Василий Щепетнев: Три колоска для Гарри

Автор: Василий Щепетнев

Опубликовано 29 сентября 2010 года

Итак, за окном — тысяча девятьсот тридцать второй год. Сплошная коллективизация превратила крестьянина-единоличника в колхозника. Превращение это заключалось не столько в явлении новых атрибутов, сколько в лишении старых. У единоличника отобрали и передали в колхоз зерно (семенной фонд), инвентарь (плуги, бороны), скотину (лошадей, коров), местами и птицу, и, главное, землю. Оставили кошек, собак, местами опять-таки птицу и — чуть-чуть — землицы под огород. Из города приехали «двадцатитысячники» — передовые рабочие крупных промышленных центров, приехали и стали во главе колхозов. Передовыми они были в идейном, политическом плане: ясно, что при поставленной партией задаче индустриализации страны в кратчайшие сроки никакого мало-мальски квалифицированного рабочего от станка не оторвут и на село не отправят. А вот «агитатора, горлана-главаря» послать в село не только можно, но и нужно, чтобы не мешал квалифицированному рабочему делать дело.

Двадцатитысячник, как ему положено, агитировал и горланил. Но одним горлом мужика не проймешь, а каждому председателю взвод латышских стрелков не дашь. Как выгнать колхозника в поле? Жизнь колхозника была бессмысленной и беспощадной — с точки зрения потомственного диванного горожанина. Труд ненормированный и неоплачиваемый. За свои старания мужик, баба или дети получали трудодни — очень условные единицы, иногда за них давали толику урожая, иногда нет. Колхозника обязывали сдавать хлеб государству (этот лозунг держался до последних дней советской власти). Не накормить себя и семью, даже не накормить страну — а именно сдать государству. Без боя и торга. Кормильцем всех и вся государство назначило себя. Взамен колхозник мог после работы поковыряться в приусадебном участке, почитать в газете о том, как вольно дышит человек, а в наиболее передовых селах и послушать по радио «и все вокруг колхозное, и все вокруг мое» (авторство выражения приписывают Васильеву, однако в песне «Дорожная» слова немножко другие. Послушайте. Рекомендую исполнение Лемешева).

Но радио — это одно, а реальность — другое. Чтобы колхозники не восприняли слова «все вокруг мое» буквально, был принят «Указ семь-восемь», а точнее — Постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». Его еще называют «Законом о трех колосках»: за несколько сорванных с колхозного поля колосков колхозника могли послать далеко и надолго. А могли и не послать. К каждому колоску милиционера не приставишь, за порядком следили сами колхозники — звеньевые, бригадиры, а дать ход делу или не дать, решал он, председатель колхоза (опять же точное название должности — председатель правления колхоза). И эта возможность наделяла председателя реальной властью, поскольку не было колхозника, который бы не припрятал жменю колхозного зерна или кружку колхозного молока для голодных детей. Другого, неколхозного молока в деревнях тридцатых годов после коллективизации не было в принципе. И как не тяжела была колхозная жизнь, в лагеря идти не хотелось. От председателя откупались иногда самогоном, иногда дочкой или женой, и всегда — покорностью. Участь непокорных была плачевна. Вот так закон о трех колосках служил укреплению вертикали власти.

После ликвидации советского строя началась деколлективизация — как в сельском хозяйстве, так и в иных отраслях. Колхозники получили пай, рабочие — акции своего предприятия, интеллигенция — возможность слушать, смотреть и читать все, до чего дотянется. Последующие события привели к концентрации земельных паев и крупных пакетов акций в руках пяти процентов населения. Колхозники остались без земли и без колхозов, рабочие без акций, без фабрик и — значительной частью — без работы, интеллигенцию превратили в «бюджетников», которых, как в свое время кулаков, нужно ликвидировать как класс (сократить число врачей, учителей, преподавателей ВУЗов и прочих нахлебников казны). И вот теперь объявляют, что последнюю забаву — возможность читать то, что читается, и смотреть то, что смотрится — отбирают. Госдума приняла в третьем, заключительном, чтении закон, направленный на усиление охраны авторских прав; соответствующие изменения внесены в часть 4 Гражданского кодекса (ГК) РФ. В поддержку законопроекта, направленного на ужесточение борьбы с бытовым пиратством было подано 408 голосов, один голос против. Теперь бытовым пиратам (мне нравится выражение «бытовой пират», а формулировка «запись в память считается воспроизведением» просто восхищает, еще чуть-чуть, и мы поймем, что «свобода — это рабство») грозит штраф до пяти миллионов рублей и срок до двух лет. Конечно, можно тешить себя мыслью, что в России строгость закона умягчается повсеместным его неисполнением, но закон принимают не для того, чтобы исполнять, а для того, чтобы им, законом, кормиться. И держать под контролем потенциальных смутьянов. Всех не проверишь, значит, кто-то будет выбирать, кого проверять. Тех, с кого можно стрясти мзду. А еще закон позволяет контролировать непокорных. К любому непокорному теперь могут придти домой и на законных основаниях просканировать содержание жесткого диска. Если найдут нелицензионного Гарри Поттера — посадят. Если не найдут — просто узнают, что у человека хранится на диске.

Закон о трех колосках защищал интересы советского государства. Закон о бытовых пиратах защищает интересы Гарри Поттера.

Кто более матери-истории ценен?