверить в одну метафору, то почему бы не поверить в другую? Если это, конечно, метафоры… Истинно поэтическое творчество подразумевает такую таинственную настроенность и озаренность разума, что, благодаря цепочке таких вот случайностей, он может формировать слова в нечто живое — в стихотворение, которое начинает жить собственной жизнью (и она будет продолжаться, возможно, много веков после смерти автора), поражая читателей заключенным в нем волшебством. Поскольку источник созидательной силы поэзии — не научная образованность, а вдохновение (что бы ни говорили ученые), то почему бы не назвать источником его лунную Музу, поскольку это самый древний и самый общеупотребительный в Европе термин, определяющий источник вдохновения? Согласно древней традиции, Белая Богиня являет себя в людях — в жрице, пророчице, царице-матери. Ни один поэт, преданный Музе, не думает о самой Музе, но думает о женщине, в которой хотя бы частично воплотилась Богиня, в точности как аполлонийский поэт не может исправно исполнять свои функции, если не живет под властью монархии или квазимонархии. Поэт, подчиненный Музе, всегда искренне и всем сердцем любит, и эта истинная любовь есть для него воплощение Музы. Как правило, способность так влюбляться скоро покидает его, и, как правило, потому, что женщина теряется, почувствовав свою власть над влюбленным в нее поэтом, и отказывается от этой власти. Разочарованный, поэт уходит к Аполлону, который, по крайней мере, может дать ему свежие впечатления и духовные развлечения, и отрекается от себя в двадцать с небольшим. Однако тот, кто по-настоящему поклоняется Музе, умеет различать Богиню как высшее воплощение власти, славы, мудрости и женской любви и обыкновенную женщину, которую Богиня делает своей представительницей на месяц, на год, на семь лет или даже больше. Богиня вечна, и, возможно, ему снова удастся познать ее через другую женщину. Влюбленный поэт не слеп к жестокости женщины, и многие поэты, поклоняющиеся Музе, безнадежно рисуют эту сторону ее натуры, когда их любовь остается безответной: — На пути из Святой Земли, Надо сказать, что поэт, совершивший паломничество в Вальсингам к средневековой святой покровительнице влюбленных Марии Египетской, всю свою жизнь обожал одну женщину, и теперь он стар. А она не постарела. Почему? Потому что он писал скорее о Богине, чем о земной женщине. Или возьмем Уайетта: Они бегут меня, но ведь я помню Он пишет: «Они бегут меня», — а не: «Она бежит меня». Потому что имеет в виду тех женщин, которые одна за другой были освещены для Уайетта лунным лучом, повелевавшим его любовью — как Анна Болейн, впоследствии несчастная жена Генриха VIII. Пророк типа Моисея, или Иоанна Крестителя, или Мохаммеда, вещая именем мужского божества, говорит: «Так сказал Бог!» Я не пророк Белой Богини и никогда не посмею произнести: «Так говорит Богиня!» Но с тех пор, как на свете появилась поэзия, поклоняющиеся Музе поэты обычно с любовью говорят: «Во всей Вселенной нет никого выше Тройственной Богини!» |
|
||
