Ацтеки, конечно, не называли себя «ацтеками». И совершенно точно у них не было империи. Более того, они так поздно появились в Мексике и играли такую незначительную роль, что, когда все-таки добрались до озер, на которых впоследствии вырос Мехико, ни одно из племен не заметило их появления. Их «цари» в действительности были лишь избираемыми «ораторами», и не существовало в природе «залов Монтесумы» (за исключением песни). Так что неверное представление о существовании «империи ацтеков» на самом деле не является фактом истории – так же как в реальности обстояло дело и со Священной Римской империей (которая не была ни священной, ни римской, ни империей).

И все же «теночки», прозванные ацтеками, были первыми из народов древних солнечных царств, которым суждено было стать известными миру и попасть в объятия Европы; и то сильное воздействие, которое это оказало на человеческое воображение, стереть невозможно; мы по-прежнему ведем речь об «ацтекской империи».

Как и почему это первобытное солнечное царство Америки попало в руки сравнительно немногочисленных конкистадоров, – старая история; однако, сколько ее ни рассказывай, она не перестает удивлять. Это история о том, как «отважный Кортес» проложил себе путь в сердце Теночтитлана, захватил «царя» и заставил его принять pax hispaniensis[2].

Литература, посвященная ацтекам, просто ошеломляет. Кажется, нет ни одной сферы в их жизни, не подвергшейся изучению, анализу и описанию; их происхождение, история, похожие на ребусы письмена, религия и календарь изучаются снова и снова. Все, что сохранилось из их иероглифических текстов, опубликовано. Шаг за шагом ведутся раскопки на территории, по традиции считающейся территорией «империи ацтеков», и за ее пределами. С поистине удивительной скоростью на протяжении более двух десятков лет продолжают появляться хорошо документированные научные отчеты. На протяжении почти двухсот лет некоторые известные литераторы писали об ацтеках и их соседях – и когда все это, столь внушительное по своему количеству и качеству, охватывает взгляд лишь в одной библиотеке, едва ли не дерзостью кажется писать еще раз об ацтеках. И все же…

И все же, поскольку ацтеки появились на мексиканской земле так поздно (до них там существовало много культур!) и поскольку каждый миг их жизни был связан с магией, наполнявшей их мир божествами и символами, в литературе об ацтеках остается немало такого, что ставит в тупик. Так что будет уместным рассказать их историю, сделав акцент на жизни людей. И еще: поскольку история ацтеков (включающая мифологию, астрономию, этнологию и исследование всего, что происходило за тысячи лет до них) сложна, она далеко не всегда является предметом, о котором легко писать или читать.

В жизни очень мало такого, что является точно определенным, и в одной книге редко удается исчерпать тему, особенно такую запутанную, как ацтеки. Тот старый римлянин, который сказал на смертном одре, что «многое нужно сделать и многое еще останется, и даже через тысячу поколений у человека будет шанс внести какой-то новый вклад», в полной мере мог адресовать это ацтекам. И потому новый краткий рассказ о них не нуждается в оправданиях.

Для этого в настоящее время нет недостатка в литературном арсенале. Это Уильям Прескотт мог сетовать на то, что, когда он в 1839 году приступил к написанию своей знаменитой «Истории завоевания Мексики», ему «приходилось сначала отливать пушки, прежде чем стрелять из них»; иными словами, он вынужден был создавать свою личную библиотеку, собственноручно скопировав в Испании все неопубликованные рукописи, прежде чем смог начать работу. Та ситуация далека от положения дел сейчас – материал, имеющийся в распоряжении исследователя, внушает благоговейный трепет.

Испанские завоеватели ацтеков по большей части были людьми культурными и образованными, и они ощущали историчность переживаемого момента. Эрнан Кортес, описывавший историю по мере того, как творил ее, для своего времени считался человеком образованным; он учился в университете Саламанки. Его знаменитые «Пять писем» своему королю– императору, написанные в интервалах между битвами, отличаются такой яркостью, словно написаны кровью. Были и другие, которые писали о завоевании, пока плоть истории былаеще теплой. «Неизвестный завоеватель» оставил «Рассказ о некоторых событиях в Новой Испании и великом городе Теместитане». Еще один, некто Андрес де Тапиа, которого женщины интересовали в не меньшей степени, чем завоевание, оставил свои литературные впечатления о падении ацтеков, книгу, которая вознесла его в такой же мере, в какой она принизила его военачальника Кортеса. Самый литературно образованный из хронистов, Франсиско Лопес де Гомара, написал свою «Хронику завоевания Новой Испании». И поскольку он являлся священником в доме Кортеса, который в ту пору был маркизом долины Мехико и купался в богатстве и славе, он так прославлял одного лишь Кортеса, что это заставило старого воина и участника Конкисты, Берналя Диаса дель Кастильо («Ныне я старик, мне перевалило за восемьдесят четыре года, я утратил зрение и слух…»), продиктовать свое чудесное и бессмертное сочинение «Открытие и завоевание Мексики».

Участвовавшие в крестовом походе святые отцы продолжили литературу там, где это не сделали солдаты. Прилагая огромные усилия к тому, чтобы осуществить переход внутри Мексики с одной мифологии на другую, они волей-неволей изучили языки, мифы и цикл повседневной жизни населявших страну людей. Самым неутомимым среди них был Бернардино де Саагун, который прибыл в Мексику в 1529 году и оставил после себя, спустя десятилетия, проведенные в самоотверженных исследованиях, историю жизни ацтеков, бесценную для всякого, кто посвятил себя их изучению. Было и немало других. Литература об ацтеках благодаря им приобрела глубину, так же как и благодаря таким людям, как доктор Франсиско Эрнандес, врач, посланный королем Испании для изучения новых растений «недавно открытого мира»; его длившееся пять лет изучение растений с помощью многочисленных местных помощников и художников является одним из величайших памятников ботаники, и благодаря ему мы можем составить себе представление о том, что знали ацтеки о земле.

XVII век принадлежал святым отцам; то был период отпечатанных списков слов и фраз, словарей индейских языков, требников и того сорта литературы, которую они назвали relaciones[3]. Но XVIII век принес с собой Просвещение, а вместе с ним – интерес к прошлому, своего рода романтические размышления, проявившиеся в восторженной элегии графа Волнея «К руинам». Ученый мир придавал слишком большое значение символам; уже близилась агония романтизма, и к останкам «империи ацтеков» вновь вспыхнул интерес интеллектуалов.

Молодой Александр фон Гумбольдт прибыл в Мексику в 1803 году после четырех лет активных исследований в Южной Америке, его трудами (а также элегией «К руинам») весь имевшийся на тот момент археологический материал по Мексике был облечен в современную научную форму. В 1810 году Гумбольдт опубликовал прекрасный том первых добротных репродукций «американского» искусства.

В Англии Эдвард Кинг, виконт Кингсборо, который в жизни своей никогда не видел ни одного американского индейца, да и не стремился к этому (поскольку уже заранее был уверен, что те происходят от кочевых израильских племен), – занимался публикацией уже девяти томов, содержащих репродукции всех известных иероглифических надписей майя и ацтеков, в подтверждение своей теории о том, что «американские индейцы – это евреи». На это ушло все его состояние и жизнь. Но к 1843 году Уильям Прескотт вернул индейцев индейцам, опубликовав свою «Историю завоевания Мексики».

С тех пор ни у одного народа не было монополии на Мексику. Североамериканцы, начиная с Джона Ллойда Стивенса (Стефенса) и Уильяма Прескотта, продолжали работать бесперебойно в течение столетия; покойный Жорж Вайян, Сэмюел Лотроп, Мэтью Стирлинг и Гордон Экхольм, если упоминать лишь немногих, продолжили эту традицию. Британцы никогда не отставали; они сохраняли строй от Фредерика Катервуда до Э. П. Модсли и от Целии Наттолл до Т.Э. Джойса. Этот ряд продолжает К.Э. Берланд из Британского музея, подхватившего это наследие. Шведы также заинтересовались Мексикой задолго до того, как увидели свет сравнительные изыскания барона Нильса Эрланда Герберта Норденшельда; ныне их продолжает Сигвальд Линне.

Немцы активно работали в Мексике еще с того времени, когда Гумбольдт написал свою первую книгу и привез в Берлин первые образцы мексиканского иероглифического письма; от Эдуарда Зелера до Эрнста Фёрстеманна (который помогал расшифровывать иероглифы майя), до Германа Бейера (который сильно продвинул теоретические исследования) интерес и качество научных исследований постоянно возрастали; в настоящее время их ведет Пауль Кирхгоф. Французы сохраняли свой интерес с 1529 года, когда Андре Теве, космограф французского короля, начал изучать списки податей, которые некий пират присвоил себе в качестве своей доли разграбленного у Веракруса испанского каравана судов. С 1840-х годов, когда благородный ученый-аристократ граф Адольф де Сиркур оказывал помощь Уильяму Прескотту, до современных исследований Жака Сустеля (часто упоминаемого в этой книге) внимание французов привлекает мексиканец.

В последние годы археология принадлежала мексиканским ученым. Были найдены, восстановлены и исследованы новые руины; была выполнена тщательная стратиграфическая работа с применением передовых методов. Имена мексиканских ученых, продемонстрировавших такие замечательные способности к изучению своего прошлого, столь многочисленны, что само перечисление их прозвучало бы как библиография – Мануэль Гамио, Альфонсо Касо, Хосе Гарсиа Пайон, Эдуардо Ногера, Игнасио Маркина (если называть лишь некоторых). А книги, брошюры, доклады образуют постоянный поток, вытекающий из этой археологической активности, в результате чего дата появления первого человека в Мексике постоянно отодвигается в прошлое.

Вся эта деятельность породила общий интерес ко всему, составляющему прошлое человека (ибо прошлое заключается в настоящем так же, как свойства треугольника содержатся в его определении), и возник значительный общественный интерес к такой литературе. К сожалению, для получения масштабной панорамы необходимо длительное и заинтересованное чтение. И обычный читатель хотел бы узнать многое обо всем этом, но слишком велик объем материала…

Я попытался, на собственный лад, определить главные качества ацтеков и выразить это в такой литературной форме, чтобы привлечь, а не отпугнуть (еще до извлечения урока) обычного любознательного читателя. Повсюду я стремился к простоте, и целью моей было следовать совету Анатоля Франса, который сказал начинающему писателю: «Я начинаю задаваться вопросом, не состоит ли величайший талант в том, чтобы писать очень просто об очень сложных вещах».

Вся Мексика делится на две части: горная и равнинная.

Это край контрастов: пустоши, покрытые вулканической породой, высокогорные равнины с разреженным воздухом, засушливые пустыни, зоны буйной растительности, отделяющие одну долину от другой, – все это сделало эту страну предметом любви и источником отчаяния человека с тех самых пор, как он вступил во владение мексиканской землей.

Если подбирать сравнение, то Мексика своими очертаниями напоминает рог изобилия. Он тянется от широких открытых плоскогорий северных границ, где когда-то бродили бизоны, до сравнительно узкого перешейка, лежащего в полутора тысячах километров южнее, где равнина упирается в горы и тропические заросли со всей их роскошью и богатствами, заключенными в них. Там индейцы находили нефрит, кораллы, раковины, шоколад, янтарь, каучук, перья кетцаля – райский край для жителя гор.

Мексика полна и климатических контрастов, и, хотя половина ее территории лежит в тропическом поясе, высота над уровнем моря более важна, чем географическая широта. Восточное побережье, не занятое горами, шире, чем на западе страны, и пассаты обрушивают на него яростные ливни. Восток покрыт более буйной растительностью и стал колыбелью первых цивилизаций: страны ольмеков, тотонаков, уастеков. Западный берег имеет более узкую прибрежную полосу: природа здесь не столь щедра, и это отразилось на первых культурах; они выглядят беднее в сравнении с теми, что развивались «на другой стороне».

Мексиканская земля поднимается ввысь от этих двух берегов, иногда резко, иногда постепенно, к высокогорному плато, которое занимает большую часть мексиканской территории. Покрытая снегом вершина горы (вулкана) Орисаба (ацтеки называли ее «Ситлальтепетль», «Гора звезды») поднимается из зелени джунглей, достигая высоты 5610 м (или 5700), и возвышается над «холодными землями». Именно здесь первые испанцы столкнулись с голой горной пустыней: «…трехдневный марш через пустынные земли, необитаемые по причине их бесплодности, отсутствия воды и страшного холода… О, как описать жажду и голод, мучившие людей, на которых налетали вихри града и дождя!»

Рис. 1. Распределение доацтекских племен и культур по территории Центральной Мексики и Гватемалы-Юкатана. Ацтеки появились в виде самостоятельной культуры на территории, занятой тольтеками

Этот край горных равнин, высота которых варьируется от 900 до 300 и более метров над уровнем моря, представляет собой типичную для Мексики землю. Она отличается неустойчивой геологией. Вулканы в прошлом и в настоящее время извергают камни и пемзу, туф и обсидиан, превращая большую часть того, что могло бы стать плодородными долинами, в бесплодную пустыню. Природа одарила Мексику редчайшими по красоте ландшафтами, но заставила поселившегося там человека уплатить за это немалую дань. Судоходных рек мало; большая часть земель неплодородна из-за вулканических извержений; во время долгих сухих зим пыльные бури сносят плодородный слой почвы, а внезапно начинающиеся и прекращающиеся наводнения довершают разрушение. Здесь есть высокогорные полупустынные районы, покрытые зарослями чапараля – субтропической кустарниковой растительности из кактусов, мескитовых деревьев, сумаха, акаций, вечнозеленых и листопадных дубов. В других регионах эта ужасная картина сменяется сосновыми лесами, а в тех районах, где есть вода, пышно зеленеет роскошная растительность долин.

В Мексике не было аналогов долине Нила. Там не было оазисов вроде тех, что возникают вдоль побережья Перу, тянущегося на две с лишним тысячи километров, в которых всегда есть плодородный слой почвы даже тогда, когда не выпадают дожди (если проводить орошение. – Ред.); там не было вьючных животных, даже лам. Колесо, даже если бы оно и было у мексиканцев, оказалось бы бесполезным, поскольку вся местность сильно пересеченная, а высокогорные долины отделены одна от другой крутыми горами почти по всей своей длине и ширине; добраться туда можно только пешком.

Дожди определяют время года. На мексиканских плоскогорьях они выпадают по воле Божьей между июнем и сентябрем; остальные месяцы засушливы, за исключением капризов природы, и тогда дожди идут не в свой сезон, а в Мехико может даже выпасть снег – событие, часто отмечаемое ацтеками в их иероглифической хронике необычных происшествий.

Поскольку дары солнца и дождя распределялись неравномерно, большая часть края не была гостеприимна для человека. Таким образом, хотя Мексика и имеет обширную территорию, большая часть ее в древние времена не была заселена, и этими незаселенными районами были те земли, где почва была голой и бесплодной. По-настоящему плодородные регионы были заняты людьми с древнейших времен, особенно колыбель культур Анауак, «земля у края воды», где расположен город Мехико.

Там, где вздымаются горы в центре высокогорного Мексиканского нагорья, где высится вулкан Попокатепетль в белой шапке, а рядом с ним вулкан Истаксиуатль, расположен ряд водоемов, тянущийся на запад, до богатых рыбой озер Мичоакана, и образующий серию лагун и озер, которая заканчивается у заснеженных гор в долине Анауак. На этой почве возникли великие цивилизации: тольтекская, оставившая после себя огромное «Жилище богов» в Теотиуакане, и родственная ей культура Тулы, зародившаяся чуть севернее. Поскольку высота над уровнем моря была менее 2500 м, здесь росла кукуруза, жизненно важный продукт питания, а также множество прочих необходимых растений; здесь в изобилии произрастала американская агава, давая волокно и сладковатый сироп, из которого готовится горячительный напиток пульке. Соляные озера поставляли соль, продукт первой необходимости для народа, питающегося злаками. Вулканы, извергавшиеся на протяжении многих веков, нагромоздили слои выбросов один на другой, образовав неистощимые каменоломни и создав источник обсидиана, который после расщепления шел на изготовление ножей, оружия и даже бритв, а после полировки – на зеркала. На скульптуры шел твердый серый вулканический камень, который можно было обтесать; там также добывали особый пористый материал tezontli, применявшийся в строительстве.

Всему есть свои причины, географические либо социологические. Имперские культуры всегда рождались из суровой почвы. В тропических краях, где человек купался в тепле и неге, тяга к экспансии была ограничена, но человек с высокогорья, бичуемый ветрами и градом, имел имперские амбиции – вот какое влияние оказывает географическое положение.

Рис. 2. Теночтитлан, каким его впервые увидели испанцы с высокогорной дороги, которая пересекала вулканические хребты, окружавшие Мексиканское нагорье. Сейчас это сухая равнина, а тогда здесь было озеро

Подобно инкам Перу, ацтеки пришли в Центральную Мексику из суровых краев с более холодным климатом. К тому времени (около 1200), когда ацтеки (в 1068 году ацтеки покинули свою легендарную прародину Астлан, остров посреди обширного озера, отсюда и название «ацтек». Первоначально они называли себя мешиками, по имени племенного вождя Мешитли, правившего тогда, когда они покинули Астлан. – Ред.) формировались как племя, лучшие земли были уже заняты. Они называли себя «теночас» (теночки, по имени племенного вождя Теноча. – Ред.), потомками северных племен. В поисках земель им пришлось столкнуться с разными, уже оседлыми народами, которые сопротивлялись их продвижению. Суровые нужды войны порождают мужчин; народы обретают величие, вырастая в соседстве и за счет других народов – а у ацтеков не было земли. Они, как и многие до них, были подобны животным, рыскающим по дальним краям; безусловно, нужда заставляла их скитаться в поисках земли, но также, возможно, и «изначальная микрокосмическая потребность в передвижении».

Итак, в год Оме-Акатль, 2-Тростник (1168), перебралось к озерам Анауака это богом гонимое племя, этот народ «ацтеков», которому предстояло упорядочить грабеж и войны, сделав их частью политики государства, которому другие народы платили дань и которому было суждено навсегда оставить свой след на мексиканской земле.

Что представляет собой нечто, не поддающееся определению и именуемое духом народа, который толкает его вперед и ввысь?

В 1168 году – дата, повсеместно принятая историками, – теночки пришли к озерам Анауака с северо-запада. На них, не имевших ни земли, ни друзей, уже с тревогой посматривали другие племена, расселившиеся вокруг озер, что было вызвано той легкостью, с которой они предлагали человеческие сердца своим богам; они почти не имели внешних атрибутов человеческой культуры. Будучи малочисленным племенем, состоявшим из враждующих кланов и вытесняемым из одного населенного региона за другим, ацтеки, наконец, выбрали несколько островков в двух– трех километрах от берега в озере Тескоко и, неся впереди изображение своего бога, в 1325 году начали строить свой город-государство.

За два века они стали владыками Мексики, а Теночтитлан, «город теночей», стал самым великолепным городом, возведенным когда-либо в Америке ее коренными жителями. Испанцы, прибывшие, чтобы его завоевать и добавить титул его властелина к титулам своего короля– императора Карла V, вошли в «великий город Теночтитлан в Мексике 8 ноября… 1519 года».

Глядя на столь чудесное зрелище, писал Берналь Диас дель Кастильо, вспоминая об этом спустя пятьдесят лет, «мы не знали, что и сказать и действительно ли существует все то, что предстало перед нами». Они проследовали по «насыпной дороге… шириной восемь шагов», которая протянулась «на две мили от берега озера до города… столь населенного, что в нем едва хватало всем места… На башнях было полно людей… лодки [прибывали] со всех концов озера».

Сразу у входа в город они были встречены «царской» свитой: великий Монтесума сошел со своего паланкина и, поддерживаемый другими, последовал дальше «под великолепным балдахином из зеленых перьев, богато украшенным золотой и серебряной вышивкой, со свисающей каймой из жемчуга и [нефрита], и это было поразительное зрелище. Великий Монтесума был облачен в богатые одежды… множество других владык… шли впереди него, подметая землю, по которой он должен был ступать, и расстилали поверх нее ткани…»

Войдя в город, они едва могли поверить своим глазам. Берналь Диас вспоминает, что «не мог сосчитать мужчин, женщин и мальчиков, собравшихся на улицах… в лодках на каналах, прибывших поглядеть на нас. Это было поистине удивительно, и сейчас, когда я пишу это (а Диасу было, когда он писал свою великолепную книгу, восемьдесят четыре года), все встает перед глазами так, словно это случилось вчера».

Отдохнув в «огромных залах и комнатах, увешанных местными тканями», они вскоре предстали перед Уэи Тлатоани, «главным оратором» Монтесумой, в его просторных личных покоях. Монтесума жил в роскоши, как Лукулл. «Для трапезы Монтесумы они приготовили свыше трехсот яств… такое разнообразие блюд… такое их обилие, что я не в силах перечислить их… Четыре очень красивые и опрятные женщины принесли ему воду для омовения рук… другие женщины принесли лепешки-тортильи… Ему подавали еду в глиняной посуде, сделанной в Чолуле… Время от времени ему подносили в чашах из чистого золота некий напиток, приготовленный из какао…»

Позже Берналь Диас дель Кастильо, сопровождая Кортеса, увидел сокровища этого государства, жившего данью, и то место, где Монтесума «хранил отчеты обо всех доходах… в своих книгах, изготовленных из бумаги, именуемой amatl; у него был целый большой дом, доверху заполненный ими». Еще испанцы увидели склады, полные круп и маиса, бобов и перца, доставленных в качестве дани, а также другие склады, полные боевых доспехов, «многие из которых были богато украшены золотом и драгоценными камнями». Там было холодное оружие и щиты и «что-то вроде палашей… напоминающих мечи с каменными [обсидиановыми] лезвиями, которые могут рубить куда лучше, чем наши собственные мечи», и луки со стрелами, сложенные грудами до потолка, и «щиты… искусно сделанные так, что они могли складываться… и стеганые хлопчатобумажные доспехи».

Рис. 3. Долина Анауак и озера Мехико. Хотя у них пять названий, на самом деле озера представляли собой единый водоем. Поскольку озера были бессточными, вода в основном была соленой, за исключением южной части (озера Чалько и Хочимилько), куда впадали потоки пресной воды с покрытых снегом вулканов. Позднее ацтеками была создана система дамб и каналов в целях регулирования солености озер

Был там и царский птичник, о котором Берналь Диас написал так: «Я вынужден отказаться от перечисления всякого рода птиц, представленных там… от королевского орла… до маленьких птичек с разноцветными перьями… у которых они берут их богатое оперенье и используют для изготовления своих полотен из зеленых перьев. Все птицы… размножаются в этих домах… и каждому виду положена своя пища… двести мужчин и женщин ухаживают за ними…»

Там были резчики по камню, «искусные рабочие, которых Монтесума использовал во всяких распространенных среди них ремеслах», и «мастера по золоту и серебру», чьими изделиями не могли не восхищаться даже известные ювелиры в Испании (как и великий художник Альбрехт Дюрер). Там были и другие мастера, которые полировали драгоценные камни и нефрит, «великие мастера, создающие украшения из перьев, живописцы и скульпторы… индианки, занятые ткачеством… которые изготовляли такое большое количество тонких тканей с изумительными узорами из перьев…».

Общественные рынки, которых в городе было четыре, затмевал огромный рынок в Тлалтелолько, и «мы были поражены количеством людей и товаров, находящихся в нем, а также строгим порядком и контролем, который там поддерживался… Каждый вид товаров хранился отдельно и имел постоянное место… Там были продавцы золота, серебра и драгоценных камней, перьев, плащей и вышитых изделий». А еще испанцы увидели «индейцев-рабов, мужчин и женщин, которых привозили «на большой рынок на продажу, подобно тому, как португальцы привозят негров из Гвинеи… привязанных к длинным шестам, в ошейниках… затем… там были торговцы, продававшие большие отрезы ткани и хлопок… и [такие], которые продавали какао». Там была грубая ткань из волокна американской агавы, сандалии из растительного волокна. В другой части рынка «продавали шкуры тигров и львов (имеются в виду ягуары и пумы. – Ред.), выдр и шакалов, оленей…»

И были «те, кто торговал бобами, овощами, птицей, петухами с бородками, зайцами, олениной… молодыми собаками (съедобной разновидности) и всякого рода посудой самой разнообразной формы… и те, кто продавал мед и медовую пастилу… лесоматериалы, доски… балки, брус… и торговцы дровами окоте…».

«Действительно, мой господин, – писал Эрнан Кортес, продолжая описание этого сказочного города, когда красноречие Берналя Диаса иссякло, – огромный город Теночтитлан… построенный посреди этого соленого озера и на две лиги удаленный от любой точки на берегу, соединяется с сушей четырьмя насыпными дорогами… шириной двенадцать футов… Город по величине не меньше Севильи или Кордовы… что же до владений Монтесумы в целом, то они так велики, что я не в состоянии определить размеры его царства…»

Все это – несмотря на фантастические подробности в духе «Тысячи и одной ночи» – археология полностью подтвердила. Испанцы увидели образ жизни, полной роскоши, такого уровня, какого не достиг ни один другой народ в Америке.

Как же он сложился?

Ответ – а лучше сказать, объяснение – заключается в истории культуры, сложившейся задолго до ацтеков.

Никто точно не знает, когда именно человек впервые переселился в Америку. Все согласны с тем, что человек явился туда уже в человечеком облике, а не развился из какого-либо человекообразного существа на самом континенте (таких в Америке не было). Но как он прибыл туда? И прибыл ли он социально развитым, культурным существом, полностью сформировавшимся на берегах Азии («Отчего, – возмущался Геродот, – все континенты обязательно носят женские имена?») и случайно забредшим на новую землю по следам млекопитающих через Алеутский сухопутный мост с окраин Монголии в Америку? Или это были волны миграций, источником которых на протяжении длительного периода была плодородная почва Азии, и люди достаточно знали о том, что там, за морем, «что-то есть», век за веком продолжая переселяться? Или человек приплыл сюда в хрупких выдолбленных суденышках по бурным морям, полностью облаченный в культурные доспехи, чтобы утвердиться во главе своих недоумков сородичей, прибывших сюда раньше?

Рис. 4. Возникновение человека в Америке

Никто этого не знает. И споры об этом так же стары, как и открытие Америки. Всеведущая церковь тотчас же столкнулась с реальностью. Если потоп, как он подробно описан в Библии, действительно был, если он уничтожил все человечество, кроме Ноя и его семьи, избранных, чтобы вновь заселить землю, то как же эти американцы добрались до своего континента и кто они такие? Там, где отказывала богословская логика, торжествовала диалектика: конечно же индейцы – это евреи, из забытых «колен Израилевых». Существует немало кропотливо разработанных научных трудов на эту тему, написанных первыми святыми отцами в Америке. Некто Диего Дуран – рациональная часть его исследовательской работы в Мексике часто используется в данной книге – писал, что «предположение это подтверждается… эти туземцы принадлежат к «десяти коленам Израилевым», которых пленил ассирийский царь Салманасар и привел в Ассирию во время царствования Осии, царя Израиля». Возможно, церкви и удалось бы разрешить загадку «божественной антропологии», но не удалось разрешить ее среди философов; знаменитый Гроций Гуго де Гроот (1583–1645), один из основоположников международного права, в ХУ11 веке полагал, что североамериканские индейцы были скандинавами, перуанцы – китайцами, а бразильцы – африканцами. На это тотчас же откликнулся его соотечественник Йохан де Лаэт, доведенный до бешенства столь нелепым умозаключением. Нужно быть болваном, писал он, чтобы не увидеть, что американские дикари на самом деле являются скифами. К этому времени в спор вступили писатели кромвелевской Англии. Томас Тарогуд утверждал, будто слышал от голландского раввина, побывавшего в гостях у еврейской общины в Перу, что у индейцев существовал обряд обрезания. Этого ему было достаточно, чтобы написать брошюру под названием «Евреи в Америке». Но вскоре ему бросил вызов другой автор, чье сочинение называлось «Американцы не евреи».

Это продолжалось веками. Эдвард Кинг, виконт Кингсборо, пал жертвой этого спора. Церковь Иисуса Христа Святых Последних Дней, чья священная «Книга Мормона» прослеживает эту генеалогию, даже сейчас финансирует «Золотыми табличками Морони» весьма сомнительные исследования в поддержку теории о том, что американские индейцы – потомки одного из израильских племен.

Антропологи были бы в восторге, имей они столь простые объяснения заселению Южной и Северной Америки; но вместо этого…

Вместо этого есть множество теорий самого разнообразного свойства и на всякий вкус. Одна из них, долгое время бытовавшая в среде антропологов, состоит в том, что человек отправился в путь из Азии свыше сорока тысяч лет тому назад, будучи на крайне примитивной ступени развития в начале эпохи неолита[4], и его культура на новой, американской, почве развилась самостоятельно. Волна миграций по суше остановилась после климатических изменений и после того, как «сухопутный мост» через Берингов пролив, подвергавшийся тогда, как и в настоящее время, постоянным землетрясениям, то поднимаясь, то опускаясь, в конце концов погрузился в воды Северного Ледовитого и Тихого океанов. (Сухопутный мост начинал действовать, когда уровень Мирового океана падал (иногда до 200 м) в результате связывания огромных масс воды в ледниках в периоды оледенений. – Ред.)

Эта теория, на которой громоздились археологические теории, с разных сторон подвергается осаде; археологи, ботаники, географы критикуют ее как несостоятельную. Существует пятьдесят «поразительно сходных» черт между культурами тихоокеанских островов и американскими культурами, которые можно объяснить только их распространением за пределы Тихого океана. Сторонники этой теории утверждают, что сообщение между континентами на плотах или морских судах с приспособлениями для повышения устойчивости на волнах было делом обычным. И хотя доказательств нет, эти теории основывались на вере, а теперь, в последние годы, на пылких чувствах. Но чувство не приводит причины – у него их нет; причины должны быть даны чувству. Прямые доказательства отсутствуют по обе стороны антропологического барьера. Аргументов, весомых и незначительных, имеется множество. Это заставило одного британского ученого заключить, что «однако, обоснованность подобных аргументов – а с обеих сторон имеются [сильные доводы] – как правило, не считается убедительной, и, вероятно, следует признать, что позиция, занимаемая каждой из сторон, подкрепляется верой…»

Тем не менее до тех пор, пока кто-либо не явится с тщательно взвешенными фактами, следует считать, что американский индеец имеет свои культурные истоки здесь. Человек в эпоху раннего неолита был сухопутным скитальцем, а не мореходом; он шел по следам животных и вышел из Азии по сухопутному мосту, которым с незапамятных времен пользовались млекопитающие. Так что, в соответствии с изначальным лейтмотивом, который позволяет мне выбирать «в соответствии с моими склонностями и пристрастиями, вкусом и фантазией – словом, как художнику», все произошло следующим образом.

Был конец последнего оледенения, и формировался новый мир. Ледниковые щиты, благодаря которым в значительной части мира царила зима, начали таять и изливать в волнующийся океан шумные потоки ледяной воды. Растения, которым удалось выжить, выгнали бледные ростки сквозь почву тундры; споры семян, занесенные потоками теплого воздуха, дали корни, и под влиянием климатических изменений буйная растительность постепенно узурпировала бывшие владения льда. На поверхности этой незнакомой новой зеленой земли, спустя долгие этапы эволюционного роста, появился человек – настоящий человек. Он не остался за границами человеческой памяти; три сотни веков назад он создавал зооморфные рисунки на стенах пещер, достоверные резные изображения бизонов, мамонтов, оленей, волков. Физически этот человек уже вполне сформировался; он обладал разумом, умел украшать себя и знал способы выживания. Многочисленные стада млекопитающих, бродивших по земле, вскоре познакомились с этим царем природы, умевшим пользоваться орудиями труда. Он последовал за ними, двигаясь вокруг Средиземноморья и пересекая его. Он прошел через пустынные земли Нила, леса Индии, Явы, Китая и всю Евразию. Наконец, он вторгся в область, которая сама по себе представляла отдельный мир, именуемый Монголией.

В первобытных людях в течение тысячелетий происходили метаморфозы: потомки становились отличными от них людьми. У жителей Восточной Азии были черные жесткие волосы и прямые, плоские, безбородые лица с выступающими скулами и отмеченные особой складкой у внутреннего угла глаз, именуемой эпикантусом. В это время они уже пользовались каменными орудиями в качестве орудия труда. Некоторые из них затем видоизменились и, выйдя за пределы своего мира, перешли в совершенно новый: сорок тысяч лет назад эти люди с монголоидными глазами и лицами, следуя по северным тропам за млекопитающими, впервые вторглись в Америку.

Первобытный человек вошел в Америку через «крышу». Почти на две тысячи километров к западу от Аляски тянутся острова. Будучи геологическими остатками вулканического происхождения, они простираются бесконечной цепью через Берингово море к берегам Сибири. Когда-то эти острова были сухопутным мостом, связующим звеном между континентами, и по ним в течение многих столетий двигались стада верблюдов, тапиров и мамонтов из Америки в Азию. (Основной сухопутный мост был все же севернее – в районе Берингова пролива. Цепь же островов (Алеутские и Командорские) не образовывала сухопутный мост до самой Камчатки, однако люди из Азии использовали и его, проплывая небольшое расстояние на подручных средствах. – Ред.)

Когда этот человек пришел в Америку, был конец последнего оледенения. Мы знаем о его присутствии, поскольку он оставил свои кости, перемешанные и окаменевшие вместе с костями вымерших животных. На протяжении веков, последовавших за этим переселением, люди двигались на юг по свободному ото льда аляскинскому коридору в сторону обширных земель Америки. За пять веков они проникли в самые отдаленные уголки континента, от скованного льдами севера до покрытого льдами юга, охватив в конечном счете все 135 градусов американской широты. Живя здесь по берегам замерзших или тропических вод, на высотах от уровня моря до нескольких тысяч метров, в лесах, на травянистых равнинах или пустынях; в одних местах – впроголодь, в других – в изобилии; в полярных областях – с ночью длиной до полугода, у экватора – продолжительностью двенадцать часов; среди живительных ветров или страдая от болезней, – древний человек в Америке, сильно меняясь в зависимости от природной и культурной среды, становился новым человеком – Homo Americanus.

В 5000 году до н. э. этот американец не слишком отличался по своим культурным достижениям от первобытного человека в каком-либо другом месте. В то время, когда человек, например, в долине Нила выращивал просо и ячмень и закладывал основу сельского хозяйства, на которой должна была расцвести египетская цивилизация, «американец» отбирал дикие растения, которые станут его маисом (кукурузой), картофелем, томатами (помидорами), бобами и плодами из семейства тыквенных и на основе которых он также построит свою цивилизацию.

Лишь в одном отношении – и это важно для истории американской культуры – американец отличался от жителя Евразии. В Америке не было железного века: человек здесь так и не вышел за пределы неолита и раннего бронзового века, и его орудие труда, хотя он и создал мягкую бронзу, в основном оставались орудиями труда каменного века.

К этому времени египтяне достигли своего культурного апогея и воздвигли в 2100 году до н. э. храм Амона; возникла и погибла цивилизация шумеров в Месопотамии; мифический Кадм оставил людям в наследство алфавит, а расцвет и величие, которые будут ассоциироваться с Грецией, все еще были представлены отдельными группами эллинов, находившихся на крайне примитивном уровне развития.

В Америке к этому времени период великих скитаний подошел к концу; обширные пространства Америки заполнились людьми. На этих территориях возникли различные культуры. В северных регионах плосколицые, коренастые эскимосы по-прежнему проживали в условиях ледникового периода. На равнинах Северной Америки высокие зоркие обитатели вигвамов приспосабливали свою жизнь к ритму жизни кочующих животных. Далее на юг, где солнце дольше дарило свои ласки, индейцы, ставшие отчасти оседлыми, выращивали растения и под защитой скальных выступов возводили простые постройки своих поселений. На другом конце Америки, на диаметрально противоположном юге, огромного роста жители Огненной Земли, обернув свое тело шкурами гуанако, ходили по замерзшей тундре, оставляя следы своих широких ступней, «патагонес», на земле огня, «Терра-дель-Фуэго».

В непроходимых джунглях той же Южной Америки обнаженные индейцы с заточенными зубами охотились на человека и зверя; а к западу от этих селений, расположенных на берегах Амазонки и Ориноко, в краю заката лежали Анды. Там, в высокогорных холодных долинах, где преобладали серые и коричневые тона, люди, обладавшие большим объемом легких, создавали великую цивилизацию. Вокруг холодного озера в Андах под названием Титикака народ, говоривший на языке аймара, к 1000 году до н. э. заложил основы сельскохозяйственных структур, которые превратятся в Тиауанако, в то время как вокруг него, разбросанные по горам, жили множество других племен, говоривших на родственном языке кечуа. Со временем эти «инки» создадут, объединив все другие племена Анд, огромную империю. К северу от инков обитали индейцы-киту; к северу от киту лежала территория племени чибча, чей диковинный обычай, согласно которому их «царь» должен был смывать в горном озере золотой песок со своего тела, породил миф об Эльдорадо.

Между этими географическими монстрами, Северной и Южной Америкой, лежала Центральная Америка, и в частности Мексика, чьи горные хребты были усеяны действующими вулканами. Именно Центральной Америке предстояло стать родиной великих цивилизаций древней Америки.

Большая часть Мексики имела однородную культуру. Независимо от того, были ли это тотонаки, тольтеки, сапотеки, уастеки (хуастеки), майя или ацтеки, племя вырастало из семьи; мясной рацион разнообразила продукция неразвитого сельского хозяйства: на выжженных участках земли семена опускали в ямки, проделанные обожженной палкой. Сельское хозяйство вращалось вокруг кукурузы как основного продукта питания, а общество в те времена как не имело никаких механизмов, так и не обзавелось ими впоследствии. Тяглового скота не было; мерилом скорости были ноги. Одеянием служила набедренная повязка; мужчины ходили в сандалиях, а женщины носили короткую юбку-пояс из хлопчатобумажной ткани; грудь была обнажена, а ноги босы.

Во всех этих племенах общество было организовано на основе кровного родства; единицей в племени был род, и у каждого рода было свое тотемическое имя. Вместе они составляли племя, объединенное не только общим владением землей, но и кровными узами. Столь же однородной была и их религия. Вера была анимистической: все в их мире, одушевленное и неодушевленное, обладало «душой», все было живым, чувствующим, своенравным. Богов, как добрых, так и злых, следовало задабривать; и искусство, когда оно развилось, оказалось подчиненным метафизике этой теологии. Ремесло каменотеса здесь было развито повсеместно. Волны культурного наследия приливали и отливали во всех племенах Мексики и Центральной Америки до тех пор, пока то, что было исключительным культурным достоянием одного племенного сообщества, не начинало широко применяться у всех. Не происходило больше никаких культурных вторжений ни из Европы, ни из Азии – внутри самих себя и своими силами обе Америки создавали свой собственный мир.

Теночки-мешики, именуемые ацтеками, были последними, кто прибыл в долину Анауак.

С исторической точки зрения они явились настолько поздно, чтобы стать властителями Мексики, что многие другие великие цивилизации уже возникли и исчезли, став лишь зыбкими воспоминаниями, сохранившимися в мифологии. Единственной причиной того, что «ацтеки» так глубоко вошли в историю и стали известны людям, является то, что во время испанского завоевания в 1519–1521 годах они были здесь главным государством – сборщиком дани, хотя их власть распространялась лишь на часть Центральной Мексики. Несмотря на это, когда понятие «ацтек» ворвалось в Европу, оно врезалось в память людей. Сегодняшняя Мексика в ту пору не имела общего названия, и, таким образом, название островного, живущего данью государства Мексика было присвоено всему краю.

И лишь гораздо позже, когда испанские святые отцы-хронисты начали расспрашивать индейцев об их происхождении и вере, им открылось существование предшествующих цивилизаций, которые были намного древнее и удивительнее ацтекской.

Десятилетия всех кропотливых археологических исследований в итоге раскрыли многое об этих доацтекских культурах; с каждым годом ученые все дальше проникают в глубь времен. «Почва стала нашим хранилищем, – написал Жорж Вайян, – лопата – нашей лупой, и в этом хранилище, которое природа всегда разрушает, рассеивая наши материалы по всей земле», ученые нашли и продолжают находить новые археологические данные.

К 1000 году до н. э. все великие переселения закончились. Народы заселили плодородные земли и начали возводить города-храмы. В центральной гористой части Мексики, в жарких краях в районе Веракруса и в горах Гватемалы они заложили свои города. Человек в Америке стал оседлым; он создал сельское хозяйство и узнал, что такое свободное время. В тот же период в «других краях» финикийцы изобретали алфавит, греки-дорийцы вторглись на Пелопоннес, а редко заселенная Европа выходила из периода грубого варварства.

Одно племя уже явно обозначило себя: ольмеки (800. до н. э. – 600 (?) н. э.), которые проживали в тропиках Веракруса и Табаско; 800 год до н. э. отмечает в Мексике начало доклассического периода.

Долгое время предполагали, что культура ольмеков окажется одной из древнейших культур, и в настоящее время метод радиоуглеродного датирования предметов из ольмекского поселения в Ла-Венте подтвердил данные о том, что ольмекские постройки «видимо, были созданы и использовались в течение четырех столетий… в 800–400 гг. до н. э.».

В ацтекской мифологической истории ольмеки были известны как «народ, живущий там, где восходит солнце», а их записанная иероглифами история показывает, что их райское «богатство» заключалось в каучуке, смолах, нефрите, шоколаде и птичьем оперении. Нам неизвестно, как они сами себя называли. «Ольмеки» – производное от олли (резина); их символическое обозначение, которое часто воспроизводится, – это дерево жизни, «плачущее древо». Они торговали резиной и, по-видимому, делали резиновые мячи, которые использовались в игре под названием тлачтли. Талантливый и загадочный народ, они появились не позже 1000 года до н. э. на землях вдоль перешейка Теуантепек (где территория Мексики сужается между двумя океанами), но особенно густо они селились в районе бассейна реки Коацакоалькос на побережье Мексиканского залива. На протяжении многих веков погребальные курганы и пирамиды, возведенные ольмеками, были скрыты под покровом тропической растительности; здесь археологи обнаружили предметы, вырезанные из нефрита, искусно слепленные фигурки из глины «беспрецедентно высокого художественного качества», как свидетельствует о том Мигель Коваррубиас.

Лишь сравнительно недавно Мэтью Стирлингом были извлечены из земли огромные ольмекские каменные головы. В Трес-Сапотесе он обнаружил гигантскую голову высотой около 2,5 м с плоским носом и с чувственными толстыми губами. Скульптура эта выразительна и реалистична; такую манеру изображения невозможно обнаружить ни у какого другого народа, и, увидев ее однажды, ее уже невозможно забыть или спутать с чем-то иным. Потом были найдены другие каменные головы; есть созданные в том же стиле резные маски, головы меньшего размера и топоры, и все это – все те же коренастые фигурки с проткнутыми носами, с выраженными монголоидными чертами и узкими щелками вместо глаз. Они были обнаружены на весьма удаленных друг от друга территориях. Однако огромные памятники ольмеков находят, главным образом, между Веракрусом, Табаско, горной Гватемалой и Оахакой – все это определенно ольмекские владения. Стела из Трес– Сапотеса, испещренная черточками и точками, несет на себе то, что общепризнанно считается самой ранней из зарегистрированных дат в истории Америки: 31 год до н. э.

Только сейчас комплексы построек ольмеков начинают привлекать к себе внимание. У ольмеков были города-храмы, вертикальные каменные стелы, на которых отмечен бег времени или запечатлены важные события; ступенчатые пирамиды, внутренние дворы, игра в мяч под названием тлачтли, – все это являлось широко распространенными у них особенностями культуры. Ольмеки все еще проживали на своих исконных землях в тропиках, когда появились первые испанцы. Об ольмеках нет никаких записей, помимо замечания о том, что они татуировали свое тело, инкрустировали зубы нефритом, уплощали себе головы, выщипывали волосы на лице, охотились за головами как за трофеями, сдирали с них кожу и высушивали на манер индейцев хиваро с верховьев Амазонки, которые делали тсантса, сувениры из высушенных человечьих голов.

Искусство ольмеков уникально – оно отличается простотой, прямотой и силой. Ничего похожего невозможно найти во всей Мексике. Но помимо этого «искусства», они, вероятно, обладали определенной социальной динамикой, чтобы наложить свой отпечаток на историю культуры Мексики.

Майя (2000 до н. э. – 1697 н. э.), которые появились раньше, оказали огромное влияние на развитие культуры в Мексике и просуществовали дольше всего. В течение какого времени они строили свои города-храмы, прежде чем возник их первый календарь, неизвестно. Самая древняя стела в Уашактуне (Вашактуне) датируется 328 годом н. э.

Рис. 5. Ольмекская культура, символом которой служат огромные каменные головы с толстыми губами и широкими ноздрями, обнаруженные в зарослях тропической растительности в штатах Веракрус и Табаско. Культура ольмеков датируется от 800 года до н. э. и более поздним временем

С древнейших времен между всеми этими народами существовал взаимный культурный обмен. Обширная торговая зона – район Шикаланго в Кампече – служила у майя центром контактов с окружающим миром, где в условиях мира товары, произведенные в их краях, обменивались на товары из Центральной Мексики. Владея обширными, по традиции принадлежавшими их племени землями, майя, не подвергаясь серьезным вторжениям извне вплоть до XII века, усовершенствовали свой календарь, иероглифическое письмо и резьбу по камню и создали сложные храмовые города, которые еще можно увидеть в наши дни. Их влияние на другие культуры высокогорных плато Мексики было весьма заметным.

Монте-Альбан (500 до н. э. – 1469 н. э.), обрядовый центр и храмовый город, расположен над высокими безлесными холмами в штате Оахака. Он смотрит сверху на долину и современный испано– язычный город Оахака. Монте-Альбан – один из древнейших городов в Мексике, люди жили в нем с самого раннего доклассического периода, быть может, с 1000 года до н. э., вплоть до прихода испанцев в 1522 году. Этот огромный отрезок времени протяженностью двадцать пять веков разделяется на пять археологических пластов. Его происхождение покрыто тайной. Доктор Альфонсо Касо, который открыл Монте-Альбан и постоянно работал в нем в течение двадцати лет, полагает, что внешние постройки Монте-Альбана датируются не позднее 500 года до н. э. Даже в то отдаленное время его жители уже создали иероглифическое письмо, календарь и законченную систему представлений о происхождении мира.

Рис. 6. Искусство сапотеков, центром которого был Монте-Альбан и его окрестности, представлено этим характерным образцом погребальной керамики

Кто были эти древние строители? С самого начала, по-видимому, это был «город богов», пусть и без жителей, куда приходили как мужчины, так и женщины. Прежде чем город (его настоящее название неизвестно) приобрел свой сапотекский облик, в нем с древнейших времен существовал храм с фризом из пляшущих фигур, выполненный в стиле ольмеков, «выразительный и загадочный образец древнего стиля, запечатлевший чудовищ». Эти фигуры и стелы, созданные в манере ольмеков, вместе со все еще не поддающимися расшифровке иероглифами, остаются главной тайной Монте-Альбана.

Становится понятно, насколько давно все это происходило, если вспомнить, что в тот же период мировой истории Навуходоносор разрушил Иерусалим и увел иудеев в «вавилонский плен». Персидский царь Кир находился в зените могущества, а весь Средний Восток был охвачен духом экспансии. К тому времени, когда народы Мексики начинали возводить свои города-храмы, персы (Камбис) покорили Египет и собирались вторгнуться в Грецию (Дарий I, Ксеркс). И хотя у американских аборигенов не было стимулов, которые давал «Благодатный полумесяц» на Ближнем Востоке, – он подарил миру колесо, железо (железо впервые было получено в горах Хеттской державы. – Ред.) и алфавит, – они далеко продвинулись в деле градостроительства, письменности и скульптуры.

Примерно в 300 году Монте-Альбан вступил в переходный период, сбросил влияние майя и обратился к собственным, сапотекским истокам. В течение четырех последующих столетий главная его площадь была расширена, сооружены храмы, пирамиды, площадки для игры в мяч и покрытые фресками гробницы.

Миштеки (668[5] —1521), чьей столицей была Чолула (близ Пуэблы), с точки зрения географии занимали буферную зону между побережьем и плато. На них обрушивались все периодически поднимавшиеся волны завоеваний сначала с побережья (ольмеки), затем с нагорья (тольтеки). Впоследствии миштеки сами стали завоевателями; после 1350 года они распространили свое влияние дальше на юг, на Монте-Альбан, только для того, чтобы вскоре (после 1450) попасть под власть ацтеков.

У миштеков существовали поразительные сказания о самих себе. Представитель индейской знати по имени Иштлильшочитль писал в XVII столетии о великанах и ольмеках и, подробно, о пирамиде, посвященной Пернатому Змею, самой большой пирамиде в Северной и Южной Америке. Кецалькоатль был таинственной фигурой, известной на территории всей Центральной Мексики и Юкатана. Можно допустить, что он когда-то существовал (впоследствии тольтекские правители заимствовали это имя в качестве приставки к титулу – подобно тому, как мусульманские правители в настоящее время носят имя своего пророка; или подобно римским правителям, которые называли себя «цезарями»). Трудно отделить человека от мифа. Кецалькоатль был творцом, жрецом и правителем, родившимся в результате непорочного зачатия спустя годы после смерти своего отца (его мать забеременела, проглотив кусочек нефрита). Он оставался правителем тольтеков на протяжении двадцати лет. Кецалькоатль жил в Туле (Толлане) и, потерпев поражение в гражданской войне[6], бежал вместе с большой группой вооруженных тольтеков, достиг реки Коацакоалькос в день 1-Тростник по ацтекскому календарю (знак, под которым он родился), и отплыл в открытое море, пообещав вернуться в такой же год и день.

Рис. 7. Внешне искусство миштеков имеет сходство с ацтекским. Цивилизация миштеков, возникшая не позднее 700 года до н. э., имела свой центр в нынешней Чолуле. Иллюстрация взята из части миштекского кодекса – это миф об их происхождении

Он оставил свой след среди миштеков, которые, подобно другим высокоразвитым народам в этот период, имели письменность и бумагу (некоторые миштекские кодексы сохранились). Миштеки далеко продвинулись в искусстве строительства, в области сельскохозяйственного и социального планирования, и, несмотря на грабительские войны и завоевания, их культурное влияние длилось тысячи лет; они сильно повлияли на ацтеков.

Уастеки (хуастеки) (500 до н. э. – 1521 н. э.) населяли земли к северу от Веракруса и дальше в глубь материка, включая горную Мексику (в настоящее время это штаты Тамаулипас, Сан-Луис-Потоси, Идальго и Керетаро). Как было установлено, они также являлись одной из древних культур и пребывали в более или менее постоянной активности на протяжении двух тысяч лет, но после прихода испанцев о них ничего не известно. Отличительные черты искусства уастеков были известны уже многие десятилетия, однако только раскопки, проведенные за последние пятнадцать лет, открыли миру архитектуру уастеков.

Тотонаки, «открытые» собирателями предметов современного искусства благодаря своеобразному стилю в искусстве, также появились в доклассический период. Насколько известно, культурное присутствие тотонаков не прерывалось в Центральном Веракрусе примерно с 500 года до н. э. вплоть до прибытия в 1519 году Эрнана Кортеса. Они образовали своего рода лингвистический «сандвич» между ольмеками и уастеками (последние в этническом и языковом отношении были родственны майя). Страна тотонаков в течение многих десятилетий создавала «самые прекрасные и утонченные образцы индейского искусства»: глиняные, всегда смеющиеся фигурки ручной работы; «смеющиеся головы» и насаженные на шип каменные головы в натуральную величину, предназначенные для крепления на стенах в качестве архитектурного украшения; необычные U-образные предметы величиной с конский хомут, напоминающие его по форме и по размеру, вырезанные из полированного зеленого или черного камня, изящно украшенные и предназначенные для неизвестной цели.

Это веселое сибаритское искусство являет собой резкий контраст по отношению к строгим формам искусства майя или ацтеков. Они также оставили после себя внушительное число городов-храмов, которые, пусть покрытые джунглями и разрушенные веками, по-прежнему сохраняют свою форму, так что мексиканские археологи имеют возможность их восстановить. Вся эта культура, взращенная тысячелетиями, была в распоряжении ацтеков.

Рис. 8. Одна из «смеющихся голов» тотонаков

После 200 года до н. э. в долине Анауака на нагорье в Центральной Мексике тольтеки научились лучше вести свое сельское хозяйство, и у них появились излишки продукции. Вместе с этим возник Теотиуакан.

Тольтек-Теотиуакан (около 200 до н. э. – около 700 н. э.), «город, где жили боги», расположенный в 42 км к северо-востоку от Мехико, своей величиной превосходит все созданное в Мексике и Центральной Америке (за исключением, быть может, Тикаля в Гватемале); остатки только одного этого огромного церемониального комплекса покрывают площадь 8 квадратных миль (т. е. около 13 км, автор несколько преувеличивает, на самом деле 7,5 км². – Ред.). Поражает воображение то, как тольтекам в столь древний период удалось организовать такое большое количество людей, имеющих в достатке свободное время и не озабоченных борьбой за добывание пропитания, построить и обслуживать такой огромный религиозный центр. Теотиуакан пользовался такой известностью, что он послужил моделью для всех последующих городов– храмов, и тольтеки остались (даже когда их памятники скрыла земля и растительность и они превратились лишь в смутные воспоминания) в памяти жителей Мексики искусными строителями, и с тех пор все мастера-ремесленники, особенно живописцы и создатели тлакуило, именовались «тольтеками» вплоть до ацтекских времен.

Рис. 9. Типичные особенности архитектуры тотонаков представлены в храме в Эль-Тахине (Тахине), Веракрус. В нишах располагались небольшие идолы; храм находился на вершине пирамиды. Тотонаки появились в 500 году до н. э. Это племя было в расцвете своей культуры, когда в 1519 году прибыл Кортес

История тольтеков, которая становится яснее, если читать ее в свете современных археологических находок, обнаруживается в «Летописях Куаутитлана»; позднее менее умозрительная литература и дальнейшие исследования и раскопки заполнили ее пробелы. Тольтеки ткали ткани из хлопка, и это означает, что они поддерживали связь с регионами с жарким климатом, поскольку хлопок не растет на высокогорных плато. Мужчины носили более плотные одежды в холодную погоду, а женщины одевались в свободные уипилли и юбки, обернутые вокруг тела. Воины тольтеков носили (как и ацтеки тысячелетием позже) доспехи из стеганой хлопчатобумажной ткани. Их оружие было такое же, как и у ацтеков; а их жрецы, как и жрецы ацтеков, ходили грязные, в нестираных черных балахонах, метя ими по земле. Тольтекские вожди одевались как простые люди, только их одежда была более тонкой работы, а браки были моногамными. В своих домах тольтеки строили паровую баню темаскаль – обычай, распространенный и у ацтеков.

Когда история тольтеков проявляется в окружающих ее мифах, она следует определенному шаблону. Некий жрец-звездочет вел их через Мексику до тех пор, пока люди не обнаружили плодородную долину. Там тольтеки построили свой город Толлан (или Тулу). Перечень их царей в хронологической последовательности (вероятно, это повторялось нараспев веками) врезался в память так, что, когда в XVI столетии его повторили двуязычному писцу и записали на бумаге, он воспроизвел имена тольтекских правителей. В этой хронологии говорилось о влиянии тольтеков в период царствования их восьмого владыки, правившего всей землей между штатами Халиско на западе и Морелос на востоке, рассказывалось о сложных обрядах их политеистической религии и упоминалось о женщине по имени Xochitl (произносится как «шочитль»), которая ввела в обиход напиток, в настоящее время именуемый «пульке», подвергнув брожению сок американской агавы.

Подобно соперничавшим с ними племенам того же периода, тольтеки Теотиуакана обладали идеографическим письмом, племенными хрониками, книгами из бумаги аматль, которые в рисунках изображали их ошеломляющие исследователей представления о происхождении мира. Тольтеки также имели пятидесятидвухгодичный цикл, магический тональпоуалли («счет судьбы»), систему прогнозирования, основанную на периоде, насчитывающем 260 дней, и лунный календарь для повседневного пользования. И они построили вызывающий благоговейный страх храмовый город Теотиуакан.

Теотиуакан просуществовал приблизительно с 200 года до н. э. до приблизительно 700 года н. э. Период его медленного заката прослеживается в найденной здесь керамике. Она отражает постепенные перемены, которые происходили в племени, потерявшем свое политическое влияние, но сохранившем уважение других племен. Иное племя, чичимеки, вторглось на территорию тольтеков и захватило остатки «империи». Но их поглотил хаос, который последовал между 1100 и 1300 годами вслед за «веком культурного единства». Тем временем тольтеки, теперь ставшие переселенцами, основали два новых культурных центра – Тулу (Толлан) и Шочикалько.

Тула (около 700—1156 (около 1175. – Ред.) представляет огромную важность. Тула, которая когда-то считалась чисто мифологическим вымыслом, породив ироническое замечание у одного автора о «туманной науке антропологии и точном искусстве мифа», получила археологическое подтверждение. Очень большое сходство ее архитектуры с городами страны майя, и в особенности с городом Чичен-Ица на Юкатане, подтверждает путь тольтеков в эти края, проделанный ими в XII веке. Является ли эта Тула легендарным «Толланом», который, согласно описанию хрониста– священника Саагуна, был прекрасным городом «богатых дворцов из зеленого нефрита и белых и красных раковин, где початки кукурузы и тыквы достигали роста человека, где рос разноцветный хлопок, а воздух был всегда полон редкими птицами с драгоценным оперением…»? Если Тула – это Толлан, то восемь веков, прошедших с тех пор, совершенно изменили этот край. Теперь земля здесь сухая, выжженная, пыльная, и ни одной здравомыслящей «ценной птице» не придет в голову туда залететь.

Рис. 10. Тольтек-Теотиуакан был классической культурой долины Мехико. Он просуществовал приблизительно с 300 года до н. э. до приблизительно 700 года н. э. Символ Кецалькоатля – змеиная голова в гирлянде из перьев кетцаля (квезала) – принадлежит тольтекам

И тем не менее описание этого города не столь сказочно, как кажется на первый взгляд. Археологи обнаружили стены, покрытые замысловатой резьбой и росписью, ступенчатую пирамиду с остатками храма на вершине и символом Кецалькоатля – двумя каменными раскрашенными змеями высотой пятнадцать метров, которые служили «кариатидами» для изящных храмовых фасадов. Там были найдены скульптурные колонны для храма воинов; исполинские вырезанные из камня фигуры и этот скульптурный образ, который распространился дальше всего остального – полулежащая фигура Чак-Моола, безучастно глядящая в пространство и держащая каменный поднос, на который клали как пищу для богов трепещущие человеческие сердца. Точно такая же устрашающая фигура без каких-либо изменений будет вырезана и установлена в столице ацтеков, а другая окажется в тысяче километров восточнее, на Юкатане.

Шочикалько (около 700—1200), возникший благодаря тольтекам (или их влиянию), со своим знаменитым храмом Пернатого Змея, был построен приблизительно в то же время, что и Тула (около 700). Одиноко раскинувшийся под солнцем поверх голых холмов не более чем в 30 км по прямой к югу от Куэрнаваки, он был одной из первых «руин», вошедших в литературу. Его исследовал Антонио Альсате в 1777 году, а рисунки, сделанные в нем, были опубликованы в 1810 году Александром фон Гумбольдтом.

Шочикалько, «город цветов», был церемониальным, а быть может, и административным центром для племен, которые жили в этом регионе. Занимая сильно укрепленную позицию, он расположен на самых высоких холмах и смотрит сверху вниз на два пресноводных, богатых рыбой и дичью озера, находящиеся в 3 км от него, и на плодородный край. Холмы были искусственно выровнены и террасированы для создания опорных пунктов на случай обороны. Четыре дороги с четырех сторон света вели к главной площади, где высится храм Кецалькоатля. Ацтекам он был известен и оказал на них свое влияние.

Таким образом, культуры на земле Мексики существовали уже за двадцать пять столетий до того, как ацтеки появились на свете как организованное племя (мы перечислили далеко не все). К тому времени, когда ацтеки заявили о себе (ближе к 1200 н. э.), волны этих более древних культур уже неоднократно набегали и откатывались назад, охватывая весь этот край, опустошая одна другую и в то же время создавая все разнообразные аспекты того, что мы называем цивилизацией.

Рис. 11. Тула тольтеков. Этот сказочный город к северу от Мехико, как предполагается, был выстроен между 900 (около 700. – Ред.) и 1156 (около 1175. – Ред.) годами, и правил им Кецалькоатль. Множество тольтекских архитектурных форм найдены в городе Чичен-Ица на Юкатане

И наследниками всего этого явились ацтеки.

Ацтеки появились в Анауаке, долине Мехико, в 1168 году. Это событие, зафиксированное в их идеографических хрониках, было соотнесено с нашим календарем; никто еще не усомнился в этой дате.

Теночки-ацтеки были безземельными скитальцами, «нуждавшимся» племенем, пришедшим с севера Мексики (некоторые считают, что с территорий, которые сейчас находятся на юго-западе США, но этому нет доказательств). Их родным языком был язык науатль, на котором говорили и тольтеки. Ацтеки ничего не имели; они скитались по земле, то ненадолго поселяясь в одном месте, то снова отправляясь странствовать и пытаясь отщипнуть краешек от чужих земель, пока не происходило вооруженное столкновение; после чего скитания возобновлялись. Дата «1168 год», безусловно, не говорит нам с уверенностью, что именно тогда началось заселение ацтеками Мексики, а всего лишь сообщает о том, что в то время, как полагает доктор Вайян, ацтеки, которые ничего собой не представляли с точки зрения культуры, начали пользоваться календарем, повсеместно использовавшимся уже на протяжении тысячи лет. Кто такие были ацтеки и откуда они пришли? Ответы на эти вопросы дают их мифохроники[7]. Подобно всем другим подобным мифам о своем происхождении, подобные истории отличаются в деталях, но не по основному содержанию. Инки вышли из пещер, грекам помог выйти из темного убежища божественный autologos; в христианских мифах в изобилии встречаются гроты, населенные божественным духом. Так и ацтеки. В какой-то пещере они нашли Мудреца Колибри, знаменитого Уицилопочтли (это имя испанцы так и не научились произносить и называли его Уичилобос – «ведьмоволк»). Этот идол дал им совет. Это был хороший совет: странствуйте, ищите земли, избегайте крупных вооруженных столкновений, высылайте вперед первопроходцев, пусть они сажают кукурузу, а когда созреет урожай, приходите и собирайте его; держите меня, Уицилопочтли, всегда при себе, несите меня, как знамя, кормите меня человеческими сердцами, вырванными из груди принесенных в жертву… И все это ацтеки выполнили.

Нам не известно даже приблизительно, сколько людей насчитывало племя мешиков-теночков, когда оно пришло в Анауак. Оно было очень маленьким: может быть, оно насчитывало тысячу человек, может быть, пять тысяч – вряд ли больше. По крайней мере, в таком густонаселенном регионе, как долина Анауак, они играли такую незначительную роль, что их появление на берегах озер прошло совершенно незамеченным, и нет никаких записей об их появлении в густых лесах Чапультепека на протяжении жизни поколения, жившего около 1250 года. Все это можно понять. Никто не считал «историческими» события, происходившие внутри других племен. История шла в вертикальном, а не горизонтальном направлении, в ней не было перекрестных ссылок. В течение этих «лет скитаний» ацтеки впитывали в себя культуру своих соседей. Их племя росло. У них появились враги. Ацтеки стали расширять свои владения. Так как в их кланах было слишком мало женщин, они стали прибегать к кражам женщин у других племен, и теперь их соседи во всей долине впервые узнали об ацтеках. Они подверглись нападению. Одна часть племени была обращена в рабство, другая спаслась на одном из болотистых островков озера Тескоко. Те, кто остались, участвовали в войнах, которые вели захватившие их в плен люди. Во время этих войн они проявили такую храбрость, что, когда их спросили, какую награду они хотят, они попросили даровать им дочь вождя, чтобы с ее помощью создать уважаемый род. Их просьба была выполнена, но они принесли в жертву эту прекрасную девушку, содрали с нее кожу и надели ее на своего главного жреца, чтобы тот мог олицетворять собой богиню природы. Когда вождь пленивших их людей, отец девушки, прибыл к ним в великолепном наряде, он, естественно, ожидал, что будет присутствовать на свадебной церемонии. Вместо этого он обнаружил вышеописанное. Его гнев легко понять. Те теночки, которые спаслись в ходе бойни, которую устроили его воины, бежали и присоединились к своим соплеменникам на втором островке озера.

Рис. 12. Ацтекские храмы и дома; ацтекский правитель на пути к ним. Следы ног говорят о движении. Из ацтекского кодекса

Теночтитлан, островной город-государство, начал свою историю с 1325 года. Озер, на которых лежала зарождающаяся столица ацтеков и которые были такими же бесформенными, как свободно перемещающаяся протоплазма, было пять[8]. Они располагались в долине Анауак, которая представляла собой равнину, находившуюся на высоте около 2300 м над уровнем моря. С высоких заснеженных гор, окружавших ее, стекали бурные потоки, которые и наполнили эти озера – фактически одно озеро, имевшее около 80 км в длину, площадь поверхности около 1300 км², окруженное высокой и тонкой болотной травой. Озера были глубокими в одних местах и мелкими в других, особенно вокруг островков, на которых возник город теночков-ацтеков. Насущной необходимостью для них в тот момент было жилье. Сначала были построены мазанки с крышами из тростника и болотной травы. Позднее, в том же самом году (1325), ацтеки открыли свой первый храм. Вначале, по соглашению с племенами, которые обитали по берегам озер, они получили разрешение использовать пограничные земли для выращивания растений. Эту землю они расширили при помощи сельского хозяйства chinampa (чинампа). Метод состоял в том, чтобы изготавливать искусственные плавучие острова из ветвей и прутьев, отбуксировывать их к островкам, закреплять на мелководье и наполнять землей. В этих корзинах ацтеки выращивали свой урожай. Таким образом, Мехико– Теночтитлан был создан вручную.

С 1403 по 1455 год (третий ацтекский период) растущий город– государство, заключая союзы и ведя войны, переживая периоды спада и роста, преодолел примитивную ступень развития и открыл новые, более широкие культурные горизонты. После этого ацтеки оказались в центре событий на арене Мексики и стали главными действующими лицами, распоряжавшимися жизнью в долине Анауак и за ее пределами. Они расширили свои владения, как это делают все народы, как живет сама жизнь за счет других жизней и других народов; это справедливо, понятно и естественно.

Технические приемы развивались медленно. Обработка металлов шла из Южной Америки на север медленными шагами не напрямую, а через торговлю и появилась в Мексике приблизительно в XI веке. И хотя жители Центральной Америки были развиты во многих отношениях, у них еще не было колеса, ручной мельницы и тягловых животных. Мехико в 1519 году, по словам Берланда, «стоял на той ступени развития, на которой находились Шумер и Египет в 3500 году до н. э.». Однако это сравнение не совсем точное, и не все ясно.

В тот же самый исторический момент – это был 1100 год, – когда инки в Перу выходили из такой же неизвестности, чтобы превратиться в настоящую империю, ацтеки, движимые теми же имперскими устремлениями, постепенно становились владыками Мексики.

Таким образом, в промежутке между 1168 и 1521 годами мешики-теночки, которых назвали ацтеками, добились своего.

Основой общества ацтеков был простой индеец, масеуалли.

Несмотря на то что ацтек не был живым автоматом, как простой индеец в империи инков, где тот являлся лишь одной единицей из «пересчитанных по головам», он все же был рядовым, когда речь шла о каких-то работах. Слово «масеуа» произошло от слова «страдать» или «заслужить достоинство» – на самом деле он делал и то и другое. Он был членом рода и частью некой ячейки, чего-то вроде общества взаимопомощи. Короче, это был трудоспособный индеец, плативший налоги. В первую очередь, он был фермером, или, говоря языком европейцев, крестьянином. Как весьма обоснованно выразился Освальд Шпенглер, это был «вечно существующий человек, независимый от всякой культуры… тот, кто шел впереди нее… пережил ее, это бессловесное создание, которое размножалось из поколения в поколение; род его занятий и способности были ограничены работой на земле; он обладал мистическим, простым, цепким и практичным разумом».

И все же этот простой ацтек был и чем-то еще. Он был еще и воином, частью народного ополчения, состоявшего из земледельцев. Подобно тому как обычный римлянин был работником и солдатом, так и в обычном масеуалли (множественное число масеуальтин) следует видеть крестьянина-воина.

Подобно большинству индейцев в Мексике, он был невысокого роста, от 153 до 165 см, коренастый, с крупной головой. Неутомимый, он с детства привык много ходить и мог нести груз весом 34 кг пятнадцать часов в день. У него были длинные руки и широкие ступни, пропорциональные его росту; ступни он ставил прямо, но имел склонность немного заворачивать носки внутрь; на рисунках ацтеков можно увидеть, что свод стопы у них был очень высок.

Рис. 13. Ацтекский крестьянин-воин масеуалли. Будучи простолюдином, он составлял основу ацтекского общества. Эти фигурки, перерисованные из «Кодекса Мендосы», демонстрируют две стороны его жизни: крестьянина и воина

Отличительным признаком внешности ацтеков были абсолютно черные глаза, прикрытые веками с кожной складкой, которая придает глазу миндалевидную форму. Волосы были темного цвета, жесткие и густые, но не на теле и лице. Ацтек был относительно безбородый, и растительность на лице считалась нежелательной, поэтому матери использовали щипчики, чтобы ее выщипать, и прикладывали горячую ткань для угнетения роста волос. Ацтеки были «безбородыми», хотя, по словам Кортеса, у тласкаланцев «имелись цирюльники для бритья бород». Другой выдающейся чертой на лице ацтека был крючковатый «римский» нос (хотя любой гражданин Римской империи был бы шокирован таким одиозным сравнением), который к старости вырастал еще больше. Цвет кожи ацтеков варьировал от темного до светло– коричневого; лицо могло приобретать свирепое выражение, и часто на нем можно было видеть немалое достоинство – с таким выражением лица они сражались или вели праздную беседу.

Ацтекские женщины были, естественно, ниже ростом, приблизительно 150 см, и более изящные. И все же это была обманчивая хрупкость. Детей они рожали быстро, часто прямо на кукурузном поле; они следовали за своими мужчинами в долгих переходах (еще в недавние времена женщины в мексиканской армии служили в квартирмейстерской службе сухопутных войск) и несли свою долю груза, неизменно включая младенца. Многие из них обладали замечательной внешностью – так считали испанцы, которые женились на них и находили их привлекательными. Донья Марина, «Язык», индейская девушка, которая помогла испанцам одержать победу над Монтесумой, была названа «прекрасной женщиной… весьма изящной».

Рис. 14. Кулинария ацтеков. Вверху слева камоти (сладкий картофель); справа находится каменный метатль, на котором размалывают зерно. Женщина готовит красный перец на жаровне кумаль, а в нижнем правом углу лежат только что испеченные кукурузные лепешки; они накрыты, чтобы сохранить их свежесть

Одежда у обычного мужчины была простой и практичной; один и тот же наряд носили и днем, и ночью. Все носили набедренную повязку (маштли), своего рода пояс, который пропускался между ног и закреплялся на талии, а два его конца свисали спереди и сзади и были обычно украшены. В этом наряде он совершал переходы, неся груз. Плащ (тильмантли) – в настоящее время он называется «манта» – представлял собой прямоугольный кусок тканой материи, который завязывали на одном плече; сначала его изготавливали из грубых волокон американской агавы (метль), а позднее, когда наладилась связь с тропическими регионами, из хлопка. Ацтеки не пользовались ни пуговицами, ни булавками. Тильмантли был ниспадающей одеждой и закрывал все тело, когда человек садился. Многие такие плащи часто были красиво сотканы, но об этом у нас имеется крайне мало сведений, кроме рисунков ацтеков и описаний, сделанных завоевателями-испанцами. Простой индеец обычно ходил босой, пока не приобретал вес в обществе; тогда он начинал носить сандалии (кактли), сделанные из кожи животных или же волокон американской агавы. У вождя, или полубога, они были из золота.

Прически были нескольких видов. Обычно волосы свисали спереди челкой, а сзади цирюльник обрезал их обсидиановым ножом – немцы назвали бы такую прическу Pagankopf (голова язычника), – или волосы отращивали и заплетали в толстую косу. Во время войны прическу украшали двумя перьями индейки или орла.

Одежда женщин класса простолюдинов хоть и была одного покроя, но весьма разнообразной по цвету, рисунку и узору, так как ткачихами были главным образом женщины. Женщина носила нижнюю юбку (куэйтль) длиной до лодыжек, на которой часто была великолепная вышивка; находясь вне дома, женщина надевала поверх нее платье, похожее на пончо (уипиль). Оно представляло собой прямоугольный кусок ткани с разрезом, через который продевалась голова, бока зашивали, но оставляли прорези для рук. Таково прозаическое описание одного такого прекрасного по цвету и узору образца ткацкого искусства, обнаруженного на этом континенте, который Берналь Диас, бывший в то время впечатлительным, довольно молодым человеком (р. ок. 1492, ум. ок. 1593. – Ред.), назвал «богатым и великолепно украшенным». Свои сандалии, более легкие, чем мужские, ацтекская женщина надевала только в поездках или если этого требовало ее положение в обществе. Ее волосы, черные и блестящие, были длинными; в праздничные дни она вплетала в них ленточки и распускала волосы, находясь в доме. Когда женщина работала в поле, то волосы были собраны и обернуты вокруг головы. Косметикой пользовались главным образом женщины «привилегированных классов» или куртизанки (ауианиме) и даже иногда простолюдинки, когда их душу задевали товары на рынке. В их распоряжении были мази, духи и кремы.

Ацтеки говорили на языке науатль (произносится «на-уа-тль»).

Они не придумали его, не усовершенствовали, так как на этом языке уже говорили тольтеки, чичимеки и многие другие племена. Но науатль стал языком империи общения в Мексике и Центральной Америке (подобно тому как язык кечуа стал языком инков в Перу) после завоевания ацтеками одних регионов и благодаря ацтекским купцам, то есть торговле с другими регионами. А когда впоследствии этот язык был приведен к испанской орфографии, дальнейшее свое развитие он получил благодаря церкви, которая использовала его для перевода основ христианского вероучения в виде вопросов и ответов и других религиозных книг, расширив, таким образом, сферу его применения.

Науатль входит в групп науа, одну из восьми групп языков юто-ацтекской языковой системы. Он, особенно язык ацтеков, подвергся более детальному изучению, чем «какая-либо другая группа языков в Америке». Это было сделано главным образом благодаря покойному Б.Л. Хорфу, который не был профессионалом. Язык науатль является родственным некоторым языкам индейцев, живших на юго-западе материка (племен пима, шошонов, сонора), поэтому некоторые и считают, что ацтеки являлись воинственным племенем выходцев из этого региона. В Мексике насчитывается 700 языков; язык науатль, область распространения которого ограничивалась центральным плато, но была расширена вслед за завоеваниями ацтеков, принадлежит к одной из пяти больших групп, входящих в макросемью языков пенути. Его изучение очень ограниченно, и люди, изучающие его, используют между собой и в своих публикациях технические термины, которые никогда не используются при обычном общении. Если неспециалисту доведется прочитать работу о «Происхождении суффикса – тль в языке ацтеков» (этот суффикс читатель будет часто встречать на стараницах этой книги), то он окажется точно так же сбит с толку, как и Алиса в Стране чудес, когда она увидела улыбку Чеширского кота.

Науатль – это живой язык. Тысячи людей все еще говорят на нем, на нем написаны книги и есть музыкальные записи; некоторые выдающиеся ученые Мексики разговаривают на нем; он очень живой и пластичный, что будет видно при рассмотрении классификации диких растений ацтеков (см. раздел «Лекарственные растения»). Этот язык был таким же сложным, как и идеографическое письмо ацтеков; на нем можно было выражать сильные чувства и писать стихи. И хотя первые испанцы посчитали суффикс – тль сбивающим с толку, знатоки в XVI веке, овладевшие этим языком, нашли его ясным и гармоничным, обладающим немалым запасом слов.

И хотя здесь нет места для того, чтобы обсудить грамматику языка ацтеков, мы отметили, что в нем было все то, что один автор назвал «языковыми правилами поведения за столом». Наша современная грамматика сложилась незадолго до начала Реформации; до этого царило живое безразличие к синтаксису и правописанию. Поэтому так удивительно обнаружить какой-либо народ, каким были американские индейцы, столь далеко живущий от сети коммуникаций Старого Света, который создал язык с такой сложной грамматикой. В нем были производные слова и сращивания, «возникающие из контекста, и произношение безотносительно значения»; естественным результатом этого была агглютинация. Неизвестно, что добавили ацтеки к своему, доставшемуся им в наследство языку науатль, но тем не менее это добавление, вероятно, было существенным, потому что в результате их захватнических войн в ацтекский мир влился поток новых вещей, и у них должна была быть какая-то жесткая грамматика, чтобы принять их в свой язык при помощи личных и временных окончаний. Одной из первых книг, опубликованных в Мексике (в 1555 году), был словарь, составленный Мотолиниа. Грамматики, катехизисы, переложения текстов с идеографического языка науатль на испанскую орфографию следовали век за веком, пока в настоящее время их не стало достаточно для серьезного изучения «литературы ацтеков».

Речь ацтекского масеуалли была такой же земной, как и речь человека от сохи в любом другом месте; практичный и небрежный в разговоре, он строил свою речь, которая вырастала из необходимости, являющейся живой морфологией любого языка. Простые люди не придавали большого значения суффиксам, окончаниям лица, числа, падежа и рода; но в школах кальмекак Мехико-Теночтитлана, где обучали правильно говорить на языке науатль, исправляли ошибки в речи и расширяли словарный запас так, чтобы высокопоставленные лица умели должным образом говорить с богами или произвести впечатление на заезжих вождей; язык науатль здесь тщательно изучался. Так и должно было быть. Те информаторы, которые вместе с первыми испанцами занимались тем, что записывали разные тексты на языке науатль, знали грамматику своего языка. Будет достаточно такого примера: когда в 1529 году Саагун приступил к записи сохранившихся в памяти сказаний ацтеков, он, используя свою собственную орфографию, написал на языке науатль о солнце, главном боге года, так:

Tonatiuh [солнце] quautlevanitl
Xippilli, nteutl [бог]
Tone, tlaextia motonameyotia,
Tontoqui, tetlati, tetkaati, teytoni, teixlileuh,
Teixtilo, teixcaputzo, teixtlecaleuh.

Солнце, орел, огненная стрела,
Правитель года, бог
Озаряет, заставляет все сверкать, освещает все своими лучами.
Он дарит тепло, обжигает людей, вызывает у них пот,
Делает цвет кожи у людей темным, дает им загар,
Делает их черными, как дым.

На языке науатль можно было выразить многое небольшим количеством слов. И, несмотря на то что этот язык не был так широко распространен с географической точки зрения, как язык кечуа в Перу, распространившийся по тем же самым причинам, т. е. вследствие завоевания инками территорий от Чили до Колумбии, язык ацтеков проник достаточно далеко, от Мексики до Никарагуа.

Все – или почти все – древние общества коренных жителей Америки были демократическими.

Люди занимали определенное социальное положение, но классов не было. Землей владела родовая община, а не отдельный человек, и большинство решений принималось путем народного голосования, как, например, у индейцев с американских равнин. Или это делалось таким способом, который описал Тацит, рассказывая о принятии решений германцами в глубине своих лесов: «Когда народ должен принять решение, все занимают свои места, полностью вооружившись… затем всех призывают замолчать… и все слушают короля или вождя с вниманием, которое гарантирует им их возраст, занимаемое положение, воинские отличия или красноречие… Если предложение не нравится людям, то они криками выражают свое несогласие. Если они одобряют его, то стучат своими копьями».

Рис. 15. Чинампа, «плавучие сады», на которых велось сельское хозяйство на озерах Мехико. В огромные сплетенные из тростника корзины ацтеки насыпали землю, затем сажали деревья, закрепив «плавучий сад» при помощи кольев. Из таких «плотов» вырос город Мехико

Как только индеец начал жить, полностью полагаясь на сельское хозяйство, он стал членом коммуны. Это могла быть либо родовая община, либо сиб (семья кровных родственников), как это было среди индейцев с равнин. Родовая община имела тотем или эмблему (подобно гербу, которым обладает какая-то группа людей), у инков это был айлью, или им мог быть кальпулли (от слова «кали» – дом), как это было у ацтеков. В основном индейские общины в Америке основывались на таком типе организации, как родовая община, которая была экономической единицей, члены которой были объединены сверхъестественными (т. е. кровными) узами.

Индеец рождался членом родовой общины, или кальпулли. Кальпулли представлял собой группу домов, в которых жили разросшиеся семьи. Эта родовая община владела некоторыми землями, которые обрабатывались совместно. Женатому мужчине выделялся свой земельный надел непосредственно кланом. Ни один человек не имел прав на землю, которую он обрабатывал; он мог пользоваться только тем, что на ней выросло. Если человек умирал, не оставив потомства, или земля оставалась заброшенной, или его «с позором изгоняли» из родовой общины, то земельный надел возвращался в общее пользование.

В некоторых общинах велись точные записи на бумаге аматль о различных земельных участках, к которым прилагался рисунок, похожий на ребус, означавший имя хозяина. Согласно записям ацтеков, у них изначально было семь кальпулли; как только они поселились в своем островном государстве Теночтитлане, то их количество увеличилось до двадцати.

Рис. 16. Вожди ацтеков, возглавляющие четыре родовые общины (символы которых находятся над их головами), направляются в долину Мехико в 1168 г.

Каждая община владела или имела по договору землю на берегу озера. Поначалу сельскохозяйственные угодья были весьма ограниченны; если у кальпулли их не было, его члены с усердием делали чинампа, так называемые «плавучие сады». Они представляли собой сплетенные из тростника корзины диаметром около двух с половиной метров, заполненные землей и закрепленные на мелководье. Корни деревьев, проникая сквозь дно корзины, в конце концов прочно связывали их с дном озера. Благодаря такому трудоемкому способу кальпулли могли увеличить объем сельскохозяйственной продукции и расширить владения своего клана. К тому же продолжались захватнические войны ацтеков, и все больше чужих племен были вынуждены уступать свою территорию на суше; земли становилось много, и ее делили пропорционально между всеми общинами, составлявшими племя ацтеков. Эта система землевладения была, по словам В. Гордона Чайльда, «неизбежным ограничением… экономики эпохи неолита… Единственным выходом для растущего населения было присоединение все новых и новых земель для обработки, а пригодные для этого земли были небезграничны».

Общиннородовая система ацтеков была не такая жесткая, как перуанская система айлью, которая имела излишне организованную структуру. И тем не менее она была устроена так, что вся семейная группа, кальпулли, развивалась как единица общества. «Мексиканское общество, – по замечанию доктора Вайяна, – существовало для блага племени, и каждый его член должен был выполнять свои обязанности для сохранения общины».

Рожденный в общине индеец не мог потерять ни свои права внутри нее, ни свое право на участок земли, находящийся во владении общины, размер которого был достаточен для того, чтобы прокормить членов его семьи. Только соответствующим образом избранные вожди общины могли лишить индейца этих прав, изгнав его за преступление или другие антиобщественные действия.

Связанные вместе, «сросшиеся», на разговорном языке американских индейцев, – это был не просто оборот речи применительно к обществу ацтеков. Символом бракосочетания действительно было связывание вместе краев плащей тильмантли невесты и жениха. И, будучи соединенными таким образом, они оказывались «сцепленными» на всю жизнь.

Мужчина женился в двадцать лет, девушка выходила замуж приблизительно в шестнадцать. В этом обществе не было запрещено оставаться холостяком, как это было у инков. Но экономические факторы, а особенно приготовление еды, делали невозможным мужчине жить без женщины: ежедневное (два раза в день) приготовление кукурузных лепешек, которые были незаменимой пищей в жизни индейцев, отнимало в общей сложности четыре часа в день, и это было работой женщины.

Брак разрешался только между членами разных родовых общин, так как все члены общины считались единокровными родственниками, и поэтому вступать в брак с кем-то из своей общины было бы кровосмешением. Так как брак носил экзогамный характер, то с ним были связаны более сложные формальности, чем у нас. Молодой человек, подумывающий о женитьбе, должен был спросить разрешения у совета клана. При всем том, что свою роль играли сексуальная привлекательность и любовь, ацтеки знали тогда, как и сейчас, что мужчина не только женится на женщине, но и создает семью. В данном случае это было больше чем семейный контракт, это был социальный контракт, так как благодаря этому контракту появившийся на свет ребенок наследовал право войти в общину.

Старые женщины были посредниками при заключении брака. В «Кодексе Мендосы» есть любопытная история, изложенная в идеографических рисунках, нечто вроде комикса, рассказывающая обо всей этой процедуре. В то время как любовь, без сомнения, была определяющим фактором в процессе ухаживания, на нее не делался большой акцент. Существовало слишком много запретов. Реми де Гурмон (1858–1915, французский писатель) считал, что, если человек хочет что-либо понять в движении жизни, следует ассоциировать понятие удовольствия с понятием любви. Тем не менее правда и то, что в пантеоне ацтеков нет богини любви, равно как и нет рисунков или керамики с изображением актов произведения на свет потомства, какие существуют в Перу.

Вечером в день бракосочетания старуха-сваха относила невесту в дом жениха на своей спине. На церемонии присутствовали все главные члены семьи, а также вожди общины. Они сидели на циновках лицом друг к другу и слушали или дремали под тягучие наставления – «мы собрались здесь…» – и в паузах между речами слуга наливал щедрые порции пьянящего октли. Это было больше чем бракосочетание: одна община связывала себя с другой общиной; в семью, совместно владеющую землей, вливалась новая кровь.

Когда заканчивались потоки речей, тогда, пытаясь помешать сверхъестественным силам, окружающим это новое семейное предприятие, мужчина и женщина садились на травяной коврик, их плащи связывали узлом, и они соединялись.

Не было установленного правила в отношении того, должен ли был мужчина уходить жить в клан женщины или она приходила в его клан. Определенно известно, что мужчина не спал со своей женой в первые ночи после брака; правом первой ночи, называемым в антропологии jus primae noctis, наслаждались дядья, братья и даже отец новобрачной. Это не рассматривалось как кровосмешение, а делалось с целью спасти обоих брачующихся от того, что Леви-Брюль (Л. Леви-Брюль, 1857–1939, французский социолог. – Ред.) назвал «таинственными миазмами супружества». Мужчины, «друзья» невесты и жениха, брали на себя эту ответственность, чтобы избавить молодоженов от всякого контакта со сверхъестественными силами. Если взять либретто «Женитьбы Фигаро» Моцарта, то это основная тема оперы: граф желает воспользоваться своей древней прерогативой и быть первым, кто проведет ночь с невестой.

Рис. 17. Брак – связывание тильмантли. Иллюстрация из «Кодекса Мендосы» изображает брачные обычаи ацтеков. Мужчина и женщина, связанные вместе, слушают наставления, которые им читают старухи-свахи

У ацтекской женщины были права, но не такие широкие, как у мужчины. Так, она могла владеть собственностью, обращаться к совету общины за правосудием, а если с ней жестоко обращался муж, то могла получить развод. Будучи разведенной, она могла снова выйти замуж; став вдовой, она могла выйти замуж, но только за одного из членов общины усопшего мужа. Бесплодие было тяжелым бременем, тем, чего женщина боялась, так как если она не рожала своему мужу детей, то он мог по своему желанию развестись с ней. Людям, которые так тесно соприкасались с войной и смертью, дети были важны и необходимы.

В те времена, как и сейчас, власть женщины основывалась на сексе; она руководила всем благодаря своему организму; женщина обладала привилегиями, которые ей дают мужчины, опьяненные желанием. Тогда, как и в настоящее время, женщины должны были быть целомудренными; за измену женщину могли казнить. Женщина не должна была иметь никаких связей до брака; однако мужчина мог иметь такую связь при условии, что женщина замужняя. Если замужняя женщина оказывалась замешанной в многократных соитиях и рожала ребенка, то с этим не было таких больших проблем, как у незамужней женщины.

Женщина, естественно, не имела всех возможностей, которые предоставлялись мужчинам. Также у нее не было возможности, как у инков, – если она имела миловидную внешность – быть выкупленной с дальних окраин и привезенной в Куско, чтобы прославиться как ньюста, «Избранная женщина». Ацтекская женщина должна была приобретать влияние, опираясь на свои собственные достоинства или тело, и даже когда она обретала его, она должна была действовать не напрямую, а вскользь, как слон на шахматной доске. Благодаря простой случайности она могла оказаться в важном месте в нужное время и таким образом стать «языком» в истории, как это произошло с доньей Мариной (подругой Кортеса. – Ред.), которую ее мать продала в другое племя после своего повторного замужества, так как она не хотела присутствия дочери, когда у нее в доме новый молодой муж. Но в общем, у женщины было свое место. Женщина могла не занимать его как отдельная личность, но как представительницу своего вида ее туда возвращали. И для этого была веская причина. Единственной целью супружеской пары в этом или каком-либо другом обществе было освободить женщину от всего, что не носило чисто сексуальный характер, чтобы она могла рожать детей. «Подобно произведению на свет потомства, – писал Реми де Гурмон, – материнская любовь является заповедью, вторым условием бесконечности жизни…»

Внебрачное сожительство в жизни ацтеков существовало. Это парадоксальное условие, имеющее место в полублагополучном государстве. Так в СССР утверждают (напомним, что книга написана до 1961 года. – Ред.), что в их стране проституции не может быть, – она существует. Теоретически в таком организованном обществе, как общество ацтеков, проституции не должно было быть. И все же великие воины ацтеков имели наложниц. У Монтесумы было «много женщин-любовниц», как пишет Берналь Диас, видевший их собственными глазами. Как и всегда, постоянное ведение войн внесло большие изменения в традиционные обычаи племени. Вооруженный конфликт, как и везде, ослаблял домашние узы и узы родительской власти. Законы морали, изменчивые по своей сути, являются в лучшем случае лишь руководством к достижению идеала человеческого счастья. «Мораль, – писал Реми де Гурмон, – будет меняться в соответствии с изменчивостью идеала». У нас нет точного представления о том, насколько широко было в действительности распространено внебрачное сожительство, но у ацтеков было слово для его обозначения: ауианиме.

Поженившись, молодожены строили свой собственный дом. Как и все остальное, это было делом всей общины. Это было так же характерно для Мехико-Теночтитлана, как и за его пределами. Тип дома, который строил масеуалли, зависел от того, где и кем был этот человек. В законченном виде он отражал сущность «вечно живущего человека», крестьянина племени. Даже самые большие ацтекские храмы и дворцы вели свое происхождение от простого дома индейца. Майя знали это и увековечили такой крестьянский дом как элемент в украшении южного крыла четырехугольного здания, так называемого «Женского монастыря» в Ушмале. Доктор Вайян подтверждает, что «большие города ацтеков родились из простых деревень оседлых соплеменников… Они представляли собой хижины с тростниковыми крышами, покоившимися на плетеных стенах, обмазанных глиной…». На берегах озера, в умеренной зоне долины Анауак такие дома существуют и по сей день.

В «городе», поделенном на родовые общины, этот дом мог быть построен из необожженного кирпича, скрепленного «цементом» из глины, и затем покрашен. Мы мало знаем о нем: все разрушено. Здесь ничего не осталось, в отличие от Мачу-Пикчу или Ольянтайтамбо (в 50 км к северо-западу от Куско. – Ред.) в Перу, где можно проследить эволюцию домов местных жителей от дома канча до дворцового комплекса верховного инки. В Мексике и в стране майя остались только храмы, пирамиды, церемониальные площадки для игры в мяч; связующее звено эволюции между крестьянским домом и помпезным храмом исчезло.

Рис. 18. Кухня у ацтеков. Женщина слева размалывает зерно. Женщина справа лепит кукурузную лепешку тлашкалли. В центре расположен кумаль, на котором пекут кукурузные лепешки

Интерьер дома делился на кухню и те его части, где спали и жили. Это легко можно увидеть на фрагменте кодекса ацтеков, который дает представление о происхождении тлатоани, наследных вождей Ацкапотцалько, и содержит в себе изображение типичного ацтекского дома.

В одном конце дома находились огонь и кухня – не очаг в нашем понимании, а камни одной высоты, утопленные в глинобитный пол, в котором просто были дрова. В доме не было ни трубы, ни окон, ни очага; дым находил себе выход через щели между стеблями тростника крыши. Горящие угли женщины сгребали в кучу ночью и раздували утром своим дыханием.

Из-за того что город вырос из «плавучих садов», в нем было так же много каналов, как и в Венеции, и обычно дом простолюдина в городе своим выходом был обращен на канал. Большая часть домов, как писал Кортес, «имели только один этаж». Материалами, из которых были построены дома в зависимости от своей значимости, «были тецонтли (вулканическая порода, легко поддающаяся обработке, серовато-красного цвета) и необожженный кирпич, из которого ставили стены, обмазывая их известью, а в пригородах и по берегам острова [дома строили] из тростника и соломы, как и подобало… низшим классам». Близ многих домов имелись сады, в которых росли цветы или лекарственные растения. В каждом доме у стены имелась пристроенная парная баня или темаскаль.

Рис. 19. Темаскаль (паровая баня). Она имелась почти во всех домах ацтеков. Пар получали, выливая воду на разогретые камни или огонь

Кукурузные лепешки пекли на кухне на плоском глиняном блюде (кумаль); рядом на треногах стояли горшки для варки и лежали разнообразные деревянные ложки и другие простые приспособления для готовки. В другой части дома имелось земляное возвышение, на котором была расстелена сплетенная из травы циновка (петлатль). У самого высокопоставленного вождя в этой стране не было ничего лучше. Это удивило даже Берналя Диаса, который написал, что у ацтеков «были кровати из циновок с пологом наверху, и лучше кроватей нет, каким бы великим ни был вождь…». Пол представлял собой утоптанную землю, на которой лежала петлатль или шкура оленя. Крыши домов без окон были остроконечными или четырехскатными. Дверей не было, преградой ночной прохладе был только кусок ткани, свисавший перед дверным проемом. Одежда висела на колышках, вбитых в стены. Весла для каноэ, оружие, щиты с изображением тотема родовой общины обычно находились в храме клана, а такие семейные богатства, как нефрит, перья, бирюза, праздничная одежда, хранились в плетеном сундуке петлакалли (буквально: «домашний сундук», слово, которое для ацтека было синонимом слова «сокровище»). Столов у ацтеков не было, и мало кто пользовался стульями. У них были жаровни (см. раздел «Гончары и керамика»), чтобы не пускать в дом ночную прохладу, а для освещения – длинные смолистые сосновые лучины, которые давали мерцающий свет. Такими, с некоторыми отклонениями, зависевшими от положения человека в обществе, были дома простых индейцев.

«Я должен действовать, потому что я живу» – таковы были первые слова гомункулуса, когда он появился из перегонного куба Фауста.

Человек должен жить. Перед рассветом ацтеков пробуждал к жизни стук деревянных барабанов с больших храмов, а каждый маленький теокалли (пирамида с храмом наверху. – Ред.) в городе подхватывал этот сигнал. Когда появлялась Венера, утренняя звезда, – а это случалось приблизительно в четыре часа утра, – начинался день, и к утреннему шуму добавлялись трубные звуки раковин, в которые дули жрецы, и все остальные храмы откликались, поддерживая основную мелодию. Огни, которые были притушены, раздувались, и надо всем городом Мехико-Теночтитланом в безветренное небо поднимался слабый дым.

Индеец, как это делают крестьяне повсюду, вставал до восхода солнца; будь то город или сельская местность, этот инстинкт был присущ всем. Он шел в паровую баню, лил воду на разогретые камни, проходил через пар, нырял в канал независимо от того, был ли он богатым или бедным человеком, простолюдином или вождем – все ацтеки одинаково откликались на заданный ритм жизни. Даже Монтесума вставал в это же время и шел на утреннее заседание суда.

Все совершали утреннее омовение. Народ ацтеков был сравнительно чистоплотным, так как вода была доступна всем. Испанцы не могли скрыть свое удивление по этому поводу, прибыв из Западной Европы, где редко кто мылся раз в месяц. Андрес де Тапиа, спутник Кортеса, утверждал: «Монтесума принимал ванну два раза в день… и все индейцы мылись часто». Не имея свиней и жира, ацтеки не имели и мыла в таком виде, в каком мы его знаем, но у них было природное моющее средство, корни растения копаль-шокотль, которое практично мыслящие испанцы назвали «мыльным деревом» (Saponaria); эти корни давали пену и выполняли работу мыла.

Люди, которые были слишком бедны, чтобы иметь раба (тлакотли), или молодожены, у которых еще не было детей, должны были два раза в день сами готовить тесто из кукурузной муки для лепешек (тлашкалли). Простого способа не было. Сухие кукурузные зерна вымачивали, затем варили, и тогда зерно вылущивалось из оболочки; затем его размалывали на каменном метатле при помощи рифленого каменного валика. Этот способ приготовления кукурузной муки настолько старый, что описываемые предметы попадаются среди первых (а также последних) археологических находок, которые отдает земля. Пресный хлеб из кукурузной муки в форме блина пекли на плоском блюде кумаль. Это была неизменная основная пища, которую ацтеки употребляли на протяжении всей жизни. К ней добавлялись бобы, красный стручковый перец, рыба, иногда мясо. Из кукурузы делали тамале (острое блюдо из мексиканской кухни; лепешка из кукурузной муки с начинкой из мясного фарша с перцем чили, обернутая кукурузными листьями; готовится на пару. – Пер.) или атолли – кашу из кукурузы, приправленной медом и перцем чили. День начинался и заканчивался одной и той же пищей. Не было крупного рогатого скота, коз, свиней, лошадей, пока их не привезли белые люди, а значит, не было ни молока, ни сыра. Во всей Мексике не было ничего, похожего на мате, парагвайский чай. Шоколад (какао-бобы) привозили из жарких стран, и только хорошо обеспеченные люди могли его иметь. Не было никакого жира для жарки, все либо пекли, либо варили. Еду запивали слабоалкогольным напитком октли.

Кукуруза была основой жизни. Жизнь всех индейских племен от Никарагуа до Аризоны основывалась на ней. Все города-храмы построили свою экономику на кукурузе. День любого человека начинался и заканчивался зернами кукурузы, и не столь важно, насколько экзотическую пищу употребляли вожди ацтеков (что так поразило их завоевателей) – основной едой оставалась простая кукурузная лепешка. Ни одно другое растение не сыграло такой большой роли в развитии какой– либо культуры.

После такой трапезы почти во тьме мужчина и женщина клали еду и питье в корзинку, висевшую на шее, и шли в поле. Если они работали на чинампа, то здесь земля была обработана. Если у них были участки земли, выделенные им общиной на побережье, то они с помощью шестов направляли свою лодку, выдолбленную из дерева, к полям, которые супруги обрабатывали вдвоем или коллективно вместе с другими членами клана. Однако в связи с тем, что ацтеки очень часто вели захватнические войны и часто возникала необходимость усмирять восстания среди недавно или давно покоренных народов, всякий годный к военной службе мужчина мог в любой момент быть призван на войну. Такова была жизнь крестьянина-солдата.

До наступления сумерек вечером ацтеки снова оказывались дома, и снова нужно было приниматься за приготовление кукурузных лепешек. На рынке можно было купить индейку, утку, оленину, бобы, кашу камоти и тому подобное; вечерняя трапеза, самая основательная, проходила между четырьмя и пятью часами дня. Мужчина (или мужчины) садились на корточки на тростниковые циновки и пальцами брали пищу из горшков с едой, принесенной для них. Женщины ели отдельно.

Вечером комнату освещали сосновые лучины. При этом свете женщины пряли, или ткали, или готовили пьянящий напиток пульке. Мужчины делали весла для каноэ, циновки, ножи, наконечники для стрел и рыболовные крючки из обсидиана или вырезали из камня ручные зернотерки – их они продадут на рынке. Когда начинали ежегодно рождаться дети, то их сначала клали в колыбель, а затем, когда дети уже могли передвигаться самостоятельно, они вплетались в вышеописанную ткань жизни.

Прежде всего – дети.

В этом государстве, где война велась постоянно и с ней неразрывно была связана смерть, увеличение рождаемости, даже если это означало перенаселение города, было одной из важных обязанностей всех. Как только женщина становилась беременной, она попадала под защиту бога Тескатлипоки. В «Кодексе Мендосы» есть целый рассказ в картинках о рождении, наречении именем, воспитании, наказании ребенка с подробностями пеленания и видами колыбелей. Когда рождался ребенок, его родители приводили в дом колдуна (тональпоулки) из своего местного храма. Колдун сверялся с гороскопом (тоналаматль), который был чем-то вроде книги судьбы и в развернутом виде имел в длину более 6 м. Необходимо было определить, родилось ли дитя под хорошим или под плохим знаком. Наречение именем было очень важно, и если обнаруживалось, что день несчастливый, то присвоение имени откладывали до более благоприятного момента – уклонение от беды само по себе является осуществлением доброго начала. «Что таится в имени?»

Для индейцев – все. Это символ, «титул» (на разговорном языке, распространенном на Среднем Западе в США). У многих первобытных людей было два имени: светское и личное. Личное имя было известно и использовалось только близкими членами семьи в связи с верой в то, что если его слишком часто произносить, то оно может потерять свою силу. Во время болезни знахарь использовал настоящее имя, чтобы призвать умирающего назад к жизни. Мальчиков называли по имени отца или деда, и обычно это были динамичные имена, вроде: Дымящийся Гребень (Чимальпопока), Обсидиановый Змей (Ицкоатль), Говорящий Орел (Куаутлатоа); девочек, которые всегда пробуждают поэтические чувства, награждали названиями цветов, звезд, птиц: Ибис (Атототль), Зеленый Цветок (Матлаль-шочитль) или Дождевой Цветок (Куиаушочитль).

Так как люди занимали разное социальное положение, не принадлежа к какому-либо классу, не было необходимости оставаться на невысокой ступени социальной лестницы, даже если человек на ней был рожден. В Перу государство существовало для Инки; у ацтеков государство развивалось на благо отдельного человека. Человек, как подчеркнул Вайян, «мог добиться положения благодаря своим собственным усилиям», но это положение его дети не наследовали автоматически, «если только они не зарабатывали его равноценной службой на благо племени». Это могло быть достигнуто различными путями: быть хорошим крестьянином, охотником, ремесленником или солдатом или даже торговцем; если человек отличался в какой-нибудь из этих сфер деятельности, то это возводило человека в ранг руководителя.

Некоторое образование давали мальчикам в школе клана, которая называлась тельпочкалли Каждый клан содержал несколько таких школ, каждой из которых руководил учитель тельпочтлатоке. Им был либо известный воин, либо старейшина. Здесь мальчики изучали мифологическую историю своего племени, обряды и, прежде всего, учились пользоваться боевым оружием. Без сомнения, вскоре учитель уже имел возможность отыскать среди них тех, кто демонстрировал сноровку в обращении с оружием, – существовал небольшой костяк профессиональных солдат, и молодого ацтека можно было склонить к этому занятию. Ремесленники и художники тоже пользовались уважением, или мальчик мог стать торговцем, за исключением того, что в этом роде деятельности существовала тенденция передавать ее от отца к сыну. Или, если мальчик проявлял мистические склонности, его могли послать в кальмекак (который испанцы приравнивали к монастырю), и там он мог изучить все сложности профессии жреца. В постоянно расширяющемся мире ацтеков многое было возможно.

В целом обучение ребенка оставалось в руках его родителей. Учение шло путем подражания. Можно проследить метод такого обучения в записанной с помощью картинок истории. Трехлетнему ребенку полагается половина кукурузной лепешки в день – лепешка имеет один фут (30 см с небольшим) в диаметре; в тринадцать лет мальчик съедает две такие большие лепешки в день. Мальчик копирует своего отца; сначала он носит маленький мешочек, подвешенный на шее, так как он должен быть сам себе тягловое животное; эта ноша ежемесячно увеличивается, пока, как и его отец, юноша не сможет носить груз весом шестьдесят фунтов (34 кг). Он ловит рыбу, сажает растения, выдалбливает каноэ; он собирает тростник, плетет петлатли, изготовляет сандалии, носит, ходит, бегает. Все это подробно записано при помощи слов и картинок.

Рис. 20. Жизнь начиналась и заканчивалась чтением гороскопа. При рождении человека старики сверялись с гороскопом (тоналаматль), чтобы определить счастливые и несчастливые дни в жизни новорожденного

Наказание детей не всегда было пропорционально проступку. Безусловно, дисциплина ацтекского ребенка не была бы одобрена нашим излишне робким обществом, создавшим «ребенка прогресса». За некоторые нарушения отец держал голову ребенка над дымом, за другие его руку кололи колючкой агавы до тех пор, пока не потечет кровь. Так как на этих рисунках мы видим, что отец говорит, увещевая ребенка, во время исполнения наказания (по завитку перед его лицом, который обозначает речь, мы видим, что он говорит), то мальчик получает урок. Конечно, это было не хуже несчастий Бенвенуто Челлини, которые он пережил в пятилетнем возрасте, когда ему показалось, что он видит ящерицу, сидящую на углях в огне: «Мой отец, который мгновенно понял, в чем дело… отвесил мне сильнейший удар в ухо, отчего я зарыдал и заорал изо всей мочи». Челлини успокоили слова отца: «Мой дорогой малыш, я бью тебя не за что-то плохое… а для того, чтобы ты запомнил… что ты видел саламандру».

Дочери были похожи на своих матерей; одежда была одинаковой. В шесть лет девочка учится прясть; в восемь она подметает полы и ест полторы лепешки в день; в тринадцать она сама печет лепешки, что и будет делать два раза в день всю свою оставшуюся жизнь.

Это ощущение своего предназначения было источником социального поведения ацтеков. Оно основывалось на древних традициях, продиктованных привычкой, продолжалось благодаря обычаю и родительской власти. Что сделано, то сделано; что не сделано, то нет. Достоинством ацтеков, прежде всего, было то, что вкладывали в это слово и древние римляне. Ум древнего римлянина имел установки крестьянина-солдата, и, хотя все это далеко по времени и расстоянию, то, что было сказано о положительных чертах римского крестьянина-солдата, можно повторить и в адрес ацтеков: «Беспрестанный труд – это жребий крестьянина, так как времена года не ждут… Капризы погоды и мор могут обмануть его ожидания; он должен пойти на компромисс и быть терпеливым… Повседневная однообразная работа составляет его жизнь… жизнь полей – это его жизнь… Для него знания, полученные из опыта, стоят больше, чем умозрительная теория. Его достоинствами являются честность и бережливость, предусмотрительность и терпение, трудолюбие, выносливость и мужество, уверенность в своих силах, простота и смирение перед тем, что сильнее его».

Жизнь ацтеков вращалась вокруг кукурузного поля, мильпы. И неспроста. Ни одна другая цивилизация, оставившая свои следы на дороге времени, не основывала в такой степени свою жизнь на использовании одного-единственного растения так, как индейцы зависели от кукурузы (сентли). Еще до 3000 года до н. э. цивилизации Ближнего Востока – шумерская, египетская – выращивали такие стручковые растения, как бобы, горох, чечевицу, вику, высокое содержание протеина в которых упрощало их хранение в условиях полупустыни. Что касается зерновых культур, таких как пшеница, «этот самый важный злак, произрастающий не в тропиках»[9], то ее выращивали в Индии со времен мезолита. «Пшеница, ячмень, рожь, просо, могар» – все они входили в состав пищи и лежали в основе экономики всех народов, которые процветали в зоне «Благодатного полумесяца». И тем не менее ни одна из упомянутых выше цивилизаций не зависела исключительно от одного растения, как цивилизации Мексики и Юкатана.

Рис. 21. Египтяне изготавливают хлеб, фреска в Фивах, датируемая 1900 годом до н. э. Зерно перетирают в каменной ступе и пекут пресный хлеб на плоской печи. Выпеченный хлеб представлен на рисунке в виде двух кружков

Египтянам, к примеру, согласно папирусу Харриса (XX династия, около 1200 до н. э.), были известны свыше тридцати сортов хлеба – у ацтеков был один. Пища египтян была разнообразной: горох, чечевица, арбузы, артишоки, салат-латук, цикорий, редис, лук, чеснок, лук-порей. У них были жиры, как растительные, так и животные, – у ацтеков не было никаких. Египтяне употребляли в пищу говядину, мед, финики, а также молоко, сыр и даже масло, которые были неизвестны ацтекам вплоть до 1525 года. В таких условиях желудок заставлял человека принимать окружающую его среду как неизменную. Именно из кухни вышли на белый свет многие технические приспособления и процессы, например печь, духовка, консервирование, сбраживание, способы перемалывания. Самостоятельные кухонные изобретения можно легко распознать, сравнивая египетских женщин, делающих пресный хлеб, как показано на настенных рисунках в Фивах (около 1900 года до н. э.), с ацтекским способом выпекания кукурузных лепешек в 1520 году н. э.

Кукуруза сделала возможной оседлую жизнь в Мексике. Так как у людей здесь была только одна зерновая культура, то вполне понятно, почему она играла такую огромную роль в обрядах и в обыденной жизни. По вопросу происхождения этой зерновой культуры среди ботаников нет единого мнения. И хотя некоторые генетики считают, что самое большое разнообразие ее видов появилось в Мексике, эта точка зрения ставится под сомнение. Некоторые предлагают считать местом, откуда распространилась эта культура, Парагвай, другие оспаривают это утверждение. В настоящее время «имеющиеся данные указывают на то, что первые виды кукурузы распространились во всех направлениях из неизвестного центра». В начале XX века с легкостью утверждалось, что маис (карибское название этой зерновой культуры) развился из растения теосинте, которое большинством считалось предком кукурузы – так же как дикорастущая трава была предком пшеницы. В настоящее время теорию ботаников опровергают находки, указывающие на гибрид между каким-то видом трипсакума и маисом (и теосинте, и трипсакум будут скрещены с маисом). А один из наших великих географов, которого нелегко вынудить принять идею о контактах с Азией, заявил – чтобы все еще больше усложнить, – что происхождение маиса «нельзя даже с уверенностью отнести к Новому Свету до тех пор, пока остаются неразрешенными некоторые вопросы, касающиеся Юго– Восточной Азии». Откуда бы ни началось распространение маиса, хорошо сформировавшиеся початки кукурузы длиной 5 см были найдены в могилах на пустынном побережье Перу и были датированы (при помощи радиоуглеродного анализа) 2500 годом до н. э. Так как следует начинать с начала, как это делала Алиса в Стране чудес, мы можем начать с этой даты и позволить тем, кто хочет, проследовать по запутанному следу маиса. Отправной пункт находится в библиографии.

Возделывание почвы оставалось неизменным уже три тысячи лет. То, что верно для техники земледелия у ацтеков, верно и для всех других племен в этих краях. Поля мильпас находились на расстоянии от 3 до 25 км от жилищ. Если на земле рос лес, то в предыдущий год деревья на ней были срублены каменными топорами. Кустарник и деревья сжигали, и зола превращалась в почву; большие деревья оставляли гнить и со временем превращаться в перегной. Землю переворачивали и подготавливали для посева при помощи палки-копалки (коа). Март был месяцем посевной. Зерна кукурузы бросали в отверстия в земле глубиной 10–12 см. В зонах умеренного климата одновременно с кукурузой сеяли бобы и растения из семейства тыквенных. Так как кукуруза росла быстрее, то ее стебли служили опорой для вьющихся плетей этих растений. Апрель приносил дожди, и если боги задерживали желанный дождь, то люди приносили жертву Тлалоку, богу дождя. Из восемнадцати месяцев года ацтеков почти каждому соответствовали свои обряды и танцы, связанные с ростом и уборкой кукурузы. Кукуруза созревала в июле, тогда и устраивали праздник в честь богини молодой кукурузы (см. раздел «Праздничные дни»). В августе дождь, о котором просили в апреле, нужно было не допустить; ацтекам приходилось так или иначе умилостивлять богов, чтобы они не посылали дождь, который испортил бы урожай. И следовало еще одно жертвоприношение, на этот раз зрелой женщине, олицетворявшей богиню зрелой кукурузы.

Какой урожай в результате получал индеец? Исследования, проведенные среди майя, могут быть приблизительно применимы и к ацтекам, хотя сельское хозяйство майя в более жарком климате давало несколько больший урожай. Один акр (4046,86 м²) давал 20 бушелей обмолоченной кукурузы. Один бушель (35,24 л) составлял 56 фунтов (25,4 кг), что случайно почти совпадает с величиной «груза», который мужчина мог нести на своей спине. Средний размер поля на Юкатане составлял 10 акров (т. е. 40,5 тыс. м², или 4 с небольшим гектара), и немного меньше был средний размер поля на территории ацтеков, где земли не хватало. Ежегодно оно давало ацтекской семье урожай, равный 200 бушелям кукурузы (5080 кг). Чтобы расчистить, засеять, прополоть и собрать урожай с этой земли с помощью жены и, скажем, четверых детей, ацтекскому крестьянину приходилось тратить около 200 дней. На этом же самом поле он также сажал бобы, кабачки, тыквы, повышая урожайность поля и продуктивность своего двухсотдневного труда. Так как среднее потребление кукурузы в виде лепешек составляет полтора фунта (0,68 кг) в день на человека, то семья потребляла лишь одну треть произведенной продукции, или 3380 фунтов (153 кг) в год против 11 200 фунтов (5080 кг) всего собранного урожая, что делало возможным пустить излишек на обмен, продажу и различные налоги. Имея в запасе еще 165 неиспользованных дней в году (если только его не призывали идти воевать), ацтек мог использовать их, занимаясь ремеслами: плести циновки, делать сандалии из волокон агавы, изготовлять каноэ, оружие и т. д. Все это он обменивал на нужные ему вещи на рынках.

Рис. 22. Мать учит ацтекскую девочку печь кукурузные лепешки. Она перетирает зерна в каменной ступе. Круг перед ней изображает приспособление для выпекания, кумаль. На стене висят испеченные лепешки. Из «Кодекса Мендосы»

Кукуруза была «основой». Что еще? Бобы (этль) выращивали на том же самом поле, используя стебли кукурузы в качестве опор, а также тыквы и кабачки, все вида Cucurbita; между ними сажали их изогнутую разновидность (айоте).

У ацтеков не было другого «основного продукта питания», картофеля, которым в первобытные времена кормилась половина Южной Америки. В качестве выращиваемой культуры картофель не был известен в Мексике, пока его не привезли сюда испанцы. Сначала картофель был завезен в Испанию и появился в Европе как продукт питания для бедных; в 1565 году сэр Джон Хокинс привез его в Англию. И только потом картофель возвратился в Америку. В Мексике он появился в качестве «европейской пищи», и в настоящее время картофель в Мексике выращивают только на продажу, для людей, занимающих высокое положение в обществе. Таким образом, и в Мексике, и где-либо в Северной Америке картофель стали выращивать только после Конкисты. Это любопытно, так как клубневое растение solanus распространено вплоть до реки Колорадо, расположенной значительно севернее. Когда у ацтеков появился картофель, у них не было даже названия для него. Они называли его пелон-камоти, «перуанский сладкий картофель». Как станет ясно чуть позже, между Перу и Мексикой никогда не было прямых связей до появления белого человека.

У ацтеков был сладкий картофель камоти, который рос в более теплых долинах, расположенных ниже чем 1800 м над уровнем моря. Клубневое растение ипомеа является одним из представителей большого семейства, насчитывающего свыше ста видов, распространенных по всему миру. У китайцев был ямс, родом из Старого Света, который они называли шу. Этот ямс (Dioscorea) встречается по всей Полинезии, вплоть до Новой Зеландии, где его старательно выращивали маори. Но с точки зрения ботаники нельзя приравнивать камоти к ямсу; это разные растения, хотя их и постоянно путают в Соединенных Штатах. Мало европейцев знакомы с тем или с другим, так что, когда Тур Хейердал, пытаясь внести неверную поправку в антропологию, назидательно писал: «В V веке Тики привез… перуанский сладкий картофель в Новую Зеландию», он продемонстрировал свою неосведомленность в области ботаники.

Рис. 23. Хранилище для снятого урожая кукурузы ацтеков. Справа женщина убирает на хранение кукурузные зерна в большой глиняный сосуд, другая женщина держит тамале, все еще популярную еду, несмотря на прошедшие три тысячи лет

Ацтеки культивировали почти все растения, названия которых привычны нам сейчас: томаты (томатль) выращивали на временно не использующихся полях, там, где не бывало заморозков; жгучий перец (чили), все разновидности стручкового перца росли рядом с томатлем, студенистые плоды которого ценились как пища для детей и больных. Различные виды амарантов, которые они называли уаутли, выращивали для того, чтобы делать из них плоские лепешки. Ананасы, родиной которых были более теплые края от Панамы до Бразилии, появились в Мексике, будучи завезенными, возможно, с островов Вест-Индии, произрастали вплоть до Халиско на высоте до 1800 м над уровнем моря. Когда могли, ацтеки выращивали их. Очень наблюдательный путешественник иезуит Хосе де Акоста попробовал их в Мехико в 1565 году и нашел, что они «свежие, сочные и легкие для пищеварения, а в жару хорошо восстанавливают силы». Кортес послал один ананас в Испанию «нашему императору Карлу… стоило немалого труда и забот доставить его так далеко… и все же он так и не попробовал его».

Авокадо – мексиканское слово ауакатль превратилось в ауакате, авокадо – ацтеки выращивали в своих более теплых долинах. «Жвачное» дерево чикль-сапотль дошло до нас, не изменив ни названия, ни плодов. Шоколад (чоколатль), и напиток, и слово, пришел к нам от мексиканского крестьянина, который выращивал это дерево, если его земли располагались в низменных и теплых краях. Эти деревья хорошо росли на Тихоокеанском побережье вплоть до Тепика (штат Неярит) на севере. Везде шоколад был важным элементом местной культуры. Он был обожаем ацтеками, которые подслащивали его диким медом, ароматизировали ванилью, смешивали с ачиотлем. Монтесума пил его большими глотками из кубков, сделанных из чистого золота: «некий напиток, приготовленный из какао… подавали… с большим почтением».

Подготовка и обработка кукурузного поля мильпа были коллективными. Члены клана помогали друг другу, и, когда крестьянин-солдат уходил воевать, его поля обрабатывали другие сородичи. Несмотря на то что число выращиваемых растений кажется впечатляющим, сельское хозяйство ацтеков не было таким развитым, как у инков.

Ацтеки не делали сложные террасы, как это делали в Андах; они не делали грунт искусственно, за исключением их уловки с чинампа.. У них не было никаких удобрений, кроме своих собственных испражнений, тогда как у инков было птичье гуано и потроха лам. Орошение развивалось по воле случая, будучи связанным с природой края. Избыток дождевой воды нельзя было использовать так, как в Перу. Приемы ирригации, неотделимые от развитого сельского хозяйства, были в жалком состоянии. Зависимость ацтеков от дождя являлась «причиной» их бесконечной озабоченности тем, чтобы умилостивить богов, и причиной ведения войн с целью получения большей дани и захвата людей для принесения в жертву; с помощью жертвоприношений можно было уговорить бога дождя пролить на землю удерживаемую им влагу. Так как расположение бога дождя можно было удерживать, только питая его человеческими сердцами, а их можно было получить, беря в бою пленных, то долгий мир был бедствием. Безопасность таилась только в бесконечной войне.

Это был кошмар.

Даже в таком безденежном обществе, как общество ацтеков, за все, к сожалению, надо было платить; налоги и смерть для простого ацтека– масеуалли были неизбежны. В Вавилоне были придуманы деньги, этот символ, который упростил жизнь во всем мире. Но из-за географической изоляции ни одна американская цивилизация в доисторические времена не знала денег (если исключить используемые в качестве средства платежа зерна какао. «Какао – это плод, который по размеру меньше миндаля, – рассказывает нам Хосе де Акоста. – Они используют зерна какаю вместо денег: за пять зерен какао они покупают одно, за тридцать зерен – другое, а за сотню – третье, не споря… Из них они делают напиток, который они называют шоколадом».

Налоги, как бы ни обстояли дела с деньгами в виде какао, платили все работающие, а их размер, по-видимому, определялся внутри клана. «Совет племени делил землю между кланами, и люди, возглавлявшие каждый клан, в свою очередь выделяли свою долю каждому главе семьи по закону и справедливости». Также оставлялись земли для главы храмовых служащих, для военных нужд и для выплаты податей. Другие части этой земли, которой распоряжался клан, обрабатывались сообща, а урожай (кукуруза, бобы или волокна агавы) шел в уплату налогов в главный совет племени – на нужды религии, армии, «царя» и его многочисленных и не платящих налогов приближенных (жрецов, военачальников, ремесленников, наложниц, служащих королевского птичника), а также на инженерные работы в самом Мехико-Теночтитлане и за его пределами и на все другие государственные атрибуты, так хорошо знакомые нам в настоящее время.

В добавление к продуктам питания, которые посылались в центральные хранилища и записывались в учетных книгах учетчиком податей, члены клана должны были участвовать в строительных работах по возведению общественных зданий – под руководством строителей-архитекторов, которые были освобождены от уплаты налогов, прокладывали сточные канавы, строили акведуки и дороги. «Царь» ацтеков также имел земли, которые обрабатывались кланами по очереди; урожай с них также шел в казенные хранилища.

«Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты», – написал Ансельм Брийят-Саварен в своей работе «Психология хорошего вкуса», написанной в Коннектикуте в то время, пока ученый ждал, когда догорит Французская революция. Этот афоризм мог быть применим ко всем теократиям эпохи неолита, особенно к ацтекской. Храмовые города в Америке часто сравнивают с храмовыми городами Шумера. В первобытных обществах все были крестьянами, так как «в гипотетической чистой экономике неолита не было профессионалов, работающих полный рабочий день». С развитием сельского хозяйства стали появляться излишки продукции, и при храмах возникли зернохранилища – как в Шумере, так и в Америке. Так как человек стал полностью зависеть от сельского хозяйства, а солнце и дождь были порождением богов, которые «были собственниками» земли, возделываемой людьми, первые плоды «десятины», выражаясь христианским языком, отдавали храму на содержание сонма жрецов, выступавших в роли посредников между богами и людьми. Эти излишки шли на возвеличивание храма, обеспечение интересов класса жрецов и в обмен на ввозимое сырье, нехватка которого у них ощущалась. Для управления всем этим возникал храмовый город и появлялись специалисты: ремесленники, управляющие, клерки (тлакуило), которые записывали доходы и расходы. Такие древние храмовые отчеты есть в древнейших клинописных текстах Шумера (3500 до н. э.). А их аналоги в Мексике представляли собой – пока не были уничтожены – самые старые записи ацтеков.

Очевидно, что представители правящего класса не потребляли лично все то, что потоком шло в Мехико-Теночтитлан. Излишки шли на то, чтобы расплатиться со специалистами. Их также хранили для общего пользования во время неурожаев. Необходимость вести отчетность, по мнению некоторых археологов, была одним из факторов, приведших к изобретению письменности.

То, что инки, также создавшие государство, основанное на податях, придумали только кипу, а не письменность, остается одной из загадок истории.

Ткачество было одним из занятий, которое принадлежало исключительно женщине.

Она собирала волокна, подготавливала их, пряла, красила, а затем ткала; в это мужчины не вмешивались. Иногда не замечают тот факт, что в этом необычном мире, где каждый в той или иной степени был ремесленником, безымянные общинные ткачи-ремесленники все были женщинами. Их искусство было недолговечным. Ни одно из миллиона вытканных изделий не уцелело, и все, что мы знаем об узорах ацтеков, дошло до нас благодаря книге податей или было нарисовано на керамике и фресках.

Ткацкий станок ацтеков был прост. Этот тип известен – с небольшими вариациями – на территории обеих Америк. Две деревянные рейки прикрепляются каждая к краю основы ткани, чтобы ткань тянулась до желаемой длины. Нижняя рейка прикрепляется к поясу ткача спереди при помощи ремня, обхватывающего человека за поясницу, а верхняя привязывается к столбу или дереву. Основа ткани имела в ширину три фута. Ткань получали при помощи челнока, снующего между нитями натянутой пряжи: так просто. И тем не менее на этих ткацких станках были произведены, если можно доверять восторгам конкистадоров, прекраснейшие ткани, которые они когда-либо видели. «Их было восемь, этих девиц, – писал Берналь Диас, – и все восемь были одеты в богатые национальные одежды с великолепными орнаментами…»

Ацтеки, пока скитались по свету, использовали волокна агавы (метль), колючего растения с сочными, мясистыми листьями, которое после кукурузы было одним из самых полезных растений в Мексике. Оно давало местным жителям пьянящий напиток октли, волокно для веревок, которое под названием «хенекен» является хорошо известным промышленным товаром, и множество других товаров, которые слишком многочисленны и разнообразны, чтобы быть упомянутыми здесь. Эта агава была основным источником волокна. Мясистый лист (формально это не лист) этого растения пронизан крепкими волокнами, которые, если их высушить и размять, можно сделать достаточно мягкими для прядения. Из этого волокна агавы, похожего на очень грубую льняную нить, ацтекские женщины ткали свои первые ткани. Позднее, когда ацтеки поднялись по социальной лестнице и могли заняться бартерным обменом, они стали получать хлопок из долин с более теплым климатом. Вскоре хлопок перешел из разряда роскоши в разряд необходимых вещей, и одним из главных заданий, которые получали их торговцы, отправлявшиеся в жаркие южные страны за товарами или податями, было достать столь необходимый хлопок. Женщины выменивали хлопок на рынке, или, когда он поступал в качестве дани, его распределяли поровну между кланами, и каждая ткачиха получала свою долю.

Хлопковое волокно пряли на обычном веретене, которое представляло собой изящную деревянную палочку длиной от 25 до 30 см, уравновешенную с нижнего конца керамическим блоком. Все это является «традиционным», и где бы ни было распространено прядение и ткачество, древние способы подготовки волокна были одни и те же. Только очень опытный археолог мог бы найти различия между веретеном из Палестины (3000 до н. э.), Трои (2500 до н. э.), Перу (2000 до н. э.), страны майя (200 до н. э.) или ацтеков (1300 н. э.). Довольно любопытно, что все, что осталось от искусства Мексики и Юкатана, – это керамический блок веретена. Все остальное: ткацкие изделия, ткацкий станок и даже палочки – исчезло во времени. Способ прядения волокна, когда рабочий конец веретена остается в небольшой керамической миске, был запечатлен самими ацтеками в рисунках.

Рис. 24. Ткачество было женским искусством. Слева женщина работает на ткацком станке, привязанном к ее талии ремнем. Справа из вычесанного хлопка делают нить при помощи веретена, конец которого находится в глиняной миске

После прядения волокна красили, причем протравой для закрепления цвета служила моча. Красители были главным образом растительного происхождения: ачиотль (род Bixa) давал красный цвет (позднее под названием анатто его использовали уже в нашем хозяйстве для окрашивания маргарина); кустарник индиго давал темно-синий цвет; кошениль, насекомых-вредителей, индейцы собирали, как и подразумевает его латинское название cacti, на кактусах и получали из них ярко– красный, карминный, цвет. И были еще другие. Темные семена genipa, которые можно найти в тропиках, давали черный цвет. Бледно-лиловый цвет, как и средиземноморский «королевский пурпур из Тира», получали из моллюска, встречающегося на Тихоокеанском побережье.

Цвет имел большое значение. Он был символом, и очень реальным для ацтеков. Если красная краска использовалась как кровь, она действительно становилась эквивалентом крови; это была кровь. Черный цвет олицетворял войну, потому что черное обсидиановое стекло шло на лезвия боевых мечей (макуа-уитль). Он также был символом религии: жрецы одевались исключительно в черное. Желтый цвет был цветом пищи, потому что такого цвета были кукурузные зерна. Синий означал жертвоприношение, а зеленый считался королевским цветом, потому что это был цвет перьев птицы кетцаль (квезал), которые могли носить только вожди. Французские символисты во главе с Малларме в конце XIX столетия использовали цвет в своей поэзии точно так же. Они наводнили весь Париж аллегориями и скрытым смыслом этой древней магии (таким новым, по их мнению), но на самом деле все это было старо как мир.

Рисунок мог быть любым – все было позволено, все допускалось. Под защитой богини Шочикецаль ткачиха могла выразить на холсте все, что она принимала близко к сердцу. Из природы и окружающей жизни она брала земные вещи: рыб, улиток, кактусы, птичьи перья, шкуры ягуаров, солнце, даже падающий снег – все использовалось для мотивов рисунка. Были и геометрические узоры, сильно стилизованные животные. Происходило преобразование предметно-изобразительного искусства в узоры, покрывающие всю поверхность ткани. Все это видно на рисунках, взятых из книги податей и перерисованных с реальных ткацких изделий, доставленных в Мехико-Теночтитлан.

Для себя женщины ткали юбки до щиколоток, старательно обшитые каймой, а в качестве верхней части костюма выступал хорошо известный уипилли. Ацтекские женщины давали волю своей фантазии. Поразительный эффект, который производило женское платье, не был преувеличен конкистадорами. Вот описание, сделанное одним священником во время ежемесячных праздников, когда женщины, а особенно великолепно одетые наложницы, танцевали с воинами: «…и все были красиво одеты, великолепно украшены, на всех были юбки изумительной работы и прекрасные уипилли. Юбки одних были украшены узорами с изображением сердец, других – рыб, у третьих на юбках был узор из спиралей или листьев. Некоторые были без узоров; но на всех была кайма и бахрома… Что касается рубашек, то на некоторых женщинах были темные свободные одежды, на других были мотивы, напоминающие дым или черные полосы, на третьих были изображены дома или рыбы…»

Для мужчин женщины ткали два главных предмета одежды: набедренную повязку (маштли), представляющую собой полосу материи, украшенную на концах, которая обертывалась вокруг талии, и длинный плащ (тилмантли), который завязывался на плече, так как у ацтеков не было ни брошей, ни булавок, ни пуговиц. Портрет Нецауальпилли, «царя» Тескоко, союзника Теночтитлана, демонстрирует такой костюм, тщательно изготовленный для такой высокопоставленной особы.

Война не давала женщинам сидеть без дела. Они ткали грубую хлопчатобумажную ткань для военных доспехов (шиколли), а также – для защиты от стрел – стеганые хлопчатобумажные куртки, в чем-то похожие на те, которые используют китайцы для защиты от холода. Испанцы часто ценили эти куртки выше своих собственных стальных доспехов.

Жрецы носили черные пончо до щиколоток, которые ткали для них юные девственницы, приписанные к храмам. На этих пончо была кайма из черепов и скрещенных костей, что так соответствовало черной магии ацтекских верований.

Гончарное дело, как ткачество и строительство домов, являлось частью культурного оснащения ацтеков. Керамику в той или иной форме изготовляли все, даже если не все делали высококачественную керамику. Эта самостоятельность подсказала Олдосу Хаксли во время его поездок по Мексике сослаться на «цельность первобытного человека». Гончарное искусство подтверждает ту мысль, что «первобытный человек вынужден быть цельным человеком, овладевшим всеми умениями, необходимыми в общине… Если он не является таковым, он погибает». Все племена были гончарами. Гончары Чолулы были особенно знамениты благодаря своей красно-черной керамике. Этим ремеслом по большей части занимались дома – в часы досуга, оставшиеся после сельскохозяйственных трудов. Какие-то гончары, которые поднялись в общественных глазах как ремесленники, оставили занятия сельским хозяйством и организовали гильдию гончаров. Утилитарная керамика грубой работы была предназначена для повседневного использования при приготовлении пищи. Горшки на треноге, большая плоская круглая сковорода кумаль для выпекания лепешек, миски с шершавой поверхностью, которые служили терками для измельчения перца чили, – все это вместе с керамическими кубками для пульке имелось в каждом доме. Более высококачественные и изящные керамические изделия, которые археологи находят в могилах, – почти такие же тонкие, как и хороший фарфор, с великолепными украшениями, были предназначены для мертвых.

Гончарное искусство не ограничивалось простыми горшками и кубками для питья. Из глины делали веретенные блоки, которые утяжеляли прялки. Изготавливались керамические куклы с шарнирными руками. Делали игрушки с колесами, хотя мысль использовать колесо как-то иначе никогда не приходила ацтекам в голову. Массово изготовлялись небольшие глиняные божки, боги плодородия и кукурузных зерен; эти фигурки крестьянин ронял на своем кукурузном поле, чтобы вымолить у местных духов хороший урожай. В каждом доме была жаровня, топившаяся древесным углем, чтобы разгонять холод, а в храмах были большие керамические жаровни высотой в рост человека, соединявшие в себе красоту и практичность, ритуальную полезность с архитектурным орнаментом. У ацтеков были глиняные штампы и печати, которые использовались для нанесения оттисков на ткань и бумагу аматль – шаг в эволюции печатного дела. После идеографического письма следующим неизбежным шагом (как считали китайцы) было упростить идеограмму до символа и «печатать» – делать оттиск печати на бумаге. Так, имея эти глиняные штампы и бумагу аматль, ацтеки были очень близки к настоящему печатанию.

Керамика, не говоря уже о красоте форм, дает в руки археологов важные документальные свидетельства. Возможно, о глиняных черепках скучно читать и над ними так же скучно работать, но они представляют собой часть истории. Неграмотный народ дает более точную информацию о себе в своей керамике, чем в своих легендах и архитектуре. Многое можно определить по стилистическим изменениям, отраженным в керамике. Возникает культ нового бога, начинается новая эпоха, новый век – это в первую очередь отражается на керамических изделиях. Приходит завоеватель, и храмы остаются стоять, но простые люди реагируют на перемены – это мы видели во время наших недавних войн, – и завоеватель виден в стиле одежды, обычаях, привычках; керамика дает представление о том, как за достижениями следует полоса упадка. Используя глиняные черепки для установления пространственных отношений, археолог применяет некоторые методы геологии: стратиграфическая выемка кучи кухонных отбросов на месте археологических раскопок обнаруживает возникающие в процессе жизни отходы. Изделия из глины здесь перемешаны со всеми другими остатками материальной культуры человека, и они нетленны. Своей раскраской, формами, материалами и техническими приемами изготовления они раскрывают свой возраст и устанавливают относительную хронологию.

Рис. 25. Керамика ацтеков. Здесь изображены предметы быта и экспорта во времена наивысшего расцвета ацтекской державы. Керамическое изделие с длинной ручкой использовалось жрецами для сжигания камеди. Другие сосуды были предназначены для еды и питья. Все они были практичны, их не клали в могилы или гробницы

Гончарное искусство в этом обществе ремесленников было функционально. С психологической точки зрения оно приносило чувство удовлетворения; занятие ремеслами является одним из терапевтических приемов психиатров. Оно приносило общественную пользу: экономика, основанная на развитии ремесел, не так подвержена колебаниям, как экономика, основанная на массовом производстве продукции. Ацтеки, незнакомые с такими рассуждениями, думали только о том, чтобы использовать излишек гончарной продукции в качестве средства обмена в рыночный день.

Рынок был подобен наполеоновской оценке Швейцарии; если бы он не существовал, его надо было бы изобрести, – нейтральная территория, на которой торгуют воюющие друг с другом народы. Мысль, что торговля неприкосновенна, стара, как само человеческое общество. Рынок не надо было изобретать, он возникал везде, где человек жил и торговал, продавал и обменивал. И даже при этом рынок в Мехико был удивительным.

«Когда мы прибыли на огромную рыночную площадь, – вспоминал хронист, – нас поразило количество людей и товаров… а также то, какой поддерживается на ней порядок и контроль…» «Да, – соглашается Эрнан Кортес, посетивший тот же самый рынок, – ежедневно туда приходят более шестидесяти тысяч человек, чтобы продать или обменять что-то… Сама площадь в два раза больше Саламанки… Здесь продается любой товар… Есть ряд, где продается дичь (куропатки, индейки, перепела, голуби, попугаи, совы, пустельги)… Есть ряд, где торгуют травами, кореньями и лекарственными растениями… и здесь же стоят аптеки, где они продают лекарства, сделанные из этих трав. Здесь есть парикмахерские, в которых можно помыть и подстричь волосы». И словно они соперничают друг с другом, Берналь Диас вспоминает о «других товарах», т. е.: «Рабов-индейцев, как мужчин, так и женщин, привозят точно так же, как португальцы привозят негров из Гвинеи… привязанными к длинным шестам…» Затем шли торговцы, которые «продавали большие куски… хлопчатобумажной ткани и изделия из крученой нити…». Много было грубой ткани, сотканной из волокон агавы, которую использовали те, кто носил на своей спине грузы, и сандалий, изготовленных из того же самого волокна. Кортес писал о разнообразных звериных шкурах, выставленных на продажу, и о керамике «очень хорошего качества». А его спутник просил не забыть о «бумаге», предлагаемой покупателям, «которая в этой стране называется аматль, а еще тростник с запахом ликуидамбар… и табак… много кошенили… И я чуть не забыл о тех, кто продает соль, и о тех, кто делает каменные ножи…». Здесь продавали «золото и серебро [это было бы невозможно в Перу, где Великий Инка «владел» всеми металлами] и драгоценные камни, перья, плащи…». И при всей этой торговой суете здесь царил порядок. «Прекрасное здание, – уверял Кортес своего сеньора, Карла V, – стоит на этой огромной площади и служит как бы присутственным местом, где всегда заседают десять или двенадцать человек судей, которые совместно рассматривают все дела, возникающие в ходе работы рынка, и немедленно выносят приговоры правонарушителям».

Таков был рынок (тиакис), а их на острове было пять. В каждом городе был свой тиакис, и праздничные дни устраивались таким образом, чтобы люди могли посетить различные рынки, расположенные в долине Анауак.

Рис. 26. Деятельность на рынке (тиакис) охватывала все сферы жизни ацтеков, их интересы и потребление. Можно увидеть, как женщины торгуются, покупая продукты питания, а мужчины – предметы роскоши

Рынок в Мехико был большим, возможно, даже самым большим из всех, но он был не единственным: рынок в Чолуле был своеобразной Меккой из-за своего огромного храма Кецалькоатля, который привлекал к себе людей со всей Мексики. Даже те, кто традиционно враждовал, временно сдерживали свою вражду в то время, когда они вели свои торговые дела. Торговля была священна. Испанцы, которые на своем пути в Мехико вошли в Тласкалу, племенное государство, находившееся в состоянии постоянной войны с ацтеками, обнаружили город, который, по мнению Кортеса, был «больше Гранады… а рынок в нем вмещал ежедневно более тридцати тысяч человек, которые продавали и покупали… здесь недостатка нет ни в чем. Здесь есть золото, серебро, и драгоценные камни, и лавки ювелиров… Есть глиняная посуда… такого же высокого качества, как и в Испании. Есть палатки, где парикмахер может помыть вам волосы и побрить… есть также общественные бани… И везде царит порядок… так как они ведут себя как здравомыслящие люди… Самый развитый город в Африке не может сравниться с ними».

Если слово «ходить» означало идти на рынок, то мужчины ходили. Это просто невероятно, пока внимательно не просмотришь все данные, какие расстояния с древнейших времен проходили люди, чтобы сбыть на рынке свои излишки и купить себе все необходимое. Задолго до 2500 года до н. э. человек во многих уголках мира уже ходил на рынок. «В самых отдаленных уголках обитаемого мира, – писал греческий историк Геродот, который сам посетил многие из них, – можно найти самые великолепные товары». Все древние торговые пути были путями, по которым доставляли предметы роскоши, и рынки были тем местом, где их продавали. Дороги Персии были запружены «людьми, едущими по царским делам». Людей привлекала торговля в далекой долине Инда так давно, что, когда Александр Македонский отважился пойти туда, ожидая чего-то другого, он «увидел хорошие дороги из глиняных кирпичей», а всевозможные «деревья с желтыми плодами росли по их обеим сторонам». Была ли это торговля в Древнем Китае, или на Дунае, или в районе «Благодатного полумесяца», которая привлекала человека, – все стремились избавиться от излишков и приобрести предметы роскоши. Торговля была тем магнитом, который влек людей на рынки во всех частях света.

Рынок ацтеков, который в число товаров включал дань, мало отличался сначала от обычной «американской» системы взимания дани с побежденных на войне. Но ацтеки упорядочили ее, и каждые полгода 371 город-вассал поставлял возложенную на него дань в виде такого разнообразия и количества товаров, что были нужны учетные книги, чтобы уследить за всем. В дальнейшем рынок насыщался благодаря деятельности странствующих купцов. Берналь Диас написал: «Но зачем я трачу так много слов, чтобы подробно изложить, что они продают на этом огромном рынке? – ведь я никогда не доберусь до конца, если буду рассказывать во всех подробностях».

Праздники в древней Мексике шли почти непрерывно. Не так легко отделить праздничное от обрядового, церковное от мирского, так как все было связано вместе. Однако не трудно обнаружить параллель с не столь далекими временами, когда казни через повешение или удушение гарротой (обруч, стягиваемый винтом) всегда были поводами для праздников, и понять, как в делах такого рода праздник и священный ритуал были связаны между собой.

Как и все другие развитые племена, ацтеки имели свой календарь, разделенный на восемнадцать месяцев по двадцать дней в каждом. Каждому из этих восемнадцати месяцев соответствовали свои обряды и праздники. У месяцев были описательные названия. Первый месяц назывался Атлькоулако («жажда воды»), и были соответствующие церемонии, процессии и жертвоприношения. Вторым месяцем был Тлакашипеуалицтли («снятие кожи с людей»), когда на протяжении шестнадцати дней проходили церемонии и шествия, во время которых жрецы плясали, одетые в кожу принесенных в жертву людей. Эта кожа, естественно, обладала магической силой: она давала плясавшему в ней жрецу силу восставшего из мертвых (т. е. силу жертвы, чья кожа была на нем). Эта кожа не была просто символом, служащим прообразом чего-то, каким символ является для нас, – это была полная реальность. Мы можем отчасти понять значение этого, быть может, из рассказа Анатоля Франса о горожанине XVIII века из Сеза, у которого его служанка украла несколько дублонов. Зная свои права, он потребовал себе кожу воровки, после того как ее судили и казнили, и сделал себе из нее панталоны. Всякий раз, когда мысль об этой потере овладевала им, он хлопал себя по бедру и говорил: «Дерзкая девчонка. Дерзкая девчонка».

Третий месяц, Тосоцтонтли, начинался с «поста», а если это не трогало сердце бога дождя Тлалока, то тогда жрецы проводили другой праздник, с танцами в снятой человеческой коже в честь Шипе. Четвертый месяц приводил людей с полей в город, чтобы поклониться молодой кукурузе. Алтари в домах украшались гирляндами из початков кукурузы. В эти дни не было кровопролитий, и юные девушки возносили свои девственные молитвы семенам кукурузы. К началу пятого месяца (с 3 по 22 мая) уже начинался период дождей; в это время проходили обряды, во время которых человек исполнял роль бога, и в жертву богу дождя приносили детей, чтобы отблагодарить его (в третий месяц ацтеки приносили детей в жертву, чтобы вызвать дождь). Безусловно, было бы клеветой утверждать, что это было связано с людоедством, хотя Берналь Диас писал: «Я слышал, что у них был обычай готовить для Монтесумы мясо маленьких мальчиков». Если такое и имело место, то это был ритуальный каннибализм.

Седьмой месяц (с 12 июня по 1 июля) был отмечен подражательными плясками работников, которые добывали соль из озер долины Анауак. Восьмой месяц (со 2 по 21 июля) был полон веселья: все наслаждались вкусом кукурузы во время восьмидневного праздника, который начинался не раньше, чем жрецы отправят на тот свет рабыню, одетую в великолепные одежды и олицетворявшую богиню молодой кукурузы. Девятый месяц, Тлашочимако («рождение цветов»), приносил с собой праздники, которые длились несколько дней и были необычны тем, что мужчины и женщины плясали вместе; они «даже касались женщин», как объяснил один старый ацтек. Эти празднества устраивал растущий класс торговцев (почтека), а впоследствии они посвящались их богу Якатекутли (Иакатекутли), покровителю торговцев.

В десятый месяц (с 11 по 30 августа), по-видимому, праздновали «опадение плодов». Как и когда-то в Европе, люди приходили в праздничном настроении, чтобы посмотреть, как кого-нибудь растянут на жертвенном камне и четвертуют или, что даже еще лучше, обезглавят. Стоит только посмотреть на выразительные рисунки Жака Калло, который изображал парижан, шумно веселящихся во время казни, чтобы увидеть, как праздник перемешан с кровопролитием. В мире ацтеков обряды, посвященные богу огня Уэуэтеотлю, тоже, без сомнения, привлекали праздничные толпы. Военнопленные плясали вместе со своими победителями, а затем, как писал доктор Вайян, они поднимались на возвышение, где их лица обсыпали болеутоляющим порошком яутли, который на несколько последующих минут заглушал боль. Полусонных пленников начинали кружить вокруг пылающего костра, толкали в огонь, а затем их вытаскивали из него, еще живых, чтобы вырезать их еще бьющиеся сердца и отдать их богам. После еды и пьянящего напитка октли начинались соревнования по лазанию по шесту высотой около 15 м с целью достать различные бумажные эмблемы, прикрепленные на его вершине.

Рис. 27. Церемониальная игра «летающее колесо», в которой мужчины, переодетые птицами, висели на веревках и крутились, создавая впечатление полета. Это развлечение до сих пор устраивается в некоторых уголках Мексики

Одиннадцатым месяцем (с 31 августа по 19 сентября) был Очпаництли («месяц мётел»), который конечно же не обходился без жертвоприношений. Это был также месяц военной доблести, когда все кланы проходили строем с новым оружием и знаками отличия на щитах; проходила процессия воинов Орла и воинов Ягуара (которые в качестве боевых доспехов носили шкуры животных), фаланга воинов, обладающих особыми привилегиями. Праздник заканчивался состязанием гладиаторов.

Двенадцатый месяц Теотлеко отмечал возвращение богов на землю (тео – «бог», тлеко – «возвращение»), когда веселился и млад и стар, так как ритуальное распитие спиртного становилось в эти дни нормой.

Рис. 28. Танец Шокотльуэтци проходил в месяц, носящий то же название, чтобы отпраздновать «опадение плодов». Мужчины плясали вокруг дерева, украшенного бумажными флагами. Из «Кодекса Мендосы»

Тринадцатый месяц (с 10 по 29 октября) был связан с богом Тлалоком, требовательным богом дождя. Четырнадцатый включал в себя различные епитимьи для всех сроком на четыре дня, в течение которых мужчины должны были воздерживаться от соитий со своими женами. Панкецалицтли («праздник флагов»), пятнадцатый месяц, воздавал почести богу войны сначала посредством шуточных боев. Затем, как пишет Саагун, «женщины пели и плясали, перемешиваясь в толпе с мужчинами…». Они выливали себе на головы воду из кувшинов – почти так же, как это делали на карнавале в Лиме, – снимали свое мокрое платье, красили руки и ноги в синий цвет и одевались в бумагу аматль. Люди, намеченные на принесение в жертву, тоже были одеты в бумажные одежды.

К началу шестнадцатого месяца (с 9 по 28 декабря) уже опять шли дожди, и название месяца Атемоцтли означало «сошествие воды». Люди в течение пяти дней соблюдали пост, готовясь к этому празднику. Ночью они вырезали из бумаги аматль «различные фигурки, прикрепляли их к шестам, ставили шесты у себя в доме и приглашали в дом того, чье изображение из бумаги они вырезали». Ацтеки давали обеты, пишет Саагун, «и в то же время брали барабаны, погремушки и панцири черепахи и начинали на них играть». Семнадцатый месяц приносил холода – был уже конец декабря. Теперь люди пытались тронуть сердце бога дождя и уговорить его дать им желанные осадки. Сначала начинали рыдать женщины, потом мужчины; мужчины колотили женщин мешками, набитыми соломой, чтобы усилить их плач. Восемнадцатый, последний месяц года, носил название Ицкалли. Это было время массовых жертвоприношений. Женщин, которых должны были принести в жертву, одевали в бумажную одежду, а после этого отправляли в Куаутитлан, где военнопленных привязывали к столбам на манер индейцев пауни с Западных равнин США и расстреливали стрелами.

Рис. 29. Праздничные дни оживлялись жонглерами и музыкантами. Шуты были частью окружения высокопоставленного ацтека

Восемнадцать ацтекских месяцев по 20 дней в каждом все вместе давали 360 дней. Воображение не могло охватить больше. Оно насытилось. Следом шли немонтеми, «пять пустых дней» (с 7 по 11 февраля). Никто ничего не делал: не зажигали огня, не играла музыка, не занимались любовью… Человек сидел свернувшись калачиком и ждал, ждал…

Изобразить жизнь ацтеков как одну сплошную, полную радости идиллию под мерный бой барабанов, зовущий на неистовые пляски жрецов, было бы, как это видно из этой главы, промахом. Ацтеки испытывали ужас как перед жизнью, так и перед ее стихиями. Метель, явление природы вполне уместное на высоте более 2200 м над уровнем моря, заставляла их души видеть в этом чудо. Невольная потеря крови была катастрофой. Любой контакт с женскими менструальными выделениями мог вызвать цепь несчастий.

Теночтитлан, возможно, был раем, но в этом раю было неспокойно.

Музыка ацтеков – на самом деле музыка в Америке вообще – была связана с танцами: любая музыка «в чистом виде» исчезла. То, что от нее осталось, наводит на мысль, что ее сильной стороной был ритм, а слабой – звук. К такому выводу, по крайней мере, можно прийти, глядя на музыкальные инструменты: в большой, вертикально стоящий барабан, который представлял собой натянутую на деревянный каркас кожу (уэуэтль), били голыми руками, при этом можно было немного управлять ритмом и качеством звука. Его аналог меньшего размера вешали на шею, и в него били обеими руками, но контакт с телом ухудшал резонанс.

Рис. 30. Музыка и музыкальные инструменты. Труба, барабан и трещотки из тыкв задавали основной тон. Ацтек слева дует в рожок, который представляет собой раковину моллюска. Человек, стоящий рядом с ним, бьет в барабан уэуэтль – вертикально стоящий барабан, сделанный из натянутой шкуры. Другой ацтек бьет в двузвучный деревянный тепонцатли резиновыми колотушками.

Танцующий рядом с ним человек трясет тыквами-погремушками

В двузвучный деревянный барабан тепонцатли били колотушками с резиновыми наконечниками, получалось звучно, но однообразно. Из раковины моллюска – у всех народов, так или иначе связанных с морем, включая инков, роль музыкального инструмента выполняли раковины; такое впечатление, что их использовали во всем мире, – можно было извлечь впечатляющий глубокий звук. Несколько таких раковин звучали рано утром, возвещая о том, что взошла Венера, и пробуждая людей ото сна. Так как у ацтеков не было ни струнных музыкальных инструментов, ни таких инструментов, как маримба (африканский музыкальный ударный инструмент типа ксилофона. – Пер.) – эти инструменты были культурными заимствованиями у рабов– негров, – их сильной стороной были различные ударные инструменты. У ацтеков также были флейты вроде свирели, сделанные из глины или тростника, и свистки; а в добавление к трещоткам – наполненные семенами тыквы, а также приспособления из семян или ракушек, которые надевались на щиколотки, для поддержания ритма. Их до сих пор используют в настоящее время индейцы из племени яки. Ацтеки использовали также зазубренные кости, – обычно это были человеческие бедренные кости – которые, если по ним скрести палкой, наводят на мысль о современной кубинской музыке. Необходимо отметить, что эта музыка была ритмичной, но не мелодичной; ее заметный эффект выражался в создании ритма для танцора, а ее внутренний эффект носил гипнотический характер.

Танец был неотделим от музыки, как и пение, и ритм. У ацтеков были разнообразные массовые танцы и, разумеется, групповые танцы. Но будь то воины или жрецы, торговцы или вожди – под какой бы маской он ни исполнялся – танец имел одно назначение: получить помощь у невидимых сил, от которых зависело процветание ацтеков. Пьянство само представляло собой ритуал и было священным. Танец с музыкой были предназначены для того, чтобы склонить на свою сторону богов. Смысл танца для танцоров, равно как и для зрителей, состоял в «мистическом контакте», слиянии с богом, который, как они надеялись, услышит их зов. Величайшее значение имело битье в барабан: оно успокаивало душу и делало богов сговорчивыми. Барабанный бой также оказывал по-настоящему мистическое воздействие; он влиял на расположение невидимых сил и на зрителей таким образом, что «с точки зрения мистики барабан был незаменимой составляющей магических искупительных средств».

Барабан и песня были неотделимы друг от друга. Под низкие ноты, извлекаемые из большого барабана, и под бой двузвучных деревянных барабанов, придающих дополнительное достоинство общему фону, певец (куикани) исполнял для бога ацтеков следующий гимн:

Я Чародей Колибри, воин, мне нет равных.
Не зря я надел свой наряд из желтых перьев,
 ведь солнце взошло.

Помимо того что песня, музыка и ритм нарушали скучное однообразие жизни ацтеков, их использовали – и так было всегда – для запоминания. Нет сомнений в том, к какому эффекту стремился ацтекский импресарио. Различные эпизоды танца, одни и те же бесконечно повторяемые движения, громкие звуки, украшения и маски – все они имели одну цель, одну религиозную цель – вызвать вспышку эмоций, в которой все присутствующие теряют самообладание и начинают верить, что их желание заручиться благосклонностью богов сбылось.

Игры всегда были забавой. Но для ацтеков игра сама по себе была недостаточна. Для них это было серьезное дело, связанное с магией и ритуалом; игра не имела ничего общего с отдыхом. Они были более серьезны в том, что не подразумевало серьезности, чем в серьезных делах. Этому есть аналогия на страницах La Rotisserie de la reine Pedauque Анатоля Франса, где во время чрезвычайно забавной сцены игры в карты автор размышляет о том, что «люди более щепетильны в игре, чем в серьезных делах, и более честны во время игры в триктрак, когда честность – преодолимая помеха, и забывают о ней во время сражений или заключения мирных договоров, когда она создала бы затруднения».

Страсти, которые проявляются в человеке во время игр, лучше всего были видны в игре под названием тлачтли, в которую играли индейцы от Гондураса до Аризоны. Начиналась она как спортивная игра, а в конце концов стала ритуалом. Никто не может точно сказать, где или когда она возникла, за исключением того, что у ольмеков, живших в жарких краях на побережье Мексиканского залива, где рос каучук[10], эта игра была еще в 500 году до н. э. Площадка для игры в мяч была найдена в ольмекском храмовом комплексе в Ла-Венте. Название этой игры у них произошло от слова, обозначающего каучук, олли (оль-мек «каучуковый народ»).

Рис. 31. Тлачтли была первой игрой в баскетбол. В популярную и в то же время ритуальную игру играли на прямоугольной площадке, на которой стояли вертикально каменные «корзины». Мяч был сделан из жесткого каучука. Эта игра была известна и популярна от Гондураса до Аризоны

Уже тогда игра в тлачтли имела определенные правила. Даже в доацтекский период выразительные глиняные фигурки людей, играющих в одну из разновидностей этой игры, показывают, что она была такой же популярной и ритуальной, как и бейсбол в США (если кому-то нужна аналогия). В эту игру играли на площадке (см. рис. 31), по сторонам которой были стены с рядами сидений. В центре ее находилась «корзина», каменное или деревянное кольцо, установленное не горизонтально, как в баскетболе, а вертикально. Цель состояла в том, чтобы попасть каучуковым мячом в кольцо. Мяч был твердым, не надутым. Игрокам разрешалось бить по нему только ногами, или бедрами, или локтями; на них были толстые накладки, как у вратаря в хоккее на льду. И хотя многие играли в тлачтли, эта игра была по своей сути религиозной игрой, проводившейся перед вождями племен. В Мехико-Теночтитлане площадка для игры в мяч стояла за священной изгородью перед выставленными черепами тех, кого принесли в жертву в главном храме. Одной своей стороной она граничила с храмом, посвященным воинам Орла.

Монах Бернардино де Саагун (светская фамилия Рибера. – Ред.) писал об этой игре: «Мячи были приблизительно того же размера, что и мячи для боулинга, то есть диаметром шесть дюймов (15,24 см), и были твердыми, сделанными из смолы, называемой улли… она очень легкая, и мяч из нее подскакивает, как будто надутый». И игроки, и зрители делали на игру огромные ставки: «золото, бирюзу, рабов, дорогие накидки, даже кукурузные поля и дома [это напоминает случай, когда кардинал Мазарини проиграл целый замок за одну игру в bezique]… в другой раз владыка играл в мяч для развлечения… он также привел с собой хороших игроков, а другие господа играли в команде противника, и они выиграли золото, и чальчигитес, и золотые бусы, и бирюзу, и рабов, и богатые накидки, и кукурузные поля, и дома и т. д. [перья, какао, плащи из перьев]… площадка для игры в мяч… состояла из двух стен, отстоявших одна от другой на расстояние двадцать или тридцать футов (6–9 м); стены… были побелены и имели около восьми с половиной футов (2,6 м) в высоту, а в середине площадки была линия, которая использовалась во время игры… между двумя стенами в центре площадки находились два камня, похожие на выдолбленные мельничные жернова, один напротив другого; и в каждом было отверстие, достаточное для того, чтобы вместить мяч… И тот, кто попадал в него мячом, выигрывал игру. Они не играли при помощи рук, а вместо этого били по мячу ягодицами; для игры у них на руках были надеты перчатки, а на ягодицах – кожаный ремень, которым ударяли по мячу».

В других играх ацтеки также были, безусловно, «так же педантичны, как и в серьезных делах». Игра патолли, чем-то похожая на триктрак или парчези, была менее возбуждающая; в нее играли на размеченной доске или бумаге, а бобы исполняли роль фишек. Цель состояла в том, чтобы пройти по всей доске и возвратиться «домой», чтобы оказаться победителем. Нет сомнений в том, что это та самая игра, в которую Кортес имел обыкновение играть с Монтесумой, когда тот стал пленником испанцев в своем собственном дворце. Берналь Диас назвал ее тотолоке. Это была, по его словам, азартная игра, в которой использовали «очень гладкие округлые фишки, сделанные из золота… Эти фишки и небольшие пластинки, также сделанные из золота, они бросают на некоторое расстояние… За пять бросков или попыток они выигрывали или проигрывали какое-то количество золотых предметов или драгоценных камней, которые они ставили на кон»[11].

Рис. 32. В игре патолли, похожей на игру парчези, использовали доску в форме креста. И хотя эта игра была азартной, патолли была наполовину священной и находилась под покровительством Макуильшо читля («пять цветков»), бога весенней растительности

У ацтеков были и другие игры, в которые играли главным образом дети (аналоги этих игр есть и в нашей жизни). Это было временем отдыха маленького человека – до того, как обряды и беспросветный пессимизм жизни ацтеков обращали его избыточную природную веселость во что-то мрачное и печальное.

«Своды законов, – сказал Рабле (когда оставил далеко в прошлом «Пантагрюэля» и подобные сочинения и стал очень серьезным), – опираются на необходимость, а не на справедливость». И ацтеки согласились бы с этим. Они не знали слов «как будто», их правосудие было суровое, быстрое и не подлежало обжалованию. Какие были преступления? Кража, супружеская измена, богохульство, убийство и пьянство (если только это не было связано с обрядами).

Все эти преступления карались смертной казнью. Вряд ли народ, предававшийся массовым ритуальным убийствам, приходил в ужас от такой смерти. Однако здесь была основополагающая разница: война и ритуальное жертвоприношение, убийство и насилие во время сражения не имели никакого отношения к клану или племени. На практике это не отличается от явлений нашей собственной морали: «Нет нравственных явлений, есть только нравственное толкование явлений», мы награждаем убийцу во время войны и считаем убийство вопиющим явлением в мирное время.

Общество ацтеков – это касается любого общества – существовало (теоретически и по большей части на практике) ради блага своих составных частей. Понятия ацтеков о справедливости шли с древних времен. Кража для них была проступком, обычным наказанием за которое было возмещение убытка. За вещи, которые нельзя было возвратить, наказанием была смерть, или изгнание из клана (что было тем же самым), или обращение в рабство. Супружеская измена влекла за собой смерть, хотя тут были возможны варианты в зависимости от материального положения людей, в нее вовлеченных. Наказание соплеменников, которые ненадлежащим образом использовали «царский путь» (дорогу ацтеков), было суровым; ограбление купцов, занимавшихся «священным делом», каралось смертью (забиванием камнями) – торговля и царская дорога были священны и неприкосновенны. Наказанием за убийство была, естественно, смерть.

Самыми ужасными были преступления против религии. Ограбление храма, преступление, которое могло спровоцировать немилость богов, или сомнения в действенности молитв – короче, поношение чего-либо, что могло навлечь несчастье на все племя, каралось немедленной смертью. И в христианском мире не было иначе; вот сообщение из Севильи об аутодафе, опубликованное в 1579 году в Fugger News-Letters: «Третий приговор; Хуан де Колор, раб, 35 лет, оскорбил имя Пречистой Девы и других святых – ставил под сомнение сотворенные Ею чудеса… сожжен у столба».

Колдовство было самым страшным из всех преступлений. Одержимость этим заложена в глубочайших фибрах первобытной души, особенно если колдовство было направлено на кого-то из собственного клана. А навлечение смерти посредством колдовства считалось самым тяжким преступлением, более тяжким, чем убийство, – это был каннибализм, т. е. поедание плоти родича. Смертный приговор приводился в исполнение только после длительных пыток. Однако чтобы оставаться объективными, мы должны вспомнить, насколько были распространены ведьмы в нашем собственном мире. Была такая знаменитая ведьма Вальпурга Хаусманн, которая, как сообщалось в одном из выпусков Fugger News-Letters, в 1587 году призналась, что за тридцать лет убила сорок три ребенка. Епископ Аугсбургский вынес вердикт: «Лишить жизни через сожжение…» А другой ведьме, судимой за колдовские злодеяния, приговор был изменен «в результате ее горячей мольбы на более легкий… сначала она будет задушена и только потом сожжена».

Рис. 33. Правосудие у ацтеков, как оно показано во «Флорентийском кодексе» на рисунке ацтекского художника. Три вождя осуждают преступника за жестокое преступление и смотрят на приведение приговора в исполнение – казнь через удушение гарротой

Отправление правосудия было задумано таким образом, чтобы люди жили в гармонии между собой. (Оно не было предназначено для их соседей, так как все остальные люди были врагами.)

Ацтеки жили по законам гораздо более суровым, чем те, что мы устанавливаем для себя. В вечном театре кровавой резни и смерти, в котором жили ацтеки, надо было уметь приспосабливаться.

Лекарственные растения ацтеков были очень разнообразны и представляли собой интерес. Мало народов в ранней истории человечества оставили такое всестороннее описание растений: хозяйственных, декоративных и целебных. Ацтеки, подобно всем другим «мексиканцам» до них, были более непосредственными метафизиками, чем мы сами. Они носили амулеты для защиты от болезней в виде украшения на руке, в носу; амулетом мог быть приносящий удачу камешек или ракушка, талисман, предотвращающий пагубное влияние. Болезни, которые причислялись к бедствиям, вызывались невидимыми силами; защититься от них можно было, воззвав к тому же самому средству. И хотя ацтекской медицине было кое-что известно о патологии, она была связана с магией и религией. А так как жизнь есть обманчивый сон, а физика часто спасает от метафизики, ацтеки, будучи хорошими травниками, применяли то, что знали, чтобы облегчить болезнь.

Лекарь (тиситль) появлялся в случае серьезной болезни. Он приносил с собой все принадлежности шамана (на театральном языке – реквизит): раковины, крылья орла, пучок волос, табак (чтобы очищать окуриванием). Тиситль начинал как массажист, растирая тело, чтобы найти и извлечь «волшебный дротик» (камушек, маленькую стрелу), который вошел в тело и «вызвал» болезнь. Одно из названий целителя происходит от слов тетла-акуисилике, или «тот, кто возвращает камень». Болезнь не была естественной, она имела мистическую причину. Ее приносили с гор ветры (ведь и мы верили в то, что лихорадка происходит от дурного воздуха; отсюда название – малярия), или бог дождя Тлалок за недостаточное поклонение насылал проказу, язву, даже болезнь ног (несчастье для людей, которые сами себе были тягловыми животными); или если влюбленные мужчина и женщина нарушали запрет на кровосмешение, они могли умереть от тлацоль-микицтли («смерть от любви»). Самым лучшим лечением такого стремления было вызывание духа плотского желания Тлацольтетео и посещение горячей бани (этот способ не сильно отличается от того, который описан в лимерике: «думать об Иисусе/ и венерических заболеваниях/ и риске стать отцом ребенка»).

Рис. 34. Лекарь за работой. Пожилая женщина, как показано во «Флорентийском кодексе», прикладывает листья к спине молодой матери

Если причину болезни, после того как магический предмет был извлечен, нельзя было легко определить, целитель давал больному настой коры олоиуки Так как это растение относится к роду дурман и обладает наркотическими свойствами, пациент начинал бредить и разговаривать и мог раскрыть причину своей болезни. (Этот же самый принцип лежит в основе наркотического лечения в современной медицине.) Когда этот фокус-покус заканчивался, целитель применял лекарства, одни – целесообразные, другие – неэффективные, а третьи (прямо как у нас) – смехотворные и даже вредные. Какими бы они ни были, индеец принимал их без возражений, боясь что-то изменить жалобами, которые могли ослабить их чудодейственные силы.

Какие болезни приходилось лечить ацтекам? Приблизительно те же самые, что поражали большинство американских индейцев до появления на континенте белого человека: простуды, грипп и другие респираторные заболевания; малярию; множество кишечных инфекций и заражений паразитами; проказу; кожные заболевания и, очень возможно, сифилис.

Ацтекские травники разработали классификацию растений, особенно тех, которые обладают терапевтическим эффектом. Большая часть этих сведений, по счастью, была собрана до начала завоевания и его последствий, которые привели к гибели ацтекского общества. Несколько таких описаний растений дошли до наших дней, например, The de la Cruz-Badiano Aztec Herbal, которое было составлено в 1552 году.

Травник владел полным спектром целебных средств, что было известно Хосе де Акосте, ученому-иезуиту, путешествовавшему по Мексике в 1565 году: «Скажу только, что во времена… мексиканских царей было много больших знатоков лечения болезней лекарственными травами, которые обладали знаниями о многих целебных силах и свойствах трав, кореньев, деревьев и листьев… Есть тысяча таких лекарственных трав, которые обладают очищающими свойствами, таких как корни гуануккоакана, Pignons of Punua, засахаренный гуануккуо, масло фигового дерева…»

Рис. 35. Мексиканские лекарственные растения. Из ацтекского сборника с описанием трав. Слева пейотль, справа эло-шочитль

Подобно всем лекарственным средствам, они состояли из равных частей лекарства, надежды и магии. Чтобы избавиться от нарывов, нужно взять листья тлатль-анкуайе, прикладывать их утром и в полдень и после прикладывания смывать мочой. Выпадение волос можно предотвратить с помощью лосьона, приготовленного из собачьей или оленьей мочи, смешанной с растением под названием шиу-амолли. Если в бою проломили голову, «на рану следует наложить толстый слой растений, растущих в летней росе, с крупинками нефрита, хрусталя и тлака-уацина, а также слой земли с червями, перетертой с венозной кровью и белком одного яйца; вместо крови можно взять сожженных лягушек». Способы лечения наводят на мысль о болезнях, которые поражали ацтека: он ел слишком много кукурузы, слишком мало мяса и недостаточно овощей; тропики собирали свою дань кишечными инфекциями; роды не всегда протекали легко. Раздражение глаз лечили, смешивая корень матлаль-шочитль с материнским молоком (предупреждение: страдающий от этой болезни должен воздерживаться от секса и носить на шее красный кристалл, а на правой руке – глаз лисы). Налитые кровью глаза, катаракту, опухоли в глазах лечили растениями, которые, как было установлено, обладали выраженным медикаментозным действием. Катары и простуды, обычные или осложненные, лечили, давая пациенту вдыхать аромат растения а-точ-йетль, которое представляет собой мяту болотную, используемую в коммерческой медицине.

Зубы у ацтеков обычно были хорошие, но люди часто страдали от распухших десен и боли. Лечили следующим образом: в зубе делали отверстие, в которое клали припарку из кактуса теночтли и муки.

Опухоли вырезали обсидиановыми ножами, а после хирургического вмешательства к ране прикладывали измельченные листья растений. «Болезни рук» лечили погружением рук в теплую воду, в которой были измельченные листья какого-нибудь вяжущего растения, после чего пациент должен был положить руку на муравейник и «позволить со всем терпением муравьям кусать свои больные руки». Боли в сердце, жжение в сердце, боли в боку, которые проистекали от чрезмерного употребления хмельного напитка октли, лечили другими травами.

Желудочные недомогания были частыми у людей, чьи внутренности кишели паразитами. В описании трав часто можно встретить лекарственные растения, которые убивают желудочных червей, лечат опухоли и дизентерию. Микстуру, которую ацтеки называли коаненепилли, использовали, «когда перекрыт выход мочи»; ее смешивали из горьких соков некоторых растений и «применяли как рвотное средство». «Если это средство не принесло пользы, – гласит травник, – то тогда нужно взять смолу очень стройной пальмы, накрыть хлопком, измазанным в меде и истолченным с травой уиуиц-маллотик, и все это осторожно ввести в мужской член».

Часто встречались такие заболевания, как подагра, инфекции прямой кишки и ревматизм («боль в коленях»). Еще чаще – «трещины в подошвах ног» у тех, кто много ходил и переносил тяжести. Существовали лекарства от лихорадки «с черной кровью» (которая хорошо диагностируется в травниках: «харкает кровью, тело дергается и поворачивается, пациент плохо видит»). Бывали случаи геморроя, который не являлся результатом, как часто предполагают, современных профессиональных стрессов. Но если кому-то нужно было пройти ацтекский курс лечения, то, наверное, лучше было бы остаться с геморроем («перед началом лечения пусть он убьет ласку и съест ее один вместе с кровью дракона (красная смола драконова и некоторых других деревьев. – Ред.)»). Стригущий лишай был свойственен этой местности; чесотка, расстройство пищеварения и бородавки – все это было составной частью житейских бед. Для всех недугов предлагались особые методы лечения. Тем, кто был «обременен страхом», нужно было только выпить порцию снадобья, приготовленного из травы под названием тонатиу-ишиу, смешанной с другими растениями, и сделать из него припарку, смешав с кровью волка, кровью и экскрементами акуэкуэ-ишойалотля, растертыми с морской пеной.

Вши на голове, душевное расстройство и козлиный запах подмышек излечивались, очевидно, без труда. Много хлопот было связано с родами, и существовало много средств для увеличения количества молока и для лечения уплотнений в груди. Знаток трав облегчал родовые боли, но его методы больше понравились бы Жан-Жаку Руссо, который популяризировал «благородного дикаря», нежели гинеколога: «Матку рожающей женщины следует промыть соком растений. В матку следует также ввести растертую траву айо нельуатль и экскременты орла…»

Рис. 36. Агава американская (метль), способ сбора сладкого сока этого растения и хранения его до превращения в забродивший напиток октли

До настоящего времени не было проведено всестороннего изучения болезней ацтеков. Ничто не свидетельствует о хирургических вмешательствах или трепанациях черепа, как в Перу. Однако отсутствие данных не окончательно, так как у нас имеется всего несколько останков скелетов этих людей. Но нет сомнений в том, что травная медицина ацтеков была хорошо развита. Безусловно, народ, который мог предложить лекарство для снятия «усталости у тех, кто осуществляет управление и выполняет общественные обязанности»[12], вероятно, обладал обширной фармакопеей или хорошим чувством юмора.

Также требуется кровь животных, а именно: рыжего оцелота, куэтлачтли, мицтли, окоточтли, белого оцелота, тлако-оцелотля. Их кровью, а также вышеперечисленными соками хорошо умащивают тело человека.

Эти лекарственные средства придают телу гладиаторскую крепость, уносят усталость и укрепляют сердце человека, изгоняя из него робость.

И все же приходило время – и это касается всех, – когда лекарства уже не могли помочь. С самого зачатия ребенка все члены клана и племени делали все возможное, чтобы помочь ему в жизни: его мать лишали девственности другие мужчины, а не его отец, чтобы зло, царившее повсюду, не причинило бы ему вреда; при его рождении звали жреца, чтобы свериться со знамениями и дать ребенку имя в счастливый день; от колыбели до смертельной болезни боязнь «сущностей», которые перемещаются в мире, недоступном органам чувств, никогда не покидала атцека. То, что человек делал или не делал, было всего лишь попыткой успешно пробраться между Сциллой и Харибдой по изменчивому морю жизни. Когда приближался конец, умирающий, вероятно, чувствовал, что было сделано недостаточно, чтобы умилостивить невидимые силы, что, наверное, где-то в пути что-то было забыто, где-то был допущен промах.

Теперь, когда силы были на исходе, умирающий знал, что одного понимания недостаточно, чтобы постичь мир; где-то должны быть доводы сердца. Сборник, описывающий травы ацтеков, дает последний совет; тиситль, «лекарь сверится со знамениями относительно того, умрет ли пациент или исцеление придет через глаза и уши… Отметина смерти – затемненность глаз… глаза становятся темными и невидящими… нос утончается… А также зубовный скрежет и… наконец, бормотание бессмысленных слов… на манер попугаев… Можно растереть грудь истолченной в воде древесиной сосны… или проткнуть кожу волчьей костью, или костью орла, или пумы… или можно повесить близко к его ноздрям сердце пустельги, обернутое в шкуру оленя… Если ничего не помогает, то смертельный исход неотвратим… и смерть пришла».

В «Волшебной горе» Томаса Манна говорится: «Это факт, что смерть человека больше касается тех, кто остался в живых, а не его самого». Безусловно, это было справедливо в отношении ацтеков. Смерть усложняла все. Живым приходилось нести епитимью в разных видах за антиобщественный акт, состоявший в смерти их сородича. Означает ли для нас смерть конец раз и навсегда? Ацтек не знал, как ответить на это. Он не обладал тонкостью французского поэта, который ответил на вопрос о смерти, сказав: «Я есть – ее нет; она есть – меня больше нет». «Для ацтека, – пишет Жак Сустель, – жизнь и смерть были аспектами одной и той же реальности». Он не мог (так же как и вы, и я) представить себе, что его нет на свете.

Затем появилась «исповедь» – древняя, как человеческое общество; умирающий должен был исповедаться. Это очень важная часть христианского обряда и моделей политического поведения у коммунистов; эта традиция уходит в далекое прошлое. Исповеди обладали хорошим свойством, они были необходимы, чтобы нейтрализовать дурные воздействия со стороны умирающего. Например, ацтек верил, что акт умирания нарушал чистоту, так как смерть была формой осквернения общества. На самом деле существовала связь между умирающим человеком и смертью, некое партнерство, вроде того, что объединяет живущего человека и его имущество. Человек несет ответственность; он является молчаливым соучастником постоянно растущего зла. Он должен исповедаться.

Для этого призывали колдуна. Он приходил, сверялся со священным свитком и окуривал умирающего табачным дымом; к богам возносились молитвы, чтобы он умер, как подобает ацтеку. Затем начинались приготовления тела к погребению. Сначала в рот покойника клали кусочек нефрита, который должен был занять место его сердца. Это не было похоже на обол (серебряная, позже медная монета, У₆ драхмы. – Пер.), которую древние греки клали в рот умершему, чтобы тот мог заплатить Харону за перевоз через подземную реку Ахерон. Скорее это был символ сердца – «сердце из нефрита» – в его путешествии в потусторонний мир. Приготавливалась еда, в сосуды наливались напитки, завершалось изготовление мумии. Следующим шагом было погребение. Для умерших ацтеков были открыты два пути, но выбор на самом деле зависел от положения в обществе. Если умерший был обычным индейцем, то тело пеленали в ткань, обвязывали веревкой и украшали бумажными флажками; погребальные песнопения (миккакуикатль) вкладывались в уста мертвых через голоса живых:

Куда мне идти?
Куда мне идти?
Дорогой бога двойной сущности.
Твой дом, случайно, не там, где обитают бессмертные?
Он, случайно, не на небесах?
Или он здесь, на земле,
Только там, где обитают бессмертные?

Смерть волнует и первобытных людей, и цивилизованных, так как умереть, по крайней мере, для ацтека означало совершить действие непредсказуемо далеких потенциальных возможностей. Умершие в действительности продолжали жить: они просто перешли с одной ступени развития на другую; они были невидимы, неосязаемы, неуязвимы. Мертвые (или лучше, по их ощущениям, восставшие из мертвых) становились невидимыми членами клана. Тело обычного человека, спеленутое тканью и связанное в смертельный тюк, имело одни вещи для жизни, а другие – для его путешествия из смерти в жизнь. Затем умершего кремировали, а пепел помещали в горшок, на который клали кусочек нефрита; горшок хранили в доме.

Кремации подвергали всех, за исключением тех случаев, когда речь шла о высокопоставленных лицах; вождей помещали в усыпальницы. «Анонимный завоеватель» после разграбления Мехико-Теночтитлана нашел одну из таких гробниц. Там он обнаружил сидящую мумию с личной эмблемой и мечом и драгоценные камни стоимостью до «трех тысяч кастельяно».

Усопшие отправлялись к тем духам-покровителям, которые защищали их в жизни; рыцари Орла, воины, отважные женщины (считались наравне с воинами) отправлялись в страну бога дождя Тлалока. Он также сердечно принимал души тех, кто ушел из жизни утонув, ведь он был богом воды. Какие поступки человек совершал или не совершал в жизни, не имело отношения к степени его бессмертия; поведение при жизни не определяло место души в мире теней. «Мир, – пишет доктор Вайян, – по вертикали был поделен на небеса и преисподние (у них было тринадцать небес и девять уровней преисподней), которые не имели значения с точки зрения морали». Только профессия при жизни и то, как именно умер человек, определяли, куда отправится душа умершего. Воины отправлялись после смерти в восточный рай, благоухающий цветами; женщины, умершие при родах, – в западный рай и возвращались на землю, чтобы являться детям и постоянно раздраженным женщинам. Те восставшие из мертвых, которые не были отнесены к какой-то определенной категории, отправлялись в Миктлан. Это был поистине via dolorosa[13]: нужно было переправляться через реки, взбираться на горы, пересекать пустыни, терпеть ледяные ветры и дожди; умершим были очень нужны все те амулеты, которые оставшиеся в живых положили в их погребальный костер в качестве талисманов им на дорожку. Когда душа прибывала в царство владыки мертвых, ее отправляли в одну из девяти преисподних; кусочек нефрита, вложенный в рот трупа до обертывания его тканью, оставлялся в качестве залога в седьмой преисподней.

Рис. 37. Похороны ацтека

Несчастные человеческие существа, мы нуждаемся в иллюзиях, даже умерев. Так как человеку, первобытному или цивилизованному, непереносима мысль о механистическом толковании вселенной, он не может постичь тот факт, что, когда человека нет, он перестает существовать. Неведение является не единственным необходимым условием счастья, это условие самой жизни; чувства, которые делают жизнь сносной для всех, вытекают из обмана и питаются иллюзиями.

«Мы не верим, – говорили ацтеки, – мы боимся».

А тем временем живые должны были находиться в трауре в течение восьмидесяти дней. Существовали разнообразные ограничения и запреты на пищу, одежду и занятия сексом; нужно было регулярно класть пищу у урны с прахом, возносить молитвы, делать жертвоприношения кровью, протыкая себе уши и язык. Все это необходимо было делать, чтобы заручиться добрым отношением к себе усопшего; его недовольство могло иметь ужасные последствия и подвергнуть живых двойному возмездию: со стороны справедливо обидевшегося мертвеца и со стороны сородичей клана, которым пришлось бы коллективно переносить последствия гнева умершего. Через восемьдесят дней запреты снимались. Они периодически повторялись на протяжении четырех лет: «Ведь… дело в том, что смерть человека больше касается живых, чем его самого».

Такой, от материнского лона до могилы, была повседневная жизнь простого ацтека, стоящего в основании пирамиды ацтекского общества.

Рис. 38. Монтесума Шокойоцин – Монтесума II, младший (р. 1466, правил с 1502 или 1503 по 1520). Будучи Говорящим Вождем, он правил в Мехико, когда страна достигла своего расцвета. И хотя материалы, из которых была сделана его одежда, были более высокого качества, в основном они были того же покроя, что и у его подданных: плащ, набедренная повязка и сандалии. Его головным убором была корона

Выше него по рангу были избранные вожди кланов; они, в свою очередь, имели своих представителей в совете племени (текутли), а на вершине этой любопытной мешанины из народных избранников находился «совет четырех» (тлатоани). И наконец, на самой вершине пребывал полубожественный Говорящий Вождь, Уэй Тлатоани, возглавлявший армию, верховный жрец, судья последней инстанции в городе-государстве Теночтитлане.

Хорошо известный «царь» Монтесума был Уэй Тлатоани в том роковом 1519 году.

У правителя ацтеков был титул – «Тот, кто говорит» (происходит от глагола тлатоа – «говорить»); и его выбирали. Так что Уильям Прескотт не был абсолютно не прав, когда назвал их форму правления «выборной монархией». Власть правителя не была абсолютной, как в перуанском теократическом государстве. Правитель ацтеков не заявлял о своих правах на страну, землю, людей, как это делал Инка. Теоретически у ацтеков была демократия. Каждая семья была членом земельной общины; несколько таких семей образовывали клан, а двадцать кланов составляли племя теночков. В каждом клане был свой совет и выбранный глава; самого старого, или самого мудрого, или самого опытного из глав кланов избирали в межклановый совет, который был связующим звеном между кланами и органом управления племенем. Этот совет сужался до четырех руководителей, которые были советниками главы государства, а также теми, кто выбирал «царя» (действующего; если искать подходящую аналогию, то их можно сравнить с выборщиками в Священной Римской империи), так как «цари» были таковыми не по праву первородства, а могли быть избраны тлатоани из братьев предыдущего правителя или, если у него их не было, из числа его племянников. Эти тлатоани были ключевыми фигурами в правительстве ацтеков; они избирали того «благородного» отпрыска, который, по их мнению, отличался своей храбростью, воинской доблестью и знаниями. Таким был Монтесума, «коронованный» в 1502 году. Есть его описание, которое производит самое глубокое впечатление, если его сравнивать с описаниями каких-либо других правителей любого из солнечных царств древней Америки.

Было 8 ноября 1519 года, когда Эрнан Кортес вступил со своей небольшой армией в Теночтитлан. В месте слияния двух насыпных дорог «меня вышла встречать почти тысяча знатных горожан; все они были одеты одинаково богато; подходя ко мне, каждый из них исполнял привычный у них ритуал, то есть клал руку на землю, а затем целовал ее – так что я почти час стоял на месте, пока они исполняли этот церемониал».

«Монтесума сам вышел встретить нас с двумястами знатными людьми… Они вышли вперед и выстроились вдоль улицы двумя длинными рядами, держась близко к стенам домов… Монтесуму вместе с двумя вождями несли посреди улицы; один вождь был от него справа, другой – слева. На Монтесуме были сандалии, тогда как другие – босиком».

Берналь Диас, который не довольствовался высокопарными политическими замечаниями, продолжил описание там, где остановился Кортес. «Великому Монтесуме было лет сорок; он был хорошего роста и пропорционального телосложения, стройный и худощавый, не очень смуглый, но имел естественный цвет лица, обычный для индейца. Волосы его не были длинны; его негустая борода имела хорошую форму. У него было несколько длинное, но приветливое лицо… Он был очень опрятный и чистоплотный; один раз в день он принимал ванну во второй половине дня. В наложницах у него были многочисленные дочери вождей, а дочери двух великих касиков были его двумя законными женами. Ему были чужды неестественные склонности (т. е. гомосексуализм). Ту одежду, которую он надевал однажды, он не надевал вторично ранее чем через четыре дня (Великий Инка никогда не надевал одну и ту же одежду дважды). В его охране было двести вождей… и, когда им нужно было поговорить с ним, они обязаны были снимать свои богатые накидки и надевать другие, простые… а также они должны были входить босыми, опустив глаза вниз и не глядя ему в лицо… Они отвешивали ему три поклона…» (У Великого Инки был схожий ритуал.)

Монтесума ел, как великий визирь. «Для каждого приема пищи готовили свыше тридцати различных блюд… и они ставили небольшие керамические жаровни под блюда, чтобы они не остыли… У него было такое разнообразие блюд… индейки, фазаны, местные куропатки, перепела, домашние и дикие утки, оленина, мясо кабана, болотная птица, голуби, зайцы… Их так много, что я никак не могу закончить их перечислять…» Монтесума сидел на низком сиденье, мягком и богато украшенном… Четыре очень красивые, чисто одетые женщины принесли ему воду для омовения рук в сосуде, похожем на глубокий таз, который они называют шикалес… А две другие женщины принесли ему хлеб в виде лепешек, а как только он начал есть, они поставили перед ним нечто вроде деревянной золоченой ширмы, чтобы никто не видел, как он ест… Пришли четыре старых великих вождя (это были тлатоани) и встали рядом (с женщинами), и с ними Монтесума время от времени беседовал. Говорят, что эти старейшины были его близкими родственниками и его советниками… Они принесли ему всевозможные фрукты… Время от времени им подавали некий напиток, сделанный из какао, в сосудах в форме чаш из чистого золота… Иногда во время еды присутствовали несколько весьма уродливых горбунов, которые у них выполняют роль шутов, и другие индейцы, которые тоже, вероятно, были придворными шутами…»

«Также на стол положили три трубки, раскрашенные и позолоченные, в которых был ликидамбар, смешанный с какими-то травами, которые они называют табаком. И когда он закончил с едой… он стал вдыхать дым из одной из этих трубок… и заснул».

Монтесума стал полубогом. И хотя он был выбран, вместе с властью он получил полу божественный ореол. Он был главным жрецом, верховным главнокомандующим армией, главой государства, правителем с неограниченной властью, сдерживаемой лишь древними обычаями, при котором были советники. Монтесума был девятым правителем, племянником последнего владыки по имени Ауицотль и внуком Монтесумы I (по прозвищу Гневный). Будучи претендентом на пост правителя ацтеков, он прошел обучение, подобно всем другим кандидатам, в «религиозной» школе кальмекак («дом с большими коридорами»). В этой школе на стене был нарисован образ Кецалькоатля, и там Монтесума узнал историю племени теночков из свитков, исписанных символическими значками. Его учили читать эти письмена и помнить список дат правления различных владык и исторических событий. Вот он:

Начало истории ацтеков – 1168 год (1068. – Ред.)

Основание Теночтитлана – 1325 год

АЦТЕКСКИЕ ПРАВИТЕЛИ ПОСЛЕ 1376 (ИЛИ 1375) ГОДА

Монтесума учился обращению с оружием ацтеков: мечом, пращой, луком и стрелами, так как подразумевалось, что он станет военачальником. Когда он изучил идеографическое письмо, он узнал о звездах, астрологии, календаре, а благодаря постоянному чтению тоналаматля (который использовался в качестве вспомогательного средства для запоминания) он научился обрядам и толкованию явлений. В юности Монтесума принимал очень активное участие в войнах; позднее он уделял много времени религии, «будучи дотошным в своем внимании ко всем тягостным церемониалам веры ацтеков». Хосе де Акоста также написал, что Монтесума II был «серьезный и уравновешенный, говорил мало, так что когда он высказывал свое мнение… его боялись и слушали с почтением… Ходил он с такой важностью… и все говорили, что имя Монтесума (храбрый владыка) прекрасно согласуется с его характером».

Когда Монтесуму выбрали правителем, все увидели, что он подметает ступени огромного храма Уицилопочтли, которых насчитывалось 133 («чтобы показать, что он не желал империи», – добавляет Акоста в отступлении). «После того как выборщики… уведомили его о том, что его избрали царем, его повели к алтарю их богов… где он совершил жертвоприношение, пролив на него кровь из своих проткнутых ушей и икр ног».

Первое, что он сделал, – это лично пошел на войну, которая была смелым предприятием, «необходимым для коронации», т. е. с целью захвата военнопленных для принесения их в жертву. Он двинулся к побережью Мексиканского залива, расширил власть ацтеков в обоих направлениях и с триумфом вернулся в Мехико, где во время коронации ему проткнули носовую перегородку, чтобы вставить в нее царский изумруд. Число людей, принесенных в жертву, не достигло того количества, которое было загублено в честь его дядюшки; Ауицотль принес в жертву 12 тысяч человек.

Во время коронации Монтесуму увенчали головным убором, похожим на митру; цвет головного убора, символизировавший власть, был бледно-зеленым. Сразу же после прихода к власти Монтесума удалил от себя всех людей низкого социального положения, повелев, чтобы «в его дворце жили только самые знатные и самые знаменитые люди его царства». Таким образом он отделил от себя демократическую основу Говорящего Вождя: со времен «царя» Ицкоатля существовал обычай, чтобы в царских покоях находились люди разного происхождения, потому что Ицкоатль был рожден от рабыни-наложницы в доме своего отца. Монтесума, по-видимому, наделил себя некоторыми привилегиями бога; делалось ли это до него другими Говорящими Вождями, неясно.

Одежда Монтесумы была такой же, какую носили простолюдины, за исключением того, что она была сделана более искусно. Он носил набедренную повязку, замысловатые сандалии, манту (тильмантли) и другое платье, столь сильно расхваленное завоевателями. Эти описания, которые оставили испанцы и от которых впоследствии отмахнулись историки XVIII века как от описаний людей, опьяненных войной, были подтверждены археологическими находками. Мало кто за пределами царства майя жил в такой роскоши; кажущаяся гиперболизация не является преувеличением того реального великолепия.

Брак для «первого господина в государстве» в основном ничем не отличался от «связывания тильмантли» у простолюдинов, но, как и браки царей повсюду, часто это было заключением альянса. У правителя была одна законная жена (хотя Берналь Диас утверждает, что две). Испанский историк Овьедо вызнал у доньи Исабель, одной из законных дочерей Монтесумы, что у него было 150 детей от его различных наложниц, но она подтвердила, что у него была только одна законная жена. Эта жена была главной, все остальные выполняли ее приказы. В действительности наши понятия «законная» и «незаконная» здесь воспринимались по-другому и ничего не значили.

Многочисленных потомков готовили к службе. Это справедливо в отношении всех полигамных браков. Великий Инка использовал свое огромное потомство в качестве источника, из которого он брал руководителей своего государства; ацтекский правитель практиковал такую же семейственность. «Царь» Тескоко Нецауальпилли, союзник Мехико, «имел более двух тысяч наложниц»[14]. В обществе, где война забирала жизни мужчин быстрее, чем их можно было родить в простом моногамном браке, многоженство казалось наиболее функциональным. Кроме того, ничто так не благоприятствует браку и, следовательно, общественной стабильности, как снисходительное отношение к временной полигамии.

Монтесума правил хорошо. Он расширил пределы своего государства дальше, чем все его предшественники; дань собирали с 371 города; особенно хорошо Монтесумой было организовано правосудие. «Если где– нибудь бывали случаи нарушения закона, то тогда он сурово наказывал за это… А также для того, чтобы понять, как его чиновники выполняют свои обязанности, он часто переодевался… Если они нарушали закон, их подвергали наказанию. Помимо того что он был большим поборником справедливости и благородным человеком, он был очень храбрым и удачливым… Он добивался больших побед и сам пришел к своему величию». Но все стало распадаться: небеса и преисподняя восстали, чтобы наслать на него бедствия. То, что мы назвали бы природными явлениями, для ацтеков было недобрым предзнаменованием: в Мехико пошел снег; вулкан Попокатепетль, который долгое время спал, начал действовать. Родился ребенок с двумя головами; «царь» Тескоко (тот, у которого было две тысячи наложниц), который был «великим волшебником», пришел однажды «в неурочный час», чтобы передать Монтесуме то, что открыли ему боги: он потеряет все свое царство. Чтобы придать всему этому историческую обоснованность, цать Тескоко напоминал о Кецалькоатле, который выступал против человеческих жертвоприношений и был героем мексиканских легенд и преданий, уплыл в изгнание в Атлантический океан, сказав, что он возвратится в тот же самый год своего рождения, чтобы «восстановить мое владычество». Годом его рождения по ацтекскому календарю был год 1-Тростник (Се-Акатль); он попадал на годы 1363, 1467 и 1519. На несколько лет Монтесума почти отказался от своей полководческой функции и окружил себя сонмом астрологов, прорицателей, чернокнижников и медиумов, у которых он стремился узнать – посредством толкования знаков, символов и наблюдением за знамениями, – что надо сделать, чтобы вернуть себе расположение богов.

То, что случилось, было достаточно просто: белые люди добрались до берегов Америки (не в первый раз, до этого Америки достигали скандинавы-викинги в конце X – начале XI века, а еще раньше – очевидно, финикийцы и др. Но на этот раз европейцы пришли сюда навсегда. – Ред.). В 1502 году, в самом начале правления Монтесумы, Христофор Колумб во время своего четвертого, и последнего, плавания вступил в контакт с племенем майя. Не потребовалось много времени, чтобы это событие выплеснулось за рамки племенных советов майя и разнеслось от племени к племени по торговым путям. Позднее Висенте Яноес Пин– сон и Хуан Диас де Солис прошли (в самом конце 1508–1509) вдоль побережья Юкатана, и снова по ветру полетел слух через джунгли, и какой-то грамотей записал это при помощи символов, и донесение полетело к Монтесуме: необычные бородатые мужчины в больших лодках приплыли из-за моря-океана.

Ни перед одним правителем ацтеков за всю их историю не вставало такой серьезной проблемы, требующей решения, как перед Монтесумой.

Управление и организация жизни в Теночтитлане осуществлялись при помощи уже в общих чертах изложенной системы: «царь», Уэй Тлатоани, высказывал свои желания «совету четырех»; они, в свою очередь, доносили их до более представительного органа, состоявшего из глав кланов (текутли); затем до нижестоящего органа управления кланом, в котором другой человек, следивший за порядком и возглавлявший клан во время войны, давал членам клана программу действий, спущенную сверху.

Таким образом, клан, основная единица системы, укреплял порядок внутри себя, сплачивался для войны, собирал налоги в своих пределах. Таким способом приказы достигали самой низшей ступени социальной лестницы. Похоже, что ацтеки не управляли покоренными народами. Вероятно, их это не интересовало. Инки в Перу имели обыкновение посылать митимаес, «благонадежное» население, говорящее на языке кечуа, на только что завоеванные земли, выселяя оттуда «ненадежное» коренное население. Таким способом инки подчиняли себе народы и объединяли завоеванные земли. У ацтеков так не было принято. Они облагали побежденных не слишком тяжелой данью, если не считать людей для жертвоприношений – вклад, который был необходим для экономики победителей. Каждые полгода все это доставляли в Теночтитлан. Ацтеки по-прежнему не обзавелись друзьями и не сколотили никакой империи. Они прошли всю общественную эволюцию государств эпохи неолита (и несколько более позднего периода); они перебрались из края, где сначала все работали в сельском хозяйстве, в город, который стал храмовым городом, в котором излишки продукции создавались не крестьянами, а специалистами по архитектуре, скульптуре, резчиками по камню, ремесленниками, людьми, которые сами уже не выращивали для себя продукты питания. Затем ацтекское общество перешло на ступень города-государства с городами-спутниками, и в Теночтитлане появился многочисленный класс жрецов, которые снимали все сливки в пользу храмов. И наконец, этот город стал городом завоевателей, взимающих дань с побежденных.

Для этого было достаточно оснований. Ацтеки были воинственным народом. В их краях не было особых природных богатств: хлопка, ярких птичьих перьев, шоколада, золота, каучука – на все это не была щедра их земля. Если ацтеки хотели получить все это, они получали – путем завоеваний. К тому же, когда ацтеки стали заниматься каждый своим делом, они стали производить товары и вести торговлю. Это было довольно трудно: каждый регион враждовал со всеми остальными; было очень мало естественных торговых путей; трудности надо было устранять, чтобы появилась возможность осуществлять торговые отношения. Даже среди городов, которые номинально были ацтекскими, не было единства. По мере того как Теночтитлан, город-завоеватель, расширял свои горизонты, в него попадали новые товары, новые идеи, и постепенно предметы роскоши превратились в насущную необходимость.

Торговля стала жизненно важной для Мехико. А война не прекращалась; дань, итог завоеваний, текла сюда рекой из множества отдаленных уголков и распределялась между кланами. Так как все это давало людям больше свободного времени от работы на полях, это время стали посвящать производству, которое, в свою очередь, давало изделия, которые ацтеки обменивали на рынке на предметы роскоши. Возник новый класс купцов (почтека), что стало явлением в древней Америке: это были торговцы, у которых имелись свои собственные гильдии, свои собственные боги, и они были выше законов, которые применялись к большинству. Почтека периодически отправлялись из Мехико с длинными караванами носильщиков (таменес), каждый из которых нес на своей спине груз весом 27,2 кг; впереди каравана двигался важный почтека. Проходя под защитой воинов по спорным территориям, людской караван проникал в Южную Мексику, в Гватемалу и дальше за ее пределы – до Никарагуа. Почтека обменивали произведенные ацтеками товары на сырье, имеющееся в жарких южных странах: изумруды, которые долго пробирались в Мексику из Мусо (Колумбия), единственного места, где их находили в доколумбову эпоху в Америке, золото из Панамы, перья из Гватемалы, шкуры ягуаров, орлиные перья, хлопок, шоколад, натуральный каучук, живых птиц для царского птичника в Мехико (источник перьев для мастеров, создающих изделия из перьев). Дороги были, можно сказать, открыты; ацтекские гарнизоны стояли в стратегически важных пунктах или на только что завоеванных территориях. Почтека передвигались свободно.

У завоеваний есть свой естественный предел. У ацтеков не было никакого четкого плана ассимиляции. Завоевание часто следовало за торговлей по мере того, как ацтеки получали сведения о богатствах и крепости обороны в тех краях, где побывали купцы. Иногда этот процесс шел другим путем: ацтеки заставляли деревни и города-государства, которые уже знали, что такое жестокая война с завоевателями-ацтеками, платить дань. Число таких населенных пунктов увеличивалось, пока ко времени царствования Монтесумы не достигло 371.

Таким образом, пока росла мощь ацтеков, богатства всех этих культур стекались в их столицу.

Мехико-Теночтитлан был островом, городом, стоящим на воде.

Он был чем-то похож на Венецию. В нем были такие же улицы и площади, как в Венеции, сотни извилистых переулков, каналы, мосты и дамбы. Теночтитлан, как и Венеция, был основан не по «прихоти людей», заложивших эти города, а из соображений безопасности. Подобно древним венецианцам, которые завладели песчаными отмелями, нанесенными прибоем Адриатики, и превратили эти болотистые островки в город с его каналами и водными путями, ацтеки сделали то же самое, когда бежали с суши в поисках безопасности, которую они обрели на двух заболоченных островках в 5 километрах от берега в озере Тескоко.

Теночтитлан получил свое название по названию кактуса теночтли, который рос на островке; народ стал называться теночками, а город – Теночтитлан. Если название города разбить на корни, то выявится его происхождение: тетль – скала, ночтли – кактус, тлан – город. Якобы орел сел на кактус, когда закладывали город; однако одного из тенов (вождей), которые, согласно легенде, основали город, звали Теноч – возможно, что и поэтому город получил свое название.

Долина Анауак, имеющая форму овала 30 на 50 километров и расположенная на высоте 2278 м над уровнем моря, хранила воды пяти озер, каждое из которых имело свое название, хотя все они образовывали один целый водоем, вода в котором варьировала от пресной до соленой. Самым большим из них было озеро Тескоко. Прямо напротив лесистого холма Чапультепек приблизительно в 5 км от берега в озере были расположены два островка, которые представляли собой выходившие на поверхность скальные породы, окруженные илистыми отмелями, заросшими по краям тростником. Здесь и был основан Теночтитлан.

Рис. 39. Мехико-Теночтитлан глазами ацтекского художника. В нем были улицы и площади, как и в Венеции, с каналами, мостами и дамбами. Этот план схематичен, но в центре города виден огромный храм теокалли, вокруг которого располагалась главная площадь. К северу от Теночтитлана находился город Тлателолько, его противник, но в результате быстрого завоевательного броска ацтеков этот город был покорен и стал частью Большого Мехико

Первыми строениями были мазанки, даже в наше время остающиеся неизменным жилищем крестьянина на плоскогорье. Вслед за ними был построен храм, который перестраивали из века в век, и он вырос во внушающий благоговейный трепет храм Уицилопочтли (в настоящее время здесь находится кафедральный собор Мехико). Занимаясь застройкой этих двух островков[15], ацтеки, очевидно по договору, оставили за собой небольшой клочок земли на побережье, хитроумно расширив его за счет чинампа, «плавающих садов», а пространство между ними превратилось в каналы. Веками проделываемая работа расширяла изначальные илистые отмели, пока Большой Мехико-Теночтитлан, то есть Теночтитлан и Тлателолько, не образовали город площадью свыше 2500 акров (свыше 1000 гектаров). Это был город весьма приличных размеров: стены Рима во времена Марка Аврелия (автор путает этого императора (II в. н. э.) с императором Аврелианом (III в.), во времена которого и были построены новые стены Рима, защищавшие вышеуказанную площадь города. – Ред.) окружали город площадью всего лишь 3500 акров; Лондон во времена Самюэля Пипса (1633–1703, английский мемуарист. Будучи чиновником адмиралтейства, с 1659 по 1669 вел дневник – ценный источник, расшифрованный в начале XIX в. и опубликованный в 1825. – Ред.) едва ли был больше.

Город Мехико-Теночтитлан рос так же, как росла Венеция: ацтеки совершали набеги на земли вокруг озер – здесь что-то завоевали, там заключили земельный договор, – пока к 1400 году большая часть окрестных городов-государств и их земель не попали под власть ацтеков. Так как теперь ацтеки гарантировали свою безопасность, они начали строить большие насыпные дороги, которые соединили островное царство с побережьем озера. Таких дорог было четыре; самое лучшее и наиболее достоверное описание их принадлежит Эрнану Кортесу, человеку, который разрушил этот город.

«Великий город Теночтитлан… расположен в двух лигах… от любой точки побережья. К нему вели четыре насыпные дороги… шириной 3 м 66 см». Та дорога, по которой он въезжал в город в 1519 году, начиналась в Истапалапа («…мы видели много городов и деревень, построенных на воде, и других больших городов, построенных на суше, и ту прямую и ровную дорогу, ведущую в Мехико…» – пишет Берналь Диас). Эта насыпная дорога («шириной в два копья, была широка настолько, чтобы по ней могли проехать в ряд восемь всадников») тянулась приблизительно 1,6 км, а затем соединялась с другой дорогой, идущей из города Койоакан. Здесь находилось укрепление с зубчатой стеной и подъемным мостом; далее дорога тянулась более 3 км строго на север до самого города. По ней много ездили и ходили, «но какой бы широкой она ни была, она была так запружена народом, что на ней едва хватало места для всех…». Вторая была вспомогательная дорога с акведуком, который изгибался аркой, соединяясь с берегом озера, и встречался с этой главной дорогой недалеко от въезда в город. Третья дорога шла в западном направлении к Чапультепеку (ответвляясь на Тлакопан). Здесь акведук доходил до центра города. «Вдоль… этой насыпной дороги построены из камня две трубы шириной два шага каждая (примерно 1,8 м) и высотой приблизительно с человеческий рост; по одной из них течет очень чистая пресная вода». Другой водовод был пустой и использовался, когда чистили первый. Так как через определенные промежутки на дороге были разъемные мосты на случай нападения, то пресная вода, как объяснил Кортес, «течет по глиняному желобу шириной с быка (25 дюймов, или 63,5 см), который занимает весь мост»[16]. Четвертая и последняя дорога, самая короткая из всех, длиной не более полумили (0,8 км), связывала город с берегом у Тепейака.

Эта система насыпных дорог, величайшее достижение инженерного искусства ацтеков, имела двойное назначение: быть средством сообщения и служить дамбой. В озерах периодически поднималась и опускалась вода; дождь мог быстро поднять уровень воды (стока у озер не было); ветер мог нагнать огромные волны, захлестывавшие весь город, который часто подвергался наводнениям. Так как Теночтитлан был почти разрушен наводнением в 1440 году, его тогдашний правитель Монтесума I обратился к своему другу и союзнику, правителю развитого города Тескоко. Система насыпных дамб была построена таким образом, чтобы удерживать воды озера Хочимилько. К тому же, разделив озера с помощью других насыпных дамб, ацтеки сохранили воду озера Хочимилько пресной и защитили Мехико-Теночтитлан от подъемов уровня воды. Так как большая часть озера была неглубокой (около 2 м), дамбы сначала были понтонного типа, а позднее их заменили чинампас, прочно закрепленные на мелях. Ни в каких своих записях ацтеки не оставили нам ничего, что проиллюстировало бы их единственное крупное инженерное достижение.

Город, подобно столице инков Куско (в Перу), был поделен на четыре части по числу насыпных дорог, которые входили в город с трех из четырех сторон света. У каждого официального въезда в сам город стояла дорожная застава, где взимались пошлины.

После того как улица уже переставала быть насыпной дорогой, ее можно было ясно и без помех увидеть на всем протяжении («можно видеть все из конца в конец, хотя она длиной около двух миль (5 км)»), а по обеим сторонам улиц стояли в ряд дома («очень красивые, очень большие, и частные жилища, и храмы»). Дома были разных видов в зависимости от ранга владельцев. Дома, принадлежавшие простолюдинам, были мазанками, крытыми тростником; дома людей высокого ранга стояли на каменных платформах (на случай наводнения) и были построены из обожженного на солнце кирпича, покрыты снаружи штукатуркой и выкрашены яркой краской.

У обычных домов, которые неизменно были одноэтажными и с остроконечными крышами, задняя дверь выходила на улицу, в доме имелся внутренний дворик с садиком, а вход был со стороны узкого канала, игравшего роль водной улицы. Там у дома была своя пристань для выдолбленного из дерева каноэ. Дома знатных людей были двухэтажными, построенными из камня тецонтли, и имели плоские крыши. В городе было «много широких и красивых улиц», – написал анонимный конкистадор; по всей вероятности, они были построены из кирпича-сырца, так как, на его взгляд, они «были сделаны наполовину из затвердевшей земли, как кирпичная мостовая». Многие, если не большинство, таких «улиц» представляли собой каналы, как в Венеции. «Есть главные улицы, целиком водные, по которым можно проплыть только на каноэ». У каждого жилища был небольшой клочок земли, садик; это явствует из обрывка ацтекской карты (составленной около 1480 года), нарисованной на бумаге аматль, на которой четко изображены отдельные дома, земельные участки, улицы и большие каналы.

Теночтитлан был поделен на двадцать частей (кальпулли), которые испанцы называли barrios (районы – исп.). Мы будем называть их родовыми общинами. У каждой общины был свой собственный храм (теокалли) и школа; у каждого района было свое название и эмблема. На самой большой площади стояла огромная пирамида Уицилопочтли и Тлалока. Сооружение высотой свыше 60 м было двухступенчатым и состояло из двух храмов. Храм слева, выкрашенный белой и синей краской, был храмом национального бога, волшебника колибри; другой храм, выкрашенный белым по кроваво-красному полю, был посвящен богу дождя и произвел очень сильное впечатление на испанцев. «Он такой, – пишет Эрнан Кортес, – что никакой человеческий язык не в силах описать его размеры и величие». Хотя отец Акоста попытался сделать это: «На вершине храма находились две… часовни, а в них стояли два идола». Данные постройки покоились на площади около 4 м², так как пирамиды, как и везде в Мексике, были усеченными. Берналь Диас поднялся на огромную пирамиду и сосчитал ступеньки: их было 114, ведущих к храмам, где Кортес и Монтесума провели свою знаменитую беседу о достоинствах богов. Стропильные балки и камни были прекрасно обработаны. Это было такое священное место, куда мало кто мог войти, и, когда Кортес захотел удалить идолов и поставить на их месте крест, Монтесума прервал встречу, сказав, что «ему надо помолиться и сделать жертвоприношения во искупление огромного греха (татакуль), который он совершил, позволив нам подняться на эту величайшую святыню…». Рядом со ступенями находился большой жертвенный камень; Берналь Диас содрогнулся при мысли о нем: «[Сюда] они клали несчастных индейцев, чтобы принести их в жертву; там был массивный идол, похожий на дракона… и много крови…»[17]

Огромная, мощенная камнем площадь имела такие же размеры, что и zocalo (центр главной площади – мекс.) в современном Мехико: 158,5 на 183 м. И на этой площади стоял огромный теокалли с четырьмя пирамидами меньших размеров по бокам. Это был храм Кецалькоатля, округлое сооружение, обвитое зелеными змеями с открытыми клыкастыми пастями; здесь было возвышение для гладиаторских боев, площадка для священной игры в мяч, по одну сторону которой находилась резиденция жрецов, совершающих обряды, а по другую – дом военного Ордена Орла, военной элиты. Рядом с площадкой для игры в мяч находился частокол черепов (цомпантли), на котором висели черепа людей, принесенных в жертву. Три насыпные дороги заканчивались на главной площади (точно так же, как и в Куско, столице инков, дороги «четырех четвертей», которые пересекали вдоль и поперек их страну, заканчивались или начинались на главной площади). Из них дорога на Истапалапу вела на юг, по ней-то испанцы и вошли в город. Вода поступала в город на эту огромную площадь, а отсюда она либо бежала по трубам в другие части города, либо ее набирали здесь в кувшины – и по сей день можно увидеть, как это делают здесь женщины. Город, белый и сияющий на солнце, с варварски раскрашенными домами и храмами в окружении синего озера, вероятно, показался городом, плывущим по воде, чем-то из «Тысячи и одной ночи», с его садами и птичниками, и множеством народа, живущего спокойной, мирной жизнью. Таким он показался Берналю Диасу: «Мы были поражены и сказали, что он похож на волшебство из легенды об Амадисе». Впечатление, которое произвел город, было таким устойчивым, что, даже когда тому же самому Берналю Диасу исполнилось 84 года (а прожил он 101 год. – Ред.) и он был наполовину слеп и наполовину глух, страдал от старых ран и ничего не получил за все свои старания (ну почему же? Занимал почетное положение. – Ред.), Берналь Диас по-прежнему смог написать: «Он был действительно удивительным, и теперь, когда я пишу о нем, он встает перед моими глазами, как будто это все случилось вчера».

На другой половине огромной площади, не занятой постройками, располагался рынок (тиакис). Здесь представители правящего класса обращались к народу. На одном его конце находился священный камень войны, около которого сходились военачальники, прежде чем идти в бой; на другом – каменный календарь. Напротив последнего стоял новый дворец Монтесумы. Это было огромное сооружение, такое же большое, как и сама площадь, настоящий «город в себе» (здание современного муниципалитета занимает сейчас такую же площадь); дворец повторял черты огромной площади в миниатюре. Дворец был двухэтажный, и покои Монтесумы находились на втором этаже. Остальная часть великолепного сооружения была, словно сотами, заполнена комнатами. Там были роскошные покои для «царей» городов-государств Тескоко и Тлакопана, союзниками которых были ацтеки. Там были комнаты по крайней мере для трехсот гостей, которые приезжали и уезжали. Внизу располагались помещения суда, особенно те, в которых содержались люди перед судом, комнаты для «судей» (ачкаухкалли), склады (петалькалько), куда доставляли и где хранили, чтобы потом распределить между всеми, дань, собранную с 371 города. Именно в одно из таких помещений и провели Берналя Диаса, чтобы тот увидел эту дань: «…его дворецкий был великим касиком… и он вел учет всех доходов, которые поступали к Монтесуме… У Монтесумы было два дома, полные всевозможного оружия… а в других помещениях хранился хлопок, продукты питания, шоколад, перья, золото, драгоценные камни – все, что составляло подати (дань)». В других частях дворца располагались комнаты управляющих, которые вели учет в различных отраслях хозяйства этого «теодемократического» государства.

На втором этаже были покои жены Монтесумы, его ста пятидесяти наложниц и их отпрысков, сотен его телохранителей и слуг. «Каждое утро на заре, – писал Кортес, – в его дворце уже находились свыше шестисот представителей знати и вождей; кто-то из них сидел, кто-то ходил по комнатам… Слуги этих господ заполняли два или три внутренних двора и даже оставались на улице».

Изумительным украшением комнат были резные деревянные балки, лучше которых, по словам Кортеса, «не могло быть нигде, так как на них были вырезаны орнаменты из цветов, птиц и рыб». Стены, очевидно, были украшены драпировками. Берналь Диас и его «бравые ребята» были размещены во дворце Ашайякатля, неподалеку от дворца Монтесумы на этой же площади, где «были огромные залы и комнаты с балдахинами из местной ткани… [стены] были покрыты яркой штукатуркой и украшены гирляндами». Стены во дворце Монтесумы были украшены настенной росписью и барельефами, на дверных проемах висели драпировки. В его дворце было так много комнат и дверей, что «покои Монтесумы» показались (по крайней мере, Берналю Диасу) лабиринтом. Он признавался: «Я бывал в нем больше четырех раз, и там всегда оставалось еще многое посмотреть; я всякий раз утомлялся от ходьбы, и поэтому я так и не смог увидеть все».

К дворцу примыкал или находился внутри него (в нем было много внутренних двориков) царский птичий питомник. Это поразило конкистадоров, так как нигде в Европе не было зоопарков – там о них не слышали. «Там было десять водоемов, в которых у них жили всевозможные водоплавающие и водяные птицы, известные в этих краях… за это я могу поручиться Вашему Величеству», – писал Кортес императору Карлу V (он же испанский король Карл I), боясь, что если он станет описывать птичий питомник, то король решит, что он сошел с ума. «Ручаюсь, что эти птицы, которые могут питаться только рыбой, ежедневно получают ее в количестве более 113 кг».

Насколько велик был город, насколько велики были владения города– государства Теночтитлана? Никто этого точно не знал. Кортес признался, что «не смог выяснить точную протяженность… этого царства». Он думал, что оно «по величине такое же, как Испания». Разумеется, даже если принимать в расчет естественное преувеличение, это был один из самых больших городов мира; похоже, немногие города в Старом Свете были такого размера.

Конечно, он не был единственным в своем роде; «…самое необычное стечение обстоятельств, – писал В. Гордон Чайльд (выдающийся британский археолог XX в. – Ред.), – которое имело место не больше чем пять раз: в дельте Тигра – Евфрата, в долине Нила, в бассейне Инда, в центральноамериканском Мехико и… в Перу». Народы эпохи неолита, полностью зависевшие от сельского хозяйства, прошли то, что он назвал «урбанистической революцией», которая радикально изменила структуру их общества и психологически, и экономически, усиливая эксплуатацию земель, создавая излишки, освобождая многих от сельскохозяйственного труда и создавая специалистов, все свое время посвящающих какому-нибудь делу. В результате всего этого появился город со всеми своими проблемами. Народ, втиснувшийся в города, был радикальным отклонением от «американского образца», в котором либо из-за своей замкнутости, либо в силу нерациональных способов обработки земли в эпоху неолита (требовались большие земельные пространства) родовые общины или семьи были отделены друг от друга значительными расстояниями и собирались вместе только в том случае, если их к этому понуждала необходимость.

Насколько многолюдным был древний Теночтитлан? По словам конкистадоров, в островном царстве было от 70 до 100 тысяч жилых домов; если в каждом доме жило от четырех до десяти человек – то есть в среднем шесть человек в доме, – то население Теночтитлана должно было составлять около полумиллиона жителей. Маленькая армия Кортеса из тысячи человек (даже с учетом наемников-индейцев) не смогла бы подавить такое количество народа. «Читайте: «восемь тысяч» вместо «восьмидесяти тысяч» домов», – писал Хуан де Ривера, который – хоть он и плутовал в карты, пытался ограбить Кортеса и, в довершение всего, был косоглазым – тем не менее был тонким наблюдателем и ставил под сомнение цифры, как и Берналь Диас. Один историк называет цифру 30 тысяч для Теночтитлана, но современный французский автор, часто цитируемый в этой книге, придерживается старых цифр. Он считает, что «население города составляло, несомненно, более пятисот тысяч жителей, но, вероятно, менее миллиона».

Численность народа, не имевшего своей истории, – это как метафизика финансов: она зависит от того, как толковать статистику.

Эрнан Кортес должен был это знать. Он был боевым командиром, и, когда он раздувал цифры (как это делают все командиры), он должен был иметь «оценку ситуации». О населении Мексики он прямо пишет, что Тескоко, один из самых больших и самых развитых городов-государств, расположенных на берегу озера напротив Мехико-Теночтитлана, «вероятно, имеет около тридцати тысяч жителей». Удвойте эту цифру или даже поступите безрассудно и утройте ее, и тогда получится, что в Мехико-Теночтитлане насчитывалось не более 90 тысяч горожан. Даже «уменьшенный» таким образом, он все равно был одним из самых крупных городов в мире: в то время в Лондоне было не более сорока тысяч жителей, а Париж мог похвастать 65 тысячами.

И хотя у ацтеков не было империи (в том смысле, в каком обладали ею инки), хотя у них не было того, что многие считают необходимыми составляющими цивилизации: металла (т. е. орудия труда были из камня; золото и медь были ацтекам, естественно, известны), колеса, тягловых животных, ручной мельницы – у них была форма организации, выросшая из местных древних традиций и сделавшая возможными достижения, которыми навсегда отмечены все вещи, к которым применимо слово «мексиканский».

Конкиста означала гибель архитектуры ацтеков. Мы можем смешать свои слезы со слезами Эрнана Кортеса, которые он пролил 13 августа 1521 года в День святого Ипполита, когда Мехико-Теночтитлан, «…один из самых красивых городов в мире», был разрушен до основания в ходе штурма (в процессе взятия). С его падением были полностью утрачены размах и назначение архитектуры этого города. То, что осталось после катастрофы поражения, было остатками храмов и пирамид, украшенных именами, которые звенят, как тяжеловесные медные кисти, и больше ничего. Ничего не осталось от домов простых людей, даже земельного плана, который мог бы дать представление о том, как им служила их архитектура. Однако благодаря существующим «Кодексам», археологическим раскопкам и описаниям тех, кто уничтожил Теночтитлан, а также благодаря средствам абстрактной реконструкции мы знаем следующее: «Общественные здания светского назначения, подобно домам родовой общины или вождя, были крупномасштабным отображением местной архитектуры». Доктор Вайян развивает эту тему: «Множество комнат для слуг и наложниц, плавательный бассейн и зверинец, которые входили в комплекс дворца Монтесумы, не изменили структуру или базовую план-схему прямоугольных комнат, расположенных вокруг внутреннего дворика» – каким и был дом простого индейца.

Большая часть архитектурных сооружений ацтеков была сосредоточена в ближайших окрестностях по берегам озер, они были рассеяны вокруг Теночтитлана, как его спутники. Все они исчезли. Тем не менее благодаря археологии в описательной литературе было найдено достаточно информации, чтобы предпринять попытку реконструкции города.

Похоже на то, что из всех древних культур Америки Теночтитлан имел наилучшим образом распланированный центр города. Конечно, в нем не было механистического совершенства Куско, столицы инков, но внимание, которое в нем уделялось удобствам всего населения, стремление доставить воду по акведукам, гедонистический подход к жизни, царивший в нем, – что зачастую отсутствовало в аскетическом городе инков, – без сомнения, превосходили все другие города. Единственным городом-государством, с которым можно сравнить Теночтитлан по роскоши жизни, был Чан-Чан, столица империи Чимор, расположенная на пустынном побережье Перу, современница столицы ацтеков.

Стимулом, прежде всего, служила мысль о боге. Религия была главенствующим фактором в жизни ацтеков, и Теночтитлан был «божественным» городом. Он весь по своей сути был проникнут религией; все, что в нем находилось значительного и важного, было в той или иной форме посвящено религии.

Ее символом была пирамида. Огромная храмовая пирамида теокалли стояла на площади, окруженной высокой стеной в виде извивающихся змей, откуда и возникло ее название: коатепантли. У основания она имела размеры 45,72 на 45,72 м и поднималась вверх приблизительно на 48,77 м, где находилась ее усеченная вершина площадью 70 квадратных футов (6,5 м²). На ней покоились два храма, посвященные двум главным богам. При том, что пирамида в Теночтитлане была гораздо меньше по размеру, чем пирамида Солнца в Теотиуакане или храм Кецалькоатля в Чолуле, она тем не менее была одним из самых больших архитектурных сооружений и производила сильное впечатление. Теокалли возвышалась над городом, к ней вела главная дорога, и при ясной погоде ее можно было увидеть на расстоянии многих километров.

Рис. 40. Строительство главной храмовой пирамиды (теокалли) ацтеков в Мехико-Теночтитлане. Восстановлено по первым сообщениям испанцев и иллюстрациям

Слово «пирамида», к сожалению, сохранилось за ней. Но пирамиды индейцев не были пирамидами в том смысле, в котором их понимали в Египте, т. е. гигантскими усыпальницами умерших царей, помещенных в их нутро. Американские пирамиды были очень высокими постройками с усеченной вершиной, на которой стояли храмы, обладавшие подлинным величием. «Храм увенчивал эту постройку и стоял на вершине гармоничного ряда поднимающихся вверх граней, рассчитанных на то, чтобы подчеркнуть иллюзию высоты усилением впечатления от механической перспективы». Религиозные, административные и социальные аспекты жизни города были сгруппированы, как уже было показано выше, вокруг этого храма. Этот архитектурный образец повторялся снова и снова по всему городу. Дома имели тенденцию быть похожими на квадраты шахматной доски; в плане они включали в себя прямоугольные комнаты, расположенные вокруг внутреннего дворика.

Вода была пригодна для питья благодаря тому, что она текла по керамическим трубам и распределялась по всему городу, попадая в питьевые источники. Небольшие каналы держали открытыми, более крупные постоянно чистили. Инженерные сооружения и дамбы для предотвращения подъема уровня воды в озерах и длинные насыпные дороги для обеспечения доступа в храмовый город с побережья, разъемные мосты и шлюзы – все это было лишь частью плана города.

Канализация была развита гораздо лучше, чем где-либо в Европе до конца XVIII века. Чтобы не загрязнять воду, экскременты собирали и вывозили на каноэ на поля, расположенные по берегам озера, где их использовали в качестве удобрений. Мочу сохраняли, чтобы использовать как протраву при крашении тканей. На протяжении всех насыпных дорог конкистадоры видели общественные уборные.

Рис. 41. План первого этажа архитектурного комплекса в Калистлахуаке, расположенного вблизи круглого храма, известного как дом кальмекак. Неправильный прямоугольник имеет в длину 38,1 м и в ширину 26,2 м. Перерисован Пабло Каррерой с рисунка Х.А. Гомеса и опубликован Игнасио Маркиной в Arquitectura Prehispanica

Рис. 42. План круглого храма в Калистлахуаке. Расположен на традиционно ацтекской территории вблизи Толуки, штат Мехико, на высоте 2900 м над уровнем моря на холме под названием Тенисмо. Храм имеет округлую форму (1); к нему ведут ступени пирамиды (2), перед которыми находятся алтари (3). Храм был окружен стеной (4) и другими постройками (5), которые служили для проводившихся в храме обрядов. Раскопки показывают, что храм не раз расширяли. Калистлахуаку не поместили на какое-либо определенное место в череде различных культур, но так как с древних времен здесь находят гончарные изделия, сделанные жителями Теотиуакана (около 500 года), тольтеками (около 1000 года) и ацтеками, то делаются предположения, что история здешней культуры охватывает две тысячи лет. Перерисовано Пабло Каррерой с оригинальных планов доктора Х. Гарсиа Пайона, опубликовано Игнасио Маркиной в Arquitectura Prehispanica

Все это дошло до нас из истории; сейчас почти нет осязаемых доказательств всего этого. На берегу озера в Тенайуке, в 10 км к северу от Мехико, сохранились остатки ацтекского храма. Он упоминался во время Конкисты; в 1520 году вокруг него кипели сражения. Обычно информативный Берналь Диас не рассказывает о нем ничего, только дает его название: «город змей». Построенный между 1064 и 1116 годами, Тенайука изначально не был городом ацтеков. Проводя раскопки, мексиканские археологи обнаружили, что на протяжении своей истории его шесть раз расширяли. В последний раз – уже ацтеки, и город несет на себе эту печать. Тем не менее ацтекские архитекторы не сделали ничего такого, что потревожило бы цепочку змей с раскрытыми клыкастыми пастями, которая с трех сторон обвивает храм. Все, что оставалось от мирской части города, полностью исчезло.

В Тепостлане, деревне к северо-востоку от Куэрнаваки, есть небольшой храм, который стоит на холме, возвышающемся над ней. Эта небольшая постройка, которая когда-то была украшена скульптурным фасадом, не находилась в городе. И здесь не сохранилось никаких других построек, за исключением этого храма, воздвигнутого Ауицотлем в 1487 году в честь своего вступления во владение царством ацтеков. Храм в Теопанцолько, который также расположен на границе с Куэрнавакой, несколько напоминает храм Тенайуки своим внешним видом и внутренней лестницей. Но больше ничего нет. Здесь нет никаких домов. Все, что здесь есть, – это безгласный символ власти воинственной религии. Не хватает неотъемлемой части человеческой жизни: города, устройства жилого дома.

Калистлахуака, расположенный неподалеку от Толуки в штате Мехико внутри традиционных границ ацтекских владений, считается творением рук ацтеков лишь из вежливости. Толука был захвачен ацтеками в 1476 году в годы правления Ашайякатля, а затем разрушен ими в 1502 году. Город такой древний, что кажется, будто у него нет точного года возникновения. Его гончарные изделия говорят о том, что главный храм города был заложен около 500 года. Это самое высоко расположенное поселение древнего человека в Мексике (2900 м над уровнем моря), которое находится в долине, в настоящее время совершенно лишенной деревьев. Город знаменит своим храмом Кецалькоатля, который имел округлую форму, подобно виткам морской раковины, а его двери вели в изолированные внутренние лабиринты; снаружи вела наверх традиционная лестница. Храм строили и перестраивали по мере того, как в этот край вторгались чужие племена, и каждое новое завоевание оставляло на нем свой отпечаток. По всей вероятности, это была одна из первых круглых построек такого вида, воздвигнутых в Мексике. Особый интерес представляют остатки той части города, которая называлась кальмекак. В ней находятся жилища, в которых, как предполагают, жили жрецы религиозной школы, прикрепленной к храму. Эти остатки дают представление об основном плане постройки домов и подчеркивают то, что предположил доктор Вайян: самая сложная постройка ацтеков является всего лишь усложненной, крупномасштабной проекцией плана жилого дома.

Рис. 43. Малиналько. Узор с деревянного барабана (тлапан уэтль), на котором изображен вдохновенный танец Ягуара и Орла. Он наводит на мысль о его принадлежности воинам из Орденов Орла и Ягуара. Перерисован Пабло Каррерой с рисунка, сделанного Х.Л. Киросом, опубликован Игнасио Маркиной в Arqui-tectura Prehispanica

Малиналько, также находящийся в современном штате Мехико, является единственным местом проживания древних ацтеков, не вызывающим сомнений. Он расположен за пределами ближайших окрестностей Мехико-Теночтитлана. Памятники архитектуры, которые ведут свое начало с 1476 года (период правления Ашайякатля), были построены почти в 100 км от города, вблизи деревни Тенансинго. Это единственный храмовый город, который частично вырублен в скале. Это, разумеется, не Петра, «розово-красный город, почти такой же старый, как мир», вырубленный в Иордании; и он не так огромен, как египетские каменные усыпальницы в Абу-Симбиле (Абу-Симбеле). Но для Америки он настолько необычен, что чуть ли не уникален. Малиналько (от слова малиналли, что означает «трава») – это изолированное и, с архитектурной точки зрения, смешанное место поселения древних людей, состоящее из шести больших построек и нескольких построек меньших размеров. Самое большое строение, вырубленное из скального выступа, охраняют сидящие пумы. У его входа расположена лестница из четырнадцати ступеней, вырубленная в скале. Она ведет в храм, вход в который когда-то представлял собой открытую клыкастую пасть змеи. Через него можно попасть в круглую комнату, где на стене, являющейся природной скалой, вырезаны орлы со сложенными крыльями и головы пумы. В другом храме находятся остатки впечатляющей фрески с изображением идущих воинов (типичных ацтеков) со щитами и копьями на изготовку. Доктор Гарсиа Пайон, который осуществил большую часть раскопок, полагает, что Малиналько предназначался для проведения церемоний воинских орденов Орла и Ягуара, двух элитных воинских подразделений. Украшенный замечательной резьбой деревянный барабан, найденный в том же самом Малиналько, подтверждает эту теорию; его выразительным кольцом опоясывают танцующие ягуары и марширующие орлы, символы культа войны.

На этом заканчивается печальный перечень всего того, что известно о руинах ацтеков, о местах, которые еще во времена Берналя Диаса были разрушены до основания, потому что он писал: «Все те чудеса, что я тогда видел, сейчас разрушены, исчезли, ничего не осталось в целости».

Это также показывает, как абсолютно некорректен термин «империя ацтеков». У них не было, как у инков или майя, однородной империи, племени и государства; они обладали властью на завоеванных землях, но те не были их собственностью. Держащаяся только на военной силе, ацтекская империя не была едина ни в политическом, ни в архитектурном смысле. Например, число построек инков на территории их протянувшейся на 4 тысячи километров империи не поддается счету, так их много. А количество храмовых городов в старой и новой империи майя уже перевалило за сотню; каждый год в джунглях обнаруживают все новые и новые. В отличие от этих народов у ацтеков не было политической методики ассимиляции покоренного населения, включения его в свою систему и навязывания им образцов своей архитектуры. Империя ацтеков по своей сути была государством, собирающим дань. По этой причине, чтобы понять что-то в ацтекской архитектуре, центр которой находился в долине Анауак и которая была разрушена испанскими завоевателями, мы должны обратиться к тем, от кого ацтеки что-то заимствовали и приспособили для себя.

Теотиуакан, храмовый город тольтеков, своими размерами подавляет все остальное в Мексике и Центральной Америке. Он был уже разрушен и не имел названия, когда ацтеки узнали о нем. Его пирамида Солнца высотой 63 м и периметром основания в 1000 м не имеет себе равных. Все впоследствии возведенные пирамиды, включая огромную теокалли в Мехико-Теночтитлане, стилистически повторяли ее. Остатки Теотиуакана, этого огромного церемониального города и центра, который занимает площадь 750 гектаров (мексиканские археологи первыми признали, что они нашли лишь часть целого), относят к 200 году до н. э. Он продолжал существовать до 900 года н. э. (Теотиукан существовал как храмовый город с начала I в. до конца VII в. – Ред.) На протяжении этого огромного промежутка времени были возведены гигантская пирамида Солнца и пирамида его небесного спутника Луны, которые возвышались над длинными улицами, вдоль которых располагались постройки религиозного назначения, являвшиеся частью Теотиуакана.

Тольтеки, известные архитекторы и ремесленники, умели обращаться с материалом. Их постройки впечатляют. Их украшения, особенно украшения широко известного храма Кецалькоатля с его огромными головами пернатых змеев, являющихся доминирующим мотивом, внушают благоговейный трепет своей грандиозностью. На фресках, обнаруженных в храме сельского хозяйства, изображены все культивируемые растения, что означает: все они выращивались за тысячу лет до появления ацтеков. 260-дневный календарь, огромные, ежемесячно проводимые ярмарки, письменность, даже знакомый ацтекский завиток, обозначающий речь, когда язык говорящего высунут вперед, – все это уже было усовершенствовано задолго до 500 г. Все это было старыми элементами культуры, взятыми целиком или унаследованными ацтеками.

Храмовые города, разумеется, не чисто американское явление, как объясняет В. Гордон Чайльд в своем анализе похожих политических систем на Ближнем Востоке. Храмовые города точно так же функционировали в междуречье Тигра и Евфрата, в долине Нила и бассейне Инда около 3000 лет до н. э. Они были логическим итогом прогресса методов ведения сельского хозяйства, когда вместе со сбором излишков сельскохозяйственной продукции и с усовершенствованием методов хранения продуктов питания предметы роскоши превратились в насущную необходимость. Так как этот тип цивилизации зависел от милости богов, то результатом стало появление храмового города.

Еще в 3000 году до н. э. (около 3500 до н. э. – Ред.) в стране Шумер (Месопотамия) храмовый город стал хранилищем излишков продукции, и эти излишки вызвали появление нового класса людей, которого не существовало, когда общество находилось на ступени охоты и рыболовства или на стадии зарождения сельского хозяйства. Короче, появился класс людей, не занимающихся обработкой земли, специалисты: ремесленники, писатели, жрецы.

Тула (Толлан), которая была таким храмовым городом и находилась в 100 километрах к северу от Мехико-Теночтитлана, также имеет тольтекские корни и производит сильное впечатление даже своими руинами. Это измененный Теотиуакан. Пока мексиканские археологи не раскопали Тулу, нельзя было определить точное место этого города в истории. В настоящее время совершенно очевидно, что это была модель города майя Чичен-Ица, расположенного в 1100 км восточнее (по прямой) – на Юкатане. Тула создала новые композиционные идеи и новые представления о богах. Наибольший интерес представляет центральный храм, так как две змеи с открытыми пастями высотой около 4,5 м, служившие храму кариатидами, являются копией змей на точно такой же постройке на Юкатане. Фриз из шагающих ягуаров и орлов повторяется и в Чичен-Ице (тот же самый мотив использовали ацтеки в Малиналько); резные квадратные колонны в виде воинов повторяются в храме Воинов на Юкатане; а пустой невыразительный взгляд ужасной статуи Чак-Моола (приподнявшаяся из положения лежа каменная фигура, держащая блюдо для только что вырванных человеческих сердец) также повторяется у ацтеков и майя. Родиной всех этих характерных черт была Тула.

Кецалькоатль, герой культуры всей этой страны, тесно ассоциируется с Тулой. Он родился в год, который стал для Мексики самым важным, год Се-Акатль, или 1-Тростник. В годы его правления случилась религиозная война, нечто вроде Тридцатилетней войны (1618–1648) в Европе. Город был разрушен, и Кецалькоатль уехал в Чолулу, направляясь на побережье, на свою «старую родину Тлапалан». С его отъездом померкла слава Тулы. Гражданская война со сменой «царей» обострилась, и город был окончательно разрушен в 1156 году (Тула была покинута в 1104 году, после страшных эпидемии и голода. – Ред.) и исчез, оставив о себе манящий миф, пока мексиканский археолог доктор Хименес Морено не начал в 1941 году расчищать его от вековых обломков.

Чолула, город-государство миштеков, известный также под названием Пуэбла (Пуэбла – крупный город, рядом с которым находится Чолула. – Ред.), была следующей культурой, в которой ощущается присутствие Кецалькоатля. Вынужденный покинуть Тулу, он вместе с большим отрядом тольтекских воинов отправился в Чолулу. Там он остался и прославился как строитель площадок для игры в мяч и огромной пирамиды, которая стала носить его имя. Она была такой большой, что люди назвали ее Тлачи-уаль-тепетль («сделанная человеком гора»). Эта пирамида, снесенная испанцами для того, чтобы получить строительный материал для многочисленных церквей Пуэблы, была измерена самим Александром фон Гумбольдтом в 1804 году. Он обнаружил, что она была высотой 57 м, а ее основание занимало площадь почти 17,8 гектара. Был сделан вывод, что ее масса была больше египетской пирамиды Хеопса (высота 146,5 м и занимаемая площадь 5,2 гектара. – Ред.). Ее усеченная вершина, набросок которой сделал германский ученый, имела площадь почти один акр.

Рис. 44.. Храм на вершине пирамиды легендарной Тулы, или Толлана (900—1156) (по другим данным, с 700–720 по 1104 или около 1175. – Ред.) в 100 км к северу от Мехико в современном штате Идальго. Тула, относящаяся ко второму периоду истории тольтекской империи, была храмовым городом. На рисунке представлена реконструкция главного здания, которое располагалось на вершине усеченной пирамиды. Перерисовано Пабло Каррерой с акварели Игнасио Маркины в Arquitectura Prehispanica

Храм, стоявший на вершине пирамиды, был посвящен богу воздуха, который был не кем иным, как Кецалькоатлем. Миштеки, у которых было очень развито архитектурное планирование, гончарное искусство и знаковое письмо, существовали как племенная организация с 668 до 1467 года, когда на их территорию вторглись ацтеки. Их земли простирались вдоль Тихоокеанского побережья. Когда в 1519 году там появились испанцы, миштеки уже находились под властью ацтеков. «У Монтесумы, – писал Берналь Диас, – было много воинских гарнизонов во всех провинциях»; ацтекские воины находились как в столице миштеков Чолуле, так и за ее пределами. «Город Чолула, – пишет Кортес, – расположен на равнине; внутри его городских стен находится около двадцати тысяч домов и столько же снаружи, в его окрестностях… Земля в городе очень плодородная (нет и пяди земли, которая не была бы возделана)… Земли здесь избыток… Что касается города, то он так же красив, как и любой город в Испании… Я… насчитал более четырехсот пирамид». Отчет Берналя Диаса выдержан в том же ключе: «…на этой земле хорошо родится кукуруза… здесь полно агав, из которых они делают свое вино. Они делают очень хорошую глиняную посуду и снабжают ею Мехико и все соседние провинции… В городе было много высоких башен, на которых стояли идолы, а особенно огромной была большая башня [храм Кецалькоатля], которая поднималась выше храма в Мехико…»

Рис. 45. План обнесенного стеной церемониального центра Семпоала, Веракрус, построенного тотонаками и захваченного испанцами, когда они начали в 1519 году свой завоевательный поход.

Это церемониальный центр, но в этом храмовом городе имелось население в количестве 30 тысяч человек, живших в его окрестностях. Главная площадь занимала 210 м². Главный храм (1) видел Берналь Диас дель Кастильо (и посвятил ему свои комментарии). Главная площадь (2) была обнесена стеной, что было необычным архитектурным приемом. Храм Дымовых Труб (3), прямоугольное здание, примыкающее к главному храму, занимали жрецы и вожди; небольшое здание (4), названное «Алтарем», и огромная пирамида (5) были исследованы в 1946–1947 годах

И хотя на ацтеков, несомненно, оказало сильное влияние архитектурное планирование миштеков, не сохранились никакие его элементы; как и все остальное, они полностью исчезли в ходе завоевания. Находясь в Чолуле, тольтеки, которые к этому времени стали чем-то вроде наемников-предводителей военных отрядов, вступили в контакт с вождями Майяпана (Маапана) в известном центре торговли Шикаланго на западной границе территории майя. В северной части Юкатана недалеко от Чичен-Ицы шла гражданская война. Тольтеки вступили на эту территорию в 1194 году, как пишет большой специалист по майя доктор Морли, и, одержав победу над майя, добились власти над ними. По крайней мере, в храмовом городе Чичен-Ица они ввели свои архитектурные формы, которые перенесли сюда из Тулы. Был ли Кецалькоатль человеком, который возглавил это вторжение в страну майя, или этот человек просто взял имя своего предка, но это имя снова было дано еще одному храмовому городу. Миф это или факт, но Кецалькоатлю суждено было навлечь гибель на ацтеков.

Ацтеки, совершая завоевания, искали что-то новое в образе жизни и новые формы роскоши. И то и другое они нашли в жарких странах на побережье Мексиканского залива. С 1486 по 1502 год Ауицотль продвинул свои завоевания до севера Веракруса, где он столкнулся с уастеками (хуастеками), говорившими на языке майя. И ацтеки поглотили одну из древнейших культур, которая зародилась приблизительно в 500 году до н. э. Ауицотль обнаружил, что у уастеков хорошо развито городское планирование.

Храмовый город Тамуин, расположенный у реки с таким же названием в современном штате Тамаулипас, особенно примечателен, так как его главная площадь занимала около двадцати акров (8 гектаров), а стены его храма, как оказалось, были покрыты яркими фресками в стиле, напоминающем тольтекский. Тотонаки были соседями уастеков (хаустеков). Они занимали центральную часть Веракруса и сохраняли свою власть над прибрежными территориями по соседству с майя. Тотонаков так же, как и других, завоевали ацтеки, и они стали платить ацтекам дань. Тотонаки также оказали влияние на своих завоевателей в области архитектуры. Более того, многие из их храмовых городов сохранились до наших дней, несмотря на посягательства джунглей.

Один из таких городов, Семпоала, является совершенно уникальным. У нас есть хорошее описание того, каким он предстал перед испанцами в 1519 году, чтобы сравнить его с тем, что появилось в результате его восстановления в наши дни.

В 1519 году испанцы следовали вдоль побережья по древней дороге в Семпоалу. Они прошли, по словам Кортеса, мимо «нескольких больших городов, очень хорошо спланированных… В тех краях, где можно достать камень, стены домов сложены из грубого камня, скрепленного строительным раствором; комнаты в домах небольшие и с низкими потолками, во многом напоминающие мавританский стиль… Там, где нельзя добыть камень, они строят себе дома из обожженных кирпичей, покрывают их штукатуркой, а крышу кроют тростником… Некоторые дома, принадлежащие вождям, весьма просторны, и в них большое количество комнат… Мы видели целых пять внутренних галерей или двориков в одном доме, а комнаты в нем очень удачно расположены вокруг них. У каждого вождя перед входом в дом есть большой двор, а у некоторых – два, три или четыре, которые иногда значительно подняты над землей, и в них можно попасть, поднявшись по ступеням, построенным очень добротно. К тому же у них есть их храмы… все очень значительных размеров».

Семпоала располагалась в 30 км к северо-западу от современного порта Веракрус. Когда испанцы подошли к городу и увидели побеленные дома, поднимающиеся из зеленых джунглей, ярко раскрашенные варварами, они «были потрясены и восхищены», писал Берналь Диас. «Он [город] был похож на сад с роскошной растительностью, а улицы были полны мужчин и женщин, которые пришли посмотреть на нас… Наши разведчики… достигли огромной площади с дворами… и оказалось, что она побелена и блестит… Один из наших разведчиков подумал, что эта белая поверхность, которая так ярко сияет, вероятно, серебро…»

По оценке Кортеса, в стране тотонаков «было пятьдесят тысяч воинов, пятьдесят деревень и крепостей». Индейцы были «среднего роста и уродовали свои лица всевозможными способами: одни протыкали себе уши, вдевая в отверстия большие и чрезвычайно безобразные украшения… другие протыкали себе нижнюю часть носа и верхнюю губу… В качестве одежды они носят разноцветные пончо, мужчины носят набедренные повязки… и плащи тонкой работы с красивыми узорами… Простолюдинки носят разноцветные одеяния от талии до пят… но женщины знатного происхождения надевают просторные блузы из тонкого хлопка, скроенные и покрытые вышивкой на манер одеяний наших епископов и аббатов».

Археология подтвердила все, что сказали о Семпоале Кортес и его подчиненные. В самом храмовом городе и окрестных домах проживало население численностью около 30 тысяч человек. Обнесенная стеной площадь, которую измерили и в некоторых местах восстановили мексиканские археологи, занимала территорию 21 гектар. Исследования раскрыли ее общий вид: она была из камня, и ее украшали уходящие ввысь храмы. Их было пятнадцать, больших и маленьких – на территории площади, которая была церемониальным центром, окруженным одноэтажными домами, раскрашенными в веселые цвета, с камышовыми крышами. Доктор Гарсиа Пайон, руководивший раскопками, нашел восемь больших групп таких построек.

Рядом располагался ацтекский гарнизон. Сюда часто наезжали купцы (почтека), а каждые полгода прибывали сборщики податей, чтобы собрать дань. Когда здесь появился Кортес, там их оказалось пятеро; они были «самоуверенны и заносчивы», как пишет Берналь Диас. «Их плащи и набедренные повязки были украшены богатой вышивкой, а их блестящие волосы были подобраны так, как будто были прикреплены к голове…» Таким образом, ацтеки получили доступ к такому типу планирования города и, без сомнения, использовали его. Было установлено, что Семпоала была построена одновременно с ацтекскими городами Малиналько и Тепостланом.

К северу от этого города находятся остатки других городов тотонаков. Один из них под названием Тахин (Эль-Тахин) находится в 190 км к северо-западу (по прямой) от Веракруса и в 35 км от побережья; это храмовый город, известный с 1785 года. С тех времен он знаменит своей пирамидой ниш. На этой пирамиде имеются 364 ниши, по одной на каждый день «длинного» года, что является необычной архитектурной особенностью (автор напутал. На одной стороне семиэтажной пирамиды (имевшей сотни ниш) была построена лестница, имеющая 364 ступеньки, а 365-й день года олицетворяла площадка наверху, где совершались человеческие жертвоприношения. – Ред.), которая каким– то образом устояла под разрушающим воздействием времени и человека. Мексиканские археологи нашли огромный храмовый город, окружающий эту пирамиду, в котором было по крайней мере пятнадцать больших сооружений и очень много построек меньших размеров. Вот все составляющие, из которых складывался город: пирамида, площадка для игры в мяч, ряды стандартных домов вдоль улиц, дворцы. Площадки для игры в мяч украшают барельефы, стиль изображения фигур на которых напоминает миштекский. Сюда входят все знакомые мотивы, использованные позднее ацтеками. На одной из каменных опор храма Колонн найдена дата: год 13-Кролик. Одним из излюбленных скульптурных изображений, используемых для украшения зданий, является шикаль-колиуки – «украшение для тыкв», самый типичный мотив для искусства Мексики, прообразом которого послужила стилизованная голова небесного змея, символа Кецалькоатля.

Рис. 46. План развалин Цинцунцана (город Колибри). Перерисован Пабло Каррерой у Х.А. Гомеса, опубликован Игнасио Маркиной в Arquitectura Prehispanica

В южной части Мексиканского нагорья есть и другие культурные центры, которые оказали влияние на архитектуру ацтеков. Один такой центр, который стал известен раньше других, и тем не менее о нем известно меньше всех, это Шочикалько, «город цветов», расположенный в 30 км к югу от Куэрнаваки.

Этот город занимает сильно укрепленную позицию: он расположен на самых высоких холмах и смотрит на два пресноводных озера, находящиеся от него в двух милях. Холмы были искусственно выровнены и террасированы, а на случай обороны построены опорные пункты. Четыре дороги расходятся по четырем сторонам света и выходят мимо впечатляющих зданий на главную площадь, где стоит знаменитый храм Кецалькоатля. Мощеная дорога для церемониальных шествий шириной около 20 м ведет к другому храму.

Шочикалько (настоящее название этого города неизвестно) был церемониальным и вдобавок, вероятно, административным центром. Здесь есть все уже знакомые постройки: дворцы, храмы, площадка для игры в мяч и – когда, наконец, раскопки будут доведены до конца, – комплекс жилых домов в пределах этого храмового города. Здесь был раскопан знаменитый храм Пернатого Змея, обладающий одним из самых красивых фасадов во всей Мексике. Манера изображения фигур наводила бы на мысль о майя, если бы не огненные змеи, которые являются символом миштеков. Символы и даты кажутся миштекскими, а другие особенности заставляют вспомнить тольтеков.

Город Цинцунцан (город Колибри), расположенный в современном штате Мичоакан (на берегу озера Пацкуаро. – Ред.), представляет собой сравнительную редкость. Об этом городе стало подробно известно только с 1941 года, когда мексиканские археологи обнаружили его развалины вблизи современной деревни Сан-Пабло. Развалины, сильно пострадавшие от времени и рук человека, были восстановлены. Возвышение, которое имело название яката и к которому подступала уже знакомая нам ступенчатая пирамида, имело на своей вершине скопление других пирамидальных башен. Время его постройки еще не определено, но Цинцунцан древний город. Его керамика – показатель древности – указывает на период времени между 500 и 800 годами.

Монте-Альбан лежит к юго-востоку от этого города в штате Оахака и отделен от Мексиканского нагорья горной цепью, достаточно труднодоступной, чтобы сдерживать вторжение ацтеков до 1469 года. Представляющий собой смесь культур ольмеков, майя, сапотеков, миштеков и ацтеков, Монте-Альбан был, наверное, одним из долгожителей среди населенных храмовых городов, известных нам (500—1469). Расположенный на вершинах холмов, лишенных растительности, на высоте 450 м над долиной и около 1500 м над уровнем моря, этот населенный пункт подвергался многократным трансформациям. Когда крупный мексиканский археолог доктор Альфонсо Касо в 1930 году впервые приступил к раскопкам в нем и в конце концов завершил основную часть своей работы, он обнаружил, что это был храмовый город, стоявший на большой прямоугольной площади 700 на 250 м, на которой располагаются десять больших построек: обсерватория, площадка для игры в мяч, дворцы, а в центре – храмовый комплекс с четырьмя лестницами.

Явно выражены пять периодов оккупации: искусство ольмеков украшает древние постройки, и это связывает Монте-Альбан с культурами побережья. Затем последовал период влияния майя, пока сапотеки не установили здесь свою власть. Этот период был самым длинным: с 534 до 1125 года. Четвертый период был периодом правления миштеков, которые принесли свое новое искусство, новых богов, свой вариант календаря, усыпальницы, настенную живопись, погребальные урны. Именно они были теми мастерами, которые изготовили великолепные изделия из золота, обнаруженные доктором Касо в одной из закрытых могил.

Когда сюда приезжал Олдос Хаксли, он нашел это место «несравненно прекрасным… Поразительное местоположение… Сапотекских архитекторов не смущала художественная ответственность, которую оно возлагало на них. Они снесли вершину холма, заложили две огромные прямоугольные площадки… Немногие архитекторы обладали таким пониманием строгого и волнующего великолепия… немногим была дана такая свобода, религиозным соображениям не позволялось вмешиваться в реализацию грандиозного архитектурного проекта. В Монте-Аль– бане они не позволяли ничему вставать на пути архитекторов».

Пятый период в истории Монте-Альбана был последним. Монтесума I по прозвищу Гневный отправился в конце своего правления в поход с целью завоевать Оахаку. Она нужна была ацтекам, чтобы обеспечить своим купцам дорогу к перешейку Теуантепек, а оттуда достичь неосвоенных рынков на западном Тихоокеанском побережье Центральной Америки. Ацтеки завоевали этот храмовый город, потеряли его и, наконец, при предпоследнем «царе» ацтеков (Ауцотле) снова завоевали и удерживали его под своей властью до прихода испанцев. Этот город был хорошо известен ацтекам, и есть определенные доказательства того, что на них оказала влияние его планировка.

Митла, которая на языке сапотеков называлась Йоопаа («город мертвых») (это Митла на языке ацтеков означает «жилище смерти» или «дом вечного упокоения». – Ред.), является частью этой же культуры. Город лежит в 40 км к юго-востоку от Монте-Альбана и является не только одним из самых известных в Мексике древних поселений, но и лучше всех сохранившимся. В нем находятся пять групп построек, растянувшихся по обеим сторонам обычно пересохшей речки Митла. Все они построены по одному и тому же основному плану, который, как подчеркнул доктор Вайян, типичен для всех мексиканских построек: комнаты располагаются вокруг прямоугольного внутреннего дворика. Профиль одного из зданий в Митле наводит на мысль о том, как похожие постройки ацтеков перекрывались крышей при помощи огромных деревянных балок. Архитектурный фасад здесь уникален, хотя подобный фасад и использовался индейцами майя на Юкатане, но здесь его линии и пропорции необычны. Эти постройки не стоят на пирамидах. Они представляют собой низкий, горизонтально расположенный массив и обладают неожиданной красотой пропорций. В их тяжелых очертаниях присутствует строгое величие. Олдос Хаксли нашел их «удивительно непохожими на какие-либо другие развалины доколумбовой эпохи… стены храмов… украшены геометрическими узорами… все они явно навеяны текстильными узорами и основаны на них… окаменевшее тканое полотно…»

Все эти храмовые города – а их еще много – послужили ацтекам источником архитектурных идей и схем городского планирования. Можно лишь сожалеть, что столь многое исчезло безвозвратно. И все же если история архитектуры ацтеков такая отрывочная, то это потому, что ее образцов было немного. С архитектурной точки зрения не существовало такого явления, как «империя ацтеков».

Скульптура была самым крупным вкладом ацтеков в искусство. Произведение искусства должно оцениваться по своему воздействию, и если смотреть на могущественную и внушающую благоговейный трепет богиню Коатликуэ, ее змеиную голову, ее ожерелье из человеческих сердец и кистей рук, ее пальцы с когтями и ее юбку, состоящую из массы извивающихся змей, то она производит такое же ужасное впечатление, какое на одного исследователя произвели ассирийские барельефы: «Волосы у меня на голове попеременно то вставали дыбом, то ложились, когда я увидел их…»

В основном скульптура ацтеков внушает благоговейный трепет и страх. Вокруг них было много смертей, и каким-то образом это ощущение, которое характерно для их скульптуры, было вколочено в грубый камень. Именно оно заставило французского искусствоведа Эли Фора побледнеть и отвернуться, когда он увидел скульптуру ацтеков: «… прекрасная, почти всегда со злобным выражением лица, с каким-нибудь уродством: вмятинами, вздутиями, деформациями… нельзя различить ничего, кроме груды смятой и трепещущей плоти, дрожащей беспорядочной массы внутренностей».

Реализм был отличительной чертой скульптуры ацтеков. У них были скульптурные произведения, вроде тех, что внушили отвращение нашему французу, но есть и очень утонченные: кролик из белого кварца, прозрачный, чистый и очень красивый; маска из черного обсидиана; фигура склонившейся женщины, перемалывающей зерно. Скульптура была разнообразной, сделанной так, чтобы ее можно было осматривать со всех сторон. Она не была похожа на работы майя, о которых Олдос Хаксли отозвался так: «Крайне, несоизмеримо чуждые». Скульптура ацтеков обладала поразительной жизненной силой и беззастенчивостью, которые привлекают глаз современного человека. Как написал наблюдательный Пал Келемен: «Сущность скульптуры и присущие ей возможности, скрытые в материале… делают ее, возможно, самым понятным из всех видов искусства».

Идолы ацтеков наводили страх на испанцев; они ощущали на себе их воздействие. Хосе де Акоста: «Они называют этот идол Тескатлипокой.

Он был сделан из черного блестящего камня [обсидиана] иайеля. На нем были серьги из золота и серебра, а через нижнюю губу было продето небольшое хрустальное кольцо…» Ацтекский скульптор мог иметь дело с различными материалами, начиная от изумруда размером с горошину и кончая огромными глыбами, такими большими, как огромный каменный календарь, весящий двадцать четыре тонны. У скульптора были самые простые инструменты: каменные резцы, шила и сверла.

Скульптура была тесно связана с архитектурой. Почти в каждой постройке, дошедшей до наших дней, можно увидеть, насколько тесно объединены были эти две функциональные вещи: были созданы скульптурные фризы, вырезанные из камня, огромные кариатиды, колонны. Скульптура была не внешним элементом, как у нас, а фундаментальной составляющей архитектуры. Все искусство ацтеков было содержательным, функциональным и принадлежало религии. В жизни ацтеков не было искусства ради искусства. Искусство имело свое назначение, оно было священным. Религия была жизнью, а жизнь была религией. А скульптура со всеми их ремеслами была к ней привязана. Это в равной степени верно и для почти всех форм искусства других государств, собиравших дань: для Вавилонии, Ассирии и Египта.

Скульптура ацтеков была главным, а детали – второстепенными. У них не было того страха перед пустым пространством, который заставлял майя переполнять композицию деталями. Целью ацтекских мастеров было воздействие на зрителя. Каменная статуя бога Шипе со снятой кожей выглядит такой необычной и привлекательной, что кажется, будто скульптору позировал его младший ребенок. А если посмотришь на статую сзади, то тогда понимаешь, что Шипе облачен в кожу, только что снятую с человека, принесенного в жертву.

От всего этого отличается каменный календарь ацтеков, погребенный под массой ритуальных элементов. На его изготовление ушло два года: с 1479 по 1481 год. Он имел в высоту около 3,7 м и весил 24 тонны. Календарь олицетворяет «окончательное утверждение бесконечности вселенной ацтеков». В центре его изображен лик бога солнца Тонатиу в окружении двадцати названий дней. Календарь заполнен символами предыдущих эпох, неба и цвета – великолепная концепция вселенной.

Скульптура ацтеков имеет свои особенности. Не обязательно быть посвященным во все тонкости религиозного символизма, чтобы наслаждаться ею. Пал Келемен писал, что ею можно наслаждаться как чистой скульптурой, отделенной от какой-либо отдельно взятой культуры.

Искусство работы с металлами пришло в Мексику поздно. Оно шло сюда медленно и постепенно из Южной Америки.

Ни в одной из древних культур металл не обрабатывали. Этого искусства не было в Теотиуакане, который был уже воспоминанием, когда до Мексики дошли приемы работы с золотом и медью. Оно было неизвестно древним майя, и ольмекские ремесленники довольствовались изготовлением диадем из нефрита. Оно не было распространено в Мексике до XI века.

Золото наполняет жизнь роскошью. Ацтеки знали это и выменивали его. Берналь Диас видел своими глазами, что золото на рынках можно было свободно выменивать: «Его помещали в тонкие гусиные перья, чтобы его было видно».

Горное дело находилось в зачаточном состоянии. Золото мыли или находили в самородках. Серебро, которое редко встречается в чистом виде в природе, представляло большую проблему и использовалось меньше. Золото – очень пластичный металл: из одного грана (0,062 г. – Ред.) можно вытянуть проволоку длиной свыше 150 м. Ацтеки обрабатывали золото самым простым способом. Его расплавляли в горне, разогретом на древесном угле, тяга в котором создавалась человеком, дующим в трубку на угли. До нас дошли лишь несколько приспособлений, но нам остались иллюстрации, на которых изображена работа ювелиров. В работе с золотом они использовали ковку, чеканку, тиснение, покрытие золотыми пластинами, золочение, создание золотой оболочки. Результатом этой простой, почти грубой техники становились золотые изделия, которые возбуждали не просто алчность конкистадоров. Там было «три духовых ружья», по словам Берналя Диаса, «и были формочки для отлития дробинок; они были покрыты драгоценными камнями и жемчугом, и на них были изображения маленьких птичек, покрытые перламутром».

Большая часть золотых изделий, полученных испанцами от Монтесумы, на сумму около 600 тысяч песо, была переплавлена в слитки. Кое-что, по их мнению, было слишком красивым, чтобы уничтожать. Например, предметы, которые испанцы получили в Веракрусе в начале своей авантюры: «Колесо, похожее на солнце, размером с колесо от телеги с разнообразными рисунками на нем целиком из чистого золота, удивительная вещь… И было подарено еще одно колесо большего размера, сделанное из ярко блестящего серебра и изображающее луну… Затем принесли двадцать золотых уток прекрасной работы, очень похожих на настоящих, и несколько [украшений в виде] собак и множество предметов из золота в виде тигров (ягуаров. – Ред.), львов (пум. – Ред.) и обезьян… Двенадцать стрел и лук с тетивой… прекрасной работы из чистого золота». Все это было в целости отправлено Карлу V. Так как в то время он находился во Фландрии, корабль Кортеса отправился за ним. Наконец, императора нашли в Брюсселе, и 12 июля 1520 года послы Кортеса представили ему золотые изделия ацтеков. Замечания монарха, какими бы они ни были, до нас не дошли. Это золото, как и все остальное, которое прибыло из обеих Америк, пошло в переплавку и превратилось в слитки, чтобы было чем платить воинам, поддерживающим его трон владыки Священной Римской империи. По счастью, там оказался великий Альбрехт Дюрер, который записал свои впечатления в дневник. Будучи потомком рода венгерских ювелиров, поселившихся в Нюрнберге, и понимая, что он видит, Дюрер писал:

«Я видел вещи, которые были привезены королю [императору Карлу V] из Новой Золотой Страны [Мексики]: солнце целиком из золота шириной в целый фатом (182 см. – Пер.); луна, сделанная из цельного серебра, такой же величины; а также различные диковинки в виде их оружия, доспехов и метательных снарядов… все они прекраснее всех чудес…

Все эти вещи были столь драгоценны, что их оценили в 100 000 гульденов. За всю свою жизнь я не видел ничего, что так порадовало бы мое сердце, как эти изделия, так как я увидел среди них удивительные предметы искусства и восхищался тонким мастерством людей в этих далеких странах. Поистине, всего того, что я могу написать об этих вещах, которые предстали передо мною, будет недостаточно».

Это был единственный комментарий, сделанный по поводу этих предметов человеком, чье мнение что-то значило. Карл V распорядился, чтобы впредь все золото и серебро, поступающее из Америки, по прибытии шло в переплавку. Мало что уцелело, за исключением замечательных описаний конкистадоров, которые – ввиду того, что никакого золота позднее никто больше не видел и не находил (почти не находил. – Ред.), – историки XVIII века принимали за естественное хвастовство этих людей. И лишь в 1931 году доктор Альфонсо Касо нашел нетронутое захоронение вождя (в этой гробнице (номер 7) были похоронены 8 мужчин и 1 женщина – видимо, члены мишитекской семьи, правившей в Монте-Альбане. – Ред.) в Монте-Альбане, в котором были обнаружены непревзойденной красоты ожерелья, кольца, серьги и другие украшения для ушей, так что историки поняли, что простодушный, честный Берналь Диас дель Кастильо проявлял, однако, большую сдержанность.

У ювелиров была своя гильдия. Те люди, которые относились к обширной челяди Монтесумы, не платили налогов. Их снабжали золотым песком, и они занимались тем, что делали украшения для Монтесумы и других высокопоставленных лиц. Берналь Диас пишет о «мастерах, работающих с золотом и серебром… И таких было большое количество в городе под названием Аскапоцалько, расположенном на расстоянии одной лиги от Мехико». Так как золото продавалось на рынке, то, очевидно, любой ремесленник, у которого было что дать в обмен на эти гусиные перья, наполненные золотым песком, мог изготовить из него украшение для себя или на продажу.

Резчиков по камню, гранильщиков драгоценных камней было много, и, как и в остальных случаях, «умелых мастеров Монтесума брал к себе на службу». Самым главным объектом их внимания был нефрит. Его находили в южных районах Мексики и Гватемале, и он ценился выше самого золота, что с удовлетворением было отмечено Берналем Диасом, так как он захватил с собой четыре куска нефрита во время отступления испанцев из Теночтитлана (они «хорошо мне послужили, заживляя мои раны и доставляя пропитание»).

Нефрит был статьей поборов с покоренных племен, и его символ можно обнаружить в книге податей. С точки зрения минералогии в настоящее время существует разница между нефритом из Америки и нефритом с Востока, и это должно положить конец предположениям о том, что американский индеец получил нефрит из Китая; нефрит в Америке «американский». Совершенно поражает то, как ацтекский ремесленник достиг умения столь тонко обращаться с таким твердым камнем; это требовало огромного терпения. Весь нефрит берегли (даже мельчайшие кусочки «драгоценного зеленого камня»), чтобы положить в рот умершему, в теле которого он займет место остановившегося сердца.

Маски часто делали из нефрита или, когда его не было, из менее ценного диорита. Подобные маски с невыразительными узкими прорезями для глаз и раздутыми губами были характерны для всех этих культур. Некоторые из них изящны, другие скучные и «вульгарные», как отметил проницательный Пал Келемен. Эти мощные художественные порывы «стали стереотипом благодаря постоянным повторам». Правда состоит в том, что по большей части искусство всегда было либо плохим, либо посредственным, как сказал Олдос Хаксли, глядя на одну и ту же вещь: «Вульгарность всегда является результатом избытка чего-либо; и поэтому реализация на практике внутренней склонности человека к чрезмерному ведет к вульгарности». Это остается в силе для тех, кто был у власти: «Вульгарность всегда была привилегией богатых…»

Умение резать по камню было широко распространено. Большие изделия были, без сомнения, делом рук «профессионалов», но многое делалось и обычными ремесленниками. Горный хрусталь – очень твердый минерал, и его нелегко обрабатывать, и все же ацтеки изготовляли из него художественные изделия, начиная от крошечных и кончая хрустальным черепом в натуральную величину. Этот последний, являющийся симбиозом красоты и смерти, отделенный от своего замысла, лежит на черном бархате в Британском музее.

Бирюза поступала по торговым путям с севера. Она пользовалась большим спросом и проделывала почти такой же путь в Центральную Мексику и на Юкатан, какой проделывал янтарь («уникальное деяние Бога») в Старом Свете. Ацтеки забирали бирюзу в качестве одной из форм подати, и в таком качестве она появляется в списках податей из одиннадцати городов. Вместе с другими материалами бирюзу использовали для изготовления мозаик на масках, ножах и даже стенах.

Обсидиан (вулканическое стекло) был «фирменным блюдом» ацтеков. Его экспортировали в качестве сырья и как законченный продукт использовали для изготовления ножей, лезвий, отполированных зеркал, украшений для губ и других предметов небывалой красоты.

Изумруды (кецаль-ицтли) были как для ацтеков, так и для испанцев желанной добычей. «Короли Мексики очень высоко ценили их. Некоторые из них протыкали себе ноздри и вставляли туда изумруды, – пишет Хосе де Акоста, – и вешали их на изображения своих идолов». Когда Монтесуму избрали Говорящим Вождем, то первое, что он сделал, – это проколол себе носовой хрящ и продел сквозь отверстие большой изумруд».

Конкистадоры видели в изумрудах символ богатства. Эрнан Кортес все изумруды забирал себе. Он знал, что изумруды носила Клеопатра и что один христианин-паломник, недавно возвратившийся из Индии, видел их в храме Будды, «и их блеск в безоблачную ночь заметен на расстоянии двух лиг». Источник изумрудов Монтесума назвать не смог: они были откуда-то «с юга». Действительно, они поступали лишь из одного региона, с гор Колумбии в районе Мусо, который был в то время единственным источником изумрудов. Изумрудов в Колумбии было много; здесь их использовали для обмена на хлопок и золотой песок. Они были хорошо известны в Панаме и для создания наибольшего впечатления использовались в сочетании с золотом. Для Монтесумы изумруды доставали купцы почтека, которые проникали в регионы, лежавшие за Никарагуа. Изумруды – камни сравнительно мягкие и легко раскалываются, и тем не менее ацтеки вырезали из них замысловатые формы: цветы, рыб, причудливые вещицы тонкой работы. Эрнан Кортес получил свои изумруды непосредственно от Монтесумы. Один из них был в форме пирамиды, «шириной с запястье», а другие были такие поразительные, что, говорят, Карл V пожелал иметь эти необыкновенные безделушки. Кортес отказался взять за них в Генуе 400 тысяч дукатов, сохранив их для доньи Хуаны де Суньига, своей невесты из герцогской семьи. Он подарил ей пять изумрудов работы ацтеков: «Один в виде розы, другой в виде колокольчика, язычком у которого была жемчужина, третий в виде рыбки, четвертый в виде горна и пятый в виде чаши».

Создание тканей из перьев было еще одним достижением ацтеков. Его образцы почти полностью исчезли вследствие действий Конкисты и климатических особенностей этого региона. Единственные, поистине великолепные экземпляры этого искусства сохранились благодаря простой случайности, остальные же погибли. Похожие изделия, найденные на пустынном побережье Перу и хорошо сохранившиеся, несмотря на то что прошло столько времени, дают нам представление об этой технике. У нас также есть иллюстрации, содержащиеся в труде Бернардино де Саагуна и изображающие мастеров, занимающихся этим видом ткачества.

Таких ткачей (амантека) ценили очень высоко. Они образовывали гильдию и принадлежали к классу ремесленников-профессионалов. В процессе создания ткани из перьев перья вставлялись в своеобразную паутину, причем каждое перышко подвешивалось на нить и закреплялось узелком во втором ряду так, что с другой стороны видимой оставалась лишь разноцветная часть пера. Прежде чем закреплять перья, из них нужно было тщательно составить разноцветный узор в виде мозаики. Мастера-амантека изготовляли символы тотемов, знамена, плащи, головные уборы, украшали щиты. Воины, экипированные таким образом, умирали красиво.

Так как количество птиц с разноцветным оперением на нагорье, где находился Мехико-Теночтитлан, было ограниченным, то купцы проявляли большую активность, чтобы заполучить птичьи перья, когда местное предложение не поспевало за спросом.

Птиц со всех краев привозили живьем в Мехико, где воспроизводили их среду обитания. У водоплавающих и водяных птиц были отдельные водоемы, что засвидетельствовал Эрнан Кортес: «Десять водоемов, в которых содержались всевозможные известные виды водоплавающей и водяной птицы». Ничего подобного не было в Европе, пока в 1545 году в Падуе не был построен зоологический сад. У каждого вида птиц имелась своя пища и вода. У Монтесумы на службе состояли триста человек, которые должны были ухаживать за птицами, и над каждым водоемом нависали балконы, с которых Монтесума получал наслаждение, наблюдая за птицами». В другом месте находились клетки для сухопутных птиц: хитроумно сделанные деревянные решетки высотой 2,7 м и в окружности свыше 5 м. За этими птицами присматривали другие триста человек. Берналь Диас не смог даже назвать все разнообразные виды птиц, которые он увидел в том птичнике: «Птицы от больших размеров до крошечных с разноцветным оперением…» Птицы в клетках также размножались. Когда они линяли, их перья собирали, сортировали и относили ткачам-амантека.

Пусть никто не сомневается в великолепии этого искусства. Сохранилось одно изделие, головной убор, присланный Монтесумой Эрнану Кортесу, когда тот впервые высадился в Веракрусе, и все считали его Кецалькоатлем, возвратившимся, чтобы потребовать обратно свою империю. Он был послан, в свою очередь, Карлу V, который передал этот головной убор другому Габсбургу, эрцгерцогу Фердинанду Тирольскому. Он долго хранился в замке Амбрас. Когда этот головной убор был обнаружен, а его история стала всем известна, он был отправлен в Вену, где он в настоящее время и покоится, вспыхивая золотым и зеленым сиянием, в Музее культуры народов мира – двойное подтверждение – если оно вообще нужно – чувства прекрасного у ацтеков.

Каждый член общества ацтеков владел каким-нибудь ремеслом. Слово «искусство» для этого будет, по всей вероятности, не совсем правильным, но есть ли в данном случае другое определение? Ацтек был создателем разных вещей; все они были функциональными, настоящими, имели свое назначение. Олдос Хаксли, когда в первый раз осматривал их, подчеркнул: «Мастерство приносит психологическое удовлетворение; общество, в котором каждый является мастером своего дела, – это общество удовлетворенных личностей». Более того, оно было обществом целостных личностей. «Первобытный человек вынужден быть целостной личностью – человек-умелец, обученный делать все в своей общине, способный заботиться о себе при любых условиях; если он не является таковым, он погибает». Но производило ли впечатление на ацтека его мастерство, его «искусство»? По мнению доктора Вайяна, нет: «Они не размышляли об эстетике». И все же мексиканский социолог, внимательно исследующий тексты на языке науатль, полагает, что это не так, что ацтеков вдохновляло настоящее чувство прекрасного. Он перевел «Песнь художника»:

Хороший художник,
Понимающий бога в своем сердце,
Дает определение всему с помощью своего сердца,
Ведет беседу со своим собственным сердцем.

Тексты на языке науатль, которые сейчас имеются в нашем распоряжении, демонстрируют многие выражения, которые наводят на мысль, что такое отношение было не единичным примером. Занимаясь своим «искусством», ремесленник ощущал божественность вещей. Вот песня (которую хорошо помнили и не раз исполняли для последующих поколений) о человеке, который ухаживал за птицами и видел, как смерть накрыла Мехико-Теночтитлан, а все птицы, о которых он заботился, погибли в огне:

…перья кетцаля,
вещи из сияющего нефрита —
все поломано, и исчезла
память о прекрасном мире,
 в котором были боги и правда…

Если же это чувство не выдумано, то как объяснить другой мир ацтеков, «явное несоответствие», как написал Прескотт, «сравнительно утонченного народа – его религии, проникнутой духом неумолимой жестокости»? Почему ацтеки вдыхали трупный запах, как возбуждающий аромат?

Война и религия, по крайней мере, у ацтеков были неразделимы. Они были неотъемлемой частью друг друга. «Не будет преувеличением сказать, – замечает современный автор, – что управление ацтеками Мексикой было организовано сверху донизу таким образом, чтобы удовлетворять и тем самым успокаивать невидимые силы при помощи такого количества человеческих сердец, какое только было возможно дать им».

Кровь была напитком богов. Чтобы заполучить подходящее число военнопленных для принесения в жертву богам, велись нескончаемые небольшие войны, так как едва ли можно было ожидать, чтобы ацтеки сами встали в бесконечные очереди кандидатов на принесение в жертву. Недостаточно объяснять такую позицию с точки зрения морали. Все воинственные регионы в той или иной форме были вовлечены в кровопролитие.

Целью религии ацтеков было привлечение к ней добрых сил и отталкивание или, по крайней мере, смягчение тех сил, которые таковыми не были. Ацтеки знали, что природа развивается по определенным циклам и ритмам. Они поставили задачу всем своим обсерваториям – обнаружить, каковы эти ритмы, и использовать их не только для собственного блага, но и для выживания всего человечества. «С этой точки зрения, – писал доктор Альфонсо Касо, – магия и наука одинаковы: обе они являются методами, нацеленными на управление миром, и обе они считают, что магия или природа являются необходимым звеном между явлениями».

Так как человек всегда превращает вещи в подобие самого себя, то было бы невозможно, чтобы у ацтеков был умозрительный образ, лишенный человеческих черт. Силы природы у них были персонифицированы. По мере усложнения структуры общества усложнялись и боги, которые брали на себя особые функции.

На важнейшем месте ацтекского пантеона находился бог солнца, который нес жизнь своим ежедневным появлением на небе. Поклонение солнцу было неотъемлемой частью религии ацтеков. У них были боги четырех сторон света, каждый из которых был представлен своим собственным цветом, так как, по словам доктора Вайяна, «представления ацтеков о вселенной имели скорее религиозный, нежели географический смысл». Богам – и характерному для каждого бога цвету – предписывалось хранить предрассудки их собственной истории жизни: восток был красным, юг – синим и символизировал зло, запад был белым (с ним были связаны хорошие предзнаменования), север – черным, это был цвет мрака, которым правил Миктлантекутли, владыка мертвых (а также его супруга Миктлансиуатль. – Ред.).

Существовали персональные боги; у каждого растения был свой бог, каждая деятельность имела своего бога или богиню, даже у самоубийц он был. Иакатекутли (Якатекутли) был божеством купцов. В этом политеистическом мире у всех богов были четко определенные черты и функции. Так что пантеон становился все более сложным ввиду того, что люди принимались поклоняться различным проявлениям богов, и эта двойственность настолько сбивала с толку, что только жрецы – в чьи обязанности это входило – могли отследить их все.

Боги ацтеков воевали с Эсхиловым размахом. Боги зла – а ацтеки верили в имманентное зло – боролись с богами, совершающими добрые дела. Свет и тьма сражались за душу человека.

И тем не менее все это было вне простого человека. Он держался богов помельче. Изображение богини кукурузы он покупал на рынке; это была штампованная глиняная фигурка, которую он закапывал на своем поле с молитвами и слезами. У ацтеков были боги домашнего очага, установленные в каком-нибудь дальнем углу. Была богиня агавы по имени Майяуэль, дух которой вызывали, когда из этого растения вытягивали сладкий сок и превращали его в опьяняющий напиток.

Все эти земные боги составляли жизнь этих людей. Сложную модель религии простые ацтеки оставляли жрецам, которые говорили им, когда нужно рыдать, когда напиваться, когда радоваться и когда умирать. Казалось, люди были согласны подчиняться тем, кто говорил о непостижимых вещах с такой большой уверенностью.

Уицилопочтли, Волшебник Колибри, был собственным богом ацтеков. Они были его детьми, «избранным народом». Именно он привел их из засушливых северных краев в землю обетованную Мехико-Теночтитлана. Он занял свое место среди других богов, взятых из далекого прошлого и из других культур. Он был солнцем, вечно молодым воином, который сражался с другими богами за выживание человека. Каждый день Уицилопочтли поднимался на небосклон, бился с ночью, звездами, луной и, вооруженный солнечными стрелами, приносил новый день. Поскольку этот бог вел все эти баталии ради них, ацтеки могли отплатить ему лишь тем, что давали ему пищу для ведения этих нескончаемых войн. Пищей, которая ему предлагалась, не мог быть ни разбавленный водой пьянящий напиток пульке, ни кукурузные лепешки, которые ел смертный человек, – бог должен был питаться тем, что составляет жизнь: кровью. Священным долгом каждого ацтека – ведь все они входили в народное ополчение – было брать пленных для принесения их в жертву, чтобы добыть для Уицилопочтли нектар богов – человеческие сердца и кровь.

Итак, война, нескончаемая война, была тесно связана с религией. Как еще можно было заполучить человеческие сердца? Длительный мир представлял опасность, и война, таким образом, стала естественным состоянием ацтеков, так как если богов, совершающих добрые дела, не кормить, они перестанут защищать человека от других богов, а это могло бы привести к полному уничтожению мира. Когда в 1486 году состоялось освящение огромной храмовой пирамиды Уицилопочтли, «царь» Ауицотль после двухлетней военной кампании в Оахаке привел сюда 20 тысяч пленных. Все они были выстроены рядами в ожидании того, когда их распластают на жертвенном камне. Каждому вырезали сердце, ненадолго поднимали его к солнцу и клали, еще пульсирующее, на блюдо, помещенное на животе полулежащего Чак-Моола.

Жрецы руководили интеллектуальной и религиозной жизнью Мехико. На вершине стоял Говорящий Вождь, «король» в понимании испанцев. Он был выше по должности, чем верховный жрец; он был судом последней инстанции.

В Мехико жили два верховных жреца (кекецалькоа). Им подчинялся еще один, который руководил практической стороной взимания церковной десятины с податей и осуществлял надзор за обучением новых жрецов (тламакацки) и насаждением веры в недавно покоренных селениях. Говорят, что в одном только Мехико-Теночтитлане было пять тысяч жрецов, приписанных к храмам. Они одевались во все черное, их плащи тильмантли украшала кайма с изображением черепов и внутренностей. Берналь Диас писал, что у жрецов «были длинные одеяния из черной ткани с глубокими капюшонами, наподобие одеяний монахов-доминиканцев… Волосы у этих жрецов были очень длинными и такими спутанными, что их нельзя было отделить или распутать… и в них были сгустки крови».

Жрецы детально разрабатывали религиозные обряды, проводили обучение в религиозных школах, помогали готовить тех, кто осуществлял религиозные обряды, работали вместе с художниками тлакуило, преподавали и распространяли знание иероглифического письма и символов сложных математических и астрономических вычислений. Они помогали архитекторам делать наброски храмов и других зданий, а когда их строительство завершалось, устраивали обряд посвящения с жертвоприношением. Жрецы участвовали в создании музыки и танцев, занимались их постановкой, предписывали, что нужно слушать, и запрещали то, что не нужно слушать. Они вступали в сношения с невидимыми силами, помнили и нараспев рассказывали об исторических событиях до тех пор, пока они не закреплялись в человеческой памяти. Эта теократия проникала во все сферы жизни ацтеков.

«Боги правили, – писал доктор Вайян, – жрецы выступали в роли посредников и толкователей, а народ подчинялся».

Календарь был основой любого действия ацтеков.

Существовали два календаря: ритуальный (тональпоуалли)[18], состоящий из 260 дней, и второй календарь, который представлял собой вид солнечного календаря. Последний состоял из восемнадцати месяцев по двадцать дней в каждом; это была лунная система исчисления, охватывающая 360 дней плюс пять несчитанных, пустых дней немонтеми.

Первый календарь был магическим и священным; он имел мало отношения к астрономическим наблюдениям, и происхождение его цикла так и не получило удовлетворительного объяснения. Он был очень древним; ацтеки не внесли в него ничего, так как он был известен народу майя под названием цолкин на протяжении пятнадцати веков. Прорицательский цикл состоял из двадцати периодов по тринадцать дней в каждом. Существовало двадцать названий дней: калли (дом), коатль (змея), малиналли (трава), точтли (кролик) и т. д., которые в сочетании с цифрами от одного до тринадцати обозначали дни, например, 1-Трава, 2-Тростник, 3-Оцелот и т. д. до 13-Ящерица, когда начинался следующий период. В этом примере название «трава», появляющееся в своем обычном месте, совпало бы с номером 8 в следующем периоде, за чем последовали бы дни: 9-Тростник, 10-Оцелот и т. д. до 13-Движение. Эта модель повторялась снова и снова в непрерывном цикле из пятидесяти двух солнечных лет (или 18 980 дней) таким образом, что ни один день невозможно было спутать с другим, так как название и связанное с ним число исключали повторение в рамках пятидесяти двух лет. Каждый год получал название по дню, в который он начался. Так, год под названием 1-Тростник повторялся каждые пятьдесят два года.

Солнечная «связка лет» (шиумольпилли), как называли этот календарь ацтеки, состояла из 365 дней, поделенных на восемнадцать месяцев по двадцать дней в каждом. Оставшиеся пять «пустых дней» (немонтеми) были несчастливыми днями; они не имели названий, и их не считали точно так же, как в Нью-Йорке во многих домах нет тринадцатого этажа.

Голова смерти

Олень

Кролик

Вода

Собака

Обезьяна

Трава

Тростник

Ягуар

Орел

Гриф

Движение

Кремневый нож

Дождь

Цветок

Аллигатор

Ветер

Дом

Ящерица

Змея

Рис. 47. Символы для обозначения дней ацтеков. Солнечный календарь был поделен на 18 месяцев по 20 дней в каждом (плюс пять «пустых» дней); священный календарь подразделялся на 20 месяцев по 13 дней в каждом. Эти символы дней использовались в обоих календарях

Наименьшим общим кратным для 260 (20 х13) и 365 (5 х73), как графически показал Франц Боас, являются 18 980 дней. Это составляло 52-летний цикл. После этого повторялась та же самая прорицательская комбинация. В другом выражении ацтекские астрономы– математики (или те, от кого они получили этот чрезвычайно сложный, оригинальный календарь), определили, что 73 года священного календаря (20 умножить на 13 и на 73) дают в результате те же 18 980 дней, что опять-таки составляет магический 52-годичный цикл.

Почему именно 52-летний цикл? Почему быстротечное время было такой навязчивой идеей у ацтеков? Почему оно превратилось в национальный фетиш, и они по-настоящему поверили, что в конце 52-летнего цикла само будущее мира окажется на грани уничтожения? Не ум ли математиков убедил их в этом? Не показался ли им тот факт, что эти два календаря случайно совпали в различных подсчетах, приведших к 52-годичному циклу, магическим настолько, что они решили, будто их домыслы лежат в основе всего сущего? Никто этого не знает.

Отношение ацтеков ко времени было глубоко эмоциональным. Их жрецы-астрономы приложили огромные интеллектуальные усилия к разработке ацтекского календаря. Этот календарь был более совершенным, чем в Египте или Греции. В Египте и Месопотамии был лунный календарь, то есть начало каждого месяца определялось фазой роста или убывания луны. Расхождение между лунным и солнечным циклом компенсировали тем, что были «пустые» и «полные» месяцы. И эта недостаточно совершенная форма календаря существовала до эпохи римлян. Все народы, серьезно занимающиеся сельским хозяйством, придают большое значение солнечному году, но в городах «Благодатного полумесяца» (Ближний Восток) существовали другие расчеты, которые вызывали неразбериху в сравнительном отсчете времени. У египтян (подобно майя и ацтекам) было две системы: религиозный лунный календарь и мирской 365-дневный календарь, а также 25-летний цикл.

Греки во времена Гиппарха (около 190 или 180–125 до н. э.), переняв всю науку Месопотамии, начали применять «шестидесятичные методы вычисления и применять знаки для обозначения веса разряда, включая значок 0». Но ноль так и не нашел широкого применения, пока в V веке индусы не усовершенствовали эту систему. И все же «американские» культуры были гораздо, гораздо более развитыми по сравнению с этим. Майя изобрели ноль и умели вести счет дням на 23 040 000 000 дней в прошлом.

Почему так? Откуда эта необычная озабоченность временем? Может быть, они нашли бесконечно длящееся время столь ужасным, несмотря на то что отмечали его периоды в пространстве обрядами и праздниками? Никто этого не знает. Доминирующей нотой был цикл, состоящий из 52 лет. Все интеллектуальные силы племени были задействованы задолго до наступления этого срока, чтобы смягчить гнев богов.

Жрецам приходилось вычислять время проведения обряда самым запутанным способом; им нужно было точно знать взаимосвязь между каждым конкретным богом и «временем», стоящим в календаре. Сроки совершения жертвоприношения нужно было рассчитать правильно, чтобы оно пошло во благо конкретному богу, к которому они взывают. Весь развитый интеллект ацтеков был обращен к одному: как умилостивить нужного бога в нужное время. Так что жертвоприношение не было простой бойней, это была демонстрация замысловатого обряда с одной-единственной целью: сохранить жизнь человечеству.

Ведь угроза существованию ацтеков возникала не только в конце каждого 52-летнего цикла. Когда жрецы объявляли о конце года, наступали страшные немонтеми, «пять пустых дней». И тогда гасили все огни, для всех начинался пост, прекращались сексуальные контакты, мастера бросали свою работу, все дела стояли. То же самое происходит в австрийском Тироле, когда дует фён, теплый южный ветер: важные дела останавливаются. Никакие сделки, заключенные в эти дни, не имеют законной силы. На заре пятого дня, когда жрецы-астрономы, сверившись со своими календарными книгами, видели на небе восхождение Плеяд и понимали, что конца света не будет, они протягивали руку и находили жертву, распарывали ей грудь, вынимали из нее сердце и в свежей, сочащейся кровью ране зажигали новый огонь. От него зажигались все огни в храмах, а люди во всем Мехико-Теночтитлане получали новый огонь на новый год.

И снова в мире ацтеков все оказывалось в полном порядке.

Война была направляющей силой этой религии. Как мы уже отмечали, она была напрямую связана с религией (пленники для жертвоприношений). Она была связана с экономикой (выплата дани государству– победителю). Война занимала мысли ацтеков; она была священной; она обладала мистической религиозной особенностью, которая делала ее еще более беспощадной. Каждый годный к военной службе мужчина был воином, входившим в крестьянское ополчение. Единственной профессиональной армией в конфедерации ацтеков был небольшой избранный круг родовитых воинов, которые составляли корпус телохранителей Говорящего Вождя. У ацтеков была всеобщая воинская повинность за сотни лет до того, как Наполеон вернулся к естественному ходу вещей и использовал массовую армию, не придавая особого значения потерям (вместо искусственных маневров с небольшими войсковыми группами, которым оказывали предпочтение в период расцвета барокко). Ацтекский воин был вынослив и стоек, как спартанец; таким его учили быть с детства. Его земля не изобиловала буйной растительностью, его жизнь не была легкой, у него был только один выбор: победа или смерть на жертвенном камне. Жизнь тяжела – такова была позиция ацтеков, и победе принадлежит победная жертва.

Война является основополагающим началом политики; она была таковой для ацтеков в те времена; она остается тем же самым и для нас, живущих сейчас. Политика – это способ, при помощи которого человек самоутверждается, и характер войны и политики один и тот же: тактика, уловки, применение силы в момент истины – все это одинаково в них обеих; «…рост своего собственного уровня жизни за счет уровня жизни других».

Война как отрасль политики начиналась со встречи: в какое-нибудь селение или племя отправлялись послы, которые назывались куаухакуаух ночцин, с целью заставить его присоединиться к «федерации» ацтеков; предлагалось покровительство торговле и защита на дорогах. Вместе с этим договором поступало требование поставить ацтекского национального бога Уицилопочтли рядом с их местным божеством. Местным жителям разрешалось одеваться по-своему, сохранять свои обычаи и вождей; от них требовалось платить дань каждые шесть месяцев. Переговоры были долгими и сложными; местным жителям давался лунный месяц на то, чтобы капитулировать.

Когда на совете принималось решение начать войну, вожди собирались перед камнем Тисока на огромной площади. Установленная во время правления Тисока (1481 или 1483–1486), эта большая глыба трахита цилиндрической формы диаметром около 2,5 м покрыта барельефами из резных фигур, изображающих ацтекских воинов, которые берут пленных в бою (это символизирует воин, схвативший за волосы своего врага). Она была установлена перед огромной теокалли; там или рядом с ней приводился в действие механизм войны.

Полководец занимал свой пост только на время конкретной военной кампании. Обычно он был связан кровными узами с Говорящим Вождем. Его военный наряд был сложным. До наших дней дошли фрески, которые изображают его облаченным в перья птицы кетцаль; часто на его голове красуется причудливый головной убор. Было невозможно не отличить его в сражении, и одной из главных целей было взятие его в плен. Воины элитного боевого подразделения, воинского ордена Орла, носили на головах подобие раскрытого орлиного клюва и украшения из орлиных перьев. Воины ордена Ягуара одевались в шкуры ягуаров; солдаты, обычные воины из общин, носили особые туники. На их щитах также были изображения тотема их общины. Прежде чем воины выступали в поход, жрецы должны были проконсультироваться с тоналаматлем, чтобы предсказать, благоприятен ли данный момент для победы. А почему бы и нет? Инки сверялись с легкими жертвенных лам, чтобы узнать, хороши ли знамения. Римляне гадали по куриной печени (римляне гадали по внутренностям жертвенных животных, а также по полету и поведению птиц. – Ред.). Ацтеками, советовавшимися со звездами на их орбитах, разум, видимо, управлял немного больше. Если наблюдения предполагали сомнительную победу, то ацтеки не вступали в войну, пока этот период не пройдет.

Ацтеки, по сравнению с европейскими стандартами 1519 года, имели легкое вооружение. Головные уборы, которые они надевали, носили больше декоративную функцию, чем защитную. Но ацтекские воины имели плотные стеганые туники из хлопка, вымоченного в соленой воде. По наблюдениям Берналя Диаса, они «носили доспехи, сделанные из хлопка и доходившие до колен». Для жаркого климата это было лучше, чем испанские стальные доспехи.

Рис. 48. Ацтекские воины с их оружием, замысловатыми головными уборами (чтобы внушить благоговейный страх врагам), щитами и боевой раскраской лиц – все это входило в военное снаряжение. Круглый предмет – это щит (чималли), на котором был изображен тотем клана. Самым страшным оружием был макуауитль, меч со вставленными в него обсидиановыми лезвиями. Был также и топорик (типа томагавка). Лук (тлауитолли) был оружием тольтеков, которое использовали ацтеки и которое тольтеки принесли в страну майя в X веке. Копье (митль) бросали при помощи копьеметалки, оно обладало большой ударной силой

У всех были щиты (чималли), чтобы отражать удары меча или стрел. Сделанные из дерева и обтянутые звериными шкурами с изображением тотема общины, многие из них выглядели очень эффектно. Оружие для ближнего боя называлось макуауитль; оно было сделано из твердой древесины с лезвиями из обсидиана, достаточно острыми для того, чтобы воин мог отрубить голову коню. Лук (тлауитолли) и стрелы с обсидиановыми наконечниками ацтеки использовали очень эффективно «и с большим мастерством», как признается Берналь Диас, который в свое время узнал это на своей шкуре; «первый залп стрел ранил пятнадцать солдат». В добавление ко всему этому у ацтеков была праща, при помощи которой метали камни размером с яйцо, и обладающие большой поражающей способностью дротики (митль) с обсидиановыми наконечниками. Дротик метали с большой силой при помощи копьеметалки атль-атль. Берналь Диас вспоминал, что в одном из сражений на побережье индейцы «выпустили такую тучу таких дротиков… что они ранили у нас семьдесят человек».

Природные условия определяли стратегию ацтеков. Войны должны были быть короткими. У ацтеков не было вьючных животных; все должны были нести на своих спинах люди. Не существовало никакой системы снабжения, какую организовали инки в Перу вдоль прекрасно проложенных дорог. Серьезные осады при таких условиях были почти невозможны, так как никакую армию ацтеков невозможно было держать на поле более нескольких дней. Кроме того, в план ацтеков не входила ненужная резня или уничтожение; смерть и разрушение поставили бы под вопрос выплату дани, которая была главной целью сражения наряду с захватом пленных для жертвоприношений.

У ацтеков вообще не существовало городов, обнесенных стеной, хотя у майя было несколько таких на Юкатане, а традиционные враги ацтеков тласкаланцы построили стену высотой 4,5 м, которая окружала их большие города[19].

Водная защита Мехико-Теночтитлана устрашила бы любого, только не испанцев, но в общем никаких укреплений не было. Сражение шло в открытую. Не было никакого «секретного оружия», у всех оно было одинаковым. Что имело самое большое значение в бою, так это захват врасплох, засада, боевой дух. Сражение начиналось с войны нервов: для устрашения врага проводилась демонстрация военной силы; воины выходили с барабанами, рожками из раковин (такие можно увидеть на фресках майя в Бонампаке). В первом бою с ацтеками испанцы столкнулись с точно таким же приемом. Индейцы «выстроились в боевой порядок, они свистели, трубили в трубы и били в барабаны».

Пока военная кампания не пошла полным ходом, в города и селения (подчиненные ацтекам или нет) рассылались послы, которые должны были организовать снабжение армии. Было почти невозможно скрыть намерение в таком важном деле. В каких-то случаях ацтеки сознательно воздерживались от применения такой уловки, как внезапное нападение, не только давая тем самым противнику время вооружиться, но иногда даже посылая ему оружие, чтобы создать условия, которые показали бы, что исход сражения на поле боя был на самом деле волей богов.

Когда противники оказывались на расстоянии полета стрелы друг от друга, воины с обеих сторон пускали стрелы через головы своих передних шеренг, затем они довольно точно метали камни, используя плетеные хлопчатобумажные пращи. За этим следовали копья, которые поистине сеяли опустошение в рядах врага, а потом в шумной сумятице, полной устрашающих криков, противники обрушивались друг на друга с макуауитлями, оружием ближнего боя. Целью было захватить в плен военачальника. Часто одно это решало исход боя и одного сражения могло оказаться достаточно; и снова вражда могла затянуться на годы. Резня происходила только тогда, когда нужно было вызвать беспорядочное бегство; когда это происходило, начинался захват пленных. Вслед за отступавшими ацтеки входили в главный город побежденных. Обычно жрецы противника с небольшим количеством воинов оказывали решительное сопротивление на ступенях их священной теокалли. В знак победы ацтеки сжигали этот храм, так как это было знаком завоевания в их символической письменности. Мир устанавливался так быстро, как только это было возможно, и возвращалось нормальное течение жизни. Затем специальный суд определял объем и качественный состав дани, которую следовало платить каждые шесть месяцев. Военнопленных отправляли в Теночтитлан, где их должны были принести в жертву. Если покоренное племя было ненадежным, то неподалеку размещали ацтекский гарнизон, а вождей племени отправляли в столицу ацтеков в качестве заложников. Не делалось никаких попыток ассимилировать вновь завоеванные племена. «Мысль о вливании завоеванных городов в состав победившего государства… никогда не приходила в голову мексиканцам, – пишет доктор Жорж Вайян, – и города, потерпевшие поражение, сохраняли свою автономию». Естественно, происходили восстания, и ополчение ацтеков должно было всегда находиться в состоянии боевой готовности. Этот единственный недостаток в политической системе ацтеков был их ахиллесовой пятой.

«Империи ацтеков» никогда не существовало. Они так и не смогли создать единое государство, объединенное сильной властью.

Государство ацтеков было государством, живущим за счет дани. И хотя велась обширная торговля, простиравшаяся до современного Никарагуа и, возможно, даже за ее пределы, и хотя мексиканцы забирались на север, туда, где сейчас Аризона, ради обмена товарами (говорили, что у Монтесумы в зоологическом саду был бизон), и хотя ацтеки были хорошими ремесленниками и производили товары «на экспорт», все равно их государство на более поздней ступени развития зависело от дани, взимаемой с покоренных городов. И без Освальда Шпенглера ацтеки знали, что «война создает, а голод уничтожает все великое» и что целые народы утратили свою силу из-за терзающих их несчастий. Когда ацтекский воин умирал, он умирал за что-то, а не отчего-то. Тотальная война не была частью их политики; и ацтеки также не хотели уничтожить или заставить жить прежних врагов в крайней нищете; они хотели получать дань.

Этот имперский аппетит разыгрался после 1400 года. Он не ослабевал при разных «царях» до 1519 года, когда ацтеки собирали дань и властвовали над теми частями Мексики, которые начинались на севере у Тампико (на востоке, побережье Мексиканского залива) до озера Чапала (на западе, современный штат Халиско, ближе к побережью Тихого океана) и оттуда тянулись на юг и юго-восток, охватывая почти всю Южную Мексику до владений майя. Территория была достаточно большая, чтобы включать в себя 371 город, которые платили ацтекам дань, и смешанная настолько, что ацтеки вели обширные списки податей, а Эрнан Кортес был вынужден признаться своему королю-императору: «Я не смог выяснить точно протяженность царства Монтесумы… У царя есть крепости во всех этих провинциях, в которых находятся его вооруженные люди, а также есть надсмотрщики и сборщики податей». И еще: «Дань заносится в список при помощи иероглифов и рисунков». И это были податные свитки (или, так как они были сложены гармошкой, – книги); точно такие Берналь Диас видел в Теночтитлане: «Великий касик… вел учет всех доходов, которые поступали к Монтесуме, в книгах, которые были сделаны из бумаги, называемой аматль; у него был большой дом, полный таких книг».

Копия одной такой книги дошла до нас вместе с именами, названиями продукции и ее количеством, получаемым из разных городов. Антонио де Мендоса, первый вице-король Мексики (1535–1549), приказал сделать копию с одного из таких списков. Работа была выполнена местным художником, символы были переведены и записаны параллельно в испанской орфографии. Он был предназначен в качестве подарка Карлу V; но французские пираты захватили шедшее в Испанию судно в Веракрусе, и в результате цепочки событий, слишком сложной, чтобы проследить ее всю, рукопись оказалась в руках Андре Теве, известного космографа при дворе короля Франции. Он продал ее в 1584 году за двадцать английских крон английскому путешественнику и издателю книг об открытиях Ричарду Хакльюту. Рукопись была переведена с тем, чтобы сэр Уолтер Роли (Рэлей) опубликовал ее за свой счет, но он оставил свою голову в Уайтхолле, прежде чем это было доведено до конца. Затем рукопись попала в руки Сэмюэля Перчаса, церковника-издателя литературы о путешествиях, и таким образом она впервые появилась в 1625 году в «Purchas his Pilgrimes». После того как в течение двух веков рукопись была «потерянной» в библиотеке имени Бодлея при Оксфордском университете, «Кодекс Мендосы» был включен в 1831 году в книгу «Древности Мексики» лорда Кингсборо.

Рис. 49. Сбор дани проводился каждые шесть месяцев. На рисунке показаны различные статьи податей, которые собирались с покоренных племен или с тех, которые были зависимы от ацтеков. Здесь есть щит, одеяла, уипилли; в другой части рисунка индейцы несут кукурузу и кабачки. Один из сборщиков податей сверяется с податным списком

Дань включала в себя все, что было необходимо ацтекам, а также предметы роскоши. В первую очередь это были сложные доспехи для воинов: шлемы, щиты, шкуры ягуаров для ордена Ягуара, шкурки орлов для воинов другого ордена, другие предметы одежды, которые носили в Мексике.

Драгоценные камни составляли важную часть податного списка; в него были внесены: золото, бирюза, нефрит. Тыквы, копал вместо ладана, медь, раковины, шкуры, перья птиц, красители, хлопок, каучук – все это было нужно в хозяйстве.

Шоколад (приправленный медом, ванилью и, представьте себе, красным перцем), который пил каждый вождь, занимающий мало-мальски важное место, вероятно, поступал в Теночтитлан в огромных количествах. «Мне кажется, – писал Берналь Диас, – что они привозили… более двух тысяч кувшинов пенного какао…» Продукты питания составляли главную статью в списках податей; можно ясно увидеть, какое количество кукурузы, бобов, перца, меда, ванили поступало в столицу ацтеков.

Сборщиков податей кальпишке, естественно, ненавидели и боялись. Их прибытие каждые шесть месяцев, когда они наблюдали за сбором податей, означало, что городам придется расстаться с большей частью излишков своей продукции. В литературе есть хорошее описание кальпишке. Они появились в 1519 году в тех же самых тотонакских селениях в Веракрусе, которые тогда занимал Эрнан Кортес со своей небольшой армией: «Только что приехали пятеро мексиканцев, сборщики налогов Монтесумы… [Они подошли] с самым самоуверенным и заносчивым видом… Их плащи и набедренные повязки были украшены богатой вышивкой, а их блестящие волосы были собраны на макушке и как будто привязаны к головам; каждый из них нюхал розы, которые нес в руке, и у каждого в другой руке был изогнутый посох. Их слуги несли опахала…»

В районе Веракруса располагались ацтекские гарнизоны. Некоторые из них располагались в Сейкоккнакане, как пишет Эрнан Кортес, «укрепленном городе, который принадлежит Монтесуме», так что любая грубость в адрес сборщиков налогов или какая-либо задержка могла повлечь за собой быстрое возмездие.

Справедливости ради надо сказать, что не все племена или города, бывшие под властью ацтеков, находились к ней в оппозиции. Владыки ацтеков освобождали их от мелкой племенной борьбы, расширялась торговля, повышалось благосостояние благодаря защите, дороги становились безопасными, а Теночтитлан был хорошим потребителем. Многие принимали предложенный ацтеками мир с охотой.

Кто имел право пользоваться собранной данью и какую роль она играла в экономике ацтеков? По-видимому, государство, т. е. Говорящий Вождь, который официально принимал дань в своей столице. Там, как мы знаем, она заносилась в «учетные книги». Какая-то ее часть, вроде излишних продуктов питания, вероятно, распределялась по прибытии между различными общинами. Какую-то часть хранили в официальных хранилищах, чтобы использовать в голодные времена или чтобы заплатить ими вместо денег тем мастерам, которые были прикреплены к «царскому» хозяйству. Берналь Диас утверждал, что «у Монтесумы было два дома, полные всевозможного оружия… Там были большие и маленькие щиты и что-то вроде широких мечей… копья, которые были острыми как лезвия… стеганые хлопчатобумажные доспехи… шлемы, сделанные из дерева и кости» – все вещи, которые можно было увидеть в податных списках.

Распределение всего этого добра осуществлялось из расчета на душу населения. Общество ацтеков существовало ради блага всего народа, и, хотя данью, завоеванной ацтекскими армиями, владел на практике Говорящий Вождь, вся она тем или иным образом находила дорогу назад к людям. Оружие выделялось каждому клану и хранилось частично в местном храме; так же распределялись продукты питания. Так как у каждого клана был свой рисунок на щите, то нет сомнений в том, что каждый клан имел право требовать, чтобы селение, платившее дань, делало щиты с изображением их собственного герба. Некоторая часть дани шла на то, чтобы оплатить работу освобожденных от налогов мастеров и специалистов: жрецов, каменщиков, ювелиров, мастеров, создающих ткани и вещи из перьев, скульпторов и т. д. – то есть тех, кто производил разнообразные красивые вещи, которые нравились людям.

Тип такого государства, собирающего дань с других, не нов для истории. Как уже было подчеркнуто выше, ему есть аналог в Шумере, который около 3000 года до н. э. содержал себя схожим образом. До 2500 года до н. э. все храмовые города Месопотамии в пределах этого же общего региона были независимыми государствами, пока Саргон Древний из Аккада не простер свои завоевания «до серебряной горы и кедрового леса», поработив, подобно ацтекам, все мелкие государства и заставив их платить дань в виде сырья. И этот империализм «стал новым инструментом для сосредоточения еще больших излишков общественного продукта».

Было недостаточно того, что государство ацтеков собирало дань с покоренных городов, так как, хотя простолюдин не имел землю в своей собственности, он обладал правом – после исполнения рабочей повинности – пользоваться доходами, полученными с обработанных земель. Излишки продукции продавали на различных рынках. Свободное время уходило на обработку сырья, которое проникало сверху до самых низов и которое приобретало вид готовых товаров для «экспортной» торговли. Таким образом, экономика развивалась, и возник новый класс, который не был известен другим индейским народам Америки, – класс торговцев.

Гильдии «странствующих торговцев» почтека сами устанавливали для себя законы. У них были особые привилегии. Они жили в отдельных районах, или кальпулли (одним из них был Почтлан); права, данные гильдией, передавались от отца к сыну. Почтека не платили налогов. У них были свои собственные боги, и, прежде чем отправиться в долгий путь, они обращались за защитой к Цакацонтли, покровителю путешественников и защитнику дорог. Почтека не подлежали обычному суду.

Почтека в обществе ацтеков возникли довольно поздно. Как говорится в их хрониках, «торговля началась в Мехико-Теночтитлане в 1504 году»; нет сомнений в том, что это случилось раньше. Она стала следствием накопления в городе огромных излишков продуктов общественного труда сначала в результате поступления дани, а затем промышленной деятельности людей, в какой-то степени освобожденных от постоянного занятия сельским хозяйством. В городе и его окрестностях ацтеки производили хлопчатобумажные ткани, одежду из кроличьего меха, обсидиановые и медные зеркала, косметику (смесь кошенили и жира) для лица, лекарственные травы, цветочные мастики в качестве основы для духов. В этом списке была соль, которую ацтеки добывали из воды соленых озер, и другая продукция, которая достаточно легко переносила длительные путешествия. В обмен на все это правящие классы, а также простой народ желали получить из жарких стран хлопок, перья, драгоценные камни, шоколад, каучук. Почтека были поставщиками предметов роскоши.

Все древние торговые пути Старого Света были путями, по которым везли предметы роскоши: янтарный путь (и по сей день известный как Birnsteinstrasse там, где он проходит через Бамберг в Германии) был самым длинным в древности – он тянулся от Балтики до Египта (Великий шелковый путь, а также морской путь из эллинистического, а затем римского Египта в Индию, Индокитай и порты Южного Китая, были существенно длиннее. – Ред.). Начиная с 10 000 года до н. э. люди преодолевали эти тысячи километров, чтобы получить янтарь.

Соль, которая была роскошью для многих, составляла одну из величайших «линий жизни» в истории. Via Salaria была одной из первых римских дорог. Потребители зерна нуждались в соли; для них она была жизненно необходимой. Жители Мексиканского нагорья, у которых не было связей с побережьем, зависели от ацтеков, которые контролировали добычу соли из соляных озер. Вожди тласкаланцев, которые традиционно были врагами ацтеков, жаловались, что «у них нет соли; в их краях ее нет, а они не решаются выйти за границы своих владений».

И все же самый большой грузооборот всегда составляли предметы роскоши. Это были ладан и мирра или шелк, нагруженный на караваны верблюдов, или деликатесы для греческих или римских пиров («для веселья, еды и питья»). В Новом Свете ацтекам был нужен шоколад и перья, нефрит, изумруды и золотой песок. В этом мире почтека были теми «алхимиками», которые превращали неблагородный металл предметов первой необходимости в золото предметов роскоши.

Торговля была монополией почтека. Они проводили дни, недели и месяцы, приобретая товары для ведения торговли на различных рынках. Затем они собирали носильщиков, которые могли нести на своих спинах груз весом до 27,2 кг, и людской караван отправлялся в дальний путь. В тех регионах, где путешествовать было небезопасно, их сопровождали ацтекские воины. Торговля всегда была неприкосновенной. Способом навлечь на себя быстрое возмездие было ограбление торгового каравана. Если один из почтека умирал в далекой стране, ему отдавали такие же почести, как и воину, убитому в сражении.

Торговые колонии ацтекских почтека проникли в Гватемалу, двигаясь дальше на юг вдоль Тихоокеанского побережья (которое было неподконтрольно майя), они достигли Никарагуа. Караваны почтека часто отсутствовали по два года. Они также оставляли после себя поселенцев, небольшие «островки», населенные людьми, говорившими на языке науатль. Таких людей называли пипиль. Даже в наши дни они демонстрируют свое происхождение от народа науа в рисунках на керамике и тканях, а также используют символ Тлалока, ацтекского бога дождя.

Рис. 50. Почтека в государстве ацтеков были странствующими торговцами. Вместе со своими караванами носильщиков они добирались до таких южных стран, как Никарагуа

Почтека часто обвиняли в том, что они «замаскированные воины», собирающие информацию о слабости и силе племен, проживающих за пределами владений ацтеков. Прямых доказательств этому, похоже, нет, но так как часто за их торговыми караванами приходили завоеватели, то «другие народы» принимали почтека недоверчиво (когда они, зондируя почву в новом месте, несли подарки).

Нам мало известно о дорогах или коммуникациях ацтеков. Допустим, что у них существовали дороги и средства сообщения. Но до сих пор нет связных исследований, посвященных дорогам ацтеков, вроде тех, которые были проведены в отношении сети сакбеоб майя, или такого всестороннего исследования, которое провела экспедиция фон Хагена в отношении дорог инков на западном побережье Перу.

Наиболее известна та дорога ацтеков, по которой шел Кортес вместе со своей немногочисленной армией из жарких земель побережья на запад – в горные районы Мексики; эта дорога вела из Веракруса в Мехико-Теночтитлан; точный маршрут установлен. Первым необходимым условием существования империи являются коммуникации. Они были у римлян, они были у инков, но, так как у ацтеков не было империи, их дороги были развиты недостаточно. Природные условия Мексики работали – и это так – против налаживания прямых коммуникаций, и инженерная наука ацтеков не была ориентирована на создание таких коммуникаций так, как в Перу. И все же инки сочли бы препятствия, имеющиеся в Мексике, незначительными; у них самих были дороги, которые пересекали Анды на высоте свыше 4500 м.

Дороги в Мексике следовали принципу наименьшего сопротивления. Древний торговый путь проходил по побережью теплого Мексиканского залива, это была главная дорога, которая вела от Шикаланго (Саагун назвал ее «страной Анауак Шикаланго») на запад, а затем на север до тропика Рака. Шикаланго был расположен у лагуны Терминос, в которую впадали четыре реки. Здесь торговые миссии майя вступали в контакт с племенами из Центральной Мексики. Именно отсюда тольтекские войска вторглись на Юкатан в XII веке. Именно из Шикаланго ацтеки получили первые вести о прибытии белого человека[20]. Шикаланго был одним из крупнейших торговых центров в Центральной Мексике; товары из Юкатана и Центральной Америки привозили сюда на огромных каноэ, плававших вдоль побережья.

Отсюда дорога шла на запад, затем на северо-запад вдоль побережья, заросшего джунглями, через страну ольмеков в земли тотонаков; дорога (по которой следовал Эрнан Кортес со своей небольшой армией) вела к их селениям и к большому городу Семпоала. Кортес не описывает его. Там не было мостов: реки, уровень воды в которых легко поднимался, не дали бы им простоять, а местные жители пересекали их вплавь или на каноэ. В действительности, во всей литературе о Мексике нет описаний мостов, за исключением небольших передвижных мостов, которые использовали ацтеки при строительстве своих дамб. Вероятно, эта прибрежная дорога тянулась до самого Тампико (22 градуса северной широты).

К Мехико-Теночтитлану вела дорога из района основанного Кортесом Веракруса, и конкистадоры выбрали ее. Только благодаря им у нас есть описание: «Дорога была неровной». И это понятно, так как она поднималась от уровня моря на высоту до 2500 м; через несколько километров она стала узкой. Когда испанцы вступили в высокогорный Хикочимилько (в настоящее время Хико), «его защищал очень укрепленный город», и дорога превратилась в «узкий проход, вырубленный ступеньками». Далее дорога шла через холодные безлюдные высокогорные районы близ вулкана Кофре-де-Пероте (4250 м над уровнем моря), где на путешественника налетали «вихри града и дождя».

Когда ландшафт сменился на плато с более теплым климатом, Кортес пишет о «царской дороге» – и больше она не описывается. Испанцы обнаружили дома для отдыха, поставленные через определенные интервалы, временами встречались небольшие храмы «с идолами», которые Кортес сравнивал с придорожными часовнями, построенными вдоль дорог в Испании. Неподалеку от Чолулы испанцы увидели две дороги: «Лучшая дорога вела к Чолуле». Теперь рядом с Чолулой вырос большой город Пуэбла. Эта «царская дорога» проходила между вулканами Попокатепетль (5452 м) и Истаксиуатль (5230 м) («мои люди шли по ней, пока не пришли к двум горам, между которыми она проходит») и вела прямо к Мехико-Теночтитлану через город Амекамека; другая дорога ответвлялась на Чалько, расположенный вблизи озера, и этот город «был хорошо подметен и чист».

Вдоль этого маршрута, который зимой часто страдает от гололеда и снежных заносов, были специальные пункты, наподобие тампус у инков: «…группы домов, которые они построили наподобие постоялых дворов или гостиниц, где временно проживают индейские торговцы». На берегу озера испанцы вступили на широкую насыпную дорогу, которая вела в столицу ацтеков.

Некоторые дороги ацтеков были, без сомнения, замощены пористым розовым туфом тецонтли, который там был в изобилии и легко подвергался обработке, так как состоял из кремнезема и вулканического пепла. На эту мысль наводит тот факт, что имя бога дороги, к которому обращались все путешественники, было Цакацонтли. Но почти не осталось материальных доказательств того, что в доиспанской Мексике существовали мощеные дороги. Есть остатки дорог в Теночтитлане, по которым проходили церемониальные шествия; есть мощеная дорога шириной около 20 м в Шочикалько, которая ведет к храму, расположенному на вершине холма, но она имеет в длину всего лишь 800 м. Нет ничего похожего на сакбеоб («искусственные дороги») майя из известняка шириной 4,5 м, которые поднимаются над равниной и простираются на 100 км от Коба до Яшуна на Юкатане.

От Мехико-Теночтитлана две дороги шли в юго-западном направлении. Одна уже была описана – та, которая вела между заснеженных вулканов к Чолуле и далее на юг к Оахаке в сторону Тихого океана. Другая дорога, выйдя из Мехико, от Куэрнаваки шла параллельно первой дороге в Оахаку и пересекалась с ней в Уахолотитлане; затем она направлялась к Тихому океану, заканчиваясь в Уатулько (в современном штате Оахака). По-видимому, у ацтеков не было никакого прямого пути к Тихому океану; да на самом деле, в нем не было и нужды. Ацтеки не плавали по морю; у них не было морских коммуникаций с какой-либо другой сушей, и нет ничего, что свидетельствовало бы об использовании какого-либо прямого пути сообщения, например, между Мексикой и Перу. Все данные были внимательно изучены; не было никаких путей сообщения между империей инков (или теми государствами, что ей предшествовали) и культурами Мексики. Испанцам пришлось создавать пути сообщения между Мексикой и Перу с нуля.

Южная магистраль ацтеков, которая просто развилась из существовавших более древних путей, нам известна только потому, что после завоевания Мексики Эрнан Кортес использовал эту дорогу, расширил ее и на месте индейской рыбачьей деревушки Уатулько на побережье Тихого океана основал порт (самый лучший естественный порт к югу от Акапулько). Способ, при помощи которого Кортес расширял древние тропы, чтобы сделать возможным проезд по ним повозок, наводит на мысль о том, как это делалось при ацтеках. Работа по строительству и содержанию в порядке дорог, пишет доктор Вудро Бора, который первым прошел по их лабиринту и нанес их на карту, выполнялась силами бригад, набранных из близлежащих индейских деревень.

Рис. 51. Водный транспорт был ограничен озерами. Каноэ были такого размера, какой величины были деревья, которые удавалось спустить к воде. И хотя ацтеки вели кое– какую торговлю с побережьем, ее обычно осуществляли союзные им племена

Каждое селение заботилось о сохранности участка дороги (обычно 30 и более километров), ближайшего к ней. Жители селения также содержали постоялые дворы, расположенные вдоль дороги. Идущая в южном направлении дорога ацтеков-сапотеков соединялась с другой трансконтинентальной дорогой в Теуантепеке – на ровном перешейке почти на уровне моря. Куда именно вела оттуда эта южная дорога, можно только предполагать.

Хотя ацтеки достигли значительных высот в привлечении в свою жизнь роскоши, они никогда не избегали нести свою собственную ношу. Ламы и их сородичи были в Мексике неизвестны, пока в поместье Эрнана Кортеса не привезли (маркиз дель Валле) стадо из шестидесяти лам, или «перуанских овец». Их отправили в горный район Пенол-дель– Хико для одомашнивания в Мексике. Там они все сдохли, вот и все. Хотя большинство индейцев сами переносили продукты своего труда, существовали носильщики, люди низкого происхождения, из которых составлялись караваны. Эти таменес были хорошо известны, Берналь Диас дель Кастильо называл их hombres de cагgа[21]: «Прибыли тридцать индейцев для переноски грузов, которых называют таменес…» Обычно вес груза составлял чуть меньше 27,2 кг; скорость передвижения была около 25 км в день.

Колесо, за исключением тех случаев, когда оно использовалось в детских игрушках, было совершенно неизвестно в Мексике. Сам принцип колеса, как и арки, был неизвестен; не были известны гончарный круг и ручная мельница. Даже если бы колесо и было известно, то вряд ли оно могло сослужить большую службу при отсутствии тягловых животных. Вместо этого у ацтеков был паланкин. Это транспортное средство для высокопоставленных людей повсеместно использовалось как в Старом Свете, так и в Новом; немногие развитые культуры обошлись без него. Ацтеки, по-видимому, рассматривали паланкин лишь как церемониальное средство, а не средство передвижения, как у инков и у народа чиму в Южной Америке. Перед испанцами Монтесума появился в первый раз, передвигаясь к ним навстречу по насыпной дороге в паланкине. Однако нет никаких упоминаний о том, что паланкины использовали в каких-то других случаях. Когда Кортес взял с собой последнего «царя» ацтеков Куаутемока в экспедицию в Гондурас, тот шел пешком, как и все остальные индейцы.

Водный транспорт ограничивался озерами. Ацтеки делали выдолбленные из дерева каноэ. Такие каноэ, похоже, были почти у всех в этом городе, похожем на Венецию. Большая часть озерной торговли осуществлялась по воде. На каноэ привозили произведенные товары. На них же увозили испражнения из общественных туалетов, чтобы не загрязнять город, и использовали их в качестве удобрения. Были специальные каноэ, на которых перевозили пресную воду. «Воду продавали с каноэ», – писал Эрнан Кортес. «Каноэ встают под мостами, где располагаются акведуки… в них находятся люди, которым платят за эту работу». Ацтеки не пользовались никаким другим видом лодки, который был бы больше этой долбленки.

Рис. 52. Гонцы-скороходы, которые доставляли сообщения по дорогам ацтеков

Когда Кортес построил два шлюпа средних размеров на озерах Мехико, он взял пленного Монтесуму на водную прогулку к отдаленному островку. Судно неслось по открытой всем ветрам воде, и «Монтесума был очарован и сказал, что эта лодка, в которой соединены паруса и весла, – отличная вещь». У ацтеков не было лодок большего размера для плавания по Тихому океану. Для плавания по Мексиканскому заливу у майя были огромные долбленые лодки, а жители островов Карибского моря без труда плавали по бурным морям, но ацтеки, так же как и инки, были в морском деле новичками.

Гонцов ацтеки использовали для того, чтобы доставлять сообщения, используя дороги. Помимо факта существования таких гонцов, о них мало что известно, тогда как те испанцы, которые уезжали из Мексики в Перу, поражались службе гонцов часки, которые, пробегая, как в эстафете, от одной почтовой станции до другой, могли покрыть расстояние в 2000 км за пять дней. Гонец у ацтеков был обучен бегать; проводились соревнования на быстроту бега, и эта традиция до сих пор сохранилась у современных индейцев племени тараумара, проживающих в Чиуауа.

Пиктографические сообщения помещали в раздвоенный посох. Неизвестно точно, но возможно, что в особо важных случаях бегунов сопровождал художник. Кортес был удивлен, когда в Веракрусе к нему явились послы от Монтесумы, которые «привезли с собой нескольких умелых художников… и приказали им правдиво изобразить лицо и тело Кортеса, а также нарисовать всех его военачальников, солдат, корабли, паруса и лошадей… даже двух борзых, пушку и пушечные ядра…». Позднее, находясь в Мехико, Кортес узнал, что с того самого момента, когда испанцы ступили на берега Мексики, Монтесума благодаря гонцам знал о каждом их шаге.

Таким образом, у ацтеков были дороги, придорожные пункты отдыха, придорожные боги, гонцы и хорошая связь посредством пиктографического письма. В Европе в 1519 году этого не было. «Путешествовать в Европе, – писал Авалиял Эфенди в 1611 году, – это один из кругов ада». Дороги в XVI веке не были мощеными, и путешествовать по ним было сущим мучением. Чтобы передвигаться по европейским дорогам, нужно было иметь «соколиный глаз, ослиные уши, морду обезьяны, речь торговца, спину верблюда, рот свиньи и ноги оленя».

Так что ничего удивительного в том, что конкистадоры хвалили дороги ацтеков.

Все развитые цивилизации (с удивительным исключением, которое составляли такие южноамериканские культуры, как культура инков, чиму, мочика и тиауанако) имели тот или иной вид бумаги, какую-то письменность и литературу. Ацтеки отличились на всех этих ступенях развития культуры.

Бумага (аматль) была одним из пунктов податного списка.

В податном списке Монтесумы можно прочесть: «Двадцать четыре тысячи стопок бумаги должны в качестве дани ежегодно поступать в Теночтитлан». Это составило бы 480 000 листов бумаги, и, по любой оценке, такое потребление бумаги было огромным[22].

И хотя не обязательно является правдой, как однажды написал кто– то, утверждение, что количество потребленной бумаги прямо пропорционально интеллектуальному развитию народа, все же широкая распространенность бумаги и письменности играла большую роль в особой интеллектуальной направленности ацтеков.

«Настоящей бумаги» (которая получается способом, при котором отбитый волокнистый материал натягивается на матрицу и помещается в подвешенном виде в воду) у ацтеков не было. Изобретателями настоящей бумаги были китайцы в 105 году (указываются различные даты: 95, 105 и 153 годы. – Ред.). Они использовали волокна тутового дерева. Этот способ был позаимствован у китайцев, взятых в плен арабами в 751 году после сражения за Самарканд. Арабы усовершенствовали изготовление бумаги и привезли этот способ в Испанию в 1150 году, когда обосновались в Хативе (50 с небольшим километров к югу от Валенсии. – Ред.), откуда бумага распространилась по западному миру. У египтян также не было настоящей бумаги; они изготовляли папирус, расщепляя на полоски стебли водного растения. Они умели изготавливать рулоны папирусной «бумаги» шириной 30 см и длиной до 12 м. Наиболее широко распространенным способом получения заменителя бумаги был тот, который использовали народы в таких далеких друг от друга регионах, как Полинезия, Меланезия, Южная Азия, Африка, Южная и Центральная Америка. Этот способ, который был источником бумаги для майя и ацтеков, состоял в слущивании коры дерева Ficus, родственного тутовнику, и изготовлении из нее тонких листов путем отбивания ее ребристой колотушкой. Такая бумага называется «ткань из коры», но это не ткань, так как ее не ткали; это бумага из коры.

Рис. 53. Два способа изготовления бумаги ацтеками. Слева индеец снимает кору с дикорастущего дерева Ficus (родственного тутовому дереву, которое также используется при изготовлении бумаги). Затем кору отбивали, и получались большие рулоны бумаги, которые складывались вдвое, чтобы получались книги. Справа женщина изготавливает листы бумаги меньшего размера из коры, снятой с ветвей этого же дерева

Функциональный вид бумаги, изготовленный таким способом, появился очень давно на территории Юкатана и Мексики. Невозможно установить время возникновения подобной бумаги, но возможно, что индейцы майя начали ее использовать еще в 1000 году до н. э. Майя складывали свою бумагу уун и делали из нее книги, используя разные цвета. Бумага, изготовленная из лубяных волокон дикорастущих фиговых деревьев, была по внешнему виду такая же, как и настоящая бумага; ею тоже пользовались. Существуют только три таких «книги», или «кодекса», майя, которые дошли до наших дней, избежав сожжений, которые устраивал на Юкатане епископ Диего де Ланда.

Во всех развитых культурах Мексики использовали бумагу и письменность. У тольтеков была письменность, в которой использовались символы и те же самые графические методы; им приписывают обладание энциклопедией теоамештли, книгой прорицаний, которая была составлена в 660 году; ни эта книга, ни другие, подобные ей книги не дошли до наших дней. У миштеков в Чолуле была бумага и письменность; несколько их «кодексов» сохранились. Так же обстояли дела у сапотеков в Оахаке и у тотонаков в Веракрусе. Берналь Диас видел множество книг в городе-государстве тотонаков Семпоале: «Потом мы заходили в некоторые города… и находили там дома для идолов… и много книг из бумаги, сложенных складками, как испанская ткань…»

Таким образом, бумага и письменность не были изобретением ацтеков; но ацтеки их усовершенствовали.

Тот факт, что у индейцев были книги и письменность, сильно поразил конкистадора. «Нужно столь многое обдумать, – написал Берналь Диас, – что я не знаю, как описать все то, что мы видели, те вещи, о которых никто никогда не слышал и не видел их раньше и которые не могли даже пригрезиться». Две такие книги были отправлены в Испанию вместе с первым полученным от индейцев золотом. К счастью, они попали в руки итальянского гуманиста Пьетро Мартире д'Ангьера, который тогда находился в Севилье; в переписке со сведущими людьми он упоминал о «таких книгах, которыми пользуются индейцы». Позднее, в 1570 году, в Мехико приехал доктор Франсиско Эрнандес, который не был церковнослужителем; он прибыл в качестве главного врача первой ботанической экспедиции в Новом Свете. В ходе его пятилетних исследований растений он увидел, как делают бумагу в Тепостлане: «Этим ремеслом занимаются много индейцев… Бумага затем шлифуется (при помощи шикальтетля), и ей придается форма листов». Этот шикальтетль представлял собой камень в форме утюга, который, когда его нагревали и прижимали к бумаге, закрывал в ней все поры и делал ее поверхность гладкой. Эта техника была более или менее похожа на метод европейских производителей бумаги в эпоху Ренессанса, которые шлифовали ее при помощи агата. «Она похожа на нашу бумагу, – писал он, – за исключением того, что их бумага белее и толще». Бумагу называли аматль, дерево – амакуауитль (буквально: бумажное дерево), вид фикуса.

У ацтеков символом аматль был свиток. Но были и другие виды бумаги. Желтая бумага, которую всегда продавали листами, поступала из города Амакоститлана, расположенного на реке Амакусак в штате Морелос. Ее делали из волокон дикой желтой смоковницы, Ficus petiolaris. Весь этот регион, расположенный в тропиках на высоте до 1500 м над уровнем моря, был центром производства бумаги в древней Мексике. Селение Итсаматитлан, находящееся в штате Морелос на реке Яутепек, было источником еще одного вида бумаги.

В своем почтительном отношении к бумаге ацтеки были похожи на китайцев, так как «все китайцы независимо от класса, к которому они принадлежат, – пишет Дард Хантер, – от знатного ученого… до самого неграмотного кули проявляли явное почтение к любому клочку бумаги». В большей или меньшей степени таково было и отношение к ней ацтеков.

По прибытии бумага поступала сначала к жрецам, писателям, художникам. Затем ее передавали на рынок, где ее покупали или обменивали. Там ее видел Берналь Диас: «Там была бумага, которую в этой стране называют аматль…» Саагун, наблюдательный монах-францисканец, в своем обширном труде об ацтеках (в главе под названием «Боги, которым поклонялись древние мексиканцы») рассказывает нам, что «богу торговцев Якатекутли (Иакатекутли)… они приносили в жертву бумагу… на идола Напатекли, покровителя плетельщиков тростниковых циновок, они надевали бумажную корону… а в его руках были цветы из бумаги». Каждый месяц ацтеков был посвящен какому-нибудь богу, которого «украшали полосками бумаги, покрытыми копалом и каучуком… и богиню, которая жила в доме солнца, они украшали бумагой». Так проходили религиозные отправления и текла жизнь, каждый этап которых нуждался в бумаге аматль. Даже в наше время потомки индейцев отоми остаются производителями подобной бумаги. Они делают свою бумагу из тех же самых растений, которые использовали ацтеки.

Рис. 54. 1) Бумажный свиток, прикрепленный к символу, обозначающему 8000; 2) желтая бумага, которую изготовляли листами и которая поступала из города Амакоститлана. Над бумагой – похожие на зубы символы тлан (селение); под ней – символ воды; 3) длинная полоса бумаги, свернутая в рулон (которая поступала из селения под названием Итсаматитлан) и изготовленная из волокон фикуса, листья которого имели форму кинжала (итцли)

В основном бумагу использовали для ведения родословных, судебных и земельных записей, так как в каждом районе города, или кальпулли, имелись свои земельные реестры и податные списки. Таких «книг» были сотни, возможно, тысячи штук. Берналь Диас пролистал некоторые из них, когда бродил по бесконечным анфиладам комнат во дворце Монтесумы. Он следовал за «учетчиком» и видел «все доходы, которые были получены… [и записаны] в его книгах, сделанных из бумаги, которую они называют аматль\ у него был целый дом, полный таких книг».

Те книги, которые не были уничтожены во время осады испанцами Мехико, погибли по-другому. По окончании завоевания Мексики Хуан де Сумаррага собрал все «книги», которые только можно было найти, особенно в «царской библиотеке» в Тескоко, расположенном к востоку от Мехико, и в «самой культурной столице долины Анауак, – писал Прескотт, – и величайшем хранилище государственных архивов». Сожжение книг монахами производилось так основательно, что в настоящее время уцелели лишь жалкие четырнадцать таких книг.

Как и все древние письменности, письменность ацтеков не была фонетической. С ее помощью было невозможно ни формулировать какие-либо общие высказывания, ни выражать абстрактные идеи. Только позднее ацтеки почувствовали необходимость перемен и начали подходить к зарождению слоговой фонетики. Это произошло бы, когда символами стали бы обозначать не картинки или даже понятия, а звуки. Но в 1519 году письменность ацтеков все еще была пиктографической. Спеленатая мумия была символом смерти; перемещения по дороге изображались отпечатками ступней; зрение изображал глаз, вылезший за пределы лица зрителя; речь символизировал колеблющийся язык; у горы был такой очевидный символ, что даже человек, не обученный читать ацтекские письмена, узнал бы его. Эти символы можно было сочетать таким образом, что если «запоминающий» хотел нараспев рассказать о каком-нибудь историческом событии, вроде «В году 2-Тростник (1507) Монтесума завоевал селение Истепек», то художник тлакуило сначала нарисовал бы год 2-Тростник, затем официально принятый символ Монтесумы; тонкая линия протянулась бы к горящему храму, а над ним появился бы рисунок-ребус для обозначения селения Истепека (обсидиановый нож на вершине горы).

В такой системе письма, естественно, не было алфавита. И все же ацтеки комбинировали ряд пиктографических элементов, часто абстрактных, чтобы передавать сложные значения. Таким способом, а также при помощи игры слов, цвета, положения рисунка они составляли потрясающее количество записей.

Источниками письма были промысел Божий и настоятельные потребности экономики. Это, по крайней мере, было справедливо в отношении Ближнего Востока. Первая шумерская письменность (около 5000 до н. э.) (видимо, несколько позже – около 3500 до н. э. – Ред.) развивалась так же, как и ацтекская. Доктор Х.С. Хук в «Истории техники» пишет, что на глиняной табличке рисовали голову коровы, хлебный колос, рыбу, курган; позднее их сочетали, и появлялись «первые попытки выразить словесные понятия». К 4000 (3500. – Ред.) году до н. э. у шумеров была уже слоговая азбука, список символов, насчитывающий от пятисот до шестисот знаков. Египетская письменность развивалась схожим образом. Стимулом, который содействовал развитию письменности, была необходимость записывать подати. В храмовых городах Ближнего Востока бога считали владельцем земли и живущих на ней людей, которые должны платить храмовому городу, жрецам, являвшимся наместниками бога на земле, за свое проживание.

В самом начале египетское пиктографическое письмо не сильно отличалось от письменности ацтеков. Позднее, в эпоху Среднего царства, в нем осталось лишь 732 общеупотребительных знака, из которых состояла слоговая азбука; также появились омонимы, и, по мере развития письменности, произошло отделение звука от значения. Еще позже египетская письменность превратилась в скорописную форму символической письменности, а к 800 году до н. э. – в демотическую, которая является одним из видов письма, обнаруженного на Розеттском камне. Сначала пиктографические символы, использовавшиеся для обозначения какого-либо исторического события, не сильно отличались друг от друга. Взять, например, историческое событие, связанное с царем Нармером, около 3100 года до н. э. Это смесь графических и фонетических элементов: «Царь Нармер приводит шесть тысяч воинов, взятых в плен в их стране». При сравнении двух видов письменности в описании схожих событий они имеют тенденцию демонстрировать схожую эволюцию.

Рис. 55. На этой иллюстрации проводится сравнение символической письменности египтян и ацтеков. Сверху: Фрагмент таблички царя Нармера, город Иераконполь (это греческое название настоящее, древнеегипетское название этого города – Нехен), Египет, около 3100 года до н. э. Первый знак, изображающий человека, символизирует рыбу н'р, которому соответствует фонетическая форма нар. Второй знак обозначает долото мер; отсюда и имя царя Нармер. Нармер держит за волосы воина, что символизирует пленение. Над головой воина изображен сокол, сидящий на шести бутонах лотоса. Каждый лотос (ка) в звуковом оформлении означает тысячу. Таким образом, это читается так: «Царь Нармер приводит шесть тысяч воинов, взятых в плен в их стране». Внизу: Фрагмент истории ацтеков, данный в «Кодексе Мендосы», представлен с целью показать схожесть мысли и символической схемы. Здесь изображен один из многих военных успехов Монтесумы I (1440–1469 (или 1468). Похожий на ребус рисунок, означающий его имя, находится наверху. Ацтек хватает за волосы другого воина – символ сражения. Справа расположен символ горящего храма, что означает завоевание. С храмом соединено изображение дерева с говорящим языком, – это селение Куанауака (современная Куэрнавака). Над ним стоит дата – 1469 год

Это прекрасно свидетельствует в пользу острого мышления ацтеков, так как, хотя их культурные достижения появились на сорок пять столетий позднее, чем достижения египтян, следует помнить, что человек переселился в Америку во время раннего неолита. В то время, когда первый американец появился в Америке, в других культурах неолита на Ближнем Востоке, в Европе, Греции не было ни более развитого интеллекта, чем у него, ни чего-то другого, чем можно было бы гордиться. Но «американец» попал в изоляцию от главных течений культурной эволюции. Искусство письма, колесо, алфавит, обработка металлов и т. д. возникли на земле «Благодатного полумесяца» (и не только. – Ред.) и оттуда распространились по всему Старому Свету. Даже тогда это распространение шло медленно. Потребовались две тысячи лет, чтобы принцип колеса достиг Британии, а другие изобретения доходили туда еще дольше.

«Фабрика истории Старого Света, – пишет Пал Келемен, – похожа на обширную паутину, простирающуюся от римских укреплений в Англии до изящных японских гравюр на дереве, от византийских икон в русских степях до удивительного мира царских гробниц в Египте… Это огромная территория… и как бы далеко ни находились друг от друга отдельные ее точки, какими бы разными ни были стили, ясно видно, что элементы и даже целые идеи соединялись, адаптировались и развивались между регионами».

У ацтеков была литература. Этот термин, возможно, неправилен, как было бы не совсем верным сказать, что их прикладные ремесла были «искусством». При том что оба выражения правильны, они на самом деле вводят в заблуждение. Так как очевидно, что у ацтеков не было литературы в нашем понимании этого слова, даже при этом это слово можно определить как «все сохранившиеся письменные источники, принадлежащие данному народу или написанные на данном языке». И все же, так как в конце цепочки рассуждений всегда следует помещать правду или вывод, как узелок на конце нити (ведь иначе нить не будет держаться) так и мы в конце этой части помещаем литературу ацтеков.

Литература ацтеков носила в основном исторический характер. Летописи древних времен, счет лет, книги записей дней и часов; были даже дневники. Встречались наблюдения за движением планет, звезд, затмениями, наблюдения за небесными явлениями, которые оказали или могли оказать влияние на жизнь ацтеков. Много было написано о прошлом ацтеков, так как у них была сильно развита способность слагать мифы и стихи. Они были поэтами, особенно вдохновенными, когда то, что они писали и пели, относилось к прошлому, так как только прошлое по-настоящему поэтично. Это была одна из их главных забот; их «истории», записанные на бумаге, рассказывали о переселениях, остановках в пути, войнах, распрях, основании городов. Священные ацтекские календари едва ли были литературой, не были ею и судебные записи, земельные реестры, родословные и податные списки.

История их племени близко подходит к тому, что мы подразумеваем под словом «литература». Даже тогда то, что записывалось, предназначалось лишь для облегчения запоминания; не было никаких перекрестных ссылок на другие племена. Любому, кто читал символические письмена ацтеков, показалось бы, что в Мексике они жили одни. Нет абсолютно никаких упоминаний о других племенах. Интересы ацтеков простирались «по вертикали, от племени к пантеону».

На самом деле литература ацтеков состояла из того, что не было записано, что передавалось из уст в уста, а символическое письмо служило опорой памяти «запоминателей», помогало им вспоминать ход событий. Эти многократно рассказанные саги, гимны, элегии, песни стали «литературой» только тогда, когда двуязычный писец (знавший испанский язык и язык науатль) письменно изложил их после испанского завоевания.

Многие великие сказания, вошедшие в мировую литературу, передавались из уст в уста, прежде чем были записаны. Сколько времени передавалась из уст в уста песнь о странствиях Одиссея, прежде чем какой-нибудь проворный писец не записал ее? Все сказания о киконах (племя, союзники троянцев, жившие, по мнению одних исследователей, южнее Троады, по мнению других – это фракийское племя, жившее в районе устья р. Марица (древний Гебр). – Ред.), лотофагах (народ в древнегреческой мифологии, питавшийся цветами лотоса. – Пер.), циклопах и лестригонах (предполагается, что это народ исполинов на Сицилии, пожиравших людей. – Пер.) повторялись в песнях, прежде чем они обрели «бессмертие» в буквах.

Так и с литературой ацтеков. Современные мексиканские ученые, которые говорят на языке науатль так же легко, как и на ласкающем слух испанском, перевели подлинные тексты, переписанные писцами с оригиналов на языке науатль XVI века. Доктор Анхель Мария Гарибай заполнил два тома произведениями ацтеков, которые в этой книге впервые переведены на английский язык. Просто поразительно, сколь широк был спектр проблем, волновавших ацтеков! Читая эти произведения, мы ближе узнаем этих людей, чья впечатляющая история в них отражена. Ацтеков всегда интересовала их связь со вселенной в целом; они задавались вопросом о жизни и жизни после смерти.

Правда ли то, что человек живет только на земле?
Не навсегда на земле: здесь лишь ненадолго.
Треснет даже нефрит,
Сломается даже золото,
Рассыплются даже перья кетцаля,
Не навсегда на земле: здесь лишь ненадолго.

Те, кто, возможно, спустятся в подземный мир, так поют об этом дне:

[Если] однажды мы уйдем,
Мы ночью спустимся в таинственные края,
Сюда мы пришли, чтобы лишь встретиться.
Мы всего лишь прохожие на земле.
Пусть наша жизнь пройдет в мире и удовольствиях; давай веселиться!
Но пусть не приходят те, кто живет с гневом в груди: земля очень
велика!
Тот может жить вечно, тому не надо умирать.

Поэтическая сторона их жизни, образы, любовь к природе и цветам, которую впервые признал даже Кортес, выражены в страданиях души:

Мое сердце желает и жаждет цветов,
Я страдаю вместе с песнями и повторяю их на земле,
Я, Куакуауцин:
Я хочу, чтобы цветы цвели в моих руках!..
Где мне собрать красивые цветы, красивые песни?
Здесь никогда весна не приносит их с собой.
Я мучаюсь один, я, Куакуауцин.
Быть может, ты веселишься; можно же друзьям радоваться жизни.
Где мне взять красивые цветы, красивые песни?

«Флорентийский кодекс», переведенный непосредственно с идеографических символов языка науатль на испанский язык, содержит наставления мальчикам, учащимся в религиозных школах кальмекак, которые «должны научиться искусно исполнять все песни, песни богам… написанные в книгах», такие как:

Куда мне идти?
Куда мне идти?
Дорога ведет к богам двойственной сущности.
Может ли твой дом быть пристанищем бесплотных духов?
Может быть, на небесах?
Или только земля
Здесь пристанище бесплотных духов?

Вот другие, утверждающие право бога на обладание земным шаром:

Ты живешь на небесах,
Ты поддерживаешь горы,
Анауак в твоей руке,
Везде и всегда тебя ждут,
Тебя призывают и тебя молят,
Ищут твоей славы и блаженства.
Ты живешь на небесах:
Анауак в твоей руке.

Один американский ученый, Джон Корнин, полагает, что во всей литературе американских индейцев ни одно другое племя не оставило такого разнообразия выражений и чувств. Ведь именно через песни литература перестала быть привилегией жрецов-интеллектуалов и вошла в народ. Здесь песни подчеркивают идеи, как священные, так и мирские, факт необычный сам по себе. Поэт, который, возможно, является ювелиром, поет о красоте драгоценных камней:

Я режу нефрит, я плавлю золото в тигле:
Вот моя песня!
Я вставляю изумруды в оправы…
Вот моя песня!

А то, что он чувствовал, как чувствует образованный художник, выражено фразой «понимающий бога в своем сердце»:

Хороший художник;
Художник тольтеков,
Рисующий черными и красными чернилами,
Создатель разных вещей при помощи черной воды…
Хороший художник,
Понимающий бога в своем сердце,
Бросает вызов своим сердцем,
Беседует со своим собственным сердцем.
Он знает цвета, кладет их и затеняет.
Он рисует и лица, и ноги,
Набрасывает тени, придает рисунку законченность,
Как будто он художник тольтеков,
Он рисует всеми красками цветов.

Можно ли подозревать о существовании таких чувств? Не кажется ли, что оригинальные мексиканские тексты на языке науатль были улучшены при переводе, приукрашены испанскими поэтами, которые любят добавлять в картины прошлого новые краски? Вот как выглядит отрывок из текста рукописи «Легенды о солнцах», которая была первоначально переложена на бумагу в 1558 году в переводе:

Мои цветы не погибнут,
И не закончатся мои песни.
Они разносятся, рассеиваются.

Мексика, как и Перу, была солнечным государством. Превыше всех был бог солнца; не важно, сколько было других богов и каким широким было их влияние; в конечном счете все шло от солнца. Мексика была поистине солнечным царством.

Теперь наш отец Солнце
Погружается, одетый в роскошные перья,
В сосуд из драгоценных камней,
Словно в ожерелье из бирюзы, он идет
Среди бесконечно падающих цветов…

Таково общее представление о литературе ацтеков, только самое общее представление, и не больше. Не так давно тщательное исследование ацтекской литературы провел в своей книге «La Filosofia Nahuatl» (не переведена на английский язык) доктор Мигель Леон Портилья. Эта книга проливает новый свет на человеческие качества ацтеков. До нас дошло больше литературных произведений ацтеков, чем можно предположить поначалу, хотя очень многое утрачено. Но то, что есть, прекрасно совпадает с описаниями жизни ацтеков, сделанными первыми конкистадорами, и с тем, что подтвердила археология.

Когда мир вступил в 1519 год, ацтеки могли бы окинуть взглядом свою историю, которая по стремлению к власти почти не имеет себе равных. Ацтеки были почти ничем, но за сравнительно короткое время превратились в наследников тысяч лет культуры даже более великой, чем их собственная, культуры, которую они приняли и усвоили. Ацтеки задали Мексике направление движения к некоей форме экономического синтеза. Они дали ей новую концепцию коммерции, выведя торговлю за пределы традиционных границ. Ацтеки обладали обширными познаниями в географии и прекрасно разбирались в растениях. Они сделали из изготовления бумаги настоящую индустрию. У них была письменность, которая имела тенденцию развиться в фонетическую систему. У них существовала литература. Они использовали деревянные и глиняные штампы, чтобы делать оттиски рисунков и символов на своей бумаге аматль. Таким образом, у ацтеков были все составляющие: бумага, письменность, литература и изготовление оттисков, что существовало в Древнем Китае и привело к первым шагам в направлении того воспроизведения понятий путем печатания, которое послужило распространению цивилизации.

Однако бесполезно рассуждать о том, что могло бы быть. В том 1519 году небольшая флотилия судов встала на якорь там, где вскоре был основан Веракрус: прибыл Эрнан Кортес.

Они пали…

Это драма, о которой как бы часто ни рассказывали, похоже, никогда не потеряет налет романтики. Испанцы, которые принимали в этом активное участие, чувствовали историчность этого момента: Эрнан Кортес написал свои знаменитые пять писем, еще пробираясь сквозь море крови ацтеков. Трое других испанцев, которые принимали участие в походе, также оставили записи о своих впечатлениях, включая замечательные записки Берналя Диаса дель Кастильо, который даже в возрасте восьмидесяти четырех лет не мог ничего забыть: «…все встает перед моими глазами, как будто это случилось вчера». Завоевание на долгое время станет источником, питающим литературу, и ничто, наверное, не заменит историческое повествование Уильяма Прескотта. Все те, кто появились после него, – будь то генерал Лью Уоллес, Д.Х. Лоуренс или Сэмюэль Шеллабаргер или даже «Сердце из нефрита» Мадарьяги и «Кортес и Монтесума» Мориса Коллиса, – это всего лишь бледные подобия изначального произведения, созданного Уильямом Прескоттом.

Они пали. Почему это произошло? Ответ на этот вопрос можно найти в литературе: это было неизбежно. Как только белый человек начал исследовать этот новый мир, контакты с ацтеками и их завоевание стали фактом, не подлежащим сомнению. Если бы это не был Эрнан Кортес, то был бы кто-то другой.

Эрнан Кортес появился в Мексике в некий психологический момент (прямо как в Перу, куда Франсиско Писарро прибыл тогда, когда у инков только что закончилась гражданская война). С востока ожидалось прибытие бога Кецалькоатля. Колумб вступил в контакт с майя во время своего четвертого и последнего плавания в 1502 году. Эти удивительные сведения, всякий раз преувеличенные при пересказах, дошли до ушей ацтекских купцов, которые в то время торговали недалеко от Юкатана на древнем рынке Шикаланго. Монтесума пришел к власти в 1503 (или 1502) году. Во время его правления белые люди продолжали появляться на берегах Мексиканского залива и исчезать. Кецалькоатль, герой культуры Америки, изгнанный из своей страны, поклялся, когда уплывал по водам все того же Мексиканского залива, что «в день моего рождения Се-Акатль, год 1-Тростник я вернусь». Согласно ацтекскому календарю, этот год 1-Тростник мог попасть – в христианском летосчислении – на годы: 1363, 1467 или 1519. В 1519 году на побережье в районе нынешнего Веракруса появился Эрнан Кортес, и одним из первых подарков, которые прислал ему Монтесума, был великолепный головной убор из перьев кетцаля (квезала), тот самый головной убор, который в настоящее время находится в Музее культуры народов мира в Вене. Задолго до этого весь народ ацтеков прошел через годы несчастий; ацтеки чувствовали ненадежность бытия, в то время как их жрецы искали на земле и небесах знамения бедствий. Из селений, плативших дань ацтекам, шли длинные колонны людей, предназначенных на принесение в жертву, которых убивали на жертвенном камне, чтобы боги дали ацтекам ответы на их вопросы о необычных людях, которые появлялись на их берегах и исчезали. Было естественным, что требования все новых и новых людей для жертвоприношений, обращенные к другим племенам, заставляли эти племена отвернуться от ацтеков. И даже те племена, которые на протяжении последних двухсот лет были дружески расположены к ацтекам, были страшно разгневаны такой гибелью своих сородичей. Связи между завоевателями и завоеванными племенами ослабли. Но ацтеки, охваченные страхом и неопределенностью, еще более усилили нажим.

И тогда появился Эрнан Кортес. Он прибыл с новым (огнестрельным) оружием, лошадьми, стальными доспехами и новыми богами. Встретились два разных мира, два разных человеческих характера. Ацтек не рассматривал себя как отдельно взятую сущность; он мыслил категориями общины. Испанец верил в свою собственную личность, наиболее реальной сущностью его мира была его собственная отдельно взятая душа.

Ацтеки пали. Они пали, по предположению Уильяма Прескотта, под давлением другой, «в некоторых отношениях не более развитой цивилизации; никакие их достижения не могли спасти их [ацтеков] цивилизацию, а их собственная внутренняя слабость помогла уничтожить ее». Нравственная история – неправильная история; историческое действие, оцененное «с точки зрения вечности», согласно Спинозе, находится вне добра и зла. По самой своей природе история аморальна, и все же…

И все же то, что написал Прескотт, имеет некоторое отношение к реалиям фактов, описанным в этой книге: «Монархия ацтеков пала от рук ее собственных подданных… Ее судьба может послужить поразительным доказательством того, что власть, которая не опирается на симпатии своих подданных, не может продлиться долго; что человеческие институты, не связанные с процветанием и развитием человека, неизбежно падут… от насилия изнутри или извне».

Таким образом, 13 августа 1521 года, в День святого Ипполита, в огне и дыму тысяч пожарищ завершился завоевательный поход испанцев, а цивилизация ацтеков канула в культурное небытие.