10.1.1. ПЕРВИЧНОСТЬ СМЫСЛОВЫХ ОТНОШЕНИЙ *

В этой главе будет рассматриваться понятие смысла (sensed как особое понятие, не совпадающее ни с референцией, ни с применением (application) (ср. §§9.4.1—9.4.8). Мы уже видели, что словарный состав языка содержит несколько лексических систем, семантическая структура которых может быть описана в терминах парадигматических и синтагматических смысловых отношений; при этом подчеркивалось, что эти отношения должны определяться как имеющие место между лексическими единицами, а не между независимо задаваемыми смыслами (ср. § 9.4.2).

Последнее положение представляется весьма важным и в теоретическом, и в методологическом аспекте. Оно отражает один из основных принципов «структурализма» (в понимании Ф. де Соссюра и его последователей), а именно — принцип, согласно которому каждая лингвистическая единица (item) занимает свое «место» в определенной системе и ее функция, или значимость (value), выводится из отношений, в которые она вступает с другими единицами системы (ср. §§ 2.2.2—2.2.9). Преимущество структурного подхода к семантике заключается в том, что он позволяет лингвисту избежать рассмотрения спорного вопроса о философском и психологическом статусе «понятий» или «идей» (ср. § 9.2.6). Что касается эмпирического исследования структуры языка, то смысл лексической единицы можно определить как множество отношений, имеющих место между рассматриваемой единицей и другими единицами водной и той же лексической системе (иначе говоря, смысл не только зависит от множества отношений, но и тождествен ему). Природа этих смысловых отношений и рассматривается в настоящей главе.

Методологическое значение структурного подхода к определению смысла можно проиллюстрировать, обратившись к идеям Рассела и других современных логиков относительно способа определения таких понятий, как протяженность, вес, форма и т. д. В традиционной логике вопрос «Одинакова ли протяженность х и y?» обычно интерпретировался так, как если бы он был вторичным и зависел от вопросов совершенно иной логической структуру: «Какова протяженность х?» и «Какова протяженность у?» (протяженность при этом понимается как свойство, которым объекты могут обладать в большей или меньшей степени). На практике протяженность объекта определяется путем сравнения его с каким-то условным стандартом. Когда мы говорим, например, что х имеет протяженность, равную одному метру, то мы утверждаем, что если его сравнить с платино-иридиевым бруском, хранящимся в Международном бюро мер и весов, то х окажется равным по длине расстоянию между двумя чертами, отмеченными на бруске (тот факт, что с 1960 г. метр как международная единица длины определяется путем более сложных, но более надежных физических измерений, не влияет на справедливость рассматриваемого нами принципа). Иначе говоря, на вопрос «Какова протяженность x?», мы получаем ответ с помощью процедуры, которая дает ответ на вопрос типа «Одинакова ли протяженность х и z?» (где z — стандарт). Если нам даны два объекта — х и у, мы можем сравнивать их непосредственно друг с другом или косвенно путем сопоставления с некоторым третьим объектом z (платино-иридиевый брусок в Париже, рулетка, размеченная в соответствии с некоторым принятым стандартом измерения и т. д.). В любом случае вопрос «Какова протяженность х?» является зависимым и фактически сводится к множеству вопросов типа «Одинакова ли протяженность х и у?». Другого эмпирического способа определения протяженности х не существует; раз это так, Рассел предложил считать, что протяженность должна определяться фактически в терминах отношения «иметь такую же протяженность, как». (Нет необходимости подробно рассматривать здесь расселовскую формулировку этого определения. Общий принцип от этого не зависит.)

Подобно тому как «обладание одинаковой протяженностью» есть отношение, которое имеет место между двумя объектами (а не между внутренне присущими им «протяженностями»), так и «обладание одинаковым смыслом» — или синонимия — есть отношение, связывающее две лексические единицы (а не «смыслы», которые с ними ассоциируются в умах говорящих; ср. § 9.2.6). Определение смысла гораздо сложнее, чем определение длины (или веса и т. д.), так как оно связано с более широким кругом отношений, чем просто отношения одинаковости и различия. Но, видимо, для постулирования совокупности «смыслов», ассоциируемых с лексическими единицами в системе, существует не больше оснований, чем для постулирования совокупности «протяженностей», внутренне присущих физическим объектам. Вопрос «Каков смысл х?» (а ответ на этот вопрос, как мы помним, составляет только одну часть ответа на вопрос «Каково значение x?») с методологической точки зрения сводится к множеству вопросов, каждый из которых имеет дело с определенным отношением: «Имеет ли место между х и у смысловое отношение R_i?».

10.1.2. «АНАЛИТИЧЕСКИЕ» и «СИНТЕТИЧЕСКИЕ» ИМПЛИКАЦИИ *

Понятие смысла часто рассматривается философами в связи с разграничением синтетических и аналитических суждений (statements). Суть этого разграничения сводится к следующему. Синтетическим является суждение, истинность которого «случайна» (contingent) и зависит от эмпирических фактов (а последние могли бы быть и иными); аналитическое же суждение является «необходимо» истинным, и его истинность гарантируется (i) смыслом составляющих его элементов и (И) синтаксическими правилами языка. Возьмем стандартный пример: предложение All bachelors are unmarried 'Все холостяки не женаты' может считаться аналитическим в силу семантического отношения между bachelor 'холостяк' и unmarried 'неженатый', которое и гарантирует истинность предложения.

Правомерность приведенного определения аналитичности может оспариваться; возможно даже, что (в том виде, как оно обычно подается) оно вообще не выдерживает критики в философском плане. К счастью, семантический анализ языка, используемого в повседневном общении, не зависит от решения философских проблем, связанных с разграничением случайной и необходимой истинности. Лингвист нуждается в прагматическом понятии аналитичности — понятии, посредством которого в теории учитываются невыраженные пресуппозиции и допущения, принятые в речевом коллективе, и не рассматривается их правомерность в рамках какой-либо другой системы координат, якобы абсолютной или нейтральной в языковом и культурном отношении. Именно для этой цели мы ввели (см. ранее) понятие ограниченного контекста. Любые утверждения данной главы о семантических отношениях, имеющих место между предложениями благодаря смыслу входящих в них лексических единиц, должны интерпретироваться именно в свете этого понятия.

Суждения о смысловых отношениях могут формулироваться с использованием понятия импликации. Его можно ввести с помощью предшествующих ему понятий эксплицитного утверждения (assertion) и отрицания (denial). Будем считать, что во всех языках можно установить правила соответствия между утвердительными и отрицательными предложениями и что грамматика языка объясняет соответствие между конкретным утвердительным и конкретным отрицательным предложением. Так, отрицательное предложение John is not married 'Джон не женат' соответствует утвердительному предложению John is married 'Джон женат'. Будем теперь говорить, что отрицательное предложение эксплицитно отрицает все, что эксплицитно утверждается соответствующим утвердительным предложением; и на базе этого понятия эксплицитного утверждения и отрицания мы можем построить более интересное с семантической точки зрения понятие имплицитного утверждения и отрицания, или импликации. Будем говорить, что одно предложение — S₁ имплицирует другое — S₂ (символически S₁ S₂), если, по мнению носителей языка, нельзя эксплицитно утверждать S₁ и эксплицитно отрицать S₂. A S₁ имплицитно отрицает S₂ (S₁ имплицирует не S₂ : S₁ ~S₂), если, по мнению говорящих, эксплицитное утверждение S₁ делает невозможным (без противоречия) эксплицитное утверждение S₂.

Следует подчеркнуть, что импликация (в том смысле, в каком она была здесь определена) в принципе поддается объективной проверке. Мы не утверждаем, конечно, будто все говорящие будут единодушно соглашаться с тем, что одно предложение имплицирует другое. Как мы уже видели, так называемое «понимание» высказываний вполне может быть объяснено без допущения о том, что все носители языка выведут из данного высказывания в точности одно и то же множество импликаций (ср. § 9.2.9). Зато вполне можно считать, что существует достаточно большое пересечение импликаций, признаваемых разными говорящими, — достаточно большое для того, чтобы предупредить недопонимание в большинстве случаев общения людей друг с другом. В вопросе о числе и природе импликаций, имеющих место между предложениями языка, семантическая теория должна предусматривать некоторую долю неопределенности. 

10.2.1. БОЛЕЕ СТРОГОЕ И БОЛЕЕ СВОБОДНОЕ ПОНИМАНИЕ «СИНОНИМИИ» *

Можно различать более строгую и более свободную интерпретацию термина «синонимия». Согласно более строгому пониманию (наиболее распространенному в современных семантических теориях), две единицы синонимичны, если они имеют один и тот же смысл. Именно об этой интерпретации синонимии будет идти речь в настоящем разделе.

Более свободную трактовку мы находим, например, в следующей цитате из «Тезауруса» Роже: «Пусть мы имеем дело со словом nice ... При нем (в указателе) мы найдем... различные синонимы, представляющие разные оттенки значения слова nice». «Синонимы», приведенные в указателе для слова nice — 'хороший, приятный, милый; любезный; изысканный', — включают слова savoury'вкусный; соленый; приятный', discriminative 'отличительный; проницательный', exact 'точный; пунктуальный; строгий', good 'хороший; полезный; искусный; добрый; любезный', pleasing 'приятный, привлекательный', fastidious 'разборчивый; тонкий, изощренный' и honourable 'честный; благородный'. Каждое из этих слов само участвует в одном из списков «синонимов» в основной части текста «Тезауруса». Например, обратившись к разделу, в котором встречается pleasing, мы находим «массив буквально десятков эквивалентов... , выражающих всевозможные оттенки значения». То же самое относится и к good, exact и т. д. Поэтому «Тезаурус» дает нам «массив сотен слов и выражений, имеющихся в нашем распоряжении для использования их вместо ... nice, с которого мы начали». В рамках более свободной интерпретации понятия синонимии все эти слова и выражения считаются «синонимичными» слову nice.

10.2.2. О ВОЗМОЖНОСТИ КОЛИЧЕСТВЕННОГО ИЗМЕРЕНИЯ СИНОНИМИИ *

Иногда высказывается точка зрения, что слова могут быть синонимичными в разной степени; любое множество лексических единиц, можно упорядочить по шкале смыслового сходства или различия, то есть, например, а и b будут тождественны по смыслу (строго синонимичны), а и с — относительно сходны по смыслу (свободно синонимичны), a и d — еще менее сходны по смыслу и т. д. На основе: этого представления в последние годы было предложено несколько) способов количественного измерения «синонимии». Мы не будем касаться здесь ни одного из этих предложений. Даже если бы было доказано, что та или иная мера смыслового сходства является эмпирически надежной (то есть, будучи применена различными учеными в, разное время, дает согласованные результаты), и даже если нам удалось бы свести вместе как более или менее «синонимичные» единицы, «эквивалентные» на основе чутья носителя языка, то и тогда осталась бы нерешенной проблема объяснения различий между «синонимами». (Стоит, пожалуй, заметить, что практическая полезность, справочных изданий типа «Тезауруса» Роже зависит от предварительного знания языка человеком, использующим такой словарь. Если он сам не может правильно разграничивать сотни «эквивалентов», предлагаемых ему для слова nice, то вряд ли можно утверждать, что он имеет их «в своем распоряжении».) Если b и с оказываются равноудаленными по смыслу от а, то из этого вовсе не следует, что они синонимичны между собой и связаны с а одинаковыми семантическими отношениями. Пусть, например, согласно одной из предлагаемых мер смыслового сходства, mother 'мать' и son 'сын' оказываются «равноудаленными» от father 'отец'. Как интерпретировать этот результат? Ясно, что слова mother и son нельзя считать синонимичными даже в «свободном» смысле. Смысловое отношение между father и mother (и с обыденной, и с научно-описательной точки зрения) отличается от того отношения, которое имеет место между father и son. Короче говоря, никакая мера относительной «синонимии» не может служить той основой, из которой выводились бы (каким-то очевидным способом) известные смысловые отношения, играющие важную роль в организации словаря.

10.2.3.«ТОТАЛЬНАЯ СИНОНИМИЯ»И«ПОЛНАЯ СИНОНИМИЯ» *

Согласно широко распространенному взгляду, если в естественных языках и существуют «подлинные» синонимы, то их число невелико. Как пишет Улльман, «почти трюизмом является положение, что тотальная синонимия встречается чрезвычайно редко, что она есть роскошь, которую язык с трудом может себе позволить». В изложении Улльмана такой взгляд покоится на двух совершенно различных критериях: «Только те слова могут считаться синонимичными, которые могут замещать друг друга в любом данном контексте, без малейшего изменения понятийного или эмоционального содержания». Два условия «тотальной синонимии», таким образом, — это (i) взаимозаменяемость во всех контекстах и (ii) тождественность понятийного и эмоционального содержания. Правомерность разграничения между «понятийным» и «эмоциональным» смыслом будет рассмотрена ниже. Пока примем это различие без доказательства.

Условие взаимозаменяемости во всех контекстах отражает распространенное мнение, что слова никогда не бывают синонимичными в каком-либо одном контексте, если они не встречаются (обладая одним и тем же смыслом) во всех контекстах. Мы уже упоминали эту гипотезу и отвергли ее (см. § 9.4.2). Подобно всем смысловым отношениям, синонимия зависит от контекста; к этому принципу мы еще вернемся. Главное возражение против определения синонимии, предложенного Улльманом (и другими), состоит в том, что рассматриваемое определение соединяет в себе два совершенно разных критерия и заранее предрешает вопрос об их взаимозависимости. Здесь удобно ввести одно терминологическое разграничение. Принимая без доказательства правомерность разграничения между «понятийным» и «эмоциональным» смыслом, мы можем использовать термин полная синонимия для случая эквивалентности как того, так и другого смысла, а термин тотальная синонимия — для тех синонимов (полных или неполных), которые взаимозаменяемы во всех контекстах. Эта классификационная схема позволяет выделить четыре возможных вида синонимии (при условии, что каждая из переменных принимает только два значения): (1) полная и тотальная синонимия; (2) полная, но не тотальная синонимия; (3) неполная, но тотальная синонимия; (4) неполная и нетотальная синонимия. Когда специалисты по семантике говорят о «подлинной» (или «абсолютной») синонимии, большинство имеет в виду полную и тотальную синонимию. Разумеется, таких синонимов в языке очень мало. В основе подобного определения лежит допущение, что полная эквивалентность и тотальная взаимозаменяемость являются по необходимости связанными величинами; польза от такого понятия «абсолютной» синонимии весьма ограниченна. Как только мы принимаем противоположную точку зрения и одновременно отказываемся от традиционного взгляда, согласно которому синонимия связана с тождеством двух независимо задаваемых «смыслов», вся проблема принимает гораздо более ясные очертания.

10.2.4. «ПОНЯТИЙНОЕ» ЗНАЧЕНИЕ И «ЭМОЦИОНАЛЬНОЕ» ЗНАЧЕНИЕ[68] *

При рассмотрении синонимии многие семантики обращаются к разграничению «понятийного» и «эмоционального» (или «аффективного») значения. Из самих терминов ясно, что речь идет о точке зрения, согласно которой использование языка связано с двумя или более разными психическими «способностями», — во-первых, с интеллектом, а во-вторых, с воображением и эмоциями. Как в специальной, так и в научно-популярной литературе по семантике часто подчеркивается важная роль «эмоциональных» факторов в языковом поведении. Часто говорят, что, в противоположность лексике научно-технических текстов, слова «повседневного языка», помимо и сверх их первичного, чисто «интеллектуального» значения, нагружены эмоциональными «ассоциациями», или «коннотациями».

Нет необходимости рассматривать здесь психологическую правомерность разграничения между различными умственными «способностями», на которой первоначально основывалось семантическое разграничение «понятийного» и «не-понятийного» значения. Термин «понятийное» значение используется учеными, многие из которых не разделяют той точки зрения, что «интеллектуальное» резко отличается от «аффективного». Что касается действительного использования языка, то одно слово может, конечно, предпочитаться другому благодаря своим особым эмоциональным ассоциациям. Но степень важности этого момента значительно варьируется от одного стиля к другому и от одной ситуации к другой. Так, Улльман приводит следующие примеры английских слов, синонимичных с познавательной, но не с эмоциональной точки зрения: liberty 'свобода' : freedom 'свобода', hide 'прятать' : conceal 'прятать, скрывать'. Нетрудно придумать ситуации, когда говорящий или пишущий сознательно употребит тот или другой из этих синонимов, и выбор при этом будет основан на «коннотациях», вызываемых данными словами. Но существует также много контекстов, в которых можно было бы употребить то или другое слово без какого-либо заметного различия в результатах речевого воздействия. Было бы неверно считать, что эмоциональные коннотации слова всегда существенны для его употребления.

Более важный момент заключается в следующем. Разграничение между «понятийной» и «не-понятийной» синонимией проводится различными авторами по-разному. Но во всех случаях сначала определяют именно «понятийную» синонимию. Никто никогда не говорит о словах, являющихся синонимичными в «эмоциональном», но не в «понятийном» плане. Уже этого достаточно для предположения о том, что «эмоциональное», или «аффективное», используется как всеобъемлющий термин для обозначения нескольких совершенно различных факторов, которые могут влиять на выбор синонимов в конкретных ситуациях или в конкретных контекстах. Но ведь нужно описать эти факторы в соответствующих терминах. По-видимому, бесполезно применять несомненно релевантную категорию «эмоциональных» (или «аффективных») коннотаций для обозначения любых явлений, не попадающих в сферу «понятийного» значения.

Некоторые из факторов, ограничивающих или предопределяющих наш выбор между «понятийными» синонимичными словами и выражениями, не имеют никакого отношения к смыслу, соотнесенности или чему-либо еще, что было бы разумно называть «значением». Многие люди сознательно избегают, если это возможно, использования одного и того же слова более одного раза в одном и том же высказывании. Другие (сознательно или бессознательно) стараются выбирать более короткое слово вместо более длинного, более «обыденное» вместо более «ученого» слова, англосаксонское, а не латинское, греческое или романское слово и т. д. При сочинении стихов конкретные фонологические ограничения, налагаемые размером и рифмой, вводят еще и другие, не семантические факторы.

Существуют также факторы, которые (хотя их вполне можно было бы считать и «семантическими») связаны с ситуационной или стилистической допустимостью конкретных форм, а не с их смыслом или референцией. Мы уже видели, что существует много «измерений» допустимости, которые следовало бы учитывать в полном описании языкового поведения (ср. § 4.2.3). Мы не будем больше говорить здесь об этих других величинах, определяющих полную допустимость, так как нас интересуют лишь общие принципы семантической структуры. Более предпочтительным нам кажется предложение ограничить термин «синонимия» тем явлением, которое многие специалисты по семантике называют «понятийной» синонимией. Этого решения мы будем придерживаться до конца данной главы. И следовательно, мы не будем больше обращаться к разграничению между «полной» и «неполной» синонимией.

Синонимия может быть определена в терминах двухсторонней импликации, или эквивалентности. Если одно предложение, S₁, имплицирует другое предложение, S₂, и если верно также и обратное, то S₁ и S₂ эквивалентны, то есть если S₁ S₂ и если S₂ S₁, тогда S₁ ? S₂ (где «?» означает «является эквивалентным с»). Если теперь два эквивалентных предложения имеют одинаковую синтаксическую структуру и отличаются одно от другого только тем, что в одном из них представлена лексическая единица x, а в другом, на том же месте, — у, то х и у синонимичны. Возможен и другой способ определения эквивалентности: если и S₁, и S₂ имплицируют одно и то же множество предложений, то они эквивалентны друг другу. С формулировкой такого вида связаны, однако, определенные трудности: она пренебрегает принципом, согласно которому множество предложений, имплицируемых каким-либо данным предложением, является неопределенным (ср. § 9.2.10). Если мы определим эквивалентность, в терминах двухсторонней импликации, то мы сможем считать, что предложения, имплицирующие друг друга, имплицируют также одно и то же множество других предложений, если только в каких-то конкретных случаях это допущение не окажется когда-нибудь ложным.

В традиционной семантике синонимия обычно рассматривалась как отношение, имеющее место между лексическими единицами; и определение, которое только что было дано, согласуется с этим взглядом. Можно, конечно, употреблять термин «синонимия» расширительно, чтобы он охватывал как отдельные единицы, так и группы лексических единиц, сочетающихся в рамках какой-либо синтагматической конструкции. Можно сказать, например, что сочетания female fox 'лиса женского пола' и male duck 'утка мужского пола' синонимичны лексическим единицам vixen 'самка лисицы' и drake 'селезень', соответственно. Но важно заметить следующее: делая это утверждение, мы предполагаем, что эти сочетания и лексические единицы действительно взаимозаменяемы при нормальном использовании языка. В противоположность этому *male cow 'корова мужского пола' и bull 'бык', *female bull 'бык женского пола' и cow 'корова' не являются, по-видимому, нормально взаимозаменяемыми, хотя мы и можем легко вообразить ситуацию, когда самый простой способ объяснить значение bull (кому-нибудь, кто знает значение cow и male) состоял бы в том, чтобы прибегнуть к предложению, которое в нормальных условиях является неприемлемым: A bull is a male cow 'Бык — это корова мужского пола'. Причина, в связи с которой *female bull и *male cow являются семантически неприемлемыми, состоит в том, что ни bull, ни cow (в противоположность fox и duck) не являются «немаркированными» по полу (ср. § 2.3.7, рассмотрение слов dog 'собака' и bitch 'сука'). Сказанное до сих пор не будет оспаривать ни один специалист по семантике. Но требование «нормальной» взаимозаменяемости должно исключать как многие семантически совместимые (значимые) группировки лексических единиц, так и семантически несовместимые сочетания типа *male cow. Сочетание mature female bovine animal 'взрослое млекопитающее животное женского пола' (которое могло бы быть дано как словарное определение cow) является, несомненно, правильно образованным как с грамматической, так и с семантической точки зрения. Но, возможно, оно является даже менее «нормальным» сочетанием, чем семантически аномальное *male cow. Носитель английского языка в «нормальных» обстоятельствах не построит сочетания mature female bovine animal с целью его использования (в качестве взаимозаменимого с cow) в своем повседневном общении на английском языке. Следовательно, в случае лексической единицы cow и сочетания mature female bovine animal проблема синонимии не встает. Иначе говоря, наиболее интересный вопрос, возникающий в случаях подобного рода, состоит не в том, имеет ли здесь место отношение синонимии или (если оно существует) как его объяснить, а в том, почему лексическая единица типа cow и сочетание типа mature female bovine animal не являются в действительности свободно взаимозаменяемыми. Многие специалисты по семантике не смогли понять важности этого вопроса. Мы вернемся к нему позже, в связи с «компонентным анализом» (ср. § 10.5.5).

В заключение обратим внимание еще на один момент, связанный с синонимией: более чем какое-либо другое смысловое отношение, она является контекстно-зависимой, и эта контекстная зависимость представляет особый теоретический интерес. Очевидно, что синонимия сама по себе не является структурным отношением. Все случаи синонимии могли бы быть устранены из словаря, и смысл оставшихся лексических единиц остался бы при этом нетронутым. Такой «обедненный» словарь ограничивал бы возможности стилистического разнообразия, но все, что может быть сказано с помощью большого словаря, могло бы быть сказано также и при использовании меньшего словаря, освобожденного от синонимии.

Хотя синонимия не играет существенной роли в семантической структуре языка, в определенных контекстах она возникает как следствие более фундаментальных структурных отношений, гипонимии и несовместимости (которые будут рассмотрены в следующем разделе). Часто бывает, что различие между двумя лексическими единицами нейтрализуется в контексте. Например, различие между маркированным членом пары bitch 'сука' и немаркированным членом dog 'собака' нейтрализуется в контексте типа My—has just had pups 'У моей — недавно появились щенки', из которого ясно, что обозначаемое животное — это особь женского пола. Все смысловые отношения являются в принципе контекстно-зависимыми, но контекстуально-детерминированная синонимия имеет особенно важное значение. Ясно, что ее можно отнести к сфере действия общего принципа, согласно которому одна и та же информация может передаваться в языке либо синтагматически, либо парадигматически (ср. § 2.3.8). Мы можем сказать: I'm flying to New York 'Я лечу в Нью-Йорк' или I'm going to New York by air 'Я отправляюсь в Нью-Йорк по воздуху', I'm driving to New York 'Я еду (веду автомобиль) в Нью-Йорк' или I'm going to New York by car 'Я отправляюсь в Нью-Йорк на автомобиле'. В одном случае нужное разграничение осуществляется с помощью парадигматического выбора глаголов fly 'лететь' и drive 'вести автомобиль', в другом случае — с помощью синтагматической модификации более общего глагола go 'идти, ехать, отправляться и т. д.' Если какая-то лексическая единица очень часто модифицируется с помощью определенного синтагматического средства, то это может привести (в диахронии) к переносу соответствующего семантического разграничения из синтагматического плана в парадигматический, в результате чего выражение синтагматической модификации становится избыточным. Именно таким образом можно, по-видимому, объяснить развитие смысла глагола starve 'голодать, умирать с голоду'. Когда-то он значил, по-видимому, 'умирать' (ср. генетически родственное нем. sterben), а еще раньше — 'испытывать судороги', но обычно он модифицировался в синтагматическом плане с помощью сочетания of hunger 'от голода' и поэтому приобрел тот смысл, который он имеет теперь в современном стандартном английском языке. (В некоторых районах Северной Англии типичная синтагматическая модификация выражалась, и выражается сейчас, сочетанием with cold 'от холода', так что I'm starving выступает как примерный эквивалент стандартного английского I'm freezing 'Я замерзаю'.) История словарного состава английского языка (и, несомненно, всех языков) изобилует примерами такого рода семантической «специализации».

Важно иметь в виду, что контекстуальная детерминация лексической единицы носит вероятностный, а не абсолютный характер. Например, подстановка buy 'покупать' вместо get 'доставать, брать, получать' в I'll go to the shop and get some bread 'Я пойду в магазин и возьму хлеба' обычно не вводит никаких дополнительных импликаций: buy и get в нормальных условиях будут считаться синонимичными в этом контексте. Из общих соглашений и пресуппозиций, существующих в данном обществе, следует, что вещи, получаемые в магазине, всегда получаются (если нет оснований предполагать противное) путем покупки. В то же время следует признать, что get нельзя считать синонимичным buy (даже при синтагматической поддержке посредством сочетания from the shop 'из магазина'). Этот пример показывает также и другое: не следует проводить резкого различия между вероятностной детерминацией синонимии через посредство лексических единиц, употребленных в том же высказывании, и детерминацией синонимии через посредство признаков ситуации, в которой встречается данное высказывание. Если некто, входя в магазин, говорит I'm just going to get some bread 'Я сейчас собираюсь взять хлеба', то контекстно-зависимая синонимия get и buy не слабее, чем если бы в высказывании стояли слова from the shop 'из магазина'. Она не только не слабее, она ничем не отличается и по качеству, так как в обоих случаях соответствующие импликации детерминируются одним и тем же множеством культурных пресуппозиций.

10.3.1. ГИПОНИМИЯ *

Гипонимия и несовместимость являются самыми фундаментальными парадигматическими смысловыми отношениями, посредством которых структурирован словарный состав языка. Хотя они в значительной степени взаимозависимы, мы для удобства будем рассматривать их отдельно.

Термин «гипонимия» не входит в число традиционных терминов семантики; он создан недавно, по аналогии с «синонимией» и «антонимией». Хотя термин и является новым, само понятие гипонимии достаточно традиционно; и оно давно было признано в качестве одного из конституирующих принципов организации словарного состава всех языков. Часто его обозначают термином «включение». Например, говорят, что «значение» слова scarlet 'алый' «включается» в «значение» слова red 'красный'; говорят, что «значение» слова tulip 'тюльпан' «включается» в «значение» слова flower 'цветок' и т. д.

Это отношение («включение» более специфического термина в сферу более общего термина) было формализовано некоторыми специалистами по семантике в терминах логики классов: класс сущностей, обозначаемых словом flower, шире и включает класс сущностей, обозначаемых словом tulip; класс сущностей, которые могут адекватно характеризоваться как scarlet, включается в класс сущностей, которые могут адекватно характеризоваться как red и т. д. Отметим, что эта формулировка отношения «включения» покоится на понятии референции (так как оперирует классами «сущностей», обозначаемых с помощью лексических единиц). Один из доводов в пользу введения нового специального термина «гипонимия» состоит просто в том, что тогда термин «включение» остается свободным для теории референции и может формализоваться в рамках логики классов. Мы уже видели, что желательно придерживаться теоретического разграничения между смыслом и референцией. Важно иметь в виду, что гипонимия как смысловое отношение, имеющее место между лексическими единицами, применима как к словам, обладающим референцией, так и к словам не-референционного характера.

Другая, более важная причина, заставляющая нас отказаться от термина «включение», связана с его многозначностью. С одной точки зрения более общее слово является более «включающим», чем более специфическое слово (flower 'цветок' является более включающим, чем tulip 'тюльпан'), так как оно соотносится с более широким классом вещей. Но с другой точки зрения более «включающим» является более специфическое слово (tulip — более включающее, чем flower), так как оно несет больше «элементов» информации (bits), больше «компонентов» «значения» (ср. §2.4.3 и § 10.5.1). Различие существующих подходов к трактовке термина «включение» соответствует различию в традиционной логике и в некоторых теориях семантики между экстенсионалом и интенсионалом словесного знака. Экстенсионал словесного знака — это класс сущностей, к которым применимо данное слово или с которым оно соотносится; интенсионал словесного знака — это набор атрибутов, характеризующих любую сущность, к которой применимо данное слово. Экстенсионал и интенсионал связаны как обратно пропорциональные величины: чем больше экстенсионал словесного знака, тем меньше его интенсионал, и наоборот. Например, экстенсионал слова flower больше, чем экстенсионал слова tulip, так как первое слово соотносится с большим числом вещей; с другой стороны, интенсионал слова tulip больше, чем интенсионал слова flower, так как характеристика или определение тюльпанов должны соотноситься с большим набором атрибутов, чем те, которых достаточно для характеристики цветов. Заметим, между прочим, что некоторые специалисты по семантике, прежде всего Карнап, пытались провести разграничение между смыслом и референцией в терминах логического разграничения между интенсионалом и экстенсионал ом. Согласно принятой нами точке зрения, различие между смыслом и референцией представляет собой различие совершенно другого порядка (ср. § 9.2.2; § 9.4.1; § 9.4.2). Чтобы избежать возможного здесь смешения, мы будем употреблять нейтральный, не метафорический термин «гипонимия». Будем говорить, что scarlet 'алый', crimson 'малиновый', vermilion 'ярко-красный' и т. д. являются со-гипони-мами слова red 'красный', a tulip 'тюльпан', violet 'фиалка', rose 'роза' и т. д. — со-гипонимами слова flower 'цветок'. Наоборот, мы будем говорить, что red 'красный' является подчиняющим (superordinate) по отношению к своим гипонимам (более естественный термин греческого происхождения «гипероним» в английском языке недостаточно четко акустически отличается от термина «гипоним»).

Гипонимия может быть определена в терминах односторонней импликации. (Тогда, например, X is scarlet 'X — алый' имплицирует высказывание X is red 'X — красный'; но обратная импликация, вообще говоря, не имеет места.) В наиболее типичных случаях предложение, содержащее подчиняющий термин, будет имплицировать либо (i) дизъюнкцию предложений, каждое из которых содержит какой-то отличный от других член определенного множества со-гипонимов, либо (и) предложение, в котором эти со-гипонимы как бы семантически «скоординированы». Обе эти возможности можно проиллюстрировать на примере предложения I bought some flowers 'Я купил несколько цветков'. Это предложение может имплицировать дизъюнкцию предложений I bought some tulips 'Я купил несколько тюльпанов', I bought some roses 'Я купил несколько роз', I bought some violets 'Я купил несколько фиалок' и т. д. (Под «дизъюнкцией» в этом контексте имеется в виду выбор из некоторого множества альтернатив какой-либо одной: если р имплицирует дизъюнкцию q, r и s, то р имплицирует либо q, либо r, либо s.) Оно может также имплицировать предложение типа I bought some roses and some tulips 'Я купил несколько роз и несколько тюльпанов' или I bought some violets and some tulips 'Я купил несколько фиалок и несколько тюльпанов' и т. д. Принцип гипонимии позволяет нам, в зависимости от обстоятельств, выбирать более общие или более специфические слова; и это удобно для общения. Совершенно неправильно было бы утверждать, что сочетание some flowers 'несколько цветков' является неточным или неоднозначным (как это имеет место в случаях 'несколько роз', 'несколько тюльпанов' и т. д., с одной стороны, и 'несколько роз и несколько тюльпанов', 'роза и несколько тюльпанов' и т. д., с другой стороны).

10.3.2. СИНОНИМИЯ КАК СИММЕТРИЧНАЯ ГИПОНИМИЯ *

Хотя подчиняющий термин, вообще говоря, не имплицирует своего гипонима, часто бывает, что ситуационный контекст или синтагматическая модификация этого подчиняющего термина детерминирует его в смысле одного из его гипонимов. В этом кроется источник контекстно-зависимой синонимии (ср. § 10.2.7). Отсюда же следует возможность определять отношение синонимии как симметричную гипонимию: если х является гипонимом для у и если у также является гипонимом для х (то есть если это отношение является двухсторонним, или симметричным), то х и у — синонимы. Используя терминологическое разграничение, применяемое в теории множеств и в логике классов, мы можем называть отношение односторонней, или асимметричной, импликации (например, между tulip 'тюльпан' и flower 'цветок') собственно гипонимией. Гипонимия всегда является транзитивным отношением в том смысле, что если отношение имеет место между а и b, а также между b и с, то оно имеет место также между а и с. Синонимия как особый случай гипонимии обладает, следовательно, дополнительным свойством, заключающимся в том, что она является симметричным отношением (она имеет место между a и b и между b и а). И по чисто формальным причинам она может быть определена также как рефлексивное отношение: всякая лексическая единица может быть подставлена вместо себя и в фиксированном контексте синонимична сама себе. (Следовательно, синонимия является отношением типа эквивалентности в математическом смысле этого термина.)

Главная особенность отношения гипонимии, как оно представлено в естественных языках, заключается в том, что оно не действует столь же логично и систематично, как это происходит в различных системах научной таксономии (в ботанике, зоологии и т. д.). Для словарного состава естественных языков характерны многочисленные случаи лакун, асимметрии и неопределенности. Например, в английском языке нет подчиняющего термина, по отношению к которому все цветообозначения выступали бы как со-гипонимы. (Часто в качестве примера аналитической импликации логики приводят следующий: If it is red, then it is coloured 'Если оно красное, то оно цветное'. Но в реальной английской речи эта импликация выполнима, вообще говоря, не для всех цветообозначений. Прилагательное coloured 'цветной, окрашенный' в одних контекстах противопоставлено слову white 'белый' — при классификации людей в соответствии с их расой, при сортировке белья и т. д., — а в других — слову transparent 'прозрачный', например: There was some coloured liquid in the bottle 'В бутылке было некоторое количество окрашенной жидкости'; можно также сомневаться и в том, действительно ли в упомянутых контекстах coloured противопоставлено словам white и transparent.) Точно так же не существует общего прилагательного, со-гипонимами которого были бы слова square 'квадратный' и round 'круглый'. С другой стороны, существует много слов, обычно квалифицируемых как лексические единицы, применение которых является настолько общим, что при «глубинном» синтаксическом анализе они могли бы считаться грамматическими «фиктивными» элементами, например: come/go 'приходить, уходить, идти', person 'лицо', thing 'вещь', event 'событие' и т. д. Здесь наблюдается высокая степень соответствия между синтаксисом и семантикой (ср. § 9.5.2).

10.3.4. ИЕРАРХИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА СЛОВАРЯ *

Многих семантиков привлекает возможность описания словарного состава языка в терминах некоторой иерархической, таксономической классификации, идущей от самых общих к более специфическим категориям. Мы уже упоминали о «Тезаурусе» Роже как о наиболее известной попытке подобного анализа лексики английского языка; к вопросу об иерархической структуре словаря мы вернемся также в разделе, посвященном принципам «компонентного анализа» (ср. § 10.5.1, а также § 4.3.3).

Самый важный фактор, влияющий на иерархическую организацию словаря посредством отношения гипонимии, — это структура культуры, в рамках которой функционирует язык и для которой он служит главным средством коммуникации. Утверждение, что слова, обозначающие искусственные предметы, не могут быть определены вне их отношения к цели или к обычной функции обозначаемых ими объектов (например: school 'школа' — 'строение, где обучаются дети', house 'дом' — 'строение, где живут люди'), является трюизмом. Но аналогичное утверждение применимо и к словарному составу языка в целом, который является не только «антропоцентрическим» (организованным в согласии с общечеловеческими интересами и ценностями), но и «культурно-связанным» (отражающим более конкретные установления и виды практической деятельности, характерные для разных культур). Упоминавшийся ранее семантический анизоморфизм разных языков (ср. § 2.2.1) отчасти объясняется тем фактом, что конкретные языки сильно различаются экстенсионалом «грубо эквивалентных» словесных знаков. Часто оказывается возможным отождествить (с точки зрения их применения; ср. § 9.4.8) гипонимы некоторого слова в одном языке с лексическими единицами в другом языке, но найти эквивалент для самого подчиняющего термина не удается. В качестве примера этого явления рассмотрим слово demiourgos в греческом языке.

Среди многочисленных гипонимов слова demiourgos (которое обычно переводится как 'craftsman' ('умелец'), 'artisan' ('мастер')) мы находим, в частности, слова tekton, iatros, aulete?s, skutotomos, kuberne?tes. Для каждого из них имеется английский эквивалент, вполне удовлетворительный для целей перевода сочинений классических авторов: 'carpenter' ('плотник'), 'doctor' ('врач'), 'flute-player' ('игрок на флейте'), 'shoemaker' ('сапожник'), 'helmsman' ('мастер по шлемам'). Но в английском языке нет слова, которое было бы подчиняющим для всех переводных эквивалентов слова demiourgos и в то же время не было бы подчиняющим для других слов, не являющихся переводными эквивалентами слова demiourgos. Разграничения между видами искусства, умениями, ремеслами, профессиями и т. д. несущественны для значения слова demiourgos. Любой, кто имел какое-то культурно-признанное занятие, требовавшее специальных знаний или практических навыков, был demiourgos. Значение этого слова может быть описано лишь в терминах гипонимов и в терминах смысловых отношений, которыми оно связано с другими словами в греческом языке (особенно с глаголом epistasthai 'знать' (в результате изучения или тренировки)). Фактически перевод многих его гипонимов подразумевает отождествление определенных классов людей (и их «профессиональной» деятельности) как эквивалентных величин в соответствующих культурах. Мы отождествляем применение английского doctor 'врач' и греческого слова iatros на основании нашего решения считать эквивалентными культурные, или социальные, функции лиц, обозначаемых этими словами; и это решение предполагает молчаливое признание того, что многие виды деятельности, характерные для doctor и для iatros, являются культурно-связанными и несущественными для так называемой «культурно-инвариантной» функции. Весь процесс перевода с одного языка на другой всегда предполагает принятие такого рода решений. Общий (и весьма разумный) методологический принцип заключается в том, что при переводе смысл не остается инвариантным (и тем самым не существует синонимии между словами разных языков), но соблюдается большая или меньшая степень эквивалентности в «применении» слов. И семантическая теория не может предложить сегодня почти ничего, кроме обращения к двуязычному говорящему с целью получения интуитивных суждений об эквивалентности лексических единиц при «совпадении культур» (ср. § 9.4.7).

Несовместимость может быть определена на основе отношения противоречия между предложениями. Если одно предложение, S₁ эксплицитно или имплицитно отрицает другое предложение, S₂, то S₁ и S₂ являются противоречащими друг другу предложениями (S₁ и S₂ являются эксплицитно противоречащими, если S₁ отрицает S₂ синтаксически, в противном случае они являются имплицитно противоречащими; ср. § 10.1.2). Если S₂ и S₁ представляют собой имплицитно противоречащие предложения с тождественной глубинно-синтаксической структурой и если они различаются только тем, что на месте лексической единицы х стоит у, то х и у являются несовместимыми.

Возьмем простой и уже знакомый нам пример из области английских обозначений цвета. Если кто-либо скажет Магу was wearing а red hat 'На Мэри была красная шляпа', то при этом, естественно, будет имплицитно отрицаться предложение Mary was wearing а green (blue, white, yellow и т. д.) hat 'На Мэри была зеленая (голубая, белая, желтая и т. д.) шляпа'. И, наоборот, подстановка любого слова из множества green, blue, white, yellow и т. д. в исходное предложение вместо слова red будет точно так же приводить к подразумеваемому отрицанию предложения Mary was wearing a red hat. Следовательно, обозначения цвета образуют множество несовместимых лексических единиц.

Сказанное выше достаточно очевидно. Гораздо менее ясным для семантиков было другое: несовместимость слов red, green и т. д. не есть вторичное явление, вытекающее из смысла, которым (независимо от других) обладает каждое из этих слов: оно является обязательным для понимания и усвоения смысла каждого слова данного набора. Как мы уже видели, множество цветообозначений исчерпывает некоторый референциальный континуум; и усвоение того, где следует проводить границы в пределах этого континуума для некоторого конкретного термина, скажем, blue 'голубой, синий', зависит от знания того, что слева и справа от этих границ находятся части континуума, которые «не являются blue» (ср. § 9.4.5). В принципе можно, видимо, представить себе, что референция одного из цветов может быть усвоена без знания единиц, соотносящихся с областями континуума за пределами границ blue (то есть без эксплицитного противопоставления blue и not ... blue). Можно представить себе усвоение языка в таком окружении, которое не давало бы примеров цвета во всех «точках» континуума. Но на практике референция и смысл большинства широкоупотребительных цветообозначений усваиваются, пожалуй, более или менее одновременно, в процессе континуальной подгонки границ до тех пор, пока они не приблизятся к норме, принятой в данном речевом коллективе. Затем может происходить дальнейшая лексическая дифференциация на основе гипонимии, так что red 'красный' «подразделяется» на crimson 'малиновый', scarlet 'алый', ... и т. д. Но эта дальнейшая дифференциация будет значительно различаться у разных говорящих. Те, кого профессия или личный интерес заставляют проводить более многочисленные разграничения цвета, создают очень богатую цветовую терминологию. Но они создают ее после усвоения «крупных» разграничений, свойственных общему, неспециализированному словарю речевого коллектива как целого.

Несовместимость следует отграничивать от простого различия по смыслу. Это особенно ясно в случае несовместимых со-гипонимов некоторого подчиняющего термина, различающихся между собой по какому-либо «измерению» смыслового сходства. Например, crimson 'малиновый' и soft 'мягкий' различны по смыслу, но не являются несовместимыми: оба прилагательных могут быть без противоречия отнесены к одному и тому же объекту. С другой стороны, crimson 'малиновый' и scarlet 'алый' сходны по смыслу (их сходство можно определить как со-гипонимию относительно red 'красный'), но несовместимы. Несовместимые термины более «высокого уровня» red 'красный', green 'зеленый', blue 'голубой, синий' тоже сходны по смыслу, хотя и не существует подчиняющего термина, со-гипонимами которого они являются.

В ряде других случаев разграничение между несовместимостью и различием по смыслу менее очевидно, особенно в случае тех слов, которые обозначают физические «объекты» (либо «естественные», либо искусственные). Слова chair 'стул' и table 'стол' несовместимы (мы отвлекаемся от неинтересных, с теоретической точки зрения, сложностей, связанных с рассмотрением многоцелевой мебели), но мы склонны считать (и, видимо, не без основания),что значение одного из них может усваиваться независимо от другого. Конечно, если бы кто-то использовал слово table 'стол' для обозначения объектов, которые другие носители английского языка называют «стульями», то мы не стали бы утверждать, что этот человек знает значение данного слова. Вопрос состоит в том, существует ли какое-либо «измерение» одинаковости, логически предшествующее разграничению двух несовместимых терминов. Тот же вопрос можно задать и применительно к словам door 'дверь' и window 'окно'. В случае table 'стол' и chair 'стул' существует подчиняющее слово furniture 'мебель'; для door 'дверь' и window 'окно' подобного объединяющего слова нет. Но наличие или отсутствие подчиняющего слова играет здесь, по-видимому, маловажную роль. А когда мы рассматриваем такие пары слов, как chair 'стул' и cow 'корова' (или массу других лексических единиц — взять хотя бы примеры Люиса Кэррола: shoe 'башмак', ship 'корабль', sealing wax 'восковая печать' или cabbage 'капуста' и king 'король'), которые в семантическом плане не имеют ничего общего (кроме того, что все они обозначают физические сущности), вряд ли есть смысл вообще разграничивать несовместимость и различие по смыслу. Отношение несовместимости играет решающую роль как в усвоении, так и в использовании языка лишь в том случае, когда имеется множество лексических единиц, придающее структуру некоторому континууму. И было бы ошибкой думать, будто разграничение между несовместимостью и простым различием смысла вовсе не применимо к лексическим классификациям слов, которые обозначают лиц, животных и физические объекты. Стоит только вспомнить о таких наборах, как tree 'дерево', shrub 'кустарник, куст', bush 'куст, кустарник' и т. д., чтобы понять, что это разграничение важно также и здесь.

В связи с понятиями гипонимии и несовместимости следует сделать еще одно заключительное замечание. Мы неоднократно подчеркивали принцип, согласно которому одни и те же семантические разграничения могут проводиться либо парадигматическими, либо синтагматическими средствами. Сошлемся еще на один пример. Английский язык проводит парадигматическое разграничение между brother 'брат' и sister 'сестра'. Турецкий язык этого различия не проводит: слово kardes по полу «не маркировано», но при желании может «маркироваться» посредством синтагматического модификатора, уточняющего пол обозначаемого лица: kizkardes 'сестра' (как бы 'девушка-брат'). Другие языки проводят парадигматическое разграничение между «старший сын», «младший сын» и т. д.

10.4.1. «ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ» ПО ЗНАЧЕНИЮ *

Антонимия, или «противоположность по значению», уже давно признана в качестве одного из важнейших семантических отношений. Однако в этой области царит большая путаница, отчасти потому, что антонимия обычно рассматривается как отношение, дополнительное к синонимии, а отчасти потому, что большинство специалистов по семантике уделяют мало внимания различным видам «противоположности». Синонимия и антонимия, как мы увидим, представляют собой смысловые отношения разного характера. Упрощая, мы будем различать три типа «противоположности»; при этом термин «антонимия» будем применять только к одному из них. Более полный анализ «противоположных слов» вскрыл бы гораздо больше разграничений, чем может быть упомянуто в рамках данной книги.

10.4.2. ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТЬ *

Первое отношение «противоположности», с которого мы начинаем, — это отношение, наблюдаемое в таких парах слов, как single 'незамужняя, холостой' : married 'женатый, замужняя', male 'мужского пола' : female 'женского пола' и т. д. Будем использовать в этом случае термин дополнительность и будем говорить, что single и married или male и female являются дополнительными (друг к другу) словами. Характерная черта таких пар лексических единиц заключается в том, что отрицание одного члена пары имплицирует утверждение другого и утверждение одного члена пары имплицирует отрицание другого: ~x y и у ~х. Так, John isn't married 'Джон неженат' имплицирует John is single 'Джон холост', a John is married 'Джон женат' имплицирует John is not single 'Джон не холост'. В случае тех пар, для которых мы сохраняем термин «антонимия» (например: good 'хороший' : bad 'плохой', high 'высокий' : low 'низкий'), имеет место лишь вторая из этих импликаций: у ~х. John is good 'Джон хороший' имплицирует отрицание предложения John is bad 'Джон плохой'; но John is not good 'Джон не хороший' не имплицирует утверждения предложения John is bad 'Джон плохой'.

Дополнительность может рассматриваться как особый случай несовместимости, включающей в себя двухэлементные множества.

Утверждение одного члена множества несовместимых слов имплицирует отрицание любого другого отдельно взятого члена данного множества (red 'красный' имплицирует ~blue 'неголубой, несиний', ~green 'незеленый' и т. д.); а отрицание одного члена множества несовместимых слов имплицирует утверждение дизъюнкции всех других членов (~red имплицирует либо green, либо blue, либо ...). В двухэлементном множестве несовместимых слов имеется только один другой член. Конъюнкция и дизъюнкция, следовательно, совпадают: «и y, и z» и «либо y, либо z» сводятся к одному и тому же (при фиксированных значениях y и z). Отсюда как раз следуют упомянутые выше условия дополнительности. Было бы, однако, неверно считать, что дополнительность является просто предельным случаем несовместимости (когда множество несовместимых элементов сведено, как бы случайно, к двум элементам). Дихотомия очень важный принцип в семантической структуре языка. Мы еще вернемся к этому положению ниже.

Все, что до сих пор говорилось о дополнительности и импликациях между лексическими единицами, определяющими это отношение, предполагает возможность применения рассматриваемых дополнительных терминов. Использование дихотомических терминов married 'женатый, замужняя' и single 'холостой, незамужняя' предполагает возможность применения критериев «способности к браку», каковы бы ни были эти критерии, принятые в рамках данной культуры. Если, например, лицо, обозначенное как John, в действительности не может быть женатым в принципе (по соображениям возраста и другим критериям), то предложение John isn't married 'Джон не женат' вряд ли является менее аномальным в семантическом плане, чем предложение The stone isn't married 'Камень не женат'.

В связи с отношением дополнительности слов отметим еще следующее. Хотя при нормальных обстоятельствах отрицание одного имплицирует утверждение другого, а утверждение одного имплицирует отрицание другого, обычно оказывается возможным «устранить» одну из этих импликаций (или даже обе). Но этот факт нельзя считать достаточным для того, чтобы нарушить нормальное употребление слов, находящихся в отношении дополнительности. Чтобы пояснить эту мысль, возьмем в качестве примера, иллюстрирующего общий принцип «нормальности» в нашем понимании, дополнительные термины maie 'мужского пола' и female 'женского пола'. Если мы будем считать заданной возможность применения классификации по полу, то мы получим нормальную дихотомию первого уровня с подразделением на maie и female; эта дихотомия отражает допущение о том, что в одном человеке или животном обычно имеет место «нормальное» сочетание различных биологических и поведенческих характеристик. Встречается, однако, немало случаев, когда эта дихотомическая классификация оказывается неудовлетворительной либо в биологическом, либо в поведенческом плане, и тогда для обозначения этих «ненормальностей» используются термины hermaphrodite 'гермафродит' или homosexual 'гомосексуальный'. Аналогичным образом функционирует, по-видимому, большинство дополнительных слов, употребляемых в повседневном обиходе с учетом релевантных пресуппозиций, убеждений и соглашений, подводимых под понятие «ограниченного контекста» (ср. § 9.3.9). Как заметил Моравчик в работе, посвященной философскому разграничению аналитического и синтетического, нетрудно придумать обстоятельства, при которых мы могли бы утверждать об одном и том же лице, что он одновременно является и bachelor 'холостяк', и married 'женатый' (или ни single 'холостой', ни married 'женатый'). Такая ситуация могла бы возникнуть, если бы рассматриваемый человек не был в действительности женат по законам и обычаям общества, но тем не менее жил и вел себя так, как ведут себя люди, по отношению к которым «нормально» применяется слово married 'женатый' (то есть жил бы постоянно с одной женщиной, имел от нее детей, вел хозяйство и т. д.). Наличие ситуаций, при которых некоторые импликации дихотомической классификации могут быть «устранены», означает, что в таких случаях эти импликации могут считаться аналитическими лишь в «нормальном», но не в «абсолютном» смысле. А этот принцип уже верен для смысловых отношений вообще.

Можно придумать не только такие ситуации, когда утверждение одного слова не обязательно имплицирует отрицание дополнительного к нему слова, но и такие, когда оказывается возможным уточнение значения дополнительного слова (в «ненормальных» сочетаниях) при помощи слов more 'более' или less 'менее'. Мы можем сказать, например, что один человек more married 'более женат', чем другой (подразумевая при этом, что в его поведении находят более типичное отражение «нормальные» характеристики женатых мужчин). Это, быть может, и не совсем обычные ситуации, но их возможность должна допускаться семантической теорией. Здесь имеет место модификация одной или более пресуппозиций, которыми предопределяется «нормальная» интерпретация рассматриваемого слова. Однако при своем «нормальном» употреблении в позиции дополнительности слова не подвергаются модификациям, или градациям, подобного рода.

Отношение, за которым мы закрепляем термин антонимия (исключая тем самым другие виды «противоположности»), может быть проиллюстрировано английскими словами big 'большой' и small 'маленький'. Для антонимов этого класса («оппозитов» par excellence) характерно то, что они регулярно поддаются градации. Градация (в том смысле, какой здесь используется, — этот термин заимствован у Сепира; ниже мы будем на него ссылаться) связана с операцией сравнения. Сравнение может быть эксплицитным или имплицитным. Эксплицитно-сравнительные предложения распадаются на 2 типа: 1) могут сравниваться две вещи относительно некоторого конкретного «свойства», и это «свойство» может предицироваться одной из них в большей степени, чем другой, например: Our house is bigger than yours 'Наш дом больше, чем ваш'; 2) могут сравниваться два «состояния» одной и той же вещи относительно рассматриваемого «свойства», например: Our house is bigger than it used to be 'Наш дом больше, чем он был раньше'. В соответствии с этими двумя типами эксплицитного сравнения действительные высказывания (взятые вне контекста) могут быть неоднозначными, например: Our house is bigger 'Наш дом больше'; последнее может выводиться из предложения либо одного типа, либо другого путем опущения сочетания или несамостоятельного предложения, вводимого союзом than. Но все равно они являются эксплицитно-сравнительными и могут получать интерпретацию только в том случае, если другой член противопоставления может быть восстановлен из контекста.

Оба типа эксплицитного сравнения могут быть объединены в одном и том же предложении, например: Our house is bigger than yours used to be 'Наш дом больше, чем ваш был раньше', Не is taller than his father was 'Он выше, чем был его отец'. Но семантическая интерпретация этих более сложных сравнительных предложений никаких новых проблем, по-видимому, не вводит. Действительно, каждый из двух простых типов эксплицитного сравнения может быть подведен под более общую формулу, покрывающую также более сложные случаи

Comp { ([NP₁, x] Т_i + М_k + А_m) ([NP₂, x] T_j + M_i + A_n)}

В этой формуле «NP» — «именная группа» (обозначающая вещь или вещи, подлежащие сравнению), «x» — конкретная лексическая единица, подлежащая градации (в английском языке она обычно реализуется с суффиксом -er, например bigger 'больше, больший', или сочетанием со словом more 'более', предшествующим прилагательному без окончания, например: more beautiful 'более прекрасный'), «Т» — «время», «М» — «наклонение» и «А» — «вид». Подстрочные индексы различают разные значения, которые могут принимать именная группа и маркеры времени, наклонения и вида. В терминах этой формулы предложение Our house is bigger than yours used to be может анализироваться следующим образом:

Comp { ([Our house, big] T_non?_past + M₀ + A₀) ([Your house, big] T_past + M₀ + A_habitual)}

Этот анализ не претендует на законченность, а просто иллюстрирует переменные факторы, участвующие в сравнении. Как мы уже видели, анализ времени, наклонения и вида в английском языке — сложная проблема (ср. § 7.5.8). Для простоты изложения мы обозначили в формуле время, наклонение и вид как независимые переменные; с синтаксической точки зрения это совершенно неудовлетворительное решение, но это не затрагивает сущности рассматриваемого нами вопроса. Индекс 0 («ноль») обозначает «немаркированный» член категории; все другие индексы понятны без дополнительных пояснений. Соответствующие не-сравнительные предложения таковы: Our house is big 'Наш дом большой' (по наклонению и виду не маркировано и в не-прошедшем времени) и Your house used to be big 'Ваш дом был раньше большим' (по наклонению не маркировано, категория вида представлена значением обычности, прошедшее время). Причина, в связи с которой семантический анализ сравнительного предложения Our house is bigger than yours used to be 'Наш дом больше, чем ваш был раньше' не осуществляется путем предварительного семантического анализа синтаксически-вставленных предложений Our house is big 'Наш дом большой' и Your house is big 'Ваш дом большой', и будет предметом нашего ближайшего рассмотрения.

В случае предложения, служащего нам моделью — Our house is bigger than yours used to be, — две именные группы различны (NP₁ не равняется NP₂), различны и значения Т и A (T_i ? T_j и А_m ? А_n). Два упомянутых выше более простых типа эксплицитного сравнения могут быть выведены из формулы путем наложения условия тождества либо NP₁ и NP₂, либо i и j, k и l, m и n. В предложении Our house is bigger than yours 'Наш дом больше, чем ваш' имеет место второй, а не первый вид тождества (i = j, k = 1 и m = n, но NP₁ + NP₂). В предложении Our house is bigger than it used to be 'Наш дом больше, чем он был раньше' — наоборот (NP₁ = NP₂; но, хотя k = l, i + j и m + n). Если оба тождества имеют место одновременно, то результатом, конечно, является противоречивое предложение: Our house is bigger that it is 'Наш дом больше, чем он есть'.

Опираясь на эту формальную схему, мы можем выявить наиболее важную определяющую характеристику отношения антонимии. Если х и у являются антонимами, то сравнительное предложение, содержащее х,

(i) Comp{ ([NP₁, x] T_i + M_k + A_m) ([NP₂, x] T_j + M_i + A_n)}

имплицирует и имплицируется соответствующим сравнительным предложением, содержащим у:

(ii) Comp{ ([NP₂, ]T_j + M_i + A_n) ([NP₁, y] T_i + M_k + A_m)},

например: Our house is bigger than yours used to be 'Наш дом больше, чем ваш был раньше' имплицирует и имплицируется предложением Your house used to be smaller than ours is 'Ваш дом был раньше меньше, чем наш (есть)'; Our house is bigger than yours 'Наш дом больше, чем ваш' имплицирует и имплицируется предложением Your house is smaller than ours 'Ваш дом меньше, чем наш'; и Our house is bigger than it used to be 'Наш дом больше, чем он был раньше' имплицируется предложением Our house used to be smaller than it is (now) 'Наш дом был раньше меньше, чем он есть (сейчас)'. Английские слова big 'большой' и small 'маленький' являются, следовательно, антонимами (в множестве контекстов, иллюстрируемых этими предложениями).

10.4.4. АНТОНИМЫ С «ИМПЛИЦИТНОЙ ГРАДАЦИЕЙ» *

Рассмотрим теперь предложения, в которых антонимы не подвергаются эксплицитной градации. Прежде всего заметим, что отрицание одного не имплицирует утверждение другого: Our house is not big 'Наш дом не большой' не имплицирует предложения Our house is small 'Наш дом маленький' (хотя Our house is big 'Наш дом большой' имплицирует предложение Our house is not small 'Наш дом не маленький'). Этот факт хорошо известен логикам; именно он отличает антонимы от слов, связанных отношением дополнительности. Более важен, однако, другой факт: предложения, содержащие антонимы, всегда являются сравнительными, если не эксплицитно, то имплицитно. На этот факт много лет назад указал Сепир, и соответствующее место из его работы заслуживает того, чтобы быть полностью процитированным:

«Такие противопоставления, как small 'маленький' и large 'большой', little 'мало' и much 'много', few 'мало' и many 'много', дают нам ложное ощущение абсолютных ценностей в пределах количественного поля, сравнимых с такими качественными различиями, как red 'красный' и green 'зеленый' в рамках поля цветового восприятия. Это ощущение, однако, является иллюзией, которая во многом определяется тем лингвистическим фактом, что градация, имплицитно присутствующая в этих словах, не обозначена формальными средствами; в то же время она выражена эксплицитно в таких суждениях, как «There were fewer people there than here» ('Там было меньше людей, чем здесь') или «Не has more milk than I» ('У него больше молока, чем у меня'). Иначе говоря, many 'много' (один из множества аналогичных примеров) не охватывает какой-то класс суждений, объединяемых вокруг некоторой данной количественной нормы, применимой к любому типу опыта, в том смысле, в каком red 'красный' или green 'зеленый' применимо к любому опыту, в котором может участвовать цвет, но является, собственно говоря, чисто относительным словом, теряющим всю свою значимость в условиях, когда его лишают коннотации типа «более, чем» и «менее, чем». Many просто означает любое число, взятое в качестве отправной точки. В зависимости от контекста эта отправная точка может, очевидно, очень сильно колебаться». Сепир замечает далее в той же самой статье: «Противопоставляемые качества ощущаются как имеющие, так сказать, относительно абсолютную природу; и good 'хороший', и bad 'плохой', например (и даже far 'далеко' и near 'близко'), обладают столь же определенной психологической реальностью, что и green 'зеленый', и yellow 'желтый'. Отсюда следует, что логическая норма, расположенная между ними, ощущается не как реальная норма, но как область смешения, где соединяются качества, градация которых идет в противоположных направлениях. Наивные люди любого человека считают либо хорошим, либо плохим; если его не удается без затруднений отнести к одной из этих категорий, то он будет считаться отчасти хорошим и отчасти плохим, а не просто нормальным в человеческом смысле этого слова, то есть ни хорошим, ни плохим.

Важность этого наблюдения над природой антонимов трудно переоценить. Многие псевдопроблемы в логике и философии проистекают от невнимания ряда исследователей к тому факту, что слова типа big 'большой' и small 'маленький' или good 'хороший' и bad 'плохой' не соотносятся с независимо заданными «противоположными» качествами, а служат просто лексическими средствами градации (в-терминах «более, чем» или «менее, чем» по отношению к какой-либо имплицитной норме). Платона беспокоило, например, следующее: если мы утверждаем, что X «выше, чем» Y, но «ниже, чем» Z, то мы, как ему казалось, приписываем одному и тому же человеку сразу два «противоположных» качества («высокий рост» и «низкий рост»), то есть утверждаем тем самым, что X является одновременно высоким и низким. Аналогичная псевдопроблема связана с предложениями типа A small elephant is a large animal 'Маленький слон — большое животное'. Если считать small 'маленький' и large 'большой' просто несовместимыми, или дополнительными, терминами, то это предложение должно считаться противоречивым (ср. *А male elephant is a female animal 'Слон мужского пола — животное женского пола'). Но ведь оно таковым не является; и какой бы путь формализации правил или принципов семантической интерпретации мы ни избрали, совершенно ясно, какое именно явление подлежит формализации. Имплицитная «норма размера» для слонов не обязательно та же самая, что имплицитная «норма размера» для животных, взятых как целый класс. Семантический анализ предложения А small elephant is a large animal 'Маленький слон — большое животное' должен приводить примерно к следующему: 'Слон, который является маленьким-а-не-большим по сравнению с нормой, релевантной для слонов, является (тем не менее) большим-а-не-маленьким по сравнению с нормой, релевантной для животных'.

Именно тот факт, что антонимы, употребленные без эксплицитной градации, понимаются как слова, связанные с имплицитной градацией относительно некоторой релевантной нормы, не дает возможности провести удовлетворительный семантический анализ сравнительных предложений типа Our house is bigger than yours 'Наш дом больше, чем ваш' (или Our house is bigger than yours used to be 'Наш дом больше, чем ваш был раньше') на основе анализа синтаксически-вставленных предложений Our house is big'Наш дом большой' и Your house is (or used to be) big 'Ваш дом является (или был раньше) большим'. Предложение типа Our house is big является с семантической точки зрения сравнительным: 'Наш дом больше, чем нормальный дом'.

Имплицитной градацией антонимов объясняется и то, что в «немаркированных» вопросах (и в различных других синтаксических функциях) противопоставление между двумя членами соответствукь щей пары не реализуется. Например, предложение How big is it? 'Как он велик?' не содержит пресуппозиции, что объект вопроса окажется непременно «большим», а не «маленьким»; но, с точки зрения ожиданий спрашивающего, вопрос является совершенно открытым, или «немаркированным». Он может считаться эквивалентным вопросу 'Большой он или маленький?'. Суть дела в том, что к рассмотрению привлекается некоторая шкала (релевантная с точки зрения участников) и выражается просьба как бы измерить данный объект по этой шкале. Измерение первого уровня проводится в терминах дихотомии «большой-а-не-маленький» или «маленький-а-не-большой» (по сравнению с нормой). Если описание первого уровня в терминах big 'большой' или small 'маленький' оказывается для данной цели недостаточно точным, то всегда можно задать новые, «маркированные» вопросы Ho?w big is it? 'Как он велик?' или Ho?w small is it? 'Как он мал?' (которые отличаются по ударению и интонации от «немаркированного» How big is it? — это различие условно обозначено здесь с помощью акутового ударения на слове ho?w в «маркированных» вопросах). «Маркированные» вопросы Ho?w big is it? и Ho?w small is it? содержат пресуппозицию, что рассматриваемый объект уже помещен ближе к одному из двух концов шкалы, и направлены на дополнительное уточнение места объекта на шкале (по отношению к релевантной «норме размера»).

Противопоставление между антонимами «нейтрализуется» не только в «немаркированных» вопросах указанного выше типа, но также в различных номинализациях: What is the width of the river? 'Какова ширина реки?', Everything depends upon the height 'Bee зависит от высоты' и т. д. Существительные narrowness 'узость, ужина?' и lowness букв, 'нижина?' в таких контекстах не встречаются. В «немаркированных» контекстах всегда употребляется только один из антонимов (big 'большой', high 'высокий', wide 'широкий', good 'хороший', tall 'высокий (о человеке)' и т. д.); отметим, кстати, что в отличие от менее употребительных «маркированных» форм (small 'маленький' : smallness 'маленький размер', low 'низкий' : lowness 'низость, нижина', narrow 'узкий' : narrowness букв, 'ужина?' и т д.) номинализация многих «немаркированных» форм реализуется в английском языке с помощью нерегулярных способов (ср. big 'большой' : size 'размер', high 'высокий' : height 'высота', wide 'широкий' : width 'ширина' и т. д.). Случаи нейтрализации антонимов в определенных синтаксических позициях подкрепляют наше интуитивное представление, согласно которому один из двух антонимов обладает «положительной», а другой — «отрицательной» полярностью. Мы скорее согласимся считать, что маленьким вещам «не хватает размера» («lack size»), чем говорить, будто большим вещам «не хватает маленького (размера)» («lack smallness»). И вообще, «немаркированный» антоним обозначает то, что ощущается «более, чем», а не «менее, чем» норма.

Третье смысловое отношение, которое часто описывается в терминах «противоположности», — это отношение, имеющее место между buy 'покупать' и sell 'продавать' или husband 'муж' и wife 'жена'. Будем называть это отношение термином конверсивность. Слово buy является конверсивом для sell, a sell — конверсивом для buy.

Хотя антонимия и конверсивность должны разграничиваться, между этими отношениями наблюдается определенный параллелизм. Подобно тому как NP₁ bought NP₃ from NP₂ 'NP₁ купил NP₃ у NP₂' имплицирует и имплицируется предложением NP₂ sold NP₃ to NP₁ 'NP₂ продал NP₃ (кому?) NP₁', точно так же и NP₁ is bigger than NP₂ 'NP₁ больше, чем NP₂' имплицирует и имплицируется предложением NP₂ is smaller than NP₁ 'NP₂ меньше, чем NP₁'. В обоих случаях лексическая замена слова на его антоним или конверсив связана с синтаксической трансформацией, благодаря которой именные группы (NP₁ и NP₂) меняются местами, а также осуществляются и другие «автоматические» изменения, касающиеся выбора предлога (или, в других языках, падежного окончания). Заметим, что это «пермутационное» свойство характерно также для отношения между соответствующими друг другу активными и пассивными предложениями: NP₁ killed NP₂ 'NP₁ убил NP₂' имплицирует и имплицируется предложением NP₂ was killed by NP₁ 'NP₂ был убит (кем?) NP₁'. В английском языке возможны такие пассивные предложения, в которых «поверхностный» субъект тождествен «косвенному объекту» соответствующего активного предложения: John's father gave him a book 'Отец Джона дал ему книгу' семантически связано и с (i) John was given a book by his father 'Джону была дана книга его отцом', и с (ii) John received a book from his father 'Джон получил книгу от своего отца'. Во многих языках (включая французский, немецкий, русский, латинский и т. д.) «косвенный объект» не может быть подобным образом трансформирован в «поверхностный» субъект пассивного предложения; поэтому John was given а book by his father будет переводиться (если использовать для примеpa французский язык) либо как Le pere de Jean lui a donne un livre ('Отец Джона дал ему книгу'), либо как Jean a recu un livre de son pere ('Джон получил книгу от своего отца').

С точки зрения конверсивности представляет интерес рассмотрение глаголов со значением 'жениться, выходить замуж' в различных индоевропейских языках. (Когда мы говорим, что все эти глаголы «эквивалентны по значению», мы, конечно, опираемся на понятия «применения» и «совпадения культур»; ср. § 9.4.8. Как мы увидим, здесь имеется в виду, конечно, лишь «грубая» эквивалентность.) Английский глагол 'жениться, выходить замуж' является симметричным, или взаимным, то есть NP₁ married NP₂ имплицирует и имплицируется предложением NP₂ married NP₁. (Мы рассматриваем здесь не переходный, или «каузативный», глагол, как в предложениях The priest married them 'Священник поженил их' и They were married by the priest 'Они были поженены священником', а глагол, употребляемый в предложениях типа John married Jane 'Джон женился на Джейн' или Jane married John 'Джейн вышла замуж за Джона'.) В некоторых языках, в частности в латинском и в русском, существует два лексически раздельных конверсивных глагола (или глагольных сочетания). В латинском языке, например, глагол nubere используется, когда субъект активного предложения женщина, a in matrimonium ducere ('подводить под венец') — когда субъект мужчина. В греческом языке активная форма глагола gamein употребляется применительно к мужчине, а медиальная (или, иногда, пассивная) форма того же глагола — применительно к женщине; это похоже на то, как если бы по-английски мы стали говорить John married Jane 'Джон женился на Джейн', но Jane got herself married to John ('Джейн сделала себя женатой на Джоне') («медиальный залог») или Jane was married by John (букв. 'Джейн была поженена Джоном') («пассив»). Эти три возможности иллюстрируют те способы, с помощью которых «одно и то же отношение» между людьми или предметами может быть выражено в языке: 1) посредством симметричного «предикатора» (здесь — marry), 2) лексически раздельными «предикаторами» (как nubere и in matrimonium ducere в латинском), 3) посредством «грамматикализации» потенциальной асимметрии в соответствии с синтаксическими ресурсами языка (как в случае gamein).

Много примеров как симметрии, так и конверсивности дают слова, выражающие родство и социальный статус. NP₁ is NP₂'s cousin 'NP₁ является двоюродным братом (двоюродной сестрой) NP₂' имплицирует и имплицируется предложением NP₂ is NP₁'s cousin, но NP₁ is NP₂'s husband 'NP₁ является мужем NP₂' имплицирует и имплицируется предложением NP₂ is NP₁'s wife 'NP₂ является женой NP₁'. Конверсивность пересекается также с дополнительностью (по полу), так что NP₁ is NP₂'s father 'NP₁ является отцом NP₂' имплицирует .либо NP₂ is NP₁'s son 'NP₂ является сыном NP₁, либо NP₂ is NP₁'s daughter 'NP₂ является дочерью NP₁; NP₁ is NP₂'s niece 'NP₁ является племянницей NP₂' имплицирует либо NP₂ is NP₁'s uncle 'NP₂ является дядей NP₁, либо NP₂ is NP₁'s aunt 'NP₂ является тетей NP₁' и т. д.

Другие лексические единицы, хотя и не имплицируют друг друга, могут быть связаны на основе «пермутации» точно так же, как конверсивные слова. Например, NP₁ asked (NP₂) ... ('NP₁ спросил (NP₂) ... ') «предполагает» (expects), а не имплицирует предложение NP₂ answered (NP₁ ... ('NP₂ ответил (NP₁) ...'); a NP₂ answered (NP₁)... имеет основой «пресуппозицию» NP₁ asked (NP₂)... Аналогично NP₁ offered NP₃ to NP₂ ('NP₁ предложил NP_{3 (}кому?) NP₂') «предполагает» дизъюнкцию дополнительных (друг к другу) предложений NP₂ accepted NP₃ ('NP₂ принял NP₃') и NP₂ refused NP₃ ('NP₂ отказался от NP₃'). Такого рода «предположения» («ожидания») и «пресуппозиции» упорядочены во временной последовательности; следует заметить, что этого пет в случае конверсивных терминов типа give 'давать' и receive 'получать'.

Мы отметили параллелизм между конверсивными словами, эксплицитно градуированными антонимами и чисто грамматической трансформацией (связывающей активные и пассивные предложения). Не менее важно подчеркнуть параллелизм между антонимией и дополнительностью. Они сходны тем, что предложение, содержащее одно из двух антонимичных или дополнительных слов, имплицирует отрицание соответствующего предложения, содержащего второй антоним или дополнительное слово. Коль скоро это так, то можно планировать устранение из словаря всех случаев как антонимии, так и дополнительности. Вместо John is single 'Джон холост' можно было бы сказать (эквивалентным образом) 'Джон не женат', а вместо The house is small 'Дом маленький' и The house is big 'Дом большой' — 'Дом менее большой' и 'Дом более большой' (имеется в виду «чем норма»). Однако в действительности мы этого не делаем; и здесь, как указывал Сепир в упоминавшейся статье, кроется один из тех факторов, благодаря которым «логический анализ речи очень часто оказывается недостаточным или даже вводит в заблуждение».

Обилие антонимов и дополнительных лексических пар в словаре естественных языков связано, видимо, с общечеловеческой тенденцией «поляризовать» опыт и оценочные суждения—«думать противоположностями». Хотя мы и провели разграничение между взаимодополнительными словами типа single 'холостой' и married 'женатый' и антонимами good 'хороший' и bad 'плохой' (и это разграничение весьма важно), можно, однако, заметить, что четкое различие между ними в логике повседневных рассуждений прослеживается далеко не всегда. Если на вопрос «Это был хороший фильм?» отвечают «Нет», то этот ответ, вероятно, понимается в смысле «Это был плохой фильм», если только к этому ответу не добавляется какое-либо уточнение высказанного отрицания, поясняющее, что человек, отвечающий на вопросы, не хотел бы формулировать свое суждение в терминах полярного противопоставления good 'хороший' и bad 'плохой'. Вполне возможно, следовательно, что способность антонимов подвергаться градации (но не их имплицитная соотнесенность с некоторой принятой нормой сравнения) является в «психолингвистическом» плане вторичным явлением, то есть чем-то таким, над чем говорящие задумываются и что используют только в том случае, когда дихотомия первого уровня («да» — «нет») оказывается недостаточной.

10.5. КОМПОНЕНТНЫЙ АНАЛИЗ И УНИВЕРСАЛЬНАЯ СЕМАНТИКА *

Что имеют в виду под термином «компонентный анализ» в семантике, лучше всего пояснить с помощью простого примера, — примера, который часто используется для этой цели лингвистами. Рассмотрим следующие наборы английских слов:

(1) man 'мужчина' — woman 'женщина' — child 'ребенок'

(2) bull 'бык' — cow 'корова' — calf 'теленок'

(3) rooster 'петух' — hen 'курица' — chicken 'цыпленок'

(4) drake 'селезень' — duck 'утка' — duckling 'утенок'

(5) stallion 'жеребец' — mare 'кобыла' — foal 'жеребенок'

(6) ram 'баран' — ewe 'овца' — lamb 'ягненок'.

На основе интуитивного анализа смысла этих слов мы можем построить пропорциональные равенства типа: man : woman : child :: bull : cow : calf 'мужчина' : 'женщина' : 'ребенок' :: 'бык' : 'корова' : 'теленок'. Это равенство выражает тот факт (будем пока считать это фактом), что с семантической точки зрения слова man, woman и child, с одной стороны, и bull, cow и calf, с другой стороны, имеют нечто общее; более того, bull и man имеют такие общие черты, которыми не обладают ни cow и woman, ни calf и child; cow и woman имеют такие общие черты, которыми не обладают ни bull и man, ни calf и child; calf и child имеют такие общие черты, которыми не обладают ни bull и man, ни cow и woman. То общее, чем обладают эти различные группы слов, мы будем называть семантическим компонентом. (В литературе используются также другие термины: «плерема», «семема», «семантический маркер», «семантическая категория» и т. д.; ссылки на литературу можно найти в примечаниях.)

Введем теперь некоторые элементарные арифметические понятия. Если нам дана' числовая пропорция (которую, кстати, древнегреческие математики и грамматисты называли «аналогией»; ср. § 1.2.3) общего вида

a : b :: с: d,

где первое из четырех выражений, деленное на второе, равняется третьему, деленному на четвертое, то мы можем разложить эту пропорцию на множители, которые для наших целей можно назвать ее «компонентами»; можно далее называть каждое из четырех выражений произведением пары компонентов. (Мы уже использовали эту параллель при рассмотрении дистрибутивного определения морфемы; ср. § 5.3.3.) Например, из пропорции

2 : 6 :: 10 : 30

можно извлечь компоненты 1, 2, 3 и 10. Тогда эта пропорция может быть переписана следующим образом

(2?1) : (2?3) :: (10?1) : (10?3),

где в результате нашего анализа 2 представлено как произведение 2 и 1; 6 — как произведение 2 и 3 и т. д. В этом примере три компонента являются простыми числами (1, 2 и 3); четвертый (10) не является простым числом. В случае числовых пропорций мы можем всегда определить, является ли некоторое данное число простым или нет; и если оно им не является, мы можем определить его конечные компоненты — множество простых чисел, с помощью которых оно может быть разложено на множители. Для наших целей удобно считать, что процесс разложения на множители основывается на наличии всех релевантных пропорций. Например, если в нашем распоряжении имеется еще одна пропорция 1 : 2 :: 5 : 10, то мы сможем разложить 10 на простые числа-сомножители 2 и 5; и тогда исходную пропорцию можно выразить в следующем виде: (2?1) : (2?3) :: ((2?5)?l) : ((2?5)?3). Каждое из четырех выражений переписано теперь в виде произведения своих конечных компонентов.

Применим теперь эти соображения к анализу английских слов, приведенных выше. Из пропорции man : woman :: bull : cow ('мужчина' : 'женщина' :: 'бык' : 'корова') мы можем извлечь четыре компонента смысла; будем записывать их так: (мужской пол), (женский пол), (взрослый-человеческий), (взрослый-коровий). На этой стадии анализа, если бы мы действительно анализировали эти слова строго на основе пропорциональных равенств, (взрослый-человеческий) и (взрослый-коровий) рассматривались бы как единые компоненты. Но как только мы перепишем пропорцию man : woman : : child :: bull : cow : calf ('мужчина' : 'женщина' : 'ребенок' :: 'бык' : 'корова' : 'теленок') в виде:

(мужской пол) ? (взрослый-человеческий) : (женский пол) ? (взрослый-человеческий) : (не-взрослый-человеческий) :: (мужской пол) ? (взрослый-коровий) : (женский пол) ? (взрослый-коровий) : (не-взрослый-коровий),

мы сможем извлечь новые компоненты — (взрослый) и (не-взрослый). Следует заметить, что ни один из этих компонентов не считается конечным компонентом («простым множителем»): вполне можно себе представить, что, привлекая для сравнения другие слова английского языка и составляя новые пропорции, мы сможем разложить компоненты (человеческий) или (мужской пол) на «более мелкие» семантические компоненты точно так же, как мы разложили 10 на 5 и 2. Таким образом, можно было бы надеяться описать смысл всех слов языка в терминах их конечных семантических компонентов. Если предложенный выше анализ нескольких английских слов является правильным (а мы скоро постараемся понять, что означает здесь слово «правильный»), то можно говорить, что смысл слова man 'мужчина' является произведением компонентов (мужской пол), (взрослый) и (человеческий); смысл слова mare 'кобыла' является произведением компонентов (женский пол), (взрослый) и (лошадиный) и т. д.

Компонентный подход к семантике имеет долгую историю в лингвистике, логике и философии. Он присутствует в традиционных определениях значений через деление рода на виды и видов на подвиды; этот способ определения отражается в большинстве словарей конкретных языков, а также в построении таких работ, как «Тезаурус» Роже (ср. § 10.2.1). В последние годы было предпринято несколько попыток формализовать эти традиционные принципы семантического анализа. Начнем с обсуждения наиболее важных допущений, на которых основываются современные компонентные теории семантики или с которыми их часто ассоциируют. Первое из них — это допущение, что семантические компоненты являются независимыми от языка, или универсальными.

10.5.2. ПРЕДПОЛАГАЕМАЯ УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ СЕМАНТИЧЕСКИХ КОМПОНЕНТОВ *

Часто высказывается мнение, что словарный состав всех естественных языков (весь или его часть) может анализироваться в терминах конечного множества семантических компонентов, которые сами по себе независимы от конкретной семантической структуры какого-либо языка. Согласно указанной точке зрения (которая, начиная с XVII в., является общим местом в философских и лингвистических сочинениях, посвященных языку), эти семантические компоненты могли бы в разных языках сочетаться различными способами (и давать в итоге «смыслы» или «понятия», характерные для конкретных языков), но сами всегда идентифицировались бы как «одни и те же» компоненты, участвующие в анализе лексики всех языков. Процитируем Катца, который выдвигает эту точку зрения в своих недавних публикациях: «Семантические маркеры [то есть семантические компоненты] должны ... мыслиться как теоретические конструкты, вводимые в семантическую теорию для обозначения инвариантных для языка, но связанных с языком компонентов некоторой концептуальной системы, составляющей часть познавательной структуры человеческого ума».

Нет особой нужды много говорить о предполагаемой универсальности семантических компонентов; заметим только, что это допущение философы и лингвисты делают обычно на основе анекдотического рассмотрения нескольких специально подобранных примеров, представляющих лишь горстку языков.

Хомский выдвинул следующий аргумент: «Убеждение, будто системе «приобретаемых понятий» мало свойственна или совсем не свойственна какая-то априорная структура, широко распространилось потому, что слишком велико наше невежество в области соответствующих психологических и физиологических факторов». По поводу этого замечания следует прежде всего сказать, что убеждение в существовании лишь небольшого (если они вообще существуют) числа «универсальных, независимых от языка ограничений на семантические признаки [то есть семантические компоненты]» более всего распространено, видимо, среди тех лингвистов, которые имеют определенный опыт в решении проблем, связанных с попытками систематического сравнения семантических структур разных языков: многие пытались (и безуспешно) найти набор универсальных компонентов. Во-вторых, хотя собственные работы Хомского содержат несколько интересных и, вероятно, правильных наблюдений над определенными классами лексических единиц (например, «имена собственные в любом языке должны обозначать объекты, отвечающие условию пространственно-временной протяженности», «слова, обозначающие цвет, в любом языке должны подразделять цветной спектр на непрерывные сегменты», «искусственные предметы определяются не только в терминах физических качеств, но и в терминах заданных человеческих целей, потребностей и функций»), такие наблюдения не очень сильно способствуют подтверждению того взгляда, что существует «своего рода фиксированный, универсальный словарь [семантических компонентов], в терминах которого характеризуются [возможные понятия]».

Вполне возможно, что будущие достижения в области семантики, психологии, физиологии, социологии, антропологии и различных других дисциплин подтвердят справедливость гипотезы о существовании определенных, «инвариантных для языка, но связанных с языком компонентов некоторой концептуальной системы, составляющей часть познавательной структуры человеческого ума», как это предполагает Катц. Те эмпирические данные, которыми мы располагаем в настоящее время, пожалуй, скорее опровергают, чем подтверждают эту гипотезу.

10.5.3. КОМПОНЕНТНЫЙ АНАЛИЗ И КОНЦЕПТУАЛИЗМ *

Очевидно, значимость компонентного анализа для описания конкретных языков не зависит от статуса семантических компонентов с точки зрения универсальности. Следует также иметь в виду, что компонентные теории семантики не обязательно являются «концептуалистскими», или «менталистскими». Необходимо особо подчеркнуть этот момент, так как не только Катц и Хомский, но также Ельмслев, Якобсон и многие другие ученые, подчеркивающие важность компонентного подхода к семантике, увязывают его с такими философскими и психологическими концепциями, в рамках которых считается само собой разумеющимся, что смысл лексической единицы — это «понятие», ассоциируемое с этой единицей в «умах» носителей данного языка. Например, Катц вводит понятие семантических компонентов (или «семантических маркеров») следующим образом: «Рассмотрим идею, которую каждый из нас считает частью лексических значений 'стул', 'камень', 'человек', 'здание', 'планета' и т. д., но не считает частью таких лексических значений, как 'истина', 'совместность', 'чувство', 'тень', 'целое', 'отправление' и т. д., — идею, с помощью которой мы выражаем общий момент в значениях первой группы и отграничиваем их в концептуальном плане от значений второй группы. Грубо говоря, мы могли бы характеризовать то общее, что объединяет наши индивидуальные идеи, как понятие предмета, обладающего пространственными координатами. Семантический маркер (Физический Объект) и вводится для обозначения этого понятия».

Мы уже высказывали мнение, согласно которому семантическая теория должна избегать зависимости от философского и психологического статуса «понятий», «идей» и «разума» (ср. § 9.2.6). Здесь достаточно заметить следующее: то, что Катц хочет сказать о различии между двумя группами слов, может быть сформулировано без использования термина «понятие» или «идея». Первая группа слов обозначает вещи, которые описываются или могут быть описаны на английском языке как 'physical objects' ('физические объекты') (выражение 'physical object' само состоит, конечно, из английских слов); слова второй группы не могут быть описаны таким образом. Вопрос о том, действительно ли правильное применение слов первой группы к их референтам предполагает наличие в «уме» говорящего некоторой «идеи» «физического объекта», является психологическим вопросом, который может быть оставлен в стороне. Важная для лингвиста проблема состоит в том, существуют ли какие-либо факты, связанные с допустимостью — недопустимостью предложений, а также с импликативными отношениями между предложениями, которые могут быть описаны путем выделения во всех словах первой группы различительного семантического компонента, который мы решили называть ' (физический объект)'. Для спора между различными школами философов и психологов относительно статуса «умственных понятий» ответ на этот вопрос не имеет никакого значения.

На первый взгляд может показаться, что компонентный подход к семантике имеет одно явное преимущество перед другими подходами: в терминах одного и того же набора компонентов мы можем ответить на два разных вопроса. Первый вопрос связан с семантической допустимостью синтагматических комбинаций слов и сочетаний: должна ли данная комбинация рассматриваться как имеющая смысл или исключаться как лишенная смысла? Второй вопрос: каково значение (то есть смысл) конкретной комбинации лексических единиц? Рассмотрим эти вопросы по очереди.

Мы говорили, что значимость правильно построенных с грамматической точки зрения предложений (и частей предложений) по традиции определяется в терминах общих принципов «совместимости» между «значениями» составляющих их лексических единиц (ср. § 9.3.11). Одна из формулировок понятия семантической «совместимости» сводится к следующему: релевантные семантические компоненты лексических единиц, участвующих в синтагматической комбинации, порождаемой синтаксисом, не должны быть противоречивыми. Пусть, например, слово pregnant 'беременная' содержит компонент, ограничивающий его употребление позицией определения при именах, содержащих компонент '(женский пол)'. На основе этого факта (характер «определения» интерпретируется синтаксическими правилами языка) сочетания типа the pregnant woman 'беременная женщина' или a pregnant mare 'беременная кобыла' будут рассматриваться как значимые, а такие сочетания, как the pregnant man 'беременный мужчина' или a pregnant stallion 'беременный жеребец', будут исключаться как лишенные смысла («неинтерпретируемые»). Будут ли считаться значимыми такие сочетания, как the pregnant duck 'беременная утка', это, видимо, будет определяться в зависимости от других компонентов смысла, ассоциируемых со словом duck 'утка', и других ограничений, налагаемых на сочетаемость слова pregnant 'беременная' с существительными.

Это, несомненно, изящный способ объяснения комбинаторных ограничений, имеющих место между лексическими единицами в конкретных грамматических конструкциях. Следует заметить, однако, что любая разумная трактовка значимости предложений в подобных терминах предполагает адекватный синтаксический анализ предложений и удовлетворительные правила семантической интерпретации релевантных грамматических отношений. Пример, только что приведенный выше (он затрагивает «определение» существительного «прилагательным»), относится к случаям, которые семантики никогда не считали особенно сложными. Его формализация в рамках современной синтаксической теории тривиальна по сравнению с проблемой формализации огромного большинства отношений семантической «совместимости», имеющих место в предложениях любого языка. В последние годы наблюдается значительное усиление внимания к проблемам, связанным с формализацией различных отношений семантической «совместимости» (особенно в работах Катца, Вейнрейха и Бирвиша). Несмотря на изощренность созданного формального аппарата, полученные до сих пор результаты не производят большого впечатления; представляется, что прогресс в этой области зависит от построения более адекватной теории синтаксиса, чем та, которая имеется на сегодняшний день.

Второй вопрос, на который стремится ответить компонентный анализ, таков: «Каким значением обладает данное предложение или сочетание?» Общий ответ на этот вопрос заключается в том, что значение предложения или сочетания является «совокупностью» смыслов составляющих его лексических единиц; а смысл каждой лексической единицы является «совокупностью» составляющих его семантических компонентов. Значение предложения или сочетания определяется, следовательно, путем «сплава» всех семантических компонентов лексических единиц в соответствии с некоторым множеством «проекционных правил», которые ассоциируются с грамматическими отношениями на уровне глубинной структуры. В предыдущем абзаце говорилось, что современная синтаксическая теория еще не дает нам удовлетворительного отражения многих релевантных глубинных грамматических отношений на уровне глубинной структуры; с этим же была связана главная трудность анализа«грамматических функций» в гл. 8. Отсюда следует, что в приведенном выше определении значения предложения или сочетания как «совокупности смыслов составляющих его лексических единиц» мы сегодня не в состоянии дать термину «совокупность» (более специальный термин — «композиция функций») достаточно ясную интерпретацию.

В то же время очевидно, что многие из семантических отношений, рассмотренных в предыдущей главе, могли бы быть переформулированы в рамках компонентной теории семантики. Синонимия, гипонимия, несовместимость и дополнительность могут, очевидно, "определяться в терминах семантических компонентов рассматриваемых лексических единиц. (По вопросу о компонентном подходе к определению этих отношений читатель отсылается к работам, упомянутым в примечаниях.) Нужно, однако, подчеркнуть, что компонентный анализ лексических единиц покоится на предшествующем ему понятии «импликации», связанной с утверждением и отрицанием предложений. Компонентный анализ — это определенная методика экономного описания некоторых семантических отношений между лексическими единицами и между содержащими их предложениями; он не способен разрешить проблемы неопределенности, рассмотренные нами выше в связи с «пониманием» и «аналитической импликацией» (ср. § 10.1.2).

10.5.5.«КОГНИТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» («COGNITIVE REALITY») СЕМАНТИЧЕСКИХ КОМПОНЕНТОВ *

Наиболее интересные из опубликованных на сегодня работ по компонентной семантике выполнены не философами и лингвистами, а антропологами; в последнее время они уделяют значительное внимание тому, что называется «когнитивной истинностью», или «реальностью», семантических компонентов. Именно этот вопрос мы имели в виду, когда говорили выше о необходимости изучить значение термина «правильный» в контексте компонентного анализа (ср. § 10.5.1).

Многие антропологические работы опираются на анализ слов,обозначающих родство в различных языках. Было показано, например, что самые обычные термины родства в английском языке могут анализироваться по-разному. (В частности, brother 'брат' и sister 'сестра' могут рассматриваться как имеющие общий компонент «прямая линия родства', подобно словам father 'отец' и mother 'мать' или son 'сын' и daughter 'дочь', но в отличие от слова cousin 'двоюродный брат, двоюродная сестра', которое имеет общий компонент 'побочный' со словами uncle 'дядя' и aunt 'тетя' и со словами nephew 'племянник' и niece 'племянница'; альтернативный анализ может привести к выделению в словах brother и sister того же компонента ('относящийся к одной линии родства'), что и для слов uncle и aunt или nephew и niece, в отличие от cousin, которое имеет компонент ('находящийся вне данной линии родства'). Вопрос состоит в том, который из возможных вариантов анализа является «правильным» (если таковой вообще есть). Каждый из вариантов является приемлемым; каждый из них дает возможность отличить любой член лексической системы от всякого другого члена той же системы; и каждый из них является «предсказательным» в том смысле, что он дает антропологу способ определения отношения любого члена семьи к другим членам семьи с точки зрения лексической системы. Но каждый из этих альтернативных вариантов анализа покоится на своем, отличном от другого, наборе пропорциональных равенств:

либо

father : mother :: son : daughter :: brother : sister ('отец' : 'мать' :: 'сын' : 'дочь' :: 'брат' : 'сестра'),

либо

uncle : aunt :: nephew : niece :: brother : sister ('дядя' : 'тетя' :: 'племянник' : 'племянница' :: 'брат' : 'сестра').

Следовательно, решение вопроса о «правильности» (если этот вопрос вообще поддается решению) должно определяться именно, «когнитивной истинностью» одного набора пропорций по сравнению с другим. Что касается антропологического анализа родства, то «когнитивная истинность» некоторой конкретной пропорции определяется, согласно принятому допущению, социальным статусом и ролями, приписываемыми различным классам родственников в данном обществе, что вполне может отражаться также и в языковой «интуиции» членов коллектива.

Но вопрос о «правильности» можно также рассматривать с более строгой (в лингвистическом смысле) точки зрения. Для этого вновь обратимся к простому примеру компонентного анализа, с которого мы начали этот раздел. Мы сочли обоснованными следующие пропорции:

man : woman : child :: bull : cow : calf ('мужчина' : 'женщина' : 'ребенок' :: 'бык' : 'корова' : 'теленок'),

bull : cow : calf :: rooster : hen : chicken ('бык' : 'корова' : 'теленок' :: 'петух' : 'курица' : 'цыпленок')

и т. д.

На основе этих пропорций мы «извлекли» семантические компоненты (мужской пол) vs. (женский пол), (взрослый) vs. (не-взрослый), (человеческий) vs. (коровий) vs. (лошадиный) vs. ... (овечий). Мы можем теперь задаться вопросом о том, каков лингвистический статус этих компонентов.

На первый взгляд противопоставление противоречащих друг другу компонентов (мужской пол) и (женский пол) выглядит достаточно удовлетворительно. Если мы знаем, что некто является взрослым, человеческим существом мужского пола, то мы знаем, что к нему наиболее естественно применить слово man 'мужчина', а не woman 'женщина' или child 'ребенок'; если мы знаем, что некоторая конкретная домашняя птица является взрослой самкой данного вида, то мы знаем, что для ее обозначения подходит термин hen 'курица', а не rooster 'петух' или chicken 'цыпленок' и т.д. Но можно было бы утверждать, что дифференцировать слова man и woman, rooster и hen и т. д. в терминах пола их референтов значит отдавать предпочтение только одному из многих релевантных (с точки зрения языка) признаков, которыми они различаются. Если мы спросим маленького ребенка (большинство высказываний которого вполне приемлемы и манифестируют, насколько можно судить, те же самые семантические отношения, какие манифестируют и высказывания старших), какова разница между мужчинами и женщинами, то он может ответить перечислением целого ряда типичных характеристик: тип одежды, который они носят; как подстрижены их волосы; ходят ли они на работу или остаются дома и ухаживают за детьми и т. д. Совершенно не связанный с этим набор критериев может быть предложен для дифференциации слов rooster и hen, bull и cow и т. д. Почему мы должны считать, что пол является единственным критерием даже в речи взрослых? И в какой степени отражает истину утверждение, что woman : child :: cow : calf :: hen : chicken и т. д. ('женщина' : 'ребенок' :: 'корова' : 'теленок' :: 'курица' : 'цыпленок' и т. д.)?

Очевидно существует определенный класс предложений, семантическая допустимость или недопустимость которых может быть объяснена в терминах этого пропорционального равенства: That woman is the mother of this child «Та женщина — мать этого ребенка', That hen is the mother of this chicken «Та курица — мать этого цыпленка' и т. д. vs. That man is the mother of this child 'Тот мужчина — мать этого ребенка', That woman is the father of this child 'Та женщина — отец этого ребенка', That woman is the mother of this calf «Та женщина — мать этого теленка' и т. д. Грамматическое явление рода в английском языке тоже отчасти определяется полом референта. Но это не означает, что компоненты (мужской пол) и (женский пол) являются единственными семантическими признаками, дифференцирующими взаимодополнительные слова man 'мужчина' vs. woman 'женщина', bull «бык' vs. cow 'корова' и т. д. Статус таких компонентов, как (взрослый) vs. (не-взрослый), еще более сомнителен: и здесь мы сталкиваемся с множествами семантически допустимых и семантически недопустимых комбинаций, которые могут быть рассмотрены в терминах этого противопоставления, но существуют и другие комбинации, которые подобному объяснению не поддаются.

Эта проблема, несомненно, связана с антропологической проблемой «когнитивной реальности». Рассмотрим, например, общество, в котором роль мужчин и женщин столь различна, что существует очень мало видов деятельности, в которых участвуют представители обоих полов. Допустим теперь, что в словаре этого языка имеется две лексические единицы, которые могут быть переведены на английский язык как man 'мужчина' и woman 'женщина' на основе их соотнесенности со взрослыми человеческими существами мужского пола и со взрослыми человеческими существами женского пола, соответственно. Зная, какова референция этих двух лексических единиц, лингвист мог бы применять эти термины в подходящих случаях к мужчинам и к женщинам. Он был бы совершенно уверен, что перевод таких английских предложений, как 'Мужчина родил ребенка' (при допущении, что в языке существует термин, который может переводиться удовлетворительным образом как 'рожать'), будет семантически недопустимым. Но вполне может существовать огромное число других предложений, включая 'Мужчина готовит еду', 'Женщина разожгла огонь' и т. д., которые будут столь же недопустимыми. Наши собственные культурные предрассудки и наша собственная таксономическая классификация физического мира не должны считаться априорно справедливыми для анализа культуры или языка других обществ, тем более для анализа какой-либо постулируемой «когнитивной системы, составляющей часть познавательной структуры человеческого ума».

Следует указать еще на один момент. Одна из опасностей, сопутствующих компонентному анализу, заключается в том, что_он обычно игнорирует различие в частоте лексических единиц (и, следовательно, их более или менее «центральное» место в словаре) и различие между лексическими единицами и семантическими компонентами. Например, часто считают, что слова brother 'брат' и sister 'сестра' могут быть заменены их «синонимами» male sibling 'отпрыск мужского пола' и female sibling 'отпрыск женского пола'. Но это верно лишь в контексте антропологического или квазиантропологического рассмотрения. Слова brother и sister — весьма употребительные слова, известные, видимо, всем носителям английского языка, тогда как sibling—это специальный термин, созданный для удобства антропологов, и большинство говорящих по-английски, вероятно, не знают его. Тот факт, что не существует обычного подчиняющего термина для двух взаимодополнительных слов brother и sister, является свидетельством prima facie в пользу того, что оппозиция этих двух терминов в семантическом плане важнее, чем то общее, что их объединяет. Аналогичным образом факт существования слова horse 'лошадь', в качестве гипонимов которого выступают взаимодополнительные слова stallion 'жеребец' и mare 'кобыла', релевантен для анализа структуры английской лексики. Любая теория семантики, которая заставляла бы нас считать, что словосочетание adult male elephant 'взрослый слон мужского пола' находится в точно таком же семантическом отношении со словом elephant, как stallion 'жеребец' с horse 'лошадь', была бы неудовлетворительной.

Компонентные теории семантики не всегда являются жертвой неадекватностей такого рода. Но до сих пор уделялось удивительно мало внимания обсуждению отношений между лексическими единицами типа male 'мужской; мужчина, самец' или adult 'взрослый' и семантическими компонентами типа (male) - (мужской пол) или (adult) — (взрослый). Невозможно избежать подозрения, что семантические компоненты интерпретируются на основе интуитивного понимания лингвистом тех лексических единиц, которые он использует для их наименования.

Из-за недостатка места мы не можем более подробно проанализировать последние работы в области компонентной семантики. Если наше рассмотрение этого предмета носило несколько негативный характер, то следует подчеркнуть, что это делалось сознательно. Я старался привлечь внимание к некоторым из допущений, на которых часто основываются компонентные теории семантики, — в частности, к допущению, что семантические компоненты универсальны. Мы видели, что понятие компонентного анализа покоится на установлении пропорциональных равенств применительно к смыслу лексических единиц. Важный вопрос, который не всегда принимается во внимание, — это проблема степени «когнитивной истинности» этих пропорций. Слишком часто считают, что эти пропорции могут быть установлены просто на основе интроспекции.

Компонентный анализ внес, однако, значительный вклад в развитие семантики. Не говоря уже о других его достоинствах, он сблизил формализацию синтаксиса и формализацию семантики (или некоторых аспектов в семантике) больше, чем это было раньше. То, что лингвисты снова серьезно занялись отношениями между синтаксисом и семантикой, во многом объясняется влиянием работы Катца и Фодора, продолженной в более систематизированном виде Катцем и Посталом в рамках «единой теории лингвистических описаний» [69] и развитой далее Катцем в ряде последующих публикаций. Хотя Катц и Постал во многом сводят к минимуму ценность предшествующих работ в области компонентного анализа, они правы в том, что настаивают на важности уточнения формы «проекционных правил» и характера их действия «в контексте эксплицитных порождающих лингвистических описаний». Такой попытки раньше не предпринималось.

В одной из предыдущих глав мы подняли вопрос о возможности rapprochement (сближения) между «формальной» и «понятийной» грамматикой (ср. § 4.3.4); большая часть нашего последующего рассмотрения «грамматических категорий» и «грамматических функций» (в главах 7 и 8) была пронизана мыслью, что дальнейший прогресс в области формализации синтаксиса зависит от этого rapprochement. Мы можем, заключая данную работу, выразить твердую уверенность в том, что в ближайшие несколько лет будет опубликован целый ряд книг и статей, направленных к этой цели.

Не исключено также, что бо?льшая концентрация интересов в области теории семантики вернет лингвистов к традиционному взгляду, согласно которому синтаксическая структура языков очень сильно детерминируется их семантической структурой, более конкретно — «способами обозначения», характерными для грамматических категорий, семантических в своей основе (ср. § 7.6.10). Если развитие науки действительно пойдет в этом направлении, не следует считать, что лингвистическая теория просто отступила на позицию, которую занимали традиционные грамматисты. Все будущие грамматические и семантические теории, как бы ни были традиционны их цели, должны отвечать строгим требованиям лингвистики двадцатого века — «структурной лингвистики». За революциями в науке могут следовать контрреволюции; нов этом случае не может произойти простой реставрации прошлого.

10.5.7. ENVOI [70]

Ohe iam satis est, ohe libelle,
iam pervenimus usque ad umbilicos...
iam lector queriturque deficitque,
iam librarius hoc et ipse dicit:
'ohe iam satis est, ohe libelle'

(MARTIAL)

Примечания:

6

Полностью этот труд был опубликован недавно. См. N. Chomsky. The logical Structure of linguistic Theory, N. Y., 1975, pp. 573.

7

Русский перевод этой работы Н. Хомского появился в 1962 г. во 2-м выпуске «Новое в лингвистике» (М., 1962, стр. 412—527).

68

Следует обратить внимание на то, что Дж. Лайонз свободно чередует термины «смысл» и «значение», хотя выше разделял их. — Прим. ред.

69

Таково название книги указанных авторов («An integrated Theory of linguistic Descriptions»); см. библиографию. — Прим. ред.

70

Envoi — 'посылка' (заключающие балладу строки).

Ох, довольно уже, ох, книжка, довольно,
Уже до самых рожков мы добралися.
. . . . . . . . . . . .
Уже читатель из сил вышел и ропщет,
Уж переписчик, увы, сам восклицает:
«Ох, довольно уже, ох, книжка, довольно».

(Марциал )

(Перевод А. Фета, из книги: М. В. Марциал. Эпиграммы. В переводе и с объяснениями А. Фета, часть I, М., 1891 г., Эпиграмма LXXXIX.)